Со мной не соскучишься

ГЛАВА 14

Мы ехали, как мне показалось, страшно долго. И за все время ни Тим, ни я не проронили ни единого слова. Впрочем, саму поездку я помню отрывочно. В памяти сохранился только шелест шин на ровном шоссе, равномерный гул двигателя — и больше ничего. Наверное, я погрузилась в состояние, близкое к летаргическому сну, и выпала из реальности. Время превратилось в бесконечную резиновую кишку, по которой безостановочно неслась моя испуганная душа.

Я все еще находилась на грани сна и яви, когда автомобиль остановился на площадке, окруженной деревьями. Я даже не могла предположить, что мы выехали за город. Потом сквозь пелену забытья сознание зафиксировало отдельные детали: высокое металлическое ограждение, большой дом, дубовая дверь, лестница, ковры на стенах… Было ли все это, или только померещилось, кто теперь ответит?

Тим довольно бесцеремонно втолкнул меня в просторное помещение — то ли в холл, то ли в зимний сад. С этого момента я уже начала немного ориентироваться во времени и пространстве. Сначала я увидела режиссера, того самого мэтра, в фильме которого я снялась в первый и последний раз в жизни. Вадим Николаевич Корчинский сидел в кожаном кресле, положив бледные пухлые руки на подлокотники, причем на темном фоне они выглядели безжизненными. Лицо его также показалось мне неестественно бледным, зато темные глаза — все такие же дерзкие, полные презрения и немого вызова — немедленно впились в меня, точно крючья верхолаза в отвесную стену. Я тоже буравила его взглядом в надежде понять, куда и зачем загнала меня судьба на этот раз. Мы так и замерли, уставившись друг на друга, как два боксера на ринге в ожидании удара гонга к началу боя. В иной обстановке подобная сцена, наверное, выглядела бы забавно, но не сейчас. Пауза тянулась долго и томительно, мне никак не удавалось уйти от его глаз, одновременно притягивающих и отталкивающих, которыми он впитывал в себя, как губкой, мой страх и мою растерянность.

Наконец я сделала над собой усилие, обернулась и увидела Рунова. Он стоял, подперев плечом дверной косяк и скрестив руки на груди, какой-то совершенно чужой и незнакомый. Трудно сказать, что именно в нем переменилось, но в нем появилось что-то незнакомое мне. Хотелось до него дотронуться, чтобы убедиться: это он, но я боялась пошевелиться.

Я обнаружила в комнате, кроме Тима, который меня привез, Мальчика и еще двоих здоровых парней в кожаных куртках.

Первым звенящую тишину прервал Рунов.

— Узнаешь? — спросил он, обращаясь к режиссеру.

— Разумеется, — невозмутимо отозвался тот, — она же у меня снималась. Если это и есть твой обещанный сюрприз, тогда я не понимаю помпы, с которой ты его обставил. К чему спектакль? Да, я ее знаю, это Жанна. Здравствуй, Жанночка!

Я, как рыба, выброшенная на берег, только открывала рот, хватая воздух пересохшим ртом. Мною снова овладевала предательская дурнота, в голове медленно ворочалась мешанина из разрозненных, бессвязных мыслей… Откуда Рунов знал режиссера?

Рунов ногой пододвинул к себе стул и уселся, приготовившись, вероятно, к долгому разговору.

— И ты знаешь ее только как Жанночку? — уточнил он спокойно у режиссера.

— Что ты имеешь в виду?

Рунов щелкнул зажигалкой, неторопливо закурил, во всем его облике было столько невозмутимости, что становилось понятно: происходящее — отнюдь не экспромт.

— Ладно, кончай свой дешевый спектакль, — заерзал в кресле режиссер.

— Упрек не по адресу, — усмехнулся Рунов. — Спектакли ведь не по моей части, а по вашей. Разве не вам пришло в голову познакомить меня с этой симпатичной девушкой, — последовал небрежный жест в мою сторону, — которая чрезвычайно похожа на Ольгу?

— Какая еще Ольга? — От возмущения киногений неожиданно сорвался на фальцет. — Извини, что это за шуточки? Честное слово, не смешно и не остроумно, абсолютно не остроумно!

«Да ведь Рунов все знает, — осенило меня, — знает, что меня ему подсунули. Только при чем тут этот жирный боров — режиссер?»

Но Рунов все прояснил:

— Ты подсунул ее мне, потому что она похожа на Ольгу. Только вот зачем, не пойму? Решил проверить на вшивость? Кто я тебе, пацан, что ли? По-моему, до сих пор я выполнял свою часть работы на совесть, так в чем дело?

— Послушай, — принялся его увещевать режиссер, — честное слово, я тебя не понимаю. Похоже, кто-то тебя попросту разыграл, и теперь ты приписываешь мне что-то невообразимое.

— А давай ее спросим? — предложил Рунов.

Оба смотрели на меня так неприязненно, что я невольно попятилась. Признаться во всем Рунову, конечно, следовало раньше, теперь уже не имело смысла. Теперь он своим тяжелым взглядом пришпиливал меня к стене, словно энтомолог букашку.

— Зачем бы я тебе ее подсовывал? — недоумевало светило отечественной фабрики грез.

— Ты хотел меня уничтожить, но сделать это красиво. Хотя, возможно, сама идея принадлежала не тебе, — предположил Рунов и, метнув взгляд в меня, спросил: — Как его, кстати, зовут, этого затейника?

— Ка… Карен, — разлепила я сухие губы.

— Не слышу!

— Его звали Карен Данильянц, — произнесла я, сделав акцент на слове «звали». Но они не обратили внимания на то, что я говорила о Карене в прошедшем времени. Ничего удивительного, они еще не знали, что я его убила и в эту минуту он валялся в луже собственной крови.

— По вашему плану, — продолжал Рунов, — она должна была втереться ко мне в доверие, тогда бы, во-первых, вы держали меня под полным контролем, а во-вторых, вероятно, рассчитывали с ее помощью кое-что найти. Но вы наделали много ошибок. И главная в том, что она — не Ольга.

Режиссер, однако, так быстро сдаваться не собирался.

— Ну скажи, Жанна, разве я тебя к нему подсылал? — принялся он за меня.

Что я могла ответить? В моей голове все перепуталось. Я молча стояла посреди комнаты, чувствуя, что нисколько не понимаю суть происходящего, а главное, и не хочу понимать.

— Кончайте мучить девушку! — раздался откуда-то сверху чей-то незнакомый голос. То, что этот голос прозвучал внезапно не только для меня, подтвердили вмиг изменившиеся физиономии всех, кто находился в комнате.

— Это кто еще? — нахмурился Рунов. Тим и парочка кожаных мальчиков, как по команде, засунули руки в карманы.

— Кто это? — повторил свой вопрос Рунов, обращаясь к режиссеру.

— Мне бы тоже хотелось узнать, — растерянно отозвался тот.

— Эй ты, выходи, только без глупостей! — приказал Тим, и в руке его появился пистолет.

— Да ладно вам, не бойтесь, я не страшный, — снова прозвучал голос сверху.

Я подняла голову и увидела, что по ступенькам вразвалочку спускается тот самый сумасшедший тип, который преследовал меня в последние дни. Он был по-прежнему в сильно поношенной куртке — ну бомж, да и только.

Присутствующие посмотрели друг на друга с немым вопросом. Потом Рунов сделал быстрый знак Тиму, и тот, держа в руках пистолет, приблизился к моему таинственному знакомому, который, усмехаясь, демонстративно поднял руки: сдаюсь, мол. Позевывая, позволил себя обыскать и повторил:

— Оставьте в покое девушку, вы прекрасно знаете, что она ни в чем не виновата.

— Наша старая ищейка пожаловала, — пришел в себя режиссер, — только его здесь и не хватало!

— Должен же кто-то время от времени щекотать вам нервишки, — вполне дружелюбно, словно завернувший на огонек приятель, ввернул незнакомец, — а то вы привыкли таскать пирожные со стола и думать, что этого никто не замечает. Я-то все вижу, не сомневайтесь. Для меня ваши призы, премии, аплодисменты и прочие атрибуты не имеют никакого значения.

— Что это за тип? — в очередной раз хмуро осведомился Рунов, недовольный тем, что в его разборку с режиссером вмешался третий.

Незнакомец немедленно повернулся в его сторону и радостно провозгласил:

— Дорогой крестничек, не очень-то вежливо с твоей стороны называть меня типом. Все-таки я за тобой уже десять лет слежу. Конечно, раньше это было проще и хлопот особых не доставляло, а теперь ты стал таким прытким, что не угонишься. Тем не менее я довольно быстро разобрался в твоей бухгалтерии. Ну, что ты так смотришь? Ах да, мы же незнакомы. Так и быть, представлюсь: Сергей Иванович Поликарпов, бывший сотрудник КГБ, между прочим, занимался твоим делом и кое до чего докопался, до чего не докопались другие.

— Очень интересно, — процедил Рунов. Как он ни маскировался, пытаясь придать своему лицу выражение глубокого безразличия, это ему плохо удавалось. Он опять обратился к Корчинскому: — Признавайтесь, это опять ваши штучки?

— Хватит дурить! — вспыхнул тот. — Я его сюда не звал. Видимо, он воспользовался моментом и, пока твои резвые мальчики изображали из себя чикагских гангстеров, незаметно проник в дом.

— А где же ваша замечательная охрана? — огрызнулся Рунов.

— Я не держу при себе роту бритых затылков, как некоторые, — съязвил режиссер. — у меня здесь только один человек, и где он сейчас, нужно спросить у твоих людей.

Тим, Мальчик и незнакомая мне парочка в кожаных куртках снова переглянулись.

— Я же тебе не какой-нибудь авторитет преступного мира, а кинорежиссер с мировым именем, — многозначительно заявил Корчинский.

— Да ладно вам, Вадим Николаевич, не переигрывайте, — недовольно поморщился Рунов. — Мы хоть и почитатели вашего таланта, но все-таки не члены жюри какого-нибудь кинофестиваля. Где этот охранник? — обратился он к Мальчику. — Тащите его сюда!

Мальчик немедленно выскользнул из холла.

Тем временем человек, представившийся бывшим сотрудником КГБ Поликарповым, как ни в чем не бывало устроился на нижней ступеньке лестницы и рылся в карманах своей сиротской куртки. Судя по всему, карманы были дырявыми, и он полез за подкладку. Наконец извлек смятую пачку «Беломора», зажал между крупными желтоватыми зубами папиросу и, для начала пожевав ее и погоняв из одного уголка рта в другой, спокойно закурил. Похоже, он чувствовал себя спокойно в любой обстановке. Позавидовать можно такому самообладанию.

Вернулся Мальчик, подталкивая в спину настоящего амбала. Он показался мне до странности знакомым. Преодолевая вялость и апатию, я сосредоточилась на его физиономии и… вспомнила! Да это же Лапик, незабвенный дружок Любочки Кречетовой, зачем-то перетащивший ее из провинциального театра драмы в Первопрестольную. Лапик так Лапик, решила я, почему бы нет? Если бы следом за Лапиком из-за портьеры возникла, к примеру, сама Клеопатра Египетская, после всего случившегося в этот день я бы приняла и ее явление как должное.

— Откуда он взялся? — спросил Рунов Лапика, кивая в сторону назвавшегося Поликарповым, который тем временем меланхолично покуривал.

— Откуда я знаю? — пробурчал тот. — Я думал, он с вами.

— Да что вы в самом деле сцепились, как пауки в банке? — заявил Поликарпов. — Вам же теперь по закону стаи нужно всем объединиться против меня. Вот съедите меня, тогда опять возьметесь друг за дружку. Кстати, предложили бы девушке сесть, не видите, что ли, она от усталости с ног валится.

Уж не знаю почему, но он с каждой минутой становился мне все симпатичней, к тому же нельзя не признать, что с его появлением все внимание переключилось с моей персоны на его. Я не стала ждать приглашений и уселась в кресле. Он был прав, я действительно страшно устала.

— Слушай, чекист хренов, кончай ломать комедию, — первым нашелся режиссер. — Если ты пришел меня совестить, то учти, мне это порядком надоело. Давно тебя выпустили из психушки? А то опять устрою тебе бесплатную путевку.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Поликарпов. — Честно говоря, мне там было не так уж и плохо. Можно сказать, я всего лишь поменял большой дурдом на маленький, где меня плохо-хорошо, но кормят. К тому же психи — народ общительный и безобидный, любят послушать байки из нашего славного боевого прошлого, а люди в белых халатах вдобавок угощают медицинским спиртом.

— Отличная философия, — одобрил Корчинский с издевкой. — Ты пришел сюда специально, чтобы ее изложить? Тогда извини, сегодня не до тебя. Видишь, у меня гости?

— То, что я собираюсь рассказать, и гостям будет полезно послушать, — заверил Поликарпов. — Как только вы узнаете тему нашей беседы, сами станете умолять меня задержаться подольше. Между прочим, Вадим Николаевич, почему не угощаете гостей кофейком? Помню, — он мечтательно завел глаза, — в те времена, когда мы с вами имели честь познакомиться, вы поили меня преотличным кофием, несмотря на тогдашний тотальный дефицит. Я был очень тронут.

— Мне все это уже надоело, — процедил Рунов.

— А ты не торопись, крестничек, — отпарировал бывший кагэбэшник, — я ведь собираюсь поговорить о том, из-за чего вы между собой сцепились и вдобавок втянули в дурную историю безвинную девушку. Что, интересно, вы собирались с ней сделать потом? Тоже устроить путевку в дурдом? Что ж, это было бы с вашей стороны в высшей степени милосердно, ведь ее предшественницу вы, если мне не изменяет память, отправили подышать свежим воздухом с пятого этажа?

Рунов побледнел:

— Какую еще предшественницу?

— По имени Ольга. — Поликарпов затушил окурок, смяв его о ступеньку. — Вам, Олег Константинович, это имя еще что-нибудь говорит?

— Да не слушай ты его! — замахал руками Корчинский. — Он же ненормальный, сдвинулся на почве борьбы с врагами социалистического отечества…

— Ну уж нет, раз начал, пусть выкладывает. — Рунов уставился на Поликарпова взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.

— Вот это речь не мальчика, но мужа, — насмешливо одобрил тот, закуривая следующую папиросу. — Крестничек хочет меня послушать, поэтому вам, господин Корчинский, придется подчиниться большинству, тем более когда у этого большинства имеются пушки в карманах.

— Как хотите, — сдался режиссер, — только, раз уж речь зашла о большинстве, может, поговорим без лишних свидетелей?

— Не возражаю. — Поликарпов являл собой само великодушие. — Парни могут отдохнуть где-нибудь в соседнем помещении, а вот девушка пусть останется.

— Это что, условие? — вздохнул Корчинский.

— Можете считать условием. Вы же хотите во всем разобраться, а без меня вам в таком случае не обойтись.

— А без нее?

— Так вы же сами ее втянули, я вас не заставлял.

— Ладно, хватит пререкаться, — нетерпеливо прервал дискуссию Рунов. — Я хочу знать все об Ольге. Как она погибла?

— Сначала пусть они уйдут! — продолжал настаивать Корчинский.

— Пусть уйдут, — повторил Поликарпов. — Но я же им не начальник. Правда, одного бы я на какое-то время все-таки задержал, вот этого симпатягу в дорогом костюмчике, — он указал рукой на Лапика, — пусть пока останется, а то потом все равно его придется вызывать для дачи показаний.

Лапик с немым вопросом во взоре уставился на Корчинского, а тот снова стал спорить:

— Ах, для дачи показаний! Ты слышал, Олег, он здесь решил организовать выездную сессию Лубянки!

Но Рунов, видимо, уже принял решение.

— Здесь останутся… ты и ты, — он указал пальцем поочередно на Мальчика и Лапика. Остальные могут подождать за дверью.

— Девушка тоже остается, — напомнил Поликарпов.

Рунов кивнул. Что ж, очень мило с его стороны.

Дальше я только слушала и слушала, стараясь не пропустить ни слова.

— Ну вот, крестничек, — Поликарпов упорно называл Рунова крестничком, а тот даже и не собирался возражать, — можешь спрашивать, что хотел. А вообще давайте договоримся: сначала вы спрашиваете меня, а потом — я вас.

— Как погибла Ольга? — уже в третий раз спросил Рунов.

— Ну, хорошо, — Поликарпов загасил очередную папиросу о ступеньку и не торопился закуривать следующую, — буду отвечать я, хотя тут есть, так сказать, и первоисточник. Ладно, слушай в моем изложении.

Мое сердце билось едва ли не сильнее, чем в тот момент, когда я полоснула бритвой Карена по горлу.

— Я знаю, что все это время ты грешил на мое бывшее ведомство, и совершенно напрасно, — неторопливо начал Поликарпов. — Когда мы приехали, дело было уже сделано. Она лежала на снегу, вся в крови. «Скорая» зафиксировала мгновенную смерть, мы с еще одним сотрудником под видом обычных милиционеров опросили единственного свидетеля, тихого алкаша, соседа покойницы Ольги, которого и свидетелем, по чести, нельзя назвать. Он только слышал неразборчивые голоса в Ольгиной комнате, мужские голоса, и видел в спину двух торопливо удалявшихся молодых людей. Я долго ломал голову, кто же они такие. Ясно, что некий Олег Рунов не имел непосредственного отношения к убийству, поскольку к этому времени уже находился под арестом. Тогда я упорно бился над этой задачкой, но так и остался ни с чем. Тебя, крестничек, уже осудили за попытку угона самолета, дали на полную катушку. Потом наступили другие времена, а я все не мог успокоиться. Казалось бы, нужно забыть, но никак не отпускала меня эта страшная смерть, даже фотографию Ольги продолжал носить в кармане, прямо как влюбленный. Наваждение, да и только!

— Я же сказал, что он сумасшедший, — ввернул Корчинский, но Рунов мгновенно презрительно цыкнул на него.

— А тут уже года через два-три после суда появился в нашей конторе один новый отдел — теперь его уже нет, так что можно о нем рассказывать без обиняков — по поиску исторических ценностей и раритетов, о реальном существовании которых историки нещадно спорили и спорят по сию пору. Старая песня: один профессор ссылается на «Повесть временных лет», другой — на «Сказание черноризца Храбра о письменах». Да Бог с ними, я тогда от них столько понаслушался, аж голова распухла. Сначала я относился к своему новому назначению как к сомнительному эксперименту, а потом потихоньку-полегоньку освоился и понял: ба, ребята, пока ученые потрясают ветхими рукописями и строчат монографии, очень серьезные люди, не вступая в научную полемику, вывозят из страны легендарные реликвии. Мифы пересекают границу, оставаясь при этом мифами. Самое любопытное, что сие даже трудно назвать контрабандой, поскольку то, чего официально нет в природе, искать никто не собирался и не собирается.

Я поняла, что Поликарпов рассказывает то же, что уже однажды пытался поведать мне в кафе, но теперь я слушала его историю намного внимательнее. Я взглянула на Рунова и невольно вздрогнула: на его лице не было и тени насмешки или сомнения, он уж точно не считал слова Поликарпова бредом сумасшедшего.

— Дальше, дальше, — нетерпеливо поторопил он его.

Мы с Мальчиком невольно переглянулись, впервые за весь день.

— Ну вот, так я и познакомился с многоуважаемым Вадимом Николаевичем Корчинским, который, если мне не изменяет память, в тот момент как раз с триумфом вернулся с Каннского фестиваля, где отхватил приз за лучшую режиссуру. Не изменяет мне память, Вадим Николаевич? — осведомился Поликарпов у Корчинского. — Поправьте, если что.

— Не изменяет, не изменяет, — буркнул тот, демонстративно отворачиваясь и с притворным равнодушием глядя в окно.

— А история знакомства была о-очень занимательная, так сказать, в лучших традициях жанра. На Садово-Кудринской был убит известный коллекционер, у которого вроде бы ничего при этом не украли, хотя дверь была взломана. Разрабатывалось сразу несколько версий. Ну, во-первых, было мнение, будто причина убийства не связана с богатой коллекцией жертвы, во-вторых, разумеется, предположили, что грабителя кто-то спугнул и он не успел довести свое черное дело до конца. В любом случае безнадега жуткая. И тут приходит к нам дочь коллекционера и заявляет: а ведь кое-что все-таки пропало. И что бы вы думали, по ее словам, пропало? Чаша из черепа князя Святослава! Да-да, именно того самого князя Святослава! Из его черепа, напомню, печенеги, убившие Святослава, сделали чашу, оковав ее серебром. Покрутился я, покрутился и вышел на нашу всемирную знаменитость, нашего киногения, потому что, кроме коллекционера, его дочери и господина Корчинского, о реальном существовании этой самой чаши никто не знал, а историки, как я уже говорил выше, продолжают по сию пору спорить. Выяснилось также, что бедняга-коллекционер был консультантом на съемках одной из картин маэстро, в процессе работы над которой они, видимо, сблизились… В общем, коллекционер открыл ему тайну всей своей жизни, за что и поплатился.

— А вот это тебе, псих несчастный, придется доказать, а также и сам факт существования чаши, — безоблачно улыбнулся Корчинский.

— Он знает, что говорит, — Поликарпов неожиданно мне подмигнул. — В том-то и дело, что я не смог этого доказать, поскольку вы, уважаемый Вадим Николаевич, все отрицали, что, впрочем, неудивительно, а других доказательств я так и не нашел. Как обвинить человека в краже того, чего не существует? Тем более человека всемирно известного, со связями… А тут еще грянула перестройка, КГБ заклеймили, развалили. Что касается нового отдела, то его вообще расформировали в первую очередь. Потом начались реорганизации, преобразования, бесконечные смены руководства, короче, до того ли было? И лишь зануда Поликарпов продолжал бить в одну точку, пытаясь что-то доказать. Наивный простак, он надеялся, что государство однажды очухается от политических баталий и поймет, что под этот шумок его сокровища попросту растаскивают все кому не лень. Не тут-то было, государство не очухалось до сих пор, зато быстро очухался господин Корчинский. Нанял целую команду молодых борзописцев, которые с гневом поведали несведущим широким массам, как толоконный лоб кагэбэшник Поликарпов травит народного любимца — создателя киношедевров… Тут я, как назло, запил, меня уволили из дорогой конторы. А запихнуть меня в психушку под предлогом белой горячки труда не составило.

— Ну вот, наконец ты сам признаешь, что мозги у тебя набекрень, — торжественно провозгласил Корчинский. — Извини, парень, ничего не поделаешь: хронический алкоголизм разрушает личность до основания.

Поликарпов только кивнул, на его и без того испещренном морщинами лбу залегла глубокая складка. Мои симпатии по-прежнему оставались на его стороне, ведь я по себе знала, каково быть загнанным в угол, да еще когда все вокруг кричат: «Ату, ату его!»

Воцарилась продолжительная пауза, из всех присутствующих только лицо Мальчика сохраняло абсолютно индифферентное выражение. Рунов и Корчинский пребывали в задумчивости, а Лапик шумно дышал.

— Когда же будет об Ольге? — снова напомнил Рунов.

Поликарпов точно очнулся от сна:

— Об Ольге? Ах да… Так я все о ней, о ней…

— Да какое отношение она имеет к этому черепу?

— Не будь ее, я бы, наверное, до сих пор оставался нормальным и каждый день ходил на службу. Перевернула она мою жизнь, так получается. Но я все-таки выяснил, какое отношение она, добрая, чистая девушка, имела к парочке неоперившихся юнцов, задумавших весьма нетрадиционным образом покинуть родные пределы…

Я невольно насторожилась: Поликарпов затронул вопрос, давно мучивший меня, — как же все было с этим захватом самолета?

А Поликарпов точно впал в транс, настолько спокойно, размеренно и бесстрастно лилась его речь.

— Что интересно, главное доказательство я обнаружил в той самой психушке, в которую меня запихнули. Именно там я встретился с матерью Сергея Петрова…

Я могу поклясться, что, услышав это имя, Рунов вздрогнул!

— Оказывается, кто-то устроил путевочку и для нее в то же самое богоугодное заведение. Ну, тут вы, пожалуй, погорячились, позволив нам встретиться, потому что история, и без того не дающая мне покоя много лет, приобрела постоянную подпитку в виде воспоминаний и жалоб убитой горем матери. А ведь я и раньше не находил себе места, пытаясь найти объяснение странной логике, с которой была предпринята попытка угона самолета. Ну, скажи, Рунов, почему ты не вошел в салон вместе с Петровым, а спокойно коротал время в буфете аэропорта, пока твой приятель рисковал жизнью и в конце концов бесславно с ней расстался? На суде ты объяснил свое поведение тем, что в последнюю минуту отказался от безумной идеи захвата самолета и даже отговаривал от нее Петрова, который-де тебя не послушал. Однако среди пассажиров нашлись свидетели, видевшие, что ты и твой приятель коротко обменялись несколькими фразами и разошлись в разных направлениях: он двинул на посадку в самолет, а ты в буфет.

— Но когда же будет об Ольге? — взорвался Рунов. — Кажется, мы еще не идиоты, чтобы выслушивать байки о вашем героическом боевом прошлом. Все, что меня интересует: как погибла Ольга? Остальное можете оставить при себе.

— Так я об этом и рассказываю, — сделал круглые глаза ветеран спецслужбы. — Мы все ближе и ближе подбираемся к роковому моменту. Итак, на чем я остановился? Ага, на том, что ты неспроста остался в буфете, ты намеревался присоединиться к своему приятелю позже, когда он захватит самолет и выставит в обмен на безопасность пассажиров свои условия. Условия, надо думать, предполагались следующие: позволить тебе, Рунов, подняться на борт лайнера, который, в свою очередь, должен был взять курс в нужную страну. Но все сорвалось. Прежде всего, Петрову не удалось осуществить ваш план, этого вчерашнего студента художественного училища попросту подстрелили, ведь тогда хорошие снайперы еще не ушли в киллеры. Кроме того, ты не получил того, что тебе должны были доставить в буфет аэропорта. — Он помолчал. — А теперь переходим вплотную к Ольге, потому что именно она должна была приехать к тебе в аэропорт и привезти нечто очень важное. Она не приехала и скорее всего сделала это сознательно, а через несколько часов выпала из окна, унеся с собой свою тайну. Вопрос состоит в том, что же это все-таки было: убийство или самоубийство? Теперь я убежден, что убийство.

— Да он же сочиняет на ходу, нашел кого слушать, — прошипел Корчинский, нервно барабаня пальцами по подлокотнику.

Поликарпов сидел, устало склонив голову, словно заново переживая то, о чем рассказывал. Наконец он заговорил снова:

— Ну что, крестничек, тебя еще интересует, как умерла Ольга? Тогда я продолжу. Хотя, собственно, зачем тебе знать, неужто совесть мучит? Ну ладно, твое дело. Тогда спроси вот его.

Поликарпов показал рукой на Лапика, который подпирал спиной стену, уставившись в пространство пустыми, рыбьими глазами.

— Этого? — удивился Рунов.

— Да, никто лучше его не знает, — спокойно пояснил Поликарпов, — ведь это он помог Ольге взобраться на подоконник, он вместе со своим напарником, но тот уже года три как откинул копыта — врезался на машине в столб по пьяной лавочке.

Лапик впервые за все время подал голос:

— Никого я не убивал и ничего не знаю.

Врать он совершенно не умел, не в том смысле, что был честным человеком, просто, чтобы обманывать, тоже нужны в какой-то степени тренированные мозги, а у Лапика, похоже, они давно атрофировались за ненадобностью. До сих пор он молчал и бездействовал, как выключенная машина, теперь же твердил одно и то же, не переставая:

— Не знаю, не знаю, в первый раз слышу…

Складывалось впечатление, что его запрограммировали на одну-единственную короткую фразу «не знаю». У меня даже мелькнула шальная мысль, обычно возникающая у людей нетерпеливых и технически отсталых: не стукнуть ли его как следует — вдруг винтики в его несложном механизме встанут на место, и он выдаст что-нибудь еще из своего нехитрого словарного запаса.

Рунов оказался изобретательнее меня, он сделал знак Мальчику, который покрутил перед носом у Лапика пистолетом. Лапик покосился на пистолет, потом на замершего в напряженной позе Корчинского и, набычившись, уставился в устланный ковром пол. Рунов его не торопил, наверное, тоже понимая, что Лапик решает, как ему поступить. Я наблюдала за всей этой сценой с интересом зрителя, попавшего впервые в театр, Поликарпов, кажется, забавлялся не меньше меня.

Лапик еще раз визуально оценил пистолет, который уверенно сжимал в руке Мальчик, и, видимо, окончательно уверился в том, что это вовсе не игрушка из «Детского мира», хватанул ртом побольше воздуха, выдохнул и невинным тоном произнес:

— Мы ее хотели только попугать, а она соскользнула… Там был иней, скользко…

— Ну вот, крестничек, теперь тебе все ясно? — уточнил Поликарпов.

Рунов стиснул руками голову:

— Ну, положим, это объясняет, почему она не приехала в аэропорт, но все остальное… Черт побери, Поликарпов, ты же знаешь, что именно нас всех здесь интересует. Чего ты хочешь: денег, гарантий безопасности?

Поликарпов выдержал эффектную паузу. Не спеша засмолил очередную «беломорину», в помещении висела мертвая тишина. Наконец, выпустив струю едкого дыма, произнес:

— Да уж, конечно, обстоятельства смерти Ольги интересуют вас, гражданин Рунов, но только по одной причине: вы хотите выяснить, куда при этом девалось то, что она должна была привезти в аэропорт. Вот почему вы не торопитесь поинтересоваться ролью уважаемого маэстро Корчинского во всем этом деле и заранее готовы со всем примириться, лишь бы докопаться, где сейчас Евангелие…

Несомненно, то было ключевое слово — я сразу ощутила разлившееся в воздухе напряжение. Дальше Поликарпов рассказывал, глядя мне в глаза, словно то, что он говорил, предназначалось исключительно для меня.

— Это Ольга принесла о нем весть, не правда ли? Однажды проболталась юному художнику Олегу Рунову, что у коллекционера Иратова, которому она помогала по вечерам, хранится уникальная вещь — Евангелие, написанное глаголицей. То самое, что упоминается в «Житии святого Кирилла», Евангелие, которым предположительно владел народ, именовавший себя русами, задолго до формального крещения Руси. Во всяком случае, Кирилл, если верить тому же «Житию», видел его еще в девятом веке в Корсуни, где останавливался по пути в Хазарию.

Я так и замерла с открытым ртом, а Поликарпов продолжал:

— Надо сказать, что юный Олег Рунов к тому времени вынашивал план махнуть в какую-нибудь благополучную и свободную западную страну, но он прекрасно понимал, что даже там без денег плохо. То ли дело захватить с собой нечто, имеющее художественную или историческую ценность… Тут и подвернулась Ольга с ее рассказом о Евангелии. Сагитировать бывшего однокашника по художественному училищу Сергея Петрова, который, между прочим, судя по оставшимся после него картинам, мог стать отличным художником, было, я думаю, несложно, то же самое можно сказать и о влюбленной в Рунова Ольге! Итак, Ольга похитила Евангелие, а вы с Петровым инсценировали ограбление квартиры Иратова, чтобы на нее не пало подозрение. Но Иратов, похоже, тоже питавший к ней определенные чувства, и не собирался грешить на нее, а обвинил во всем собственного сына, который в тот же день погиб в автомобильной аварии в двух кварталах от отцовского дома, чуть ли не у него на глазах. Расстроенный и возбужденный после тяжелого разговора с отцом, парень попросту не справился с управлением автомобиля…

Я с ужасом посмотрела на Рунова, но его лицо оставалось сосредоточенным и бесстрастным.

А Поликарпов подвел итог своему рассказу:

— Неудачную попытку пересечь границу я уже описал… Ох и свинцовые же были времена, это нынче езжай куда хочешь, вывози что пожелаешь. Петрова убили, тебя, Рунов, быстро вычислили и задержали, Ольга выпала из окна. В общем, на скамье подсудимых оказался только один человек — Олег Рунов. Он получил свой срок только за попытку угона самолета, потому что история с Евангелием тогда так и не всплыла, и с тремя трупами на совести честно отправился в зону. Там он оттрубил восемь лет, а мысли-то были все о бесследно исчезнувшем раритете. Где же Евангелие, думал он, где? И как только вышел на свободу, принялся снова его искать, но безрезультатно. Здесь его дорожка невзначай, как ему показалось, пересеклась с дорожкой… ах нет, с широким проспектом жизни мэтра Корчинского. Они организовали совместную фирмочку под названием «Колорит», и эта звучная вывеска в действительности всего лишь украшает прачечную по отмывке грязных денежек. Точнее, до сих пор прикрывала.

— Почему вы сказали, будто мне показалось, что наши дорожки пересеклись впервые? — хриплым голосом произнес Рунов.

— Фу, какой непонятливый! — Поликарпов снова со значением мне подмигнул. — Да потому, что вы еще десять лет назад перебежали дорожку господину Корчинскому, который тогда тоже имел виды на Евангелие. Скорее всего уже и покупателя подобрал, не исключено, что и аванс получил… Ему-то, пересекающему государственную границу по нескольку раз в году, вывезти реликвию было проще, к тому же у него давно имелись налаженные каналы. И вдруг какой-то сопляк, мальчишка, вчерашний выпускник художественного училища его опережает! Потому-то Корчинский и послал двух своих крепких парней к Ольге. Они просто хотели ее вежливо расспросить о пропавшем Евангелии, да, перестаравшись, уронили с пятого этажа…

— Ну, а Евангелие, где Евангелие? — вскричали одновременно Рунов и Корчинский.

— А его нет и никогда не было, — равнодушно пожал плечами Поликарпов. — Вот мы и вернулись к самому началу нашей содержательной беседы. Я уже говорил, что существование реликвий, упоминавшихся в летописях, никем не доказано, историки о них все еще спорят и будут спорить долго.

— А чаша из черепа Святослава? — вырвалось у меня.

Он одарил меня печальной улыбкой:

— Вот чаша есть, а Евангелия нет. Что делать, не повезло. Олега Рунова подвела буйная фантазия Ольги. Не исключаю, что она просто хотела таким образом привлечь его внимание к себе, но слишком поздно поняла истинную причину его интереса к своей персоне. Думаю, она его по-настоящему любила.