Соблазнённый

Глава 4

Я смотрю на его спину, очерченную облегающим пиджаком, когда он выходит из кладовой. Его шаги размеренны, уверенны и так чертовски властны.

Мой рот все еще открыт, а сердце покалывает.

Потому что я так сказал, Камилла.

Почему, черт возьми, это так меня заводит? Я несколько раз моргаю, чтобы собраться с мыслями.

Должно быть, вся эта встреча была сном.

Моя одержимость Домиником достигла уровня галлюцинаций.

Мне нужен психотерапевт. Он бы получил массу удовольствия со мной.

— Ка-а-а-а-м! — Нэнси врывается в кладовку. Ее розовая челка разлетается по лицу, она прыгает вверх-вниз с самым взволнованным выражением лица. — Что здесь делал чертов Доминик Джонсон?

Ладно. Значит, это был не сон.

Или Нэнси сумасшедшая, как я. Что вполне правдоподобно, если учесть, что она прыгает так, будто принимает таблетки счастья — или наркотики.

Я пожимаю плечами.

— Он хотел пригласить меня на свидание…, наверное.

Это звучит очень странно, когда я говорю это вслух. Доминик пригласил меня на свидание, потому что знал, что я за ним наблюдаю.

Вообще-то, теперь, когда я не отвлекаюсь на его близость, все это действительно опасно.

Это правда, что социопаты любят внимание, но оно должно быть на их условиях. Нежелательное внимание — вроде моего нездорового любопытства — не приветствуется. Может, он приглашает меня на свидание, чтобы как-то заткнуть мне рот?

Но как он собирается это сделать? Если бы он хотел меня похитить, это было бы проще сделать, не вступая со мной в контакт. Может, он хочет сначала поиграть с моей головой?

Merde (с фр. Дерьмо).

Теперь я действительно хочу знать, что он для меня приготовил.

Нэнси перестает прыгать и размахивать руками. Она застывает на месте. Даже глаза у нее почти выпучились.

— Нэнси…? — я провожу рукой перед ее лицом, беспокоясь за нее.

Она делает глубокий вдох, а затем произносит:

— Он пригласил тебя на свидание? Как на свидание? Как будто ты ему чертовски интересна?

— Наверное, — на самом деле я не уверена. Его трудно читать.

— Боже мой! Боже мой! — она снова начинает прыгать, только на этот раз обнимает меня. — Иди и возьми его, девочка! Когда переспишь с ним, я хочу знать все грязные подробности. Мне так интересно, какой он в постели.

Это Нэнси. Никакого фильтра.

Я отстраняюсь и хочу сказать ей, что еще рано говорить о том, чтобы спать с ним, но кого я обманываю? Скорее всего, именно этого Доминик от меня и хочет. Судя по тому, как он меня оценил и как произнес: «Потому что я так сказал», он быстро перейдет к сексу.

По моим щекам разливается тепло, потому что… я могу ему позволить.

— Хочешь, одолжу тебе одно из своих платьев? — спрашивает Нэнси.

— Нет. Я в порядке.

И это не потому, что он сказал мне не переодеваться, а потому, что я отказываюсь становиться хамелеоном для кого бы то ни было. Возможно, именно поэтому меня бросил мой школьный парень Пьер.

Он сказал, что я слишком вспыльчива. Не иду на компромиссы. Мне нравится все контролировать.

J'en ai marre, Camille (c фр. Как мне это надоело, Камилла). Это были его последние слова.

Тогда мне было так больно. Я была привязана к нему, а он сказал, что я ему надоела. После той душевной травмы я решила никогда больше не подвергать себя такой уязвимости. Я провела два года в колледже, отказываясь от любых ухаживаний, и просто сосредоточилась на учебе.

Доминик другой. Я сомневаюсь, что он предложит мне какие-либо отношения. Я смотрю в зеркало напротив кладовки. Мои щеки раскраснелись, а в зеленых глазах, которые я унаследовала от папы, сияет улыбка.

После двух недель, проведенных в Лондоне, я наконец-то нашла свое приключение.

Я так взволнована и немного напугана тем, что может сделать со мной Доминик.

Место, в котором Доминик попросил меня встретиться с ним, — это подпольный бар при отеле. Зданию, похоже, несколько десятков лет, и я рада, что это не один из тех нелепо дорогих отелей. Но и дешевым его тоже не назовешь — так, золотая середина.

Я не могу не задаться вопросом, почему он выбрал именно это место. Неужели для того, чтобы я чувствовала себя более непринужденно, а значит, он мог заставить меня согласиться на все?

Для этого ему не нужна обстановка. Его личность достаточно властная.

Я опускаюсь на табурет у барной стойки и заказываю кофе. На работе я пролила сок на свои шорты, поэтому переоделась в джинсовую юбку до середины бедра. Мне всегда нравилось носить короткие вещи. Наверное, это влияние мамы. Она говорит, что мои ноги слишком стройные и красивые, стыдно их прятать.

На моем лице нет ни капли косметики. Я никогда этим не увлекалась и не собираюсь начинать ради Доминика.

Я уже пообедала, так что он не будет чувствовать себя обязанным угощать меня. В любом случае я здесь не ради еды. Чем быстрее мы перейдем к тому, что он хочет, тем лучше.

А я убеждена, что он чего-то хочет. Такие, как он, всегда хотят.

У меня смена через два часа, так что это хороший повод сбежать.

Моя защита готова. Осталось только дождаться его хода. От одной мысли об этом у меня захватывает дух.

Это чувство похоже на то, когда я играла в шахматы с папой. У него мощный стратегический ум, и предугадать его следующий ход практически невозможно. Однако я все равно испытывала волнение и азарт каждый раз, когда пыталась его прочесть.

Если бы я не сбежала из дома, папа бы так гордился мной, если бы узнал, что я обнаружила социопата. Только… ну, он учил меня читать людей только для того, чтобы я избегала типов Доминика, а не зацикливалась на них.

Бармен, который выглядит ненамного старше меня, улыбается, ставя передо мной чашку кофе. Надо отдать должное британцам — в их пабах есть кофе. Это одна из лучших вещей, которые они когда-либо делали.

— Спасибо. — Обе мои руки обхватывают чашку, и ее тепло проникает прямо в мои кости. Было бы лучше, если бы у меня была с собой моя любимая кружка, но да ладно.

— Француженка? — спрашивает бармен, протирая стакан. У него мальчишеские черты лица и высокое телосложение. Несколько этнических татуировок выглядывают из-под рукавов его футболки. Я всегда испытывала слабость к татуировкам.

— Да. — Я делаю глоток кофе и подавляю стон. Это лучший напиток, который когда-либо изобретали люди. Не знаю, почему они предпочитают алкоголь этому раю. В нем есть странный привкус. Он не плохой, просто немного странный. Наверное, это какое-то фирменное блюдо этого заведения.

— Что привело вас в Лондон? — бармен продолжает разговор со мной. Здесь пусто. Есть только пара, тихо разговаривающая за дальним столиком, и мужчина азиатской внешности, который пьет пиво и вздыхает.

— Вы наполовину британка? — спрашивает он.

— Почему вы так думаете?

— У вас нет трагического акцента, как у большинства французов, которые приезжают сюда.

— Эй! — я не могу не чувствовать себя защитницей, хотя и сохраняю легкий тон, с которым он обратился ко мне. — У британцев тоже ужасный французский акцент.

— Touché (с фр. Туше), милая, — он смеется. — Так вы наполовину британка?

— Нет. Я наполовину арабка. — Я делаю еще один глоток кофе. — Моя мать — северо-африканка из Марокко.

Он приподнимает бровь, и его взгляд пробегает по моим светлым волосам, зеленым глазам и бледному цвету лица.

— У вас нет арабских черт, милая.

— Знаете, не у всех арабов оливковая кожа. — Хотела бы я иметь такую. Никакое лежание на пляже не смогло дать мне загар. — Моя мать — европейка. Большинство членов ее семьи родились и выросли во Франции.

Я вздыхаю. Если бы только у нас была семья, которую я могла бы навестить в Касабланке.

Прожив всю жизнь в Марселе, я могу свести с ума кого угодно.

— Надеюсь, Лондон вам по душе? — спрашивает бармен с блеском в своих ярко-голубых глазах. Затем смотрит мне за спину. Его улыбка исчезает, а брови сходятся вместе.

Волоски на шее встают дыбом. Странное чувство проникает под кожу, образуя мурашки. Я проглатываю полный рот кофе. Даже не оглядываясь назад, я знаю. Я просто знаю, что Доминик прибыл.

Общительный бармен кивает и уходит на другую сторону барной стойки.

Тепло окутывает меня. В буквальном смысле. Твердая грудь прижимается к моей спине. Я крепче сжимаю чашку с кофе, когда горячее дыхание Доминика, как и раньше, щекочет мне ухо:

— Ты сменила шорты.

В его голосе звучит неодобрение и легкое раздражение.

Я сглатываю и поднимаю плечо. Я могла бы сказать ему, что пролила сок на свои шорты, но по необъяснимой причине этого не делаю. Я хочу оценить его реакцию. Это наполняет меня одновременно страхом и волнением.

— Понятно, — он отступает назад и наконец-то открывает мне вид на себя, стоящего сбоку. Одна рука у него в кармане, а другая небрежно лежит на барной стойке.

Он в том же костюме, что и утром. Только теперь он сбросил галстук. Первые несколько пуговиц расстегнуты, и несколько тонких темных волосков выглядывают наружу. Его полуофициальный вид и то, как белая рубашка натянулась на груди, вызывают у меня ненормальный голод.

— Тебе нравится бросать мне вызов, Камилла? — что-то в его взгляде притягивает меня, как сирены притягивают рыбака. Теперь я знаю, каково это — быть околдованной.

Я снова пожимаю плечами:

— Может быть.

Губы Доминика кривятся в ухмылке, и она совсем не похожа на ту, что была раньше. Она показывает его истинную сущность — приспешник дьявола.

— Мы должны это исправить.

— И что ты собираешься делать? — Dieu (с фр. Боже). Я флиртую с социопатом.

— Дело в том, что… — Доминик наклоняется вперед и кладет руку на край моего табурета. Он не прикасается ко мне, но энергетический импульс почти душит меня. — Готова ли ты к тому, что я собираюсь делать с тобой все, что захочу, Камилла?

— Oui... то есть да. — Я чуть не захлопываю рот рукой, но не делаю этого. Это уловка, приключение. Если для этого придется отправиться в неизвестную поездку с Домиником, то так тому и быть.

Je suis désolé, Papa (с фр. Я сожалею, папа).

Он на мгновение замолкает, словно не ожидая, что я так быстро соглашусь.

Черт. Я не ожидала, что соглашусь так быстро.

Его указательный палец потирает нижнюю губу, и все исчезает. Все, кроме этого пальца и губ.

— Обычно я не даю вторых шансов, но… — его пытливые глаза снова блуждают по моему лицу. Интересно, что он ищет. — Подумай еще раз, Камилла, потому что как только ты скажешь «да», я буду иметь полное право делать с тобой все, что захочу.

Я делаю несколько прерывистых вдохов. Мне хочется поправить его и сказать, что у него нет никаких прав и что, с юридической точки зрения, я могу отозвать свое согласие, когда захочу.

Его слова должны поднять боевую тревогу и заставить меня бежать. Но я все время думаю о том, что он сказал «делать все, что захочу».

Что может понравиться такому мужчине, как Доминик?

— Да.

Как только это слово срывается с моих губ, Доминик хватает меня за руку и спускает с табурета. С моих губ срывается тихий вздох, когда я, спотыкаясь, следую за его широкими шагами. Сердце в груди бьется все громче и громче.

На что я только что подписалась?