Красным по черному

Фредерик Браун

Фредерик Уильям Браун (1906–1972) родился в Цинциннати, штат Огайо. Он учился на вечернем отделении Университета Цинциннати, а затем провел год в Ганноверском колледже в штате Индиана. Более десяти лет он работал конторским служащим, а следующее десятилетие прослужил корректором в «Милуоки джорнал». До 1949 года он не имел возможности полностью посвятить себя писательской деятельности, хотя на протяжении предшествующих лет сочинил немало рассказов, в том числе в столь любимой им ультракороткой форме (от одной до трех страниц текста), в которой он достиг высот мастерства и читательского успеха. Уже сочинив более трехсот рассказов, Браун написал свой первый роман — детектив «Невероятное вымогательство» (1947), за который был удостоен премии Эдгара Аллана По.

Хотя Браун утверждал, что пишет детективы ради денег, а научную фантастику — ради забавы, его одинаково чтут поклонники обоих жанров. Не обладая солидным достатком, он был вынужден сочинять с невероятной скоростью, но, казалось, получал от этого удовольствие назло писательской рутине. Многие рассказы и романы Брауна полны юмора, который проявляется, в частности, в его пристрастии к каламбурам «Писатель для писателей», он высоко был ценим коллегами по цеху: Микки Спиллейн называл Брауна своим любимым автором, Роберт Хайнлайн посвятил ему своего «Чужака в чужой стране», а Айн Рэнд в книге «Романтический манифест» назвала его оригинальнейшим из писателей.

Рассказ «Крови мне, крови!» был впервые опубликован в «Журнале фэнтези и научной фантастики» в феврале 1955 года.

Крови мне, крови!

Из всех вампиров их уцелело лишь двое, Врон и Дрина, — и то потому, что им удалось перенестись на машине времени в будущее и тем самым избежать уничтожения. Охваченные ужасом, страдающие от голода, они держались за руки и утешали друг друга.

Произошло это так: в двадцать втором веке люди обнаружили их и поняли, что легенда о тайно живущих среди людей вампирах вовсе не легенда, а существующий факт. По земле прокатилась волна погромов, убивали каждого, кого сумели найти, но эти двое, к тому времени уже закончившие создание своей машины, сумели бежать. В будущее, достаточно отдаленное, чтобы само слово «вампир» оказалось там забыто; туда, где они смогли бы начать новую жизнь — и возродить свою расу.

— Я голодна, Врон. Ужасно голодна.

— Я тоже, дорогая Дрина. Скоро мы сделаем еще одну остановку.

Они уже останавливались четыре раза, но каждый раз едва избегали гибели. Вампиров все еще не забыли. Во время последней остановки, полмиллиона лет назад, выяснилось, что миром завладели собаки — в буквальном смысле этого выражения. Человечество вымерло, его место заняли цивилизованные, человекоподобные собаки. Но и они быстро разобрались, кто такие Дрина и Врон. Тем не менее вампиры сумели насладиться нежным вкусом крови молодой суки, но потом за ними бросились в погоню и гнали до самой машины времени.

— Спасибо за то, что ты решился сделать новую остановку, — со вздохом сказала Дрина.

— Не стоит благодарности, — мрачно ответил Врон. — Мы в тупике. У нас кончилось топливо, и здесь мы его не найдем — к этому времени все радиоактивные элементы превратились в свинец. Мы остаемся жить тут или…

Они отправились на разведку.

— Смотри! — взволнованно произнесла Дрина, указывая на кого-то, направляющегося в их сторону. — Таких существ раньше не было! Значит, собаки исчезли и их место занял кто-то другой. Ну, теперь-то уж точно о нас никто не помнит.

Приближающееся существо оказалось телепатом.

«Я слышал ваши мысли, — зазвучало у них в сознании. — Вы хотите знать, известно ли нам, кто такие вампиры. Нет, неизвестно».

Дрина в восторге стиснула руку Врона.

— Свобода! — пробормотала она и добавила, терзаемая муками голода — И еда!

«Вас также интересует, — продолжал голос, — кто я такой. Сегодня на земле существуют исключительно растительные формы жизни. Я… — Он низко им поклонился. — Я принадлежу к доминирующей расе, ведущей свой род от того, что вы когда-то называли репой».

Стивен Кинг

Стивен Эдвин Кинг родился в 1947 году в Портленде, штат Мэн, и закончил Университет Мэна, получив звание бакалавра искусств по специальности «английская литература». Не сумев найти себе место школьного учителя, он продал несколько рассказов в различные издания, в том числе в «Плейбой». Пребывая под сильным влиянием Г. Ф. Лавкрафта и страшных историй, выпускавшихся издательством «Интертейнинг комикс», он сосредоточил свои силы на литературе ужасов. Первая книга Кинга, «Кэрри» (1973), повествующая о девочке, наделенной паранормальными способностями, была отправлена им в мусорное ведро, но, к счастью, спасена женой писателя Табитой, которая убедила его отделать роман и выпустить в свет. За книгу автору заплатили очень скромный аванс, но ее огромный успех дал старт его впечатляющей карьере: на протяжении двух десятилетий Кинг оставался самым успешным американским писателем.

Помимо романов и рассказов перу Кинга также принадлежат сценарии и сочинения нехудожественного толка, в которых он зарекомендовал себя знатоком «черной» литературы и кинематографа. По его книгам либо при его участии снято более ста фильмов и телепрограмм, из которых наиболее известны «Кэрри» (1976), «Сияние» (1980), «Будь со мной» (1986, по повести «Тело»), «Побег из Шоушенка» (1994, по рассказу «Рита Хейворт и побег из Шоушенка») и «Зеленая миля» (1999).

Рассказ «Попси» был впервые опубликован в антологии «Маски-2: Новые истории об ужасном и сверхъестественном» под редакцией Дж. Н. Уильямсона (Балтимор: Маклай, 1987). В 2006 году сценарист и режиссер Брайан Хейнс снял по его мотивам короткометражный фильм продолжительностью 2,5 минуты.

Попси

Шеридан медленно проезжал вдоль длинной стены торгового центра, как вдруг увидел маленького мальчика, который вышел из главного входа под ярко освещенной вывеской «Казинтаун». Издалека трудно было определить его возраст — это мог быть крупный мальчик лет трех, но уж никак не больше пяти. На его лице было выражение, которое Шеридан научился распознавать с первого взгляда: ребенок силится не плакать, но вот-вот заплачет, несмотря на все старания.

На мгновение Шеридан задумался, чувствуя знакомую волну отвращения к себе… хотя с каждым разом, когда он похищал ребенка, это чувство становилось все менее острым. После первого случая он не мог уснуть целую неделю. Его мысленный взор не покидал этот большой жирный турок, звавший себя мистером Уизардом, не покидали мысли о том, что он делает с этими детьми.

— Они уплывают на пароходе, мистер Шеридан, — сказал ему турок и улыбнулся.

Шеридан прочитал в его улыбке: «Если вы не хотите, чтобы с вами произошли крупные неприятности, не задавайте больше таких вопросов». Прочитал четко и ясно, без всякого акцента.

Шеридан больше не задавал вопросов, но это вовсе не значило, что его не мучила совесть. Особенно после каждого нового похищения. Он ворочался в постели, жалея о том, что нельзя начать все сначала. Тогда бы все было по-другому, он сумел бы избежать искушения. Второй раз угрызения совести были почти столь же сильными… после третьего раза стало чуть легче… а после четвертого он почти перестал задумываться о поездке на пароходе и о том, что ждет маленьких мальчиков после прибытия к месту назначения.

Шеридан поставил свой фургон на одно из мест, отведенных для парковки машин, принадлежащих инвалидам. Сзади на фургоне имелся специальный регистрационный номер, которые штат выдавал инвалидам. Этот номер был на вес золота, потому что не вызывал подозрений у полицейских, следивших за порядком в торговом центре, а эти места перед центром были весьма удобными и обычно пустовали.

Так уж всегда: делаешь вид, будто вовсе не отправляешься на поиски мальчишек, но всякий раз за день или два снимаешь с автомобиля какого-нибудь инвалида специальный номерной знак.

«Хватит этих глупостей», — сказал он самому себе.

Сейчас он оказался в очень затруднительном положении, и вот тот мальчик мог разрешить для него массу проблем.

Шеридан вышел из машины и направился к мальчику, который с растущей паникой оглядывался по сторонам. Шеридан подумал, что ему не меньше пяти лет, может быть, даже шесть — но он такой хилый. В резком свете флюоресцентных ламп, пробивающемся через стеклянные двери, лицо мальчика выглядело белым, как пергамент. Он казался даже не испуганным, а скорее больным. Впрочем, по мнению Шеридана, мальчик был просто сильно перепуган. Шеридан научился узнавать этот взгляд, потому что за последние полтора года нередко видел такой же панический страх в собственном зеркале.

Мальчик с надеждой смотрел на прохожих, которые обходили его, торопясь сделать покупки в торговом центре или покидая его с покупками в руках и изумленными, почти ошеломленными лицами от увиденного внутри.

Мальчик, одетый в джинсы и майку с надписью «Питсбургские пингвины», хотел, чтобы ему помогли. Надеялся, что кто-нибудь посмотрит на него и увидит, что с ним что-то случилось, искал человека, готового задать ему самый важный вопрос: «Ты потерял где-то своего папу, малыш?» — Короче говоря, мальчик искал друга.

«Это я, — подумал Шеридан, направляясь к мальчику. — Вот он я, сынок, — твой друг».

Он уже почти подошел к мальчику и тут заметил полицейского, медленно направляющегося по главному вестибюлю к дверям. Полицейский сунул руку в карман, наверное за пачкой сигарет. Сейчас он выйдет наружу, увидит мальчика, и это положит конец удаче Шеридана.

Черт побери, подумал он, по крайней мере, полицейский не увидит, что он разговаривает с мальчиком, когда выйдет из торгового центра. Все могло бы оказаться куда хуже.

Шеридан остановился и сделал вид, будто ощупывает свои карманы в поисках ключей. Он быстро взглянул на мальчика, потом на полицейского и снова на мальчика. Ребенок начал плакать. Это был еще не рев, нет, но огромные слезы, которые казались розовыми в отраженном свете красной вывески «Казинтаун», уже катились по его щекам.

Девушка в справочной будке жестом подозвала к себе полицейского и что-то сказала ему. Она была симпатичной, темноволосой, лет двадцати пяти; он — блондин с песочными волосами и светлыми усами. Когда коп наклонился, опершись локтями о стойку и улыбаясь девушке, Шеридан подумал, что они походят на рекламу сигарет, которые он видел на обложках журналов — «Дух Салема», «Закурим „Лаки страйк“». Он, Шеридан, погибал здесь, у стены торгового центра, а они занимались пустой болтовней: что ты будешь делать после работы, давай зайдем в мою новую квартиру и выпьем по стаканчику — бла-бла-бла. А теперь она начала строить ему глазки. Как интересно.

Шеридан внезапно решил рискнуть. Грудь малыша вздрагивала, и как только он разразится рыданиями, кто-нибудь неминуемо заметит его. Шеридану не хотелось подходить к мальчику, когда меньше чем в шестидесяти футах маячил полицейский, но если он в течение двадцати четырех часов не отдаст долг мистеру Реджи, к нему придут двое очень крупных мужчин и подвергнут его импровизированной хирургической операции, добавив несколько дополнительных локтевых суставов к его рукам.

Он подошел к малышу — высокий мужчина, одетый в обычную рубашку, купленную в магазине Ван-Хойсена, и брюки цвета хаки, мужчина с широким, самым обычным лицом, которое на первый взгляд казалось добрым. Он наклонился над маленьким мальчиком, упершись руками в колени, и тот повернул к Шеридану свое бледное испуганное лицо. Его глаза были изумрудно-зелеными, текущие из них слезы, отражающие свет, подчеркивали их цветовую гамму.

— Ты заблудился и потерял своего папу, сынок? — спросил Шеридан.

— Моего попси, — ответил малыш, вытирая слезы. — Я… Я не могу найти м-м-моего попси!

Тут мальчик разрыдался, и женщина, спешившая к входу в торговый центр, оглянулась на них с выражением смутной тревоги на лице.

— Не беспокойтесь, все в порядке, — сказал ей Шеридан, и женщина ушла.

Шеридан успокаивающим жестом положил руку на плечо малыша и легонько потянул его вправо… в сторону фургона. Затем он снова посмотрел внутрь торгового центра.

Охранник наклонился вперед, его лицо почти касалось лица девушки из справочной будки. По-видимому, сегодня вечером полицейский вдует ей что-то еще кроме сигаретного дыма. Шеридан успокоился. Если в подобной ситуации здесь, прямо в вестибюле, станут грабить банк, коп ничего не заметит. Похоже, все пройдет гладко.

— Я хочу найти моего попси! — рыдал мальчик.

— Разумеется, хочешь, разумеется, — произнес Шеридан. — И мы найдем его. Только не расстраивайся.

Он снова подтолкнул его вправо.

Мальчик посмотрел на него с надеждой.

— Правда найдете? Найдете моего попси, мистер?

— Ну конечно! — Лицо Шеридана расплылось широкой улыбкой. — Поиски пропавших попси… можешь считать это моей специальностью.

— Неужели? — Мальчик даже едва заметно улыбнулся, хотя из глаз его по-прежнему текли слезы.

— Да уж это точно, — кивнул Шеридан и снова посмотрел на полицейского, которого он теперь едва различал (и который тоже едва бы различил Шеридана с мальчиком, если бы поднял взгляд). Коп все еще был увлечен разговором с девушкой. — Как был одет твой попси, сынок?

— На нем был его костюм, — ответил мальчик. — Он почти всегда носит свой костюм. Только однажды я видел его в джинсах. — Он говорил так, словно Шеридану должно быть все известно о его попси.

— Готов побиться об заклад, что это был черный костюм, — заметил Шеридан.

Мальчик поднял на него радостный взгляд.

— Значит, вы в самом деле видели его! Где?

Он быстро пошел к дверям, забыв о слезах, и Шеридан с трудом удержался от того, чтобы схватить мальчишку и как следует встряхнуть. Как раз этого делать нельзя. Нельзя привлекать к себе внимание. Люди могут запомнить это и позднее рассказать о происшедшем. Надо затащить его в фургон. У фургона были затемненные солнцезащитные стекла, исключение составляло лишь ветровое стекло. Заглянуть внутрь было почти невозможно, разве что прижать к стеклу лицо.

Значит, прежде всего нужно затащить мальчишку в фургон.

Он прикоснулся к руке малыша.

— Я не видел его внутри, сынок. Он был вон там.

Шеридан махнул рукой в дальний угол огромного участка стоянки, заставленной сотнями машин. В этой стороне участка проходила подъездная дорога, а за ней виднелись двойные желтые арки «Макдоналдса».

— Но почему попси пошел именно туда? — спросил мальчик, словно Шеридан или попси — а может быть, оба — внезапно сошли с ума.

— Не знаю, — покачал головой Шеридан.

Его мозг работал с быстротой курьерского поезда. Это происходило всегда, как только наступал момент, когда требовалось закончить подготовительную работу и приступать к делу — либо начинать решительные действия, либо напустить на себя вид оскорбленной невинности. Итак, попси. Не папа или папочка, а попси. Малыш уже поправил его один раз. Может быть, попси означает дедушку. Шеридан принял решение.

— Но я просто уверен, что это был именно он. Пожилой мужчина в черном костюме. Седые волосы… зеленый галстук…

— У попси был синий галстук, — сказал мальчик. — Он знает, что мне больше всего нравится синий галстук.

— Да, конечно, возможно, и синий, — заметил Шеридан. — При таком освещении разве разберешь? Пошли, залезай в фургон, и я отвезу тебя к нему.

— Вы уверены, что это был попси? Я просто не понимаю, почему он пошел в то место, где они…

— Послушай, малыш, — пожал плечами Шеридан. — Если ты уверен, что это был не он, ищи его сам. Может быть, тебе даже удастся найти его. — Он повернулся и быстрым шагом направился к фургону.

Малыш не поддался на уловку. Шеридан подумал, что ему, может быть, следует вернуться, сделать еще одну попытку, но прошло слишком много времени — нужно или свести к минимуму разговор с ребенком, на который обратят внимание прохожие, или тебе угрожает двадцать лет в тюрьме Хаммертон-Бей. Лучше уж попробовать у другого торгового центра. В Скоттервилле, пожалуй. Или…

— Подождите, мистер! — послышался голос малыша. В нем звучала паника. Шеридан услышал шлепанье бегущих ножек. — Подождите! Я сказал ему, что мне хочется пить, он подумал, должно быть, что пройдет на ту сторону, чтобы принести мне напиться. Подождите!

— А я и не собирался бросать тебя, сынок, — обернулся Шеридан с широкой улыбкой.

Он повел мальчика к своему фургону, выпущенному четыре года назад и окрашенному в неприметный голубой цвет. Открыл дверцу, улыбнулся малышу, нерешительно глядящему на него зелеными, полными слез глазами на бледном маленьком лице, огромными глазами, как у бездомного ребенка на рекламной картине в дешевых бульварных еженедельниках вроде «Нэшнл инкуайрер» и «Взгляд изнутри».

— Добро пожаловать в мою гостиную, маленький приятель, — сказал Шеридан, и на его лице появилась почти естественная улыбка. Он становился в этом деле настоящим профессионалом, что ему самому казалось чем-то сверхъестественным.

Малыш последовал его совету, и, хотя он не знал этого, теперь, с того самого момента, как захлопнулась дверца фургона, его зад принадлежал Бриггсу Шеридану.


В жизни Шеридана была только одна страсть. Это не были женщины, хотя он с удовольствием слышал шорох юбки или чувствовал гладкую поверхность шелкового чулка, ничуть не уступая в этом любому мужчине. И не алкоголь, несмотря на то что он нередко выпивал за вечер стаканчик, а то и три. Страстью Шеридана — его, можно сказать, пагубным пороком — были карты. Любая карточная игра — лишь бы на деньги. Увольнения с работы, утрата кредитных карточек, продажа дома, завещанного матерью, — ничто его не останавливало. Однако никогда — по крайней мере пока — он не попадал в тюрьму. Но когда он впервые столкнулся с неприятностями у мистера Реджи, то понял, что тюрьма была бы по сравнению с ними просто санаторием.

Той ночью он излишне увлекся. Потом понял, что бывает гораздо лучше, если проигрываешь сразу. Проигравшись сразу, расстраиваешься, уходишь домой, смотришь по телику шоу Леттермана и затем ложишься спать. Но когда сначала тебе везет, ты продолжаешь играть, а потом пытаешься отыграться. Тем вечером Шеридан пытался отыграться, и когда игра закончилась, оказалось, что он проиграл семнадцать тысяч долларов. Он с трудом поверил в это. Потрясенный, отправился домой едва не в восторге от колоссальной суммы своего проигрыша. По пути домой в машине он говорил себе, что должен мистеру Реджи не семьсот, не семь тысяч, а семнадцать тысяч баксов! Всякий раз, когда Шеридан осознавал это, он хихикал и увеличивал громкость своего радиоприемника.

Однако он не хихикал на следующий вечер, когда двое громил — тех самых, которые примут меры, чтобы его руки изгибались в самые разные и неожиданные стороны, если он вовремя не заплатит долг, — привели его в кабинет мистера Реджи.

— Я расплачусь, — тут же залепетал Шеридан. — Я обязательно расплачусь, послушайте, никаких проблем, через пару дней, самое большее — через неделю, через две в крайнем случае…

— Вы надоели мне, Шеридан, — перебил его мистер Реджи.

— Я…

— Заткнитесь. Если я дам вам неделю, неужели вы думаете, что я не знаю, как вы поступите? Вы займете у приятеля пару сотен — если найдется такой. Когда вы поймете, что ни у кого не можете занять, ограбите магазин, торгующий спиртным, — если у вас достанет смелости. Я в этом сомневаюсь, но чего не бывает. — Мистер Реджи наклонился вперед, положил подбородок на руки, локтями уперся в стол и улыбнулся. От него пахло одеколоном «Тед Лапидус». — Вдруг у вас появятся двести долларов, что вы сделаете с ними?

— Отдам их вам, — пролепетал Шеридан. Он с трудом сдерживался, чтобы не заплакать.

— Нет, не отдадите, — покачал головой мистер Реджи — Вы пойдете с ними на бега и попытаетесь увеличить свой капитал. А мне представите массу дерьмовых оправданий. Вы проиграли слишком много, мой друг. Слишком много.

Шеридан больше не мог сдержать слезы и разрыдался.

— Вот эти парни могут уложить вас в больницу на долгое время, — задумчиво произнес мистер Реджи. — В руках у вас будет по трубке для внутривенного вливания и еще одна — в носу.

Шеридан зарыдал еще громче.

— Но я предлагаю вам выход из положения, — сказал мистер Реджи и подтолкнул через стол к Шеридану сложенный лист бумаги. — Вы можете найти общий язык с этим парнем. Он зовет себя мистером Уизардом, но на самом деле он такой же мешок с дерьмом, как и вы. А теперь убирайтесь. Между прочим, жду вас здесь через неделю, и ваши фишки будут лежать на этом столе. Вы или выкупите их, или я отдам вас своим друзьям, чтобы они поработали с вами. И как говорил философ Букер, стоит им начать, они будут заниматься этим, пока не удовлетворятся.

На листе бумаги было написано настоящее имя турка. Шеридан поехал к нему и услышал про мальчиков и пароходы. Мистер Уизард также назвал сумму — не слишком большую, но достаточную, чтобы выкупить фишки у мистера Реджи. После этого Шеридан начал объезжать торговые центры.

Он выехал с главной парковочной площадки торгового центра «Казинтаун», оглянулся по сторонам, нет ли транспорта, пересек подъездную дорогу и въехал на дорогу, ведущую к «Макдоналдсу». Малыш все время сидел на переднем пассажирском сиденье, наклонившись вперед, упершись руками в колени, обтянутые джинсами, и напряженно глядел вперед. Шеридан подкатил к зданию, обогнул его, чтобы миновать сквозную полосу, и поехал дальше.

— Почему вы объезжаете его сзади? — спросил малыш.

— Нужно подъехать к другим дверям, — объяснил Шеридан. — Не нервничай, сынок. По-моему, я видел его здесь.

— Честное слово? Правда видели?

— Да, вроде видел.

По лицу мальчика пробежало удивительное облегчение. На мгновение Шеридану стало жаль его — черт возьми, ведь он же не какое-то чудовище или маньяк. Однако всякий раз у мистера Реджи оставалось больше фишек, чем раньше, и этот сукин сын без зазрения совести позволял ему увеличивать ставки. На этот раз он проиграл не семнадцать тысяч, как в первый раз, и не двадцать, и не двадцать пять. Теперь он был должен тридцать пять косых, целый марширующий батальон баксов, и обязан был выкупить свои фишки до следующей субботы, если не хочет получить новый комплект локтевых суставов.

Шеридан остановил фургон позади закусочной, рядом с установкой, утрамбовывающей мусор. Здесь не было ни единой машины. Превосходно. На внутренней стороне дверцы слева от него был пластиковый пакет для карт и прочих предметов. Он сунул руку внутрь и достал пару стальных наручников. Они были открыты.

— Почему мы остановились здесь, мистер? — спросил мальчик. На его лице снова появилось выражение страха, но теперь оно было уже иным. Он внезапно понял, что, может быть, то, что ему не удалось найти старого доброго попси в наполненном людьми торговом центре, далеко не худшее, что может случиться с ним.

— Вообще-то мы не собирались здесь останавливаться, — с легкостью солгал Шеридан. Уже после второго раза он понял, что нельзя недооценивать даже шестилетних мальчишек, когда они насмерть перепуганы. Второй по счету мальчишка пнул его в яйца и едва не убежал. — Просто я вспомнил, что забыл надеть очки, когда сел за руль. Меня могут лишить за это водительских прав. Они в футляре вон там на полу, соскользнули в твою сторону. Найди их и передай мне, пожалуйста.

Мальчик наклонился за очешницей, которая оказалась пустой. Шеридан вытянулся назад и защелкнул один браслет наручника на руке мальчишки, причем без всякого труда. И тут начались неприятности. Разве он только что не напомнил себе, как опасно недооценивать шестилетних мальчишек? Этот сопротивлялся, как волчонок, выворачиваясь с такой силой, что Шеридан просто не поверил бы в это, не испытай такое на себе. Мальчишка дергался из стороны в сторону, отчаянно бился, рвался к двери, тяжело дыша и издавая странные птичьи крики. Он сумел схватиться за ручку двери. Она открылась, но свет в салоне не загорелся. — Шеридан испортил контакт после второго случая.

Он схватил мальчишку за воротник его пингвинской майки и затащил обратно в фургон, попытался пристегнуть второй браслет наручников к специальной распорке у пассажирского сиденья и промахнулся. Мальчишка дважды укусил его за руку. Потекла кровь. Господи, зубы у него были острые, как бритва. Боль оказалась настолько сильной, что пронзила всю руку. Шеридан ударил мальчишку кулаком в зубы. Тот упал на сиденье, потрясенный, кровь Шеридана текла по его губам и подбородку и капала на майку. Шеридан защелкнул второй браслет наручников, прикрепленный к распорке, и затем рухнул на собственное сиденье, поднеся к губам укушенную правую руку.

Было удивительно больно. Он посмотрел на укушенную руку в слабом свете приборов на панели управления. Две неглубокие рваные раны, каждая дюйма по два длиной, протянулись от костяшек пальцев в сторону кисти. Из ран, слабо пульсируя, текла кровь. И все-таки у него не было желания снова ударить мальчишку, причем это никак не было связано с повреждением товара, который он вез турку, несмотря на почти суетливую заботу, проявленную тем. Турок предостерег его: нельзя портить товар. «Повредишь товар — уменьшишь его ценность», — предупредил турок своим жирным голосом.

Нет, Шеридан не сердился на мальчишку за то, что тот сопротивлялся, — на его месте он поступил бы так же. Раны придется дезинфицировать как можно быстрее, может быть, стоит даже сделать уколы от столбняка. Он читал где-то, что человеческие укусы представляют наибольшую опасность. И все-таки Шеридан не мог не восхищаться смелостью мальчика.

Он включил скорость, отпустил педаль тормоза, объехал киоск, где продавали гамбургеры, миновал окно, где можно было получить еду, не выходя из машины, и выехал на подъездную дорогу. Здесь он повернул налево. У турка был большой дом типа ранчо на Талуда-Хайтс, на окраине города. Но Шеридан решил на всякий случай ехать туда проселочными дорогами. Тридцать миль. Минут сорок пять, может быть — даже час.

Шеридан проехал мимо вывески, где было написано: «Благодарим, что вы заехали за покупками в наш великолепный торговый центр Казиптаун», повернул налево и поехал со скоростью сорок миль в час, что в точности соответствовало правилам. Он вытащил из заднего кармана носовой платок, обмотал его вокруг правой руки и стал думать о сорока косых, которые обещал ему турок за маленького мальчика.

— Вы пожалеете об этом, — сказал малыш. Шеридан нетерпеливо оглянулся на него, оторвавшись от своей мечты, в которой он только что выиграл двадцать раз подряд. Теперь мистер Реджи рыдал у него в ногах, весь потный от страха, умоляя Шеридана остановиться: неужели он хочет разорить его?

Малыш снова заплакал, и его слезы все еще имели такой же розоватый оттенок, хотя они уже далеко отъехали от ярких огней торгового центра. Впервые Шеридан подумал о том, что мальчик, может быть, болен какой-то заразной болезнью. Впрочем, решил он, сейчас поздновато беспокоиться о таких вещах, и выбросил эти мысли из головы.

— Когда мой попси найдет меня, вы пожалеете об этом, — предупредил малыш.

— Да, — согласился Шеридан и закурил.

Он свернул с шоссе 28 на проселочную дорогу в две полосы, покрытую асфальтом. По левую сторону от дороги лежало длинное болото, по правую стоял густой лес.

Малыш всхлипнул и потянул за наручники.

— Перестань. Это ничем тебе не поможет.

Тем не менее малыш потянул снова. На этот раз заскрипел гнущийся металл. Это совсем не понравилось Шеридану. Он оглянулся и с изумлением увидел, что металлическая распорка — распорка, которую он приварил собственными руками, — заметно изогнулась. Черт возьми! — подумал Шеридан. У него зубы как бритвы, а теперь еще выясняется, что мальчишка силен, как проклятый вол. Если он таков, когда болен, не дай бог попытаться похитить его, когда он здоров.

Шеридан съехал на травянистую обочину и остановил фургон.

— Сейчас же прекрати!

— Нет!

Мальчишка снова дернул за наручники, и Шеридан увидел, как распорка еще немного согнулась. Господи, как может ребенок обладать такой силой?

Панический страх, решил он. Вот почему мальчишке это удается.

Но в прошлом ни одному из мальчиков не удавалось это сделать, а многие из них были перепуганы куда больше.

Шеридан открыл бардачок и достал оттуда шприц. Его дал ему турок и предупредил, что пользоваться им следует только в случае крайней необходимости. Наркотики, заметил турок, могут испортить товар.

— Видишь?

Мальчишка взглянул на шприц уголком глаза и кивнул.

— Хочешь, чтобы я сделал тебе укол?

Он тут же отрицательно покачал головой. Сильный или нет, но у него был инстинктивный страх ребенка перед шприцами, с удовлетворением подумал Шеридан.

— Ты, видно, не дурак. Иначе ты мгновенно уснул бы. — Он помолчал. Ему не хотелось говорить это — черт возьми, ведь он хороший парень вообще-то, когда не оказывается в безвыходном положении. Но придется.

— А мог бы даже не проснуться.

Малыш смотрел на него. Губы его дрожали, щеки от испуга стали белей бумаги.

— Перестань дергать за наручники, и я уберу шприц. Согласен?

— Согласен, — прошептал малыш.

— Обещаешь?

— Да. — Его верхняя губа поднялась, обнажив белые зубы.

Один из них был все еще в крови Шеридана.

— Клянешься именем своей матери?

— У меня не было матери.

— Проклятье, — с отвращением произнес Шеридан, и фургон снова покатил вперед. Теперь он ехал быстрее, и не только потому, что свернул с главного шоссе. Этот малыш наводил на него какой-то страх. Шеридану хотелось побыстрее сдать его турку, забрать деньги и уехать.

— Мой попси очень сильный, мистер.

— Вот как? — спросил Шеридан и подумал это уж как пить дать. Единственный в доме для престарелых, способный сам выгладить свой собственный грыжевой бандаж.

— Он найдет меня.

— Обязательно.

— Он найдет меня по запаху.

В это Шеридан верил. Даже он чувствовал запах малыша. Во время своих прошлых экспедиций он узнал, что страх обладает запахом, но мальчишка пахнул чем-то необычным — странной смесью пота, грязи и разогретого аккумуляторного электролита. Шеридан все больше убеждался в том, что с этим малышом происходит что-то странное… очень странное… но скоро это станет проблемой мистера Уизарда, а не его. Вся ответственность переходит к покупателю, как любили говорить старые парни в судейских тогах.

Шеридан опустил стекло в своем окне. По левой стороне продолжало тянуться болото. Пятна лунного света мерцали на стоячей воде.

— Попси может летать.

— Да, конечно, — отозвался Шеридан и про себя добавил после пары бутылок самогона он наверняка летает, как наскипидаренный орел.

— Попси…

— Хватит болтать о своем попси, малыш, понятно?

Малыш замолчал.

Через четыре мили болото слева от дороги расширилось и превратилось в широкое пустое озеро. Шеридан свернул на проселочную дорогу, огибающую его северный берег. Через пять миль к западу он повернет направо, на сорок первое шоссе, а оттуда прямо к Талуда-Хайтс.

Он посмотрел в сторону озера — гладкая серебряная поверхность в лунном свете… и вдруг лунный свет исчез, заслоненный чем-то. Над головой послышался хлопающий звук, какой издают висящие на веревке большие простыни, раздуваемые ветром.

— Попси! — радостно закричал малыш.

— Заткнись. Это всего лишь птица.

Внезапно его бросило в дрожь, охватил какой-то необъяснимый ужас. Шеридан оглянулся на мальчика. Губы его были оттянуты назад, зубы обнажены. Очень белые, очень большие зубы.

Нет… не большие. Большие — это неправильное описание его зубов. Правильнее назвать их длинными, особенно два верхних зуба с каждой стороны. Как их называют? Клыки.

Его мозг снова лихорадочно заработал, словно он принял сильно возбуждающий наркотик.

Я сказал ему, что мне хочется пить.

Я просто не понимаю, почему попси пошел в то место, где они…

(едят? он хотел сказать едят?)

Он найдет меня.

Он найдет меня по запаху.

Попси может летать.

Что-то опустилось на крышу фургона, тяжело и неуклюже.

— Попси! — снова закричал малыш, почти обезумев от радости. Шеридан больше не видел дороги — огромное крыло из мембран с пульсирующими венами закрыло ветровое стекло от одного края до другого.

Попси может летать.

Шеридан вскрикнул и обеими ногами нажал на тормоз, надеясь сбросить это существо с крыши под передние колеса. Раздался стонущий, протестующий звук разрываемого металла справа от него и затем короткий звонкий щелчок. Через мгновение ногти малыша вцепились ему в лицо, разодрали щеку.

— Он похитил меня, попси! — завизжал малыш своим птичьим голосом, подняв голову к крыше фургона. — Он похитил меня, он похитил меня, этот плохой человек похитил меня!

«Ты не понимаешь, малыш, — подумал Шеридан. Он начал шарить в поисках шприца и нащупал его. — Я не плохой человек, просто попал в безвыходное положение».

Затем рука — скорее лапа с длинными когтями, чем настоящая рука, — разбила боковое стекло и выхватила шприц у Шеридана вместе с двумя его пальцами. Еще одно мгновение спустя попси сорвал целиком дверцу со стороны водителя, вырвал ее из рамы. Шеридан успел заметить, как мелькнули петли дверцы — искореженные пластинки ненужного металла. Он увидел развевающийся плащ, черный снаружи, с подкладкой из красного шелка внутри, и галстук существа… Это была бабочка, она оказалась синей — в точности как сказал мальчик.

Попси выдернул Шеридана из машины, его когти прокололи пиджак и рубашку и глубоко вонзились в мышцы плеч: зеленые глаза попси внезапно стали красными, как кровавые розы.

— Мы пришли в торговый центр, потому что моему внуку захотелось трансформеров, — прошептал попси. От его дыхания несло разлагающимся мясом. — Такие фигурки, их показывают по телевидению. Они нравятся всем детям. Лучше бы ты не трогал его. Лучше бы ты не трогал нас всех.

Он тряхнул Шеридана, как тряпичную куклу. Шеридан вскрикнул, и попси встряхнул его снова. Он услышал, как попси заботливо спросил, все ли еще малыш хочет пить, и малыш ответил: да, очень, плохой человек так его перепугал, что у него совсем пересохло в горле. Шеридан лишь на мгновение увидел ноготь большого пальца попси, и затем он исчез под его подбородком. Ноготь был толстым и зазубренным. Этот ноготь перерезал горло Шеридана еще до того, как тот понял, что происходит. Последнее, что он увидел перед тем, как все помутнело перед его глазами, были ладони малыша, подставленные под струю крови подобно тому, как сам Шеридан в детстве жарким летним днем подставлял сложенные ковшиком ладошки под льющуюся из крана воду. Увидел он и самого попси, нежно, как любящий дедушка, поглаживающего малыша по голове.

Р. Четвинд-Хейс

Рональд Генри Глинн Четвинд-Хейс (1919–2001)родился в Айлворте на западе Лондона. В четырнадцатилетнем возрасте он оставил школу и начал трудовую жизнь, сменив множество занятий, включая работу актера массовки в британских военных фильмах. В годы Второй мировой войны служил в действующей армии.

Прославившийся впоследствии как «британский князь ужаса», Четвинд-Хейс дебютировал в литературе научно-фантастическим романом «Человек из бомбы» (1959), а затем выпустил мистический роман «Человек тьмы» (1964). Свой первый «страшный» рассказ, «Нечто», он продал в «Панораму ужасов-7» (1966) Герберта Ван Тала. Приметив на полках у одного книготорговца множество книг в жанре хоррор, он написал книгу «страшных» историй и предложил ее двум издателям одновременно, тем самым поставив себя в трудное положение, поскольку заключить с ним контракт согласились оба. На исходе 1980-х годов, уже будучи маститым автором, выпустившим в свет два десятка сборников, он получил премии за вклад в жанр от Американской ассоциации авторов хоррора и Британского общества фэнтези. По его рассказам сняты художественные фильмы «Из могилы» (1973), «Клуб монстров» (1980) и один из эпизодов (1973) сериала «Ночная галерея Рода Серлинга».

Рассказ «Оборотень и вампиры» был впервые опубликован в авторском сборнике «Клуб монстров» (Лондон: Нью инглиш лайбрери, 1975).

Оборотень и вампиры

Причиной того, что случилось с Джорджем Хардкаслом, стала, конечно же, его чрезмерная любовь к собакам. Этот молодой человек не мог пройти мимо ни одного пса, не потрепав того по голове. Стоило какой-нибудь шелудивой, блохастой дворняге появиться из-за угла, как Джордж уже свистел, подзывая ее.

— Иди сюда, моя хорошая. Иди же.

Никто не знал, откуда у него такая неистовая привязанность к этим четвероногим, но факт остается фактом: Джордж Хардкасл просто обожал собак.

И все же трагедии могло не произойти, не отправься он в Гринсэнд-Хиллс. Точнее, в район Клэндон-Даун, где на холмах растут карликовые дубы, бледнолистные березы и мрачные ели и где в густом подлеске прячутся такие формы жизни, которые не всегда и увидишь. Однако Джордж, как и многие до него, ничего об этом не знал. Он весело взбирался по склонам холмов, радуясь свежему воздуху, полной тишине и собственной молодости.

Вот тут-то он и услышал вой, который принял за собачий. Джордж замер и стал вслушиваться, пытаясь определить направление. Впоследствии он вспоминал, что ему на ум не пришло ничего в этом роде: во-первых, он считал подобные легенды суевериями минувших веков, а во-вторых, разные ужасы всегда происходили ночью, при полной луне, а сейчас был самый разгар дня. Сквозь густую листву пробивались солнечные лучи, в теплом воздухе не пахло ничем особенным — только обычной лесной прелью. Словом, обыкновенная загородная местность, по которой гулял обыкновенный юноша англо-саксонского типа, с чистой кожей и светлыми волосами, не ахти какой умный, но наделенный хорошим здоровьем и приятной внешностью.

Вой повторился: протяжный, берущий за душу. Где-то страдала собака, и теперь Джордж знал, куда ему бежать. Нужно взять чуть влево и миновать рощицы молодых деревьев, чередующихся с зарослями густых кустарников. Мысль об опасности даже не мелькнула у Джорджа в голове. Он свернул с исхоженной тропы и углубился туда, где даже в солнечные летние дни всегда было сумрачно и прохладно. Воображение рисовало ему капкан, защемивший лапу несчастной псины. Он знал, что в таких случая собаки начинают отчаянно метаться и лишь усугубляют боль. Жалость заставляла его бежать изо всех сил. Джордж несся, не обращая внимания на ветви, хлещущие его по лицу, цепляющиеся к брюкам колючки и прочие препятствия. Вой раздался в третий раз, теперь немного справа. Следом послышалось утробное рычание. Будь на месте Джорджа другой человек, возможно, рычание его бы насторожило.

Минут пятнадцать он бежал в одном направлении, затем в другом и наконец остановился передохнуть под громадным дубом, что рос на полянке. Здесь, при виде сумрачных зарослей, Джорджа впервые обуял страх. Казалось бы, ну как можно заблудиться в английском лесу? Однако парню пришла в голову смехотворная мысль: ночь оставляет на день своих стражников и те способны в любой момент опутать его тенями.

Джордж выбрался из-под тенистого дуба и двинулся, как ему показалось, в том направлении, откуда пришел. Он успел сделать пару шагов, и вдруг, в нескольких ярдах слева, опять послышалось рычание. Сострадание покинуло его, как сорванный лист, унесенный бурей, взамен наполнил страх — необъяснимый, панический ужас. Он бросился бежать, упал, вскочил и помчался дальше. А за ним, пробираясь сквозь кустарник, несся какой-то зверь. Джордж слышал его тяжелое дыхание и ощущал, насколько тот разъярен. Разум покинул парня, место связного мышления занял инстинкт самосохранения. Сейчас он сознавал только одно: его кто-то преследует. Точнее, нагоняет.

Джордж не отваживался оглянуться, но, судя по звукам, зверь находился уже всего в нескольких футах. Неведомое существо принюхивалось, поскуливало, рычало, предвкушая добычу, а затем… Джордж завопил от нестерпимой боли, опалившей ему правое бедро. Он упал. Боль превратилась в яростное пламя, после чего его поглотила спасительная темнота.

Прошло не менее часа (возможно, что и более), прежде чем к Джорджу Хардкаслу вернулось сознание. Он лежал не шевелясь и пытался вспомнить, почему валяется здесь, в густом лесу. Тупая боль в правой ноге напомнила ему о произошедшем. Память обвила своими холодными щупальцами его мозг. Джордж отважился сесть и оглядеться по сторонам.

Смеркалось. Вечер быстро занимал свои позиции, но Джорджу хватило и этого сумеречного света, чтобы разглядеть мертвеца, лежащего в нескольких футах от него. Джордж сдавленно вскрикнул и попятился, а чтобы не видеть синюшного лица и выпученных глаз, закрыл свои собственные. Но это не помогло, поскольку отключить память ему не удавалось, а воспоминания пугали молодого человека еще сильнее, чем окружающая действительность. Он вновь открыл глаза и оглядел покойника. На вид тому было лет сорок или чуть больше; коротко стриженные волосы, минные усы и желтоватые зубы, оскаленные в улыбке смерти. Цвет лица наводил на мысль, что незнакомец умер от внезапного сердечного приступа.

Следующий час оставил смутные, но кошмарные воспоминания. Джордж пополз сквозь кустарник и по чистому везению сумел выбраться на одну из главных дорожек.

Утром его обнаружил отряд бойскаутов.

Скорее всего, Джордж подвергся нападению крупной бешеной собаки. Полиция и целая армия добровольцев прочесали весь лес, но следов свирепого и опасного зверя не нашли. Зато был найден и опознан мертвец. Им оказался рабочий с близлежащей фермы; человек как человек, только замкнутый. При вскрытии было установлено, что он умер от сердечного приступа. Скорее всего, он перенапрягся, пытаясь помочь раненому юноше. Таково было мнение врачей.

Эпизод этот на какое-то время вызвал много разговоров, после чего о нем забыли.


Миссис Хардкасл с гордостью причисляла себя к матерям, которые не сюсюкают над своими заболевшими чадами, а сражаются с болезнью. За три недели она поставила Джорджа на ноги и сказала, что теперь лучшим лекарством для него будут длительные прогулки. Сын послушно воспринял материнские наставления и стал усердно гулять. В один из пасмурных дней он очутился возле Хэмптон-Корта. [61] Начал накрапывать дождь, и Джордж вспомнил, что ему давно хотелось побывать в этом дворце. Он вошел и стал бродить по залам и покоям, разглядывая картины и восхищаясь кроватями под балдахином. Затем он присоединился к экскурсии и с интересом послушал рассказ гида, подробно повествовавшего для туристов об особенностях придворного быта. Так он добрался до аудиенц-зала королевы, где почувствовал усталость и присел на уютный диванчик возле окна Джордж смотрел на мокрые от дождя внутренние сады, затем, позевывая, окинул взглядом анфиладу комнат.

И вдруг его внимание привлекла одна из посетительниц, идущая по длинному ковру. То была девушка, в облике которой главным образом бросались в глаза два цвета, черный и белый: черные волосы, белое лицо и руки, черное платье. В ней не было ничего зловещего или пугающего, и лишь когда она приблизилась, Джордж увидел в ее больших черных глазах неописуемую печаль. Девушка держалась довольно робко и чем-то напоминала ожившую черно-белую фотографию.

Незнакомка вошла в аудиенц-зал. Джордж слышал ее легкую поступь, шелест платья, но даже эти негромкие звуки казались какими-то нереальными. Девушка обходила помещение, с интересом разглядывая картины. И вдруг, словно по сигналу, она остановилась. Красивые черные глаза глядели прямо на Джорджа.

Встреча словно бы удивила и смутила их обоих; Джордж подумал, что они, наверное, когда-то уже виделись. Хотя вряд ли; такую девушку он наверняка бы запомнил. С легкой улыбкой она подошла и присела на другой край той же скамейки, глядя на Джорджа своими удивительными глазами.

— Привет, — сказала она — Меня зовут Карола.

Никто из девушек еще не знакомился с Джорджем столь решительным образом. Парень оробел, точнее, был почти шокирован, отчего утратил дар речи. Между тем его молчаливость лишь подбодрила Каролу ее улыбка стала шире, а в голосе зазвучали шутливые нотки.

— В чем дело? Ты никак язык проглотил?

Девичья настырность быстро освободила его от оков застенчивости, и он ответил:

— Почему же? Когда мне хочется, я говорю.

— Вот так лучше. Я сразу же увидела связующие нити. Между нами есть определенная связь. Вроде семейной. Как ты думаешь?

Этот вопрос был способен вновь замкнуть парню уста, но Джордж сумел едва слышно произнести одно слово:

— Семейной?

— Да. — Она кивнула. Ее волосы переливались, как черный шелк на солнце. — Между нами существует отдаленное родство. В аллегорическом смысле. Но не будем говорить об этом. Я так рада, что сегодня смогла погулять днем. Ночью бывает жутко, и потом, тогда я вообще сама не своя.

Джордж решил, что эта милая девушка, вероятно, немного сумасшедшая, и произнес фразу, которую посчитал вполне безобидной и подходящей для беседы с кем угодно:

— Не правда ли, сегодня ужасная погода?

Девушка нахмурилось, и Джордж почувствовал себя так, словно нарушил правила приличий.

— Не говори глупостей. Ты же знаешь, погода просто замечательная. Столько прекрасных облаков.

— Да, а вскоре покажется ужасное солнце, — в той же манере ответил Джордж, посчитав эти слова шуткой. Да и чем же еще они могли быть?

Девушка вздрогнула, как от удара, а в ее красивых глазах блеснули слезы.

— Бесчувственное животное — вот ты кто! Как у тебя язык поворачивается говорить столь отвратительные вещи? Не будет никакого солнца. Так утверждает бюро прогнозов. Я-то думала, ты приятный парень, а тебе просто нравится пугать меня.

Она поднесла к глазам черный кружевной платочек. Джордж не знал, как ему выбраться из умственного лабиринта, где каждое слово обладало двойным смыслом.

— Прости меня, — пробормотал он. — Я не нарочно…

— А тебе бы понравилось, если бы я сказала про серебряные пули? — всхлипнула Карола.

Джордж почесал в затылке, наморщил лоб и состроил гримасу.

— Вообще-то я не понимаю, о чем ты, но серебряные пули мне без разницы.

Девушка убрала платок в сумочку, встала и быстро ушла. Джордж провожал ее глазами, пока она не скрылась за углом.

— Сумасшедшая. Жаль. Красивая, но сумасшедшая, — пробормотал он.

Думая об этой девушке, он все больше жалел, что у нее не в порядке с головой. Карола ему понравилась, и он был бы не прочь познакомиться с нею поближе; при воспоминании о ее черных волосах и белом лице его охватывало чувство потери, так что он с трудом подавил в себе желание вскочить и броситься за нею. Впрочем, здравый смысл подсказывал ему, что вокруг достаточно не менее красивых, зато вполне нормальных девушек.

Выглянув в окно, Джордж увидел, что дождь кончился. По небу плыли густые облака.

— Прекрасные облака и ужасное солнце, — слегка улыбнувшись, прошептал он.

Оказавшись снаружи, он уже проходил через дворик Анны Болейн [62] когда легкое прикосновение к плечу заставило его обернуться. Перед ним стояла черноволосая и белолицая Карола с печальной улыбкой на губах.

— Ты прости, что я так набросилась на тебя во дворце. Но я терпеть не могу, когда меня дразнят. Ты это знаешь. Ведь ты один из нас. Нам нельзя ссориться. Мир?

— И ты прости, если я тебя обидел, — сказал Джордж. — Я вовсе этого не хотел.

В тот момент он был настолько счастлив, так полон глупого ликования, что был готов извиняться даже за собственное дыхание.

— Вот и хорошо, — вздохнула Карола и тут же взяла его за руку, будто так и было надо. — Мы про все это забудем. Только, пожалуйста больше так не шути.

— Нет. Ни за что, — пообещал Джордж.

Он совершенно не представлял, насчет чего ему нельзя шутить, но завязал в памяти узелок: больше не говорить с Каролой о погоде и серебряных пулях.

— Ты обязательно должен познакомиться с моими родителями, — продолжала девушка. — Они будут страшно рады тебя видеть. Держу пари, они не поверят своим носам.

Последняя фраза вновь напомнила Джорджу, что у его новой знакомой непорядок с головой, но молодой человек предпочел счесть это случайной оговоркой.

— Конечно, это очень мило с твоей стороны, но не слишком ли рано? — осторожно спросил он. — Ты уверена, что мне удобно идти к вам?

Карола мелодично рассмеялась. Ее смех показался Джорджу тихим звоном серебряного колокольчика, и он почувствовал себя еще счастливее.

— Смешной ты парень. Да они просто порозовеют от радости. По-другому и быть не может. Впервые за столько лет нам не потребуется следить за тем, что мы говорим в присутствии гостя.

Джордж быстро обмозговал услышанное и посчитал это своеобразным комплиментом.

— Мне все равно, что говорят другие люди. Я люблю, когда они ведут себя естественно, — бодрым тоном заявил он.

Карола сочла эти слова еще более забавными: она засмеялась громче и сильнее сжала руку Джорджа.

— У тебя потрясающее чувство юмора. Подожди, я еще передам папочке твои слова. «Я люблю, когда они ведут себя естественно».

Карола просто покатилась со смеху. Джордж присоединился к ней, хотя не совсем понимал, что именно развеселило ее. И вдруг веселье оборвалось. Западный край неба заметно посветлел, и девушка тревожно вскрикнула, увидев это.

— Солнце! О Люцифер, сейчас покажется солнце, — сдавленно прошептала она.

— Ты уверена? — Джордж внимательно оглядел небо. — По-моему, ты… не права.

Он посмотрел на свою очаровательную спутницу.

— Прости меня, но ты что… не любишь солнце?

Лицо Каролы превратилось в маску ужаса. Она вскрикнула, будто солнце было для нее источником душевной и физической боли, и Джордж вновь с сожалением подумал о ее душевном нездоровье. Но девушка была такой красивой — словно безупречная жемчужина на черном бархате. Он обнял Каролу за худенькие плечи, а она спрятала лицо в складках его куртки и дрожащим шепотом попросила:

— Пожалуйста, отведи меня домой. Поскорее.

— А солнца нет и в помине, — сказал он, довольный, что может сообщить ей радостную весть. — Был короткий просвет, но облака его вновь затянули.

Карола опасливо подняла голову, и глаза, из которых были готовы вот-вот брызнуть слезы, посмотрели на западный край неба. Джордж был вознагражден: гримаса на ее лице исчезла, губы девушки разошлись в удивительной, очаровательной улыбке.

— Как замечательно! Милые, милые, милые облака. А вот и ветер подул. Большой, толстый бог ветра раздувает мехи и гонит в мир спасительный туман, чтобы солнце-демон нас не уничтожило. Иногда его яростный крик слышен по всему небу. А бывает, он шепчет успокоительные слова и говорит нам, чтобы не теряли веры. Страшная ночь одиночества небесконечна.

Джордж недоумевал, не зная, как отнестись к услышанным аллегориям. Но его любовь и сострадание, до сих пор достававшиеся собакам, теперь возросли и устремились к прекрасной, хотя и несколько странной девушке.

— Идем, — сказал он. — Я отведу тебя домой.


Джордж толкнул металлическую решетчатую дверь в ограде и пропустил Каролу вперед. Дорожка, ведущая к дому, была вымощена в стиле дикой природы: разнокалиберные куски камня располагались хаотично, без намека на какую-либо симметрию. Дом блестел свежей краской и чисто вымытыми окнами — в лондонских пригородах такие дома исчисляются тысячами; по виду его можно было заключить, что здесь живет женщина, гордящаяся крахмальной белизной своих занавесок, и мужчина, умеющий держать в руках малярную кисть. Крылечко было выложено красной глазурованной плиткой, напоминающей по цвету воду в час заката. Карола и Джордж едва успели подняться, как дверь стремительно распахнулась и на пороге возникла невысокая, полная, седовласая женщина.

— Девочка моя, а мы с Отцом уже волновались! — воскликнула она, порывисто обнимая Каролу. — Думали, не попала ли ты в солнечную бурю.

Карола нежно поцеловала мать в щеку (Джордж мельком отметил, что у женщины столь же бледный цвет лица), затем повернулась и сияющими глазами посмотрела на Джорджа.

— Мамочка, а это… — Карола захихикала, как маленькая, и замотала головой. — До чего же глупо. Я ведь даже не спросила твоего имени.

— Джордж. Джордж Хардкасл.

Сказать, что его появление встревожило женщину, было бы явным преуменьшением. Ее обуял ужас. Она схватила дочь и крепко прижала к себе, словно им обеим угрожал тигр-людоед. Но Карола тихо засмеялась и что-то шепнула матери на ухо — и недоверие хозяйки мгновенно растаяло, уступив место приветливой улыбке.

— Какая редкая удача, любовь моя. И где же ты его нашла?

— Во дворце, — с гордостью ответила Карола. — Сидел в аудиенц-зале королевы.

Ее мать буквально подскочила к Джорджу, обняла его и расцеловала в обе щеки. Потом она отошла и стала глядеть на молодого человека с явным удовольствием.

— Я должна была догадаться, — сказала она, кивая в такт своим словам. — Слишком давно ни с кем не общалась. Но что же мы стоим? Пойдемте в дом. Отец будет рад. Ему недостает смерти, когда рядом всего две женщины.

Джордж слегка насторожился, но тут же подумал, что склонность к странным оговоркам, вероятно, у них семейная. Зато с каким искренним вниманием его здесь встретили! Он прошел в недавно отремонтированную прихожую и послушно снял куртку, которую Карола тут же поместила на вешалку. Мамочка приоткрыла другую дверь и крикнула:

— Отец, надевай галстук, у нас гость.

В ответ послышался неопределенный звук, будто кто-то пробудился от дневного сна.

— Может, желаешь вымыть руки и все такое? — лучезарно улыбаясь, предложила Джорджу хозяйка. — Это у нас наверху. Чувствуй себя как дома, если ты понимаешь, о чем я.

— Благодарю вас. Руки у меня чистые, — не слишком уверенно ответил Джордж.

— Тогда идем в зал.

То, что Мамочка называла «залом», представляло собой комнату с очень приятными обоями на стенах, лампами под ярко-розовыми абажурами, мягким диваном и такими же креслами, большим телевизором, низким столом — имитацией под орех, проигрывателем, несколькими аляповатыми репродукциями и электрокамином с искусственными поленьями. С дивана поднялся крепкий мужчина с редеющими седыми волосами. Его галстук был повязан эффектно, но довольно небрежно.

Мамочка быстро оглядела «зал», словно желала убедиться, что все в надлежащем порядке.

— Отец, это Джордж. Карола встретила его во дворце. С ним все в порядке. Можешь не волноваться, — добавила она, понизив голос.

Хозяин протянул Джорджу руку.

— Рад, очень рад познакомиться с тобой, парень, — громко и задушевно произнес он. — Я всегда знал наступит время и наша девочка найдет себе пару. Вот только подходящую породу отыскать трудно, и это факт.

Рука хозяина была неприятно холодной и дряблой, но сам он распространял такое радушие, что Джордж не обратил на это внимания.

— Отец, ты смущаешь нашу Каролу, — сказала Мамочка.

И действительно, девушка смутилась, однако ее щеки почему-то не покраснели, а приобрели сероватый оттенок.

— Джордж, ну что ты стоишь столбом? Садись и чувствуй себя как дома, — подбодрила его Мамочка. — Мы не на торжественной церемонии, чтобы стоять.

Гость уселся на диван рядом с Отцом. Когда их взгляды встречались, тот многозначительно подмигивал. Мамочку же заботило, не проголодался ли их гость.

— Ты давно ел? Я знаю: ты еще не чувствуешь необходимости соблюдать диету, как мы. А то и из вежливости отказываться начнешь. Здесь ты можешь не стесняться. У меня в холодильнике припасен чудный кусок бекона. Я тебе моментально сделаю яичницу.

Что-то в этом искреннем предложении насторожило Джорджа, однако он усилием воли прогнал эту мысль.

— Очень любезно с вашей стороны, но я, в общем-то…

— Не отказывайся, парень, — умоляюще произнес Отец. — Пусть она немного займется стряпней. Честно говоря, ей редко выпадает такая возможность.

— Ну, если это не доставит хлопот.

Мамочка издала странный звук, похожий на ржание.

— Хлопот! Ох, не могу! По-моему, нам самое время пропустить по стаканчику вкусненького.

Женщины удалились на кухню, а Джордж остался с Отцом, который поглядывал на него с обескураживающим интересом.

— Ездил отдыхать?

— Нет. Уже поздновато для поездок.

Отец вздохнул, будто вспоминая золотые деньки молодости.

— А мы недурно проводили время в Клактоне. Погода там стояла превосходная. Две недели — густой туман. В нескольких дюймах ничего не видно.

— Надо же, — пробормотал Джордж.

Потом он умолк, переваривая услышанное. Отец осторожно толкнул парня под ребра.

— Слушай, хочу задать тебе один щекотливый вопрос. Не хочешь — можешь не отвечать. Но я спрошу. Ты как часто переменяешься?

Джорджу этот вопрос показался не просто щекотливым, а глубоко личным. В его представлении радушная встреча как-то не вязалась с таким назойливым вторжением в частную жизнь. Но оставлять вопрос без ответа было невежливо.

— Я это… каждую пятницу. После ванны.

Отец даже присвистнул от изумления.

— Так часто? Я удивлен. Я знал одного парня в твоем положении. Так он переменялся только в полнолуние.

— Боже милосердный, — прошептал Джордж, а затем попытался задать вполне уместный вопрос: — А почему я должен…

Отец понимающе кивнул.

— Да потому что от тебя пованивает. Но ты не беспокойся. Мы это чуем, потому что у нас очень сильно развито обоняние.

Никогда еще Джордж не чувствовал себя так скверно. Он не знал, что и думать. Похоже, он вообще утратил эту способность. Словно заводная кукла, он последовал за Мамочкой в столовую, где на столе был приготовлен всего один прибор и три бокала с соломинками. В своем отрешенном состоянии он не заметил особенностей сервировки. Не обрадовала его и яичница с беконом, которую Мамочка выложила ему на тарелку, сказав:

— Вот тебе, парень. Наверни это — и голодным не будешь.

Семейство угощалось красноватой густой жидкостью, которую Джордж посчитал томатным соком. Почему-то они пили сок через соломинку. Карола с изяществом, Мамочка с некоторым беспокойством, а Отец — жадно. Осушив бокал, он тут же налил себе вторую порцию.

— Знаешь, Мамочка, ты всегда подаешь превосходную смесь групп А и В.

— Стараюсь. — Хозяйка вздохнула. — Нынче молодежи не получить того, что я называю высококалорийным питанием. Разве это сравнишь с тем, когда сам припадешь, вонзишь зубы? А здесь натуральные свойства продукта уже потеряны.

Отец рыгнул и издал неприятный чавкающий звук.

— Мамочка, мы должны быть благодарны. Многим и этого не перепадает, и они вынуждены насыщаться из жестянок.

Джорджа разобрало любопытство.

— Простите, а почему никто из вас ничего не ест? — вырвалось у него раньше, чем он успел подумать.

За столом установилась гнетущая тишина, будто Джордж совершил непростительный грех. Отец уронил бокал.

— Ох, Джордж, — с упреком вздохнула Карола.

Мамочка сердито нахмурилась:

— Джордж, тебя что, никогда не учили хорошим манерам?

В ее голосе была не столько злость, сколько досада, и Джордж, совершенно не понимая, что же такое он натворил, мгновенно пробормотал:

— Простите меня, пожалуйста, но…

— Мне самой нужно было об этом подумать. — Мамочка говорила вежливым, но твердым тоном. — Вот уж не ожидала, что услышу подобный вопрос у себя за столом. Наверное, тебе бы не понравилось, если бы я спросила, кого ты пожираешь с потрохами, когда шастаешь по ночам… Ладно, я свое сказала, и больше к этому возвращаться не будем. Угощайся шоколадным пудингом.

Джорджу было очень неприятно выслушивать упреки, тем более что смысл их от него ускользал. Он начинал догадываться: эти постоянные оговорки не случайны, дело в другом. В нем нарастало неприятное чувство: с каким бы радушием его здесь ни встретили, любая его фраза в доме этого странного семейства приходилась некстати. Даже такому покладистому парню, как Джордж, надоело извиняться непонятно за что.

— Я никого не пожираю с потрохами, — заявил он, когда Мамочка положила ему щедрую порцию шоколадного пудинга и вновь наполнила бокалы.

Мамочка выразительно посмотрела на Отца. Тот откашлялся.

— Слушай, парень. Есть вещи, о которых в присутствии женщин не говорят. Что происходит с тобой в то время, когда ты переменяешься, остается между тобой и черным человеком. Так что давай-ка поговорим о чем-нибудь другом.

Как и все миролюбивые люди, Джордж иногда достигал, черты, где единственно возможным действием была война или, правильнее сказать, нападение. И тирада Отца подвела его к такой черте. Он с шумом бросил на стол вилку и нож.

— Спасибо. Сыт по горло! Стоило заговорить о погоде, как меня тут же отчитали. Я спросил, почему вы ничего не едите, и получается, нанес вам жестокое оскорбление. Зато вам вполне можно спрашивать, как часто я меняю белье, а потом упрекать, что от меня воняет. Наконец, я получаю обвинение в том, что пожираю людей с потрохами, и тут же предупреждают: не смей об этом говорить. Теперь и я вам кое-что скажу. По-моему, вы здесь все чокнутые.

Карола разрыдалась и выбежала из комнаты. Отец выругался; точнее, пробормотал: «Сатанинский галстук!» — что здесь считалось ругательством. У Мамочки был очень озадаченный вид.

— Погоди, мальчик, — сказала она, поднимая белый морщинистый указательный палец. — Ты пытаешься нас убедить, что ты ничего не смыслишь во всем этом?

— Я вообще не понимаю, о чем вы тут толкуете.

Отец и Мамочка некоторое время глядели друг на друга, затем почти хором произнесли, будто их разом осенило:

— Так он всего лишь укушенный!

— Но ведь кто-то должен ему рассказать, — вслед за тем заявила Мамочка, разглядывая Джорджа, которому вдруг стало очень страшно. — И это должен сделать мужчина.

— Имей он от рождения здравый смысл, сам бы догадался, — проворчал Отец, чье лицо посерело от удивления. — Адский грохот! Моему старику не понадобилось мне объяснять, что я вампир.

— Но ты сам видишь: парень не больно-то сообразительный, — возразила Мамочка. — Не у всех такие мозги, как у тебя. Зато у парня есть сердце. Я считаю, сердце всегда лучше, чем мозги. Скажи, парень, тебя недавно покусали?

В ответ Джордж лишь кивнул и с тоской поглядел на дверь.

— Большая долговязая тварь с влажной мордой. Ничего удивительного. Ты, сынок, теперь оборотень. Нюх вампиров не обманешь. Внутренности твои начинают меняться, меняется и запах. Понимаешь? Как же я не подумала?.. Отец, в какой фазе сейчас луна?

— Семь восьмых.

Мамочка с мрачным удовлетворением кивнула.

— Я должна была догадаться, что где-то в ночь на пятницу с тобой начнется перемена. Скажи, вблизи твоего дома есть какое-нибудь не особо людное место? Парк или что-то в этом роде?

— Есть, — ответил Джордж, глубоко втягивая в себя воздух. — Парк Клэфам-Коммон.

— Так. Надо будет туда прогуляться. Ты только лицо себе прикрой. Нормальные люди, когда впервые видят оборотня, очень пугаются. Начинают вопить во все горло.

Джордж встал и направился к двери. Он молил небеса, чтобы ему хватило сил усомниться во всем, что он услышал. Мамочка хмуро глядела на него.

— Только фырчать не нужно, парень. Сам бы мог догадаться, что мы вампиры. Как по-твоему, что мы тут пили? Малиновый сок? И вот что я тебе скажу: мы твои самые лучшие друзья. Как только полная луна взойдет над этим миром, никто не захочет знаться с тобой. Так что не плюй в наш колодец…

Но Джордж ее не слушал. Он опрометью бросился через «зал», сбежал с крылечка, пронесся по «дикой» дорожке и выскочил на улицу. Люди удивленно оборачивались вслед странному парню, который бежал, выкрикивая:

— Они безумцы… безумцы… безумцы…


С наступлением полнолуния Джорджем овладело странное беспокойство. Все началось с бессонницы. Раньше он засыпал, едва донеся голову до подушки, но теперь некая сила стремительно выталкивала его из сна. У него появилась настоятельная потребность в долгих прогулках под луной. Поначалу Джордж противился этому искушению, но затем уступил. Его тянуло бегать, прыгать, кувыркаться в траве — словом, делать все, что выходило за рамки проклятых человеческих условностей. Его наполняла великая радость, неведомая прежде, и требовала выражения. Джордж скакал и плясал на лужайках парка, оглашая спящие пригороды протяжным воем, напоминающим собачий. Он двигался легко и бесшумно, будто луч матери-луны.

Но за эту радость нужно было платить. Когда первые лучи солнца проникали в комнату Джорджа, разум возвращался к нему и требовал объяснений. Джордж с тревогой осматривал свое лицо и руки. До сих пор он не замечал никаких пугающих изменений — пока не замечал, но, может быть, просто еще рано и перемены следует ожидать в любой день? Или в любую ночь? Иногда он падал, ничком на кровать и плакал, страстно желая, чтобы в нем укоренилось неверие.

— Такого просто не может быть, — твердил он. — Сумасшедшие хотели сделать безумным и меня. Но я-то не безумец.

В его поведении появились все возрастающие странности, привлекающие внимание людей. Джордж постоянно находился в напряжении и вздрагивал от любого звука; он стал замкнут, недоверчив к незнакомым людям, а улыбка его теперь напоминала оскал, в котором не было ни капли веселья. Мать Джорджа говорила об этом простым языком, не стесняясь сильных выражений.

— По-моему, ты рехнулся. Честное слово. Молочник мне вчера рассказывал: он видел, как ты рычал на собаку миссис Редферн.

— Она прыгнула на меня, — объяснил Джордж. — Ты бы на моем месте тоже зарычала.

— Ну уж нет. — Миссис Хардкасл резко замотала головой. — Никогда на собак не рычала. Даже в детстве. Прежде ты каждую шавку был готов целовать. С тобой что-то творится.

— Со мной все в порядке, — твердил Джордж, стараясь главным образом убедить самого себя. — Со мной ничего не творится. Я ни в кого не превращаюсь.

— Тебе лучше знать.

Джорджу не давала покоя мысль: его мать относится к нему без всякой заботы, словно он подопытное животное.

— Скажи, ты ходишь гулять по ночам, когда мы с отцом засыпаем?

— А если и хожу, что тут особенного? — парировал Джордж, не имея времени сочинить убедительную ложь.

— Это я у тебя должна спросить. Нашлись люди, которые видели, как ты в три часа ночи скакал и кувыркался по парку. Тоже скажешь — ничего особенного?

Постепенно начались и физические изменения. Однажды Джордж проснулся от страшной боли в правой руке и некоторое время лежал, не решаясь на нее посмотреть. Потом он левой рукой включил прикроватную лампу и наконец осмелился вытащить правую руку из-под одеяла. Ладонь покрылась мягким пушком, а пальцы не желали распрямляться. Они так и оставались согнутыми, зато ногти сделались длиннее и толще. Джорджу было противно глядеть на изменившуюся руку, но потом это чувство прошло. Он даже удивлялся, отчего так разнервничался. Это вполне нормально, что вместо пальцев у него когти, а ладонь покрыта шерстью. На следующее утро правая рука ничем не отличалась от левой, и Джордж посчитал случившееся безумным сном, хотя сам в это мало верил.

Но однажды ночью ему приснился ужасающий кошмар, где фантазия так перемешалась с реальностью, что правда и вымысел стали неразличимы. Джордж бежал по парку, делая большие изящные прыжки. Его сердце ощущало удивительную радость, а ум — безграничную свободу. Мир вокруг стал черно-белым: черная трава, белые силуэты деревьев, серое небо, белая луна. Однако за всей этой радостью и свободой таилось слабое подспудное ощущение нереальности происходящего. Что-то взывало к его разуму, требуя рассеять иллюзию. Мозг, выполнявший роль стороннего наблюдателя, требовал: «Проснись!» Но Джордж не спал. Не под его ли ногами хрустела трава и не его ли шерсть обдувал приятный ночной ветерок? Впереди несся большой черный кот, пытаясь спастись от погони. Но ни деревьев, ни крыш котяре не попадалось, а колючие кустарники были слишком низкими, чтобы служить защитой. Наконец Джордж загнал его в какую-то дыру. Отчаянные вопли кота, его острые когти, теплая кровь, теплое мясо, в которое вонзились зубы Джорджа. Это было восхитительно. Он насытился.

Утром Джордж проснулся в своей кровати и уже был готов объявить ночные события кошмарным сном, если бы не царапины на лице и руках и не кровь в слипшихся волосах. Джордж думал о психиатрах и клиниках, о священниках и религии. Перебрав множество разных возможностей, он остановился на единственно приемлемом решении. Во всем мире он знал лишь трех человек, способных понять и объяснить его состояние.


Дверь ему открыла Мамочка. Отец дружески пожал руку, Карола нежно поцеловала его, а когда он заплакал, так же нежно обняла.

— Никто из нас не стремился к подобной участи, — прошептала она. — В нашей жизни больше ужасов, чем мы отваживаемся показать.

— Все мы занимаем свои места на большом кладбище, — подхватил Отец. — Ты охотишься, мы сосем кровь, упыри рвут трупы, тенюшники лижут, что осталось, смешатники дуют, а тенюшатники — помесь тенюшников со смешатниками, — те вообще могут только свистеть.

— И я теперь… всегда буду таким? — дрожащим голосом спросил Джордж.

Семейство кивнуло: Мамочка мрачно, Отец — со знанием дела, а Карола — с грустью.

— До тех пор, пока луна не исчезнет с небес, — в унисон произнесли они.

— Или пока тебе не выстрелят в сердце серебряной пулей, — прошептала Карола. — Но убить тебя сможет только тот, кто еще лишь думает о грехе, а сам безгрешен. А когда ты станешь совсем старым, у тебя сердце может не выдержать превращения…

— Перестань болтать разные ужасы, — осадила ее Мамочка. — Парню и так досталось, а ты добавки подкладываешь. Лучше иди завари ему чаю. И нам сделай коктейльчик повкуснее. Только не пролей нулевую группу. Ее у нас мало.

Они уселись возле камина с искусственными поленьями. Джордж глотал горячий чай, семейство потягивало холодную кровь. Никто над ним не смеялся, никто не упрекал, наоборот, давали полезные советы. Впервые за долгое время Джордж почувствовал себя вполне уютно.

— Все, кто из нашей породы, должны держаться подальше от церквей, священников и бойскаутов, — наставлял Джорджа Отец.

— Беги от креста, а от молитвы — так со всех ног, — добавила Мамочка.

— Вдвоем бежать легче, — робко заметила Карола.

На следующий день Джордж объявил матери, что намерен покинуть родительский дом и жить отдельно. Пару месяцев назад миссис Хардкасл стала бы спорить и говорить, что он еще наживется самостоятельно. Но сейчас, глядя на мрачное, бледное лицо сына, она понимала: мальчик вырос совсем не таким, о каком она мечтала.

— Что ж, думаю, самое время, — сказала она и принялась помогать ему собираться.

Отец Джорджа, у которого был знакомый торговец недвижимостью, подыскал сыну четырехкомнатный домик близ церковного кладбища. Родители отдали ему кое-что из мебели и утвари. Разумеется, новое жилище Джорджа не отличалось изяществом дворца Хэмптон-Корт, зато теперь никто не узнает, когда он уходит на свои ночные прогулки и когда возвращается.

Старые легенды об оборотнях, как он обнаружил, были изрядно приукрашены: он не чувствовал желания кого-либо рвать когтями или даже кусать. В том не было надобности; в животном царстве убивают только из-за чувства голода, а Джорджу вполне хватало обычной пищи. Ему было достаточно прыгать, кувыркаться, ловить свой хвост и иногда выть от переполнявшей его радости жизни. А радость Джорджа, надо сказать, возрастала с каждым днем.

По вполне понятным причинам бракосочетание Джорджа и Каролы происходило не в церкви, а в соответствующем отделе муниципалитета. Казалось, темные боги благословляют этот союз, поскольку день выдался на редкость туманным. Празднество было достаточно скромным. Для тех, кто мог есть обычную пищу, приготовили красивый трехслойный торт, покрытый красной глазурью и украшенный (как надеялся Джордж) засахаренными вишенками. Со стороны жениха гостей не было, поскольку собравшееся здесь общество могло бы шокировать людей непосвященных: трое упырей в крахмальных саванах сосредоточенно глодали то, о чем лучше умолчать, невеста и ее родители потягивали из красных бокалов свой любимый и единственный напиток. Жених находился накануне очередной перемены, и потому, когда его просили передать салфетку, в ответ рычал. Находившийся среди гостей некий дядюшка Дитмарк — вампир старого закала — без конца требовал, чтобы ему подали связанную жертву, а то он жаждет напиться свежей крови.

Наконец молодоженам позволили уйти. Родители невесты плакали, бросая гробовые гвозди вслед удаляющемуся катафалку.

— Прекрасное торжество, — всхлипывал Отец, утирая глаза тыльной стороной ладони. — Давно не видел такой кровавой сходки. Тебе есть чем гордиться, Мамочка.

— А сколько добрых напутствий получили молодые, — сказала та. — Теперь, как говорят, им пора самим вскрывать себе вены.

Джордж и Карола следили за луной, поднимавшейся над остроконечной крышей церкви. Это было немного опасно — в лунном свете отчетливее проступал крест. Однако в ту ночь они могли бы противостоять самому Папе Римскому.

— Мы с тобой больше не одиноки, — прошептала Карола. — Мы любим и любимы, и это наверняка превратило нас из чудовищ в богов.

— Если счастье способно преобразить ветхий домик в рай, тогда мы и впрямь боги, — ответил Джордж, негнущимися пальцами гладя жену по волосам.

Он только забыл, что в каждом раю обязательно есть свой змей. Их змей скрывался под личиной пухленького священника по имени Джон Коул. Нос святого отца был устроен так, что везде и всюду вынюхивал притаившееся зло. Прошло совсем немного времени, и в поле зрения бдительного Коула попали обитатели домика на краю кладбища.

Священник нанес визит, когда Джорджа не было дома, и пригласил Каролу на собрание комитета молодых прихожанок, занимавшихся украшением алтаря. Карола посерела, извинилась и сказала, что прийти не сможет. Тогда преподобный Коул достал Библию и предложил почитать избранные отрывки из Священного Писания. Увидев книгу, хозяйка дома отпрянула, будто кролик от надвигающейся кобры. После этого священник, словно бы случайно, уронил ей на колени свое распятие. Молодая женщина вскрикнула, точно на нее пролили кипяток, потом упала в обморок. Святой отец удалился, испытывая большую радость, какую испытывает садист, знающий, что всего лишь исполняет свой долг.

На следующий день, когда Джон Коул спешил к постели умирающей прихожанки, его не слишком учтиво схватил за пухлую руку Джордж.

— Это вы напугали вчера мою жену, когда меня не было дома?

Священник оскалил зубы, и хотя Джордж сейчас находился вполне в человеческом облике, оба мужчины напоминали псов перед дракой.

— Какая благочестивая женщина съежится при виде святой книги и станет кричать от прикосновения распятия? — назидательно спросил преподобный Коул.

Пальцы Джорджа еще сильнее стиснули мясистую руку священника.

— Запомните, как вас там, у нас с женой аллергия на Библию, кресты и пронырливых священников. Первое я жгу, второе ломаю, а третье — развеиваю в прах. Я доходчиво объяснил?

— У меня долг перед Богом и человеком, — заявил Божий служитель, неприязненно глядя на руку дерзкого парня. — И долг этот велит клеймить зло везде, где оно мне попадется. И делаю я это всеми средствами, каковые есть в моем распоряжении.

Они расстались с чувством взаимной неприязни. Джордж по своей наивности полагал, что страх является действенным оружием.

К сожалению, он не знал, что гораздо чаще раны лишь усиливают, а не ослабляют сопротивление. В одну из ночей полнолуния, когда церковь и окрестности превратились в черно-белую гравюру, преподобный Коул столкнулся с исчадием, лишившим его дара речи на целых двенадцать часов. Это существо двигалось на согнутых ногах и имело очень длинные руки, которые оканчивались когтями, жадно тянувшимися в глотке священника. Морда существа могла привидеться только в кошмарных снах. Однако Коул зрел ее наяву — жуткую морду с большим слюнявым рылом.

В то же время жена священника — женщина весьма пугливая и еще не познавшая силу двух деревянных брусьев, соединенных под углом девяносто градусов, зажала рот рукой, чтобы не закричать при виде бледнолицей молодой женщины, невесть откуда появившейся в спальне. Реакция мужа и жены наглядно отражала их характеры. Преподобный Коул, испустив вопль, бросился бежать со всех ног и мчался, пока не очутился в церкви и не забаррикадировал вход большим крестом, использовавшимся для торжественных служб. Миссис Коул даже не вскрикнула — она просто упала в обморок. И если священник на время лишился дара речи, то его жена, очнувшись, обнаружила, что лишилась некоторого количества крови.

Преподобный Коул был весьма эксцентричным проповедником. От его проповедей вставали волосы на головах даже самых равнодушных и циничных прихожан… если, конечно, те вслушивались в смысл изливающихся с кафедры слов. Сила воскресной проповеди, воспламененной личным кошмарным опытом и страданиями жены, была такова, что трое прихожан проснулись, а мальчик-служка проглотил комок жевательной резинки.

— Дьявол заслал своих лазутчиков в наши ряды, — гремел с амвона святой отец. — Да, возлюбленные мои! Они имели дерзость поселиться совсем близко от нашей церкви и пугать богобоязненных людей своим звериным обличьем.

Служка, проглотивший жвачку, хихикнул. Гнев священника, который нарастал и искал выхода, тут же излился на дерзкого юнца.

— Не смей хихикать! Тебе говорю, маловер! Я говорю о том, чему сам был ужаснувшимся свидетелем. Всего несколько ярдов отделяло меня да, примерно так, как от кафедры до того места, где ты сидишь, неразумный смехач… несколько ярдов отделяло меня от жуткого зверя и его слюнявой морды. Его когти тянулись к моему горлу, и только заступничество Господа не позволило ему вцепиться мне в глотку и разорвать ее. Столкновение с этим исчадием даже привело к самопроизвольному опорожнению моих внутренностей, однако я сразу понял, кто передо мною. То был один из воинства Сатаны, а именно — мерзкий оборотень.

Услышав это, не менее дюжины прихожан решили, что их священник спятил и вместо проповеди изливает на них какие-то бредни. Еще двадцать вообще не поняли, о чем речь, и только одна старуха подумала, что присутствует при блестящем изложении трех начальных стихов из тринадцатой главы Откровения святого Иоанна. Остальные вообще не слушали, но заметили, что святой отец сегодня в особом ударе. Его голос гремел на всю церковь, а пухлый кулак молотил по кафедре.

— Но на этом, возлюбленные мои, ужасные события, обрушившиеся на нашу семью, не кончились. Моя супруга и помощница во всем, с которой мы вот уже двадцать лет идем по жизни рука об руку, тоже подверглась нападению другого исчадия, в женском облике. Ее атаковала нечестивая вампирша, вылезшая из своей смердящей могилы и отнявшая у моей дорогой жены то, с чем ей было так тяжело расставаться…

Но на пути его красноречия встали невежество и невнимание публики. Слова преподобного Коула падали на весьма каменистую почву, и им не поверил никто, кроме Вилли Митчема. Вилли искренне верил в вампиров, оборотней, а также признавал существование банши, демонов, полтергейста, всевозможных призраков и монстров. Он даже верил в большое, скользкое, извивающееся нечто, чему еще не дали имени. Поскольку Вилли было всего двенадцать лет, он с усердием набирался знаний о нечистой силе и стал настоящим экспертом по демонологии. К тайной радости отца и явному неудовольствию матери, книжный шкаф мальчишки был плотно набит всевозможными книжками о всевозможной чертовщине. Например, Вилли знал, что единственный способ прогнать банши — это трижды плюнуть в открытую могилу, трижды поклониться луне и громко произнести заклинание:

Иди на север, иди на юг,

Прямо к дьяволу — тебе он друг.

Отныне и днем, и ночью молчи, Иначе задую, как пламя свечи.

Из книг, телепередач и фильмов мальчишка усвоил, что вампира можно убить только колом, который нужно загнать ему в сердце, сделав это в промежуток времени от рассвета до заката. Против оборотней тоже имелось надежное средство — серебряная пуля. И потому Вилли внимательно слушал проповедь Коула и понимал то, чего не могли и не желали понять взрослые. Мальчишке хотелось крикнуть священнику, что давно существуют проверенные временем способы борьбы со всей этой нечистью. Вилли был готов рассказать об этом обстоятельно, со всеми необходимыми подробностями, не утаив ни светлых, ни мрачных последствий. Однако мать толкнула демоноборца в бок и велела не ерзать. Вилли затих, но внутри его все пылало, и сам он сгорал от нетерпения просветить Коула насчет столь очевидных вещей.


В начале марта, одним прекрасным ранним утром, население домика у кладбища увеличилось. Окна были тщательно зашторены, чтобы не пропускать внутрь лучи яркого весеннего солнца. А счастливые родители смотрели на свое чадо — первого вампирооборотня. Как и все новорожденные, он был маленьким, сморщенным, жутко несимпатичным, но молодая мать словно не видела этого. Ее восхищало, что дитя родилось с двумя глазными зубами. Вместо плача младенец издавал резкие шипящие звуки, будто был детенышем королевской кобры, и кусал все, что двигалось.

— Гляди, какая прелесть, — восторженно вздыхала Карола. Она помахала младенцу, который тут же изогнул губки и заурчал. — Какой проворный. Милый маленький кусачка Мамочкин кусачка.

— Он станет необычайно умным, — заключил Джордж, понаблюдав за сыном. — Широкий лоб. А какие у него темные глаза! В них просто бездна ума. Заметь, дорогая, у него твой рот.

— Пока еще нет, но скоро будет, если за ним не следить, — ответила Карола. — Сейчас он выглядит как вампир, а в полнолуние у него появятся шерсть на ручках, коготки и премиленький хвостик.

Ее предсказания в точности исполнились.

Преподобный Джон Коул выждал несколько недель, после чего решил нанести молодым родителям официальный визит. За это время он укрепил свое мужество (надо признать, он был весьма мужественным человеком), посоветовался с церковным начальством (чья помощь ограничилась общими фразами) и не раз пытался убедить всех подряд, какая опасность им угрожает. Число его прихожан сокращалось; завидев священника, многие переходили на другую сторону улицы. Зато его постоянно донимал какой-то настырный мальчишка, болтающий разную чушь про оборотней и вампиров. Наконец святой отец почувствовал, что готов к решительной схватке со злом. Вооружившись верой, распятием и бутылочкой виски, он отправился на битву. Из окна дома напротив за ним следил Вилли Митчем. Мальчишка сразу догадался, куда направил свои стопы неистовый проповедник. Распахнув форточку, он крикнул:

— Не будьте идиотом, святой отец! Сейчас полнолуние.

Джон Коул не слышал этих слов. Все его мысли были заняты предстоящим сражением.

На его громкий стук в дверь никто не ответил, что было совсем не удивительно: Карола вновь отправилась с визитом к миссис Коул, а Джордж несся по пустоши, преследуя обезумевшую от страха овцу. Младенец еще не достиг того возраста, когда от детей требуется подходить к двери и спрашивать, кто там. Преподобный Коул подергал ручку и обнаружил, что не заперто. Тогда он открыл дверь, перекрестился и с благочестивым рвением устремился внутрь.

Внутри ждала довольно уютная маленькая гостиная с белеными стенами, двумя старинными креслами, складным столом и приятными ковриками на полу. Здесь было тепло от недавно топленного камина, с потолка свисала старинная масляная лампа, которую Джордж переделал под электричество.

— Есть тут кто-нибудь? — спросил преподобный Коул.

Не получив ответа, он плюхнулся в кресло и стал ждать. Кресло было мягким и удобным, комната — теплой, и бдительность священника сменилась сонливостью. Он стал клевать носом, веки отяжелели, рот открылся, и через некоторое время гостиная наполнилась негромким музыкальным храпом.

Надо сказать, что преподобный Коул до последнего момента противился сну и отчитывал свою плоть за слабость. Но его благостная дрема длилась недолго. Священника разбудил собственный крик, заставивший его подскочить в кресле. Правую лодыжку обожгло болью. Он дернул ногой, и что-то мягкое, но тяжелое придавило его ступню, издавая странное шипение. Священник снова закричал, дрыгнул ногой и с усилием сбросил непонятное существо. Пролетев по воздуху, оно шлепнулось на ковер у окна, а потом, шипя и скуля, вновь поползло в сторону обомлевшего священника. Коул попробовал было закрыть глаза, однако они не желали закрываться и позволили ему разглядеть создание, которое только человек с извращенным чувством юмора мог бы назвать младенцем. Тело вампиреныша (так мысленно обозначил существо Коул) густо покрывала шерсть, руки больше напоминали когтистые лапы, а спина оканчивалась хвостиком, сердито дергающимся в разные стороны. Ноги действовали как пружины, позволяя перемещаться быстрыми прыжками. Лицо у него было белое, с двумя крошечными клыками, торчащими из-под верхней губы, кровь священника испачкала рот (или пасть), хищные глазки радостно сверкали. Чувствовалось, что лакомство вампиренышу очень понравилось и ему не терпелось снова припасть к жизнетворному источнику.

Тут преподобный Коул истошно закричал и вспомнил, что у него тоже есть ноги, способные если не прыгать, то бегать. И бросился к двери.

Зрелище было неповторимое: грузный пыхтящий священник, давно забывший, что такое бег, несся, перепрыгивая через могилы. Вампиреныш остался на пороге и с тоской глядел вслед улепетывающему Коулу. Потом он завыл и стал царапать пол. Досада вампиреныша была вполне понятной: не успел он найти такую чудную и вкусную поилку, как она ускакала.


Вилли Митчем торжествовал. Наконец-то среди упрямых и тупоголовых взрослых нашелся один, которого беда заставила увидеть истинное положение вещей. Наткнувшись на священника, запутавшегося в кусте боярышника, он понял теперь его выслушают со вниманием. И не только выслушают, но и послушаются.

— Я его видел, — сообщил Вилли, чувствуя себя счастливейшим мальчишкой в мире. — Клыки — во! Выбежал из своего дома и поскакал в сторону пустошей.

— Ах! — воскликнул преподобный Коул и стал пересчитывать свои пальцы.

— И ее я видел, — продолжал Вилли. — Подошла к вашему дому и по водосточной трубе забралась в окно спальни. Совсем как в фильме «Знак вампира».

— Уничтожь все зло, — закричал преподобный Коул. — Вырви его с корнем. Иссеки…

— Да не то вы говорите, — перебил его Вилли. — Чтобы убить вампира, нужно вогнать ему в сердце кол. А оборотня убивают серебряной пулей, и сделать это должен тот, кто только думает о грехе.

— Откуда ты почерпнул все эти сведения? — спросил священник.

— Как откуда? Из ужастиков. Ну, комиксы есть такие. Про разные ужасы. Там все очень подробно рассказано. А если вы сходите на фильм «Вампир из Хэкни-Вик», то сами увидите, что делал священник.

— А что он делал? — неуверенно спросил Джон Коул.

— Он отрезал вампиру голову и еще ему в рот засунул чеснок.

— Покажи мне все, что у тебя есть, — потребовал священник.

— Сейчас уже поздно. Завтра приходите. Покажу, — пообещал гордый собой Вилли и удалился.

Семейство Митчемов не только удивилось, но и несколько встревожилось, когда их сын впустил преподобного Коула и небрежно бросил родителям:

— Это ко мне. Святой отец хочет посмотреть мои ужастики.

Взяв оторопевшего священника за руку, юный эксперт-демонолог повел его к себе на второй этаж.

К своему ужасу, преподобный Коул убедился, что Вилли Митчем ни капельки не преувеличивал. Священник шумно дышал, листая комиксы с наглядными картинками и доходчивыми объяснениями. За каких-нибудь два часа он немало узнал о происхождении, привычках, увлечениях и ритуалах вампиров, оборотней и прочих исчадий мира тьмы.

— А где мы добудем… — начал было Коул, но Вилли понял его с полуслова.

— У нас в кладовке есть колья для палатки. Возьму мамин молоток, которым она уголь разбивает. Шикарно подойдет.

— Но ведь нужные еще серебряные пули. — Священник удрученно покачал головой. — Не думаю, что их продают в охотничьих магазинах.

— Я и про это подумал. От деда остались серебряные запонки. Мы их паяльником расплавим и зальем в патрон от папиной винтовки двадцать второго калибра. Ваше преподобие, давайте это сделаем. Если вы согласитесь, обещаю, что больше не буду пропускать воскресную школу.

Преподобный Коул не терзался долгими раздумьями: укус вампиреныша послужил весомым аргументом.

— Да, — кивнул он мальчишке. — Мы избраны. Так препояшем же наши чресла, натянем боевые тетивы и уничтожим порождения зла.

— Классно! — поддержал его обрадованный Вилли. — Столько крови. А вы позволите мне отрезать им головы?

Если бы кому-нибудь вздумалось прогуливаться в два часа ночи вблизи кладбища, его взору предстало бы любопытное зрелище. Между могил крался грузный священник, вооруженный распятием и угольным молотком. За ним вприпрыжку двигался мальчишка, неся в одной руке палаточный кол, а в другой — легкую охотничью винтовку.

Они подошли к логову зла. Священник распахнул дверь и выставил перед собой распятие. Гостиная встретила их теплом и уютом. В камине потрескивали дрова, и пламя бросало отсветы на потолок. Неярко светила медная лампа, похожая на застывшую звезду. Все остальное тонуло во мраке. Джон Коул вошел в гостиную, будто ангел возмездия, и громогласно возвестил, подняв над головой распятие:

— Я пришел искоренить зло и выжечь грех. Ибо как сказал Господь, да будут прокляты поклоняющиеся тьме.

Послышался вздох. Возможно, шипящее всхлипывание. Карола сжалась в углу. У нее подкосились ноги, лицо было белым, как снежный сугроб под луной, глаза — черные лужицы ужаса. Зато губы вампирессы были ярко-красными, словно запечатлели миллион кровавых поцелуев. Руки, бледные и слабые, тщетно пытались заградиться от стены нетерпимости. Священник опустил распятие, и всхлипывание превратилось в крик отчаяния.

— За что? — прошептала она.

— Где твое исчадие, укусившее меня в ногу?

Карола была не в силах отвести глаза от нависшего над нею распятия.

— Я отнесла его… отнесла его… к бабушке.

— Так значит, вас больше, чем я думал? Может, имя вам — легион? Дьявол заботится о своем потомстве.

— Мы на грани исчезновения, — прошептала она.

Когда преподобный Коул увидел ужас в красивых глазах вампирши, его душа возликовала, а когда Карола закричала, он словно вкусил плодов радости. Схватив ее за платье, священник вначале поставил женщину на ноги, а затем поднял и разложил на столе. Он шипела и делала слабые попытки защититься, даже слепо вцепилась белыми зубками в его руку. Но на этом сопротивление Каролы прекратилось: не было ни отчаянной битвы за существование, ни взываний к темным богам. Она полностью покорилась судьбе и лежала на столе, а ее черные волосы свисали до самого пола. Казалось, ее настигло неизбежное возмездие, от которого она долго скрывалась. Священник приставил кол к ее сердцу, взял из рук скачущего от радости Вилли молоток и произнес традиционные слова:

— Так отправляйся же в ад, где тебе гореть всю вечность и еще один день. И пусть твой смердящий труп послужит пищей шакалам, и шелудивые псы будут лизать твою кровь.

Первый удар вогнал кол на три дюйма. Послышался хруст ребер. На мгновение священник в ужасе отпрянул. Боясь, как бы его решимость не ослабела, он ударил снова, и из тела Каролы хлынул ярко-красный фонтан, похожий на россыпь рубинов. Кровью забрызгало медную лампу, потолок и лицо священника. Подобно деснице судьбы, молоток ударил в третий раз. Фонтан иссяк, а под столом собралась лужа крови. Карола испустила последний вздох и застыла, словно деталь черно-белого натюрморта.

— Отрежьте ей голову, — крикнул священнику Вилли. — Обязательно отрежьте, иначе все пропадет. И чеснок затолкайте в рот.

Но преподобный Коул был занят другими мыслями. Он с ужасом обнаружил, что с ног до головы залит кровью вампирши: кровь забрызгала ему волосы, попала в глаза, испачкала всю одежду и превратила ногти на руках в красные когти. Вилли рылся в кармане куртки. Вот, я мамин хлебный нож прихватил. Полосните ей по шее.

Преподобный Коул отер рукавом глаза и стряхнул кровь с пальцев. Истинно сказано: и поведет их малое дитя. Будь я внимательнее к делам Господа, я бы догадался взять ножовку с мелким полотном.

Резать голову хлебным ножом было трудновато. Священник справился с этим лишь наполовину, когда дверь распахнулась и на пороге гостиной появился Джордж. Он находился в стадии перемены, и Вилли не сразу определил, готовится ли оборотень принять звериный облик или, наоборот, возвращается к человеческому. Силуэт Джорджа застыл на фоне освещенного луной дверного проема, в своей неподвижности не менее опасный.

Он быстро вошел в гостиную, и преподобный Коул столь же быстро отступил.

Джордж поднял на руки изуродованное тело любимой. Его глаза были полны страдания.

— Мы с ней любили друг друга. За одно это многое должно было нам проститься. Мы не боялись смерти. Что такое смерть, как не славная награда за необходимость жить? Но это…

Он указал, на торчащий палаточный кол, на полуотрезанную голову и вопросительно поглядел на священника. Тогда преподобный Коул поднял крест и, держа его перед собой, выкрикнул голосом, хриплым от праха веков:

— И сказал Господь: Я есмь альфа и омега, и Я низрину тебя в бездну, где пребудешь вечно, до скончания времен и после. Ибо ты и род твой — суть смрадные порождения зла, и всякое зло, какое сотворят тебе, будет добром в очах Моих.

Лицо Джорджа Хардкасла превратилось в каменный барельеф. Потом оно заблестело, морщины расправились, кожа покрылась шерстью, а глаза отступили в глубь глазниц. Челюсти и нос слились воедино и превратились в длинное остроконечное рыло. Оборотень бросил на пол останки жены и двинулся на ее убийцу.

— Изыди, Сатана!

Преподобный Коул выставил вперед распятие, считая его действенным оружием. Но оборотень легко переломил крест своими шерстистыми лапами. Отшвырнув обломки, он взвыл и кинулся на священника. В жирное плечо Коула вонзились острые клыки.

Под качающейся медной лампой сцепились силы добра и силы зла. Коулом и оборотнем в одинаковой степени двигали ненависть и страх. Каждый из них видел только своего врага. На мальчишку с винтовкой никто не обращал внимания. Гостиная была полна сопения и рычания, сквозь которые легкий хлопок почти не был слышен. Но результат говорил сам за себя. Оборотень закричал, потом с немым укором поглядел на сияющего Вилли, после чего рухнул на пол. Когда священник несколько пришел в себя и глянул вниз, он увидел мертвое лицо Джорджа Хардкасла. Находись преподобный Коул чуть правее границы, разделяющей рассудок и безумие, возможно, его обуяли бы ужасные сомнения.

— Вы ей голову отрежете до конца? — спросил Вилли.

Преподобного Джона Коула поместили в тихий дом, окруженный прекрасным садом. Вилли Митчема отправили в другой дом, поскольку суд по делам несовершеннолетних в своей мудрости решил, что он нуждается в опеке и защите. Тела Джорджа и Каролы похоронили на церковном кладбище, произнеся над их могилами красивые траурные речи.

Очень жаль, что никто не прислушался к словам Вилли, когда он говорил о необходимости довести это дело до конца.

Как-то вечером, когда светила полная луна, двое джентльменов из числа персонала дома с прекрасным садом зашли в комнату, чтобы поговорить с бывшим священником Джоном Коулом. К сожалению, разговор этот не состоялся. Один из двоих тут же скончался от страха, а второй впал в безумие, которым вовсе не страдал его пациент Коул. Бывший священник Джон Коул был искусан малолетним исчадием тьмы, его кровь до последней капли высосала вампирша, а тело разодрал взрослый оборотень.

Только добрый Бог на небесах и злой Сатана в аду знают, кем был этот взрослый оборотень.

Ричард Бертон Матесон

Ричард Бертон Матесон родился в 1926 году в Эллендейле, штат Нью-Джерси, а затем переселился в Бруклин, штат Нью-Йорк. В годы Второй мировой войны он вступил в действующую армию и служил в пехоте. Он получил звание бакалавра журналистики в Университете Миссури, а потом переехал в Калифорнию, где стал популярным прозаиком и сценаристом.

Его книгам обязано своим появлением множество разнообразных теле- и кинофильмов, в том числе «Дуэль» (1971), снятая для телевидения дебютная лента Стивена Спилберга о грузовике-убийце, терроризирующем мирного водителя легковушки, «Крадущийся в ночи» (1972), получивший премию Эдгара Аллана По как лучшая телепостановка, ряд эпизодов в многочисленных сериалах, среди которых — «Есть оружие — могу путешествовать», «Час Альфреда Хичкока», «Ночная галерея» и самые запоминающиеся выпуски «Сумеречной зоны».

Перу Матесона принадлежит ряд киносценариев, написанных по мотивам как его собственных, так и чужих произведений, — например, «Уменьшающийся человек» (1956), экранизированный в 1957 году под названием «Невероятно уменьшающийся человек», несколько фильмов Роджера Кормана, являющихся вольными переложениями рассказов Эдгара По, и, наконец, «Я — легенда» (1954), экранизированный в 1964 году под названием «Последний человек на Земле», в 1971 году — под названием «Человек Омега» и в 2007 году — под названием «Я — легенда», а также ставший сюжетной основой «Ночи живых мертвецов» (1968) Джорджа Ромеро.

Рассказ «Кровный сын» был впервые опубликован в журнале «Воображение» в апреле 1951 года.

Кровный Сын

Когда обитатели дома узнали о сочинении Джула, они окончательно уверились, что Джул псих.

Подозревали об этом уже довольно давно.

От его пустого пристального взгляда людей бросало в дрожь. Его сиплый гортанный голос никак не вязался с хрупким телом. Его бледная кожа пугала многих детей. Создавалось впечатление, будто бы она ему велика. Он ненавидел солнечный свет.

И мысли его казались окружающим несколько «с приветом».

Джул хотел стать вампиром.

Люди уверяли, будто знают наверняка, что он родился в ту ночь, когда буря с корнем вырывала деревья. Ходили слухи, что он родился с тремя зубами. Утверждали, будто бы этими зубами он впивался в материнскую грудь и сосал вместе с молоком кровь.

Говорили, что он часто лаял и гоготал в своей колыбельке с наступлением темноты. Говорили, что он пошел в два месяца и сидел, таращась на луну, когда она появлялась на небе.

Вот что говорили другие.

Родители вечно переживали из-за него. Единственный ребенок, так что они быстро заметили все его странности.

Они думали, что он слепой, пока врач не объяснил им, что он просто смотрит мимо предметов. Он сказал им, что Джул, при такой огромной голове, может оказаться гением или же идиотом. Выяснилось, что он идиот.

Он не произносил ни слова до пяти лет. После чего однажды вечером он пришел к ужину, сел за стол и произнес: «Смерть».

Его родители не знали, что испытывать: восторг или ужас. В итоге они нашли золотую середину между двумя эмоциями. Они решили, что Джул не понимает значения этого слова.

Но Джул прекрасно понимал.

Начиная с того вечера у него накопился такой обширный лексикон, что все знавшие его были ошеломлены. Он не только запоминал любое сказанное ему слово, слова с вывесок, из журналов и книг — он придумывал свои собственные слова.

Такие как сумракасание. Или гибелюбовь. Конечно, это были просто пары слов, слитые воедино. Они обозначали явления, которые Джул понимал, но не мог выразить обычными словами.

Он часто сидел на крыльце, пока остальные дети играли в классики, мячик и другие игры. Он сидел там и пристально глядел в переулок, придумывая слова.

До двенадцати лет Джул почти не попадал в неприятные истории.

Правда, однажды его застукали за тем, что он раздевал в переулке Олив Джоунз. А еще раз его поймали за вскрытием котенка прямо на кровати.

Но эти случаи разделял промежуток в несколько лет. Те скандалы позабылись.

В общем и целом он пережил детство, не вызывая в людях особого отвращения.

Он ходил в школу, но ничему не учился. Он сидел по два-три года в каждом классе. Все учителя знали его по имени. На некоторых уроках, таких как чтение и письмо, он блистал.

На других — безнадежен.

В одну субботу, когда ему исполнилось двенадцать, Джул отправился в кино. Он смотрел «Дракулу».

Когда сеанс закончился, он прошел, дрожащий комок нервов, мимо других мальчиков и девочек.

Он пришел домой и на два часа заперся в ванной комнате.

Родители колотили в дверь и угрожали, но он так и не вышел.

В итоге он отпер дверь и сел за стол ужинать. Палец у него был перевязан, а по лицу растекалось довольное выражение.

На следующее утро он отправился в библиотеку. Это было воскресенье. Он весь день просидел на ступеньках, дожидаясь, пока библиотека откроется. В конце концов он вернулся домой.

На следующее утро он снова пришел сюда, вместо того чтобы пойти в школу.

Он обнаружил на полке «Дракулу». Он не имел права взять книгу, потому что не был записан в библиотеку, а чтобы записаться, требовалось привести кого-нибудь из родителей.

Поэтому он сунул книгу за пояс брюк, вышел из библиотеки и так и не вернул книгу.

Он направился в парк, сел там и прочитал книгу от корки до корки. Был уже поздний вечер, когда он закончил.

После чего начал сначала, переходя от одного уличного фонаря к другому, и читал всю дорогу домой.

Он не услышал ни слова, пока его бранили за то, что он пропустил обед и ужин. Он поел, ушел в свою комнату и читал книгу, пока не дочитал до конца. Его спросили, где он взял книгу. Он сказал, что нашел ее.

Шли дни, а Джул все перечитывал и перечитывал «Дракулу». Он так и не пошел в школу.

Поздно ночью, когда сон все-таки брал над ним верх, мать приносила книгу в гостиную показать отцу.

Однажды они заметили, что Джул подчеркивает некоторые места неровными карандашными линиями.

Например: «Ее губы были багровыми от свежей крови, тонкая струйка стекала с подбородка, марая белоснежный батистовый саван».

Или: «Когда кровь брызнула, он крепко сжал обе мои ладони своей рукой, а свободной схватил меня за шею и прижал мой рот к ране».

Когда мать увидела это, она вышвырнула книгу в мусоропровод.

На следующее утро, обнаружив пропажу, Джул визжал и выкручивал матери руку. Чтобы его успокоить, она сказала ему, где книга.

Тогда он кинулся в подвал и принялся рыться в грудах мусора, пока ее не нашел.

С кофейной гущей и яичными скорлупками, приставшими к рукам, он отправился в парк и еще раз прочитал книгу.

Он перечитывал ее целый месяц. После чего изучил так хорошо, что выбросил, потому что знал ее теперь наизусть.

Из школы приходили сообщения о прогулах. Мать ругалась. Джул решил на время вернуться туда.

Он хотел написать сочинение.

И в один прекрасный день написал его в классе. Когда все закончили писать, учительница спросила, не хочет ли кто-нибудь прочитать свое сочинение перед классом.

Джул поднял руку.

Учительница удивилась. Однако отнеслась благожелательно. Ей хотелось подбодрить его. Она указала на него своим крошечным подбородком и улыбнулась.

— Прекрасно, — произнесла она. — Слушаем внимательно, дети. Джул сейчас прочитает нам свое сочинение.

Джул встал. Он был взволнован. Тетрадь дрожала у него в руке.

— «О чем я мечтаю», сочинение…

— Выйди к доске, Джул, детка.

Джул вышел к доске. Учительница ласково улыбнулась. Джул начал снова:

— «О чем я мечтаю», сочинение Джула Дракулы.

Улыбка померкла.

— Когда я вырасту, я хочу стать вампиром.

Уголки губ учительницы опустились, рот приоткрылся. Глаза расширились.

— Я хочу жить вечно, расквитаться со всеми и сделать всех девчонок вампиршами. Я хочу вдыхать запах смерти.

— Джул.

— Я хочу выдыхать смрад мертвой земли, склепа и гниющих гробов.

Учительница содрогнулась. Она вцепилась руками в зеленый классный журнал. Ей было трудно поверить своим ушам. Она посмотрела на детей. Те сидели с разинутыми ртами. Некоторые хихикали. Но только не девочки.

— Я хочу, чтобы моя плоть была гнилой и холодной, а по венам струилась кровь других людей.

— Этого… кхе-кхе, гм!

Учительница громогласно откашлялась.

— Этого хватит, Джул, — сказала она.

Джул принялся читать громче и отчаяннее.

— Я хочу погружать свои жуткие белые клыки в чужую плоть. Я хочу, чтобы они…

— Джул! Немедленно сядь на место!

— Я хочу, чтобы они, словно лезвия, взрезали кожу и проникали до вен, — неистово продолжал Джул.

Учительница вскочила на ноги. Детей трясло от ужаса. Никто уже не смеялся.

— Тогда я вытащу клыки и позволю крови литься потоком мне в рот, жаркими струями стекать по глотке и…

Учительница схватила его за руку. Джул вырвался и убежал в угол. Отгородившись стулом, он вопил:

— И я высуну язык и прильну губами к горлу своей жертвы! Я хочу пить кровь девочек!

Учительница кинулась на него. Она вытащила его из угла. Он царапался и завывал всю дорогу до двери, а потом до кабинета директора.

— Вот о чем я мечтаю! Вот о чем я мечтаю! Вот о чем я мечтаю!

Это было жутко.

Джула заперли у себя в комнате. Учительница с директором сидели вместе с родителями Джула. Они говорили траурными голосами.

Они пересказывали случившееся.

Все родители в доме обсуждали это. Многие из них сначала не поверили. Они решили, что их дети все выдумали.

Потом подумали, каких же чудовищных детей вырастили, если они выдумывают такое.

В общем, они наконец поверили.

После чего все вокруг ястребами высматривали Джула. Люди избегали его прикосновения или взгляда. Родители забирали детей с улицы, когда он приближался. Все рассказывали о нем небылицы.

Снова начали приходить записки о его прогулах.

Джул сказал матери, что больше не станет ходить в школу. Ничто не могло заставить его переменить решение. Он туда не пойдет.

Когда за ним пришел школьный надзиратель, занимавшийся прогульщиками, Джул бежал по крышам, пока не ушел от долга достаточно далеко.

Год протащился без толку.

Джул слонялся по улицам, выискивая что-то, он сам не знал что. Он заглядывал в переулки. Он заглядывал в мусорные бачки. Он заглядывал на стоянки. Он заглядывал в богатые районы, и в бедные, и в районы между ними.

Он не мог найти то, что хотел.

Он редко спал. Он совсем не разговаривал. Он все время смотрел в землю. Он забыл придуманные им словечки.

И вот.

В один прекрасный день Джул брел через зоопарк.

Словно электрический разряд пробежал по телу, когда он увидел летучую мышь — вампира.

Глаза его расширились, а бесцветные зубы тускло блеснули в широкой усмешке.

И начиная с того момента Джул каждый день ходил в зоопарк и смотрел на летучую мышь. Он разговаривал с ней и называл ее Графом. Он чувствовал в глубине души, что это на самом деле человек, превратившийся в мышь.

Его снова охватила жажда к самообразованию.

Он украл из библиотеки еще одну книгу. О жизни животных.

Он нашел страницу с летучей мышью — вампиром. Вырвал ее, а книгу выбросил.

Он заучил этот раздел наизусть.

Он знал, как мышь прокусывает ранку. Как она слизывает кровь, словно котенок, лакающий сливки. Как она ходит на сложенных крыльях и задних лапах, словно черный, покрытый шерстью паук. Почему она не питается ничем, кроме крови.

Месяц за месяцем Джул смотрел на летучую мышь и разговаривал с ней. Это стало его единственным утешением в жизни. Единственным символом воплощенной мечты.


Как-то раз Джул заметил, что проволочная сетка снизу клетки отходит.

Он огляделся по сторонам, его черные глаза забегали. Он не заметил, чтобы кто-нибудь смотрел на него. День был пасмурный. Людей вокруг было не много.

Джул потянул сетку на себя.

Она слегка подалась.

Потом он увидел, как из домика с вольерами для обезьян выходит служитель. Так что он убрал руки и пошел прочь, насвистывая только что придуманный мотив.

Поздно ночью, когда предполагалось, что он уже спит, он босиком прошел через комнату родителей. Слышно было, как похрапывают отец и мать. Он поспешно выскочил из комнаты, надел ботинки и побежал в зоопарк.

Каждый раз, когда ночной сторож уходил подальше, Джул оттягивал проволочную сетку.

Он тянул ее, пока не оторвал.

Когда он закончил и ему было пора возвращаться домой, он приставил сетку на место. Чтобы никто не заметил.

Весь день Джул стоял перед клеткой, смотрел на Графа, посмеивался и говорил ему, что скоро тот снова окажется на свободе.

Он пересказывал Графу все, что изучил. Он сказал ему, что хочет попробовать спускаться по стенам вниз головой.

Он уговаривал Графа не переживать. Скоро тот выйдет на свободу. И тогда, вместе, они будут бродить по округе и пить кровь девчонок.

А ночью Джул отодвинул сетку и забрался внутрь.

Было очень темно.

Он опустился на колени перед маленьким деревянным домиком, прислушиваясь, в надежде уловить писк Графа.

Джул сунул руку в черный провал двери. Он все время шептал что-то.

Подскочил, когда почувствовал, будто в его палец впились иголки.

С выражением крайнего удовольствия на худом лице, Джул вытянул трепещущий шерстяной комок наружу.

Он выбрался из клетки с мышью в руке и побежал прочь из зоопарка. Он мчался по молчаливым улицам.

Время шло к рассвету. Черные небеса начали сереть. Он не мог вернуться домой. Ему надо было найти себе место.

Он прошел по переулку и перелез через забор. Он крепко держал мышь. Она прильнула к струйке крови, текущей из его пальца.

Джул прошел через двор и вошел в маленький заброшенный домик.

Внутри было темно и сыро. Дом был забит мусором, жестяными банками, промокшими картонками и испражнениями.

Джул решил, что отсюда мыши не сбежать.

Тогда он плотно прикрыл дверь и закрыл на щеколду.

Он чувствовал, как сильно бьется сердце и дрожат конечности. Он отпустил летучую мышь. Та улетела в темный угол и вцепилась в деревянную стену.

Джул судорожно сорвал с себя рубаху. Губы его дрожали. На его лице горела улыбка безумца.

Он сунул руку в карман брюк и вытащил маленький перочинный ножик, который похитил у матери.

Раскрыл лезвие и провел по нему пальцем. Нож прорезал кожу.

Дрожащей рукой он вцепился себе в горло. Полоснул по шее ножом. Кровь потекла по пальцам.

— Граф, Граф! — кричал он в безумном восторге. — Пей мою алую кровь! Пей меня! Пей меня!

Спотыкаясь о консервные жестянки, поскальзываясь, он двинулся к мыши. Мышь слетела со стены, метнулась через комнату и вцепилась в противоположную стену.

Слезы потекли по щекам Джула.

Он заскрежетал зубами. Кровь текла по его плечам и по впалой безволосой груди.

Все тело лихорадочно подергивалось. Он шагнул к противоположной стене. Оступился и упал, распоров бок об острый край жестяной банки.

Руки его взметнулись. Он схватил летучую мышь. Приложил ее к своему горлу. Опустился спиной на холодный сырой пол. Вздохнул.

Принялся стонать и хвататься за грудь. Содержимое желудка подступало к горлу. Черная мышь у него на шее беззвучно слизывала его кровь.

Джул ощутил, как жизнь вытекает из него.

Он подумал обо всех прошедших годах. Об ожидании. О своих родителях. О школе. Дракуле. Мечтах. Об этом. Этом нежданном счастье.

Глаза Джула резко распахнулись.

Зловонная комната поплыла вокруг него.

Он с трудом дышал. Он раскрыл рот, чтобы глотнуть воздуха. Он втянул его в себя. Воздух был полон смрада. Он закашлялся. Тощее тело содрогалось на холодном полу.

Языки тумана покидали его сознание.

Выплывали один за другим, похожие на шелковые вуали.

Внезапно его разум заполнила ужасающая ясность.

Он ощутил пронзительную боль в боку.

Он осознал, что лежит, полуобнаженный, среди мусора и позволяет летучей мыши пить свою кровь.

Со сдавленным криком он протянул руку и оторвал от себя покрытый мехом живой комок. Отшвырнул мышь от себя. Она вернулась, овевая ему лицо хлопающими крыльями.

Джул с усилием поднялся на ноги.

Двинулся к двери. Он едва видел. Он пытался остановить кровотечение из горла.

Ему удалось распахнуть дверь.

После чего, вырвавшись на темный двор, он упал лицом в высокую траву.

Он пытался позвать на помощь.

Но ни звука, если не считать бессмысленного бульканья, не сорвалось с его губ.

Он услышал хлопанье крыльев.

После чего внезапно все затихло.

Сильные пальцы осторожно подняли его с земли. Умирающий взгляд Джула различил высокого черноволосого мужчину, глаза которого сверкали, словно рубины.

— Сын мой, — произнес мужчина.

Роджер Джозеф Желязны

Роджер Джозеф Желязны (1937–1995) родился в Юклиде, пригороде Кливленда, Огайо; он получил звание бакалавра искусств по специальности «английская литература» в Университете Западного резервного района и звание магистра по специальности «елизаветинская и яковитская драма» в Колумбийском университете. Работая в представительствах Службы социального обеспечения в Кливленде и Балтиморе, он по ночам сочинял рассказы и постепенно осваивал более крупные прозаические формы — повести, а впоследствии и романы. В 1969 году Желязны оставил службу, чтобы целиком посвятить себя литературному творчеству.

В 1954 году состоялась его первая публикация: рассказ «Мятеж мистера Фуллера», написанный в жанре фэнтези, приобрел журнал «Литературная кавалькада». Дебютным романом Желязны стал «Этот бессмертный» (1966, другое название «…И зовите меня Конрад»), разделивший с «Дюной» Фрэнка Герберта премию «Хьюго». За ним последовали романы «Повелитель снов» (1966), «Князь Света» (1967, премия «Хьюго»), «Создания Светы и Тьмы» (1969), «Остров мертвых» (1969) и «Долина проклятий» (1969). По мотивам последней из этих книг в 1977 году был снят одноименный фильм (чрезвычайно далекий от сюжета первоисточника) с Джорджем Пеппардом, Яном-Майклом Винсентом и Полом Уинфилдом в главных ролях; задумывавшийся как блокбастер, он был заслонен «Звездными войнами» — другим научно-фантастическим фильмом, выпущенным студией «20-й век Фокс» в том же году. Желязны — один из самых значительных представителей движения «новой волны» в научной фантастике 1960-х годов, перенесшего внимание с технологической проблематики на человеческую психологию. Он лауреат шести премий «Хьюго» и трех премий «Небьюла» от Американской ассоциации писателей-фантастов.

Рассказ «Дневная кровь» был впервые опубликован в журнале «Сумеречная зона» в мае-июне 1985 года.

Дневная кровь

Я припал к земле за углом провалившегося сарая у разрушенной церкви. Сырость просачивалась сквозь джинсы, но я знал, что мое ожидание должно скоро окончиться. Полосы тумана живописно стелились над промокшей землей, слегка колеблемые предутренним ветром. Погода для Голливуда…

Я бросил взгляд на светлеющее небо, точно определяя направление их прибытия. Через минуту я увидел, как они возвращаются: одно существо большое и темное, другое — бледное и поменьше. Как можно было догадаться, они проникли в церковь через отверстие, образовавшееся несколько лет тому назад, когда провалилась часть крыши. Я подавил зевок, глянув на часы. Через пятнадцать минут восходящее солнце окрасит румянцем восток. За это время они должны угомониться и заснуть. Может быть, чуть быстрее, но дадим им немного времени. Спешить пока некуда.

Я потянулся и захрустел суставами. Хорошо сейчас дома лежать в постели. Ночи предназначены для сна, а не для того, чтобы играть роль няньки для парочки глупых вампиров.

Да, Вирджиния, это действительно вампиры. Хотя нечему удивляться. Странно, что вы не встречали ни одного. Сейчас их не так уж много вокруг. Фактически они чертовски близки к вымирающему виду — что и понятно, если принять во внимание их уровень интеллекта.

Возьмем, например, этого парня, Бродски. Он живет, простите, обитает рядом с городом с населением несколько тысяч человек. Он мог бы посещать различных людей каждую ночь без опасения повториться, оставляя своих поставщиков продовольствия лишь с легким ощущением боли в горле, приступом временной слабости и парочкой царапин на шее, которые быстро заживают.

Но нет. Он испытывает симпатию к местной красотке — некоей Элайне Уилсон. Приходит к ней много раз. Вскоре она впадает в привычную кому и превращается в вампира. Знаю, знаю — я говорил, что вампиров вокруг не так уж много, но лично я полагаю, что еще несколько штук не повредили бы. Правда, Бродски мне не кажется удачным экземпляром, слишком он глуп и жаден. Никакой тонкости, никакого планирования. Одобряя прибавление новых членов к неумирающим, я опасаюсь его беспечности в проведении такой серьезной акции. Он оставляет след, который кто-нибудь может обнаружить; он также ухитряется оставить после себя так много хорошо описанных в литературе знаков и примет, что даже в наше время разумный человек мог бы догадаться, что к чему.

Бедный старина Бродски все еще живет в своем средневековье и ведет себя так же, как во времена расцвета вампиров. Очевидно, ему никогда не приходило в голову рассмотреть это математически. Он пьет кровь у некоторых людей, которые его чем-то привлекают, и они становятся вампирами. Если они имеют те же склонности и так же себя ведут, они продолжают это дело и вовлекают все новых людей в свои ряды. И так далее. Похоже на письма по цепочке. Через некоторое время все станут вампирами, и не останется тех, у кого они берут кровь. И что? К счастью, у природы есть способы обращения с популяционными взрывами даже на этом уровне. Однако внезапное увеличение количества новобранцев в век средств массовой информации может нанести чувствительный удар по этой экосистеме, связанной с преисподней.

Но хватит философии. Время войти и заняться делом.

Я взял пластиковый пакет и пошел прочь от сарая, тихо ругаясь, когда натыкался на стволы и получал хороший душ. Я прошел по полю к боковой двери старого здания. Она была закрыта на ржавый замок, который я сорвал и забросил на кладбище.

Внутри я взгромоздился на прогибающиеся перила, окружающие место для хора, и открыл сумку. Я вытащил блокнот для набросков и карандаш, которые носил повсюду. Свет проникал через разбитое окно. То, на что он падал, было по большей части ерундой. Не особенно вдохновляющая сцена. Но уж какая есть… Я начал зарисовывать ее. Всегда хорошо иметь хобби, которое может служить оправданием для странных поступков.

Десять минут, загадал я. Самое большее.

Шестью минутами позже я услышал их голоса. Они не были особенно громкими, но у меня исключительно острый слух. Их было трое.

Они также вошли через боковую дверь, крадучись, нервно озираясь и ничего не замечая. Сначала они даже не заметили меня, творящею произведение искусства там, где в прошлые годы детские голоса заполняли воскресные утра хвалой Богу.

Здесь был старый доктор Морган, из черной сумки которого торчали несколько деревянных кольев (готов держать пари, что молоток был там же; я думаю, что клятва Гиппократа не распространяется на неумирающих — primum, non nocere, и так далее); отец О`Брайен, сжимающий в одной руке Библию, а в другой — распятие; и молодой Бен Келман (жених Элайны) с лопатой на плече и с сумкой, из которой доносился запах чеснока.

Я кашлянул, и все трое резко остановились и повернулись, налетев друг на друга.

— Привет, док, — сказал я. — Здравствуйте, святой отец. Бен…

— Уэйн! — сказал доктор. — Что ты здесь делаешь?

— Наброски, — объяснил я. — Я сейчас занимаюсь старыми зданиями.

— Проклятье! — сказал Бен. — Простите меня, святой отец… Вы здесь за материалом для вашей чертовой газеты!

Я покачал головой:

— Вовсе нет.

— Гас никогда не позволит вам напечатать что-нибудь об этом, и вы это знаете.

— Честное слово, — сказал я, — я не собираю материал для статьи. Но я знаю, зачем вы здесь, и вы правы: даже если я напишу ее, она никогда не появится на свет. Вы действительно верите в вампиров?

Док уставился на меня холодным взглядом.

— До сих пор не верили, — сказал он. — Но, сынок, если бы ты видел то, что видели мы, ты поверил бы.

Я кивнул и сложил свой блокнот.

— Ну ладно, — сказал я. — Я вам признаюсь. Я здесь потому, что любопытен. Хочу увидеть это своими глазами, но не хочу идти вниз один. Возьмите меня с собой.

Они обменялись взглядами.

— Я не знаю… — сказал Бен.

— Это не для слабонервных, — сказал доктор.

— Я не знаю, нужно ли, чтобы еще кто-то участвовал в этом деле, — добавил Бен.

— А кто еще знает об этом? — спросил я.

— Только мы, — объяснил Бен. — Мы единственные, кто видел его в действии.

— Хороший репортер знает, как держать язык за зубами, — сказал я, — но он очень любопытен. Позвольте мне пойти с вами.

Бен пожал плечами, доктор кивнул. Спустя мгновение отец О`Брайен кивнул тоже.

Я засунул блокнот и карандаш в сумку и слез с ограды.

Я проследовал за ними через церковь к открытой покосившейся двери. Док включил фонарь и направил свет на шаткий пролет лестницы, ведущей вниз, в темноту. Помедлив, он начал спускаться. Отец О`Брайен последовал за ним. Лестница скрипела и шаталась. Бен и я ждали, пока они не спустились.

Затем Бен засунул свой пакет с пахучим содержимым под пиджак и вытащил из кармана фонарь. Он включил его и начал спускаться. Я следовал прямо за ним.

Я остановился, когда мы достигли основания лестницы. В лучах фонарей я увидел два гроба, помещенные на козлы, а также нечто на стене над гробом побольше.

— Святой отец, что это? — спросил я.

Кто-то услужливо навел луч фонаря.

— Похоже на веточку омелы, завязанную на фигуре маленького каменного оленя, — сказал он.

— Вероятно, имеет отношение к черной магии, — предположил я.

Он перекрестился, повернулся и снял ее.

— Вероятно, так, — сказал он, раздавив омелу и швырнув ее на пол. Затем он разбил оленя и отбросил куски прочь.

Я улыбнулся и сделал шаг вперед.

— Давайте откроем их и посмотрим, — сказал доктор.

Я помог им. Когда гробы были открыты, я не слушал комментарии о бледности, сохранности и окровавленных ртах. Бродски выглядел так же, как и всегда: темные волосы, тяжелые темные брови, втянутый рот, небольшое брюшко. Девушка была прелестна. Выше, чем я думал. Горло слегка пульсировало, кожа отливала синевой.

Отец О`Брайен открыл Библию и начал читать, держа фонарик дрожащей рукой. Док поставил сумку на пол и что-то нащупывал внутри ее.

Бен отвернулся со слезами на глазах. Я дотянулся до него и бесшумно сдавил его шею, пока другие занимались своими делами.

Уложив его на пол, я подошел к доктору.

— Что? — начал он, и это было его последним словом.

Отец О`Брайен прекратил чтение. Он уставился на меня.

— Ты работаешь на них? — вскричал он, бросив взгляд на гробы.

— Пожалуй, нет, — ответил я, — но они мне нужны. Они — кровь моей жизни.

— Я не понимаю…

— Все является чьей-нибудь добычей, и мы делаем то, что должны. Такова экология. Простите, святой отец.

Я воспользовался лопатой Бена, чтобы похоронить всех троих под полом — с чесноком, кольями и прочим. Затем я закрыл гробы и вытащил их вверх по лестнице.

Я оглядывался, пока шел через поле, затем сел в грузовик. Было еще сравнительно рано, вокруг ни души.

Я погрузил оба гроба в кузов и прикрыл тряпкой. В тридцати милях езды была еще одна разрушенная церковь, о которой я знал.

Позднее, когда я установил их на новом месте, я написал карандашом записку и вложил ее в руку Бродски:

Дорогой Б.!

Пусть это будет вам уроком. Вы должны прекратить действовать как Бела Лугоши. Вы не достигли его уровня. Считайте удачей, что вы вообще проснетесь этой ночью. В дальнейшем будьте осмотрительнее в своих действиях, или я сам отправлю вас в отставку. В конце концов, я здесь не для того, чтобы вас обслуживать.

Ваш всегда,

У.

P. S. Омела и статуя больше не действуют. Почему вы вдруг стали так суеверны?


Я взглянул на часы. Было одиннадцать пятнадцать. Я зашел в магазин и воспользовался телефоном.

— Привет, Кела, — сказал я, когда услышал ее голос. — Это я.

— Вердет, — сказала она. — Ты долго не появлялся.

— Я был занят.

— Чем?

— Ты знаешь, где находится старая церковь Апостолов рядом с шоссе номер шесть?

— Конечно. Она есть в моем списке.

— Встречай меня там в двенадцать тридцать, и я все расскажу тебе за обедом.

Загрузка...