Снова три мушкетера

Глава двадцать третья Кавалер де Рошфор

В то время, когда Арамис под покровом ночи путешествовал по ночному Парижу, оставляя с носом соглядатаев кардинала, в те минуты, когда он был посвящаем в государственные тайны, прикосновение коих бывает так гибельно для человека, тайны, грозящие ему четвертованием, словом, в то время, когда Арамис вел активный образ жизни, все мирные парижские обыватели спали.

Спал и д'Артаньян. Лег он рано, а проснулся поздно; проснувшись же, кликнул Жемблу, с недавнего времени заменившего Планше, и приказал подать воды для умывания.

Покончив с утренним туалетом, д'Артаньян оделся, лихо заломил свою шляпу, прицепил шпагу и отправился в казармы. Посвятив некоторое время своим служебным обязанностям, он отправился в Лувр, так как там сейчас несли караул мушкетеры его роты.

Первым человеком, которого он повстречал в Лувре, был Рошфор.

— Вот те на, да это же господин д'Артаньян, собственной персоной, криво улыбнувшись, сказал Рошфор.

— Ба! Да это сам неуловимый шевалье де Рошфор! — в тон ему отвечал д'Артаньян.

— Почему же неуловимый?

— Потому что после того, как вы науськали на меня чернь и похитили у меня рекомендательное письмо к господину де Тревилю в Менге, я никак не мог повстречать вас для разговора по душам.

— Зато я нашел вас, как видите.

— Вы и раньше находили время, когда это входило в ваши планы. Ведь это вы арестовали меня по приказу его высокопреосвященства.

— Это правда. А вы в тот раз снова вышли сухим из воды.

— Не просто, а с повышением, сударь.

— Ах да! Как я мог позабыть! Ведь вы именно после этого сделались лейтенантом мушкетеров. Стали важной птицей, господин д'Артаньян.

— Ну, вы-то сами летаете выше всех.

— Это еще почему?

— Еще бы!

— Не вижу повода для подобных утверждений, сударь.

— Вам дано право похищать людей, выслеживать их, отправлять на плаху!

— Вы, верно, сошли с ума, шевалье! Это вы чуть не отправили на тот свет господина де Варда, который, как вам, может быть, неизвестно, приходится мне родственником. А уж миледи вы и вовсе убили без всяких судебных проволочек. И к тому же не один, а со своей милой компанией головорезов.

— Я советовал бы вам выбирать выражения, господин Рошфор, когда вы говорите о моих друзьях.

— А вам, милостивый государь, следует выбирать выражения, говоря со мной. Я не полицейская ищейка.

— Еще бы! Полицейской ищейке не удалось бы так просто отправить на плаху Шалэ, как это сделали вы. Правда, для этого вам пришлось побывать в Брюсселе под видом капуцина, кажется. Но это не в счет; конечно, вы не полицейская ищейка, господин де Рошфор.

— Шалэ был государственным преступником, господин д'Артаньян.

— А несчастная госпожа Бонасье тоже, надо полагать, была государственной преступницей?!

— Во-первых, есть вещи, которых вы не должны знать, сударь, а если вы их все же узнали, то тем хуже для вас; во-вторых, кто вам сказал, что я имел отношение к какой-то госпоже Бонасье? Я в первый раз слышу это имя.

— Вы лжете, Рошфор! Вы лично руководили ее похищением в Сен-Клу, а помогал вам в этом грязном деле ее муж — мерзавец Бонасье!

— Сударь, вам должно быть прекрасно известно, что обвинить дворянина во лжи — значит нанести ему серьезное оскорбление!

— Сударь, вам должно быть прекрасно известно, что лгать в глаза собеседнику — значит позорить звание дворянина!

— Господин д'Артаньян! Вы ответите мне за это!

— А вы ответите мне за Менг, за Констанцию и за ваш подлый нрав. Я убью вас, господин де Рошфор.

— Если только я не сделаю этого раньше, господин д'Артаньян.

— Где вам будет угодно попытаться привести свою угрозу в исполнение, господин де Рошфор?

— На пустыре за Люксембургом. Там обычно безлюдно в это время года.

— Отлично. Когда?

— В пять часов.

— Согласен.

— И выберете шпагу подлиннее, д'Артаньян.

— А вы, Рошфор, пожалуйста, не приводите с собой дюжину убийц с мушкетами, чтобы посадить их в засаде. Это создаст вам дурную репутацию.

— Вам не удастся вывести меня из себя, молокосос!

— Ого! Значит, в вас сохранились еще остатки благородства!

— Будьте спокойны, д'Артаньян. Я убью вас по всем правилам.

— А как же с эдиктами? — насмешливо спросил д'Артаньян, пародируя слова де Жюссака, с которых, собственно, и начались его парижские приключения. — Хотя, наверное, его высокопреосвященство сделает исключение для своего любимца.

— Могу заверить вас, что кардинал ничего не узнает о происшедшем между нами. Думаю, мы в состоянии сами уладить наше внутреннее дело.

— Вы удивляете меня, Рошфор. Пожалуй, если я проткну вас сегодня в Люксембурге, я буду плакать о вас.

С этими словами д'Артаньян ушел, поклявшись самому себе этим вечером посчитаться с Рошфором за все свои несчастья, источником которых был конюший его высокопреосвященства.

— А о тебе скоро и плакать будет некому, — злобно пробормотал Рошфор, глядя вслед д'Артаньяну. — Один тщеславный дуралей женился и уехал в глушь, другому скоро подрежут крылышки, третий пьяница — вот и все, что останется от «четверых неразлучных» сегодня вечером.

Дома д'Артаньян первым делом приказал Жемблу почистить и отполировать шпагу. Наш мушкетер имел две — поэтому, когда его новый слуга справился с поручением, а справился с ним он наилучшим образом, как отметил для себя д'Артаньян, он поручил ему начистить и другую.

— Я вижу, ты знаешь толк в подобного рода делах, Жемблу? — спросил д'Артаньян.

— Да, сударь. Мой прежний хозяин всегда требовал, чтобы его шпага была отполирована, а пистолеты заряжены, — отвечал слуга.

— Из чего следует, что господин… как бишь звали твоего прежнего хозяина, Жемблу?

— Дон Алонсо де Кампо-и-Эспиноса, сударь.

— Да, вот именно… что этот… дон э-э… Эспиноза был не промах подраться?

— Как вам сказать — и да, и нет, сударь.

— Да — это да, а нет — это нет. Тут, по-моему, третьего не дано.

— Я имею в виду вот что, сударь, — пояснил рассудительный Жемблу. Мой хозяин, кажется, не был большим любителем затевать потасовки, но много путешествовал под вымышленными именами, подвергаясь серьезной опасности. Вот поэтому-то он и требовал от меня всегда держать оружие в порядке.

— Значит, твой господин, как и я, был на государственной службе? Только служил он, видно, другому королю.

— Может, оно и так, сударь, но никаких чинов, однако, не имел. Хотя в Новом Свете он даже приказывал капитанам военных кораблей, и те подчинялись ему. Это было в то время, когда мы гонялись по проливам за пиратами.

— Выходит, ты тоже гонялся за пиратами вместе со своим господином, Жемблу?

— Выходит, так, сударь. Хотя, разумеется, и не по своей воле.

— И много пиратов поймал твой господин?

— К счастью, не слишком-то много, сударь.

— Вот не думал, что ты сторонник пиратов! — со смехом воскликнул д'Артаньян.

— Я не сторонник пиратов, сударь. Я — француз.

— Я — тоже. Но это еще не причина, чтобы одобрять пиратство.

— Однако дело заключается в том, что среди пиратов много наших соотечественников, а на испанских кораблях — ни одного.

— Но ты-то плавал с испанцами, Жемблу, — сказал д'Артаньян, поддразнивая парня.

— Это другое дело, сударь. Я поступил в услужение к дону Алонсо еще во Франции. И в свое оправдание я могу сослаться на то, что даже не подозревал в то время, что он испанец.

— Дон Алонсо так хорошо говорил по-французски?

— Вот именно, сударь. Легкий акцент, не более того. Но ведь в разных частях Франции тоже говорят по-разному. Даже…

— Продолжай уж, любезный, раз начал. Даже я говорю по-французски отнюдь не как парижанин — верно?

— Ну… примерно это самое я и имел в виду, только боялся прогневать вас.

— Ты совершенно правильно заметил мое произношение, я ведь родом из Гаскони. И тебе нечего бояться моего гнева. Мы, гасконцы, не скрываем своего происхождения, а гордимся им.

— И совершенно правильно, господин д'Артаньян. Всем известно, что самые лучшие солдаты короля Франции — родом из Гаскони, как господа де Тревиль, Дэзэсар и вы…

— А ты, оказывается, льстец, Жемблу.

— Что вы, сударь. Я всегда говорю то, что думаю.

— Ладно, ладно… — проговорил д'Артаньян, которому хотелось порасспросить своего нового слугу о его прежнем господине и их совместных приключениях.

Мушкетер справедливо полагал, что такой способ получше познакомиться со своим слугой ничуть не хуже всех остальных и имеет по крайней мере то несомненное достоинство, что является единственно доступным в данный момент.

— Значит, твой господин… этот дон Алонсо… частенько путешествовал по Франции? Испанец, свободно говорящий по-французски и тайно разъезжающий по стране… Тебе это не показалось странным, Жемблу?

— Говоря правду, — да, сударь. Но это продолжалось недолго, и дон Алонсо уехал в Новый Свет, а меня забрал с собой. Не стану скрывать, я был рад возможности повидать все тамошние диковины, потому что в Нормандии такого ни за что не встретишь — хоть сто лет проживи.

Побеседовав с Жемблу в такой манере еще с полчаса, д'Артаньян так и не уяснил себе, по какой надобности его господин путешествовал по Франции. Относительно же своего слуги у д'Артаньяна сложилось мнение, что это спокойный и рассудительный парень, но с хитрецой, как все нормандцы, и в этом отношении ненамного уступит Планше.

Как мы видим, д'Артаньян продолжал помнить славного малого, исчезнувшего в Ла-Рошели, и часто воспоминания о нем исторгали из его груди печальный вздох.

Между тем близился условленный час. Д'Артаньян выбрал себе шпагу. Он остановился на той, которой нанес графу де Варду четыре славных удара перед отплытием в Англию.

Мушкетер приказал Жемблу вооружиться мушкетом и последовать за ним. Ему понравилось, что парень не стал задавать лишних вопросов.

За Люксембургским дворцом находился большой пустырь, обнесенный оградой. Рошфор был прав, когда полагал, что в такой час там будет безлюдно. Это место нередко посещалось дворянами, собиравшимися скрестить шпаги, но не желавшими, чтобы их постигла судьба Бутвиля.[16]

Рошфор появился с противоположной стороны, почти одновременно с д'Артаньяном.

— Вы все-таки прихватили с собой вашего лакея, — сказал он с насмешливой улыбкой.

— Другой на моем месте, зная вас, привел бы с собой роту, — парировал д'Артаньян.

— Ладно, гасконец. Хватит болтать! Пусть за нас поговорят шпаги, злобно бросил Рошфор.

— Давно пора, — отозвался д'Артаньян. — Только сначала я сделаю вам одно признание, кавалер де Рошфор.

— Какое же? — живо спросил тот, и на его смуглом лице мгновенно отразилось профессиональное любопытство тайного осведомителя.

— С тех пор как я оказался в Париже, даже чуточку раньше, еще с Менга, я все время мечтал об одном.

— О чем же?

— Насадить вас на острие шпаги.

— В таком случае — шпагу наголо, мальчишка!

— Я к вашим услугам, Рошфор. Постараюсь отправить вас в преисподнюю, чтобы миледи не скучала в одиночестве.

С этими словами д'Артаньян обнажил свою шпагу, и клинки скрестились.

Мушкетер, приобретший немалый опыт за время жизни в Париже, но не утративший своих лучших качеств — быстроты и ловкости, которые позволили ему одолеть де Жюссака в первом же поединке, атаковал Рошфора, твердо решив не щадить его.

Его соперник чувствовал это и понимал, что поединок не может окончиться без крови, он помнил об успехах гасконца и его грозной репутации. Рошфор тщательно готовил каждый выпад и парировал удары д'Артаньяна с основательностью опытного дуэлянта.

Несколько раз Рошфор пытался выбить шпагу из рук д'Артаньяна резкими круговыми движениями кисти, но гасконец словно бы сросся со своей шпагой и на все усилия конюшего его высокопреосвященства отвечал улыбкой. Д'Артаньян улыбался, но глаза его грозно сверкали.

Рошфор нанес еще один удар, сделав двойной финт. Его скорость была превосходной, но ответ д'Артаньяна был все-таки еще быстрее.

Однако Рошфор сумел парировать его с той же скоростью. Д'Артаньян испытывал душевный подъем: он в тысячный раз повторял себе, что наконец-то имеет случай отомстить Рошфору и за себя, и за Констанцию. Но он был вынужден признать, что сделать это будет нелегко. Он встретился с великолепным фехтовальщиком.

Кавалер де Рошфор не раз дрался на дуэли, как до обнародования эдиктов, грозящих смертью и Бастилией всякому, кто осмелится их нарушить, так и после их опубликования. И всякий раз он оставался невредим, в худшем случае отделываясь несколькими незначительными царапинами. Соперники же его получали куда более серьезные ранения, а иногда и испускали дух прямо на месте поединка. Негласная опека кардинала служила удачливому дуэлянту надежной защитой. Рошфор укрывался за красной кардинальской мантией, как за каменной стеной.

Но д'Артаньян уже имел дело с «мастерами клинка», едва появившись в Париже. Сейчас им руководила жажда мщения и память о Констанции. Он боялся только одного — что им могут помешать, прежде чем он успеет вернуть Рошфору его долги.

Мушкетер начал медленное отступление, выманивая соперника на себя.

Рошфор усмехнулся и ринулся в атаку, тесня д'Артаньяна изо всех сил. Ему очень хотелось заставить нервничать этого дерзкого, удачливого гасконца. Он знал, что ему достаточно заронить даже крупицу неуверенности в душу своего соперника, чтобы извлечь из этого выгоду и покончить с ним.

Он чуть было не пробил защиту д'Артаньяна дважды одним и тем же приемом — ударом снизу. Мушкетеру это не понравилось, и он поймал шпагу Рошфора встречным ударом, как только ему представилась такая возможность.

Рошфор чертыхнулся, но продолжал атаку. Его рука сделала неуловимое движение, и шпага д'Артаньяна была отбита далеко в сторону. Затем мушкетер отпарировал прямой удар в лицо, и Рошфор снова отбил его шпагу в сторону, продолжая нападать.

Д'Артаньян резко отступил назад, оказавшись на мгновение вне пределов досягаемости шпаги своего врага, а затем наклонился вперед и атаковал. Счастливый случай позволил Рошфору отбить этот коронный удар мушкетера, но он понял, что был на волосок от гибели.

Рошфор заспешил. Он почувствовал, что д'Артаньян сохранил больше сил и имеет в запасе почти неотразимый прием, который обязательно применит еще раз. Рошфор решил покончить с соперником как можно скорее, пока он в силах парировать грозные выпады д'Артаньяна.

Д'Артаньян же видел, что Рошфор начинает терять голову. Раздражение плохой союзник в поединке такого рода. Раз или два Рошфор ошибся, и гасконец мог воспользоваться этой неточностью, сделав мгновенный выпад, подобный тому, каким он поразил де Жюссака. Но д'Артаньян играл наверняка.

Постепенно Рошфор перехватил инициативу и стал мелкими шажками теснить д'Артаньяна.

«Плохо дело, — горестно вдохнув, подумал Жемблу, наблюдавший за поединком из-за ограды. — Кажется, мне снова придется искать себе нового хозяина».

Накал поединка передался и ему, и он почувствовал, что весьма вероятным исходом дуэли может быть смерть одного из противников.

Однако Жемблу плохо знал д'Артаньяна. Снизив активность, мушкетер утроил внимание и выжидал момент. Рошфор, нервничавший все больше, принялся провоцировать д'Артаньяна.

— Кажется, вы растеряли форму, шевалье! — желая вывести мушкетера из себя, крикнул он.

— Поберегите дыхание, Рошфор! — отвечал д'Артаньян с грозной улыбкой, которая привела в смятение его врага.

Каким-то шестым чувством он ощутил, что д'Артаньяна ему уже не остановить. Лицо его покрыла бледность, рука дрогнула.

Собрав последние силы, Рошфор сделал резкий выпад, который был без труда отбит мушкетером. Клинки скрестились еще несколько раз, д'Артаньян сделал неуловимое движение, и… Рошфор почувствовал, что рука отказывается повиноваться ему. Он уронил шпагу и упал на колени.

— Черт побери, я ранен! — крикнул он.

— Вы еще легко отделались, Рошфор, — проговорил д'Артаньян, приближаясь к нему. — Это всего лишь плечо. На этом самом месте года полтора назад шпага Атоса пронзила англичанину сердце.

— В этот раз вы победили, д'Артаньян, — теряя силы, произнес Рошфор. Но после моего выздоровления мы еще продолжим разговор.

— Всегда к вашим услугам, сударь, — сухо сказал д'Артаньян, вкладывая шпагу в ножны.

Затем он подозвал приободрившегося Жемблу и приказал ему позаботиться о раненом. Сам же мушкетер ушел с места поединка.

Жемблу обошел соседние улицы и позвал первых же встреченных им прохожих, сообщив, что за Люксембургом лежит раненый дворянин. Убедившись в том, что Рошфором занялись, он посчитал свое дело сделанным и последовал за господином.