Снова влюблены

Глава 2

Жанне трудно было дышать. Грудь ее сковал холод, сердце оглушительно билось. Казалось, прошлое тяжким бременем легло ей на плечи. Это было похоже на наказание, которому ее подвергли в обители Сакре-Кер, заставив стоять посреди кельи с каменными жерновами, подвешенными на цепи, наброшенной на шею.

— Готова ли ты покаяться, Жанна Катрин Алексис дю Маршан? — строго спросила сестра Мария-Тереза.

— Да, — прошептала она, поскольку молчание наказывалось более строго, чем признание грехов.

— Ты прелюбодействовала?

Какое ужасное слово! Но что может знать эта монахиня с суровым ликом о физической радости и восторгах любви?

— Да.

— Ты предавалась похоти?

Да, прости ее Господи. Она и сейчас видела сны, полные страстных мечтаний.

— Да.

— Ты родила ублюдка?

Жанна положила руки на свой плоский живот, ощутив пугающую пустоту.

— Да, — сказала она, не поднимая головы.

Камни более не отягощали ее плечи, но воспоминания о них были живы, как и бремя вины, сожалений и горя.

Что Дуглас делает в Эдинбурге?

Даже сидя он казался высоким, с широкими плечами и гибкой мускулистой фигурой. Взгляд голубых глаз оставался непроницаемым, но ямочка на щеке свидетельствовала о том, что ему свойственно порой улыбаться.

Но не ей.

Мальчик, Дэвис, что-то говорил, и Жанна заставила себя улыбнуться, сознавая, что он ждет ответа. Может, все это сон и ее подопечный — лишь один из его участников?

Но стена, к которой она на мгновение прислонилась, была вполне реальной, как и благоухание цветов в холле и тепло детской ладошки в ее руке.

«Прошу тебя, Господи, пусть он окажется призраком».

Впервые за долгие годы Жанна обратилась к Всевышнему, хотя и понимала всю тщетность своей мольбы. В монастыре Бог не спас ее от сестры Марии-Терезы. Да и Дуглас, сидевший в нескольких шагах от нее, был слишком реальным для призрака.

Бог, видимо, все же не остался глух к ее отчаянному призыву, поскольку ей удалось найти силы, чтобы добраться до лестницы и подняться на третий этаж.

— Вам плохо, мисс? — спросил мальчик, подняв на Жанну обеспокоенный взгляд, когда она помедлила на лестничной площадке, пытаясь справиться с приступом тошноты. Дэвис был очень нервным ребенком, и его худенькое личико почти всегда удрученно хмурилось.

— Нет, Дэвис, со мной все в порядке, — заверила его Жанна, стараясь успокоиться.

— Мне так не кажется, мисс.

— Чепуха, — заявила Жанна. К счастью, они не встретили никого из многочисленной прислуги, сновавшей по коридорам дома Хартли. Взглянув на ее бледное лицо, они поспешат донести хозяину о странном поведении гувернантки.

И потом, с ней действительно все в порядке. Просто явился призрак из прошлого, и ничего более.

Жанна решительно одолела последние ступеньки и зашагала по направлению к детской.

— Вы и вправду не заболели, мисс?

Жанна медлила, пытаясь найти подходящие слова, чтобы успокоить мальчика и избавить себя от дальнейших расспросов. Все ее силы уходили на то, чтобы дышать, переставлять ноги и продолжать жить вопреки прошлому, напомнившему о себе с такой яростной силой.

Она чувствовала, как оно затягивает ее, пробуждая запретные воспоминания: прикосновение его руки, его дыхание на ее шее, ощущение его крепкого тела — все, что монастырь пытался исторгнуть из ее памяти. Несмотря на бичевание, на ведра ледяной воды, которыми ее окатывали по утрам, оставляя стоять на холоде, она так и не сказала им всего.

И ничего не забыла.

В этот момент, однако, Жанна искренне сожалела, что ее мучители не преуспели в своих усилиях и что долгие часы, когда она лежала распростертая на каменных плитах, не освободили ее от Дугласа. Память, как она с удивлением осознала, может ранить. В монастыре было совсем иначе: воспоминания о Дугласе согревали ее по ночам и помогали сохранить рассудок, когда сестры распинали ее душу.

Даже гнев от его предательства не причинил ей таких страданий, как то, что она испытывала сейчас.

К счастью, они наконец добрались до детской. Жанна открыла дверь и выпустила руку Дэвиса. Он повернулся и посмотрел на нее с недетским пониманием в глазах:

— Вас тошнит, мисс, да? Наверное, это из-за рыбы.

Маме всегда делается от нее плохо. Вот почему кухарка больше не готовит для нее рыбу. Я говорил вам, что, если вы заставите меня есть эту гадость, я тоже заболею.

— Ты не заболеешь, Дэвис, — возразила она. — И я тоже. Просто я немного устала.

— Мы не пожелали маме спокойной ночи, — напомнил мальчик с плаксивыми нотками в голосе. В любой другой вечер Жанна одернула бы его, но не сегодня. В данный момент она хотела лишь одного — уложить его в постель и уединиться в своей комнате.

— Твоя мама спит, не стоит ее беспокоить. — Да простит ей Бог эту ложь.

Дэвис явно не поверил ей, но Жанне было не до этого.

Она помогла ему подготовиться ко сну и рассеянно выслушала его молитвы. Еще в монастыре Жанна перестала молиться. Сцепив перед собой руки и склонив голову, она застывала в молитвенной позе. Но ее мысли были не о Боге, а о Дугласе.

Подоткнув одеяло, она погладила Дэвиса по лбу, как делала это каждый вечер. И как обычно, он отстранился от ее руки, несклонный к открытым проявлениям привязанности.

Жанна погасила свечу, стоявшую на ночном столике.

— Спокойной ночи, Дэвис, — сказала она, направившись к двери.

— Спокойной ночи, мисс.

Бросив последний взгляд на мальчика, Жанна закрыла дверь и двинулась по коридору к своей спальне — крохотной комнатке с покатым потолком. Там стояли узкая кровать, гардероб и комод. Выросшая в роскоши аристократка, которой она была когда-то, пришла бы в ужас от тесноты и обшарпанной мебели, но теперь она воспринимала эту комнату как вполне приемлемое место уединения. В монастыре она довольствовалась гораздо меньшим, не говоря уже о путешествии из Франции.

Жанна подошла к окну и открыла его, впустив теплый ночной воздух. Кое-кто считал воздух Эдинбурга ядовитым, и, судя по витавшим в нем едким запахам, в это было легко поверить. Но сегодня ветер дул с севера, принося благоухание цветов и диких растений.

Сняв очки, Жанна закрыла глаза и поклялась себе, что не заплачет. Пусть даже Дуглас был так близко, что она могла коснуться его рукой, пусть даже он не сказал ей ни единого слова и обращался с ней как с незнакомкой, она не заплачет.

Щеки ее увлажнились от слез, и Жанна невесело хмыкнула. Ладно, она вправе оплакать юную девушку, которая так отчаянно влюбилась, что пренебрегла всеми правилами, которые свято чтил ее отец.

Жанна снова надела очки и открыла глаза, глядя на свое отражение в темном оконном стекле. Интересно, узнал ли ее Дуглас? Она больше не похожа на ту девушку, которую он знал когда-то. Впрочем, произошедшие в ней перемены не так уж и заметны. Цвет глаз остался тем же — довольно необычный оттенок серого, смущавший ее в юности. В каштановых волосах, как и прежде, мелькали красноватые пряди. Черты лица, правда, заострились, резче обозначив скулы, но это следствие лишений, а не минувших лет.

А тот факт, что избалованная и непокорная девушка научилась выживать в окружающем мире, едва ли отразился на ее внешности.

Жанна задумалась, играя с золотым кулоном, одной из немногих вещиц, оставшихся из ее прошлого. Довольно уродливый, он принадлежал ее матери и по этой причине был бесценным.

Дуглас выглядел процветающим. Он сидел в библиотеке у Хартли с самым непринужденным видом, однако в выражении его лица было нечто такое, что могло отбить охоту кокетничать даже у самой легкомысленной женщины. В сравнении с улыбчивым молодым человеком, оставшимся в ее памяти, этот незнакомец казался внушительным и властным.

Отвернувшись от окна, Жанна выполнила ежевечерний ритуал, придвинув к двери комод, чтобы воспрепятствовать похотливым поползновениям хозяина дома. Месяц назад Хартли постучал в ее дверь, умоляя впустить его, а на прошлой неделе попытался проникнуть к ней в спальню. Обнаружив, что дверь забаррикадирована изнутри, он временно отступился, не желая привлекать внимание домочадцев к своим попыткам соблазнить гувернантку.

Хартли играл с ней как кот, подстерегающий птичку.

Встречаясь на лестнице, он намеренно преграждал ей путь, не спеша посторониться. Порой Жанна чувствовала, как его руки скользят по ее телу, но не могла одернуть его в присутствии Дэвиса. Несколько раз, войдя в классную комнату, она заставала там Хартли, который устраивал целый спектакль, проверяя знания сына и рассыпаясь в комплиментах гувернантке, когда мальчик без запинки повторял заученный урок.

Жанна вздохнула. Нужно что-то предпринять, причем в самое ближайшее время. Ее ежевечерние предосторожности не смогут сдерживать его вечно.

Будь у нее возможность заработать на жизнь как-нибудь иначе, она ни за что не стала бы гувернанткой. Но у нее нет никаких полезных навыков, кроме образования.

Людям, особенно шотландцам, нет дела до того, что она дочь французского графа, что ее отец был когда-то так богат, что одалживал деньги королю. Один только Волан насчитывал более трехсот комнат и бесчисленное количество произведений искусства.

И вряд ли их интересует, что она бежала из монастыря и покинула Францию, не имея ничего, кроме того, что было на ней надето.

Для Роберта Хартли определенно не имело значения, что она отчаянно нуждалась, когда пришла наниматься на работу, и что прошло три дня, с тех пор как она в последний раз ела. Он задал ей только два вопроса: есть ли у нее рекомендации и устраивает ли ее предложенное жалованье? Ответ на первый вопрос, увы, был отрицательным.

Годы, проведенные в монастыре, не стоили упоминания, а когда она добралась до Шотландии, где жила ее тетка по матери, выяснилось, что ее единственная родственница умерла. Ее муж не выразил желания приютить в своем доме эмигрантку и наполовину француженку. Что же касалось второго вопроса, Жанна была рада любой сумме, которую Хартли согласен был платить.

Она знала, что работает за меньший оклад, чем получала бы на ее месте шотландка. Но за прошедшие десять лет Жанна усвоила один весьма ценный урок. Жизнь состоит из простых вещей. Пока ей тепло и сухо, пока у нее есть еда, она довольна. Все остальное — излишества.

Жанна медленно разделась, повесив одежду в шкаф.

Ей приходилось быть бережливой, имея всего три платья, подаренные попутчиками-эмигрантами в благодарность за уход за больным ребенком.

Она прошлась пальцами по изящной вышивке, украшавшей ворот одного из них. В детстве ей часто доставалось за неровные стежки. Каждый раз, когда Жанна бралась за иголку с ниткой, результат был плачевным. Одна из ее наиболее изобретательных — и добросердечных — гувернанток как-то с улыбкой сказала, что пятнышки крови на ее рукоделии напоминают крохотные цветочки. Позже совершенно случайно гувернантка поняла, что девочка слишком плохо видит, чтобы вышивать.

Но мадемуазель Даниэль исчезла также быстро, как и все остальные гувернантки. Ни одна из них не соответствовала строгим требованиям отца, желавшего, чтобы его дочь была образованна, как иезуит, и очаровательна, как куртизанка. Граф встретил новость, что у Жанны проблемы со зрением, в штыки и запретил ей надевать очки в присутствии посторонних. Не дай Бог, если кто-нибудь узнает, что у дочери графа дю Маршана есть недостатки.

Облачившись в ночную рубашку, Жанна сняла очки и вымыла лицо и руки. Присев на краешек кровати, она приступила к ритуалу, заведенному еще в монастыре. Там монахини требовали от послушниц внешних проявлений религиозности. И хотя веры у Жанны практически не осталось, она притворялась на тот случай, если чьи-то любопытные глаза наблюдают за ней через решетку в толстой дубовой двери. Вот и сейчас она сложила перед собой ладони, прижав кончики пальцев к губам, и едва слышно взмолилась:

— Прошу, Господи, позволь мне умереть этой ночью.

Пусть мое сердце перестанет биться, а дыхание оборвется. Прошу, не дай мне увидеть рассвет.

Этим вечером, однако, заученные слова не слетали с ее языка с той же легкостью, как накануне.

Жанна знала, что наступит день, когда она будет призвана к ответу за свои поступки, и не рассчитывала на милосердие. Ведь она ничего не могла бы сказать в свое оправдание. Но она не ожидала, что этот день наступит так скоро и что судьей окажется мужчина, которого она всегда любила.

Будь она смелее, спустилась бы вниз и попросила разрешения поговорить с Дугласом наедине. Она рассказала бы ему о тех месяцах, когда ждала его, о своем отчаянии и о том, как сильно сожалеет о случившемся.

Она призналась бы ему в том, в чем не признавалась ни единой душе. Даже Бог никогда не простит ее, но каким облегчением было бы снять этот груз с души. Просто произнести вслух:

— Я виновна в убийстве.