Собор без крестов

Глава 1

Утром Гончаров проснулся от стука в дверь его комнаты общежития. Раздосадованный, что ему не дали в выходной день выспаться, он, преодолевая сон, поднялся с постели.

«И кому я понадобился в такую рань?» — подумал он, повернув ключ, и увидел в коридоре парнишку лет пятнадцати. Поздоровавшись, тот с улыбкой сказал:

— Мне нужен Гончаров Виктор.

— Зачем он тебе понадобился, парень?

— Ему письмо просили передать.

— Если так, то давай его мне. Я — Гончаров.

Отдав ему запечатанный конверт, парнишка поспешил по коридору к выходу, а Гончаров запер дверь на задвижку, сел на кровать и стал рассматривать конверт.

«Без штампа узла связи, без обратного адреса, местное и притом частное», — зафиксировал он с тревогой, догадываясь уже не только о том, кто был его отправителем, но и о содержании письма.

Распечатав конверт и углубившись в чтение, он понял, что его худшие опасения подтвердились.

«Здравствуй, Виктор. С возвращением тебя от «хозяина». Желаю здоровья, удачи и всего того, чего хочется.

Прошло уже 45 дней после твоего прибытия. Вся «семья» ждала тебя в гости и не дождалась. Ты уже и на работу успел устроиться, и подругу найти, а нас проведать у тебя времени нет. Нехорошо.

Не посчитай за труд и приди сегодня ко мне в гости. Нам с тобой надо поговорить о будущем, да и о старом есть что вспомнить.

На этом писать заканчиваю, знаю, что придешь. Принеси мне это письмо с собой. БОРОДА».

Прочитав письмо, Гончаров посмотрел на часы — времени было половина восьмого.

«Какой я еще глупец, — подумал он, — решил играть в молчанку с самим Бородой… Вообще-то он прав: мне давно надо было поговорить с ним и поставить точки на месте всех вопросов».

Побрившись, Виктор оценивающе и критически посмотрел на себя в зеркало, в котором увидел три глубокие морщины, пересекающие широкий прямой лоб, вдумчивые голубые глаза под густыми бровями, прямой нос на удлиненном лице, плотно сжатые слегка пухлые губы, круглый подбородок, незначительную седину в темнорусых волосах. Он остался довольным своей внешностью.

В свои тридцать два года одиннадцать лет он отбывал наказание в колониях разного режима, из них 5 лет 7 месяцев и 26 дней в колонии особого режима.

Только благодаря своему здоровью, силе и поддержке друзей Бороды ему удалось сохранить себя.

Выносливый, как ломовая лошадь, он все же пришел к неутешительному выводу: «Больше еще одной такой ходки я вынести не смогу».

Такой вывод заставил его переоценить прожитые годы и подумать о будущем.

На заводе, где пришлось работать водителем «КамАЗа», он познакомился с оператором Ириной и в первые дни знакомства свое влечение к ней относил чисто к естественной мужской потребности, но вскоре осознал свою ошибку и понял, что Ирина — та женщина, которой ему недоставало в жизни, и если он ее лишится, то, возможно, уже другой такой не встретит. Ирина на его чувства отвечала взаимностью. Они встречались всего более месяца, но ему казалось, что своего «зайчика», как он ее иногда любя называл, знал с детства. О свадьбе они еще не говорили, но отношения между ними были таковы, что вопрос этот практически был предрешен.

Ирина своим появлением на горизонте его жизни нарушила все предстоящие его и Бороды планы, о чем он не сожалел и не думал до сегодняшнего утра.

По этому вопросу ему сегодня предстояло идти объясняться со своим паханом. «Предстоит жаркий бой, выдержу ли я его?» — подумал он, ложась вновь в кровать.

Потом его мысли вновь вернулись к Бороде. Он не мог без уважения относиться к природной хватке пахана, умеющего даже в настоящее время вести свой корабль в заданном направлении.

Конечно, у него в «семье» были потери, но они умело восполнялись как за счет молодых, так и за счет старой, проверенной лагерями кадры, кем для Бороды был в настоящее время он.

Последний раз по наводке пахана они успешно распотрошили дома одного заведующего бойней, завладев его 78000 рублей. На этом им надо было оставить его в покое, тем более что потерпевший на них не стал жаловаться в милицию, имея на то веские основания. Легкость, с какой была осуществлена операция, вскружила им головы, а поэтому, узнав, что их «потерпевший» хранит часть сбережений в служебном сейфе, решили и их забрать у него. Однако, пытаясь его открыть, они подняли такой шум, что не заметили приезда работников милиции, вызванных по телефону сторожем бойни. Они с Валетом, другим участником ограбления, задержанным на месте за покушение на хищение, были осуждены соответственно на шесть и пять лет лишения свободы.

Приговором суда Виктор был доволен, так как, взяв организацию преступления на себя, рассчитывал получить гораздо большую меру наказания. Вероятно, та неопытность, с которой они подошли к совершению преступления, и легкость задержания дали основания суду считать их не такими опасными для общества, какими они были в действительности. Да к тому же и чистосердечное признание в содеянном сыграло не последнюю роль при назначении наказания.

Почему стоящий на стреме Жора их не предупредил о ментах, для них было тайной до сих пор, пока не очутились в зоне. Туда Борода письмом сообщил, что тот слишком поздно увидел ментов, а поэтому едва сам смог смыться с базы незаметно. За такое поведение Жоре в «семье» был свой разбор, после которого он долго болел, но намного стал умнее и дисциплинированнее.

Поведение Жоры его тогда так взбесило, что он решил и сам хорошо проучить шалопая, но, выйдя на волю и встретив Ирину, отказался от своего намерения, так как определился вообще порвать со своим прошлым и не выяснять теперь уже ненужных отношений.

Однако письмо Бороды показало, что прошлое от него самого не желает добровольно отступать и за самостоятельность надо бороться.

В 11 часов Гончаров зашел во двор знакомого особняка, с волнением открыв запор. Двор был обнесен высоким деревянным забором, скрывающим от прохожих и соседей тайную жизнь его жильцов уже много лет.

Гончаров не прошел и десяти метров, как увидел пахана, спешащего из дома ему навстречу.

Прошедшие годы Бороду почти не изменили внешне, но чувствовалось, что он пополнел, и движения его стали медленнее, как бы он ни старался казаться бодрым при своих шестидесяти пяти годах, среднем росте и чеховской бородке.

— Заждались мы тебя, Виктор, — ласково произнес он, обнимая его.

Виктор ожидал встречи с ворчливым дедом и соответственно подготовился к грубому ответу, но, почувствовав доброжелательность в голосе и поведении Бороды, посчитал неуместным хамить.

— Жизнь, Илларион Константинович, научила не спешить, а идя вперед, много оглядываться.

Борода не стал углублять такую тему разговора, а, продолжая свою мысль, сказал:

— Повзрослел, возмужал и решил старика забыть. Нехорошо. — В его голосе было столько доброты, а в жестах ласки, что Гончаров решил с ним не конфликтовать до времени. — Позвал тебя, чтобы как-то отметить твое возвращение. Ты же мне не чужой, или я ошибаюсь? — вкрадчиво спросил он.

— У меня к вам никаких претензий нет, — ответил Гончаров, помнящий с благодарностью, как однажды Борода не дал совершить над ним расправу одной воровской группе, которой Виктор, будучи вором-одиночкой, помешал своей самодеятельностью в осуществлении разработанной операции. Борода не только защитил его тогда, но и принял в свою группу, считавшуюся самой мощной в округе.

В группе числилось семнадцать человек, из которых только девять находились на свободе. Другая половина у хозяина своим «трудом» зарабатывала досрочное освобождение, постоянно чувствуя поддержку своей «семьи».

В этой «семье» Виктор прошел от пацана на побегушках, стоящего на стреме, до особо опасного рецидивиста, умеющего легко себя утверждать и становиться своим в разных режимах содержания, тюрьмах.

Однако такое самоутверждение досталось ему нелегко — приходилось быть битым, бить жестоко, заводить нужные знакомства и отдаляться от бакланов и псов. Татуировки на его теле сами за себя говорили сокамерникам. По ним можно было прочесть, кто он такой: за что судим, сколько раз и к какой преступной группе относится.

За искусно выполненный на спине собор с куполами без крестов он самодеятельному художнику дал бутылку водки. У этого собора имелось место для «постройки» еще нескольких куполов, но Гончаров решил в его «строительстве» остановиться на достигнутом.

Зайдя в дом, Виктор увидел в зале шикарно сервированный стол, за которым сидели в основном знакомые лица: Диспетчер «семьи», и попросту говоря, наводчик, высокого роста симпатичный мужчина лет пятидесяти, изяществу манер которого мог позавидовать не один дипломат. Он обладал многими положительными качествами для своей «профессии» — легко сходился с незнакомыми людьми, по мере необходимости мог выдавать себя за простака или, наоборот, назваться педагогом, показав эрудицию и в литературе, и в спорте. У него была цепкая память. Если бы Диспетчер свои способности проявил в нужном обществу направлении, то мог стать знаменитостью в какой-нибудь области знаний, а незаурядным артистом — без сомнения. К тому же Диспетчер неплохо играл на гитаре, а свой недостаток в вокале восполнял отличным музыкальным слухом, поэтому песни в его исполнении были приятны для слуха каждого.

Рядом с Диспетчером на диване сидел Валет. Увидев Гончарова, они бросили игру в карты и устремились к гостю с радостными улыбками. Валет первый облапил его и дружески прижался щекой к его лицу. Волна нежности прошла в душе Гончарова к своему бывшему подельнику, и он, отвечая на его ласку, искренне поцеловал в щеку, не обращая внимания на Диспетчера и дружеские его проявления.

Из смежной комнаты в зал плавающей походкой зашла дочь Бороды Альбина, одетая в фирменный костюм, из-под которого просматривался серый свитер крупной вязки.

Плотно облегающая ее фигуру одежда, по-женски тонко и умело подобранная, в нужном свете преподносила окружающим ее хозяйку, обладающую к тому же развитыми бедрами и грудью.

Высокого роста, она гордо несла на длинной шее свою голову с темными волосами до плеч. Такие женщины знают, что они нравятся мужчинам, привыкли к комплиментам, приставаниям, а поэтому умеют постоять за себя.

Виктор урывками много раз видел и ранее Альбину, но накоротке они не были знакомы: то он находился в зоне, то она была занята учебой в мединституте.

Увидев Альбину, Виктор не мог не отметить ее красоты: «Как расцвела в свои 28 лет. Такой не каждый и красавец подойдет». Он поймал себя на мысли, что с удовольствием разделил бы с ней свои ласки. Однако вспомнив Ирину и свое намерение порвать с прошлым, он решил не распускаться.

Альбина, подойдя к Виктору, обдала его тонким запахом неизвестных ему духов. «Вот в камере был бы такой запах и содержание, тогда и на свободу не потянуло бы», — подумал он.

Альбина, поздоровавшись с Виктором, произнесла:

— Так вот кого мы ждали, — потом, обращаясь к отцу, сказала: — Можно приглашать к столу.

Борода, подойдя к Виктору, спросил:

— Ты не возражаешь отметить с нами свое возвращение?

Увидев жадные взгляды Валета и Диспетчера, направленные на бутылки со спиртным, проявленное к себе внимание Бороды, Виктор поддался всеобщему настроению и угрюмо обронил:

— Не пропадать же добру.

Они стали рассаживаться за столом. Альбина принесла с кухни кастрюлю с отварным картофелем.

Началось застолье, которое продолжалось несколько часов. В оживленной беседе они перебирали и вспоминали всех общих знакомых.

Несмотря на многословие сидевших за столом, Виктор понимал, что застолье движется по графику и направлению, разработанному заранее Бородой. За все время гулянки никто из присутствующих не спросил его о планах на будущее.

Одна Альбина не принимала участия в их беседе и была почти трезвой, так как спиртное употребляла такой рюмочкой, что ей место рядом с аптечными весами. Посчитав свою миссию исчерпанной, Альбина ушла в свою комнату.

Борода, видя, что каждый выпил и поел столько, сколько мог, решил устроить за столом передышку.

Обращаясь к Диспетчеру, он попросил:

— Станислав, сыграй нам что-нибудь на гитаре.

— Да и спеть не забудь, — добавил блаженно улыбающийся Валет.

Диспетчер, взяв гитару, пересел из-за стола на диван и со знанием дела стал ее настраивать. Затем, облегченно вздохнув, произнес:

— Первую заявку принимаю от виновника торжества.

— «Тоска по любимой», — заказал Виктор и приготовился слушать песню, с которой впервые познакомился в доме Бороды. Эта песня напоминала ему годы молодости, а ее содержание было близко и понятно.

— Заказ принят, — дурашливо заверил Диспетчер. Он стал не спеша перебирать пальцами струны гитары, и они заговорили. Прислушиваясь к их звучанию, Диспетчер запел:

Эту песню они все знали, а поэтому отдельные ее куплеты подхватывал тот, кого это больше волновало, при этом голос ведущего никто не пытался заглушать.

Если бы среди них сейчас оказался человек, который посмел бы заявить, что песня плохая, и начал бы ее критиковать, то его слова никто бы не стал и опровергать, его за такое кощунство просто со знанием дела жестоко избили бы.

Диспетчер стал петь другие песни из своего неиссякаемого репертуара, и тут Борода, подойдя к Виктору, предложил:

— Пойдем ко мне в комнату, поговорить надо.

— Пойдем! — поднимаясь со стула, с готовностью согласился Виктор, который знал, что предстоящий разговор неизбежен.

У себя в комнате Борода без вступления спросил:

— Письмо принес?

Виктор, достав его из кармана, молча положил конверт на стол.

— Ты почему так долго не показывался у меня, испытывал мое терпение?

— Если я тебе был так нужен, то мог послать своих представителей для встречи. Меня же у ворот лагеря никто не встречал.

— Тебя ездил встречать Валет, но ты освободился на три дня раньше, почему — тебе лучше знать, а поэтому ты с ним и разминулся. — Увидев на лице Виктора недоверчивую гримасу, Борода продолжил: — Валет твой подельник, и если ты мне не веришь, то можешь справиться у него.

После некоторого молчания Борода, внимательно глядя в глаза Виктора, сказал:

— Ты с больной головы на здоровую не перекладывай причину своих выкрутасов, а объясни прямо, почему вздумал от нас отколоться.

Он выжидательно смотрел на Виктора, который не рассчитывал на такую мирную беседу, а поэтому решил от Бороды ничего не скрывать и рассказать ему всю правду:

— Мне вот как надоело нюхать парашу, — проведя большим пальцем по горлу, произнес Виктор, — хочется пожить, как все люди, без напряжения, без страха и оглядки.

— Хочешь сказать, что берешься за ум, — тихо, задумчиво произнес Борода, — что же, давно надо было так поступить, и я твое решение одобряю.

Услышав от Бороды такой неожиданный ответ, Виктор удивленно вскинул на него глаза. По лицу Бороды он понял, что тот говорит вполне серьезно. Насколько хорошо знал своего пахана, настолько всегда неожиданными были принимаемые им решения.

Борода от него так просто отступиться не мог, это было не в его принципах, а поэтому Виктор спросил:

— На каких условиях ты меня думаешь отпустить?

— Вот теперь, я слышу, начинается деловой разговор, — ответил Борода, задумчиво вертя в руке зажигалку.

— Мы с тобой давно вышли из возраста, когда нам можно было вешать лапшу на уши. За наши деньги Лапа в зоне выучил тебя редкому ремеслу. В его письме ко мне он называет тебя если не профессором, то кандидатом наук в своем деле. Ты умеешь вскрывать любой сейф, не говоря уж о металлических ящиках. Ты почувствовал себя интеллигентом и решил сам стать маткой.

Слушая высказывания Бороды, Виктор попытался вступить с ним в спор, но Борода тут же остановил его:

— Не будем устраивать базар, а сначала послушай старого дурака, может быть, у нас с тобой больше не будет такой задушевной беседы. В твоем деле один в поле не воин, а хороших помощников тебе без меня не найти. Это раз. Во-вторых, ты глубоко ошибаешься, если скажешь, что я обеспечил свою жизнь безбедным существованием и могу, как и ты, тихо отвалить в сторону моря. Я связан долгом не только с вами, но и с теми, кто пока сидит и в нас нуждается, и этот долг я нарушать не собираюсь. Вот ты сейчас освободился, а твоя доля в 10 000 не пропала. Я тебя обучил козырной специальности за свой счет, да и в зоне ты не был без внимания с моей стороны. Ты ко мне в этой части имеешь претензии или нет?

— Нет! — ответил Виктор, постоянно получавший переводы и посылки от неизвестных ему лиц, но знавший, что они организованы Бородой.

Благодарный ему за помощь Виктор даже сожалел, что между ними происходит такой неприятный разговор, но отступать от принятого решения он не думал, поэтому угрюмо протянул:

— Если ты на меня поиздержался, то я иск принимаю. Говори, сколько я тебе должен?

— Хороша ложка к обеду, — заметил Борода. — Мои условия расставания с тобой таковы: твоя доля добычи остается у нас, и ты еще нам будешь должен десять кусков.

— За что я так задолжался перед вами?

— Издержки производства, связанные с переориентацией, с изменением плана и направления работ.

— Тебя что, за яблочко придавить, чтобы цену сбросил, или так сговоримся? — зашипел Виктор, закипая.

Борода весь подобрался, но также не повышая голоса, заключил:

— Будешь хамить и выведешь меня из равновесия, то отсюда не уйдешь. Тебя, как скурвившуюся собаку, выкинут изуродованным рядом с общежитием.

Виктор истерично захохотал:

— Да из твоей кодлы никто не посмеет меня тронуть.

— Ты сегодня видел только тех, кого тебе дозволено было видеть. Другие отдыхали в доме, но только не с нами. Теперь и твои знакомые, и тебе незнакомые вот по этому микрофону слушают нашу беседу и делают должные выводы.

Только после того, как Борода показал ему на вазу с цветами, Виктор увидел в ней маленького «жучка» с ногами, повязанными тонкими проводами.

— Виктор, ты отрезал себя от нас и стал чужим, поэтому ты для нас уже не потеря, — заключил Борода.

— Ты мне все сказал? — спросил Виктор, понимая, что нахрапом Бороду не возьмешь и что нужно изменить тактику поведения.

— Нет, ты еще должен обучить Валета своему ремеслу. Работу буду принимать я. Когда я увижу, что он не хуже тебя ее усвоил, тогда ты можешь идти на все четыре стороны.

— Ты мне даешь срок на обдумывание твоего предложения?

— А чего его обдумывать? Говори «да» или «нет», и вопрос будет решен, — наступательно потребовал Борода.

Виктор задумался, но, понимая, что пауза затягивается, а ответ надо давать, выдавил из себя:

— Сегодня я на твое предложение дать ответ не могу, слишком многое в жизни от него будет зависеть. Ты меня не насилуй и не подгоняй. Я должен все взвесить, обдумать. Завтра ты на свой вопрос получишь ответ.

Глава 2

Перепелкин Илларион Константинович был в плохом настроении, отчего пропал аппетит, а поэтому он отказался от завтрака, который ему предложила Альбина.

Дочь ушла на работу, и он остался один. Лежа на диване, смотрел на выбеленный потолок, уставившись в одну точку, ничего не видя, так как мысли его были заняты разрешением множества проблем. Иногда его лицо суровело, глаза стекленели, и его вид становился страшным. Но вот он устало закрывал глаза, расслаблялся, и лицо его сразу преображалось, становилось спокойным и приятным.

Он хорошо изучил перед зеркалом свою мимику и в необходимых случаях умело пользовался ею. Но сейчас не было никакой игры, лицо его естественно выражало его мысли.

Вчера Илларион Константинович достал из почтового ящика письмо, положенное туда Гончаровым.

Из письма он узнал, что Виктор отказывается от своей доли в его пользу и больше никаких обязательств перед ним не признает.

Такой ответ Виктора был неприятен по многим причинам. Прежде всего он лишался высококвалифицированного медвежатника. Его преступная группа, «семья», за счет которой он, меньше всех рискуя, больше всех получал барыша, из многочисленной стала малодетной. Его чада, как крысы с тонущего корабля, разбежались по укромным уголкам. Надо было содержать специальный штат лиц, который занимался бы их розыском и возвращением под родительскую опеку, хотя бы наказанием, но такой роскоши он не мог себе позволить.

Если и теперь без боя отступиться от Гончарова, то он не только лишится авторитета у оставшихся членов своей группы, но действия Виктора послужат для них примером для подражания.

«Я же ничего не потеряю, если моя группа распадется, — думал он, — а буду иметь еще и барыши, — но внутренний голос опровергал такое суждение. — Что я в таком случае потеряю? — задал он себе вопрос и не спеша стал считать. — Первое: исчезнет источник обогащения; второе: я стану обычным дедом, лишенным власти над людьми, а кто не распоряжался судьбами других людей, тот понять значение данного фактора не сможет; третье: я перестану творчески думать и получать удовлетворение от волнительных часов ожидания осуществления операций, пускай даже провалившихся, ведь я на ошибках учился сам и учил других».

Он вспомнил о золотом времени расцвета преступности в послевоенные годы, когда даже за убийство не было смертной казни. Вспомнил и о том, что он уже двадцать лет не привлекался к уголовной ответственности при наличии массы грехов. Потом его мысли вновь вернулись к Гончарову.

«Конечно, Виктор давно оперился, и ему хочется показать свое «я», и данные у него на это есть, но пока есть Я, он не получит самостоятельности. Разговаривая с ним в воскресенье об откупе, я лишь хотел поставить его перед невыполнимыми условиями. Виктор не решился прийти ко мне и сказать о своем отказе, значит, его психику можно сломить. Жаловаться на меня он не будет, так как за его плечами висит разбойное нападение на заведующего бойней. Надо Виктора припугнуть расправой, но не словами, а так, чтобы он реально почувствовал на много лет запах параши».

Борода не мог допустить и мысли о том, что Гончаров действительно решил порвать со своим прошлым и хочет жить только за счет своей заработной платы.

В 22 часа на заводском стадионе к Валету, загримированному под старика с бородой, подошел развязной походкой парень лет двадцати пяти. Увидев Валета, парень спросил:

— Дед, ты не меня ждешь?

— Тебя, Золотой!

— Откуда ты мою кличку знаешь?

— Когда на работу нанимают работника, то обязательно интересуются его деловыми качествами.

— Я в работниках, дедуля, никогда не был и не собираюсь быть. А вообще-то мне кажется, что ты не дед.

— Я такой же дед, как ты бабушка, но принимай меня таким, какой я есть. Вы, хулиганы, от своих выходок имеете одни неприятности, я же хочу предложить тебе за хулиганство хорошие деньги.

Золотой, видя человека в гриме и помня просьбу Рахола, чтобы он обязательно пришел поговорить с дедом на стадион, понял, что имеет дело с преступником высшего класса, а поэтому в разговоре стал более почтителен.

— О какой услуге будешь меня просить?

— У одного моего знакомого отбили бабу, так надо ее при фраере так припугнуть, чтобы у обоих пропало желание дальше крутить любовь.

— Я с ребятами могу легко такое дело провернуть, — беспечно заявил Золотой.

— Нет, дорогой, так дело не пойдет. С ней будет такой фрукт, на которого таких, как ты, трех-четырех будет мало.

В Золотом заговорило чувство ущемленного самолюбия, и он возмутился:

— Ну, дедок, ты обнаглел, тебя, наверное, никогда хулиганы не били?

— У нас провинившихся не бьют, а на ж… сажают, — спокойно ответил Валет, наслаждаясь перед Золотым своим преимуществом.

— Где ты, дедок, так насобачился загадками говорить?

— Там, где тебе два раза пришлось куковать.

— Если ты такой воспитанный, то говори свое предложение.

— У тебя есть «Чизета». В воскресенье вечером на углу улиц Луговой и Пролетарской дождись интересующую нас парочку. — Валет, передавая Золотому листок бумажки, сказал: — Здесь написаны их координаты. Предварительно познакомься с ними в лицо да так, чтобы они не запомнили твоей личности.

Проезжая мимо них, ты должен уколоть ее ножичком на два сантиметра в мягкое место и уехать. Чтобы мотоцикл был без номеров — это тебе должно быть понятно и без меня, но я обязан тебя проинструктировать от и до.

Выслушав Валета, Золотой убедился, что задание простое и легко осуществимое.

— Такие специалисты, как я посмотрю на вас, и такую проблему не решаете сами, почему?

— У нас своих проблем хватает, которые другим не перепоручишь.

— Шикуете! Не шикуйте. Во сколько вы оценили мою работу?

— В один кусок.

— А если я начну торговаться? — с ехидством спросил Золотой.

— Найдем другого, более сговорчивого.

— Считай, что договорились, — согласился Золотой.

Приняв деньги от Валета, Золотой пошутил:

— Пропью ваши денежки, ничего не сделав, а потом сбегу — смешно будет.

— А ты пошути! Тогда вместе смеяться будем, — нежно проворковал Валет.

От такого ответа у Золотого мурашки пробежали по телу.

— Такое чепуховое дело, а мы о нем лопочем черт знает сколько времени, — примирительно заметил Золотой.

— Я тебе, Золотой, скажу простую истину, когда научишься делать деньги, тогда поймешь: проваливаются всегда на чепухе, так как к ней как к чепухе относятся, поэтому все надо делать старательно. А теперь давай по коням. Меня не ищи, если надо — я тебя сам найду. Я на калитке вашего забора со стороны двора мелом нарисую птичку, значит, в этот вечер в такое время встретимся здесь. Если перестанешь хулиганить, приобщим к настоящему делу, где за работу платят косыми. Или откажешься?

— Если работа не тяжелая, а плата хорошая, я согласен с вами поработать, — беззаботно согласился Золотой.

Валет, видя залихватское настроение Золотого, решил повлиять на его самолюбие: расставаясь, он скомкал ладонь Золотого в своей ладони, как тряпку и, не оглядываясь, удалился в темноту.

Глядя на удаляющегося «деда» и потирая ладонь, Золотой с завистью подумал: «Вот бы мне его в дружки заиметь».

Глава 3

Отколовшись от Бороды, Гончаров, будучи не робкого десятка, все-таки хорошо понимал необходимость быть постоянно начеку, ожидать подлости там, где меньше всего она могла быть.

Еще больше он расстроился после того, как, придя к себе в общежитие после работы, обнаружил пропажу ножа лагерной работы. Было заметно, что кто-то рылся в вещах.

Вместе с ним в комнате жил веселый парень по имени Николай.

Знавший о том, кто копался в его вещах и украл нож, Виктор не стал ни о чем спрашивать у Николая, так как видел, что сосед на такое не способен. Николай, как и он, работал шофером и одновременно заочно учился в пищевом техникуме. У него были свои друзья, свои интересы. Ему постоянно не хватало времени, и он куда-то спешил: то писал контрольные работы, то гулял с девчатами, а утром, не выспавшись, опять-таки спешил на работу.

Сосед был нелюбопытный, спокойный, компанейский, с ним Виктор не раз распивал бутылку на двоих, завидуя его беззаботности, уверенности в завтрашнем дне, деловой занятости. Но эта зависть была чистой.

Однажды случайно в чемодане Николая он увидел его армейскую фотографию, на которой Николай был изображен в форме десантника с медалью на груди.

— Что за медаль? — поинтересовался Виктор.

— За отвагу! — беспечно ответил Николай. По-видимому, ему не один десяток раз приходилось отвечать на аналогичные вопросы.

— Где ты ее заработал? — удивленно спросил Виктор.

— Не заработал, а заслужил в Афгане, — посуровев, поправил его Николай.

До данного разговора Виктор считал себя более опытным в жизни, что давало ему право на чувство некоторого превосходства перед Николаем. Теперь Николай невольно вырос в его глазах.

Из состоявшегося разговора Виктор сделал для себя и другой вывод: «Николай — комсомолец, патриот, и его надо остерегаться не меньше, чем «мусора», так как может заложить и считать, что выполнил свой гражданский долг».

С такими людьми ему часто приходится встречаться и беседовать, они непробиваемы в суждениях, и с ними лучше не связываться.

«Николай мой нож не возьмет, — возвращаясь мысленно к пропавшему ножу, с некоторым сожалением подумал он. — Что мне делать? Может, бросить все и уехать куда-нибудь, где Борода меня не найдет? — с надеждой уже в который раз прокручивал он этот вариант. — Но здесь останется семья сестры с двумя племянниками, на которых Борода может сдуру выместить свою злобу. Может быть, их ментам заложить? — подумал он, но сразу отказался от такого решения своей задачи: — Тогда и я сам хорошо засяду вместе с ними.

Уж лучше ответить за новое преступление вместе со всеми, чем садиться за глухое старое. У меня сейчас жизнь, как у картошки: «Если зимой не съедят, то весной посадят».

Не найдя выхода из создавшегося положения, он уже который раз с сожалением подумал: «Чего я начал перед ним выбрыкиваться? Может, пойти на примирение? Меня он примет с распростертыми объятиями, — не без гордости за себя подумал он, но предстоящее унижение для его щепетильной натуры было тоже неприемлемо. Если он изменит свое решение, то сколько злорадства потом придется увидеть и в глазах, и в словах подельников!.. — У меня есть теперь одна радость, когда я провожу время с Ириной. Сегодня выходной, и она обещала вечером прийти ко мне на свидание в общежитие».

— Николай! Ты когда вернешься сегодня?

— Только с солнышком!

Другого ответа от Николая он и не ждал, так как в выходные дни тот гулял до утра.

Неожиданно раздался стук в дверь комнаты. Открыв ее, он увидел участкового инспектора милиции младшего лейтенанта Герасимова с двумя парнями, у которых на руках были красные повязки.

Увидев Герасимова, Виктор, не проявив доброжелательности, в душе остался доволен своевременным приходом участкового, который вел за ним административный надзор, и жестом пригласил всех в комнату.

— Уже начинаешь меня кодлой проверять? — пробурчал он недовольно.

— Ты не груби нам, такова наша служба, то искать, то проверять, а то и задерживать, — ответил Герасимов, изучающе поглядывая на Виктора, как бы прикидывая, придется или нет его в будущем задерживать.

— При таком внимании к моей персоне никогда и не женишься. Туда ходить нельзя, чтобы там я тебя не видел, чтобы вечером из дома никуда не уходил. Жизнь хуже, чем у собаки, — подыгрывая перед дружинниками участковому, говорил Виктор, понимая свою зависимость от него, так как пункты ограничения надзора он постоянно нарушал и, к счастью, это пока проходило без осложнений.

Герасимов, зная по документам «послужной» список судимостей Гончарова и будучи еще не очень опытным работником, разговаривал с ним только на официальном языке, не давая повода для осложнений, понимая, что такие люди, как его поднадзорный, могут спровоцировать конфликт, а потом его же обвинят в этом.

Участковый знал, что у Гончарова имеется кличка «Сарафан», и назови он так его при дружинниках, неизвестно, как потом продолжится разговор.

— В женитьбе тебе никто не препятствует, — продолжил беседу Герасимов.

— Как не препятствуете, если своими проверками всех невест от меня шуганули, — продолжал бурчать Гончаров.

— От такого, как ты, шуганешь невест! — не удержался участковый. — Сама твоя кличка говорит о твоих способностях по женскому полу.

— Начальник, не будем распространяться, — пресек Виктор возможное продолжение разговора на эту тему.

Дружинники, по-видимому, предупрежденные Герасимовым, как себя вести, в разговоре не принимали участия.

Герасимов, сделав в своем журнале отметку о проверке поднадзорного, попрощался и удалился вместе с сопровождающими лицами.

Оставшись один, Виктор, в бессильной злобе пометавшись по комнате, сел на кровать, обхватил голову руками, яростно подумал: «Обложили, как зверя, и повернуться не дают. Я так жить не могу и не хочу! Как собака, должен черт знает сколько времени быть на поводке у ментов, иначе посадят за нарушение ограничений. Где выход из создавшегося положения? С кем посоветоваться? Сестра мне в этом не помощник. Опять чертов Борода. Тот все знает, когда какому Богу молиться, но к нему я не ходок».

Он мог и дальше развивать свои мысли в неприятном для него направлении, но, посмотрев на часы, сразу вспомнил о предстоящем свидании, о дефиците времени, а поэтому быстро собрался и вышел на улицу.

Несколько часов, проведенных с Ириной в комнате у Виктора, пролетело как одно мгновение.

На все его уговоры остаться до утра она категорически отказалась, в оправдание приведя такую кучу доводов, не принять во внимание которые он не имел права. Пришлось оставить уединение и идти провожать Ирину домой.

Они шли по проезжей части дороги, которая была свободна от машин, так как город отдыхал после рабочего дня.

Испытывая друг к другу влечение, занятые беседой, они не обратили внимания на догоняющий их мотоцикл.

Оглянувшись, Виктор увидел, что мотоциклист движется от них в стороне, прямо и с небольшой скоростью, значит, не пьяный, а поэтому дальнейшему его приближению не придал значения.

Когда мотоциклист проезжал мимо них, Виктор услышал испуганный крик Ирины, которая, схватившись руками за живот, простонала:

— Он меня чем-то ударил.

Посмотрев вслед удаляющемуся мотоциклисту, Виктор понял, что его не догонит, на мотоцикле номерной знак отсутствовал.

Виктор ранее сам много раз совершал подлые поступки в отношении других, но перед случившейся подлостью он оказался безоружным и не знал, какие меры надо сейчас предпринять.

Он, как разъяренный бык, вертелся около Ирины, не зная, что делать.

Пересиливая боль, Ирина вымученно выдавила из себя:

— Вызови «скорую помощь», что-то много крови из меня течет.

Виктор побежал к телефонному автомату, который ранее заприметил при прогулках с Ириной, но телефонная трубка была обрезана. Тогда он побежал к пищекомбинату, где из сторожевой будки позвонил в «скорую помощь». Вернувшись к Ирине, Виктор увидел, что та лежит в траве и уже не может говорить.

Машина «скорой помощи» прибыла к ним очень быстро, но когда Ирину клали в машину, то она уже стала терять сознание. Виктор вместе с Ириной приехал в больницу, где ее сразу же занесли в операционную.

Минут через сорок мучительного ожидания вышедшая из операционной медсестра на его вопрос ответила:

— Ваша знакомая умерла.

— Как умерла? — пораженно спросил Виктор, чувствуя, что смерть Ирины принесет ему горе.

— У нее перерезана кровяная артерия, а поэтому скончалась от потери крови, — пояснила ему медсестра, уходя.

Раздавленный и опустошенный, Виктор вышел из больницы во двор и, сев на скамью, закурил, думая не об Ирине, а о себе:

«Боже мой, какая дикость! Попробуй теперь докажи, что ты Ирину не убивал. Теперь, конечно, меня опять посадят, снова эти крытые вагоны, снова нары и параша».

— Как они мне надоели! — вымученно простонал он. — Где выход? Что предпринять?

Подняв голову, он стал смотреть на звезды, которые все видели, но которых в свидетели не призовешь.

Он со злобой заскрипел зубами, выплюнул сигарету.

Его размышления прервал неизвестно откуда взявшийся сержант милиции.

— Гончаров Виктор?

— Да! — ответил он вяло.

— Вам надо проехать со мной в дежурную часть милиции.

— Поехали! — обреченно согласился Виктор, подумав: «Вот и началось…»

В отделе милиции, очутившись в ярком свете электрических лампочек, Виктор, приводя свою прическу и одежду в порядок, увидел на своей рубашке и брюках кровь.

Проследив за его взглядом, дежурный по райотделу капитан Ларихонский воскликнул:

— Товарищ Гончаров, поздно гуляешь, нарушаешь административный надзор, балуешься нехорошим…

Какие мысли были в голове Ларихонского, трудно было понять. Когда он говорил о баловстве, Виктор понял, что за «баловство» придется отвечать ему. Такой намек взорвал Виктора, и он решил немного выпустить пар из себя, чтобы не взорваться.

Посмотрев на дежурного, гладко выбритого, уверенного в себе, в своем завтрашнем дне, привыкшего ничему не удивляться гамбалу, он решил ему испортить настроение.

— Чего ты зубы скалишь, как лошадь, человек погиб! Я ее не убивал, а какой-нибудь бульдог мне лапти сплетет, будет ходить с полной грудью гордости от исполненного долга… Надо работать, а не штаны протирать, тогда, может быть, и я бы с вами похихикал.

Виктор ждал нападения работников милиции, избиения, что ранее иногда с ним случалось, но Ларихонский, сдерживая волнение от нанесенного оскорбления, заметил ему:

— Почему ты такой озлобленный на всех? Мы пригласили тебя, чтобы разобраться в случившемся, а ты начинаешь хамить. Если бы такие, как ты, не болтались ночью по городу, то и ЧП никаких не было бы. А за нарушение адмнадзора тебе придется отвечать.

Виктора отвели в комнату ожидания и там оставили.

Глава 4

Помощник дежурного по РОВД, небольшого роста сержант, фамилию которого Виктор не нашел нужным узнавать, привел его в изолятор временного содержания и поместил в камеру, с металлическим грохотом закрыл за ним на запор дверь.

Прислонившись спиной к стене, Виктор, как загнанный зверь, готов был завыть или даже удавить себя.

В камере, кроме него, никого не было, а поэтому он мог свои чувства не сдерживать и не скрывать.

Умышленно ударившись не очень сильно головой о стенку, он подытожил:

— Вот и приехали.

В его словах было столько боли, жалости к себе, которые мог бы понять только тот человек, который уже прошел его «школу» жизни. Как ему не хотелось горького повторения!

Постепенно он стал успокаиваться и решил случившееся осмыслить и попытаться ответить хотя бы самому себе на возникшие вопросы.

«Мотоциклист — хулиган-убийца, кто он такой и зачем ему надо было заваривать такой бордель?

Случайность или заранее разработанная операция? Кому она нужна? Постой, а не Бороды ли работа?» И сам себе ответил: «Если его, то хулиган должен был ударить ножом меня, а не Ирину. Борода отпадает, а вообще, черт его знает. Он насобачился такие финты выкидывать, о которых не только не подумаешь, но и не додумаешься. Не зря же сам Лапа с уважением отзывался о Бороде: «Борода не кубышка, а голова!», и при этом многозначительно поднимал вверх указательный палец правой руки. На основании чего Лапа сделал такой вывод, что его связывало в прошлом с Бородой, тот на эту тему не распространялся, а поэтому для Виктора осталось тайной.

Мысли его перескочили к следователю Подроманцеву Валерию Игнатьевичу, приступившему к расследованию его уголовного дела.

С ним они ездили на осмотр места происшествия, но осмотр ничего не дал, кроме того, что они установили точное место преступления.

Виктор был благодарен следователю Подроманцеву за то, что тот не добивался от него признания в убийстве, за его тактичность.

Выписывая ему протокол задержания в порядке ст. 122 УПК РСФСР, Подроманцев заметил:

— Я сейчас не могу вас ни в чем обвинить, но имею основание подозревать в совершении преступления, а это не одно и то же. Поэтому только будущее поможет ответить на вопрос обоснованности вашего задержания. Я могу вас заверить, что если вы невиновны, как утверждаете…

— Да, я так утверждаю и буду утверждать, — перебив следователя, заявил Виктор.

— …то мне придется извиниться перед вами за необоснованное задержание. Извинение примете? — улыбнувшись, закончил следователь.

— Приму, — серьезно ответил Виктор.

Сейчас же, находясь в камере, Виктор подрастерял свои искорки надежды и с горечью констатировал:

— Не видать мне свободы, как своих ушей.

Он хотел посмотреть на наручные часы, но, вспомнив, что они у него изъяты при задержании, опустил руку.

«Надо налаживать свою жизнь по-старому, отработанному графику», — подумал Виктор, умащиваясь спать на жестком полу.

Илларион Константинович утром проснулся от назойливого телефонного звонка. Он так любил утром поваляться в постели, поэтому ранний подъем испортил ему настроение.

Нехотя подняв телефонную трубку, он услышал голос Камалетдинова Федора Исмаиловича по кличке Цыган, который взволнованным голосом просил разрешения на встречу.

Цыган по мелочи беспокоить не будет — и Борода разрешил ему прийти к себе.

Когда Цыган пришел к Бороде домой, тот был, как всегда, собранным и спокойным.

— Ну давай, рассказывай, чего ты старика в такую рань поднял?

— Золотой так кольнул бабу, что она коньки в больнице откинула.

Борода удивленно вскинул брови:

— Его, шакала, просили пощекотать, а не убивать. Какой был договор, знаешь?

— Знаю! Пощекотать! — обескураженно подтвердил Цыган.

— Давай, рассказывай, как получилось.

— Как получилось, я не знаю, к Золотому не пойдешь.

— Правильно мыслишь, — похвалил его Борода. — Что разнюхал?

— Был в больнице и убедился, что мокряк налицо. Золотой бабе ножом перебил какую-то крупную артерию, пока ее везли в больницу, она кровью истекла.

— Спасибо за сообщение, а теперь заодно расскажи, как дальше будем жить и что делать?

— Я не знаю, — растерянно ответил Цыган.

— Я твоего Золотого утопил бы в золоте, что находится в параше. Ты мне все сказал?

— Сарафана посадили по подозрению в убийстве.

Борода обессиленно шлепнулся в кресло и, обхватив голову руками, глубоко задумался. Его мысли были заняты поисками выхода из создавшегося положения. Посмотрев на огромную фигуру Цыгана, заполнившую весь дверной проем, Борода подумал: «Плохо, что с излишками веса человека количество мозгов не увеличивается».

— Придешь ко мне в 22 часа, тогда и продолжим беседу. Мне же надо твои задачи обмозговать кое с кем.

Может быть, и найдем нужное решение.

Проводив Цыгана, устало подумал: «Они меня такими новостями в гроб загонят. Мне приходится с ними, в их интересах и за них играть. Вот и сейчас. Зачем было наводить туман на беседу — кое с кем! — тогда как этим «кое-кем» постоянно является одно и то же лицо, адвокат Петр Семенович, который за свои консультации требует и соответствующую плату.

Встречей с адвокатом Борода остался доволен, несмотря на материальные издержки. Петра Семеновича он знал не только как эрудированного юриста, но и как человека, который умеет хранить чужие тайны.

Кроме консультации, Петр Семенович, уже знавший о гибели Соколовой, сообщил ему случайно услышанный в РОВД разговор следователя Подроманцева с начальником следственного отделения Власовым. Из их разговора он понял, что завтра утром будет произведен повторный осмотр места происшествия с целью отыскания орудия преступления, которое преступник мог там обронить.

Почерпнутая информация дала работу его фантазии. Он сразу вспомнил о хранящемся у него дома ноже Сарафана, и злорадная идея захватила и увлекла его.

Вечером Борода сходил на место происшествия и там выбросил нож Сарафана, предварительно испачкав его в крови потерпевшей, которой было в траве еще предостаточно. Нож он бросил за забор, в огород, на свободный от травы участок.

Если так случилось, так почему не проучить Сарафана за выбрыкивание с помощью самой милиции?

Убедительно и недорого.

Сарафан не дурак, должен принять его условия, а если нет, то, кроме как на себя, ему пенять будет не на кого.

Вспомнив Петра Семеновича, Борода с уважением отметил: «Ну и прохвост, умеет работать на два фронта, угождая и вашим, и нашим», обретя прежнее спокойствие и уверенность в себе.

В дом к Бороде вечером пришел Цыган. Посмотрев на свои наручные часы, он с удовольствием заметил:

— Опаздывать не любим.

— Вы всегда спешите, дорогой мой, — начал с придирки Борода, — если бы Золотой не поспешил и серьезно отнесся к чепуховому поручению, нам не пришлось бы сейчас пыхтеть.

«Какой барин не ворчит на своих работников, — подумал беззлобно Цыган. — Но расхлебывать эту кашу придется тебе», — подытожил он.

От такого вывода Цыгану стало легче, на нравоучения Бороды он решил не отвечать и скучающе стал посматривать по сторонам комнаты, давая понять, что пора переходить к деловому разговору. Борода его правильно понял и без вступления заговорил напрямую:

— Найди Жору и передай ему мой приказ. Он должен совершить мелкое хулиганство, учти — мелкое, а не такое, как с подругой Сарафана. Пускай какого-нибудь фуфлыжника при «мусорах» обматерит. Нам надо, чтобы его посадили на 15 суток за мелкое хулиганство в КПЗ, или, как ее сейчас называют, в ИВС. Мелкие хулиганы занимаются раздачей пищи по камерам задержанных и арестованных. Он должен пробиться в группу раздатчиков пищи и сказать Сарафану о нашем предложении. Если тот поумнел и согласен к нам вернуться, то мы поможем ему освободиться. Если он скурвился окончательно, тогда пускай пыхтит там, пока не надоест.

Слова Бороды для слуха Цыгана были неожиданными, но вместе с тем звучали приятней любой музыки. Он убедился, что хозяин своих, даже отколовшихся членов, не бросает в трудную для них минуту. А Сарафана он давно знал, дружил с ним, и поэтому его судьба ему была не безразлична. Сейчас он вносит и свою лепту в спасение Сарафана. Считая поручение Бороды не сложным и не опасным, но престижным, Цыган предложил:

— А может быть, мне самому вместо Жоры за него взяться?

— Тебе другая работа найдется, — недовольно поморщившись, возразил Борода.

Считая данный вопрос решенным, Цыган спросил:

— Как мы узнаем о решении Сарафана по нашему предложению?

— Ответ мы получим через Жору, а если Жору не будут выпускать на работу с другими хулиганами, то пускай тогда Сарафан, когда его привезут к прокурору на санкцию, что-нибудь крикнет. «Не виновен. Не толкайте, гады!»

Короче, если соскучился по свободе, то найдет, что крикнуть. Его крик будет для нас сигналом о его капитуляции.

Как мы осуществим его освобождение — это моя забота.

Слушая Бороду, Цыган не заметил, как улыбнулся, показав красивые крупные зубы, как бы точенные из слоновой кости.

Благожелательно настроенный Борода заметил ему:

— Ты зубы-то не скаль, иди крутись и без результатов ко мне не являйся.

Оставшись один, Борода задумался. От природы вдумчивый, изобретательный, при цепком уме, употреби он его на благо общества, Борода мог достигнуть больших высот в служебном положении, но его способности были направлены вразрез интересам общества.

Прожив до старости, он не думал и не желал перестраиваться, тем более что удача ему не изменяла. Он счастливо избегал ударов карающей силы закона, каждый раз подставляя под него кого-нибудь из членов своей «семьи». Его совесть при этом не страдала, так как свои потери он относил к издержкам производства, а они неизбежны в любом деле.

Вот и сейчас в его голове возникали, отпадали и вновь создавались комбинации задач, которые придется решать следователям, не ознакомленным с их условиями, в связи с чем трудности в решении таких задач для последних увеличивались многократно.

Глава 5

После рабочего дня следователь Подроманцев сразу домой не пошел, а закрывшись на ключ в своем кабинете, решил проанализировать собранный материал уголовного дела по факту убийства Соколовой.

Внешне преступление не представляло никакой сложности, и ход его легко проследить. Подозреваемый Гончаров у себя в общежитии употребил спиртное вместе с Соколовой, потом пошел провожать ее домой. По дороге они могли поссориться между собой, и Гончаров, чтобы попугать Соколову, уколол ее ножом, не желая совершить убийства. Но нож попадает в кровеносную артерию. Увидев, что Соколова истекает кровью, Гончаров вызвал по телефону «скорую помощь» и доставил ее в больницу, где Соколова умерла.

При повторном осмотре места происшествия рядом с ним, в огороде, был найден нож в крови потерпевшей.

Этот нож опознал сосед по комнате как принадлежащий Гончарову, да и сам Гончаров признает его своим, правда, оговаривает, что неделю назад он у него пропал при неизвестных обстоятельствах.

При таких фактах цепочка многих доказательств замыкается на Гончарове как на явном преступнике; и теперь остается только подчистить дело. Однако по делу предстояло много работы для сбора других доказательств и разрешения имеющихся сомнений:

1. Зачем Гончарову, такому опытному преступнику, было бить ножом женщину, с которой он дружил и о связи с которой знали многие в общежитии?

2. Почему Гончаров так глупо и необдуманно выбросил нож рядом с местом происшествия, тогда как имел возможность избавиться от него в другом месте?

3. Почему Гончаров, при наличии стольких доказательств, пытается доказать свою невиновность в преступлении?

4. Был ли в действительности тот мотоциклист, который ударил Соколову ножом и скрылся с места преступления?

Столько вопросов, и ни на один из них он еще не нашел ответа. Вот почему по истечении 72 часов задержания в порядке ст. 122 УПК РСФСР он не арестовал Гончарова, а задержал в порядке ст. 90 УПК РСФСР.

На следствии Гончаров вел себя вежливо и тактично, тем более была неожиданна его выходка в прокуратуре, когда его выводили из здания и сажали в автомобиль. Его перебранка с конвоем была безмотивной, а поэтому на нее со стороны было неприятно смотреть.

Прокурор дал задание найти мотоциклиста. Как найдешь мотоциклиста, если Гончаров не описал ни его примет, ни номера, ни марки мотоцикла, а при такой ситуации практически невозможно ни проверить, ни опровергнуть версии Гончарова.

Узнав от Цыгана, что Сарафан согласен идти на примирение с ними, Борода вызвал к себе Валета и поручил ему организовать встречу с Золотым, разговор с которым он уже отрепетировал.

От успеха разговора с Золотым зависело если не все, то многое, а поэтому хотелось ему или нет, но с пачкой четвертаков надо было расставаться.

«Искусство требует жертв», — пришел на память Бороде известный афоризм.

Когда Валет в своем прежнем гриме подходил к месту встречи с Золотым, то последний его уже поджидал.

— Давно ждешь? — не поздоровавшись, спросил Валет.

— Минут тридцать, — вяло ответил Золотой.

— Ты знаешь результаты своей работы?

— Знаю! — подавленно ответил Золотой.

— Какие у тебя планы на будущее?

— Какие там могут быть планы, — с горечью в голосе ответил Золотой.

— Сейчас к тебе подойдет пахан, ты поговоришь с ним, не пялься на него, а советы послушай. Будешь ерепениться, придется вразумлять, а не хотелось бы, учти.

— Кончай пугать, я сейчас сам, как зверь, любого запугаю, зови своего пахана, может, действительно что путевое скажет, — оживился Золотой.

Валет закурил сигарету, это послужило сигналом для Бороды подойти к ним. Подойдя к Золотому, тот встал у него за спиной и, положив руку на плечо, потребовал:

— На меня не пялься, я не девочка, а локаторы свои настрой на внимание. Я буду говорить долго, но не нудно и, думаю, для тебя интересно. Тебе вот эта дылда поручила какое задание выполнить?

— Слегка пощекотать одну бабу, — ответил Золотой.

— Он тебе за работу заплатил?

— Заплатил! — подтвердил Золотой.

— Почему ты взял на себя больше, чем поручалось? Из-за тебя сейчас в «мусорской» находится наш человек.

— Я не хотел, так получилось, — робко ответил Золотой, надеясь на интересное продолжение разговора. — Пора к совету приступать, если вы такие умные, — предложил он в заключение.

— Ты мне, щенок, не указ. Если у тебя крыша не худая, то должен понять: мы тебя не ликвидировали, так как верим, что ниточка на тебе порвется.

Только сейчас Золотой понял: над его жизнью нависла опасность, а поэтому в его положении лучше слушать, а не грубить.

Между тем Борода продолжал:

— Прежде чем мы пришли к тебе на встречу, пришлось посоветоваться с умными людьми, работающими в органах. Ты не хотел убивать, да и мы не просили этого, а значит, случившееся не убийство, а причинение телесных повреждений, повлекших за собой смерть, то есть 108 статья. Ты должен взять грех на себя.

— Вы что, вольтанулись, колете меня не хуже ментов, — взорвался Золотой.

— Каждый должен замаливать свой грех, — спокойно заметил Борода.

— Сами толкнули меня на него, а теперь я должен один его замаливать, — продолжал защищаться Золотой.

— Темнишь, Золотой, — поправил его Борода. — Мы тебя подстрекали на причинение легких телесных повреждений. Ты мне в этом сейчас признался, а 108 статья рождена тобой. Между этими двумя статьями очень большая разница.

— Все равно я не согласен с вашим предложением, — злобно ответил Золотой, — не пугайте меня, на мокрое вы не пойдете: Рахол знает, куда я пошел и на встречу с кем.

— Не только Рахол знает, где ты, но и сиповочка по имени Валя, с помощью которой ты хочешь получить алиби на тот злополучный вечер, а оно принадлежит другому кирюхе, который, если нам надо, подтвердит.

— Откуда узнал о Валентине? — обескураженно спросил Золотой.

— Долго говорить, да я и не намерен.

— Вы мне только это и хотели сказать? — уже начиная уважать пахана, спросил Золотой.

— Своими репликами ты не даешь мне развить мысль.

— Говори, не буду перебивать, — согласился Золотой.

— Если ты не согласишься с нашим предложением, а явка с повинной, между прочим, является смягчающим обстоятельством, да еще чистосердечное признание будет твоим плюсом…

— Слышал не раз такие побасенки, — не выдержав, перебил Бороду Золотой.

— Послушать еще не мешает. Если ты наше условие не принимаешь, мы тебя закладываем с потрохами.

Сообщим, как ты вертелся на мотоцикле около общежития, с кем пил пиво и другое.

— Так вы за мной следили? — удивился Золотой.

— Не следили, а проверяли, как отрабатываешь ты наши деньги.

— В гробу я видел такую подачку, пахан, — прорычал Золотой.

— По работе была и оплата. Только исполнитель был вшивый, перестарался.

— Неужели вы, бульдоги в своем деле, посмеете заложить человека, который вам услужил?

— Знаешь сказку, как медведь дружил с мужиком и отгонял от него мух, когда тот спал. Дубинкой медведь хотел муху убить, а убил мужика. Примерно такая услуга сделана тобой нам, — заметил Борода. — Вопрос в отношении тебя нами решен, наше условие ты обязан выполнить. Вот тебе плата за молчание. — Борода всунул Золотому в руку пачку четвертаков. — Видишь, как мы тебе сочувствуем. С такой суммой легко не расстаются.

Чтобы не позднее завтрашнего вечера ты был в ментовке. Посиди, подумай, а о нашем существовании забудь.

Из зоны напиши письмо Рахолу, будем тебя поддерживать до освобождения. Крепись.

Борода вместе с Валетом удалились в кусты. Провожая удаляющихся бандитов, Золотой с отчаянием подумал: «Жаль, что у меня нет пистолета. С каким удовольствием я бы их ухлопал!»

Сев на лавочку, Золотой оцепенело думал над предложением пахана. Все выходило по тому сценарию, какой поставил пахан. Действительно, надо идти сдаваться.

«За что я ее хоть ударил ножом? — обреченно подумал Золотой. — Скажу, что был в интимной связи с ней, а когда она мне изменила, то решил припугнуть, но не рассчитал. Опровергать мои слова теперь некому. Дальше углубляться не буду, а то зарапортуюсь».

Прикуривая сигарету от спички, он заодно осветил пачку денег, внимательно осмотрел. Больше 300 рублей он никогда в руках не держал и, увидев 2500 рублей в своих руках, невольно задумался.

«Пахан расстался с такой суммой денег только из-за того, чтобы не пострадал вместо меня невинный человек. Какая-то тайна во всей этой кухне есть, но мне в ней не разобраться одному, да она мне и не нужна.

Может быть, скрыться? Деньги на первое время есть, а дальше как жить? Явка с повинной не получится, больше дадут меру наказания… Волчары! Зажали так, что и хвоста не подымешь, — со злобой и тайной завистью к волкам подумал он. — Деньги к моему преступлению никакого отношения не имеют. Они чистые, а поэтому я могу на них открыто погулять. Кто знает, сколько лет придется вспоминать эту гулянку!»

Вспомнив свою кличку, он подумал:

«Из-за двух золотых коронок меня прозвали в колонии Золотой. Как же тогда можно назвать пахана, который меня купил и продал, забыв о моем существовании? Каким я оказался дешевкой! Две недели тому назад, не потеряй свой ум, разве согласился бы я сейчас продавать себя за 8 — 10 лет свободы? Деньги можно занять, а потом отдать, годы, проведенные в зоне, не возвращаются, а вычеркиваются из жизни. Баклань не баклань, а поезд ушел. Покатилась, завертелась, смялась, стопталась не чужими, а собственными руками собственная жизнь. Как тут не запить и не накуролесить?»

Явка с повинной Кислякова Николая Ярославовича и проведенные новые следственные действия Подроманцева, основанные на показаниях Кислякова, окончательно убедили Подроманцева в непричастности к гибели Соколовой Гончарова.

Явка Кислякова в РОВД упростила расследование уголовного дела для Подроманцева, так как Кисляков рассказал не только, как совершил преступление, но и представил нож, которым Соколовой было причинено телесное повреждение.

Можно было быть довольным хорошим результатом, но у Подроманцева был ряд нерешенных вопросов, на которые ни он, ни Кисляков не имели ответа: 1. Кто подложил на месте преступления нож Гончарова? 2. Кому было выгодно осуждение Гончарова?

Возможно, в момент совершения Кисляковым преступления у Гончарова был нож с собой, и он выкинул его на месте преступления, желая от ножа избавиться, так как этот нож криминалистической экспертизой признан холодным оружием, а за ношение холодного оружия предусмотрена уголовная ответственность. Эта версия была наиболее вероятной. Она давала ответ на два вопроса, объяснение которым Подроманцев ранее не находил.

Подумав и пересилив соблазн поработать над версией виновности в преступлении, кроме Кислякова, других лиц, Подроманцев вынес постановление о прекращении уголовного дела в отношении Гончарова по причине отсутствия в его действиях состава преступления. Об этом он уведомил Гончарова при его освобождении из ИВС.

Следователю милиции, у которого в производстве одновременно находится до двух десятков уголовных дел, при расследовании которых постоянно возникают вопросы, на которые у него не всегда находятся ответы, легко понять Подроманцева, почему он впоследствии отключился от Гончарова и не продолжил в отношении его своих проверок.

Глава 6

Сарафан имел основания быть недовольным работой милиции, которая ущемила его права как личности.

Необоснованность задержания подтверждалась справкой. Он был жертвой, а поэтому вызывал сочувствие окружающих, легко получил на работе двухдневный отпуск без содержания.

На другой день после освобождения из ИВС в 11-м часу Сарафан пришел домой к Бороде. Встреча соучастников многих преступлений была холодной и натянутой, по мере того как на столе уменьшались закуски и спиртное, пропорционально и беседа двух недавних противников становилась более оживленной и содержательной.

— Как вы нашли и заставили Кислякова явиться в милицию с повинной? — нарушил молчание Сарафан.

— Ради тебя пришлось попыхтеть, — уклончиво ответил Борода.

«Вряд ли ты нашел бы нужным попыхтеть, если бы я тебе не покорился», — убежденно подумал Сарафан.

— И давить, и мазать пришлось, выбивая явку у этого хулигана, — заметил Борода.

— Сколько дали? — поинтересовался Сарафан.

— Пачку четвертаков.

— Дорого обошлась нам борьба с хулиганом, хорошо, что он один, а так и в трубу можно вылететь, — пошутил Сарафан, наливая себе в рюмку водки.

«Ты смотри, уже говорит МЫ, значит, перестал себя отделять от нас», — с удовольствием подумал Борода.

— Ты с ним ранее был знаком? — спросил Борода, продолжая запутывать Сарафана.

— Знаком не был, и Ирина о нем ничего не говорила.

— Бабы о своих похождениях не любят трезвонить, не в пример некоторым мужикам, — заметил Борода.

— Это факт, — согласился с ним Сарафан, а потом после некоторого раздумья заметил: — Я был обложен красными флажками, как волк, и только явка с повинной этого Кислякова спасла меня. Случайно не ты приложил здесь свои руки? Слишком уж тонкая случайность? — внимательно посмотрев в глаза Бороде, спросил он.

— Обижаешь, сынок, — медленно, с расстановкой ответил Борода, ни мимикой, ни движением не выдав своего волнения.

— Это я сказал к слову, можешь не обижаться, пока ты из моего доверия не вышел.

При других обстоятельствах Борода мог вспылить, встать в позу, разгневаться, но сейчас посчитал уместнее не конфликтовать и увести разговор от такой щекотливой темы.

— Тебе не надоело ходить под административным надзором? — улыбнувшись, покровительственно спросил Борода.

— Еще как! — выстраданно ответил Сарафан, с надеждой посмотрев на Бороду. — Разве есть возможность от него избавиться?

Илларион Константинович, задумчиво поглаживая свою бороду, пояснил:

— Невозможного, как говорят ученые, почти ничего нет, все можно сделать, до всего можно додуматься…

— Говори быстрее, не тяни, — подогнал его Сарафан.

— Тебе надо уволиться с работы и уехать в другой район, там не просто жениться надо, а вступить в зарегистрированный брак, взяв себе фамилию жены, и выехать на новое место жительство, где осядешь другим человеком. Можно эту комбинацию продолжать до бесконечности.

Твое преимущество после смены фамилии еще будет в том, что если, не дай Бог, придется за что-нибудь отвечать, будешь ягненком, а не полосатым тигром.

С каждым словом Бороды Сарафан убеждался в приемлемости данного предложения.

— Твоей такой фиктивной женой станет сестра Валета. Ты не возражаешь? — улыбнувшись, обратился к нему Борода.

— Она не уродка и не будет ли потом на меня претендовать в натуре?

— Баба своя в доску и сделает все так, как ей скажут, — успокоил его Борода.

Глава 7

В кабинете ресторана за столом, заставленным обильной закуской, сидели начальник холодильника мясокомбината Белозерский Анатолий Борисович, крупный, высокого роста, оплывший жиром мужчина лет пятидесяти, и мужчина более мелкой комплекции, но тоже плотного телосложения, лет на десять моложе своего собеседника, смуглолицый, голова, грудь и руки покрыты обильным волосяным покровом — заведующий бойней Табаев Фахрат Паша оглы, давние компаньоны по подпольному бизнесу. Как в Белозерском легко можно определить европейца, так и по внешности Табаева сразу можно установить, что он кавказской национальности.

Беседу между собой они вели не спеша, попивая прохладительные напитки, нераспечатанная бутылка водки, обиженная невниманием, сиротливо стояла на столе.

— Борисович, зачем ты меня позвал? — обиженно проворчал Фахрат. — Пришлось от свидания с такой женщиной отказаться. — Он мечтательно закатил глаза под лоб и блаженно поцеловал кончики пальцев левой руки. В правой руке у него была потухшая сигарета.

В поведении Фахрата было столько непосредственности, энергии и темперамента, что и Белозерскому невольно захотелось принять участие в таком мальчишнике. Однако, вспомнив о цели настоящей встречи, Белозерский сказал:

— Ты, Фахрат, посиди и помолчи, а я тебе кое-что сообщу неприятное.

Не ожидавший такого начала беседы Фахрат выжидательно уставился на Белозерского, вновь прикуривая сигарету и затягиваясь ее дымом.

— Нашим сотрудничеством давно должно заинтересоваться ОБХСС, и если они раскрутятся, то нам придется сидеть в другом месте и за другим, не так сервированным столом.

— Борисович, говори свою новость, не мучай меня, — прервал его Фахрат.

— Не спеши, все узнаешь, — недовольный, что его прервали, парировал Белозерский, а потом продолжил: — Вся моя новость касается твоего поведения.

— А чего я такого натворил? — удивленно спросил Фахрат, облегченно вздохнув, так как считал, что со стороны компаньонов к нему не должно быть претензий.

— Помолчи, ради Бога, дай немому сказать, — теряя терпение, поморщился Белозерский. — Я для выяснения твоего поведения сейчас и сижу с тобой, только отвечай на мои вопросы без утайки.

Фахрат обескураженно смотрел на своего собеседника, не понимая, куда он клонит.

— Ты со своими друзьями в ресторане часто бываешь? — начал допрос Белозерский.

— Часто! — утвердительно ответил Фахрат.

— Ты не скажешь, кто в ресторане пытался кое-кого вызвать на соревнование, кто больше сожжет своих денег?

— Говорил в шутку, — подтвердил Фахрат, улыбнувшись.

— Какое там говорил, если сжег две полсотни, — продолжал наступать на него Белозерский. — Кто стол с закуской перевернул, кто любовнице машину купил?

— Машину на нее я только оформил! — защищаясь, заметил Фахрат.

— У тебя машина с домом уже есть. Не знаешь, куда деньги девать? Может так получиться, что ты не только сам их лишишься, но и нас подведешь под удар.

В группе расхитителей Белозерский занимал главенствующее положение, так как через холодильник в основном осуществлялись самые крупные операции.

Однако Белозерский свои указания подчиненным группы отдавал от имени шефа, якобы стоящего над ним и руководящего всеми.

— Шеф тебя предупреждает: если ты потерял осторожность, то мы с тобой прекращаем деловое сотрудничество.

— Борисович! Я понял свою оплошность и сделаю правильные выводы. Из игры я не хочу выходить, — закончил Табаев с упором.

— Тебя никто не будет спрашивать. На твое место желающих толпа. Ты не делай устрашающую морду. На нас ты давления не имеешь, капать куда-то ни тебе, ни нам не выгодно…

Белозерский тщательно готовился к настоящей беседе, а поэтому на возражения Фахрата находил убедительные доводы. В конечном итоге Фахрат перестал огрызаться, а только слушал. Он понимал, Белозерскому безразлично, кто будет его преемником, лишь бы тот был менее популярен в среде им подобных и в народе.

Между тем Белозерский, закончив нравоучение, стал говорить о деле, а это дало возможность Фахрату понять, что он еще считается своим:

— Последнее время поставляемые тобой партии свиней в лучшем случае беконного веса. На них большие приписки делать рискованно. Любой посторонний человек визуально может заметить расхождение фактического веса с весом, указанным в документах. О последствиях такого факта я не говорю, и ребенку ясно.

— А что я могу сделать в такой ситуации? — загадочно улыбнувшись, спросил Фахрат.

— Ты отлично знаешь, что надо делать, и тебе об этом ранее говорили, но напоминаю опять в последний раз.

Свиней беконного веса ты забивай у себя на бойне, а мне направляй двухсоткилограммовых. Но тебе невыгодно это, так как после забоя таких свиней получается фактический выход мяса больше нормы. У тебя появилась возможность химичить у себя и получать барыш за счет нас, другим концом, как я говорил, ставя нас под удар.

Скажу даже больше: на твой след вышел ОБХСС, — на полутоне закончил Белозерский.

— Разве ОБХСС вышел на меня? — испуганно спросил Фахрат, признавая незаконные операции на бойне.

Увидев реакцию Фахрата, Белозерский был вынужден признаться:

— Я пошутил, к счастью, ОБХСС пока на тебя не вышел, но обязательно выйдет. Ты слишком наследил, и я уполномочен тебя уведомить, что мы от дальнейшего сотрудничества с тобой отказываемся.

Убедившись в отсутствии реальной опасности, посчитав себя оскорбленным и обойденным, Фахрат вскочил со стула и злобно прошипел:

— Вы меня не за того приняли, я еще могу пустить из вас пар.

Спокойно выслушав Фахрата, Белозерский хотел должным образом поставить его на место, но в кабинет зашла официантка, привлеченная шумом. На ее молчаливый вопрос он пояснил ей:

— Все хорошо, можете быть свободными. Товарищ просто неумело проверил свои голосовые связки.

Официантку, перевидавшую на своем веку не одну ссору и драку, такое объяснение клиента полностью удовлетворило, и она ушла.

— Не уподобляйся скоту, умей себя вести в обществе, не привлекай к себе внимания: возможно, в будущем мы вновь наладим с тобой контакт.

— Как долго мне ждать этого?

— Пока наш человек, работающий в заготконторе, не сообщит нам, что ты вышел из детского возраста.

— Я-то думаю, откуда у вас обо мне такая информация? — криво улыбнувшись, произнес Фахрат.

— Ты не шути, моли Бога, чтобы эта информация не распространилась дальше и не попала куда не надо…

Так и не употребив спиртного, они холодно расстались. Первым ушел Фахрат. Оставшись один, Белозерский задумался: «Вроде Фахрату я сказал все, что хотел, и расстались мы относительно мирно, но неприятный осадок от состоявшегося разговора и тревога остались».

Обобщив факты, Белозерский окончательно принял решение порвать с Фахратом.

«Фахрат не глуп, хорошо разбирается в производстве, но злоупотребляет спиртным, хвастлив, заносчив и невыдержан, а поэтому придется все связи с ним прекратить. Жаль, что о слабостях Фахрата я слишком поздно узнал», — подумал он.

Глава 8

Уже настало время подумать о пополнении истощившейся кассы пускай и малой, но действующей «семьи».

Внутренние противоречия, препятствующие осуществлению операции, отпали, но прошло около полугода, а члены группы не провернули ни одного стоящего дела. Сложившаяся ситуация Бороду не устраивала. Члены группы, правильнее ее назвать бандой, расслабились и постепенно могли атрофироваться как специалисты своего дела.

Поэтому Борода решил срочно осуществить такую операцию, которая не только пробудила бы его «семью» к действию, но и материально была бы оправданной.

Решением такой проблемы он сейчас занимался вместе с Диспетчером, сидя у себя дома в рабочем кабинете.

Диспетчер доложил Бороде о материальном положении четырех лиц, представляющих определенный интерес, но со стороны Бороды они заинтересованности не вызвали, по причинам, известным и понятным лишь ему.

Чтобы не опьянеть и постоянно поддерживать разговор на должном уровне, они пили не водку, а сухое вино.

Три бутылки вина не помогли разговору и не принесли того результата, который сейчас был так нужен Бороде. Он после разговора Диспетчера не отпустил, а предложил ему поиграть в шахматы.

— Давно бока не были мяты, могу повторить, — похвалился Диспетчер, с удовольствием принимая предложение.

— Посмотрим, у кого будут трещать ребра! — отпарировал Борода, помогая Диспетчеру расставлять фигуры на доске.

Если Диспетчер мало времени уделял на обдумывание очередного хода, то Борода долго думал над каждым ходом, иногда задавал вопросы, совершенно не касающиеся шахмат.

— Так ты говоришь, что Фахратом сейчас занялся ОБХСС?

— Они назначили ревизию по его подотчету.

— Сейчас нам его трусить нельзя, он в фокусе внимания наших «коллег».

— Что бы они делали без нас? Остались бы без работы, — пошутил Диспетчер.

— Так ты говоришь, он набил мошну деньжатами? — поинтересовался Борода.

— Не исключено, что он их хранит у себя на родине в сберкассе, — соглашаясь с Бородой, подтвердил Диспетчер.

— Хорошо поискать — можно найти, — предположил Борода.

— Пускай их находят те, кто за это деньги получает, — посоветовал Диспетчер.

— Откуда у него появились деньги?

— Точно может ответить на такой вопрос судья, а по разговорам, у Фахрата есть фартовые заготовители, с которыми он варит разную химию.

— И какая же у них есть химия?

— Граждане сдают заготовителям разную живность, которая может быть тощей, худой, упитанной, жирной.

Кто разбирается в таких вопросах хорошо? Конечно, специалисты, а не сдатчики. Вот их и водят за нос при оформлении, а разницу в цене между категориями и сортами — себе в карман.

— Ты давно его знаешь?

— Лет пять, даже лично знаком, но разработкой его занимаюсь около года.

— И это вся на него информация за такой срок? — с недовольством бросил Борода.

— Почему же? — обиженно возразил Диспетчер. — Я заметил такую закономерность: как Фахрат отвезет на мясокомбинат живность, так вечером или на другой день устраивает в ресторане или на природе байрам.

Борода заинтересованно посмотрел на Диспетчера и спросил:

— Интересно, с кем он там контачит? Я чувствую, там дело тоже не чисто, как и с заготовителями.

— Я один раз ездил по его следу и установил, что на мясокомбинате Фахрат близко знаком с начальником холодильника.

— Как же ты определил их близость?

— Улыбки, похлопывания дружеские друг друга и по разной другой чепухе.

— После этой поездки у Фахрата пьянка была?

— Была, но начальник холодильника в ней не участвовал, — догадываясь о следующем вопросе Бороды, заранее ответил Диспетчер.

— Расскажи мне подробнее о начальнике холодильника.

— С ним я не знаком, знаю только в лицо. Здоровый бугай, моих лет — вот и вся о нем информация.

— Не густо, но и не пусто, — подытожил Борода. — Почему мало уделил ему внимания?

— Мясокомбинат не в нашем районе. Поездки туда требуют не только времени, но и кое-что существенное, — плутовато посмотрев на Бороду, заметил Диспетчер.

Борода отодвинул от себя шахматную доску с фигурами. По его решительному жесту, от которого некоторые фигуры попадали на пол, Диспетчер понял: доигрывания не будет!

Посмотрев на Диспетчера, Борода подумал: «Как ты насобачился высасывать из меня деньги!» Он звериным чутьем почувствовал необходимость более глубокой проверки личности начальника холодильника.

— Деньги ты получишь, но твоя проработка и проверка начальника холодильника должна быть такой глубокой, чтобы мы больше к его личности не возвращались. Как практически осуществить его проработку, не мне тебя учить. Без результатов чтобы домой не возвращался.

Глава 9

Фахрат словам Белозерского о том, что им заинтересовался ОБХСС, не поверил, считая его угрозы уловкой для разрыва с ним подпольной связи. Поэтому, несмотря на предупреждение, ни своего поведения, ни своим привычкам не изменил, не принял мер к уничтожению следов преступления.

А на четвертый день после разговора с Белозерским работниками милиции бойня была опечатана, снят остаток и назначена бухгалтерская ревизия.

Данный факт заставил Фахрата иными глазами посмотреть на Белозерского и изменить о нем свое мнение.

«Хитрый лис, я считал себя знающим район человеком. У меня есть друзья везде. Почему же я о ревизии у себя никем не был предупрежден? На нее у Белозерского чутья оказалось больше. Неужели мои друзья, как и Белозерский, считают меня несерьезным и даже не предупредили? У Белозерского в районе нет друзей, но есть глаза. Они оказались полезнее толпы, которая постоянно у него брала бесплатно мясо, но не пожелала поддержать в трудную минуту. Надо теперь самому из данной ситуации выкарабкиваться. Сейчас моим материалом занимается лейтенант Щеглов. Что я о нем знаю? Да ничего. На какую бяку он способен? Кто может ответить на такую кучу вопросов?» — затравленно размышлял он.

Ответов на данные вопросы он не находил и тут вспомнил о Белозерском. «Он обязан мне помочь советом.

Если я завалюсь, то он тоже может завалиться вместе со своими компаньонами», — с некоторым облегчением подумал Фахрат.

Для Белозерского встреча с Фахратом была не только неприятна, но из-за стратегических соображений нежелательна. Однако он доброжелательно пригласил Фахрата в свой кабинет, смирившись с неизбежностью предстоящей беседы.

Выслушав излияние Фахрата, Белозерский строго заметил:

— Я тебя предупреждал об осторожности в работе, в быту, но в тебе играла кавказская кровь, которой что-то сейчас я не вижу.

— Слушай, я все понял, зачем теперь зря мораль читать? — горячо перебил его Фахрат.

— Ты ничего не понял, а если бы понял, то не стал бы меня перебивать.

— Молчу, молчу, говори, дорогой, — согласился с ним Фахрат.

— Мой тебе совет такой: если есть сомнительные документы, уничтожь их, а если поздно и они опечатаны, тогда надо сделать хороший пожар. От броского капитала, о котором я тебе говорил, постарайся избавиться.

Продай! Подари. Короче, если ранее говорил, что ты самый богатый человек в районе, то теперь плачь и говори, что обижают нищего. Встреч со мной больше не ищи. Из грязи лучше выбираться одному, а если будет много участников, то они помогут друг другу поглубже в нее погрузиться. Усвой такую простую истину, как таблицу умножения.

— Я не дурак и сдаваться не собираюсь. Ты мне скажи, покупать начальника ОБХСС или нет?

— А если он тебя купит за взятку на восьмерик? Здесь я не советчик, — ответил Белозерский, подумав: «Вот куда его горячка привела, и черт его знает куда приведет. Такой человек может много наломать дров. Надо от него решительным образом отталкиваться. Если он в производственных вопросах кое-что и смыслит, то в сложившейся ситуации суетлив и бестолков», — потом продолжил: — По мере возможности будем оказывать тебе помощь.

— Не верю я в вашу помощь, — удрученно усомнился Фахрат.

— Зря! Сколько советов, сколько предупреждений с нашей стороны тебе делалось? Повторять их не буду.

Теперь по вопросу приезда твоего ко мне. Если спросят, зачем приезжал, то скажешь, что привозил документы дооформлять.

— Я так тоже подумал, — согласился Фахрат, доставая из портфеля и показывая накладные на сдачу продукции.

Не покидая кабинета, Белозерский расстался с Фахратом.

Если бы Фахрат не был взволнован состоявшейся беседой и был внимательным, то смог бы увидеть своего знакомого Станислава Генриховича, наблюдавшего за ним из беседки.

Диспетчер своими наблюдениями был доволен, Фахрат в кабинете Анатолия Борисовича пробыл 57 минут, а в бухгалтерии около 5 минут. При такой картине нетрудно определить цель приезда Фахрата на мясокомбинат.

После того, как Фахрат вышел через проходную с территории мясокомбината, Диспетчер покинул свое укрытие. Сторожа на проходной к нему при выходе из мясокомбината не придирались, так как у него в руках, кроме тонкого блокнота, ничего не было.

Диспетчер решил познакомиться со служебным кабинетом Анатолия Борисовича, которого зауважал, когда узнал о наличии у него добротного дома, дачи и автомобиля последней марки.

Подойдя к автомобилю-рефрижератору, стоявшему около холодильника, погрузка в который замороженных свиных туш была закончена, он спросил у водителя деловито:

— Почему не уезжаете и не освобождаете место для очередного транспорта?

— Дождусь экспедитора и уеду, — проворчал водитель, недовольный сам вынужденной задержкой.

— Где он?

— Я сам не знаю, — огрызнулся водитель.

— Как его звать, может быть, я его быстрее тебя найду?

— Рафаил Ахметович, — подобрев, ответил водитель, подсчитывая количество талонов на солярку.

Диспетчер отошел от холодильника к убойному цеху и стал ждать выезда авторефрижератора с территории мясокомбината. Убедившись в том, что авторефрижератор покинул территорию, Диспетчер достал из кармана связку ключей, среди которых были ключи от автомобиля, и, помахивая ими, зашел в кабинет начальника холодильника. Поздоровавшись с Белозерским, он спросил:

— Извините за беспокойство, не скажете, где Рафаил Ахметович?

— Зачем он вам? — приглядываясь к Диспетчеру, поинтересовался Белозерский.

— Давно надо ехать домой, а его не найду.

— Вы водитель рефрижератора, — предположил Белозерский, успокаиваясь.

— Да! — спокойно подтвердил Диспетчер, играя в руке ключами.

— Он давно от меня ушел, ищите где-нибудь в другом месте, — теряя к нему интерес, посоветовал Белозерский.

Осматривая кабинет цепким взглядом, Диспетчер отметил наличие в нем одного стола, пяти стульев, шифоньера и на тумбочке металлического шкафа, который легко мог унести один человек.

Покидая кабинет, Диспетчер подумал: «В таком кабинете ценности не хранят».

Выйдя с территории мясокомбината, Диспетчер сел в свой автомобиль ВАЗ-2101 белого цвета. Отъехав от мясокомбината несколько кварталов, чтобы случайно не попасться на глаза Белозерскому, он вновь остановился на обочине.

«Были бы у меня права прокурора, быстро бы я его раскрутил и проверил, а так придется покопаться», — подумал он разочарованно.

Утром, проводив Анатолия Борисовича на работу, его жена Фаина Григорьевна, нигде всю жизнь не работавшая и привычная к длительному одиночному коротанию времени, решила еще немного поспать.

Неожиданно она услышала у двери звук электрического звонка.

Нехотя поднявшись, накинув халат, она открыла дверь и увидела одетого в рабочую синюю спецовку крупного мужчину, держащего в руке видавший виды чемоданчик.

Поздоровавшись, мужчина представился:

— Я инспектор горгаза, пришел проверить газовые приборы.

Фаина Григорьевна, вспомнив анекдот про инспектора горгаза, сравнив его героя со стоящим перед ней, улыбнулась и гостеприимно пригласила его в дом.

Читатель, безусловно, догадался, что за инспектора горгаза выдавал себя Диспетчер.

Пройдя вместе с хозяйкой дома на кухню, Диспетчер проверил исправность работы шестиконфорной газовой печки. Встав на стул и поднеся к вентиляционному отверстию зажженную спичку, Диспетчер убедился сам и дал убедиться хозяйке дома, что тяга работает.

Диспетчер так спрыгнул со стула, что в посудном ящике загремели тарелки.

— Вы так и пол проломите, — беззлобно пошутила Фаина Григорьевна.

— Старость не радость, — улыбнувшись, пошутил Диспетчер.

Фаине Григорьевне было сорок пять лет, но не обремененная заботами, не знающая, кроме работы по дому, другого физического труда, уделяющая своей личности немало свободного времени, она сумела сохранить фигуру, выглядела моложе своих лет.

Все Диспетчером было оценено моментально. Не поговорить с такой привлекательной женщиной, даже не по службе, он посчитал бы кощунством.

Сев на стул, он заметил:

— Как будто вчера прыгал козленком, а теперь от моих прыжков едва пол выдерживает.

После некоторой паузы, видя, что хозяйка не поддерживает с ним беседы, он решил уходить.

Поискав на кухне злополучную книжку, Фаина Григорьевна растерянно стала ходить по комнатам, заглядывая в тумбочки и этажерки.

Диспетчер ходил следом за ней. Когда она предложила ему остаться одному на кухне, то он смущенно возразил:

— Я не могу себе позволить так поступить. Еще что-либо пропадет, а вы подумаете на меня.

— Ну что вы говорите такие глупости, — сконфузившись, возразила Фаина Григорьевна, но Диспетчера от себя больше не прогоняла.

Проискав минут десять книжку, Фаина Григорьевна была вынуждена признаться:

— Вы знаете, я ее куда-то положила так, что сейчас не найду.

Диспетчер мог предложить хозяйке еще поискать книжку, но дальнейшее пребывание в доме ему больше не давало новой информации, а поэтому он сказал:

— Поищите ее без меня, а если не найдете, то сходите в нашу диспетчерскую, и там вам выпишут другую.

От предложенной чашечки кофе он отказался и, простившись, ушел.

Глава 10

Евдокия Ивановна, тетка Белозерского по отцу, постоянно проживала на его даче. Ее сын Михаил вырос непутевым и неуравновешенным, а поэтому жить с ним для Евдокии Ивановны было настоящей каторгой. Не делать сыну замечания за все его дурные выходки она не могла, не могла и оставаться в стороне, когда Михаил начинал беспричинно приставать к невестке, за что попадала частенько под град оскорблений и угроз.

Предложение племянника постоянно жить у него на даче и находиться на его иждивении Евдокия Ивановна приняла с благодарностью. Жизнь на даче для Евдокии Ивановны была не скучной, так как для своих рук на участке она всегда находила работу, получая удовлетворение. Вечерами она смотрела телепередачи, а если становилось скучно, то ходила в гости к соседке Полине Геннадиевне, как и она, живущей на даче.

В неделю раз обязательно, но, бывало, и чаще, на дачу приезжал племянник с женой.

Они привозили продукты и другие покупки, о которых не всегда вспомнишь, но которые в процессе жизни необходимы, давали деньги на мелкие расходы.

Дачный поселок находился от города в некотором отдалении. Рейсовый автобус из города туда ходил один раз в час, причем лишь до 21 часа. Ожидание автобуса на остановках занимало много времени, поэтому Евдокия Ивановна старалась как можно реже уходить с дачи, о чем, между прочим, просил ее и племянник, так что их интересы в этом отношении полностью совпадали.

Диспетчер, дежуривший в течение двух дней у дачи Белозерского, истомился ожиданием ухода проживающей там пожилой женщины. Он успел проанализировать несколько вариантов официального посещения дачи, но все они в конечном итоге его не устраивали, так как в присутствии старушки тщательно жилище не обследуешь.

«Если у Белозерского имеется тайник, то место его скорее всего на даче: работники милиции с обысками всегда в первую очередь бросаются в дома, квартиры подозреваемых», — так думал Диспетчер, коротая время в ожидании.

Ночью, открыв замок входной двери, он зашел в коридор, но в комнату из коридора дверь была закрыта на крючок. Если хорошо попотеть, то крючок можно было открыть, но закрыть опять не получилось бы, да могла проснуться и старуха, пугать которую с самого начала он не хотел.

Съездив к Бороде, он взял у него в помощь себе Цыгана и вновь вернулся под утро к месту своего наблюдения, которое было выбрано недалеко от остановки автобуса.

Чтобы не мозолить глаза жителям поселка, они через несколько часов с одного места переезжали на новое.

Такое дрейфование им надоело, и они припарковались под кроной тополей в визуальном отдалении от остановки автобуса. В беседе они исчерпали все интересные темы, да и желание говорить тоже пропало. Цыган задремал, и Диспетчера клонило ко сну. Но сон его как рукой сняло, когда он увидел объект своего наблюдения. Он разбудил Цыгана и сказал:

— Вон та старуха, пойди и хорошенько ее запомни, действуй, как мы договорились, а я пошел.

Диспетчер взял свой неизменный, видавший виды чемоданчик и ушел, закрыв дверцу машины на ключ.

Цыган тоже последовал за ним, так как в начале пути маршруты их совпадали.

Они договорились, что Цыган ожидает его на месте, но если старуха быстро возвратится из города, то Цыган обязан немедленно проехать мимо ее дачного дома и просигналить, проехав квартал, остановиться около трансформаторной будки.

Цыган превратился в добросовестного наблюдателя. По прибытии из города рейсового автобуса он с волнением осматривал выходящих из него пассажиров с нежеланием увидеть среди них «свою» старушку.

Занятый наблюдением за остановкой автобуса, Цыган не заметил возвратившегося Диспетчера, который, выяснив интересующие его вопросы на даче и подойдя к автомобилю сзади, ударил ладонью по его крыше.

Цыган испуганно вскочил, ударившись головой о крышу автомобиля.

— Ты что, спятил! — зло прорычал он. Однако, поняв, что возвращение Диспетчера и его такая шутка говорили об удачной миссии, он погасил свой гнев и открыл дверку автомобиля. Диспетчер, кинув на заднее сиденье свой чемоданчик, с облегчением раскинулся на сиденье как человек, выполнивший трудную задачу.

— Старуха еще не возвратилась?

— Как видишь! — забыв обиду, удовлетворенно ответил Цыган. — Когда ей возвращаться, если она уехала, — он посмотрел на наручные часы, — всего лишь 1 час 45 минут тому назад.

— Очень хорошо. Ждать ее, чтобы попрощаться, наверное, не будем? — пошутил Диспетчер.

Улыбнувшись, Цыган поддержал:

— Не стоит.

Потом после паузы, не сдержавшись, полюбопытствовал:

— Ну как?

— Все хорошо, прекрасная маркиза. Все хорошо, все хорошо. — Выехав на трассу, Диспетчер добавил: — Могу сказать, нам его придется потрошить. Что потрошить, я нашел, ну а какое будет нутро и какой навар — будущее покажет.

Глава 11

Вечером после работы Анатолий Борисович на автомобиле ВАЗ-21093 зеленого цвета приехал к себе на дачу.

Обрадованная его приездом, Евдокия Ивановна как гостеприимная хозяйка попыталась пойти на кухню и приготовить ужин, но Белозерский, остановив ее, попросил:

— Вы собирайтесь, я отвезу вас домой, там и переночуете, а я здесь поработаю один.

— А не скучно тебе будет одному? Может, что подать придется, я мешать не буду, — предложила свои услуги она.

— Конец месяца, у меня отчет, и я не хочу, чтобы меня отвлекали. Пытался дома поработать, но работа не идет в голову.

Евдокия Ивановна привыкла к таким просьбам племянника, а поэтому возражать не стала. Она попыталась рассказать ему, где у нее лежат продукты, чтобы он мог ими воспользоваться, но он перебил ее:

— Покушать я привез с собой, и обо мне можете не беспокоиться. Моих продуктов и вам хватит на неделю.

Евдокия Ивановна долгим благодарным взглядом посмотрела на племянника. Ей нравились его хозяйская хватка, его рассудительность, воздержанность к спиртному. В такие минуты она вспоминала своего непутевого Михаила и искренне сожалела, что Анатолий Борисович не ее сын.

Вернувшись на дачу после того, как отвез тетку к себе домой, Белозерский поставил машину в гараж, закрыл калитку на замок и зашел в дом, так же закрыв дверь на замок.

Только на даче Белозерский чувствовал себя раскованно и свободно.

Длительное занятие хищением в особо крупных размерах при том условии, что он знал строгость уголовного наказания за данный вид преступления, приучило его к осторожности и предусмотрительности как в принятии решений, так и в их исполнении.

Все развивалось по плану до тех пор, пока не случилась неприятность с Фахратом, которая в некоторой степени может отразиться и на нем. Фахрату нет никакого резона говорить о нем работникам ОБХСС, однако на всякий случай он решил обезопасить себя, ликвидировав все документы по поставкам продукции на холодильник Фахратом, имеющиеся у него для неофициальных сверок, которые его могли в чем-либо уличить.

На кухне он отодвинул стол в сторону, скрутил в рулон кусок цветного линолеума и обнажил дверку в подвал.

Открыв дверку и спустившись туда, он подошел к металлической полке с закрутками, вытащил стопорный болт из гнезда, после чего полка, как раскрытая книга, легко поддалась, обнажив кирпичную кладку с вмонтированным в нее сейфом.

Достав из сейфа портфель «дипломат» черного цвета, он поднялся из подвала в дом, и прежде чем раскрыть портфель, посмотрел во все окна, занавесил их, убедившись в отсутствии около дома посторонних лиц.

Опустившись в зале на ковер, от открыл портфель и высыпал его содержимое. Перед ним лежали пачки купюр, каждая достоинством не ниже 50 рублей. Пересчитав пачки, он вновь аккуратно положил их в портфель.

На ковре остался один лишь футляр, в котором лежало бриллиантовое колье, купленное им в Москве еще в 1970 году за 105 тысяч рублей. Уважение к нему увеличивалось с каждым годом в той степени, в какой цены на драгоценности неудержимо росли вверх.

«Сейчас такое колье, наверное, стоит за 200 тысяч», — подумал он, вытаскивая колье из футляра.

Не разбираясь в драгоценностях, но доверяя государству, которое никак не могло его обмануть, он, много лет сдерживавший себя от разного рода покупок, не смог преодолеть соблазн и купил понравившееся ему колье, о чем не сожалел по сей день.

Белозерский подумывал и остальные деньги превратить в драгоценный металл, но не подворачивался благоприятный случай.

Хранение их в сберегательных кассах стало ненадежным. Обесценивание денег в несколько раз превышает процентные накопления, на девальвацию государство скидок не делает, а возможная реформа, что при настоящем брожении не исключается, и ограничение обмена по неизвестному курсу доверия к государству у него не вызывали.

Ему приходилось слышать разговоры обывателей, которые перемалывали косточки лицам, привлекавшимся к уголовной ответственности за крупные хищения.

«У него все было, чего еще надо? А теперь посадили и вещи конфисковали». Такие разговоры его не только раздражали, но и бесили. К обывателям он относился с жалостью, как к неудачникам. Разве они держали в руках огромные суммы денег, разве они переживали такие минуты блаженства, которые испытывает он?

Постепенно его мысли вернулись к Фахрату: «Такой непредсказуемый, он может поступить нелогически и заварить кашу, которую захочет расхлебывать вместе со мной. Я пока на работе в почете, член партии, депутат Совета — меня сразу по подозрению не посадят, так как нужны веские доказательства, кроме показаний Фахрата.

Значит, должна быть ревизия по моему подотчету с моим участием. Как только БХСС заинтересуется мной, портфельчику придется подыскать другое укрытие, о чем надо подумать сейчас».

Последний раз понянчив в руке колье, он положил его в портфель. Спустившись в подвал, положил «дипломат» в сейф, а ключ от сейфа спрятал в вытяжную трубу. Брать его с собой он не рисковал, боясь потерять его или оставить в сменной одежде, тогда как он должен быть всегда под рукой.

Потом он вновь открыл сейф и достал из него паспорт со своей фотографией. В паспорте он значился Епанчинцевым Григорием Романовичем. Для чего он его приобрел, Анатолий Борисович определенно не знал, но не мог не воспользоваться случаем, который ему подвернулся в санатории на Черноморском побережье.

Паспорт был приобретен у барыги за 100 рублей в день отъезда из санатория. Барыга предлагал купить у него револьвер за 500 рублей, но он отказался. Сейчас, вспомнив тот случай, с сожалением подумал о допущенной недальновидности.

«Разве я способен на убийство? — с сомнением подумал Белозерский. — Тогда я на него не решился бы.

Моим главным оружием была голова, а сейчас, защищая содержимое сейфа, наверное, пошел бы на убийство», — с удивлением заметил он.

Выключив свет в подвале и восстановив на кухне прежний порядок, он прошел в зал, где включил телевизор и, сев в кресло, стал смотреть телепередачу.

«А все же револьвер надо было купить не для того, чтобы убивать из него, а для возможной самозащиты, для самоутверждения или психического воздействия на возможных противников… Если до меня докопаются, то от

93\1 мне не уйти, а поэтому 218\1 ч. 1 меня тогда не должна пугать. Неужели я тогда был так глуп, что легко отказался от покупки оружия? Что же помешало мне его тогда купить? Я побоялся его покупать, не зная его истории, возможно, он был в деле, — вспомнил наконец он. — Оказывается, я тогда правильно поступил, — успокаиваясь, подумал он. — Теперь можно поужинать с горяченьким».

Психологическая нагрузка уходящего дня вызвала у него усталость, поэтому он не спеша стал разворачивать привезенные свертки, содержимое которых клал в холодильник и на кухонный стол.

Глава 12

Через месяц после фиктивного брака со Стокоз Еленой Федоровной, сестрой Валета, Сарафан с ней брак расторгнул, оставив себе после расторжения брака послебрачную фамилию, затем сменил место жительства на новый район. С помощью знакомого Бороды ему нашли 3-комнатную квартиру, владельцы которой завербовались на Север сроком на 3 года. Заключив договор на аренду квартиры, оплатив вперед квартплату за год, Сарафан здесь устроил скромную свадьбу с Альбиной, взяв себе фамилию жены и став с этих пор Шмаковым.

Своим выбором и женитьбой на Альбине Сарафан был доволен и даже счастлив, так как она его идеалу женщины полностью соответствовала: была красива, чистоплотна, вкусно готовила да и в минуты любовных утех умела себя ненавязчиво, но неотразимо предложить.

Альбине Виктор тоже нравился, несмотря на то что мужа себе выбрала не она сама, а их союз произошел по совету отца.

О свершившемся Альбина не жалела и, как муж, упивалась своим счастливым семейным союзом.

Альбина поступила работать врачом на автопредприятие, где устроился и Виктор водителем автобуса.

Расцветая зрелой женской красотой, Альбина особое внимание заострила на себе «рыцарей» гаража, хотя она никакого повода для особого внимания к себе не давала.

Во время прохождения медицинского освидетельствования один из таких «рыцарей» по кличке Парижанин слишком навязчиво и грубо, в присутствии группы водителей, ожидавших в очереди освидетельствования, предложил ей вступить с ним в половую связь.

Альбина была возмущена его хамством и, как могла, сделала ему внушение при полном молчании присутствующих. Парижанин ее замечание пропустил мимо ушей, продолжая циничный разговор, а потом ушел.

Она не стала говорить Виктору о хамстве Парижанина, который был развитым и сильным самцом. «Если Парижанин знает, что я жена Виктора, и пристает ко мне, то он просто игнорирует его, уверенный в себе и в своих дружках», — думала Альбина в бессильной ярости на обидчика.

Через день утром Альбина, как обычно, проводила медицинское освидетельствование водителей. Она была удивлена, увидев Парижанина, не балагурившего и молча стоявшего в очереди на освидетельствование, но, присмотревшись к нему, поняла причину: кто-то попортил ему фасад — под левым глазом был синяк, а на лбу красовалась огромная шишка. Побитый и униженный, он под взглядами ухмыляющихся и перемигивающихся водителей без обычного шума и напора в голосе прошел освидетельствование и так ни разу не посмотрев на Альбину.

Вечером, ложась спать, она поделилась своей новостью с Виктором:

— Сегодня я видела Парижанина. Наконец-то нашлась добрая душа, которая отделала его, как Бог черепаху.

Улыбнувшись после некоторой паузы, Виктор промолвил:

— Если бы ты мне о нем раньше сказала, раньше и его фото было бы попорчено.

— Неужели ты с ним сам справился? — удивленно, обрадованно и с гордостью за мужа спросила она.

— Он телок, а туда же, в хищники, полез. Пар с него выпустил, теперь в нем осталось одно дерьмо, — спокойно произнес Сарафан, считая данную тему разговора исчерпанной.

Альбине стало несколько жаль Парижанина, который без своего балагурства стал как-то жалок.

Не нарушая трудовой дисциплины, будучи сдержанным и предупредительным с окружающими, Сарафан, как необходимый винтик, хорошо вписался в новый коллектив.

После того, как он проучил Парижанина, его имя было на устах рабочих гаража. А к Альбине больше никто не приставал с ухаживаниями и плоскими шутками.

Оставаясь вечерами дома одна, когда Виктору выпадало дежурить на автобусе в гараже, она в который раз убеждалась в удачном браке, с удовольствием про себя перечисляя его плюсы: «Не пьяница, высокий, здоровый, красивый, трудолюбивый, что мне еще надо?»

Зная о темных делах отца и его компаньонах, она с волнением и боязнью ждала того дня, когда он к ним придет в гости, а дождавшись его приезда, не могла дождаться, когда он уедет… К счастью, приезды отца были не так часты.

Как всякая любящая женщина, она догадывалась, откуда в ее дом может прийти беда…

Однажды вечером, когда она дома находилась одна, в подъезде раздался звонок. Посмотрев в дверной глазок, она увидела у порога своего отца.

Зайдя в квартиру и обойдя комнаты, он удовлетворенно заметил:

— Вижу, в доме порядок, молодец. — Положив на стул сумку с подарками, ласково погладил ее по плечу.

— Где твоя половина?

— На работе, — не скрывая беспокойства, ответила она.

— Он тебя не обижает? — настороженно спросил Борода, внимательно смотря в лицо смутившейся дочери.

— Он у меня хороший, — начиная волноваться за мужа, ответила она. — Скоро, отец, ты станешь дедушкой.

— Вот это новость, я ее ждал с нетерпением, — искренне обрадовался Борода, почувствовав в душе такой приятный комок нежности, о существовании которого не предполагал.

Вместе с тем деловая хватка сразу подсказала ему: «Родит ему сына и еще больше привяжет Сарафана как к себе, так и ко мне, своему законному родичу. Забудет, как пытался выбрыкивать передо мной».

Альбина предложила отцу поужинать и отдохнуть с дороги, но он отказался и попросил:

— Поехали к Виктору на работу. Мне с ним надо поговорить, а когда вернемся, тогда и поужинаем.

Сидевшая на стуле напротив него Альбина на слова отца ничего не сказала и продолжала сидеть в той же застывшей выжидательной позе, как и сидела.

Борода был вынужден повторить ей свою просьбу. Альбина, глубоко вздохнув, понимая неизбежность неприятного разговора, попросила:

— Отец, может, хватит деловых разговоров? Выведи Виктора из своей игры. Я прошу тебя не только ради себя, но и ради твоего будущего внука.

Не ожидавший такого разговора от дочери, поднявшийся с кресла, чтобы идти на улицу, Борода вновь сел в кресло и, удивленно посмотрев на дочь, спросил:

— Ты меня посмела осуждать? Забыла, что перед тобой находится отец, который, как и твой муж, желает тебе только добра? Подумай, для кого я стараюсь, для себя, думаешь? Ошибаешься! Для тебя, для внука и даже для твоего мужа…

Слушая слова отца, Альбина, не скрывая слез, подавленно плакала, а когда он кончил говорить, заметила:

— Так трудно и поздно создалась моя семья. Только почувствовала себя таким человеком, как все, с болями и радостями, и так легко ты можешь ее разрушить. Смотри, отец, если что случится, я могу повеситься.

Подойдя к Альбине, подняв ее и прижав к груди, он растерялся.

«Здесь не прикажешь, не накричишь и нет слов, чтобы успокоить. Такая гордая и недоступная была, а сейчас расслабилась. Чего только не может сделать любовь», — с удивлением подумал он.

Успокаивая Альбину, он произнес:

— Заранее нечего мужа оплакивать. Смотри, как бы не накликать беды. Никто его не стремится ставить под удар. Пока я без него не смогу обойтись. Когда я стану дедом, то подумаю, как зятя вывести из нашей игры, а пока не мешай мне, а помогай.

Запустив в пышные волосы дочери свою пятерню, Борода испортил ей прическу. Этой же рукой погладив ее по голове, он проникновенно сказал:

— Запомни, я своей дочери не враг. Вывести вас из игры и в моих интересах. Пока никому ничего не грозит, а поэтому твоя тревога напрасная. Я приехал поговорить с зятем, на что имею законное право, — пошутил он. — То, что ты с ним скукарекалась, мне приятно…

— Отец, я с ним не скукарекалась, а молча давно любила, а сейчас полюбила еще сильнее, и неудобно об этом говорить, но я тебе призналась, а ты теперь сам делай вывод.

— Я все понял, мне и радостно, и больно, но колесо жизни крутится, и мы должны от жизни настоящей не отвлекаться. Как там на работе о Викторе отзываются? Не байрамит?

— Все хорошо, можно сказать, передовик, по работе замечаний нет. Правда, одного водителя побил.

— За что? — насторожился Борода.

— Да приставал ко мне, как банный лист, и хамил!

— За это стоит помять бока, — успокаиваясь, согласился Борода.

Посмотрев критически на успокоившуюся дочь, он предложил:

— Пойди умойся и приведи себя в порядок. Когда женщина плачет, она внешне много теряет, мужчины таких не любят.

Пройдя на кухню, он там налил себе из-под крана холодной воды в стакан, с жадностью выпил, вновь вернулся в зал и, сев в кресло, задумался: «Семейная жизнь моя не получилась. Сколько я смогу еще один продержаться? Заранее на такой вопрос не ответишь, а поэтому постоянно приходится дрожать и идти вперед вслепую…»

Приехав в грузовое автохозяйство вместе с отцом на его новеньком «Запорожце», Альбина первая увидела мужа, который развез рабочих по домам и вернулся в гараж. Увидев его, Борода сказал Альбине:

— Ты пока поскучай здесь, а мы с Виктором кое о чем потолкуем.

Прожив с отцом всю жизнь, Альбина в совершенстве усвоила все воровские принципы, одним из которых было беспрекословное подчинение младшего старшему, поэтому она молча подчинилась указаниям отца.

Она видела, как отец поднялся в салон автобуса Виктора.

Через несколько минут они куда-то уехали. Теряясь в догадках, она минут сорок сидела в машине как наэлектризованная и вздохнула с облегчением, когда увидела, что Виктор вновь подъехал к гаражу.

Альбина хотела подойти к Виктору и поговорить с ним, но не успела, так как подошедший к машине отец закрыл с ее стороны дверь салона автомобиля и, сев за руль, строго сказал:

— Успеешь с ним дома наговориться. Едем!

Ей ничего не оставалось, как через окно помахать рукой мужу. Виктор, задумчиво глядя на нее, вяло помахал рукой.

Глядя вслед удаляющемуся автомобилю, усмехнувшись, Виктор с тревогой подумал:

«Ну и тесть мне попался!»

Зайдя в салон автобуса, Сарафан стал осмысливать состоявшуюся беседу с Бородой, которая больше походила на игру в одни ворота, так как ему приходилось только запоминать указания и принимать их к исполнению.

Тесть только раз согласился с его возражением, перенеся день проведения задуманной операции со вторника, когда он дежурил в гараже, на среду.

Глава 13

Борода с Диспетчером под утро на среду приехали в дачный поселок и на даче Белозерского сделали короткое замыкание. После чего выехали за поселок и на стоянке стали отдыхать в автомобиле.

В 8 часов они вновь заехали в поселок и, остановившись в двух кварталах от дачи Белозерского, стали наблюдать за ней.

Диспетчер обратил внимание Бороды:

— Смотри, бабка на улицу вышла, посматривает на провода.

— Что и требовалось доказать.

Евдокия Ивановна утром проснулась, как всегда, рано. Не спеша поднявшись, она пошла в ванную комнату, нажала на выключатель, но электрический свет не загорелся. Умывшись в темноте водой из ведра, она вышла в коридор и прошла на кухню, где ногой наступила в воду.

«Холодильник разморозился, — с сожалением подумала она. — Теперь хочешь или не хочешь, а надо идти вызывать электрика. Пойду позвоню племяннику».

Одевшись, она вышла на улицу и вновь посмотрела на провода:

«Все вроде целое, а свет не горит», — удивленно подумала она.

Не пройдя и квартала, она увидела высокого мужчину в спецовке с монтажным поясом и когтями. Как читатель догадывается, это был переодетый Диспетчер.

Поравнявшись с ним, Евдокия Ивановна обрадованно и догадливо спросила:

— Сынок, ты не электрик?

— Угадали, мамаша, — спокойно подтвердил Диспетчер, останавливаясь.

— Соколик, ты не сможешь у меня дома свет посмотреть, что-то не горит.

— Если недалеко живешь, то посмотрю, а то я спешу, — заранее зная ответ старушки, сказал Диспетчер.

— Какой там далеко. Вон наш дом, — показала Евдокия Ивановна.

Придя на дачу Белозерского, Диспетчер для доказательства, что он действительно электрик, открыл свою слесарную сумку, в которой, кроме резиновых перчаток, пассатижей, находились предохранители, ключи рожковые от автомобиля, отвертка.

Надев перчатки, он выкрутил в коридоре предохранители и заменил их новыми, но свет в доме не загорелся.

«Наверное, придется настоящего электрика вызывать», — растерянно подумал Диспетчер.

Подкрутив пробки сильнее в гнездо корпуса счетчика, Диспетчер с удовлетворением услышал, как заработал на кухне холодильник и в коридоре загорелся свет.

— Вот и вся работа, — уверенным голосом специалиста своего дела заявил он.

— Прямо не знаю, как вас отблагодарить, — довольно произнесла Евдокия Ивановна, отдавая ему заранее приготовленные пять рублей.

— Ну, мамаша, за такой пустяк таким капиталом разбрасываться, — пошутил он, возвращая деньги назад.

Евдокия Ивановна не стала его уговаривать и поспешно положила свои деньги в карман фартука.

— Может быть, от стаканчика домашнего вина не откажетесь? — полюбопытствовала она.

— От вина, мамаша, не откажусь, но сейчас пить нельзя. Сами понимаете, какая у меня работа, электричество шуток не любит. Вот если после работы разрешите зайти, то от стаканчика вина не откажусь.

— Так после работы заходите, его у меня много, — простодушно сообщила она.

— Много вина пить нельзя, на печень влияет, а пару стаканчиков пропустить для здоровья я любитель.

Они расстались, довольные друг другом. Ведя за домом ранее наблюдение, Диспетчер заметил, что интересующая их дача посторонними лицами практически не посещается, но туда в любое время мог приехать хозяин.

Поэтому из дачного поселка они сразу поехали на мясокомбинат.

Диспетчер своим путем проник на территорию и увидел подогнанные к холодильнику два вагонарефрижератора. Из разговоров грузчиков с женщиной, на которой был надет белый халат, он понял, что она является ветеринарным врачом.

— Вы скоро приступите к погрузке? — показывая на вагоны рукой, спросил Диспетчер.

— Задержка за работниками холодильника, а не за мной, — возмущенно пробурчала женщина, понимающая, что пока вагоны не будут загружены продукцией, она не сможет уйти домой.

— Ясно! — односложно ответил Диспетчер, отходя от нее.

«Сегодня начальнику холодильника хватит работы допоздна, и ему будет не до дачи. Ну а если приедет? — задал он себе вопрос. — Придется глушить», — сам себе и ответил он мысленно.

Они съездили домой к Бороде, куда после работы приехал Сарафан и спал в кухне на кровати. Разбудив его, они в четвертом часу пополудни приехали в дачный поселок.

Диспетчер заранее облачился в рабочую спецовку и теперь только ждал 17 часов, чтобы можно было «после работы» зайти к старушке угоститься вином.

— Значит, так. Дашь бабке снотворное и, когда она уснет, выйдешь и откроешь калитку, что для нас будет сигналом приступить к работе.

— Она от этого порошка дуба не даст? — обеспокоенно спросил Диспетчер.

— Дурак! В такой ситуации зачем нам идти на мокряк? — урезонил его Борода.

— Я спросил так, на всякий случай, — не обидевшись за оскорбление, успокаиваясь, оправдался Диспетчер.

В 17 часов Диспетчер зашел во двор дачи Белозерского, где его встретила как старого знакомого Евдокия Ивановна.

— Я уже думала, что вы не придете, — обрадованная гостю, скрасившему ее одиночество, сказала Евдокия Ивановна.

— Не хотел идти, но, вспомнив, что пообещал, решил к вам завернуть.

— Правильно сделали, — похвалила она, готовя закуску на стол.

На кухонном столе стоял двухлитровый баллон вина и один стакан. Диспетчер, удивленно посмотрев на Евдокию Ивановну, спросил:

— А где же ваш стакан?

— Я свое давно уже выпила. От спиртного у меня давление.

— Я один тоже не буду пить вино. Поэтому вы чисто символически должны выпить со мной или чай, или компот, что найдете полезным для своего здоровья.

— Если как ты говоришь, то я могу разделить твою компанию, — доставая из холодильника бутылку ессентуков, согласилась она.

Диспетчер налил себе в фужер вина, а Евдокия Ивановна в рюмку — воды.

Осмотрев стол, он спросил:

— У вас нет соленых огурчиков или помидорчиков? Очень я их уважаю.

— Такого добра у меня много, — успокоила Евдокия Ивановна и, поднявшись, пошла к кладовке.

Оставшись один, Диспетчер высыпал в рюмку старушки из пакетика белый порошок, который полностью растворился в воде.

Проголодавшись за день, он с аппетитом стал есть. За этим занятием его застала Евдокия Ивановна, которая на тарелке принесла два пузатых соленых огурца.

Взяв в руку фужер, Диспетчер торжественно произнес:

— Выпьем, мамаша, за то, чтобы ваше давление не поднималось и не падало, чтобы все было хорошо.

Не спеша, часто останавливаясь, словно дегустируя, Диспетчер осушил свой фужер, наблюдая, как старушка также выпила из рюмки минеральную воду. Смотря на нее, он с облегчением подумал: «С бабкой ничего не случилось, значит, будет жить».

— Мамаша, я сейчас подкреплюсь и уйду, — успокоил он ее на всякий случай.

— Кушай, сынок, не жалко, — гостеприимно предложила она.

Глядя, как электрик с аппетитом ужинает, она позавидовала про себя: «Мне бы твой аппетит, но, как говорится, кто как работает, тот так и ест».

Наблюдавший за ней Диспетчер заметил, что на старушку находит сонливость. Она упала бы со стула, не поддержи вовремя ее Диспетчер, который поднял ее и отнес в спальню.

Положив ей свою голову на грудь, он с удовлетворением отметил: «Дышит».

Диспетчер вышел во двор, открыл калитку и вновь вошел в дом, из окна наблюдая за происходящим на улице.

В дом зашли Борода и Сарафан, у которого был большой черный портфель в руках. Они все трое убедились, что старушка спит безмятежным сном.

Закрывшись на внутренний запор в доме, они приступили к выполнению разработанного плана.

Пройдя на кухню, Диспетчер с помощью Бороды отставил стол на кухне в сторону коридора, завернул часть линолеума, обнажив тем самым крышку подвала.

Оставив Диспетчера наверху в качестве сторожа на стреме, Борода и Сарафан спустились, где стали ориентироваться согласно полученной информации Диспетчера.

Их руки были в резиновых перчатках. Они фонариками осветили подвал. Сарафан, первый увидевший выключатель, включил свет в подвале, а Борода, посмотрев на полку, увидел стопорный болт и, слегка поднатужившись, вытащил его из гнезда. Полка на шарнире легко пошла в сторону, обнажив вмонтированный в стену сейф.

— Запрятал сейф хорошо, а стоило ли его так прятать? — заговорщицки спросил Борода Сарафана.

— Сейчас попытаемся ответить на твой вопрос. С конструкцией такого старого сейфа Лапа меня знакомил, но чтобы у меня получилось, лучше поднимись к Диспетчеру. С таким «господином» я должен говорить один на один, — потребовал он.

Борода первоначально хотел не подчиниться требованию Сарафана, но, знакомый с правилами медвежатников, молча поднялся из подвала в дом.

Оставшись в подвале один, Сарафан закурил, не спеша раскрыл свой портфель и достал из него длинную фигурную спицу-отмычку с разным набором насадок.

С помощью спицы и насадок он подобрал ключ. Вставив его в замочную скважину, он смог повернуть его лишь на половину оборота. Дальше ключ не поворачивался. Вернув ключ в прежнее положение, он его вытащил и стал внимательно осматривать, после чего вновь стал обследовать замок с помощью спицы и отмычки.

Устало сев на ступеньку лестницы, Сарафан стал отдыхать, обдумывая ход проделанной работы и выясняя, где он допустил ошибку. Поняв допущенную в работе ошибку, он довел свой ключ до подобия оригиналу.

Вновь вставив ключ в замочную скважину, стал его поворачивать и тут услышал щелчок сработавшего механизма, возвестившего о победе.

Повернув ручку сейфа, он почувствовал, что ригели замка легко поддались, и дверка открылась. В чреве сейфа он увидел черный портфель-«дипломат» и вытащил его, одновременно позвав к себе Бороду.

В присутствии Бороды он открыл «дипломат», от волнения у него перехватило дыхание. В «дипломате» лежали пачки денег, какой-то футляр и разные документы.

Документы и паспорт на имя Епанчинцева Григория Романовича Борода из «дипломата» положил в сейф со словами: «Они нам не нужны, пускай пользуется нашей добротой». По поводу добычи отметил: «Здесь не место считать барыш, но куш мы отхватили добрый. Быстрее все приводи в прежний порядок и уматываем».

Сарафан закрыл сейф, поставил полку в прежнее положение, застопорил ее болтом и, испытывая огромную физическую и психическую усталость, поднялся за Бородой в дом.

— Страшно устал, — были его первые слова, когда он поднялся в дом, присев в коридоре на стул. В это время Борода с Диспетчером на кухне приводили все в порядок.

— Еще бы не устать, более двух часов просидел в подвале, — уважительно заметил Диспетчер.

Борода работал молча, гордый за своего зятя:

«Не зря я за него столько боролся, теперь пойдет махровая отдача».

Они сходили в спальню, где спокойно спала Евдокия Ивановна, ее равномерное дыхание всех успокоило.

Выйдя из дома последним, Диспетчер своим ключом закрыл дверь на замок.

На любопытный вопрос Диспетчера о том, сколько денег в чемодане, Борода злобно сказал:

— Не будем же здесь во дворе их считать!

Потом, смягчаясь, добавил:

— А денег до хрена.

Он никому не доверял нести портфель Белозерского, да никто и не претендовал на это.

Сарафан в автомобиле сел на заднее сиденье один, положив сбоку свой портфель. Откинувшись на спинку сиденья, он устало произнес:

— Полжизни оставил в этом подвале.

— Ничего, это так бывает вначале, а потом привыкнешь, — успокоил его Борода.

«Тебе хорошо так рассуждать, а вот побыл бы в моей шкуре, тогда иначе запел бы», — не имея сил для спора, отрешенно подумал Сарафан.

Вслух он мечтательно произнес:

— Сейчас бы стаканчик водочки дерябнуть.

— Дома дерябнем! — согласился и Борода, заметив: — Там уже все приготовлено.

Приехав домой, Борода поставил свой «Запорожец» в гараж, после чего пригласил всех в дом. В зале на столе стояли холодные закуски, бутылки с коньяком и шампанским.

— Сегодня водку пить не будем, — довольный произведенным впечатлением, улыбнувшись предложил Борода.

— Меньше всех у нас сегодня устал Валет, который домоседствовал и приготовил нам такой стол, а поэтому отведем ему роль гостеприимного хозяина, — сказал Борода. — Но прежде чем приступить к пьянке, надо узнать, за что мы будем пить. Согласны?

За свою жизнь Борода многое видел и считал, что больше ему не придется удивляться, но добыча в 180 000 рублей и колье на сумму более 100 000 рублей его просто потрясли. Между тем члены «семьи» могли видеть только деньги, тогда как колье в футляре, не зная его цены, Борода еще в доме Белозерского взял из чемодана себе в карман пиджака «на хранение».

— Ну, зятек, обрадовал, прямо убил, — любовно глядя на пачки денег, растеряв степенность и сдержанность, ворковал Борода. — Нас в «семье» шесть человек, мы давно не подпитывались, а поэтому дележ добычи будет не так, как всегда, — в процентном отношении, а поровну, — решил Борода.

— Нас за столом пятеро, — не врубившись, заметил Цыган, видя Бороду, себя, Валета, Сарафана и Диспетчера.

Сидевший рядом с ним за столом Валет, нагнувшись, что-то прошептал ему в ухо.

— Извини, Борода, чердак прохудился, — снимая свой вопрос, положил ладонь на грудь Цыган.

Благосклонно посмотрев на Валета, Борода прежде, чем приступить к дележу денег, твердо сказал:

— Дорогие мои друзья, мы все люди, мы все человеки, но все люди разные. У одних крыша протекает, у других лень в ногах, другие любят работать только за столом, поэтому я предлагаю в следующий раз делить добычу по участию каждого в операции. К уравниловке, я думаю, наши кореши перейдут при коммунизме.

— При коммунизме воров не будет, — авторитетно заявил Диспетчер. — Я бы и сейчас деньги поделил в зависимости от участия каждого в этой операции, но я не хочу ссориться кое с кем. С другой стороны, жадность фраера сгубила. Понял, Цыган?

Предложение Бороды было принято единогласно. Поделив деньги, Борода с угрозой в голосе потребовал:

— У вас появилась куча денег, не вздумайте по-дурному ею сорить. Если до любого из вас дойдет, что кто-то обнаглел и своими деньгами начал чрезмерно суетиться, будем наказывать вплоть до изъятия денег в общий котел. Вы видите, я езжу на «Запорожце», а это не от бедности, а потому что чердак работает.

После официальной части началась пьянка, которая длилась не более двух часов, так как каждый находил причину, чтобы удалиться и остаться наедине со своим капиталом.

Борода с Сарафаном остались в доме одни. Сидя за столом, Сарафан сказал:

— Зря ты сегодня применил уравниловку. Она кое-кому может понравиться, а меня такой дележ не устраивает.

— На троих у нас 90 тысяч, сумма приличная и плюс к ней посмотри на вот такую вещицу. — Он положил перед Сарафаном футляр с колье.

Достав колье, Сарафан стал его рассматривать с интересом, но, прочитав паспорт к нему и его стоимость, был удивлен до беспредела.

— Его мы с тобой подарим Альбине в день рождения внука. Согласен? — предложил Борода улыбаясь.

— Ну, Константинович, — Сарафан впервые назвал тестя по отчеству, — ты меня убил своей новостью.

Тогда дележом я удовлетворен.

— Зачем всей кодле знать, что мы имеем такое колье, что оно именно с данной операции? Хай радуются своим тысячам, а мы свое не упустили.

— Константинович, ты мне начинаешь нравиться, а поэтому я хочу поговорить с тобой на дипломатическую тему…

«Интересно, что он мне сейчас будет петь», — подумал Борода.

— Добычи нам хватит на несколько лет спокойной жизни. Подоенная нами корова мычать не будет, иначе ей самой не сносить головы. Я на данную операцию сразу согласился потому, что мы экспроприировали личную собственность. Если мы продолжим свои гастроли на ниве социалистической, как в законе говорится, собственности, то менты могут сесть нам на хвост и не отстанут, пока не заарканят. Мы, не попользовавшись своим капиталом, лишимся его…

— Волков бояться, тогда не надо и в лес ходить, — недовольный таким разговором заметил Борода, нервно гася в пепельнице сигарету.

— Константинович, я могу хотя бы завтра открыть еще один сейф, чтобы доказать тебе, что я не трушу, но будет ли в нем такая добыча, как сегодня — неизвестно. Преждевременно засветиться — не геройство, а глупость.

— Зачем ты мне говоришь прописные истины, я же не ребенок? — язвительно заметил Борода с вновь пробуждающимся недовольством Сарафаном и уже начиная терять терпение.

— Константинович, ты наш руководитель, я являюсь активным исполнителем, поэтому мы с тобой сейчас должны подумать о тех последствиях, которые нас ждут, когда поймают.

— И какие последствия нас ожидают? — прищурившись и уже догадываясь, куда клонит Сарафан, спросил Борода.

— У нас с тобой по потолку верхняя планка, тогда как остальные отделаются приемлемыми сроками.

После паузы Борода, скрывая волнение, пошутил:

— Веселую картину ты мне нарисовал и, что обидно, она правдивая.

Сарафан, задумавшись, молчал. Борода, потерев ладонями виски, поинтересовался:

— Какие предложения у тебя на этот счет?

— Никаких! — закуривая сигарету, не спеша ответил Сарафан.

— Ты, зятек, не крути. Если начал говорить, то говори до конца. Сказанные тобой слова возникли в твоей голове не сейчас. Они есть плод долгих размышлений.

— Ты прав, Константинович, я думаю не только о своей шкуре, но и о твоей. У нас деньги есть, другие пускай думают о себе сами.

— Меня не поймут, если предложу кодле разбежаться, — соглашаясь с Сарафаном, выдохнул Борода.

— Тебе не надо будет ничего говорить. Такой разговор я беру на себя. Ты только завтра, когда я с ними буду беседовать, сильно не спорь со мной, — попросил Сарафан.

— А если нам понадобятся деньги, тогда как быть? — выкинул свой последний козырь Борода.

— Деньги достать мы сможем с тобой вдвоем, тогда нам не придется делиться ими, как сегодня.

— Уговорил окончательно, чертяка! — откидываясь на спинку стула, согласился Борода.

— Другого решения не должно и быть, — обрадованно заметил Сарафан, так же психически расслабляясь.

На другой день вечером вся дружеская компания вновь собралась дома у Бороды. После оживленного разговора и состоявшегося вновь застолья Сарафан поднялся, закурил и подошел к подоконнику. Присев на него, он сказал задумчиво, привлекая к себе внимание присутствующих:

— Вчерашним провернутым делом мы все подвели себя под высокую статью. Еще одно подобное дело, и мы все можем подойти под вышку. — «Вероятнее всего, вы подведете меня», — ему хотелось сказать это, но он сдержался и продолжал: — А поэтому нам надо о нем забыть и разбежаться. В будущем каждый будет отвечать за свои промахи сам и не тянуть за собой никого из нас. Не мне вас учить осторожности и что говорить следователю, когда придется…

За все время разговора Сарафана Борода не произнес ни одного слова.

— Чего молчишь, Борода? — спросил тревожно Валет.

— Мне нечего говорить. Как решите, так и будет, — ушел от ответа он.

— Руки у Сарафана золотые, но они не только его, но и нас могут привести к стенке, а поэтому пока не поздно, при наличии такой кучи денег у каждого, лучше всего разбежаться, — поддержал Сарафана осторожный Диспетчер, который был самым грамотным среди присутствующих, а поэтому иногда позволял себе роскошь высказывать свое мнение ранее других. Диспетчер решился высказать свое мнение еще и потому, что среди присутствующих для него был один авторитет — Сарафан, сделавший его богатым, поэтому мнение других его не беспокоило. Кроме того, он знал, что если будут новые дела, то ни Сарафан, ни Борода без него не обойдутся.

— Цыган, чего в молчанку играешь? — подогнал Диспетчер соседа за столом.

— Я, как все, — неопределенно пробурчал Цыган. — Только присосались к жиле, и вот теперь разбегаться, — разочарованно пробасил в заключение он.

— Когда пересосешь г…на, лопнуть можно, — пошутил Диспетчер, вызвав смех присутствующих.

— Я не возражаю против предложения Сарафана, — сказал свое слово Валет.

Только тогда заговорил Борода:

— Я, как никто другой, вас всех понимаю и хотел бы возразить, но не имею права. Вы все знаете мое мнение по вопросу сохранения «семьи». Вы, наверное, не забыли мою беседу с Сарафаном? А сейчас его доводы убедили меня в необходимости передышки. А теперь, дорогие мои соучастники, давайте выпьем за посетившую нас удачу, за нюх Станислава Генриховича, за золотые руки Сарафана, за вас…

Когда Борода с Сарафаном вновь остались вдвоем, Борода удрученно выдавил:

— Неделю тому назад кто бы мог подумать, что я прогоню от себя своими руками хлопцев.

— Ты слышал, что сказал Цыган? Только присосался к золотой жиле, и его от титьки оторвали, а то, что эта жила может для меня кончиться вышкой, его не щекотит. А меня их судьба не щекотит, тем более мы их не обидели, — успокаивая себя, выдавил Сарафан.

— Если бы я тебя не понял, если бы ты мне был чужим, беседа сегодня была бы с другим результатом, — похлопав Сарафана по плечу, согласился Борода.

— Есть разговор, правда, не на мильон, но на круглую сумму, — изменив тон, заговорил Сарафан. — Мой учитель, выдавая мне «диплом», поставил условие, чтобы я с первой своей добычи на его сберкнижку срочного вклада с дополнительными взносами подкинул деньжат.

— С какой стати мы теперь будем делиться с Лапой? — удивленно возразил Борода, не желая расставаться с оставшейся долей. — Я ему за твою учебу заплатил сполна.

— Лапа сказал, что как отбудет свой срок, то новый ни отбывать, ни тянуть не собирается — завяжет с прошлым. Не хочет умирать в зоне, а поэтому просил меня оказать ему на первое время помощь. Я обещал ему.

— Хитер бродяга! Научился сосать молоко сразу из двух титек, — восхищенно произнес Борода, позавидовав предусмотрительности Лапы.

— Сколько думаешь ему отвалить? — настороженно поинтересовался он.

— Думаю, кусков пять, — решительно заявил Сарафан.

— Жалко расставаться с деньгами, но не уважить Лапу, конечно, грешно нам при такой добыче. Меньше не пошлешь, обидится, — согласился с Сарафаном Борода.

Глава 14

Белозерский тяжело переживал утрату своего капитала. Потрясение было до такой степени сильным, что его едва не хватил удар.

Он несколько дней болел, ни с кем не желая говорить. Из объяснений тети он понял, что она стала жертвой электрика, в соучастии с которым ее он заподозрить никак не мог.

Обнаружив кражу, он от горя хотел повеситься. Все рушилось, все жертвы оказались напрасными, ему хотелось все крушить и ломать. Он, наверное, дал бы волю своей ярости, но боли в сердце сдержали его. А поразмыслив, удивился, что такие глупые мысли могли прийти ему в голову.

«Я шестнадцать лет всего себя отдавал работе, в совершенстве изучил производство. Мой учет охватил движение каждого килограмма мясопродуктов в холодильнике. Я не похищал у государства ни килограмма. Я брал то, что смог сэкономить в результате своих знаний, и вот какой-то шулер одним махом раздел меня до нитки.

Сколько моего труда, нервов, здоровья было вложено в похищенное, и все оказалось зря. Для чего дальше жить и как?..

На электрика в милицию не заявишь, своими силами я его не найду, а поэтому плакали мои денежки. Не сомневаюсь в одном: электрик не случайно вышел на меня, его кто-то направил, но кто? Кто мог подложить мне такую свинью?» — в отчаянии думал Анатолий Борисович.

Перебрав всех своих знакомых, он пришел к выводу, что, кроме Фахрата, так с ним поступить больше никто не мог.

«Он мне угрожал в ресторане прямо в глаза и теперь таким подлым способом привел свою угрозу в исполнение. А я-то думал, что только со стороны органов мне исходит угроза… Как же мне «отблагодарить» Фахрата? Закладывать его не в моих интересах… Поджечь его машину? Это будет лишь комариным укусом. Я не знаю уголовников, а то нанял бы убийцу, а самому пачкать руки о такую дрянь для меня слишком низко…»

Однако Белозерский воздержался от убийства Фахрата совсем по другой причине. Имея дом, машину и дачу, купленную на имя дочери, и еще кое-какие сбережения, он не хотел всего этого лишиться из-за какой-то гнилой продажной твари. «Однако ему надо устроить хорошую встряску», — мстительно подумал он.

Приятно проведя время в ресторане «Домик лесника» со своей новой знакомой, белокурой развязной девицей, Фахрат, подогретый спиртным, включил в машине магнитофон и под звуки старого танго отъехал со стояночной площадки, отвлекаемый пьяным шепотом подруги.

Блаженно улыбаясь, он думал о том, где найти пристань для любовных утех.

Двигаясь по трассе, он случайно обратил внимание на проблески пламени из-под капота его автомобиля.

— Что за черт? — испуганно вскрикнул он, выходя поспешно из автомобиля. Открыть капот он не смог: повидимому, испортился замок.

Неожиданно огонь факелом выплеснулся из-под капота, распространяясь на весь автомобиль. Новая знакомая, истерически закричав, вылезла из автомобиля и отбежала на обочину. Ее примеру последовал Фахрат и сделал это вовремя, потому что в следующую секунду весь автомобиль превратился в факел.

Проходящий по трассе транспорт стал останавливаться на обочине, а водители с подручными средствами бежали к месту пожара. Один из них криком остановил бегущих:

— Стойте, не подходите к машине: она сейчас взорвется!

После взрыва бензобака в машине стали рваться патроны. В течение нескольких минут автомобиль сгорел.

«Зачем я с собой возил пистолет?» — запоздало пожалел Фахрат, поняв, что взрывы в горящем автомобиле принесут ему дополнительные неприятности.

Вспомнив о своей подруге, которая испуганно прижималась к нему, он сказал ей:

— Попутной машиной добирайся до города, ко мне не липни. Мы с тобой сегодня не были вместе, — и резко оттолкнул ее от себя.

Просветление нашло на него слишком поздно, так как приехавшим на место происшествия работникам милиции свидетели показали на них как на пострадавших.

Дождавшись, когда следователь увез Табаева Фахрата с женщиной с места происшествия, туда на своей машине подъехал Белозерский. Он полюбовался результатом своей диверсии и разочарованно подумал:

«Хороший был костер, но не сравним с моим «пожаром».

Глава 15

Весной каждого года снег, накопившийся на полях, возвышенностях, балках, подогретый ласковыми лучами солнца, таял и, превращаясь в воду, веселыми ручейками и бурными потоками стремился к реке, которая выходила из берегов, затапливая не только луга и поля, но и часть набережной города.

Когда на реке с огромной силой трескался и трогался лед, то многие жители города приходили на набережную любоваться впечатляющим зрелищем.

Огромные ледяные поля, сдавливая небольшие льдины, крушили их или переворачивали. Иногда малым льдинам удавалось взгромоздиться на своего обидчика, и тогда они в качестве пассажира продолжали свой путь в бесконечность.

Подмытые водой берега отдавали реке деревья, кустарники, которые, сиротливо махая голыми ветками, как бы прощаясь с людьми, дрейфовали далее. Там, где река делала поворот, оторванной от земли растительности иногда удавалось пристать к берегу, создавая пробки и заторы, но река, поднакопив силы, вновь отрывала их от берега и уносила в неведомую чужбину.

Иногда на льдинах в качестве пассажиров можно было видеть кошек, собак и даже зайцев. Когда льдины с такими пассажирами подходили к берегу, то кошки и собаки часто пользовались моментом и сбегали на берег под одобрительные голоса людей, а зайцы отбегали от берега на противоположный конец льдины и там залегали под каким-нибудь укрытием, обрекая себя на гибель.

Старший следователь прокуратуры юрист 1-го класса Серебряков Герман Николаевич со своей женой Надеждой Александровной и дочерью Наташей находился на набережной среди зрителей, разделяя с ними радость общения с природой.

К нему подошел Табаев. Поздоровавшись и извинившись перед Надеждой Александровной, он попросил Серебрякова отойти с ним в сторону для конфиденциального разговора. Предполагая, о чем пойдет речь, Серебряков с раздражением в голосе спросил:

— Что за срочность такая?

— По факту того, что сгорела моя машина, вы возбудили дело или нет?

— Здесь не место для официальной беседы. Завтра приходите ко мне на работу и там получите ответы на свои вопросы, — не желая продолжения разговора, ответил Серебряков.

— А может быть, продолжим беседу в более благоприятном месте? — намекнул Табаев, выжидательно посмотрев на Серебрякова.

— У нас с вами может быть разговор только официальный и только в учреждении, — отрубил Серебряков, отходя к жене и дочери.

Потеряв сразу напускную живость, Табаев простился и отошел к своим знакомым, с которыми стоял ранее.

У Серебрякова пропало желание дальше любоваться природой, и он предложил жене уйти домой.

На другое утро в 9 часов Табаев первым зашел на прием к Серебрякову, который, разрешая ему войти в кабинет, спросил:

— Пришли получить ответ на вчерашний вопрос?

— Да! — спокойно ответил Табаев.

— Как вам известно, я расследую уголовное дело по факту недостачи мясопродуктов по вашему подотчету.

— Никакой недостачи у меня нет. Я не вор, — встав в позу, возразил Табаев. — Просто ревизию проводили дураки, — злобно процедил он.

— Об умственных способностях ревизоров не вам судить, а похищали вы мясопродукты или нет, расследование покажет.

Серебряков со своими подследственными старался держать себя сдержанно, чтобы время уходило на работу по делу, а не на выяснения отношений между сторонами.

— Следственным отделением милиции возбуждено уголовное дело по факту обнаружения в вашем сгоревшем автомобиле пистолета. Вы присутствовали при его осмотре.

— Пистолет неисправный. Им можно было только пугать, а не стрелять, — предложил свою версию Табаев.

— Не исключено то, что вы говорите, но окончательные выводы будем делать после экспертизы.

В прошедшую пятницу Серебряков встречался с руководителем ревизорской группы Дегтяревым, занимающимся ревизией по подотчету Табаева. Из беседы он узнал, что ревизия закончена.

Ею выявлена недостача в 103 тыс. рублей 47 коп.

Дальнейшее нахождение Табаева на свободе будет отрицательно влиять на следствие по делу, так как он может уничтожить доказательства, влиять на свидетелей и так далее.

После допроса Серебряков вызвал конвой и в качестве подозреваемого отправил Табаева в ИВС.

— О своем решении вы еще пожалеете! — выходя из кабинета с конвоирующими его работниками милиции, многозначительно сказал Табаев.

«Боже мой, как вы мне надоели со своими намеками, угрозами, шантажом, подкупом», — досадливо поморщившись, подумал Серебряков.

Глава 16

Из-за сложности расследуемого дела по хищению Табаевым мясопродуктов Серебряков имел пока что доказательства хищения им 12381 руб. 47 коп. Другие факты хищений Серебрякову предстояло доказать в процессе следствия.

До начала следственного действия в ИВС был приглашен защитник Табаева Чистяков Петр Семенович, пользующийся у преступников популярностью, да и коллеги уважали его за эрудицию.

Чистяков имел право и должен был присутствовать при предъявлении обвинения и допросе Табаева.

Отконвоированный в следственную комнату Табаев зашел, поздоровался с присутствующими и нехотя опустился на табуретку. Он попытался подвинуть ее поближе к столу, но не смог, так как она была намертво прибита к полу.

Отказавшись от своего намерения, Табаев посмотрел на Серебрякова и спросил:

— Зачем я вам понадобился?

Серебряков, отдав Табаеву два экземпляра постановления о привлечении его в качестве обвиняемого, сообщил:

— Я вас сейчас ознакомлю с правами обвиняемого и постановлением о привлечении вас в качестве обвиняемого, после чего допрошу вас по существу обвинения. Читайте!

Табаев внимательно стал читать постановление. Его защитник Чистяков, взяв один экземпляр, стал писать с него копию.

— Вам все понятно, что там написано?

— Понятно! — раздраженно ответил Табаев.

— Вам переводчик нужен, чтобы вы могли излагать свои показания на родном языке?

— Я русский язык не хуже вас знаю, — пробурчал Табаев ему в ответ.

— Это он вам говорит, чтобы выполнить все необходимые формальности перед началом допроса, — пояснил Чистяков спокойно.

Себя виновным в предъявленном обвинении Табаев не признал и по существу обвинения давать показания отказался.

Чистяков не стал отговаривать Табаева от такого поведения, а поэтому допрос был закончен в течение нескольких минут.

Чистяков, обращаясь н Серебрякову, сказал:

— Герман Николаевич, позвольте мне откланяться. Меня для аналогичного следственного действия ждет следователь Стукало.

Оставшись наедине со следователем, Табаев оживился, поднявшись со стула, открыл дверь в коридор ИВС и, убедившись, что там никого нет, сказал:

— Герман Николаевич, я знаю вас как сильного специалиста, знаю, что если вы захотите, то сможете прекратить мое дело. Все в ваших руках…

Увидев на лице Серебрякова недоумение, он поспешно закончил:

— Конечно, не бесплатно, а за вознаграждение.

Серебряков мог резко оборвать Табаева, но решил глубже постигнуть планы Табаева, а поэтому спросил:

— Почему вы именно сейчас предложили мне взятку, а не тогда, когда находились на свободе?

Табаев, обрадованный тем, что Серебряков не отказывается от взятки и вступил о ней с ним в прямой разговор, довольно улыбнувшись, ответил:

— Если бы вы знали, сколько раз меня трепал ОБХСС по разным причинам, и если бы я всегда давал взятки, то давно остался бы без штанов. Сейчас я вижу ее неизбежность и согласен купить свою свободу.

«Значит, я действительно поймал матерого расхитителя, — подумал удовлетворенно Серебряков, — и только от меня зависит конечный результат».

Вслух же он сказал совсем другое:

— В какую сумму вы оцениваете мой труд?

— Мой некоторый капитал вам известен, вы наложили арест на мое имущество. Третью часть стоимости описанного я могу отдать вам. Устраивает? — спросил Табаев, выжидательно посмотрев на Серебрякова.

У Серебрякова появилась идея еще глубже прощупать возможности Табаева и он, усмехнувшись, спросил:

— Как я понял, вы продаете дом и деньги отдаете мне, чтобы весь город знал о них с соответствующими для меня последствиями, — заметил Серебряков.

— Пускай этот вопрос вас не волнует. Деньги у меня еще есть, и свою долю вы можете получить в течение нескольких часов после того, как согласитесь, — убежденно сказал Табаев.

— У вас такая надежная связь с внешним миром? — улыбнувшись, спросил Серебряков.

— Деньги все могут.

— Сразу я на такое предложение согласиться не могу, мне надо подумать… Как мне потом оправдаться за ваш арест перед прокурором?

— Вы мне говорили, что на днях вам перешлют мое дело из милиции. От 218/1, ч. I мне никуда не деться. Я согласен на осуждение по этой статье, больше года не дадут, — довольно потерев руки, сказал Табаев.

Серебряков вызвал дежурного, который увел Табаева.

Придя в прокуратуру, Серебряков по телефону позвонил прокурору города Шувалову Ивану Владиславовичу, попросил его принять по срочному делу.

Ознакомившись с рапортом Серебрякова о предложенной ему взятке, Шувалов задумчиво потер средним пальцем правой руки переносицу и сказал:

— Стоило ли тебе с ним распространяться на такую опасную тему?

— Табаев сам начал этот разговор.

— Так ты говоришь, что Табаев обещал тебе третью часть описанного имущества? — задумчиво спросил прокурор.

— Мы наложили арест на его имущество. Сумма 120 000 рублей! — подсказал Серебряков.

— Значит, тебе причитается 40 тысяч, — подсчитал Шувалов. — Вот видишь, сколько у него оказалось ценностей, укрытых от ареста, что является твоим браком в работе.

— Возможно, он свои ценности прячет не у себя дома, — предположил Серебряков.

— Возможно! — подумав, согласился прокурор. — Однако они у него, как нетрудовые, должны быть изъяты.

— Иван Владиславович, к сожалению, могу сообщить вам еще одну неприятную новость.

— Давай вали до кучи. Пойдет, — махнув рукой, с недовольством согласился прокурор.

— Кто-то из милиционеров, дежурных по ИВС, информирует Табаева о происходящем на воле.

— Каковы у нас доказательства на этот счет? — слегка ударив по столу кулаком, спросил прокурор.

— Сегодня утром я наложил арест на его имущество, а в обед он уже знал не только, что наложен арест, но и какова его общая стоимость, выделив из него мне третью часть.

— Убедил! Таким информаторам не место в милиции. Я скажу Василию Тимофеевичу, чтобы он у себя в отделе навел порядок, — нахмурился прокурор. — А по поводу твоего рапорта могу сказать следующее: провоцировать Табаева, а также его родственников на дачу взятки мы не будем, но 40 тысяч рублей, укрытых Табаевым, надо найти и изъять. Как мы сможем практически осуществить это, сейчас сказать не могу, надо посоветоваться в областной прокуратуре. Я буду советоваться, — постучал он пальцами правой руки себе по груди, — а ты иди работай.

Серебрякову некоторые граждане, чаще всего родители подследственных, предлагали взятки по нескольку сот рублей. Категорически отвергая их, он убедительно разъяснял взяткодателям противозаконность совершаемого ими и опасные последствия. Табаев же был преуспевающим подпольным дельцом, уверовавшим в силу денег, на которые он надеялся купить всех и вся. Таких людей стыдить бесполезно, а надо наказывать по всей строгости закона. Только тогда он и ему подобные смогут понять, что не все в жизни покупается и продается.

На другой день утром в кабинет Серебрякова зашла жена Табаева — Александра Ивановна, изысканно одетая средних лет красивая женщина. Арест мужа нисколько не отразился на ее настроении. Благоухая нежным запахом неизвестных Серебрякову дамских духов, она подошла к Серебрякову, который предложил ей присесть напротив себя.

Кокетливо улыбнувшись, Табаева выжидательно посмотрела на следователя.

— Александра Ивановна, я вас, кажется, к себе не приглашал, — заметил Серебряков.

— К сожалению, Герман Николаевич, мне пришлось прийти к вам без приглашения, — нежно пропела она.

— Тем более, чем обязан я вашему визиту? — строго официально спросил он.

— Я вас очень прошу, чтобы вы не отказывались от предложения моего мужа и верили его словам.

— Александра Ивановна, стоит ли такой красивой женщине впутываться в такое грязное дело, можно запачкаться.

— Что делать? — погрустнев, ответила она. — Без меня у вас с мужем будет лишь один разговор.

— Александра Ивановна, я не пойму, о чем вы говорите, и прошу вас, без моего приглашения не приходите в прокуратуру.

Табаева понимающе улыбнулась и, простившись, вышла. Глядя ей вслед, Серебряков вынужден был отметить про себя: «Красивая бестия!»

Серебряков решил рассказать прокурору о состоявшейся встрече. Поднявшись на второй этаж, кроме прокурора, в кабинете он увидел начальника ГРОВД Простакова Василия Тимофеевича.

Увидев Серебрякова, Шувалов воскликнул:

— О! На ловца и зверь бежит. — Затем, показав рукой на Простакова, продолжил: — Василий Тимофеевич в курсе нашего дела.

— Не вполне, — возразил Серебряков, — сейчас только от меня ушла жена Табаева. Она сказала, чтобы я от предложения ее мужа не отказывался.

— Новость хорошая, все идет по плану, — удовлетворенно произнес прокурор.

— Куда уж лучше, если из ИВС информация на свободу от Табаева просачивается моментально! — покосившись на Простакова, язвительно заметил Серебряков.

— Ты на Василия Тимофеевича свои молнии не мечи. Вчера к нему с запиской Табаева пришел постовой милиционер с рапортом. Мы с Василием Тимофеевичем посоветовались и решили записку передать по назначению, — успокоил его прокурор.

Воспользовавшись паузой, Простаков добавил:

— Если они затеяли игру с нами, то мы должны довести ее до конца.

— Интересно, почему Табаев решил сразу довериться постовому, не играет ли он с нами в непонятную игру, не пытается ли отвлечь нас от расследования по делу мышиной возней? — высказал возможную версию Серебряков.

— Из четырех постовых в ИВС Табаев знает лишь одного, того, который принес его записку мне. Этот постовой у него на бойне однажды взял мясо себе на шашлыки. Пытался выписать, но Табаев был «сильно занят», мясо выписал, но и ему некогда было взять деньги за него. Тогда наш сотрудник не стал настаивать на своем требовании, а значит, стал как бы должником Табаева, а позже тоже забыл с ним рассчитаться, — сообщил Простаков.

— Герман Николаевич, — обращаясь к Серебрякову, начал прокурор, — твои действия в отношении Табаева ограничены законом, а точнее уголовно-процессуальным кодексом, а поэтому играть в прятки с ним тебе запрещаю. От тебя Табаев должен узнать, что завтра ты у него произведешь обыск.

— Ясно! — поднявшись, ответил Серебряков.

— Можешь идти работать.

Когда прокурор с начальником милиции остались вдвоем, они продолжили прерванную беседу.

— Постовой в какое время заступает на дежурство?

— В обед.

— Надо, чтобы он перед заступлением на дежурство сходил домой к Табаевым и взял у жены записку мужу с последующей передачей Табаеву, чтобы они оба знали, что линия связи между ними налажена бесперебойно.

Посмотрим, какие меры самозащиты Табаев вечером примет. Ты говоришь, что свои записки он пишет на азербайджанском языке?

Простаков утвердительно кивнул головой.

— Тогда переводчика далеко от себя не отпускай.

— Все понятно, все заметано, — пошутил Простаков.

На этом они расстались, договорившись встретиться в 20 часов, после сдачи дежурства постовым, который их обоих интересовал.

Ровно в 20 часов Шувалов зашел в кабинет Простакова, который уже его ждал.

Протянув Шувалову записку, он сказал:

— Можешь прочитать оригинал.

— Опять на родном языке? — разглядывая записку, поинтересовался Шувалов. — Не испытывай моего терпения и давай перевод. «Меня арестовали, завтра будет у меня дома обыск, берегись, отвечаешь головой», — прочитал он вслух.

— Не многословно, но убедительно, — усмехнувшись, заметил Шувалов. — Она отвечает головой за все то, чего не должны мы найти. А мы как раз должны найти то, за что она отвечает головой.

— Я еще утром распорядился за Табаевой установить наблюдение, — заметил Простаков.

— Если так, то пускай постовой еще раз доставит записку по назначению, — согласился Шувалов.

Когда Серебряков утром пришел к Шувалову за получением санкции на обыск, то Шувалов, давая ее, заметил:

— Как мне сообщил Простаков, наблюдавшие за домом Табаева сотрудники милиции обратили внимание на то, что Табаева длительное время находилась в гараже при закрытых дверях. С тобой поедет эксперткриминалист. Он поможет в поиске и закреплении доказательств, если, конечно, они появятся.

— Она из дома никуда не отлучалась вчера? — спросил Серебряков.

— К счастью, оказалась хорошей домоседкой, — успокоил его прокурор.

Ознакомив Табаеву с постановлением на обыск и выполнив все формальности, связанные с его проведением, Серебряков предложил Табаевой выдать ему укрытые от описи ценности.

Вся покраснев от злобы, отчего ее лицо потеряло привлекательность, Табаева истерически выкрикнула довольно складную тираду:

— Как вам не стыдно! Посадили ни за что мужа, сто раз делали обыск и опять приперлись. Раздели до нитки, и вам еще этого мало! Ничего у меня нет. Вам не обыск нужен, а еще раз хотите увидеть наше унижение, топчете нашу честь. Еще говорим, что строим правовое общество!..

Она могла и дальше продолжать обличительные речи, но Серебряков, перебив ее, попросил:

— Александра Ивановна, успокойтесь и давайте договоримся, что не будем хамить друг другу. Вы же культурная женщина.

Опустившись на стул, она в бессильной ярости заплакала.

Один из понятых, пожалев ее, сходил на кухню и принес стакан воды, пить которую она отказалась.

Обыск в доме, несмотря на тщательное его проведение, положительного результата не дал.

Когда участники обыска пришли в гараж, то Табаева, пытаясь вызвать сострадание у понятых, с болью в голосе сообщила:

— Была машина, да недавно сгорела, больше в гараже ничего нет.

По мере обыска в гараже настроение у Серебрякова портилось, тогда как настроение Табаевой поднималось.

— Теперь вы видите, что я от вас ничего не скрываю? — с вновь пробудившейся энергией заявила она.

— На ваш вопрос я пока ничего не могу ответить, так как обыск еще не закончился.

Если бы у него не было информации о гараже, то, по-видимому, обыск он давно бы прекратил. Эксперткриминалист залез на крышу гаража, которая была сделана из трех бетонных перекрытий, и сбросил оттуда ломик, примерно с один метр длиной и двадцать миллиметров толщиной.

Серебряков стал внимательно разглядывать его. Один конец ломика имел форму клина и был тусклый от ржавчины, другой его конец имел форму незаконченного конуса, на котором на расстоянии одного сантиметра от конца имелись свежие риски по металлу. Случайно посмотрев на Табаеву, Серебряков обратил внимание на застывшую в напряжении ее фигуру.

— Этот лом ваш? — спросил он, обращаясь к Табаевой.

— Впервые вижу, — ответила она с безразличием в голосе.

— Если так, то, безусловно, вы им никогда не пользовались, — сделал заключение Серебряков.

— Угадали! — согласилась с ним Табаева.

— Простучать и прощупать все повторно, — дал он указание оперативным работникам, а сам встал так, чтобы видеть, куда она смотрит. Вскоре он обратил внимание на то, как воровато несколько раз Табаева посмотрела на одну из поперечных балок гаража, которой служила двухсотмиллиметровая труба.

Серебряков, взяв лом, сам простучал поперечные балки. Балка, на которую смотрела Табаева, после удара издала более звонкий звук, чем все другие. Заинтересовавшись ею, он взял лестницу, обнаруженную здесь же, в гараже, и стал обследовать балку. Около верстака, под крышей, он обнаружил в балке дырку диаметром примерно десять миллиметров.

Конусный конец лома частично вошел в отверстие. Серебряков попытался повернуть балку по оси, и та легко повернулась. В ней оказался тайник, закрытый металлической крышкой.

— Это мое, не дам! — бросилась Табаева на Серебрякова, и, если бы на ее пути не оказался оперативник, как и все присутствующие, наблюдавший за происходящим, то она сбила бы Серебрякова с лестницы. Он в это время доставал из тайника две сберкнижки на предъявителя.

В каждой из них был вклад по 25 тысяч рублей.

Увидев сберегательные книжки в руках Серебрякова, Табаева потеряла сознание. Когда же она очнулась, то больше в разговор ни с кем не вступала и пассивно вела себя до конца обыска, который нового больше ничего не дал.

Подписав протокол обыска, Табаева, обращаясь к Серебрякову, злобно выдавила из себя:

— Ты зверь, а не человек.

Серебрякову стало неудобно перед понятыми, которые не вполне уяснили, кому принадлежат изымаемые сберегательные книжки, а поэтому он решил присутствующим дать некоторое пояснение:

— Александра Ивановна, как мне известно, вы за свою не такую короткую жизнь еще не имеете и одного года трудового стажа. У вас двое детей школьного возраста, которых надо обувать и одевать. У мужа зарплата в 145 рублей. Возникает вопрос, откуда у вас такие накопления? Стоящий сейчас перед вами зверь изымает сберкнижки не себе, а в пользу государства, у которого эти деньги похищены.

Прибыв в прокуратуру, Серебряков доложил прокурору результаты обыска.

— У Табаева два дома, оформленных на себя и жену, машина, много ценного имущества и вот, пожалуйста, еще две сберкнижки на 50 тысяч. Получается, что фактический капитал у него превышает недостачу почти в два раза. Обычно получается наоборот, есть недостача, но нет имущества, подлежащего конфискации. Не исключено, что у Табаева, кроме бойни, есть еще другой источник обогащения, — убежденно решил Шувалов. — Ну как, трудно обыск дался? — переходя от одной мысли к другой, вдруг задал он вопрос Серебрякову.

— Я не новичок в проведении таких следственных действий, но нагрузка на нервную систему огромная, — ответил Серебряков устало.

— Иди домой, отдыхай, сегодня у тебя работа не получится.

Серебряков не стал возражать и, попрощавшись, вышел из кабинета прокурора с намерением уйти с работы.

По пути домой он раздумывал о том, что его труд, необходимый и полезный обществу, требующий колоссальных затрат времени, ума и здоровья, на поверку оказывается самым неблагодарным у нас в стране.

В капиталистических странах следователь защищен законом от оскорбления, клеветы и оговора.

Подследственный, оговоривший следователя в даче ему взятки, если он не доказал этого, привлекается к уголовной ответственности, и мера наказания ему предусмотрена не меньше, чем следователю за получение взятки.

В нашем законодательстве подследственный, подсудимый имеет право защищаться всеми имеющимися у него дозволенными и недозволенными средствами, не неся за это никакого дополнительного наказания, так как законом не предусмотрена ответственность за дачу ложных показаний.

В отношении следователя вольное обращение допускают и другие участники правоотношений.

Следователю постоянно приходится себя сдерживать, ограничивать, ущемлять, как будто он лицо второго сорта перед подследственным. Он боится, чтобы не вызвать со стороны последнего жалоб, оскорблений, оговоров, так как придется одной рукой писать объяснения по всей этой грязи, а другой проводить следственные действия, что не всегда удается, а если и удается, то немногим.

Глава 17

В течение нескольких дней Серебряков досконально знакомился с материалами ревизии, с бухгалтерскими и другими документами, связанными с работой Табаева.

Он установил интересную закономерность: крупный рогатый скот и свиней Табаев сдавал на мясокомбинат не в своем районе, что по логике должен был делать, а в соседнем.

Выехав на мясокомбинат соседнего района и подняв там приемо-сдаточные документы по партиям, что сдавал Табаев, Серебряков с удивлением установил, что одна и та же партия животных, принятых Табаевым на бойню от поставщиков, при сдаче в этот день на мясокомбинат, при том же поголовье, имела живой вес на 5–8 тонн больше первоначального. Выход мяса иногда был равен на мясокомбинате тому весу животных в живом виде, который у них был на бойне заготконторы.

Уличенный представленными документами, Табаев был вынужден признаться в хищениях, совершаемых вместе с Белозерским.

Остановившись на личности Белозерского, он уважительно сказал:

— Александр Борисович — голова. Другого такого специалиста на мясокомбинате нет. У него на холодильнике внедрено столько разных новшеств, что потери от заморозки мяса сведены до минимума, да и самой заморозкой можно регулировать потери, а поэтому на холодильнике имеется постоянно большая экономия мяса.

Однако мясо с холодильника не вывезешь, кругом охрана, а поэтому я, привозя к нему на убой свои партии животных, умышленно завышал их вес до допустимого предела, чтобы дать возможность Белозерскому с большего веса вывести больший выход мяса. Тем самым я создавал у себя по подотчету излишек мяса.

— Которое не надо с мясокомбината похищать, — догадливо предположил Серебряков. — На сумму образовавшегося у вас излишка на мясокомбинате по подотчету Белозерского ликвидировался излишек мяса, — закончил он убедительно. — Кроме этого, вы, принимая сами от населения животных, имели возможность выписывать фиктивные накладные на их прием через подставных лиц, получали деньги за мясо в своей конторе или ваши знакомые приносили деньги вам, или подобные операции вы осуществляли через знакомых заготовителей. Короче, способ превращения «мяса» в деньги очень прост, — уверенно закончил Серебряков.

— Мне осталось только сказать вам фамилии фиктивных сдатчиков. Не так ли? — усмехнувшись, спросил Табаев.

— Ваших «сдатчиков» мы сможем найти и без вашей помощи, хотя от нее я не отказывался.

— Я скажу вам их фамилии, но мне интересно услышать, как думаете их найти без моей помощи?

— Фамилии и адреса сдатчиков известны по приемо-сдаточным документам. Мне придется допрашивать всех сдатчиков продукции на сумму более тысячи рублей. Фиктивную накладную на одного поросенка вы не станете выписывать.

— Вам не следователем надо работать, а торгашом, — горько усмехнувшись, заметил Табаев.

После этого Табаев еще долго давал показания Серебрякову по интересующим его вопросам, связанным с мясокомбинатом и его взаимоотношениями с преступной группой расхитителей.

В заключение Табаев сказал:

— Вот, кажется, все, что связано с моей подпольной деятельностью.

Серебряков дал прочитать Табаеву и его защитнику протокол допроса и после подписания ими его сказал:

— Вы, Фахрат Паша оглы, рассказали мне только то, что не могли опровергнуть и скрыть, но я считаю, что у вас были и другие источники обогащения.

— Мне больше нечего вам дополнить, — заверил Табаев.

Из следственной комнаты Серебряков позвонил прокурору и попросил его не уходить, так как он ему нужен для важного разговора.

Прочитав протокол допроса Табаева, Шувалов спросил:

— Какие будут у тебя предложения на этот счет?

— Надо немедленно задерживать Белозерского, опечатывать холодильник, назначать бухгалтерскую ревизию по его подотчету.

— Ты знаешь, какую кашу мы с тобой завариваем? Парализуем работу целого предприятия на неделю.

— На неделю надеяться не приходится, — возразил Серебряков. — А чтобы быстрее холодильник заработал, надо организовать пересдачу материальных ценностей Белозерским другому материально-ответственному лицу.

— Будем его арестовывать, а потом под конвоем возить на пересдачу или дадим ему возможность пересдать холодильник, а потом арестуем? — спросил Шувалов Серебрякова.

— Видите ли, Иван Владиславович, Белозерский член партии, депутат сельского Совета. Его задерживать и арестовывать нельзя. Пока он будет пересдавать холодильник другому лицу, мы подготовимся к его аресту, решим вопрос о его партийности и депутатской неприкосновенности.

— Имей в виду, — подумав, сказал Шувалов. — С Белозерским нельзя допустить осечки, иначе не только с тебя, но и с меня верхи снимут шкуру.

— Я этого не боюсь, осечки не должно быть, но я боюсь тех высоких покровителей, которые у Белозерского могут быть и которые начнут нам вставлять палки в колеса.

— Ох уж эти покровители, сколько они нашего брата съели и сколько еще съедят, — согласился Шувалов. — Дай Бог, чтобы их у него не оказалось.

Проработав двадцать три года в прокуратуре, Шувалов был очевидцем стольких злоупотреблений и преступлений должностных лиц, что потерял им счет. Да и как не потеряешь, если у них больше прав, чем у него.

И тем не менее все средства массовой информации прямо ополчились на правоохранительные органы. При таком положении милиция, прокуратура и суд стали подстраховывать себя от возможных конфликтных ситуаций по уголовным и гражданским делам, что привело к увеличению количества лиц, уходящих от заслуженного наказания с помощью несовершенного закона, об изменении которого годами идет разговор, но практически все остается по-прежнему.

«Эх, тяжела ты, шапка Мономаха!» — вздохнул Шувалов, вслух же он сказал Серебрякову:

— Попрошу Василия Тимофеевича, чтобы он выделил в помощь тебе одного работника ОБХСС, одновременно попрошу областную прокуратуру, чтобы прислали следователя в помощь тебе. Не возражаешь?

— Бесполезно просить областное начальство. Пускай Василий Тимофеевич даст мне пару оперов. Я им буду давать задания по конкретным эпизодам, и они будут работать.

— Попытка не пытка, — расставаясь заметил Шувалов.

Серебряков отказался от предложения Шувалова довезти его до дома, а решил пройтись пешком.

Вспомнив по дороге домой свой разговор с Шуваловым, он с надеждой подумал: «Забыл попросить Ивана Владиславовича освободить меня от выездов на осмотр мест происшествия. Как они мне надоели! Выезжаешь то к утонувшему, то к застрелившемуся, то к захлебнувшемуся рвотной массой, то к замерзшему, то к отравившемуся. Каждый осмотр требует тщательной проверки и правильного решения. Чаще всего погибшие сами виноваты в своей смерти, но есть случаи, когда преступники, совершившие убийство, инсценируют самоубийство. Во время осмотров происшествия с трупами постоянно приходится быть готовым к различным неожиданностям, много времени отнимают формальные проверки. Завтра попрошу Ивана Владиславовича освободить меня от них на время».

Глава 18

Скупые лучи зимнего солнца, несмело проникнув в кабинет Шувалова через шторы, рваными заплатками лежали на полу.

Несмотря на солнечную погоду, настроение у Ивана Владиславовича было не плохое, а скверное.

Прокуратурой области ему было поручено провести проверку заявления Арбузовой, которая своими жалобами и заявлениями завалила разные инстанции правоохранительных органов, представители которых уже перестали приезжать для осуществления проверок.

По указанным в заявлении «фактам» прокурором была проведена соответствующая проверка. Теперь ему осталось только взять объяснение от Серебрякова, который был главным действующим лицом материалов проверки.

Шувалову не хотелось травмировать Серебрякова, но долг обязывал его выполнить данную неприятную миссию.

Серебрякова он считал не только знающим специалистом, но и кристально честным человеком.

Увидев зашедшего в кабинет по его вызову Германа Николаевича, прокурор дал ему прочитать заявление Арбузовой.

— Опять моя «знакомая» жалуется на меня, — прочитав фамилию заявителя, заметил Серебряков. Плотно усевшись в кресло, он стал читать содержание заявления: «В прокуратуре района работает старшим следователем Серебряков Герман Николаевич. Он не имеет морального права решать судьбы людей, если воспитавший его отец судимый человек. Если у Серебрякова такой отец, то и он далеко от него не ушел.

Весной была изнасилована гражданка Фатьянова, так Серебряков, несмотря на заявление потерпевшей об ее изнасиловании, не удосужился даже возбудить уголовное дело, фактически защитив преступника.

Когда я была на приеме у прокурора Шаповалова, то сидящая женщина, тоже ждавшая очереди на прием к прокурору, мне сказала, что дала 2000 рублей Серебрякову взятки, и он освободил ее сына от уголовной ответственности.

Как можно держать таких людей, как Серебряков, на работе в прокуратуре, когда они сами погрязли в темных делах? Серебряков вел следствие моему сыну, Арбузову Валентину Семеновичу, которого осудили из-за подтасовок следователя на пятнадцать лет лишения свободы.

Мне сын говорил, что при допросе Серебряков его бил и заставил признаться в изнасиловании малолетней, которую он не трогал.

Прошу вас проверить мое заявление и вынести протест на решение областного суда по делу моего сына, поручив расследование другому следователю».

Прочитав заявление Арбузовой, Серебряков, откинувшись всем корпусом на спинку кресла, взволнованно произнес:

— Как эти «правдоборцы» насобачились в стряпании кляуз и анонимок, творя свои темные дела! Мне опять надо писать объяснение по данному заявлению?

— Притом объяснение должно быть написано на имя прокурора области, — пояснил Шувалов.

— Работаешь в прокуратуре на одном энтузиазме, как говорится, но когда заставляют писать объяснения по таким заявлениям, то начинаешь сомневаться, а нужен ли товарищам, сидящим в высоких креслах, мой энтузиазм?

— Ты такой чепухи не говори, — обиженно заметил прокурор. — Я от тебя такого высказывания не ожидал.

Положив перед Серебряковым несколько чистых листов бумаги, Шувалов вышел из кабинета.

Когда минут через сорок Шувалов зашел к себе в кабинет, то там Серебрякова не было, а на столе лежало два листа написанного им объяснения.

Шувалов наклонился и стал его читать: «Мой отец, Серебряков Николай Юрьевич, инвалид войны 3-й группы, орденоносец, умер семь лет тому назад. Мать, Серебрякова Степанида Ивановна, умерла в Ленинграде от голода в блокадный год.

Меня воспитал отец, который после войны нашел меня в детском доме города Пугачева, куда я был эвакуирован с группой других детей из Ленинграда перед блокадой.

Действительно, мой отец был судим за хулиганство на четыре года, судить его я не имею права, так как с материалами дела не был знаком и на судебном заседании не присутствовал, находясь на срочной службе в рядах Советской Армии.

Отец поставил меня на ноги, дал воспитание, возможно, без его морального воздействия я не стал бы получать того образования, которое получил. Судимость отца давно погашена, а его уже нет в живых, и тревожить его покой со стороны Арбузовой является кощунством.

По поводу отказного материала в отношении Галдобина поясняю следующее: Галдобин два месяца дружил с Фатьяновой, на которой обещал жениться. Путем обмана он добился половой близости с Фатьяновой. В объяснении он показал, что она ему надоела, и он решил с ней расстаться. Возмущенная коварством Галдобина, Фатьянова написала заявление на имя прокурора района, в котором она, подтверждая показания Галдобина, что он вступил с ней в половую связь с помощью обмана, требовала привлечения его к уголовной ответственности по ст.117 УК РСФСР, так как он на ней не женился.

Данный факт прокурору района тов. Шувалову Ивану Владиславовичу известен. Я на законных основаниях отказал в возбуждении уголовного дела по ст. 117 УК РСФСР и по ст. 5 УПК РСФСР. Отказной материал по данному факту в прокуратуре района имеется.

Никакой взятки я не брал, укрывательством преступлений не занимался и не занимаюсь.

В будущем прошу вас оградить меня от написания подобных объяснений, так как они унижают мою честь и достоинство».

Отложив объяснение Серебрякова, Шувалов вновь взял заявление Арбузовой. Посмотрев его, он подумал:

«Как грамотно оно написано! В отношении отца Серебрякова указан действительный факт его жизни, другой эпизод в жалобе рекомендовано проверить. Арбузову нельзя привлечь к уголовной ответственности за клевету.

Что касается женщины, которая Серебрякову дала взятку в две тысячи рублей, то факт этот явно придуман и его невозможно проверить».

Неприятное поручение выполнено, но в душе Шувалова остался тяжелый осадок, как будто ему лично было нанесено оскорбление.

«Если бы таких лиц, как Арбузова, за «правдоборческие» сигналы можно было бы бить рублем по карману, отнеся расходы по проверке материалов на их счет, то многим учреждениям разных ведомств стало бы легче работать. Давно пора ввести такой закон», — с уверенностью подумал Шувалов.

Глава 19

После обеда Серебряков, вернувшись в прокуратуру и открывая дверь своего кабинета, услышал пронзительный телефонный звонок.

— Я слушаю!

— Звонит дежурный по ГРОВД капитан Гринец.

Серебряков и сам по голосу узнал говорившего.

— Что случилось, Николай Иванович? Зачем я тебе понадобился? — предчувствуя неприятную новость, спросил он.

— Арестованный Белозерский просит встречи с вами, хочет дать какие-то показания.

— Я готов! Пришли за мной машину, да не забудь заехать в юрконсультацию и взять защитника Белозерского Козина.

— Ждите, сейчас подъедем.

«Как у нас законы отстают от жизни. Сделали дополнение в УПК, чтобы защитник участвовал в уголовном деле с момента привлечения лица в качестве подозреваемого. Вроде бы закон преследовал гуманную цель, а на практике очередная палка в колесе. Как правило, защитников не хватает, от имеющихся преступники отказываются, требуют их чуть ли не из ООН, получая возможность с самого начала «качать права».

— Интересно, зачем я понадобился твоему подзащитному? — спросил Серебряков адвоката Козина, находясь в ИВС.

— Сейчас приведут его и узнаем, — также неопределенно ответил Козин.

Приведя Белозерского в ИВС, конвоир ушел.

— Мне передали о вашем желании поговорить со мной. Чем могу быть полезен?

— Больше той пользы, что сделали, вы сделать не сможете, — усмехнувшись, пошутил Белозерский.

— Такова моя работа.

— Я к вам претензий не имею. Я попросил вас прийти вот по какому поводу. Я постоянно отказывался от дачи показаний по интересующим вас фактам, на всех допросах все отрицая. Теперь я решил дать правдивые показания.

— Что вас побудило сделать это?

— Дайте мне бумагу, и я на ней подробно изложу.

Серебряков заполнил первую страницу протокола допроса обвиняемого и дал его Белозерскому. Больше часа Белозерский каллиграфическим почерком подробно и профессионально излагал способ совершаемых хищений, мало чего внеся нового к тому, что Серебряков знал, но подтверждение версий следователя обвиняемым было большой победой. Прочитав показания, Серебряков вновь поинтересовался:

— Я так и не понял, что вас побудило рассказать мне правду?

— Вы знаете, что все мои неприятности пошли от Табаева. Правильно я говорю или нет?

— Допустим! — согласился с ним Серебряков.

— Не допустим, а на сто процентов, — убежденно заключил Белозерский. — Вы заметили, что при наложении ареста на имущество и при обыске у меня вами была обнаружена только недвижимость, а ни денег, ни драгоценностей не обнаружено. Вы думаете, я их спрятал? Ошибаетесь. По наводке Табаева кто-то проник ко мне на дачу, открыл сейф и из него похитил деньги и ценности. Сколько, я не скажу, скажу, что всего было много.

Если вы найдете похитителей, чего я очень желаю, то от них узнаете сумму похищенного. Месть крохоборам заставила меня все вам рассказать. Я все потерял: имущество описано, ценности похищены, чего дальше ломать комедию и ради кого?

— Преступники сейф взламывали или открыли вашим ключом? — с нескрываемым интересом спросил Серебряков.

— Они ключ от сейфа не нашли, но сейф не взломан. Вы его видели. Они его открывали и закрывали своим ключом.

— Может быть, один ключ от сейфа вы ранее теряли?

— У меня был один ключ от сейфа, и я его никогда не терял, — убежденно заявил Белозерский.

— Если так все сложно, то мне придется у вас изъять сейф и его дверку с замком направить на криминалистическую экспертизу, чтобы получить заключение о способе вскрытия вашего сейфа, — сказал Серебряков.

— Мне теперь все равно, что вы будете с ним делать.

«Теперь объем работы по делу увеличится в несколько раз», — с недовольством подумал Серебряков, заранее соглашаясь с такой неизбежностью.

— Вы знаете, почему Табаев выдал меня?

— Скажите — узнаю, — уклончиво ответил Серебряков, заинтересованный в продолжении разговора.

— Не мне вам говорить, какая мера наказания ждет организатора преступления. Вот он меня и подставил в качестве паровоза, но фактически он вовлек меня в преступную деятельность. Да разве только меня он заарканил! Он многих руководителей своего района вовлек в преступную деятельность.

— В чем она выражалась? — уже с меньшим энтузиазмом спросил Серебряков, предвидя надвигающуюся лавину новых следственных действий.

— Многие хозяйства вашего района списывали через Табаева, а точнее, укрывали падеж крупного рогатого скота и свиней.

Излагая свою информацию, Белозерский не пытался скрывать, что, разоблачая Табаева, испытывает удовлетворение.

— Каким образом Табаев умудрялся укрывать падеж в хозяйствах? И зачем ему надо было впутываться в такую химию? — спросил Серебряков.

— Сейчас объясню. Все очень просто. Должностное лицо из хозяйства привозит на бойню Табаева десять свиноматок общим живым весом в 1400 килограммов. Табаев принимает их и оформляет поросятами тем же весом, как говорится, а можно на 100 килограммов сбросить в качестве платы. Все зависит от сдатчика: смышленый он или тупой. Он в этом деле здорово ориентировался. Получается 100 поросят весом по 13–14 килограммов каждый.

— Какая ему выгода в увеличении поголовья свиней? — не поняв еще секрета операции, спросил Серебряков.

— Герман Николаевич, в зависимости от веса животного уменьшается и увеличивается выход мяса. Сколько мяса будет с худого, 13-килограммового поросенка и со свиноматки?

— Теперь ясно! — облегченно произнес Серебряков, закрепив его показания в протоколе допроса.

— Свои показания вы можете подтвердить на очной ставке с Табаевым? — поинтересовался Серебряков.

— А как же! Он меня на очной ставке разложил на лопатки, с какой стати теперь мне его жалеть, — убежденный в правильности своего решения, ответил Белозерский.

Не откладывая данного следственного действия на потом, Серебряков немедленно провел очную ставку.

На очной ставке Белозерский вел себя уверенно и спокойно, тогда как Табаев, слушая Белозерского, постоянно пытался его перебить, требовал замолчать. На просьбы Серебрякова вести себя прилично Табаев не реагировал, а поэтому Серебрякову пришлось пригласить в следственную комнату работника милиции. Только тогда Табаев стал более управляемым.

Выслушав Белозерского, он гортанно завизжал:

— Я никакого падежа никому не списывал, и по химии я с ним получал не пятьдесят процентов, а лишь тридцать.

— Ты не визжи и слюной не разбрасывайся. Я тебе говорил, как надо вести себя на следствии, а теперь поздно пениться, — брезгливо парировал его нападки Белозерский. — Можешь не переживать: наши доходы от химии подсчитают и без нас. Я вижу, наш следователь в математике силен.

— Играешь со мной, — злобно, но не очень громко прошипел Табаев, поняв ошибочность и проигрышность своего буйного поведения.

Обращаясь к Серебрякову, Белозерский сказал:

— Спросите у этого чурбака, есть у него вопросы ко мне или нет, так как другой раз я с ним не пожелаю разговаривать.

Оскорбленный его словами, Табаев вскочил со стула с намерением броситься на Белозерского, но Табаева схватил милиционер и посадил на место.

Белозерский на угрожающие действия Табаева совершенно не среагировал, а когда милиционер посадил Табаева на стул, то, повернувшись к нему своим крупным корпусом, заметил:

— Козявка, чего ты прыгаешь? Если я захочу, то задушу тебя раньше, чем меня успеют оттащить от тебя.

Или ты сомневаешься в моих способностях?

Табаев вспомнил случай, когда они втроем в поле застряли на машине Белозерского. Он с товарищем минут двадцать пытался вытолкнуть машину из канавы, куда она съехала, но их усилий оказалось недостаточно. Они только испачкались в грязи. Тогда Белозерский, посадив Табаева за руль автомобиля, сказал:

— Не хотел пачкаться, но придется. Кто знал, что вы окажетесь такими слабаками. — И один, как трактор, вытолкал машину из канавы на твердый грунт.

Поэтому, услышав угрозу Белозерского, Табаев опасливо отодвинулся от него, несмотря на то что между ними находился работник милиции.

— Мне с ним не о чем говорить, — только и смог ответить затравленный Табаев.

— Я свое сказал! — подытожил Белозерский.

После того, как конвоир увел Табаева, Белозерский, обращаясь к Серебрякову, с безнадежностью в голосе сказал:

— Попыхтев в камере, я пришел к убеждению, что такая жизнь не для меня. Это не жизнь, а мучение, поэтому я покончу жизнь самоубийством.

— Зачем вы мне говорите такие глупости? — спросил Серебряков.

— Я не хочу, чтобы из-за меня, за мою глупость кто-либо отвечал.

— Как вы намерены осуществить самоубийство? — не веря в угрозу, спросил Серебряков.

— Еще не придумал, но я все же ветеринарный врач по специальности и как-нибудь такую проблему смогу решить, — грустно улыбнувшись, заметил Белозерский.

Внимательно смотря на Белозерского, Серебряков вынужден был признать, что перед ним сидит сильный, волевой человек, который, однажды совершив глупость, скатился до своего настоящего положения.

— Ваши мысли глупые, и их нужно выбросить из головы, — попытался Серебряков урезонить Белозерского.

— Вы говорите — «глупые», а я так не считаю. Мне сейчас 53 года. Если меня не расстреляют, а дадут 15 лет, стоит ли мучиться с таким сроком в таких условиях, — он обвел следственную комнату рукой, — дожидаясь свободы, которая дряхлому старику не так и нужна.

Подумав над словами Белозерского, Серебряков сказал:

— Я о вашем намерении вынужден буду рапортом доложить своему руководству.

— Действуйте, как считаете нужным, — отрешенно ответил Белозерский.

По фотографии, имеющейся в уголовном розыске в журнале на лиц, ранее судимых за различные преступления, Белозерская Евдокия Ивановна опознала Петлюру Станислава Генриховича, имевшего кличку «Студент». Возможно, с годами он получил «образование», и у него сейчас другая кличка.

Начальник милиции и начальник уголовного розыска охарактеризовали Петлюру как компанейского мужика, любящего выпить за чужой счет, балагура и бабника.

Когда Серебряков спросил Простакова:

— Случайно Петлюра по сейфам не волокет?

Простаков убежденно ответил:

— Исключено!

— Почему ты так думаешь?

— Он проживает в нашем районе более десятка лет. За такое время медвежатник успел бы проявить себя. А у нас таких преступлений не было до последнего времени. Значит, медвежатник из новых или залетный.

— Убедил! — согласился с ним Серебряков.

Делая опознание Петлюры Белозерским по фотографии, взятой из паспортного стола формы № 1, Серебряков был поражен результатом.

В нем Белозерский опознал мужчину, которого он видел на мясокомбинате незадолго до ограбления. Этот мужчина представился ему водителем рефрижератора.

Петлюре на мясокомбинате нечего было делать. Туда его мог привести только личный интерес.

Доложив прокурору данную информацию, Серебряков спросил:

— Что будем с ним делать? То, что Петлюра наводчик, не вызывает сомнения. Как утверждает Василий Тимофеевич, Петлюра в сейфах не разбирается. Будем ли у него дома делать обыск?

— Обыск у Петлюры делать надо в обязательном порядке, — сказал прокурор. — Но если Петлюра не заговорит, если обыск не даст положительного результата, то своими действиями мы обрубим нить, которая нас через него связывает с его компанией.

— Да, щекотливое положение, — согласился Серебряков. — А делать все равно что-то придется.

— Я попрошу Простакова, чтобы он установил за Петлюрой наблюдение. Когда исчерпаем все имеющиеся способы выхода на верхушку компании, тогда придется делать у него обыск, — решил Шувалов.

— Главное, его сейчас и не арестуешь, — размышляя вслух, заметил Серебряков. — Не сажать же его за то, что он старушке помог в ремонте электропроводки…

— У этих ребят все роли разыграны, как в хорошем спектакле, — заметил прокурор, — хорошо, если артисты знают друг друга в лицо. А вдруг?..

Глава 20

Пролетевшие бурные месяцы принесли много важных событий в семейной жизни Сарафана. У него родился сын, которого по предложению деда назвали Константином.

На имя Альбины он купил средних размеров дом, а себе приобрел автомобиль «ВАЗ-1107».

Семейная жизнь при наличии крупной суммы денег Сарафану нравилась.

Знавшие его ранее люди ни за что не узнали бы в нем прежнего бесшабашного сорвиголову, непостоянного с женщинами, оскорбительно-пренебрежительного в разговоре с фраерами, циничного и наглого.

Он стал примерным семьянином, готовым сыну и жене уделить все свое свободное время.

Будучи предусмотрительным человеком, он с Альбиной поехал в Кишинев, где в две сберегательные кассы на имя жены положил два срочных вклада по 25 тысяч в каждом, а сберегательные книжки оставил на ответственное хранение в нотариальной конторе.

Альбине Сарафан верил, а их влечение друг к другу было взаимным. Возможно, он ее любил, но боялся в этом признаться даже себе.

Видя практичность Альбины, ее умение вести домашнее хозяйство и ладить с ним, он был уверен, что она его не покинет. Сын, деньги связывали их крепкими узами, кроме того, Альбина видела и понимала, с кем живет.

Все лучшее в жизни Сарафана было налажено как нельзя лучше. После женитьбы на Альбине ему постоянно сопутствовала удача.

Если раньше Борода его раздражал, особенно когда они были в ссоре, и даже был неприятен, то теперь Сарафану с ним приятно было беседовать. Подарок, сделанный Альбине отцом в честь рождения внука, еще больше расположил Сарафана к тестю. Правда, колье они были вынуждены запрятать в тайник до лучших времен, но само обладание им располагало к приятным размышлениям, вселяло уверенность в завтрашнем дне.

Он понял, что Борода стал для него не только преданным родственником, единомышленником, но и богатым и умным покровителем.

В пятницу вечером Борода приехал домой к Сарафану с ночевкой. Он загнал свою машину во двор, Сарафан закрыл ворота, и они зашли в дом.

— Как там внучек, не болеет? — был первый вопрос, заданный Бородой.

— Чего ему болеть, всю дорогу в кайфе, — успокоил его Сарафан.

— Меньше на руках держите, избалуете, тогда с рук не слезет, — нравоучительно заметил Борода, разуваясь в коридоре.

Увидев входящих в дом мужчин, Альбина вместо приветствия полушепотом потребовала:

— Тише говорите, барин спит.

Полюбовавшись внуком, который во сне иногда с аппетитом посасывал соску, Борода, довольный увиденным, прошел вместе с хозяевами в зал.

— Ужин собирать? — спросила Альбина отца.

— Немного погодим, — не спеша возразил Борода. — Я сегодня у вас переночую.

— В твое отсутствие там дома тебя не обчистят? — спросила Альбина.

Услышав такой наивный вопрос, Борода, улыбнувшись, ответил ей:

— Не волнуйся, за домом присмотрят, да там и брать-то особенно нечего. Путевые люди дома ценностей не хранят. Так я говорю, зятек? — хлопнув рукой по плечу Сарафана, заметил он.

— Конечно, отец, — согласился с ним Сарафан.

«Он назвал меня отцом», — удовлетворенно подумал Борода.

— Давайте посидим, я хоть немного на вас посмотрю, старею, скучать стал, — хитро стрельнув глазами, пробурчал Борода.

После того, как Альбина стала матерью, ее красота достигла предела. В глазах исчез дерзкий вызов окружающим, она стала добродушна, снисходительна. Ее фигура, не теряя стройности, стала округлее. От нее веяло теплом кормящей матери, пышные волосы, постоянно скованные прической, сейчас были стянуты на затылке голубой лентой и тяжелым жгутом лежали на спине.

«Повезло моему зятю с женой, — добродушно подумал Борода, — но и зятек попался, что надо, да еще с такой редкой квалификацией».

Альбина находилась в декретном отпуске и на первый взгляд имела много свободного времени, но, не имея опыта обращения с ребенком, у нее много времени уходило на уход за ним.

Она то замывала сына, то переодевала, то стирала ползунки, пеленки. Получалось так, что свободного времени у нее почти не было, о чем она не жалела, но все эти заботы были для нее не обременительны, а в радость. Пользуясь моментом, что сын спит, Альбина, оставив мужчин в зале, ушла на кухню готовить ужин.

Оставшись в зале одни, мужчины по привычке расставили на шахматной доске фигуры и приступили к игре.

Сделав несколько ходов, Борода прекратил игру.

— Я приехал к тебе с приятным известием.

— Наверное, еще одну хорошую дойную коровку нашел? — насторожившись, предположил Сарафан.

— Успокойся! Обойдемся пока без коров. Моя новость стоит огромного магарыча, но я его с тебя не буду требовать, а по-родственному поделюсь бесплатно. Наша коровка, которую мы с тобой подоили, в тюрьме отдала коньки, унеся с собой все свои секреты.

— Не может быть! — искренне удивился Сарафан. — Как все случилось?

— Менты раскрутили большую группу расхитителей, среди которых был и уважаемый нами человек. Ему не захотелось менять мягкую постель на нары, и он покончил с собой. Можешь не сомневаться. Я был у него на могиле.

— Действительно, хорошая новость, и ее надо обмыть, — согласился Сарафан, нисколько не сожалея о случившемся. — Интересно, зачем он так жестоко поступил с собой? Ты говорил, что он был здоровым бугаем, мог прожить сто лет.

— Эх, Виктор, Виктор, да все тебе надо разъяснять. Неужели до тебя не дошло? Ты думаешь, он вот так тихо ушел, прикрыв за собой дверь? — Борода снисходительно посмотрел на своего зятя, а потом продолжил: — Уйдя из жизни, он вывел из-под удара свою семью, унеся с собой свои секреты.

— Крепкий мужик! — вынужден был признать Сарафан. — Честно говоря, мне его немного жаль. Он так много сделал нам добра, — снисходительно пошутил Сарафан.

Между тем Альбина приготовила ужин и, зайдя в зал, спросила:

— По пять граммов будете?

— Только ради поддержания компании, — ответил Борода, довольный вниманием дочери.

Когда Альбина проходила мимо Сарафана, то он, легко толкнув ее в бедро рукой, шутливо сказал:

— Батя, она опять решила нас споить.

Любуясь разгоряченной около плиты дочерью, Борода по ее лицу видел, как она была довольна своей жизнью, а на шутку зятя Борода заметил:

— Пущай этот грех будет на ее совести.

Чтобы проверить свои наблюдения, Борода подошел к зятю, положил ему руку на плечо и сказал:

— Я сейчас вернусь.

Зайдя на кухню, он подошел к Альбине и тихо, но требовательно спросил:

— Ну как, доченька, живется?

— Чего спрашиваешь, когда и так все видно, — сконфуженно улыбнувшись, ответила она.

— Так. Так, — задумчиво произнес Борода, возвращаясь в зал. — Там царский стол приготовлен, не пора ли нам шикануть, зятек?

— Столько лет постился, почему бы теперь не наверстать упущенного, — согласился Сарафан, поднимаясь со стула.

Критически осмотрев зал, Борода заметил:

— Обстановка в доме не на высоте.

— Того же мнения и я, — согласился с ним Сарафан. — Но наглость фраера губит. Зачем нам в такое время показуха?

— Наглый фраер хуже бешеной собаки, а таких собак, сам понимаешь, пускают в распыл, — отвлеченно заметил Борода.

Посмотрев в лицо Бороды, Сарафан подумал:

«Интересно, пустил бы он меня в распыл или нет? — Недолго подумав, он решил: — Сейчас нет, а раньше — без сомнения».

Неизвестно, разгадал его мысли Борода или нет, но, пропуская зятя на кухню, изрек:

— Хватит о скучном говорить. Сейчас проверим кулинарные способности хозяйки. — Он азартно потер руки, предвкушая приятный ужин.

Глава 21

Прошло пять месяцев с того момента, как Серебряков приступил к расследованию уголовного дела, связанного с хищением группой расхитителей мясопродуктов с бойни заготконторы и мясокомбината.

За время расследования дело превратилось в многотомное исследование, доказательства по которому опирались на научные выводы и логические выкладки.

По делу было проведено много разных экспертиз: почерковедческих, бухгалтерских, криминалистических, технологических и других, которыми расхитители были полностью изобличены в совершенных ими преступлениях.

Белозерский смог осуществить свое намерение и покончил жизнь самоубийством, введя в вену кончик иглы, которая нашла путь к сердцу. Однако, кроме него, еще восемь должностных и материально ответственных лиц было привлечено к уголовной ответственности по данному делу.

Расследование уголовного дела приближалось к завершению, но Серебряков и помогавшие ему сотрудники ОУР были не удовлетворены своей работой, тогда как работники ОБХСС считали свою работу выполненной и теперь занимались другими делами.

Если по вопросу хищения мясопродуктов Серебрякову было все ясно, в похищении ценностей из сейфа Белозерского было много неясного. Поэтому Серебряков по настоянию прокурора Шувалова был вынужден эпизод с сейфом выделить из уголовного дела в отдельное производство и даже на время приостановить над ним работу, так как необходимо было закончить расследование по факту хищения мясопродуктов до истечения шестимесячного срока.

Ознакомление обвиняемых с материалами уголовного дела, составление обвинительного заключения до такой степени утомили следователя, что этого не заметить со стороны было нельзя, и Шувалов в категорической форме потребовал:

— С завтрашнего дня ты пойдешь в отпуск.

— Я не собирался отдыхать. Вы знаете, я по сейфу в тупике, — возразил Серебряков.

— Таким измочаленным, каким ты сейчас являешься, тебе не сейфом заниматься надо, а глюкозу в вены вводить. Короче, ты идешь в отпуск. Я приказываю тебе. Жена вместе с тобой поедет отдыхать. У нее на работе я договорился с начальством. Вот тебе две путевки в семейный санаторий. Деньги потом отдашь, — наступал на него прокурор.

Искренне обрадованный таким вниманием прокурора к себе, Серебряков согласился пойти в отпуск.

Месяц отпуска на море в летнее время у семьи Серебрякова пролетел как одно мгновение. К своему удивлению, Герман Николаевич редко вспоминал о работе, много времени с женой проводил на пляже, не отказывался и от туристических поездок.

Коллектив прокуратуры тепло встретил на планерке в первый день выхода на работу Серебрякова. Все завидовали его бронзовому загару, а он едва успевал отвечать на шутки и комплименты.

Когда Шувалов и Серебряков остались одни в кабинете, то Шувалов, подав Серебрякову конверт, сказал:

— Прислали материалы криминалистической экспертизы. Эксперты дали заключение, что сейф Белозерского открыт не его родным ключом, а с помощью отмычки…

— Не видел ни одного медвежатника, — произнес Серебряков.

— Вот как раз у тебя есть случай найти его и познакомиться. Не забудь и меня с ним познакомить, — пошутил прокурор, а потом добавил: — Способ, которым пользовался преступник, открывая сейф, близок с почерком медвежатника ООР Жернова-Постникова Остапа Харитоновича. Я на него сделал спецпроверку и узнал, что он семь лет уже просидел в ИТК и еще осталось отсидеть 3 года. ИТК для Жернова-Постникова железное алиби, но не исключено, что в сейфе Белозерского побывал один из его учеников, и тебе предстоит проверить эту версию.

Можно было сделать отдельное поручение, но кто будет его допрашивать? Сможет ли он осветить все вопросы, которые у нас есть и которые могут возникнуть в процессе допроса? Так что иди, готовься к командировке.

Находясь у себя в кабинете и составляя план предстоящего допроса, Серебряков увидел, что в его кабинет входят две женщины. Окинув их профессиональным взглядом, он в одной из них узнал мать своего бывшего подследственного Арбузова, осужденного несколько дней тому назад по ст. 117, ч. 4 УК РСФСР за изнасилование малолетней на 15 лет лишения свободы и на 5 лет высылки.

О результатах рассмотрения уголовного дела в суде ему сообщил Иван Владиславович, которому областной прокуратурой было поручено поддерживать обвинение по этому делу в суде.

Ничего хорошего не ожидая от данной встречи, Серебряков подготовил себя к неприятному разговору.

— Я вас слушаю! — отрываясь от работы, официально обратился он к посетительницам.

— Вы неправильно вели дело моего сына, а поэтому я буду на вас жаловаться, — выпалила Арбузова.

— Мы на вас управу найдем, — вставила реплику другая.

Глядя на плачущую Арбузову, Серебряков искренне жалел ее. Рушились все надежды и планы, которые мать возлагала на сына…

— Вы зря на меня сердитесь. Хорошо ведь знаете, что в случившемся моей вины нет, — заметил Серебряков.

Перестав плакать, Арбузова обиженно заметила:

— Вы могли сыну помочь, но не захотели.

Намек Арбузовой был неприятен, а поэтому он его стал раздражать:

— Помогать вам и ради этого идти на нарушение закона я не намерен. Вы забыли, кого он обидел?

Ссориться с вами у меня нет времени, а поэтому давайте по-хорошему расстанемся.

— Мы с вами поговорим в другом месте! — многозначительно заявила спутница Арбузовой, последней покидая кабинет.

Состоявшийся неприятный разговор выбил Серебрякова из равновесия, и он, чтобы упокоиться, вынужден был оставить работу и пойти немного погулять по городу.

«Что нового даст мне предстоящая командировка?» — думал он, гуляя по городу.

Результаты командировки в ИТК, где содержались особо опасные рецидивисты, для Серебрякова оказались мизерными, — так он считал. Допрос Жернова-Постникова Остапа Харитоновича никакой интересной информации не дал. От такого человека ее ни теоретически, ни практически невозможно было получить, так как он на вопросы отвечал односложно: «Да! Нет!»

От вопросов следователя Жернов-Постников был защищен ИТК, где он находился, и своим жизненным опытом.

В ИТК Серебряков взял официальную справку за три последних года. На основании этой справки видно было, кто из ООР отбывал наказание в интересующий его срок и куда убыл на постоянное место жительства.

Из данной справки было видно, что только Гончаров Виктор Степанович был его земляком и уехал жить по прежнему месту жительства. Когда Серебряков спросил оперативного работника, почему у земляка такая чудная кличка «Сарафан», тот объяснил ему:

— Сарафан пользовался популярностью у женщин, умел с ними заводить знакомства, был бойкий на язык.

Если учесть, что у нас все полосатики, то такая кличка у них не считается позорной.

Доложив Шувалову о результатах своей командировки, Серебряков представил ему справку ИТК.

Внимательно прочитав ее, Шувалов заметил:

— Выходит, зря тебя посылал. Такую информацию мы могли получить и по отдельному поручению.

Изучая справку, он продолжал говорить:

— Личность Сарафана мне знакома. С ним у меня связан неприятный инцидент. Работники милиции его задержали по подозрению в совершении какого-то тяжкого преступления, кажется, в убийстве. Подробности уже немного подзабыл. Кому-то он здорово мешал, его пытались опутать в преступлении, которого он не совершал.

Следователь почти клюнул на приманку злоумышленников, чем кончилось бы дело, трудно сейчас сказать, но вовремя явился настоящий преступник с повинной. Пришлось извиняться следователю перед Сарафаном.

Внимательно слушавший информацию прокурора Серебряков спросил:

— Как теперь поживает наш Сарафан?

— Напуганный нашей милицией, он от нас уехал, а куда — никто не интересовался, — не спеша подытожил прокурор.

Возвращая Серебрякову справку, Шувалов заметил:

— Пока перед нами больше вопросов, чем ответов. Дело сложное, и его нахрапом не раскроешь. Составь план оперативно-следственных действий с мероприятиями месяца на два-три. Если в течение указанного срока не раскроем, то дело это может стать «глухим».

Изучение уголовного дела Кислякова Ивана Николаевича, осужденного по ст. 108, ч.2 УК РСФСР, привело Серебрякова к мысли, что Кисляков ударил Соколову ножом не просто от нечего делать. За преступлением какаято тайна.

«Кисляков не знал Соколову, ударил ее ножом, скрылся с места происшествия, а когда узнал, что она умерла, то явился в милицию с повинной. Почему он не ударил ножом Гончарова, а избрал своим объектом слабую женщину? Точно так же можно поставить вопрос, почему он должен был ударить ножом Гончарова, а не Соколову?

Гончаров в преступлении не виновен, но кто-то заранее украл у него из общежития нож и подбросил на место происшествия, испачкав предварительно его в крови. Кому-то надо было «додавить» Гончарова до определенного момента», — размышлял Серебряков, готовясь к докладу прокурора по этому делу.

Знакомясь с рапортом начальника конвоя по поводу конфликта его с Гончаровым около прокуратуры, Шувалов зачитал вслух: «Безмотивно учинил ссору с конвоем, свистел…»

— Прямо соловей-разбойник, — пошутил прокурор. — А может быть, он подал кому-то сигнал?

— Иван Владиславович, Сарафан не какой-нибудь хулиган типа Кислякова, а знающий себе цену рецидивист.

Если он засвистел, то его свист послужил сигналом для кого-то к определенному действию друзей на свободе.

Результаты этих действий вам известны.

Слушая Серебрякова, прокурор не спеша ходил по кабинету.

Когда Серебряков высказал свое мнение, то Шувалов, поправляя галстук на шее, заметил:

— Логика в твоих рассуждениях есть, но почему следователь по делу Кислякова не увидел ее?

— Потому что Кисляков был запуган и не пожелал разубеждать своего следователя в его заблуждении относительно мотивов преступления. Сейчас он успокоился, осмотрелся, имеет в зоне определенное положение с приличным сроком отбытия наказания. Обидно ему? Обидно, а почему с нашей помощью не расправиться со своими обидчиками? Пошлите меня к нему в гости, — попросил Серебряков.

— А он возьмет и откажется от дачи показаний, как Жернов-Постников!

— Кисляков отбывает наказание у нас в области, и я за день-два управлюсь с ним, — продолжал настаивать на своем Серебряков.

— Уговорил! — согласился наконец с предложением Серебрякова прокурор. — Завтра с утра пораньше поедешь на моей машине к нему в ИТК, думаю, за день управишься.

Приехав в учреждение 102/9, Серебряков нашел административное здание, поднялся на второй этаж, где по трафаретам на дверях нашел кабинет начальника. Открыв дверь, он увидел лысеющего брюнета лет сорока пяти, среднего роста, с погонами подполковника. Серебряков представился ему. Когда брюнет поднялся и стал здороваться с ним за руку, то сразу бросилось в глаза, что выступающий живот хозяина не только портит его фигуру, но из-за него форма на начальнике учреждения сидит мешковато. Об этом начальник, по-видимому, знал, потому что часто одергивал на себе форменную рубашку.

— Строев Борис Гаврилович, — представился он Серебрякову.

Узнав о цели его командировки, Строев по телефону вызвал к себе оперативного работника, которым оказался молоденький лейтенант с жиденькими усиками, с помощью которых лейтенант, по-видимому, пытался выглядеть старше своих лет.

— Сергей Антонович, следователю прокуратуры нужен Кисляков для допроса. Приведи его из рабочей зоны в следственную камеру.

— Прошлыми его грехами интересуетесь? — спросил лейтенант.

— Хочу узнать кое-что о грехах других, если получится, — удовлетворил его любопытство Серебряков.

Через множество переходов и дверей лейтенант наконец привел Серебрякова в следственную комнату с двумя стульями и столом. Зарешеченное окно скупо пропускало свет через свой перевернутый металлический козырек.

— Когда понадоблюсь, вызовите меня вон той кнопкой. — Он показал, где вделана в стол требуемая кнопка.

Оставшись в комнате вдвоем, Серебряков сказал:

— Ну что, Николай Ярославович, будем знакомиться?

— Я вас, Герман Николаевич, давно знаю.

— Если не секрет, то через кого? — поддерживая разговор, спросил Серебряков.

— Кому вы лапти плели, у нас сейчас сидит несколько десятков человек, всех и не перечислишь, — заметил Золотой.

Серебряков задумался, решая, с какого вопроса приступить к допросу.

«Старший следователь прокуратуры приехал меня проведать — исключено, мы с ним не родственники. А может быть, подвесить мокряк или малолетку?» — предположил Золотой.

— Вы, Николай Ярославович, не в поле наших интересов, — успокоил его Серебряков.

— А я, грешным делом, уже начал волноваться, — то ли серьезно, то ли пошутил Золотой. — Свое и то тяжело нести, — глубоко вздохнул Кисляков, — а чужое я теперь и под расстрелом не возьму. Я чувствую, у нас с вами будет долгий разговор, а поэтому, если можно, дайте покурить. Как говорят, «дай сигарету, а то так жрать хочется, что негде и переночевать».

Серебряков молча достал пачку сигарет и коробок спичек.

Глубоко затянувшись сигаретным дымом, Кисляков заметил:

— Оказывается, ребята правду говорили, что вы не курите, но для своих подследственных сигарет не жалеете.

— Твоя информация точная, — улыбнувшись, согласился Серебряков. — Но я угощаю сигаретами не всех, а тех, кого мне по-человечески жалко.

— Значит, вам и меня жалко? — прервав глубокую затяжку, спросил Кисляков.

— Конечно!

— Обижаешь, начальник, я ведь в жалости не нуждаюсь и за сигарету не продаюсь, — начал ершиться Золотой, возвращая Серебрякову пачку сигарет.

Вновь отодвигая Золотому пачку с сигаретами, Серебряков заметил:

— Тебя сейчас жалеть поздно. Как говорят, «поздно пить боржоми, когда в ж… дырка».

— Герман Николаевич, — подобрев и вновь беря пачку сигарет, начал Золотой. — Я тупой, как у воробья колено, а поэтому тонкого намека на толстые обстоятельства не пойму. Говорите мне прямо, зачем вы ко мне приехали. И вообще, говорим уже долго, а вы ничего не пишете, непорядок.

— Когда я только стал работать следователем, то один «шутник» дал мне показания на семи листах, а потом говорит: «Порвите протокол: я говорил фуфло».

— Вы, конечно, протокол порвали, — предположил Золотой.

— Какой бы ни был протокол допроса, правдивый или имеет ложные сведения подследственного, его рвать запрещено УПК. А с того момента я сделал для себя вывод: прежде чем приступить к допросу, я должен понять, желает ли подследственный говорить мне правду или нет. Я хочу вас спросить: вы действительно совершили то преступление, за которое оказались здесь?

— Герман Николаевич, вы в шашки играете?

— Умею, но не увлекаюсь.

— Правильно делаете. Я же, дурак, сыграл в поддавки, а надо было играть на выигрыш или вообще не садиться за игровой стол.

— Я считаю, что тебе с ними не стоило садиться за игровой стол, — прощупывая Золотого, намекнул Серебряков.

— Так вы приехали ко мне по их душу? — довольный своим открытием, оживляясь, спросил Золотой. — Как я, дурак, сразу не догадался! — ударив ладонью себя по лбу, воскликнул он.

— Вы расскажете, как у вас произошла игра с ними в поддавки?

— Рассказать можно, — задумчиво произнес Золотой, — и стимул есть: срок больно уж надоело разматывать, но вы должны удовлетворить мой интерес: на чем они сейчас прокололись?

Не делая тайны из причины своего приезда в учреждение, Серебряков поинтересовался:

— Как ты сам считаешь, на какие подвиги способны «любители игры в шашки»? Может быть, кого-нибудь убили? — предположил он.

— Не смеши, начальник, на такую работу у них хватит дураков таких, как я, до коммунизма.

— А если я скажу, что они подозреваются в хищении ценностей из сейфа? — закинул удочку Серебряков.

— Я с ними сейфы не вскрывал, но деньгами они бросаются здорово. Если они работают по сейфам, то, конечно, чего им стоит кинуть таким собакам, как я, по паре кусков, чтобы натравить на тех, кто мешает им или пытается перейти дорогу. Из интересующей вас шайки, что меня купила, видел двоих, но они были в масках, и о них я предположительно знаю, что один молодой гамбал лет 30, а другой — пожилой. Встреча с ними была ночью, вывел меня на них парень по кличке Рахол. Вот и вся информация.

Увидев, что Серебряков полученную информацию стал записывать в протокол допроса, Кисляков заявил:

— Уважая вас и желая мести этим бульдогам, я не забываю, где нахожусь. Здесь не санаторий, а учреждение строгого режима, где свои понятия о чести и на все есть свои правила. Мои показания не записывайте, а если запишете, то я их не подпишу, скажу, что вы все выдумали. Если узнают, что я раскололся в отношении уважаемых в нашей среде «медведей», то мне дальше отбывать срок не придется. — Он описал указательным пальцем вокруг головы и поднял руку вверх. — Мне будет хана, — глубоко выдохнув воздух из легких, сказал он.

— Считайте, что информацию вы получили не следственным, а оперативным путем.

— Трусишь? — спросил Серебряков, убирая в портфель заготовленный бланк протокола допроса.

— Не обижайтесь на меня, Герман Николаевич. Если бы вы оказались в нашей среде, я бы посмотрел, что с вами до утра стало. Уверен, что вам бы не пришлось говорить: «А куда начальство смотрело?» Когда в зонах будет наведен порядок, то тогда здесь будет проходить исправление человека, а сейчас мы из режима в режим только звереем. На совесть мою давить нечего. Если бы я был трусом, то вообще ничего не сказал бы, а так дал путеводную звезду. Если подумать, то бульдоги мне не должны, за работу рассчитались, не обидели.

— Тогда, Николай Ярославович, какие претензии вы имеете к своим нанимателям? — спросил Серебряков с интересом.

— Я дурак, а они умные, зачем им надо было такого дурака подключать к своей игре? Теперь умные сорят деньгами из сейфа, а я чинарики в зоне собираю, — пробурчал Золотой.

— Николай Ярославович, зря вы себя дурачите, просто у вас на свободе не было времени подумать, как лучше устроить свою жизнь. А надо было тогда думать, не было бы и дураков, — защитил Золотого от его собственных оскорблений Серебряков.

— Может быть, может быть, — соглашаясь с Серебряковым, задумчиво произнес Кисляков, закуривая в процессе беседы, наверное, седьмую сигарету.

Раскурив сигарету, Кисляков сделал несколько затяжек и неожиданно спросил:

— Неужели вы думаете, что их найдете?

— Должны! — убежденно ответил Серебряков.

— Вряд ли, с деньгами у них весь Союз под крылом самолета, за ними вам не угнаться, — скептически заметил Кисляков.

— Если бы вы сейчас дали и подписали свои показания, то в недалеком будущем могли бы их лицезреть, — вновь закинул удочку Серебряков.

— Я не любопытный, хибара у меня сейчас надежная, не протекает, хорошо охраняется, зачем мне ваши бури. Я вам сочувствую и замечу, что и ваши желания не всегда сбываются. Мои знакомые — крупные покупатели, а поэтому их я не имею права продавать так, как вы хотите.

— Что ж, неволить я не имею права, и за то, что сказали, большое спасибо. Я согласен, что и на сказанное вами нужно большое мужество. На прощание я советую вам подумать о предназначении человека на земле. У вас впереди свобода, но путь к ней у всех бывает разный.

Серебряков, нажав кнопку звонка, вызвал лейтенанта, чтобы он увел Кислякова. Оба сидели молча, исчерпав тему беседы, теперь каждый думал о своем.

«Недурной парень, а вот так запутался, заковав свои молодые годы в такие решетки». — Серебряков задумчиво осмотрел комнату, похожую на каземат.

«Я же был уже в санатории с длительными воздушными процедурами, и вот опять, дурак, угораздило сюда залететь», — обозленно и вместе с тем отрешенно подумал Кисляков.

Эти мысли пришли к нему слишком поздно, осознание своих ошибок далось ему очень дорогой ценой.

Обиднее всего было то, что в происшедшем винить было некого, кроме самого себя.

Глава 22

Сколько времени проводит следователь при выполнении следственных действий в ИВС, тюрьмах, ИТК — никто не подсчитывал. За восемнадцать лет следственной практики у Серебрякова такие часы складывались уже не в недели, а в месяцы.

Вот и сейчас Серебряков после проведения очной ставки обвиняемому в изнасиловании с потерпевшей, покинув ИВС, зашел в дежурную часть ГРОВД.

— Василий Тимофеевич просил вас зайти к нему, — сообщил ему дежурный.

Зайдя в кабинет Простакова и поздоровавшись с ним за руку, Серебряков устало произнес:

— Что случилось? Я слушаю.

— Спешишь насильника обрабатывать? А, между прочим, и мой вопрос требует безотлагательного решения, но не скоропалительного.

Поняв, что предстоит длительный разговор, Серебряков резко опустился в кресло.

— Ну ты даешь! — пошутил Простаков. — Ты мне так всю казенную мебель переведешь.

Не обращая внимания на замечание, Серебряков спросил:

— Какой новостью ты меня обрадуешь?

— Как вчера ты мне сообщил, допрос Рахола, то есть Юрасова Геннадия Витальевича, положительного результата не дал. Твой Рахол — просто трепло.

Серебряков хотел возразить и сказать: «Рахол такой же мой, как и твой», — но сдержался, понимая, что за вступлением должно быть какое-то сообщение, важное для него.

— После того, как ты его допросил и отпустил, Рахол ушел на остановку автобуса и стоял там до тех пор, пока не остановил знакомого мотоциклиста и не уехал. Гнаться за ним было бесполезно, и, к счастью, мы этого не сделали.

Как тебе известно, мы за Камалетдиновым, бывшим подельником Сарафана, установили наблюдение. Он сейчас работает в автохозяйстве электриком. Так вот, Рахол приехал на работу к Камалетдинову и имел с ним беседу тет-а-тет, поэтому содержание ее сообщить не могу.

— Оно и так ясно, о чем они могли там говорить, — убежденно заметил Серебряков.

— После беседы, которая продолжалась минут десять, Рахол уехал из автохозяйства с тем же мотоциклистом.

Оставшись один, Камалетдинов пошел в сторожевую будку и оттуда кому-то позвонил по телефону. О чем состоялся телефонный разговор, тоже нам неизвестно.

Доработав до конца смены, Камалетдинов ушел к себе домой и до 21 часа никуда не выходил. Потом пешком пересек половину города и вернулся домой.

— Отдыхал на свежем воздухе после трудового дня, — иронически заметил Серебряков.

— Его путешествие для меня непонятно и необъяснимо.

— Может быть, он проверял наличие слежки за собой? — предположил Серебряков.

— Возможно.

На этом сообщении скупая информация Простакова была исчерпана.

Выполняя указание Бороды, в четверг Камалетдинов после работы не пошел домой, а городским автобусом приехал в центр города.

Не поняв, чего хочет от него Борода, он решил все требования его исполнить, тем более они были не сложными. «Если Борода приказал, значит, надо».

До 21 часа около бочки с пивом он успел попить разливного пива, побывать в шахматном клубе. В 21 час он купил билет в кинотеатр и, зайдя в зрительный зал, стал смотреть кинофильм «Внимание! Всем постам».

Кинолента его захватила, но через 30 минут, согласно указанию Бороды, он покинул зал и пешком ушел к себе домой, ругая про себя причуды шефа: «Старый пес, не дал досмотреть кино до конца!»

В 23 часа на велосипеде он подъехал к зданию почты, откуда по телефону-автомату позвонил домой Бороде.

После первого вызова на другом конце провода подняли телефонную трубку.

— Куда я попал? — осторожно спросил Цыган.

— Куда надо, дорогой, — услышал он голос Бороды.

— Шеф, ты просил позвонить, — напомнил Цыган Бороде с недовольством в голосе, которое не скрывал от собеседника.

«Другие люди сейчас телевизор смотрят или давят храпака, а я чепухой занимаюсь», — думал Цыган обиженно.

— Послушай, любезный, — не называя Цыгана по имени, начал говорить Борода. — Хотел встретиться с тобой и поговорить, но сегодня установил, что за тобой ментами установлено наблюдение. Не будь лопухом и сделай для себя надлежащие выводы. Мне больше не звони, с Диспетчером не контачь. Я его предупрежу об опасности.

Услышав потрясшее его сообщение, Цыган промычал в трубку:

— Шеф, ты не травишь? — При этом он настороженно повел глазами вокруг телефонной будки.

— Сейчас не время фуфло травить, — зло прошептал ему Борода. — Забудь все, что может навести на нас.

Учти, у мусоров против тебя нет никаких доказательств, а поэтому чем дольше они будут искать нас, тем дольше ты будешь пользоваться свободой. Секешь? — процеживая каждое слово сквозь зубы, поучал Цыгана Борода.

— Секу! — оживляясь и приободрясь, ответил Цыган.

— Кончаем травить, а то нас могут на линии подслушать. Пока! — сказал Борода, прерывая связь.

— Пока! — ответил Цыган уже после того, как в трубке раздались гудки.

Только теперь ему стали понятны указания Бороды. «Он наблюдал за мной со стороны, выследил мента, который следил за мной. Но почему он меня не предупредил?» И сам же дал себе ответ: «Я стал бы нервничать, вертеться и усложнил бы наблюдение. Хитер волчара», — с уважением подумал он о Бороде, возвращаясь на велосипеде домой.

Повернув за угол очередного квартала, он слез с велосипеда и закатил его за куст жасмина. «Если я весь вечер вел себя лопухом, то, может быть, и среди ментов такие не редкость», — подумал он с надеждой.

Едва он поудобнее расположился в кустах, следом за ним из-за угла выехал мужчина и не спеша проехал мимо него.

Цыган остался доволен своей проверкой: «А я еще не совсем дурак!»

Сев на велосипед, он другой дорогой поехал к себе домой.

Между тем Борода, переговорив с Цыганом по телефону, нервно положил телефонную трубку на аппарат и глубоко задумался: «В добрые старые времена того, кто по своей глупости засвечивается, ликвидировали.

Теперь приходится тактику менять и, чтобы выжить, крутиться со всеми вместе. Надо сообщить новость своим, пускай Виктор немедленно снимается и уезжает к черту на кулички. Этот Серебряков землю роет под ногами, ему надо прикрутить хвост. Завтра направлю «муху» в прокуратуру, может быть, она там что-либо разнюхает. Не может быть, чтобы у Серебрякова не было никакого душка. Святые давно перевелись, а поэтому я тоже начну под него подкапываться. Чистяков мне тоже должен помочь, — вспомнил он защитника. — Может быть, для острастки устроить ему пожар в квартире? Следователь не дурак и должен понять, что из-за своей принципиальности ставит под угрозу жизнь своей семьи. Однако такое щекотливое дело ни Диспетчеру, ни Цыгану теперь поручать нельзя… Мой зятек шустрый малый, и теперь, хочешь не хочешь, а пока он не уехал, придется подключить его к осуществлению задуманного плана. А вдруг он заупрямится? Хотя… ему теперь деваться некуда. Мы с ним теперь в одной упряжке и не в его интересах тащить воз в другую сторону. Тем более за поджог наказание до 8 лет, а нам и без него горит по червонцу. Как говорят, семь бед — один ответ… Я сегодня уже не усну, — обреченно подумал Борода. — Может быть, съездить в гости к дочери, обсудить с Виктором ситуацию? Глядишь, он что-нибудь придумает путевое, — с сомнением в таких способностях зятя подумал Борода. — Далеко ему еще до моего опыта. Следы заметать — это вам не сейфы открывать».

Ночной приезд Бороды Сарафан воспринял внешне вполне спокойно. Тогда как Альбина, увидев отца и быстро подойдя к нему, не скрывая волнения, спросила:

— Отец, что-нибудь случилось?

— Все хорошо, для волнений нет оснований, — успокоил он ее, нежно погладив рукой по голове.

Успокоенная его ответом, Альбина спохватилась, что она в ночной рубашке, а поэтому быстро ушла в дом, куда позже пришли отец и муж.

Уединившись с зятем на кухне, Борода подробно изложил ему все свои новости и свои предложения по принятию контрмер:

— У следователя против нас, можно сказать, ничего нет. Главный свидетель отдал Богу душу, деньги растасованы, и теперь они не доказательство. Вроде все внешне выглядит хорошо, но как-то менты вышли на Цыгана, значит, у них есть нить, потянув которую они неизвестно до чего смогут нас раскрутить. Должны ли мы ничего не предпринимать и ждать, когда нас повяжут по одному, или в отношении следователя принимать контрмеры?

Вопрос был так поставлен, что на него должен быть однозначный ответ.

— Конечно, мы должны защищаться, — высказал свое мнение Сарафан.

— Тогда послушай мое предложение. Следователи теперь стали ушлые. Серебряков, который занимается нашим делом, из таких. Если мы не помешаем ему в расследовании, то он сможет выйти на нас. Я предлагаю сделать ему хороший сабантуй, чтобы он нас надолго забыл.

— Как практически его осуществить? — скептически спросил Сарафан.

— У него дома надо сделать пожар, а потом по телефону предупредить, что если будет активничать, то может случиться несчастье с его дочкой и так далее в таком духе.

— Не пойдет такой сабантуй, — убежденно возразил Сарафан.

— Почему-у? — удивился Борода.

— Мы можем в следователе разбудить зверя, своими действиями спровоцируем его на активность в работе, чтобы найти нас и отомстить. На его стороне закон и власть, а поэтому нам с ним трудно будет тягаться, — пояснил Сарафан.

Слушая зятя, Борода был вынужден согласиться с его мнением, а поэтому растерянно сказал:

— Тогда ты предлагай свой план действия.

— Я специалист тебе известно по какому профилю, поэтому мое предложение такое. Мы должны из сейфа следователя взять наше уголовное дело, ознакомиться с ним и уничтожить.

Узнав, какой информацией он в отношении нас обладает, мы сможем принять на его действия контрмеры.

Если его не уволят за халатность, то на восстановление дела потребуется много времени, а мы сможем от него оторваться, — вдохновенно предложил Сарафан.

По загоревшимся глазам Бороды Сарафан понял, что его предложение дельное.

— Как быть со сторожем прокуратуры и сигнализацией? — задумчиво спросил Борода.

— В районной прокуратуре сторож не положен по штату, ну а сигнализацию придется отключить мне, — продолжал развивать свою мысль Сарафан.

«Ничего себе зятек, уже начинает командовать! Главное, предложил то, что надо», — удовлетворенно подумал Борода.

— Ты что, в сигнализации волокешь? — уважительно спросил Борода.

— Не очень, чтобы очень, но и не так уж, чтобы так, — сбалагурил Сарафан. — Перед тем как я проникну в прокуратуру, тебе надо с подстанции сбить замок и там вырубить электричество.

— Это мы могем, — успокаиваясь, заметил Борода. — Считай, что по основным моментам мы договорились, а о мелочах поговорим потом. Как считаешь, не смотаться ли нам куда подальше от этих мест? — спросил он Сарафана.

— Честно говоря, хочется навострить лыжи и дать стрекача, но я никуда не поеду. Если следователь выйдет на нас, то не все ли равно, где я или ты будем проживать: здесь или на Чукотке. Все равно в Советском Союзе.

От судьбы не убежишь, но если мне суждено быть задержанным, то оставшееся время хоть поживу почеловечески со своей семьей.

Борода, понимая состояние Сарафана, изучающе поглядывал на него: «Мой зять матерее, чем я думал».

Прерывая размышления, Сарафан отрешенно спросил:

— Может, пойдем сообразим?

— Не стоит! — решительно возразил Борода. — Пойду проведаю внука. Я его уже целую неделю не видел, — с теплотой и нежностью в голосе сказал он. — А теперь, по-видимому, придется нам на время вообще прекратить встречаться. Береженого Бог бережет, — повторил он свою любимую поговорку.

В 2 часа ночи Борода на своем «Запорожце» подъехал к остановке автобуса и высадил на ней Сарафана, а сам отъехал.

Оставшись один, Сарафан закурил сигарету и, переложив портфель в левую руку, не спеша пошел по улице в сторону прокуратуры. Перейдя через дорогу, он остановился под деревом и стал ждать, когда Борода вырубит электроэнергию на трансформаторной станции.

Увидев, что погасли не только уличные фонари, но и электрическая лампочка над входной дверью прокуратуры, Сарафан быстро подошел к зданию прокуратуры, отмычкой открыл входную дверь, а зайдя в прокуратуру, вновь ее закрыл на замок.

Подойдя к двери с трафаретом «Ст. следователь Серебряков Герман Николаевич», Сарафан осветил фонариком замок, поколдовал над ним несколько секунд и прошел в кабинет. Он сел на стул напротив предполагаемого сейфа, осветил его и с удовлетворением отметил, что перед ним не сейф, а металлический ящик, конструкция замка которого намного проще конструкции замка сейфа.

С помощью отмычки он без особого труда открыл замок ящика, после чего ручкой свободно открыл ригель замка.

Открыв ящик, он выложил из него на стол все уголовные дела и стал просматривать. Найдя интересующее его двухтомное дело, он положил его в свой портфель. По обложкам трех дел он понял, что по этим делам обвиняемыми проходят насильники. Таких скотов он не любил, а поэтому их дела вновь положил в ящик, а уголовное дело по обвинению Матроса Виктора Ивановича по ст. 191/1, ч. 2 УК РСФСР тоже положил в свой портфель. Закрыв ящик, он попытался на бирке восстановить нарушенную печать, но из его затеи ничего не получилось.

Выйдя из прокуратуры, он закрыл входную дверь на замок, после чего прошел к остановке автобуса, предварительно сняв резиновые перчатки, в которых работал в прокуратуре, и спрятал их в портфель.

Посмотрев на циферблат часов при лунном свете, он удивился, что вся операция заняла 17 минут.

Около остановки автобуса уже стоял «Запорожец» Бороды.

— Ну как? — задал Борода свой первый вопрос.

— Как в лучших домах Парижа, — похвалился Сарафан, довольный, что задуманное осуществлено без осложнений.

Проехав километра полтора, они увидели, как вновь загорелись уличные фонари.

— Долго чухались, — заметил Сарафан.

— Я им на трансформаторной подстанции повесил свой замок, — пояснил Борода.

Глава 23

Приехав домой, Борода с Сарафаном отложили дело Матроса в сторону для более позднего с ним ознакомления и стали просматривать каждый по тому «своего» дела.

— Смотри, старуха опознала Диспетчера как мужчину, который у нее ремонтировал на даче свет, — взволнованно сказал Сарафан, прервав молчание.

Они вдвоем стали просматривать том дела, который был у Сарафана в руках. Найдя в нем протокол опознания по фотографии, Борода взволнованно пробурчал:

— Ты смотри, б…, докопались, поищи допрос Петлюры в своем деле, а я поищу в своем, — потребовал он.

Пролистав том дела несколько раз, Сарафан сказал:

— У меня его нет.

Долистав свой том, Борода удивленно заметил:

— У меня тоже. — После некоторой паузы поинтересовался: — Почему они его не взяли и даже не допросили?

— Оставили нам в качестве живца, — грустно пошутил Сарафан.

— Надо его, дурака, выручать, — как неизбежное предложил Борода.

— Там же засада! — встревоженно напомнил Сарафан.

— Я знаю, что они сделали засаду, но не будут же они в ней целый месяц держать целый взвод. Оставили одного или пару ментов. Мы, выследив их, попытаемся обмануть. Пойдешь со мной? — спросил он Сарафана.

— Куда денешься, надо идти, — согласился Сарафан.

Собираясь уходить из дома, Борода сказал:

— Будем работать тихо, но, если дело дойдет до шухера, придется глушить. У Диспетчера в спальне окно не закрывается на задвижку, или как она называется — щеколда, что ли. Надо стекло окна поскрести ногтем, дать сигнал Диспетчеру, что пришли свои, а потом залезть в окно. Оно открывается внутрь.

Борода прихватил с собой пистолет. Увидев, как он его кладет во внутренний карман пиджака, Сарафан спросил:

— Зачем нам дура?

— На всякий случай, — неопределенно ответил Борода. — Если дело дойдет до мокрого, то тебя за собой не потяну. Ты же мой зять, — спокойно пояснил Борода. — Мне такая работа знакома по молодости.

«Ну и выдержка у старика», — позавидовал Сарафан, не представляя, сколько сил должен был потратить Борода, чтобы не выказать зятю свой испуг.

Прокравшись к дому Диспетчера, они стали осторожно обследовать прилегающую улицу, двор соседей, но ничего подозрительного не обнаружили. Совещаясь, они оба обратили внимание, как в туалете, стоящем во дворе соседа Диспетчера, загорелся свет и погас. Из туалета соседа хорошо просматривались двор и входная дверь дома Диспетчера.

— Вон где он засел, — заметил Борода. — Даже с запахами не считается, — нашел в себе силы пошутить он.

С противоположной стороны через огород другого соседнего двора они проникли к дому Диспетчера и подобрались к окну его спальни.

— К этому лопуху полезешь ты. Чтобы минут через пять нашего духа здесь не было, — потребовал взволнованно Борода шепотом.

Проснувшись, Диспетчер услышал знакомый сигнал от окна, а потом увидел, как через окно к нему в спальню влез Сарафан.

— Чего тебе приспичило через окно ко мне лезть? — напуганный происходящим, спросил Диспетчер Сарафана.

— Собирайся и через пару минут чтобы нашего духа здесь не было, — потребовал Сарафан.

— Что случилось? — уже не скрывая страха, шепотом спросил Диспетчер.

— Месяц за собой ментов водишь и хвоста не видишь. На тебя менты засаду устроили.

— Чего же не берут? — удивился Диспетчер.

— Ждут прихода дружков, а когда дождутся, то заберут, не сомневайся, — «обрадовал» его Сарафан. — Возьми с собой самое ценное и документы, — посоветовал он.

— А не угрохаете? — испуганно стал сомневаться Диспетчер.

— Для какого… мы давали тебе деньги, может, для того, чтобы сейчас забрать? Ты что, совсем о…, — теряя терпение, обозленно прошипел Сарафан.

— Теперь верю, — согласился Диспетчер, поспешно уходя из спальни в коридор. Через несколько минут Диспетчер с огромной хозяйственной сумкой появился в дверях спальни.

— Меньше этого вагона у тебя сумки не нашлось?

— Итак до хрена оставлять приходится, — едва не плача возразил Диспетчер.

Прежним путем Сарафан и Диспетчер выбрались из дома и огородами, незамеченные, удалились к Бороде.

До самого дома Бороды Диспетчера не покидало сомнение в правильности принятого им решения. Страх за свою жизнь был сильнее страха быть пойманным работниками милиции.

Только придя домой к Бороде и ознакомившись с протоколом опознания себя по фотографии старухой, он убедился, что зря боялся за свою жизнь.

— Ты понял теперь, от чего мы тебя спасли? — торжествующе спросил Борода. — Тебя опознал по фотографии и начальник холодильника, — он посмотрел в протокол опознания и продолжал: — Белозерский.

Почему к старухе не в гриме появился? — сыпал вопросы он.

— У Белозерского побывал в кабинете, чтобы проверить, не прячет ли он там свои ценности, — начал оправдываться Диспетчер.

— Нашел дурака, будет он там их хранить, — скептически заметил Борода.

— А вот старуху я недооценил, — согласился с замечанием Бороды Диспетчер. — Интересно, почему в таком случае нет моего опознания женой Белозерского? — просматривая дело, удивился Диспетчер.

— Ничего, когда-нибудь увидишь, — обнадежил ехидно Борода.

Сарафан в беседу старых друзей не вступал, так как Борода и без него профессионально промывал мозги своему незадачливому ученику.

Диспетчеру надоело слушать нравоучения Бороды и отвечать на вопросы.

— Хватит читать нотации, давайте думать, что будем теперь делать? — перебив Бороду, попросил Диспетчер.

Пропустив мимо ушей просьбу Диспетчера, Борода продолжал:

— Твое и наше счастье, что, когда я ходил к тебе предупреждать о слежке Цыгана, опознание тебя по фотографии еще не было произведено. Ты представляешь, где бы мы все по твоей милости сейчас были?

Белозерский почему-то не пожелал говорить следователю, сколько у него было денег в сейфе. Значит, следователь не знает, сколько мы их оттуда взяли.

— А жена знает? — спросил Диспетчер.

Найдя в деле протокол допроса Белозерской, Борода, прочитав ее показания, ответил:

— Видать, он этой пустой кукле не нашел нужным довериться.

— Что будем дальше делать? — вновь задал свой вопрос Диспетчер. — Может, отдохнем, а после отдыха на свежую голову ознакомимся с ним, с делом? — неуверенно предложил Диспетчер, видя, что опасность миновала.

— На том свете выспишься, — возразил Борода. — Если бы мы, украв дело, легли отдыхать, то, возможно, утром ты сидел бы не с нами, а около параши.

Попивая кофе и надымив в комнате, они к 10 часам утра могли сказать, что с делом, если не досконально, то в главных чертах ознакомились.

— Какие есть предложения? — отодвигая тома дела в сторону, спросил пахан.

Ни у Диспетчера, ни у Сарафана реальных предложений не было.

Тогда заговорил Борода:

— Я пока не буду делать никаких предложений. Хотя они у меня есть, и о них я скажу позже. Сейчас я попытаюсь порассуждать с вами. Кроме нас, никто не знает, сколько денег было в сейфе, который мы грабанули у Белозерского, — уже не заглядывая в дело, а называя фамилию по памяти, начал он. — Значит, мы можем утверждать, что в сейфе Белозерского, кроме документов, которые мы не взяли, никакой поживы не было. И вообще никто не говорит, что у него побывала группа, значит, можно нам утверждать, что преступление есть дело рук одного человека. Я доходчиво говорю? — неожиданно спросил он слушателей.

— Яснее некуда, — инстинктивно начиная волноваться за себя, ответил Диспетчер.

— В деле фигурирует некий многоуважаемый Петлюра Станислав Генрихович, который сегодня ночью, тайно покинув свою хибару, из сейфа следователя увел два уголовных дела, чтобы выяснить, какие улики против него у следователя есть.

— Борода, не надо шить мне дело, я не ишак и чужого не понесу, — вспылил Диспетчер. — Я не знаю даже, где кабинет того следователя и как все в нем расположено.

— Ничего, о расположении вещей в кабинете и о содержимом сейчас тебе расскажут, — посмотрев на Сарафана, улыбнулся Борода.

— На такой финт я не согласен, — возмущаясь, возразил Диспетчер.

— Виктор, посмотри, что у него в сумке, — попросил Борода Сарафана.

— Не дам! — истерически закричал Диспетчер, пытаясь вскочить со стула.

Положив жестко руку на плечо Диспетчера, Борода успокоил его:

— Нам твоего содержимого не надо. Мы просто хотим посмотреть.

Понимая бесполезность сопротивления, Диспетчер был вынужден вновь сесть на стул. От жалости к себе он заплакал.

Сарафан достал из сумки жестяную коробку из-под халвы, раскрыл ее и высыпал содержимое. На стол посыпались царские золотые монеты, золотые сережки с бриллиантовыми камнями, золотые часы с браслетами и много других изделий из золота.

Диспетчер перестал плакать и выжидательно смотрел на Бороду, ожидая его решения в отношении драгоценностей.

Оценивающе осмотрев драгоценности, Борода сказал:

— Здесь больше, чем я ожидал у тебя увидеть. Положи их назад в коробку, — предложил он Диспетчеру, который поспешно сложил драгоценности в коробку и положил ее в сумку.

Дождавшись, когда Диспетчер убрал сумку себе под ноги, Борода сказал:

— Представь себе такую картину. Милиция произвела у тебя обыск и нашла твои цацки. Ты не знаешь, кому бы они достались? Молчишь. Я скажу: го-су-дар-ству, — по слогам произнес Борода. — Ты сидел бы за них с капитальным сроком. Мы даем тебе возможность подальше запрятать твое «трудовое», а когда попадешься ментам, то все должен брать на себя. Я бы на твоем месте явился с повинной и «чистосердечно» рассказал то, чему я тебя сейчас научу. Сразу срок наказания наполовину катушки скостят. Получишь лет пять, года через три освободишься, и никаких хвостов.

— Тебе хорошо говорить, засел в своей крепости и диктуешь, а мне за всех пахать, — пробурчал Диспетчер обреченно.

— Когда ты спал, то я с Виктором рисковал шкурой, чтобы спасти кое-кого. Ты сам признался, что нашей вины в том, что ты засветился, нет, — продолжал уговаривать Диспетчера Борода.

Наделенный от природы цепким мышлением, Диспетчер пришел к выводу, что предлагаемый Бородой вариант самый приемлемый для него.

Привычка к спору, торговля на уступках всегда приносили пользу, поэтому и сейчас он, отказываясь от варианта Бороды, пытался своей уступкой выторговать себе обещание Бороды чего-то еще. Он знал, что если Борода сейчас ему что-то пообещает, то с гарантией выполнит.

Не дождавшись обещания Бороды, Диспетчер прямо спросил:

— Что я буду иметь за свое согласие?

— Ты имеешь свой капитал, разве его мало, а малая мера наказания, а наша поддержка? Торговаться бесполезно, больше ты у нас ничего не выдуришь, — отрубил Борода.

Неделю Диспетчер прожил дома у Бороды, выходя на прогулки только ночью. Все дни с ним занимался Борода, инструктируя его по предстоящему допросу следователем.

Приезжающий после дежурства на работе Сарафан поверхностно инструктировал его по своей части.

— Если мне предложат открыть и закрыть сейф? — однажды спросил он Сарафана.

Подумав, тот ответил:

— Ты имеешь право давать показания и не давать, точно так же ты можешь захотеть открыть сейф, а можешь и не пожелать.

— А если следователь попадется настырный? — продолжал Диспетчер.

— Пошли его подальше и проследи, чтобы он не вздумал тобой возмутиться и оскорбить тебя, тогда обращайся к помощи газеты и разным добрым обывателям, они ему быстро вправят мозги, — пошутил Сарафан.

— Я бы следователем ни за что не смог работать. Иной раз так полощешь ему мозги, что самому тошно, а он с тобой шепотом и на вы. Лучше сидеть напротив него, больше свободы и демократии, — философски заключил он. — Короче, не робей.

Такие беседы психологически настраивали Диспетчера к предстоящему спектаклю, но ему предстояло еще в тайне от других запрятать в укромном месте свои драгоценности, чтобы быть уверенным в их длительной сохранности.

Досконально усвоив и отрепетировав свою роль, Диспетчер ночью был вывезен Бородой на областную железнодорожную станцию, откуда он в купейном вагоне должен был уехать на юг, дав слово Бороде в течение месяца вернуться назад.

Расставаясь с Диспетчером, Борода, не задерживаясь среди провожающих граждан, пробурчал:

— Не вздумай шутить.

— Дошутились, дальше некуда, — грубо ответил ему Диспетчер и, не попрощавшись, зашел в вагон.

Глава 24

Утром, придя на работу и зайдя в свой кабинет, Серебряков сразу заметил, что на металлическом ящике, который в народе обычно называют сейфом, где хранились уголовные дела, на мастике бирки нарушена номерная часть, которую он ставил, уходя с работы.

Не прикасаясь к ящику, еще раз внимательно его исследовав, Серебряков с удивлением был вынужден признать: «До меня кто-то побывал в кабинете и, возможно, заглядывал в ящик».

О случившемся он немедленно сообщил прокурору. Они с Шуваловым вновь прошли к его кабинету, где, по настоянию Шувалова, Серебряков открыл ящик и обнаружил пропажу двух уголовных дел.

Открытие их шокировало, но, несмотря на потрясение, Шувалов немедленно сообщил в прокуратуру области о случившемся. Ему было дано указание на месте преступления никаких следственных действий не производить, так как к нему направляется оперативная группа во главе с прокурором-криминалистом. Одновременно его просили к приезду опергруппы найти и подготовить к работе новый пылесос. Шувалов едва удержался от вопроса «Зачем?», но, понимая серьезность случившегося, посчитал данный вопрос неуместным.

Прокурор-криминалист перед началом осмотра кабинета Серебрякова собрал пылесосом в нем пыль, задержавшись при этом около ящика и стула, стоящего около него.

Осмотр места происшествия, несмотря на кажущийся небольшой объем работы, занял три часа.

Расследование факта похищения уголовных дел из ящика прокуратура области взяла к своему производству, а Серебрякову надо было не только принимать меры к восстановлению похищенных материалов дел, но и собирать новые доказательства по этим делам.

Получив некоторую передышку от сыпавшихся на него указаний прокурора по данному ЧП, Серебряков, уединившись в кабинете криминалистики, задумался: «Что могут для себя в первую очередь почерпнуть преступники из информации, полученной из уголовных дел? Конечно же, они бросятся выручать Петлюру», — запоздало догадался он.

Отпечатав постановление на обыск в квартире Петлюры, он пошел к прокурору за санкцией. Давая санкцию на обыск, Шувалов с досадой в голосе заметил:

— Как бы преступники нас не опередили. Поспеши.

По приезду оперативной группы домой к Петлюре Серебряков вынужден был констатировать, что его опасения оправдались. Полуоткрытое окно в спальне дома давало ответ, каким путем Петлюра покинул свое жилье.

Способ, которым он его покинул, говорил, что назад Петлюра возвращаться не намерен. Дежуривший около дома Петлюры оперативный работник в своем объяснении утверждал, что Петлюра через дверь из своего дома не выходил.

Проведенный в доме Петлюры обыск, как было ясно заранее, положительного результата не дал.

Единственная нить, связывающая Серебрякова с преступной группой, оборвалась.

Похищение из кабинета Серебрякова двух уголовных дел дерзкими преступниками, а возможно, и одним преступником, взбудоражило работников всех правоохранительных органов района. Установление и задержание преступников стало для них делом чести.

Тщательный осмотр, проведенный специалистами, явных улик в отношении виновных лиц не дал.

Снятый замок с ящика был направлен вместе с дверкой на трассологическую экспертизу для выяснения ряда вопросов.

Восстановление материалов на похищенные уголовные дела особой сложности не составило, так как по нераскрытому двухтомному уголовному делу в уголовном розыске в розыскном деле имелись копии всех допросов свидетелей, подозреваемых, потерпевших. В наблюдательном производстве по данному уголовному делу имелись все постановления.

Пользуясь указанными материалами и планом выполненных работ, Серебряков и помогавшие ему оперативные работники смогли в течение трех недель полностью восстановить содержание похищенных уголовных дел.

Восстановление уголовного дела в отношение Матроса Юрия Ивановича вообще не вызывало сложности.

Матрос до окончания следствия содержался под стражей. Потерпевшие работали в милиции, а поэтому передопросить их Серебрякову сложности не представляло, и дело было восстановлено в течение одного дня.

Серебряков все больше и больше убеждался, что ему пришлось столкнуться с преступниками высшего класса. Они перед совершением преступления, которое не каждый мог совершить, обесточили электрическую линию, тем самым отключив сигнализацию.

Теперь у него уже не было желания увидеть медвежатника и расследовать его уголовное дело. Если хорошо пораскинуть мозгами, то с самого начала не надо было ему возбуждать уголовного дела по похищению ценности из сейфа Белозерского, так как Белозерский проживал в другом районе, и все права на возбуждение дела были у прокурора того района. Теперь от случившегося никуда не денешься, и на одно нераскрытое дело легло другое, не менее трудное.

Полученные шишки за допущенные ошибки побудили Серебрякова тщательно изучать всю информацию, поступающую по данным делам, по крупицам выбирая нужное для себя.

Частые телефонные звонки из прокуратуры области раздражали и мешали в работе. Через месяц работы до изнеможения Серебряков почувствовал, что он не только восстановил двухтомное дело, но и стал пополнять его новыми доказательствами.

Поступившее заключение по криминалистической экспертизе из НИЛСЭ вселило в Серебрякова радужные надежды. Из него он узнал, что на стенках сейфа Белозерского и на металлическом ящике прокуратуры оставлены следы одного и того же орудия преступления. Сейф и ящик были открыты одним способом.

Эти выводы дали основания прокуратуре области объединить уголовные дела в одно производство с поручением расследования Серебрякову, которому только осталось «поблагодарить» зонального за оказанное доверие.

За похищенные дела прокуратура области не наказала Серебрякова дисциплинарно, так как служебное расследование, проведенное по данному факту, в его действиях упущения не нашло, тем более что экспертизой было установлено, что ящик открыт не ключом, а с помощью отмычки.

По уголовному делу было проведено много разных экспертиз, но трассологическую экспертизу для идентификации орудия преступления он провести не мог, так как его у следователя не было в наличии.

По тем же причинам он не мог провести экспертизу по микрочастицам, изъятым с места происшествия, так как для сравнения нужна одежда подозреваемого. К чести Серебрякова, он не поленился и допросил соседа Гончарова по общежитию и узнал, в какой одежде он ходил на работу и в какой гулять.

Серебряков чувствовал, что идет по правильному следу, и видел неизбежность встречи с преследуемыми, но все попытки ускорить предстоящее «свидание» пока не увенчались успехом.

Глава 25

Имея много свободного времени, Борода вечерами оставался один и от нечего делать решил досконально изучить 637 листов уголовного дела.

Это занятие его увлекло, так как из него он не только получал интересную для себя информацию, но и сама последовательность следственных действий следователем раскрывала ему незаурядные способности своего противника. Проведенные экспертизы по делу, вопросы следователя специалистам и результаты экспертиз расширили его диапазон знаний в новой, ранее незнакомой ему сфере.

Ознакомившись с планом работы Серебрякова, Борода фактически стал знать наперед о его намерениях.

При таком положении он имел явное преимущество перед своим противником. К плану была приколота копия отчета по командировке Серебрякова в учреждение У/О 102/9, на которой ранее он не нашел нужным заострять внимание. Из отчета он узнал результат проведенной беседы следователя с Кисляковым. «Так вот откуда менты вышли на Рахола!.. Как же проучить Золотого? — появилась у него мстительная мысль. — Безнаказанным такое откровение оставлять нельзя. Золотой ссучился, но не совсем. Ликвидировать его нельзя, слишком хлопотное и дорогое дело, последствия которого непредсказуемы. Может, сыграть на ссучивании, тогда ему группы мамок не миновать. Желающих осуществить такое пруд пруди. А если Золотой обидится, пойдет к начальнику и выложит все, что не захотел письменно следователю подтверждать? Вариант допустимый, но для меня он не подходит… А не попросить ли пахана зоны, чтобы он поговорил с Золотым, промыл ему мозги и предупредил о последствиях?

Обратного хода я ему не дам, пускай пахан требует и заставит Золотого написать кляузу на следователя. Кому поручить осуществление данного джентльменского задания? — задумчиво решал он, перебирая в памяти вероятные кандидатуры. — Что-то знакомое учреждение… Ну как же! В У/О 102/9 мы направляли передачи Валету, — обрадованно вспомнил он. — Участие Валета по сейфу было минимальным, а куш получил солидный.

Теперь его надо «отрабатывать», — наконец решил Борода, довольный, что за данную услугу Валету не придется платить.

Когда Золотому передали, что Седой желает с ним поговорить и ждет его в библиотеке, то тлевшая в нем меланхолия и бездумность моментально пропали. Мысли лихорадочно искали причину вызова его паханом, но не находили ответа, тогда как тревога от самого вызова нарастала. Свою сокровенную мысль: «Неужели по тому поводу? Как он об этом узнал?» — Золотой со страхом пытался отбросить, другие основания вызова его не волновали.

Заключенный, исполняющий обязанности библиотекаря, завел Золотого в подсобное помещение и, прикрыв за собой дверь, удалился.

У зарешеченного окна с журналом «Вокруг света» в руках сидел пахан колонии Седой.

Показав на стоящий рядом с ним свободный от книг стул, он буднично, не поздоровавшись, сказал:

— Присаживайся, Золотой. Случаем не знаешь, зачем ты мне понадобился?

— Такие ребусы не для моей головы, — стараясь казаться невозмутимым, ответил Золотой.

— Правильно делаешь, зачем по пустому ломать голову? Кому надо, скажут и спросят. Ответь мне, зачем к тебе приезжал следователь из прокуратуры и какой разговор состоялся между вами? Только не темни, — предупредил он угрожающе.

— Меня раньше бригадир спрашивал, я ему сказал, что следователь хотел мне подвесить еще одного мокряка.

— Ты мне тоже самое хочешь сказать? — улыбнувшись, спросил Седой.

— А чего мне темнить? Сказал то, что было, — стоял на своем Золотой.

— Теперь я сам убедился в том, что ты потерял пробу. Ты не Золотой, тебя будут, как глину, месить, — ехидно произнес угрозу Седой.

— Начинаешь наглеть, пахан, — вскакивая, взорвался Золотой, поняв окончательно, что его худшее предчувствие сбылось.

— Не спеши расставаться с девичеством, — цинично прошипел Седой, совершенно не реагируя на угрожающее движение Золотого. — Выслушай меня, у тебя еще не все потеряно, ты сможешь искупить вину, — обнадежил его Седой. — Я знаю, что ты колонулся следователю на уважаемых нами людей, но свои показания ты дал не для суда, а следователю для сведения. Так оно было или нет? — уверенный в своих сведениях, убежденно спросил Седой.

— Так! — со страхом был вынужден признать Золотой, считая, что отпираться бесполезно.

— Ты берешь свои слова назад? — довольный признанием Золотого, спросил Седой.

— Если простишь, беру, другой раз с моей стороны душевной слабости не будет, — подавленно заверил Золотой.

— Я бы тебя не простил, честно говорю, от души, но те, кого ты предал, просили меня, чтобы я тебя не обижал и чтобы разговор остался между нами.

Слушая Седого, Золотой с облегчением понял, что опасность проходит.

— Я твой должник, — искренне сказал он Седому, благодарный ему за снисхождение и за то, что избежал страшную экзекуцию.

— Помни о своем грехе, другой раз так легко не отделаешься. За беседу с тобой мне хорошо заплатили, но если ты решил считать себя моим должником, то, возможно, когда-нибудь я воспользуюсь твоей услугой. Да, едва не упустил, ты должен на имя прокурора области написать жалобу на следователя Серебрякова, который свою информацию выдал за твою. Как он тебя здесь унижал, угрожал, давил, короче — не жалей красок.

Находясь в щекотливом для себя положении, Золотой, не утерпев, сказал:

— Толковый следователь, жалко его обливать грязью.

— Еще бы не толковый, едва ли не целая бригада состоит из крещенных им, — немного приукрасив, заметил Седой. — Писать придется, своя шкура всегда ближе к телу, не так ли?

— Конечно, — согласился Золотой, который раз идя вразрез своим чувствам.

Подумав, Седой философски произнес:

— Когда мы всех толковых следователей ежедневно будем загружать работой по отписке на наши жалобы, ты представляешь, сколько ребят смогут отдохнуть от них или избежать общения?

— Когда надо состряпать заявление? — спросил Золотой подавленно. Ему было стыдно за свою трусость, но вместе с тем разве он виноват в создавшейся ситуации? Администрация колонии в неведении о происходящих кознях. Сейчас ему могут устроить самосуд, и опять администрация колонии в стороне, а он в бороне. «У меня одно очко, а не как в общественном туалете», — оправдывая себя за уступчивость, подумал он, ожесточаясь.

— Теперь, кажется, обговорили все, — задумчиво заметил Седой. — Расскажи мне, что ты знаешь о своих покровителях, — подавая ему сигарету, попросил Седой так, что в просьбе его невозможно было отказать.

Закурив сигарету, Золотой сказал:

— Я о них толком ничего не знаю. Ночью толковал с двумя мужиками в масках, серьезные люди и денежные.

Я думаю, их пахан матерее тебя, — рискнул сделать бестактное сравнение Золотой.

— Все, которые на свободе, умнее тех, кто сидит здесь, это и козе понятно, — согласился Седой. — Почему ты того пахана ставишь выше меня? Моя обида может дорого тебе обойтись, — пригрозил Седой, — чтобы хозяина знал и на него не гавкал.

Почувствовав, что зарывается, Золотой вынужден был изменить тактику разговора:

— Сам просил рассказать откровенно о них, а теперь обижаешься.

— Докажи мне, что они матерее меня, и я забуду обиду, — сказал Седой. — А то получается, что ты начал меня конфузить.

— Со слов Серебрякова я понял, что они работают только по сейфам. У нас такого класса специалистов в колонии нет.

— Дельно говоришь. С такой умной головой и так дешево разменялся, — как бы рассуждая с самим собой, задумчиво произнес Седой.

— Забудь, Седой, о моей слабости. Я сегодня понял больше, чем думал научиться за все время пребывания здесь у хозяина.

— Что ты поумнел, приятно слышать. Однако мне не дает покоя одна мысль. Ты принес своим покровителям огромный убыток. Почему они тебя защитили, не дали на растерзание? Действительно, они мыслят не понашему. Вместо того, чтобы грабануть сейф с деньгами, они в прокуратуре грабанули сейф с уголовными делами, чтобы из дела узнать о намерении следователя в отношении себя и какой информацией он обладает. Я буду рад, если они сами и с нашей помощью попытаются, а может быть, и смогут запудрить мозги толковому следователю.

— Мне пахан обещал взять в свою «семью» после отсидки, — не сдержавшись, похвалился Золотой.

— Посылки они тебе присылали? — догадливо предположил Седой.

— Они! — признался Золотой.

— Теперь тебе не видать ни их посылок, ни «семьи», — убежденно заявил Седой.

— На той неделе я от них получил посылку, — сообщил Золотой, недоуменно пожав плечами. — Обещали поддерживать посылками до конца срока.

— Ты меня убил, — вытянув ноги, расхохотался Седой. — Интересные люди, так и хочется встать на их довольствие. Как думаешь, возьмут? — спросил он неожиданно. — Тем более я одного из их клана знаю.

— Не все они по сейфам волокут, а один. Так зачем им лишний едок? — заметил Золотой.

— Ты прав, — согласился с ним Седой. — Да и тебя они вряд ли приютят. Пока освободишься, столько воды утекет, — произнес он в заключение.

Раскурив еще по сигарете перед расставанием, Седой сказал:

— Если кто спросит, зачем Седой вызывал, то скажи, что интересовался общим знакомым. Если поинтересуются, каким и почему раньше им не интересовался, посылай ко мне, я объясню, — показал он вместо улыбки золотые коронки и зубы.

Глава 26

Явка с повинной Петлюры Станислава Генриховича, принесшего с собой оба похищенных из прокуратуры уголовных дела, шокировала Серебрякова по двум позициям. Явка с повинной вызывала удивление прежде всего потому, что личность Петлюры давно была установлена следствием и все время находилась в сфере наблюдения, и вдруг он оказался медвежатником.

Работать с Петлюрой Серебрякову было легко, так как сам подследственный иногда наводил его на необходимость сбора тех доказательств, которые изобличали его.

По инициативе Петлюры Серебряков провел его опознание женой Белозерского, Фаиной, которая легко опознала в нем инспектора горгаза, приходившего к ним в дом.

При воспроизводстве показаний на месте Петлюра уверенно показал, как он проник в дачный домик Белозерского, где нашел сейф, но повторно вскрывать сейф отказался. Точно так же уверенно он показал Серебрякову, как он проник в прокуратуру и как вскрыл металлический ящик, вскрывать который еще раз также отказался.

Простота расследования уголовного дела настораживала Серебрякова. Он чувствовал, что вовлечен противником в игру, не зная ни игры, ни ее правил.

Критически относясь к показаниям Петлюры, Серебряков все же был обязан проводить те следственные действия, которые вытекали из показаний подследственного.

Петлюра показал ему дачный участок, где якобы он выбросил в колодец отмычку, с помощью которой открывал сейф Белозерского и металлический ящик в прокуратуре.

Проведенной трассологической экспертизой было подтверждено, что следы на стенке сейфа и следы на стенке металлического ящика были оставлены одним и тем же орудием преступления, которым является отмычка, обнаруженная в колодце.

Петлюра был обложен доказательствами более чем достаточно, но недовольство собой, проделанной работой по уголовному делу так и не покинуло Серебрякова до конца следствия.

Серебряков не верил Петлюре, что оба преступления он совершил один, без сообщников. Еще больше у него вызывало сомнение то, что в сейфе Белозерского Петлюра, кроме документов, не обнаружил ни ценностей, ни денег.

Для опровержения показаний Петлюры нужны были новые доказательства, добыть которые Серебряков уже не мог.

Результаты ревизии по подотчету Белозерского выявили огромную сумму недостачи, множество злоупотреблений, которые были направлены к стяжательству и корысти. Установлено до копейки, на какую сумму были совершены хищения. Белозерский похищенные ценности мог хранить не только в сейфе, что наиболее вероятно, но и в другом месте, которое без него сейчас установить было невозможно. Серебряков был вынужден признать, что сражение его с Петлюрой и теми, кто стоял у него за плечами, он проиграл.

Его не радовало, что явка с повинной Петлюры помогла уголовному розыску раскрыть два тяжких преступления, стоящих на контроле в области. От проделанной работы Серебряков не испытывал никакого удовлетворения. Горький осадок и разочарование были ему платой за недосыпание и другие издержки. Ему не верилось, что Гончаров не причастен к данным преступлениям, не верилось, что Кисляков Николай Ярославович, в исправление которого он поверил, без постороннего вмешательства изъявил желание оговорить его в применении им недозволенных методов во время беседы.

«Действительно ли я допустил массу ошибок в следствии или меня кто-то пытается убедить в этом?» — часто думал он в свободные от работы минуты. Как у профессионала с большим стажем работы, его чувства были ущемлены и самолюбие задето. И все же нет худа без добра: появление Петлюры ускорило окончание расследования по уголовному делу.

Учитывая явку с повинной, чистосердечное признание и помощь следователю в раскрытии преступления, районным народным судом Петлюра был осужден по ст. 144, ч. 3 и 89, ч. 3 УК РСФСР на 4 года лишения свободы.

Глава 27

Приезду тестя в гости Сарафан был рад. У него накопилась масса вопросов, которые надо было вместе обсудить.

Борода, пройдя в детскую комнату, пальцами поманил внука к себе на руки. Увидев, как внук поспешил ему навстречу, довольный Борода произнес:

— Не забыл деда. Так я говорю, Костя? — и стал подкидывать его вверх. Остановившись передохнуть, Илларион Константинович сразу попал в плен к внуку, который с любопытством запустил свои пухлые пальчики в его бороду.

— Дед пришел к тебе в гости, а ты ему хочешь бороду пощипать, — добродушно бурчал он.

— Покажи дедушке, как ты его любишь, — попросил он внука.

Костя, прекратив возню с бородой, обнял своими ручонками шею деда. Довольный, что внук уже начал понимать его, Борода пошутил, обращаясь к зятю и дочери:

— Он так меня может и задушить.

Поужинав, Борода, как обычно, уединился с Сарафаном для «задушевной» беседы в зал.

— Какие новости, отец? — удобно усаживаясь на диване и закуривая сигарету, спросил Сарафан.

— Мои новости путевые, — успокоил он Сарафана перед тем, как поделиться ими. — Как мы с тобой и предполагали, наш народный суд, учитывая явку с повинной, чистосердечное признание и ряд других обстоятельств, дал Диспетчеру четыре года лишения свободы.

— Ништяк! — удовлетворенно потирая ладони рук, согласился Сарафан. — Между прочим, я ожидал большего.

— Если учесть, что не пришлось мазать, то такое наказание божеское, — отметил Борода. — Правда, до хрена нам попорчено крови, а ее на деньги не переведешь, — задумчиво подытожил он.

— Попотеть пришлось, я тебе скажу, — поддержал его Сарафан.

Сообщение Бороды о «профилактической» беседе Седого с Золотым Сарафан выслушал с интересом, но с меньшим волнением, чем первое.

— Седому надо было намекнуть Золотому, что если нас заметут, то он и мы будем считать данное несчастье по его вине. Тогда его будет ожидать соответствующая раскрутка, колеса которой будут не гладить, как сейчас, а ломать, — посоветовал Сарафан.

— Он и так живет под страхом, не надо заставлять его метаться, а то натворит глупостей, — поучительно возразил Борода. — Как мои новости? — после некоторого молчания спросил Борода.

— Такие новости обычно обмывают, — оживляясь, ответил Сарафан и ушел на кухню.

Через некоторое время он принес оттуда бутылку водки и на тарелках холодную закуску. Поставив поднос на стол, он быстро освободил содержимое подноса. Вторым «рейсом» Сарафан принес хлеб и вилки.

Выпили по рюмочке водки. Закусывая, Борода спросил:

— Ты мне что-то хотел сказать, но я тебя перебил.

— Есть одно дело, которое можно провернуть, но стоит ли сейчас с ним связываться, может быть, передохнем немного?

— Говори, а там по ходу решим.

— Ты знаешь, что я работаю шофером на автобусе?

— Это для меня не новость, — ответил Борода, наливая в рюмки себе и Сарафану спиртное.

— Моя новость путевая, и пока ее не обсудим, пить не будем, — предложил Сарафан.

— Я, как Васин, со всем согласен, — пожав плечами, ответил Борода, не ожидая услышать от зятя новость, достойную особого внимания.

— Все шофера автобусов по графику обслуживают бухгалтерию, поехать туда-то, привезти то-то, короче, весь день, как белка в колесе. Как-то раз я ездил с кассиром в банк. Когда мы ехали оттуда, она попросила меня остановиться около хлебного магазина и выскочила из автобуса с кошельком в руках, а сумочку оставила. Я полюбопытствовал и увидел в сумочке ключи от двери кассы и сейфа. У меня был заранее приготовлен пластилин, а поэтому мне ничего не стоило снять слепки с ее ключей как от двери кассы, так и от сейфа…

— Толково врубился, — похвалил Борода, весь превратившийся в слух.

— Из-за Диспетчера мне пришлось разукомплектовать свой инструмент, поэтому вновь обратись к своему знакомому, чтобы он восполнил недостающее и заодно со слепков сделал ключи, — говорил Сарафан, наблюдая, как его новость взволновала Бороду, который, не скрывая волнения, встал со стула и, подойдя к Сарафану, с недоумением спросил:

— Почему раньше о ней ни словом не обмолвился?

— Никакого плана не было, а была наметка, из которой могло ничего не получиться, — пояснил Сарафан.

— Ты прав, — согласился с ним Борода, успокаиваясь. — Инструмент и ключи нам быстро сварганят. Только поездка к мастеру у меня займет много времени, далеко живет.

— Где, если не секрет? — спросил Сарафан с любопытством.

— Поеду к нему, поговорим с ним о тебе, и если он пожелает, то я познакомлю вас. Вы нужны друг другу. Он из молодых, но ранних, — ответил обнадеживающе Борода. Выпив рюмку водки, Борода не спеша закусил. — Тебе впутываться в эту игру нельзя. Ты в гараже работаешь, тебя можно высчитать, а следователи плести лапти научились.

— Как мы постигли такую истину! — пошутил Сарафан.

— Из литературы, которую ты мне дал, взяв из сейфа следователя. Я ее читал очень внимательно, плохо, что ее не дают читать по первому требованию желающих, — ответил шуткой Борода.

— Ты прав, следователи — не менты, с ними нельзя допускать вольности, а поэтому мне нужно алиби на тот день, когда будет осуществляться наша операция.

— Тебе положен отпуск, возьми его и езжай с Альбиной куда-нибудь подальше, где вы должны засветиться хорошим свидетелям.

— Мы не против культурного отдыха, — потягиваясь, согласился Сарафан. — Я нарисую схему кассы, расскажу, как в ней отключается сигнализация, несколько раз видел, как кассир ее выключает.

— Здорово! — похвалил Борода, нутром почувствовав огромную добычу.

— Сигнализация сигнализацией, а вдруг она сработает на некоторое время. И на ее сигнал рванутся менты?

Вот бы на такой момент на несколько минут перекрыть переезд!

— Они могут и под шлагбаумом проехать, — возразил Сарафану Борода.

— Конечно, могут, но на состав они не попрут. Дело в том, что к нам надо в гараж ехать только через железнодорожный переезд, движение на линии у нас интенсивное, составы стали до жути длинные, усек мою мысль?

— Я же не местный, делись своими наблюдениями, — резонно заметил Борода.

— Надо за неделю до операции предложить Цыгану ночью подежурить у переезда и заставить его записать длительность стоянки машин у переезда в каждом часе. На другую ночь такую работу надо будет поручить Валету, а потом, сравнив результаты обоих наблюдений, выбрать самый лучший вариант.

— Ты сейчас придумал, что сказал, или раньше додумался? — спросил Борода, все больше и больше повышая деловые ставки зятя в своих глазах.

— Давно приглядывался, вынянчивал и высиживал, — признался Сарафан.

— Мысль дельная, обязательно провернем, — согласился с предложением Борода. — Шустрым ты у меня оказался, зятек.

— Стараюсь, — улыбнувшись, ответил Сарафан.

— А, может быть, действительно, не стоит нам сейчас вновь раскручиваться? Только след замели, — спросил Борода.

— Смотри сам, вам дело провертывать, вам оно и виднее, — ответил Сарафан с безразличием в голосе, уверенный, что сомнение не долго будет мучить душу Бороды.

— Жалко упускать такой случай, — произнес задумчиво тот. — Может, такого случая у нас больше никогда не будет в жизни, — размышляя вслух, заметил он. — На сегодня хватит говорить о делах, давай будем отдыхать,

— предложил он.

Глава 28

После межведомственного совещания работников правоохранительных органов, проведенного в отделе милиции, Шувалов, зайдя вместе с Простаковым в его кабинет и обговорив с ним текущие вопросы, поинтересовался:

— Василий Тимофеевич, как ты думаешь, посадив Петлюру, мы корней его здесь не оставили?

Не отвечая прямо на поставленный вопрос, Простаков начал пространно объяснять:

— Его дело в суде прошло без сучка и задоринки. Со стороны областного руководства нам выражена благодарность за выявление такого матерого преступника. Внешне все обстоит гладко, но, честно говоря, меня самого гложет сомнение, почему Петлюра добровольно нам сдался.

— Вот и меня обуревают такие же сомнения, — признался Шувалов. — Как бы их развеять, чтобы совесть не мучила? Да и Серебряков без конца подзуживает, — объяснял он, почему заговорил на эту тему.

— Он мастак давить на совесть, — добродушно согласился Простаков. — Что его не устраивает сейчас?

— То, что не устраивает и нас с тобой. Почему Петлюра явился с повинной? Почему раньше в течение десятков лет не проявил свои такие редкие способности? Почему вел себя на следствии паинькой? Эти «почему» можно еще долго перечислять, но и сказанного достаточно.

— Иван Владиславович, если честно говорить, то я и сейчас не верю, что Петлюра — медвежатник, — откровенно признался Простаков.

— Вот это новость! — удивленно воскликнул Шувалов. — Выходит, мы засадили невинного человека?

— Обижаете таким рассуждением и себя, и меня, — возразил Простаков. — Петлюра сидит за дело, за которое ему, между прочим, мало дали. Он соучастник нескольких преступлений, о чем спорить не приходится. Я не верю, и меня никто не убедит, что взятые на себя преступления Петлюра смог провернуть один.

— Так, так, хитрый лис, — пожурил его Шувалов, — имел по делу особое мнение, и не начни я разговор на эту тему, умолчал бы.

— От такого лиса слышу, — парировал Простаков. — Это положено делать и знать начальнику милиции.

Прокурор такой грязной работой не должен заниматься. Это раз, а во-вторых, зачем ему забивать голову пустыми сомнениями? Когда они обретут реальную основу под собой, тогда можно ими поделиться и с прокурором.

Пропустив шутку мимо ушей, Шувалов настойчиво поинтересовался:

— Что же это за работа, которой вы соизволили заниматься, а меня о ней не нашли нужным уведомить?

— Мы завели оперативное дело на Гончарова и проводим его проверку по всем каналам. Успехами хвалиться пока не приходится, но кое-какие результаты есть.

— Наводить тень на плетень мы все насобачились. Ты мне, Василий Тимофеевич, говори конкретные результаты, — придирчиво попросил Шувалов.

— Могу и поконкретнее отвечать, — заметил Простаков, налив из бутылки себе в стакан минеральной воды и не спеша ее выпив. — Где же сейчас проживает Гончаров, который если не медвежатник сам, то является зацепкой к выходу на группу проворачивающих дела с сейфами? — И сам же себе ответил: — Ни вы, ни мы не знаем. Однако на днях мы узнали, что Гончаров женился не на ком-нибудь, а на Шмаковой Альбине Илларионовне.

— Ой как интересно! — беспечно пошутил Шувалов.

— Даже очень, дорогой, многоуважаемый прокурор, если учесть, что она врач и стоит на воинском учете. Она стояла в РВК у нас на учете, но ее личное дело как офицера запаса запросил военкомат Степного района, о чем в личной карточке нашего военкомата сделана соответствующая отметка. Теперь там будем искать Гончарова.

— Тогда другой разговор, — согласился Шувалов, признавая правильность действий Простакова.

— На все ваши вопросы я смогу ответить лишь завтра по возвращении лейтенанта Герасимова из командировки, — опережая возможные вопросы, предупредил Простаков.

— Ну что ж, подождем до завтра, — согласился Шувалов. — Только прошу тебя, держи меня в курсе всех новостей о Гончарове.

Подумав, Шувалов стал рассуждать вслух:

— Ты говоришь, что Герасимов поехал в командировку в Степной район.

— Да! — недоуменно ответил Простаков. — И что ты мне хочешь сообщить?

— А то, что из областной оперативной информации, которая к нам поступила месяц тому назад, в Степном районном центре из кассы какого-то предприятия путем подбора ключей было совершено хищение денег в особо крупных размерах.

— Вспомнил, — хлопнув ладонью себя по голове, признался Простаков. — Считаешь, что не исключена здесь работа Гончарова?

— Я так считать не имею права, но не исключаю такой возможности. Раньше у нас специалистов по сейфам не было. Теперь только одного спеца посадили, и вновь высветился другой. Если бы наш разговор состоялся раньше, то не Герасимов, а я сам поехал бы к прокурору Степного района и там все о Гончарове выяснил, — с досадой в голосе сообщил Шувалов. — А теперь нам приходится только ждать.

— Да у него там работы на пару часов, — сказал Простаков.

— Тогда завтра мой рабочий день начнется у вас, чтобы был Герасимов, — расставаясь, решил Шувалов.

На другое утро Шувалов и Простаков, выслушав отчет Герасимова о результатах командировки, задумались, осмысливая услышанное.

— Значит, Гончаров уже не Гончаров, а Стокоз-Шмаков? — прервав молчание, переспросил Простаков. — И, конечно, за ним не установлен административный контроль?

— Нет! — согласился Герасимов.

— Сейчас привлекать Гончарова за нарушение административного надзора к ответственности нецелесообразно, так как за ним могут прятаться другие, более тяжкие грехи. Когда Гончаров будет проверен полностью, тогда и будет отвечать за все, — предложил Шувалов.

— Конечно! — согласился с ним Простаков. — Чтобы не ставил себя умнее других?

— Ты с ним не встречался и не беседовал? — вновь обратился Шувалов к Герасимову.

— Никак нет! — доложил быстро Герасимов. — Но его фотографию я видел на личной карточке в отделе кадров гаража.

— Правильно поступил, — похвалил его Простаков и, обращаясь к Шувалову, показал рукой на Герасимова:

— К нему еще есть вопросы?

— Нет! — ответил Шувалов.

— Можете идти, — отпустил Герасимова Простаков.

Оставшись с Шуваловым в кабинете, Простаков по селектору сказал секретарю, чтобы к нему на время беседы его с прокурором никого не пускали, и отключил телефон.

— Какие меры предпримем? — спросил Простаков Шувалова, приступив к важному разговору.

— Прежде чем говорить о деле, давай побеседуем и выясним, что нам известно, — беря инициативу разговора на себя, начал Шувалов. — Ограбление кассы произошло в том автопредприятии, где работают супруги Шмаковы.

— Они непосредственно в ограблении кассы не принимали участия, что подтверждается железным алиби.

— Такое алиби может послужить нам отправной точкой. Может быть, Гончаров, зная дату ограбления и причастный к ней, искусственно создал себе алиби, — предположил Шувалов.

— Может быть и так, — согласился с ним Простаков. — Но как это проверить и доказать?

— Только через соучастников, — разведя руки в стороны, вынужден был признать Шувалов.

— Идея правильная, но как на них выйти? — согласился Простаков.

— С кем Гончаров отбывал наказание и круг его знакомых мы знаем, но глубоким изучением этих личностей практически не занимались, — вынужден был признать Шувалов.

— Сарафан такая птаха, что гладиться не дается, — недовольно пробурчал Простаков, напуганный слишком большим объемом работы, который стал вырисовываться. — Мы его так фундаментально раскладываем, как будто преступление совершено в нашем районе, — напомнил он Шувалову на всякий случай.

— Если наша версия правильная, то Сарафан может натворить дел в нашем или в другом районе, что недопустимо, а поэтому мы должны свою версию проработать.

— Я не помню, чтобы наши соседи добровольно, по своей инициативе, помогали нам в раскрытии преступлений, — вновь пробурчал Простаков беззлобно.

— Мы им покажем пример, а вдруг он окажется заразительным.

— Иван Владиславович, я отлично тебя понимаю и даже разделяю твое мнение, но ты не знаешь, у нас самих завал в работе, и оперативных работников, способных отработать эту версию, нет.

— Я согласен, что нам, как и степнякам, одним работать с Гончаровым будет трудно, но если мы сможем обосновать необходимость, а главное, перспективу такой работы, то можем заинтересовать руководство ОУР УВД, которое выделит своих оперов. Они будут заниматься общим руководством, а мы каждый в своем районе проделаем определенную работу.

— Да, так для нас будет не накладно, — согласился Простаков. — Однако если из нашей затеи ничего не получится, то можем попасть на языки шутников.

— Я вместе с шутниками посмеюсь над нашей оплошностью. А вдруг придется писать рапорта на увольнение, как старикам, которые разучились работать.

— Ты, как всегда, прав, — не очень весело сказал Простаков. — И вообще, чем черт не шутит! Может быть, то, что нам одним когда-то было не под силу, осилим гуртом…

Глава 29

Получив свои вещи, Жернов-Постников Остап Харитонович, он же Лапа, последний раз сопровождаемый дежурным к выходу из опостылевшего ему учреждения, с беспокойством думал, не забыт ли он на воле и будет ли его кто-либо встречать? Пышная встреча, которую он очень желал, нужна была ему не из-за материальных соображений. Моральный фактор сейчас ставился в первую очередь.

Он был уважаемым человеком в зоне, где по многим конфликтным ситуациям и вопросам его мнение часто становилось решающим.

Его «полосатые» друзья собрали ему «подъемные» в три куска и приобрели костюм, в который он сейчас был одет.

Если для него и зеков сейчас важно было убедиться в постоянстве своего авторитета как в зоне, так и на воле, то администрации учреждения пышная встреча Лапы на воле была нежелательна чисто в пропагандистских, воспитательных целях.

Лапа, не нарушая режима содержания, не вступая в конфликты даже с конвоирами, фактически был организатором двух массовых волнений в учреждении. Оперативная информация о его такой деятельности доходила до руководства учреждения, но официально она подтверждения не находила, а поэтому служила для него лишь информацией для размышления.

Выйдя за пределы колонии, Лапа увидел у подъезда четыре автомобиля «Волга» с шашечками на бортах.

«Правильно сделали, что приехали на такси, но должно быть три машины, а не четыре», — настораживаясь, подумал Лапа, видя идущих к нему навстречу трех своих «воспитанников» с гвоздиками в руках.

Водители такси сидели на своих водительских местах. Следом за «воспитанниками» к нему приблизились четверо незнакомых мужчин.

Обнявшись и расцеловавшись с каждым «воспитанником», Лапа, показав на четверых мужчин, стоящих рядом с ними, спросил:

— С вами?

— Да! — за всех ответил Сарафан.

— Почему четыре тачки, тогда как вас только трое?

— Четвертую я прихватил на всякий случай, думая, что приеду один, — пояснил Сарафан беспечно.

— Поняли, как надо широко мыслить? — шутя пожурил Лапа других. — Всегда надо думать не только за себя, но и за того парня. Видите, что наука даже мне дорого обходится, — по-стариковски нравоучительно бурчал он.

— Куда тронем? — гордо оглядывая окна административного здания ИТК, спросил Лапа, видя в некоторых окнах любопытные лица.

Помахав охапкой гвоздик своим «воспитателям», Лапа навсегда, так он считал, повернулся к ним спиной.

Он с блаженством подумал, какие будут сегодня вечером в зоне пересуды о его встрече.

Лапа познакомился с друзьями «воспитанников», сел с последними в один автомобиль, а сопровождающие — в другие, и они дружной кавалькадой двинулись в областной центр.

По дороге Лапа в беседе с «воспитанниками» узнал, что все они заказали в гостиницах номера не только себе, но и для него.

Данный факт их всех развеселил и дал основание для шуток.

У гостиницы «Интурист» они таксистов отпустили, щедро оплатив услуги, при этом каждый из «воспитанников» попытался заплатить за всех, полюбовно договорились произвести оплату услуг каждый за себя.

Из «воспитанников» только Сарафан остановился в «Интуристе», где пожелал остановиться и Лапа. Поэтому Сарафан с Лапой пошли в номер, чтобы оставить там вещи, тогда как все остальные пошли в ресторан заказывать обед.

Поднявшись в номер, Лапа, не снимая с себя пиджака, лег на застеленную постель и, блаженно потянувшись, признался:

— Был бы один, с удовольствием отдохнул с дороги, а с вами об отдыхе и думать не приходится.

— Несколько дней тебе придется посвятить нам, — согласился Сарафан.

— Куда от вас денешься, — сладко позевывая, ответил Лапа.

Сарафан достал из чемодана свитер и обратился к учителю:

— Харитонович, померь, может быть, он тебе подойдет.

На свитере крупной вязки был изображен лес, из которого прорывался на поляну бурый медведь, искусно запрятанный среди бурелома. Только внимательно присмотревшись, можно было увидеть зверя.

То, что свитер высококачественный, а возможно, штучной работы, не вызывало сомнений.

Поднявшись с кровати и сняв с себя пиджак, Лапа надел свитер на себя.

— Сколько стольников стоит? — разглядывая себя в зеркало, поинтересовался он.

— Не бери дурное в голову. Сейчас дешево ничего не продается. Переходим на рыночные отношения, — сообщил Сарафан.

— До чего только люди не додумаются, — разглядывая себя в зеркало, восхищенно заметил Лапа. — Я в нем, кажется, даже помолодел.

— Да ты и так молодо выглядишь, — не поскупившись на комплимент, сказал Сарафан.

— Доживи до моих лет, хлебни с мое, а потом узнаешь, как годы дают о себе знать, — погрустнев, заметил Лапа. — Подарком твоим я доволен.

Вновь подойдя к зеркалу и рассматривая свитер, он обронил:

— И даже с медведем! — Что он хотел выразить своими словами, оставалось только догадываться.

Обрадованный тем, что угодил учителю, Сарафан тут же пояснил:

— Свитер мой, и я его тебе дарю на память, но для других его дарит тебе мой кореш. Мой подарок я официально подарю тебе за столом в ресторане.

— Даже так! — удивленно и вместе с тем обрадованно воскликнул Лапа, не считая нужным скрывать своей радости.

— Только так и не иначе, — бравируя, произнес Сарафан. — А теперь поспешим вниз, нас, наверное, там заждались.

В ресторане Лапа, подойдя к Валету, похлопал его дружески по плечу:

— Ты мне подарком здорово угодил, спасибо.

Валет что-то сконфуженно пробормотал под взглядами присутствующих.

Посередине заказанного стола в большой вазе находился огромный букет гвоздик. Стол был заставлен разной закуской так, что на нем практически не было свободного места.

Когда Лапа сел за стол и увидел на нем из спиртного лишь шампанское, то на его вопросительный взгляд один из «воспитанников», ранее назвавшийся Семеном, сказал:

— Сегодня будем пить только шампанское, долго не закосеем, а значит, будет возможность подольше посидеть и поговорить.

— Понято и принято, — согласился Лапа.

Поглощение пищи и спиртного физически здоровыми мужчинами проходило довольно успешно, что видно было по официанту, который уже несколько раз менял на столе пустые тарелки на новые с другими кушаньями.

Часа через полтора после начала гулянья Сарафан предложил двум «воспитанникам» Лапы — Михаилу и Семену пройти в туалет, где Сарафан без вступления спросил:

— Вы Лапе приготовили подарки или нет?

— Я взял денег с собой, а сколько ему давать, не знаю, — признался Семен.

— Я тоже не пустой, — сообщил Михаил.

— Я более пяти кусков ему дать не могу, — поставил в известность своих новых знакомых Сарафан. — Меньше неудобно, да и счет круглый.

— А не многовато ли?

— Такими кусками можно и подавиться, — недовольно пробасил Михаил. — Может быть, мне не подвалила такая лафа, как вам, а я буду за вами тянуться и останусь с голой ж… Более двух кусков ему дать не могу. Может быть, кто из вас займет мне недостающее, — съязвил он.

— Занять гроши не проблема, но встречаться с тобой вновь я не намерен. Встречи между нами противопоказаны. Я не хочу знать, где находится твоя берлога, но и не хочу раскрывать своей, — ответил спокойно Сарафан.

— Я твоего мнения, — согласился с ним Семен, — надо меньше прихлебателей держать около себя. Те две глотки, которые ты приволок с собой, сожрут не только твои гроши, но скоро примутся и за тебя, — пошутил Семен. — Мы тебе занимать деньги не будем, а шеф поверит в то, что ты будешь должен три куска, — неожиданно нашел выход из создавшегося положения Семен.

— Лихачите, а я из-за вас влезаю в кабалу, — удрученно промямлил Михаил, которому тоже не хотелось выглядеть перед «учителем» белой вороной.

— Ты не пыхти, — дружески ударив его по ягодице ладонью, посочувствовал ему Сарафан. — Думаешь, нам легко расставаться со своими краюхами? Мы из-за них все ходим с зеленкой на лбу.

— Кончайте траур наводить, грабежа нет, мы сами добровольно раздеваемся, — хохотнул Семен отрешенно.

— Кто не хочет, еще не поздно одеться.

— Двое не приехали его встречать, так сказал Лапа в машине, — с затаенной завистью сообщил Михаил.

— Если не приехали, то значит, сидят, — убежденно пояснил Сарафан. — Я бы на твоем месте им не завидовал, — разгадав мысли Михаила, разочаровал он его.

— Кончаем треп, идем к столу, — предложил Семен, самый беспечный из учеников Лапы, первым направляясь к выходу из туалета.

Идя к столу, Сарафан на всякий случай предупредил:

— На будущее, ребята, мы нашу встречу и беседу должны забыть.

— Само собой, завязано, — согласились с ним новые знакомые.

Щедрыми подарками «воспитанников», а точнее бывших учеников, «учитель» был обрадован, но удовлетворен или нет, трудно было понять, так как при посторонних пускаться в сантименты Лапа себе никогда не позволил бы.

В 22 часа перед расставанием до следующего дня Лапа произнес тост:

— Я благодарен вам за встречу и те подарки, которые вы нашли нужным и возможным мне подарить. Сидеть у хозяина в моем возрасте уже тяжело. Поэтому я решил умереть на свободе, не вступая в конфликт с законом.

За этим дружеским столом нет ни учителей, ни учеников. Каждый думает за себя и отвечает за свои поступки.

Желаю вам здоровья, успехов, удачи и всего того, чего хочется. Кто за такой тост, давайте чокнемся по старому русскому обычаю и осушим свои посудины стоя.

Сарафан расплатился за затянувшийся обед и ужин, утомленный и достаточно опьяневший вместе с Лапой и Валетом ушел к себе в номер.

Новые знакомые, громко переговариваясь, вышли из ресторана с намерением поймать такси и добраться до своих гостиниц.

Утром Сарафан в присутствии Валета, от которого не считал нужным ничего скрывать, передал Лапе весь разговор, который у него произошел с Семеном и Михаилом в туалете.

Внимательно выслушав Сарафана, Лапа никаких комментариев по поводу услышанного не сделал, а побрившись электробритвой Сарафана, сказал:

— Что-то проголодался, пойдемте позавтракаем.

Второй день встречи у них прошел в веселом застолье в ресторане, как и первый день.

На третий день Лапа сказал своим «воспитанникам», что хватит глушить спиртное, так как нужно трезво побеседовать. «Воспитанники» отпустили своих корешей, разрешив им провести свободное время по своему усмотрению и назначив им встречу в номерах своих гостиниц.

О чем Лапа беседовал с Семеном и Михаилом, Сарафан не знал, так как по настоянию Сарафан ушел из номера утром и мог вернуться лишь к 14 часам.

Когда Сарафан вернулся в номер, то увидел Лапу, который в очках читал июньский номер газеты «Аргументы и факты».

— Что-нибудь интересное? — беспечно спросил Сарафан.

— Даже очень, и притом тебя касается.

— И что же там написано?

— Почитай сам, — предложил Лапа.

— Сейчас все газеты сразу стали интересными, все не прочтешь, а поэтому я и не люблю их читать, — признался Сарафан спокойно.

— В статье «Спасите наши души» указано, что на 1 мая 1990 года в ИТУ содержалось 700 тысяч осужденных.

За прошлый год совершено два с половиной миллиона преступлений, из них около 1 миллиона преступлений осталось нераскрытыми. Звучит! — своими словами стал передавать содержание статьи Лапа.

— Интересная статья, дай-ка я ее прочту, — попросил Сарафан.

Прочитав статью, Сарафан сказал:

— В «Аргументах» также я читал, что из 700 тысяч осужденных 100 тысяч осужденных приходится на убийц.

— Веселая статистика? Выходит, ночью на улицу без пистолета лучше не выходить? — спросил Лапа Сарафана.

— Можно ходить, но чтобы не ограбили, лучше ходить с вывернутыми карманами, — хохотнув, пошутил Сарафан и достал из холодильника бутылку шампанского.

— Раздавим?

— Можно, — согласился Лапа, — но только понемножку, спешить некуда.

Сарафан налил в граненые стаканы вино. Выпив по полстакана вина, они стали закусывать конфетами.

— Расскажи, как жил все то время, как освободился, — попросил Лапа.

Выслушав Сарафана, который укрыл лишь действительные суммы похищенного, сократив их размер в два раза, Лапа заметил:

— Как я и предполагал, ты оказался самым удачливым из моих «воспитанников», которые приехали меня встречать. Какие у тебя проблемы, что ты у меня хотел спросить в первый день встречи, но отложил на более поздний срок?

— Помнишь наш разговор? — довольный заметил Сарафан.

— Еще из ума не выжил, чтобы двухдневную беседу забыть. Говори, что тебя беспокоит?

— Я помню все твои рекомендации, как открывать сейфы с наборным шрифтом, знаю несколько видов таких замков, с которыми ты меня знакомил на рисунке, но даже теоретически у меня не получается работа с ними.

— И не получится, так как я тогда тебе кое-что не договорил.

— Я бы мог из-за этого засыпаться на таком сейфе, — обиженно пробурчал Сарафан.

— Но не засыпался же!!! Я тебе говорил, чтобы ты с такими сейфами не связывался, так как они тебе не по зубам? Говорил?

— Говорил! — вынужден был признать Сарафан.

— А если я предупреждал тебя, то, как говорится, куда генералу положено совать нос, денщику не положено.

Теперь я вижу, что тебя можно посвящать в то, что знает генерал.

Лапа достал из своей сумки несколько чистых листов бумаги, с удивительной для его возраста быстротой и высоким мастерством стал рисовать устройство замков с разными шифрованными секретами.

По ходу рисования устройств он объяснял специфику каждого, его индивидуальные особенности и способ их открывания.

В знаниях Сарафана наконец был восполнен пробел. Лапа даже показал ему возможность открывания одного и того же сейфа с цифровым или буквенным шифром разными способами и приемами.

Когда около 20 часов в номер вернулся Валет, то Сарафан и Лапа, уставшие от напряжения, его приходу были рады, так как это дало основание прервать занятия.

Они пошли поужинали и немного погуляли по городу.

На другой день с утра, выпроводив Валета из номера, Сарафан и Лапа продолжили занятия до вечера, не считая перерыва на отдых и обед.

Когда Сарафан попросил Лапу отдать ему свои рисунки замков с секретами, Лапа сказал:

— Ты знаешь, что такое почерковедческая экспертиза?

— Слышал!

— Так вот, если мои рисунки попадут, куда не следует, то я опять загремлю под фанфары в качестве твоего соучастника.

— Как же быть, у меня голова не дом советов, чтобы экстерном все усвоить, — сдавив голову ладонями рук, устало пошутил Сарафан.

— Если надо, то сними рисунки себе через копирку или перерисуй. Каждый должен страховать и себя, и другого. Уважая тебя и твоего тестя, я и так рискую, занимаясь сейчас твоим обучением.

«Уважил бы ты нас, если бы мы твое уважение не оплатили», — подумал Сарафан язвительно, садясь за стол и приступая к перерисовке замков. Вслух же Сарафан сказал:

— Я вас понимаю, Харитонович, каждому своя рубаха ближе к телу. За свои рисунки я сам и отвечу. Мало ли у кого я мог научиться этой премудрости, — успокоил он Лапу.

— Способ и почерк открытия замков с шифром пришить ментам тому или другому специалисту невозможно, если он действует без применения механических средств или если он им сам не покажет, — пояснил Лапа.

— Я такой подлости в отношении вас никогда не допущу, — искренне заверил Сарафан.

— Верю, а поэтому из троих только тебе раскрыл свои секреты, — обняв его за голову, признался Лапа. — Ты прошел мою проверку на зрелость, да и с твоим тестем у меня связаны благородные воспоминания.

Оторвавшись от рисования, Сарафан искренне удивился:

— Мне он о вас ничего не говорил. Я думал, что вы с ним лично и не знакомы. Если не секрет, расскажите.

— В сорок третьем году мы с ним встретились на фронте в штрафном батальоне, куда добровольно попали из зоны. Тогда нам давалась такая возможность искупить свою вину перед Родиной. Ты представить себе не можешь, какие в батальоне были сорвиголовы! Если пошли в атаку, то как один человек, кто прятался за спины товарищей, того сами шлепали на месте. Командиры у нас были такие же жиганы, как и мы. В какие дыры нас только не бросали. Два-три месяца — и от батальона оставались только ножки да рожки. В одном из боев Константиновича тяжело ранило, и его эвакуировали в тыл. После этого я его не видел.

— Он был инвалид войны третьей группы, а теперь ему дали вторую группу. Я думал, она у него липовая, — признался Сарафан.

— Дурила! — беззлобно пробурчал Лапа. — Ты знаешь, сколько зеков прошло через фронтовое очищение и стало человеками? Жаль, такой статистики нет. Запроси «Аргументы», возможно, у них есть, — неожиданно предложил Лапа Сарафану.

— Тебе такой запрос больше подойдет, — возразил Сарафан. — Лучше расскажи мне какой-нибудь эпизод из фронтовой жизни.

— Я запомнил один эпизод фронтовой жизни по гроб, — начал Лапа. — Ринулись мы однажды в атаку на небольшую высотку, сверху огонь кинжальный, можно сказать, убийственный. Смотрю на одного нашего, а он весь в крови и волокет по земле за собой голову фрица. Я подумал, что он чокнулся. Когда высотку захватили, я увидел, как он из фрицевской головы штыком выковыривает золотые коронки. Я его спросил: «Чего на месте не выковырнул?» И знаешь, что он мне ответил? «Подумаете, что труса гоняю». — Увидев удивление в глазах Сарафана, он продолжал: — И такие «герои» среди нас были… Как Константинович отойдет от ваших дел, приеду его навестить. Есть что вспомнить, есть о чем поговорить, — взволнованно выдохнул он. — А вообще Константинович правильно делает, что не вспоминает прошлое: так спокойнее жить.

Подойдя к Сарафану, Лапа взял свои рисунки с изображением замков с шифром и предложил Сарафану решить несколько задач.

Выслушав Сарафана, сделав ему по ходу изложения несколько незначительных замечаний, Лапа подытожил результат экзамена:

— То, что ты мне сейчас рассказал, ты мысленно должен повторить и проделать тысячу раз, чтобы на практике не пришлось топтаться перед сейфом. Запомни правила и порядок работы лучше таблицы умножения, иначе тебе удачи не видать. Сейфы требуют уважительного отношения к себе, а значит, не прощают ошибок. Я тебе больше не нужен. Сегодня вечером мы с тобой расстанемся. Больше того, что я тебе передал, я не дал бы и сыну. Перед расставанием хочу тебе посоветовать. Совет старика принимаешь?

— Совет не торба на плече, мешать не будет, — согласился Сарафан.

— Так слушай! Как бы удачно у тебя ни складывалась жизнь, ни в коем случае не обучай сына своей науке и не втягивай его в волчью жизнь. Из-за проклятых денег, которых мне хотелось всегда иметь как можно больше, я прошел мимо любви, семьи и детей.

— Еще не поздно, женишься, — попытался успокоить его Сарафан.

— За такой формальностью никакой перспективы, кроме кладбища, — заметил Лапа.

Впервые Лапа говорил откровенно о себе и своей жизни без всяких прикрас и бравады, а выстраданно и честно, возможно, потому, что больше не надеялся на новую встречу с Сарафаном.

Слушая Лапу, Сарафан понимал, что переданная ему эстафетная палочка очень тяжелая, опасная и жестокая. Его одно успокаивало, что ее нести он собирался не более одного года…

Глава 30

Пока Сарафан занимался решением своих проблем, Борода зря свое время тоже не терял. Он, как настоящая ищейка, метался по населенным пунктам области в поисках сейфа с шифром.

Чем дольше продолжался его поиск, тем более он убеждался, что в настоящее время такие сейфы не редкость в государственных предприятиях и учреждениях. Однако из выявленных организаций с нужными ему сейфами ни на одном он не остановился, так как считал, что в них добыча будет недостаточно солидной, а поэтому с прежним рвением продолжал свою разведку.

В конечном итоге он сделал выбор в областной платной зубопротезной поликлинике, где клиентам, кроме обычных услуг, вставлялись золотые зубы и коронки. Материал для золотых коронок, зубов хранился в сейфе, который находился в помещении кассы, и выдавался лечащим врачам по накладной заместителем главного бухгалтера поликлиники.

Помещение кассы и зарешеченные окна были оборудованы сигнализацией.

Поликлиника находилась в центре города, что усложняло подходы к ней.

Когда Сарафан приехал домой после встречи с Лапой, то Борода в беседе с ним сказал:

— Из всех объектов, что я исследовал, самый подходящий — платная зубопротезная поликлиника, но она твердый орешек, и его нелегко будет раскусить.

Сарафан, рассказав Бороде о встрече с Лапой, заметил:

— По методу Лапы сейчас работают или могут работать примерно четыре человека, а поэтому мы можем продолжить работу по вскрытию сейфов с помощью отмычек.

— Что и требовалось доказать, — согласился Борода.

Однако Сарафан не разделил с ним его радости:

— Все равно мы будем работать с твердым орешком, чтобы его расколупать. Я должен убедиться на деле, могу я открывать сейфы с шифрами или нет. Результат для меня важнее содержимого сейфа.

После дежурства в день выдачи зарплаты Сарафан, съездив в поликлинику, через окошечко осмотрел интересующий его сейф, но его больше всего интересовала сигнализация на двери.

Когда кассир выходил из кассы для получения какой-то справки в бухгалтерии, то Сарафану достаточно было этого времени, чтобы убедиться в примитивности сигнализации, которая срабатывает лишь при открывании двери.

Дома Борода встретил его вопросом:

— Как настроение?

— Пока проблем не вижу.

— Как быть с сигнализацией?

— Все беру на себя, — задумчиво ответил Сарафан.

— Не кажется ли тебе, что ты, как мальчишка, зарвался и лезешь напропалую на втемяшившийся тебе сейф? — поинтересовался Борода.

— Я же не бычок, который прет рогами на столб. Свои действия я обдумал, но мне понадобится один помощник, чтобы провернуть задумку.

— Бери меня! — предложил себя Борода.

— Извини, батя, но мне нужен молодой и здоровый.

— Придется делиться на троих, — досадливо заметил Борода.

— Иначе не получится.

— Тогда бери себе в напарники Валета, — сдался Борода.

— Когда будем проворачивать дело? — спросил Сарафан.

— Тогда, когда туда завезут золото.

— Постарайся меня заранее предупредить, чтобы шебушиться не пришлось, — пояснил Сарафан.

— Кто нас предупредит о завозе золота?

— Одна старушка оказала нам очень много добрых услуг, пора ее поощрить. За наш счет она в поликлинике будет вставлять себе из золота коронки и зубы, короче, что ей понадобится. Находясь там по делу, она узнает день поступления в поликлинику золота.

— Толково придумано, только слишком много золота уйдет на старушку, — съязвил Сарафан. — Случайно, не та пятидесятилетняя старушка, которая иногда помогает тебе по хозяйству? — спросил Сарафан беззлобно.

— Она самая, — улыбнувшись, подтвердил Борода, недовольный в душе, что зять его «расколол».

Версия Простакова и Шувалова в ОУР УВД вызвала понимание и интерес, но глобально ею стали заниматься лишь после освобождения из ИТУ Жернова-Постникова.

Закрепленный за Стокоз-Шмаковым оперативный сотрудник не только сфотографировал с помощью руководства ИТУ участников «дружеской» встречи, но и установил все личности, ранее ему неизвестные.

К его везению можно было отнести и то, что все они остановились в гостиницах под своими фамилиями.

Если личность Жернова-Постникова была известна оперативникам и многим ворам в законе, то нетрудно было представить, кто пожелал и нашел возможным, пренебрегая осторожностью, явиться на встречу к нему.

На запрос в отношении выявленных новых лиц по месту жительства вместо ответа явились оперативные работники ОУР УВД.

На некоторых интересующих лиц они привезли с собой определенную информацию. Одновременно они пополнили свои сведения об участниках торжественной встречи.

Совокупность собранного материала дала основание для руководства УВД уделить повышенное внимание не только личности Стокоз-Шмакова, но и его окружению по месту жительства.

Осуществление руководства работой оперативников двух отделов милиции было возложено на заместителя начальника ОУР УВД полковника Ковалева.

Сделав формально запрос о судимости в ГНИЦУИИ МВД СССР на тестя Стокоз-Шмакова, Перепелкина Иллариона Константиновича, как на лицо, которое в силу родственных отношений общается со Стокоз-

Шмаковым, а поэтому подлежащее проверке, Простаков был удивлен полученными сведениями.

Оказывается, прошлое многоуважаемого инвалида войны 2-й группы Перепелкина было беспокойным, и государству приходилось часто применять к нему силу, чтобы пресечь его преступную деятельность.

Так Перепелкин был судим:

1. 4/1 — 1941 года народным судом Раменского района Московской области по ст 162 г УК РСФСР к 3 годам лишения свободы.

Освобожден 9/11 — 1943 года из мест лишения свободы по отбытии срока.

2. Военным трибуналом МГБ Дальстроя 6/5 — 1948 года по ст. 16-59-30; 182, ч. 2, 58–14 УК РСФСР и ст. 1, ч.

2 Указа от 4/6 — 1947 года на 25 лет лишения свободы.

Освобожден 18/5 — 1953 года по Указу от 27/3 — 1953 года «Об амнистии».

3. 17/6 — 1953 года народным судом 2-го участка Новороссийска Краснодарского края по ст. 1 (часть не указана) Указа от 4/6 — 1947 года к 7 годам лишения свободы.

Освобожден по Указу Президиума Верховного Совета РСФСР от 22/7 — 1954 года.

Такой букет корыстных преступлений, совершенных Перепелкиным в прошлом, заставил Простакова изменить свое первоначальное мнение о нем и установить за ним наблюдение, которое дало неожиданные результаты.

Перепелкин вел беспокойный образ жизни. Много ездил на своем «Запорожце» по области с посещением разных организаций. Цель таких поездок и посещений предприятий установить не представлялось возможным, так как практически он в контакты с работниками данных предприятий не вступал.

Честно говоря, наблюдения за Перепелкиным, Стокоз и Камалетдиновым парализовали оперработу по другим «живым» делам, тогда как жизнь не стояла на одном месте и перед Простаковым, его сотрудниками возникали новые и новые задачи, решение которых нельзя было откладывать на потом.

Однако работа была пущена в ход, и остановить ее он уже не имел права.

Простаков ежедневно отмечал у себя в блокноте посещаемые Перепелкиным предприятия. Уже четыре дня тот по организациям перестал мотаться, съездил лишь один раз домой к зятю Стокоз-Шмакову.

Когда Стокоз-Шмаков на своем автомобиле поехал в областной центр, то ведущий за ним наблюдение оперативный работник по рации сообщил Ковалеву о маршруте движения своего подопечного и о том, что он автомобиль свой остановил недалеко от зубопротезной поликлиники.

Ковалев, посмотрев свои записи и обнаружив, что данную поликлинику неоднократно посещал Перепелкин, удовлетворенно потерев ладони рук, произнес:

— Что-то начинает проклевываться. Поеду познакомлюсь с интересным человеком.

Ковалев в цивильной одежде приехал на служебном автомобиле к поликлинике, вместе с ним приехала миловидная девушка, молодой и новый сотрудник уголовного розыска, которая по дороге к поликлинике внимательно рассматривала фотографию Стокоз-Шмакова.

Выйдя из автомобиля Ковалева, девушка впорхнула в здание поликлиники, куда условным сигналом предложил ей пройти оперативный сотрудник, ранее прибывший на место.

Пробыв в поликлинике примерно два часа, Стокоз-Шмаков возвратился к себе домой, сопровождаемый своим телохранителем.

Вышедшая из поликлиники после него девушка, подойдя к автомобилю Ковалева, села в него и доложила:

— Мой объект обследовал все здание поликлиники, но больше всего задержался около кассы.

— Отлично! — произнес полковник. — Я пойду переговорю с главным врачом, а ты посиди, подожди, да смотри, чтобы не угнали автомобиль, — пошутил он.

Побеседовав с главным врачом поликлиники, Ковалев понял, что у Стокоз-Шмакова козырный интерес к данному учреждению. В поликлинике кончается материал для зубопротезирования, и в ближайшие дни ожидается его завоз. В том числе должны привезти два килограмма золота.

Только теперь полковнику Ковалеву стало окончательно ясно, зачем Перепелкин ездил по предприятиям, что искал и зачем сейчас в поликлинику приезжал Стокоз-Шмаков. Теперь можно было утверждать, что операция приближается к своей заключительной стадии. «Мне пора уже выехать на место, чтобы объединить работу оперработников обоих районов», — сделал он вывод.

Полковник Ковалев находился в командировке в Степном уже два дня. В семь часов утра ему в номер гостиницы по телефону позвонил Василий Тимофеевич.

— Перепелкин на своем «Запорожце» собирается куда-то ехать, — после приветствия сообщил он.

— Не упустите его из виду и постоянно докладывайте мне по рации о его перемещении. Я сейчас собираюсь и иду в отдел.

Примерно через час Простаков вновь доложил полковнику Ковалеву, но уже по рации:

— Стокоз Виктор Федорович на автостанции сел в такси и на нем поехал по маршруту, каким уехал Перепелкин.

— За ним кто-нибудь поехал? — обеспокоенно спросил Ковалев.

— Конечно, — спокойно ответил Простаков. — Но я начинаю задыхаться от нехватки автотранспорта.

— Ничего, потерпим, — несколько беспечно успокоил его полковник Ковалев, довольный тем, что его работа развивается по плану.

Зашедший к Ковалеву в кабинет начальник Степного РОВД майор Осипенко доложил:

— Стокоз-Шмаков на своем автомобиле выехал из дома по грунтовой дороге в сторону Кашаринского района.

— Кто его ведет?

— На моей машине поехал начальник уголовного розыска Логвиненко.

— Что-то троица сегодня замыслила, — задумчиво предположил полковник Ковалев.

— Работают как часы, — согласился Осипенко.

— Как часы, говоришь? — задумчиво повторил Ковалев. — Поехали за ними на моей машине и будем координировать работу.

Переговариваясь по рации с ранее выехавшими оперативными работниками, полковник Ковалев и майор Осипенко, хорошо знавший свой район, легко нашли грунтовую дорогу, по которой уехал Стокоз-Шмаков, и стали двигаться за ним следом.

Проехав примерно один час следом за Стокоз-Шмаковым, они услышали позывные оперативного работника, который выехал следом за Перепелкиным. Он сообщил, что Перепелкин остановился в квадрате 932 и с биноклем в руках поднялся на курган, на котором находится сельское кладбище.

Полковник Ковалев, уступив майору Остапенко управление автомобилем, сел на пассажирское место. На своей карте он отметил точку, где остановился Перепелкин, и внимательно стал изучать маршрут своего движения, а также маршруты движения оперативных работников, которые, направляясь навстречу Стокозу, безусловно должны проезжать мимо кургана, на котором засел Перепелкин. По рации полковник дал указание оперативным работникам прекратить преследование, укрыться в укромном месте и ждать встречного автомобиля для дальнейшего наблюдения за ним. По карте он видел, что грунтовая дорога развилок не имеет.

Последнее указание Ковалева было страховочным, так как не исключено, что у «клиентов» были и другие намерения.

— Если бы у нас не было раций на автомобилях, то старик обвел бы нас вокруг пальца, — заявил Осипенко.

— Вот тебе и старик! Кто ожидал от него такой прыти? — согласился с ним полковник Ковалев.

Борода, в бинокль проводив по грунтовой дороге машину зятя, а потом такси, в котором ехал Валет, с удовлетворением убедился в отсутствии слежки за ними.

Довольный результатом проверки, он поехал домой к Сарафану, где, дождавшись его приезда, сообщил ему о результатах наблюдения.

Теперь можно было ждать сигнала подруги, когда сейф поликлиники будет готов поделиться с ними своим содержимым.

Кто должен был информировать преступную группу о поступлении в поликлинику партии золота, для полковника Ковалева и его сотрудников было загадкой, «спектакль» по завозу золота они не знали, для кого делать, а поэтому от него отказались.

Лишь когда партия золота была завезена в поликлинику, полковнику Ковалеву доложили о новом действующем лице, которым оказалась Жильцова Полина Геннадиевна.

Проверкой было установлено, что в текущем месяце она часто была в поликлинике, где ей сделали новый мост и вставляли золотые коронки и зубы.

Приход Жильцовой к Перепелкину пробудил последнего к бурной деятельности.

Полковник Ковалев, посоветовавшись с начальником ОУР УВД полковником Зиновьевым, решил золото из сейфа не изымать, а как только в кассе сработает сигнализация, сразу преступников брать с поличным.

Зная круг злоумышленников и объект предстоящего посягательства, нетрудно было подготовиться к их захвату. Так думал полковник Ковалев, но в действительности все оказалось гораздо сложнее.

Перепелкин, уверенный в отсутствии слежки за собой, перед началом работы поликлиники вместе с Жильцовой был уже там.

Между прочим, приехал раньше, чем явились туда оперативные сотрудники уголовного розыска.

Сидя в автомобиле, Перепелкин вел счет заходящих в поликлинику лиц, тогда как его подруга Жильцова вела счет выходящих из поликлиники.

Такая наглость ничего не знавшего Перепелкина сорвала план полковника Ковалева устроить в помещении засаду. Не лезть же в окно среди белого дня в поликлинику со стороны больничного корпуса, где данный трюк могли наблюдать многие граждане.

Сарафан с Валетом к концу рабочего дня поликлиники появились на ее территории, обменялись взглядами с Перепелкиным и, увидев его одобрительный кивок, не спеша проследовали в помещение.

Рабочий день заканчивался, и врачи, покидая свои кабинеты, закрывали их на ключ. Одни заходили в кабинеты своих коллег, другие сразу же направлялись к выходу.

Проводив высокого, средних лет, худощавого врача к выходу из поликлиники и убедившись, что он не намерен возвращаться, Сарафан быстро отмычкой открыл замок его кабинета и вместе с Валетом закрылся в нем.

После того как поликлиника опустела и дежурный врач закрыл ее на запоры, сдав контрольные замки сторожу, Борода, выйдя из машины и проходя мимо входа, увидел за занавеской Валета, большим и указательным пальцами правой руки показал О.

Увидев в ответ на сигнал понимающий кивок головы Валета, Борода сел в свой автомобиль и уехал домой. О том, что его зять обманет или обделит в добыче, он уже не боялся.

Покинув свое убежище, Сарафан и Валет вышли в коридор. Валет, взяв стул, вставил его в ручку входной двери, на всякий случай использовав его в виде задвижки.

В двери кассы, в нижнем ближайшем к навесам двери углу, они сверлами просверлили отверстия в листовом железе, а потом пилкой прорезали отверстие, через которое проникли в кассу.

Охранная сигнализация не сработала, так как она не была нарушена.

Сарафан внимательно исследовал сейф, как учил его Лапа, и не спеша стал претворять свои теоретические знания в дело.

Выпроводив Валета в коридор, чтобы он следил за происходящим на территории поликлиники, Сарафан увлеченно занялся творческой работой. Она захватила его всего, он не замечал мелькания проходящих за работой часов. Когда наконец дверка сейфа открылась, только тогда он физически ощутил, насколько устал.

Ссыпав в брезентовый мешочек мосты, коронки и просто лом из желтого металла, Сарафан положил его себе в портфель и прежним путем покинул помещение кассы, где в коридоре к нему присоединился Валет.

— Шухера не заметил, — сообщил он, довольный, что и у Сарафана все получилось.

Сарафан на всякий случай, для страховки, предложил подняться на верхний этаж и с верхотуры осмотреться.

Поднявшись на верхний этаж поликлиники, они через окно стали осматривать прилегающую к поликлинике территорию.

— Кажется, кругом тихо, — шепотом, взволнованно предположил Валет.

— В том кабинете, что мы были внизу, пойди открой и закрой окно, а я понаблюдаю. Если будет тихо, то через окно смоемся, — предложил Сарафан, осторожничая.

Наблюдая из окна за двором, Сарафан вдруг увидел переползавшего от куста к кусту мужчину. «Засада», — как иглой кольнула мысль.

Он быстро стал спускаться вниз по ступенькам, встретив на лестничной площадке первого этажа идущего ему навстречу Валета.

— Засада! Нас пасут! — пробегая мимо него, сообщил Сарафан.

Догнав его, Валет растерянно спросил:

— Что будем делать?

— Спустимся в подвал и попытаемся спрятать золото, а там видно будет, — решил Сарафан.

Отмычкой открыв внутренний замок ведущей в подвал двери и проникнув в подвал, Валет вновь ее закрыл на замок.

Освещая себе дорогу электрическим фонариком и идя по подвалу, Валет пробурчал:

— Поликлиника освещается, как операционный стол, а еще жалуются, что пацаны фонари бьют.

В случайном хламе добычу они не рискнули спрятать, стали искать стационарный тайник, надежность которого гарантировалась бы годами, но такого тайника на глаза не попадалось.

Трубы, покрытые изоляцией, были ненадежны, повреждение изоляции сразу бросалось бы в глаза, да и непредвиденный ремонт труб с горячей и холодной водой увеличивал риск случайной потери.

Пройдя половину подвала до конца, они, вернувшись ко входу, продолжили обследование помещения.

Нервы как у Сарафана, так и Валета были напряжены до предела. Осветив дверь одного подвального помещения, Сарафан прочитал: «Бомбоубежище».

— Пошли дальше, чего зря время теряем? — подгоняя его, сказал Валет.

— Мы и так поспешили, попав в засаду, теперь не подгоняй меня! — зло бросил Сарафан.

Отдав Валету фонарик, он сказал:

— Посвети на замок.

— Чего мы там не видели? — зло пробурчал Валет, недовольный, что Сарафан его не слушает.

Копаясь в замке двери, Сарафан пояснил, что если есть бомбоубежище, то из него должен быть и выход.

— В зоне от нечего делать я читал брошюры на разные темы, в том числе и по гражданской обороне. Теперь проверим на практике, правду в книжках пишут или нет. Если дом, попав под бомбовый удар или взрывную волну, разрушится, то выход из него должен быть дальше, чем его развалины, — закончил он свое пояснение, открывая дверь и входя в бомбоубежище. — Здесь и продукты питания должны быть, но я вижу только противогазы и плакаты.

— И двери не видать, — согласился с ним Валет, нервозно срывая зло на плакатах, которые стал срывать со стены и рвать.

Когда Валет сорвал со стены второй плакат, то увидел за ним круглую дверку с ручкой диаметром по окружности около метра.

— Смотри, что я нашел, — обрадованно сообщил он Сарафану, который и без него заметил сам.

— Посвети мне фонариком, — потребовал он, направляясь к двери.

Закрыв дверь бомбоубежища со стороны коридора, он, подойдя к круглой деревянной дверке, потянул ее за ручку, и она открылась.

Сколько метров они ползли по выходу из бомбоубежища, ни Сарафан, ни Валет определить не могли.

Находясь в состоянии сильного душевного волнения и стремясь скорее добраться до выхода, они потеряли счет расстоянию: им обоим казалось, что они проползли не менее километра.

Когда же они доползли до выхода, который был закрыт металлической дверью, и Сарафан, открыв задвижку, вышел наружу, то с удивлением отметил, что они очутились метрах в 100 от здания поликлиники, рядом со столовой больницы.

Осторожно ступая, избегая освещенных электричеством мест, они покинули территорию больницы.

Удалившись от места преступления на несколько кварталов, они сели на лавочку, стоявшую около какого-то учреждения, и стали советоваться.

— Если на нас устроили засаду, то выходит, что мы у ментов находимся под колпаком, и они давно нас пасут,

— сказал Сарафан.

— Само собой, — согласился с ним Валет. — Что будем дальше делать?

— Сейчас обмозгуем, — закуривая сигарету, ответил Сарафан. После некоторой паузы, сделав несколько глубоких затяжек, он стал рассуждать вслух: — Если нас уже давно пасут, то на 100 процентов сейчас менты у моей машины на нас устроили засаду.

— Не исключено, — согласился Валет.

— Пускай поохраняют ее. А мы с тобой тем временем на разных такси разъедемся по домам.

— А на выезде из города нас залакшают тепленьких с золотишком, — предостерег Валет.

— Не исключено, но мы можем и проскочить.

— Какая необходимость нам теперь лезть на рога?

— Пойми такую вещь: менты нас вычислили и давно пасут, а поэтому убеждены, что захватят нас с поличным. При таком коленкоре они вряд ли занимались размножением наших фотографий, а без них проверку на дорогах делать бесполезно.

— Проверяющие не будут знать, кого им искать, — догадался Валет.

— Умница, — бросая на землю потухшую сигарету и поднимаясь с лавочки, сказал Сарафан. — Сейчас ловим частников и разбегаемся по домам.

— Как быть с твоей машиной? — напомнил Валет.

— Никуда не денется. Приеду домой, заявлю в милицию, что ее у меня украли.

— Думаешь, выкрутимся? — с надеждой спросил Валет.

— Можно попытаться, если оба сделаем явку с повинной, — намекнул Сарафан.

— Прощай, рыжая, и, возможно, здравствуй, хозяин, — шагая рядом с Сарафаном, заметил Валет. После некоторой паузы он вздохнул. — Меня такая перспектива не устраивает.

— Меня тоже. Добыча хорошая. Нам надо с тобой ее хорошо и глубоко заныкать. Если менты смогут нам доказать вину, то не зря жрут свой хлеб, а если нет, то мы на них обижаться не будем. Если нам начнут лапти плести, то как себя вести мы договорились, и никакой самодеятельности.

— Обижаешь, кореш, — бодрясь, возмутился тихо Валет. Увидев мусорный ящик, он предложил: — Давай расстанемся с инструментом?

— Громоздкий мы там оставили, а этот не мешает, — возразил Сарафан.

К стоянке такси они подошли врозь. Без особого труда и не теряя времени, они быстро поймали частников, которые отвезли их по указанным адресам.

Надежно спрятав в заранее подготовленный тайник свою часть добычи, Сарафан пошел на телеграф, откуда по телефону позвонил Бороде о ЧП.

В ответ он услышал короткое: «Знаю, действуйте, как договорились». На этом связь прервалась.

«Боится подслушивания, — усмехнувшись, подумал Сарафан. — В нашем демократическом государстве подслушивание запрещено и наказуемо», — мимолетно подумал он и домой не пошел, так как его могли там уже ждать непрошеные гости.

Зайдя в дежурную часть районного отдела милиции, Сарафан постарался как можно взволнованнее сообщить молодому лейтенанту о факте угона у него личного автомобиля. Однако его сообщение на лейтенанта не произвело никакого впечатления. Он только сокрушенно посочувствовал:

— Балбесы, совсем замучили с этими угонами.

Лейтенант стал записывать в журнал номер, марку и фамилию владельца автомобиля.

Услышав от Сарафана его фамилию, лейтенант преобразился. Он по селектору соединился с кем-то и сообщил:

— У меня с сообщением об угоне автомобиля находится Стокоз-Шмаков.

После беседы по телефону лейтенант сказал Сарафану:

— Побудьте немного в дежурной комнате, вашим угоном сейчас займутся другие товарищи.

В дежурную комнату зашел старшина, такой же молодой, как и лейтенант, но только против него намного выше и более плотного телосложения.

«Вот и охрана сбегается», — невесело подумал Сарафан.

Чтобы проверить свои сомнения, он, обращаясь к лейтенанту, спросил:

— Можно я выйду покурить?

— Ни в коем случае, — поспешно возразил лейтенант. — Курите здесь, я разрешаю, — смягчая назревающий конфликт, уступил он.

«Вот и приехали, — смиряясь со своей участью, подумал Сарафан. — Сейчас сбегутся около меня все колуны, бульдоги, только успевай отвечать. Постой! Я же могу потребовать защитника и без него не буду давать показания, а чтобы поспать и отдохнуть, потребую в защитники многоуважаемого Чистякова Петра Семеновича».

Удовлетворенный принятым решением, он успокоился, отлично понимая, что выкрутиться и избежать наказания за преступление на этот раз вряд ли удастся.

Глава 31

Валет и еще двое зеков, прибывших вместе с ним по этапу, были отконвоированы работником контрольной службы в барак, который теперь станет для них на многие годы домом.

В бараке находился освобожденный от работы средних лет зек, без левой руки, по кличке Однокрылый — так он себя им представил. Однокрылый, познакомившись мимолетно с каждым из вновь прибывших, показал им свободные койки, которые они могли занять.

Дорога чертовски измотала этапников, а поэтому они, не сговариваясь, легли спать.

У Однокрылого было огромное желание скоротать в разговоре время, но, не найдя ответного желания у прибывших, он оставил их.

Наметанным глазом Однокрылый отметил, что сидор Валета более внушительный, чем у других новичков, поэтому Однокрылый предпочел обратиться к нему со своей просьбой:

— У тебя носогрейки случайно не найдется?

Валет молча достал из кармана полупустую пачку сигарет и подал ему. Однокрылый, достав из пачки сигарету, протянул пачку назад Валету с таким просительным взглядом, что Валет, улыбнувшись, снизошел:

— Оставь ее себе.

Однокрылый довольно заулыбался и собрался удалиться, но его остановил Валет:

— В нашем бараке есть зек по кличке Жук?

— А куда ему деваться, конечно, здесь кантуется, — беспечно подтвердил он.

— Скажи ему, как появится, чтобы нашел меня, — предупреждая возможный вопрос, он пояснил: — Ему с воли привет надо передать.

— Заметано, передам, — понимающе ответил Однокрылый, одновременно со словами кивнув головой и удаляясь от Валета, который через минуту заснул как убитый.

Он не слышал, как в барак с работы с шумом возвратились зеки, и проснулся лишь тогда, когда его бесцеремонно разбудил чернявый зек.

— Кореш, проснись, — услышал Валет слова. Протерев глаза, он спросил:

— Если не ошибаюсь, ты будешь Жук?

— Он самый! — подтвердил Жук.

Поднявшись с кровати, Валет спросил:

— Ты Сарафана знаешь?

— А как же? — оживляясь, ответил Жук.

— Ты с ним в каких отношениях? — продолжал пытать Валет.

— В отличных! — уверенно ответил Жук.

— Так мне Сарафан о тебе и говорил. Я его подельник, Сарафан скоро тоже будет тут, а пока залег в больничке, хочет отдохнуть и присмотреться.

Известие Валета Жуку было приятно, и он не скрывал этого, но ради приличия посетовал:

— Ты смотри, опять влетел! — и далее сокрушенно хлопнул себя по ягодице. — Но, честно говоря, встрече с ним я буду рад. За что влетел? — задал он обычный вопрос при таких встречах.

Валет протянул ему обвинительное заключение.

Прочитав результативную часть, Жук уважительно сказал:

— Вот какими делами вы стали ворочать, и теперь Сарафан стал Гончаров-Шмаков. А что, вроде неплохо звучит и неплохо выкрутились.

Валет ничего не стал пояснять Жуку по делу, лишь к сказанному добавил:

— Я с Сарафаном подельник по двум его последним делам.

— Как я вижу, хреновый подельник, — уколол его Жук.

— Почему? — обиделся Валет.

— Молчаливый, — засмеявшись, разрядил обстановку Жук. — Потом, стрельнув глазами по сторонам, предупредил: — Ты пока никому не говори, что скоро к нам пожалует Сарафан. Кому надо, я сам передам.

— Почему такая секретность? — удивился Валет, зная надежное положение своего друга в данном лагере.

— Сейчас у нас в бараке взял верх костолом-беспредел по кличке Филя. Он не понимает, что его правление не может долго продолжаться, но дрова ломает.

— А куда бугор смотрит? — спросил Валет.

— Бугор — неплохой мужик, но из интеллигентов, волокет в строительстве, а в бараке у нас бугор — Филя.

— Думаю, Сарафан такого бардака в бараке не потерпит.

— Умница, дорогой, поэтому Филю и его сторонников заранее пугать и предупреждать не следует.

Валет поделился с Жуком содержимым своего сидора, и тот удалился.

В это время Филя знакомился со вновь прибывшими зеками. Первым к нему холуи подвели коренастого, рыжего глухонемого по кличке Болтун, который ранее уже отбывал наказание в УО 15/1, но только в другом лагпункте. Болтун вновь попал в ИТК за кражу чемодана из камеры хранения, получив за свой подвиг 10 лет лишения свободы.

У Фили с Болтуном разговор не получился. Жесты Болтуна на вопросы Фили вызывали у окружающих веселые комментарии и шутки. Зеки ржали, как застоявшиеся жеребцы. Поняв, что над ним смеются, Болтун мгновенно пришел в ярость. Схватив одного из весельчаков за грудки, он, едва не оторвав его от пола, что-то невразумительное промычал ему в лицо и оттолкнул его от себя в толпу, которая поддержала и не дала упасть жертве Болтуна.

Издевательство над калеками среди зеков не поощрялось и пресекалось, да и самому Филе комедия с Болтуном тоже не нравилась и надоела. Он помахал рукой Болтуну, давая понять, что тот свободен.

Вторым к Филе подвели мужчину лет 40, высокого худого брюнета, который был осужден по ст. 108, ч. 2 УК РСФСР на 9 лет лишения свободы. Брюнет по пьянке приревновал к жене соседа, ударил его палкой по голове, проломив основание черепа. От полученной травмы сосед умер в больнице.

Ознакомившись с обвинительным заключением и приговором, выслушав ответы Брюнета на задаваемые вопросы, Филя спросил его:

— Какая у тебя была ранее кликуха?

— Стерня! — усмехнувшись, ответил зек.

— Чего так? — засмеявшись, спросил Филя.

— Не знаю, — беспечно ответил Стерня. Не говорить же ему Филе, что в период уборки часто совершал прогулы, пропадая с друзьями на рыбалке, в лесопосадке…

— У тебя путевое что есть в сидоре?

— Ничего! — сокрушенно признался Стерня. — Как помирюсь с половиной, может быть, тогда появятся передачки.

Отпустив второго зека, Филя сокрушенно сказал своим сторонникам:

— Одну шантрапу к нам направляют, как будто мы не люди.

Подошла очередь знакомства Фили с Валетом. Взяв у него копии обвинительного заключения и приговора, Филя стал их бегло просматривать, но, заинтересовавшись текстом, рявкнул на окружающих:

— Ша! Тихо! К нам явился Дед Мороз.

— Ты у нас самый прыткий, — отдавая одному зеку копию приговора, сказал Филя. — Прочитай его нам, интересно будет послушать.

Зек, надев очки, послушно стал читать документ. По мере чтения у слушателей постепенно стали изменяться лица. Если они первоначально были переполнены любопытством, то в конце информации на их лицах появилось удивление.

— Ничего себе справедливость: Болтуну за чемодан дали 10 лет, а им почти за 2 кг золота — по 8 лет, — удивился один из приближенных Фили.

— Не помажешь — не поедешь, — подмигнув Валету, понимающе пояснил Филя, ободряясь и чувствуя в Валете неплохой источник для пополнения своего бюджета.

— Человека посадили ни за что, а вы удивляетесь, что ему мало дали. Меня впервые так негостеприимно встречают, — возмутился Валет.

— Ты хочешь сказать, что попал к нам ни за что? — язвительно поинтересовался Филя.

— Конечно! — коротко ответил Валет.

— Ты нам глаза не пыли, — урезонил его Филя, начиная сомневаться в решении суда: так искренне защищался Валет.

— За дело сидят одни дураки, а все остальные сидят ни за что. Если не веришь, то можешь спросить любого,

— начал играть на собравшихся Валет.

Его витиеватый ответ вызвал отклик одного зека пудов на восемь, высокого, пожилого толстого мужчины преклонных лет.

— Лично я действительно попал сюда по дурости и никакого преступления не совершал. — Выразив свое мнение, он покинул собравшихся.

— Ты сторонников себе здесь не ищи и нам зубы не заговаривай. Мы тебе не сваты, не кумовья, тащи сюда свой сидор, посмотрим, бедный ты у меня родственник или богатый.

— Сидор — мой, и я не собираюсь делиться со всеми его содержимым.

Нагнувшийся к Филе один зек что-то вдохновенно стал шептать ему на ухо.

— Вот видишь, говорят, что ты поделился содержимым своего сидора с Жуком, а с нами не желаешь. Ты не имел права допускать такую вольность.

— Жуку я передал гостинец с воли, о чем знает Однокрылый, других передач никому из вас с воли не было.

Пачек 10 сигарет на братву дать могу, — решил несколько уступить Филе Валет.

— Нам подачек твоих не надо, что надо, мы и сами возьмем, — обиженно заявил Филя. Ему не хотелось конфликтовать с нужным человеком, которого все равно надо с самого начала поставить на место, чтобы потом легче было его укрощать. Поэтому он послал одного зека принести сидор Валета себе.

— Ты запомни, что у меня берешь, чтобы легче было все вернуть, — спокойно напомнил Филе Валет.

— Ты, щенок, вздумал мне угрожать? — приходя в ярость, поднялся с койки Филя.

— Ни в коем случае. Я считаю, что ты все берешь у меня в долг, — пояснил Валет.

— Кому я должен, всем прощаю, — хохотнул Филя, успокаиваясь. Освободив сидор Валета на свою койку, Филя кинул пустой сидор Валету, который сказал зеку, принесшему его сюда:

— Отнеси его туда, где взял.

Зек выжидательно посмотрел на Филю и, дождавшись его согласия в виде пренебрежительного кивка головой, отнес его на прежнее место.

— Ты с ним поступил нехорошо, — избегая оскорблений, осторожно заметил Жук, провожая взглядом уходящего от Фили Валета.

Филя сам чувствовал, что в отношении медвежатника он перегнул палку, но отступать было поздно.

— Отвали от меня, — злобно бросил он Жуку, — а то и тебя, как его, потрясу.

— Лихачишь ты, Филя, на поворотах. Таких тузов обижаешь, пахану может не понравиться.

— А я думал, тебе, — усмехнувшись, пошутил Филя.

— Я всего лишь Жук, а говорю тебе о тузах.

— Какой он туз, если все знают, что он Валет, — захохотал, расслабившись, Филя, довольный своей шуткой.

— Он действительно Валет, но учти, козырный, а КОЗЫРИ своих в обиду не дают.

— Это он тебе сказал или ты так думаешь?

— Так думает мой кореш, который через Валета мне сделал передачу. Если ты потребуешь, я ее сейчас тебе принесу, — язвительно предложил Жук.

— Что за туз? — пропуская его реплику мимо ушей, спросил Филя.

— Он в твоих кругах не вращался, а поэтому ты его не знаешь.

— Ох и гнилой у тебя язык. Когда-нибудь кто-то тебе за него сделает темную.

— Кто, кроме тебя, может додуматься до такой шутки? Только помни, что я честный вор, и кто додумается до такой шутки со мной, будет иметь дело с паханом.

— Если ты такой деловой, то чего верх не пытаешься у меня взять?

— Я организаторскими способностями не обладаю, — улыбнувшись, пояснил Жук, направляясь к Валету, чтобы его успокоить.

— То, что Филя сегодня лихачнул в отношении тебя, — успокаивая Валета, начал он, — нам только на руку.

Дури много, ума не надо.

— Гамбал здоровый, — согласился с ним Валет.

— Недавно он изуродовал мужика лишь за то, что тот плохо о нем отозвался одному козлу. Многим он стал поперек горла, но никто не хочет брать на себя инициативу, чтобы спихнуть.

— Если я себя предложу?

— За тобой не пойдет братва. Ты для них пока чужак.

Перед уходом Жук сообщил Валету:

— Я Филю припугнул, что у тебя есть высокий покровитель, назвал его тузом.

— Стоило ли его пугать?

— Еще как! Не умерить его пыл, так он, пока явится Сарафан, может тебя без штанов оставить. Одно слово — беспредел.

Глава 32

Прошла уже неделя, как Сарафан поступил в больницу на лечение. Скука больничной жизни ему уже здорово опротивела. Он уже стал подумывать о выздоровлении.

После завтрака в палату зашел мужчина с белым халатом на плечах, с пузатым целлофановым пакетом в руках. Это был пахан всех лагпунктов лагеря по кличке Тихий. Он был среднего роста, плотного телосложения с интеллигентным улыбающимся лицом. Никто на воле не мог бы предположить, что он вор в законе, большая часть жизни которого прошла в тюрьмах, лагерях и на этапах. Ему было 57 лет, но выглядел он намного моложе своих лет.

— Игорь Николаевич! — поднимаясь с кровати, не скрывая радушия, воскликнул Сарафан, спеша гостю навстречу. Они обменялись крепкими рукопожатиями и обычными в этих случаях приветствиями.

Тихий, передавая Сарафану пакет, сказал:

— Решил тебя проведать и передать гостинец, а то на наших хлебах недолго и ноги протянуть.

Положив пакет на тумбочку, довольный визитом пахана, Сарафан только и смог сказать:

— Удивил ты меня, Игорь Николаевич, удивил.

Они сели друг против друга на рядом стоящие койки.

— Надолго ко мне пожаловали? — поинтересовался Сарафан.

— На треп времени отпущено мало, — признался Тихий, внимательно посмотрев на соседа по койке по кличке Серый, который понял взгляд.

— Я пойду прогуляюсь, — произнес сосед, поспешно покидая палату.

Достав из кармана пачку сигарет, Тихий кинул ее Серому, пренебрежительно буркнул:

— Там и покуришь. Между прочим, нас вместе с ним ты не видел.

— Само собой, Игорь Николаевич, — закрывая за собой дверь, бодро согласился Серый.

Оставшись вдвоем, Тихий, не теряя зря времени, стал говорить:

— Со слов твоего подельника мне передали, что ты находишься в больничке. Пришел узнать, за что и как ты попал к нам.

— Нет проблем, — ответил Сарафан, достав из тумбочки и отдав ему копию приговора. — Вот официальный документ, он лучше меня ответит тебе, в чем я провинился.

— Посмотрим, посмотрим, какое геройство ты совершил, — надевая очки, пошутил Тихий.

Пока Тихий внимательно читал копию приговора, Сарафан, достав из пакета яблоко, с удовольствием его умял.

Внимательно прочитав приговор с первой до последней страницы, Тихий, помолчав, произнес:

— Красиво стал работать, чертяка.

— Чтобы быть медвежатником, надо силу иметь, а где ее взять в мои-то годы? Поэтому приходится головой работать, — похваляясь, пошутил Сарафан.

— На тебе, дорогой, пахать можно, — заметил Тихий ехидно.

— А врачи, между прочим, посчитали, что я нуждаюсь в стационарном лечении, — шутливо возразил Сарафан.

— Скажи спасибо, что я не врач, тогда бы в этой богадельне не осталось бы и пятой части больных.

— Спасибо, Игорь Николаевич, что вы не врач, — серьезно произнес Сарафан.

— Перейдем к делу. Такую операцию провернули и отделались легким испугом. Как вам удалось?

— Ни хрена себе! Такой срок отхватили, и ему мало, — искренне не согласился с мнением Тихого Сарафан.

— Ты мне зубы не заговаривай. Я знаю, где, что, почем и какова плата за скорость.

— Тебе, Игорь Николаевич, я бы и следователем не разрешил работать, — пробурчал Сарафан, достав из тумбочки чистовик жалобы, написанной им в Верховный Совет республики. — Не в службу, а в дружбу, прочитай мне ее вслух, может быть, я что-то важное упустил, — попросил он Тихого, зная его начитанность и грамотность.

Тихий, взяв жалобу Сарафана, приступил к ее чтению: «Прошу вас набраться терпения и дочитать мою жалобу до конца. Умоляю вас ради ваших детей и родителей.

Я надеюсь, что, дочитав жалобу до конца, вы сможете принять верное решение. Из-за того, что я ООР, на меня работники милиции стараются взваливать иногда те преступления, которые я не совершил. Следователь Подроманцев Виктор Игнатьевич посадил меня в ИВС по подозрению в убийстве Соколовой Ирины Васильевны.

По делу я был даже арестован, и мне горел срок лишения свободы, но явилось с повинной лицо — Кисляков Николай Ярославович, который признался в убийстве и подробно о нем рассказал. А если бы он не явился, вы понимаете, что меня ожидала 102 статья УК РСФСР.

По телевизору, в газетах, по радио наши избранники народа, в том числе и вы, говорили, что мы идем к правовому государству. Я этому не верю, так как в отношении меня работниками правоохранительных органов вновь допущен произвол. Меня со Стокоз Валентином Федоровичем осудили на 8 лет лишения свободы за то, что мы с ним якобы ограбили зубопротезную поликлинику, похитив из нее золото, деньги и другие ценности.

Преступление тяжкое, что и говорить, но мы его не совершали.

Работники милиции, свидетели по делу, утверждают, что видели, как в день кражи я и Стокоз В.Ф. зашли в поликлинику. Не верить целой бригаде работников милиции суд вроде бы не должен, но если верить, то суд обязан был с них спросить:

1. Если они устроили на нас засаду, то почему допустили, чтобы преступление было совершено?

2. Почему нам дали возможность уйти с места преступления?

Ответ один. Нас в поликлинике не было, и мы вменяемого нам преступления не совершали.

По этой простой причине проведенной криминалистической экспертизой не было обнаружено микрочастиц с нашей одежды в кассе поликлиники, откуда было совершено хищение ценностей.

Если мы переоделись после преступления, как утверждают свидетели, следователь обязан был старую одежду нашу изъять и провести соответствующие следственные действия, но кому это нужно?

Вечером, придя домой, в отдел милиции я сообщил, что у меня угнана неизвестным лицом личная машина. В день угона произошла кража ценностей из поликлиники. Не исключено, что угонщик приехал к месту преступления на моей машине. Допускаю даже, что именно он совершил кражу из поликлиники ценностей, так как микрочастицы его одежды были обнаружены как на чехлах сиденья моего автомобиля, так и в помещении кассы поликлиники.

Работникам милиции надо было найти угонщика моей машины, который должен отвечать за кражу золота из поликлиники, но следственные органы пошли по проторенному пути. Они потерпевшего по угону автомобиля сделали козлом отпущения, осудив его за ограбление поликлиники.

Добиваясь справедливости, я не прошу, а требую, чтобы уголовное дело в отношении меня и Стокоз В. Ф. было прекращено.

Если вы считаете нас преступниками, то просим дело направить на доследование. Нужно доказать нашу вину, если она есть, чтобы мы знали, за что сидим. А сейчас мы сидим ни за что.

Что такое свидетели, да при том еще работники милиции по делу, где обвиняемый ООР?!

Если бы в отношении работника милиции, подозреваемого в каком-либо преступлении, свидетелями были ООР, то, независимо от вины, приговор был бы однозначен.

Я до осуждения работал шофером на производстве, женат, имею на иждивении сына, вторым ребенком жена ходит в положении. Жили мы с женой хорошо и дружно. Для меня не было никаких оснований и мотивов возвращаться к прошлой преступной деятельности. По работе я характеризовался положительно. Пахал, как все труженики нашей страны. Меня ни за что вырвали из жизни, из трудового ритма. Сейчас я сижу, ничего не делая, но ем. Кому это выгодно? Кому это нужно? Ответ напрашивается один — работникам милиции, которые, борясь за стопроцентную раскрываемость, гробят чужие жизни.

У нас по сей день расстреливают граждан за убийства, которые они не совершали (Белорусская ССР, Краснодарский край), а потом выясняется, что убийцами были другие лица. В стране идет перестройка, но работники правосудия не могут по-новому мыслить, работать и поступать.

Нам суд назначил по ст. 93\1 УК РСФСР минимальную меру наказания, потому что понимает и признает нашу невиновность во вменяемом нам преступлении, но интересы защиты милицейского мундира судом поставлены выше справедливости, выше профессионального долга».

Дочитав с интересом жалобу, Тихий одобрительно произнес:

— Ты стал матерым темнилой. Твоему трепу, если бы я не знал подноготной, то мог бы тоже поверить.

— По трепу у меня есть с кого брать пример, далеко ходить не приходится. В жалобе изложена наша официальная версия, и здесь в зоне мы с Валетом будем ее придерживаться. Будут верить в нее или нет, нам до лампочки.

— Конечно! — согласился Тихий. Подумав некоторое время, он спросил:

— Ты будешь работать или в законе бездельничать?

— По жалобе я работяга, меня ни за что посадили, требую справедливости и вдруг не буду работать. Меня никто не поймет… Только поищи работу по моему здоровью, — снова стал балагурить Сарафан.

Похлопав его по плечу, Тихий предложил:

— Должность заведующего баней тебя устроит?

— А сколько гавриков там будет работать?

— С тобой восемь человек, — сообщил Тихий. — Как характеризуется твой подельник?

— Имею с ним вторую ходку. Оба раза нем, как рыба.

— Толковый малый, — похвалил Тихий. — Можешь взять его к себе оператором котельной установки. Работа не такая уж тяжелая, — пояснил он.

— Заметано! — согласился Сарафан. — Только я не понял, почему такая козырная работа и на нее нет охотников?

— Насчет охотников ты ошибаешься, и завбаней есть, но это особый и долгий разговор, о котором мы поговорим позже, а сейчас ты мне скажи: из сейфа Николая Григорьевича ты лекарства позычил?

— Я. Но только не из сейфа, а из металлического ящика.

— Не будем вдаваться в подробности, откуда ты взял, но лекарства надо вернуть. Он работает на нас, и обижать его мы не должны.

— Если так, я не возражаю, — беспечно согласился Сарафан. — Только свое богатство пускай берет сам.

Своими руками я возвращать не могу.

— Где оно у тебя?

— В каптерке за батареей, в банке из-под халвы.

— Подожди минуточку, пойду его успокою. — Тихий вышел. Вернувшись через несколько минут, сказал: — Ты должен понимать, лишний хипеж тебе сейчас ни к чему.

— Я в политике не разбираюсь, настроение было хреновое, все равно кому решил попортить нервы, заодно спустить себе пар. Как врачи говорят, я вывел себя из стрессового состояния.

— Я тебе такую возможность дам. И о ней сейчас подробнее поговорим. Теперешний завбаней устроил в бане курятник, устроил там самый настоящий бедлам, при этом уважаемую пару зеков наградил приятной болезнью. Хорошо, что СПИД до нас не добрался. А если бы случилось, ведь сидеть с ними нам придется.

— Твое беспокойство я разделяю. Такого завбаней надо гнать оттуда в шею. Кто он такой?

— Тебе Серый говорил, кто помог ему попасть в больницу?

— Говорил о каком-то беспределе Филе, который спит на моей койке.

— Вот видишь, все дороги сходятся в Рим, а на беспределе Филе сходятся все твои линии, — пошутил грубо Тихий.

— Выходит, мы с тобой сейчас делим шкуру неубитого медведя?

— Как заведующего баней Фили уже практически нет. Если не ты, то другой займет его место.

— У него в бараке есть сторонники?

— Десятка два наберется, — сообщил ему Тихий.

— Черт с ним, я его беру на себя, но к моему приходу в барак твои сторонники должны знать, чью сторону поддерживать.

— Все будет подготовлено, и в этой части можешь не беспокоиться.

— Филя, наверное, будет не с пустыми руками, мне пика тоже не помешает.

— Зачем тебе такие крайности? Ты его со своей кодлой шутя растопчешь, от него останется мокрое место.

— Спор за власть я с ним хочу разрешить полюбовно, зачем в бараке ломать и рушить государственное имущество? — улыбнувшись, пошутил Сарафан.

— Как хочешь, так и поступай, но по-глупому рисковать я тебе не советую.

Они договорились, что связь между собой будут поддерживать через зека по кличке Жук.

Присмотревшись внимательно к Сарафану, Тихий спросил:

— Чего ты мнешься? Колись, чего хочешь сказать!

— Игорь Николаевич, здесь в зоне каждая собака знает, кто такой Сарафан, а поэтому мне хотелось бы в переписке с вами подписываться Лесником.

Подумав, Тихий ответил:

— Ты уже стал медвежатником, и кликуха Сарафан, конечно, для тебя устарела. Но почему Лесник? Если заменять, то давай подберем солидную и звучную, — предложил он.

— У вас тоже не очень звучная кликуха, а вы ее предпочли другим. Все зависит от человека, который ее носит.

— Почему ты выбрал эту, а не другую?

— Мне пришлось много лет поработать на лесоповале топором, где насобачился не только им, но и пикой за несколько метров сбивать с дерева сучки под интерес. Лесник для меня — воспоминания о трудной молодости.

— Все мы прошли через те или другие университеты, — согласился с Сарафаном Тихий. — Как ты думаешь из больнички попасть в свой лагпункт?

— Ногами! — пошутил Сарафан.

— А могут направить и в другой, — допустил Тихий.

— Исключено! Скажу хозяину, чтобы направил меня в тот барак и бригаду, откуда я освободился. На моем горьком опыте зеки должны усвоить, что если человек нарушил закон, то его неотвратимо ждет наказание. Как бы веревочка ни вилась, а конец у нее все равно есть.

— Ты чешешь, как заправский замполит, — пошутил Тихий.

— А я его словами и говорю, — серьезно пояснил Сарафан.

— Дай Бог, чтобы все было по-нашему. — Подумав, Тихий поинтересовался: — Ты Лапу когда в последний раз видел?

— На своем процессе в суде, — ответил Сарафан.

— Балует он тебя и покровительствует.

— Почему же? — возразил Сарафан. — У него в суде были и свои интересы.

— Какие? — удивился Тихий.

— Послушать заключение эксперта по сейфу из научно-исследовательской лаборатории судебной экспертизы. Сделать из выявленных ошибок надлежащие выводы. Науку мы проходим и оцениваем с помощью своих ребер.

— Как специалист оценил твою работу? — улыбнувшись, спросил Тихий.

— Замечаний по работе не было, а то, что сюда попал, является не моей ошибкой, а стратегией.

— Знаю, не повторяйся.

— Я думаю, что из-за меня Лапа к нам сюда приедет с гостинцем, а каким — точно не знаю. У меня на воле есть пахан, давнишний друг Лапы. С ним они подробно обсудят что почем, нам остается только ждать.

— Подпитка нам не помешает, — довольный таким сообщением признался Тихий.

Глава 33

После «выздоровления» Сарафан вместе с Серым был доставлен на автозаке в учреждение УО-15/1, где Сарафана принял его начальник полковник Долгошеев Петр Алексеевич.

Как Сарафан и предполагал, Долгошеев удовлетворил его просьбу и направил для дальнейшего отбывания наказания в лагпункт № 3, где он уже был.

Начальник третьего лагпункта куда-то спешил, а поэтому его беседа с Сарафаном не получилась.

— Знаешь, сегодня у меня нет времени, чтобы основательно побеседовать с тобой. Сейчас пойдешь в барак, а завтра поговорим. Спешу!

Вызвав надзирателя и сдав ему Сарафана, подполковник Григоренко Денис Борисович, несмотря на свою солидную массу, бодро промчался мимо них к выходу из административного здания.

Приближаясь к своему бараку, Сарафан обдумывал, как исподволь, незаметно устроить ссору с Филей, чтобы зеки не подумали, что он имеет в ней интерес.

Когда он с Серым зашел в барак, то Серый скромно шмыгнул в свой угол.

Тихий свое слово сдержал, и то, что Валет с группой других зеков встретил его у двери, было наглядным подтверждением.

Первым его облапил и расцеловал Валет, которому он отдал свой сидор. С остальными зеками Сарафан обменялся крепкими рукопожатиями. Все они когда-то провожали его на волю. Оглядывая их, он пошутил:

— Я же уходя сказал хозяину, чтобы немедленно отпустил вас на волю. Вот скот, не послушался. Специально вернулся проверить исполнение. Теперь придется применять к нему жесткие меры.

— Кончай травить, — остановил его Жук, — расскажи, что нового, интересного на воле?

— О воле потом будем гутарить, бугра позовите.

Сквозь толпу к нему протолкался плюгавый мужчина лет 50.

«Какой дурак его в бугры поставил!» — недовольно подумал Сарафан.

— Строев Павел Степанович, — представился тот.

Отойдя с ним в сторону, Сарафан спросил:

— Насчет меня указание получено?

Строев утвердительно кивнул головой.

— Действовать разрешаешь?

— А куда денешься! — отрешенно согласился Строев.

Разговаривая со Строевым, Сарафан боковым зрением заметил отдельно от общей толпы группировку человек двадцать пять. Он понимал, что среди них находится его главный противник.

Покинув бугра, Сарафан пошел к толпе своих сторонников.

Увидев бледного Серого, Сарафан весело воскликнул:

— Серый! Ты чего такой веселый? Поделись с нами своей радостью, нам тоже хочется с тобой посмеяться.

Серый понимал, что стал козлом отпущения чужих интересов и сегодня будет в центре внимания. Ему не хотелось быть снова битым, и он не знал, чей сегодня будет верх, а поэтому угрюмо пробурчал:

— Мне не до смеха!

От толпы противников Сарафана отделился мужчина высокого роста, лет сорока. Подойдя к Сарафану, он процедил сквозь зубы:

— Послушай, милый, ты что, решил за эту погань подписаться?

— А почему бы и нет. Я лечился с ним в больничке и понял, что он не погань, а нормальный мужик, хребет нашей экономики. Поэтому я не позволю никому ее подрывать.

— Тебе, наверное, опять захотелось в больничке побывать, — язвительно пошутил Филя, а это был именно он.

— Ну, дорогой, ты перешел на личные оскорбления. Такого я простить даже такому многоуважаемому Беспределу не могу, — решительно заверил Сарафан. С его легкой руки слово «беспредел» стало уже второй кличкой Фили.

В процессе возникающей ссоры обе группировки подтянулись к конфликтующим. Посмотрев по сторонам, Филя, к своему удивлению, обнаружил, что его сторонников не прибавилось, а сторонников Сарафана было в два раза больше. Он верил в свою силу, с помощью которой всегда диктовал условия, а поэтому один новичок его напугать не мог.

— Длинный, ты чего подался к Беспределу? Или втихаря уже получил прописку в его гареме? — пошутил Жук.

— Как бы ты сам не оказался в моем гареме, — злобно огрызнулся Длинный, вызвав у своих сторонников острым ответом улыбки.

— Ребята, вспомните, кто мы есть, и кончайте бакланить. Я не хочу здесь общей драки, поломки инвентаря, я предлагаю многоуважаемому Филе показать мне, что он из себя представляет, а остальные присутствующие будут зрителями.

Беспредел стал понимать, что конфликт Сарафана с ним не случаен, а заранее подготовлен. Не зря же новичок ворковал с бугром. Но отступать Филя не собирался, тем более что со своей кодлой он был в проигрыше перед Сарафаном, тогда как один на один у них шансы уравнивались.

— Будем условия драки оговаривать? — оказавшись в кругу зеков, спросил Сарафан.

— У меня нет никаких условий, а есть одна цель, чтобы ты перекочевал в мой гарем, — пошутил Филя.

Филя не успел закончить последней фразы, как сильный удар в голову потряс его, и он кулем упал на пол.

Сарафан не стал бить лежачего противника, а отошел к двери барака, где имелось наибольшее пространство.

— Сами понимаете, шутка Беспредела была ко мне неуместна, — пояснил он зрителям.

Оправившись от удара и приняв угрожающую стойку, Филя стал надвигаться на Сарафана, который знал несколько приемов рукопашного боя и карате. По стойке Фили Сарафан понял, что главный его козырь в силе.

Приблизившись к Сарафану достаточно близко, Беспредел, вложив в удар всю свою силу, сделал выпад правой рукой в лицо Сарафана. Последний перехватил его руку в запястье, слегка потянул Филю на себя и, разворачивая, нанес ему короткий боковой удар в область почек. Филя вновь упал на пол, у него от боли выступили слезы на глазах.

Зрители поняли, что интересной драки не получилось и исход ее предрешен. Так думал и Сарафан, смотря на Беспредела, который, вновь поднявшись, униженно улыбаясь, стал подходить к нему.

Сарафан не стал бить его, а кистью правой руки слегка толкнул в лицо.

— Это тебе не с детьми управляться, козел с..й.

— Сарафан, завали его еще разок, — слышались голоса его сторонников, тогда как сторонники Фили хранили угрюмое молчание, по-видимому, сожалея о выборе своего авторитета.

Неожиданно для Сарафана и зрителей Беспредел нанес Сарафану сильный удар в грудь, пригвоздив его к стене, о которую Сарафан больно ударился головой, чем вызвал у своих противников оживление и надежду на лучший исход драки.

Вторым ударом в скулу Филя надеялся завалить Сарафана на пол и там добить, так как другого шанса у него не было.

Филя понял, что как боец он проигрывает натренированному Сарафану, который, схватив правую руку нападающего, развернувшись вместе с ним с легкостью фигуриста на льду, резко дернул Филю в сторону двухъярусных кроватей, которые смягчили падение Беспредела.

— Давай, Сарафан, кончай с Беспределом, а то он тебе еще чего-нибудь выкинет, — кричали ему его сторонники.

— Тихо, ребята, мы не в цирке, — охладил тот их пыл. — Сейчас буду делать концовку.

Когда вскочивший с кровати Филя бросился к нему, реагируя на все обманные движения, Сарафан, как бы поскользнувшись, развернулся и резко ударил Филю локтем в грудь.

Беспредел, сделав назад несколько шагов, упал.

— Дорогие зрители, концерт окончен, — театрально сообщил Сарафан под одобрительный рев своих сторонников.

— Нет, падла, концерт только начинается, — раздался голос Фили, на которого все уже перестали обращать внимание, а когда обратили, то с удивлением увидели, как он с огромным ножом, неизвестно как к нему попавшим, надвигался на Сарафана.

Все почувствовали, что действительно наступил финал.

— Сарафан, ты видишь, с чем он прет, — предупредил его Жук.

— Не слепой, — зло пробурчал Сарафан, впервые почувствовав для себя опасность. Метнувшийся к нему Валет выручил его, вложив в руку финку зековской работы с наборной пластмассовой ручкой.

Не ожидавший такого поворота в событии, Беспредел остановился, видя, что финка в руке Сарафана перемещается, как карандаш в кисти фокусника.

— Вы все здесь свидетели, что я не хотел его потрошить, но, по-видимому, придется, — злорадно прорычал Сарафан.

— Это мы посмотрим, кто кого, — уже не с прежним фартом ответил Филя.

Когда между ними осталось менее двух метров, когда Филя уже поймал момент, чтобы броситься в решающий бой, Сарафан молниеносным движением бросил финку в лоб Филе колодочкой вперед. Удар оглушил Филю, и он, как бык, закрыв глаза, стал мотать головой. Подскочивший к нему Сарафан нанес сокрушительный удар в голову. Филя кулем упал на пол.

Поднимая с пола свою финку и нож Беспредела, Сарафан пресек попытку нескольких сердобольных зеков поднять с пола Филю и оказать ему помощь.

— Я его ударил вполсилы, пускай полежит, скоро очухается, его кишки мне не нужны.

Отдавая ножи Валету, Сарафан громко сказал:

— Кореши, за что я наказал Беспредела?

— За Серого, чтобы не зазнавался, чтобы своих понимал, чтобы триппер не разводил, — слышались со всех сторон предположения.

— И за это тоже, но больше всего я наказал его за «подвиг», который он совершил на воле. Как можно у матери отнять ребенка, а потом с бульдожьей харей потребовать с нее деньги! На месте того ребенка мог оказаться любой из нас, из наших братьев или сестер.

— У наших матерей грошей не было, чтобы нас выкупать, а теперь нас и воровать никто не захочет да и не украдешь, — показывая на решетки, пошутил Жук.

— Мать у нас всегда была и будет святым человеком. И обогащаться на материнских чувствах мы не должны позволять никому. Всех фуфлыжников типа Фили будем опускать на низ. Теперь уважаемый Беспредел должен стать «голубым». Желающие помочь ему стать таким есть? — закончил говорить под хохот и рев своих сторонников Сарафан.

Бывшие сторонники Фили стали, как крысы, разбегаться в разные стороны барака, а сторонники Сарафана дружно ловили их под гогот и ржание, сводя счеты.

Лишь Сарафан и ближайшее его окружение были безучастны к происходящему в бараке.

— Валет, дай-ка мне назад финку, — попросил Сарафан.

— Зачем тебе вновь понадобилось перо? — с беспокойством поинтересовался Валет, вручая его Сарафану.

— Хочу проверить, не разучился ли я давать в лобешники.

Около них вновь стали собираться любопытствующие.

Сарафан, примерившись, через плечо резко метнул финку в оконный переплет, куда она мгновенно воткнулась.

— Не надо дурачиться, стекла побьешь, а на улице зима, — остановил дальнейшие попытки Сарафана бугор.

— Эксперимент закончен, — успокоил его Сарафан, отдавая нож Валету.

Сарафан ушел, заняв койку Фили.

Валет тоже покинул Сарафана, сказав ему перед уходом:

— Филя тоже мне задолжал, пойду получать с него долг…

Тут Сарафан обратил внимание на группу зеков, которые стояли в стороне от конфликтующих и спокойно беседовали между собой, безучастно наблюдая происходящее. Это были в основном те, кто отбывал наказание за хозяйственные преступления. Умея делать деньги и находясь при деньгах, получая тяжелые посылки, имея канал связи с внешним миром, они не волновались, чья власть утвердится в бараке.

Дельцы умели мирно уживаться при всех авторитетах, которым они обязаны были подчиняться, делясь с ними своими материальными возможностями. Их не притеснял и Беспредел, грубый, неотесанный мужлан, а поэтому они не без оснований надеялись ужиться и с новой властью барака.

Сторону Сарафана дельцы приняли лишь потому, что сверху было такое указание. Сейчас они обсуждали происшедшее.

Зек по кличке Колобок, небольшого роста, страдающий ожирением, пошутил:

— Теперь нам всем надо запастись полотенцами.

— Зачем нам полотенца? — удивленно и недовольно спросил Вано, бывший заготовитель кавказской национальности.

— Вано, всегда тебе все непонятно, и ты любишь задавать глупые вопросы, — продолжил свою мысль Колобок. — Пойдешь говорить с Сарафаном, а твой голос ему не понравится. Он трахнет чем-нибудь в лобешник, а тот будет перемотан полотенцем.

Шутка получилась удачной, но до конца всеми не осознанной.

— Да я ему знаешь что сделаю?! — взорвался Вано.

— Пойди и скажи, что ты ему сделаешь, — умерив его пыл, сказал другой зек из окружения.

— Не надо, Вано, ходить и якать. Ты ему ничего не сделаешь, а он тебе сделает харакири. Он не только скор на руку, как я погляжу, но и неплохой дипломат. К нему не только та вся братия, — Колобок пренебрежительно махнул рукой в сторону конфликтующих, — но и некоторые из нас будут проситься в друзья.

— Почему ты так плохо о нас думаешь? — вновь возразил Вано.

— Мы не знаем, сколько подвигов он совершил на воле, но того, что он хапнул с Валетом последний раз, им надолго хватит без наших подаяний.

— Интересно узнать, они оба по сейфам волокут или кто один? — спросил зек по кличке Заяц, осужденный за спекуляцию.

Свою кличку он получил за то, что при разговоре часто оглядывался и старался говорить на низких тонах.

— Из них Сарафан железно медвежатник, — убежденно заключил Колобок, который среди собравшихся был авторитетом. — Вы помните, как тихо к нам в хату вкатился Валет и как сегодня ввалился Сарафан? Такое в наших стенах может себе позволить не каждый, а только авторитет, имеющий у себя за спиной надежный тыл.

— Ты прав! — согласился с Колобком бывший главный инженер ткацкой фабрики по кличке Технарь. — По мне лучше подчиняться умному громиле, чем прожорливому, неряшливому недоумку.

Собравшиеся вынуждены были согласиться с мнением Технаря, а потом все разошлись по своим гнездам.

Однако на этом у Сарафана не кончились неприятности.

Когда он остался один, то от группы зеков, подошедших к проходу между койками, отделился высокий парень лет двадцати семи. Даже из-под зековской робы заметно выпирали бугры мышц грудной клетки и рук.

Чувствовалось, что парень знает себе цену и считает, что он имеет право на самостоятельность своих поступков.

Поздоровавшись с Сарафаном, он представился, назвав себя Боксером.

— Лихо ты его проучил, — похвалил он Сарафана.

— Интересно, почему вы раньше меня не поставили его на место? — глядя на впечатляющую фигуру Боксера, поинтересовался Сарафан.

Боксер понял намек Сарафана и пояснил:

— Филя нас не трогал и не мешал.

— Так другим мешал, — заметил Сарафан.

— Нас, — показывая на своих друзей рукой, ответил Боксер, — проблемы других не волнуют. Вот если бы он нам клапаны перекрыл, тогда бы мы, конечно, возникли. Поэтому я от своих друзей пришел сказать тебе, если не будешь переходить нам дорогу, то властвуй, сколько тебе хочется.

— Как я понял, ты пришел ко мне с ультиматумом, — заострил разговор Сарафан, подморгнув соседу по койке, который, поняв сигнал, пошел предупреждать сторонников Сарафана о назревающем конфликте.

— Понимай, как хочешь, — беспечно произнес Боксер, повернувшись к Сарафану спиной и собираясь удалиться.

Схватив Боксера за одежду на спине, Сарафан дернул его, разворачивая к себе лицом:

— Постой, дорогой, разговор не окончен, и я еще тебя не отпускал.

— Мне с тобой больше не о чем бакланить. Что надо, я уже сказал, — ответил Боксер, который, чтобы освободиться от захвата, попытался ударить своей рукой по руке Сарафана, но его удар пришелся ему в плечо, что было равносильно оскорблению и вызову.

Сарафан не знал спортивных способностей противника, но то, что он был здоров, как бык, видно было и дураку. Терпеть поражение Сарафан даже и в мыслях допустить не мог.

Он решил не просто начать драку с Боксером путем обмена ударами, как было с Филей, что было тактически оправдано, а взять Боксера на прием, так как в драке с ним не рассчитывал на успех.

— Ты что, паскуда, себе позволяешь? — выставив локти рук параллельно своей груди и наступая на Боксера, возмутился Сарафан.

Боксер, чтобы избавиться от Сарафана, попытался оттолкнуть от себя его, схватившись рукой за приготовленный блок.

Сарафан кистью свободной правой руки зафиксировал на запястье левой своей руки кисть правой руки противника, заблокировал ее. Теперь Боксер был в капкане, из которого вырваться не мог, тогда как Сарафан мог сломать ему руку в двух местах или сделать растяжение. Он решил сделать последнее. Боксер позорно повалился на пол.

Сторонники Боксера попытались наброситься на Сарафана с целью защиты чести товарища, но момент был ими упущен.

У Сарафана и подоспевших его сторонников в руках были колющие предметы, да и соотношение было в его пользу. Он с ножом в руках во главе своей кодлы уверенно зажал их в угол.

— Кто из вас хочет еще поболтать со мной?

Ответом было гробовое молчание. Сарафан знал из бесед с Серым, с какой группировкой имел дело, а поэтому без вступления начал:

— Я знаю, вы — шустрые ребята, но, дорогие мои рэкетиры, у нас в зоне свои законы, и если вы на воле их подзабыли, то не моя вина. Навести порядок в нашей хате я уполномочен паханом. Ему, конечно, виднее, кому можно поручать такую деликатную миссию. Ваш горе-Боксер подошел ко мне, нахамил, угрожал, а когда я попытался продолжить с ним беседу, ударил. Вы видели? — потребовал он ответа от каждого противника, не сводя с него глаз до тех пор, пока не получал от него утвердительного ответа. — То-то же! — успокаиваясь, сказал Сарафан. — За такое неуважение и вам не мешало бы ребра помять, но, честно говоря, вы меня сегодня подутомили, ограничусь беседой. У нас, у воров, существует один закон, как в зоне, так и на воле. Мне ли говорить полосатикам такую истину? Оказывается, ее надо не втолковывать, а вталкивать в дырявые чердаки насильно.

Его слова потонули в общем одобрительном гуле. Они были поддержаны даже недавними противниками.

— От всех требовать соблюдения воровского закона бесполезно, — продолжал Сарафан. — У нас, как на городской свалке, можно найти золото, серебро и разную погань типа Фили и ему подобных козлов, петухов, красных шапочек, «голубых», но мы не должны им уподобляться. Некоторые сейчас думают, вот раздухарился, все равно обломается. Я же говорю раз и больше повторяться не буду: такой порядок будет не только в нашей бригаде, но и во всем отряде.

Подойдя к Боксеру, который потирал поврежденную правую руку, Сарафан примирительно сказал:

— Сделай вывод для себя, если в голове у тебя есть стержень, возможно, в будущем мы еще и подружимся.

Боксер ничего ему не ответил, а обиженно отвернулся.

«Ничего, дорогой, обортую, будешь еще в моей стае летать», — уверенно подумал Сарафан.

Не все зеки, находившиеся в бараке, были согласны с его рассуждениями. Многие могли в пользу противоположного мнения привести свои убедительные аргументы, но они были разобщены, были не так агрессивны, а поэтому свою точку зрения на жизнь не высказывали, а предпочитали отмалчиваться до поры до времени.

Ложась спать, Сарафан понял, почему Тихий уполномочил его навести порядок в бараке.

Глава 34

Работа заведующим баней оказалась несложной, но хлопотной.

Вновь подобранный коллектив — операторы котельных установок, работники прачечной — имели по нескольку профессий, а сантехником работал бывший инженер, поэтому они в Сарафановой практической помощи не нуждались, так как знали свою работу лучше него.

По указанию шефа Сарафан должен был своими силами пристроить к бане сауну. Администрация лагеря брала на себя обязательство обеспечить стройку необходимыми материалами.

Среди операторов котельных установок у Сарафана был бывший прораб-строитель. С ним и бывшим инженером Сарафан обговорил фронт предполагаемых работ.

Сидя в своей каморке, служившей ему кабинетом, Сарафан думал, как и с чего начать выполнение указания шефа.

Телефонный звонок прервал его размышления.

Подняв телефонную трубку, он услышал и узнал голос начальника отряда.

— Слушаю, гражданин начальник, — представился Сарафан.

— У нашего кассира потерялся ключ от сейфа. Ты не сможешь открыть нам сейф?

— Гражданин начальник, меня сюда упрятали ни за что. Я сейфы вскрывать не умею.

— А если я тебя сильно попрошу.

— С удовольствием бы выручил вас, но такому ремеслу не обучен.

— Жаль! — услышал Сарафан слово шефа, прежде чем между ними прервалась связь.

«Волчара, хотел меня на мякине провести, — самодовольно подумал Сарафан, покидая каморку. — Пойду с Валетом поделюсь последней новостью», — решил он, направляясь в котельную.

Часа через два в котельной Сарафана разыскал Тихий. Обменявшись рукопожатиями как старые знакомые, они прошли в «кабинет» Сарафана, где пахан поведал ему:

— Наш хозяин любит поволочиться за смазливыми бабенками. Вчера прихватил он кассиршу на природу, а она там ключи от сейфа потеряла. Сейчас ребята меняют замки в дверях кассы, а сейфу никто ума не даст.

— Скажи им, пускай автогеном режут, — предложил Сарафан.

— Документы боятся уничтожить и повредить.

— Игорь Николаевич, вы меня приехали фаловать?

Тихий утвердительно кивнул головой.

— Ты же знаешь, я не в признанке, и вдруг ты меня на такое дело толкаешь!

— Хозяин сказал, что будет нашим должником и ловить тебя ни на чем не собирается.

— Ему верить можно?

— Какие они между собой скоты, нас не касается. У хозяина тяжело добиться согласия, но если обещал, то слово всегда сдерживал. Сам понимаешь, сильно за него ручаться не могу, но давай поможем.

— У меня инструмента нет, — сдаваясь, сообщил он Тихому.

— Хозяин имеет в своем музее целый арсенал воровского инструмента, там все найдешь.

Выходя из бани, Тихий пояснил Сарафану:

— Если мы в пустяках, не затрагивающих наши интересы, не будем с ними контачить, то причиним себе только вред.

На оперативном УАЗике кум доставил Сарафана в контору, где полковник Долгошеев предоставил Сарафану необходимый ему инструмент и, выпроводив посторонних из кассы, предложил Валету приступить к работе.

— Петр Алексеевич, вы знаете, что медвежатники народ суеверный, а поэтому в присутствии посторонних не работаем.

— Я же не посторонний, — грубо возразил Долгошеев.

— При вас у меня работа не получится, — осторожно, но вместе тем настойчиво повторил Сарафан свою просьбу.

— Ну черт с тобой, пускай будет по-твоему, — покидая помещение кассы, недовольно пробурчал он.

Оставшись в кассе один, Сарафан закурил и не спеша стал осматривать сейф. Внешне сейф был похож на деревянный шкаф с разными узорами и канделябрами по его краям.

Сейф был немецкий, старинной работы знаменитой фабрики «Братья Шульц».

Минут через сорок Сарафан позвал Долгошеева, который, увидев открытую дверку сейфа, воскликнул удивленно:

— Уже готово!

— Механизм замка заржавел, не мешает смазать маслом.

Похлопав по дверке сейфа ладонью, Долгошеев предположил:

— Сантиметров двенадцать будет толщина.

— Не меньше, — согласился с ним Сарафан.

— А все же добрые вещи раньше делали, не то, что сейчас, — резюмировал он.

— Сейчас делают лучше, — возразил Сарафан.

— Ты так думаешь? — улыбнувшись, пошутил Долгошеев.

— Мне можете верить.

— Авторитетам надо верить, — согласился Долгошеев. — Будем считать, что я твой должник. Куда, зачем везли, не трави, что сказать любопытным, не мне тебя учить… Честно говоря, я думал, что ты оговоренная птаха, и сомневался в правильности приговора в отношении вас…

Увидев в глазах Сарафана беспокойство, он, похлопав его рукой по плечу, продолжил:

— Я сказал просто так, между нами, мальчиками, говоря, и ни к какому делу оно не имеет отношения.

Спасибо тебе, что порядок навел в бараке, — серьезно поблагодарил его Долгошеев.

— Стараюсь, гражданин начальник, смотришь, когда-нибудь все вами зачтется…

О своем приключении Сарафан рассказал в бараке только Валету.

Вечером после работы зеки, как пчелы, стали собираться кучками в бараке, сходились, расходились, о чем-то оживленно беседуя, при этом часто с любопытством поглядывая на Сарафана.

Зеки понимали, что в их кругу задавать другому вопросы не принято, но у них, лишенных свободы, развлечений, все новое, не вписывающееся в повседневную жизнь, пробуждало интерес и любопытство.

Как охотник кружит около своей добычи, так и уполномоченный от любопытных зек Жук, подойдя к Сарафану, заискивающе улыбаясь, спросил:

— Сарафан, правду говорят, что к тебе приезжал Тихий?

— Правда! — не считая нужным скрывать известный многим зекам факт, подтвердил Сарафан.

— Говорят, вы с ним куда-то ездили? — продолжал пытать его Жук.

— Твоя агентура неплохо работает, — подтвердил домысел Жука Сарафан.

— Ты с нами своей новостью не поделишься? — довольный складывающейся беседой, произнес Жук.

Сарафан видел, как любопытствующие зеки своими локаторами ловили их разговор.

— Конечно, поделюсь, но скажу только тебе. Даешь слово не болтать?

— Гадом буду! — благодарный оказанному доверию поклялся Жук.

Наклонившись к самому уху Жука, Сарафан прошептал:

— Тихий сказал, чтобы я всех любопытных направлял к нему. Он обещал подробно им рассказать.

Выслушав Сарафана, Жук некоторое время стоял, отрешенно обдумывая услышанное. Когда же смысл сказанного до него дошел, то он, упав на койку, закатился заразительным смехом.

Глядя на него, многие любопытствующие тоже непроизвольно заулыбались. Вечером Жук был в центре внимания всех любопытных, но ему ничего не оставалось, как тоже делать загадочное лицо и отвечать на задаваемые вопросы:

— Кореша, я же слово дал, а поэтому колоться не имею права и не собираюсь.

Жук, проходя мимо развенчанного Фили, лежащего в углу у входа в барак на своей койке, беспечно пропел:

«О чем задумался, детина, ямщик приветливо спросил».

Раньше, до конфликта Фили с Сарафаном, Жук ни за что бы не позволил себе такой вольности в отношении Беспредела. Теперь Жуку приятно было себя чувствовать выше повергнутого авторитета.

Филя, не поворачивая головы, проводил взглядом удаляющегося Жука. Он понимал, что в данном лагере ему утерянного авторитета не вернуть. «Еще девять лет находиться в таком положении я не смогу и не желаю.

Проще всего угрохать сонным Сарафана, но за такое преступление мне могут намазать лоб зеленкой. Такая перспектива меня не устраивает», — думал Филя, вспомнив, откуда пошло это выражение насчет зеленки. Среди зеков ходила шутка, что когда человека приговаривают к исключительной мере наказания за тяжкое преступление, то ему стреляют в лоб, который предварительно мажут зеленкой. Возникает элементарный вопрос:

«Зачем ему мажут лоб зеленкой?» Ответ один: «Пуля не стерильная, может в человека занести инфекцию».

Физически справиться с Сарафаном, как он убедился, Филя не мог, тем более что Сарафана поддерживают все авторитеты и даже пахан. Лучше с ним не связываться. Выход один — немедленно выбираться отсюда в другой лагерь. Надо такое провернуть, чтобы не осталось незамеченным и чтобы за это много не дали. Лучше всего кого-то подвалить из неугодных или провинившихся перед авторитетами, чтобы как-то вернуть их уважение.

Теперь Филя думал, кого из зеков избрать своей жертвой.

Если бы кто-нибудь наблюдал за его мимикой, то он заметил бы, как порой лицо его искажалось в звериной хищной гримасе, как потом тускнели его глаза и лицо принимало обычное выражение.

Перебирая возможные «кандидатуры», он свой выбор остановил на Шнифте, осужденном за изнасилование малолетней дочери.

Глава 35

Альбина, соблюдая ограничения ИТК по количеству писем и посылок, разрешаемых ей направлять мужу, регулярно писала Виктору о всех новостях, присылала посылки.

Так же регулярно и Сарафан вел с женой переписку, через нее передавая приветы сестре и племянникам.

Дозволенным свиданием с женой Сарафан не захотел воспользоваться, беспокоясь о здоровье и будущем потомстве, тогда как имел огромное желание увидеть всю свою семью.

Сарафан знал, что Альбина родила ему второго сына, о чем он узнал из телеграммы, которую ему передал «кум» Золкинов.

Приятное и радостное сообщение было омрачено тем, что он вдали от семьи и ничем не может ей помочь.

И вот сегодня он получил от Альбины письмо, которое в ИТК было вскрыто, прочитано и проверено, к чему Сарафан уже привык и принимал как должное.

Забившись в свой угол, Сарафан стал читать письмо: «Здравствуй, мой дорогой Победитель. Спешу сообщить свои новости. Как отец уже успел сообщить тебе телеграммой, у нас родился сын 3600 весом, длиной

51 см. Его мы назвали, как раньше с тобой решили, Антоном. Из больницы меня взял отец с мачехой Жильцовой Полиной Геннадиевной. Ее ты раньше видел и знаешь. Неудобно было перед девчатами в палате, что меня не встречал муж. Сказала им, что ты работаешь шофером и находишься в командировке, поверили. Их я обманула, а себя не обманешь.

Чувствую себя обворованной во внимании. Хорошо, что мачеха помогает много мне. Она перешла жить к отцу незадолго до того, как я сдала дом квартирантам на 2 года и переехала к отцу жить. Мне одной с сорванцами не справиться.

Я не против того, чтобы мачеха жила с отцом. Мы же с тобой с ними не намерены жить, а отцу с ней будет веселее.

Был у нас твой знакомый Серый, ночевал, помогли ему с гостинцами, на другой день уехал к себе домой, приглашал в гости.

Писать тебе, сколько прибавилось хлопот с Антоном, не буду, скажу только, что не меньше, чем с Костиком, а сколько мы с ним возились, ты хорошо знаешь. Ты не переживай: наши хлопоты с твоими мучениями не сравнимы…»

Подняв голову, Сарафан увидел приближающегося к нему зека по кличке Ишак. Появление Ишака в такой момент Сарафану уже испортило настроение, так как он понял, что письмо Альбины не дочитает. Пряча его в карман куртки, Сарафан, зло уставившись взглядом на посетителя, приготовился к беседе с ним. Предстоящая беседа, можно было сказать заранее, ничего хорошего Ишаку не обещала.

Дебилы, наркоманы и алкоголики, ранее составлявшие гвардию Фили, теперь оказались разобщенными и, получив сполна сдачу от ранее обиженных ими зеков, ходили мрачные и злые.

Некоторые наркоманы были готовы за ампулу морфия или за одну хорошую закрутку убить человека. Одним из таких являлся наркоман Ишак, который к своей кличке относился с безразличием. Исчерпав все свои возможности, не достав ни наркотиков, ни наркосодержащих таблеток, ни суррогата из мака, конопли, Ишак добрался до Сарафана. Униженно поздоровавшись, он поинтересовался:

— Ты мне на одну закрутку ничего не дашь?

Глядя на подобие человека, готового исполнить любое его желание, Сарафан решил над ним поиздеваться, тем более повод для этого с его стороны был.

— Ты же знаешь, что я не колюсь и такой дряни, которую употребляешь, я не переношу, а поэтому дружески тебе советую от нее отказаться.

— Если бы я тебя не знал, то подумал бы, что ты из тех граждан. — Ишак вяло показал рукой в сторону зарешеченного окна. — Ты, если захочешь, то все сможешь. Выручи хоть один раз, — и как самый козырь добавил: — Я с тобой сидел еще в ту ходку.

— Ты представляешь, а я забыл.

Ишак, почувствовав в голосе Сарафана расположение к себе и не понимая юмора, обрадованно подтвердил:

— Гадом буду, два года тогда с тобой просидел.

Посуровев, Сарафан произнес:

— А я думал, что ты забыл, как мы с тобой из одной чашки баланду жрали.

— Ты что, кореш, такое не забывается, — возбуждаясь, стал набивать себе цену Ишак.

— Когда я пришел в барак и против меня выступил Филя, не Ишак ли был у него в упряжке?

Ишак растерялся, поняв, что попал впросак, и подавленно молчал.

Слонявшиеся по бараку зеки, подошедшие послушать беседу Сарафана с Ишаком, услышав, как Сарафан хитро подколол Ишака, беззаботно засмеялись.

Играя на зрителей, Сарафан, сжалившись, сказал Ишаку:

— Ради старого знакомства, которое ты не забыл, попытаюсь найти какого-нибудь суррогата, чтобы ты отвел свою душу, но помогаю тебе первый и последний раз. Выступив с Филей против меня, — Сарафан возмущенно постучал себя в грудь, — ты предал кореша, наше братство.

Подозвав одного зека, Сарафан что-то прошептал ему на ухо, а когда он уходил, то сказал ему вслед:

— Скажи ему, что беру в долг! — и, обращаясь к Ишаку, пояснил: — Видишь, из-за тебя я влез в кабалу.

Его слова у слушателей вызвали улыбки.

— Я бы тоже взял в долг, но мне уже никто не дает, — печально пояснил Ишак.

Принимая кусочек гашиша примерно в 1 грамм от возвратившегося зека, Ишак спросил у Сарафана:

— Что я тебе за него должен?

— Чтобы я тебя в моем квартале не видел, — показывая на ряды между койками, сказал Сарафан. — Если еще раз обратишься ко мне за наркотиком или еще какой дрянью, то будешь есть яичницу из своих кокочек.

Понял?

Ишак, получив желаемое, да притом на несколько закруток, потерял рассудок от предстоящего удовольствия.

Сейчас он мог обещать Сарафану не только возможное, но и невозможное.

— Принимаешь условие?

— Принимаю! — беспечно согласился Ишак, спеша удалиться.

Когда Ишак ушел, то к Сарафану подошел зек по кличке Веселый, основной работой которого были организация и руководство художественной самодеятельности не только отряда, но и лагеря. Его считали честным и справедливым человеком. Своими стихами он расположил зеков к себе, а поэтому они многое ему прощали, в том числе и активность.

— Разве можно так издеваться над достоинством человека? — возмутился Веселый.

Портить отношения с Веселым Сарафан не был намерен, так как париться в бараке от звонка до звонка не планировал, а к мнению Веселого при досрочном освобождении администрация ИТК иногда прислушивалась.

— Я от себя, — показывая на койку, пояснил Сарафан, — никуда не уходил, Ишак сам нашел меня. Он мне неприятен, как и тебе.

— Почему ты так считаешь? — удивился Веселый.

— Потому что ты, разговаривая с ним, никогда не называл его по имени-отчеству, а, как я, величал Ишаком.

— Я могу пойти и извиниться перед ним, — ответил Веселый, с удивлением признавая правоту Сарафана.

— Ты подожди, не спеши к нему. Как он накурится, тогда иди. Он будет тебя слушать и, возможно, споет с тобой веселую песенку.

— С тобой спорить бесполезно, — сдаваясь, пробурчал Веселый, — но ты с Ибрагимом Мамедовичем поступил нехорошо.

Его слова потонули в грохоте смеха.

— Ты знаешь, почему зеки смеются? Потому что Ишака нельзя называть по имени-отчеству. Давай сейчас пойдем к Ишаку и спросим, кто из нас поступил плохо: я или ты?

— У него бесполезно спрашивать по причине подавленности психики.

— Вот и я тебе то же самое говорю, но только другими словами. Я его проводил от себя с настоятельной просьбой, чтобы он ко мне не приставал, а если подойдет, то расстанется со своими кокочками, которые я могу тебе подарить на блюдечке.

— Ты же не зверь, зачем тебе такая жестокость?

— Я такой же зверь, как и ты, посмотри на свою полосатую одежду. Мы за решеткой, но только не в зоопарке, а в так называемом ИТК, где ты меня от общения с Ишаком и тому подобными ограждать не берешься. Подскажи выход. Можешь не искать его: выхода нет.

Если Ишак нарушит наш договор, то я угрозу в отношении его исполню, за что государство мне должно выдать награду, так как без его потомства у нас ишаков и так хватает. — Торжествуя в словесном поединке свою победу, Сарафан ради приличия спросил Веселого: — У тебя ко мне другие вопросы есть?

К его удивлению, Веселый ответил утвердительно:

— Ты в нашей художественной самодеятельности участие не желаешь принять?

От такого неожиданного вопроса у Сарафана глаза на лоб полезли:

— Ты что, уху ел? Еще я в артистах не ходил. С чего тебя угораздило?

— Показал бы людям, как ты можешь ножи, топоры кидать. Получился бы неплохой номер.

— Ты меня обижаешь. Я — и буду перед разной шушерой выпендриваться, чтобы заработать аплодисменты.

Ай-ай-ай, до чего ты додумался! — покачивая головой из стороны в сторону, засмеялся Сарафан.

— Ты хоть на концерт придешь?

— Если поведут, отказываться не буду.

— Тогда и за такое снисхождение спасибо, — усмехнувшись, поблагодарил Веселый, покидая Сарафана.

— Чего он к тебе причепился? — поинтересовался Валет после ухода Веселого.

— На то он и член актива, чтобы к нам прилипать, смотришь, на пару лет раньше освободится.

— Ты заметил, как они сейчас активничать стали и сколько их развелось.

— Хозяин после случая с Меченым всем сделал накрутку, вот они и сбесились. Пройдет немного времени, и пыл пройдет, — успокоил он Валета. — Такое мы уже видели. Вот сейчас передо мной распинался Веселый, а ты знаешь, что у него уже четвертая ходка. Он такой же неисправимый, как и мы, но ему нравится перед нами бакланить, выдавая себя за начальство. В полиции, думаешь, все предатели служили? Были такие, как Веселый, кому хотелось свою дешевую власть показать.

— На хрена ты связался с Ишаком, тем более в ущерб себе дал ему наркотик?

— Чтобы Ишак видел и передал другим, что у меня наркотиков нет, чтобы его шобла искала наркотики не у меня, а в другом месте. Ты знаешь, что лучше Жука у нас в бараке никто в карты не играет. Он все наши деньги может сложить себе в чулок, а он их часть проигрывает другим нарочно.

— Ну и дурак! — осудил его Валет.

— Ты сам дурак! — снисходительно заметил Сарафан.

— Почему ты так думаешь? — не обижаясь на оскорбление, полюбопытствовал Валет.

— Если он все деньги барака выиграет, да еще не дай Бог никому не даст в долг, азартная жизнь в бараке угаснет, не будет интереса жить, не будет товарообмена. Зеки пойдут на убийство, распотрошат его и правильно сделают. Жук и сам живет, и другим не мешает.

— Получается, что он дирижирует нами, как оркестром? — спросил Валет.

— Мною он не дирижирует. Я в его игры не играю. Если я кому проигрываю в шахматы несколько стольников, то в том трагедии нет. Ты заметил, я стал иногда выигрывать у самого Чурбака.

Заключенный по кличке Чурбак получил свою кличку за то, что долго обдумывал каждый свой ход, истуканом восседая около шахматной доски, сохраняя невозмутимость при подсказках со стороны и делая ход лишь тогда, когда сам считал его необходимым.

Благодаря своей выдержке, он часто выигрывал в шахматы у тех игроков, которые лучше его играли, но были темпераментными и неусидчивыми.

— У Чурбака я не взял умения, но вооружился его терпением, как ты не раз видел, у меня стало получаться.

— В нашем ли возрасте заниматься такой чепухой? — недовольно заметил Валет.

— Выше головы не прыгнешь, — согласился с ним Сарафан. — Только, ради Бога, не мечтай вслух и мне на нервы не действуй: и без тебя тошно.

Стараясь отвлечь Валета от грустных мыслей, Сарафан пошутил:

— Чего тебе плакать, когда сама Валентина положила на тебя глаз?

Зека по кличке Валентина погубила его красота. Если он вначале боролся и дрался за свою невинность, то впоследствии не только смирился со своей участью, но и сам стал себя вести, как кокетливая женщина. Из всех «голубых» он стал самой престижной и дорогой целью.

Глубоко вздохнув, Валет выдавил:

— Ох, Господи, Господи, нам только остается глину месить…

Глава 36

Сарафан, являясь признанным авторитетом в бараке, своим положением не злоупотреблял и внешне себя старался не выпячивать.

Он укреплял положение бугра, который вновь стал пользоваться теми правами, которые у него отнял Филя.

Сарафан знал, что бугор честный человек, своих не закладывает, живет собственным мирком, чужими делами не интересуется, честно зарабатывая свой срок освобождения. Они друг другу не мешали, а дополняли, за что бугор был очень благодарен Сарафану.

Когда приступили к пристройке сауны, Сарафан воспользовался услугами работавших с ним специалистов.

Проявив инициативу, он под сауной выложил бункер, проведя в него освещение. Все делалось под большим секретом не только от администрации лагеря, что само собой разумеется, но и от всех зеков, не причастных к строительству.

Работавший в бане инженер монтировал разные механизмы, чтобы лаз в бункер открывался не только механически, но и автоматически. Бункер был не только капитальный, но и сверхсекретный.

Поработать пришлось не только строителям, инженеру, но и Сарафану, который выполнял заявки инженера, доставая ему то электромотор, то переходник, то переключатель…

Конкретно бункер ни для чего не предназначался, но Сарафан знал, что он не будет лишним.

Открытие сауны задерживалось из-за отсутствия нужных размеров природного монолитного камня. Когда камень был доставлен и водворен в свое гнездо, то Сарафан с разрешения шефа и в его присутствии произвел проверку сауны в работе, первыми посетителями которой были сами строители.

Результатом проверки шеф остался доволен, решив, что неплохо будет и самому со своими служащими после работы пользоваться ею.

Из тех неудобств, которые возникли из-за того, что руководство лагпункта стало пользоваться сауной, Сарафан извлек определенные выгоды.

Когда вечером тот или иной начальник считал нужным побывать в сауне, он заранее предупреждал Сарафана, который обязан был подготовить ее к работе, проведя предварительно дезинфекцию. В такой вечер на дежурство вместе с оператором оставался иногда Сарафан. Вместе с ним всегда был Валет.

В такой ситуации Валет, а Сарафан доверял только ему, заранее спускался в бункер и с помощью микрофона слушал разговор начальства, часто черпая для Сарафана важную лагерную информацию.

Только один Тихий из посторонних знал о существовании бункера и проводимом подслушивании.

Получаемую информацию Сарафан дальше по цепочке не передавал, так как она касалась личной жизни начальства: кто с кем гуляет, кто живет не по средствам, кто кого ругал, хвалил…

Однажды после очередного купания шефа с «кумом» Валет пришел в котельную из бункера сильно взволнованный. Его волнение не укрылось от Сарафана.

— Что случилось? — поинтересовался Сарафан, подумав, что Валет разоблачен.

— В отношении нас?

— Нет, других, — успокоил его Валет.

— Тогда не паникуй и спокойно выкладывай.

— Короче, во втором лагпункте какой-то Меченый расколол Утюга по мокрому делу. Теперь Утюгу хана, так как у него уже вышка есть. Начальство сделало запрос по сообщению Меченого, ждет теперь результата.

— Если Утюг такой тертый гусь, то чего он перед Меченым распелся?

— Меченый угостил его капитально анашой.

— Наверное, ее Меченому дал «кум»?

— Не знаю! Они на эту тему не говорили.

— Надо срочно передать Тихому о Меченом, — решил Сарафан.

— Послушай, Сарафан, на хрена нам с тобой на ж… искать приключений. Давай прекратим всю эту возню вокруг бункера и оставим все как есть. С такой шустротой мы легко можем себе намотать новый срок.

— Действительно, мы с тобой лихачим, пора тормозить. Пойди убери микрофон со шнуром, а затем все заметные следы зацементируем.

Когда Валет вернулся из сауны, то Сарафан, обдумывая принимаемое решение, вслух сказал:

— А Тихому все же надо сообщить о Меченом. Его заботы нас касаться не будут. Но я из такого сообщения заработаю себе хороший капитал, — потирая руки, довольно решил он.

— Конечно, надо, что, зря мы рисковали? — согласился Валет.

Когда Тихий получил от Лесника зашифрованную записку и, расшифровав, прочитал ее, то немедленно созвал экстренную сходку воров в законе. Из-за экстренности сходки не все воры в законе в лагере присутствовали на ней.

— Пускай отсутствующие меня простят, что мы вынуждены без них проводить сходку. Но обстоятельства не позволяют нам тянуть время, — начал свое выступление Тихий.

Сообщив собравшимся свою новость, дождавшись, когда первые страсти обсуждения новости утихнут, Тихий спросил:

— Какие меры мы должны теперь предпринять?

После бурного обсуждения сходка единогласно решила подвергнуть Меченого суду.

Вопрос с Утюгом долго не находил решения.

— Может быть, оказать ему помощь, чтобы он попытался бежать отсюда? — предложил Бунтыл.

Слово взял вор в законе по кличке Оборотень.

— Вы все знаете Утюга, если нет, то я напомню, что он старый увалень и дальше сотни метров от зоны не протопает, как его прихлопнут или поймают.

— Его дело труба! — сожалея, сказал Штука.

— Короче, поручим Оборотню немедленно переговорить с Утюгом. Может быть, они смогут найти где убежище, в котором можно переждать шухер.

— У меня такое убежище есть, но оно в третьем пункте, — сообщил Тихий.

— Проблема сдвинулась с мертвой точки, — сказал Король, — туда Утюга тоже нелегко переправить, но все равно пускай точит когти.

Приняв такое решение, собравшиеся разошлись так же тихо, как и собрались.

Оборотень, найдя в бараке Утюга, спокойно храпевшего в своем логове, разбудил его.

Когда Утюг попытался громко выразить ему свое недовольство, Оборотень, положив ему палец на губы, прошептал:

— Тихо, не бузи.

Узнав Оборотня, Утюг перестал высказывать свое недовольство.

— Ты с Меченым когда анашу курил? — начал на него наступать Оборотень.

— Недели три тому назад, — не понимая, куда клонит Оборотень, ответил Утюг.

— Ты помнишь, о чем вы тогда болтали?

— Убей меня гром, не помню.

— Убивать тебя есть кому и без грома. Нам сообщили, что ты раскололся в висячей мокрячке. Было дело или нет? Ты сам понимаешь, вопрос очень важный.

— Припоминаю, был такой разговор. — Опешив от внезапного прозрения, Утюг не стал отрицать опасного признания.

— Так вот, милый, Меченый сексот и тебя заложил «куму» с потрохами. Жди теперь изолятора со всеми вытекающими последствиями.

С Утюга давно слетела сонливость.

— Что мне теперь делать? — затравленно спросил он.

— Мы решили тебя временно спрятать. Но твой схорон находится в третьем пункте, куда тебя еще надо переправить, и раньше, чем назавтра, ты рассчитывать на нашу помощь не можешь. Короче, не валяйся, не храпи, а думай, я за тобой утром приду. — Оборотень бесшумно удалился.

Оставшись один, Утюг лихорадочно думал, надеясь найти выход из создавшегося положения. «Вышка мне теперь обеспечена, — обреченно думал Утюг. — Был бы я помоложе, можно было бы бежать. Мне уже 61 год трахнул, куда побежишь с таким грузом? Ты смотри, тварь какая подколодная, — вспомнив о Меченом, развивал свою мысль Утюг. — Как подлез ко мне и как укусил б… Интересно, как братва про него пронюхала? Да не все ли равно тебе, дурбале! Что же предпринять?»

Распоров угол матраса и пошарив в нем рукой, он достал из него многожильный медный провод длиной метра два. Закрутив концы провода на кистях рук, он проверил его на разрыв. Убедившись в крепости, направился к койке Меченого.

— Хоть одну тварь за собой возьму, — решительно думал он.

Подкравшись к койке Меченого, Утюг увидел, что тот спит вниз лицом на нижнем ярусе. Просунув провод под голову Меченого, Утюг, испытывая звериную ярость, с силой затянул провод на узел, при этом придавил худое тело Меченого к кровати своей огромной массой и держал его до тех пор, пока тело под ним не перестало дергаться.

Поднявшись с койки, Утюг посмотрел на зека, лежащего на втором ярусе, который с расширенными глазами, вылезающими от страха из орбит, смотрел на него.

— Я его удушил за то, что он был сексотом. Утром скажешь «куму», что его удушил я, а сейчас не бузи и не мешай людям спать, — грозным шепотом потребовал он.

Вернувшись к своей койке, он лег на нее передохнуть, о сне не могло быть и речи. Лежа с открытыми глазами, Утюг думал: «Одну проблему я уже решил. Теперь затаскают меня по этапам. Может быть, там мне повезет ускользнуть».

Представив, какие пытки начнутся утром, он, подойдя к окну, привязал конец провода к решетке, сделал петлю и повесился, избавив себя и многих других от мучивших их забот.

Глава 37

В кабинете начальника УО-15/1 полковника Долгошеева проходило оперативное совещание начальников подразделений и оперативного состава.

За допущенные упущения в работе, повлекшие не только разоблачение секретного сотрудника, но и его гибель, начальник второго лагпункта подполковник Уральский Анатолий Логвинович был понижен в звании на одну звездочку.

Строго в дисциплинарном порядке были наказаны и другие служащие лагпункта, по должности отвечавшие за работу с агентурой и за поддержание порядка на вверенных им объектах. Не избежал дисциплинарного наказания и сам полковник Долгошеев.

Ознакомив собравшихся с материалами служебного расследования, проведенного работниками УИТУ, Долгошеев сказал:

— Против изложенных неприятных фактов возражать не приходится. Мы с вами в текущем году работали никудышно. Чтобы в отношении нас управление не сделало более худшие выводы, мы обязаны, засучив рукава, капитально взяться за наведение порядка. Некоторые могут мне сказать, что они и так работают, как волы. Я же скажу так: если нас ругают за упущения в работе, а они налицо, то действительно мы хреново работаем и задаром едим хлеб. Сам не буду спать и вам не дам, но работу свою мы обязаны наладить, чтобы подобных ЧП у нас никогда не было. Мы расслабились, спустя рукава стали выполнять свои обязанности. Одни увлеклись слабым полом, другие рыбалкой, охотой, сауной. Какого положительного результата можно ожидать? НИ-КА-КО-

ГО!

Теперь перейдем к разбору второго вопроса. Информация, полученная от Меченого, получила полное подтверждение. За раскрытие тяжкого преступления нас благодарят. Утюг действительно совершил убийство. То, что он повесился, не жаль, туда ему и дорога, но мы лишились опытного секретного сотрудника. Мне ли вам объяснять, как трудно в таком контингенте они подбираются, и так глупо их терять — просто преступление.

Попутно возникают такие вопросы: откуда Утюг узнал, что Меченый наш человек? Вопрос очень важный, и, найдя на него ответ, мы многое проясним.

У нас коллектив устоявшийся, текучки практически нет, никогда утечки служебной информации не было и теперь — на тебе — появилась первая ласточка.

Принимайте все возможные и невозможные меры к тому, чтобы установить, где, когда произошла утечка и каким путем попала к Утюгу.

Убийство Меченого произошло на четвертый день после трагической для него информации. Утюг довольно оперативно разделался с ним в бараке, и никто ему не помешал. Где был актив, где были ваши глаза и уши?..

— Я же вам докладывал, что перед убийством к Утюгу подходил Свиридов Олег Рамазанович по кличке Оборотень, — не выдержав критики, защищаясь, пояснил Уральский.

— Правильно, докладывал, — не делая ему замечания за то, что он прерывает его, продолжил Долгошеев. — Но мы же не знаем, о чем они беседовали. Свиридов не отрицает факта беседы с Утюгом, а о содержании беседы отделался шуткой. Видишь ли, они с Утюгом спорили, какие яйца вкуснее: вареные или сырые.

Увидев на лицах некоторых оперативных работников улыбки, он заметил:

— Вы не смейтесь! Смеяться над нами есть кому и без нас…

В заключение своего выступления Долгошеев сказал:

— Когда будем работать умнее и оперативнее зеков, не вставших на путь исправления, тогда появится успех и результат в работе. Сейчас, к сожалению, приходится констатировать обратное.

Выступивший после Долгошеева майор Уральский сказал:

— Я признаю, что произошел ляпсус в нашей работе, и наказание принимаю как должное, без обиды. У меня в голове не укладывается, откуда и как произошла утечка информации? Не исключено, что Меченый мог тоже по пьянке кому-то проболтаться. Однако он опытный агент и в отношении себя не должен был проговориться.

Могу утверждать, что от нас информация не могла уйти. С целью недопущения подобных проколов в нашей работе дано задание всем сотрудникам не проходить мимо нарушений режима заключенными, независимо от того, существенное оно или несущественное. Во всех бригадах сделана накрутка активу, постоянно ему оказывается помощь, чтобы была реальная полезная отдача.

Выходя из кабинета Долгошеева, подполковник Григоренко подозвал к себе оперативного работника капитана Золкинова Владимира Матвеевича. Таких работников заключенные зовут «кумовьями».

— Послушай, «кум», а не обследовать ли нам с тобой баню?

— С какой стати! — удивился Золкинов.

— Ты помнишь наш разговор там, а не подслушал ли нас там кто?

— Такое не может быть, — обескураженно ответил Золкинов.

— Такого не должно быть, но быть может, а поэтому принимай мою просьбу как приказ. Сегодня идем париться, то есть прокрутим прежнюю ситуацию.

— Я вас понял! — ответил Золкинов без особого вдохновения.

— Сам понимаешь, наш разговор должен умереть между нами.

— Уж мне такую истину могли бы и не говорить, — ободряясь, заметил Золкинов.

Подполковник Григоренко, идя на эксперимент, допускал неприятные последствия как для себя, так и для Золкинова, если его подозрения подтвердятся, но служебный долг он поставил выше личного благополучия.

Однако приготовления и переживания Григоренко оказались напрасными. В сауне они с Золкиновым никакого подслушивающего устройства не обнаружили.

Наблюдающий со стороны оперативный работник доложил ему, что единственный заключенный, работавший в котельной оператором, к сауне не приближался и любопытства не проявлял, так что тревога, как посчитал Григоренко, была напрасной.

Успокоившись, Григоренко спросил Золкинова:

— Как Гончаров-Шмаков справляется со своими обязанностями?

— Еще как! Навел порядок не только в бане, но и в бараке. Кое-кого поставил на место, — похвалил его Золкинов.

— И кого он поставил на место? — поинтересовался Григоренко.

— Филиппова! — напомнил Золкинов.

— А я думаю, с какой стати Филя пустил кровь Шнифту, — догадался Григоренко. — Он решил намотать себе еще срок, лишь бы добиться перевода в другой лагерь.

— А не много ли власти у Гончарова-Шмакова, что люди идут на преступление, лишь бы не быть с ним в одном бараке? — продолжал пытать Золкинова Григоренко.

— Между прочим, Сарафан к власти не стремится и за нее не держится. Он поднял авторитет бригадира, у которого и бригада стала лучше работать да и в бараке больше стало порядка, — продолжал хвалить Сарафана Золкинов.

— Ты смотри у меня, Сарафан не Филя, с ним надо ухо востро держать. Похищенное золото во время следствия у него не было обнаружено и по настоящее время не изъято. По такой жизни, которая у нас сейчас в перестроечный период, золото не помешает не только Сарафану, но и ГОСУДАРСТВУ, — уважительно произнес последнее слово Григоренко.

— Несколько агентов получили задание обработать их, но прощупывание Сарафана с Валетом положительного результата не дало. Они в два голоса заявляют, что преступления не совершали, что им пришили нахалку и они сидят ни за что.

— Конечно, таких тертых калачей расколоть не каждому по зубам, но стремиться к этому надо, — завершая беседу, сказал Григоренко.

Глава 38

Пробыв в учреждении УО-15/1 несколько лет, имея много времени на размышление и изучение себя со стороны, Сарафан пришел к выводу, что ему, молодому медвежатнику, надо еще многому учиться, постигать и отрабатывать отдельные приемы, овладевать новыми навыками.

На пути к сейфу его владельцами поставлено столько преград, что преодоление их по сложности не уступало умению вскрывать сейфы.

Замки особо сложной конструкции с секретами применяются и вставляются в сейфы на оборонных заводах, в секретных учреждениях и лабораториях, тогда как для серийного пользования изготовляются замки не особо сложные, умению Сарафана поддающиеся.

Однако помещения, в которых хранились такие сейфы, оборудовались секретной сигнализацией, в работе которой Сарафан был профан. Чтобы восполнить пробел, через бугра он познакомился с инженером-электриком, работавшим в другой бригаде, но жившим с ними в одном бараке.

Инженер, подкармливаемый Сарафаном, охотно взялся заниматься с ним. Он обучил его чтению схем, показывая на них разные устройства сигнализации, способы их отключения.

Пренебрежительное отношение инженера к скудным знаниям Сарафана в электротехнике скоро сменилось уважением, когда он убедился в цепкой памяти своего ученика, продолжавшего требовать от него новой информации по схемам и сигнализациям, которой инженер не располагал.

Однажды он сказал Сарафану:

— Да отстань ты от меня! Больше того, что ты знаешь, я сам не знаю.

Только тогда он оставил инженера в покое, а через Жука стал брать в библиотеке специальную литературу и продолжал углублять свои знания в области электротехники…

Из полученного сообщения от Лапы Сарафан знал, что Тихий хлопочет о том, чтобы он стал вором в законе.

Преимущества свои в таком качестве Сарафан увидел без подсказки. Известие Сарафана обрадовало, и он стал ждать вызова на сходку со дня на день. Когда он устал ждать обещанного и стал подумывать о принятии мер по досрочному освобождению из зоны на волю, Жук передал, чтобы он после ужина пришел в библиотеку на встречу с Тихим. По глазам Жука видно было, что он не знает, о чем будет разговор.

Пришедшего в библиотеку Сарафана старик библиотекарь по кличке Кулик проводил в подсобное помещение.

Перед тем, как его туда впустить, старичок сказал, ласково улыбнувшись:

— Смотри не подкачай.

Когда Сарафан зашел в помещение, то там, кроме Тихого, еще находились воры в законе: Граф, Оборотень, Штука, Бунтыл, Прима, Король, Гуцул.

Всех он их знал, так как они были постоянными клиентами бани и сауны.

На сходке, как и положено, председательствовал Тихий.

Собравшимся он сообщил повестку сходки, пояснив, что на ней отсутствует лишь один вор в законе по кличке Эфиоп, который находится в больнице на лечении от туберкулеза. Причина отсутствия Эфиопа собравшимися была признана уважительной. Свое отношение к приему Сарафана в воры в законе он выразил в письме, которое находилось в запечатанном и прошнурованном конверте.

В своей информации о Сарафане Тихий сообщил, что на прием его в законники было предложение и рекомендации с воли трех воров в законе, среди которых был Лапа.

Все законники сидели на стульях, тогда как претендент стоял перед ними.

Тихий предложил Сарафану подробно рассказать о себе, начиная от первой судимости и до настоящего времени.

Сарафан стал рассказывать о себе, о «семье» Бороды, ненароком сообщил, что тот фронтовой друг Лапы.

Для многих зеков его сообщение было новостью, кроме Тихого.

По этому факту самый пожилой из собравшихся Штука обронил:

— Они занимались святым делом.

Сарафан подробно рассказывал, как приходил к нему опыт, упомянул о Валете, с которым дважды был подельником.

Поведение Сарафана и Валета в суде было одобрено, а заявление Сарафана в милицию об угоне у него автомобиля вызвало разногласия, споры, шутки, улыбки.

— Я бегал бы с добычей до тех пор, пока она у меня не кончилась, а потом решил бы — пускай ловят, — заявил Оборотень.

— Тебя могли поймать на второй день и получил бы ты на всю катушку, — заметил Бунтыл.

— Если бы смогли доказать!

— Чего доказывать, если добыча была бы при тебе? — возразил опять Бунтыл.

Большинство собравшихся пришло к мнению, что Сарафан поступил стратегически правильно.

— Тебе, Оборотень, надо кое-чему поучиться у молодых, — пошутил Граф, а Сарафан попросил:

— Граф, не шути так, а то он может обидеться на тебя, а накажет меня, проголосовав против.

— Он — мой товарищ, и на мои шутки не обижается.

— Врач на больных разве может обижаться! — ответил шуткой на реплику Графа Оборотень.

После того, как Сарафан рассказал о себе, собравшиеся стали задавать ему разные каверзные вопросы.

Первым задал вопрос Король:

— Ты занимаешься опасным ремеслом. У тебя двое сыновей, ты женат. При собачьей жизни стоило ли жениться?

Сарафан, несколько раз глубоко вздохнув и выдохнув, ответил:

— Женитьба, дети — свершившийся факт, от которого уже не уйдешь. Тем более моя женитьба состоялась по воле пахана.

— Еще бы, недоставало того, чтобы твой пахан не заарканил для своей дочки такого скакуна, — пошутил Прима.

Так, не спеша, законники провели экзаменовку по всем пунктам «закона» воров.

Потом Тихий ознакомил Сарафана с тремя видами наказания ворам в законе за отступления от него.

— Ты принимаешь наши условия?

— Не будучи вором в законе, я придерживался ваших принципов и никогда не нарушал их, тем более теперь на это не пойду.

Ответ ворам понравился, так как он был дан не только быстро, но и с твердым убеждением.

Перед голосованием слово попросил Тихий, который сказал:

— По моей просьбе Сарафан навел порядок не только в своем бараке, но и в других. Результат налицо — в кассу общака стали более регулярно поступать денежные сборы.

Законники вспомнили, что благодаря Сарафану был расколот сексот Меченый.

Все законники видели бункер Сарафана под сауной, загруженный НЗ, в котором было, кроме продуктов питания в виде колбасы, консервов, конфет, и спиртное, крепость которого они часто проверяли при своем посещении.

Все собравшиеся единогласно проголосовали за принятие Сарафана в свою «семью».

Вскрыв конверт Эфиопа, Тихий достал из него целый тетрадный лист в клеточку, где посередине его крупными буквами было написано: «ЗА САРАФАНА — ДА».

Итого за принятие Сарафана в законники проголосовали двенадцать человек. Друзья, с которыми он сравнялся и которые приняли его в свою «семью», стали поздравлять его.

Тихий, выражая мнение собравшихся на сходку, сказал:

— Магарыч от тебя не требуем, так как мы все прошли через твой гостеприимный бункер. Мы понимаем, что кличка Сарафан для тебя уже устарела, а поэтому, по твоей просьбе, твоей кликухой для общения с нами будет Лесник.

— Заявку Лесника мы удовлетворяем. Интересно, он может исполнить нашу заявку? — поинтересовался Бунтыл.

— Если надо, то почему и нет? — напрягаясь в душе, но внешне не выдавая своего волнения, спокойно ответил Лесник.

— Я слышал, ты неплохо мечешь пики в лобешники, кидаешь топор. У нас в клубе выступают на потеху публике разные артисты — певцы, комики, фокусники, разная другая шушера. Вот бы ты выступил там со своим номером, мы организуем приз из общака в штуку или еще больше, как решим.

— Лесник не шушера, чтобы такой хреновиной заниматься, — заступился за него Король.

— Таким номером он показал бы им: то, что может настоящий вор, не может собравшаяся шушера.

Одновременно вся зона познакомилась бы с новым законником и поняла, что попасть в наши ряды не так-то легко, надо многое уметь.

— Вообще-то мысль дельная, и с ней можно согласиться, — изменил свое мнение Король, — если только Лесник не будет возражать.

— Некоторые за спиной бакланят, что мы все делаем чужими руками. Пускай посмотрят, как у нас работают руки, не говоря о голове, так как за дурной головой умелых рук не бывает, — поддержал Штука.

— За один номер платишь штуку, не слишком ли накладно? — заметил Оборотень.

— Если Лесник согласится, то он выступит последним, поэтому ты можешь опередить его и получить штуку,

— пошутил Гуцул, до этого вообще не вступавший в разговор, а лишь принимавший участие в голосовании.

— Если вы предлагаете мне выступить в клубе со своим номером, то я согласен, но мне надо немного времени на подготовку. Я давно уже не баловался такими инструментами, — почувствовав общее настроение, согласился Лесник, — поэтому как бы не было конфуза с моим номером.

— Я считаю, что с выступлением в клубе Леснику надо повременить, — не спеша стал выражать свою мысль Граф. — Когда на сцене останется один лидер и Лесник посчитает борьбу с ним возможной, только тогда он пускай и выходит. В клубе мы всегда сидим в одном месте, ряд вы знаете какой, пятый. Там по ходу и решим, быть или не быть, — выразил он общее мнение.

Перед тем как расстаться, Лесник обратился к собравшимся.

— Друзья, мне надо вступить в контакт с хозяином по вопросу досрочного освобождения, — сообщил он им свою новость.

Обдумав ее, Тихий сказал:

— Я думаю, возражений не должно быть.

— Желание хорошее, лишь бы масть прорезала, — согласился Бунтыл.

— К общаковой кассе тебе не придется прибегать? — осторожно поинтересовался Оборотень, самый жадный из всех.

— Мне неудобно ее потрошить с первого дня вступления в наше братство. Обойдусь своими силами.

— Дипломатично поступаешь, — согласился с ним Король. — Как вижу, мы в своем выборе не ошиблись.

Достав из кармана серебряные часы-луковицу, Тихий посмотрел, сколько натикало времени:

— Торжественная часть сходки закончена. Давайте по пять граммов и будем разбегаться.

Глава 39

Только работающие в бане заключенные видели, как часто по нескольку часов подряд Сарафан занимается тренировками то с ножом, то с топором. Если в начале тренировок цель, находившаяся на расстоянии пяти метров, была в виде планки шириной в 10 сантиметров, то к их концу ширина планки стала пять сантиметров. И только тогда он подошел к Веселому и сказал, что согласен участвовать в самодеятельности. Веселый, вылупив на него глаза, с нескрываемым сомнением брякнул:

— Темнить изволите, уважаемый Сарафан.

— Кроме шуток и без понта, — серьезно повторил Сарафан.

— Я тебе не верю!

— Твое дело — верить мне или нет, но я действительно желаю участвовать в художественной самодеятельности.

— С каким номером ты думаешь там выступить?

— Ты, наверное, забыл, какой номер предлагал мне показать на сцене?

— Метать нож и кидать топор в цель — красивый номер, но нам его администрация не позволит показать.

Зачем в людях пробуждать звериные инстинкты?

— На воле такой номер называется цирковым, и он не считается звериным. Притом циркач нож метает не просто в деревянный брусок, а прямо в человека, за пределами которого начинается цель. Практически циркач может убить своего ассистента, но этого не происходит, зато зрители таким опасным номером остаются довольны.

— Я за твой номер голосую обеими руками, но как на него посмотрит хозяин? — сдался Веселый.

— Ты мне предлагал участвовать в самодеятельности?

— Предлагал, но ты отказался.

— Мне пришлось подумать и несколько раз отмерить, прежде чем решиться на такое. Теперь ты начинаешь ссылаться на хозяина, разрешит он или нет. Меня твои проблемы не волнуют, сообщи хозяину о моем согласии.

Если он откажет, то я больше с тобой ни в какие игры играть не буду.

— Ты что-то хитришь. Честно скажи, что тебя побудило обратиться ко мне со своим предложением?

— Душу перед тобой выворачивать я не собираюсь, не надейся, но информацию для размышления подкину.

Я уже просидел достаточно и хочу обратиться к хозяину с просьбой о досрочном освобождении и то, что я буду в активе, мне не помешает.

— Он на такую сделку не пойдет, — сказал Веселый.

— А почему? Плохо я работаю или у меня замечания есть?

— Ты же у нас всю погоду делаешь, думаешь, там, наверху, не знают?

— Пускай будет так, — согласился Сарафан. — Тебе что, климат в бараке не нравится, хочешь вернуться к Филиному?

— Против того, что было, нет никакого сравнения, с тобой спокойнее, — признался Веселый.

— Вот видишь, какая ты дрянь. По твоему рассуждению, если я авторитет, то плохой человек. Кому я сделал плохо, заступаясь за обиженных? Короче, я с тобой трепаться не собираюсь, что надо, я тебе сказал.

— Твою просьбу я передам наверх по инстанции. Как они там решат, так и будет.

Отойдя от Сарафана к окну и смотря через решетку на двор, Веселый задумался: «Сарафан такой зверь, что сожрет любого. Какой компрометирующий материал я имею против него, чтобы помешать досрочному освобождению? В бараке навел порядок, в бане тоже, даже пристроил сауну, правда, в бараке продолжают играть в азартные игры, но тут нет непосредственной вины Сарафана. Даже в случае с Ишаком он поступил правильно: иначе не избавился бы от него».

О своем разговоре с Сарафаном Веселый немедленно сообщил активу бригады и членам художественной самодеятельности, одни из которых поверили ему, другие приняли это как очередную хохму.

Когда подполковник Григоренко пришел в кабинет полковника Долгошеева и передал ему разговор Веселого с Сарафаном, то Петр Алексеевич сказал:

— Ты поверил зековской утке?

— Я сам беседовал с Сарафаном, и он подтвердил мне свое намерение.

— Чтобы медвежатник, вор наивысшей воровской квалификации, о которой можно только мечтать в их кругу, вдруг опустился до выступления перед серой массой — не верю, — хлопнув себя ладонями по пышным бедрам, категорически заявил он.

— Что он медвежатник, я сомневаюсь, — осторожно возразил Григоренко.

— Зато я нисколько не сомневаюсь в этом, — возразил Долгошеев. — Он — хитрая вустрица. Если он принял такое решение, которое по воровским канонам не укладывается ни в какие рамки, то за этим скрывается какой-то подвох.

— Он думает обратиться к вам с просьбой о досрочном освобождении, — пояснил Григоренко.

— Так сразу и сказал бы, — успокоившись, произнес Долгошеев. — Думать никому не запрещается, ты мне скажи о своем отношении к номеру нового самодеятельного артиста.

— В самодеятельности у нас одни и те же лица, притока талантов нет. Если же такой авторитет, как Сарафан, соглашается в ней участвовать, то и другим, менее авторитетным ворам не зазорно будет последовать его примеру.

— Красиво говоришь, но выступление на сцене заключенного с холодным оружием в зоне особого режима как-то попахивает хреновиной, — осторожно намекнул Долгошеев.

— Во время работы у зеков есть разный шансовый инструмент — топоры, пилы, — ничего страшного не происходит… Мы в лагере метателей ножей не учим, но выявить их благодаря номеру Сарафана не мешает, — продолжал Григоренко.

— Я против номера Сарафана не возражаю, вижу оперативные плюсы от него. Если бы его инструмент заменить на деревянный, — мечтательно подумал вслух Долгошеев и сам себе возразил: — Тогда сам номер не будет иметь никакого эффекта.

Задумавшись и почесав пальцем висок, он наконец махнул рукой:

— Распорядись, чтобы ко мне доставили нашего артиста.

— Когда его к вам доставить?

— Завтра утром в такое время.

После ухода Григоренко Долгошеев по селектору связался с дежурным и приказал, чтобы к нему доставили заключенного Лукьянова Игоря Николаевича.

Оставшись вдвоем с Лукьяновым, Долгошеев поинтересовался:

— Игорь Николаевич, ты слышал, что Сарафан изъявил желание участвовать в художественной самодеятельности со своим номером?

— Петр Алексеевич, я с ним давно не общался, но о его намерении слышал краем уха.

— Как ты к его затее относишься?

— Спокойно! — пожав плечами, ответил Тихий.

— Тебя, старого воробья, разве расколешь, да и на мякине не проведешь, но по твоей спокойной реакции я делаю вывод, что его номер — твоя затея.

— Очень ошибаетесь, Петр Алексеевич. Могу поклясться, — положив ладонь правой руки себе на грудь, произнес он. — Гадом буду, пара не пускал изо рта по этому поводу.

— Теперь верю тебе. Ты против его затеи не возражаешь?

— А вы? — задал Тихий встречный вопрос.

— Я — нет!

— Я тоже нет! — улыбнувшись, признался Тихий.

— Если так, Игорь Николаевич, то за культурное поведение заключенных в клубе ты должен взять ответственность на себя, а я возьму на себя все остальные заботы.

— Согласен, Петр Алексеевич, но я за наркоманов, алкоголиков и им подобную шушеру с себя ответственность снимаю.

— Ты что, расписываешься в своем бессилии? — пошутил Долгошеев.

— Они неуправляемы. Им талдычишь одно, соглашаются, а через минуту, смотришь, лежит в крови со вскрытыми венами.

— Им пользоваться колющими предметами противопоказано, — согласился с Тихим Долгошеев. — Вы их на месте охлаждайте, а если кто попытается прорваться к сцене, мы его не пустим.

— Петр Алексеевич, если не секрет, зачем вам столько возни с номером Сарафана, не лучше ли его отменить? — попытался прощупать Долгошеева Тихий.

— Старые номера как вам, так и нам уже осточертели, хочется новые посмотреть.

— Действительно, измочаленные номера, от них на сон тянет, — согласился Тихий.

Договаривающиеся стороны, достигнув согласия, расстались.

На другое утро в назначенное время под конвоем Сарафан был доставлен в кабинет Долгошеева.

Оставшись вдвоем, Долгошеев заговорил первым:

— Я слышал, у тебя ко мне есть разговор? Я не ошибаюсь?

— Никак нет! — поднимаясь со стула, ответил Сарафан.

— Ты сиди, не вскакивай и выкладывай свою просьбу, — потребовал он.

— Я бы хотел получить досрочное освобождение. Если у вас такая возможность есть, я ваши услуги оплачу.

— Смело ты наскочил на меня, — усмехнулся Долгошеев. — А не боишься, что за предложение взятки могут припендорить еще новый срок?

— У нас с вами пока только разговор, и меня новые страхи пока не пугают.

Задумчиво надев очки, постучав ручкой по столу, Долгошеев, прерывая затянувшуюся паузу, произнес:

— Я внимательно ознакомился с твоим личным делом и убедился, что ты человек умный, тертый, и с тобой можно кашу варить, но только какая подлива к ней будет?

— Я за себя торговаться не буду, говорите ставку, только чтобы она была реальной. Учтите, чтобы получить минимальный срок, я уже капитально подоен, — солгал Сарафан.

Долгошеев подумал: «Свою цену я всегда успею сказать, интересно услышать от него, сколько он сам предложит?»

— Говорите свою цену! — предложил Долгошеев.

— Двадцать штук вас устроит? — спросил Сарафан.

— Вы же не отсидели еще 2/3, и как на такое злоупотребление посмотрит судья?

— В 21-м номере газеты «Советская Россия» напечатана статья «Банан с пулеметом». Там говорится об одном Ленчике, которому в 1984 году дали 14 лет, а в 1989 году он уже освободился, отсидев одну треть срока, а мы уже отпахали по половинке.

Так вот о Ленчике и речи не было бы, если бы он снова не стал шухарить. За два года, что мы не отсидели до двух третей, получить 20 штук, я считаю, неплохая ставка. Помогите судье купить хорошие очки, чтобы он в них ничего не видел, и все будет о’кей.

— Я вижу, к разговору со мной ты подготовился, хороший привел пример, обязательно прочту твою статью, но услуги мои тебе будут стоить четвертак.

Увидев на лице удивление и раскрывающийся рот для возражения, Долгошеев, подняв руку, сказал:

— Торговаться не будем, здесь не базар, цена окончательная.

Сарафан, так ничего не сказав, закрыл рот. Делая обиженное лицо, тогда как сделка его устраивала, он выдавил:

— Пускай будет по-вашему!

Глава 40

Начальник лагеря полковник Долгошеев оказался человеком слова и свой договор с Сарафаном выполнил через четыре месяца после сакраментальной беседы.

Точно так же Сарафан выполнил просьбу Тихого, обеспечив авторитетов лагеря требуемым количеством золота. Поэтому, когда он освобождался из ИТК, то был и обласкан законниками, которые экипировали его как туза, чего в отношении Валета они забыли сделать, так как он для них ничего не значил.

Из кассы общака Сарафану было дано безвозвратно два куска, что в отношении его можно было позволить, так как, постоянно занимаясь подпиткой кассы, он никогда к ее помощи не прибегал.

Сарафану вручили два рекомендательных письма к руководителям воровских группировок, находящихся в Москве и Донецке.

Покинув стены «гостеприимного» хозяина, они на такси приехали в областной центр, где в комиссионном магазине Сарафан купил Валету приличные шмотки. Затем плотно пообедали в ресторане, после чего, купив билеты в железнодорожной кассе до Москвы, выехали туда в купейном вагоне.

О своих ближайших планах на будущее они давно наговорились еще в зоне, но, капитально обосновавшись в вагоне-ресторане, подогретые водкой, вновь стали повторяться.

— Я сейчас не собираюсь светиться ни по какому делу, — не спеша произнес Сарафан, пережевывая грудинку.

— Да и мне тоже надо погулять, присмотреть путевую кралю да и жениться. Хватит мне в холостяках байдаковать, — сказал Валет.

— Сватом меня возьмешь? — поднимая рюмку с водкой, поинтересовался Сарафан.

— Само собой. Только, честно говоря, не нравится мне эта поездка в столицу, — высказал свое мнение Валет.

— Я же тебе говорил: мы туда едем познакомиться с нужными людьми, наладить контакты, отдохнуть… Ты видишь, что кругом творится. Все оборзели, в зоне и то больше порядка. Нам сейчас надо обтереться и втереться в доверие не только к тем, кто умеет воровать, что мы сами умеем делать не хуже других, но познакомиться с кооператорами, цеховиками и еще черт знает с кем, кто отмывает грязные деньги и поможет нам в таком щекотливом деле. Ты умеешь? Нет! Я тоже не петрю. Если мы сразу поедем домой, то скоро в такую поездку не вырвемся, а перестраиваться надо с самого начала.

— Да я понимаю, что поездка нам необходима, — согласился Валет.

Вернувшись в свое купе, они завалились спать и проснулись, когда в Москве их разбудил проводник.

В столице они по известному им адресу нашли разыскиваемую квартиру. На звонок из квартиры вышел заспанный, несмотря на то что времени было 11 часов, лохматый, как пудель, парень лет двадцати пяти.

Протирая глаз, он спросил:

— Вам кого?

Потеснив его и зайдя в квартиру вместе с Валетом, Сарафан пошутил, закрывая за собой дверь:

— Разве гостей так принимают?

— Кто вы такие? — растерявшись от неожиданности и грубости, спросил Пудель — так для себя сразу назвал его Сарафан.

— Тебе кликуха Душман о чем-нибудь говорит? — стал пытать его Сарафан, тогда как Валет был молчаливым свидетелем беседы.

— Кое о чем напоминает.

Сняв с головы шапку, показав короткие волосы на голове, Сарафан пояснил:

— Мы с товарищем только оттуда. У нас к Душману есть письмо.

— От кого? — полюбопытствовал Пудель.

— Сам понимаешь, на такой вопрос ответить не могу. Как я понимаю, ты его связник.

— Допустим! — согласился собеседник Сарафана.

— Сообщи ему, что его хочет видеть Лесник с товарищем.

Они прошли в зал, где Пудель, сев за телефон, стал звонить по разным адресам. Он сидел на телефоне минут 30. Закончив звонить, довольно сообщил:

— Сейчас за вами приедут и отвезут куда надо.

Угрюмый, молчаливый парень спортивного телосложения, приехавший за ними на красных «Жигулях», попетляв по улицам города, доставил их к девятиэтажному дому, за все время дороги не обронив ни одного слова. Остановившись у подъезда дома, он сказал:

— Второй этаж, 47-я квартира.

Дождавшись, когда из салона его автомобиля катапультируются пассажиры, он закрыл дверцы машины и уехал.

Поднимаясь по ступенькам на второй этаж, Сарафан пошутил:

— Ты заметил, какой говорун попался?

— Наверное, раньше много молчал, — предположил Валет.

По-видимому, их уже ждали, так как не успел Сарафан позвонить в квартиру, как ее дверь открылась, и перед ними предстал худощавый высокий мужчина лет сорока.

— Заходите!

Когда гости зашли, он представился:

— Я Душман. С кем имею честь знакомиться?

— Лесник! — коротко представил себя Сарафан. — А это мой товарищ Валентин.

Душман поздоровался с ними, а потом предложил Валету:

— Валентин, пройди в зал, познакомься с моими хлопцами, а мы с Лесником побеседуем на кухне, — потом обратился к Сарафану: — Не возражаешь?

— Пойдет!

На кухне он, взяв у Сарафана письмо, прочитал его и обратился к новому знакомому:

— Как там Красавчик поживает?

— Было хреново, но сейчас вроде бы опасность миновала.

— Что-нибудь натворил или фраернулся?

— Ни то, ни другое, красота всему виной.

— Бабы его здорово любили, — подтвердил Душман.

— Мужики тоже пытались объясниться ему в любви, разве он не писал о своих приключениях?

— Нет! Наверное, гордость не позволила. Неужели его опустили! — с недовольством и удивлением спросил Душман.

— Я взял его под свою защиту и, как видишь, не жалею.

— То-то он столько хвалебных слов посвятил тебе, — успокаиваясь, сообщил Душман. — Вот скоты, такого парня могли испортить.

Потом, отключаясь от Красавчика, поинтересовался:

— Правда, что ты по сейфам волокешь?

— Есть такой грешок! — улыбнувшись, подтвердил Сарафан.

— Такого молодого медвежатника впервые вижу, — не скрывая зависти, признался Душман. — Случайно не законник?

— Недавно в зоне на сходке приняли, — похвалился Сарафан.

— А у тебя как в этом отношении обстоит дело? — в свою очередь, поинтересовался Сарафан.

— Думаю, в ближайшее время вопрос решится положительно. Вас в кучу на сходку собрать проблема из проблем, а обходным маневром становиться вором в законе считаю для себя позорным.

— Утрясется! — успокоил его Сарафан. — Там моему корешу с твоими ребятами не скучно? — побеспокоился о Валете Сарафан.

— Они ему скучать не дадут, — уверенно заявил Душман.

— Ты нас перед ними не рассекречивай, я для них Виктор, а мой друг Валентин. Такой информации для них хватит.

— А твой кореш не наговорит лишнего?

— Он у меня не из говорливых, — успокоил он Душмана.

— Да! Без конспирации нам нельзя, — согласился Душман, закуривая.

— Тому лохматому, Пуделю, от которого мы приехали сюда, скажи, чтобы он и нас, и наш разговор с ним забыл. Кто он у тебя, панк, металлист или еще кто? — засмеявшись, поинтересовался Сарафан.

— Скорее всего тунеядец! — сообщил Душман. — Я его держу из-за крыши.

— Мне он показался тупым, как сибирский валенок. Ты забери у него записную книжку со своими телефонами, а то так нетрудно и накрыться.

— Ты ее у него видел? — обеспокоенно поинтересовался Душман.

— При мне заглядывал в нее, как в справочник, минут тридцать, пока не нашел тебя.

— Подожди минуточку, я сейчас вернусь, — обеспокоенно попросил Душман.

Вернувшись, он сообщил:

— Сейчас пойдем немного порубаем, а вечером кутнем у меня на даче с девочками.

— Я не против такого графика, но за стерильность подруг отвечаешь ты. Еду домой к жене и из-за профур не желаю неприятностей.

— Союз с женой крепкий? — серьезно поинтересовался Душман.

— Двое сыновей, младший без меня родился.

— Впечатляет! — уважительно согласился Душман. — Я пока пустоцвет, — грустно признался он.

— Мой Валентин с тебя берет пример, но грозился скоро присоединиться ко мне. У вас здесь невест прорва, а вы теряетесь.

— Разные толковища развели, выступаем, доказываем, а годы бах и скоро посадят на задницу, нас не спросясь. Думаешь, я не хочу жениться? Еще как! А на ком? Кругом одни пиявки, каждая хочет из тебя что-то высосать, а для души нет, — высказал сокровенное Душман.

Возможно, другому человеку из своего окружения он не высказал бы своего наболевшего, а чужому можно и раскрыться немного.

Вечером после веселой гулянки на даче у Душмана, баловства с козырными девицами, давно прошедшими курсы «молодого бойца», проводив гостей, с которыми поехал Валет, Душман, отпуская свою и Сарафана девиц, сказал:

— Приезжайте завтра пораньше, надо со столов убрать, навести порядок, на всякий случай подмойтесь…

Раздался заразительный, беспечный смех подруг.

Сидя за столом с обильными остатками спиртного и еды, Душман и Сарафан повели беседу, посматривая на видик, по которому прокручивался японский боевик.

Выпив фужер шампанского и закусив апельсинами, Сарафан закурил. Его примеру последовал и Душман.

— Когда Красавчик сообщил, что, возможно, ко мне приедешь, я присмотрел несколько объектов, которые можно потрусить с твоей помощью, — доверительно сообщил он.

— Я приехал к тебе для установления контакта, а не наниматься на работу. По моей специальности работы непочатый край, — пояснил Сарафан.

— Я не собираюсь тебя подминать под себя, а просто предлагаю. Нет, значит, нет, — спокойно покуривая сигарету, ответил Душман.

— Тогда расскажи, что путевое ты мне подыскал?

— А что тебя больше интересует? — раздавливая сигарету в пепельнице, спросил Душман. — Обычные сейфы или сейфы с шифром?

— Я по тем и другим волоку, — заметил Сарафан. — Каждый из них имеет свои плюсы и минусы. Сейф с секретом легче открывается, но на месте работы остается много следов, по которым определяется почерк медвежатника, да и сам инструмент является компрой. Шкафы с шифром и секретом поддаются труднее, но зато, если удастся их вскрыть, никаких не остается следов. Я имею в виду на самом сейфе, а так, хочешь не хочешь, а следы в помещении остаются. Поэтому я сейчас предпочитаю сейфы с шифровальным замком.

Душман, подойдя к ящику стенки и открыв его, достал общую тетрадь, полистав ее, остановился на нужной странице.

— Есть у нас одна кооперативная фирма по приобретению и реализации картин перспективных художников, и у них стоит такой сейф.

— Конечно, ни шифра, ни секрета вы не знаете, — ехидно заметил Сарафан.

— Если бы знали, я бы к твоей помощи не обратился.

— Почему именно их ты выбрал для меня?

— Прежде всего, у них денег до хрена, и они не платят нам комиссионного сбора с оборота.

— Так вроде бы сейчас это не модно, — пошутил Сарафан.

— Еще как модно и выгодно. Нанимают охрану, среди которой легавые, или пенсионеры из них, или неудавшиеся спортсмены. У меня есть кому с ними расправиться, но, сделав несколько мокряков и не получив бабок, я не вижу понта с ними связываться. Послезавтра кооператив устраивает аукцион по продаже своих картин. Вместе с ними будет продано несколько «жишек», которые продаются для рекламы и ажиотажа. Неплохо было бы снять у них банк, — мечтательно произнес Душман. — Как раз и наказал бы строптивых быков за жадность.

— Они догадаются, что ты их наказал, и могут призвать тебя к ответу, — предостерег Сарафан.

— То моя забота, и она тебя не должна волновать, — беспечно ответил Душман. — Соглашайся!

— Допустим, я соглашусь, но ты мне гарантируешь спокойный подход к сейфу и мою безопасность. Иначе на хрена мне риск.

Душман задумался надолго, а потом выдохнул:

— Гарантирую!

— Как ты можешь гарантировать мою безопасность?

— Если я не смогу обеспечить тебе стопроцентной безопасности при работе с сейфом, то тебе не придется с ним работать. Для ментов мне тоже надобности нет его вскрывать, — развеял он сомнения Сарафана. — Сколько хочешь взять себе за работу? — осторожно поинтересовался Душман.

— Половину, — не раздумывая ответил Сарафан.

— А не много ли тебе одному столько же, сколько нам всем? — недовольно заметил Душман.

— Я вообще в такие игры с огромной кодлой не играю. Только от хозяина откинулся, и ты меня сагитировал на новое дело, которое мы вдвоем с Валентином могли бы провернуть.

— У тебя мертвая хватка, — вынужден был согласиться с Сарафаном на его условия Душман.

— Видишь ли, у тебя по профилю работы должна быть солидная кодла, чтобы кооператоры тебя боялись и платили дань. Я же в ее кормильцы не нанимался и им безбедную старость обеспечивать не собираюсь.

Голодная собака лучше слушается своего хозяина, — поучающе, с глубоким смыслом, пошутил Сарафан.

Наговорившись вдоволь, они пошли отдыхать.

После заключения сделки Сарафан вместе с Валетом и козырными подружками постоянно стали находиться на даче Душмана, где отдавались развлечениям и отдыху.

На второй день затворничества утром Сарафан сказал Валету:

— Готовься к отъезду, пора расставаться с девицами.

Сидя за столом в зале, Сарафан попросил свою партнершу:

— Лариса, открой дверь в коридор.

Лариса, недовольно перекинувшись взглядом с подружкой, исполнила его каприз.

— Теперь, козочки, посмотрите такой финт. — Он взял со стола нож, пробуя в руке его тяжесть, и сказал: — Посмотрите, что сейчас будет с дверной ручкой.

Резко выбросив руку с ножом в сторону двери и увидев, как пластмассовая ручка рассыпалась вдребезги, спросил:

— Ну как? — и улыбнулся.

Лариса с подругой стали охать и ахать, удивляясь его мастерству.

— Девочки, нож не пистолет, стреляет бесшумно и, как вы видите, точно. Сегодня мы с вами расстаемся. Вы нас не видели и не знаете. Если у кого-нибудь из вас появится желание поговорить о нас, то пускай вспомнит об этой дверной ручке и подумает о том, что лоб человека шире ручки и что жизнь человека одна и ею надо дорожить, — спокойно, но очень убедительно предупредил женщин Сарафан.

Козочки, уяснив, для чего им был показан номер с ножом, представив свой лоб на месте дверной ручки, сразу же потеряли бодрость и оробели.

Более шустрая из двух, партнерша Сарафана, Лариса, первая преодолела робость:

— Мы воспитанные, свое место знаем и чужими делами не интересуемся.

— Очень хорошо, я вами доволен, и вы можете быть свободными.

— Как нам отсюда убраться? — оживляясь, заговорила подруга Ларисы.

— Во дворе стоит тачка. Скажете водителю, чтобы он вас подкинул туда, куда вам надо, — холодно сообщил Сарафан, как будто не он вчера и сегодня утром проявлял внимание к Ларисе, говорил комплименты, ласкал…

— Если он нас не послушает? — поинтересовалась Лариса.

— Скажете, что я сказал и чтобы через час был на месте.

Когда водитель вернулся назад, то Сарафан и Валет поехали с ним в столицу, где в сорок седьмой квартире Пуделя легли отдыхать.

Сарафану надо было перед предстоящей работой отдохнуть, набраться сил.

Вечером Душман, зайдя в спальню, где отдыхал Сарафан, сказал:

— Виктор, подъем! Аукцион заканчивается, скоро тебе предстоит работа.

— Поработаем! — позевывая, ответил Сарафан, внешне не выражая своего волнения, тогда как переживать и волноваться стал с того момента, как дал согласие на совместное участие в операции.

— Как думаешь, справишься?

— Думаю, что должно получиться, а там как Бог даст, — неопределенно ответил Сарафан. Увидев в глазах Душмана удивление, пояснил: — Вдруг окажется неизвестная мне новинка? Все механизмы и секреты замков я не могу знать. Не отчаивайся, пускай твои ребята делают свое дело, а я постараюсь не подкачать. Как договорились, делим куш и в разные стороны, — напомнил Сарафан.

— Заправленная тачка с водителем к вашим услугам. В Туле будете моментом, — успокоил его Душман.

Валета с собой Сарафан брать не стал, а поехал вместе с Душманом к интересовавшему их кооперативу. Не доехав до него метров пятьсот, Душман остановил автомобиль за углом и стал ждать.

— Чего мы ждем? — обеспокоенный бездействием и ожиданием, поинтересовался Сарафан.

— Когда придет время твоей работы, нам сообщат по рации, — успокоил его Душман. — Видишь, рация включена, — обратил он внимание Сарафана на горевшую рядом со щитком приборов красную лампочку.

— Твои меня будут на улице страховать? — поинтересовался Сарафан.

— Как договорились, — произнес Душман, успокаивая его.

— Договор договором, а как некоторых прижмет, то и выясняется, где крысы живут.

— Ты же знаешь, я к операции привлек самых надежных и умелых парней.

Глубоко вздохнув, Сарафан пошутил:

— Не уснули они там?

— В нашем положении и со снотворным не заснешь, — убежденно заверил Душман.

Наконец они услышали вызов по рации и слова:

— Можете идти. Как слышите? Прием.

Взяв микрофон, Душман ответил:

— Вас поняли, идем!

Сарафан взял из автомобиля хозяйственную сумку, дождался, пока Душман закроет дверку автомобиля на замок, и они пошли в неизвестность.

Когда они стали подходить к конторе кооператива, то из подъезда рядом стоящего дома их окликнул один из участников операции.

— Чего так долго тянули? — недовольно отчитал его Душман.

— Кто знал, что они оставят двоих сторожить кассу до утра. Пришлось повозиться с ними, — пояснил он.

— Шухера никакого не наделали? — обеспокоенно поинтересовался вновь Душман.

— Вроде нет.

В конторе находилось еще трое участников операции, у ног которых, на полу, лежали на животах, лицом вниз, двое связанных мужчин.

Парню, приведшему их в контору, Душман сказал, чтобы он пошел и вновь занял пост в подворотне.

— Будешь на васере, пока тебя не снимут, — потребовал он строго.

На лицах парней, что были в конторе, имелись маски из женских чулок с отверстиями для глаз.

К Сарафану подошел один из них и сказал:

— Пойдем, я тебя провожу к сейфу.

Когда он привел Сарафана к сейфу, тот сказал:

— Оставь меня одного.

Взяв со стола настольный светильник с несколькими лампочками, он поставил его на стул рядом с сейфом и стал его рассматривать.

Сейф был однодверный, полутораметровой высоты, намертво приваренный к металлическим штырям, забетонированным в пол.

Он стоял как истукан, ко всему безразличный, холодный и недоступный.

Внимательно обследуя его, Сарафан обнаружил, что не комната кассы, а сам сейф был оборудован сигнализацией. Ему пришлось немало времени потратить, пока он смог ее отключить.

«Как пригодились знания, полученные от инженера-электрика! Такой сундук и дома не помешал бы», — уважительно подумал Сарафан, приступая к работе с шифром замка.

Запомнив расположение цифр в шифре замка, чтобы не повторяться, Сарафан, как хирург, осторожно, с не меньшим вниманием ушел в работу.

Провозившись с сейфом около двух часов, Сарафан, испытывая огромное облегчение и не меньшее удовольствие, все же разобрался в секрете сейфа и вскрыл его бронированную дверь.

Откладывая документы на одну полку сейфа, он с других полок стал сгребать в сумку пачки денег. «Если аукцион был сегодня, то когда они успели такую кучу денег сложить в пачки?» — мелькнула у него в голове мысль, которой он развития не дал.

В верхней части сейфа имелась еще одна секция, дверка которой была закрыта на внутренний замок, устройство которого было примитивнее некоторых дверных замков домов.

Сарафан открыл его обыкновенной велосипедной спицей.

Когда он стал из верхней секции сгребать деньги в сумку, разглядывая пачки, понял, что это иностранная валюта. Затем рука его нащупала холодный, твердый предмет. «Теперь мы обзавелись пушкой», — подумал он, засунув пистолет «макаров» себе за пояс. Потом закрыл сейф, набрав прежние цифры шифра и буквы секрета.

Осмотрев место работы и убедившись, что не наследил, ничего своего не оставил, Сарафан покинул помещение кассы.

Внизу он, изменив голос, громко сказал, чтобы слышали пленники:

— Сейф открыть я не смог, его надо только взрывать.

Раздался ропот и недовольство компаньонов.

— Сколько мудохались и оказалось все коту под хвост, — пробурчал один из них.

Сарафан, показав компаньонам на пузатую сумку, положил палец себе на губы, успокаивающе помахал рукой, после чего, достав из сумки новый кухонный нож, кинул его на лестничную ступеньку и тихо сказал пленникам:

— На лестнице лежит нож, сами себя освободите. Гуд бай, хлопцы, — и обратился к соучастникам: — У кого ключи от дверей?

— У меня! — ответил один с лицом, изуродованным капроновым чулком.

— Кинь им! — потребовал он. — Теперь, ребята, по-быстрому отваливаем отсюда.

Двое, заталкивая снятые с головы чулки в карман, вместе с подошедшим от подворотни к ним участником скрылись в темноте. Третий сказал Сарафану:

— Мне сказали, чтобы я тебя проводил.

— Давай валяй, но только быстрей, — согласился Сарафан, подхватывая сумку с инструментом и деньгами, спеша скорее покинуть место преступления.

Когда они подошли к машине, в которой сидел Душман, Сарафан, видя, что и его спутник собирается сесть в салон, сказал Душману:

— Ему полезнее будет пройтись пешочком, подышать свежим воздухом.

Душман, поняв его опасения, улыбнулся и молча согласился с ним:

— Передашь ребятам, чтобы сегодня часов в восемь собрались у меня на даче. Пояснять не надо зачем?

— Укурено! — ответил тот, уходя.

По дороге к себе домой, узнав от Сарафана, что он сейф обчистил и доказательства лежат в сумке, Душман признался:

— Ты столько там проторчал, что я стал подумывать, не ждет ли нас голый васер.

— Ты так подумал? Я сам поначалу засомневался в успехе, — ответил признанием Сарафан.

— Разучился с сейфами работать? — понятливо предположил Душман.

— Не разучился, а скорее наоборот — учусь. Вот и сейчас я на сейф потратил где-то два часа. Теперь мне на такую конструкцию потребуется не более часа, — блаженно откидываясь на спинку сиденья, пояснил Сарафан.

Они приехали в известную сорок седьмую квартиру девятиэтажного дома. Уединившись в зале, Сарафан и Душман высыпали из сумки деньги на пол, пачки их разложили кучками по достоинству купюр и стали считать.

Советских денег оказалось 379 тысяч 570 рублей, 3400 английских фунтов стерлингов и 5880 американских долларов.

Сарафан свою добычу положил в хозяйственную сумку, а Душман положил свою половину в дипломат.

— Знаешь, до самого последнего не верил, что ты медвежатник. В таком возрасте!

— Ни хрена ты не видел медвежатников, — пошутил Сарафан. — Я однажды гулял в компании, где было сразу пять медвежатников, четверо из них моего возраста. Я тоже уже не пацан, скоро будет сорок.

Результатом операции Душман был в высшей степени доволен. За один вечер у него взятка была больше, чем они могли заработать рэкетирством в течение года.

Раздавив две бутылки сухого вина, закусив апельсинами и конфетами, они, пожелав друг другу здоровья и удачи, стали расставаться.

Ни у Душмана, ни у Сарафана и в мыслях не было обмануть другого, воспользоваться неожиданностью или силой, так как воровской закон запрещал подлянку.

Выйдя во двор, Валет взял у Сарафана сумку с деньгами и сел в автомобиль на заднее сиденье.

Душман, отойдя в сторону от других провожающих, сказал Сарафану:

— Я знакомством с тобой доволен. Можешь теперь рассчитывать на меня, как на своего кореша. Если надо, поддержу и помогу.

Отстранившись от Душмана, взяв его ладонь правой руки в свою руку, Сарафан сказал:

— Если на вашей сходке понадобится мой голос в свою пользу, то считай, что я его за тебя отдал.

— Мы с тобой сошлись характером. Как бы сделать, чтобы контакт не порвался?

— Моего младшего еще не крестили, ждут меня. Могу взять тебя кумом, — предложил Сарафан.

— Ловлю тебя на слове! — воскликнул Душман, вновь обнимая и целуя Сарафана в щеку.

— Тебе дуру на всякий случай не дать, а то еще не дай Бог, по дороге кто-нибудь ограбит? — предложил Душман.

— У меня есть, — доставая из-за пояса пистолет и показывая его Душману, ответил Сарафан, вновь водворяя его на прежнее место.

— У тебя он был? — удивился Душман. — Чего же ты мне о нем не сказал?

— Когда пришло время сказать, я сказал, — улыбнувшись, пояснил Сарафан.

— Молодец! — похвалил он Сарафана за осторожность. — Меня в будущем можешь не остерегаться.

— Я тебе верю, но береженого Бог бережет. Есть такая народная мудрость. Если хочешь, то я по приезде домой подарю тебе эту игрушку, — похлопав ладонью по пистолету, предложил Сарафан.

— В столице такого добра хватает, — пренебрежительно ответил Душман.

Еще раз простившись со всеми, Сарафан сел в автомобиль на заднее сиденье рядом с Валетом, и они поехали в сторону Тулы.

— В Ростов будем заезжать? — осторожно поинтересовался у Сарафана Валет, рассчитывая на свободные уши водителя.

— Конечно! — убежденно ответил Сарафан, удобнее усаживаясь на сиденье, чтобы подремать.

— Честно говоря, мне уже надоело шляться по гостям.

— Разве мы вас плохо встретили? — не выдержал водитель.

Сарафан, обратившись к водителю, который двигался по трассе 120–140 км в час, сказал:

— Ты, парень, не спеши, на кладбище нам еще рано. 90 км — твой потолок, будешь ехать быстрее, оштрафую, как мент, на стольник, будешь ехать нормально, получишь его с меня. Устраивает?

— Согласен! — удовлетворенно произнес водитель, сбавляя скорость.

— Так спокойнее и можно покимарить, — пробурчал Сарафан.

Когда они подъехали к заправочной станции, то там Сарафан увидел заправляющийся бензином автомобиль «Волга» с шашечками, на дверке которой было написано «Тула». Салон автомобиля был свободен от пассажиров.

— Пойди узнай, возьмет он нас до Тулы, — предложил он Валету.

— Тарас сказал мне, чтобы я доставил вас до места, — напомнил Сарафану водитель.

Сарафан увидел Валета, который призывно звал его в такси.

— Скажешь ему, что мы пересели в такси. Сам подумай, зачем попусту гонять твою тачку.

— Оно-то, конечно, — разведя в стороны руки, согласился с ним водитель.

Сарафан, достав из кармана стольник и отдавая его водителю, сказал:

— Договор дороже денег. Можешь мотать домой.

Водитель такси, довольный, что ему здорово повезло с пассажирами, в знак благодарности, а возможно, чтобы не заснуть, непрерывно пытался вовлечь своих пассажиров в беседу.

— Батя, мы тебе будем платить не за ля-ля, а за км, поэтому дай нам отдохнуть, — попросил его Сарафан.

В Туле они на железнодорожной станции купили билеты, но не в Ростов, а к себе домой.

— Ты же в машине настаивал на поездке в Ростов, — пошутил Валет.

— Прямо уж и попонтить нельзя! — засмеялся Сарафан. — Мы с тобой действительно загостевались. Пора и до дома мотать…

Сев в купе и дождавшись, когда поезд тронулся, Валет облегченно сказал:

— Схожу в ресторан, возьму чего-нибудь перекусить.

— И выпить не забудь, — добавил Сарафан беспечно. — Чуть не забыл сказать, смотри у меня, ни с кем не связывайся. Нам сейчас приключений на ж… не треба.

— Само собой, — понимающе кивнув головой, ответил Валет.

Минут через сорок он вернулся с полной сеткой разной провизии и двумя бутылками водки.

Ставя на стол сетку с покупками, Валет недовольно пробурчал:

— Эти дяди и тети в ресторане грабят хуже пиратов. С каким удовольствием повернул бы им хари наизнанку.

— Не зря их рэкетиры давят, — согласился с ним Сарафан. — А может быть, и зря. Если бы те не доили этих, то, возможно, эти гниды меньше доили нас, — заключил он философски. И в чем-то был прав.

Плотно закусив и распив бутылку водки, Сарафан с Валетом, подняв ограничительную защелку двери, чтобы не зашел посторонний, легли отдыхать.

Глава 41

Сменив место жительства, семьи Перепелкина и Гончарова-Шмакова стали жить в областном центре, где купили за 120 тысяч рублей огромный двухэтажный особняк. Дом официально был куплен по цене в два раза дешевле, чем фактически договорились стороны, чтобы меньше платить государству госпошлины. И его Илларион Константинович оформил на себя и на дочь Гончарову-Шмакову, которая находилась официально с мужем в разводе.

Туда и поехал после успешной операции в столице Сарафан в новом воровском качестве и с новой кличкой Лесник. Многолетнее нахождение в местах лишения свободы отразилось на всем складе его характера. Он душевно огрубел, а постоянное ожидание подлости в отношении себя со стороны любого зека развило в нем подозрительность и осторожность.

С приездом Виктора Альбина как бы проснулась от спячки, жизнь для нее вновь стала и содержательной, и интересной. Первые дни после его возвращения домой она не отпускала его от себя, была внимательна к нему и заботлива. Не могла с ним наговориться.

Вместе с ними днем постоянно находились их сыновья, которые первоначально встретили его холодно. Если старший сын уже забыл его облик, то о младшем и говорить было нечего, так как он отца увидел впервые. Однако под воздействием объяснений родственников и проявленных Виктором отцовских чувств к сыновьям дети быстро признали его отцом и не отставали от него до тех пор, пока их не укладывали спать.

Занимаясь дома на полу борьбой с сыновьями, которые общими усилиями всегда его побеждали, он испытывал к ним столько нежности и любви, о которых не мог даже предположить.

Купленные в Москве Душманом по заказу Виктора подарки пришлись всем по вкусу. Альбине он подарил косметический набор, французские духи, сапожки и костюм. Тестю и мачехе купил по импортному костюму.

По глазам Полины Геннадиевны Виктор понял, что она благодарна ему за внимание, за то, что он признал ее членом своей семьи.

Бурно проведя молодость, но так и не испытав радости материнства, Полина Геннадиевна, почувствовав приближение старости, сошлась с Бородой, а потом вышла за него замуж. Его внуки в силу своего малого возраста быстро признали ее бабушкой и проявляли к ней больше ласки, чем к родному деду, который в душе порой даже ревновал их к ней.

Полина Геннадиевна уже не могла себя представить без внуков и забот о них. Особенно она любила Антона, который вырос у нее на руках.

Как бы ни был Борода благодарен Виктору за оказанное внимание, он все же не утерпел, улучив момент, сделать ему замечание за совершенную им без его разрешения операцию в Москве.

— Мы не последний кусок хлеба доедаем, чтобы так рисковать, — пробурчал он недовольно. — Чтобы больше не подписывался ни на какие авантюры без моего ведома.

— Такой куш отхватили, а ты паникуешь, — возразил Виктор спокойно.

— Хорошо как хорошо, а вдруг возникнут неприятности, зачем они нам теперь? — продолжал его журить Борода.

— Вообще-то я не хотел, но меня уговорили, — признался Виктор.

— Вот видишь, как нехорошо с наскока получилось. С твоей профессией голову терять нельзя.

— Заметано! — согласился с ним Виктор.

Довольные результатом беседы, они расстались.

После того, как радость встречи улеглась, Виктор в девятом часу утра пришел к начальнику ОУР Строгановского ГРОВД для регистрации и получения разрешения на прописку, а также выполнения других не очень приятных формальностей.

Помощник дежурного по ГРОВД, молоденький лейтенант, ознакомившись с его справкой об освобождении, не посчитав нужным ему представиться, буркнул:

— Следуй за мной.

Лейтенант попетлял по коридорам, привел его к кабинету начальника ОУР. Заглянув в кабинет, сказал Виктору:

— Подожди здесь. — Примерно через пару минут он оттуда вышел. — Можешь заходить, — сообщил он буднично.

Зайдя в кабинет, Виктор увидел сидящего за столом худощавого, средних лет мужчину, одетого в серый цивильный костюм. Поздоровавшись, Виктор отдал начальнику ОУР свою справку об освобождении и, получив разрешение, сел на стул.

Кабинет был небольшой. В нем стояло два стола, приставленных друг к другу перпендикулярно. Один стол был плотно обставлен простыми стульями. Обстановку кабинета дополняли шкаф, сейф и настольный телефон.

— Я майор Чеботарев, по батюшке Владимир Григорьевич, какова моя должность, наверное, успели на двери прочитать?

— Успел, — подтвердил Виктор.

— Меня интересует, многоуважаемый Гончаров-Шмаков Виктор Степанович, почему вы с посещением меня задержались на неделю.

— Я приехал домой вовремя. — Он предъявил железнодорожный билет, купленный на станции в день освобождения из колонии до самого дома, которым он не воспользовался. — Но знаете, долгая разлука, дети, то да другое, вот и получилась такая накладка.

Разглядывая железнодорожный билет, Чеботарев пробурчал:

— Я ничего понимать не хочу. То, что ты избрал местом жительства наш район, уже портит мне настроение, а твое опоздание дает мне право сделать определенный вывод.

— Я виноват! — смиренно согласился с майором Виктор. Он знал, что с таким человеком ему конфликтовать не резон.

Чеботарев, выяснив у него, что он живет в доме тестя и жены, ехидно спросил:

— А не на твои ли капиталы вы купили такие хоромы? Я знаю этот дом.

— По роду своей работы вам положено всех подозревать, во всем сомневаться, проверять. Так я сообщаю вам для сведения, что, переезжая сюда жить, тесть продал свой дом, мачеха тоже продала свой дом и жена тоже продала свой дом. Неужели они за три дома не смогли бы без меня купить у вас в городе себе общую хибару?

— Что-то у твоих родичей у каждого оказалось по дому. Я проверю и, если это так, как ты говоришь, то твой ответ приму во внимание.

Без вступления майор Чеботарев поинтересовался о другом:

— Чем ты намерен у нас заниматься?

— Работать! — уверенно ответил Виктор.

— По твоей справке видно, как ты работал ранее, — пошутил Чеботарев.

— Я еще не решил, куда пойду устраиваться и кем, но тунеядцем не буду.

— А мы тебе и не позволим прохлаждаться, — предупредил его майор.

Поправляя на руке браслет часов, он поинтересовался:

— С нами сотрудничать не желаешь?

Положив левую руку на грудь, Виктор, улыбнувшись, пошутил:

— Извините меня, здоровье не позволяет.

— Зря! — строго заметил майор. — Мы тебе административный надзор не такой жестокий сделали бы. А там, смотришь, и совсем сняли бы, с трудоустройством помогли бы, — продолжал увещевать его майор.

— Не обижайтесь на меня, Владимир Григорьевич, но я с прошлым порвал, у меня жена, дети, и я не хочу играть в такие опасные игры.

— Мне как, на тебя обидеться или не надо? — спокойно поинтересовался Чеботарев.

— Не стоит! — попросил его Виктор. — Я сюда переехал на постоянное место жительства, порвав старые связи, и новых уркаганских заводить не желаю, постараюсь вам никаких хлопот своей личностью не доставлять.

— Ты хочешь сказать, что с прошлым завязано? — сделал заключение Чеботарев.

— Имею такое намерение, поэтому в сексотовские игры не хочу играть, мало ли к какому ЧП они могут привести, — подтвердил Виктор.

Покопавшись в папке, Чеботарев достал из нее несколько листов с машинописным текстом и сказал:

— Вот этот материал я на днях получил на тебя из УО-15/1. Его я изучил очень внимательно, так как не каждому начальнику моего ранга «везет» ставить на учет медвежатника. Но куда от вас денешься, — буднично и не очень весело заметил он. — Если ты у нас себя покажешь с плохой стороны, то я приму меры, чтобы от тебя избавиться, и вновь препровожу туда, откуда пришел. Ты знаешь, как это у нас делается?

— Устроите меня на охоту, чтобы сплести лапти по 192\2, — догадливо предложил Виктор.

— Вот именно, — согласился с ним Чеботарев. — Но если ты в течение нескольких лет не нарушишь административного надзора, то я ходатайствовать о его продлении на тебя не буду. Тебя устраивает такое условие?

— Вполне, но я просил бы вас, Владимир Григорьевич, не лишать меня возможности посещать с женой театр, оперетту и другие им подобные общественные места. Своим нахождением там я обществу вреда не причиню, но возможность перевоспитаться, изменить свои взгляды на жизнь получу.

Улыбнувшись, Чеботарев пошутил:

— Ты хитрый лис, но в твоем предложении есть рациональное зерно. Твою просьбу я учту и, может быть, частично удовлетворю. Но во времени и передвижении тебе будут жесткие ограничения.

— Почему вы так жестко со мной поступаете? — не удержался Виктор.

— Это не все. Я постараюсь держать тебя в поле своего зрения.

— Почему? — вновь повторил свой вопрос Виктор.

— Потому, Виктор Степанович, что согласно имеющейся у меня информации ты не только ООР и медвежатник, но и вор в законе, — спокойно ошарашил его Чеботарев. — А потому тебе будет такое внимание.

— Какие документы дали основание руководству колонии, тому же хозяину, возвеличить меня в такой ранг? — с недовольством в голосе и с нескрываемой злобой спросил Виктор.

Чеботарев, придвинув к себе по столу сколотые скрепкой материалы на собеседника, пересмотрев их и найдя нужное место, сказал:

— Среди особых примет, которые я не буду перечислять, у тебя на левой части груди имеется наколка в виде сердца, пронзенного крестом, в котором карта, деньги, рюмка, решетка, женская голова и ниже надпись: «Вот что нас губит». Кто имеет право носить такие наколки? Тебе, наверное, не надо объяснять. А может быть, такой наколки у тебя и нет? — улыбнувшись, поинтересовался Чеботарев. — Я думаю, тебе не стоит себя обнажать и хлопать в грудь рукой. Я бы на твоем месте такой наколки себе не сделал, — выразил свое мнение вслух Чеботарев. — А может быть, тщеславие взыграло? Чего молчишь?

— Владимир Григорьевич, вы такой спец в нашем деле, в таком возрасте и всего лишь майор. Скажите своему начальству, что оно вас зажимает и поступает несправедливо, — с ехидством пошутил Виктор.

Чеботарев, не обидевшись на его слова, сказал:

— На моей службе, да при такой преступности, какая волной охватила не только наш город, но и всю страну, и при таком контингенте, — кивнул в его сторону головой, — больших звезд не получишь, а имеющуюся можешь и потерять.

На оскорбление Виктор ожидал услышать грубость, а услышал спокойный ответ уставшего человека, который со знанием дела занят своей работой серьезно.

— Да, вашей должности не позавидуешь. Я бы на вашем месте перешел бы работать в ОБХСС или ГАИ.

— Да все-то вы знаете, а одного не понимаете, что здесь тоже кому-то надо работать, — улыбнувшись, пояснил Чеботарев. — Я с тобой беседую как профессионал с профессионалом. Ты моего прессинга не почувствуешь, пока не вступишь в противоречие с законом. Если, не дай Бог, такое случится, любезности и снисхождения от меня не жди.

Подумав, Виктор сказал:

— Я этого и не жду. Но постараюсь вашего внимания к своей персоне не привлекать.

— Я не буду говорить, что не верю твоим словам, но мне хочется понять, чем вызвана твоя миролюбивость.

— Когда вы получите на меня сведения из главного информационного центра о моих судимостях, то увидите, что лучшие годы своей жизни я протрубил в зоне. Мои годы подошли к зениту, и, если я их не проведу с пользой для себя, то вообще, спрашивается, для чего жить.

— Убедительно говоришь, и хочется тебе верить, но, как говорится, береженого Бог бережет. А поэтому будем тебе доверять и проверять.

— Куда денешься от своего рока! — согласился с ним Виктор.

Чеботарев, связавшись по внутреннему телефону с дежурным по ГРУВД, через него вызвал к себе старшего инспектора ОУР майора милиции Малышева Виктора Петровича, которому поручил оформить соответствующий материал на Гончарова-Шмакова, передав весь имеющийся у него материал.

К себе домой Виктор возвратился в 16 часов. От долгого хождения он устал, к тому же перенервничал, не пообедал, поэтому не раздевшись, а лишь разувшись, лег отдыхать в зале на диване. Однако отдохнуть ему не удалось. Борода еще с вечера знал, куда пойдет утром Виктор, и, поставив стул около дивана, сел на него.

— Как прошел твой выход к «красным шапочкам»?

Виктор понял, что отдохнуть ему уже не удастся, если тесть так основательно подсел к нему.

— Терпимо, — односложно, с недовольством в голосе сообщил он, а потом, подумав, что Борода так просто от него не отстанет, добавил: — Обещали к послезавтрашнему дню ксиву дать, но опять берут под надзор, — сообщил он неприятную новость.

— От него, как от ярма, никуда не денешься, — пояснил Борода. — За опоздание не попало? — поинтересовался он.

— Пронесло! — успокоил его Виктор. — Вы же мое алиби подтвердите? — пошутил он, поднимаясь и присаживаясь на диване, поняв, что об отдыхе нечего и мечтать.

Закурив сигарету и сделав несколько затяжек, он предположил:

— Там Валет у себя дома сегодня, наверное, тоже занимается похождением.

— Конечно! — согласился с ним Борода.

— Будем у него долю выкупать? — поинтересовался Виктор, передавая просьбу Валета.

— Вообще мы в нем пока не нуждаемся, и можно отказаться, но он со своими 600 граммами может за милую душу легко засветиться, пока найдет толкового барыгу.

— Так будем покупать или нет? — подгоняя с ответом Бороду, спросил Виктор.

— Берем! — успокоил его Борода. — Более 90 штук мы за его долю не дадим.

— А не мало? — спросил Виктор.

— Если бы не было переоценки на золото, то он и половины этой суммы не получил бы. Сейчас в ломбарде неворованное золото принимается по 98 рублей за грамм, а мы за ворованное предлагаем больше.

— А вдруг он не согласится нам продавать? — вновь задал свой вопрос Виктор.

— Тогда мы ему не няньки, и пускай рискует и головой, и добычей. Может оказаться на помойке без головы и козырного интереса, — предупредил Борода. — Так и передай ему мои слова.

Виктору жалко было отмежевываться от Валета, но личный интерес в нем победил.

— Ты учти, мы с него ничего не требуем за освобождение, а оно нам обошлось в хорошую копеечку, — напомнил Борода.

— Не вздумай об этих деньгах ему напоминать, — попросил Бороду Виктор.

— Он не маленький, сам должен помнить и о них со мной поговорить, — нравоучительно заметил Борода.

— Если бы я в столице не отхватил куш, то, конечно, мы с него свои расходы истребовали бы, а так, давай простим.

— Как хочешь, бабки твои, но ему все же скажи о твоей доброте, пускай помнит о ней, может быть, когда еще придется ее отработать нам. Обрати внимание, у нас очень много бабок уходит из кубышки на разные благотворительные цели. Пора ее закупорить.

— Думаешь, мне их не жалко? Но пара корешей, которые тебя не подводили в жизни, тоже чего-то стоят, — глубоко вздохнув и выдохнув, заметил Виктор.

Поднявшаяся по винтовой лестнице на второй этаж Полина Геннадиевна поинтересовалась:

— Вы обедать думаете?

Виктор посмотрел на наручные часы, которые показывали уже 17 часов, сказал:

— Жрать, конечно, охота, но может быть, Альбину подождем?

— Она работу заканчивает в 18, а твои партизаны скоро мне все кастрюли перевернут, — шуткой напомнила она ему о сыновьях.

— Против такого козырного довода нечего возразить, — поднимаясь с дивана, согласился Виктор с ее предложением.

Глава 42

Как-то Душман днем зашел в ресторан пообедать. Он сел за столик знакомого официанта, который быстро выполнил его заказ.

Занятый обедом, Душман не заметил, как сзади к нему подошел Алик, главарь одной из кавказских группировок, неплохо приспособившийся к каменным джунглям большого города, имевший своих «коров», подаивая которых неплохо держался на плаву.

— Мне надо с тобой обговорить одно дело.

Вытерев рот салфеткой и окинув зал взглядом, Душман через два столика от себя увидел компанию из пяти человек, тоже кавказской национальности. Они заинтересованно смотрели в его сторону.

Поймав его взгляд, Алик пояснил:

— Мы тоже сюда заскочили пообедать и случайно встретили тебя.

— У меня с тобой общих дел не было, нам не о чем говорить, — не скрывая недовольства, сказал Душман.

Заловить его одного капеллой в ресторане и предлагать поговорить по душам было вызовом, которому он не должен был поддаваться.

— Я тебя прошу не отказываться от разговора, — цинично скривив рот и покивав головой из стороны в сторону, продолжал настаивать Алик, всем своим видом говоря: «Чего ломаешься? Все равно будет по-моему».

— Твой разговор со мной такой срочный, что ты мне не дашь пообедать? — с глубоким смыслом задал вопрос Душман, считая, что если от Алика последует категорический ответ, значит, он и его компания настроены к нему агрессивно, если последует положительный ответ, то противники настроены на мирный исход беседы.

— Мы не спешим, подождем, — снисходительно ответил Алик. — Тем более сами тоже жрать хотим.

Алик ушел к своему столику. Когда Душман пообедал, к нему подошел официант получить плату. Отдавая ее, Душман сказал:

— Там на улице стоит «тойота» 47–15, скажи водителю, что Алик вынуждает меня поговорить с ним.

— Сделаем! — очаровательно улыбнувшись и плебейски изогнувшись, пропел официант.

Увидев, что Душман освободился, Алик подсел к столику Душмана.

— Послушай, дорогой! Ты обидел очень хороших людей, — начал «ласковую» беседу Алик.

— Если я кого и обидел, то перед тобой держать ответ не собираюсь, а мазу за других тянуть — опасная вещь, — поигрывая желваками, зло бросил Душман.

Душман сказал истину, которая в преступном мире была законом. Такой закон давал право попрать человека с огромным авторитетом и могуществом, чего Душман за Аликом не видел.

«Алик в ресторане со своей кодлой не посмеют устроить байрам, кроме всего, у меня за поясом есть дура, но лишний раз засвечиваться с нею не хочется», — подумал Душман.

Опять недовольно покивав головой, Алик произнес:

— Еще не выслушал меня, а сердишься.

— Чего ты от меня хочешь?

— Вот это разговор настоящих мужчин, — безо всякого повода для оптимизма подхватил Алик. — Мне ребята сообщили, что ограбление фирменного кооператива твоих дружков работа.

— Если ты так уверен в своем предположении, то беги в ментовку и выложи свои козыри, может быть, заработаешь ценный подарок, — ковыряясь ногтем в зубах, зло бросил Душман.

— Ты меня не обижай, — ощерился в злобе Алик. — Я ведь тоже могу на тебя обидеться.

— Интересно посмотреть на тебя в злобе, никогда не видел, — продолжал накалять обстановку Душман.

— Сейчас увидишь, — заверил его Алик.

Несмотря на то что Душман не сводил глаз с Алика, он не заметил сигнала, по которому все его дружки, поднявшись из-за стола, направились к ним.

Резко выхватив из-за пояса пистолет, Душман, направив его на Алика, нервно предложил:

— Скажи своим харям, что им за моим столом места нет.

Алик, подняв руку вверх, вернул своих сторонников назад.

Душман понял, что у Алика неожиданный наскок на него не удался.

— Ладно, говори, чего ты от меня хочешь?

— Последнее время ты здорово стал сорить бабками, — не скрывая зависти, сказал Алик. — Я подумал: откуда они у тебя появились, и вдруг мне кооператоры говорят, что у них обчистили сейф и что ты им угрожал карой за то, что они не хотят платить тебе дани. Потом мне из верного источника сообщили, что к тебе приезжал медвежатник. Поэтому, кроме вас, сейф кооператоров никто не мог взять.

— Ну и что с того, что ты так считаешь? А я считаю, что его ты со своими дружками ломанул, — улыбнувшись, пошутил Душман.

Почувствовав смену настроения Душмана, Алик тоже пошутил:

— У меня в друзьях те, у кого сейфы чистят, а у тебя в друзьях те, кто их очищает. Я понимаю, что все ты вернуть не сможешь назад, но своей долей ты поделись со мной, — наконец высказал свою главную мысль Алик.

— Так тебе часть доли надо? Так бы сразу и сказал, — оживляясь и возбуждаясь, заметил Душман. — Так вот что я тебе скажу: мотай со своей кодлой туда, откуда прикатил, и устанавливай там свои законы, а у нас уже есть свой закон, который гласит, что такие шустряки, подписавшиеся после ухода поезда на покупку билета, теряют свои бабки и идут за ним пешком.

Алик, плохо знавший русский язык, полностью смысл сказанного не уяснил, но понял, что Душман не хочет идти ему навстречу.

— Ты туман не напускай, а говори прямо, делишься со мной добычей или нет?

— Так ты меня не понял! — искренне удивился Душман. — Ну что же, придется пояснить. Вали от меня, пока трамваи ходят, а о нашем торге сегодня будут знать все авторитеты стольного града, чтобы с таким говном, как ты, больше не садились за стол, — заключил свой монолог Душман, пряча пистолет за пояс, увидев вошедшее в зал свое подкрепление.

Такого оскорбления Алик потерпеть не мог. Он набросился на Душмана с кулаками, но что он мог противопоставить бывшему десантнику, наткнувшись на мешок с кулаками? Несколькими отработанными ударами Душман сокрушил его активность и, посадив Алика на стул, спросил:

— Ну и как дальше поступим? Будем воевать или, может, наш конфликт вынести на воровской суд? Учти, я на все согласен. — Положив руку на грудь, он пошутил: — Как Васин.

Алик на его слова ничего не ответил, а, набычившись, молча сидел на стуле. Покидая его, Душман пренебрежительно бросил:

— Я тебе не корова и никогда не буду наживкой, мною ты всегда подавишься.

— Посмотрим сегодня вечером, кто из нас будет смеяться, — пробурчал ему Алик.

— Только не ты, сранье, — бросил ему, уходя, Душман.

Какой разговор состоялся между двумя другими противоборствующими сторонами, Душман не слышал, но со стороны кавказцев агрессивных выпадов не было. Его же сторонники в драку не лезли, так как не было команды, а они видели, что их шеф себя в обиду не дал, а его победа в драке автоматически распространялась на них.

Материальные дела банды Душмана процветали потому, что его «быки», обнаглев в поборах клиентов, выглядели как кучка хорошо выдрессированных борзых, готовых по первой команде своего хозяина броситься на дичь, но не мешающие ему там, где он в их помощи не нуждался.

Покинув ресторан, Душман с двумя своими приближенными объехал авторитетов наиболее влиятельных группировок и сообщил им о своем конфликте с Аликом и о его домогательствах.

Все авторитеты были возмущены хамством Алика, одобрили поведение Душмана, пообещав ему свою поддержку в возможном осложнении.

Наступивший вечер стал черным для сторонников Алика: их били и гнали из всех злачных мест, где они были завсегдатаями.

Когда же Алик вздумал обратиться к авторитетам за поддержкой, то с их стороны увидел отчуждение и враждебность.

Один из них по кличке Кацап, выслушав его, сказал:

— Чего ты дергаешься и ищешь у нас защиты, если сам нашкодил, как шелудивый кот? Ты поперся не в свою вотчину, к тому же стал тянуть мазу за того, кто не должен был к тебе обращаться, а ты не должен был подписываться. И кто тебе давал право с помощью кодлы навязывать свой интерес Душману? Почему о своем желании поговорить с ним ты не сказал заранее?

— Так он не хотел со мной говорить, — возмутился Алик.

— Теперь я вижу, что он правильно сделал, поступив так.

— Вы его поддерживаете потому, что он русский, — обиженно пробурчал Алик. Такой довод часто положительно срабатывал у него в милиции.

Кацап влепил ему пощечину, на которую Алик ответить не посмел, так как телохранители Кацапа стоптали бы его в порошок.

Влепив пощечину, Кацап зло выдавил:

— О том, что ты дятел, я понял, но что до такой степени, не думал. Мотай отсюда куда-нибудь в глубинку, там дурака сразу не поймут. А чтобы у него не было желания в столице отсидеться, выкиньте его от меня так, чтобы он носом землю пропахал, — сказал он своим подручным.

— Может быть, не стоит? — произнес один ранее выпивавший с Аликом и считавшийся его дружком.

— Он оскорбил наш братский союз, так и не поняв своей вины, — пояснил ему Кацап, а потом вновь потребовал: — Делайте, что я сказал.

Подвергнутый такому унизительному наказанию, Алик вместе с несколькими своими прихлебателями моментально исчез из города, где его потом никогда не видели.

Вот так смелый, энергичный, вроде бы и не глупый Алик, сколотивший боеспособную группировку, сумевшую себя показать в нескольких удачных операциях, развалил ее, унизив и опозорив себя лишь по той причине, что пренебрег воровским законом, уверившись в своей силе, которой на поверку оказалось недостаточно.

Глава 43

Водители автомобилей требовались во многие предприятия и организации, но Виктору нужна была работа не как необходимый источник существования, а для того, чтобы со стороны капитана милиции Малышева к нему не было претензий.

Наконец его поиски такой работы увенчались успехом. Он поступил работать шофером на малое предприятие под интригующим названием «Теремок».

Его руководителем был Глузман Яков Иосифович, который предупредил Виктора, что работы ему, как водителю, будет в месяц не более как на десять дней, остальные дни он может отдыхать дома.

— Когда надо будет куда-либо срочно поехать, я вызову тебя по телефону.

В начале беседы с Глузманом Виктор не понял, почему тот так к нему доброжелателен, но потом до него дошел смысл доброты.

— Ежемесячно ты будешь получать 250 рублей, а остальную сумму, что будет в ведомости проставлена против твоей фамилии, тебе надо будет оставлять кассиру, — доходчиво и убедительно, с нескрываемой любезностью поставил ему свои условия Глузман.

Как позже Виктор узнал, 50 процентов рабочих и служащих предприятия были в той или иной степени в родственных отношениях с руководителем.

Увидев на лице Виктора удивление, Глузман поспешил пояснить:

— Виктор Степанович, если на предприятии вы будете работать больше 10 дней, то кассир будет знать, сколько надо добавить к вашей зарплате.

В процессе работы Виктор узнал, что Глузман ко всем сотрудникам предприятия, которых в штате было семнадцать человек, обращался по имени и отчеству.

«Если он их грабит так же, как и меня, то его доброта слишком дорого стоит всем нам», — подумал Виктор, но условия Глузмана принял без возражений.

Знал бы Глузман биографию своего нового водителя, он бы ему или сразу отказал, или не стал бы впутывать в такой кабальный трудовой союз.

Глузман, являясь руководителем предприятия, одновременно был и диспетчером, и экспедитором, и всем другим, кого по штату на предприятии не было, но чьи функции необходимо было выполнить.

По размеру получаемой зарплаты, обозначенной в ведомости, видно было, что Глузман со своими обязанностями справляется неплохо, и дела его «фирмы» процветают.

На пятый день работы, утром, Глузман сказал Виктору, что сегодня они поедут в леспромхоз за досками и чтобы он к своему «КамАЗу» прицепил прицеп.

— «КамАЗ» с прицепом в горах не потянет, — предупредил Виктор Глузмана.

— Я поеду с тобой и организую его буксировку трактором до равнины.

— Тогда нет проблем.

Вместе с Глузманом Виктор на автомобиле подъехал к своему дому и остановил машину.

— Пойду возьму талоны на солярку, да и нам в дороге подзаправиться не помешает.

— Давай, но только побыстрее, — согласился Глузман.

Когда они отъезжали от дома, то Глузман беспечно спросил:

— Здесь на квартире живешь?

— Нет! — также беспечно возразил Виктор. — Это наша хибара.

Глузман выразительно посмотрел на него своими выступающими из орбит глазами, глубоко задумался, на ходу делая некоторую переоценку своего мнения в отношении водителя.

Он не стал спрашивать у Виктора, за какую сумму он купил дом, так как и сам безошибочно определил его стоимость. Глузман видел Виктора, приезжавшего на работу на «ВАЗ-2106». Один раз к Виктору на работу приезжал тесть на новенькой «Таврии».

— Ты когда-нибудь пригласи меня к себе в гости, — прерывая молчание, попросил Глузман Виктора.

— А зачем? — бестактно поинтересовался тот.

Нисколько не обидевшись на такой ответ, Глузман пояснил:

— Хочу поближе познакомиться с тобой, возможно, расширю фронт твоих работ, увеличу зарплату.

Не сдержавшись, Виктор беззаботно засмеялся, поставив своим смехом Глузмана в неловкое положение.

Разве мог подумать Глузман, что перед ним находится один из заправил преступного мира, для которого работа всего лишь ширма, и он мог купить своего руководителя со всеми его потрохами и малым предприятием в придачу?

Понимая, что своим смехом обидел шефа, и чтобы загладить свою вину, Виктор сказал:

— Мне расширения работ не надо, а в гости ко мне можете приходить в любое время.

В завязавшейся беседе Глузман узнал от Виктора, что его жена работает врачом в поликлинике, а о том, что у него имеется два сына, Яков Иосифович знал из анкетных данных.

Долгая дорога дала им возможность практически поговорить обо всем. Глузман, надев очки, взял с кровати, которая находилась у них за спиной, одну из валявшихся там газет и углубился в чтение. Потом Яков Иосифович что-то пробормотал на непонятном языке, проявив недовольство.

— Кто посмел обидеть моего шефа? — обрадованный поводу, чтобы поговорить, пошутил Виктор.

— Никто меня не обидел, но я не понимаю свой, считающий себя умным, народ. Мои соплеменники валом бегут из Союза на обетованную родину предков, правда, не все они туда попадают, а достигнув ее, там остаются.

— А вы не думаете последовать их примеру? — закинул удочку Виктор.

— Что-то ни американские, ни западные евреи не спешат в Израиль. Они не дураки, чтобы срываться с насиженных мест, становиться под ружье и быть пушечным мясом. Я их отлично понимаю и одобряю их поведение. Если они веками жили в тех странах, то почему они должны оттуда уезжать насовсем, когда можно в свободное время поехать в гости к родственникам, посетить священные для нашей нации места и вернуться домой. В головах моих соотечественников появилась оголтелая мысль: бежать оттуда, где их перестали удерживать. А подумали мои братья и сестры, откуда они бегут и куда? Кто их спас от уничтожения фашистов, где обетованная родина предков, а где могилы их родителей? Человек, который забыл об уважении к праху своих предков, покидая их, совершает грех. Некоторые соотечественники докатились до того, что предпочитают жить в Германии.

Слушая Глузмана, Виктор понял, что тот говорил о наболевшем.

Глузман оказался словоохотливым попутчиком, с которым Виктору было интересно беседовать на разные темы, когда они ездили по делам предприятия.

Однако совместные поездки прекратились у них на втором месяце работы Виктора в «Теремке».

Вызвав его однажды к себе в кабинет, Глузман сказал:

— Мои поездки с тобой за продукцией в леспромхозы нерентабельны производству. Я тебя познакомил с нужными людьми, а поэтому впредь ты сам будешь у них получать товар по моей доверенности.

Предложение Глузмана было продолжением складывающихся между ними доброжелательных, доверительных отношений, а поэтому Виктор не стал становиться в позу и отказываться от увеличивающегося объема работ и повышения зарплаты, а только заметил:

— У меня нет ваших пробивных способностей, а поэтому могу не оправдать ваше доверие.

— Я заранее тебе пробудирую дорогу, а поэтому осечек у тебя не будет, — успокоил его Глузман.

— Если так, то считайте, что мы договорились, — не очень весело согласился Виктор.

Глузман, не почувствовав недовольства Виктора, удовлетворенный результатом беседы, отпустил его.

Домой Виктор возвратился довольный, но его настроение испортил Борода, который вручил ему повестку, обязывающую его явиться сегодня в отдел милиции к 14 часам в 17-й кабинет.

«Вызывают меня для допроса в качестве свидетеля. Какой из меня свидетель? Здесь какая-то химия. Хочешь не хочешь, а надо туда идти», — недовольно подумал он.

— Как она к нам попала? — держа повестку перед глазами Бороды, поинтересовался Виктор.

— На ментовской машине привезли, — пояснил Борода.

Гаданием о причине вызова Виктора в отдел милиции в семье практически занимались все взрослые, но никто не оказался близок в своих прогнозах к реальному факту.

Лишь возвратившийся к вечеру из милиции Виктор смог всех успокоить и в первую очередь Альбину, а Бороде, уединившись с ним в спальне, сообщил:

— Пришел я в 17-й кабинет в назначенное время, а там меня, кто, ты думаешь, ждал? Собственной персоной «кум», капитан Золкинов. Ну, думаю, с таким собеседником можно и потолковать.

— Чего он приперся? — настороженно спросил Борода.

— Помнишь, я тебе говорил о бункере, который мы выкопали под сауной?

— Помню, — подтвердил вяло Борода.

— Так они недавно обнаружили наш схорон, ну «кум» и приехал ко мне в качестве дознавателя.

— Могли бы письменное поручение направить нашим легавым, они бы и опросили тебя.

— Да все это я и без тебя знаю, — отмахнулся от него Виктор, — только кое-кому не хотелось такое щекотливое дело перепоручать чужакам.

— Почему?

— Потому что Валет подслушал разговор «кума» с шефом. По их наводке был убит сексот, а убивший его Утюг повесился. Думаешь, они не усекли об утечке информации?

— Был у нас и на эту тему разговор, — припомнил Борода.

— Я сразу усек деликатность нашего разговора, и когда «кум» потребовал от меня информацию о бункере, я ему рассказал всю правду, не сказал только, кто их тогда подслушал.

— И ты подписал такую бумагу? — возмутился Борода.

— Ты за кого меня принимаешь, за телка или барана? Я действовал по плану. Если он не оробеет и примет свой жребий, то я от своих показаний откажусь и не подпишу. Между прочим, они подписываются в конце беседы, а не в начале, — пожурил он Бороду за его недомыслие.

Мои показания выбили обычно уравновешенного «кума» из равновесия. Он едва не укакался, а вообще я видел «кумовьев» и похуже его, поэтому согласился подписать бумажку с такими показаниями, которые устраивали и его, и меня.

— То есть ты ничего не знал о бункере и к нему никакого отношения не имел, — предположил Борода.

— Почти так, только я настоял, чтобы он записал мое особое мнение, что не исключено строительство бункера под сауной уже после моего освобождения от хозяина.

— Так тоже пойдет, — повеселев, согласился Борода, — но только твое особое мнение нереально.

— При таком союзнике, каким является «кум», все станет реально. В конце беседы мы, можно сказать, с ним подружились. Я его даже пригласил к себе домой в гости.

— Ну и как?

— Он от меня шарахнулся, как от прокаженного.

— Некому было тебе по заднице у хозяина надавать за такую проделку, — и пожурив, и похвалив одновременно, заметил Борода в конце беседы, полностью отрешившись от мучивших его тревог.

Глава 44

На крестины сына Антона Виктор пригласил не только своих родных и близких, но и нужных в будущем людей, среди которых был и Глузман с супругой.

Как Виктор и говорил, крестным отцом с большим удовольствием стал Тарас Малащенко, известный читателям по кличке Душман, а крестной матерью стала подруга Альбины по работе, тоже врач-терапевт Опихайленко Лариса.

Полтора года назад ее муж и девятилетний сын, возвращаясь с рыбалки на «Москвиче» вечером в выходной день, были раздавлены пьяным водителем «КамАЗа», который с превышением скорости пытался уклониться от встречи с преследовавшими его работниками ГАИ.

Гибель мужа и сына Лариса переносила тяжело и болезненно. Она стала замкнутой, подавленной, чуждалась общения с другими.

Время, прошедшее со дня трагедии, смирило ее со случившимся, убедило, что жизнь продолжается вместе со своими новыми проблемами и радостями, а значит, ей тоже надо жить не прошлым, а настоящим.

Ровесница Альбины, Лариса, узнав, что у нее двое малолетних сыновей, не только подружилась с ними, но незаметно привязалась к ним, поэтому предложение стать крестной матерью Антошке приняла с радостью.

Достигнув зрелого возраста, когда женщины говорят между собой без недомолвок, Лариса поинтересовалась у Альбины, кто же будет кумом.

Альбина сообщила ей, что кум проживает в Москве, не женат, воевал в Афганистане. Большего она ей о нем ничего не стала говорить.

Если Малащенко захочет, то пускай сам о себе и рассказывает, а она с детства приучена больше видеть, слушать, чем говорить.

Неудовлетворенная полученной информацией о Малащенко, Лариса попросила Альбину:

— Ну еще что-нибудь о нем скажи.

— Что я тебе еще о нем могу сказать, когда сама его впервые вижу? Он друг моего мужа. Если хочешь, сейчас пойдем к нему и подробно расспросим о куме.

— Альбина, ты такие глупости говоришь, — смутившись и покраснев, возразила Лариса, наконец оставив Альбину в покое.

Не имея родственников и лишившись семьи, увидев Малащенко и познакомившись с ним, Лариса с удивлением для себя констатировала, что и ей человеческие слабости не чужды, и если Малащенко попросит разрешения проводить ее домой, то она ему, по-видимому, не откажет, и даже больше, разрешит ему остаться у нее дома ночевать…

После торжественной части крестины были продолжены в ресторане, где приглашенных ожидал стол на 40 персон.

Вечером после ресторана наиболее близкие и нужные Виктору гости были приглашены к нему домой.

Пока приглашенные подъезжали к дому и собирались, Виктор вместе с Тарасом, уединившись в беседке, курили на свежем воздухе. Прикуривая от спички друга сигарету, Виктор спокойно спросил:

— Ты что же не рассказываешь, как кооператоры отреагировали на распотрошенный свой «сундук»?

— Пытались эту бяку приписать мне, обращались к гнилому авторитету для воздействия на меня, обещали за мазу ему хорошую пайку, но кто сейчас в столице посмеет подписаться против меня, если я в законе и его не нарушаю.

Хохотнув, он сообщил:

— Кооператоры своих охранников едва не прибили, считая их нашими соучастниками.

Виктор догадывался о причине подозрений кооператоров, но чтобы проверить себя и убедиться в верности своего предположения, он спросил:

— Почему так решили?

— Охранники утром ничего не сказали председателю о ночном нападении, думая, что сейф мы не смогли вскрыть, да и стыдно, наверное, было признаваться, как мы их провели и опозорили, а когда пропажа обнаружилась, они стали признаваться, но их словам уже не было веры.

Потирая довольно ладони, Виктор улыбаясь сообщил:

— Я как раз на такую муньку и рассчитывал. Как теперь поживают наши крестные?

— Согласились доиться. Я их председателю, между прочим, из гнилых интеллигентов, сказал, что если бы он не жалел рубли за охрану мне, то не потерял бы большего.

— Спрашивал у него, сколько у него умыкнули из сейфа?

— Спрашивал! Не сказал.

— А в ментовку он не обращался?

— Они такими деньгами ворочают и в безнадежном, дохлом деле будут ставить себя под удар? Кто им разрешил заниматься валютными операциями? Где взяли пистолет? Они ментам не смогли бы ответить.

— Да, у шефа кооператива на шее висит пара статей, — согласился с ним Виктор.

— У них дурных денег хватает, ты заметил по выручке. За один аукцион они свои потери с помощью перспективных художников уже давно восполнили.

— Я к чему вспомнил о кооператорах? Думаешь, беспокоюсь об их будущем? Просто хочется знать обстановку по делу.

— Если бы обстановка была аховской, думаешь, я бы к тебе приехал, хоть и хочется с тобой породниться, но рисковать бы не стал.

— Конечно, рисковать нам в таком деле нельзя, — согласился с ним Виктор.

Как долго продолжался у них перекур, трудно было определить, но зашедшая к ним в беседку румяная, веселая Альбина, уперев пухлые руки в бока, с наигранным возмущением стала затворников отчитывать:

— Вот вы где, хулиганы, от меня спрятались. Там женщины бедные без мужиков скучают, — метнув хитрый взгляд в сторону Тараса, бросила она, — такие соколы уклоняются от своих обязанностей. А ну марш в гору, — показывая пальцем на второй этаж дома, потребовала она.

Слушая «выступление» жены, Виктор, благодарный за ее верность, за сыновей, не скрывая восхищения, любовался ею.

Тарас, поднявшись со скамьи, толкнул Виктора в бок и пошутил:

— Чего зенки вылупил, или первый раз увидел мою куму?

— Думаю, разрешит ли твоя кума мне свои соколиные обязанности на стороне исполнить.

— Если без перьев и головы хочешь остаться, — быстро нашлась с ответом Альбина.

Перебрасываясь шутками, они с шумом влились в общую компанию гулявших, привнеся в нее оживление.

Виктор видел, как Тарас присел около Ларисы, налил ей и себе в фужеры шампанское и, наклонившись к уху Ларисы, что-то прошептал. Ответом ему была смущенная улыбка и кивок головы…

— Кажется, у кума с кумой дела налаживаются, — удовлетворенно подумал Виктор, решив поговорить с Валетом, которому мало уделил ранее внимания.

Свое обещание поговорить с Ларисой Виктор с Альбиной выполнили, но уговорить ее выйти замуж за Тараса не смогли. Лариса от наседавших кумовьев отбивалась прежними причинами и доводами.

Тарас вынужден был уехать домой ни с чем. Он не был обижен на Ларису за отказ, скорее был удивлен.

Однажды Лариса сказала Альбине о том, что она забеременела от Тараса, а поделилась она своей новостью не потому, что была напугана и раздосадована случившимся, а потому, что не могла не поделиться с подругой радостным открытием. Теперь у нее появился смысл в жизни, при этом она никаких планов на Тараса не строила, думая все проблемы решить самостоятельно. Но под воздействием добрых, задушевных советов Альбины и Виктора, с одной стороны, и серьезного, настойчивого предложения, с другой стороны, Тараса выйти за него замуж было сломлено ее сопротивление, и она вступила с Малащенко в брак.

Борода у Ларисы за 35 тысяч купил дом на имя Камалетдинова Федора Исмаиловича, которого мы знаем больше по кличке Цыган.

На покупку дома Борода взял у Цыгана все его сбережения в 30 тысяч рублей, а недостающую сумму за дом добавил из своих.

Он сказал Цыгану, что возврата долга скоро не потребует, тот может его вернуть по мере возможности, а захочет, сможет его отработать.

Семья Цыгана, состоящая из четырех человек, по прежнему месту жительства ютилась в заводском семейном общежитии, а поэтому предложение Бороды купить дом и сменить место жительства Камалетдиновы встретили с благодарностью, о чем впоследствии они никогда не жалели.

В лице Цыгана Борода получил надежного, безропотного исполнителя своих поручений.

Тарас настоял, чтобы Лариса свои деньги положила в сбербанк по прежнему месту жительства, добавив к ним для круглого счета 15 своих косых.

Ларисе было неудобно соглашаться класть его деньги в сбербанк вместе со своими, но Тарас, проявив все свои способности, уговорил:

— Вдруг у нас с тобой, не дай Бог, не получится семейная жизнь, тогда ты сможешь сюда вернуться и на эти деньги купить себе жилье. Ты будешь жить не одна, а с моим ребенком, судьба которого мне, ты должна понять, не безразлична, — говорил он ей.

Вместе с тем он предупредил ее, чтобы она о его вкладе никогда и никому не говорила, а разницу в пятнадцать тысяч объяснил продажей обстановки, ценностей, книг и других вещей.

— Зачем мне такие предосторожности? — удивленно глядя ему в лицо, наивно спросила Лариса.

— У меня работа связана с огромными материальными ценностями, — начал объяснять ей Тарас, — я не хочу и постараюсь не допустить недостачи, но, не дай Бог, при ревизии выявится недостача, тогда государство может конфисковать не только то, что есть у меня, но и твое имущество, а я того не хочу.

Поцеловав Тараса, Лариса успокоенно сказала:

— А я, дура, хотела на тебя обидеться. Только поженились, а ты уже заводишь разговор о психологической несовместимости, разводе.

Лариса знала, что Тарас был председателем кооператива, но только не знала, чем занимается его кооператив.

Признав довод Тараса убедительным, Лариса успокоилась, но все же поинтересовалась:

— Как можно, работая в кооперативе, влипнуть в неприятность?

— Очень просто, в процессе работы приходится что-то продавать, а что-то покупать. Мы покупаем нужное у кого придется, а вдруг оно окажется ворованным, докажи потом товарищам в красных фуражках, что ты не вор.

Наивно и вместе с тем нежно посмотрев в глаза Тараса, Лариса, обняв его и поцеловав, строго приказала:

— Ты смотри у меня, при покупках будь внимателен.

— Стараюсь, — успокоил ее Тарас.

Так Лариса распорядилась своей судьбой, связав ее новым супружеским союзом.

Она родила Тарасу дочь, которую они единодушно назвали Альбиной. Подарок, сделанный Ларисой Тарасу, который уже не надеялся испытать счастье отцовства, был ему самым дорогим в жизни.

В его возрасте отцы в основном сентиментальны, и он не был исключением.

Держа в сильных грубых руках беззащитную крошку, он ее боготворил, и сама жизнь приняла для него иной смысл.

Если бы такое произошло ранее, так лет двадцать назад, то, возможно, погубленных и растоптанных чужих судеб было намного меньше.

Глава 45

По настоятельной просьбе Лапы, который имел предварительную беседу с Бородой относительно своего предложения, последний организовал у себя дома встречу с зятем и Душманом. Они собрались в зале, Полина Геннадиевна принесла им десять бутылок пива и ведро раков.

Увидев такое угощение, Душман подумал: «Спиртного на столе нет, наверное, разговор будет серьезный». — И он в своем предположении не ошибся.

— Вступления я никакого говорить не буду, — начал Лапа, — а перейду сразу к делу. Один мой хороший знакомый, конечно, из бывших зеков, познакомился с которым я у хозяина в зоне, где ты последний раз сидел, — кивнул он на Виктора, — так этот знакомый, почему-то именно мне доверяя, попросил помочь ему достать полмиллиона бабок.

— Ничего себе у кореша аппетит, — удивился Душман, выпуская изо рта сигаретный дым.

— Аппетит неплохой, — согласился с ним Лапа, — но он имеет право так заправляться.

— То-то он и мотался по тракту, пока не нашел нас, — поддержал шутку Душмана Виктор.

— Вы, ребята, помолчите и дайте возможность выложить все, что я хочу сказать, а потом уже травите. — Он ласково посмотрел на своего любимца Виктора, шутливо погрозил ему пальцем, а потом продолжил: — Такую кучу бабок у первого встречного не попросишь.

— Зачем они ему? — не удержался Душман.

— Я в чужие дела не люблю влазить, но он говорил, что хочет внести свою долю в какое-то прибыльное малое предприятие. Короче, его проблемы нас не касаются. За деревянные бабки он готов нам продать камушки, которые оценивает против государственной цены на 50 процентов дешевле.

— Интересный складывается разговор, — отодвигая от себя кружку с пивом на середину стола, сказал Душман, превращаясь весь в слух. Остальные собеседники давно уже забыли про пиво и были только внимательными слушателями.

— Сейчас мы должны решить вопрос, устраивает нас такая сделка или нет? — закончил свое сообщение Лапа.

— Конечно, сделка заманчивая, — прервал молчание Виктор, — и выгода налицо. Только не пытается ли он корове на пистон антенну приделать?

— Он знает, с кем играет, и шутить с нами не посмеет, — возразил Лапа. — Он — бывший хозяйственник, а не какой-то уркаган — это одно, а второе то, что мы не воробьи и нас на мякине он не проведет. Мы все время уходим в сторону от первого вопроса: будем ли заключать сделку или нет? — продолжал вести свою линию Лапа.

— Конечно, если все так, как осветил ты, то от нее не следует отказываться, — высказал свое мнение Борода. — Как ты считаешь? — обратился он к зятю.

— В целом я не возражаю, — ответил тот. После этого так же положительно ответил Душман.

— По сколько бабок вы сможете выделить на покупку камушков? — взял на себя инициативу Борода, обращаясь к собравшимся.

— Я больше стольника кинуть не могу, — признался Душман.

— А мне больше, чем на стольник, и не надо, — сказал Лапа.

— Ну если так, то нам с Виктором придется выделить недостающее, — сообщил Борода.

Второй вопрос, самый щекотливый, был решен до удивления очень быстро.

В заключение сговора Лапа сказал:

— Поставщик знает меня и только со мной желает иметь дело, но я такую ответственность за всех нас на себя одного брать не хочу, поэтому предлагаю: когда дело дойдет до баша на баш, чтобы от всех нас было по представителю, которые помогут мне довести сделку до конца.

Предложение Лапы всеми было принято с внутренним облегчением и словесным одобрением.

— Быков, наверное, тоже надо прихватить с собой? — поинтересовался Душман.

— Решайте сами, но нас должно быть столько, чтобы мы могли все поместиться в одной тачке, — пояснил Лапа. — Я буду один.

Душман, подумав, сказал:

— Я, наверное, сам не пойду, но двое моих будут.

— Пойдет! — согласился Лапа. — Один из них должен быть ювелиром, который и в камушках разбирается, и сможет их между нами правильно разделить.

Душман, задумавшись на мгновение, убежденно заверил:

— Сделаю!

— Напомни ему, чтобы не забыл свой инструмент, — попросил Борода.

— Само собой.

Думая о своем, Борода в связи с происходящим разговором сообщил:

— Пару хлопцев дам и я. Все же огромными бабками мы рискуем.

— По-крупному работать и не рисковать не получится, — урезонил его Лапа. — Кончай кряхтеть, Константинович, и давай дальше кумекать.

— Не стольниками и даже не штуками рискуем, тоже понимать надо, — объясняя причину своего беспокойства, напомнил Борода, а потом добавил: — Если поехали, то давайте дальше решать.

— Бабки и камушки будут передаваться в укромном месте, а поэтому для связи нам не помешала бы пара портативных раций, — продолжал развивать свою мысль Лапа.

После затянувшейся паузы Душман нехотя выдавил из себя:

— Конечно, доставать их придется мне: все же в стольном граде живу. Но они, между прочим, не малых бабок стоят, — напомнил он, не забывая о материальном интересе.

— Козе понятно! — согласился Лапа. — Расходы по их покупке я беру на себя, так как, если вы не будете возражать, я эти «говорильни» после сделки с удовольствием оставлю у себя.

— Заметано! — согласился Душман.

В основном молчавший все время Виктор заметил:

— Пока провернем операцию с камушками, она нам еще отрыгнется не одной штукой, а если удачно провернем дело и с наваром сбазлаем камушки, сколько нам еще придется попортить себе нервов.

— Не говори, кум! — согласился с ним Душман. — Почему там, наверху, не издадут закон производить нам оплату за вредность? — пошутил он.

— Когда нас залакшают, то хозяин постарается исполнить твое пожелание, — ехидно пошутил Виктор.

— Ну у тебя и шуточки, — недовольно произнес Душман, наливая себе в бокал пива.

— Кончай трепаться, — урезонил их Лапа, тоже наливая себе в бокал пива, — давайте раков есть, а то они совсем остыли…

Глава 46

Коробейников Игнатий Давыдович, пышущий здоровьем и энергией шестидесятилетний полный мужчина низкого роста, получивший в зоне у зеков кличку Пончик, получил от Лапы открытку с оговоренным ранее условным текстом.

Прочитав текст послания, Пончик заволновался не потому, что у него не было товара, а потому, что приходилось срочно решать вопрос о своей безопасности в момент заключения сделки.

Можно было нанять телохранителей, щедро оплатив их услуги, но не было никакой гарантии, что сегодняшние телохранители завтра не станут на тебя охотиться как на ценного зверя, узнав, какой суммой бабок ты стал обладателем.

По этой причине он не пожелал преждевременно ставить в известность компаньона о своих финансовых возможностях, ограничившись обещанием вступить с ним в долю при создании малого «народного» предприятия.

Перебрав мысленно несколько вариантов сделки, он был вынужден привлечь к тайной миссии своего брата Петра с его сыном Николаем, который весной текущего года возвратился из рядов Советской Армии.

Петр заставил долго себя уговаривать, пока дал согласие на участие в деле. Причина его сопротивления заключалась в том, что он не желал подвергать сына опасности.

«Хорошо, что я ему сказал о сделке в 50 тысяч рублей, а если бы сказал о миллионе, то вряд ли я его сумел бы уговорить», — подумал Пончик.

В назначенный день, в 13 часов, Пончик вместе со своими телохранителями, которые, между прочим, кроме кулаков, не имели другого вооружения, на своем «Москвиче» приехал к речке в районе городской рощи, где остановился метрах в 100 от стоящего микроавтобуса.

Выйдя из автомобиля, Пончик стал ждать, когда к нему подойдет Лапа.

Поздоровавшись, Лапа спросил Пончика:

— Товар при тебе?

— А вы за него бабки привезли? — задал встречный вопрос Пончик.

— Как договорились, — спокойно сообщил Лапа.

— Тогда бери товар и гони бабки, — взволнованно потребовал Пончик.

— Не спеши, коза, в лес, все волки будут твои, — возразил поговоркой ему Лапа. — Прежде чем ты получишь от меня бабки за камушки, я должен убедиться, что они прозрачные и не затуманились от контакта с тобой.

Пончика такой намек не оскорбил, и как он ни спешил скорее провернуть дело, вынужден был признать, что требование Лапы законное, и от такой процедуры никуда не денешься.

— Садись в машину и проверяй, — взволнованно предложил он.

— Ты что, думаешь, я в них ботаю? — удивленно заметил Лапа. — Мы привезли с собой спеца, который осмотрит твой товар и даст ему оценку. Возможно, товар не стоит наших бабок.

— Мы так не договаривались, — заволновался Пончик, увидев новое осложнение.

— Ты не бзди, то, чего они стоят, я тебе дам, но кота в мешке, сам понимаешь, покупать не буду, здоровье не позволяет.

Пончик с большой неохотой вынужден был принять его условие.

— Скажи своим корешам, чтобы они освободили для ювелира и тебя тачку.

Лапа по рации вызвал к себе из микроавтобуса ювелира.

Пончик видел и понимал, что инициативу в сделке Лапа перехватил в свои руки, но требования Лапы были обоснованные, и возражать было просто глупо.

Когда Пончик увидел, что к машине подходит дряхлый, пожилой мужчина, то его вид подействовал на Пончика успокаивающе.

Сев в салон автомобиля, мужчина, вставив в правый глаз лупу, не поздоровавшись, потребовал:

— Давай посмотрим, что ты нам хочешь предложить, — как будто он тоже являлся одним из покупателей.

Достав из кармана кожаный мешочек, пошитый в виде кисета, Пончик стал вытаскивать из него по одному бриллианту и отдавать старику на обследование.

Обследованный и оцененный ювелиром бриллиант Пончик клал себе в карман пиджака, после чего давал ювелиру очередной…

Старик понимал, какую ответственность он взвалил на себя, взявшись за такое щекотливое дело, но он был специалистом высокого класса, которому работа с бриллиантами была в удовольствие. Его медленная работа Пончику не нравилась, однако ни Лапа, ни Пончик не пытались подгонять старика.

Несмотря на ветреную погоду, Пончик не то что вспотел от волнения и переживаний, а был натурально мокрым, как побывавший под дождем.

Закончив обследование бриллиантов, старичок молча, с кряхтением, вылез из машины. За ним последовал Лапа.

Когда Лапа подошел к старику, то тот прошептал ему:

— Камушки настоящие и могут потянуть на «мильен». Я не знаю, за какую сумму вы договариваетесь, но если вас цена устраивает, то можете не раздумывать.

Сев к Пончику в машину, Лапа сказал:

— Мы твой товар берем.

— По цене, как договорились? — набычился на всякий случай Пончик.

— Конечно, — успокоил его Лапа.

Он вновь пригласил старика в машину и поручил ему проверить подлинность товара. Лапа сказал Пончику:

— Я сейчас по рации скажу, чтобы тебе за камушки принесли бабки.

— Делать этого не надо, — потребовал Пончик. — Я не хочу, чтобы меня знали другие лица. Пускай старик сходит и сам принесет бабки.

«Осторожничает», — подумал Лапа. Улыбнувшись, он сказал:

— Старик, ты слышал, что сказал этот человек?

— Слышал, дедуля, — недовольно пробурчал ювелир. Он сходил к микроавтобусу, с большим усилием едва притащил хозяйственную сумку с деньгами.

— Ты, толстяк, — обращаясь к Пончику, сказал ювелир, — своим капризом едва не угробил меня.

Пончик, перекладывая из сумки пачки денег в свой мешок, улыбнулся, довольный, что события развиваются в нужном ему русле: — Я думаю, батя, что твои друзья по достоинству оценят твой труд.

Ювелир, услышав ответ Пончика, дипломатично промолчал, но многозначительно посмотрел на Лапу, вызвав усмешку последнего.

Когда Пончик закончил считать деньги и убедился, что покупатель не обманул его, заискивающе произнес:

— Я не ошибся в выборе покупателей на свои камушки.

Лапа, улыбнувшись, счел необходимым предупредить:

— Ты не трепись никому о том, что было сегодня, чтобы потом не пришлось нюхать корни ромашек.

— Остап Харитонович, я двенадцать лет оттянул у хозяина за эти камушки и только сегодня заговорил с вами о них, чтобы вновь забыть о них навсегда.

— Я тебе верю, но предупреди своих корешей, чтобы они постарались все забыть, в том числе и нас.

— Они работают вслепую, а забыть вас я им сам помогу. Это в моих интересах.

— Успехов тебе в бизнесе, — махнул рукой, покидая машину, Лапа.

Доставив родственников домой и оставшись с братом в машине наедине, Пончик сказал:

— Петя, здесь две с половиной штуки, даю их тебе за работу, не скупясь, как родному брату, но прошу тебя, скажи и племяннику о том, чтобы вы забыли то, что видели сегодня. Если проболтаетесь и слух дойдет до ментов, то вы потеряете не только то, что нашли сегодня, но вместе со своими жизнями и мою.

— То уговаривал меня, а теперь начал пугать, — беспечно пробасил тот.

— Я тебя уговаривал и то, что обещал, сделал, но мы имели дело с удавами, которым заглотнуть нас все равно, что высморкаться. Петя, ты запомни мое предупреждение, больше я за вас ответственности не несу, — хлопнув дверкой автомобиля, предупредил брата Пончик.

Лапа, Борода, Цыган, Арбат и старик ювелир из рощи поехали в Строгановский райцентр, где Лапа остановился у одного из своих многочисленных корешей. Цыган с рацией остался в машине на всякий случай, а остальные, закрывшись в доме, поручили ювелиру произвести дележ бриллиантов на пять частей.

С помощью аптечных весов старик вновь стал «колдовать» над бриллиантами, передвигая камушки из одной кучки в другую. Наконец товар был разделен на пять равных частей. Скрупулезность и педантичность старика вселяли в собравшихся уверенность, что товар делится по-братски справедливо.

Борода около каждой кучечки поставил бумажку с порядковым номером. По его просьбе Арбат написал тоже пять номеров на равных по размеру листках бумаги, которые скрутил в трубочки и положил в шляпу Лапы.

— Кто будет первым тянуть? — поинтересовался он.

— Хочешь, тяни первым, — с безразличием в голосе сказал Борода.

— Я не возражаю, — поддержал его Лапа.

Арбат вытянул из шляпы «фантик» под номером 2, Лапа — под номером 4.

Арбат свою долю товара высыпал в корпус зажигалки, а Лапа ссыпал в носовой платочек и завязал его крепким узлом.

Оставшиеся три кучки Борода ссыпал себе в кошелек.

Внешние действия взрослых походили на детскую забаву, но только никто не смеялся и не шутил.

Когда дележ товара был закончен, Борода спросил:

— Ну как, ребята, по вопросу дележа камушков вопросы есть?

Вопросы не возникли, дележом все были довольны.

— Если так, то сейчас все катим на вокзал и там будем разбегаться, — предложил Борода.

— Скажешь Душману, что я собираюсь его проведать вместе со своими друзьями, как он просил, но чтобы встреча была на высшем уровне, — обращаясь к Арбату, сказал Лапа.

— Передам! — пообещал тот, впервые участвовавший в миллионной сделке.

Лежащие в его зажигалке камушки на 200 тысяч рублей не вызывали никаких чувств, ему просто не верилось, что они могут стоить таких денег.

Лапа, связавшись по рации с Цыганом, убедился, что на улице ничего подозрительного нет.

— Давайте отваливать из этой хаты, — уже настроенный уходить, предложил он.

Приехав на вокзал, они молча простились и разошлись.

Оставшись с Цыганом в машине вдвоем, Борода сказал:

— А теперь, дорогой, покатили домой…

Глава 47

В кабинете начальника ОУР майора милиции Чеботарева находился старший инспектор ОУР капитан милиции Малышев. Между ними шел откровенный разговор о Гончарове-Шмакове.

— Владимир Григорьевич, кончается двухгодичный срок административного надзора за Сарафаном, — сообщил Малышев.

— А какие же он дал нам результаты?

— Никаких! — недовольно пробурчал Малышев.

— За этот срок ни у нас в области, ни поблизости шниферским методом сейфами никто не баловался, — задумчиво сообщил Чеботарев.

— Да у нас с ним и раньше никто не баловался, — подтвердил Малышев.

— Тогда тебе на Сарафана обижаться нечего. Не будет же он в угоду тебе или мне козлом выбрыкивать в общественном месте или хулиганить, — беззлобно пошутил Чеботарев.

— Он работает шофером на малом предприятии, работа связана с командировками, о чем он меня систематически уведомляет, получая разрешения на поездки. Запретить ему командировки, значит, лишить его работы. Взять его семью на содержание МВД нам никто не позволит. Я несколько раз проверял его информацию насчет командировок. Действительно, он своевременно уезжал и приезжал в пункт назначения, где обычно загружался лесоматериалами, которые к сроку доставлял на предприятие. Его руководитель, Глузман Яков Иосифович, ходатайствует, чтобы мы Сарафану не продляли срок надзора, подобная петиция есть и от квартального. С моей стороны к Сарафану тоже претензий нет. Согласно графику на регистрацию, много с ним беседую. Язык у него подвешен дай Боже, беседовать с ним интересно, даже чисто познавательно, но заглянуть в душу не дается.

— Нашел кому в душу заглядывать, — усмехнулся Чеботарев. — Ты помнишь, какой резонанс в городе вызвали крестины Сарафаном сына в ресторане?

— Конечно, помню, а что мы можем предпринять? То имущество, которое у него было до суда, описано и изъято. Сейчас у него, кроме носильных вещей, своего ничего нет. Определенный судом ущерб взыскивается с его зарплаты, — продолжал информировать Малышев.

— Как он возмещает, на его погашение ему и жизни не хватит, — съязвил Чеботарев.

— Дом, машины ему не принадлежат, приобретены на имя жены и тестя.

— Ты проверил, где они на такие покупки взяли деньги?

— Конечно! Действительно, по прежнему месту жительства их семейка продала три дома, а поэтому на покупку одного дома у нас им деньги за глаза хватило.

Чеботарев из проведенных ранее проверок знал, чьи дома были проданы и за какую сумму. И все-таки с досадой заметил:

— Сколько людей у нас ютится в черт знает каких антисанитарных условиях, а тут три человека имели три дома, и, что обидно, нельзя их зацапать и пошерстить.

— Таких сейчас не выведешь, — поддержал начальника Малышев. — Того делать нельзя, то запрещается, вот они и шикуют, поскольку теперь они — хозяева.

— И мы должны безропотно терпеть, чтобы не лишиться погон.

— Вот бы у них сейчас в доме устроить внезапный обыск, — мечтательно произнес Малышев.

— А ты попытайся! — пошутил Чеботарев.

— На другой же день окажусь на гражданке, где меня не каждый руководитель возьмет на работу, потому что я для него еж за пазухой, который не только видит, но и понимает, откуда таскаются жареные каштаны и что за такой деликатес полагается. Нет, уж я пока потерплю проявлять несанкционированную инициативу, — сообщил Малышев.

— Так на чем мы остановились? — усмехнувшись, поинтересовался Чеботарев.

— Вы знаете, зачем я пришел, и давайте будем принимать решение, — насел на начальника Малышев.

Задумавшись, Чеботарев спросил:

— Ты не заметил, он с нашими шустряками якшается?

— По моим сведениям, попытка со стороны Туляка была принята, но понимания он не нашел.

— Как видно, отшил от себя. Это уже позиция, — довольно произнес Чеботарев. — Конечно, Туляк для Сарафана — шушера. Зачем ему с блатнягами связываться? Только чтобы привлечь к себе наше внимание? — заключил он. — Административный надзор за Сарафаном компры на него не дал и не даст, как я думаю.

Оснований для продления надзора нет, а поэтому продлевать его не будем. Для знакомства с Сарафаном у нас в городе нет даже достойной личности, у него есть друзья, и их довольно много, что показали крестины его сына, но они ни за какие пряники не приедут к нам совершать преступления, так как Сарафан в своей вотчине им не позволит хозяйничать.

Вот к нему приезжал Жернов-Постников, тоже медвежатник, по кличке Лапа, специалист, наверное, похлеще Сарафана, но, согласно полученным оперативным данным, он отошел от криминальных дел и ведет себя довольно тихо, если не считать частые поездки по гостям.

— Не иначе как живет на подачках своих учеников, — уверенно решил Малышев.

— Что законом не запрещено, а значит, не является наказуемым, — повторил известную всем юристам фразу Чеботарев.

Определившись в отношении Гончарова-Шмакова, Малышев с делом своего поднадзорного под мышкой покинул кабинет начальника.

Так удачно для Гончарова-Шмакова разрешилась одна из сложнейших для него задач, которой он сам никогда бы не разрешил. Теперь Виктор получил свободу не только в мышлении, но и в передвижении.

Глава 48

Семейные заботы и хлопоты по руководству кооперативом не заслонили давнишнего желания Душмана стать вором в законе официально.

В своем письме Виктору он просил его приехать к нему в гости вместе с известными ему законниками к 1 октября, гарантируя каждому за беспокойство достойное вознаграждение, при этом он брал на свой счет оплату всех расходов, которые возникнут в связи с поездкой.

Являясь кумом Тарасу, Виктор отказать ему в просьбе не мог, тем более что ранее обещал поддержку.

Он взял отпуск и вместе с Бородой поехал домой к Лапе, который уговорил поехать в столицу вместе с ними еще трех законников.

На сборы такой представительной делегации ушла неделя.

В Москве Душман поселил гостей у себя на даче, где к их услугам постоянно дежурили два такси с водителями, которые были и гидами, и снабженцами.

1 октября в 14 часов гости и восемь московских законников встретились в кооперативной сауне, где в непринужденной обстановке за обильным столом произошло их знакомство.

В ходе задушевных бесед стороны нашли общих знакомых. Как гости, так и местные законники убедились в полномочности каждого, но сходку по важному для Тараса вопросу в этот день проводить было нельзя, так как никто из законников здраво и рассудительно не мог себя вести.

Тарас и не рассчитывал на иное. Он хотел преподнести москвичам сюрприз своими обширными связями с законниками других регионов страны. Он видел, что Лапа не зря был паханом зоны. Он не только умело мог вести беседу, но при необходимости тонко заставлял своего собеседника слушать себя, что на сходке было немаловажным. Но Тарас также заметил, что не все москвичи были рады новому знакомству: косые взгляды, бросаемые на гостей, были тому наглядным подтверждением.

Обняв за плечо равного себе по возрасту москвича по кличке Охотник, Лапа, пьяно наклоняясь к нему, говорил:

— Ты помнишь, как нас после войны в 50—60-е годы преследовали и в зоне, и на воле?

— Натерпелись, не дай Бог, — согласился с ним собеседник. — Жизнь была собачья, нигде покоя не было.

— А Родину защищать все же брали, — сел на любимого конька Лапа.

— А как же, даже как путевым в камере повестки на фронт выписывали, — подтвердил Охотник.

— Сколько корешей полегло в армии Константина Константиновича Рокоссовского, — скорбно поведал Лапа.

— Одно слово — штрафники, — в тон ему произнес Охотник.

— Давай по одной опрокинем за них, — предложил Лапа.

— Давай! — с неменьшим желанием поддержал его Охотник.

Лапа подозвал к себе Бороду и, представляя его Охотнику, уважительно сообщил:

— Ты представляешь, мы с ним вместе трубили в штрафбате.

— Неужели? — искренне удивился Охотник. — И когда вы нашлись?

— А мы с ним с тех пор и не терялись, — улыбнувшись, пояснил Борода.

Грохнув тарелкой о пол, Охотник предложил:

— Кореши, давайте выпьем за наших братьев-штрафников, погибших и не доживших до наших дней.

— И за Константина Рокоссовского, — добавил Борода.

Рокоссовский был у штрафников авторитетом и кумиром. Еще бы! Он был несправедливо осужден, как и они, был в местах лишения свободы и, как они, изъявил желание защищать Родину.

За тост Охотника законники свои рюмки осушили стоя. Через некоторое время вспомнили не менее достойный предшествующему тост, за который также нельзя было не выпить. Наблюдая за пиршеством, Душман заметил, что никто из присутствующих не спился и не потерял своего лица. Каждый пил столько, сколько ему позволяло здоровье и сколько он желал.

Кооператоры, здоровенные ребята, обслуживающие важных гостей, были шокированы, увидев их раздетыми.

Им показалось, что они присутствуют на совете вождей индейских племен, а не в Москве — такая яркая и сочная была на их телах татуировка.

На другой день в помещении этого же кооператива состоялась воровская сходка по вопросу приема Душмана в законники.

Тайным голосованием председательствующим был избран Лапа, но он сделал себе отвод как не успевший познакомиться со всеми и вместо себя председательствующим предложил избрать Шамана, за которого проголосовали шесть участников сходки. Тот охотно воспользовался предоставленной ему возможностью.

— Прежде чем мы приступим к обсуждению повестки сходки, мне хочется узнать от наших гостей, что побудило их в таком солидном количестве приехать сюда и не отошел ли кто в силу своего возраста от воровского закона? Сразу извиняюсь, если кого из вас обидел своим вопросом, но ответ на него успокоит мнительных, если такие среди нас имеются.

Его обращение к иногородним вызвало одобрение со стороны Туза, Карася и Костыля, но Монах, Охотник, Кацап и Гетман не поддержали Шамана, посчитав его вопрос бестактным и подлежащим снятию с обсуждения.

— Как видишь, Шаман, — поднялся Лапа, — твое предложение, если к четырем голосам москвичей прибавить шесть наших, в обсуждение сходки не прошло, но мы, «крестьяне», любопытные и согласны с его включением в повестку сходки только с условием, чтобы и все москвичи тоже отчитались, не отошли ли они от воровского закона. Как Райкин говорил: «Вопрос очень интересный». Тогда ничье самолюбие не будет затронуто, и мы посмотрим, кто и как себя проявил. Может быть, мы, хамье, не умеем жить.

— Оскорблений допускать не будем, — спустил на тормозах возникающий конфликт Шаман, но предложение Лапы вынужден был принять, так как назревший конфликт нельзя было иначе разрешить, тем более он был один в нем виновен.

Туз оказался карточным шулером, которых в Союзе, особенно в последнее время, развелось как грибов в осеннем лесу. Только мастерство одних было выше, других ниже, и определялось оно относительным сравнением.

Карась и Костыль были карманными ворами и, что им было неприятно признавать, подчинялись своим паханам, которые к тому же были законниками.

Шаман — домушник высокой квалификации, имевший своих наводчиков, сбытчиков краденого. Он жил на широкую ногу, но вместе с тем вынужден был постоянно рисковать.

Выслушав их, Лапа снова поднялся и сказал:

— Чем занимаются Костыль, Кацап, Охотник и Монах, вы знаете, а нас это не интересует. Их «трудовая» деятельность не наша забота. Удовлетворяя интерес кое-кого к нашим персонам, информирую: среди «стариков», так «уважаемых» молодежью, есть шниферы, медвежатники, паханы семейств. Лично я был и являюсь паханом лагеря ООР, желающие могут записать адрес УО-15/1… паханствует там по моему поручению Тихий. Туда мною в не такое отдаленное время передано около 300 грамм презренного металла: старикам срочно понадобилось фиксы вставлять, — ехидно пошутил он. — И сорок косых, чтобы было на что жить… На первую часть вашего интереса я ответил. Перехожу ко второму вопросу, а именно почему мы оказались здесь.

Тарас Харитонович, не посчитай за труд, сними с пальца свой перстень, пуская братва посмотрит, какой на нем наездник.

Душман, сняв перстень, пустил его по кругу, а Лапа продолжал:

— По инициативе одного из нас Тарас Харитонович принял участие в чистой сделке с камушками на сумму со многими нулями. Вы видите, камушек чист, за ним нет ни крови, ни грязи.

Получив назад перстень, Душман, надевая его на палец, вновь услышал обращение Лапы к себе:

— Тарас Харитонович, тебя в доле не обидели?

— Помилуй Бог! Стопроцентная получка от вклада — где еще можно так удачно вложить деньги? — подыграл он искренне Лапе.

— Вот так мы, старики, работаем и вот почему мы нашли нужным приехать на сходку и прошамкать свой голос за Душмана. Если вы наши действия осудите или посчитаете плохими, мы безропотно удалимся, — несколько переигрывая, закончил свое выступление Лапа. — Да, чуть не забыл. Хочу сказать в заключение: услышанное вами здесь тут должно и умереть. Я не должен говорить вам такую истину, так как обижаю вас своим недоверием, но, сразу извиняясь, все же прошу.

— Со стариками нам теперь ясно, но что о себе может сказать молодежь? — обратился Шаман к Виктору.

— Я не буду на вас обижаться, что отнесли меня к молодежи. Кому не хочется быть молодым? Перед вами сейчас, мне неудобно даже говорить, отчитывался мой учитель. Я ООР, у хозяина на сходке, конечно, не при таких условиях, меня приняли в законники, не очень давно я в стольном граде провернул дело на несколько стольников косых бабок.

Шаман был ошарашен таким известием, но все же поинтересовался:

— А что тебя связывает с Душманом?

— Мы с ним кумовья, — вновь удивил собравшихся Виктор.

— Ну, Душман, ты меня действительно удивил, — пошутил Шаман. — Я же считал, что ты со своими хлопцами можешь только кооператоров стричь да разных козочек с баранами, а оказывается, ты расширил фронт работ.

После такого доброжелательного отклика Шамана формальная часть сходки по вопросу принятия Душмана в законники прошла быстро.

Когда прошло тайное голосование, то выяснилось, что «за» проголосовали 11 человек, а Туз, Карась и Костыль воздержались, объясняя такое свое поведение тем, что мало знакомы с Душманом.

На это Шаман резонно возразил:

— Для того и собрали сходку, чтобы познакомиться с испытуемым, задать ему вопросы, возможно, уличить в подлости, но мы собрались здесь не отсиживаться в окопе. Мы так не делаем, и я вам не советую.

Туз, Карась и Костыль нехотя проголосовали за принятие Душмана в законники.

— Теперь, видя наше единодушие, могу констатировать, что Душман принимается нами в семью законников.

Прошу тебя наш закон не нарушать и везде его поддерживать всем своим карманом и животом.

Шаман, пользуясь правом председательствующего, первым поздравил Душмана с принятием его в законники.

После официальной части сходки по просьбе Душмана все авторитеты перешли в другое помещение, где две женщины сервировали стол на 15 персон.

По поведению женщин было видно, что они к таким процедурам приучены.

Пока женщины занимались своим делом, Гетман, отозвав Душмана в сторону, поинтересовался:

— Ты мне камушков, как у тебя в перстне, не продашь?

— Я их практически разбазарил, — соврал ему Душман.

Гетман был готов к такому ответу, а поэтому, не раздумывая, предложил Душману:

— Узнай у своих новых друзей, может быть, кто из них продаст?

Посмотрев внимательно Гетману в глаза и поняв, что тот хочет удовлетворить свою прихоть, Душман предупредил:

— Я могу поговорить и свести тебя с любым из них, но, насколько я знаю, без валюты или презренного металла, которых у тебя нет, с ними говорить бесполезно.

— Попроси, чтобы продали мне такой, как у тебя на перстне, камушек.

— Не хочешь отстать от меня? — пошутил Душман.

— Просто я не хочу отстать от моды, — улыбнувшись, возразил Гетман.

— Я не знаю, есть ли у них товар в наличии, но пойду спрошу. Подожди здесь, я сейчас вернусь.

Гетман закурил сигарету, и когда он ее докуривал, Душман вернулся к нему с Бородой. Оставив их вдвоем, Душман вернулся к столу, где началось гулянье.

Кивнув головой на удаляющегося Душмана, Борода сказал:

— Он мне сообщил, что ты интересуешься камушками.

— Есть определенный интерес, — подтвердил Гетман. — Только я к предметному разговору не готов, так как не знаю цены камушков, которые видел. Завтра я получу по ним исчерпывающую консультацию, — пояснил Гетман, иносказательно предупреждая Бороду, чтобы тот не вздумал его обдурить.

— Я сам до недавнего времени по ним не фурычил, — успокаивая Гетмана и уравнивая его с собой в познании бриллиантов, пояснил Борода. — О камушках я могу сказать следующее: их цена зависит от веса, вес определяется в каратах, в карате 0,2 грамма, один карат стоит примерно 200 американских долларов. На что ты рассчитываешь? — спросил Гетмана Борода.

Гетман, принимая Бороду за медвежатника, подумал: «Конечно, тебе легко говорить о бабках со своей специальностью, а здесь приходится весь свой валютный запас выкладывать».

— На первый раз я хотел бы для себя купить крупный камушек, так каратов на пять.

— Я тебе сказал таксу: штука долларов — и такой камушек найдется.

— Пойдет! — согласился Гетман.

— Завтра вечером мы вас покинем. Если к этому времени разнюхаешь, что почем, и мои условия тебя устраивают, то найдешь меня через Душмана.

На другой день в обед, отдавая деньги за бриллиант Бороде, Гетман, разглядывая в руках покупку, которая была с крупную горошину, удивленно пошутил:

— За такую горошину я отвалил тебе бабок почти на полтачки.

— Ошибаешься, кореш, за нее можно купить любую нашу отечественную тачку и еще останутся бабки на «Запорожец». Если тебе своих бабок жалко, то я на продаже камушка не настаиваю.

— Я не для того сегодня пришел, чтобы от тебя пустым уходить, — возразил Гетман.

— Послушай меня, старого дурака, завяжи камушек в носовой платочек, а то он легко находит дырки и уплывает.

— У меня не уплывет, — заверил его Гетман, но совета послушался.

Перед расставанием Борода, дружески обняв за плечо Гетмана, сообщил:

— Если у тебя вновь появится надобность в таких камушках, то через нашего общего знакомого можешь найти меня. О том, что это дело деликатное, по-моему, предупреждать мне тебя не надо, — осторожно напомнил Борода.

Гетман понимающе развел руки и, улыбнувшись, подтвердил:

— Могила.

На другой день после гулянки, утром, Душман у себя на даче увидел Лапу с перевязанной полотенцем головой.

Поздоровавшись, он недовольно пробурчал:

— Остап Харитонович, не надо было вчера заострять внимание на моей персоне, а особенно на моем перстне.

— Почему? — беспечно спросил Лапа, придерживая одной рукой полотенце на голове.

— Кому нужен ажиотаж вокруг него?

— Тебе!

— С какой стати?

— А ты подумай своей садовой головой. Твой перстень побывал в руках авторитетов. Он стоит, между прочим, больших бабок. Теперь ты его можешь терять и так далее, — глубокомысленно произнес он, — но его хозяином, пока ты его не продашь, будешь ты. Секешь? — постучав пальцем Душмана по голове, спросил он.

— Теперь-то усек, — успокаиваясь, ответил Душман.

— Хорошо, хорошо, — похлопав его по спине, произнес Лапа.

Глядя вслед медленно удалявшемуся Лапе, Душман подумал: «А ведь действительно, уже старик, но в глаза ему такое Шаман не должен был говорить. Если им придется где-нибудь встретиться, то Лапа постарается его «отблагодарить» за такой «комплимент»… Чертовски умный старик, мне бы его способности».

Глава 49

Встретив около своего дома поджидавшего его Пончика, Лапа был не только возмущен его появлением, но и напуган.

Одной из первых его мыслей было: «Привел легавых, где-то подзалетел и на нас хочет теперь выехать».

— Чего приперся? — злобно бросил он Пончику, который подобострастно сообщил:

— Пришел за помощью, помоги, Остап Харитонович. — Пончик заплакал.

— Мы с тобой квиты. В няни я к тебе не нанимался, пошел вон отсюда. — Лапа стал грубо прогонять от себя Пончика.

— Остап Харитонович, кроме вас, моему горю никто не поможет, — продолжал слезливо просить Пончик.

Поняв, что ему никакой опасности нет, Лапа, приободрившись и успокоившись, незаметно изменил свой тон в разговоре с Пончиком. Он стал прислушиваться к тому, что тот говорил, и уже не прогонял.

— Куда от тебя, идиота, денешься? — пробурчал он снисходительно. — Пошли в дом. — Однако не преминул сообщить Пончику: — Если еще раз вот так без разрешения припрешься ко мне, я за твою жизнь никаких гарантий не дам, очутишься в речке с тормозной колодкой на шее.

— Больше этого не повторится, но помоги мне хоть один раз в жизни.

В доме они прошли в зал, где Пончик сел за стол, а Лапа сел на диван.

Беседы как таковой не было. Лапа задавал Пончику вопросы, на которые тот взахлеб отвечал.

— Мы с компаньоном построили прибыльное малое предприятие по заправке баллонов кислородом. Ваши деньги полностью ушли у меня в кислородный цех. Не меньше в строительство вложил и мой компаньон.

Заправляться кислородом к нам приезжают из нескольких близлежащих районов. Бабки к нам текут каждый день, и немалые, представь, больше 30 процентов имеем годовых на вложенный капитал.

Когда начали строить цех, то никто к нам в компаньоны не шел, боялись прогореть, а сейчас, увидев навар, столько у Капреляна оказалось друзей, что он перестал со мной считаться и совместные деньги тратит по своему усмотрению напропалую.

— Ну, а ты чего, как баран, молчишь? — недовольно пробурчал Лапа.

— Я ему и так и эдак говорил, чтобы он остепенился, а он смеется и говорит: «Забирай свои бабки и уматывай отсюда, а то ничего не получишь». Я пошел к нему в компаньоны, потому что сразу унюхал золотую жилу. Потому и пошел на продажу камушков. Сам пойми, зачем мне сейчас деревянные деньги, которыми можно только печку топить, так как на них ничего не купишь, да они и пропасть могут в любое время.

— Что у тебя там случилось, я понял, но не пойму, что ты от меня хочешь?

— Мы с тобой давно знакомые, и именно тебе я доверился, когда решился продать камушки. Я знаю твои возможности, связи, а поэтому хоть на коленях буду умолять тебя, урезонь его.

— Ты сначала расскажи мне о нем поподробнее, а потом скажу тебе свое мнение и решение.

— Капрелян на прокладке колхозам, совхозам асфальтированных дорог нажил себе капитал, обирал свою бригаду, как липу, гнилой и подлый мужик, не буду скрывать, обладает огромными пробивными способностями.

— Был у хозяина?

— Дела на него заводились, но он им до финиша давал раскрутку, в стадии следствия прекращались.

— Молоток! — похвалил Капреляна за изворотливость Лапа. — Ну что же, будем считать, что ты меня уговорил взяться за примирение вас, но я даром такими делами не занимаюсь, тем более не знаю заранее, куда они ведут.

— Штук пять хватит? — просительно поинтересовался Пончик.

— Не знаю, — неопределенно ответил Лапа. — Сколько у него там шестерок?

— Четыре борова! — зло сообщил Пончик.

— Вот видишь, мне тоже надо команду собирать, твои лавэ пойдут ей на оплату, а мне тоже надо на что-то жить. Не буду же я на старости лет с ними драться один, — засмеявшись такому абсурду, пошутил Лапа.

— Конечно, — согласился Пончик.

Лапа, подумав, переспросил:

— Так ты говоришь, что имеете более 30 процентов годовых, что ваш цех — золотая жила?

— Вот почему от нее и не хочется отлучаться, — подтвердил Пончик. — Вы, Остап Харитонович, производственных проблем не знаете. Все предприятия испытывают кислородный голод. Мы пустили цех частично на импортном оборудовании, и он несколько лет будет давать отдачу без всякого вкладывания в него нового капитала. Кислородные баллоны — это не самовары, их водой не заправишь. Они заправляются в специальных условиях. Кислород кончился в баллоне, его опять надо везти к нам, платить деньги, и мы его опять заправляем, то есть без заказов не бываем.

— Наверное, грабите государство, — беззлобно пробурчал Лапа.

— Обижаешь нас, Остап Харитонович, наши ставки выше государственного тарифа всего лишь на 10 процентов.

— Когда у тебя появилась тяга к труду? — пошутил Лапа.

— Когда за него стали хорошо платить, — парировал Пончик.

Лапа, подумав, поинтересовался:

— А если мы его кинем, ты один справишься с этим цехом?

— Ни он, ни я не петрим в технологии производства. У нас, кроме рабочих, работают два инженера, которые всю погоду делают, а поэтому с потерей меня или его производство будет работать. Это одно, а второе, Остап Харитонович, вы чего хотите с ним сделать?

— Посадить! — небрежно бросил Лапа.

— Так он меня за собой может потянуть, — забеспокоился Пончик.

— Он сам себя посадит, не впервой такой финт проводить, а чтобы не лишаться своего компаньона и годовых, ему тебя тянуть за собой будет не резон.

— Как же можно так сделать? — обескураженно спросил Пончик.

— Зачем дурным забивать себе голову? — урезонил его Лапа. — Тем более что я еще и сам до конца операцию не продумал. Так что готовь лавэ, через неделю мы к вам подвалим.

Ровно через неделю на старой, видавшей не одну аварию «Волге» (ГАЗ-24) черного цвета Лапа вместе с четырьмя подручными приехал в поселок Розовый, где находилось малое предприятие Пончика и Капреляна.

Подцепив к пиджаку «жучка», Лапа сказал остающимся в машине:

— Включите передатчик на прием. Как услышите, что меня собираются по натуре бить, валите ко мне на помощь. Если запоздаете, шкуру спущу, но и раньше времени на глаза не появляйтесь.

В машине остались громилы, прошедшие через УО-15/1, среди которых лишь один Мамедов Ибрагим по кличке Ишак вел себя беспокойно, был непоседлив и стремился покинуть машину преждевременно.

Оставшийся за старшего в машине зло процедил ему:

— Ишак, не бузи, пропустим, о чем они там бакланят, пахан нам колганы поотрывает, а ты своего кайфа не получишь.

Такая угроза заставила даже Ишака успокоиться.

Зайдя в контору, Лапа по описанию Пончика сразу узнал Капреляна, небрежно развалившегося в мягком кресле за столом. Однако он, не подавая виду, что знает, с кем беседует, спросил:

— Где мне найти Капреляна?

— Зачем его искать? Я Капрелян, — разведя руки в стороны, благодушно сообщил тот.

— У меня есть к тебе разговор. Можешь ли ты меня послушать, но только с глазу на глаз?

Посмотрев оценивающе на старика и не найдя в нем ничего впечатляющего для себя, Капрелян беспечно произнес:

— Паслушай, дарагой, какие у нас могут быть секреты? Давай, говори скорэй.

Зашедшему в кабинет мужчине кавказской национальности он что-то сказал на родном языке, и тот, ничего не сказав, с любопытством посмотрев на Лапу, вышел.

— Говоры, чего хотел сказать мне, — потребовал он.

— У тебя есть компаньон Игнатий Давыдович, — начал Лапа.

— Есть такой человек, — подтвердил Капрелян, настораживаясь.

— Так он мне пожаловался на тебя, что ты его бабки присваиваешь и нехорошо с ним поступаешь.

— Паслушай, дарагой, кто ты такой, чтобы учить меня, да еще разбираться со мной? — вскакивая с кресла и размахивая руками, закричал он.

На крик Капреляна в кабинет заскочили два его друга, которым Капрелян стал жаловаться на своем родном языке, от волнения вставляя порой в разговор русские слова.

Схватив Лапу за руки, друзья Капреляна попытались вытащить его из кабинета во двор со словами:

— Зачем такого хорошего человека обидел?

С нестариковской ловкостью Лапа, вывернувшись из их рук, возмутился, умышленно накаляя ситуацию:

— Я не пьяный, а вы не легавые, чтобы меня тащить.

— Ага, напугался! — самодовольно констатировал Капрелян, глубоко ошибаясь в своем предположении.

— Еще бы! Вы же бить будете, — серьезно для Капреляна, но с юмором для себя и для своих сообщников ответил Лапа.

— Старый пердун, пришел меня пугать, а сам и укакался, — захохотав, пошутил самодовольно Капрелян, торжествуя свое превосходство. — Гоните этого шелудивого ишака в шею, — приказал он своим подручным.

Такого оскорбления и унижения Лапа не слышал и не получал уже несколько десятилетий, тем более что его сообщники прослушивали беседу и могли сделать для себя неверные выводы в отношении его настоящих способностей.

Когда «шестерки» Капреляна попытались вновь схватить его за руки и вытолкнуть из кабинета, Лапа, рывком освободив правую руку от захвата, ударил ею одного из нападавших в промежность, отчего последний от боли гортанно заревел, согнувшись в три погибели.

Увидев такое развитие событий, второй из нападавших обхватил Лапу руками в охапку, а Капрелян стал беспорядочно наносить ему удары кулаками по телу.

В кабинет ворвалась четверка подручных Лапы, которые со знанием дела уложили противников на пол. В горячке досталось и армянину, корчившемуся у двери в момент драки.

Ишак, приставив лезвие ножа к горлу Капреляна, таким подъемником поднял его огромную тушу на ноги и с нескрываемым презрением стал возмущаться:

— Ты, ишак, ты знаешь, на кого руку поднял? На самого пахана! Да я за это сейчас кишки из тебя выпушу!

Не пришедший в себя от быстрой смены декораций Капрелян затравленно молчал, а Ишак, обращаясь к Лапе, просительно произнес:

— Пахан, позволь мне, я ему хочу калым из бурдюка выпустить.

В его голосе было столько мольбы, что у присутствовавших не зародилось никакого сомнения в искренности его просьбы.

Утреннее внутривенное вливание морфия пробудило в нем желание действовать, ломать и рушить, но он себя сдерживал и подчинялся требованиям товарищей, действовавших по указанию Лапы, который был для него живым богом. Ишак понимал подспудно, что если будет слушаться и угождать Лапе, пока он ему нужен, дозы «кайфа» будут пробуждать в нем интерес к жизни.

— Остепенись! — потребовал Лапа. — Пока ты с ним травил, один хрен куда-то убежал.

Убежавшим был тот, кто лежал у порога, первым получив отпор от Лапы.

— Догнать? — услужливо предложил Ишак.

— Зачем? Он побежал за подмогой. Они сейчас сами явятся, — убежденно сообщил Лапа.

В кабинет с арматурными прутьями и ножами вместе с беглецом ворвались три кавказца, но, увидев в руках Лапы пистолет, они опустили руки.

— Кладите свои железки у порога и идите к своему хозяину, — жестко, не терпя возражений, произнес Лапа, выстрелив для устрашения два раза им под ноги.

— Вай, вай! — заголосили они, подпрыгивая и подчиняясь его требованию.

Подойдя к Капреляну, Лапа, погладив его по огромному носу, поучительно пошутил:

— Я же тебе, индюк сраный, говорил, что желаю с тобой поговорить один на один, а теперь придется вам немного помять бока, чтобы не только знали хозяина, но и уважали.

Не дожидаясь команды, кореши стали обрабатывать свои жертвы, испытывая удовольствие от их крика и унижений.

Убедившись, что урок воспитания прошел успешно, Лапа бросил:

— Хватит! Достаточно!

Прохаживаясь среди поверженных противников, Лапа поучающе информировал их:

— Почему мои парни «подрались» с вами, — он умышленно заменил слово «побили», — да потому, что твоя милость, — толкнув ногой в бок Капреляна, напомнил Лапа, — со своими дружками стала бить пожилого человека. Кто потерпит такое безобразие? — И сам себе ответил: — Никто. Ты со мной гостеприимно обошелся или нет?

— Виноват, кацо, не разглядел я большого и хорошего человека, — постанывая и поглаживая рукой ушибленные места, произнес тот.

Лапа разрешил ему вновь сесть в кресло, а его «шестеркам» подняться с пола.

— Ты теперь согласен со мной поговорить один на один?

— Конечна, дарагой! — с надеждой, что кончился кошмар, воскликнул Капрелян.

— Все выйдите и помиритесь между собой. Выпивон и закусон возьмите в машине. Мы же приехали с дружескими намерениями, — пояснил он Капреляну, — но, как видишь, не получилось, сам виноват.

Имея такого учителя, Капрелян, чтобы вновь не пробуждать в Лапе зверя, дипломатично помолчал, так как вертевшийся на кончике языка ответ мог не понравиться собеседнику.

Оставшись вдвоем в кабинете, Лапа сел напротив Капреляна и продолжил так неудачно начавшуюся беседу:

— Скажи мне честно, чем тебя не устраивает Игнатий Давыдович, чем он перед тобой провинился, что ты так неуважительно с ним поступаешь? К слову сказать, где он сейчас?

— Поехал в Ростов очень нужную и дорогую запчасть доставать, — ответил Капрелян.

— Вот видишь, какой он деловой, а ты его обижаешь и грабишь.

— Я его не обижаю, — попытался возразить Капрелян.

— Ты не темни, зачем кусаешь от его пирога? Своего мало? Зачем ты держишь этих четырех дармоедов?

— Они у нас работают снабженцами, — неудачно брякнул Капрелян.

— Ничего себе снабженцы! Сидят у себя дома, наедают будки, а нами с тобой уважаемый Игнатий Давыдович бегает, как молодой олень, достает запчасти.

Капреляну такой довод нечем было опровергнуть, и он надолго задумался.

Между тем Лапа продолжал развивать свою мысль:

— Если ты себе позволяешь такую роскошь и содержишь за счет предприятия нахлебников, то оформляй и моих парней на работу, кем хочешь, лишь бы они не работали, но получали такую же зарплату, как и твои боровы. Как выгонишь с работы своих, так и мои вас сразу покинут.

— Зачем мне твои парни? Чтобы я все время помнил, как они нас побили?

— Они будут охранять Игнатия Давыдовича от твоих быков.

— Я от своих родичей постараюсь избавиться, — пообещал Капрелян, — но только мне надо с месяц времени, а то сразу увольнять как-то нехорошо.

— А моих драчунов ты можешь уволить с работы сразу, как уволишь своих, и они тебе еще скажут спасибо, так как находиться им долго на одном месте для здоровья плохо.

— Ой, какой ты настырный, — сдаваясь, согласился Капрелян.

— Ты мне об Игнатии Давыдовиче так ничего и не сказал, — напомнил Капреляну Лапа.

— А чего о нем говорить, мужик хороший, сговорчивый, не такой, как ты, — болезненно улыбнувшись, ответил Капрелян.

— Вот и живите мирно. В том, что произошло сегодня, твоя вина полностью, а поэтому на своего компаньона не обижайся. Ты слышал, что меня мои головорезы называли паханом. Если вздумаешь переплясать то, о чем мы сейчас договорились, я привезу сюда десять, двадцать, сто им подобных, то есть сколько потребуется, но тогда у меня к тебе снисхождения не будет. Теперь понял, какой я старик?

— Я слышал о паханах, мне говорили об их силе и власти, но встречаться не приходилось, — подавленно признался Капрелян, поняв, что сегодняшнее соглашение ему уже не переплясать.

Когда они вышли во двор и прошли к столовой, которая находилась в пассажирском вагоне, то увидели там идиллическую картину.

Бывшие противники, весело переговариваясь, дружно расправлялись со спиртным и закуской. Один Ишак не разделял общего веселья и с угрюмым видом сидел в стороне.

Остающиеся на предприятии новые рабочие вышли проводить Лапу к автомобилю. Каждому из них в отдельности он дал указание и напутствие. Лютого он оставил за старшего, потребовав от остальных беспрекословного ему подчинения.

С Лютым он дольше говорил, дав ему соответственно и больше ценных указаний. Когда подошла очередь поговорить с Ишаком, то Лапа, пригласив его к себе в автомобиль, достал из бардачка три ампулы морфия и отдал их ему со словами:

— Не вздумай сразу всю партию принять, коньки откинешь.

— Чё я, маленький и не хочу продлить кайф, — согласился с ним Ишак, — но мне их хватит на пару дней, а потом как? — забеспокоился он.

— Обращайся к тому борову, — показывая на Капреляна, предложил Лапа. — У него связи большие, достанет. Только культурно проси, с ножом к горлу, как сегодня, не приставай.

Обрадованный таким «ценным» подарком, Ишак вновь ожил, повеселел и, ободренный предложением Лапы, пробурчал:

— Я знаю, как с таким ишаком говорить. — В его голосе чувствовалась беспечность и расслабленность.

За частое употребление в речи слова «ишак» он и получил такую кличку.

Говоря Ишаку о воздержании и неприменении силы в отношении Капреляна, Лапа улыбался, смиряясь с тем, что Ишак его не послушается и поступит по-своему.

Весь задуманный план настоящей операции Лапа построил именно на непослушании Ишака.

«Наркоманами на расстоянии управлять практически не только нельзя, но и невозможно, — убежденно думал Лапа, — вот это как раз и сыграет нужную роль».

Где-то в конце второй недели «работы» Ишака на предприятии он уговорил Капреляна достать ему морфий.

Капрелян долго не соглашался, но бесконечные его приставания, да и любопытство, с другой стороны, посмотреть, как себя будет вести после принятия укола морфия наркоман, побудили его поехать в больницу, где у знакомой медсестры за два четвертака купил две ампулы наркотика.

Получив от Капреляна желаемое, Ишак стал целовать ему руки и униженно благодарить, отчего Капреляну стало неприятно и противно, как будто он коснулся слизняка.

Капрелян с Коростылевым построил отношения сугубо официально, но ущемлять материально, как прежде, и обижать уже не решался.

В душе он был согласен с мнением Лапы, что держать четырех, а теперь восьмерых нахлебников на шее небольшого предприятия нерентабельно и так долго продолжаться не должно.

Об условии, поставленном ему Лапой, он сообщил друзьям, которые доводились ему родственниками с четвертого на пятое колено.

После бурного обсуждения они были вынуждены согласиться с тем, что пришла пора им расстаться.

Их примеру последовала и «бригада» Лапы. Однако Лютый не повез ее домой, а, переехав в райцентр, поселил на частной квартире, куда Лапа пригнал свою старую «Волгу», и они периодически выезжали в поселок проведать Ишака, который с ними ехать домой отказался.

Жизнь Капреляна от приставаний Ишака с одной просьбой достать ему морфий стала невыносимой.

Ишак преследовал его со своей единственной просьбой везде и всюду.

Если первоначально Ишак просил его достать ему наркотики, то теперь он стал требовать, чтобы он познакомил его с тем человеком, через которого тот ему достал их.

О том, чтобы познакомить Ишака с медсестрой, Капрелян и мысли не допускал, так как считал, что Ишак съел бы ее в первый день знакомства вместе с добычей, а он был бы еще и соучастником убийства.

— Послушай, будь другом, избавь меня от Ишака. Совсем от него покоя не стало.

— Чего вдруг он к тебе привязался? — как бы ничего не понимая, спросил Пончик.

— Да вот видишь, я его несколько раз пожалел и достал ему наркотики, а теперь от него покоя нет.

— А чего ты раньше со мной не посоветовался, давать ему наркотик или нет?

— Я на тебя был тогда сердит, — признался Капрелян. — Я его, идиота, бил и завозил в другой район, а он, скотина, все равно возвращается, что с ним делать — не придумаю.

— Одним словом, не человек, а ишак, — поддержал его Пончик. — Ты сам видел, что я несколько раз прогонял его с предприятия.

— Видел, — согласился Капрелян.

— Может быть, тебе на время куда-нибудь уехать, — предложил Пончик. — Он покрутится без тебя здесь и тоже умотнет.

Подумав, Капрелян возмутился:

— Ой, какой ты хитрый, хочешь меня с кресла спихнуть.

— Разве мы с тобой так раньше не делали? — возразил ему Пончик убедительно. — А теперь ты начинаешь кругом видеть подлость.

— То было раньше, а то сейчас, — только и смог ему возразить Капрелян.

— Ты извини меня, Петр Васильевич, разве я тебя когда-либо обманывал?

— Нет, Игнатий Давыдович, но теперь можешь.

— Судишь по себе? — язвительно задал вопрос Пончик.

— Ах, кацо, кацо, как дружно мы с тобой раньше жили, — мечтательно произнес Капрелян.

— Так давай и дальше будем так жить, — в душе обрадованный откровениями Капреляна, предложил Пончик.

— Если бы! — мечтательно протянул Капрелян. — Но один твой друг мешается под ногами.

— Извини, дорогой Петр Васильевич, то друг твой, ты ему делал услуги, а не я. У меня с ним никаких дел не было, и он меня не ищет.

— И где он взялся на мою голову? — с детской наивностью причитая, пробурчал Капрелян, уходя от Пончика.

После работы Капрелян на своей машине уехал в город, где допоздна веселился в ресторане с друзьями и знакомыми.

Примерно в первом часу ночи, приехав домой, он увидел сидящего на лавочке Ишака.

Выйдя из машины, чтобы открыть ворота во двор, Капрелян был вынужден вновь встретиться с намозолившим ему глаза Ишаком.

— Ты мне привез обещанное? — встретил его своим вопросом Ишак.

— Пошел ты… (Капрелян высказал столько нецензурных слов в адрес Ишака, что другой под их тяжестью упал бы и свалился замертво).

— Ты иди сам туда, — парировал наркоман, умышленно воздерживаясь от оскорблений своего благодетеля.

Капрелян, будучи в нетрезвом состоянии, потерял над собой контроль.

— Ты, животное, еще смеешь меня оскорблять? — завопил он.

Схватив руками за горло изможденного, высохшего от наркотиков противника, Капрелян с наслаждением и яростью стал его душить, почти не чувствуя сопротивления.

Обмякшего в его руках Ишака Капрелян брезгливо бросил от себя на землю, не сознавая, что он его удушил.

Когда он это понял, то был не так напуган, как удивлен. У него не было намерения лишать Ишака жизни. Другое дело дать ему трепку, прогнать, но к убийству он не был готов.

Выключив на уличном столбе электрический свет и в машине подфарники, он открыл багажник, легко поднял с земли и положил туда труп Ишака.

Он еще не решил, но знал, что надо куда-то отвезти труп и закопать.

Он сходил к себе во двор, взял там лопату и бросил ее в салон автомобиля.

Капрелян считал, что действует без свидетелей, но глубоко ошибался. Вся сцена проходила на глазах одного из «корешей» Ишака, который по рации информировал о происходящем своих друзей, сидевших примерно в 300

— 400 метрах от места драмы.

Капрелян сел в машину, чтобы, как преступники говорят, спрятать концы в воду.

Неожиданно он увидел, как из-за угла вышла машина с дальним светом в фарах, движущаяся в его направлении.

«Пропущу ее, а потом поеду», — решил он благоразумно.

Однако движущийся автомобиль, перекрыв путь движения его автомобилю, остановился.

Из «Волги» вышли двое бывших его «рабочих». Третий, информировавший их о происходящем, свое присутствие решил не проявлять.

Лютый, подойдя к Капреляну, сказал:

— Хозяин Ишака сказал, что он к тебе пошел. Ты его не видел?

Весь лепет Капреляна нет необходимости воспроизводить, так как Лютый в разговоре обратил внимание на лежащую в салоне автомобиля лопату, а потом потребовал открыть багажник автомобиля.

Капрелян бросился убегать, но не сделал и десятка шагов, как был сбит Лютым на землю.

С помощью напарника Лютый его связал и, подведя к машине, открыл багажник. Увидев труп Ишака, он возмутился и, чтобы свое возмущение выразить более убедительно, несколько раз ударил Капреляна по ягодице.

Тот побои переносил как должное, молча. Он уже теперь думал не о настоящем, а о будущем, которое ему казалось кошмаром и адом.

— Вот так, дорогой, сейчас поедем в милицию и там расскажешь, как ты убил нашего товарища, расскажешь как на духу, — потребовал Лютый, став теперь со своим дружком главным свидетелем тяжкого преступления.

Посадив Капреляна на заднее сиденье его автомобиля, Лютый сел сам за его управление. Они на двух машинах уехали с места преступления.

По дороге в милицию Капрелян сначала просил Лютого за большие бабки отпустить.

— Отпусти, любые бабки дам, — умолял Капрелян.

— Ты меня оскорбляешь, хочешь, чтобы я тебе за пятьдесят косых продал товарища. Обижаешь, кацо, мы друзей не продаем, — наслаждаясь своим благородством, возразил ему Лютый.

— Я же не хотел его убивать, но он ишак. Ты понимаешь, что он ишак.

— Он не ишак, а человек, и надо было с ним обращаться как с человеком, — нравоучительно пояснил Лютый, заранее зная, что его слова не найдут поддержки у Капреляна.

Так оно и получилось.

— Ваш Ишак своими просьбами меня доконал. То дай ему уколоться, то найди анаши покурить.

— Вот ты и дал ему покурить, — язвительно пошутил Лютый.

— Хоть теперь оставит меня в покое, — подавленно, но вместе с тем с облегчением выдавил из себя Капрелян.

Располагая его к признанию в милиции, Лютый сказал:

— Ишак — нам товарищ, но в милиции я не буду отрицать, что он наркоман и у всех навязчиво просил наркотики. Особенно у тех, кто их ему доставал. Что поделаешь, его уже не вернешь, тебя не хочется гробить до конца, — посочувствовал наконец он Капреляну.

— Ой, дорогой, будь другом, не забудь это сказать. Всю жизнь буду делиться с тобой хлебом, денег дам, сколько скажешь.

— Ну зачем же давать деньги, если я всего лишь скажу правду? За нее вроде бы неудобно брать деньги.

— Ничего, бери, — настойчиво посоветовал Капрелян.

— Нас двое, — напомнил Лютый Капреляну.

— И ему дам, — пообещал Капрелян.

— Ну если ты настаиваешь, то мы согласны. Но только чтобы бабки были до суда, знаю я вас.

— По паре тысяч на нос хватит? — поинтересовался Капрелян.

— Пойдет! — согласился Лютый.

«То, что мы скажем в отношении Ишака, и без нас всем известно, а лишние бабки не помешают», — блаженно думал Лютый, ведя автомобиль с несчастным Капреляном.

Глава 50

Выполнив «заявку» Пончика, Лапа один приехал к нему за платой.

— Ну как, доволен нашей работой? — вместо приветствия спросил он Пончика.

Поздоровавшись с Лапой за руку, Пончик недовольно пробурчал:

— Я же не хотел его сажать.

— Я его тоже не заставлял убивать Ишака, — резонно напомнил ему Лапа. — Зато ты теперь единоличный руководитель и вон видишь, как хорошо смотришься в кресле руководителя.

— Мне оно не нужно. Зачем мне такая ответственность на одного?

— Ты теперь можешь раскрутиться, как хочешь.

— Я тебе говорил, что производство так налажено, как я лучше все равно не придумаю. От Капреляна я получил письменное согласие на превращение нашего предприятия в акционерное товарищество. Мы на миллион продадим акций, половину выкуплю я, половину Капреляна реализую нашим рабочим и желающим.

Вырученные деньги от продажи акций Капреляна я положу на его счет в банк.

— Какую прибыль вы думаете получать в год?

— Ты меня проверяешь или забыл, будем получать не менее 30 процентов годовых.

— Имей в виду, я на два стольника акций покупаю, — предупредил Лапа. — А теперь давай поговорим о плате нам за работу. Ты нам должен двадцать косых.

— Остап Харитонович, это слишком много, — возразил испуганно Пончик.

— Ты забыл, как меня уговаривал заступиться за себя, а теперь, когда опасность миновала, ты вздумал со мной торговаться? Нехорошо! Если ты со мной торгуешься, то я предлагаю тебе компромисс. С ребятами я рассчитаюсь за работу своими бабками, а ты в счет погашения долга пустишь в распыл одного типа. Он чертовски мне надоел, — страдальчески скривив лицо, пробурчал Лапа.

— Что ты говоришь, Остап Харитонович! — воскликнул Пончик. — Я мокрыми делами не занимаюсь.

— Тогда выбирай: или принимай мой заказ, или гони бабки на кон за работу. Вот так всегда: каждый думает только о себе. А мне надо еще матери убитого что-то подкинуть и на жизнь, и на похороны, — объяснил он причину завышения платы.

— У меня сейчас таких наличных денег нет, — попытался освободиться от захвата Пончик.

— Ты не темни. У тебя за прошлый год дивиденды составили полторы сотни косых.

Пораскинув мозгами, Пончик был вынужден полностью удовлетворить требования Лапы.

Перед расставанием Пончик поинтересовался у Лапы:

— Ты мне на три стольника еще не найдешь желающих?

— Поинтересуюсь в одном месте, — пообещал тот.

С предложением стать акционером прибыльного предприятия Лапа решил обратиться к Бороде и Сарафану-

Леснику.

Когда он приехал к ним домой и в дружеской беседе предложил им стать компаньонами, объяснив выгоды такого участия, то Борода, подумав, сказал:

— Наш капитал, ты знаешь, в кубышке, и по такому времени лучшего места его хранения не сыскать.

— Илларион Константинович, кому ты пудришь мозги? Ты хвостом не виляй, а скажи прямо, что тебя пугает в данном мероприятии?

— Честно?

— Честно! — потребовал Лапа.

— Тогда слушай. Мне не нравится, что бывшие зеки из одного лагеря вдруг стали владельцами одного предприятия.

Полученную информацию Лапа стал переваривать. Затянувшееся молчание прервал Виктор:

— Пахан, а, может быть, мы зря осторожничаем и теряем прибыльное дело?

— Ты сам подумай, есть ли нам необходимость в таком риске, пройдет пять лет перестройки, тогда и развиднение, может быть, начнется. Тебе, Остап Харитонович, тоже подумать не мешает, есть резон рисковать или нет.

— Пончик вон какие бабки вложил, при своей трусости, а не побоялся, так чего нам штаны со страха снимать?

— Поступай, как знаешь, а мы погодим, — сказал свое окончательное решение Борода.

На этом деловой разговор между ними был закончен.

Пораскинув мозгами, Лапа решил больше ни к кому с аналогичным предложением не обращаться. Как выяснилось позже, такое решение оказалось верным, но сам все же купил акции на двести тысяч рублей.

На триста тысяч рублей акций купили рабочие и служащие предприятия, чему были несказанно обрадованы, так как знали, какие дивиденды их ожидали в будущем.

Получив свои деньги, переведенные ему Пончиком в сбербанк, Капрелян начал сведение счетов со своими обидчиками.

Он написал в Прокуратуру СССР пространное письмо, в котором рассказал о Пончике все, что знал и о чем догадывался.

Капрелян сообщил, что Пончик сидел в местах лишения свободы двенадцать лет за преступление, что Коростылев утаил от государства ценностей на 500 тысяч рублей, которые полностью вложил в строительство кислородного цеха.

Такая информация, безусловно, не могла не заинтересовать Прокуратуру СССР. А ее работникам не составило особой сложности запросить на Коростылева Игнатия Давыдовича сведения о судимости, копии приговора суда.

Полученная информация не только раскрыла личность Пончика, но и дала ответ, откуда у него появилось такое богатство.

Безусловно, на имевшийся у него капитал Коростылев не смог представить декларации, а поэтому все его акции и капитал были конфискованы в доход государства, что пошло в счет возмещения причиненного ему когдато ущерба.

На сто тысяч рублей Лапа тоже не смог представить декларации, тогда как на другую половину у него в сбербанке были и поступали вклады, когда он находился в местах лишения свободы. Преступного происхождения вкладов не было доказано, а поэтому они у него и не были изъяты уже в виде ценных бумаг.

Такой удар Пончик перенести не смог и повесился в своем кабинете, унеся с собой ответы на многие жизненно важные вопросы, интересующие как дознание, так и следствие, чему покупатели бриллиантов были рады.

Как все интересно получается в жизни и непредсказуемо. Смерть Пончика принесла в его семью горе, несчастье, слезы, тогда как Лапа, Борода, Лесник, Душман такое известие получили с облегчением.

Постигший его удар страшной силы Лапа перенес мужественно, но он вывел его из равновесия на несколько дней.

Уединившись у себя дома, он ни с кем не желал встречаться, а сочувствие принимал болезненно и сердито.

От Пончика Лапа знал, где отбывал наказание Капрелян. Взяв с собою Лютого, он поехал к Капреляну в гости, уже имея конкретный план мести. Связавшись с паханом зоны, Лапа в подробной записке сообщил ему о себе и постигшей его и Пончика неприятности, попросил поговорить его с Капреляном, чтобы он добровольно написал жене письмо, поручив ей отдать ему двести косых.

За такую услугу Лапа обещался передать в зону пахану пятьдесят косых.

Трудное поручение пахан зоны взялся исполнять, так как огромный куш за такую работу служил допинговым средством.

Его разговор с Капреляном оказался затянувшимся на целую неделю и, возможно, так и закончился бы безрезультатно, но опытные «колуны» и «переводчики» сломили волю Капреляна.

Когда Капрелян понял, что деньги он может сохранить и отстоять только ценой своей жизни, он, по-звериному воя и плача, как ребенок, проклиная себя за подлость, злополучное письмо в Прокуратуру СССР, сдался и подчинился требованиям своих мучителей.

Смело задуманная и тонко проведенная операция была завершена в два месяца. Сюда ушло время на свидание Капреляна с женой, на их «мирный» разговор и увещевание, написание доверенности, получение денег женой и другие так же необходимые формальности и процедуры.

Лапа исполнил свое обещание и передал в лагерный общак пятьдесят косых, которые пробудили в зоне дремавшие и непозволительные возможности.

За четыре месяца с момента постигшей его неприятности и до того, как Лапа, возместив понесенные убытки, успокоился, он сильно не только похудел, но и состарился, в чем наглядно убедился сам, вечерами разглядывая свое изображение в зеркале.

Как бы ни был занят Лапа своей проблемой, но решение Бороды стать его компаньоном в малом предприятии его сильно удивило.

— Не люблю допускать ошибки, лучше учиться на ошибках других, — пошутил Борода.

Наученный горьким опытом своих друзей, Борода поехал в Москву и там попросил Душмана, чтобы тот познакомил его с денежным человеком, заработавшим их честным путем.

Душман познакомил его с популярным эстрадным певцом, покровительство которому он оказывал.

Уединившись в кабинете ресторана Центрального дома туристов, они втроем завели разговор.

Борода вкратце сообщил артисту, для чего ему нужны деньги в сумме пятисот тысяч рублей. Он сказал:

— Деньги у меня есть, но в декларации я не смогу указать настоящий их источник приобретения. Поэтому прошу тебя снять такую же сумму со своего счета в банке в Москве и внести их на свой счет, скажем, в Ленинграде.

Мы оформим с тобой договор займа через нотариальную контору, а в другой такой же конторе состряпаем документ, что я долг тебе вернул.

— А если дяди в красных фуражках спросят, с какой стати я занял вам столько денег?

— Резонный вопрос, — согласился с ним Борода. — Ответ на него может быть двоякий. Ты от суммы займа будешь получать от меня 50 процентов годовой выручки, а если я не верну тебе деньги в срок, то ты автоматически вместо меня можешь стать акционером прибыльного дела.

— Мне ваши деньги все равно не придется считать. Если не секрет, то каковы ваши дивиденды, что вы решились на такую рискованную затею?

— Тридцать процентов годовых от суммы вклада, — сообщил Борода.

— Выходит 150 тысяч в год, — удивился певец.

— Выходит так, — подтвердил Борода.

— А мне нельзя войти к тебе в долю? — поинтересовался Душман.

— Пока можешь рассчитывать только на стольник, а там видно будет, — предложил Борода. — Устраивает?

— Считай, что договорились, — согласился Душман.

— Только крышу на свои бабки ищи другую, — улыбнувшись, посоветовал Борода.

— На стольник финансиста найти не проблема, — небрежно ответил Душман.

— Как мне взять такую уйму денег в сбербанке? — поинтересовался певец, сообщая собеседникам о возникшей перед ним проблеме.

— А зачем тебе их оттуда брать? — удивленно спросил его Борода, давно имевший ответ на такой вопрос. — Пускай они тебе выпишут аккредитив, чтобы был расход с твоего счета. А разве аккредитивы в банке уже не выписывают и не принимают? — улыбнувшись, пошутил Борода.

— Ну, дед, ты и поешь! Не каждый профессиональный певец сможет тебя заглушить, — восхищенно похвалил Бороду за изобретательность артист.

Пропустив похвалу миму ушей, Борода продолжал развивать свою мысль:

— Я понимаю, что наша возня сейчас для тебя до лампочки, поэтому сколько возьмешь с меня за оказанную услугу?

Артист, посмотрев на Душмана, задумался, а потом, улыбнувшись, сказал:

— Чтобы мои яблоки не замерзли на снегу, как у некоторых. — Он намекнул на своего коллегу, которого неизвестные накрыли более чем на триста тысяч рублей и побили к тому же. — Мой покровитель — ваш товарищ, поэтому не будем размениваться на какие-то тысячи. Мне с вас ничего не надо, правда, хлопоты определенные создадут мне некоторые неудобства. Не так я говорю? — спросил вдруг он Душмана.

— Если бы ты не был мне другом, то разве мы рискнули говорить о таких дорогих секретах? — успокоил его Душман.

— Чуть не забыл, черт старый, — хлопнув ладонью себя по лбу, произнес Борода. — Ту песню, что я сейчас пел, чур нигде не пересказывать.

— Не маленькие, — слегка обидевшись, заметил артист.

— Если потом возникнут какие-то изменения по акциям, утрамбуем вопрос с Тарасом Харитоновичем. Будет он опять подкупать акции или нет — обо всем договоримся, чтобы дуть в одну дудку, — закончил поучать Борода.

Распив всего лишь две бутылки шампанского, они покинули ресторан. Доставив артиста к нему домой, они поехали к Душману, где их ждала Лариса, тоже желавшая отметить прилично приезд земляка-гостя.

В машине Душман недовольно пробурчал Бороде:

— Почему у меня дома не предложил мне участвовать в деле?

— Потому что я седой, а ты всего лишь серый, — хлопнув дружески его по плечу, пошутил Борода.

Он рассказал Душману, в какой просак попал Лапа и как умело из него выкрутился, не упустив его предложения ему участвовать в мероприятии.

— Ты представляешь, что было бы, если бы я клюнул на его предложение? Я пролетел бы под фанфары. С кого спрашивать, кто виноват, с кого требовать убытки? С черта лысого!

— Выходит, я сам подписался тебе в компаньоны и сам буду расхлебывать возможные неприятные последствия, — подытожил Душман.

— Точно так же, как и я, — подтвердил миролюбиво Борода.

Так Лапа, Борода и Душман стали владельцами 70 процентов акций своего предприятия.

Лапа, продав свои хоромы в городе, переехал жить в поселок Розовый, где купил себе дом еще большего размера, но по цене почти вполовину дешевле.

От своих компаньонов он получил доверенности на руководство предприятием.

Первой его самостоятельной акцией было увольнение с работы сторожей-пенсионеров, вместо которых принял на работу трех ближайших своих подручных, старшим из которых назначил Лютого.

Сторожам он назначил зарплату по 400 рублей в месяц, тогда как Лютому на 50 рублей назначил больше.

В течение нескольких недель после заступления Лапы на должность руководителя инженеры, которые одновременно были начальниками смен, перестали жаловаться на нарушения трудовой дисциплины со стороны отдельных недисциплинированных рабочих.

Уволив кассира и оставив одного бухгалтера, Лапа сам стал выдавать зарплату.

Ему нравилось работать с деньгами, а поэтому дополнительная нагрузка его не тяготила.

Ночами он часто задумывался над своим настоящим положением.

Как вор в законе, он не должен был работать, но командовать людьми, давать распоряжения, принимать решения, понимая, что в предприятии есть часть его собственности, было таким допингом, лишиться которого он не только не мог, но и не хотел.

Он успокаивал себя мыслью: «Работать на себя нам не запрещается, это все равно как я копался бы у себя на даче».

У Бороды он выкупил 10 акций к тем, что имел ранее, а поэтому хорошие дивиденды да плюс зарплата в 500 рублей изменили его отношение к труду.

Только инженеры получали у него зарплату в 600 рублей. С ними он постоянно советовался и требовал, чтобы они шевелили мозгами, повышали производительность кислородного цеха и думали, как расширить производство с меньшими затратами, давая им понять, что у их руководителя на ввод новых мощностей бабки найдутся.

Соседкой Лапы оказалась веселая нравом, шустрая женщина, которая только год назад вышла на пенсию. Ее взрослые дети разъехались. Она осталась одна.

Иногда она приходила к нему помогать готовить еду, иногда соглашалась переночевать у него, но разговора о том, чтобы она переходила к нему жить, не было. Однако близость отношений между ними зашла так далеко, что оба понимали неизбежность предстоящего супружеского союза.

Лапа уже заранее определился, что с переходом к нему Марии, так звали соседку, ее хату они продавать не будут, а поселят в ней квартирантов, кандидатуры которых нашел в лице своих сторожей.

В его возрасте браки упрощались до минимума и не вызывали таких проблем, какие возникают у молодых.

Он твердо решил брак с Марией не узаконивать, чтобы ее дети не претендовали на его сбережения.

«У меня своих детей нет, кому они достанутся, если не государству? Только не ему, оно меня всю жизнь гнуло в бараний рог, — обиженно думал он. — Уж лучше я оставлю завещание детям Лесника. Так у него и своих бабок куры не клюют… Ну и что? У него двое пацанов, они продолжат и его, и мое дело», — с облегчением разрешил он мучившую его последнее время проблему.

Не говоря Виктору о своем решении, он написал завещание, которое оставил на ответственное хранение в той же нотариальной конторе.

Завещание было написано на всякий неожиданный случай, а если вдруг Лесник перед ним в чем-либо провинится, то завещание недолго переделать…

Глава 51

Став с Бородой главным акционером малого предприятия, Виктор решил уволиться с работы, которая была для него не обременительной, но сковывала его в пространстве и времени, а поэтому препятствовала оперативно выезжать по делам родного предприятия.

Глузман, прочитав заявление об увольнении с работы по собственному желанию, с удивлением спросил:

— Чем тебе не понравилась работа у меня?

— Яков Иосифович, у меня теперь есть свое дело, и на нем работать для меня интереснее, чем бить баклуши здесь.

— Да! Новость для меня интересная, — врастяжку с удивлением произнес Глузман. — И в чем заключается твое интересное дело, если не секрет?

Виктор вкратце объяснил Глузману, чем занимается его предприятие, не забыл упомянуть о приличных дивидендах.

— Я догадывался, что ты хваткий мужик, но чтобы до такой степени, не мог даже представить. Вот удивил так удивил! Я рад за тебя. — После паузы он пошутил: — У тебя в роду не было евреев?

— У нас чердаки работают не хуже ваших, но до последнего времени разворота не давали, — искренне посетовал Виктор.

— Я с тобой согласен, вы умеете и думать глобально, и хорошо работать. — Но дальше Глузман не пожелал развивать свою мысль, так как в политику никогда не желал вмешиваться, тем более говорить другому о ком-то крамольную мысль, а потом сожалеть, что ее высказал. — Виктор Степанович, поработай с недельку, пока я найду тебе замену, а потом возражать не буду, отпущу с Богом, согласен?

— Для меня неделя ничего не значит, а поэтому будем считать, что договорились.

— Честно сказать, мне жаль с тобой расставаться. Мы с тобой неплохо сработались, не так ли я говорю, Виктор Степанович?

— Все правильно, Яков Иосифович, и позвольте мне в знак нашего взаимопонимания преподнести для вашей супруги скромный подарок.

Он подал Глузману в коробочке из-под часов на бархатной подушечке золотой перстень с бриллиантом в полкарата.

С удивлением расширив глаза, Глузман спросил:

— Все это настоящее?

— Неужто я буду вам дарить бижутерию?

— Давно не приобретал и не держал в руках путевых вещей, — блаженно и вместе с тем мечтательно произнес Глузман. — Постой, а с какой стати ты вдруг преподнес мне такой дорогой подарок?

— Мы хотим расширить производство, понадобится стройматериал. Вы же поможете нам за свои деньги купить несколько десятков кубометров леса?

— Я помогу, но он теперь сильно подорожал.

— Я же вам сказал, что деньги у нас есть, и их наличие вас не должно беспокоить, лишь бы задержки в приобретении не было. Сами понимаете, что подарок в цену материала не идет, — пояснил Виктор улыбаясь.

— Я тебя давно уже знаю, будем считать, что договорились, а пока я — твой должник. — Подкинув коробочку в руке, он спросил: — Он не ворован?

— Яков Иосифович! Разве я на такого обормота похож, который ворованные вещи дарит?

— Вроде нет, теперь я спокойно могу отдать его Соне.

— Вы можете ей сказать, что его дал вам я, но другим вы должны говорить иной источник приобретения. К слову сказать, перстень кустарного производства, и вы его первый обладатель.

Внимательно рассматривая перстень, Глузман удивился:

— А я думал, что фабричный. Насчет его мы никому ничего не скажем, да и наши друзья не из любопытных,

— после паузы он продолжил: — Я чувствую, ваша фирма будет процветать, если ее делами взялись заправлять такие хваткие ребята. Может быть, и меня возьмете к себе в компанию? — поинтересовался Глузман.

— Кому вы себя предлагаете? — засмеялся Виктор. — Вы же вслепую ничего не делаете. Когда вы пожелаете стать нашим компаньоном, то приедете на наше производство, ознакомитесь с ним, его плюсами, минусами и лишь тогда, возможно, согласитесь стать акционером нашего товарищества. У нас много чего есть, но отмытых денег мало, — намекнул Виктор.

— Так ты серьезно предлагаешь мне стать вашим компаньоном?

— Я не предлагаю, а всего лишь не исключаю такой возможности, — поправил его Виктор.

— Ты меня заинтриговал своим предприятием. Если не возражаешь, давай поедем туда завтра.

— А дела вашего производства не пострадают? — напомнил Виктор.

— Несколько дней обойдутся и без меня.

— Я на тот случай, если вы захотите вступить к нам в долю.

— Проблем не будет, — беспечно махнул рукой Глузман. — Не все умники уехали в Израиль, поэтому свято место пустым не будет.

Виктору беспечный, играющий под своего парня Глузман нравился, а поэтому он согласился ехать с ним.

— Я согласен смотаться с вами туда на нашем «КамАЗе», только вы не забудьте насчет замены мне.

— Ты меня обижаешь, — улыбнулся Глузман, — объявление на шофера уже сегодня будет в газете.

Съездив в поселок Розовый и облазив его как заправский ревизор, Глузман воочию убедился, что кислородный цех является заводом в миниатюре.

Расширение его без увеличения штата служащих и ИТР, а только за счет штата рабочих увеличит выработку кислорода в два раза с соответствующими выработке дивидендами, которые и сейчас были впечатляющими.

Виктор только показывал Глузману предприятие, знакомил с документами, ничего не хваля и не критикуя, давая своему руководителю возможность самому решать и делать окончательный вывод.

— Вам не приходится искать клиентов. Они сами бомбят своими заявками.

Услышав его мнение, Лапа, сидевший у телефона, пошутил:

— От их постоянных звонков у телефона так накаляется трубка, что невозможно брать голой рукой.

— Да я вижу и слышу, — согласился с ним Глузман.

— Промышленность, как и люди, не может жить без кислорода, — высокопарно произнес Лапа запомнившееся изречение, произнесенное как-то раз инженером в его присутствии.

Судя по тому взгляду, какой Глузман бросил на него, Остап Харитонович произвел на него впечатление, и его слова дошли до цели.

— Неплохо вы тут развернулись, никто вам не мешает, да и от города недалеко.

Вернувшись домой из незапланированной командировки, Глузман, расставаясь с Виктором, сказал:

— Ваше производство мне понравилось, но сейчас я тебе своего решения насчет компаньонства не скажу.

Мне надо поразмыслить да и решиться, а на это надо время.

— Хозяин барин, давай думай, но только учти, если тебе дорогу перебежит более расторопный другой Глузман или еще кто, ты уж на меня не обижайся. Строительство второй очереди предприятия, ты видел, идет полным ходом, и замораживать его нам не резон.

— Договорились, — согласился Глузман, — но что поделаешь со мной, если я, все хорошо не обдумав, не могу сейчас говорить о своем решении.

Виктор, имея огромную задолженность перед платной зубопротезной поликлиникой, не имел возможности приобретать на свое имя ценности, недвижимость, так как судоисполнитель в любое время имел право наложить арест на такие приобретения в счет возмещения ущерба.

Работая на малом предприятии под управлением Глузмана, Виктор видел, какие мизерные суммы идут из его зарплаты в счет возмещения ущерба, и вряд ли он при таких темпах погашения возместит его до конца своей жизни.

Если бы он думал продолжать совершать преступления, то такая задолженность его не волновала бы, так как жизнь на колесах не дала бы возможности думать о завтрашнем дне, который мог в любое время прерваться отсидкой у хозяина, а смерть снимала зависшую задолженность.

Ощущение зависимости и подконтрольности и невозможность уклониться от нее побудили Виктора в свой последний приезд в Москву продать часть своего золотого запаса через Душмана известному ему барыге.

С учетом многократного подорожания золота он лишился малой его части, но и с ней ему было жалко расставаться. Маячившие перспективы и имеющиеся возможности перетянули чашу весов именно в пользу такого решения.

Приехав домой, он через бухгалтерию предприятия, где на него находился исполнительный лист, перечислил истцу всю задолженность, получив не только удовлетворение, но и огромное моральное облегчение.

Теперь он мог без подставных лиц, лично, стать акционером предприятия и не прятаться за спину Бороды, который против его решения не возражал.

Глава 52

По предложению Бороды и Лапы Виктор должен был поехать в Москву к Малащенко для решения ряда важных производственных вопросов.

Неожиданно для него Альбина взяла отпуск и сказала, что тоже желает прокатиться с ним.

Не надеясь на Аэрофлот, они отправились в гости поездом, закупив полностью купе, тем самым обезопасив себя от случайных, нежелательных соседей.

Когда скорый поезд доставил их в столицу, то, выйдя из вагона, они увидели Тараса, Ларису и Арбата.

Оживленно обмениваясь новостями, они прошли к платной кооперативной стоянке автомобилей, где стояла машина Тараса, на которой они все приехали к нему домой…

В этот вечер ни Альбина, ни Виктор не пожелали идти в ресторан, так как устали с дороги, а Альбине надо было еще сделать прическу. Поэтому выход в люди был отложен на потом. На другой день вечером три супружеские пары — Душмана, Лесника и Арбата на двух машинах приехали в ресторан «Интурист».

Дамы кавалеров были одеты изысканно и со вкусом. Они выглядели как призеры дамского платья, да и в конкурсе красоты им последнее место не угрожало.

Если Альбина и Лариса уступали подруге Арбата в молодости, то упущенное они восполняли зрелой, благоухающей силой здоровых тел, излучающих красоту и тепло.

Официант, подошедший к ним, нагнувшись к Душману, что-то шепнул ему на ухо.

— Знаем, и за нас не беспокойся, — небрежно бросил ему Тарас.

Приняв заказ, официант удалился.

— Что он там тебе шептал? — забеспокоилась Лариса.

— Сказал, что ресторан валютный, и мы за услуги ею должны рассчитываться.

— Ну и что ты ему сказал?

— Ты же слышала.

Его ответ Ларисе вызвал за столом беззаботный смех, к которому, успокоившись, присоединилась и Альбина.

Возвратившийся через непродолжительное время официант галантно и не спеша поставил им на стол заказанное.

Вечер, насыщенный оживленным разговором, музыкой, танцами, удался на славу.

В самый накал веселья, в 22 часа, к столу Душмана подошел улыбающийся мужчина лет пятидесяти, выше среднего роста, худощавый, одетый в клетчатый костюм, белую сорочку и яркий галстук.

Поздоровавшись со всеми на ломаном русском языке, он, обратившись к мужчинам, попросил у них разрешения на танец с Альбиной.

Она выжидательно посмотрела на Виктора, который, небрежно махнув рукой, сказал:

— Как хочешь!

Танцуя с Альбиной, ее партнер назвал себя Корвином Фостером, бизнесменом из США.

Музыканты играли медленное танго, а поэтому мистер Корвин во время танца мог говорить.

Он сказал, что у них в Штатах красивой женщине любой мужчина, даже незнакомый, может сказать комплимент и никто не посчитает такое его поведение неприличным.

— Зачем вы мне такой экскурс устроили? — небрежно спросила Альбина.

— Я с первого взгляда покорен вашей красотой, мадам, — улыбаясь сообщил партнер.

— Может быть, заодно и в любви объяснитесь? — засмеявшись беззаботно, обнажив в улыбке красивые зубы, пошутила Альбина.

— У вас такие кавалеры, что мне о любви лучше не заикаться, — сделав кислую мину, пошутил Корвин.

— Правильно делаете, да оно и бесполезно с вашей стороны.

— Почему? — искренне удивился Корвин.

— Мой кавалер затопчет вас, как курицу, и как мужчине не оставит вам ни одного шанса, — убежденно сообщила она.

— Вы, русские, порой такие прямые, — несколько сконфуженно сообщил он, — не знаешь порой, что и сказать в ответ.

Заметив его смущение, Альбина нежно погладила его по плечу ладонью, заговорщически сообщила ему:

— Не бойтесь, я вас в обиду не дам.

Внимательно приглядевшись к ее колье, Корвин Фостер, отбросив шутливый тон, поинтересовался:

— Это украшение на вас настоящее?

Альбине надо было возмутиться его поведением, сказать, что они танцуют, а не находятся на торгах, ответить грубостью на его бестактность или вообще промолчать, но в ней сработал пьяный задор:

— На мне все натуральное и все настоящее. — Слегка отстранившись от Корвина, она поинтересовалась: — Разве я не стою этих украшений?

— О, миссис Альбина! — разведя в стороны руки, не скрывая своего восхищения ею, вдохновенно произнес Корвин. — Вы действительно бесценная женщина.

После сказанного Фостер замолчал и о чем-то задумался.

Провожая Альбину к ее столику, он, вручая ей свою визитную карточку, сказал:

— Я хотел бы познакомиться с вашим мужем.

— Для чего? — насторожилась Альбина.

Успокаивающе улыбнувшись ей, он пояснил:

— Познакомимся, может быть, пригодимся друг другу.

— Понятно, — облегченно вздохнув, ответила Альбина. — Что за номер телефона вы мне дали? — разглядывая визитную карточку, поинтересовалась она.

— У вас в столице есть представительство нашей совместной фирмы. Это ее номер. Если вы захотите со мной связаться, то меня найдут и позовут.

Поблагодарив сидящих за столом, мистер Корвин поцеловал своей даме ручку и не спеша удалился.

Когда Альбина за столом показала визитную карточку Фостера Корвина, то друзья, накоротке посоветовавшись за столом, решили с ним не связываться, чтобы не влететь в неприятную историю, но Виктор на всякий случай визитную карточку положил себе во внутренний карман пиджака.

«Чем черт не шутит, а вдруг понадобится», — подумал он дальновидно.

На другой день утром Виктор, достав из кармана пиджака визитную карточку Корвина, спросил у Тараса:

— А не поможет ли он нам достать современное импортное оборудование в новый цех?

— С какой стати он будет оказывать такую услугу?

— Не знаю, — искренне признался Виктор, — но от беседы с ним мы убытков не понесем.

Подумав, Тарас затушил сигарету в пепельнице и решительно заявил:

— Если он хочет поговорить с нами, давай сделаем ему такую уступку. Альбину будем брать с собой? — улыбнувшись, поинтересовался он.

— А как же, она наш пароль, — также улыбнувшись, согласился Виктор.

Тарас по телефону позвонил в представительство фирмы. Сотрудника, поднявшего телефонную трубку, он попросил позвать к телефону мистера Корвина Фостера.

Когда Корвин Фостер взял телефонную трубку, Душман напомнил ему о его желании встретиться с ними. По завязавшейся беседе он понял, что американец от своего намерения не отказался и ждет встречи.

Душман подробно объяснил американцу, где и в какое время они встретятся, после чего положил трубку.

— Надо его проверить: может быть, он не бизнесмен, а фуфлыжник или матерый мошенник, — предположил Душман.

— Твое предложение дельное, но как его осуществить? — поинтересовался Виктор.

— Посмотрим паспорт, чековую книжку, съездим в представительство, а потом будем гутарить.

— Если он серьезный бизнесмен, то он пошлет нас подальше с нашими проверками и отвалит.

— Как же тогда с ним поступить? — озадаченно спросил Душман.

— Остерегаться, что он нас вертанет, нечего. Пока не будет товара, не будет ему никакой платы, — предложил Виктор.

— Толково, игра беспроигрышная, — согласился Душман.

В 12 часов они встретились около гостиницы «Метрополь», обменявшись приветствиями.

Альбина, являясь связывающим мостиком двух разных берегов, улыбнувшись Корвину, предложила ему:

— Сейчас в ресторане мало посетителей, зайдем туда, поговорим и заодно пообедаем, не возражаете?

— Я к вашим услугам, — галантно согласился Фостер, переглянувшись с Виктором и Тарасом понимающе.

Как гостеприимный хозяин, Тарас первым пошел в ресторан, а за ним последовали остальные.

Они прошли в конец зала, сели за столик у окна. Подошедшему официанту они сделали заказ, но предупредили, чтобы его он исполнил тогда, когда они ему скажут.

— Как пожелаете, — разведя руками, согласился официант, удаляясь.

Оставшись один, Виктор, начиная беседу с Фостером, поинтересовался:

— Так о чем вы желали с нами поговорить?

— Если вы являетесь бизнесменами, — такое вступление было приятно для слуха его собеседников, — то я желал бы с вами наладить деловой контакт.

— Мы являемся совладельцами небольшого предприятия, — сообщил Виктор.

— Какой капитал вами в него вложен? — Фостер, посмотрев на удивленные лица своих собеседников, понял, что задал очень щекотливый вопрос, и сразу поправился: — Если это секрет, то можете не отвечать.

— Говори! — разрешил Душман Виктору.

— Миллион мы уже в него вложили и думаем еще столько же в него вложить на его расширение.

Пока Виктор говорил, Фостер, посмотрев на Альбину, заметил, что на месте вчерашнего украшения на ее шее красуется массивная золотая цепочка.

— Как я понял, дела вашей фирмы процветают, — резюмировал Фостер.

— По нашим масштабам можно считать, мы находимся в хорошей струе, — пояснил Тарас.

Однако Фостер его ответ не понял, и тогда Тарас более доходчиво пояснил:

— Дела идут хорошо!

— Теперь понятно, — улыбнулся Фостер.

— А вы каким капиталом располагаете? — задал в свою очередь встречный вопрос Тарас.

— У меня на счете девять миллионов долларов и пять миллионов у меня вложено в фирму, представительство которой у нас здесь имеется.

— Вы нам вряд ли составите компанию, потому что своим капиталом нас просто сожрете, — заметил Тарас.

Пропустив замечание Тараса, Фостер спросил:

— Если не секрет, вы не можете сказать, что производит ваша фирма?

— Мы на своем предприятии вырабатываем кислород и заполняем им газовые баллоны клиентов. По своим акциям, так как у нас почти нет конкурентов, мы получаем свыше 30 процентов годовых.

— О, это очень отлично, — похвалил Фостер, — но можно, я думаю, получать и больше.

— Вот мы и хотим ввести новые мощности, чтобы оно работало рентабельнее, — пояснил Виктор.

Сговор сторон становился более предметным.

— Я понимаю ваши опасения насчет того, что контрольный пакет акций вашего предприятия может попасть ко мне, но это будет зависеть только от вашего желания. Ваша фирма для моих планов слишком мала, но я хочу как-то пустить у вас в Союзе свои корни, а потом подключусь к более серьезному делу. Поэтому я предлагаю вам такую сделку, конечно, после того, как я сам проверю, что такое предприятие, о котором вы говорите, есть в действительности. Вы мне продаете столько акций своей фирмы, сколько посчитаете для себя возможным. Тогда я помогу и поставлю на предприятие нужное оборудование.

— Мистер Фостер, позвольте задать вам вопрос? — попросил Виктор.

— Пожалуйста! — разрешил тот.

— Представительство вашей фирмы у нас в столице есть, значит, у вас деловые отношения с нашей страной налажены, зачем вам связываться с начинающими капиталистами?

— Вопрос резонный, и я его ждал. Наша фирма имеет дело с крупным государственным объединением в вашей стране. Перспективы сотрудничества как для нас, так и для вашего государства налицо, но ваши гангстеры в лице белых воротничков, которые от сотрудничества с нами личной выгоды не имеют, тормозят, и сотрудничество наше топчется на одном месте. Наверное, мы так ни к чему полезному не придем, и придется с вами договор расторгать.

У нас таких руководителей хозяин прогнал бы, и тот нигде работу не нашел бы до старости без рекомендации своего прежнего хозяина, а у вас с них спрос как с гуся вода, — пошутил Фостер.

Видно было, что он высказал накипевшее и наболевшее у него на душе.

— Я решил сделать у вас свой бизнес и сделаю, но мне постоянно нужны на мелкие расходы советские деньги, которые я могу получить в союзе с вами.

Слушая Фостера, противоположная сторона с удовлетворением отметила, что разговор идет в нужном им направлении и их интересы совпадают.

Довольный беседой, Тарас, обращаясь ко всем, спросил:

— Может быть, пойти распорядиться, чтобы нам несли обед?

— Как, мистер Фостер, будем обедать или погодим?

— Как пожелаете, — ответил тот.

Минут через пять к столу возвратился Тарас, и почти следом официант принес обед. Молча расставив на столе заказанное, он удалился.

Прервав официальную часть встречи, стороны перешли к ее приятному, неофициальному продолжению. При разнообразии закуски на столе из спиртного была только водка.

Когда выпили по нескольку рюмок водки, Виктор поинтересовался:

— Почему вы вчера в ресторане остановили свой выбор на нас, а не на ком-то другом?

— Видишь ли, мистер Виктор, у себя дома я знакомлюсь с нужными мне людьми в престижных клубах по интересам, на приемах, часто по рекомендациям друзей. У вас же деловых людей приходится искать на нюх.

Он не стал говорить, в чем выразилось его наблюдение, а собеседники не нашли нужным конкретизировать.

Лишь Альбине было понятно, на чем основывалось наблюдение их собеседника.

Виктор, засмеявшись, дружески толкнул его в плечо и, обращаясь к присутствующим, предложил:

— Давайте выпьем за нашего нового компаньона. С его нюхом мы не должны пропасть.

Съездив вместе с Виктором в поселок Розовый, Фостер на месте убедился в правдивости слов своих новых знакомых, даже больше: он не ожидал увидеть того, что увидел практически.

Познакомившись с рабочими, инженерами и самим производством, он результатами знакомства был удовлетворен.

Там же на предприятии он с Лапой, действовавшим от лица своих компаньонов, заключил договор на поставку в строящийся цех оборудования, подробный перечень которого он получил от дотошных инженеров.

По просьбе Лапы Фостер согласился купить и доставить вместе с оборудованием два сейфа с разными видами замков.

Один сейф должен быть с механическим замком, другой с кодом. К ним Лапа просил достать инструкции с разными видами сигнализации.

Лапа хотел у него попросить купить еще ему прибор, который был бы чувствительнее фонендоскопа, но из-за стратегической осторожности воздержался от данной просьбы.

Корвин Фостер задал Лапе вопрос:

— Неужели вам трудно купить себе сейфы на месте?

Лапа резонно ему заметил:

— Вы же в примитивном сейфе свои ценные бумаги не храните, и мы хотим все делать надежно и капитально.

— О, я сторонник такого подхода к решению производственных проблем! — поддержал его Фостер.

Когда Лапа спросил у Фостера: «Не трудно тебе будет исполнить наш заказ?» — то его вопрос не дошел сразу до понимания собеседника, а когда понял смысл сказанного, беспечно засмеялся и через некоторое время серьезно пояснил:

— У нас на Западе и в Штатах есть одна лишь проблема — наличие денег. Если есть деньги, то на них ты можешь купить все, что пожелаешь.

В договоре стороны оговорили, что, независимо от стоимости поставленного на предприятие технологического оборудования Фостером, он имеет право на приобретение акций не более чем на четыреста тысяч рублей. Разницу, если она возникнет, компаньоны ему выплачивают наличными деньгами.

Данная оговорка в договоре была принята Фостером с большим неудовольствием, но компаньоны в этой части стояли на своем и были неуступчивыми.

С договором и с заявками компаньонов Корвин Фостер уехал к себе домой в Штаты.

Вскоре к Виктору пришел Глузман Яков Иосифович и сообщил о своем согласии стать компаньоном в их предприятии. Виктор с внешним сожалением сообщил ему об отказе и сказал, кто стал у них новым компаньоном.

В феврале нового года главный бухгалтер, он же главный экономист и плановик народного предприятия Опихайленко Станислав Наумович на общем собрании акционеров подробно отчитался о результатах работы коллектива за минувший год.

Опихайленко с раскладкой в процентах и рублях подробно сообщил, каков был валовой доход, какая сумма выплат была произведена в бюджет, в централизованные фонды, на заработную плату.

Сумма остатка прибыли была поделена им на среднегодовые основные и оборотные фонды участвовавших в образовании прибыли, на что было отчислено 10 процентов годовых. После чего предложил акционерам произвести выплаты дивидендов по их акциям, формирующим фонд развития предприятия, в размере 31 процента.

Его предложение акционеры приняли единогласно, под одобрительный гул голосов.

Трехпроцентный остаток прибыли был разделен между акционерами в зависимости от размера их доли акций в общем пае.

Слушая Опихайленко, мысленно подсчитывая свои дивиденды, Виктор с удовлетворением думал, что если так работать и получать такой приработок, то его впредь никто и ничто не заставит идти на новое преступление.

«Если меня не посадят за старые, не раскрытые ментами грехи, то я буду заниматься только бизнесом», — думал он.

Глава 53

Заплатив ювелиру за работу две тысячи рублей, Душман посчитал, что он рассчитался сполна, и его услугами решил больше не пользоваться, но, пораскинув мозгами, поступил наоборот.

Однажды утром он без телохранителей, один, чтобы не привлекать к себе внимания, оставив автомобиль на стоянке, целый квартал прошагал к дому ювелира, перекидывая из руки в руку увесистую сетку с провизией.

Ручки сетки резали ему пальцы. Спеша к ювелиру, он не забывал осматриваться по сторонам, чтобы убедиться, что его личность к себе не привлекает чужого внимания.

В период затянувшейся перестройки в столице стало очень трудно с приобретением продуктов, поэтому Душман решил в качестве подарка преподнести ювелиру продуктовый деликатес. Нехватку продуктов в торговой сети почувствовал на себе и Душман, который ранее ее на себе не ощущал, а теперь ему приходилось проявлять весь свой авторитет среди торгашей разного пошиба, чтобы достать желаемое. Что можно говорить тогда о простых смертных, если они с затруднениями доставали для своих семей продукты питания повседневного спроса? Правда, у Душмана о них голова не болела.

К его приходу ювелир отнесся безучастно, с неприятным для Душмана безразличием. Когда Душман, отнеся сетку с продуктами на кухню, увидел пришедшего туда ювелира, оставил сетку на столе, сказал:

— Это вам!

Услышав благодарность за подарок, вышел в зал и заметил, что ювелир подозрительно долго задерживается.

Вернувшийся наконец в зал старик как будто переоделся и сменил маску лица:

— Чем я обязан вашему визиту, Тарас Харитонович?

— Борис Абрамович, о своих камушках я с вами говорить не буду. Они все прошли через ваши руки.

— Что правда, то правда, — мечтательно произнес ювелир, довольный проделанной работой. — Ничто в мире не сможет сравниться с ними по красоте и прочности. В хорошее дело вы вложили свои деньги, Тарас Харитонович.

— Послушай, старина, постарайся забыть мое имя и отчество. Когда меня так называют, я чувствую себя как в ментовке на допросе. Называй меня как-нибудь иначе.

— Как пожелаете, молодой человек, — вновь улыбнувшись, согласился с ним ювелир.

— Борис Абрамович, мне не надо вас убеждать, что я их достал не путем грабежа, а купил.

— Помилуй Бог, — положив морщинистые руки на узкую грудь, поддержал ювелир. — Я тебе больше скажу, молодой человек. Тот, который продал их вам, хранил камушки в земле рядом с плохим местом.

— Неужели? — подыграл старику Душман.

— Именно так! Я их не только осматривал и взвешивал, но и нюхал.

— Теперь вы понимаете, что они у власти нигде не проходили, не описаны и не сфотографированы.

— К чему ты мне все это говоришь, молодой человек? — не вытерпел старик.

— Чтобы вы поняли, что, работая с ними, вы не вступаете в конфликт с законом, однако можете неплохо заработать.

— Ты хочешь сказать, даже твоим камушкам нужна оправа? — догадливо произнес ювелир, предвкушая не только приятную, творчески интересную, но и хорошо оплачиваемую работу. Поднявшись из кресла и подойдя к Душману, ювелир сообщил: — За мою жизнь через мои руки прошло, может быть, на миллион алмазов и бриллиантов, но чтобы в один день такое богатство пропустить через одни руки, из частников похвастаться не может никто не только в Москве, но даже в Союзе.

— А вы, случайно, кроме меня, больше ни с кем не делились своей такой большой удачей? — обеспокоенно спросил Душман.

— Молодой человек, если бы я был из тех, кто не умеет держать язык за зубами, разве бы я дожил до такой старости? — резонно заметил ювелир.

— Извините, Борис Абрамович, что я так плохо о вас подумал, — облегченно вздохнув, сказал Душман.

— Ничего, молодой человек. У нас с тобой произошел просто обмен любезностями. — На миг задумавшись, ювелир поинтересовался: — Ты сегодня пришел просить только за себя или и за своих друзей?

— Пока только за себя, но не исключено, что и они тоже могут воспользоваться твоими услугами.

— Сурьезные мужики, — как бы отвечая на свои размышления вслух, поделился ювелир с Душманом мнением.

— Сурьезные! — поддержав, передразнил старика Душман.

Не заметив насмешки Душмана, а может быть, не придав ей значения, ювелир продолжил: — Тебе повезло встретить их, но постарайся с ними не контачить.

— Почему? — не сдержавшись, удивился Душман.

— Ты думаешь, я такой дурак, что акул не отличу от щук?

— Ты хочешь сказать, что они могут меня съесть?

— И даже не подавятся, — продолжал настаивать на своем старик.

— Кончай фантазировать, дед, — раздраженно бросил Душман, ощутив неприятный холодок на сердце.

— Вот так всегда молодежь благодарит стариков за умные советы, вместо того, чтобы прислушаться и послушаться, она поступает наоборот.

Душману было интересно услышать мнение ювелира о своих друзьях, и его он услышал, но на основании чего старик пришел к такому заключению, он не знал, а поэтому решил порасспросить:

— Борис Абрамович, за предупреждение спасибо, но я хотел от вас узнать, чем вам они не понравились, услышав ваши доводы, возможно, я с ними тоже соглашусь.

— Ну что же, если ты настаиваешь, то слушай. — Ювелир, немного подумав, как бы собираясь с силами, начал: — Брехать не буду, камушки между вами разделены честно. Любой из вас, если бы захотел сподличать, легко мог забрать их все себе. Произношу хвалу вашей порядочности, но тот старик, который с нашей стороны командовал «парадом», очень грубый и жестокий человек. Я его боялся. Он на меня действовал гипнотически.

Его команды я выполнял, как мальчик на побегушках, не думая даже возражать. Он у меня и сейчас стоит перед глазами, как приготовившийся к броску удав. Как он смотрел на меня, как он говорил с продавцом камушков!

— А еще какие есть претензии у вас к моим друзьям?

— Больше нет, но разве сказанного мало?

— Борис Абрамович, а если бы вам поручили провести сделку на миллион, вы согласились бы?

— Боже упаси, — замахал тот руками. — Такое испытание мое слабое сердце не выдержит, — признался ювелир, поняв, что его довод на собеседника не произвел никакого впечатления. — Чего я тебе заговариваю зубы удавами, может быть, тебя угостить кофе, между прочим, бразильский. Мне сегодня один хороший товарищ подарил, — улыбнувшись, сообщил он.

— В другой раз, — возразил Душман. — Давайте лучше перейдем к делу, ради которого я пришел к вам.

— Давай! — охотно согласился ювелир, довольный, что гость отказался от угощения и ему не придется возиться с кофе.

— Я принес вам самый большой из доставшихся мне камушков и три червонца. Сделайте мне путевый перстень, — потребовал он.

— Конечно сделаю! — беспечно согласился ювелир. — Но только предупреждаю, не стоит на пальце для показухи носить целое состояние, так могут какие-нибудь ухари и без башки оставить.

— Борис Абрамович, вы сегодня, наверное, в ударе и задались целью запугать меня, может быть, хватит?

— Как скажешь, но кто вас, дураков, кроме нас, стариков, посмеет учить уму-разуму? — по-стариковски безобидно пробурчал он.

Душман, достав из кармана пиджака три царских червонца по одной монете, положил их в ладонь старика со словами:

— Эти лисы пойдут камушку на оправу.

Возвратив одну из трех монет Душману, ювелир сказал:

— В двух монетах почти шестнадцать граммов, их вполне хватит на перстень. Ты же не хочешь, чтобы он выполнял роль кастета?

— Тебе виднее, — пряча монету в карман пиджака, согласился с ним Душман.

— Ты мою таксу знаешь за работу? — полюбопытствовал ювелир.

— Тройная против официальной, — произнес Душман.

— Правильно, не забыл, — нахально уставившись своими хитрыми глазками на клиента, подтвердил ювелир.

— Устраивает?

— Пойдет! — не стал с ним торговаться из-за такой мелочи Душман.

Проводив Душмана до двери коридора и закрыв ее на несколько замысловатых запоров, Борис Абрамович, положив под микроскоп бриллиант, стал внимательно его рассматривать. Отсутствие на нем механических повреждений говорило, что после обработки он ни в каком изделии еще не использовался.

Довольно потерев ладошки рук, ювелир произнес вслух:

— Нам оказана честь дать тебе путевку в жизнь, но, дорогой красавчик, ты своему хозяину ой как прибавишь хлопот.

Изучая форму бриллианта, ювелир уже сейчас размышлял, какое сделать ему гнездо, чтобы оно было ажурным и красивым, чтобы бриллиант вписывался в общий ансамбль задуманной фигуры. Таких бриллиантов он благословил в жизнь несметное множество.

Как бы Борис Абрамович ни фантазировал над перстнем, старые, знавшие его работы мастера все равно узнали бы его руку и почерк, так как с годами фантазии в его голове осталось мало и он, делая новые ювелирные изделия, применяя в них старые разработки и задумки, часто выдавал их за новые, искренне заблуждаясь и не сомневаясь в своем творчестве.

Устав от работы, он спрятал бриллиант в тайник, вытерев платком слезящиеся глаза, сходил на кухню, где вновь пересмотрел и перещупал подарки, положив каждый в предназначенное ему место: колбасу, консервы — в холодильник, кофе — на полку в шкаф, конфеты — в буфет.

Возвратившись в зал, он присел в кресло, задумался: «Интересно, как его дружки распорядятся своей частью, захотят ли воспользоваться моими услугами или нет? Если поступят, как Тарас, то я один с таким заказом справиться не смогу».

Увлекшись и погрузившись в приятную фантазию, он уснул.

Глава 54

В связи со смертью тети, родной сестры отца, Лариса вместе с Душманом приехала в Тузово на ее похороны.

После похорон Лариса осталась дома у двоюродной сестры Любы, чтобы помочь помыть и убрать посуду после поминок.

Душман, видя, что жена в его помощи не нуждается, уехал домой к Леснику. Они еще не успели перекинуться и десятком слов, как в одиннадцатом часу к дому подкатила зеленая «шестерка», в кабине которой, кроме водителя, был один пассажир, который, выйдя из машины и подойдя к металлическим воротам, постучал по ним кулаком.

Лесник, выйдя во двор на лай собаки, открыв дверь ворот, увидел мужчину лет тридцати четырех, коренастого, плотного телосложения, внешне похожего на штангиста или борца. Мужчина, увидев Лесника, улыбнулся ему, показав красивые зубы. Поздоровавшись, он сказал:

— Если не ошибаюсь, то передо мной Виктор Степанович собственной персоной?

— Допустим! — выжидательно согласился Лесник. — Чем обязан вашему визиту и с кем имею честь беседовать? — строго и официально спросил он.

— Понимаешь, — сразу переходя на ты, начал посетитель. — Не уличный разговор предстоит между нами.

Если пригласишь в дом, там его и продолжим.

Не зная гостя, не зная зачем он пришел, но вместе с тем нисколько его не остерегаясь, Лесник, пожав плечами и с безразличием в голосе, ответил:

— Если так настаиваешь, то проходи.

Загадочного гостя Лесник провел в комнату на первом этаже, усадил в кресло, сам сел напротив него на диване.

— Слушаю! — заинтригованно потребовал он.

Получив разрешение, гость не спеша закурил сигарету и стал излагать мотивы своего визита:

— Мои ребята контролируют часть города. В том числе и ту, где мы сейчас находимся. Они мне сообщили, что у нас поселился вор в законе. Я решил нанести ему визит, тем более что он меня навещать не планирует.

Как, мои действия одобряешь?

— Не только одобряю, но и считаю смелыми, — в душе успокаиваясь, пошутил Лесник, убеждаясь, что настоящая встреча ему никакими неприятностями не грозит.

— Как насчет знакомства, не возражаешь? — прервал его мысли гость.

— Почему нет, конечно да! — вновь пошутил Лесник.

— Зиновьев Аркадий Игоревич, — представился гость.

— Если не ошибаюсь, кличка Туляк, — улыбнувшись, показывая свое расположение к нему, добавил Лесник.

— Значит, немного обо мне наслышан, — довольно произнес Туляк. — Я тоже узнал через ментовку, что твоя кликуха Сарафан.

— То кликуха моей молодости, сейчас она осталась только для службы ментам. Сейчас в кругу друзей у меня другая, которую ты узнаешь, когда мы с тобой познакомимся поближе.

— Знаешь, разговор по сухому плохо клеится. У меня в тачке приготовлен и выпивон, и закусон, — предложил Туляк.

— Такое добро мы тоже имеем, что надо, найдем в доме, — поняв намек, сообщил Лесник.

Поднявшись на второй этаж, они прошли на веранду, где сидел Душман. Лесник познакомил его с Туляком.

— Я смотрю, вы там внизу тихо воркуете, думаю, не буду им мешать, если надо — позовут. Как время до выпивки подошло, и я понадобился, — пошутил Душман.

Лесник попросил Полину Геннадиевну, чтобы она приготовила и подала им туда на стол выпить и закусить, шепнув ей на ухо:

— Геннадиевна, не скупись, гость того стоит.

В процессе застолья и перекрестных бесед Лесник понял, что в лице Туляка имеет цепкого и шустрого малого, конечно, в масштабах города, со своей кодлой, имеющего вес больше всего в виде физического воздействия на своих противников, но практически не умеющего делать деньги. Душман, лишенный дипломатии больше, чем Лесник, так и сказал прямо ему в глаза:

— Учить тебя сейчас не буду, а если желаешь пройти у меня в моей вотчине практику и получить опыт, то бери пару своих расторопных хлопцев и приезжай ко мне в столицу, обучитесь необходимому, а опыт потом придет. Только учти, будете жить в гостинице. Мы тебя почти не знаем, и я не хочу, чтобы ты о нас преждевременно знал больше, чем мы считаем нужным тебе сейчас открыть и сказать.

Туляк понял, что имеет дело с птицами более высокого полета, чем является он сам, а поэтому не пытался перед ними «рисоваться» и с благодарностью принял приглашение Душмана.

— Когда ты у него побываешь в гостях, то тебе здесь легче будет управлять своим хозяйством, — подтвердил Лесник слова Душмана.

— А ты мне тут не поможешь? — наивно поинтересовался Туляк у Лесника. Своей просьбой он вызвал непроизвольные улыбки Лесника и Душмана. Туляк хотел обидеться на них, но Душман, дружески похлопав его по плечу, пояснил:

— Виктор Степанович нашей грязной работой не занимается, у него свой фронт работ, который, правда, в последнее время он запустил.

Обращаясь к Душману, Лесник сообщил:

— У Туляка в ментовке есть свои люди, и он знает, что я медвежатник, но только зеленый змий немного наступил ему на память.

Теперь и Туляк сам заулыбался, поняв несерьезность своей просьбы.

— Я сказал тебе о своей профессии только потому, чтобы ты не просился ко мне в ученики, — сообщил Туляку Лесник улыбаясь. — Я сюда приехал как в тихую гавань, но не только никому не хочу перебегать дорогу, но и воду мутить.

— Однако крестинами сына ты привлек к себе внимание многих, — сделал ему замечание Туляк.

— Чем я так привлек внимание ваших многих? — беспечно спросил Лесник.

— Такой кодлой были в ресторане, что на улице машинам места не хватало, а кроме коньяка и шампанского на столах других спиртных напитков не было, официантки ресторана по сей день ахают.

— Да, кум, кутанули мы тогда клево, — выразил свое мнение Душман.

— Крестины сына тогда для некоторых из нас были только поводом, за которым состоялась деловая встреча.

— Кум, ты не того? — покрутив пальцем около виска, прервал Лесника Душман замечанием, что он может проговориться о сговоре на покупку бриллиантов.

— Того, того, не бойся, — успокоил его Лесник. — Я хочу сказать нашему дорогому гостю, чтобы он не обижался на то, что я сейчас скажу. — Я у ментов на особом учете, они все время меня контролировали, ограничивали в передвижении, свободе, — приставив пальцы к горлу зло констатировал он, — и только недавно с меня был снят административный надзор, поэтому, чтобы не привлекать внимания легавых к нашим персонам, чтобы не светиться и не иметь сексота у себя на хвосте, мои встречи с тобой будут только по крайней нужде, контакт будем поддерживать по телефону.

— Будет глухо, как в танке, — соглашаясь с мнением Лесника, заверил его Туляк.

— Какой там танк, — усмехнувшись, возразил Лесник, — когда твоя «шестерка» стоит около моего дома, а ты — у меня.

В процессе беседы они «раздавили» две бутылки коньяка, Лесник открыл уже третью бутылку и разлил по рюмкам коньяк.

— Ну так что, разбегаться будем? — осторожничая, предложил Туляк.

— Если понимаешь ситуацию, — икнув, произнес Лесник, — и не обижаешься, то давай на коня и в шуршу.

Когда они расставались, то Душман сказал Туляку:

— Оставь мне свой номер телефона, за день до отъезда домой позвоню, встретимся в поезде, билеты на поезд беру на себя.

— Своей конспирацией вы перегибаете палку, — выразил свое мнение Туляк.

— Доживешь до наших лет, будешь думать иначе, — возразил ему Душман. — В нашем деле дисциплина такая же необходимость, как и профессиональные навыки.

Не выходя на улицу, Душман и Лесник во дворе простились с Туляком. Возвратившись назад, Лесник, сев за стол, стал есть. Глядя на опустевший от закуски стол, Душман заметил:

— На хрена мы ему такой королевский стол и прием сделали?

— Надо, Тарас! — отрываясь от еды, ответил Лесник. — Я же не буду со всей его кодлой выяснять отношения. Вот он съездит к тебе, ухватит кое-что и пускай пашет на здоровье, как получится, сам будет отвечать за свои подвижки, но к нам никаких претензий, тем более не мы его, а он нас нашел.

— На сегодня он нам задолжал за угощение, может быть, когда понадобится, отработает, — развил мысль Лесника Душман.

— Толково рассуждаешь, Тарас, но хватит трепаться, давай лучше хорошо порубаем, — вновь приступая к еде, предложил Лесник.

— Мне бы твои заботы, — весело отказался Душман.

— А у тебя какие? — удивился Лесник.

— С похоронами тети так на душе неприятно. Сейчас приду домой к Любашке, а они с Ларисой, наверное, продолжают панихиду разводить.

— Все мы там будем, она достаточно долго пожила, своей смертью умерла, так чего скулить?

— У Ларисы из родни одна тетя была, и та умерла.

— Так Любашка, двоюродная сестра, осталась, — возразил Лесник, перестав «рубать».

— Я ей то же самое говорил…

Разговор о смерти тети Ларисы между ними продолжался до самого расставания.

Глава 55

Когда Душман вместе с Ларисой приезжал на похороны ее тети, то Леснику понравился на его пальце перстень, который ему был сделан знакомым ювелиром по индивидуальному заказу. Тогда же Душман пообещал свести его со своим ювелиром, который сделает ему перстень, какой он пожелает. О своем желании иметь красивый перстень с бриллиантом и предполагаемой поездке в Москву Лесник сообщил Альбине, которая тоже загорелась желанием поехать с ним, чем он был доволен, так как из-за нелетной погоды им пришлось ехать в столицу поездом и у них появилось немного свободного времени, которое вдвоем было легче коротать.

Как обычно, они, закупив полностью купе, закрывшись в нем, легли отдыхать. Где-то часов через семь после отправки поезда от их станции в дверь кто-то постучал. Открыв дверь, Лесник увидел проводника кавказской национальности, вероятнее всего, армянина, так как поезд был по маршруту Ереван — Москва. Проводник, как давно решенную задачу, сообщил:

— Вам придется потесниться, — пропуская в купе мужчину и женщину с вещами.

Загородив своим корпусом новым пассажирам дорогу в купе, Лесник спросил проводника:

— А разве у них есть билеты в наше купе?

Тот озадаченно заморгал, не ожидая такой «наглости» от пассажира.

— Вы что думаете, только вы хотите ехать, а другие нет. Заняли вдвоем целое купе и довольны, а людям присесть негде.

— Ты нам, хапуга, лекцию не читай. Купе действительно нами полностью закуплено для себя, но не для тебя.

Если ты решил на них подзаработать, то уступи им свое купе, а сам иди в тамбур или в туалет.

— Тогда продайте им свои лишние билеты, — предложил сконфуженный проводник.

— У меня с женой медовый месяц, и если ты желаешь нам его испортить, то выкупай билеты по их стократной стоимости. — Повернувшись к Альбине лицом, которая все время благоразумно молчала, он сказал:

— Как некоторые проводники обнаглели: за чужой счет хотят быть добренькими, да и денежки себе в карман не забывают крохоборские положить.

— Так они не должны брать в вагоны пассажиров без билетов, — сообщила она ему.

— Ты понял, что жена сказала? — вытесняя проводника от двери, «ласково» произнес Лесник, который был в трико и майке, и, безусловно, увиденные проводником наколки на теле строптивого пассажира тоже кое-что ему поведали.

Обращаясь к попутчикам, Лесник произнес:

— Вы извините нас за такое поведение, но если мы закупили полностью купе, то нас побудили определенные причины, о которых не хотелось бы с посторонними, чужими людьми делиться, а поэтому те неудобства, которые возникли у вас, прошу не относить на наш счет. — Сердито блеснув глазами в сторону проводника, он добавил:

— Если ты еще раз нарушишь мой покой, то я тебе такой прием в столице устрою, что ад покажется тебе раем.

Лесник решительно закрыл дверь купе перед носом проводника. Альбина, ласково обняв мужа за плечи и заглядывая влюбленно ему в глаза, пошутила:

— Где ты только так насобачился отчитывать прохиндеев? Я лично так не могу.

— А тебе и не надо встревать в такие разговоры: дрязги женщину не украшают.

— Они никого не украшают, — заверила его Альбина.

Получив отпор, проводник, постояв у двери их купе, подумав, обобщив увиденное и услышанное, посчитал за лучшее оставить «строптивых» пассажиров в покое и ушел, уведя клиентов к себе в купе, где, набравшись сил и выбрав новую жертву, ринулся отрабатывать полученные от безбилетных пассажиров деньги.

Балуясь, лаская друг друга, отдаваясь любви, Альбина и Виктор действительно проводили время в дороге как молодожены. Порой, устав друг от друга, они, лежа на постели, не спеша и спокойно перебрасывались отдельными фразами. По автономной радиосети поезда они услышали объявление: «В седьмом вагоне, в четвертом купе пожилому человеку срочно требуется медицинская помощь. Если среди пассажиров есть врач, то бригадир поезда убедительно просит его откликнуться на вызов и поспешить на помощь. Надеемся на ваше сознание». Данное объявление было объявлено дважды.

— Что будем делать? Пойти? — задумчиво спросила Альбина мужа.

— Смотри, как хочешь, мне до фени, — небрежно произнес Лесник, скучающе смотря в окно.

— Все равно мне сейчас делать нечего, — напомнила она ему.

Поняв намерение жены и в общем-то не возражая, Лесник небрежно бросил ей:

— Возьми нашего козла, — имея в виду проводника вагона. — Пускай он туда и обратно тебя проводит, а одна не ходи, — поставил он условие.

Быстро одевшись, Альбина достала из чемодана миниатюрный медицинский портфель, с которым редко когда расставалась, особенно в дороге, и вышла из купе.

Прошел примерно час с момента ее ухода. Лесник уже начал волноваться из-за ее долгого отсутствия, но не решался идти разыскивать, так как боялся оставлять в купе без присмотра огромные ценности. Альбина вернулась назад через полтора часа в сопровождении двух мужчин средних лет и пожилой женщины армянской национальности.

Поздоровавшись с Лесником, в присутствии его еще раз поблагодарив Альбину за помощь, они поспешно ушли.

— Между прочим, давали мне за работу стольник, — с гордостью сообщила она. — Но я отказалась.

— Чего так? — удивился Лесник, зная, что жена очень и очень неравнодушна к деньгам.

— Что я — нищая, чтобы унижаться перед ними из-за такой мелочи, — удивила она его своим ответом.

— И то верно, — согласился Лесник спокойно. — Чего у них там стряслось?

Альбина, положив портфель в чемодан, сообщила:

— У мужа старушки, что приходила к нам, инфарктное состояние, а она с сыновьями потащила его в дорогу.

Если бы не я и моя своевременная помощь, — постучав указательным пальцем по носу мужа, как бы вразумляя его, с гордостью сообщила она, — его уже на следующей станции выносили бы ногами вперед. Пульс едва прощупывался, сердце останавливалось, пришлось сделать укол.

— Ты у меня молодец и к тому же цимус, — целуя наклонившуюся к нему Альбину, сделал он ей комплимент.

— Похвали, похвали на свою шею, возьму и зазнаюсь, — беззаботно засмеялась она, довольная жизнью, мужем, всем происходящим.

Минут через тридцать после возвращения Альбины в их дверь раздался требовательный стук. Открыв с недовольством дверь, Лесник увидел прежних мужчин, но вместо старушки с ними была молодая женщина. Они занесли в купе и поставили на стол пятилитровую бутыль, оплетенную ивовыми прутьями.

— Эту бутыль коньяка отец просил передать тебе, красавица, в знак благодарности за помощь, и мы тоже тебя за это благодарим, — сказал старший из пришедших мужчин с седеющими висками.

Поправляя бутыль на столе, более молодой мужчина сообщил:

— Это коньяк — высшего качества. Армянский!

— Мне неудобно брать ваш подарок, — засмущавшись и покраснев, призналась Альбина, довольная оказанным вниманием.

Лесник молча слушал. Ему тоже было приятно, что жене оказан такой почет.

— Когда подарок дается от чистого сердца, от него нельзя отказываться, — заметил старший из мужчин.

Подошедшая к Альбине женщина, поцеловав ее в щеку, сказала:

— Спасибо тебе за папу. У тебя легкая рука и чистая душа. Дай Бог здоровья твоим родителям и детям, — посмотрев на Лесника, она добавила, — и вам с мужем.

Лесник, слушая хвалебные оды гостей в адрес жены, искренне позавидовал ей, что не он был на ее месте.

— Мы ваш подарок принимаем, — решил прервать пререкания Лесник, — но тогда в обязательном порядке мы все вместе должны выпить за здоровье вашего родителя.

Его предложение гости встретили единодушным одобрением. Лесник убрал со стола принесенный подарок, достал из чемодана и поставил на стол две бутылки «Большого приза». Они познакомились поближе, оказалось, старшего из мужчин звали Ашотом, младшего — Борисом, женщину звать Галиной. Ашот, взяв бутылку коньяка в руки, цокнув языком, как могут цокать только кавказцы, сказал:

— Такой божественный напиток и не попробовать будет грешно.

Альбина, достав сумку с продуктами, быстро приготовила на стол сухую закуску. С общего согласия роль тамады взял на себя Ашот, который в ней побывал, по-видимому, не одну сотню раз. Он произносил такие витиеватые тосты, столько было в них мудрости и смысла, за которые не выпить одну, другую рюмочку спиртного было бы кощунством.

— Хорошие у тебя, Ашот, тосты, — похвалил Лесник, — хоть записывай.

— Виктор! Друг! У нас на Кавказе принято произносить не менее тридцати тостов, за которые, если сидящий за столом не выпьет спиртное, то сильно обидит друзей.

— Разве можно столько выпить спиртного? — удивилась Альбина.

Услышав ее вопрос, Борис пояснил ей:

— Притом никто не имеет права подниматься и выходить из-за стола без разрешения тамады.

Галина, видя, что застолье может продлиться до бесконечности, сказала тамаде:

— Ашот, сегодня не тот случай, чтобы произносить все тосты. Надо идти к отцу, как он там, и может быть, мы надоели добрым людям.

— Галя, не говори глупости, — урезонила ее Альбина. — Мы готовы ехать с вами до самой столицы.

Ашот, задумавшись, сказал Борису:

— Пойди к проводнику, скажи ему, чтобы он принес кофе или чай, и мы пойдем к себе.

Галина, обращаясь к Альбине, улыбаясь сообщила:

— Свекровь специально послала меня с ними, чтобы они здесь не засиделись. Мужиков только оставь наедине с бутылкой, так они тогда готовы все забыть.

Ашот что-то сказал ей на армянском языке сердито, после чего Галина замолчала и развивать свою мысль дальше не стала.

Выпив, кто по одному, кто по два стакана чая, гости простились с хозяевами купе и ушли. Перед тем как расстаться, Альбина напомнила им:

— Если вашему отцу станет плохо, то не стесняйтесь и обращайтесь ко мне за помощью.

— Дорогая Альбина, мы теперь только на тебя будем надеяться, — уважительно принял ее предложение Ашот.

Убрав со стола остатки закуски, бутылки, Альбина легла отдыхать, тогда как ее муж уже давно уснул и беззаботно похрапывал. Повернув его на бок, поцеловав в щеку, она, блаженно потянувшись в постели, вспомнила, как ее сегодня хвалили, улыбнувшись, довольная собой, она тоже быстро уснула.

Прибыв в столицу, поезд еще несколько десятков минут тянулся по городу, подкрадываясь к вокзалу. Виктор и Альбина, приготовив свой багаж, были готовы покинуть свой кратковременный приют, а поэтому скучающе посматривали в окно.

В открытую дверь купе, запыхавшись, забежал Борис, который, поздоровавшись, передавая Леснику записку, сказал:

— Тут наш адрес в Ереване. Мама с папой сказали, что вы для нашей семьи теперь будете всегда желанными гостями.

Виктор с Альбиной поблагодарили его за приглашение, после чего Альбина поинтересовалась:

— Как здоровье вашего папы?

— Боюсь сглазить, но пока терпимо, — ответил Борис. Попрощавшись, он также быстро удалился.

Когда, наконец, поезд остановился и Виктор с Альбиной вышли на перрон, то там увидели встречавших Тараса, Ларису и Арбата. Оживленно переговариваясь между собой, они прошли к платной кооперативной стоянке автомобилей, где стояли автомобили Душмана и Арбата. Стоя у машин, они оживленно делились своими последними новостями, которые на потом считали откладывать нельзя.

Лесник увидел, как клиент Альбины вместе со всем своим семейством медленно проходил в отдалении. Он, кивнув Тарасу на процессию, сказал:

— Семья сапожников из Еревана пригласила нас к себе в гости, дали свой адрес, вдруг придется поехать туда, могут пригодиться, давай подкинем куда им надо!

— Давай! — беспечно согласился Душман.

Лесник, окликнув дорожных попутчиков, предложил им свои услуги, которые с нескрываемым удовольствием их приняли. Рассадив попутчиков по машинам, Арбат, взяв у Ашота конверт с адресом родственников, проживающих в Москве, стал прокладывать маршрут. Недоразумение, почему родственники не встретили гостей на вокзале, выяснилось лишь на месте. Попутчики своим родственникам в Москву дали телеграмму о встрече их по адресу, в котором забыли указать к номеру дома букву «А», а поэтому телеграмма надлежащему адресату и не попала.

Говорить, какая бурная и доброжелательная встреча произошла у встречающих и приехавших армян, все равно что ничего не сказать. Едва прорвав силовое окружение гостеприимных армян, отказавшись от приглашения погулять вместе, объяснив это своей занятостью, они уехали домой к Тарасу и Ларисе.

На другой день, заполучив в свое распоряжение машину, Альбина с Ларисой стали колесить по магазинам столицы, к слову сказать, купить им там ничего стоящего не удалось, но за день беготни они чертовски устали.

Отвязавшись от жен, Тарас с Виктором съездили домой к ювелиру, где Виктор из своего материала заказал перстни сожительнице Бороды, жене и себе. Борода носить перстень с бриллиантом отказался. Заказывая себе перстень, Виктор поставил условие ювелиру, чтобы под бриллиантовым камнем тот выполнил ему тайник. Отдав заказ, они покинули ювелира.

— Зачем он тебе понадобился? — полюбопытствовал Тарас.

— На всякий случай, сыпану из него кому надо в стакан снотворного или еще чего — и никаких проблем, — открывая окно в машине, поведал Виктор.

— Ну ты даешь! — удивился Тарас, засмеявшись. — С тобой не соскучишься. Теперь тебя надо остерегаться.

— Что нам с тобой делить, Тарас? — успокоил его Виктор. — В будущем, смотришь, еще и сватами станем.

— Я об этом тоже подумывал, — довольно поддержал его Тарас.

— Мы, взрослые, можем договориться насчет своих детей, а вот как наши сопляки посмотрят на наш сговор?

— Вот бы наши бабы послушали, какие мы с тобой сейчас решаем проблемы, — засмеявшись и толкнув Виктора в бок, заметил Тарас. — Как смотришь насчет сауны с бабенками? — неожиданно предложил он.

— Дело, по которому я сюда приехал, выполнено, а почему и не отвязаться, — согласился Виктор, довольно улыбнувшись. — Лариса никакой болезни от удовольствий еще не прихватила? — поинтересовался он о своей подруге.

— Ты что, она себя блюдет только для тебя, — успокоил его Тарас.

Глава 56

Как обычно, вечером Полина Геннадиевна, сожительница Бороды, приготовила ужин. Дома находились все домочадцы, кроме Альбины, которая еще не вернулась с работы.

Проголодавшиеся за день ее дети, Константин и Антон, проявляя нетерпение, азартно лезли проверять содержимое кастрюль, тогда как Полина Геннадиевна, прогоняя их из кухни, наигранно сердясь, поясняла им:

— Сейчас придет мама, и тогда мы все вместе сядем за стол и будем кушать.

Увидев через окно зашедшую во двор Альбину, Полина Геннадиевна, уже не дожидаясь ее появления, приступила к разливу по тарелкам вкусно пахнущего горячего супа. В первую очередь она усадила за стол непоседливых детей и налила в их тарелки супа.

Зашедшая в дом Альбина, ни с кем не поздоровавшись, от волнения вся красная и злая, молча прошла в свою спальню, куда сразу прошел Виктор, оставив родителей и детей с недоуменными лицами на кухне.

Через несколько минут Лесник позвал в спальню Иллариона Константиновича.

— Послушай новость, которую сейчас принесла Альбина, — с удивлением в голосе предложил он.

Уже несколько успокоившись от пережитого и первоначального бессвязного бормотания мужу, Альбина сообщила, что сейчас в городском парке, через который она шла с работы домой, ее остановил грабитель, который, под угрозой ножа, снял с нее золотые сережки с бриллиантами, цепочку, перстень с бриллиантом, обручальное кольцо и женские золотые часы «Заря» с золотым браслетом.

Выслушав дочь, Борода, посмотрев на часы, удивленно выдохнул:

— Ничего себе! Вот это новость. Еще и семи нет, — так он выразился о девятнадцати часах, — а гопстопники уже приступили к работе. Неужели в парке, кроме вас, прямо никого не было?

— Были, проходили мимо нас, но кому захочется лезть из-за бабы под нож? — огрызнулась она сердито.

— Ты в милицию о грабеже случайно не сообщила? — продолжал пытать ее Борода.

— Случайно не сообщила, а сразу побежала домой, — съехидничала она.

— Правильно сделала, — нисколько не обидевшись, одобрил ее действия Борода. — Что теперь будем делать? — обращаясь к Леснику, поинтересовался он. — Он нас не разорил и можно на случившееся закрыть глаза, но где гарантия, что гопстопник завтра вновь ее не повстречает и не повторит свой концерт? — рассуждая вслух, произнес Борода.

— Ты прав, отец, его нам надо обязательно найти и проучить, чтобы в другой раз ему не было повадно.

Вновь заплакав, упав на кровать и уткнувшись лицом в подушку, Альбина, причитая, сообщила:

— Как, сволочь, он меня напугал, если бы вы только знали, а щека от удара и сейчас болит.

— Так он тебя еще и бил? — удивился Виктор.

— А то я ему все так задаром и отдала, — возмутилась Альбина его недомыслию.

— Тогда я его, падлу, из-под земли достану и такую трепку устрою, что его зубы через задницу будут сыпаться, — разозлившись, жестко пообещал он.

— Нет, Виктор, позволь уж мне с ним расквитаться. Я хочу, чтобы он побывал в моей шкуре и прошел через мой позор и унижение, — поворачивая к Виктору свое заплаканное, обезображенное гримасой лицо, потребовала она.

— Отец, иди на кухню, мы сейчас успокоимся, приведем себя в порядок и придем, — кивнув головой в сторону Альбины, сказал Лесник. — После ужина я смотаюсь в одно место, пройдусь по низам, проинформирую, может быть, он где и засветится.

— Его, шакала, надо обязательно найти, — угрюмо выразил свое желание Борода.

— Если не залетный, то ему от нас не уйти, — уверенно заверил Лесник.

Оставшись вдвоем с Альбиной, он, как заправский следователь, подробно стал выяснять у нее приметы грабителя. Его дотошности в выяснении тех или иных подробностей многим молодым оперативным работникам милиции надо было поучиться. Оставшись доволен полученными ответами на свои вопросы, он, пройдя в зал, по телефону набрал номер Туляка. Незнакомый мужской голос сообщил ему, что тот будет минут через сорок.

— Передай ему, что звонил Лесник, который сказал, что обязательно еще позвонит, а поэтому, как он придет, чтобы ждал моего звонка.

Наскоро поужинав, так как не знал, когда у него вновь появится свободное время для принятия пищи, Лесник пошел переодеваться.

Томительно прождав минут пятьдесят после своего первого звонка, Лесник вновь позвонил Туляку.

На этот раз трубку поднял сам Туляк. Обменявшись с ним несколькими фразами и убедившись в том, кто есть кто, Лесник сказал:

— Я сейчас подъеду к тебе, выйди ко мне, поговорим в машине об очень важном для меня деле.

Туляк был доволен, что такая видная в преступном мире персона обращается к нему за помощью, а поэтому он, не скрывая своего удовлетворения, бодро пробасил:

— Уже пошел тебя встречать.

Дождавшись Лесника, Туляк сел в его машину. Они отъехали от бара, где у Туляка была «штаб-квартира», один квартал и, припарковав машину вплотную к тротуару, остановились. Лесник оставил включенными в машине подфарники, чтобы габаритами огней машины предупреждать водителей об имеющемся впереди них препятствии.

Выслушав новость Лесника, Туляк, подумав и размышляя вслух, сказал:

— О том, что такое падло сделали мои ребята, не может быть и речи, так как я уже о нем знал бы. Найти гопстопника, если он работает один, проблема из проблем, а если он залетный, то, честно скажу, найти его дохлое дело.

— Я и сам так думаю, — вынужден был согласиться с его рассуждениями Лесник.

Молчание затянулось: оба думали, какие еще нужно принять меры к розыску грабителя. Молчание прервал Лесник:

— Так что у нас теперь остается одна надежда на то, что этот фрукт из местных.

— Тогда ему встречи с нами не избежать, — убежденно заверил его Туляк.

— Дай Бог, — не спеша мечтательно произнес Лесник. Вспомнив о прихоти жены, он сообщил о ней Туляку, который пренебрежительно буркнул:

— Разве баба сможет проучить мужика так, чтобы он прочувствовал?

— Они не знают, где и как им чудить, но я решил ее желанию не перечить, пускай отведет душу.

— Чем я сейчас практически могу тебе помочь?

— Поручи своим парням поискать его по приметам, пускай прошвырнутся по базару, ломбарду и по другим злачным местам.

Лесник подробно описал Туляку приметы грабителя. С неменьшими подробностями он описал, какие ценности были похищены грабителем у жены.

— Чтобы его найти, надо хоть на время в ментовку на полставки поступить, — пошутил Туляк.

— Мы все на них бочку катим. Они для нас охотники, мы звери, а поэтому общаться с ними нам не приходится, они нам враги, а для серой массы они спасители и помощники. Вот какая интересная петрушка получается, — с удивлением сделал для себя открытие Лесник.

— При такой запутанной, бестолковой, дорогой жизни, честно признаться, без ментов не обойдешься, — согласился с ним Туляк.

— Вот сегодня на людях шакал зажал бабу, и никто не посчитал за падло и не заступился за нее. Мы с тобой сейчас пыхтим за нее, а остальной массе при аврале, кроме как к ментам, подписываться не к кому.

— Хай пашут, — беспечно разрешил Туляк деятельность работников милиции, — лишь бы они не мешали нам.

Доставив Туляка назад к бару, Лесник поехал к Цыгану, которого тоже подключил к поиску виновника случившегося переполоха. Являясь вором в законе, Лесник не имел права обращаться в правоохранительные органы за помощью в розыске грабителя, так как тогда считалось бы, что он нарушил воровской закон, а поэтому, независимо от результата предпринимаемых им усилий, ему путь в милицию был закрыт.

С каждым новым днем, отдалявшим неприятное событие, вероятность положительного результата розыска приближалась к нулю.

На семейном совете Бороды обсуждались разные варианты появления грабителя в городе, склонялись к тому, что он был залетный, а поэтому допускали уже отрицательный результат предпринимаемых мер. Тем больше был удивлен Лесник, когда на пятый день интенсивного поиска ему домой позвонил Туляк и сообщил, что интересующее его лицо сейчас находится у него в баре, и если он желает с ними поговорить, то может приехать.

Через полчаса после телефонного разговора Лесник был уже в баре Туляка, который отвел его в раздевалку, где двое спортивного телосложения парней сторожили нахохлившегося, напуганного, но старающегося выглядеть беспечным мужчину лет тридцати пяти, высокого роста с выпирающим кадыком на тонкой шее. Его худоба скрывалась за ношеным джинсовым костюмом. Весь он был какой-то серый, незапоминающийся.

Увидев Туляка, гопстопник правильно сориентировался, принял его за главного и с возмущением в голосе воскликнул:

— Зачем вы сюда меня затянули?

— Сейчас, милый, узнаешь, — вытянув руку вперед и поправляя на ней золотой браслет с часами, сообщил тот.

Лесник, обращаясь к Туляку, дружески попросил его:

— Оставь нас вдвоем, и я ему объясню, почему и зачем его сюда затащили.

— А вдруг выбрыкиваться будет? — предостерег его Туляк.

— Брыкалки выверну наизнанку, — спокойно и уверенно процедил Лесник.

— Как знаешь, — покидая раздевалку вместе с парнями, согласился с ним Туляк.

Когда они остались вдвоем, грабитель, повеселев, спросил:

— И о чем таком важном мы будем с тобой шпрехать?

— Будешь отвечать на мои вопросы, — сообщил ему Лесник.

— А если у меня не появится желание на них отвечать? — начал хамить грабитель, видя миролюбивость своего собеседника.

— Мой недостаток: я не люблю бакланов, поэтому кончай травить и зубы не скаль, чтобы меня не раздражать.

— А если нет, тогда что? — по-змеиному изгибаясь, поднявшись со стула, цинично и угрожающе процедил грабитель.

Лесник резким движением ударил его рукой в солнечное сплетение, когда грабитель согнулся от боли, то, сцепив пальцы рук в замок, ударил его по шее. Тот снопом со стоном упал на пол.

Лесник, сев верхом на стул, закурил и стал ждать, когда грабитель придет в себя от потрясения и сможет продолжать беседу.

Пролежав несколько минут неподвижно на полу, грабитель, зашевелившись, сел на пол.

— Раздевайся до пояса, — приказал Лесник.

— С какой стати? — набычившись, возразил тот.

— Не бойся, глину месить не собираюсь, — пошутил Лесник. — К тому же я просил тебя не бакланить со мной, — поднимаясь со стула с намерением ударить противника в живот ногой, выдавил из себя Лесник с такой гримасой ярости, что тот посчитал дальнейшие проволочки для себя лишними. Криво улыбнувшись от боли, поднявшись с пола на ноги, снимая с себя куртку с рубашкой и майкой, он криво пошутил:

— Я же не знал, что имею дело с костоправом.

— Будем считать, что ты со мной познакомился, — пошутил Лесник.

Разглядывая наколки на теле противника, Лесник пренебрежительно заметил:

— Размалеван, как цветной попугай, и все чепухой.

— То результат детской фантазии, когда малолеткой сидел за разбой.

— А еще был у хозяина?

— За сорок пятую уже взрослым, — сообщил тот.

— Ты в наших символах волокешь?

— Обучен! — став понятливым и предупредительным, ответил грабитель.

— Чтобы меньше бакланить и ничего тебе не доказывать, чтобы ты не подумал и не принял мои слова за травлю, я тебе тоже представлюсь, — обнажаясь перед грабителем по пояс, сказал Лесник. — Ты чего-нибудь укурил?

— Как я понял, передо мной вор в законе?

— Ты не совсем дурак, — удовлетворенно ответил Лесник, вновь одеваясь. — И, что обидно, ты меня жутко обидел.

— Да я вас впервые вижу, — перейдя на официальный тон, уважительно возразил грабитель, поняв, с кем имеет дело, отбрасывая в сторону ужимки, серьезно и искренне защищаясь.

— Тебе с нашим братом приходилось конфликтовать?

— Упаси Бог, да я до авторитетов не дорос, чтобы становиться в позу.

— Хорошо, что ты знаешь свое место, но порой перескакиваешь в другой ряд, забываясь.

— Шеф, извини меня, фраера, но я никак не врублюсь, где я прокололся, чтобы извиняться и пальцем в попе не ковыряться?

— Пять дней тому назад ты сделал моей жене гоп-стоп со всеми вытекающими последствиями, — напомнил Лесник.

— Моя фирма веников не вяжет, а поэтому лапшу оставь для других ушей, — возразил грабитель, задумавшись.

Ограбив Альбину, он сразу по достоинству оценил свое приобретение, посчитав его очень удачным и солидным. Его планы «кайфа» на реализуемой добыче были выстроены уже на несколько лет, и вот сейчас надо пробуждаться ото сна и всего лишаться. Он успел продать из богатой добычи в ломбарде ювелиру перстень с бриллиантом за три «куска», зная, что продешевил. Перстень официально мог потянуть в несколько раз дороже.

Что теперь думать о барыше, когда надо решать вопрос, как выкрутиться из создавшегося положения?

Проклятый вопрос «Что делать?» никак не находил разрешения в его голове.

«С ним, как с ментом, не пошутишь и в молчанку не поиграешь. Он так прет на меня, что ловить мне, наверное, с ним нечего. Вся его кухня мне понятна. Ювелир заложил меня кому-то из его окружения, меня гамбалы залакшали, наверное, ему уже и перстень жены вернули», — обреченно подумал он.

Пока он раздумывал, Лесник, достав из кармана кожаный ремешок, на внутренней поверхности которого имелись мелкие иглы длиной в два миллиметра, сказал:

— Если ты будешь вальтовать, то я тебе на шее на память оставлю «мушку», не стираемую, между прочим, чтобы все зеки, которые будут общаться с тобой, знали, как ты обидел вора в законе.

— Я же не знал, что она твоя жена, — окончательно сдался грабитель, видя, что его собеседник скор на расправу.

— Прежде чем идти на дело, ты должен был выбрать объект, изучить его, кто он, что, почем, а потом наглеть, а так, видишь, к чему привела твоя выходка, — укоризненно, но вместе с тем довольный результатом беседы проворковал Лесник.

— Вы в ментовку заявляли? — сорвалось с языка грабителя.

— Ну вот, опять начал меня обижать, — пробурчал с усмешкой Лесник.

— Какая может быть обида, когда все бабы после гоп-стопа бегут к легавым, — вновь возразил грабитель.

— У моей бабы другое воспитание. Она в воровском законе лучше тебя фурычит, но оставим ее в покое и перейдем к делу. Как я понял, ты из местных.

— Как сказать, живу на хуторе в тридцати километрах от города.

«Вот почему он так долго не объявлялся», — подумал догадливо Лесник. Вслух же он сказал:

— Тебе, наверное, понятно, что цацки жены ты обязан мне вернуть?

— Давно усек, — вяло вынужден был согласиться с ним грабитель. — Только я перстень ее продал, — на всякий случай предупредил он Лесника о возникшем осложнении.

Перстень Альбины, как и предполагал грабитель, Туляк сразу отдал Леснику при встрече. Однако грабитель не мог предугадать поведение Лесника.

— Кому ты его продал?

— Ювелиру из ломбарда, — с безразличием в голосе сообщил тот.

— Ясно! Сами у него выкупим за лавэ, которые ты не успел потратить.

— А вдруг он начнет от меня отнекиваться?

— Больше потеряет, — как аксиому, заключил Лесник. — Где все остальное? — неожиданно спросил он.

— У меня дома припрятано, — скривив в гримасе лицо, обреченно признался грабитель.

— Сейчас с парнями смотаешься к себе домой и мне все привезешь, буду принимать по описи, — пошутил он.

За все время беседы Лесник не поинтересовался фамилией, именем грабителя и не назвал себя. Таких случайных знакомств он избегал, так как ничего хорошего они ему в жизни не приносили, настоящую встречу он не считал исключением.

Когда грабитель сидел в машине вместе с «почетным» конвоем, Лесник, подойдя к нему, предупредил:

— Если не хочешь для себя неприятностей, лучше с нами в прятки не играй.

— Что я, не понял, с какой «малиной» связался? — успокоил его тот.

Пока грабитель ездил к себе домой, Виктор съездил в поликлинику за Альбиной и привез ее в бар.

Примерно через час подручные Туляка привезли грабителя назад. Старший из сопровождавших его домой сообщил недовольно встретившим их Туляку и Леснику:

— Упирался, не хотел ехать с нами назад.

— А чего я здесь забыл, что взял — вернул, — огрызнулся грабитель.

— Узнаешь! — заверил его Лесник.

Когда грабителя завели в раздевалку, то там он увидел Альбину, узнав которую, он даже вздрогнул.

Передав Альбине драгоценности, Лесник начал играть заранее разработанную с женой роль:

— Он тебе все вернул?

— Нет! — твердо возразила Альбина.

— Как нет! — подскакивая к ней, возмутился грабитель. — Говори, что я еще утаил? — обиженно потребовал он.

— Вот чего! — отвесив ладонью ему оплеуху, произнесла она и гордо покинула раздевалку.

— Как я о ней забыл, — потирая сразу покрасневшую щеку рукой, зло пробурчал он, ни к кому не обращаясь, а как бы рассуждая вслух.

— Теперь ты можешь быть свободным, — сообщил Лесник свое решение.

— Знал бы о такой западне, меня второй раз сюда не затащили бы, если только ногами вперед, то может быть.

— Кончай рисоваться перед нами своей красной харей и мотай отсюда, — обрывая чрезмерно разговорившегося грабителя, приказал Туляк, — постарайся забыть о знакомстве с нами и что мы есть, чтобы не пришлось вновь пудрить тебе мозги.

«Лучше за дело отсидеть срок, чем испытывать такой позор», — с разрывающимся от ярости и бессилия сердцем думал грабитель, поспешно удаляясь с лобного места.

Он знал точно, что в этот бар его никогда не завлекут ни обещанные золотые яйца, ни какой другой соблазн.

Вечером сияющая и довольная собой Альбина, получившая стопроцентное удовлетворение за свое унижение, как именинница, угостила Лесника и Бороду посольской водкой.

— Где ты достала такую бутылку? — удивился Лесник. — Давно я ее не пробовал.

— Думаешь, только у тебя блат есть? У меня тоже, — довольная собой, ответила она кокетливо.

— Чтобы тебе не пользоваться блатом и не угощать нас магарычем, кончай работу в поликлинике и сиди дома, — уже в который раз предложил Лесник жене. — Что, тебя там, на работе, медом кормят? — недовольно пробурчал он.

— Витечка! Дорогой мой, я работаю там всего лишь на полставке и не устаю. Если я буду сидеть дома, то от скуки завою волком.

— Оставь эту дурочку в покое и не связывайся с ней, — разрядил обстановку Борода.

Ужин прошел на подъеме, весело и непринужденно. Раздеваясь перед сном, Лесник, достав из кармана брюк смятый лист бумаги, прочел вслух его содержание:

— Шестоперов Василий Васильевич, тысяча девятьсот шестьдесят второго года рождения. Запомни своего обидчика, чем черт не шутит, вдруг наши пути с его пересекутся.

— Не дай Бог, — суеверно перекрестившись, возразила Альбина, первой нырнув в постель. Блаженно изгибаясь своей красивой фигурой, она хотела любви и не скрывала своего намерения от Виктора, который, как наэлектризованный, спешил разделить с ней ложе, чтобы как можно скорее снять с себя лишнее напряжение…

Зная маршрут, которым пользовалась Альбина, направляясь с работы домой, Шестоперов без особого труда выследил ее и через нее вышел на Лесника. О личной мести вору в законе он даже не помышлял, но попытаться взять какой-нибудь реванш или получить моральное удовлетворение было его навязчивым «лебединым» желанием. Раздумывания и колебания длились у него всего лишь два дня, и вот он в понедельник утром в девять часов стал первым посетителем начальника ОУР майора Чеботарева. Видя нерешительность посетителя, Чеботарев первым заговорил, стал задавать «гостю» наводящие вопросы:

— Чем обязан вашему визиту?

— Хочу сделать устное заявление, — наконец решившись, заговорил Шестоперов.

— Очень правильно поступаете, если решаетесь на такой важный шаг.

— Вы Гончарова-Шмакова знаете или нет?

— Виктора Степановича? Как же нам его не знать, — пошутил Чеботарев, испортив своим ответом настроение Шестоперову, который думал его своим сообщением удивить, но эффекта не получилось.

— Знаете, что он особо опасный рецидивист?

— Это тоже нам знакомо, — вновь подтвердил Чеботарев.

— И то, что он дружит с Зиновьевым Аркадием Игоревичем по кличке Туляк, тоже знаете?

— Вот этого я не знал и против подробностей в этой части не возражаю.

— У них хаза в баре «Домик лесника», там они встречаются, если надо, избивают свои жертвы.

— И одной из таких жертв были вы, — спокойно продолжил развитие мысли Шестоперова Чеботарев.

— Догадались! — покивав недовольно головой, бросил Шестоперов.

— Здесь и догадываться нечего, не такая уж запутанная задача. Только за что они тебя обидели, не пойму, неужели добычи не поделили?

— Не спрашивайте, все равно не скажу, — заволновавшись, предупредил Шестоперов.

— Ты только скажи, за дело они тебя покарали или нет? — вкрадчиво предложил Чеботарев, листая журнал с фотографиями лиц, ранее судимых, освободившихся из мест лишения свободы и проживающих в области. Найдя Шестоперова, он молча стал ждать ответа, думая: «Гопстопника не так легко обидеть, и если законник его наказал, Шестоперов перед ним крупно провинился, интересно в чем?»

— Они живут на нетрудовые доходы, и их всех надо полоть под корень.

— Твоя попытка сделать прополку, я вижу, не увенчалась успехом? — предположил Чеботарев.

— Моя тяпка не для таких шлангов, — признался Шестоперов.

— Видать, солидный куш они у тебя вырвали? — не считая нужным прятать улыбку, поинтересовался Чеботарев.

— Владимир Григорьевич, — начал Шестоперов, уважающие себя бывшие уголовники обязательно знали начальника уголовного розыска своего района по имени и отчеству, — не пытайтесь от меня узнать больше, чем я решил вам рассказать.

— Ты не скажешь, так они скажут.

— Они вам скажут, держи карман шире, — без рисовки, искренне засмеялся Шестоперов.

— Здесь я действительно перегнул через край, — признался Чеботарев. — Ты где сейчас работаешь? — неожиданно сменил тему разговора он.

— Временно не работаю, — вынужден был ответить на такой неприятный вопрос Шестоперов.

— А может быть, ты слесарем работаешь, вечером нож точишь, утром деньги считаешь? — пошутил строго Чеботарев.

— Я к вам с чистой душой пришел, а вы меня обижаете.

— Я тебя не обижаю, а предостерегаю от ошибок, которые ты уже дважды совершал. Между прочим, твои обидчики работают, занимаются общественно полезным трудом.

— Защищаете? Да? — загнусавил Шестоперов.

— Не защищаю, а констатирую факт, — возразил Чеботарев.

— После такой беседы и задумаешься — стоит ли вам помогать или нет… — стараясь вызвать к себе жалость, тянул Шестоперов.

— За то, что ты пришел и сообщил мне о дружбе Зиновьева с Гончаровым-Шмаковым, я тебе благодарен и твои «заслуги» учту на будущее. Криминала в их поведении, на основании твоего сообщения, не вижу, а если ты знаешь больше, чем говоришь, то говори.

— Я уже свое пропел, даже говорилка пересохла, — разведя руками в стороны, констатировал Шестоперов, поднимаясь со стула. — Если бы я знал, что получится такой разговор, то не приходил бы.

Пропуская его реплику мимо ушей, Чеботарев предупредил:

— Чтобы твоим трудоустройством не занимались мы, постарайся найти себе работу сам.

— Куда спешить? — пренебрежительно отмахнулся от совета собеседник.

— Ты не маши руками, а делай, как я тебе советую, иначе тебя ожидает неприятность.

— Снова под надзор возьмете?

— Узнаешь! — уклончиво ответил Чеботарев.

— Больше ноги моей тут не будет, — зло пообещал Шестоперов и, не простившись, покинул кабинет.

Разговор с Шестоперовым оставил у Чеботарева неприятный осадок, но, вновь прокрутив его мысленно, он был вынужден признать неизбежность прежнего финала.

«Шестоперов не захотел мне говорить, за что его побили, значит, он полез в чужой кувшин за сметаной.

Гончаров-Шмаков ко мне не стал обращаться на Шестоперова своими средствами. Как видно, очень убедительно, если тот прибежал ко мне.

За криминальные действия есть наказания, но потерпевший о своих потерях не говорит, да и другая сторона ничего не скажет, попробуй разберись, кто из них прав, а кто нет. Я из разговора с Шестоперовым узнал два важных момента. Первый — то, что Шестоперов не работает и не забросил свой промысел, а второй — то, что Зиновьев с Гончаровым-Шмаковым поддерживает дружеские отношения и сотрудничает. Интересно, как далеко у них зашло сотрудничество?» — подумал он.

Не откладывая в дальний ящик, он вызвал капитана Малышева и поручил ему во всем разобраться и доложить.

Оставшись один в кабинете, Чеботарев, недовольный беседой с Шестоперовым, как бы оправдывая себя, подумал:

«Если бы ко мне пришел честный гражданин и подробно рассказал мне о постигшем его горе, разве я в силу своих сил и возможностей отказал в помощи? Конечно нет!

Заискивать перед таким типом, как Шестоперов, я тоже не собираюсь, тем более угождать, чтобы нравиться».

Уже на другое утро капитан милиции Малышев подробно сообщил Чеботареву причину конфликта между Шестоперовым и Гончаровым-Шмаковым, не упустив факта оплеухи, полученной Шестоперовым от жены «честного» труженика.

Выслушав информацию Малышева, Чеботарев, засмеявшись, произнес:

— Вот я и подумал: с чего вдруг неисправимый Шестоперов вздумал сотрудничать с нами? Даже его задубелое скотское самолюбие взыграло после полученного унижения от женщины.

— Действительно, он получил удар там, где не ожидал, — улыбнувшись, согласился с ним Малышев.

Глава 57

Тридцатипятиградусная жара в Москве, где коробки зданий служили ветру барьером, накалившийся асфальт дорог и выхлопные газы транспортных средств еще более отрицательно действовали на человека, вынуждая его в полуденный зной прятаться в домах.

На улицах и дорогах были те жители и гости Москвы, которые куда-то спешили, смиряясь с необходимостью преодоления известных им трудностей, но эти заботы касались не всех.

Душман вместе с Арбатом, сидя в своем служебном кабинете ресторана «Надежда», ведя непринужденную беседу под потоками охлажденного кондиционером воздуха, не спеша попивали из хрустальных фужеров баварское пиво, которого у них было в холодильных камерах неограниченное количество.

В ресторан они переоборудовали помещение бывшей общепитовской столовой, которую купили на аукционе за относительно небольшую сумму — полтора миллиона рублей.

Все предполагаемые конкуренты до начала аукциона были предупреждены его парнями, а наиболее строптивые — физически обработаны, а поэтому, когда цена помещений и оборудования поднялась до полутора миллионов рублей и ее назвал Душман, то желающих испытывать судьбу и конкурировать с ним среди претендентов не нашлось.

Так Душман стал владельцем прибыльного дела, где только штат официантов был раздут в два раза, тогда как другие категории рабочих ресторана сокращены. Работа официантов, а это были одни смазливые, миловидные женщины, находилась под контролем старшего официанта Ларисы, подруги Лесника, которая пользовалась у Душмана полным доверием и поддержкой.

Быстрое качественное обслуживание клиентов в ресторане под звуки развращенного вниманием посетителей оркестра, а также выборочное удовлетворение эротической прихоти клиентов официантками на стороне, за солидное вознаграждение, под строгой охраной «таксистов», очень скоро дали свои результаты.

О ресторане «Надежда» в столице распространилась молва, к ней, конечно, приложил руку Душман, как о порядочном заведении, где не бывает драк, где посетители — порядочные люди, умеющие пристойно вести себя в обществе, где можно неплохо провести время, отдохнуть.

Для господ, имеющих солидные суммы денег и желающих их потратить, но боявшихся за свою безопасность, ресторан «Надежда» отвечал по всем показателям.

Став бизнесменом, Душман от руководства своей бандой не устранился полностью, но большую часть текущих вопросов перепоручил своей «правой руке» — Арбату.

Ранее принадлежавший им кооператив они прибыльно реализовали, а штат специалистов взяли переводом в свой ресторан. Налаженные с совхозами, колхозами, арендаторами, нужными людьми контакты исключали перебои в снабжении ресторана продуктами.

Строгая, можно сказать, даже жесткая дисциплина, поддерживаемая иногда с помощью физического воздействия в отношении провинившихся, оправданно высокая заработная плата заставляли служащих работать как единый механизм, дорожить своим рабочим местом, где после работы они могли купить себе домой продукты по льготной цене.

Так подробно мне пришлось остановиться на деятельности ресторана «Надежда» для того, чтобы впоследствии больше к этому не возвращаться. Беспечность, благодушие, удовлетворенность собой были написаны невидимым художником на лицах Душмана и Арбата, которые, развалившись в глубоких мягких креслах, наслаждались жизнью.

Отпив из фужера пиво, взяв из сейфа свой фотоаппарат, Арбат стал заряжать его новой пленкой.

Наблюдая его умелые действия и дождавшись, когда он положил фотоаппарат в футляр и закрыл, Душман язвительно заметил:

— И не надоело тебе с ним возиться, фотографировать, проявлять, что, у нас некому такой чепухой заниматься?

— Что поделаешь! Мое хобби, такая работа мне не в тягость, а в удовольствие, — признался Арбат. — Вспомни, сколько раз мои снимки помогали нам в деле.

— Я не против твоего хобби, — сдался Душман, — но предупреждаю, чтобы наших парней не фотографировал.

— Что я, себе враг? — согласился Арбат, вновь бережно положив фотоаппарат в сейф.

Став вором в законе и заняв в преступном мире подобающее ему место, Душман стал очень осторожным. Без глубокого анализа и обдумывания ситуации он практически перестал принимать любые решения. Для работников милиции он стал недосягаем. Не являясь исполнителем криминальных проявлений, тем самым не попадая в милицейские оперативные сводки, не фигурируя ни в каких документах, он по многим преступлениям мог дать исчерпывающую информацию, так как к ряду преступлений был причастен, другие были совершены по его указанию.

Чтобы привлечь Душмана к уголовной ответственности, работникам милиции надо было добиться признания не только исполнителя преступления, но и тех его соучастников, которые передали ему указание Душмана по цепочке сверху вниз.

После осторожного предупредительного стука в дверь в кабинет зашел администратор ресторана, который, обращаясь к Душману, сказал:

— Тарас Харитонович, коллекционер Церлюкевич Семен Филиппович меня капитально забодал, опять просится поговорить с вами.

Лицо Душмана от ярости стало кумачовым. Он сердито бросил:

— Скажи этому охламону, что если он еще ко мне припрется, то я ему ноги наизнанку выверну. — И, обращаясь к Арбату за сочувствием к себе, сообщил: — По его наводке у меня дома менты сделали шмон, а теперь он набрался наглости, приперся ко мне, хочет, наверное, оправдаться и сказать, какой он хороший. — Потом, вновь повернувшись к администратору, добавил: — Скажи ему, какой я добрый, другой за его подлянку давно пустил бы в распыл.

— Делать нам сейчас нечего, по такой погоде не разгуляешься, может быть, побеседуешь с ним, все время быстрее пролетит, — посоветовал Арбат.

Подумав и успокоившись, Душман, обращаясь к администратору, соизволил:

— Ладно, черт с ним, веди, но скажи ему, что могу не утерпеть и набить ему харю.

В кабинет зашел мужчина лет пятидесяти, среднего роста, худощавый, с редкой шевелюрой седеющих волос, одетый в серые брюки, рубашку с коротким рукавом и сандалии.

Церлюкевич, поздоровавшись с хозяином и не дождавшись от него ответного пожелания здоровья, стушевался.

— Семен Филиппович, ты меня задолбал своей простотой. Чего ты теперь от меня хочешь, чтобы я тебе морду набил, что ли?

— Тарас Харитонович, вы позволите мне присесть?

— Садись, — небрежно бросил Душман, показав рукой на свободный стул.

— Как вы знаете, у меня из квартиры ворами похищено картин и антиквариата более чем на три миллиона долларов. Это если считать по самым минимальным оценкам…

— Ты знаешь, каким путем до меня дошла твоя новость, — перебив Церлюкевича, напомнил Душман.

— Я, конечно, извиняюсь и сожалею, что в милиции согласился указать на вас как на лицо, на которое у меня пало подозрение в краже картин, и я рад, что мое подозрение не подтвердилось.

— Как я понял, ты пришел извиняться передо мной? — снисходительно улыбнувшись, высказал предположение Душман.

— Не только за этим, но и с деловым предложением, — сообщил Церлюкевич.

— Вот как! — удивился Душман, продолжая выражать к собеседнику пренебрежение. — И чего же ты хочешь мне путевого предложить?

— Нам ваш товарищ в беседе не помешает? — кивнув головой в сторону Арбата, поинтересовался Церлюкевич.

— Не помешает, — заверил его Душман.

— Милиция похищенное у меня уже, наверное, не найдет, а если когда и найдет вора, то он успеет коллекцию разбазарить. Вас может удивить такое начало моего разговора, но я знаю, с кем беседую, знаю ваши возможности, а поэтому предлагаю вам заключить со мной джентльменское соглашение.

— В чем оно заключается?

— Вы беретесь по своим каналам искать воров, и, возможно, ваш поиск будет более успешным, чем милицейский. За что я с вами расплачусь картинами в размере двадцать пять процентов от количества найденного, оформим их, как будто вы у меня купили.

Наконец уяснив смысл предложения и для себя ощутив выгоду, Душман внешне свою заинтересованность Церлюкевичу не показал:

— Ты хочешь, чтобы я занялся ментовской работой и твоего обидчика подвел под закон?

— Я хочу вернуть свою коллекцию полотен, а с вором или ворами вы что хотите, то и делайте.

— Красиво поешь, верни мне мои картины, но не мне тебя учить, что за частный розыск, попрание прав граждан такими шустряками, как я, горит срок. — Душман перекрестил указательный и средний пальцы левой руки с такими же пальцами правой руки. — Неужели я так плохо живу, что пойду на такой глупый и неоправданный риск?

Церлюкевич, идя к Душману со своим предложением, думал, что тот ухватится за него обеими руками, но, услышав возражения Душмана и поразмыслив, он понял абсурдность своего предложения, но автоматически продолжал настаивать на нем:

— Я платил вам дань, о чем в милиции не сказал ни слова. При обыске у вас дома я там видел изделия, которые подарил ранее. Я мог сказать, что они с проклятой кражи. Какие вас ждали последствия, говорить не приходится.

— Конечно, дорогой! На другой день тебя из твоего «музея» выносили бы вперед ногами, — предостерегающе и вместе с тем злобно прошипел Душман, до этого не задумывавшийся над такой «шуткой».

— Я никогда такой глупости не совершу, — успокоил его Церлюкевич, — но я живу в зоне твоего влияния, и, как мне говорили бывшие зеки, вы не должны были допустить хозяйничания у себя чужаков. Вы меня не трогали, но, так сказать, мою безопасность не обеспечили, поэтому я сейчас пришел к вам за помощью, и вы не должны мне в ней отказать.

Наступила пауза, Душман задумался, а потом минут через пять, прерывая затянувшееся молчание, бросил:

— В твоем предложении и доводах есть резон заняться твоим вопросом, но он трудный, опасный и, возможно, мы его не сможем решить, а затраты понесем солидные, поэтому, если ты продолжаешь настаивать на своем предложении, то я менее чем на пятьдесят процентов доли в операции не соглашусь.

— Тарас Харитонович, побойся Бога. Это самый настоящий грабеж, — взмолился Церлюкевич.

— У меня в розыске ой как много парней будет задействовано, и всем надо платить, а ты один будешь иметь пятьдесят процентов добычи, — стоял на своем Душман.

— Что за глупость, какая добыча, я хочу всего лишь вернуть себе то, что ранее мне принадлежало.

Понимаешь — свое, а не чужое! — Церлюкевич был от возбуждения в полуобморочном состоянии.

— Если бы не понимал, то и одного процента ты от добычи не получил бы. Секешь! — как ученику, не спеша, вяло пояснил Душман.

— На таких условиях я не согласен, — решительно выпалил Церлюкевич.

— Ну что же, будем считать, что сговор между нами не состоялся. Ты извини меня, подлеца, что я забыл тебя угостить пивом. — Душман дал Церлюкевичу бутылку и чистый фужер.

Церлюкевич с жадностью стал пить пиво. Пока он пил, Душман миролюбиво заметил:

— Ты на досуге дома подумай над нашим предложением. Если милиция найдет твой «клад», ты ничего не потеряешь, если мы его найдем, то потеряешь лишь половину, а если не найдем или не станем искать, то твоему «кладу» хана.

Напившись пива, Церлюкевич поблагодарил за угощение и, простившись, покинул кабинет.

Когда он ушел, то Арбат, в возбуждении подскочив со своего кресла, налил в бокал пива и залпом выпил.

— Зря мы его так отпустили: двадцать пять процентов из трех миллионов для нас тоже солидный куш, — выпалил он с досадой.

— Да, все ты верно говоришь, но только не учел один пустяк. Он сам пришел к нам, видя свою выгоду, ему от нас больше некуда идти, а поэтому, поразмыслив, если только он не дурак, он к нам все равно вернется. Я только не знаю, сколько дней ему понадобится для размышлений.

Действительно, на следующий день Церлюкевич вновь пришел в кабинет к Душману. Его вид говорил, что прошедшие сутки дались ему с большим трудом. Синие круги и мешки под глазами говорили, что в прошедшую ночь он или не ложился спать и голодал, или спал и ел очень мало.

Он был похож на ежа, которого хитрая лисица загнала в лужу. Едва не плача и не воя от жалости к себе, он, как загипнотизированная лягушка, которая сопротивляется, квакает, но лезет в пасть удава, вынужден был согласиться на сделку с Душманом на его условиях. Церлюкевич отдал им одиннадцать фотоснимков, на которых были изображены десять похищенных картин и одна серебряная скульптура восемнадцатого века сидящего Будды.

— Вы понимаете, у меня похищены полотна кисти Айвазовского, Кандинского, Малевича, Шагала, Ге и других не менее великих художников. На обороте снимков я указал, как называется картина и кисти какого художника она принадлежит.

— Где ты взял фотоснимки, если картины у тебя похищены? — разглядывая их, спросил Арбат.

— В моей картотеке. Ее воры не тронули, так как она для них не представляет ценности. Я думаю, со снимками картин вам легче будет их искать.

— А еще такие снимки у кого есть? — поинтересовался Душман у Церлюкевича.

— У меня и на Петровке, — сообщил быстро Церлюкевич.

— Вот видишь, милиции и твои фотографии не помогли, поэтому не надо мне говорить, как легко можно найти картины.

Пригласив к себе в кабинет старшую официантку Ларису, которая когда-то, в начале трудовой карьеры, работала секретарем-машинисткой, он сказал, чтобы она принесла им завтрак с десертным вином. После завтрака он усадил Ларису за пишущую машинку и сказал, чтобы она записала всю информацию, которую будет сообщать ему Церлюкевич.

К обеду уставший от вопросов Церлюкевич взмолился отпустить его для отдыха домой, так как у него разболелась голова и перестала мыслить.

После нескольких таких встреч Душман получил от Церлюкевича ответы на все свои вопросы, записал его домашний телефон и отпустил.

Нельзя сказать, что Душман кражей у Церлюкевича картин не интересовался. Он спрашивал о них у таких же, как он, авторитетов преступного мира, но все ответы были неутешительными.

К моменту заключения сделки с Церлюкевичем он знал, какие трудности ожидали его в будущем, но сумма вознаграждения стимулировала и объясняла, почему он согласился взяться за такую работу. Однако встретившиеся в работе трудности превзошли все ожидания.

Чтобы проверить всю имеющуюся у него информацию, была создана группа боевиков из пяти человек, куда был привлечен квалифицированный вор-домушник, виртуозно пользовавшийся специальной отмычкой, именуемой в преступном мире метелкой.

Вор-домушник согласился участвовать в деле при условии, что за каждую вскрытую им входную дверь в дом или квартиру, независимо от добычи, ему должны были заплатить один кусок.

Душман не нашел нужным посвящать вора в свои планы и втайне завидовал ему, как тот легко зарабатывал на них тысячи.

Его боевиками было проверено шесть квартир, на владельцев которых имелась компрометирующая информация, но результаты проверки оказались неутешительными.

Осталась для проверки одна квартира, Щеблакова Олега Эдуардовича, в которую незаметно проникнуть было невозможно, так как квартира без присмотра владельцами не оставлялась.

Олег Эдуардович постоянно находился дома. Его жена в магазинах делала необходимые покупки.

Проведенной проверкой было установлено, что сын Щеблакова, Николай, вечером вместе с командой Москвы уезжает в Сочи на республиканские соревнования по самбо.

Получив такое сообщение, Душман поручил Арбату с его группой ночью нанести визит супругам Щеблаковым и проверить, не находятся ли у них картины Церлюкевича, тем более что в помощи вора-домушника необходимости не было.

Среди ночи Олег Эдуардович, неожиданно проснувшись, задумался: «Почему я проснулся? Или я проснулся сам по себе, или меня разбудил электрический звонок?»

Посмотрев на спокойно спавшую супругу, он решил: «Звонок мне померещился. Ну что же, встану, компотика попью, а то в горле пересохло, заодно и на двор схожу».

Проходя по коридору на кухню, он за дверью услышал призывное мяуканье котенка.

«Какие дети пошли озорные, издеваются над котенком», — подумал он беззлобно. Открыв холодильник и попив мелкими глотками компот, боясь простудиться, он вышел из кухни в коридор.

«Наверное, этот чертов котенок меня и разбудил, — решил он. — Прогоню-ка я его от двери, а то он, чертяка, мне спать не даст».

Посмотрев в глазок двери, он, кроме стен и двери соседа, ничего не увидел. «Да разве можно было увидеть котенка около двери в глазок», — удивился он своей бездумности.

Открыв входную дверь, Олег Эдуардович попытался выйти в коридор, но неожиданно четверо мужчин в масках, оттеснив его, зашли в коридор. У одного из них в руках находился портативный магнитофон, откуда слышалось мяуканье.

«Вот, старый дурак, сам впустил к себе в квартиру грабителей», — испуганно и обреченно подумал хозяин.

Подошедший к нему высокий грабитель, а это был Арбат, сказал:

— Олег Эдуардович, мы не грабители и ничего вашего из квартиры не возьмем, но мне сказали, что похищенные у меня картины могут находиться у вас. Если вы или ваш сын к краже непричастны, то за свое имущество и свою коллекцию картин можете не переживать.

Выслушав грабителей, несколько успокоившись, Олег Эдуардович сказал:

— Что я могу противопоставить сейчас вашей силе? Ничего. Вы моему требованию немедленно покинуть квартиру все равно не подчинитесь?

— Конечно! — утвердительно кивнул головой грабитель.

— Поэтому я вынужден принять ваши условия. Разрешите мне сообщить жене о вашем визите. У нее слабое сердце и, когда она увидит вас в зловещем одеянии, боюсь, что ее сердце может не выдержать. Пока вы будете делать у меня в квартире обыск, она побудет в кухне, чтобы на вас не смотреть.

— Только ты без фокусов, батя! — предупредил Арбат.

— Что я, такой обормот, как вы? — зло пробурчал старик.

Арбат был доволен, что смог мирно договориться с Щеблаковым.

Дождавшись, когда супруга старика, одевшись в спальне, прошла на кухню, он со своими подручными в присутствии старика приступил к осмотру его коллекции.

У Олега Эдуардовича в коллекции были марки, ордена, медали, фарфор. В молодости он как бы примеривался, какому увлечению отдать предпочтение. Больше всего у него оказалось картин.

Просматривая картины, Щеблаков, забыв, с кем имеет дело, стал давать пояснения Арбату. Он стал говорить, чьей кисти принадлежит картина, что автор хотел в ней выразить.

Арбат слушал его невнимательно, так как старался не упустить в их общей массе те, которые он разыскивал, но у Щеблакова полотен Церлюкевича не оказалось ни одного. В поисках тайника были простуканы все стены, но результат оказался таким же плачевным.

Арбат уже собирался уходить со своей группой из квартиры, когда по рации получил сообщение, что сын старика, Николай, вошел в подъезд.

Арбат, обращаясь к старику, сказал:

— Мы знаем, что ваш сын спортсмен и, увидев нас, захочет драться. Если он начнет выступать, то мне придется применить оружие, и тогда нам с вами мирно не расстаться. — Он показал ему за поясом свой пистолет.

— Я вас понял, — взволнованно произнес старик, — я скажу сыну, чтобы он отнесся к вам миролюбиво.

Честно сказать, намять бока вам не только надо, но и полезно.

— Вы, наверное, забыли о слабом сердце вашей супруги? — напомнил ему Арбат.

— Вот как раз это делает меня таким сговорчивым с вами.

Дверь Николаю открыл отец. О чем они шептались, Арбат не слышал. Он расслышал лишь последние требования старика:

— Делай, что я тебе сказал, и никаких глупостей.

Сразу потеряв агрессивность, Николай, прижавшись спиной к стене коридора, сказал:

— Ладно, уходите и постарайтесь мне на пути не попадаться, тогда меня некому будет сдерживать.

— Телефон мы вам обрежем, и постарайтесь минут двадцать из дома не выходить, Олег Эдуардович. Вы наши условия принимаете? Если нет, то мы будем вынуждены всех вас связать.

— Принимаю, — выдавил из себя старик.

Быстро спустившись во двор и выйдя на улицу, они сели в ждавшую их машину и уехали.

Душман понимал, что круг подозреваемых проверен полностью. «Нахрапом здесь не возьмешь. Надо действовать тонко и умно. У меня это не получилось», — вынужден был признать Душман.

Частью предполагаемой добычи ему не хотелось делиться ни с кем, но тупиковая ситуация в который раз напоминала, что у него есть друзья. Если они не смогут решить его задачи, то она никому не окажется по зубам.

Глава 58

Приезду Душмана к себе в гости Лесник был обрадован не только потому, что они были друзьями и кумовьями. Они к тому же были компаньонами, имели прибыльное предприятие, обсуждение проблем которого и планы на перспективу требовали более частого общения, чем было практически на деле.

С привлечением в свое акционерное общество Корвина Фостера, вложившего часть своего капитала в развитие предприятия, удалось поставить с Запада и внедрить современное оборудование, существенно изменившее роль предприятия в жизни области.

Они заключили договора на поставку кислорода со множеством предприятий, организаций и поручили своему юристу, чтобы он следил за неукоснительным соблюдением сторонами условий договора, и если они нарушались заказчиком, требовали применения штрафных санкций.

Лесник, общаясь с Корвином по коммерческой части, много полезного черпал для себя.

Именно по инициативе Корвина на предприятии была введена штатная единица юриста, в чем Лесник не видел никакой необходимости, но результаты претензионной работы юриста были материально настолько внушительны, что их хватало и на зарплату юриста, и на солидную прибыль предприятию.

Таких неожиданных открытий для Лесника было сделано Корвином так много, что их невозможно было сосчитать, и все они были на пользу предприятию.

Вечером за ужином собралась многочисленная семья Лесника: его жена Альбина с сыновьями Константином, Антоном, Перепелкин Илларион Константинович, отец Альбины по кличке Борода со своей сожительницей Полиной Геннадиевной, Душман.

За ужином женщины, выпив с мужчинами по три рюмки спиртного, под благовидным предлогом удалились, уводя с собой детей. «Кухня» воровского закона им была известна не понаслышке, а поэтому женщины легко предугадали желание мужчин.

Оставшись одни в зале, они продолжили ужин, но не спешили быстро насытиться. За ужином Душман сообщил своим друзьям о сделке с Церлюкевичем и об отсутствии положительных результатов в розыске полотен. Слушая Душмана, Лесник оживленно обсуждал с ним получаемую информацию, тогда как Борода только слушал и не спеша курил ароматную сигару.

Душман, заметив пассивность Бороды, решил его потревожить:

— Чего молчите, Илларион Константинович, я же к вам за помощью приехал?

— Тебе на месте ничего видно не оказалось, чего я могу тебе посоветовать, сидя здесь? — резонно заметил Борода.

— Так что, выходит, я зря ехал к вам за советом? — обескураженно спросил Душман.

— Побеседуем, увидим, — уклончиво ответил Борода.

— Давай будем говорить, — наступательно потребовал Душман.

— Давай поговорим, — с любезностью в голосе согласился Борода. — Как я вижу и понимаю, твои ребята не дураки, но путь к золотой рыбке не видят и вряд ли теперь увидят. Я пока тоже никакого выхода вперед не вижу, и, возможно, мы его и не увидим.

— Что тогда вы прикажете мне делать? — растерянно спросил Душман, понимая значение услышанного и его жестокую реальность.

— Пригласить меня с моими хлопцами к себе в долю. Если мы картины найдем, то гонорар делим пополам, если не найдем, тогда тебе придется искать себе в долю других умников, быть может, они будут удачливее нас.

— Половину того, что мне достанется за работу, ты хочешь получить себе? — переспросил Душман. — Ну, ты хватил, — удивился он. — Это слишком много.

— Тарас Харитонович, ты забываешь, что мы делим шкуру неубитого медведя. Возможно, он никому из нас и не дастся в руки. Вы без нас нужное не нашли, а если мы его найдем, то почему не можем и не должны получить половину причитающейся тебе добычи?

Душман задумался. Он молча налил в три рюмки водки до самого верха и, взяв свою в руку, сообщил:

— А, черт с ним, пускай будет по-вашему, где только мое не пропадало.

Ударившись рюмками, как бы скрепляя договор, они выпили спиртное.

Уезжая в Москву, Борода взял с собой Диспетчера, который уже более года освободился из мест лишения свободы и вел паразитический образ жизни, прогуливая деньги, ранее полученные от Бороды за сговорчивость.

Диспетчера Борода ценил за его изворотливый ум, находчивость, умение налаживать контакты с нужными людьми, что ранее несостоявшийся артист неоднократно доказывал.

Когда Борода приехал к Диспетчеру, тот был в нетрезвом состоянии. Увидев Бороду, Диспетчер, поздоровавшись с ним, ехидно поинтересовался:

— Что, опять тебе понадобился громоотвод? Учти, меня теперь менее чем за миллион хозяину не просватаешь.

— Ты чего, Станислав Генрихович, ищешь ссоры со мной? — сердито набычился Борода.

— Да я так, пошутил, — вынужден был пойти на попятную Диспетчер.

— Не мне тебя учить, с кем можно, а с кем нельзя шутить, — с удивлением для себя в рифму пробурчал Борода.

Диспетчер, заглаживая свою несдержанность, достал из холодильника тарелку с засохшими ломтиками колбасы и сыра, поставил на стол литровую банку с маринованными огурцами.

Когда Диспетчер поставил бутылку водки на стол, то Борода не разрешил ему ее открывать, а усадив за стол, спросил:

— Не желаешь ли ты прокатиться со мной в столицу за мой счет на полном моем иждивении?

— Надолго? — с заблестевшими глазами спросил Диспетчер, которому чертовски надоела однообразная жизнь.

— Возможно, пробудем месяца два. Если моя задумка не получится, то ты получаешь от меня два куска и можешь быть свободным. В случае удачи, если ты выполнишь мое поручение, то получишь не менее четвертака.

— Штук? — вытаращил удивленно глаза Диспетчер, не веря услышанному.

— Конечно, — заверил его Борода.

— Камеру с солнечной стороны не придется заказывать? — цинично спросил Диспетчер, пряча свою тревогу под обворожительной улыбкой.

— Криминала для тебя никакого не будет. Ты всего лишь должен найти иголку в стоге сена, а остальное будет не твоего ума дело.

— Когда едем? Двадцать пять штук — вот это работа, и, главное, мой размах.

— Учти, ты не первый будешь копаться в стоге сена, уже целая кодла в нем рылась и не нашла.

— Бог видит, кому нужны деньги, поэтому они и не нашли. Я верую в Бога, у меня даже наколка на груди:

«Господи, я твой слуга».

В Москве Борода и Диспетчер ознакомились с имеющимся у Душмана материалом, неоднократно встречались с Церлюкевичем, но новой информации к имеющейся не добавилось, а значит, практически Диспетчеру не с чем было работать.

Он был в ударе от порученной ему работы. Он жил в люксовской гостинице на всем готовом без страха за завтрашний день.

Когда Борода, который жил в одном номере с Диспетчером, так как последний каждый день отчитывался перед ним о выполненной работе, спросил у Диспетчера его прогноз на будущее, тот ответил:

— Ты знаешь, у задачи есть решение, но мы его не видим.

Засмеявшись, Борода ехидно бросил ему:

— Ты долго думал над такой истиной? Стоило ли нам для этого сюда ехать?

— Я совсем о другом хотел сказать, — недовольно поморщился Диспетчер. — Семен Филиппович чего-то нам не договаривает, чего и сам не знает, а то давно бы сказал. Мне надо с ним вступить в длительный контакт и близко пообщаться. Может быть, тогда я смогу его постичь.

Борода с предложением Диспетчера согласился и дал «добро», но напомнил:

— Учти, твое топтание мне обходится в копеечку. Я могу плюнуть и махнуть рукой на журавля в небе, который постоянно клюет мои денежки в кармане.

— Илларион Константинович, мы сейчас занимаемся исследованием и творчеством, а поэтому спешить в такой момент не положено. Свой шанс ни вы, ни я не должны упускать.

— Трепаться ты насобачился и красиво говоришь. Вот если бы ты так мог работать, — покидая номер, бросил шпильку Борода.

Целую неделю неотлучно Диспетчер проводил вместе с Церлюкевичем, который давно бы избавился от такого «дружка», если бы пожелал, но такого желания не было, так как Церлюкевич обедал за счет своего сопровождающего, разъезжал на такси за его счет, а поэтому такое общение было для него даже материально выгодным.

Подробно отчитываясь вечером перед Бородой за израсходованные деньги, Диспетчер сетовал:

— Вот жмот, четыре дня мотался с ним по городу, и ни разу он не заплатил за проезд, не угостил ни чаем, ни лимонадом.

— Ты теперь понял, как надо богатеть? — пошутил Борода.

— В гробу я видел таких богачей. Всю жизнь себе отказывать во всем, а какой-то фрукт не хуже нас, бах и обчистит. Стоит ли для такого «торжественного» момента обкрадывать себя?

В воскресенье утром Диспетчер, пробираясь с Церлюкевичем по переполненному Арбату, напичканному до предела картинами, поделками из дерева, другими тысячами мелочей, был остановлен дряхлым сухоньким стариком.

Обрадованно схватив Церлюкевича за локоть, старичок пропел:

— Семен Филиппович, сколько лет, сколько зим я вас не видел. Уже и вы стали таким зрелым мужчиной, — многозначительно констатировал он, оглядывая его фигуру. — Я знаю вас с пупенок.

Церлюкевич, увидев старика, оживился, но видно было, что не очень обрадовался.

— Все течет, все изменяется, Борис Ипполитович, се-ля-ви, как говорят французы.

— Да, Семен Филиппович, такова жизнь, — согласился с ним старик. — Как там поживает ваша матушка, Софья Романовна, не умерла ли?

— Жива, Борис Ипполитович, она и нас с вами переживет, — скорее со злобой, чем с радостью сообщил Церлюкевич.

— Слава Господи, — перекрестившись, пропел старик, — передай ей от меня большой привет. Какая красивая женщина была. — Улыбнувшись святой чистой улыбкой, он заговорщицки сообщил: — Я же за ней в молодости ухаживал, да разве мог я сравняться статью с вашим покойным батюшкой?

Вспомнив молодость, старик расстроился и, простившись, растворился в движущейся массе народа.

— Надо же, Борис Ипполитович еще жив, — удивился Церлюкевич, — а ему, между прочим, за девяносто и притом с большим гаком.

— Чего ты мне не говорил, что твоя матушка еще жива? — возмутился Диспетчер.

— А чего о ней говорить? Не она же у меня картины похитила? — беспечно пояснил Церлюкевич.

— Что-то я у тебя ее дома не видел, — удивился Диспетчер.

— Я ее с трудом устроил в доме для престарелых.

— Давно она у тебя там?

— Пять лет, — недовольно бросил Церлюкевич, которому задаваемые вопросы стали не нравиться и раздражать.

— Когда ты последний раз был у нее?

— Давно, уже не помню даже когда.

— А чего ты на нее сердит?

— С процентами у нее на книжке лежит семьдесят, и она мне их не отдает. Сказала, что получу после ее смерти. Как собака на сене — сама не ест и другим не дает.

— Как я понял, у вас с ней взаимная любовь, — усмехнувшись, пошутил Диспетчер. — Если ты давно ее не посещал, то откуда знаешь, что она еще жива?

Пренебрежительно посмотрев на собеседника, Церлюкевич пояснил:

— Уж тебе, сыщику, должно быть понятно, если мать умерла бы в стардоме, то его администрация обязана меня немедленно уведомить.

— Правильно ты рассуждаешь, — вынужден был признать свою оплошность Диспетчер. — Мы с тобой должны нанести ей визит вежливости и за мой счет окажем ей материальное внимание.

— И так придется ехать на ее похороны, — зло сообщил Церлюкевич о своей поездке как неизбежной повинности. — Я к ней не поеду, пускай прочувствует, как я на нее обиделся.

— Наверное, вы оба прочувствовали, но как два упрямых барана не желаете пойти друг ругу навстречу.

Сделай ты ей навстречу шаг.

— Станислав Генрихович, я вас в свахи не приглашал, — упорствовал на своем Церлюкевич.

— А если я поеду к ней от твоего имени с подарками, ты возражать не будешь?

— Я бы возразил, но если ты считаешь, что тебе поездка необходима по нашему делу, то препятствовать не буду.

— Считай, что мы с тобой договорились. Но ты должен написать ей ласковое письмецо, укажи, что не поехал со мной, так как болеешь.

— Нужны мои оправдания выжившей из ума старухе, как мертвому припарки.

— Я тебя прошу, черкани любезность, чтобы она меня спокойно приняла и не чихала бы все время на тебя, когда я буду у нее находиться. Я же тебя не вкалывать заставляю.

— Везет мне на дураков и чудаков, — привыкнув к обходительности Диспетчера и не очень высоко ценя его как личность, пошутил Церлюкевич.

— Так к кому ты меня, срань, относишь? — потеряв над собой контроль, набычившись и сняв с лица маску доброжелательности, сменив ее на злую и жесткую, процедил Диспетчер.

Происшедшей переменой Церлюкевич был не только удивлен, считая Диспетчера добродушным добряком, но и напуган, так как вспомнил, из какого «круга» тот подкатил к нему и чем грозит нанесенное ему оскорбление.

Чтобы не получить плату за него, Церлюкевич поспешил ответить:

— К добрякам.

— Пойдет! — не считая нужным обострять отношения, успокаиваясь, согласился Диспетчер, потом заметил:

— Ты сейчас общаешься с авторитетами преступного мира, а поэтому в разговоре с ними следи за своими словами. Если бы ты так оскорбил моего пахана, то через мгновение тебе пришлось бы выплевывать свой язык через задницу.

— Наслышан я о силе и власти ваших паханов, поверил и пришел за помощью, а где результат? Мои полотна, если бы только знал, каких знаменитых мастеров кисти, уже, наверное, уплыли на Запад и осели в коллекции какого-нибудь толстосума. Да и вообще, Станислав Генрихович, надоел ты мне своими приставаниями, лезешь в душу, а она не туалет, каждого туда не пустишь. Так и быть, напишу письмо матери, чтобы сдержать данное тебе обещание и больше по городу болтаться с тобой, как дурак, не желаю.

— Насильно мил не будешь, пускай будет по-твоему. Твои выкрутасы мне тоже в печенки въелись, — признался ему Диспетчер.

Глава 59

В связи с тем, что дом-интернат для престарелых, где находилась Церлюкевич Софья Романовна, располагался в Подмосковье и туда Диспетчеру было трудно добраться, Душман дал автомобиль с водителем.

На другой день в десять часов Диспетчер был в спальне у Софьи Романовны, куда его привела дежурная по административному зданию. Поднимаясь на второй этаж, дежурная, средних лет непривлекательная женщина, поучающе сообщила посетителю:

— Вы знаете, как наш контингент обворован вниманием своих родственников? Поэтому каждое такое посещение, которое вы делаете, престарелому человеку является праздником.

Без стука открыв дверь в спальню и увидев там интересующее лицо, дежурная улыбаясь сообщила:

— Софья Романовна, к вам гость! — после чего пропустила Диспетчера в спальню, а сама ушла.

Диспетчер увидел перед собой пожилую седую женщину с гладко зачесанными назад волосами, ее худобу не мог скрыть цветной байковый халат. Она, облокотившись грудью на подоконник, смотрела в сад.

Услышав к себе обращение дежурной, она вяло повернула голову в сторону говорившей, лицо ее оставалось неподвижным. Потом на нем появилось осмысленное выражение в виде удивления, что выдали ее глаза чистой голубизны. Оттолкнувшись руками от подоконника, приняв вертикальное положение, она всем корпусом повернулась к Диспетчеру.

Поздоровавшись с ней, Диспетчер сообщил:

— Софья Романовна, я с письмом и подарками к вам от сына.

— Почему его с вами нет? — обеспокоенно поинтересовалась она.

— Вы все узнаете из письма, — вручая его ей, спокойно поведал Диспетчер.

Софья Романовна, взяв очки и сев на стул, углубилась в его чтение. В это время Диспетчер по-хозяйски, не спеша стал выкладывать из сумки на тумбочку подарки.

Прочитав письмо, Софья Романовна, окинув взглядом подарки, грустно улыбнувшись, заметила:

— О, что я вижу?! Кофе, лимоны, апельсины и даже конфеты в коробке, печенье…

Перебив ее, Диспетчер подчеркнул:

— Сразу видно, что подарки куплены близким человеком от сердца.

— Да, в этот раз сын постарался, как никогда, но было бы лучше, если он ко мне явился сам, с букетом цветов, без подарков.

— Болезнь — дело серьезное, — заступился за ее сына Диспетчер.

Окинув взглядом лежащие на тумбочке деликатесы, оживившись, поинтересовалась:

— Вы не спешите?

— Да вроде бы нет, — успокоил он ее.

— Давайте вдвоем чайком побалуемся, угостимся вареньем с малиной, поговорим. Так скучно в этой людьми забытой богадельне, — просительно предложила она.

Диспетчер специально ехал к ней для основательного разговора, а поэтому ее предложение принял с удовольствием, но вслух свое согласие выразил своеобразно:

— Ну если вы настаиваете, то придется согласиться.

Услышав его согласие, Софья Романовна благодарно улыбнулась, включила электрический чайник и стала сервировать стол, постоянно проявляя к Диспетчеру внимание. Видно было, что она была довольна его визитом.

Заглядывающим порой в ее комнату подружкам она с удовольствием, счастливо улыбаясь, сообщала, что она занята и гулять с ними пока пойти не может.

Не спеша попивая из блюдечка чай, смакуя его с вареньем, Софья Романовна выведала у Диспетчера все новости о сыне, а потом поинтересовалась:

— С чего вдруг мой Семочка заболел? Он на здоровье вроде никогда не жаловался.

Наконец-то они подошли к той теме разговора, из-за которой Диспетчер отправился к ней на свидание.

— Была на то, Софья Романовна, веская причина. У него из квартиры украли полотна знаменитых художников и другие ценности.

Сообщение Диспетчера Софья Романовна, к его удивлению, приняла совершенно спокойно. Поставив блюдечко на стол, она злорадно констатировала:

— Вот видите, как Бог наказывает детей за их грехи перед родителями. Сразу прислал вас ко мне с подарками, но все равно не унял своей гордыни, не сообщил мне о постигшем горе.

— Он мне поручил вам устно все передать. Разве в письме все напишешь.

— Да, это так, но все равно он ко мне не по-сыновьи относится, — задумавшись на миг, констатировала она.

— И на какую сумму у него украли картин?

— Если в долларах, то более чем на три миллиона будет.

— Ну и как, поймали вора?

— Пока еще нет, — с сожалением сообщил Диспетчер.

— Если после кражи картин прошло более двух месяцев, как вы сказали, то теперь милиция вряд ли их найдет.

— Понимая такую утрату, Семен Филиппович и слег.

— Скажите ему, пускай не валяется чурбаком, а оставшуюся коллекцию или продаст, или сдаст в какоенибудь государственное учреждение на ответственное хранение.

Пренебрежительно махнув рукой, она сообщила:

— А лучше всего, я ему все изложу в письме.

Слушая Софью Романовну, Диспетчер подумал: «Бабуля еще из ума не выжила, толково рассуждает и дает дельный совет». Вслух же заметил:

— Семен Филиппович не маленький, не любит, когда его учат, а потому сам сможет распорядиться по уму.

— Куда ему до моего опыта, моих знаний. Я дворянка в пятом поколении. Вы хоть знаете, что это такое и с чем это едят? — победоносно, уверенная в незнании ответа собеседником, задала она ему каверзный вопрос.

— Не знаю, — признался Диспетчер, удивленный таким вопросом.

— То-то же, я потомственная баронесса, и моими друзьями детства были потомственные дворяне, у которых было чему поучиться не только работникам культуры, но и нашей теперешней власти.

В старое время слово дворянина приравнивалось к векселю, а сейчас в высших эшелонах власти, вы видите, какая неразбериха и чехарда, что делается в промышленности, в сельском хозяйстве. И вся кутерьма происходит, я так считаю, из-за того, что современный руководитель стал не хозяином своего слова: обещает, а исполнять за него будут другие, такие же неисполнительные люди. Вы видите, к какой черте пришла наша страна…

«Вот это бабуля, ничего себе разошлась», — удивленно подумал Диспетчер.

— …Мой папа имел классный чин коллежского советника, а ему в семнадцатом году еще не было и тридцати лет. Вы представляете, какая у него была перспектива роста по службе? У нас в роду все были генералами, и только он успел дослужиться до полковника. Вот благодаря кому у моего сына была и есть такая богатая коллекция старины.

Он у меня рос среди пролетариев, и воспитание улицы так повлияло на него, что он не стал понимать свою родную мать. Его пещерные рассуждения последние годы я уже не могла слушать. Для меня такое было пыткой, вот почему я предпочла поменять муки с ним на одиночество в этой обители. Слава Богу, что он не преступник и не сидит в тюрьме. Скажу по секрету — он ждет от меня наследства, но я его уже отписала внуку Сереже. Он артиллерист и уже дослужился до капитана.

Когда она заговорила о внуке, в ней произошло преображение, как с верующим, говорящим о христианской святыне.

— …Он, моя ласточка, в каждый свой отпуск приезжает ко мне с женой и правнуком. Я могу умереть спокойно, зная, что на моем оболтусе сыне не завянет наше дворянское древо Церлюкевичей.

Открыв деревянную шкатулку, она, показывая ее содержимое, сообщила:

— Вот, видите, сколько от Сержа у меня писем, а от сына сегодня получила первое. — Задумавшись, она рассеянно произнесла: — И в кого он у нас такой уродился эгоист?..

Прерывая ее излияние, Диспетчер спросил:

— Софья Романовна, вы меня еще чаем не угостите? — Он показал ей свою пустую чашку.

— Сейчас, дорогой, только я чай подогрею, а то он уже, наверное, остыл.

— Не надо подогревать, и остывший пойдет.

Пока Софья Романовна не спеша исполняла просьбу Диспетчера, он взял один конверт, лежащий сверху в шкатулке, и спрятал в карман.

Исполнив его просьбу, она, опустившись на стул, поинтересовалась:

— О чем мы с тобой говорили?

— О жизни сына, внука и вашей.

— Старая кочерыжка, совсем забывчивая стала, — пожурила она себя беззлобно. — Какая у меня теперь жизнь, жду смерти, никому не нужная, а Бог смерти не дает. От скуки сошлась здесь с одним, тоже из дворян. Так хорошо мне с ним жилось, столько у нас с ним было общего, но пожили мы с ним мало. Бог призвал его к себе к ответу. Очень порядочный был человек, а теперь искать ухажера уже нечего, чувствую, как силы покидают меня.

— Может, перед смертью вернетесь домой, к Семену Филипповичу, чтобы смерть дома принять?

— Думала и я о такой возможности, даже ключ от квартиры берегла, а сейчас решила окончательно зубастенькую здесь дождаться. Если бы меня позвал жить к себе внучок, я бы с доброй душой согласилась, но у него цыганская жизнь. Его переводят из части в часть, то в одном военном городке живет, то в другом. Мне за ним уже не угнаться.

Дождавшись, когда Софья Романовна закончит свое излияние, Диспетчер осторожно поинтересовался:

— У вас ключ от квартиры где хранится?

— Он у меня пропал из тумбочки в день похорон Юрия Викторовича.

— А кто его тогда хоронил?

— Как кто? — гордо произнесла Софья Романовна. — Конечно я и его сын Виктор.

— Вы, случайно, не знаете, где живет его сын?

— Точно не знаю, где-то в Москве.

— У вас его адреса нет?

— Был когда-то, а теперь я его затеряла, да он мне и не нужен.

— Где и кем работает Виктор? — продолжал настойчиво допытываться Диспетчер у ничего не подозревавшей Софьи Романовны.

— Каким-то небольшим начальником на железной дороге. Там он дослужился до трех маленьких звездочек на кителе, только они у него расположены как у коллежского регистратора.

— Что-то я таких званий не знаю, — улыбнувшись, признался Диспетчер.

— Такие звания до революции были у гражданских служащих, а если его приравнивать к воинскому, то, — задумавшись на минуту, она закончила: — Оно будет соответствовать старшему прапорщику.

«Ну, бабуля, с тобой не соскучишься», — испытывая удовольствие от беседы, подумал Диспетчер.

— Вы помните его фамилию?

— Интересный вы молодой человек, я с Юрием Викторовичем прожила больше года, как я могу не знать его фамилию, или вы думаете, что я уже выжила из ума? — обиделась она.

— Да нет, что вы, я просто так спросил, — стал оправдываться Диспетчер.

Она задумалась, у нее от удивления расширились зрачки глаз, потом она обрадованно выпалила:

— Заславский Юрий Викторович, — добавив с удивлением: — А ведь я едва не забыла его фамилию!

Больше Софья Романовна ничего важного, что могло заинтересовать Диспетчера, не сообщила. Когда он заметил, что она стала повторяться, только тогда он решил с ней распрощаться.

Расставаясь с Диспетчером, Софья Романовна, не скрывая к нему симпатии, призналась:

— За все время нахождения здесь вы первый, кто выслушал меня, не перебивая и не мешая. Если захотите еще со мной поговорить, приходите, можно даже и без гостинцев, буду очень рада, — сделав удивленное лицо, она воскликнула: — А мы с вами так и не познакомились. Я даже не знаю, как вас звать!

— Софья Романовна, мне нравится, что вы меня называете молодым человеком. В следующий раз как вам скажут, что к вам пришел молодой человек, так знайте, что я пришел вас навестить. Вы хорошая мать и хороший собеседник.

Без всякой фальши и наигранности он уважительно поцеловал ей морщинистую сухонькую ручку и, простившись, ушел.

Как он и предполагал, личного дела умершего Заславского Юрия Викторовича у администрации дома престарелых не сохранилось, но это его не обескуражило.

Теперь у него в голове стали роиться мысли, появляться версии, над проверкой которых придется поработать.

О результатах беседы с Софьей Романовной Диспетчер доложил Бороде и Душману, предложил проверить несколько возникших у него в голове версий. По одной из них Душман послал к месту службы Церлюкевича Сергея Семеновича своего человека, который, вернувшись назад, сообщил, что проверяемое им лицо находится в загранкомандировке уже четыре месяца и домой должно вернуться лишь через два месяца. Тем самым у Церлюкевича Сергея Семеновича имеется полное алиби непричастности к краже картин у отца, а поэтому в дальнейшей его проверке необходимость отпала.

С большими трудностями, пользуясь информацией как справочной службы города, так и Московской железной дороги, Диспетчер установил, что Заславский Виктор Юрьевич работает в метрополитене сменным мастером, был женат, имеет взрослого сына, Сергея, с женой разведен и не живет более двух лет. Никто не смог сказать о причине распада его семьи, поэтому Диспетчер решил нанести визит его соседям.

Когда Заславский был на работе, Диспетчер, поднявшись на третий этаж, для вида позвонил несколько раз в квартиру Заславского, а потом позвонил в квартиру соседа по лестничной площадке.

На звонок дверь ему открыла пожилая женщина. Поздоровавшись с ней, Диспетчер представился:

— Я ваш новый участковый инспектор, пришел познакомиться с жильцами своего участка. Сейчас звонил вашему соседу Заславскому, но он, наверное, крепко спит.

Старушка, улыбнувшись, заметила:

— Никто из его квартиры вам откликнуться не мог, Виктор Юрьевич сейчас на работе.

— Кто к нам пришел? — раздался из глубины комнаты мужской голос.

— Наш новый инспектор пришел с нами познакомиться, — ответила старушка спрашивающему.

— Что за привычка вести разговор в дверях, приглашай его в комнату.

Когда Диспетчер, разувшись, прошел в зал, то увидел пожилого мужчину, который надевал на себя халат. Без пояснения было понятно, что он супруг старушки.

Мужчина, поздоровавшись и узнав, с кем имеет дело, представился:

— Егор Федорович.

— А меня Иван Поликарпович, — назвал себя Диспетчер.

— Старуху мою звать Евдокией Васильевной, — сказал старик наблюдая, как его жена с удовольствием пожимает руку «начальнику».

— Я к вам, Егор Федорович, зашел, чтобы познакомиться. Меня назначили к вам участковым. Вот мое служебное удостоверение. — Диспетчер положил на стол красную книжечку.

Старики к его документу не проявили интереса, довольные возможностью поговорить с новым человеком.

— Правильно сделали, Иван Поликарпович, что зашли нас проведать. Мы своего участкового только во дворе иногда видели, а к нам он ни разу не удосужился зайти, — недовольно пробурчала старуха.

— Нужна ты ему, как телеге пятое колесо, — пошутил старик, — он лучше Верке под хвост заглянет.

— Не говори глупости, кобель старый, что наш новый участковый о тебе может подумать.

Ее реплику Диспетчер пропустил мимо ушей, а обращаясь к старику, поинтересовался:

— Кто такая, где живет?

— Живет под нами, — пояснил старик.

Разряжая обстановку и как бы защищая товарища по работе, Диспетчер обронил:

— Дело молодое, с возрастом остепенится.

— Вот он своей работой не занимается, а таким, как Иван Поликарпович, приходится за них отдуваться, — подыграла старушка Диспетчеру.

Старику не понравился ее явный подхалимаж, он оборвал жену:

— Хватит болтать, лучше пошла бы да угостила гостя чаем с вареньем.

Евдокия Васильевна выжидательно посмотрела на Диспетчера, ожидая его мнения на предложение старика.

— Не откажусь, — расслабясь, согласился Диспетчер, — но учти, Евдокия Васильевна, долго задерживаться не могу, служба, — пояснил он.

— Понимаем, не маленькие, — пропела старушка, обрадованно удаляясь на кухню, довольная, что гость не отказался от ее угощения.

Оставшись с хозяином квартиры в зале, Диспетчер произнес:

— Мне бы хотелось от вас услышать мнение о Заславском Викторе Юрьевиче, чем он дышит, что из себя представляет?

— В каком смысле? — не понял старик его интереса.

— Не пьет, не хулиганит, не бандит ли?

Улыбнувшись и показав полный комплект пластмассовых зубов, Егор Федорович сообщил:

— Виктор Юрьевич — серьезный человек, не курит, не пьет, работает каким-то начальником на железной дороге в метрополитене, воровать, я думаю, в ближайшие годы не собирается.

— Ты его совсем захвалил, — вступила в разговор незаметно вернувшаяся Евдокия Васильевна. — От хорошего мужика баба вот так просто не уходит, — резонно заметила она.

— Мы не знаем, кто из них прав, а кто виноват, так чего ты вздумала его в разводе винить?

— С его Олей я немало за чаем поговорила и скажу: она очень обходительная женщина, к тому же красивая.

Он ей в подметки не годится, а туда же, как наш участковый, к бабам под юбки заглядывает.

Егор Федорович, демонстративно сделав несколько глубоких вдохов, как бы принюхиваясь к чему-то, бросил:

— Наверное, что-то на кухне горит.

Евдокия Васильевна вновь ушла. Старик спокойно сообщил:

— Заславские жили тихо, мусор из избы не выносили, они даже тихо, без ругани разошлись, а кто виноват, что так получилось — один Бог знает.

Вернувшись с подносом, Евдокия Васильевна, ставя его на стол, толкнув мужа локтем в бок, шутливо пробурчала:

— Пойди на кухню, посмотри на дверь, что-то плохо стала закрываться.

— Старо, старуха, придумай что-нибудь поновее, — беззлобно парировал он.

Выпив две чашки чая, Диспетчер узнал от стариков, что Заславский теперь живет один, приводит к себе женщин с ночевкой, но очень редко, в молодости увлекался коллекционированием марок, сейчас вроде прекратил. Старики сообщили ему, что его квартира находится на электронной сигнализации и он задружил с большим начальством.

Когда Диспетчер у Евдокии Васильевны спросил, почему она сделала такой вывод, то она уверенно обосновала свои выводы:

— Как-то вечером я подметала в подъезде, смотрю, идет Виктор Юрьевич с солидным мужчиной, одетым в жару в костюм, при галстуке и шляпе. Я поздоровалась с ними. Виктор Юрьевич поздоровался со мной, а другой даже не повернул в мою сторону головы.

— Глупышка, то не начальник с ним шел, а невоспитанный оболтус, — обиженный на «начальника» за невнимание к супруге, пояснил старик.

Наговорившись вдоволь, Диспетчер, применив всю свою дипломатическую изобретательность, примерно через час после начала беседы смог вырваться от гостеприимных хозяев.

Глава 60

Ни Душман, ни Диспетчер не информировали Семена Филипповича, какие мероприятия проводились и проводятся ими с целью розыска похищенных у него картин и скульптуры Будды.

Поэтому Семен Филиппович, не видя результатов работы группы Душмана, считал, что реальность поимки вора или воров, черт знает, сколько их было у него в квартире, фактически с каждым днем уменьшается.

Вот так за один день лишиться огромного состояния Семен Филиппович не мог, а поэтому во вторник в девять часов он пришел в отдел борьбы с организованной преступностью, расположенный на Петровке, 38, в кабинет полковника Туянова, которому было поручено руководить группой розыска пропавших картин.

Поздоровавшись с Туяновым и присев на предложенный ему хозяином кабинета стул, Церлюкевич спросил:

— Аристарх Георгиевич, я пришел узнать о результате розыска моих полотен.

Не отвечая на поставленный ему Церлюкевичем вопрос, Туянов, доброжелательно улыбнувшись, сказал:

— Семен Филиппович, вы, наверное, умеете читать мысли на расстоянии. Я думал вас пригласить к себе для беседы, а вы сами пожаловали ко мне.

— Что-нибудь прояснилось насчет моих картин? — вновь повторил свой наболевший вопрос Церлюкевич.

— Увы! — разведя руки в стороны, огорчил его и разочаровал Туянов. — Пока что ничем обрадовать вас не могу.

— Тогда зачем вы хотели меня видеть? — разочарованно бросил Церлюкевич.

— Видите ли, в городе объявилась воинственная банда, которая врывается в дома коллекционеров, производит там незаконный, самый настоящий варварский обыск, что-то разыскивает. Сами понимаете, может возникнуть конфликтная ситуация, одной из сторон она может стоить головы. Последний налет был на квартиру Щеблакова Олега Эдуардовича. Вы его знаете?

— А как же, кто его не знает из истинных коллекционеров, — с уважением подтвердил Церлюкевич.

— Так они у него в квартире все перевернули. У него было, что им взять, но они не взяли. Щеблаков удивился такой выходке бандитов и, порасспросив некоторых своих знакомых, узнал, что аналогичные визиты бандитов были и к ним. И также у них бандиты ничего не взяли. Я подумал, а не вы ли подключили этих молодцов к такому оригинальному методу розыска похищенного?

Туянов выжидательно посмотрел на Церлюкевича.

Слушая Туянова, Церлюкевич обрадованно подумал, что его сделка с Душманом оказалась не только на словах, но уже претворяется в жизнь. Если Душман так активно будет вести розыск его полотен, то, не исключено, он быстрее работников милиции выйдет на нужный след.

Прямой вопрос Туянова все же застал Церлюкевича врасплох. Он не знал, как на него ответить, но через мгновение нашелся:

— Дело было не совсем так, Аристарх Георгиевич, — не спеша возразил Церлюкевич, полностью не опровергая предположения Туянова.

— А как? Я жду объяснения! — подогнал его полковник.

— Где-то месяц тому назад ко мне домой пришел парень лет тридцати, загримированный под старика с бородой. Никаких его особых примет я не запомнил, — предугадывая возможные вопросы Туянова, сообщил Церлюкевич. — Все у него было на месте. Он мне сказал, что состоял в банде Сулейманова по кличке Руслан.

— Его хозяин сейчас сидит, — проинформировал его Туянов.

— Он мне то же самое сказал, — подтвердил Церлюкевич, оживляясь. — Этот «старик», будем так его называть, так как он мне не представился, предложил мне оказать содействие в розыске и возврате похищенных картин, за что я обязан буду заплатить ему двести тысяч рублей.

— И вы согласились? — удивленно спросил Туянов.

— А вы на моем месте разве не согласились бы? — задал встречный вопрос Туянову Церлюкевич.

— Я бы не согласился, — убежденно сообщил тот.

— Потому что у вас никогда не было трех миллионов долларов, — зло бросил Церлюкевич. — А я не хочу их терять и принял его предложение. Мне же деваться некуда. Если у нас милиция такая беззубая. Вы думаете, мне не жалко расставаться с двумястами тысячами рублей? Вы только что меня «обрадовали», что по розыску картин у вас пока нет никаких сдвигов. Я не могу в таком случае сидеть сложа руки.

— Но нельзя из-за каких-то картин совершать попрание закона, врываться в чужие квартиры, делать обыски.

Ведь хозяева квартир имеют право на защиту своей неприкосновенности.

— Пускай защищаются, ищите этого «старика» с его людьми, если он в чем-то нарушил закон, привлекайте к уголовной ответственности. Я повторяюсь, но он сам нашел меня и предложил свои услуги, и, если вернет пропавшие полотна, я выплачу ему вознаграждение. Откажись я от сделки с ним, он, найдя мои полотна, вообще может забрать их себе, а если продаст, то получит несколько миллионов за них.

— Вы хотите получить свои полотна любым, даже недозволенным способом. Я в вас разочарован, — недовольно произнес Туянов.

— Вы извините меня, Аристарх Георгиевич, нам в настоящее время на каждом шагу приходится разочаровываться и возмущаться. Мы сейчас отказываемся от того, что десятилетиями считали святым. Я не знаю даже, при каком строе мы сейчас живем, господа мы или товарищи. Может быть, вы скажете? На ответе на мой вопрос я не настаиваю, так как сами верхи на него не ответят.

Слушая Церлюкевича, Туянов, являясь должностным лицом, по выработанной привычке не соглашался с его доводами и находил убедительные аргументы, чтобы обосновать другую точку зрения по данному вопросу, но говорил он уже без вдохновения и пыла, которые были его кредо несколько лет тому назад.

Между тем Церлюкевич продолжал философствовать:

— Мои картины есть достояние народа, и если бы государство ими дорожило, то оно могло выкупить их у меня за несколько десятков миллионов деревянных рублей. Эти полотна кисти признанных художников мира могли занять почетное место в любом, самом престижном музее страны. У музеев нет денег на приобретение полотен, я не такой богатый, чтобы их бесплатно дарить, что в таком случае приходится делать? Поймите меня правильно, я простой человек со всеми его слабостями и интересами. Жить на мизерную подачку, которую почему-то называют заработной платой, не желаю и не буду. Все, что можно будет продать, продам, иначе, не исключено, что меня еще кто-нибудь оберет, и вырученные деньги вложу на срочный вклад в банк, буду жить на проценты. Когда я решу, что пришло мое время, вложу деньги в прибыльное дело.

— Да, Семен Филиппович, с вашей философией мне вас не переубедить, — расставаясь с Церлюкевичем, обронил Туянов.

— Правильно делаете, Аристарх Георгиевич, мы давно вышли из детского возраста и на все имеем свои взгляды. Мы сейчас с вами как люди, попавшие в море после кораблекрушения. Каждый старается забраться в лодку, чтобы добраться на ней до берега.

— Красиво вы говорите, барон, — не стерпев, съязвил Туянов, — но применимы ли ваши слова к действительности?

— Ближайшие если не месяцы, то годы покажут, — неопределенно бросил Церлюкевич, направляясь к выходу из кабинета.

Взявшись за ручку двери, он, обернувшись к Туянову, заметил:

— Едва не упустил. Я не посвящен в деятельность своих наемников, а поэтому не знаю, где работа их группы, а где работа других. Между прочим, они ваши помощники, и я бы на вашем месте их не трогал и не мешал работать. Они делают то, что закон запрещает делать вам. Очень прошу вас, закройте глаза на них. Если полотна уплывут за рубеж, на Запад, а еще хуже, в Штаты, то это будет худшее зло, чем то, которое они сейчас делают.

— Подумаем! — ответил неопределенно Туянов.

Глава 61

В пятницу вечером у себя дома Заславский Виктор Юрьевич, ознакомившись с телепрограммой, с досадой бросил ее на стол. «Опять по многочисленным заявкам телезрителей показывают старый фильм», — с бешенством подумал он, не зная, куда девать свободное время.

Посмотрев на наручные часы, которые показывали восемнадцать часов сорок семь минут, он задумался.

«Читать не хочу — надоело, слушать музыку тоже не хочется, спать ложиться еще рано. Пойду прошвырнусь по городу. Может быть, загляну в ресторан, давненько я там не был, смотришь, и продуктивно пролетит время», — наконец решил он.

Побрившись в ванной, он критически стал рассматривать себя в зеркало, часто меняя мимику лица, как бы готовясь выйти на артистическую сцену.

Из зеркала на него смотрел мужчина лет сорока. Все в нем было среднее. Он был среднего роста, худощав, с неброской внешностью, с короткой стрижкой русых волос.

На таких людях взгляды прохожих редко останавливаются, а если и остановятся, то только для того, чтобы через мгновение забыть навсегда.

«В Ромео ты, конечно, дорогой, не годишься, — критически оценил он себя. — Но если честно признаться, есть еще много таких, которые по сравнению со мной будут выглядеть уродами», — успокоил он себя таким заключением, вернув хорошее настроение.

«Конечно, если бы жена не ушла к матери, то о похождениях не было нужды задумываться. Видишь ли, у меня тяжелый характер и со мной невозможно спокойно говорить, не то что жить», — вспомнил он высказывание жены.

«Ничего, поживет на две сотни плюс мои алименты с двумя детьми, помучается, да и вернется, никуда не денется», — убежденно решил он, одеваясь и выходя на улицу.

На такси он подъехал к ресторану «Россия», где околачивались валютные «бабочки», но связываться с ними не стал, а сразу поднялся в зал, пересек его, сел за столик подальше от эстрады у окна.

Он не любил слушать музыку и эстраду, передаваемую через усилитель. Звуковой эффект давил на ушные перепонки и действовал на него раздражающе.

Сделав официанту заказ, он, как опытный охотник, закурив не спеша, стал рассматривать посетителей заведения, останавливаясь на слабой половине.

В зале было несколько свободных столиков, чему он вначале удивился, однако, вспомнив о приватизации, многократном и неоднократном повышении цен на все виды товаров и услуг, вынужден был признать:

«Действительно, ресторанные цены кусаются. Разве до перестройки здесь когда-либо было, чтобы пустовали столики?»

Вдруг он обратил внимание на зашедшую в зал «фирменную» девушку, которая, окинув взглядом зал,

«проплыла» через него и опустилась в кресло за два столика от него. Достав пачку сигарет, она, закурив, положила на столик пачку сигарет с зажигалкой, подошедшему к ней официанту она сделала заказ.

Разглядывая ее, Виктор определил: «Ей не более тридцати лет». Плоский живот, длинные ноги прятались под платьем вместе с такими же прекрасными бедрами, светло-русые волосы, как фата невесты, укрывали ее обнаженные плечи, в канавке высокой груди прятался медальон, удерживаемый от дальнейшего падения толстой золотой цепочкой.

Пока он без стеснения в упор рассматривал соседку, официант принес ей заказанное и стал сервировать стол.

Посмотрев по сторонам, Виктор заметил, что, кроме него, алчными глазами на белокурую бестию посматривают и другие ловеласы.

Боясь упустить свой шанс «соседа», Виктор, дождавшись того момента, когда музыканты и певица после перерыва поднялись на эстраду, поспешил к своей «соседке». У него давно так учащенно не билось сердце, чему он был удивлен и обрадован.

«Мы еще не совсем атрофировались», — успел он подумать по дороге к своей цели.

Поздоровавшись с девушкой, он пригласил ее на танец. Она, показав ему в улыбке жемчужины зерен красивых зубов, заметила:

— По-моему, еще даже музыки нет.

— По-моему, тоже, — вынужден был согласиться с ней Виктор.

— Ну что же, присаживайтесь за мой столик, вместе ее подождем, — после непродолжительного размышления соизволила она.

Пока они ждали музыку, познакомились, девушку, оказалось, зовут редким именем Жанна.

Дождавшись музыки, они пошли танцевать. В процессе танца Виктор узнал, что Жанна пришла в ресторан отдыхать одна, никого не ждет и встречи ни с кем не ищет.

Чувствуя под рукой ее теплую бархатную кожу, Виктор констатировал, что окунуться в ее любовные ласки сейчас есть его единственное желание.

— Может быть, мы скооперируемся, и вы пересядете за мой столик? — осторожно намекнул Виктор, сомневаясь в успехе своего предложения.

— Витя, неужели я похожа на порхающую бабочку? — с обворожительной улыбкой язвительно спросила она.

— А мне можно припорхать к вашему столику? — решительно форсировал события Виктор, понимая, что после танца с Жанной у него вряд ли появится шанс вновь пригласить ее на танец в толпе предполагаемых ее поклонников.

— Извините меня, Виктор, я пришла сюда отдохнуть, а вы мне предлагаете знакомство со всеми вытекающими последствиями. Мы взрослые люди и понимаем, к чему может привести ваше «порхание», — подкупающе нежно проворковала она.

— Чего здесь плохого: вы одна, я один — а вместе мы пара, которая может приятно провести время.

— По вашему виду, милый Витечка, я никогда бы не подумала, что вы такой ловелас.

— Боязнь конкуренции сидящих в зале охотников толкнула меня на такой подвиг, а вообще я тихий и хороший, — признался он, упиваясь свалившимся на него приятным знакомством.

— Ну что же, вы меня почти уговорили, но есть одно но…

Танец уже кончился, и Виктор, проводив Жанну до ее столика, тоже присел за него.

— Какое может быть но, — пробурчал он недовольно.

Загадочно посмотрев на Виктора, Жанна предложила:

— Ты посмотри на меня внимательно и реши: хватит ли у тебя бабок или зелененьких, чтобы рассчитаться со мной за мою любовь.

От такого предложения Виктор опешил и не знал, что сказать. Исполнение его желания упрощалось, но так неожиданно кончилась его сказка, и он окунулся в циничную атмосферу, что его немного покоробило.

— Теперь, Витечка, попорхаешь, наверное, за свой столик? — вернула его к действительности Жанна.

Подозвав официанта, он попросил все заказанное со своего столика перенести за столик Жанны…

После ресторана гулянку с Жанной Виктор продолжил у себя дома…

Утром, проснувшись, глядя на спавшую, разметавшуюся в постели Жанну, которая лишь по бедра была укрыта простыней, Виктор, мысленно вспоминая прошедшую ночь, блаженствовал.

«Как мне повезло, что удалось провести ночь с такой «жаркой» и понимающей в любви толк женщиной».

Разглядывая ее налитую грудь и правильные черты лица, которое во сне было доброе и открытое, он с гордостью отметил ее нахождение у себя дома как исполнение большого желания.

Не сдержавшись, он поцеловал Жанну в грудь. Своей лаской он разбудил ее. Потянувшись, как ухоженная и избалованная кошечка, она, медленно приоткрыв свои огромные, как омут, глаза, в которых Виктор окончательно утонул, и, повалив Виктора в постель, легла на него, нежно воркуя: — Ты зачем, маленький шалунишка, разбудил меня?

Виктор, счастливо улыбаясь, не считая нужным оправдываться перед ней, понимая ее шутку, решил вновь овладеть Жанной, которая с удовольствием пошла навстречу его желанию.

Утомленные и обессиленные, они несколько минут предавались грезам. Отдохнув, Жанна поднялась с постели, нисколько не стесняясь своей наготы, прошла к столу, на котором лежала ее одежда, и не спеша стала одеваться.

Заметив, что Виктор за ней наблюдает, она, как решенное, сообщила:

— Будем собираться и разбегаться.

— Может, еще побудем вместе? — задумчиво предложил Виктор.

— Уже одиннадцатый час, и я боюсь, мама будет дома волноваться, — объяснила она причину своего решения.

Увидев, что на лице Виктора появилась гримаса недовольства, она, подойдя к нему, шаловливо взлохматив ему волосы на голове, заметила:

— Если я тебе не надоела и если у тебя есть желание продолжить встречи со мной на тех условиях, что я тебе вчера говорила в ресторане, то все будет зависеть от твоего решения.

Она сходила в ванную комнату, привела себя в порядок и, посвежевшая, вновь предстала перед Виктором, который в халате сидел в кресле, поджидая ее.

— Ты очень спешишь? — натянуто поинтересовался он.

— Не очень, но спешу, — ответила она деловито.

— Может быть, семейно позавтракаем?

— Можно и позавтракать, а особенно хочется попить кофе, если он, конечно, у тебя есть, — заметила она.

— Никаких проблем, — оживился Виктор, поднявшись с кресла и удаляясь на кухню.

Когда они на кухне позавтракали, то между прочим Виктор, улыбнувшись, спросил:

— С тобой как рассчитываться — красненькими или зелененькими?

Отодвинув от себя пустую чашечку, Жанна убежденно бросила:

— Конечно зелененькими.

Виктор ушел из кухни в спальню, откуда она услышала звук работающего ригеля замка сейфа, который она там ночью сама обнаружила. Потом звук работы ригеля замка повторился.

Появившийся Виктор отдал Жанне пятьдесят долларов, заявив:

— В переводе с валюты на наши деньги по официальному курсу ты заработала более тысячи рублей.

— Не хвались, я в период застоя больше зарабатывала, чем ты сейчас мне дал, и не считала, что много.

Сейчас люди стали слишком грамотными и жмотами, поэтому я не думала, что ты дашь больше.

— Мы с тобой как в мясной лавке на базаре торгуемся. Ты смотришь, как бы не продешевить, а я боюсь, как бы не переплатить. Если бы ты со мной в ресторане не устроила торг, то не исключено, что моя благодарность за приятно проведенную ночь была бы выше настоящей.

— Ты со мной еще хочешь увидеться?

— Почему нет, конечно да, — не считая нужным скрывать свое увлечение ею, ответил он, — но сегодня вечером и завтра целый день я буду сильно занят и не смогу тебя принять. — Подумав некоторое время, он продолжил: — Если у тебя будет время, то приходи ко мне в девятнадцать часов во вторник.

— Считай, что договорились, — беспечно бросила она.

Поцеловав его в щеку, Жанна выпорхнула из его квартиры, на целый день оставив в ней после себя нежный и приятный запах неизвестных Виктору духов.

Раздевшись и упав в постель, Виктор задумался: «Старый дурак, втюрился, как пацан, зарабатываешь всего лишь четыреста целковых в месяц, а идешь на трату таких капиталов за вечер».

Его самобичевание продолжалось недолго. Когда он вспомнил ласки Жанны, от которых едва не сошел с ума, то на этом его самобичевание и кончилось.

«Жаль, что я был вчера в ненадлежащей форме после попойки и быстро уснул. Ничего, зато я утром свой промах восполнил», — успокоил он себя.

Глава 62

Предупрежденный по телефону Жанной, что сегодня она придет проведать его, Виктор нисколько не удивился, когда ровно в девятнадцать часов у двери раздался электрический звонок.

Посмотрев в дверной глазок, он на площадке увидел крупным планом Жанну.

События последних дней в корне изменили его планы на будущее, амурные связи стали слишком лишними и опасными, а поэтому приходом Жанны он был больше недоволен, чем обрадован. Он еще не успел полностью освободиться от ее чар. Если бы встреча между ними была назначена через неделю, то тогда, возможно, он нашел бы в себе силы отказаться от нее.

«Наверное, некстати завел я с ней роман», — подумал он запоздало, открывая дверь и впуская ее в квартиру.

Неожиданно для него, потеснив, в комнату за Жанной протиснулось четверо мужчин в масках.

— Позвольте! Позвольте! Куда вы прете? — зло прорычал он на непрошеных гостей.

Получив сильный удар кулаком в лицо, от которого он упал, Виктор услышал от грабителя, ударившего его, сердитое бормотание.

— Закрой поддувало, не люблю сквозняков, — цинично начал тот. — В пятницу совратил мою жену и еще пружинишь хвост. Короче, не пыли и сиди тихо, если я не найду у тебя похищенный женой мой золотой перстень, то мы уйдем и даже можем эту потаскуху оставить тебе.

— Не нужна она мне. Я ее вижу впервые, — солгал Виктор.

— Тем хуже для тебя, впредь не будешь иметь привычки впускать незнакомых баб к себе домой.

— Я обознался, — продолжал лгать Виктор.

— Лапшу на уши ты ментам можешь вешать, а меня не проведешь, — деловито пробасил грабитель.

Подойдя к Виктору, он быстро надел ему на руки наручники и насильно усадил его в кресло.

Ударивший его и говоривший с ним грабитель, как Виктор понял, главарь налетчиков, обращаясь к своим товарищам, сердито произнес:

— Ребята, не тяните резину и приступайте к работе, — а сам быстро и профессионально обыскал Виктора.

Оставшись недовольным произведенным обыском, он спросил:

— Где ключ от сейфа?

Только теперь до Заславского окончательно дошло, что Жанна была подсадная утка, на которую он так доверчиво и глупо клюнул. «Грабители пришли не искать перстень, а грабить меня. Ну нет, я вам так просто не дамся», — решительно подумал он, а потом злорадно ответил:

— Вчера где-то потерял ключ, и теперь не могу найти.

Лишь один из грабителей не занимался обыском в квартире, он подошел к сейфу и стал визуально изучать.

Это был Лесник.

Сложившаяся ситуация для Лесника была простая, и он мог давно ее разрешить, но ему хотелось заставить немного поволноваться своих соучастников и возвысить свой авторитет.

Когда Лесник увидел в действиях грабителей повторение и растерянность, он, обращаясь к Арбату, находящемуся около Заславского, небрежно предложил:

— Вряд ли вы найдете без помощи хозяина ключ от сейфа, а он, как я вижу, давать его тебе не намерен, придется мне заняться сейфом и открыть своим ключом.

Жанна, прекратив поиск ключа, удивленно посмотрела на Лесника, не понимая, откуда у него взялся ключ от сейфа.

Слушая Лесника, Заславский подумал: «Пришел меня взять на понт, пускай пугает, без резака мой сейф им не открыть».

— Действительно, нечего тратить время, — согласился с Лесником Арбат.

В это время из захламленной темной комнаты двое грабителей, вынесшие из нее и сложившие весь хлам в коридоре и в зале на полу, принесли скрученные в рулоны шесть полотен и положили на стол со словами:

— Кажется, нашли.

У Заславского едва не остановилось от удивления сердце, когда он увидел на столе картины, похищенные им у Церлюкевича.

«Вот, оказывается, какой «перстень» они у меня искали», — подавленно подумал он.

Арбат, сняв с рук Заславского наручники, дал ему одну картину в руки и на ее фоне попытался его сфотографировать, но Заславский отбросил ее от себя.

Нисколько не обидевшись на выходку Заславского, Арбат, обращаясь к грабителям, сказал:

— Ребята, помогите ему научиться вежливости и бережному обращению с такими шедеврами.

— А может быть, милицию позвать? — предложила Жанна. — Он совершил кражу и за свое преступление должен понести заслуженное наказание. Мы нашли картины и вора, пускай теперь менты его раскручивают, а нам нечего с ним возиться, — нежным голосом «пропела» она свою роль в спектакле.

— Червонец с хвостиком ты уже заработал для пахоты у хозяина к своим молодым годам, — глядя на избитого и лежащего на полу Заславского, ворковал Арбат. — Ну как, будем позировать или продолжим изучение культурного обращения?

Поднявшись, Заславский молча взял картину в руки. Отобрав ее у него, Арбат, обращаясь к Жанне, потребовал:

— Умой своего партнера, а то с разбитой харей друзья не узнают его на фотографии.

Жанна, взяв полотенце, смочила его в ванной под краном и стала вытирать с лица Заславского кровь, наклоняясь над ним.

Сделав шесть снимков, Арбат оставил Заславского в покое и разрешил ему вновь присесть в кресло, надев ему на руки наручники.

— Ребята, ищите еще картины, не хватает четырех, — потребовал он, вдохновленный удачей.

— Искать больше негде, мы все перерыли, картин в квартире нет, — убежденно сообщил ему один из грабителей.

— Так ты думаешь отдать нам ключ от сейфа? — вновь переключившись на Заславского, сердито спросил Арбат.

— Нет его у меня! — истерично закричал Заславский, решив не отступать до конца и не менять принятое решение.

— Ты не кричи, не на стадионе. Еще так гаркнешь, я твои лопухи выверну наизнанку.

— Хватит с ним канителиться, я пойду поработаю с сейфом, — небрежно бросил Лесник.

Сейф был односекционный, окрашенный под темное дерево, и внешне смахивал на тумбочку. Он был сделан из толстого листового металла и весил не менее двухсот килограммов, между двойными стенками его имелось противопожарное защитное вещество. Его недостаток был в том, что замок сейфа оказался дореволюционной конструкции, с секретом которой Лесник был знаком.

Отключив сигнализацию, секретку которой ему показала Жанна, которая в пятницу, дав Заславскому снотворное, досконально все изучила в спальне, Лесник без особого труда отмычкой вскрыл сейф.

В сейфе лежало пять пачек долларов, в каждой из которых находились купюры достоинством по тысяче долларов.

Позвав Арбата, Лесник вместе с ним пересчитал добычу.

В сейфе оказалось пятьсот семь тысяч триста пятьдесят долларов, сберегательная книжка на имя Заславского с вкладом в пятнадцать тысяч рублей и семьсот восемьдесят рублей в советских деньгах.

Складывая доллары в сумку, в которой у Лесника был инструмент, он спросил Арбата:

— Книжку и рубли, может быть, оставим ему?

— Книжка пускай останется у него, а рубли отдадим помощникам как плату за их усердие.

— Позови хозяина сюда, попытаемся с ним поговорить по душам, — попросил Арбата Лесник, незаметно взявший руководство операцией в свои руки.

Зайдя в спальню, Заславский опешил, увидев открытую дверку сейфа, которая была толщиной в двенадцать сантиметров.

Как бы читая его мысли, Лесник сказал:

— Мы оставим тебе сберегательную книжку и можем даже немного валюты подкинуть, если ты отдашь нам недостающие четыре картины Церлюкевича и серебряного Будду.

— Этих картин у меня уже нет. В воскресенье я их продал за пятьсот тысяч долларов одному американцу, а Будда находится у моего дружка.

— Который помогал тебе воровать картины, — предположил Арбат.

— Да! — отрешенно подтвердил Заславский.

— Почему ты так долго тянул с продажей картин? — продолжил допрос Лесник. — Разве у тебя мало было времени на раскачку?

— Стоящего покупателя на такие картины не так легко найти, а мой еще оказался и осторожным. Боясь обмана с моей стороны, он привез из Америки своего эксперта по картинам, с помощью которого не только убедился в их подлинности, но и потребовал от эксперта письменного заключения на каждую.

Покупая картины, американец не только торговался со мной, но и угрожал, шантажировал, уговаривал, что меня заставило продать ему их за бесценок.

Я не хуже любого эксперта разбираюсь в них и знаю, что у себя дома на аукционе он за такие шедевры получит не менее двух миллионов долларов.

— А за те полотна, что мы нашли у тебя, сколько там за бугром дадут? — полюбопытствовал Арбат.

— Картины хорошие, но более чем на миллион долларов они не потянут, — убежденно сообщил Заславский.

— Ты знаешь фамилию американца? — спросил Лесник, не теряя нити допроса.

— А как же, он боялся обмана с моей стороны, я боялся быть обманутым, а поэтому страховался тоже, чтобы не остаться в дураках. Полотна у меня купил Петер Стивенсон, остановился он в гостинице «Пульман», в люксовском номере.

Лесник записал в блокнот интересующую его информацию.

— Вы хотите его тоже обчистить, как меня? — поинтересовался у него Заславский.

— Не твоя забота, — одернул его Лесник. — Так где сейчас находится Будда, говори, кто твой сообщник и где он живет?

— Степаненко Борис Иванович… — выстраданно сообщил Заславский.

Лесник и эту информацию записал в свой блокнот, который, посчитав, что он ему больше не понадобится, положил в карман пиджака.

— Почему ты именно его взял себе в напарники?

— Он от своего кооператива дома у Церлюкевича ставил охранную сигнализацию, — признался Заславский, решивший уже ничего не скрывать от своих мучителей.

— Молоток! Сообразительный! — похвалил Лесник. — Мы тебя не будем сдавать ментам, но ты должен быть послушным и копытами в нашу сторону не выбрыкивать.

Из квартиры ты не должен никуда уходить, звонить тоже запрещаем до особого нашего разрешения. Для страховки мы оставим у тебя своего человека. О том, что сегодня у тебя произошло, не в твоих интересах бакланить. Нарушишь наш запрет, отправим в деревянный бушлат. Усек?

— Усек! — подтвердил Заславский. — Только я хотел вот что сказать: семь тысяч триста пятьдесят долларов я выручил от продажи иностранцам своих полотен, верните мне эти деньги, — взмолился перед ними Заславский, окончательно утратив былую спесь.

— Занимаясь торговлей с иностранцами за валюту, ты тем самым совершил новое преступление.

Удивительно, что до настоящего времени менты не сели тебе на хвост. Если и впредь ты будешь заниматься незаконными операциями, то не будешь нести материальные убытки и, чтобы ты лучше запомнил нашу науку и не сел в тюрьму из-за долларов, мы оставим их себе, — издевательски сообщил Лесник.

Обхватив голову руками, Заславский завыл. В его вое слышалась скорбь по утраченным деньгам, и бессилие, и обреченность слабого перед сильными.

— Не скули, ты же не в лесу, — одернул его Арбат.

Перестав скулить, Заславский задумался и, как бы что-то вспомнив, выдавил из себя:

— Если вы и Петера Стивенсона вот так распотрошите, то он тогда не слезет с меня.

— Не бойся, мы его трогать не будем, — успокоил его Лесник.

— И вы позволите ему увезти такие полотна в Штаты?

— Как ты и хотел, — напомнил ему Лесник.

На этом он допрос Заславского прекратил. Арбат вновь надел ему на руки наручники, приказав одному из грабителей остаться дома у Заславского до особого распоряжения.

Когда участники нападения, сняв маски, покинули квартиру Заславского и за ними закрылась дверь, идущий последним Арбат из дверного глазка соседей вытащил пластилиновую пробку, убедившись, что за время их нахождения в квартире Заславского соседи своим звонком не пользовались.

Оставшийся в квартире Заславского грабитель разрешил ему навести в доме порядок, неотступно сопровождая его и присматривая за ним.

Увидев на кухне сервированный закуской стол, о котором в хлопотах грабитель забыл, он предложил Заславскому поужинать с ним.

Видя, как бандит с аппетитом расправляется с деликатесами, приготовленными им для Жанны, Заславский, чтобы не остаться в дураках, тоже стал ужинать, не отказавшись от предложенной стопки водки.

Когда он попросил еще спиртного, то его сторож, улыбнувшись, сообщил:

— Мне не жалко твоей водки, и я с удовольствием бы ею тебя угостил, но мне Жанна сказала, что ты пьяный буйный, а я таких не люблю…

Глава 63

После ограбления Заславского Душман и Лесник собрались на совет в номере у Бороды.

Втроем они решали навалившиеся на них проблемы в свете получения от Заславского информации.

Душман стал информировать своих друзей о тех мероприятиях, которые выполняют его люди в городе:

— Я поручил Арбату с ребятами распотрошить Степаненко и забрать у него Будду. К утру, а может быть, и раньше, узнаем результат. Послал Жанну в гостиницу «Пульман», к счастью, у нее там работает подруга администратором, чтобы она разведала и разнюхала все о мистере Стивенсоне. — Потом, обращаясь к Бороде, поинтересовался: — Может быть, попытаться его распотрошить?

— Твое предложение соблазнительное и перспективное только в том случае, если картины у него будут в номере. Ты учти, сейчас этих янки в столице больше, чем воров, вдруг Стивенсон хранит картины у кого-нибудь из своих друзей? Круг его знакомых выявить сейчас быстро практически невозможно. Своим визитом в его номер мы только хуже сделаем себе, Стивенсон тогда не даст нам сесть ему на хвост.

— Выходит, мы должны дать ему возможность часть нашей добычи умыкнуть домой? — удивился Душман.

— Я так не говорил, — улыбнувшись в бороду, возразил Перепелкин. — Американский толстосум нам не сват и не брат, а поэтому на него воровской закон не распространяется. Мы можем встать в позу и возмутиться, что всякие янки растаскивают наше национальное богатство. Он обворовывает нас или нет? — сделав сердитое лицо, спросил он у своих собеседников.

— Конечно! — в два голоса выразили свое мнение Душман и Лесник.

— Значит, мы его должны задавить как беспредела, который вздумал взять верх и наказать вора в законе. Вы поняли меня?

— Как козел волка, — пошутил Душман, не уяснив, к чему и куда клонит Борода.

— Батя, не тяни резину, сейчас не время, а говори по существу, — попросил Лесник Бороду.

— Мое предложение такое: картины, взятые нами у Заславского, надо немедленно вернуть Церлюкевичу, одновременно необходимо сообщить ему, где и у кого находятся недостающие. Он, безусловно, обратится за помощью в МУР. Когда Стивенсон будет уезжать, то на таможне при целенаправленном досмотре, по наводке Церлюкевича, картины у него будут изъяты и возвращены хозяину.

— По цепочке через американца менты и иже с ними выйдут на Заславского, а через него потом и на нас.

Стимул, чтобы нас препроводить к хозяину, солидный, — скептически заметил Душман.

— К счастью, настоящий бизнесмен так думать не может, — успокоил его Борода.

— Откуда, Илларион Константинович, ты знаешь, как он должен думать и поступать? — спросил Душман.

— Ты должен сам догадаться, но если ты не подумал над такой задачей, то отвечу я: мистер Стивенсон отлично знает, что купил ворованные картины, запрещенные к вывозу, а поэтому он будет пытаться вывезти их из Союза только нелегально, что является уже криминалом.

Валюту, которую он отдал за картины Заславскому, если менты с его помощью вышли бы на продавца, ему не видать как своих ушей. Незаконная валютная операция американцем — второй криминал, сидеть ему по двум статьям, конечно, не хочется, а поэтому подписываться на контакт с «красными шапочками» ему не резон.

— А вдруг он такой истины не поймет и брякнет? — высказал последний свой довод Душман.

— Если Стивенсон дурнее нас, в чем я сомневаюсь, то его адвокат, перед тем как клиент начнет давать показания следователю, подробно и вразумительно объяснит, что почем.

— Ну ты, Илларион Константинович, прямо стратег, — довольный ответом, восхищенно пробасил Душман.

— Послушай, пахан, — подал голос Лесник. — Я думаю, наш мистер Стивенсон так легко и просто от своих бабок не откажется и может попытаться распотрошить или расколоть Заславского.

— Я согласен с тобой, но если тот имеет недырявый чердак и будет от всего отказываться, то мистеру американцу у него ловить нечего.

Если же Заславский окажется жидким на расправу, то он не жилец на этом свете и пусть нюхает корешки ромашек из-под земли, так как мистер Стивенсон за свои кровные его угрохает. Я, Виктор, уже задумывался над такой проблемой и вот к какому выводу пришел.

Связующим звеном между Заславским и нами является Жанна. Проблему можно решить двояко: или ее ликвидировать, как лишнее звено в цепи, или убрать из города на неопределенный срок, скажем, до лучших времен.

— На ее ликвидацию я не согласен. Так мы быстро лишимся всех своих лучших помощников, — твердо выразил свое мнение Душман.

Подумав, Борода произнес:

— Пускай будет по-твоему, тогда мы должны дать ей не менее стольника кусков, чтобы она не скучала в отдалении от столицы и могла безбедно жить. Если все же менты выйдут на нее, и ты будешь не уверен, что она будет молчать, а она твой человек, тогда твои люди должны будут пустить ее в расход, — заметил Борода.

— Пускай будет так, — согласился Душман. — Я с ней постараюсь вразумительно поговорить насчет конспирации и маленького язычка.

— Теперь давайте вернемся опять к картинам, которые находятся у американца, — вновь взял на себя инициативу развития плана совместных действий Борода. — Таможня обязана вернуть их хозяину. Мистер Стивенсон завладел полотнами, которые проверены экспертом. Они лучшие в коллекции у Церлюкевича. Мы имеем право эти картины у Церлюкевича забрать в виде платы за работу…

— Конечно! — поддержал его Душман.

— …Но они такие дорогие и принадлежат кисти художников с мировым именем, что фактическое владение ими все равно, что их у нас не будет. Поэтому я предлагаю нашу сделку с Церлюкевичем оформить надлежащим образом через нотариуса, сделать на них купчую, уплатим госпошлину. Тогда мы спокойно на них сможем сделать бизнес, заработав раза в два больше, чем на них заработал Заславский.

Кому какая достанется картина, будем тянуть жребий, покупаем на свои имена. У нас теперь есть несколько стольников косых отмытых бабок и отстегнуть их на такое благое дело не грех.

— Мы же Церлюкевичу ничего не будем давать наличными? — спросил Лесник.

— Конечно нет, платим только пошлину.

— Приятно слышать такое предложение, — довольно ухмыльнулся Душман. — Ну, а теперь давайте поделим зелененькие, — предложил он.

— Как договаривались, пополам? — спросил его Борода.

— Конечно, — оживляясь, ответил Душман, предвкушая получение солидного куша.

Душман, положив свою долю в карман пиджака, удивленно констатировал:

— Более четверти миллиона долларов в кармане, а по размеру, — он пощупал рукой пачки, — как будто получил месячную зарплату.

— Если веса не хватает, положи к ним гирю, — пошутил Лесник, потом попросил: — Ты, Тарас Харитонович, теперь должен крутиться за нас всех и, не откладывая дела в долгий ящик, приступай с Церлюкевичем к оговоренным нами действиям, как бы не опоздать.

— Ты узнай у Жанны, как дышит американец, когда думает уматывать, соответственно будем знать, когда подключать Церлюкевича в игру, — в свою очередь, посоветовал ему Борода.

— Теперь можно и покрутиться, когда есть вокруг чего, — вдохновенно констатировал Душман, после некоторой паузы он добавил: — Честно признаться, я уже начал думать, что картин мы не найдем.

— Поволноваться и покрутиться нам пришлось немало, — согласился с ним Борода.

— Может быть, стоит обмыть удачное начало? — размышляя вслух, произнес Лесник.

— Сейчас не время прохлаждаться, но если по пять капель чисто символически и на коня, то можно дерябнуть, — махнув рукой, согласился Борода.

В конечном итоге предложение Лесника было поддержано собравшимися единогласно.

Покинув Бороду, Душман поехал в гостиницу «Пульман», где застал Жанну, весело щебетавшую с двумя смазливыми девушками, служащими гостиницы.

Увидев Душмана, она, простившись с девушками, поспешила из гостиницы за ним на улицу.

Подойдя к его машине и сев на заднее сиденье, она сообщила:

— Петер Стивенсон еще в гостинице. Его люксовский номер им оплачен до завтра, но не исключено, что клиент гостиницы может ее покинуть, когда ему вздумается.

— Это я знаю и без тебя, — задумчиво заметил Душман.

— Ты узнала, куплен им билет на отлет домой или нет?

— Девочки не знают и по этому вопросу мне ничего вразумительного не сказали, но сообщили, что он в гостинице оплатил стоимость услуг не только за свой номер, но и за номер, в котором проживает Алан Шток.

— Приятная новость, — обрадованно признался Душман.

Включив в салоне автомобиля свет, Душман записал в свой блокнот фамилии и имена американцев и информацию, касающуюся того, в каких люксовских номерах они проживают.

— Что еще путевого можешь о них сказать? — который раз в течение настоящей беседы задал свой вопрос Душман.

Жанна, с удивлением посмотрев на него, фыркнула:

— Ничего!

— Ты хорошо, хорошо поработала и тебе, Жанна, сейчас надо на некоторое время уйти на дно, чтобы твоей ноги на улицах города и одного шага не было.

— Тарас Харитонович, вы же знаете, что я люблю общество и ресторан, и не могу без них жить.

— Ты действительно не будешь жить, если не выполнишь мое требование…

Душман объяснил ей, насколько она опасный для них свидетель и что ему предлагали с ней сделать, чтобы отвести от себя возможную опасность.

— …За свою работу ты у меня получишь столько бабок, что их сполна хватит на покупку хорошей тачки, но все будет потом, когда наша операция будет завершена.

Слушая Душмана, Жанна, нервно поглаживая свои щеки ладонями, прошептала испуганно:

— Неужели ты позволил бы пустить меня в расход, ведь у нас с тобой когда-то была любовь?

— Потому-то и было в отношении тебя принято другое решение, — успокоил ее Душман. — Но я тебя проинформировал не для угрозы, помилуй Бог, если ты так подумаешь, а для того, чтобы ты знала, в какой игре участвуешь и чем рискуешь.

— Ты знаешь, что мы с матерью живем вдвоем. Теперь жить мне в своей квартире, как я поняла, нельзя, а если и буду, то матери на свою пенсию меня не прокормить. Ума не приложу, куда мне теперь деваться?

— Нашла о чем думать, — успокоил ее Душман. — Станешь на время хозяйкой нашей хазы, но помни: ты не чернильница и не позволяй моим парням макать в нее свои «перья».

— Бережешь для себя, — повеселев, съехидничала Жанна, вновь обретя уверенность в себе.

— Не исключено! — обнадеживающе, небрежно бросил он ей.

Заехав к себе в ресторан, Душман оттуда позвонил по телефону домой Арбату, который сообщил, что дома у Степаненко его группой была обнаружена и изъята скульптура Будды.

— Как прошла операция? — спросил Душман.

— В общем, ничтяк, если не считать небольшой заминки.

— Что произошло? — забеспокоился Душман.

— Ты знаешь, какая современная молодежь, с гонором. Так и Степаненко встретил нас агрессивно, между прочим, неплохо умеет своими клешнями ставить штампы под глазами, сильно зашиб Клопа. Ребята обиделись и от души его обработали, сделали со зла «голубым». Короче, укротили и утихомирили, дали понять, что имеет дело не с дилетантами и не с ментами и ловить ему у нас нечего. Сам выдал нам Будду. Между прочим, могли ее и не найти, в дымоходе хранил, гад.

— Утром привезешь ко мне, — потребовал Душман. — Что еще скажешь?

— Степаненко сказал нам, что у него на Будду наклюнулся клиент из Японии, который согласен за нее отвалить зелененькими семьдесят пять косых, но Степаненко устраивал только стольник.

— Выходит, не сошлись в цене? — удовлетворенно заметил Душман.

— Да! — весело подтвердил Арбат.

— Тем лучше для нас, меньше хлопот, — пояснил Душман.

— Что теперь будем делать? — поинтересовался Арбат.

— Трубку не клади, я сейчас подумаю, — ответил ему Душман. После минутного раздумья он сообщил: — Вот что, Игорек, не будем ждать утра, я сейчас беру картины, заезжаю к тебе, беру Будду и весь этот антиквариат отвожу домой к Церлюкевичу.

— Зачем так спешить? — удивился Арбат.

— Когда я заеду к тебе, то объясню, — заканчивая телефонный разговор, сказал Душман.

Выслушав Душмана, Арбат, довольно потерев ладони рук, мечтательно произнес:

— Если бы все так разыгрывалось, было бы ничтяк.

— Конечно! — согласился Душман, поспешно с ним прощаясь.

По телефону-автомату Душман связался с Церлюкевичем, до которого едва дозвонился.

— Кто звонит, какого черта надо? — наконец услышал долгожданный голос Церлюкевича Душман.

Душман сообщил ему о наличии у себя части его коллекции и о своем желании встретиться с ним и отдать ее ему.

Разговор происходил в начале четвертого часа утра. Душману, как и Церлюкевичу, тоже хотелось спать, но при решении задания ему было не до такой мелочи.

Когда Душман привез домой Церлюкевичу часть его картин и Будду, то оханьям и аханьям последнего не было конца.

Церлюкевичем было столько сказано хвалебных од, прославляющих способности частного детектива Тараса Харитоновича, что их хватило бы на несколько страниц настоящего романа.

Во время этих оханий Душман поинтересовался у Церлюкевича:

— Я тебе хоть половину похищенного вернул?

— Конечно! — возбужденно пропел Церлюкевич, опешив после сказанных слов, так как после ответа понял, почему и с какой целью был задан такой каверзный вопрос. Подходило время рассчитываться за порученную работу.

Душман заметил смятение Церлюкевича, но не подал вида, так как не пришло время подводить итог.

— Другая половина твоих полотен сейчас находится у американцев Петера Стивенсона и Алана Штока, проживающих в гостинице «Пульман», которые не нынче, так завтра мотанут с твоими картинами домой.

— Теперь они их не увезут, — вдохновенно выпалил Церлюкевич. — Я пойду в милицию и потребую в номерах американцев произвести обыск и изъять мои картины.

— Только у своих сограждан милиция может позволить себе такую вольность, а для обыска иностранцев нужны доказательства, которых у нас нет.

— А что тогда делать? — вновь увядая, растерянно спросил Церлюкевич.

Душман предложил ему свой вариант, потребовав от Церлюкевича приступить к немедленному претворению его в жизнь.

— Возьми свой паспорт и шуруй в МУР. Я тебя туда даже подвезу, ну а там ты уж сам постарайся решить свою проблему.

Выслушав наставления Душмана, Церлюкевич, одевшись, поспешил из дома вместе с Душманом.

По дороге в МУР Церлюкевич спросил у Душмана:

— Так мне в МУРе говорить, что в получении информации и картин я обязан дяде с бородой?

— Только так, — поддержал его Душман.

— После ментовки ты позвонишь мне, а может быть, приедешь и сообщишь о результатах своего визита в это заведение. — Кивнув головой на учреждение, Душман пояснил: — Возможно, мы тоже сможем тебе в чем-то помочь. Ты теперь убедился, что незаконный сыск тоже кое-что умеет.

Глава 64

Вызванный дежурным МУРа на работу по настоятельной просьбе Церлюкевича, полковник Туянов сразу оценил важность визита Церлюкевича, к которому в связи с возвращением «наемниками» части ценностей имелось множество вопросов, но среди них первыми были те, которые нельзя было откладывать на потом.

Туянов у себя в кабинете в присутствии Церлюкевича стал звонить в разные инстанции для получения интересующей его информации. Прислушиваясь к телефонному разговору, Церлюкевич понял, что интересующие его лица еще находятся в гостинице, но сегодня оба вылетают из международного аэропорта «Шереметьево-2» на Вашингтон бизнес-классом.

Посмотрев на часы, Церлюкевич с замиранием сердца констатировал, что до отправления самолета осталось несколько часов.

— Вы поняли, до чего я договорился? — обращаясь к Церлюкевичу, не скрывая волнения, спросил Туянов.

— Конечно! — поднимаясь со стула и подходя к столу, сказал Церлюкевич.

— Мне надо срочно выехать на аэродром, подготовиться к проводам господ.

— Меня возьмите с собой, — настоятельно попросил его Церлюкевич.

— А мешать не будете?

— Я не уличная девка, понимаю щекотливость операции, а поэтому своим вмешательством вредить тебе не собираюсь.

— Убедил и считай, что мы с тобой договорились.

Вместе с ними в аэропорт поехал один сотрудник из шестого управления КГБ, за которым они туда заехали на машине Туянова.

Им оказался симпатичный высокий блондин с тонкими ухоженными усиками. Ему было лет тридцать пять.

Знакомясь с Церлюкевичем, он назвался Виталием Ивановичем. Когда они приехали в аэропорт, то Туянов, усадив Церлюкевича в зале, сказал, чтобы он их подождал, и удалился вместе с Виталием Ивановичем.

Церлюкевич заметил, что, отойдя от него, Туянов остановился с Виталием Ивановичем, они о чем-то оживленно стали разговаривать, а потом разошлись в разные стороны.

В таможне аэропорта Туянов сообщил начальнику имеющиеся у него оперативные данные на Петера Стивенсона и Алана Штока.

Вызвав в свой кабинет таможенника, который будет проверять пассажиров, отправляющихся рейсом Москва — Вашингтон, начальник таможни и Туянов его проинструктировали и отпустили, потребовав, чтобы к интересующим их лицам он отнесся с вниманием, сообщили, что он должен у них искать.

Потом Туянов спустился в зал, где вместе с Виталием Ивановичем ему пришлось еще прождать минут пятнадцать, прежде чем началась долгожданная посадка пассажиров интересующего их рейса.

При тщательном досмотре вещей Алана Штока в служебном помещении работником таможни в его присутствии и в присутствии представителей двух учреждений у американца в багаже полотен Церлюкевича не оказалось.

Работник таможни, извинившись перед американцем за затянувшуюся формальность, разрешил ему идти на посадку в самолет.

Выйдя в зал, Туянов с удивлением констатировал, что посадка пассажиров на рейс Москва — Вашингтон закончена. Поинтересовавшись у работника таможни, который без них проводил досмотр пассажиров в зале, Туянов от него узнал, что Петер Стивенсон досмотр не проходил.

Дождавшись отправки самолета по маршруту, Туянов убедился: Петер Стивенсон не полетел. В кассе аэропорта он узнал, что Петер Стивенсон свой билет не сдавал.

«Неужели он нас обнаружил, пустив Алана Штока приманкой? Боясь быть задержанным у кассы, он не стал даже сдавать билет», — запоздало подумал Туянов.

Обескураженные неудачей, Туянов и Церлюкевич вернулись на Петровку, 38, где из своего кабинета Туянов позвонил в гостиницу «Пульман». Из гостиницы администратор сообщил, что мистер Стивенсон вновь занял свой номер, но его там нет, так как минут пять тому назад он куда-то ушел. Одновременно администратор сообщил, что Стивенсон спешил и у него в руках была большая хозяйственная сумка.

Попросив Церлюкевича выйти из кабинета и подождать в коридоре, Туянов задумался:

«Я сегодня совершил очень много ляпсусов, и во всем виновата спешка. У меня не было фотографии Стивенсона, — начал он свой анализ. — А когда я мог ее получить, если событие все время меня подгоняло, и у меня едва хватило времени на поездку в аэропорт? Почему за американцами я не установил наблюдение от гостиницы — тогда этот Стивенсон от меня так легко не ушел бы, — запоздало думал он, выявляя свои ошибки.

— Короче, дело показалось мне простым, я к нему отнесся несерьезно и теперь поплатился. Удастся ли исправить свою ошибку? — уже без прежней уверенности думал он. — И вообще, кто знал, что мистер Стивенсон возвратится в гостиницу?»

Теперь все надо начинать сначала: допросить Церлюкевича, съездить к нему домой и воочию убедиться, что часть похищенных картин разыскана и ему возвращена. Он подивился про себя «везению» частных сыщиков.

Пригласив к себе в кабинет Церлюкевича, он попытался через него вновь выйти на тайных помощников, но его попытка не нашла со стороны Церлюкевича надлежащей поддержки, тем более неудача в аэропорту не предрасполагала Церлюкевича к душевной беседе.

Туянов понимал, что Церлюкевич сейчас на стороне тех, кто вернул ему часть похищенных картин, и никакие доводы не заставят его изменить своего мнения. Осуждать Церлюкевича за такую принципиальную позицию Туянов не мог, да и не имел морального права.

Перестройка, приватизация в умы людей внесли переоценку многих ценностей и взглядов, которые в период застоя были бы подвергнуты всеобщему осуждению. Сейчас это была реальность, которую со счета не сбросишь.

В таких условиях работу сотрудников отдела можно сравнить с работой пожарников, которые справляются с тушением пожаров, но не имеют времени для профилактики и выяснения причин, вызвавших их.

Нельзя сказать, что в работе службы по борьбе с организованной преступностью нет впечатляющих результатов как в количественном, так и в материальном плане раскрытия преступлений, но чрезмерная загруженность работой каждого сотрудника, безусловно, отрицательно сказывалась на качестве отдельных дел.

Таким отрицательным примером в работе отдела было дело, возбужденное по факту похищения полотен у Церлюкевича.

Вернувшийся в гостиницу неизвестно где отсутствующий Стивенсон был взят под постоянное наблюдение.

В тот же день мистер Стивенсон заказал себе билет на самолет, который первым рейсом должен был лететь в Вашингтон. При проверке его багажа работниками таможни в нем полотен Церлюкевича обнаружено не было.

Не спрашивать же его, почему он не улетел домой раньше. Такой вопрос был бы бестактен, и на него он имел право не отвечать или отделаться шуткой, сославшись на расстройство желудка.

«Что делать, как быть и где теперь искать картины?» — думал Туянов, возвращаясь на автомобиле к себе в управление.

Глава 65

Утром домой Душману позвонил его человек, оставленный дома у Заславского до особого распоряжения. Он сообщил, что задержал на квартире Заславского американца с четырьмя картинами, интересовался, как ему теперь поступать, нуждаясь в дальнейших указаниях.

Похвалив его за расторопность, Душман сказал ему, чтобы тот продолжал ждать приезда Арбата, которого он сейчас к нему направит.

Арбат зашел к Заславскому с неизменным своим фотоаппаратом. В зале, на диване, понуро сидели рядом Заславский и Стивенсон, связанные между собой одной парой наручников.

Услышав топот в коридоре, Стивенсон оживился и попытался сказать что-то с возмущением, но первое его слово застряло в горле, когда он увидел у вошедшего в зал мужчины на лице маску.

Стивенсон понял, что у него искать защиты бесполезно. Арбат, подойдя к нему, принудительно раскрыл ему рот и вставил туда ствол пистолета. Страх парализовал Стивенсона. «Зачем я связался с этими дикарями? Разве с ними сделаешь бизнес?» — запоздало раскаиваясь, подумал Стивенсон.

— Ты знал, что покупаешь у него ворованные картины? — кивнув головой в сторону Заславского, спросил Арбат.

Стивенсон отрицательно помотал головой.

— Знал он об этом или нет? — задал аналогичный вопрос Арбат Заславскому.

— Конечно знал. Он бравировал своей осведомленностью, шантажировал меня, что побудило меня уступить ему картины почти за бесценок, тогда как сначала я просил за них миллион.

После услышанного Стивенсон вынужден был подтвердить его слова.

Арбат записал на магнитофон обстоятельства сделки, состоявшейся между Заславским и Стивенсоном.

Арбат заставил последнего раздеться до трусов и позировать с ворованными картинами, сделав четыре снимка, не стесняясь давать пинков по ягодице ногами или рукой по шее, если «клиент» был нерасторопным или не хотел выполнять его требования, тряс его, как мешок с картошкой. В заключение Арбат прочитал Стивенсону «лекцию» на правовую тему:

— По нашим законам ты совершил несколько преступлений. Ты незаконно провез в нашу страну валюту и скупил ворованные картины, зная, что они ворованные. Это второе преступление. Ты хотел обворовать наше государство. Ты — преступник, и тебя надо сажать в тюрьму лет на десять. Ты понимаешь, что я тебе говорю?

— Понимаю, — подавленно несколько раз кивнул головой Стивенсон.

Вид у него был не как у преуспевающего бизнесмена, а как у человека, освобождаемого из медвытрезвителя.

Читаемой Арбатом лекции Стивенсону мог позавидовать не один из бывших замполитов и парторгов.

— …Мы — гангстеры, — для большего впечатления назвал себя Арбат. — Мы ограбили его, — Арбат показал пальцем на Заславского, — и тебя. Ты на него не должен держать зла, а на нас хоть всю жизнь, но если ты у нас в Союзе поднимешь хипиш насчет картин и денег, то мы тебя или в расход пустим, или посадим, а в твой город, вот видишь, беру твою визитную карточку, чтобы не забыть, ворам пошлем твои фотографии, чтобы они размножили и показали, какой ты в трусах спортсмен. Понял, почему надо было тебе раздеваться?

— О’кей, — подавленно выдавил из себя Стивенсон, убедившись, что назад он не получит своих денег, и к тому же потерял картины.

«Из-за каких-то пятисот тысяч долларов быть на родине шутом? Лучше понести убытки», — решил он про себя.

Сговорчивость Стивенсона была на руку Заславскому, который уже смирился со своими потерями, одновременно он освобождался от мести Стивенсона. Однако полностью беседу грабителя со Стивенсоном до конца дослушать не удалось, так как по указанию Арбата другой грабитель увел его на кухню.

Оставшись со Стивенсоном в зале вдвоем, Арбат спросил у него, показывая на сумку с картинами:

— Какова у вас в Штатах цена этих картин?

— Много долларов, — закатив глаза под лоб, отвечал Стивенсон.

— Ты мне назови, сколько долларов, а то, что много, я и без тебя знаю.

— Может быть, миллиона два, а если их продавать с аукциона, то можно получить много больше.

— О’кей! — передразнил Арбат своего собеседника. — Такая петрушка нас устраивает.

— Что значит «петрушка»? — не понял его Стивенсон.

— Это означает о’кей! — небрежно бросил Арбат. — Ты зачем сюда приперся?

— Что значит «приперся»? — опять же не понял Стивенсон.

— Пришел! — пояснил Арбат.

— Я хотел сегодня улететь домой в Штаты, но в аэропорту при таможенном осмотре таможенники так набросились проверять багаж моего сотрудника, что я посчитал, лучше им в пасть не лезть. Полицейские, выходит, знали — картины или у меня, или у моего человека. При таких обстоятельствах мне картины уже не вывезти домой, а поэтому я решил вернуть их хозяину и взять у него свои деньги.

— Очень ты хорошо решил, — взяв со стола авиабилет и рассматривая его, похвалил Стивенсона Арбат.

На столе лежали изъятые ранее грабителем у Стивенсона кошелек и солидная стопка купюр достоинством в десять, пятьдесят и сто долларов.

Положив половину долларов себе в карман, Арбат поинтересовался у Стивенсона:

— Тебе хватит добраться домой?

— Нехорошо вы поступаете со мной. Я же ваш гость, — отрешенно выдавил из себя Стивенсон.

Возвращая Стивенсону авиабилет, кошелек и часть денег, Арбат беспечно рассмеялся:

— Если бы я знал, что ты нас так одаришь, то принял бы тебя как дорогого гостя, но ты приехал к нам поживиться, купить нас, как дешевую бабу, а поэтому почувствуй себя в нашей шкуре.

На время задумавшись, Арбат посчитал, что ничего не упустил, а поэтому, обращаясь к Стивенсону, сказал:

— Мы сейчас уйдем, но вы можете уйти отсюда только минут через двадцать после нас. Усек?

Стивенсон не понял последнего слова «усек», но смысл предложения дошел до его сознания.

— Я готов купить у вас негатив с моими фотографиями за любую сумму, какую вы назовете.

Предложение было заманчиво, и Арбат едва не начал с ним торговаться, но природная осторожность все же взяла верх, и он отказался.

— Если вы к нам приедете через год и поселитесь в той же гостинице, тогда я вас найду и продам его так тысяч за пятьдесят, а сейчас не имею права делать это с риском для себя и наших картин.

— О’кей! — подумав, согласился с ним Стивенсон. — Я приеду через год. Только вы должны обещать не распространять всего того кошмара, который тут был.

Арбат выразил полное согласие с его предложением, посчитав приемлемым для себя.

Арбат, прихватив с собой сумку Стивенсона с картинами, вместе со своим подручным вышел из квартиры.

Стивенсон, обхватив голову руками и сидя на диване, раскачиваясь всем корпусом, задумался, отрешившись от окружающего.

Заславский, заглянув в зал из спальни и увидев задумавшегося американца, вновь вернулся в спальню, не желая его тревожить.

Он не знал, что теперь говорить в свое оправдание, да и не желал оправдываться, а даже был зол на Стивенсона и на себя, так как из-за картин тоже понес значительные для себя убытки.

Происходящее устраивало Заславского в той части, что Стивенсон не ищет с ним беседы, а поэтому в сложившейся ситуации он не нашел ничего для себя лучшего, как лечь на кровать, положив под подушку на всякий случай кухонный нож.

Он не знал и не мог предвидеть, какова будет сцена расставания с американцем.

Перед уходом из квартиры Стивенсон, зайдя в спальню к Заславскому, зло бросил ему оскорбление:

— Воры проклятые, будьте вы все прокляты! — Сильно хлопнув дверью, он ушел.

Глава 66

Лишь к вечеру Церлюкевич поймал Душмана около ресторана «Надежда», к которому он подъехал на своем автомобиле на несколько минут.

В машине Душмана, как заметил Церлюкевич, осталась красивая женщина с девочкой.

Церлюкевич, остановив Душмана, попросил принять его по неотложному делу…

— Вы извините меня, Семен Филиппович, но я сейчас сильно занят и принять вас, при всем моем уважении к вам, не могу. До двадцати трех часов я занят.

Церлюкевич и сам понимал, что его визит к Душману не ко времени, но и его вопрос тоже требовал разрешения, а поэтому он, не сдержавшись, поделился с Душманом своей новостью:

— Стивенсон улетел домой, моих полотен в его багаже не оказалось.

— Все переговняли, прямо на блюдечке картины вам давались — и не смогли воспользоваться, — сердито пробурчал Душман.

— Когда мы сможем встретиться и поговорить? — продолжал наседать на него Церлюкевич.

— Если вы так настаиваете, то я, освободившись от неотложных дел, могу подъехать к вам домой где-то к двадцати четырем часам.

Подумав о возможных последствиях визита главаря банды к себе домой, взвесив все за и против, Церлюкевич дал свое согласие на встречу.

Пробыв в ресторане минут пять, Душман со своими спутниками уехал.

Душман сдержал свое слово и действительно к полуночи приехал домой к Церлюкевичу.

Церлюкевич предложил Душману поужинать с ним, но тот категорически отказался и потребовал немедленно начать разговор, который его волнует.

Выслушав подробно изложенную беду Церлюкевича, Душман недовольно заметил:

— Вот работяги — я имею в виду работников милиции и таможни — кодлой набросились на приманку, а человек с картинами спокойно улепетнул. Теперь он уехал, захерил свои концы с картинами. Когда шухер уляжется, втихоря вывезет их к себе, оставив нас с рогами. — Он приставил средний и указательный пальцы ко лбу для убедительности.

— Что же теперь будем делать? — растерялся Церлюкевич.

— Не знаю. Мы хотели с привлечением ментов операцию завершить наверняка, а получилось наоборот, — обескураженно сетовал Душман.

— А может быть, у Стивенсона и не было моих картин? — осторожно предположил Церлюкевич.

— Может быть! — повышая тон, передразнил его Душман. — Ты только что мне сказал, что Стивенсон первым рейсом не полетел в Вашингтон и даже не сдал билет в кассу, а он стоит немалых бабок. Бизнесмены, если они настоящие, такими деньгами зря не бросаются, — и в том же духе продолжал напоминать, — вернулся в гостиницу и с сумкой куда-то ушел, а вернулся назад уже без сумки. Как ты считаешь, что было в сумке, если не картины?

— Не знаю, — вяло ответил Церлюкевич.

— Зато я знаю! — победоносно заявил Душман. — Вот, посмотри. — Он небрежно бросил на стол четыре фотографии, на которых Стивенсон был изображен с ворованными полотнами, принадлежащими Церлюкевичу.

Тот стал их внимательно рассматривать.

В день отъезда Стивенсона домой у полковника Туянова уже была его фотография, которую он показывал потерпевшему. Поэтому, ознакомившись со снимками, Церлюкевич удивленно проинформировал:

— Действительно, Стивенсон изображен с моими полотнами…

— Я фуфло тебе подсовывать не собираюсь и без тебя знаю, кто и что изображено на снимках.

— …Но как такие снимки попали к тебе? — продолжал удивляться Церлюкевич.

— Заказал у одного фотографа, которому Стивенсон согласился позировать, — пошутил Душман, не считая нужным посвящать Церлюкевича в свою тайну. — Снимки говорят, что я дал тебе правильный след, но вы не смогли воспользоваться своим шансом.

— Ты меня убедил в этом только лишь сейчас, — признался Церлюкевич.

— То-то же, — успокаиваясь и расслабляясь, вымолвил Душман. — Другое дело, как их теперь искать и где, ума не приложу, но если хорошо раскинуть мозгами и поработать, то никуда они от нас не должны деться.

— Вряд ли вам теперь повезет в поиске, как ранее, — с нескрываемым сомнением сообщил Церлюкевич.

— Ты нас обижаешь и недооцениваешь наши возможности, — уверенно возразил Душман.

— Если вы так уверены в своих возможностях, и ты так бахвалишься ими, то пускай они будут вам платой от меня за оказанные услуги, — неожиданно для самого себя появилась у Церлюкевича наглая идея, которую он сразу же выразил в предложении.

Идея Церлюкевича шокировала Душмана, это хозяин квартиры видел по его растерянности и расширенным от удивления глазам.

Подумав, Душман убежденно заявил:

— Ну ты и нахал — продаешь нам сокола в небе.

— При чем тут мое нахальство? — возразил Церлюкевич. — Я просто развил твою мысль. Если вы уверены в успехе розыска, то никакого риска для вас нет, а если твои заверения в своих возможностях есть бравада, то это меняет дело. Между прочим, американец не дурак, выбрав себе именно эти полотна, а не другие из похищенных.

Они были лучшими в моей коллекции. Только возникшее осложнение толкнуло меня на такую сделку. При других обстоятельствах я бы с ними не расстался и нашел, чем с вами рассчитаться за работу.

Задумчиво выслушав его откровение, довольный, что он его на него вывел, Душман, как бы затравленно и вынужденно, сказал:

— Я против твоего предложения не возражаю, но, как ты знаешь, кроме меня, в розыске были задействованы не подчиненные мне люди. Согласятся ли они, как я, с твоим предложением, я не знаю.

— Как же тогда быть? — теряя надежду на удачу, спросил Церлюкевич.

— Завтра утром часов в девять приходи ко мне в ресторан, дорогу туда ты знаешь, там и узнаешь от меня их мнение.

Стороны расстались, каждый думал, что он оказался умнее и хитрее другого. Когда на другое утро Церлюкевич пришел к Душману в ресторан, чтобы услышать результат на свое предложение, то Душман, как бы после тяжелой работы, глубоко вздохнув, выдавил из себя:

— Ты знаешь, мои друзья согласились с твоим предложением, но потребовали нашу сделку оформить через нотариуса, чтобы все было чин по чину.

После сговора они расстались, чтобы вновь встретиться завтра и окончательно его оформить по закону.

Имеющиеся у них картины Душман и Борода с Лесником поделили так, как ранее делили между собой бриллианты.

Душману достались полотна «Невеста» кисти Малевича и «Странник» кисти Кандинского, Бороде и Леснику, в свою очередь, достались полотна «Осенний пейзаж» Айвазовского и «Мальчик-сирота» Ге.

С целью осуществления задуманного они решили привлечь в дело своего компаньона Корвина Фостера.

Он, как доверенное лицо, должен был продать картины с аукциона, получив за работу десять процентов от вырученных за полотна денег, а остальные деньги должен был отдать им.

Таков был план реализации картин в общих чертах. Более подробно никто из них еще не мог его развить, так как практически не было времени на разработку и подготовку, что надеялись они осуществить позже.

Через нотариальную контору они оформили купчие на картины. Чтобы меньше платить госпошлины, полотна были оценены в минимальную цену, каждое в сто тысяч рублей.

Душман и Лесник, уплатив десять процентов госпошлины, стали обладателями и владельцами находящихся у них полотен.

Если бы Церлюкевич знал истинную подоплеку совершаемой сделки, то не был бы так доволен ее результатом.

— Когда найдете картины, вы их мне покажете? — полюбопытствовал Церлюкевич у Душмана.

— Ты на них в свое время вдоволь насмотрелся. Найдем мы полотна или нет, тебя уже не касается, теперь это — наша забота, ни говорить тебе о своей неудаче, ни хвалиться положительным результатом не будем.

Лесник, как обязательный участник сделки, присутствовавший при разговоре Душмана с Церлюкевичем, трагически пробурчал:

— Картины найдем или нет — кто знает, а убытки из-за них несем солидные и черт знает, сколько еще будем нести. Хотя и поздно махать руками после драки, но зря мы подписались под эту авантюру, — обращаясь к Душману, выдавил он.

Почувствовав плохое настроение покупателей, Церлюкевич уже не думал о распитии магарыча, а, попрощавшись со своими «благодетелями» и покидая их, напомнил:

— Будем считать, что у нас друг к другу претензий нет.

Вернувшись из нотариальной конторы в ресторан «Надежда», Душман и Лесник застали там Бороду с Арбатом, поджидавших их.

Только там они позволили себе расслабиться, обменяться мнением об успешно проведенной операции, вдоволь посмеяться.

Вечером в ресторане Душман с Ларисой дали прощальный ужин, на котором, кроме хозяев, присутствовали Лесник, Борода и Диспетчер.

За участие в операции Душман дал Арбату пятьдесят тысяч долларов, щедро были облагодетельствованы члены поисковой группы Арбата. И хотя их вознаграждение в десять раз было меньше, они остались довольны, ибо не знали, какой «улов» был у Лесника, Душмана и Арбата, о котором те и не думали распространяться.

Борода и Лесник пообещали Диспетчеру в качестве вознаграждения сто тысяч рублей, свое обещание они впоследствии выполнили.

У собравшихся за дружеским столом гостей не было оснований печалиться, а поэтому все чувствовали себя свободно и раскованно. Только сидящие за столом жена Душмана и жена Арбата не знали истинной причины торжества, но они от этого не страдали. Им было достаточно того, что они любимы мужьями, которые не обходят их вниманием, проводят за гуляньем с ними свободное время в ресторане.

Чего еще надо женщине, чтобы ее настроение соответствовало настроению сидящих за столом мужчин?

Ничего!

Увидев зашедшего в зал вора в законе по кличке Граф с женщиной, Душман пригласил его за свой стол.

Граф принял это как должное.

Воры в законе, независимо от национальности, вероисповедания, не говоря о цвете кожи, должны относиться друг к другу как братья. Поэтому, прояви Душман невнимание к Графу, тем самым он бы его жестоко обидел и заимел в его лице врага.

Граф, оправдывая свою кличку, важно, с чувством достоинства уселся за стол. Его подруга — дама лет сорока, худенькая брюнетка, одетая в богатую одежду и со вкусом, сидела за столом молча, односложно отвечая на обращенные к ней вопросы.

Вновь прибывшие, видя за столом непринужденную беседу, шутки и смех, после нескольких рюмок спиртного оживились и уже не чувствовали себя лишними, оживленно поддерживая общий разговор.

После закрытия ресторана они остались и продолжили гулянку одни. Благодушно настроенный, находящийся под «инъекцией» алкоголя и обещанного денежного допинга, Диспетчер влюбленными глазами поглядывал на своих старых и новых друзей.

При женщинах мужчины на деловую тему между собой не беседовали и обращались друг к другу по имени.

Диспетчер, обращаясь к Леснику, предложил:

— Если компания не возражает, я бы исполнил пару вещей на гитаре.

Диспетчер понимал, что ему разрешено погулять за одним столом с авторитетами преступного мира в награду за успешно выполненное поручение. Он не знал результатов осуществленной операции, но, услышав о причитающемся ему вознаграждении, понял, что его руководители получили сказочные барыши.

«Теперь им можно кутить, — завистливо подумал он, — да и меня они не обошли своим вниманием», — блаженно улыбнулся он, профессионально умело настраивая гитару и готовясь к исполнению музыкальных номеров.

Он исполнил на гитаре очень сложное музыкальное произведение под названием «Гибель «Титаника».

Лариса, жена Душмана, обращаясь к Диспетчеру как к старому знакомому, попросила:

— Станислав Генрихович, спойте нам Есенина «Отговорила роща золотая».

— Нет проблем, — согласился он.

Когда Диспетчер запел песню под аккомпанемент послушной его пальцам гитары, то все сидящие за столом, кроме Бороды, поддержали его. Только каждый пел песню по-своему. Если женщины пели смело и самоотверженно, то мужчины пели своеобразно.

Душман, Арбат и Лесник пели вполголоса, Граф — едва слыша свой голос.

Борода, наслаждаясь текстом песни, ласково оглядывал сидящих за столом. Красивая и задушевная песня на время изменила души мужчин, которые, кроме холодного расчета, забыли в отношении других, не их круга людей, жалость и снисхождение. Сейчас они были — сама доброта, только желающих попросить у них исполнения своих желаний не нашлось в ресторане.

По просьбе женщин Диспетчер сыграл и спел с ними несколько песен.

Уставшие от пения женщины решили передохнуть и выпить шампанского. Теперь они сидели, оживленно переговариваясь.

Граф, обращаясь к Диспетчеру, попросил:

— Сыграй какую-нибудь нашу, задушевную.

— Я знаю «Три подружки», сто десять куплетов, «Мурку», пятьдесят один куплет, «Гоп со смыком», пять разновидностей… — начал перечислять Диспетчер, но его перебил Граф:

— Не то, я хочу услышать задушевную.

— Нет проблем, — удобнее взяв гитару в руки, согласился Диспетчер. Он театрально объявил: — «Процесс», песня неизвестного автора, но заочно уважаемого мною.

Сделав музыкальное вступление, Диспетчер запел.

Выработанный, приятный голос исполнителя, умелая игра на гитаре, сама песня для людей, прошедших через изоляторы временного содержания, тюрьмы, суды и этапы, не была чужой и безразличной, а поэтому они сопереживали вместе с «героем» песни.

Лесник вспомнил последний свой судебный процесс, когда конвой уводил его из зала суда, а сын Константин плача кричал: «Папа мой…»

Аналогичные или подобные ассоциации возникли в головах и других мужчин, лишь женщины приняли песню как интересную историю.

Когда Диспетчер закончил петь и отложил в сторону гитару, Граф, дружески похлопав его по спине, благодарно сказал:

— Что угодил — то угодил, спасибо, не ожидал.

Видя реакцию слушателей на свою песню, Диспетчер несколько сконфуженно пробормотал:

— Да чего там, — на большее он не нашелся.

Обращаясь к Леснику, Граф удивленно и вместе с тем недовольно сообщил:

— Честно сказать, завидую ему. — Он кивнул головой в сторону Диспетчера. — Столько раз, будучи у хозяина, пытался научиться игре на гитаре, получался голый васер.

— Может, еще что исполнишь? — попросил Диспетчера Арбат.

За Диспетчера заступилась подруга Графа:

— Дайте человеку передохнуть. Вы его совсем замучили. — Махнув Диспетчеру рукой, она предложила ему:

— Подсаживайся к нам.

Диспетчер, посмотрев на Бороду и увидев кивок его головы в знак согласия, шумно и с удовольствием подсел к женщинам, подумав: «Когда еще подвернется мне случай напиться от пуза шампанского, нажраться деликатесами от пуза и все на дурняк».

Наконец время взяло свое, и большинство гулявших склонилось к целесообразности прекращения пьянки и расставания.

Выход своих хозяев заждавшиеся водители автомобилей встретили быстрым исполнением своих обязанностей. Им так же хотелось, исполнив работу, быстрее пойти отдыхать. Для своих руководителей они были в механизме четко налаженных организаций нужными болтиками и винтиками, надобность в которых патроны ощущали лишь тогда, когда в них возникала необходимость. Необходимость в них у патронов возникала ежедневно, так как, помимо вождения автомобилей, им иногда приходилось исполнять функции телохранителей.

Глава 67

Как и предполагал Душман, Борода, при всем его желании, не имел возможности оказать помощь в переправке картин за рубеж, в чем сразу же признался, не давая им никаких шансов надеяться на него, не пообещав ни подумать, ни предложить никакой новой идеи, но согласился с решением Лесника ехать за помощью к Лапе.

— Ты же его любимчик, и если у него будет возможность помочь тебе, то он разобьется, но поможет, — убежденно констатировал Борода.

Они с Лесником решили свои картины домой не увозить, а оставить их на хранение у Душмана.

Проводив Бороду домой, Лесник взял у Душмана машину и вместе с Ларисой поехал к Лапе.

Приезду Лесника Лапа был обрадован, чего и не пытался скрывать. Лапа, отстранив от себя Лесника, разглядывая, шутливо возмутился:

— Виктор! Где ты пропадал, чертяка?

— В стольном граде, Остап Харитонович, — также весело ответил ему Лесник.

Он отдал привезенные подарки сожительнице Лапы Марии Ильиничне, которая, улыбаясь ему как старому знакомому, довольно проворковала:

— Просим дорогих гостей в дом.

— Готовь, но не забудь поставить бутылочку на стол, — поддержал ее Лапа.

— Само собой, — успокоила его Мария Ильинична.

— Возьмите с собой Ларису, она поможет вам приготовить стол, — предложил Лесник.

Внимательно посмотрев на изысканно и со вкусом одетую Ларису, Мария Ильинична сказала:

— Если желаешь мне помочь, то я тебе дам свой новый халат.

— Конечно помогу, — согласилась Лариса, заходя с нею в дом.

Лапа с Лесником вышли на пустынную улицу и присели на лавочку.

Лесник подробно рассказал Лапе, как дорогие картины попали к нему с Душманом, и о своем намерении продать их на Западе или в Америке на аукционе за валюту.

Слушая Лесника, Лапа удовлетворенно поддакивал ему, хваля за находчивость. Когда же узнал о цели приезда Лесника, то, закурив сигарету, стал не спеша дымить и, не отвечая на поставленный вопрос, задумался.

С нетерпением ожидавший ответа Лесник не вытерпел и, прерывая затянувшееся молчание, поинтересовался:

— Наверное, тоже голый васер?

— Ты, Витек, меня не подгоняй с ответом. Я уже старик и скакать, как ты, не могу. Даже думать медленно стал. Мне надо заглянуть в свою тетрадь, освежить память на прошедших мимо меня корешей, а потом я только смогу сказать, помогу тебе или нет.

— Может быть, сейчас пойдем посмотрим? — оживился Лесник.

Ласково погладив его по голове, Лапа поучающе пошутил:

— Ямщик, не гони лошадей, — а потом добавил: — Спешить не будем, раньше чем через пару дней ты от меня ответа не услышишь.

Лесник уже намеревался спросить, почему — но раздумал.

Вышедшая на улицу Лариса позвала их к столу и ушла, услышав ответ Лапы, что они сейчас придут.

— Что за кралю ты притащил с собой? — поинтересовался Лапа.

— Мое кратковременное увлечение, — улыбнувшись, пошутил Лесник.

— Ты у меня смотри, если Альбина пронюхает, то она не только тебе, но и мне, старому пособнику, кое-что кое-чем отчекрыжит.

— Все будет о’кей! — беспечно заверил его Лесник, поднимаясь с лавочки.

За обеденным столом они договорились вечером съездить в город и погулять там в ресторане.

На машине Угрюмый доставил их в ресторан. Сидя за столом, он, расправляясь с поданными блюдами, к спиртному не прикасался, выполняя указание Лапы.

Если для большинства сидящих за столом ресторан был обычным заведением, а данный — к тому же самого низшего класса, то для сожительницы Лапы, Марии Ильиничны, его посещение было праздником. Обильная и вкусная закуска на столе, эстрада, танцы в зале благоприятно влияли на настроение их компании, да и других посетителей ресторана.

К их столику подошел изрядно подвыпивший парень лет двадцати пяти, который пригласил на танец Ларису.

Та, пренебрежительно окинув его взглядом, пропела:

— Извините, я не могу с вами пойти танцевать, мне хватит кавалеров и за моим столиком.

Переваривая услышанное, парень, потоптавшись, удалился шатающейся походкой к столику, за которым сидело трое парней его возраста, встретивших неудачливого кавалера унизительным хохотком.

После непродолжительного разговора, когда начался новый танец, из-за их стола поднялся другой парень, который, подойдя к Ларисе, тоже предложил пойти танцевать.

Получив отказ от Ларисы, он сердито пробурчал:

— Наглеешь, краля, плохим может кончиться.

Подозвав его к себе, Лесник попросил его нагнуться и прошептал ему в ухо:

— Передай своим корешам, чтобы они свои опыты с моей девушкой прекратили.

— А то что будет? — выпрямившись, беспечно поинтересовался тот.

— Рогатыми отсюда уйдете.

— Ну ты, мужик, и шутник, — заметил парень спокойно. — Но я твой ультиматум передам, — уходя, сообщил он.

— Никогда я не была в таких неприятных ситуациях, да притом еще в ресторане, — сообщила Мария Ильинична, напуганная конфликтом. Она предложила немедленно рассчитаться за стол и ехать домой.

Лютый, не слыша от Лапы указаний, перестал есть, задумался: «Пахан пока не решил, что делать с этими парнями».

— Мы приключений не ищем и отсюда убегать не будем. Пускай все будет так, как получится, — сообщил сожительнице Лапа, впервые не желавший разгорания конфликта.

Когда начался новый танец, из-за стола парней поднялся новый кавалер и подошел к Ларисе. Он не успел сделать приглашение на танец.

Все увидели, как он обеими руками схватился за лоб и как упал рядом с ним на пол кухонный столовый нож с толстой оловянной ручкой.

К их столику сразу устремились трое друзей пострадавшего. Умеряя их пыл, им навстречу поднялись Лесник и Угрюмый.

— Парни, не будем устраивать в зале бардак. Если хотите, дождитесь нас на улице, там и побьете, кого захотите, — предложил Лесник.

После бурного обсуждения его предложения хулиганы согласились принять данные условия. Вместе с пострадавшим они сели за свой столик, где громко и возбужденно стали говорить между собой.

— Пойди поговори с ними, — спокойно потребовал Лапа, обращаясь к Угрюмому. — Что сказать, ты знаешь.

Настроение у всех было окончательно испорчено. После настоятельной просьбы Лесника Лариса согласилась пойти с ним танцевать. Во время танца она спросила:

— Виктор, что ты ему сделал?

— Кому? — притворился недогадливым Лесник.

— Моему последнему ухажеру, — пояснила Лариса.

— Ручкой ножа почесал ему кумпол.

— А если бы попал не в лоб, а в глаз? — ужаснулась Лариса.

— Ну и что? — беспечно ответил Лесник. — Глаз-то не мой, — закончил он ответ шуткой.

Когда они покинули ресторан и подошли к машине, то вышедшие на улицу из ресторана хулиганы к ним не подошли, чему больше всех была рада сожительница Лапы.

Виктора с Ларисой Угрюмый отвез в гостиницу, где обслуживающий персонал его давно знал, а поэтому номер на двоих он получил без каких-либо затруднений.

Когда, высадив пассажиров около гостиницы, Угрюмый собрался уезжать, то Лесник спросил его:

— Почему парни не решились драться у ресторана с нами? Что ты им сказал за столом?

— Я им показал «дуру» и сказал, что и у тебя такая тоже есть, и если они не хотят стать дичью, то мы на них охотиться не будем, дождемся, пока обзаведутся потомством, — беспечно сообщил Угрюмый.

Лесник не сомневался, что Угрюмый на улице в отношении парней применил бы оружие, и был доволен, что такого не случилось.

— Доходчиво сказано, но, главное, убедительно, — отпуская Угрюмого, пошутил Лесник, погружая в его ладонь две сторублевые купюры.

— Шеф, вроде бы нехорошо, Лапа узнает, будет бузить, — не зная, что делать с деньгами, засомневался Угрюмый.

Утром Лариса осталась высыпаться в гостинице, а Лесник пошел к Лапе, куда, выспавшись, должна была попозже прийти Лариса. Она категорически отказалась от его предложения прислать за ней машину, так как хотела пройтись пешком, тем более что до дома Лапы было идти недалеко.

Встретивший Лесника Лапа, внимательно посмотрев ему в лицо, увидел синие круги под глазами и пошутил:

— Твоя подруга зря ночь не теряла.

— Все они, бабы, такие, — беспечно пробасил Лесник.

— Пока старуха там готовит шамовку, пойдем погуляем к реке, — предложил Лапа, которому захотелось вдруг показать своему ученику природу, среди которой он решил доживать свою старость.

Пройдя к реке, берег которой был покрыт голышами разных размеров, они, выбирая гладкие маленькие голыши, закидывали их в речку, стараясь, чтобы голыши, прежде чем утонуть, несколько раз вынырнули из воды.

И не спеша вели беседу.

— Я обдумал твою просьбу, но категорически ответить на нее пока не могу. Мне придется поехать с тобой во Львов, где живет, если его не посадили за грехи, мой кореш по кличке Лось. Если мне не изменяет память, он сидел за контрабанду и кражи с железки. У него, как он мне говорил, обширные связи с таможней, много путевых корешей, которые по его просьбе тоже должны нам помочь.

Еще живет в Самборе Гуцул, но на него надежды мало, так как он вшивый фраеришка, занимающийся спекуляцией. Зачем я его занес в свою тетрадь, сейчас сам удивляюсь. Больше на Украине никого не знаю.

— Не густо, — констатировал Лесник. — А через Прибалтику не легче перекинуть наши картины? — подал он новую мысль Лапе.

— Можно, но я не рекомендую, — решительно ответил Лапа.

— Почему не воспользоватсья таким каналом? — удивился Лесник.

— Ты знаешь, я однажды отдыхал в Эстонии в санатории. Есть там такой город Пярну. Так он пукнул на меня очень здорово, обида и сейчас в сердце.

— Что-то ты мне о своей обиде на Пярну никогда не говорил, — удивился Лесник, — если не трудно, расскажи.

— Купил я как-то у них в магазине электробритву. Продавец, подавая мне ее, что-то улыбаясь сказал. Я ему на всякий случай сказал «спасибо». Один из местных русаков, который знает эстонский, отозвал меня в сторону и спросил: знаю ли я, за что сказал продавцу «спасибо»? «Конечно нет», — отвечаю я ему. «А хочешь, я переведу тебе его слова?» — «Валяй», — говорю я ему. «Русская ленивая свинья, проваливай к себе домой». Я его попросил повторить оскорбление на эстонском языке. Он повторил. Слова были те, что сказал мне продавец. Я, подойдя к продавцу, спросил: «За что ты, падаль, оскорбил?» Он долго мне не отвечал, а потом зло бросил:

«Проваливай, Иван, отсюда, если не хочешь, чтобы тебя посадили». Между прочим, очень здорово шпрехал порусски.

Я понял, что мне там ловить нечего, и ушел. Сказал своему дружку из местных, Поцису, о конфликте. Тот мне стал трепаться, что таких несознательных людей у них единицы, если бы он был со мной, то такого инцидента не было бы. В санатории мне сказали, что таких хамов, каким оказался продавец, у них в городе хоть пруд пруди.

Здесь меня взяло за живое. Русские и иже с ними подняли им уровень жизни выше, чем себе, а теперь мы стали свиньями. Я в политику не лезу, но за нацию обидно. Перед отъездом из санатория я вызвал к себе Лютого, Угрюмого с ребятами и показал им на говнюка, сказал, чтобы отдыхали, а когда я уеду, отрезали ухо у него и привезли мне.

— Зачем оно тебе? — улыбнувшись, спросил Лесник.

— Я продавцу в магазин посылкой отправил на холодец, — злорадно, но вместе с тем удовлетворенно сообщил Лапа.

— Как твой дружок из прибалтов реагировал на такую выходку?

— Был недоволен, но смолчал. Я его только успокоил, что не все русские за нанесенное им оскорбление режут им уши. Мою новость он скушал, но обиду затаил, а поэтому в вашем деле ставку на него ставить не могу.

— Я на твоем месте поступил бы так же, — поддержал его Лесник. — Когда завтра поедем во Львов?

— Хоть завтра, но только не отсюда, а из столицы. Нам нужна путевая тачка, которая будет нашей визитной карточкой.

— Вдвоем поедем?

— Возьмем с собой водителя, чтобы можно было в дороге отдохнуть.

— И то дело, — поддержал его Лесник.

Леснику и Лапе надоело уже ходить, и они присели на сухой ствол вербы, валявшийся на берегу. Дав прикурить Лапе, Лесник тоже закурил сигарету.

— Ты знаешь, Виктор, — после затянувшегося молчания начал говорить Лапа, — у меня появилась одна идея, и не мешает ее провернуть.

— У тебя этих идей, Остап Харитонович, хоть пруд пруди, с удовольствием выслушаю, — уважительно согласился Лесник.

— Продадите вы там на Западе свои картины, откроете свои счета в банке, — покуривая сигарету, начал Лапа, о ствол дерева сбивая с нее пепел. — Неплохое дельце провернете, но все это не то…

Лесник удивленно уставился на Лапу, как будто впервые его увидел, не ожидая такой оценки задуманному.

Между тем Лапа так же спокойно продолжал изложение своей идеи.

— …Очутившись на Западе, тебе заодно не мешало бы несколько несгораемых сундучков проверить на вшивость.

— А справлюсь ли я с ними? — обескураженно спросил Виктор, выбрасывая недокуренную сигарету в голыши.

— Я доволен, что ты не отказываешься от работы. А насчет того — справишься ты с ними или нет, я тебе отвечу так: если бы я не был уверен в тебе, как в самом себе, то такого предложения от меня не последовало бы.

— Спасибо за такую оценку моих способностей, но, Остап Харитонович, я свой инструмент туда взять с собой не смогу, так как в первом же аэропорту его у меня обнаружат, конфискуют со всеми вытекающими отсюда последствиями. Кроме того, там, где мне придется работать, я не буду знать их языка, не будет ни помощников, ни наводчиков, а сам все я быстро разведать не смогу.

— Я отлично понимаю все твои закавычки и проблемы, но они мною уже решены. У меня в Нью-Йорке уже лет двадцать проживает кореш, Молохом кличут, правда, он еврей, но толковый мужик, признает наше братство, наши законы, и так как ты мой ученик, должен тебя поддержать в этом деле.

— Кто он такой, что из себя представляет? — решил побольше узнать о Молохе Лесник.

— Когда-то занимался нашим промыслом, учеников не имел, в среде медвежатников не очень котировался.

Однако смог накопить деньжат и купить в Нью-Йорке какой-то питейный ресторан или бар под названием «Ночная фиалка».

Молох обеспечит тебя инструментом, сделает путевую наводку, поможет надежно спрятать добычу, решит другие вопросы, с которыми ты к нему обратишься.

— Ты, Остап Харитонович, как я понял, уже успел все обдумать за меня, — задумчиво констатировал Лесник.

— А как же! Кто же еще, кроме меня, сможет оказать тебе такую помощь? Никто.

— Рискованно и страшновато, — признался Лесник.

— Тоже мне, открытие сделал, — проворчал Лапа. — Бабу в первый раз валяешь — и то страшно, а тут такое дело. Конечно, страшно будет. Кто не рискует, тот не пьет, как воду, шампанское и не может содержать таких девочек, как твоя Лариса.

— Стареешь, Остап Харитонович, уже и ехидничать начинаешь, — вяло заметил Лесник, сплюнув на голыш, но промахнулся мимо цели слюной. — А какая тебе корысть от твоего предложения?

— Никакой! — несколько раз отрицательно покачав головой, ответил Лапа. — Если не считать моральный фактор, — с заблестевшими глазами признался он.

— И с чем его едят?

— Мой ученик вырос в медвежатника международного класса. Звучит?

— Звучит, — признался Лесник, — но и по ребрам стучит. А если я откажусь? Зачем мне рисковать при моих бабках?

— Ты знаешь, что я тебя никогда ни о чем не просил, тогда мне придется своего ученика просить о единственном для меня одолжении в жизни, на которое ты не должен и не имеешь права ответить отказом.

— Прежде чем я отвечу на твою просьбу, разреши мне подумать, — обреченно попросил Лапу Лесник.

— Я с ответом подожду, — проникновенно согласился Лапа. — Я же тебе добра желаю, а не погибели. Не хотел тебе говорить, но скажу: все, что останется после меня, завещанием я оформил на твоих сыновей.

Как видишь, в задумке моя корысть минимальная. Нам с тобой того, что у нас есть, хватит на всю жизнь за глаза, но детям твоим, если ты не хочешь, чтобы они прошли через тюрьмы и лагеря, мы должны обеспечить надежное будущее.

Нам с нашей профессией открывается такой фарт, не воспользоваться которым просто грех. Мне, старому козлу, и то захотелось ломануть пару сейфов, пройтись по Бродвею, покупаться в фантастической роскоши и вернуться домой, чтобы потом спокойно умереть.

— Мы же их языка не знаем, — высказал свой последний довод Лесник, которому щедрость Лапы помешала в резкой форме отказаться от предложения.

— Сейчас в капстранах навалом наших соотечественников, как их называют журналисты в газетах, среди них побывавших у хозяина с не меньшими, чем у нас, послужными сроками хоть пруд пруди. Найти их и установить с ними контакты — пара пустяков, тем более я тебя посылаю не на голое место.

— Почти уговорил, но ты мне так и не дал подумать, — напомнил Лапе Лесник.

Поднявшись с дерева, не взяв носового платка, на котором сидел, удалившись метров на тридцать от Лапы, Лесник задумчиво стал смотреть в воду, которая живой массой проходила мимо него…

Минут через двадцать глубокого размышления Лесник подошел к Лапе:

— Ты знаешь, что твоей просьбе я отказать не могу. Будем считать ее первой и последней.

— Я очень доволен, что ты меня понял, и сообщу тебе следующее: по моей просьбе Фостер купил у себя в Штатах и привез к нам в контору два новейших сейфа последних, более сложных конструкций замков. Ты на них потренируешься, набьешь руку и только после того, как они будут колоться перед тобой даже от взгляда, только тогда я тебя благословлю на дело.

— Так вы, я вижу, не теряли времени даром и давно готовились к настоящему разговору со мной? — удивился Лесник.

— А как же? — согласился Лапа. — Я твой учитель и должен видеть вперед дальше своего ученика.

Потренировавшись с замками новых сейфов, с которыми вначале были небольшие заминки, Лесник понял, что все новые дополнения в устройстве замков касались второстепенных деталей, тогда как основной принцип оставался неизменным.

В Москве Лапа объяснил Душману, зачем и для чего он берет с собой во Львов Лесника. Когда Лесник предложил ехать вместо себя Душману, чтобы познакомиться с лицом, которое будет переправлять картины за границу, тот охотно согласился. В связи с предстоящей поездкой к Молоху Лесник обговорил с Лапой возможность поездки во Львов вместо себя Душмана.

Поэтому согласие Душмана на поездку не было неожиданностью. Конечно, Лапе интереснее было бы ехать на Украину вместе со своим учеником, но последний перед поездкой за рубеж хотел побыть в кругу семьи.

Против такого убедительного довода Лапа уже никак не мог устоять.

Глава 68

Приехав к себе домой, Лесник застал там в гостях свою родную сестру Татьяну с синяками под глазами. Она, улучив свободную минуту, «украла» его от жены и детей и, закрывшись в спальне, стала жаловаться на своего сожителя Николая, который, живя у нее в доме, в примаках, приходя домой пьяным, часто придирается, бьет.

Она несколько раз жаловалась на Николая в милицию за мелкое хулиганство, его уже несколько раз там привлекали к ответственности. После отбытия наказания Николай зверел, не давая спокойно жить ни ей, ни детям.

На предложение брата выгнать Николая Татьяна резонно возразила, что в ее возрасте не так легко найти мужчину для жизни. Когда же дети вырастут и разлетятся, ей не хочется оставаться одной.

— А может быть, и по другим причинам? — грустно улыбнувшись, пошутил Лесник, взяв ее тремя пальцами за подбородок и подняв опущенную голову.

Татьяна, нежно толкнув его ладонью в руку, держащую голову, пробурчала шутливо:

— Ну и жалуйся после этого такому оболтусу.

Лесник, поправляя прядь седеющих волос на ее голове, строго заявил:

— Я же его, засранца, за тебя испепелю!

— Ты не очень-то его пепели, я же с ним, дуралеем, жить хочу.

Предстоящий отъезд за рубеж вынудил Лесника не затягивать разрешение конфликтов с Николаем на потом.

Уже на второй день после приезда домой, несмотря на недовольство Альбины, он ехал с сестрой к ней домой на своей машине.

В доме у сестры было запущенно, грязно и убого. «Я же ей помогаю, и довольно прилично — почему же у нее так бедно в доме?» — удивился про себя Лесник.

Дверь в дом была открыта, но Татьяна, пропустив туда брата, предусмотрительно решила побыть во дворе.

Николая Лесник нашел лежащим в спальне на кровати, слушающим магнитофонную запись блатных песен.

Вместо приветствия, похлопав его ладонью по плечу, Лесник сказал:

— Колек, у меня к тебе есть разговор.

— Давай валяй, — беспечно, как родственнику, ответил тот, слегка приглушив звук в магнитофоне.

— Сколько ходок у тебя к хозяину?

— Две! — как давно посчитанное и подытоженное сообщил Николай.

— За что тебе лапти плели?

— Двести шестые, первый раз часть вторая, а второй раз часть третья.

— И с каким предметом ты выступал во второй раз? — с профессиональным знанием статьи спросил Лесник.

— С кухонным ножом, — выключая магнитофон, ответил Николай и сел на кровать.

— Ясно! Короче, по сестре я породнился с гладиатором.

Николай, почувствовав неладное, обеспокоенно спросил:

— А чего ты вдруг вздумал меня пытать?

— Как-никак мы же родня, а познакомиться с тобой поближе, ты сам видишь и знаешь, у меня времени не было.

— Понаслышан я о тебе, — уважительно сообщил Николай свою информацию.

— Если ты обо мне наслышан и знаешь меня, нам легче будет с тобой беседовать.

— Такие авторитеты, как ты, в тех лагерях, что я сидел, не сидят.

— Как хорошо у нас с тобой складывается беседа, — криво ухмыльнувшись, вкрадчиво пошутил Лесник. От такой его «нежности» с Николая моментально слетело благодушие и, насторожившись, он превратился в слух.

— Ты помнишь, с какими тузами преступного мира ты гулял на крестинах моего сына?

— Нет слов! — не скрывая восхищения тем, что он с ними не только был знаком, но сидел за одним столом, подтвердил Николай. — А какой выпивон и закусон был! — мечтательно закрыв глаза, произнес он.

— Мы почти все можем, и нам многое позволено. Ты такую истину знаешь?

— Семь лет у хозяина был, не дурак, — обидевшись за долгое поучение, сообщил Николай.

— Ты живешь с моей единственной, — Лесник поднял вверх указательный палец правой руки и помахал им,

— любимой сестрой, — уважительно констатировал он. — Ты у нее дома устраиваешь хулиганку, дебоширишь, прикладываешь к ней свою грязную руку. Тебе, «гладиатору», уже под сраку лет. Как, ты считаешь, я должен с тобой поступить, чтобы твои финты в отношении ее пресечь?

Вскочив с кровати и пройдясь по комнате в возбужденном состоянии, при полнейшей беспечности и неподвижности Лесника, Николай, подскочив к нему, возмущенно выпалил:

— Так ты приехал открывать ликбез, учить меня?

— Присядь и не мельтешись, — спокойно посоветовал ему Лесник, — а то, не дай Бог, вдруг да обидишь меня, тогда за последствия, ты уж извини меня, негодяя, я не отвечаю.

Николай не послушал и продолжал стоять перед ним.

— Неужели ты думаешь, мне не хочется поиграть на твоих ребрах, заставить тебя нюхать свою задницу?

Если думаешь, что у меня руки коротки, то ошибаешься, Колек, я решил провести с тобой дружескую беседу, так как Татьяна хочет с тобой, дураком, жить. Вот причина моего тормоза и сдержанности. Если ты по себе чувствуешь, что у вас совместной жизни не получится, потихонечку умотай от нее. Если думаешь жить с ней, живи. Я вам помогал и буду помогать, попробуй пропей мои подарки. Если ты посмеешь еще раз поднять на нее руку, то отсидку в курятнике у хозяина ты сочтешь за рай. Усек, что я сказал?

Николай, возбужденный и злой, слушая его требования, имел огромное желание показать свой характер, но понимал, что вор в законе потребует с него ответ за каждое неверное, оскорбительное слово, а поэтому сдерживал себя. Оказывается, когда хулиганам нужно, они тоже умеют сдерживать себя.

— …Ты не подумай, что я хочу тебя унизить или оскорбить, упаси Бог. Я хочу, чтобы до тебя дошло, как мне дорога единственная сестра, на какую жестокость и подлянку я пойду ради нее, чтобы потом тебе не пришлось сожалеть, что ты меня не послушал.

Николай понял, что его карта бита более высокими козырями, что ему устанавливать свой закон уже никогда не придется. Он только про себя мог со злостью подумать:

«Удавы вонючие, нет на вас, как на хулиганов, управы, позалазили в хоромы и возникаете, разные угодные себе законы поустанавливали. Попробовали бы сейчас, как я, прожить на одну зарплату, за которую тебя еще пинают и ноги вытирают, поневоле дома будешь скопившиеся газы травить».

Однако вслух он сказал другое:

— Я подумаю над твоими словами. Больше эту тему не будем требушить. Или я оставлю Татьяну, или мы с ней начнем другую жизнь.

Довольный таким его ответом, Лесник решил несколько его растормошить. Ему стало жалко поникшего «гладиатора».

— Ты не обижайся на меня. Мы с тобой не ругались. Наш разговор здесь и умрет. Если ты на меня не обиделся и согласен выпить на мировую, нет проблем. У меня в машине все, что надо, есть.

«Был бы я помоложе, у нас с тобой другой получился бы разговор», — ехидно и зло подумал Николай. Из всего сказанного Лесником ему было понятно, что тот привез спиртное, которым согласен угостить.

— Пускай будет так! — ответил Николай, устав от такой беседы.

— Вот и хорошо! — воскликнул Лесник, которому состоявшаяся беседа тоже была неприятна, и он был доволен, что она так мирно закончилась.

Глава 69

Перед отъездом из Москвы во Львов Душман взял в фирме напрокат за валюту «форд» последней модели.

Загрузив его продуктовым дефицитом, вместе с Лапой и своим водителем отправился в путь.

Во Львове они Лося не нашли, так как он второй год находился в местах лишения свободы и не скоро можно было его оттуда ждать. К своему удивлению, они нашли себе помощь и поддержку там, где вовсе не ждали.

Гуцул, живший в Самборе, сообщил, что его зять работает проводником в поездах международного сообщения, и тот может от Львова до Вены провезти их товар. Они не стали говорить Гуцулу, чьей кисти картины, какова их стоимость, а он не пытался расспрашивать, но цинично и крохоборски потребовал плату за услуги в сто тысяч рублей.

«Вот жмот ненасытный», — подумал Душман, глядя на жирное, довольное лицо своего собеседника.

Сидя в зале двухэтажного особняка Гуцула, в конце сговора Лапа сказал:

— Мы принимаем твои условия и согласны заплатить сто косых, но ты подумал о тех последствиях, которые тебя ожидают, если наши картины попадут к таможенникам?

— А какие они могут быть? — играя под дурачка, осклабился Гуцул.

— Дом твой станет нашим. Ты из него будешь топать в том, что надето на тебе, — жестко сообщил Лапа.

— Ишь ты, куда замахнулся! — перестав улыбаться, удивленно пробасил Гуцул.

— А как ты думал иначе заработать такую кучу бабок? — строго напомнил ему Лапа. — Ты знаешь меня, я получу сполна с тебя все до копейки, если ты меня подведешь. Финтить и что-то ловить у меня бесполезно.

— Я знаю тебя, ты мужик серьезный, — почесывая ширококостной волосатой рукой голову, пробурчал Гуцул.

— Тогда, прежде чем я дам окончательный ответ, мне придется посоветоваться с зятем и домочадцами, чтобы при плохом исходе они меня не винили. Сегодня вечером зять возвращается домой с рейса, завтра приходите за нашим решением.

Вечером Гуцул узнал от зятя, что тот в хороших отношениях с таможенниками, к тому же имеющийся у него в вагоне тайник его ни разу не подводил, а поэтому зять посоветовал Гуцулу стотысячных клиентов ни в коем случае не упускать, так как за такую сумму клиенты легко смогут найти других посредников.

Утром следующего дня между Лапой и Душманом, с одной стороны, Гуцулом и его зятем, с другой стороны, состоялось заключение сделки, где план предстоящей операции был отработан до полного понимания обеими сторонами.

Глава 70

Корвин Фостер предпринимательским чутьем сразу почувствовал и увидел огромные возможности, которые создали ветры перемен, развязавшие руки частному предпринимательству.

Некомпетентность, неопытность большинства новых предпринимателей страны, которые еще не овладели присущей ему хваткой, к тому же не имевших, как он, достаточного капитала в валюте, не могли создать ему конкуренции в осуществлении задуманного и предложенного проекта правительству республики, от внедрения которого он реально видел баснословные для себя дивиденды.

Такие радужные и серьезные перспективы, когда можно вложить в дело несколько миллионов долларов, полностью захватили Корвина Фостера, не оставив ему свободного времени на посещение увеселительных учреждений.

Несмотря на то что рабочий день Корвина Фостера был экономно запланирован до минут, он не посмел отказаться и уклониться от встречи со своими компаньонами по малому предприятию, которые предложили ему встретиться по делу в ресторане «Надежда».

Фостер был акционером малого предприятия, но компаньоны так мало продали ему акций, что он решил продать имеющиеся у него акции Гончарову и Малащенко, чтобы не распыляться по мелочам.

Общаясь с господами Гончаровым и Малащенко, Фостер видел, что имеет дело с решительными людьми.

Отказавшись от встречи с ними, он мог нажить в их лице врагов, чего не желал.

Встретившись вечером в ресторане, Фостер после ознакомления с их предложением забыл о своем неудовольствии, что он занят, что его оторвали от работы, проявил исключительную заинтересованность к предлагаемой сделке.

— Я хорошо знаком со Стивенсоном, и он мне по секрету говорил о своем неудавшемся бизнесе в вашей столице. Он мне говорил, как купил картины и как потом по-глупому лишился их. Не знаю, как картины вновь попали к своему хозяину, но очень здорово, что вы стали их законными владельцами, — рассматривая купчие и заключения экспертов на полотна, констатировал он. — Вы предлагаете мне быть посредником при продаже ваших полотен с аукциона в Лондоне. Я вроде бы не возражаю, но, как мне говорил Стивенсон, они являются достоянием народа, а поэтому власть вывезти их из страны вам разрешения не даст.

— Вас эта проблема не должна беспокоить. Картины мы вывезем и доставим вам, куда скажете, откуда вам никто не будет мешать доставлять и перевозить по любому адресу. От вас потребуется лишь сделать нам обоим официальное приглашение к себе в Штаты.

— Если вы беретесь сами вывезти ко мне свои картины, то остальное решится без проблем, — вдохновляясь, маленькими глотками попивая пиво из бокала, сообщил Фостер. — Но что я буду иметь за свои хлопоты?

Лесник и Душман переглянулись между собой. Они уже давно ожидали данного вопроса, имея на него готовый ответ.

— Десять процентов от вырученной суммы, — сообщил Лесник.

— Десять мало, согласен на двадцать, — сразу возразил Фостер, пытаясь повысить ставку.

— Ничего не мало, — вступил в разговор Душман. — В твоем «мало» будет где-то полмиллиона долларов.

Вы должны учесть, что мы будем продавать не ворованные картины, которые пытался купить Стивенсон, а свои собственные с готовыми заключениями эксперта на них.

— Если вы не согласитесь на сделку с нами, то мы сами найдем в Лондоне нужного посредника в своем деле.

— Если дело такое простое, то почему вы сами не хотите продавать картины с аукциона? — осторожно поинтересовался Фостер.

— У вас в Штатах хозяин своего имущества имеет право распоряжаться своим имуществом, как ему вздумается, а у нас касательно наших полотен требуется согласие властей. Мы знаем заранее, что такого согласия нам никто не даст. Вот нам и приходится хитрить и свои фамилии не афишировать, чтобы не привлекать к себе наших властей, которые за нашу самодеятельность могут нам сделать неприятность, когда мы вернемся от вас домой, — пояснил Душман.

— С большими деньгами и у нас можно неплохо жить, — намекнул Фостер.

— Среди разного сброда жить, изучать чужой язык, такое нам не подходит, — решительно заявил Лесник.

— Так я тоже сброд? — беззлобно поинтересовался Фостер.

— Кроме индейцев, коренных жителей Америки, остальные туда, как цыгане, понаехали, — показал свою эрудицию Лесник.

— Так к нам ехали давно, — пояснил Фостер, — а теперь мы большинство эмигрантов заворачиваем назад, принимая тех, которые нам нужны. Лично я американец в четвертом поколении и думаю, что слово «сброд» ко мне не относится.

— Мистер Фостер, я вас не имел в виду, когда говорил о сброде. Вы только подумайте, если к вам в Штаты был бы беспрепятственный заезд, то ехали бы не только ученые и богатые.

— Да! Да! Много было бы разного сброда, — согласился Фостер.

Так что неприятный инцидент Лесник дипломатично ликвидировал. Потом он спросил:

— Так, мистер Фостер, вы наше предложение на наших условиях принимаете?

— Интересная у вас страна, — как бы не слыша вопроса, начал развивать свою мысль Фостер. Допив пиво, он поставил фужер на стол. — Еще интереснее законы, если такие, как вы говорите, и в такой стране живут такие неуступчивые господа, — совсем изнасиловал слово «такие» Фостер. Широко улыбнувшись, он решительно сообщил: — Я ваши условия принимаю, никакой риск брать на себя не желаю, договор между нами будет заключен не здесь, а у нас в Штатах.

— Конечно, — выразил свое и мнение Лесника Душман. — За такой договор нас тут и посадить могут, — пошутил он, невесело усмехнувшись.

— Если бы у меня в Штатах был такой запрет на продажу дорогих картин, то я не стал бы заключать с вами такое соглашение, это во-первых, и во-вторых, я и сам не вижу ничего плохого в том, что один хозяин продает другому свое имущество, пускай даже им окажутся шедевры искусства. У нас японцы скупили в некоторых городах целые улицы с небоскребами, не говоря о концернах, и американцы не видят для себя ничего опасного и незаконного, а вот вы почему-то не можете и не имеете права продать свои картины. Хоть убейте меня, но я такой закон не понимаю и не уважаю, но это уже политика, а ею я в вашей стране заниматься не собираюсь.

После плотного ужина, проводив до автомобиля Корвина Фостера, Лесник и Душман, вернувшись в кабинет, продолжили прерванную беседу, но уже вдвоем.

— Мистеру Фостеру мы с тобой до хрена чего наобещали, а как практически будем переправлять через границу картины, ума не приложу, — озабоченно сказал Душман Леснику, потирая пальцами рук виски. (Разговор происходил до поездки во Львов.)

— А попроще ты не мог задать мне вопрос? — пошутил Лесник, а потом продолжил: — Я в контрабанде такой же валенок, как и ты. — Подумав, он, размышляя вслух, произнес: — Придется обратиться к пахану за помощью.

После того как они обсудили все неясные вопросы и исчерпали свою фантазию по планам на будущее, Душман неожиданно предложил:

— А не встряхнуться ли нам от этих проклятых забот?

— В каком плане? — не понял Лесник.

— Возьмем своих баб. Ты Ларису, я Жанну и рванем в финскую баню, тело полечим, душу отведем…

— Против твоего предложения, корефан, ничего не имею. С проклятыми полотнами совсем забыл о бабах, как будто в кичи сижу, — блаженно потягиваясь, признался он.

Нельзя сказать, что Лесник не любил Альбину, не ценил и не уважал, но разве мог он с ней совершать такие половые вольности, которые допустимы и легко осуществимы с фартовыми девочками, к которым относилась Лариса.

Напарившись вместе с Ларисой, насладившись ее любовью, Виктор, лежа в постели, попросил:

— Поласкай меня еще.

Исполняя его просьбу, в промежутке между ласками Лариса, воркуя, произнесла:

— Если бы я не знала, какой ты есть на самом деле, то могла подумать, что имею дело с котенком, а ты самый настоящий тигр. — Она нежно укусила его за грудь.

— Не балуй, — погладив ее по голове, по-детски капризно попросил он. — Знаешь, если ты согласишься оставить столицу и поселиться там, где я тебе скажу, то я гарантирую тебе работу секретаря-машинистки со ставкой в штуку в месяц плюс еще моя материальная поддержка, а если родишь мне ребенка, то дам акций столько, что будешь жить на их проценты лучше многих директоров, куплю тебе тачку, дом. Короче, проблема с бабками у тебя полностью исчезнет…

Только почувствовав влагу у себя на животе, понял, что Лариса, сдерживая стоны, молча плачет.

— …Ты чего вдруг вздумала плакать? — удивился он. — Я же тебя не обидел? Может, думаешь, что я темню?

— Витя! — исступленно целуя его, начала она. — Как ты, меня никто не жалел, и я этого никогда не забуду, но я к тебе не поеду, так как детей у меня уже никогда не будет.

— Почему? — не удивившись, а скорее возмущенно спросил он.

— Потому что в молодости глупой бабой была, работала у одного хмыря секретарем-машинисткой, клюнула на его подарки, расплата известно чем. Несколько раз делала аборты, а потом вообще беременеть перестала.

Когда встала на ноги и захотела иметь ребенка, врачи мне сказали — голый васер. Вот такие у меня накопления от беззаботной бурной молодости.

Виктор не мог найти для нее утешительных слов, а запустив свою ладонь в ее густые волосы, нежно гладил ее по голове, успокаивая.

— Я знаю, что ты денежный туз и можешь таких, как я, покупать штабелями. Мне приятно, что ты именно на мне остановил свой выбор, но ты мне не по зубам, и я с тобой и за тобой долго не удержусь. За то, что ты меня пожалел, ничего не потребовав взамен, проявил внимание, я так тебя обслужу, как тебе и не снилось…

Устало развалившись в постели, Лесник, не скрывая удовлетворения от ее ласк, пошутил:

— Ты так меня и замучаешь.

— Таких быков, как ты, можно в плуг запрягать и не замучаешь, — похвалила его тоже уставшая Лариса.

— Дело прошлое, но откуда ты узнала, что я денежный человек? — от нечего делать задал вопрос Лесник.

— Вся столица знает, что Душман одного наглого фраера воспитал. Тот хотел ему с дружками приписать ограбление сейфа одного махрового кооператива. Они хотели его заставить поделиться с ним добычей, но у них получилась осечка. Я пораскинула мозгами и пришла к выводу, что без твоей помощи ему тот сейф никогда бы не осилить. Тем более я вспомнила, как ты отдыхал со мной на даче и когда уехал.

Резко оттолкнув от себя Ларису, отчего она свалилась на пол, Лесник зло выдавил из себя:

— Дура стоеросовая, вбила себе такую чепуху. Из-за своей фантазии ты можешь лишиться головы.

Лариса, поднявшись с пола, не обиделась на Лесника за грубое обращение с ней, а поняла, что из-за своей несдержанности и длинного языка действительно может лишиться жизни.

— Если ты не потребуешь, чтобы меня лишили головы, то буду жить, — поняв свою опрометчивость, заметила она.

— Я буду вынужден сказать о твоей фантазии Душману, и если от кого другого услышу ее продолжение, то сам с тобой расправлюсь, — жестко предупредил он. — Надо же было тебе, дурехе, такой день мне испортить, — с обидой в голосе заявил он.

— Витя, прости меня за мой язык и спасибо за шанс. Я знаю, что ты добрый, убедилась в этом, а поэтому на доброту подлостью никогда не отвечу. То, что я тебе испортила настроение, я постараюсь его тебе поднять, — как лиса, подкравшись к нему, применив всю свою обворожительность и чары, проворковала она, убеждаясь, что Лесник вновь воспылал к ней любовью. — Витя, если разрешишь, то иногда я буду приезжать к тебе в гости, — предложила она наконец.

Будучи ученой мужчинами много раз, Лариса с умыслом намекнула ему о своем приезде. Если он разрешит ей приехать к нему, то за свою жизнь в настоящее время ей нечего опасаться.

— Придется тебя взять с собой в ближайшую поездку. Мы стареем, и круг наших интересов сужается, а поэтому надо спешить, — философски намекнул он.

Услышав ответ Лесника, Лариса, облегченно вздохнув, пошутила:

— Тебе, тигру полосатому, еще рано жаловаться на свое здоровье. — Она с интересом рассматривала его наколки на теле. Потом неожиданно спросила: — Витя, ты свою жену сильно боишься, если ездишь к подруге аж в столицу?

— Лариса, дорогая моя бестолковщина, что ты понимаешь под страхом? Ничего. Я на ножах лежал и спал полжизни у хозяина. У меня сейчас отличная жена, растут двое пацанов, которым в жизни тоже надо ума дать, на горизонте горбатая, а не детский садик, так чего мне испытывать судьбу? Я уважаю ее принципы, а она не ущемляет моих.

— Завидую я ей, — нисколько не обидевшись на его откровение, призналась Лариса, — но не совсем.

— А чего так? — повернувшись к ней лицом, спросил Лесник.

— Очень вспыльчивый ты человек, срываешься, а это может привести тебя опять к хозяину, а какой бабе хочется при живом мужике одной оставаться? — пояснила она.

— Моя жизнь вся построена на принципах. Если они не нарушаются, то на мне можно плясать, но если я на кого-то отвяжусь, то пока ему глотку не перегрызу, не остановлюсь. Тогда я о благополучии, о семье, о последствиях не думаю, — подтвердил он.

Посмотрев на часы, он, поднявшись с постели, сказал:

— Нам пора расставаться, а то мы полезли в черт знает какие дебри.

Перед расставанием с Ларисой, которую он на машине довез до дома, Лесник, положив ей в сумочку нераспечатанную пачку четвертных, напомнил:

— Будь готова к поездке со мной.

— Я же у Душмана работаю, он знает?

— Все увязано, — успокоил ее Лесник.

Поцеловав его в щеку, Лариса ушла.

Глава 71

Возвратившись домой из Львова, Душман по телефону сообщил Леснику о результатах поездки на Украину и одновременно узнал, что у товарища нет никаких помех, чтобы в любое время выехать с ним и картинами в Вену.

После этого Душман позвонил в Нью-Йорк Фостеру и уведомил его, что они готовы по его вызову ехать к нему, но до Вены будут ехать поездом, где тот должен их встретить.

Хлопоты по оформлению выездных виз, других документов, бесконечные очереди к разным должностным лицам сделали Лесника и Душмана раздражительными и нервозными.

В шестнадцативагонном составе им достались билеты в пятый вагон, где они заняли люксовское купе.

О своем предстоящем прибытии в Вену они сообщили Фостеру, который пообещал встретить их, а если по каким-то обстоятельствам он не встретит, то сообщил адрес, куда они на такси должны были приехать и где их будут ждать и достойно встретят.

Когда все необходимые документы и справки были собраны, представлены куда надо, и поезд с ними отправился с вокзала в путь, они почувствовали облегчение, не веря, что больше не надо никуда бежать ни за каким документом и не надо ничего доказывать.

В люксовском купе они ехали вдвоем. Их вагон был полупустой, тогда как обычные купейные вагоны были забиты до полной вместимости. Делая вывод из увиденного, Душман сказал Леснику с ехидством:

— Наши соотечественники, покидая Родину, начинают экономить бабки с порога дома, а чемоданы набиты, как трюмы кораблей.

— Хай уматывают, больше нам хлеба останется, — пренебрежительно и беспечно отнесся к сообщению Душмана Лесник.

— Если Родину люди покидают по политическим мотивам, я их еще могу понять, а тому, кто уезжает в поисках легкой жизни, разрешал бы выезжать за рубеж только тогда, когда они по западным расценкам уплатили бы за учебу у нас в школе, вузе, техникуме, других заведениях, где они получили путевую специальность, с которой они не боятся пропасть на Западе. Если таких волков выпускать, так к чему мы придем?

— Ты знаешь, что в политике не разбираешься, и лучше в нее не лезь, — примирительно посоветовал Лесник, наливая товарищу и себе в стаканы водки. — Давай выпьем за нас с тобой, за нашу удачу, чтобы все наши планы осуществились, — предложил он.

— Давай за такой тост выпьем стоя, — став серьезным, согласился Душман.

Выпив спиртное и закусив, Лесник, как бы возобновляя беседу о политике, с недовольством заметил:

— Вот ты возмущался, что наши люди бегут за рубеж, а может быть, они правильно делают, им надоело постоянно быть обманутыми, задавленными, униженными.

— Тоже мне защитник нашелся, — с аппетитом расправляясь с жареной курицей, отмахнулся Душман. — Вот ты о себе скажи, в чем тебя, скажем, унизили?

— Мы с тобой едем в гости, у нас есть бабки как в наших деньгах, так и валюте, но я не имею права вывезти из страны товара более, чем на тридцать рублей. Как я с таким подарком буду лезть в глаза тому же мистеру Фостеру? Я бы тем депутатам Верховного Совета, которые приняли такой указ, яйца на их ослиные уши намотал.

— Ничего, как-нибудь проморгаем, тем более нас у хозяина культуре не учили, — пошутил Душман.

— Те, наверху, — он показал пальцем в потолок купе, — наверное, должны быть и умнее, и культурнее нас,

— продолжал возмущаться Лесник.

— Такой указ приняли, чтобы из страны меньше товара вывозили, чтобы не спекулировали, — пояснил Душман.

— По-трущобному мыслишь, дорогой, — пошутил Лесник. — У нас уже спекулянтов нет и за спекуляцию не судят. Теперь они являются деловыми людьми, именуемыми коммерсантами. Я считаю, если человек на свои кровные что-то купил, независимо от стоимости, то имеет право как вывезти в любое место, так и привезти.

Сейчас демократы пришли к власти, может быть, они додумаются до такой простой истины.

Во Львове, пройдя таможенный досмотр без каких-либо осложнений, когда поезд уже тронулся и пограничники покинули состав, Лесник, обращаясь к Душману, спросил:

— Вот честно скажи, я хитрый или нет?

— Ты знаешь мое мнение о тебе, ты же мой кум, давай, говори мне свою новость и не мучай меня, — заинтересованно потребовал Душман.

Открыв тайник в своем перстне, Лесник достал из него и положил в ладонь Душмана бриллиант с крупную горошину.

— Мой подарок жене Фостера, чтобы они не думали, что к ним в гости приехали нищие.

— А если бы тебя на границе залакшали? — удивленно спросил Душман.

— Ты и один провернул бы наше общее дело. Тем более что проводник с тобой знаком и с тобой имеет дело.

— Почему ты раньше мне о бриллианте не сказал?

— Береженого Бог бережет, — усмехнувшись, пояснил Лесник. — Я читал в одной книжке, что таможенники следят за глазами своих клиентов. Узнав о секрете раньше, ты мог во время проверки нечаянно своим взглядом или еще чем-то заострить внимание таможенников на моем камушке.

— Так они все равно рассматривали твой перстень, я бы сказал, и очень внимательно.

— Он у меня записан в декларацию, как и твой, поэтому меня могло выдать волнение или если бы я начал шебутиться около них.

Так что без приключений они прибыли в Австрию. Когда подъезжали к Вене, к ним в купе зашел зять Гуцула, с которым близко они так и не познакомились. Он отдал Душману сверток с картинами. При нем Душман проверил содержимое свертка, после чего проводник быстро, как мышь, выскользнул из купе со словами:

— За остальное я уже не отвечаю.

На вокзале Душмана и Лесника встретил Фостер, который после обмена рукопожатиями спросил:

— Полотна с вами?

— Тут, в чемодане, — успокоил его Душман, кивнув головой на свою поклажу. — Куда им деться? — не утерпев, похвалился он.

Они прошли к автомобилю, на котором приехал встречать их Фостер, и поехали по известному ему маршруту.

Отъехав от вокзала несколько кварталов, Фостер, обращаясь к гостям, сообщил:

— В Штаты мы с вами вылетим завтра вечером, а сегодня переночуем дома у моего друга Робертса.

— Он знает, зачем мы едем к вам? — осторожно поинтересовался Лесник, заранее предугадывая отрицательный ответ.

— Знает! — удивил его Фостер.

— А надо ли было ему говорить? — заволновался Лесник, волнение которого передалось и Душману.

— Вы — коммерсанты, и то, что вырвались из-за своего занавеса делать бизнес, говорит о вашей хватке.

Таких людей мы ценим и уважаем, — повернув голову в сторону Лесника, сидевшего на заднем сиденье, объяснил Фостер.

Насильно повернув голову Фостера вперед, Лесник, успокаиваясь, заметил:

— Смотри вперед, а то нас убьешь и до своего друга не довезешь.

Вечером дома у Робертса собралось десятка два гостей, с которыми Лесник и Душман были познакомлены, но при всем желании имен своих новых знакомых не смогли запомнить. Когда все гости собрались, то Фостер, уединившись с Лесником и Душманом, спросил:

— Вы не будете возражать, если мы попытаемся продать наши полотна сейчас, здесь?

— Если хорошую цену дадут за них, а цену картин мы знаем, то не все ли равно, где их продавать, — ответил за себя Душман.

— Я свои полотна согласен выставить для обозрения, но продавать намерен в Штатах, — с далеко идущими планами, в которые был посвящен лишь Душман, сообщил Лесник.

— Каждый волен поступать, как ему вздумается, — спокойно среагировал Фостер на такой неожиданный ответ, — но чтобы поднять ажиотаж вокруг твоих картин и знать, что их не должны мы продать, разреши мне оценить каждую по три миллиона долларов, — обращаясь к Леснику, предложил Фостер.

— Такие условия меня устраивают, и если найдутся покупатели, то пускай берут, — согласился Лесник.

Картины были выставлены в заранее приготовленные рамы и представлены гостям для всеобщего обозрения.

Попросив всеобщего внимания, Фостер стал говорить о том, как одному знакомому ему бизнесмену понравились представленные здесь полотна знаменитых художников. Чтобы убедиться в подлинности картин, тот привез в Россию своего эксперта, заключение которого сейчас находится при картинах. Убедившись в подлинности полотен, бизнесмен заплатил за них вору большие деньги, но вывезти из страны полотна не смог.

Вмешались неизвестные силы, которые вернули полотна хозяину, у которого вот эти господа, показывая на Лесника и Душмана, официально купили их, что подтверждается договором купли-продажи, оформленным официально у нотариуса.

— Перед вами выставлены полотна известнейших художников. Если на предстоящем аукционе пустить картины в продажу, я не удивлюсь, если цены поднимутся в несколько раз больше, чем мы сегодня за них предложим. Так что, господа, постарайтесь не упустить свой шанс. Стартовые цены на полотна Айвазовского «Осенний пейзаж» и «Мальчик-сирота» кисти Ге по три миллиона за каждое…

Услышав такое объявление, слушатели не удержались от гула удивления и недовольства.

Между тем Фостер продолжал:

— …Стартовая цена полотен Малевича «Невеста» и Кандинского «Странник» — пятьсот тысяч долларов.

Это сообщение слушатели встретили спокойнее. Они стали, расхаживая в банкетном зале, рассматривать полотна с разных позиций, не делясь друг с другом своими впечатлениями.

Оглядывая молчаливых покупателей, Душман тоскливо подумал: «При таком малом количестве гостей вряд ли среди них найдется хотя бы один путевый покупатель, да и эмоций никаких я не вижу на лицах».

Однако начавшиеся торги, в которых большинство гостей приняло активное участие, вселили в него надежду на положительный результат.

Душман согласился продать за семьсот тысяч долларов картину «Странник», полотно «Невеста» было продано за восемьсот тысяч долларов. Душман считал, что полотна им проданы удачно и за хорошую цену, и не скрывал своего удовлетворения.

За «Осенний сад» цена более чем на восемьсот тысяч не была поднята, за «Мальчика-сироту» было предложено девятьсот тысяч долларов. Лесник своего добился: картины не были проданы и полетят с ним в Америку.

Среди счастливчиков, у кого были деньги и кто купил картины, был Робертс, которому понравилось полотно кисти Кандинского. По случаю удачной, как он считал, покупки и присутствия гостей он устроил ужин.

На другой день утром Фостер вместе со своими русскими друзьями поехал в центральный Венский банк, где Душман, рассчитавшись с Фостером за оказанную услугу, оставшуюся сумму положил в банк на свое имя.

Душман был приглашен к управляющему банком для дачи пояснения, откуда у него появилась такая сумма денег, законности ее возникновения.

Фостер во время беседы в кабинете управляющего был как бы переводчиком, к счастью, хорошо было то, что управляющий банком мог говорить по-английски.

Узнав, что русские привезли на Запад продавать полотна из своих коллекций, управляющий банком, оказавшийся любителем искусства, попросил Лесника показать полотна, тот, после некоторого колебания, согласился.

Управляющий банком на своей машине поехал за ними к Робертсу, ознакомившись с картинами Лесника, он, не утерпев, сказал:

— За любую из них я даю миллион долларов. — Он предварительно ознакомился с документами на картины.

Лесник был непреклонен и менее чем за три миллиона долларов продавать картины отказался.

Управляющий банком, посокрушавшись, что сделка не состоялась, уехал.

Вечером они самолетом вылетели в Штаты домой к Фостеру.

Прибыв в Америку, Лесник сказал Фостеру, что пока продавать картины не намерен, но если он заранее найдет на них покупателя, то будет неплохо.

За ужином, в котором приняла участие супруга Фостера, последняя обратила внимание на дорогой и красивый перстень Лесника, что произошло не без дипломатического старания Лесника. Надавив пальцем на золотую головку жука, во всю спину которого был бриллиант в десять карат, он открыл тайник и достал из него бриллиант в пять карат.

Обращаясь к Фостеру, он попросил перевести его слова миссис Фостер.

— Вы знаете, что вывозить бриллианты из нашей страны запрещено законом, но, чтобы сделать вашей супруге подарок на память о нашем знакомстве, я пошел на криминал.

Он отдал в руки миссис Фостер бриллиант, который был с хорошую горошину.

— Я ей сказал, что вы сильно рисковали, вывозя моей жене подарок.

Миссис Фостер что-то быстро прощебетала, улыбаясь своим гостям.

— Она спрашивает, зачем вы так поступили? Между прочим, мне тоже интересно услышать ваш ответ.

— Мы с другом могли купить у вас в магазине для миссис Фостер хороший подарок. Вы знаете, деньги у нас есть, но такой подарок будет обыденным и не интригующим. Наш же подарок ей запомнится на всю жизнь своей историей, только сделайте, мистер Фостер, ему достойную оправу.

— Обязательно сделаю, — заверил Лесника Фостер, а потом перевел ответ жене.

С нетерпением выслушав перевод, миссис Фостер понятливо закивала головой, одарив Лесника счастливой, благодарной улыбкой.

«Независимо от возраста женщины, как дети, любят подарки, — уже который раз мысленно констатировал Лесник, понимая, что его подарок вызовет со стороны новых друзей ответную реакцию, в чем он не видел необходимости. — Зачем мне на таможне новые неприятности?» — грустно подумал он.

Фостер улыбаясь прервал размышления Лесника:

— Моя супруга сказала очень много любезностей в ваш адрес. Знал бы я, что она способна на такие комплименты, давно бы привез тайно через границу такой ей подарок, но она утверждает, я не способен на такое самопожертвование. Между прочим, она правильно рассуждает: я бизнесмен и не должен наводить тень на свое имя.

— Со временем и я, наверное, так буду поступать, — признался Лесник. Посмотрев на миссис Фостер, он, положив левую ладонь на сердце и прижав ее другой, наклонил голову в ее сторону, благодаря за комплименты.

После ужина Лесник, обращаясь к Фостеру, сказал:

— Мы хотим походить по городу, познакомиться с ним.

— Без сопровождающего вы заблудитесь в таком огромном городе, — заметил Фостер. — Я его и то хорошо не знаю.

— Вы за нас не беспокойтесь, — попытался успокоить его Душман, но его попытка оказалась безуспешной.

— Вы мои гости, и без сопровождающего я вас одних в город не пущу. У меня садовником работает ваш соотечественник, имеющий водительские права. Я скажу, чтобы он показал вам все, что пожелаете. Я с вами не могу отправиться, так как уже почти неделю не занимаюсь делами фирмы.

— О’кей! — махнув рукой в знак согласия, произнес Лесник.

Его «безупречная» речь на английском языке вызвала улыбку на лице миссис Фостер.

Садовником оказался плюгавый мужчина шестидесяти лет, которого если бы не было видно его возраста по лицу и дряблой коже, можно было принять со спины за подростка шестого-седьмого класса.

Садовник, поздоровавшись с ними, представился:

— Меня зовут Павлом Степановичем.

Они познакомились, представившись ему тоже.

— Как там у нас на Родине? — признав в них соотечественников, спросил садовник.

— Получаем гуманитарную помощь от своих близких врагов, от вас в том числе, сжираем и через задницу выкидываем, не задумываясь над тем, что ее надо отдавать в валюте, — зло бросил Лесник, недовольный лишним свидетелем в готовящемся преступлении, но неизбежность заставляла делать первый неверный шаг.

— На вас не отразилось плачевное экономическое положение нашей страны, — оглядывая своих пассажиров, заметил Павел Степанович.

— Я не о себе говорю, и ты не обо мне спрашивал, — сердито произнес Лесник. — У меня с товарищем в этом плане все о’кей, а у тебя, Степанович, дела как в нашей экономике, — не стерпев, съязвил он. — Стоило ли сюда переться, чтобы в чужом саду ветки подрезать?

— Вы что, приехали меня агитировать вернуться в Россию? — окрысился Степанович.

— Еще чего, такого добра у нас и без тебя хватает, — успокаиваясь, сообщил Лесник.

— Вы, наверное, прожженные коммунисты?

— Степанович, надо газеты читать. Нет уже коммунистов. У нас, как и у вас, все сразу стали господами.

Ответ Лесника почему-то рассмешил водителя, и он засмеялся прерывающимся дребезжащим смехом, как будто быстро перекрывал и открывал дыхательный путь.

— Ты, Степанович, кончай пускать пузыри и вези нас в ресторан «Ночная фиалка», — потребовал Лесник.

Тронувшись с места, Степанович вновь остановил автомобиль.

— Я такого ресторана не знаю и не знаю, куда ехать.

— Что, мне тебя учить, как проехать к ресторану? — удивился Лесник.

— Конечно, я же туда дорогу не знаю, — растерянно ответил шофер.

— Вот если бы все такие грамотеи деранули сразу в один день на Запад, может быть, и нам легче зажилось,

— пошутил Лесник, которому почему-то Степанович не понравился с первых минут.

— Виктор, хватит человеку действовать на нервы, — давая Степановичу в руки десятидолларовую банкноту, сказал Душман. — Ты, Степанович, езжай по улице до первого полицейского, у него и спросишь, где интересующий нас ресторан.

Пользуясь подсказками полицейских и таксистов, с грехом пополам они нашли интересующее их заведение на Двенадцатой авеню.

Ресторан «Ночная фиалка» размещался в солидном и привлекательном здании, внутреннее оформление помещения, такое солидное и добротное, говорило о его владельце, что дела у него идут неплохо.

Пройдя зал, они заняли свободный столик. К ним сразу подошел официант принять заказ.

Обращаясь к Степановичу, Лесник попросил:

— Спроси у него, кто владелец ресторана?

Ответ официанта — мистер Локман — Лесник понял без перевода.

— Спроси у него, где сейчас находится мистер Локман, — потребовал от Степановича Лесник.

— Он у себя, но посетителей из зала принимает очень редко, — перевел ему ответ официанта Степанович.

— Скажи этому чучелу, что я привез его хозяину привет с Родины, и встрече со мной он будет рад, — засовывая в карман официанту десятидолларовую банкноту, вновь попросил Лесник Степановича.

Выслушав Степановича, официант более доброжелательно сообщил:

— Сейчас я позвоню хозяину по телефону, и, если он согласится принять, я провожу вас к нему.

Официант независимой походкой удалился.

— Ты смотри, какие строгие порядки он у себя установил, не завести ли мне у себя в ресторане такие? — произнес Душман.

— Можешь завести, порядок везде нужен, только долго тебе придется ждать, чтобы клиенты давали, как мы, официантам чаевые в валюте.

Беззаботно рассмеявшись, Душман возразил:

— Ошибаешься, дорогой, как раз с моими официантками чаще всего клиенты расплачиваются валютой, а вот со мной — деревянными чушками.

Видя подходящего к ним официанта со слащавой улыбкой на лице, Лесник заметил:

— Кажется, дело клеится. Вы заказывайте себе обед на две персоны.

Официант, приняв заказ у Душмана через «переводчика», отдал его на кухню для исполнения, после чего отвел Лесника в кабинет Локмана и незаметно удалился.

В средних размерах кабинете, меблированном со вкусом дорогой мебелью, в кресле Лесник увидел мужчину лет семидесяти, плотного телосложения, низкого роста, с огромной головой без признаков растительности на ней. Она, как головка сыра, надежно сидела на толстой короткой шее.

Согласно описанию Лапы Лесник понял, что перед ним сидит Молох.

— Здравствуйте, Давид Борисович! — произнес Лесник, подойдя вплотную к креслу.

— Здравствуй, дорогой, чем могу быть полезен? — Заплывшие жиром глазки внимательно разглядывали Лесника.

— Я приехал с вашей Родины и привез письменный привет от Жернова-Постникова Остапа Харитоновича.

Секунд десять подержав письмо в руке, как бы взвешивая его, Молох, оживившись, воскликнул:

— От Лапы, да?

— Да! — обрадованно подтвердил Лесник, довольный налаживающейся между ними связью.

— Письмо от Лапы. Вот чертяка, еще помнит меня, — поднявшись с кресла, удивился Молох. — Ты, дорогой, посиди и помолчи, пока я буду читать послание из другого мира. — Он отбросил спину в кресло, как в воду, отработанным движением.

«Бедному креслу достается от него», — подумал Лесник беспечно.

Надев очки, хозяин кабинета не спеша распечатал конверт, понюхал его содержимое, после чего достал письмо, углубившись в чтение. Прочитав письмо, он положил его на стол. Не спеша достал из кармана пиджака пузырек с таблетками, размером с хорошую большую пуговицу, положил одну из них себе под язык.

Пососав таблетку, Молох, зашевелившись в кресле, произнес:

— Ты мне сделал такой подарок, который будет приятно волновать меня еще долго. Я узнал его каракули и не хуже его помню то, что он мне пишет. Он просит меня выполнить твою устную просьбу. Я готов сейчас же выслушать.

— Давид Борисович, у вас там в зале сидит мой кореш, если можно, пускай он примет участие в нашем разговоре.

— Сначала я хотел бы услышать, о чем будет между нами разговор, — умеряя пыл Лесника, возразил Молох.

Лесник сообщил ему цель своего визита.

— Знаешь, Виктор Степанович, при разговоре на такую тему третий всегда лишний. Я распоряжусь, чтобы твоего кореша обслужили по высшему классу.

Молох по селектору связался с рестораном и дал служащему, поднявшему телефонную трубку, соответствующее распоряжение.

— Ты просишь меня, чтобы я сделал тебе махровую наводку и предоставил хороший инструмент. Все я могу, но не знаю, стоит ли мне с тобой связываться. Лапу я знаю как квалифицированного специалиста по сейфам.

Тебя я знаю менее часа, может быть, ты не медвежатник, а ломовщик. — Оглядев внушительную фигуру Лесника, он добавил: — Я знаю, что дури тебе занимать не надо.

— Если вы так рассуждаете, то можете проверить меня в работе.

— Конечно, буду проверять, куда ты денешься, — безапелляционно и вместе с тем решительно заявил Молох. — Для начала вот этого поросеночка ты сможешь разделать? — Он показал пальцем на дверку вмонтированного в стену несгораемого сейфа.

Лесник, обойдя Молоха, подошел к сейфу и стал его рассматривать. В то время, пока он рассматривал сейф, Молох взял телефонную трубку и куда-то позвонил.

Минут через двадцать в комнату вошел парень лет семнадцати, брюнет с курчавой головой, который что-то сказал Молоху и отдал ему тяжелый портфель.

Лесник понял, что они разговаривают не на английском языке: «По-видимому, говорят на иврите», — подумал он беспечно.

— Познакомься, — обращаясь к Леснику, предложил Молох. — Мой внук Хаим.

Поздоровавшись с ним за руку, Лесник назвал себя.

— Он — товарищ моего друга, с которым я сидел в тюрьме в России, — поведал дед своему внуку. Увидев у него удивление на лице, погрозив ему пальцем, добавил: — Мы туда попадали не за глупости, за которые сейчас сажают молодежь, а вообще твои уши еще не созрели для такой беседы, — отпуская внука, закончил Молох.

Раскрыв портфель, Молох, передавая его Леснику, сказал:

— Вот, Виктор Степанович, инструмент, а вот сейф, работай.

— Вы же знаете, что при посторонних мы не работаем, — напомнил Молоху Лесник.

— Так там у меня не макулатура, а деньги, — забеспокоился старик.

— Неужели, Давид Борисович, вы допускаете, что я приехал вас грабить? — улыбнувшись, успокоил его Лесник, но, посмотрев на Молоха и увидев, что слов оказалось недостаточно, добавил: — Так и быть, оставайтесь в кабинете, но только повернитесь ко мне спиной. Как только я открою сейф, повернетесь.

Минут пять Лесник колдовал с сейфом Молоха, находясь в предельно напряженном состоянии. Когда ригели замка сейфа поддались его усилиям, он, осторожно поставив их в положение «открыто», удовлетворенно выпалил:

— Можете поворачиваться!

— Что, уже? — удивленно спросил Молох.

— Как видите, — открывая дверку сейфа, подтвердил Лесник.

— Было бы лучше, если бы он оказался не таким «сговорчивым», — грустно пошутил Молох. — Теперь я буду плохо спать, зная, что у меня оказался сейф продажный, как уличная девка. Я в него верил, старый дурак. Я ведь тоже умел открывать сейфы, но не разных конструкций, а только мне известных. Лет десять как я бросил испытывать судьбу, но все равно у полиции есть на меня информация, и она считает, что мистера Джима Бирлинга потрусил я. Да, я! Но я не хочу, чтобы фараоны так плохо думали обо мне.

Я тебе сейчас сделаю очень выгодное предложение, наведу тебя на мисс, у которой ты можешь отхватить жирный кусок, обеспечу подход, надежный тыл, инструмент. Экипирую тебя и подготовлю на о’кей.

— Какая с меня будет плата?

— Ты — друг моего кореша, и этого достаточно, — слукавил Молох, разоблачив себя последующей информацией. — Провернешь операцию моим инструментом, а я постараюсь обеспечить себя надежным алиби на время твоей работы. Тем самым сниму и очищусь от всех подозрений фараонов.

— А если меня они заловят с твоими цацками? — выжидательно спросил Лесник.

— Такая возможность не исключена, — «успокоил» его Молох. — Поэтому мы с тобой поедем в один бар, хозяин которого — сомнительный фрукт. Его клиентами являются разные проходимцы, которые приобретают и реализуют разные цацки, за которыми охотятся фараоны. Хозяин бара не брезгует покупать у своих клиентов ворованное, но круг доверенных лиц ограничен. У тебя лично он ничего не купит. Мы побываем там один вечер, чтобы ты ознакомился с обстановкой. Если ты попадешься фараонам, то будешь говорить, что инструмент приобрел там. Пойдет?

— Пойти-то пойдет, но лучше не попадаться.

— Я тоже за то, — поддержал его Молох. — Может, за встречу сообразим пару капель? — неожиданно предложил он.

— Не стоит, мы еще не все обговорили.

— Что тебе еще не ясно? — недоуменно спросил Молох.

— Всю добычу, которая будет в сейфе, я, возможно, с собой не смогу взять. Как мы с ней поступим?

— Действительно, мы об этом как-то не подумали, — удивленно пробурчал Молох, потом добавил: — Придется мне послать с тобой на дело моего внука, правда, он из машины не будет выходить. Ты ему отдашь все, что не сможешь взять с собой, а я потом потихоньку реализую или тут, или в Израиле. Куда мне деньги переслать?

— У меня есть несколько миллионов долларов, которые я думаю положить в Венский центральный банк, но тебе туда их пересылать не надо, а купи мне виллу на мое имя где-нибудь в Буффало, Бостоне или Норфолке, чтобы недалеко от тебя было.

— Мысль у тебя хорошая, но я покупать на твое имя ничего не буду. Кто я такой и почему вдруг ты уполномочил меня производить за тебя сделки? Нас с тобой сразу повяжут и по Миссисипи пустят, другое дело, если ты попросишь Фостера исполнить твою просьбу. Он твой компаньон, ты у него остановился, и ему выполнить твою просьбу сущий пустяк, поручит своему адвокату оформить все на о’кей.

— Вы правы, Давид Борисович! Я как-то не подумал над своим предложением, — вынужден был согласиться с доводами Молоха Лесник.

Насчет находящихся в Венском банке миллионов Лесник сказал, выдавая желаемое за действительность, так как полотна еще не были реализованы, а вопросом реализации занимался Фостер.

Сообщение Лесника Молоху о нахождении у него на счету в Венском банке нескольких миллионов долларов подняло его в глазах хозяина ресторана на более высокую степень уважения.

Молох очень лестно отозвался о Фостере. Когда Лесник вскользь упомянул садовника, то Молох заверил его, что проверит Павла Степановича, и если тот окажется с душком, то после их отъезда ему придется попасть пьяным под машину и умереть.

— Больше не пользуйтесь его услугами, а если нужна будет тачка, то звоните вот по этому телефону. — Он достал из стола чистый лист бумаги и, написав номер, отдал Леснику. — Вы сколько времени намерены у нас пробыть?

— Так, около недели.

— Неплохо! Постараемся управиться, не забывай позванивать мне каждый день. Я сообщу, когда посетить «твою» мисс, ну а теперь уж от пяти капель ты не открутишься.

Глава 72

Покинув ресторан «Ночная фиалка», они попросили Степановича отвезти их в какой-нибудь универсальный магазин, где они смогли бы купить одежду.

В универмаге, куда их доставил Степанович, они купили себе по два костюма, к ним туфли, несколько сорочек, галстуков.

Лесник сказал Степановичу, чтобы тот тоже выбрал себе костюм за их счет. Обложенные покупками, они поехали на виллу к Фостеру.

По дороге Степанович, не вытерпев, заметил:

— Как бы русский ни говорил хорошо по-английски, его все равно выдает поведение.

— Ну и в чем конкретно оно нас выдало сегодня? — удивился Душман.

— Мистер Фостер побогаче вас, но он никогда мне ничего не купил и не купит. У него каждая копейка на счету. И это не только он один такой, а все американцы.

— И ты тоже скрягой стал? — поинтересовался Душман.

— Здоровье у меня не очень, много денег уходит на лечение, — признался Степанович.

В салоне автомобиля долго после этого никто не хотел говорить. Когда они приехали на виллу, после того, как Степанович помог им перенести покупки в комнаты, Душман, отпуская Степановича, потрепав дружески по плечу, произнес:

— Ты на нас за критику в свой адрес больно-то не обижайся. Никак не могу избавиться от идиотской привычки. Много нервов попортил мне Афганистан.

— Ты там воевал? — удивился Степанович.

— Как все, кто туда попадал.

— И награды имеешь?

— Само собой, — подтвердил Душман.

Сколько они так между собой говорили бы, трудно сказать, но вышедший из своей спальни Лесник позвал к себе Душмана, прервав беседу.

Когда Душман зашел в комнату Лесника и присел на стул, то последний подробно рассказал о своем разговоре с Молохом.

— Теперь нам надо каждый вечер уходить из дома, чтобы в нужный момент моя отлучка никому не бросилась в глаза, — в заключение своей информации предложил Лесник.

— Только сегодня у нас с твоей задумкой ничего не получится, нам предстоит посещение ресторана, — напомнил Душман.

— Возражения с моей стороны не будет, — пошутил Лесник, потом добавил: — Как сказал Степанович, его хозяин — скупердяй. Чего он вздумал на нас раскошеливаться?

— За наш счет он немало в Москве погулял. За мои картины отхватил два стольника кусков, да и с тебя отхватит не меньше, почему ему и не потратиться, — высказал свою мысль Душман.

— Умеет человек делать деньги из ничего, — завистливо произнес Лесник.

— Ничего, когда-нибудь и мы насобачимся так пахать, — убежденно заверил Лесника Душман. Потом, без всякой связи с настоящим разговором, предложил: — Кум, не надо дразнить Степановича и не буди в нем зверя.

Я с ним, между прочим, нашел общий язык.

— Да сто лет он мне не нужен, просто меня разозлило, что мы показали ему след к Молоху, ну меня и бесило…

Вечером они подъехали к ресторану «Уставший ковбой», водитель остался ждать господ в автомобиле, а Фостер с женой, Лесник и Душман стали подниматься по ступенькам к стоявшему на холме ресторану.

Когда они поднимались к зданию и подходили к лифту, чтобы подняться на третий этаж, Фостер пояснил им, что в ресторане на первом этаже находится бистро, где питается и отдыхает в основном молодежь.

На втором этаже ресторана отдыхают люди среднего достатка. Там имеется сцена для выступления артистов стриптиза и других эротических выступлений.

На третьем этаже здания отдыхают состоятельные господа.

Поднимаясь в лифте, Фостер, обращаясь к своим компаньонам, сказал:

— Я заказал для нас столик на третьем этаже, не возражаете?

— Голых баб и разные бистро мы видели, а как отдыхают миллионеры, видеть не приходилось, — признался Душман.

— Посмотрим! — согласился Лесник.

Высокий потолок, арочные перекрытия балок, на которых искусно были размещены чучела декоративных птиц с автономной подсветкой, мигание искусственных звезд на «небе», нежная музыка, льющаяся со стороны сцены с оркестром, предрасполагали к освобождению посетителей ресторана от мучивших их забот и расковывали.

Редко расставленные друг от друга столы с мягкой мебелью тоже могли о многом сказать посетителям ресторана: о том, что хозяин подумал, где и как их поставить, как осветить, чтобы посетители друг другу не мешали.

Оценивающе окинув взглядом зал, Душман уважительно бросил:

— Вот это оформление, вот это, я понимаю, класс.

— В зале будем или пройдем в кабинет? — вновь спросил их Фостер.

— Останемся в зале, — предложил Душман.

Подошедший к ним официант провел их к столу и, приняв от мистера Фостера заказ, ушел.

Вернувшийся официант, быстро и умело расставив на столе приборы и заказанные блюда, укатил тележку, подошедший к ним другой официант попытался начать ухаживать за посетителями, наливать спиртное в их рюмочки, но по просьбе Лесника мистер Фостер его отпустил, и они за столом стали ухаживать за собой сами…

Где-то в первом часу ночи Фостер что-то спросил у своей жены. Она в ответ утвердительно кивнула головой.

— У моей супруги разболелась голова, и мне надо отвезти ее домой. Вы поедете с нами или желаете поразвлечься с девочками?

— Можно и девочек, но нам говорили, что у вас в Штатах спиду до хрена, — улыбнувшись, напомнил Душман.

— Этот этаж обслуживают безопасные девочки, — успокоил его Фостер.

— Скажи миссис Фостер, что мы остаемся в ресторане еще погулять, не надо говорить о девочках, — дипломатично предостерег Лесник.

— О’кей! Я очень понимаю. Машина будет ждать вас у подъезда, пока вы не освободитесь. — Рассчитавшись за стол и поднимаясь из-за него, Фостер пояснил: — Ваших подруг официант пригласит к столу, как только мы уйдем. Если какая не понравится, можете заменить. — Улыбнувшись заговорщически, они с женой покинули зал.

— Ты смотри, как у них принято, даже за ресторан рассчитался не наличными деньгами, а выписал чек.

Официанту тут ничего не перепадает, если посетителям не вздумается дать ему чаевые, — удивился Душман.

На виллу к Фостеру Лесник и Душман приехали в пятом часу утра, уставшие, опустошенные и разбитые.

Позавтракав в одиннадцатом часу, отключив записывающее устройство, Лесник позвонил Молоху и попросил прислать за ними машину.

Когда Лесник и Душман зашли в кабинет к Молоху, тот, грузно приподнявшись из-за стола, дружески облапил каждого, весело заметив:

— Я смотрю, ребята, вы здесь не теряетесь, гуляете в ресторане «Уставший ковбой» на самой его верхотуре, где даже я не был. Тысячи три, наверное, там оставили?

— Мы чужих денег не считаем, — беспечно ответил Лесник.

— Так вас еще и угощали? — продолжал удивляться Молох.

— Как видишь, — подтвердил Виктор.

— Давно я не видел таких ухарей, — вновь сваливаясь в кресло, бросил Молох. — Я почему за вами установил слежку? Решил проверить, а нет ли за вами хвоста. Если я подписался за вас, то рискую вместе с вами и должен страховаться.

— Ну, и каков результат? — спросил Лесник как более заинтересованное лицо.

— Чисто, как в роднике, — успокоил их Молох. — Вам не помешает опохмелиться, — решительно, как хозяин дома, потребовал Молох, препровождая гостей в смежную с кабинетом комнату, где оказался во всю комнату бар.

— Выбирайте спиртное по своему вкусу, а я распоряжусь, чтобы принесли закуску.

Лесник и Душман недавно только позавтракали и еще не проголодались, но отказываться от предложенного воздержались.

Они стали пить сухие вина, дегустируя понемножку понравившееся, отвечая на бесконечные вопросы Молоха о жизни дома, о здоровье его друга Лапы и на другие, пока Молох не иссяк.

Когда Молох удовлетворил свое любопытство и посчитал, что достаточно уделил внимания своим гостям, он сообщил:

— Сейчас мой человек свозит вас во все места, где вы должны быть, чтобы обеспечить алиби. Вы должны запомнить, где были, не упускайте мелочей. Если поступающая ко мне информация верная, а я ее сейчас проверяю, то не исключено, что завтра вечером тебе придется поработать.

— Если вам известно, кого мы хотим почистить, то почему вы не предлагаете мне ни плана, ни схемы здания, где мне придется работать? — недовольно пробурчал Лесник.

— Ты задал правильный вопрос и вовремя. Я все помню, но не хотел его освещать, ожидая его от тебя, и, как видишь, в тебе не ошибся и дождался. Дом мисс Кэрол напичкан разной электронно-предупредительной сигнализацией, которую незнающему человеку трудно, а, может быть, и невозможно преодолеть. У нее и световая, и лучевая, и черт знает еще какая сигнализация. Мы с ней связываться не будем. Зачем напрашиваться на неприятность? — Развернув план виллы Кэрол, он, показывая на чертеж, продолжал: — Ты вот по этой пожарной лестнице поднимешься на крышу виллы и через вот это окно проникнешь на чердак, дверка люка которого будет не заперта, спустишься в коридор. — Показывая толстым пальцем на план, он напомнил: — Твой путь к сейфу показан красной чертой. У сейфа сигнализация отключается следующим образом: в спальне, где он расположен, висят три картины, под средней из которых спрятан предмет нашего интереса. Когда будешь стоять к этим картинам лицом, у крайней левой от тебя ты должен две нижние опоры одновременно вдавить в стену. Только так сможешь отключить сигнализацию. Сторожевых собак и охранника виллы я беру на себя, и, пока я не справлюсь с ними, ты к операции не приступаешь.

С тобой будут контачить водитель такси, работающий на меня, и внук Хаим, который тоже будет на машине, других участников операции вам нечего знать. Да, я едва не упустил, пока ты будешь в работе, твой друг с моим человеком будут в кинотеатре смотреть фильм. В этом кинотеатре ты уже был. Они будут сидеть на тех же местах. — Обращаясь к Душману, он потребовал: — Постарайся не потерять билеты, сохрани на всякий случай.

После операции ты отдаешь Хаиму то, что считаешь нужным, и инструмент, и он уезжает. Таксист подъезжает с тобой к кинотеатру, берет твоего друга, моего человека с собой не берите и езжайте домой.

Если ты слишком долго провозишься с сейфом, то таксист организует поломку машины в пути, чтобы все ваше время было прикрыто свидетелями. Остальное мы с тобой обговорили, учти, я завтра вечером буду в своем клубе отдыхать до тех пор, пока об ограблении мисс Кэрол не узнаю по телевизору или по радио.

— Вы мне оказываете большую помощь, во сколько вы ее оцениваете?

— Все будет зависеть от добычи, ради знакомства, ради твоего учителя я возьму всего лишь пятую часть. Я не много заломил?

— Можно и больше, — улыбнувшись, заметил Лесник, — но я, так и быть, не буду возражать.

— Давайте выпьем по бокалу шампанского за успех нашей первой, я думаю, не последней операции, — предложил Молох…

Глава 73

На другой день вечером угрюмый, смуглый таксист неопределенного возраста и непонятно какой национальности доставил Лесника к бистро, недалеко от которого была расположена вилла мисс Кэрол. Вручая Леснику портативную рацию, таксист сказал:

— Как услышишь, что я сказал «отвал», то не раздумывай ни секунды, уматывай оттуда. По рации со мной не базарь, наши фараоны ушлые, не то, что ваши менты, могут запеленговать и обоих нас накрыть за разговором, поэтому пускай твоя рация все время находится на приеме.

— О’кей! — взяв портфель с инструментом, бросил Лесник, покидая своего сообщника.

По досконально изученному маршруту Лесник подошел к вилле Кэрол и через забор перелез к ней во двор, где увидел трупы двух кобелей.

Двигаясь по плану, он без особых проблем проник в дом, если не считать, что у него сердце готово было вырваться из грудной клетки. Открыв отмычкой дверь в спальню, он, осветив фонариком стены, высветил три художественных полотна. Подойдя к ним, он у крайнего левого вдавил в стену две опоры, которые легко поддались его усилию. Все он делал автоматически и в большом напряжении.

После этого он хотел снять со стены среднюю картину, но она, будучи на шарнире, как одностворчатая дверь, повернувшись на своей оси, открыла ему вид на вмонтированный в стену несгораемый шкаф. Закурив и постаравшись успокоиться, Лесник стал внимательно его обследовать. Минут через двадцать, которые Леснику показались часами, он бесшумно открыл его дверку, обнаружив перед собой на полках пачки денег и разной формы коробочки. Раскрыв одну из них, он увидел в ней бриллиантовую брошь, под светом фонарика излучавшую радужные лучи.

Опорожнив содержимое сейфа в свой портфель, закрыв его и восстановив в спальне прежнюю обстановку, он покинул ее, не забыв входную дверь закрыть на замок. Прежним путем он покинул «гостеприимный» дом.

Подойдя к бистро, Лесник сел в машину Хаима, который с восхищением смотрел на него. Отдав ему инструмент с драгоценностями, Лесник сказал:

— Сколько я взял у мисс Кэрол, Давид Борисович узнает из сообщения полиции. Продав драгоценности, пускай он удержит из них свою долю, а остальные деньги через несколько недель отдаст или, если найдет нужным, оформит на мистера Фостера. Дед знает, как поступить, а теперь можешь уезжать.

После Хаима Лесник сел в машину таксиста и потребовал:

— Поехали!

— Уже все? — впервые изменив мимику лица, спросил таксист.

— В твоем возрасте нельзя быть таким любопытным, — ответил ему неопределенно Лесник, только сейчас почувствовав, как он устал.

«Сейчас стаканчик водки дерябнуть было бы самый раз», — мечтательно подумал он.

По улице Двенадцатая авеню они доехали до пересечения с улицей Восьмая стрит и остановились.

К ним подошел Душман, который, сев в машину и дождавшись, когда она тронется, сказал:

— Картина кончилась тридцать минут назад.

Таксист, посмотрев на светящиеся на панели приборов электрические часы, успокоил:

— Мы почти укладываемся в график, а поэтому я сейчас сразу повезу вас домой. Вы не забудьте номер моего такси и то, что я вас подобрал около кинотеатра. — Предупреждая возможную оплошность своих пассажиров, он потребовал: — Не вздумайте прощаться со мной за руку, такое у нас не принято.

— Спасибо, что предупредил, — поблагодарил его Душман.

Когда таксист довез их до виллы Фостера, то Лесник, рассчитываясь с ним за провоз, сказал:

— Скажешь своему шефу, чтобы он тебе дал косую за мой счет.

Когда Лесник и Душман смотрели в холле телепередачу, то к ним подошла миссис Фостер, с которой был Степанович; сам Фостер еще не вернулся с работы.

— Миссис Фостер от меня узнала, — обращаясь к Душману, начал садовник, — что вы воевали в Афганистане. Ей очень интересно узнать, как вам там, страшно было или нет?

Слушая его слова, обращенные к Душману, женщина утвердительно кивала головой, как бы подтверждая свою просьбу.

— Страшно, и очень! — налив себе в бокал немного виски и залпом выпив его, признался он.

Степанович перевел госпоже ответ Душмана и, выслушав сказанное ею, сообщил:

— Она убедительно просит вас рассказать какой-нибудь эпизод из своей фронтовой жизни.

— Это некрасиво и нескромно, — возразил Душман. — Мадам подумает, что я хвалюсь, но сотни тысяч погибших афганцев за десять лет войны и менее четырнадцати тысяч наших кое о чем говорят, правда, афганцы дрались и между собой, поэтому статистика, кто кого и сколько убил, условная, но мы воевать там научились, иначе в деревянном бушлате отправили бы домой. Душманы, то есть бандиты, — произнеся эти слова, Тарас Харитонович улыбнулся, — если кого и брали в плен из наших, снимали шкуру, скальпировали, выкалывали глаза, рубили конечности, поэтому желающих попадать к ним в плен практически не было. А когда такая участь кому-то грозила, тот или стрелялся, или подрывал себя последней гранатой…

Слушая Тараса Харитоновича, Степанович старался сразу делать перевод миссис Фостер, но когда он отвлекался и только слушал, то женщина нетерпеливо напоминала ему о его забывчивости.

— Какая жестокость, — побледнев, несколько раз произнесла она.

— …Безбожные фанатики, многие из которых еще и под наркотическим воздействием, разве они думали о гуманности к пленному? Скрывать не буду, были и среди наших десантников наркоманы, которые там пристрастились к дурманящему зелью. Когда мы стали с ними поступать, как они с нами, то со стороны душманов зверств к военнопленным поубавилось.

— Какой-нибудь эпизод расскажи, — вновь попросил Степанович.

— Уже не она, а ты просишь, — удивился Душман.

— Я более ее заинтересован услышать твое сообщение, как никак, а все же я русский, — пояснил Степанович.

— Так и быть, расскажу фронтовой эпизод, в котором мне пришлось принимать участие. Однажды вечером нас семерых десантников на вертолете с глушителем доставили и высадили на одной вершине горы с заданием захватить «языка» одной сильно досаждавшей нам банды. Вертолет улетел, а мы потихоньку стали спускаться вниз. Уже стемнело, видим, так метрах в пятистах под нами разведен костер. Подкрадываемся, смотрим в прибор ночного видения, около костра отдыхает человек двадцать бандитов, оставивших на тропе, ведущей снизу вверх, часового. Его мы сняли ножом, одного взяли в плен, а остальных ликвидировали. Они толком ото сна и не пришли в себя, а поэтому сопротивления почти не было нам.

— Почему не взяли других бандитов в плен? — поинтересовался Степанович.

— Все равно не поместились бы в нашем вертолете, который после операции мы вызвали в свой квадрат, так же незаметно возвратились на базу.

— А если бы тот, кто снимал часового, промахнулся, и он поднял тревогу? Душманы расправились бы с вами, как вы с ними, — сделал свой вывод садовник.

— Не исключено, что они одолели бы нас, но если хочешь жить, то научишься метать нож и не промахиваться. Бывало, и они давали нам прикурить, кто какую карту вытянет. И они, и мы болели озверином, — пошутил Душман.

— Что это за болезнь? — не понял шутки Степанович, не зная, как перевести слово «озверин» миссис Фостер.

— Зверели они на нас, и мы тоже вели себя не ягнятами, — пояснил он.

Миссис Фостер, подойдя к Душману, погладив его по голове, произнесла:

— Бедненький! Сколько тебе пришлось пережить. — Расплакавшись, она ушла.

После ее ухода Степанович, объясняя ее такое поведение, сообщил:

— У нее погиб сын во Вьетнаме.

— Давай выпьем за павших моих боевых друзей, — предложил Душман Виктору и Степановичу.

— У меня язва желудка, — отказавшись от спиртного, сообщил Степанович, покидая их.

— Впервые вижу русского, который отказывается от спиртного, — удивился Лесник.

— Денег жалко на лечение, — обиженно пробурчал Душман, недовольный, что Степанович не поддержал его тост.

Так и не дождавшись по телевизору интересующего их сообщения, они легли отдыхать. Откуда они могли знать, что сообщение об ограблении миссис Кэрол будет передаваться не по восьмому, а по двенадцатому каналу?

На другой день Лесник от Степановича узнал, что вчера ограбили одну миллионершу, у которой похищено на

700 тысяч долларов драгоценностей и наличными 800 тысяч долларов.

Лесник, соблюдя предосторожность, решил больше не звонить Молоху, а, не задерживаясь, немедленно приступить к продаже картин и уезжать домой.

О своем намерении за ужином он поставил в известность Фостера. Последний ничего не сказал сразу ему в ответ, а после ужина пригласил к себе в кабинет для делового разговора.

— Я могу твои картины купить за два миллиона долларов, — неожиданно сообщил Фостер, предварительно справившийся у специалистов и узнав у них, что данная сделка для него выгодна.

Предложение Фостера устраивало Лесника, но, наученный компаньоном, все же решил поторговаться и попытаться взвинтить цену.

— Миллион долларов за любую из моих картин мне предлагал управляющий Центральным государственным банком Вены, — напомнил Фостеру он.

— Какая твоя окончательная цена? — Не ожидая такого оборота, был вынужден спросить Фостер.

— За каждую картину по сотне тысяч долларов свыше миллиона.

— Чтобы этими сотнями тысяч рассчитаться со мной за работу, — догадливо произнес Фостер.

— Вы читаете мои мысли, — улыбнулся Лесник.

— А если я не соглашусь? — бросил пробный камень Фостер.

— Тогда тебе придется устраивать аукцион или торги типа тех, что были в Вене, — поставил условие Лесник.

Подумав, Фостер, поднялся с кресла.

— Будем считать, что сделка состоялась и разговор на эту тему закончен, — собираясь идти к себе в контору, произнес он.

— Мы с вами еще не все обговорили, — попросив Фостера присесть, заявил Лесник.

— Я слушаю, — беспечно бросил Фостер, ничего не ожидая для себя интересного от предстоящего продолжения разговора.

— Кроме картин, я вывез сюда нелегально бриллиантов на полтора миллиона долларов. Миллион долларов у меня уже есть наличными и полмиллиона должны принести на днях.

По округлившимся глазам Фостера Лесник понял, как он его удивил.

— На полтора миллиона вы продали в Нью-Йорке бриллиантов, и вам удалось избежать неприятностей? — удивился Фостер.

— У меня был оптовый покупатель, который неизвестно когда вздумает их продавать, но я знаю точно, что только после моего отъезда.

— У вас бриллианты еще есть на продажу?

— Для продажи нет, то, что есть, я оставил себе на черный день, так, несколько тысяч каратов.

— Я же видел твою жену всю в бриллиантах. У тебя такой перстень. Как я не догадался, что их у тебя много? — сокрушенно ударив ладонями себе по коленям, прозрел Фостер. — Я бы тоже купил хорошую партию их, но теперь-то чего вы от меня хотите?

— Я хочу в Венском государственном центральном банке открыть на себя счет. Там управляющий знает, что я поехал в Штаты продавать свои картины, и, без сомнения, согласится открыть счет на мое имя, так в два-три миллиона долларов. Я отдам вам один миллион наличными деньгами, и вы мне выписываете чек на три миллиона долларов.

— Вы хотите с моей помощью отмыть свой грязный миллион, — догадливо произнес Фостер.

— Пускай будет так, — согласился Лесник.

— Вы меня толкаете на плохое дело, и менее чем за двести тысяч долларов я не соглашусь идти вам навстречу.

— Будем считать, что я ваши условия принял, — не торгуясь, согласился Лесник. — Но мы же еще не говорили о половине миллиона, которую вам должны передать для меня. Я бы просил вас поручить моему адвокату купить на мое имя виллу или дом недалеко от Нью-Йорка, чтобы потом сдать ее или его в аренду, чтобы это дело приносило мне доход в валюте.

— Виктор Степанович, с вами не соскучишься. Еще есть у вас ко мне какие просьбы?

— Других пока нет, — улыбнувшись, сообщил Лесник.

— За такую помощь вы мне будете должны еще пятьдесят тысяч долларов, если не боитесь довериться мне.

— Вы без обмана на нас неплохо заработали и сколько еще раз так заработаете. Зачем вам терять таких дойных коровок.

— Я — честный бизнесмен и обманывать вас не собираюсь, клянусь памятью о моем погибшем сыне, — заверил его Фостер. — Купчую на дом или виллу я привезу к вам в Москву. Как я понял вас, вам безразлично, в каком месте я куплю строение, лишь бы оно было недалеко от Нью-Йорка.

Лесник в знак согласия кивнул головой.

— …Тогда, с вашего позволения, я сам решу, в каком районе удобнее вложить деньги с большей отдачей для вас.

— Так что стороны договорились по всем вопросам, и сделка состоялась, правда, пока только в устной форме, но она состоялась между господами, которые от своих слов не отказываются.

Недостающие деньги до миллиона Лесник занял у Душмана, пообещав вернуть дома наличными. После того как Фостер уехал к себе в контору, Лесник и Душман вышли из виллы на улицу, не зная, как выбраться в город, отдохнуть и купить подарки. К услугам Степановича, который не хотел пить с ними спиртного, они решили не обращаться.

К ним подъехал знакомый таксист, обслуживавший их вчера, оказывается, он искал с ними встречи.

Таксист сообщил им, что его шеф подтверждает сумму, сообщенную по телевизору зрителям, и из расчета этой суммы он будет с ними рассчитываться. Подробности расчета таксисту, по-видимому, не были известны.

Таксист передал приглашение шефа поработать вместе при следующем свидании.

Они побывали в нескольких магазинах, где купили для родственников и друзей подарки, и вернулись домой, предупредив водителя, чтобы он больше встреч с ними не искал, передали привет Молоху, и тот уехал.

Документально оформив продажу картин на два миллиона семьсот пятьдесят тысяч долларов, Фостер указанную сумму перечислил в Венский центральный государственный банк.

Уже на третий день после указанного выше сговора Лесник вместе с Душманом были в Вене.

Лесник, зайдя к управляющему банком, поинтересовался, не поступил ли перевод из Америки в руководимый им банк на его имя.

Справившись по селектору у служащего соответствующего отдела, управляющий подтвердил, что указанная Лесником сумма действительно поступила к ним в банк.

Управляющий банком не скрывал своего удовлетворения, что в лице Лесника приобрел богатого клиента.

Вызвав к себе в кабинет служащего, он поручил ему тут же на месте открыть счет на имя Гончарова Виктора Степановича.

В разговоре с Лесником он, не утерпев, заметил:

— Все же вы не смогли продать свои картины за шесть миллионов долларов.

— Зато я продал их дороже той суммы, что предлагали вы мне, — обменялся с ним любезностью Лесник. — Получилось не по-вашему, не по-моему, — примирительно заметил он.

С целью исключения непредвиденных осложнений на случай своей смерти, он написал завещание на жену и своих детей, завещая им свой настоящий вклад. Оно было приобщено к карточке его личного счета. Копия завещания осталась в юридической конторе, где оно им было оформлено.

Самолетом Лесник с Душманом вылетели в Москву, уставшие от выпавших на их долю приключений.

— Прилетим домой, передохну с недельку и мотану на море с Альбиной разряжаться, сил набираться, — потягиваясь и зевая, сообщил Лесник.

— Я, наверное, никуда не поеду, дома буду отдыхать, а то Арбату понравится моими парнями командовать и не захочет власть отдавать, — рассуждая вслух, подытожил Душман.

— Конечно, он у тебя шустрый, но против нас переть у него кишка тонка, — успокоил Лесник.

— Пока я его не боюсь, но надо найти повод и за что-то оттянуть, чтобы свое место знал.

— Иногда это идет на пользу, — беспечно согласился с ним Лесник. — По вершкам он у тебя ботает ничего, но такое дело, какое провернули мы с тобой, ему не потянуть.

Ведя непринужденную беседу и отдыхая, они благополучно прилетели из Вены в Москву.

Глава 74

Как Лесник и планировал, результаты его поездки в Западную Европу, а потом в Америку были настолько впечатлительны, что успех операции «обмывался» у него дома несколько дней не только членами семьи, но и многочисленными друзьями. После того как Борода и Альбина осознали, что они стали настоящими миллионерами, Леснику не составляло никакого труда, чтобы уговорить Альбину поехать с ним на море и отдохнуть.

Приехав в Сочи, они решили остановиться в гостинице, которая была расположена поближе к морю, других условий при выборе временного места жительства они не искали.

Подмазав щедро руку администратору гостиницы, они получили двухместный номер сроком на двадцать дней. За такой же срок они уплатили в кассу гостиницы деньги за платную стоянку своего автомобиля.

Имеющиеся на теле Лесника татуировки привлекли к нему внимание многих отдыхающих, порой помимо их желания. У подростков они вызывали восхищение и зависть. У взрослых — отчуждение и настороженность. Если Лесник к таким взглядам уже давно привык, то Альбину они раздражали, а поэтому по просьбе Альбины они с центра пляжа перебазировались отдыхать на его окраину.

Постоянно отдыхая в одном месте пляжа, Лесник заметил, что оно приглянулось и другим мужчинам и женщинам, у которых на теле были наколки разной уголовной символики. Тут были отдыхающие с наколками соборов с куполами, с крестами и без, гладиаторов, пауков в паутине, разных крестов, перстней на пальцах, пиратов, парусников, роз с шипами и без шипов.

Контингент отдыхающих на краю пляжа постоянно менялся вместе с символикой их владельцев. Лесника не удивляло постоянное стремление бывших зеков придерживаться своего круга. Это была особая каста, которая, даже освободившись из мест лишения свободы, продолжала жить по своим неписаным законам.

Когда бывших зеков становилось больше, чем позволял пятачок облюбованной Лесником «зоны», они легко теснили других отдыхающих, расширяя свой плацдарм, общаясь между собой как старые знакомые, обменивались взглядами, понимающими ухмылками, пили доставшиеся им дни блаженства, как святые, не попирая принципов друг друга.

Забредший туда бомж собрался тоже приземлиться, найдя свободное место, вместе со всем своим барахлом, но встретившись взглядом с несколькими «пионерами» пятачка пляжа, быстро удалился, вызывая своей внешностью и поспешным уходом всеобщее пренебрежение и брезгливые усмешки.

Леснику с Альбиной вдвоем было весело и интересно, а поэтому они, познакомившись поверхностно со своим окружением, по-прежнему старались оставаться вдвоем.

Будучи атлетического сложения, высокого роста, с развитыми мышцами рук и ног, покрытый бронзовым загаром, в красных плавках с белым поясом, на котором красовалась бляха двуглавого орла, Лесник неоднократно замечал на себе манящие взгляды проходящих мимо одиноких женщин, но тонкое обручальное кольцо на правой руке говорило им, что он окольцован и у них на него нет практически никаких шансов.

В голубом купальнике с толстой золотой цепочкой на шее, с бриллиантовыми сережками в ушах и бриллиантовым перстнем на левой руке, не говоря об обручальном кольце, Альбина тоже представляла интерес для женщин, которые завидовали ее богатству, желали его иметь, но не имели средств на такое приобретение.

Мужчины смотрели на нее как на спелый, манящий к себе плод, высоко находящийся на дереве, до которого они никак не могли дотянуться.

Внешность Лесника, его наколки на теле давали возможность окружающим прочесть по ним, что он за птица и каким путем драгоценности достались его подруге.

Искупавшись в море, Альбина и Виктор, уставшие, прилегли на песок. Альбина, балуясь, процеживая песок между пальцами, сыпала его на спину мужу.

— Виктор, а почему у тебя в молодости была кличка Сарафан? — неожиданно вкрадчиво спросила она.

— Чего вдруг тебе взбрело спрашивать о такой чепухе? — вяло пробурчал он.

— Я же твоя жена, и мне все в отношении тебя интересно, к тому же я о муже должна все знать или в крайнем случае стремиться к этому, — вкрадчиво, но вместе с тем настойчиво попросила она.

— У нас там, — не поясняя где, — все ходят с кличками. Какую мне там дали, вот и носил, а теперь Лесником кличут. Хоть убей, почему так делают, не знаю.

— Могли, к примеру, назвать козлом, но почему-то назвали Сарафаном, — дурашливо заметила она.

Резко повернувшись с живота на спину, Виктор заявил:

— Ну ты даешь!

— Ты не нукай, а по-человечески объясни мне, конечно, если можешь.

— Сейчас разъясню, — сообщил он, внимательно посмотрев по сторонам.

Обращаясь к лежащему на топчане мужчине, у которого на груди красовалась наколка в виде огромного тигра, пожирающего беспомощную лань, он попросил:

— Послушай, кореш, тебя можно на минуточку?

Мужчина не спеша повернулся в его сторону:

— В чем дело?

— Извини меня, негодяя, что побеспокоил. Жена интересуется, почему у хозяина одним дают такие кликухи, а другим не такие. Моему объяснению она не верит.

— Усек! — пренебрежительно глянув на Альбину, изрек тот и пояснил не спеша: — Там каждому дают такую кличку, какую он заработал.

Виктор стал беззаботно хохотать, переваливаясь на песке с бока на бок.

— Что, не так ей ответил? — заговорщически поинтересовался мужик у Виктора, который, поднявшись на ноги, не замечая игры своих мускулов, похлопав дружески его по плечу, сказал:

— Прости за хохму, но ты ей ответил моими словами.

Новый знакомый беспечно вновь перевернулся на топчане с бока на спину, а Лесник пошел к морю. Когда он, накупавшись, подошел и подсел к Альбине, она, повалив его в песок, проникновенно спросила:

— Виктор! Ты меня любишь?

Лежа вниз лицом, Лесник ответил:

— Разве ты не видишь, тебе еще нужны слова?

— Мало ли, что я вижу, может быть, я слепая сейчас, я хочу слышать.

Глубоко вдохнув и выдохнув воздух из легких, как из кузнечного меха, как давно вынянченное и выношенное, он произнес:

— Глупенькая, конечно люблю.

Наклонившись к Виктору, она, поцеловав его в мокрые волосы, прошептала ему в ухо:

— Честно?

— А ты?

— Честнее некуда! — прослезившись от нахлынувших чувств, ответила она. — Но запомни, если еще хотя бы один раз ссарафанишь, то того, что было между нами, и то, что есть, уже никогда не будет.

Между ними состоялся тот разговор, который зрел многие годы совместной жизни, спелые плоды которого упали только сейчас в благодатную почву.

— Такое событие мы с тобой сегодня должны отметить в ресторане. Не возражаешь? — предложил Виктор.

— Если ты меня так убедительно просишь, придется пойти навстречу твоей прихоти, — несколько смущенно улыбаясь, пошутила Альбина. Помолчав, она предложила: — Пойдем окунемся, а то я, наверное, и до вечера не остыну.

Заранее заказав столик в ресторане на двадцать часов, Виктор и Альбина к указанному сроку уже заходили в него.

Расторопный официант кавказской национальности с тонкими усиками провел их к столику, рядом с которым в окне находился кондиционер. Нахождением столика рядом с кондиционером, сервировкой стола Виктор был доволен. Официант его просьбу выполнил полностью. Однако Виктор официанта все равно от себя не отпустил сразу, а поинтересовался:

— Раки вареные у вас водятся?

— В меню нет, но если по спецзаказу, то поискать можно, — заговорщически сообщил официант, — к тому же они теперь очень дорогие.

— Мои деньги, твои хлопоты, — понимающе успокоил его Виктор. — Сваргань нам десятка четыре крупных раков так через часик. Можешь и себе сказать десятка два в счет платы за беспокойство, — беспечно распорядился он.

Официант по сервировке стола, по последнему заказу, по богатой одежде клиентов понял, что имеет дело с денежными людьми, на которых можно хорошо поживиться, тем более что они сами предлагают ему воспользоваться их добротой. Уходя от стола, официант уважительно посмотрел на бриллиантовое колье, отдыхающее на «знойной» груди Альбины, которая по случаю семейного праздника заменила на шее золотую цепочку на колье, чему Виктор был противник, но она уговорила его погулять с колье на шее.

Поднявшиеся на эстраду музыканты заиграли приятную музыку. В более позднее время они с удовольствием пошли бы под нее танцевать, но сейчас, за день проголодавшись на пляже, они решили плотно поужинать.

К полуночи в ресторане заметно прибавилось посетителей, отчего в зале стало душно и шумно. Вдоволь натанцевавшись, перебрасываясь отдельными фразами, Виктор и Альбина, посматривая на танцующих, не спеша попивали прохладительные напитки.

Когда оркестр заиграл новое танго, к их столику подошел мужчина лет тридцати, который был слегка выпивши. Наклонившись к Альбине, он произнес:

— Разрешите пригласить вас на танец?

Альбина, посмотрев на мужа и увидев его кивок в знак согласия, пошла танцевать с незнакомцем.

После танца мужчина, проводив Альбину к их столику, поинтересовался:

— А на следующий танец, если я приглашу вас, пойдете?

— Кода я отдохну, то следующий танец буду танцевать с мужем, — ответила она своему кавалеру.

— Муж не стена, можно его и отодвинуть, — цинично заявил «кавалер».

Не ожидавший такого хамства Виктор, приподнявшись из-за стола, озлобляясь, произнес:

— Ты, баклан, мотай отсюда.

— А ты закрой хайло, я не с тобой разговариваю, — резко ответил Виктору «кавалер».

Виктор попытался тут же на месте проучить хамовитого циника, но Альбина, повиснув у него на плечах, вновь усадила его на стул.

— Не связывайся с ним, с дураком. Он же тебя провоцирует. Зачем нам лишние неприятности? — сумела образумить она его.

Виктор и сам понял, что настоящий конфликт в ресторане специально подстроен. «Кому нужна такая провокация? — подумал он. — Как ни придешь в ресторан с бабой, всю дорогу скоты цепляются ко мне», — удивился он.

— Ну, козлина, ты мне за свое хамство поплатишься рогами, — пообещал он «кавалеру», так впредь мы его и будем называть.

— А ты мне за козла ответишь и очень скоро, сам, своей дамочкой и ее цацками, — засмеявшись, как обреченным, сообщил «кавалер», не спеша удалившись от столика.

Вечер отдыха бесповоротно был испорчен, о чем говорить не приходилось. Подозвав официанта, Виктор рассчитался с ним. Когда официант удалился, Виктор задумчиво произнес:

— Что будем делать?

— Чего переживать, если из ресторана по коридору можно сразу пройти в гостиницу. Здесь, в помещении, они грабить нас не посмеют, — предложила свой выход Альбина.

— Играть труса, чтобы потом всю жизнь проклинать свою сегодняшнюю слабость? Ни за что! Понимаю тебя как жену, но уступить твоему желанию не могу, — решительно заявил Виктор.

— Тогда я пойду с тобой, — с не меньшей решительностью сообщила Альбина.

— Вот это делать я тебе запрещаю. Не ввязывайся не в свое дело, — с теплотой в голосе, благодарный ей за преданность, потребовал Виктор. — Если меня они побьют — не так страшно, а с тобой они могут и еще кое-что…

— Не бойся! Не сделают мне «кое-что». Я все же врач и смогу за себя постоять, — стояла на своем Альбина.

Поспорив с Альбиной минут тридцать и поняв, что он ее не переубедил, Виктор вынужден был уступить ее требованию.

— Если их будет много, я буду вынужден пойти на крайность и распотрошу.

— И я тоже! — решительно заявила Альбина. — Дорого им обойдется испорченный вечер. Столько лет пришлось ждать своего счастья, и вот какие-то шакалы решили его у меня забрать. Не выйдет! — переполненная решимостью через край, тихо обронила она.

Сейчас Альбина о конфликте с «кавалером» не жалела. Ему нужна была не она, а ее драгоценности.

Действительно, их не надо было надевать в ресторан, но сейчас об ошибке нечего было думать, так как ее не исправишь, а настоящее сложилось опасное. Ни Альбина, ни Виктор не допускали мысли подозвать официанта и через него обратиться за помощью к работникам милиции, другого шанса на спасение у них не было.

Выйдя из ресторана и пройдя метров пятнадцать в сторону гостиницы, они увидели на своем пути пятерых мужчин, среди которых был «кавалер».

— Мы вас заждались, — остановив их, произнес «кавалер».

— Зря теряли время, — доставая нож с выбрасывающимся лезвием, ответил ему Виктор. Его он держал в левой руке, а в правой у него был столовый нож, который он прихватил в ресторане, когда покидал его. Так много раз «при случае» ему помогал столовый нож в драках, что не прихватить его с собой из ресторана в данном случае было грешно. Участие во многих драках с поножовщиной в местах лишения свободы закалило его как бойца, и встреча с грабителями не пугала.

— Вот этот нож как предупреждение окажется во лбу самого смелого из вас, — продемонстрировав в правой руке столовый нож, сообщил Виктор. — Если вы мое предупреждение не поймете, то вот этот нож, — он показал левую руку с ножом, — окажется в животе следующего дурака. Поэтому пропустите нас по-хорошему. Зверя из меня вам не сделать. Я охотник! — жестко процедил он каждое слово. Альбине было страшно за себя и за мужа, одновременно она была горда его смелостью.

— Насобачился страх на людей нагонять, — беспечно заявил «кавалер», выступая вперед с намерением начать драку. Молниеносным движением Виктор метнул в него столовый нож, который колодочкой (ручкой) ударил его в лоб. Так как нож был цельнометаллический, удар для «кавалера» оказался ощутимым. Заорав как резаный, он спрятался за спины товарищей, присел на корточки, схватившись руками за голову, и стал стонать.

— Кто следующий? Учтите, теперь уже буду мочить, — предупредил грабителей Виктор.

— Этот из тех полосатых на пляже, — робко сообщил один из нападавших своим друзьям.

— Завтра мы все будем на вас охотиться, болваны, — подхватил его мысль Виктор.

— Ничего, справимся, завтра для него не будет, — успокоил говорившего громила, по всем фактам руководитель группы, доставая из-за пояса пистолет.

— Милый, предупреждаю, как пошлешь патрон в патронник, нож уже будет в твоем брюхе, — не желая крайнего исхода, заметил Виктор.

— Мужики, вам не стыдно впятером на одного? — возмущенно спросила Альбина.

— А мы можем пятеро и на одну, — засмеявшись, ответил ей громила.

— Хамье! Твоим воспитанием, наверное, еще никто не занимался, — возмутилась обиженная Альбина, держа в руке вилку и не отставая от мужа ни на шаг.

— Ты, шмара, помолчала бы, из-за твоих побрякушек приходится такому фраеру мозги вправлять, — заметил громила, находясь тоже в щекотливом положении. Он убедился, что его противник умеет метать нож, а значит, неплохо им владеет. С другой стороны, ему неудобно было отступать.

Заметив нерешительность громилы, Виктор напомнил:

— Из всех вас именно твои потроха я хочу выпустить и развесить на заборе, поэтому лучше с «дурой» не шути и по-хорошему пропусти нас.

— Патрон давно уже в патроннике, — пошел на хитрость Громила. — И пока мои кишки будут разматываться, я вас обоих угрохаю. Поэтому пускай твоя дама отдаст нам свои побрякушки. Тогда мы вас отпустим. Не хочется серьезного мужика дырявить.

— Ну, стреляй, подлюка, я посмотрю, на что ты способен, — рванув на себе одной рукой рубашку так, что с нее оборвались все пуговицы, зверея, прорычал Виктор.

Услышав позади себя топот ног и ломаемые ветки под ними, громила повернулся на звук и почти мгновенно упал, так как, воспользовавшись благоприятной ситуацией, Виктор, бросившись на громилу, резко ударил его колодочкой ножа по голове и завладел упавшим на землю пистолетом.

Из-за голубой ели на свет вышли Цыган и Валет, в руках последнего был пистолет. Моментально сориентировавшись, Цыган ударом кулака, как ломовая лошадь копытом, завалил на землю ближайшего от него грабителя, другие, находясь под прицелом двух пистолетов, поняли, что из охотников они сами превратились в добычу.

— Тащите своего борова в кусты, — приказал Виктор грабителям, которые молча повиновались. Тот, кого они пытались ограбить, был зол на них и мог, погорячившись, пустить их в расход. Да и его дружки оказались скорыми на руку.

— Гопстопники, не шумите, если не хотите сидеть, — подгоняя их в тень под деревья, посоветовал Валет. — Все ложитесь на траву вниз лицом, — потребовал он.

— Я говорил вам, что с ним лучше не связываться, — прогнусавил все тот же паренек, который был против ограбления с самого начала.

— Дураки умного никогда не поймут, — подыграл ему Виктор, тем самым разбивая грабителей на своих сторонников и противников.

Подойдя к «кавалеру», он перевернул его вверх лицом, которое было залито кровью, сочившейся из разбитого лба.

— Я же тебе говорил, козел вонючий, что обломаю рога. Теперь убедился, что комолым стал, или нет?

— Убедился! — простонал тот.

Подойдя к Альбине, Виктор сказал, чтобы она шла к себе в номер, так как сейчас начнется мужской разговор с грабителями. Альбина молча подчинилась его требованию. Вернувшись к «кавалеру», Виктор, вставив ему в рот ствол пистолета, спросил:

— Тебе им зубы почистить или прихлопнуть?

— Пуляй, выстрела все равно слышно не будет, — пошутил Цыган, довольный своей сообразительностью.

Виктор резко, как рычагом, сделал вращательное движение стволом во рту «кавалера», тот застонал от боли.

— Тебе нужна дезинфекция во рту, — пошутил Виктор, испытывая удовольствие от своего издевательства.

Подняв сговорчивого парнишку, он заставил его по-легкому оправиться на «кавалера» в лицо под сопровождение слов: — Мне принципы не позволяют всех вас сдавать легавым, а поэтому я вам устрою свой суд. Вы все хуже шакалов! Вы знали, что я бывший зек, к тому же полосатый, и все же устроили на меня охоту. Вы ссучились, поправ воровские законы, б…, испортили мне такой вечер, — с досадой закончил он им свое нравоучение.

Придя в сознание от сотрясения мозга, своим стоном выдал себя слушавший его громила:

— Я лихочнул, за что и поплатился. Урок запомню на всю жизнь. Претензий к тебе не имею, верни «дуру», и мы разойдемся.

— Дуракам «дуру» нельзя давать, — играя словами, возразил Виктор.

Валет и Цыган молча слушали полемику. Они не называли себя ни по имени, ни по кличкам, к происходящему относились нейтрально, так как знали: Лесник и за себя, и за них поговорит со своими обидчиками.

— Местные? — спросил громилу Виктор.

— Да! — вяло ответил тот.

— Сидел?

— Дважды кантовал, — признался громила.

— Какая у тебя кликуха?

— Тюлень!

— Она тебе подходит. Пора, Тюлень, поумнеть и не опираться только на силу. Твое счастье, что подошли полосатые кореши. Я же тебе говорил, что они подойдут, но я думал расправиться с вами завтра, а получилось сегодня. Тюлень, ты и есть тюлень. Мой приговор тебе ты сам себе вынес, — сообщил Виктор Тюленю. — Ты просишь свою «дуру» назад, еще не раздумал?

— Нет! — затравленно ответил Тюлень, почувствовав для себя западню, но не увидев ее.

— Я тебе возвращаю пистолет с одним патроном на выбор: ты должен прострелить себе любую конечность, хоть руки, хоть ноги, а если еще попадешь мне на зуб, то конечностью будет только твоя дурная башка.

— Прости меня! — взмолился перед ним Тюлень, поняв, какую жестокую кару придумал ему Лесник.

— Мои принципы не позволяют прощать такую мразь, — жестко процедил Лесник. Обращаясь к грабителям, он сообщил: — Я с друзьями сейчас пойду в ресторан. Вы можете ментам сказать, что пытались меня ограбить и убить, но у вас не получилось. Чтобы я вас в глаза больше не видел, а попадетесь — пеняйте на себя.

— Может быть, пожалеешь дурака ради нашей встречи? — вступил в разговор Валет.

— Вдруг он от моей жалости не поумнеет? — засомневался Лесник.

— Поверь, я прочувствовал и больше на своего брата никогда не подниму руки.

— Чтобы я тебя, фраера, считал братом, да я откушу и выплюну язык, если когда это произнесу. Кантуйте отсюда, пока я не раздумал, молитесь за моего кореша, что он подписался за Тюленя. Ты бы у меня уже по земле не бегал, а ползал, как положено этой твари.

— Давай дадим им под сраку, и пускай валят, — предложил Цыган.

— Постой, я упустил «кавалера», — вспомнил Виктор зачинателя ссоры.

— Ты, козлина безрогая, что-то я от тебя не слышу признания в любви, или хочешь, чтобы я на твоей харе устроил зажигательный танец? — подняв его за шиворот и поставив на ноги, спросил Лесник.

— Произошла осечка, прости меня, — выдавил «кавалер».

— То-то же! — довольно произнес Лесник, торжествуя победу, понимая, что достаточно поиздевался над грабителями. — Топайте отсюда и смените профиль работы, поступайте в артель нищих, у вас это неплохо получается. Не вздумайте к нам еще подходить, а то кто-нибудь из полосатых увидит нас вместе, подумает, что вы наши друзья, позору не оберешься, — не стерпев, еще съязвил он.

Вернувшись в ресторан, они у знакомого официанта сделали заказ в номер гостиницы и прошли, не замеченные дежурной по этажу, в свой номер. Минут через десять официант доставил туда заказанные ужин с горячительными напитками.

— Там у тебя наши раки случайно не расползлись? — пошутил Виктор, обращаясь к официанту.

— Достойных клиентов на них не нашлось, — с сожалением ответил тот. — Пять червонцев, — оживляясь, назвал цену официант.

— Пойдет, — согласился Виктор. — И ящик пива принести к ним не забудь.

— Я один не донесу, — заметил официант.

— Цыган, помоги ему донести, — попросил Виктор небрежно, не сомневаясь в исполнении своей просьбы.

После того, как официант вместе с Цыганом принесли раков и пива, Виктор, расплатившись с официантом, сказал:

— Ты, наверное, догадываешься, что мы за птицы, а поэтому в отношении нас лучше пара изо рта не выпускай. От общения с нами, я думаю, ты неплохо сегодня подзаработал и, наверное, не жалеешь?

— Таким посетителям я всегда рад, — вежливо ответил официант.

— Вот и хорошо, мы тобой тоже довольны, — закрывая дверь за официантом, сказал ему Виктор.

Валет с Цыганом еще утром приехали в город; выполняя указания Бороды, они не пошли в гостиницу к Леснику, а, сдав свои вещи в камеру хранения, легко нашли на пляже отдыхающих своих друзей. Видя, как Лесник «ворковал» с Альбиной на пляже, они решили им не мешать и не попадаться на глаза. По этой причине они не стали подходить к столику Лесника в ресторане, так как, находясь на расстоянии, они все равно охраняли своего шефа, пили спиртное и отдыхали. Не видя для Лесника никакой опасности, они расслабились и не заметили, как Лесник с Альбиной покинули ресторан. Благодаря официанту, обслуживающему их столик, они узнали о происшедшем за столом конфликте и предположении официанта, что его клиентов на улице ожидает неприятность.

Занимаясь розыском Лесника с Альбиной около ресторана, Цыган удивленно сказал Валету:

— Чего они поперли на улицу, когда могли в гостиницу попасть коридором?

— Ты же его знаешь не хуже меня. Он или очень осторожничает, или буром прет на рога, — ответил раздраженно Валет, которому перед отъездом на море Борода дал пистолет со словами: «Смотри у меня, зря им не балуй, головой отвечаешь».

Чем увенчался их поиск, читатель уже знает.

— Чертовы гопстопники, и поздороваться нам не дали, — возвращаясь от двери к столу, обнимая поочередно Валета и Цыгана, облегченно пошутил Лесник. Он включил телевизор, приглушив немного звук, обращаясь к Альбине, попросил:

— Уважаемый мой тигренок, раздели с нами данную скромную трапезу. У нас столько поводов, чтобы ее не откладывать, что кое-кто уже сидит за столом и умирает от нетерпения. — Глядя на Валета и Цыгана, он засмеялся и последовал их примеру.

Пока Альбина перед зеркалом приводила свою прическу в порядок, Лесник, наклонившись над столом, полушепотом спросил Валета:

— Как там у нас дома?

— Все в норме, — успокоил тот его.

Когда к ним подсела Альбина, они продолжили гулянку, которая вечером началась в ресторане. По мере необходимости Альбина доставала из холодильника и ставила на стол или закуску, или спиртное, отчего беседа становилась более оживленной и по-семейному дружеской.

— Чего парни к вам прицепились? — запоздало поинтересовался Валет.

— Увидели на бабе камушки, решили попользоваться, — беспечно ответил Лесник, перегорев злобой, а поэтому о прошедшем говорил спокойно, как будто его не касавшемся.

— Вот какая молодежь пошла: ты гамбалишь, рискуешь, под вышку себя подводишь, а такая шантрапа тебя доит, — заметил Валет недовольно.

— Такое поле деятельности есть: банки, кассы, магазины, а они крестьян стригут. Я бы таким шустрякам ноги наизнанку выворачивал, — решительно заявил Лесник. Можно было не сомневаться, что если бы он не боялся ответственности перед законом, то сегодняшним его обидчикам не пришлось бы ходить, а прыгать, как лягушкам.

— Давайте до утра немного вздремнем, — неожиданно предложил он.

— Спать не пахать, я всегда согласен, — позевывая, поддержал его Цыган.

Что принесет клиентам номера гостиницы новый день? На этот вопрос никто из них определенно ответить не мог, а отдался в руки господину случаю. Одна категория людей, привыкнув к определенным условиям жизни, попав в другую среду, не может адаптироваться, приспособиться и чаще всего в конечном итоге погибает. Таких в жизни меньшинство. Остальная половина людей, попав в непривычные для себя условия жизни, другую среду, неожиданно для себя открывает, что они в борьбе за жизнь постигли не только необходимое, дающее возможность жить, но и превзошли в успехе выживания многих из тех, для которых эта среда была обычной.

Миллионы людей прошли через тюрьмы и лагеря, где условия содержания не шли, безусловно, ни в какое сравнение с жизнью на свободе, но лишь единицы из них предпочитали смерть, чем неизбежную и необходимую зековскую школу воспитания.

Цыган, Лесник и Валет несколько раз подвергались такому «воспитанию», и сейчас вроде бы, будучи напуганы, должны избежать возможных осложнений завтрашнего дня, но «школа воспитания» научила их более весомо и реально оценивать события и ориентироваться как во времени, так и в принимаемых решениях.

Лесник с Альбиной и друзьями отдыхал в Сочи столько, сколько посчитал для себя необходимым, постоянно был начеку, готов к неожиданной мести грабителей, но, к счастью, больше в отношении его и друзей подобных проявлений до самого отъезда из города не было.

Глава 75

Когда Виктор с Альбиной возвратились домой из Сочи, то там его ждал приятный сюрприз. Корвин Фостер, сдержав данное ему слово, переслал ценной заказной бандеролью документы на купленный им дом на имя Гончарова-Шмакова Виктора Степановича и договор о сдаче дома в аренду сроком на один год. На покупку дома Фостер потратил четыреста пятьдесят тысяч долларов.

Лесник вместе с Альбиной отличались от своих домочадцев бронзовым загаром кожи и выглядели перед ними, как индейцы перед бледнолицыми.

После нескольких дней торжеств жизнь потекла по прежнему, давно устоявшемуся руслу. Неожиданно для всей многочисленной семьи Бороды вечером к ним в гости приехал Остап Харитонович с неизменным своим спутником Угрюмым. После обмена рукопожатиями с семейством Бороды, включая и его внуков, Лапа, подойдя к Леснику, обняв его, прижав к своей груди, похлопал ладонями обеих рук по спине и поздравил:

— С возвращением тебя, чертяка. Был твой тесть, — кивнул он головой на Бороду, — у меня дома, передал твои подарки, за которые спасибо, сказал, что у тебя в Америке все было чин чином, но я не утерпел и вот теперь приехал сам с тобой поговорить.

Полина Геннадиевна и Альбина, зная, какое место Лапа занимает в жизни Виктора, без напоминания и подсказки мужчин удалились на кухню, где общими усилиями стали готовить достойный гостей ужин. Стол они готовили в зале, рассчитывая на долгую гулянку, так как при встрече Лапа поставил их в известность, что приехал с ночевкой. Ужин сопровождался обильным распитием спиртных напитков, на распитие которых Угрюмый от Лапы тоже получил разрешение.

В беседе за столом Угрюмый практически не принимал участия, а только слушал, ел и пил. Будучи от природы неразговорчивым, с отталкивающим внешним видом, так и не нашедший для себя подругу в жизни, за что получил кличку Угрюмый, он ограничивал свое участие в беседе за столом односложными ответами на задаваемые ему вопросы, довольный, что у него так «фартово» сложилась жизнь.

Он и его бригада сторожей на малом предприятии фактически не работали, имели много свободного времени, которое использовали в свое удовольствие, кто как умел. Он находился под надежной крышей, неплохо зарабатывал, притом его заработок постоянно повышался с девальвацией рубля. За отдельно выполняемые дополнительные поручения Лапы он с друзьями получал от него дополнительную «подпитку».

Вот и сегодня он вдоволь наелся и напился за чужой счет и смотрит по видеомагнитофону передачу, в которой разворачивается остросюжетная детективная история. Его самолюбие нисколько не было задето, что пахан после ужина не пригласил его участвовать в беседе с Лесником и Бородой. Для него вполне было достаточно той информации о поездке Лесника в Америку, которую он услышал за столом. Он понял, что у его шефов дела идут в гору, а, значит, за свое будущее ему в ближайшие годы нечего беспокоиться. Вот и сейчас Полина Геннадиевна приготовила ему белоснежную постель в спальне, но перед сном почему не посмотреть боевик вместе с сыновьями Лесника, которые не отрывали своих глаз от экрана «видика».

Уйдя на веранду, Борода, Лесник и Лапа продолжили свою беседу, начатую за ужином. Выслушав от Лесника то, что нельзя было говорить за столом при всех, и, услышав, что Молох передал ему привет и приглашает его в гости, Лапа поблагодарил заочно своего заокеанского друга за приглашение, поинтересовался у Лесника:

— Что ты теперь намерен делать, как думаешь дальше жить?

— Вновь говорить, как у нас удачно провернулась операция с картинами, я думаю, тебе не стоит?

— Конечно! Я еще не совсем выжил из ума, — пошутил Лапа.

— Теперь мы с Душманом решили вплотную заняться скупкой ценных картин и поступать с ними так, как с ранее проданными. На первых порах мы решили попытаться выкупить картины и Будду у Церлюкевича. Больше у него ничего путевого для нас нет.

— Ты же сам говорил, что Церлюкевич не только ценитель, но и большой знаток картин, что менее как за один миллион долларов он их продавать не будет, — напомнил ему Лапа.

— В крайнем случае мы ему дадим требуемую им сумму, навар все равно будет не менее ста процентов.

— А вдруг картины окажутся фуфловые? — заронил сомнение Лапа.

— Без заключения специалиста, которого мы будем за свои бабки привлекать для определения подлинности полотен или предметов, мы ни одной вещи не будем покупать, дураки перевелись, — объяснил Лапе Лесник.

— Я вижу, вы с Душманом кинулись в коммерцию. Хорошее дело, но рискованное. Вдруг вас на границе засекут и разуют?

— Риск, конечно, есть, и большой, но он оправданный, — заметил Лесник.

— Ты прав, без риска мы не смогли бы достичь того, что у нас сейчас есть, — поддержал его Лапа.

Лесник вспомнил, как Лапе пришлось долго добиваться его согласия на «выступление» в Америке. Сейчас он был уже благодарен Лапе за его совет вскрыть сейф на Западе и за то, что тот настоял на своем желании, добившись от него согласия.

— …Работу себе вы подыскали непыльную и денежную, здесь спорить не приходится, но как вы докажете, что деньги, потраченные вами на антиквариат, заработаны честным путем, как объясните это в декларации? — задал каверзный вопрос Лапа.

— Прибылью с малого предприятия, — нашелся с ответом Лесник.

— А если в эту сумму вы не уложитесь, тогда как?

— Не знаю, еще не думал над такой задачей и не решал, — признался Лесник.

— А ты чего скажешь, чего молчишь?

— Мне теперь шибко думать нечего. У нас в семье есть кому думать, кроме меня, — впервые признал Борода верховенство Лесника над собой.

— Короче, тебе тоже нечего сказать, — констатировал Лапа. — Тогда послушайте мое предложение. У нас в поселке продается теплица в десять га. Не купить ли вам ее себе, став единственным владельцем прибыльного предприятия? Тем более что с реализацией продукции у вас не будет никаких проблем. Покупатели сами будут ловить вас.

— Мысль неплохая, но надо на месте посмотреть — стоит ли в нее вкладывать свой капитал, — осторожно заметил Борода.

— Давай поедем, посмотрим и на месте определимся, — предложил ему Лесник с вдохновением.

— Вы не тяните с принятием решения, а то может получиться, что опоздаете, и вам дорогу пересекут на рысаках. Здесь надо действовать решительно, — предупредил их Лапа.

— Надолго к нам приехал? — спросил Лапу Борода.

— Завтра уже думаю отчаливать, — сообщил ему тот.

— Как смотришь, не рвануть ли нам с ним завтра тоже в поселок? — поинтересовался у Лесника Борода.

— По-моему, противопоказаний у нас с тобой пока никаких нет, — поддержал его Лесник.

— Если вы купите тепличный комплекс, да к тому же вы являетесь совладельцами еще одного предприятия, тогда прибылью с обоих предприятий вам можно любому чинуше объяснить, за какие и откуда взявшиеся деньги вы делаете дорогие приобретения. Однако мы еще не все проблемы решили и преодолели. Когда вы все же вывезете свои покупки в Америку, то там местная мафия может тоже потрусить вас…

— Честно говоря, такой факт может быть, а я о нем не подумал, привык сам давить всех и забыл, что меня там тоже могут обуть, — заметил Лесник. — Какой совет дашь, чтобы выйти из захвата и чтобы меня там не доили?

— Вариантов много у меня, но какой из них самый верный, вам решать. Один из них такой: тебе надо вывезти несколько моих «быков» для охраны твоего дома и наладить контакт с местными авторитетами, может быть, через Молоха, иначе они все равно будут тебя прощупывать на прочность.

Второй вариант следующий: тебе надо с купленных картин дома сделать копии, которые будешь демонстрировать покупателям, а подлинники полотен сразу застрахуй на приличную сумму и сдай на хранение в страховую компанию, какую — посоветуйся с Молохом. Кто решится на покупку картин, тот всегда сможет их взять в страховой компании.

— Ну и голова у тебя, Остап Харитонович. Я вроде моложе тебя, а до этого не дошел.

— Конечно, у меня не дурная голова, но сказанное мною вам не родилось в ней, а я почерпнул от других. Я много сидел у хозяина, со многими прошедшими через него имел удовольствие беседовать, — объяснил друзьям свою компетентность по данному моменту Лапа.

— Как я смогу своих мужиков без приглашения вывезти в Америку, чтобы было все честь по чести? — после долгого молчания поинтересовался Лесник.

— Наверное, тебе или Бороде с сожительницей придется выехать в Америку на постоянное место жительства и оттуда клепать приглашения, с мужиками заключить договор и пригласить их к себе на работу.

Короче, тебе надо будет съездить в столицу и там где надо подробно разузнать, где, что, почем. Я ведь тоже в международных отношениях не ботаю. Едва не забыл о третьем варианте, — улыбнувшись напомнил Лапа. — Он является унифицированным гибридом первого варианта со вторым.

— Короче, как я понял, ты мне теперь даешь добро на занятие только коммерцией, — удовлетворенно констатировал Лесник.

— Пришло время, когда ты уже не должен рисковать, а только заниматься бизнесом и делать деньги. Делать черную работу за нас мы всегда найдем лошадок.

Вернувшись в зал по случаю продуктивной беседы и подведения черты под криминальной деятельностью Лесника, они выпили по несколько рюмок спиртного и пошли спать.

Впереди у Лесника маячили новые, неизвестные ему предпринимательские отношения с государством и бизнесменами.

У него начиналась новая жизнь, в которую он вступил твердым шагом, чему подтверждением является его крупный счет в Венском банке, но теперь он остановился и не знал, как сделать второй шаг.

Мы думаем, что если ему повезет в жизни, как в первом ее отрезке, то еще встретимся с ним. Если же он не сможет освоиться и научиться плавать в мире бизнеса и утонет, разорившись, то на похороны к нему нам не стоит приходить.