Зачем же выше и все выше ты

Возводишь изумленный взор?

-- Вверху -- такая темнота,-

Ты скажешь,-- время опрокинула

И, словно ночь, на день нахлынула

Холмов холодная черта.

Высоких, неживых дерев

Темнеющее рвется кружево:

О, месяц, только ты не суживай

Серпа, внезапно почернев!

Не позднее 17 декабря 1909


x x x

Где вырывается из плена

Потока шумное стекло,

Клубящаяся стынет пена,

Как лебединое крыло.

О, время, завистью не мучай

Того, кто вовремя застыл.

Нас пеною воздвигнул случай

И кружевом соединил.

1910


x x x

Когда мозаик никнут травы

И церковь гулкая пуста,

Я в темноте, как змей лукавый,

Влачусь к подножию Креста.

Я пью монашескую нежность

В сосредоточенных сердцах,

Как кипариса безнадежность

В неумолимых высотах.

Люблю изогнутые брови

И краску на лице Святых,

И пятна золота и крови

На теле статуй восковых.

Быть может, только призрак плоти

Обманывает нас в мечтах,

Просвечивая меж лохмотий,

И дышит в роковых страстях.

Лето 1910, Лугано


x x x

Под грозовыми облаками

Несется клекот вещих птиц:

Довольно огненных страниц

Уж перевернуто веками!

В священном страхе зверь живет -

И каждый совершил душою,

Как ласточка перед грозою,

Неописуемый полет.

Когда же солнце вас расплавит,

Серебряные облака,

И будет вышина легка,

И крылья тишина расправит?

Не позднее 5 августа 1910


x x x

Единственной отрадой

Отныне сердцу дан,

Неутомимо падай,

Таинственный фонтан.

Высокими снопами

Взлетай и упадай

И всеми голосами

Вдруг -- сразу умолкай.

Но ризой думы важной

Всю душу мне одень,

Как лиственницы влажно

Трепещущая сень.

Июль 1910


x x x

Над алтарем дымящихся зыбей

Приносит жертву кроткий бог морей.

Глухое море, как вино, кипит.

Над морем солнце, как орел, дрожит,

И только стелется морской туман,

И раздается тишины тимпан;

И только небо сердцем голубым

Усыновляет моря белый дым.

И шире океан, когда уснул,

И, сдержанный, величественней гул;

И в небесах, торжествен и тяжел,

Как из металла вылитый орел.

Не позднее июня 1910


x x x

Когда укор колоколов

Нахлынет с древних колоколен,

И самый воздух гулом болен,

И нету ни молитв, ни слов -

Я уничтожен, заглушен.

Вино, и крепче и тяжеле

Сердечного коснулось хмеля -

И снова я не утолен.

Я не хочу моих святынь,

Мои обеты я нарушу -

И мне переполняет душу

Неизъяснимая полынь.

Не позднее 5 августа 1910


x x x

Мне стало страшно жизнь отжить -

И с дерева, как лист, отпрянуть,

И ничего не полюбить,

И безымянным камнем кануть;

И в пустоте, как на кресте,

Живую душу распиная,

Как Моисей на высоте,

Исчезнуть в облаке Синая.

И я слежу -- со всем живым

Меня связующие нити,

И бытия узорный дым

На мраморной сличаю плите;

И содроганья теплых птиц

Улавливаю через сети,

И с истлевающих страниц

Притягиваю прах столетий.

Не позднее 5 августа 1910


x x x

Я вижу каменное небо

Над тусклой паутиной вод.

В тисках постылого Эреба

Душа томительно живет.

Я понимаю этот ужас

И постигаю эту связь:

И небо падает, не рушась,

И море плещет, не пенясь.

О, крылья, бледные химеры

На грубом золоте песка,

И паруса трилистник серый,

Распятый, как моя тоска!

Не позднее 5 августа 1910


x x x

Листьев сочувственный шорох

Угадывать сердцем привык,

В темных читаю узорах

Смиренного сердца язык.

Верные, четкие мысли -

Прозрачная, строгая ткань...

Острые листья исчисли -

Словами играть перестань.

К высям просвета какого

Уходит твой лиственный шум -

Темное дерево слова,

Ослепшее дерево дум?

Май 1910, Гельсингфорс

x x x

Вечер нежный. Сумрак важный.

Гул за гулом. Вал за валом.

И в лицо нам ветер влажный

Бьет соленым покрывалом.

Все погасло. Все смешалось.

Волны берегом хмелели.

В нас вошла слепая радость -

И сердца отяжелели.

Оглушил нас хаос темный,

Одурманил воздух пьяный,

Убаюкал хор огромный:

Флейты, лютни и тимпаны...

Не позднее 5 августа 1910


x x x

С. П. Каблукову

Убиты медью вечерней

И сломаны венчики слов.

И тело требует терний,

И вера -- безумных цветов.

Упасть на древние плиты

И к страстному Богу воззвать,

И знать, что молитвой слиты

Все чувства в одну благодать!

Растет прилив славословий -

И вновь, в ожиданьи конца,

Вином божественной крови

Его -- тяжелеют сердца;

И храм, как корабль огромный,

Несется в пучине веков.

И парус духа бездомный

Все ветры изведать готов.

Июль 1910, Ганге


x x x

С. П. Каблукову

........................

Я помню берег вековой

И скал глубокие морщины,

Где, покрывая шум морской,

Ваш раздавался голос львиный.

И Ваши бледные черты

И, в острых взорах византийца,

Огонь духовной красоты -

Запомнятся и будут сниться.

Вы чувствовали тайны нить,

Вы чуяли рожденье слова...

Лишь тот умеет похвалить,

Чье осуждение сурово.

Август 1910, Берлин


x x x

Как облаком сердце одето

И камнем прикинулась плоть,

Пока назначенье поэта

Ему не откроет Господь:

Какая-то страсть налетела,

Какая-то тяжесть жива;

И призраки требуют тела,

И плоти причастны слова.

Как женщины, жаждут предметы,

Как ласки, заветных имен.

Но тайные ловит приметы

Поэт, в темноту погружен.

Он ждет сокровенного знака,

На песнь, как на подвиг, готов:

И дышит таинственность брака

В простом сочетании слов.

Не позднее 5 августа 1910


x x x

Неумолимые слова...

Окаменела Иудея,

И, с каждым мигом тяжелея,

Его поникла голова.

Стояли воины кругом

На страже стынущего тела;

Как венчик, голова висела

На стебле тонком и чужом.

И царствовал, и никнул Он,

Как лилия в родимый омут,

И глубина, где стебли тонут,

Торжествовала свой закон.

Август 1910, Целендорф


x x x

В самом себе, как змей, таясь,

Вокруг себя, как плющ, виясь,-

Я подымаюсь над собою:

Себя хочу, к себе лечу,

Крылами темными плещу,

Расширенными над водою;

И, как испуганный орел,

Вернувшись, больше не нашел

Гнезда, сорвавшегося в бездну,-

Омоюсь молнии огнем

И, заклиная тяжкий гром,

В холодном облаке исчезну!

Август 1910, Берлин


Змей

Осенний сумрак -- ржавое железо

Скрипит, поет и разъедает плоть...

Что весь соблазн и все богатства Креза

Пред лезвием твоей тоски, Господь!

Я как змеей танцующей измучен

И перед ней, тоскуя, трепещу,

Я не хочу души своей излучин,

И разума, и Музы не хочу.

Достаточно лукавых отрицаний

Распутывать извилистый клубок;

Нет стройных слов для жалоб и признаний,

И кубок мой тяжел и неглубок.

К чему дышать? На жестких камнях пляшет

Больной удав, свиваясь и клубясь;

Качается, и тело опояшет,

И падает, внезапно утомясь.

И бесполезно, накануне казни,

Видением и пеньем потрясен,

Я слушаю, как узник, без боязни

Железа визг и ветра темный стон.

1910

x x x

В изголовьи Черное Распятье,

В сердце жар, и в мыслях пустота,-

И ложится тонкое проклятье -

Пыльный след на дерево Креста.

Ах, зачем на стеклах дым морозный

Так похож на мозаичный сон!

Ах, зачем молчанья голос грозный

Безнадежной негой растворен!

И слова евангельской латыни

Прозвучали, как морской прибой;

И волной нахлынувшей святыни

Поднят был корабль безумный мой:

Нет, не парус, распятый и серый,

В неизвестный край меня влечет -

Страшен мне "подводный камень веры"1

Роковой ее круговорот!

Ноябрь 1910, Петербург

1 Тютчев (прим. О. Мандельштама)

x x x

Темных уз земного заточенья

Я ничем преодолеть не мог,

И тяжелым панцирем презренья

Я окован с головы до ног.

Иногда со мной бывает нежен

И меня преследует двойник;

Как и я -- он так же неизбежен

И ко мне внимательно приник.

И, глухую затаив развязку,

Сам себя я вызвал на турнир;

С самого себя срываю маску

И презрительный лелею мир.

Я своей печали недостоин,

И моя последняя мечта -

Роковой и краткий гул пробоин

Моего узорного щита.

1910?


x x x

Медленно урна пустая,

Вращаясь над тусклой поляной,

Сеет, надменно мерцая,

Туманы в лазури ледяной.

Тянет, чарует и манит -

Непонят, невынут, нетронут -

Жребий,-- и небо обманет,

И взоры в возможном потонут.

Что расскажу я о вечных,

Заочных, заоблачных странах:

Весь я в порывах конечных,

В соблазнах, изменах и ранах.

Выбор мой труден и беден.

И тусклый простор безучастен.

Стыну -- и взор мой победен.

И круг мой обыденный страстен.

11 февраля 1911

x x x

Когда подымаю,

Опускаю взор -

Я двух чаш встречаю

Зыбкий разговор.

И мукою в мире

Взнесены мои

Тяжелые гири,

Шаткие ладьи.

Знают души наши

Отчаянья власть:

И поднятой чаше

Суждено упасть.

Есть в тяжести радость,

И в паденьи есть

Колебаний сладость -

Острой стрелки месть!

Июнь 1911

x x x

Душу от внешних условий

Освободить я умею:

Пенье -- кипение крови

Слышу -- и быстро хмелею.

И вещества, мне родного

Где-то на грани томленья,

В цепь сочетаются снова

Первоначальные звенья.

Там в беспристрастном эфире

Взвешены сущности наши -

Брошены звездные гири

На задрожавшие чаши;

И в ликованьи предела

Есть упоение жизни:

Воспоминание тела

О... неизменной отчизне...

Июль 1911

x x x

Я знаю, что обман в видении немыслим

И ткань моей мечты прозрачна и прочна;

Что с дивной легкостью мы, созидая, числим

И достигает звезд полет веретена,-

Когда, овеяно потусторонним ветром,

Оно оторвалось от медленной земли,

И раскрывается неуловимым метром

Рай -- распростертому в уныньи и в пыли.

Так ринемся скорей из области томленья -

По мановению эфирного гонца -

В край, где слагаются заоблачные звенья

И башни высятся заочного дворца!

Несозданных миров отмститель будь, художник,-

Несуществующим существованье дай;

Туманным облаком окутай свой треножник

И падающих звезд пойми летучий рай!

Июль 1911

x x x

Ты прошла сквозь облако тумана.

На ланитах нежные румяна.

Светит день холодный и недужный.

Я брожу свободный и ненужный...

Злая осень ворожит над нами,

Угрожает спелыми плодами,

Говорит вершинами с вершиной

И в глаза целует паутиной.

Как застыл тревожной жизни танец!

Как на всем играет твой румянец!

Как сквозит и в облаке тумана

Ярких дней сияющая рана!

4 августа 1911

x x x

Не спрашивай: ты знаешь,

Что нежность безотчетна,

И как ты называешь

Мой трепет -- все равно;

И для чего признанье,

Когда бесповоротно

Мое существованье

Тобою решено?

Дай руку мне. Что страсти?

Танцующие змеи!

И таинство их власти -

Убийственный магнит!

И, змей тревожный танец

Остановить не смея,

Я созерцаю глянец

Девических ланит.

7 августа 1911

x x x

В лазури месяц новый

Ясен и высок.

Радуют подковы

Звонкий грунт дорог.

Глубоко вздохнул я -

В небе голубом

Словно зачерпнул я

Серебряным ковшом!

Счастия тяжелый

Я надел венец.

В кузнице веселой

Работает кузнец.

Радость бессвязна,

Бездна не страшна.

Однообразно

Звучно царство сна!

12 ноября 1911

* Поздний вариант: стихотворение названо "Кузнец", отличается последней строфой и датировкой:

Круглое братство

Он для всех кует.

Легкий месяц, здравствуй!

Здравствуй, Новый год!

Ноябрь 1911, 1922

x x x

Стрекозы быстрыми кругами

Тревожат черный блеск пруда,

И вздрагивает, тростниками

Чуть окаймленная, вода.

То -- пряжу за собою тянут

И словно паутину ткут,

То -- распластавшись -- в омут канут -

И волны траур свой сомкнут.

И я, какой-то невеселый,

Томлюсь и падаю в глуши -

Как будто чувствую уколы

И холод в тайниках души...

1911

x x x

Тысячеструйный поток -

Журчала весенняя ласка.

Скользнула-мелькнула коляска,

Легкая, как мотылек.

Я улыбнулся весне,

Я оглянулся украдкой,-

Женщина гладкой перчаткой

Правила, точно во сне.

В путь убегала она,

В траурный шелк одета,

Тонкая вуалета -

Тоже была черна...

1912 (1911?)


x x x

Когда показывают восемь

Часы собора-исполина,

Мы в полусне твой призрак носим,

Чужого города картина.

В руках плетеные корзинки,

Служанки спорят с продавцами,

Воркуют голуби на рынке

И плещут сизыми крылами.

Хлеба, серебряные рыбы,

Плоды и овощи простые,

Крестьяне -- каменные глыбы

И краски темные, живые.

А в сетке пестрого тумана

Сгрудилась ласковая стая,

Как будто площадь утром рано -

Торговли скиния святая.

1912


Шарманка

Шарманка, жалобное пенье,

Тягучих арий дребедень,-

Как безобразное виденье,

Осеннюю тревожит сень...

Чтоб всколыхнула на мгновенье

Та песня вод стоячих лень,

Сентиментальное волненье

Туманной музыкой одень.

Какой обыкновенный день!

Как невозможно вдохновенье -

В мозгу игла, брожу как тень.

Я бы приветствовал кремень

Точильщика -- как избавленье:

Бродяга -- я люблю движенье.

16 июня 1912

x x x

А. Ахматовой

Как черный ангел на снегу

Ты показалась мне сегодня,

И утаить я не могу-

Есть на тебе печать Господня.

Такая странная печать -

Как бы дарованная свыше,-

Что, кажется, в церковной нише

Тебе назначено стоять.

Пускай нездешняя любовь

С любовью здешней будут слиты,

Пускай бушующая кровь

Не перейдет в твои ланиты,

И пышный мрамор оттенит

Всю призрачность твоих лохмотий,

Всю наготу причастных плоти,

Но не краснеющих ланит.

Начало 1914?


x x x

Черты лица искажены

Какой-то старческой улыбкой:

Кто скажет, что гитане гибкой

Все муки ада суждены?

1913

x x x

От легкой жизни мы сошли с ума:

С утра вино, а вечером похмелье.

Как удержать напрасное веселье,

Румянец твой, о нежная чума?

В пожатьи рук мучительный обряд,

На улицах ночные поцелуи,

Когда речные тяжелеют струи

И фонари, как факелы, горят.

Мы смерти ждем, как сказочного волна,

Но я боюсь, что раньше всех умрет

Тот, у кого тревожно-красный рот

И на глаза спадающая челка.

Ноябрь 1913

Мадригал

Нет, не поднять волшебного фрегата:

Вся комната в табачной синеве,-

И пред людьми русалка виновата -

Зеленоглазая, в морской траве!

Она курить, конечно, не умеет,

Горячим пеплом губы обожгла;

И не заметила, что платье тлеет,-

Зеленый шелк, и на полу зола...

Так моряки в прохладе изумрудной

Ни чубуков, ни трубок не нашли;

Ведь и дышать им научиться трудно

Сухим и горьким воздухом земли!

1913

x x x

Веселая скороговорка;

О, будни -- пляска дикарей!

Я с невысокого пригорка

Опять присматриваюсь к ней.

Бывают искренние вкусы,

И предприимчивый моряк

С собой захватывает бусы,

Цветные стекла и табак.

Люблю обмен. Мелькают перья.

Наивных восклицаний дождь.

Лоснящийся от лицемерья,

Косится на бочонок вождь.

Скорей подбросить кольца, трубки -

За мех, и золото, и яд;

И с чистой совестью, на шлюпке,

Вернуться на родной фрегат!

Июнь 1913

Песенка

У меня не много денег,

В кабаках меня не любят,

А служанки вяжут веник

И сердито щепки рубят.

Я запачкал руки в саже,

На моих ресницах копоть,

Создаю свои миражи

И мешаю всем работать.

Голубые судомойки,

Добродетельная челядь,

И на самой жесткой койке

Ваша честность рай вам стелет.

Тяжела с бельем корзина,

И мясник острит так плотски.

Тем краснее льются вина

До утра в хрусталь господский!

1913

Летние стансы

В аллее колокольчик медный,

Французский говор, нежный взгляд -

И за решеткой заповедной

Пустеет понемногу сад.

Что делать в городе в июне?

Не зажигают фонарей;

На яхте, на чухонской шхуне

Уехать хочется скорей!

Нева -- как вздувшаяся вена

До утренних румяных роз.

Везя всклокоченное сено,

Плетется на асфальте воз.

А там рабочая землянка,

Трещит и варится смола;

Ломовика судьба-цыганка

Обратно в степи привела...

И с бесконечной челобитной

О справедливости людской

Чернеет на скамье гранитной

Самоубийца молодой.

Июнь? 1913


Американ бар

Еще девиц не видно в баре,

Лакей невежлив и угрюм;

И в крепкой чудится сигаре

Американца едкий ум.

Сияет стойка красным лаком,

И дразнит сода-виски форт:

Кто незнаком с буфетным знаком

И в ярлыках не слишком тверд?

Бананов груда золотая

На всякий случай подана,

И продавщица восковая

Невозмутима, как луна.

Сначала нам слегка взгрустнется,

Мы спросим кофе с кюрассо.

В пол-оборота обернется

Фортуны нашей колесо!

Потом, беседуя негромко,

Я на вращающийся стул

Влезаю в шляпе и, соломкой

Мешая лед, внимаю гул...

Хозяйский глаз желтей червонца

Мечтателей не оскорбит...

Мы недовольны светом солнца,

Теченьем меренных орбит!

Не позднее июня 1913

Египтянин

(Надпись на камне 18-19 династии)

Я избежал суровой пени

И почестей достиг;

От радости мои колени

Дрожали, как тростник.

И прямо в полы балахона,

Большие, как луна,

На двор с высокого балкона

Бросали ордена.

То, что я сделал, превосходно -

И это сделал я!

И место новое доходно

И прочно для житья.

И, предвкушая счастья глянец,

Я танцевал не зря

Изящный и отличный танец

В присутствии царя.

По воздуху летает птица.

Бедняк идет пешком.

Вельможе ехать не годится

Дрянным сухим путем.

И, захватив с собой подарки

И с орденами тюк,

Как подобает мне, на барке

Я поплыву на юг.

1913

Египтянин

Я выстроил себе благополучья дом,

Он весь из дерева, и ни куска гранита,

И царская его осматривала свита,

В нем виноградники, цветник и водоем.

Чтоб воздух проникал в удобное жилье,

Я вынул три стены в преддверьи легкой клети,

И безошибочно я выбрал пальмы эти

Краеугольными -- прямые, как копье.

Кто может описать сановника доход!

Бессмертны высокопоставленные лица!

(Где управляющий? Готова ли гробница?)

В хозяйстве письменный я слушаю отчет.

Тяжелым жерновом мучнистое зерно

Приказано смолоть служанке низкорослой,

Священникам налог исправно будет послан,

Составлен протокол на хлеб и полотно.

В столовой на полу пес, растянувшись, лег,

И кресло прочное стоит на львиных лапах.

Я жареных гусей вдыхаю сладкий запах -

Загробных радостей вещественный залог.

1913 (1914?)

x x x

Пусть в душной комнате, где клочья серой ваты

И склянки с кислотой, часы хрипят и бьют,-

Гигантские шаги, с которых петли сняты,-

В туманной памяти виденья оживут.

И лихорадочный больной, тоской распятый,

Худыми пальцами свивая тонкий жгут,

Сжимает свой платок, как талисман крылатый,

И с отвращением глядит на круг минут...

То было в сентябре, вертелись флюгера,

И ставни хлопали,-- но буйная игра

Гигантов и детей пророческой казалась,

И тело нежное то плавно подымалось,

То грузно падало: средь пестрого двора

Живая карусель, без музыки, вращалась!

Апрель 1912

Спорт

Румяный шкипер бросил мяч тяжелый,

И черни он понравился вполне.

Потомки толстокожего футбола -

Крокет на льду и поло на коне.

Средь юношей теперь -- по старине

Цветет прыжок и выпад дискобола,

Когда сойдутся в легком полотне,

Оксфорд и Кэмбридж -- две приречных школы.

Но только тот действительно спортсмэн -

Кто разорвал печальной жизни плен:

Он знает мир, где дышит радость, пенясь...

И детского крокета молотки,

И северные наши городки,

И дар богов -- великолепный теннис!

1913 -- 1914

Футбол

Телохранитель был отравлен.

В неравной битве изнемог,

Обезображен, обесславлен,

Футбола толстокожий бог.

И с легкостью тяжеловеса

Удары отбивал боксер:

О, беззащитная завеса,

Неохраняемый шатер!

Должно быть, так толпа сгрудилась,

Когда, мучительно жива,

Не допив кубка, покатилась

К ногам тупая голова.

Неизъяснимо лицемерно

Не так ли кончиком ноги

Над теплым трупом Олоферна

Юдифь глумилась...

1913

Второй футбол

Рассеян утренник тяжелый,

На босу ногу день пришел;

А на дворе военной школы

Играют мальчики в футбол.

Чуть-чуть неловки, мешковаты -

Как подобает в их лета,-

Кто мяч толкает угловатый,

Кто охраняет ворота...

Любовь, охотничьи попойки -

Все в будущем, а ныне -- скорбь

И вскакивать на жесткой койке,

Чуть свет, под барабанов дробь!

Увы: ни музыки, ни славы!

Так от зари и до зари,

В силках науки и забавы

Томятся дети-дикари.

Осенней путаницы сито.

Деревья мокрые в золе.

Мундир обрызган. Грудь открыта.

Околыш красный на земле.

1913

Автопортрет

В поднятьи головы крылатый

Намек -- но мешковат сюртук;

В закрытьи глаз, в покое рук -

Тайник движенья непочатый.

Так вот кому летать и петь

И слова пламенная ковкость,-

Чтоб прирожденную неловкость

Врожденным ритмом одолеть!

1914 1913?


x x x

Как овцы, жалкою толпой

Бежали старцы Еврипида.

Иду змеиною тропой,

И в сердце темная обида.

Но этот час уж недалек:

Я отряхну мои печали,

Как мальчик вечером песок

Вытряхивает из сандалий.

1914

x x x

Развеселился, наконец,

Изведал духа совершенство,

Уверовал в свое блаженство

И успокоился, как царь,

Почуяв славу за плечами -

Когда первосвященник в храме

И голубь залетел в алтарь.

1912 (1913?)

x x x

Когда держался Рим в союзе с естеством,

Носились образы его гражданской мощи

В прозрачном воздухе, как в цирке голубом,

На форуме полей и в колоннаде рощи.

А ныне человек -- ни раб, ни властелин,

Не опьянен собой -- а только отуманен;

Невольно думаешь: всемирный гражданин!

А хочется сказать -- всемирный горожанин!

1914

Перед войной

Ни триумфа, ни войны!

О, железные, доколе

Безопасный Капитолий

Мы хранить осуждены?

Или, римские перуны -

Гнев народа! -- обманув,

Отдыхает острый клюв

Той ораторской трибуны?

Или возит кирпичи

Солнца дряхлая повозка

И в руках у недоноска

Рима ржавые ключи?

Август-сентябрь 1914


Немецкая каска

Немецкая каска, священный трофей,

Лежит на камине в гостиной твоей.

Дотронься,-- она, как игрушка, легка;

Пронизана воздухом медь шишака.

В Познани и Польше не всем воевать -

Своими глазами врага увидать:

И, слушая ядер губительный хор,

Сорвать с неприятеля гордый убор!

Нам только взглянуть на блестящую медь

И вспомнить о тех, кто готов умереть!

Сентябрь-октябрь 1914


Polacy!

Поляки! Я не вижу смысла

В безумном подвиге стрелков:

Иль ворон заклюет орлов?

Иль потечет обратно Висла?

Или снега не будут больше

Зимою покрывать ковыль?

Или о Габсбургов костыль

Пристало опираться Польше?

А ты, славянская комета,

В своем блужданьи вековом,

Рассыпалась чужим огнем,

Сообщница чужого света!

Октябрь 1914

* Поляки! (польск.)


Реймс и Кельн

...Но в старом Кельне тоже есть собор,

Неконченный и все-таки прекрасный,

И хоть один священник беспристрастный,

И в дивной целости стрельчатый бор.

Он потрясен чудовищным набатом,

И в грозный час, когда густеет мгла,

Немецкие поют колокола:

-- Что сотворили вы над реймским братом?

Сентябрь 1914

x x x

В белом раю лежит богатырь:

Пахарь войны, пожилой мужик.

В серых глазах мировая ширь:

Великорусский державный лик,

Только святые умеют так

В благоуханном гробу лежать:

Выпростав руки, блаженства в знак,

Славу свою и покой вкушать.

Разве Россия не белый рай

И не веселые наши сны?

Радуйся, ратник, не умирай:

Внуки и правнуки спасены!

Декабрь 1914

Аббат

Переменилось все земное,

И лишь не сбросила земля

Сутану римского покроя

И ваше золото, поля.

И, самый скромный современник,

Как жаворонок, Жамм поет,-

Ведь католический священник

Ему советы подает!

Священник слышит пенье птичье

И всякую живую весть.

Питает все его величье

Сияющей тонзуры честь.

Свет дивный от нее исходит,

Когда он вечером идет

Иль по утрам на рынке бродит

И милостыню подает.

Я поклонился, он ответил

Кивком учтивым головы,

И, говоря со мной, заметил:

"Католиком умрете вы!"

А в толщь унынья и безделья

Какой врезается алмаз,

Когда мы вспомним новоселье,

Что в Риме ожидает нас!

Там каноническое счастье,

Как солнце, стало на зенит,

И никакое самовластье

Ему сиять не запретит.

О, жаворонок, гибкий пленник,

Кто лучше песнь твою поймет,

Чем католический священник

В июле, в урожайный год!

1915 (1914?)

x x x

У моря ропот старческой кифары...

Еще жива несправедливость Рима,

И воют псы, и бедные татары

В глухой деревне каменного Крыма.

О, Цезарь, Цезарь, слышишь ли блеянье

Овечьих стад и смутных волн движенье?

Что понапрасну льешь свое сиянье,

Луна,-- без Рима жалкое явленье?

Не та, что ночью смотрит в Капитолий

И озаряет лес столпов холодных,

А деревенская луна, не боле,

Луна,-- возлюбленная псов голодных.

Октябрь 1915

x x x

Вот дароносица, как солнце золотое,

Повисла в воздухе -- великолепный миг.

Здесь должен прозвучать лишь греческий язык:

Взят в руки целый мир, как яблоко простое.

Богослужения торжественный зенит,

Свет в круглой храмине под куполом в июле,

Чтоб полной грудью мы вне времени вздохнули

О луговине той, где время не бежит.

И Евхаристия, как вечный полдень, длится -

Все причащаются, играют и поют,

И на виду у всех божественный сосуд

Неисчерпаемым веселием струится.

1915

x x x

-- Я потеряла нежную камею,

Не знаю где, на берегу Невы.

Я римлянку прелестную жалею,-

Чуть не в слезах мне говорили вы.

Но для чего, прекрасная грузинка,

Тревожить прах божественных гробниц?

Еще одна пушистая снежинка

Растаяла на веере ресниц.

И кроткую вы наклонили шею.

Камеи нет -- нет римлянки, увы.

Я Тинотину смуглую жалею -

Девичий Рим на берегу Невы.

Осень 1916

Мадригал

Кн. Андрониковой

Дочь Андроника Комнена,

Византийской славы дочь!

Помоги мне в эту ночь

Солнце выручить из плена,

Помоги мне пышность тлена

Стройной песнью превозмочь,

Дочь Андроника Комнена,

Византийской славы дочь!

1916

x x x

О, этот воздух, смутой пьяный,

На черной площади Кремля.

Качают шаткий "мир" смутьяны,

Тревожно пахнут тополя.

Соборов восковые лики,

Колоколов дремучий лес,

Как бы разбойник безъязыкий

В стропилах каменных исчез.

А в запечатанных соборах,

Где и прохладно и темно,

Как в нежных глиняных амфорах,

Играет русское вино.

Успенский, дивно округленный,

Весь удивленье райских дуг,

И Благовещенский, зеленый,

И, мнится, заворкует вдруг.

Архангельский и Воскресенья

Просвечивают, как ладонь,-

Повсюду скрытое горенье,

В кувшинах спрятанный огонь...

Апрель 1916

x x x

Когда октябрьский нам готовил временщик

Ярмо насилия и злобы

И ощетинился убийца-броневик,

И пулеметчик низколобый,-

-- Керенского распять! -- потребовал солдат,

И злая чернь рукоплескала:

Нам сердце на штыки позволил взять Пилат,

И сердце биться перестало!

И укоризненно мелькает эта тень,

Где зданий красная подкова;

Как будто слышу я в октябрьский тусклый день:

-- Вязать его, щенка Петрова!

Среди гражданских бурь и яростных личин,

Тончайшим гневом пламенея,

Ты шел бестрепетно, свободный гражданин,

Куда вела тебя Психея.

И если для других восторженный народ

Венки свивает золотые,-

Благословить тебя в далекий ад сойдет

Стопами легкими Россия.

Ноябрь 1917

x x x

Кто знает, может быть, не хватит мне свечи

И среди бела дня останусь я в ночи,

И, зернами дыша рассыпанного мака,

На голову мою надену митру мрака,-

Как поздний патриарх в разрушенной Москве,

Неосвященный мир неся на голове,

Чреватый слепотой и муками раздора,

Как Тихон -- ставленник последнего собора!

Ноябрь 1917

x x x

Все чуждо нам в столице непотребной:

Ее сухая черствая земля,

И буйный торг на Сухаревке хлебной,

И страшный вид разбойного Кремля.

Она, дремучая, всем миром правит.

Мильонами скрипучих арб она

Качнулась в путь -- и полвселенной давит

Ее базаров бабья ширина.

Ее церквей благоуханных соты -

Как дикий мед, заброшенный в леса,

И птичьих стай густые перелеты

Угрюмые волнуют небеса.

Она в торговле хитрая лисица,

А перед князем -- жалкая раба.

Удельной речки мутная водица

Течет, как встарь, в сухие желоба.

Май -- июнь 1918


Телефон

На этом диком страшном свете

Ты, друг полночных похорон,

В высоком строгом кабинете

Самоубийцы -- телефон!

Асфальта черные озера

Изрыты яростью копыт,

И скоро будет солнце -- скоро

Безумный петел прокричит.

А там дубовая Валгалла

И старый пиршественный сон:

Судьба велела, ночь решала,

Когда проснулся телефон.

Весь воздух выпили тяжелые портьеры,

На театральной площади темно.

Звонок -- и закружились сферы:

Самоубийство решено.

Куда бежать от жизни гулкой,

От этой каменной уйти?

Молчи, проклятая шкатулка!

На дне морском цветет: прости!

И только голос, голос-птица

Летит на пиршественный сон.

Ты -- избавленье и зарница

Самоубийства -- телефон!

Июнь 1918

x x x

Где ночь бросает якоря

В глухих созвездьях Зодиака,

Сухие листья октября,

Глухие вскормленники мрака,

Куда летите вы? Зачем

От древа жизни вы отпали?

Вам чужд и странен Вифлеем,

И яслей вы не увидали.

Для вас потомства нет -- увы!

Бесполая владеет вами злоба,

Бездетными сойдете вы

В свои повапленные1 гробы,

И на пороге тишины,

Среди беспамятства природы,

Не вам, не вам обречены,

А звездам вечные народы.

Осень 1920 (1917?)

1 Так в обоих источниках. -- С. В.


Актер и рабочий

Здесь, на твердой площадке яхт-клуба,

Где высокая мачта и спасательный круг,

У южного моря, под сенью юга

Деревянный пахучий строился сруб!

Это игра воздвигает здесь стены!

Разве работать -- не значит играть?

По свежим доскам широкой сцены

Какая радость впервые шагать!

Актер -- корабельщик на палубе мира!

И дом актера стоит на волнах!

Никогда, никогда не боялась лира

Тяжелого молота в братских руках!

Что сказал художник, сказал и работник:

-- Воистину, правда у нас одна!

Единым духом жив и плотник,

И поэт, вкусивший святого вина!

А вам спасибо! И дни, и ночи

Мы строим вместе -- и наш дом готов!

Под маской суровости скрывает рабочий

Высокую нежность грядущих веков!

Веселые стружки пахнут морем,

Корабль оснащен -- в добрый путь!

Плывите же вместе к грядущим зорям,

Актер и рабочий, вам нельзя отдохнуть!

Лето 1920

А небо будущим беременно...

Опять войны разноголосица

На древних плоскогорьях мира,

И лопастью пропеллер лоснится,

Как кость точеная тапира.

Крыла и смерти уравнение,-

С алгебраических пирушек

Слетев, он помнит измерение

Других эбеновых игрушек,

Врагиню ночь, рассадник вражеский

Существ коротких ластоногих,

И молодую силу тяжести:

Так начиналась власть немногих...

Итак, готовьтесь жить во времени,

Где нет ни волка, ни тапира,

А небо будущим беременно -

Пшеницей сытого эфира.

А то сегодня победители

Кладбища лета обходили,

Ломали крылья стрекозиные

И молоточками казнили.

Давайте слушать грома проповедь,

Как внуки Себастьяна Баха,

И на востоке и на западе

Органные поставим крылья!

Давайте бросим бури яблоко

На стол пирующим землянам

И на стеклянном блюде облако

Поставим яств посередине.

Давайте все покроем заново

Камчатной скатертью пространства,

Переговариваясь, радуясь,

Друг другу подавая брашна.

На круговом на мирном судьбище

Зарею кровь оледенится.

В беременном глубоком будущем

Жужжит большая медуница.

А вам, в безвременьи летающим

Под хлыст войны за власть немногих,-

Хотя бы честь млекопитающих,

Хотя бы совесть ластоногих,

И тем печальнее, тем горше нам,

Что люди-птицы хуже зверя

И что стервятникам и коршунам

Мы поневоле больше верим.

Как шапка холода альпийского,

Из года в год, в жару и лето,

На лбу высоком человечества

Войны холодные ладони.

А ты, глубокое и сытое,

Забременевшее лазурью,

Как чешуя многоочитое,

И альфа и омега бури;

Тебе -- чужое и безбровое,

Из поколенья в поколение,-

Всегда высокое и новое

Передается удивление.

1923

Христиан Клейст

* Вариант в СС2.

Есть между нами похвала без лести,

И дружба есть в упор, без фарисейства,

Поучимся ж серьезности и чести

У стихотворца Христиана Клейста.

Еще во Франкфурте отцы зевали,

Еще о Гете не было известий,

Слагались гимны, кони гарцевали

И княжества топталися на месте.

Война -- как плющ в беседке шоколадной.

И далека пока еще от Рейна

Косматая казацкая папаха.

И прямо со страницы альманаха

Он в бой сошел и умер так же складно,

Как пел рябину с кружкой мозельвейна.

8 августа 1932

x x x

Мне кажется, мы говорить должны

О будущем советской старины,

Что ленинское-сталинское слово -

Воздушно-океанская подкова,

И лучше бросить тысячу поэзий,

Чем захлебнуться в родовом железе,

И пращуры нам больше не страшны:

Они у нас в крови растворены.

Апрель -- май 1935

x x x

Мир начинался страшен и велик:

Зеленой ночью папоротник черный,

Пластами боли поднят большевик -

Единый, продолжающий, бесспорный,

Упорствующий, дышащий в стене.

Привет тебе, скрепитель добровольный

Трудящихся, твой каменноугольный

Могучий мозг, гори, гори стране!

Апрель -- май 1935

x x x

Да, я лежу в земле, губами шевеля,

И то, что я скажу, заучит каждый школьник:

На Красной площади всего круглей земля

И скат ее твердеет добровольный.

На Красной площади земля всего круглей,

И скат ее нечаянно раздольный,

Откидываясь вниз до рисовых полей,-

Покуда на земле последний жив невольник.

Май 1935

Железо

Идут года железными полками,

И воздух полн железными шарами.

Оно бесцветное -- в воде железясь,

И розовое, на подушке грезясь.

Железная правда -- живой на зависть,

Железен пестик, и железна завязь.

И железой поэзия в железе,

Слезящаяся в родовом разрезе.

22 мая 1935

x x x

Ты должен мной повелевать,

А я обязан быть послушным.

На честь, на имя наплевать,

Я рос больным и стал тщедушным.

Так пробуй выдуманный метод

Напропалую, напрямик -

Я -- беспартийный большевик,

Как все друзья, как недруг этот.

Май (?) 1935

x x x

Тянули жилы, жили-были,

Не жили, не были нигде.

Бетховен и Воронеж -- или

Один или другой -- злодей.

На базе мелких отношений

Производили глухоту

Семидесяти стульев тени

На первомайском холоду.

В театре публики лежало

Не больше трех карандашей,

И дирижер, стараясь мало,

Казался чортом средь людей.

Апрель -- май 1935


x x x

Мир должно в черном теле брать,

Ему жестокий нужен брат -

От семиюродных уродов

Он не получит ясных всходов.

Июнь 1935

x x x

Я в сердце века -- путь неясен,

А время удаляет цель:

И посоха усталый ясень,

И меди нищенскую цвель.

14 декабря 1936

x x x

А мастер пушечного цеха,

Кузнечных памятников швец,

Мне скажет -- ничего, отец,-

Уж мы сошьем тебе такое...

Декабрь 1936

x x x

Как женственное серебро горит,

Что с окисью и примесью боролось,

И тихая работа серебрит

Железный плуг и песнотворца голос.

Начало 1937

Ода

Когда б я уголь взял для высшей похвалы -

Для радости рисунка непреложной,-

Я б воздух расчертил на хитрые углы

И осторожно и тревожно.

Чтоб настоящее в чертах отозвалось,

В искусстве с дерзостью гранича,

Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось,

Ста сорока народов чтя обычай.

Я б поднял брови малый уголок

И поднял вновь и разрешил иначе:

Знать, Прометей раздул свой уголек,-

Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу!

Я б несколько гремучих линий взял,

Все моложавое его тысячелетье,

И мужество улыбкою связал

И развязал в ненапряженном свете,

И в дружбе мудрых глаз найду для близнеца,

Какого не скажу, то выраженье, близясь

К которому, к нему,-- вдруг узнаешь отца

И задыхаешься, почуяв мира близость.

И я хочу благодарить холмы,

Что эту кость и эту кисть развили:

Он родился в горах и горечь знал тюрьмы.

Хочу назвать его -- не Сталин,-- Джугашвили!

Художник, береги и охраняй бойца:

В рост окружи его сырым и синим бором

Вниманья влажного. Не огорчить отца

Недобрым образом иль мыслей недобором,

Художник, помоги тому, кто весь с тобой,

Кто мыслит, чувствует и строит.

Не я и не другой -- ему народ родной -

Народ-Гомер хвалу утроит.

Художник, береги и охраняй бойца:

Лес человечества за ним поет, густея,

Само грядущее -- дружина мудреца

И слушает его все чаще, все смелее.

Он свесился с трибуны, как с горы,

В бугры голов. Должник сильнее иска,

Могучие глаза решительно добры,

Густая бровь кому-то светит близко,

И я хотел бы стрелкой указать

На твердость рта -- отца речей упрямых,

Лепное, сложное, крутое веко -- знать,

Работает из миллиона рамок.

Весь -- откровенность, весь -- признанья медь,

И зоркий слух, не терпящий сурдинки,

На всех готовых жить и умереть

Бегут, играя, хмурые морщинки.

Сжимая уголек, в котором все сошлось,

Рукою жадною одно лишь сходство клича,

Рукою хищною -- ловить лишь сходства ось -

Я уголь искрошу, ища его обличья.

Я у него учусь, не для себя учась.

Я у него учусь -- к себе не знать пощады,

Несчастья скроют ли большого плана часть,

Я разыщу его в случайностях их чада...

Пусть недостоин я еще иметь друзей,

Пусть не насыщен я и желчью и слезами,

Он все мне чудится в шинели, в картузе,

На чудной площади с счастливыми глазами.

Глазами Сталина раздвинута гора

И вдаль прищурилась равнина.

Как море без морщин, как завтра из вчера -

До солнца борозды от плуга-исполина.

Он улыбается улыбкою жнеца

Рукопожатий в разговоре,

Который начался и длится без конца

На шестиклятвенном просторе.

И каждое гумно и каждая копна

Сильна, убориста, умна -- добро живое -

Чудо народное! Да будет жизнь крупна.

Ворочается счастье стержневое.

И шестикратно я в сознаньи берегу,

Свидетель медленный труда, борьбы и жатвы,

Его огромный путь -- через тайгу

И ленинский октябрь -- до выполненной клятвы.

Уходят вдаль людских голов бугры:

Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят,

Но в книгах ласковых и в играх детворы

Воскресну я сказать, что солнце светит.

Правдивей правды нет, чем искренность бойца:

Для чести и любви, для доблести и стали

Есть имя славное для сжатых губ чтеца -

Его мы слышали и мы его застали.

Январь -- март 1937

Чарли Чаплин

Чарли Чаплин

вышел из кино.

Две подметки,

заячья губа,

Две гляделки,

полные чернил

И прекрасных

удивленных сил.

Чарли Чаплин -

заячья губа,

Две подметки -

жалкая судьба.

Как-то мы живем неладно все -

чужие, чужие.

Оловянный

ужас на лице,

Голова не

держится совсем.

Ходит сажа,

вакса семенит,

И тихонько

Чаплин говорит:

"Для чего я славен и любим

и даже знаменит..."

И ведет его шоссе большое

к чужим, к чужим.

Чарли Чаплин,

нажимай педаль,

Чаплин, кролик,

пробивайся в роль.

Чисти корольки,

ролики надень,

А твоя жена -

слепая тень.

И чудит, чудит

чужая даль.

Отчего

у Чаплина тюльпан,

Почему

так ласкова толпа?

Потому -

что это ведь Москва.

Чарли, Чарли,-

надо рисковать.

Ты совсем

не вовремя раскис.

Котелок твой -

тот же океан,

А Москва

так близко, хоть влюбись

В дорогую дорогу.

Май(?) 1937

x x x

С примесью ворона -- голуби,

Завороненные волосы.

Здравствуй, моя нежнолобая,

Дай мне сказать тебе с голоса,

Как я люблю твои волосы

Душные, черноголу'бые.

В губы горячие вложено

Все, чем Москва омоложена,

Чем молодая расширена,

Чем мировая встревожена,

Грозная утихомирена.

Тени лица восхитительны -

Синие, черные, белые.

И на груди -- удивительны

Эти две родинки смелые.

В пальцах тепло не мгновенное,

Сила лежит фортепьянная,

Сила приказа желанная

Биться за дело нетленное...

Мчится, летит, с нами едучи,

Сам ноготок зацелованный,

Мчится, о будущем знаючи,

Сам ноготок холодающий

Славная вся, безусловная,

Здравствуй, моя оживленная

Ночь в рукавах и просторное

Круглое горло упорное.

Слава моя чернобровая,

Бровью вяжи меня вязкою,

К жизни и смерти готовая,

Произносящая ласково

Сталина имя громовое

С клятвенной нежностью, с ласкою.

Начало июня 1937

x x x

Пароходик с петухами

По' небу плывет,

И подвода с битюгами

Никуда нейдет.

И звенит будильник сонный -

Хочешь, повтори:

-- Полторы воздушных тонны,

Тонны полторы...

И, паяльных звуков море

В перебои взяв,

Москва слышит, Москва смотрит,

Зорко смотрит в явь.

Только на крапивах пыльных -

Вот чего боюсь -

Не изволил бы в напильник

Шею выжать гусь.

3 июля 1937

Стансы

Необходимо сердцу биться:

Входить в поля, врастать в леса.

Вот "Правды" первая страница,

Вот с приговором полоса.

Дорога к Сталину -- не сказка,

Но только -- жизнь без укоризн:

Футбол -- для молодого баска,

Мадрида пламенная жизнь.

Москва повто'рится в Париже,

Дозреют новые плоды,

Но я скажу о том, что ближе,

Нужнее хлеба и воды,-

О том, как вырвалось однажды:

-- Я не отдам его! -- и с ним,

С тобой, дитя высокой жажды,

И мы его обороним:

Непобедимого, прямого,

С могучим смехом в грозный час,

Находкой выхода прямого

Ошеломляющего нас.

И ты прорвешься, может статься,

Сквозь чащу прозвищ и имен

И будешь сталинкою зваться

У самых будущих времен...

Но это ощущенье сдвига,

Происходящего в веках,

И эта сталинская книга

В горячих солнечных руках -

Да, мне понятно превосходство

И сила женщины -- ее

Сознанье, нежность и сиротство

К событьям рвутся -- в бытие.

Она и шутит величаво,

И говорит, прощая боль,

И голубая нитка славы

В ее волос пробралась смоль.

И материнская забота

Ее понятна мне -- о том,

Чтоб ладилась моя работа

И крепла -- на борьбу с врагом,

4 -- 5 июля 1937, Сав?лово

x x x

Музыка твоих шагов

В тишине лесных снегов,

И, как медленная тень,

Ты сошла в морозный день.

Глубока, как ночь, зима,

Снег висит как бахрома.

Ворон на своем суку

Много видел на веку.

А встающая волна

Набегающего сна

Вдохновенно разобьет

Молодой и тонкий лед,

Тонкий лед моей души -

Созревающий в тиши.

1909?


x x x

Необходимость или разум

Повелевает на земле -

Но человек чертит алмазом

Как на податливом стекле:

Оркестр торжественный настройте,

Стихии верные рабы,

Шумите листья, ветры пойте -

Я не хочу моей судьбы.

И необузданным пэанам

Храм уступают мудрецы,

Когда неистовым тимпаном

Играют пьяные жрецы.

И, как ее ни называйте

И, для гаданий и волшбы,

Ее лица ни покрывайте -

Я не хочу моей судьбы.

Не позднее июня 1910


x x x

Дождик ласковый, мелкий и тонкий,

Осторожный, колючий, слепой,

Капли строгие скупы и звонки,

И отточен их звук тишиной.

То -- так счастливы счастием скромным,

Что упасть на стекло удалось;

То, как будто подхвачены темным

Ветром, струи уносятся вкось.

Тайный ропот, мольба о прощеньи:

Я люблю непонятный язык!

И сольются в одном ощущеньи

Вся жестокость, вся кротость на миг.

В цепких лапах у царственной скуки

Сердце сжалось, как маленький мяч:

Полон музыки, Музы и муки

Жизни тающей сладостный плач!

22 августа 1911

Из Стефана Малларме (перевод с французского)

La chair est triste, he'las...

Плоть опечалена, и книги надоели...

Бежать... Я чувствую, как птицы опьянели

От новизны небес и вспененной воды.

Нет -- ни в глазах моих старинные сады

Не остановят сердца, плящущего, доле;

Ни с лампою в пустынном ореоле

На неисписанных и девственных листах;

Ни молодая мать с ребенком на руках...

x x x

На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь,

Гром, ударь в тесины новые,

Крупный град, по стеклам двинь,-- грянь и двинь,

А в Москве ты, чернобровая,

Выше голову закинь.

Чародей мешал тайком с молоком

Розы черные, лиловые

И жемчужным порошком и пушком

Вызвал щеки холодовые,

Вызвал губы шепотком...

Как досталась -- развяжи, развяжи -

Красота такая галочья

От индейского раджи, от раджи

Алексею, что ль, Михалычу,-

Волга, вызнай и скажи.

Против друга -- за грехи, за грехи -

Берега стоят неровные,

И летают по верхам, по верхам

Ястреба тяжелокровные -

За коньковых изб верхи...

Ах, я видеть не могу, не могу

Берега серо-зеленые:

Словно ходят по лугу, по лугу

Косари умалишенные,

Косят ливень луг в дугу.

4 июля 1937

Стихи для детей

Примус

1

Чтобы вылечить и вымыть

Старый примус золотой,

У него головку снимут

И нальют его водой.

Медник, доктор примусиный,

Примус вылечит больной:

Кормит свежим керосином,

Чистит тонкою иглой.

2

-- Очень люблю я белье,

С белой рубашкой дружу,

Как погляжу на нее -

Глажу, утюжу, скольжу.

Если б вы знали, как мне

Больно стоять на огне!

3

-- Мне, сырому, неученому,

Простоквашей стать легко,-

Говорило кипяченому

Сырое молоко.

А кипяченое

Отвечает нежненько:

-- Я совсем не неженка,

У меня есть пенка!

4

-- В самоваре, и в стакане,

И в кувшине, и в графине

Вся вода из крана.

Не разбей стакана.

-- А водопровод

Где

воду

берет?

5

Курицы-красавицы пришли к спесивым павам:

-- Дайте нам хоть перышко, на радостях: кудах!

-- Вот еще!

Куда вы там?

Подумайте: куда вам?

Мы вам не товарищи: подумаешь! кудах!

6

Сахарная голова

Ни жива ни мертва -

Заварили свежий чай:

К нему сахар подавай!

7

Плачет телефон в квартире -

Две минуты, три, четыре.

Замолчал и очень зол:

Ах, никто не подошел.

-- Значит, я совсем не нужен,

Я обижен, я простужен:

Телефоны-старики -

Те поймут мои звонки!

8

-- Если хочешь, тронь -

Чуть тепла ладонь:

Я электричество -- холодный огонь.

Тонок уголек,

Волоском завит:

Лампочка стеклянная не греет, а горит.

9

Бушевала синица:

В море негде напиться -

И большая волна,

И вода солона;

А вода не простая,

А всегда голубая...

Как-нибудь обойдусь -

Лучше дома напьюсь!

10

Принесли дрова на кухню,

Как вязанка на пол бухнет,

Как рассыплется она -

И береза и сосна,-

Чтобы жарко было в кухне,

Чтоб плита была красна.

11

Это мальчик-рисовальщик,

Покраснел он до ушей,

Потому что не умеет

Он чинить карандашей.

Искрошились.

Еле-еле

заострились.

Похудели.

И взмолилися они:

-- Отпусти нас, не чини!

12

Рассыпаются горохом

Телефонные звонки,

Но на кухне слышат плохо

Утюги и котелки.

И кастрюли глуховаты -

Но они не виноваты:

Виноват открытый кран -

Он шумит, как барабан.

13

Что ты прячешься, фотограф.

Что завесился платком?

Вылезай, снимай скорее,

Будешь прятаться потом.

Только страусы в пустыне

Прячут голову в крыло.

Эй, фотограф! Неприлично

Спать, когда совсем светло!

14

Покупали скрипачи

На базаре калачи,

И достались в перебранке

Трубачам одни баранки.

1924


Два трамвая

Клик и Трам

Жили в парке два трамвая:

Клик и Трам.

Выходили они вместе

По утрам.

Улица-красавица, всем трамваям мать,

Любит электричеством весело моргать.

Улица-красавица, всем трамваям мать,

Выслала метельщиков рельсы подметать.

От стука и звона у каждого стыка

На рельсах болела площадка у Клика.

Под вечер слипались его фонари:

Забыл он свой номер -- не пятый, не третий...

Смеются над Кликом извозчик и дети:

-- Вот сонный трамвай, посмотри!

-- Скажи мне, кондуктор, скажи мне, вожатый,

Где брат мой двоюродный Трам?

Его я всегда узнаю по глазам,

По красной площадке и спинке горбатой.

Начиналась улица у пяти углов,

А кончалась улица у больших садов.

Вся она истоптана крепко лошадьми,

Вся она исхожена дочерна людьми.

Рельсы серебристые выслала вперед.

Клика долго не было: что он не идет?

Кто там смотрит фонарями в темноту?

Это Клик остановился на мосту,

И слезятся разноцветные огни:

-- Эй, вожатый, я устал, домой гони!

А Трам швырк-шварк -

Рассыпает фейерверк;

А Трам не хочет в парк,

Громыхает громче всех.

На вокзальной башне светят

Круглолицые часы,

Ходят стрелки по тарелке,

Словно черные усы.

Здесь трамваи словно гуси

Поворачиваются.

Трам с товарищами вместе

Околачивается.

-- Вот летит автомобиль-грузовик -

Мне не страшно. Я трамвай. Я привык.

Но скажите, где мой брат, где мой Клик?

-- Мы не знаем ничего,

Не видали мы его.

-- Я спрошу у лошадей, лошадей,

Проходил ли здесь трамвай-ротозей,

Сразу видно -- молодой, всех глупей.

-- Мы не знаем ничего,

Не видали мы его.

-- Ты скажи, семиэтажный

Каменный глазастый дом,

Всеми окнами ты видишь

На три улицы кругом,

Не слыхал ли ты о Клике,

О трамвае молодом?

Дом ответил очень зло:

-- Много здесь таких прошло.

-- Вы, друзья-автомобили,

Очень вежливый народ

И всегда-всегда трамваи

Пропускаете вперед,

Расскажите мне о Клике,

О трамвае-горемыке,

О двоюродном моем

С бледно-розовым огнем.

-- Видели, видели и не обидели.

Стоит на площади -- и всех глупей:

Один глаз розовый, другой темней.

-- Возьми мою руку, вожатый, возьми,

Поедем к нему поскорее;

С чужими он там говорит лошадьми,

Моложе он всех и глупее.

Поедем к нему и найдем его там.

И Клика находит на площади Трам.

И сказал трамвай трамваю:

-- По тебе я, Клик, скучаю,

Я услышать очень рад,

Как звонки твои звенят.

Где же розовый твой глаз? Он ослеп.

Я возьму тебя сейчас на прицеп:

Ты моложе -- так ступай на прицеп!

1924--1925


Шары

1925

1 Следующие 8 стихов входят в цикл "Шары". -- С. В.


Шары

Дутые-надутые шары-пустомели

Разноцветным облаком на ниточке висели,

Баловали-плавали, друг друга толкали,

Своего меньшого брата затирали.

-- Беда мне, зеленому, от шара-буяна,

От страшного красного шара-голована.

Я шар-недоумок, я шар-несмышленыш,

Приемыш зеленый, глупый найденыш.

-- А нитка моя

Тоньше паутинки,

И на коже у меня

Ни одной морщинки.

Увидела шар

Шарманка-хрипучка:

-- Пойдем на бульвар

За белою тучкой:

И мне веселей,

И вам будет лучше.

На вербе1 черно

От разной забавы.

Гуляют шары -

Надутые павы.

На всех продавцов

Не хватит копеек:

Пять тысяч скворцов,

Пятьсот канареек.

Идет голован

Рядами, рядами.

Ныряет буян

Ларями, ларями.

-- Эх, голуби-шары

На белой нитке,

Распродам я вас, шары,

Буду не в убытке!

Говорят шары лиловые:

-- Мы не пряники медовые,

Мы на ниточке дрожим,

Захотим -- и улетим.

А мальчик пошел,

Свистульку купил,

Он пряники ест,

Другим раздает.

Пришел, поглядел.

Приманка какая:

На нитке дрожит

Сварливая стая.

У него у самого

Голова большая!

Топорщатся, пыжатся шары наливные -

Лиловые, красные и голубые:

-- Возьми нас, пожалуйста, если не жалко,

Мы ходим не попросту, а вперевалку.

Вот плавает шар

С огнем горделивым,

Вот балует шар

С павлиньим отливом,

А вот найденыш,

Зеленый несмышленыш!

-- Снимайте зеленый,

Давайте мне с ниткой.

Чего тебе, глупому,

Ползать улиткой?

Лети на здоровье

С белою ниткой!

На вербе1 черно

От разной забавы.

Гуляют шары,

Надутые павы.

Идет голован

Рядами, рядами,

Ныряет буян

Ларями, ларями.

1 В источнике СС2 "Верба" с заглавной буквы. -- С. В.

Чистильщик

Подойди ко мне поближе,

Крепче ногу ставь сюда,

У тебя ботинок рыжий,

Не годится никуда.

Я его почищу кремом,

Черной бархаткой натру,

Чтобы желтым стал совсем он,

Словно солнце поутру.

* В СС2 датировка: 1926

Автомобилище

-- Мне, автомобилищу, чего бы не забыть еще?

Вычистили, вымыли, бензином напоили.

Хочется мешки возить. Хочется пыхтеть еще.

Шины мои толстые -- я слон автомобилий.

Что-то мне не терпится -

Накопилась силища,

Накопилась силища -

Я автомобилище.

Ну-ка покатаю я охапку пионеров!

* В СС2 датировка: 1926

Полотеры

Полотер руками машет,

Будто он вприсядку пляшет.

Говорит, что он пришел

Натереть мастикой пол.

Будет шаркать, будет прыгать,

Лить мастику, мебель двигать.

И всегда плясать должны

Полотеры-шаркуны.

Калоша

Для резиновой калоши

Настоящая беда,

Если день -- сухой, хороший,

Если высохла вода.

Ей всего на свете хуже

В чистой комнате стоять:

То ли дело шлепать в луже,

Через улицу шагать!

Рояль

Мы сегодня увидали

Городок внутри рояля.

Целый город костяной,

Молотки стоят горой.

Блещут струны жаром солнца,

Всюду мягкие суконца,

Что ни улица -- струна

В этом городе видна.

Кооператив

В нашем кооперативе

Яблоки всего красивей:

Что ни яблоко -- налив,

Очень вкусный чернослив,

Кадки с белою сметаной,

Мед прозрачный и густой,

И привозят утром рано

С молоком бидон большой.

Муха

-- Ты куда попала, муха?

-- В молоко, в молоко.

-- Хорошо тебе, старуха?

-- Нелегко, нелегко.

-- Ты бы вылезла немножко.

-- Не могу, не могу.

-- Я тебе столовой ложкой

Помогу, помогу.

-- Лучше ты меня, бедняжку,

Пожалей, пожалей,

Молоко в другую чашку

Перелей, перелей.

Кухня

Гудит и пляшет розовый

Сухой огонь березовый

На кухне! На кухне!

Пекутся утром солнечным

На масле на подсолнечном

Оладьи! Оладьи!

Горят огни янтарные,

Сияют, как пожарные,

Кастрюли! Кастрюли!

Шумовки и кофейники,

И терки, и сотейники -

На полках! На полках!

И варится стирка

В котле-великане,

Как белые рыбы

В воде-океане:

Топорщится скатерть

Большим осетром,

Плывет белорыбицей,

Вздулась шаром.

А куда поставить студень?

На окно! На окно!

На большом на белом блюде -

И кисель с ним заодно.

С подоконника обидно

Воробьям, воробьям:

-- И кисель, и студень видно -

Да не нам! Да не нам!

Хлебные, столовые, гибкие, стальные,

Все ножи зубчатые, все ножи кривые,

Нож не булавка:

Нужна ему правка!

И точильный камень льется

Журчеем.

Нож и ластится и вьется

Червяком.

-- Вы ножи мои, ножи!

Серебристые ужи!

У точильщика, у Клима,

Замечательный нажим,

И от каждого нажима

Нож виляет, как налим.

Трудно с кухонным ножом,

С непослушным косарем;

А с мизинцем перочинным

Мы управимся потом!

-- Вы ножи мои, ножи!

Серебристые ужи!

У Тимофеевны

Руки проворные -

Зерна кофейные

Черные-черные:

Лезут, толкаются

В узкое горло

И пробираются

В темное жерло.

Тонко намолото каждое зернышко,

Падает в ящик на темное донышко!

На столе лежат баранки,

Самовар уже кипит.

Черный чай в сухой жестянке

Словно гвоздики звенит:

-- Приходите чаевать

Поскорее, гости,

И душистого опять

Чаю в чайник бросьте!

Мы, чаинки-шелестинки,

Словно гвоздики звеним.

Хватит нас на сто заварок,

На четыреста приварок:

Быть сухими не хотим!

Весело на противне

Масло зашипело -

То-то поработает

Сливочное, белое.

Все желтки яичные

Опрокинем сразу,

Сделаем яичницу

На четыре глаза.

Крупно ходит маятник -

Раз-два-три-четыре.

И к часам подвешены

Золотые гири.

Чтобы маятник с бородкой

Бегал крупною походкой,

Нужно гирю подтянуть -

ВОТ ТАК -- НЕ ЗАБУДЬ!

1925--1926


Из книги "Трамваи"

1925--1926?

* В цикл входят следующие 6 стихов. -- С. В.


Мальчик в трамвае

Однажды утром сел в трамвай

Первоступенник-мальчик.

Он хорошо умел считать

До десяти и дальше.

И вынул настоящий

Он гривенник блестящий.

Кондукторши, кондуктора,

Профессора и доктора

Решают все задачу,

Как мальчику дать сдачу.

А мальчик сам,

А мальчик всем

Сказал, что десять минус семь

Всегда выходит три.

И все сказали: повтори!

Трамвай поехал дальше,

А в нем поехал мальчик.

Буквы

-- Я писать умею: отчего же

Говорят, что буквы непохожи,

Что не буквы у меня -- кривули?

С длинными хвостами загогули?

Будто "А" мое как головастик,

Что у "Б" какой-то лишний хлястик:

Трудно с вами, буквы-негритята,

Длинноногие мои утята!

Яйцо

Курицу яйцо учило:

Ты меня не так снесла,

Слишком криво положила,

Слишком мало берегла:

Недогрела и ушла,-

Как тебе не стыдно было?

Портниха

Утомилась портниха -

Работает тихо.

Потеряла иглу -

Не найти на полу.

А иголки все у елки,

Все иголки у ежа!

Нагибается, ищет,

Только песенку свищет,

Потеряла иглу -

Не найти на полу.

-- Для чего же я челку

Разноцветного шелку

Берегла, берегла,

Раз пропала игла!

Все в трамвае

Красноглазой сонной стаей

Едут вечером трамваи,

С ними мальчик едет тот,

Что запомнил твердо счет;

И портниха: с ней иголка,

У нее в руках кошелка;

Мальчик с баночкой чернил -

Перья новые купил;

Едет чистильщик с скамейкой,

Полотер с мастикой клейкой;

Едет муха налегке,

Выкупавшись в молоке;

С ними едут и другие,

Незнакомые, чужие.

Лишь настройщик опоздал:

На рояле1 он играл.

1 "На рояли" в СС2. -- С. В.

Сонный трамвай

У каждого трамвая

Две пары глаз-огней

И впереди площадка,

Нельзя стоять на ней.

Он завтракает вилкой

На улицах больших.

Закусывает искрой

Из проволок прямых.

Я сонный, красноглазый,

Как кролик молодой,

Я спать хочу, вожатый:

Веди меня домой.

Муравьи

Муравьев не нужно трогать:

Третий день в глуши лесов

Все идут, пройти не могут

Десять тысяч муравьев.

Как носильщик настоящий

С сундуком семьи своей,

Самый черный и блестящий,

Самый сильный -- муравей!

Настоящие вокзалы -

Муравейники в лесу:

В коридоры, двери, залы

Муравьи багаж несут!

Самый сильный, самый стойкий,

Муравей пришел уже

К замечательной постройке

В сорок восемь этажей.

1924

Шуточные стихи

Анне Ахматовой

Вы хотите быть игрушечной,

Но испорчен Ваш завод,

К Вам никто на выстрел пушечный

Без стихов не подойдет.

1911

x x x

Блок

Король

И маг порока;

Рок

И боль

Венчают Блока.

10 декабря 1911

x x x

И глагольных окончаний колокол

Мне вдали указывает путь,

Чтобы в келье скромного филолога

От моих печалей отдохнуть.

Забываю тягости и горести,

И меня преследует вопрос:

Приращенье нужно ли в аористе

И какой залог "пепайдевкос"?

1912

Антология античной глупости

1

Ветер с высоких дерев срывает желтые листья.

Лесбия, посмотри: фиговых сколько листов!

2

Катится по небу Феб в своей золотой колеснице -

Завтра тем же путем он возвратится назад.

3

-- Лесбия, где ты была? -- Я лежала в объятьях Морфея.

-- Женщина, ты солгала: в них я покоился сам!

4

Буйных гостей голоса покрывают шумящие краны:

Ванну, хозяин, прими -- но принимай и гостей!

5

"Милая!" -- тысячу раз твердит нескромный любовник.

В тысячу первый он -- "милая" скажет опять!

1910-е


x x x

Слышен свист и вой локомобилей -

Дверь лингвиста войлоком обили.

* Стихотворение присутствует в издании 1990 г. (СС2), однако в СС4 (1993) дан следующий комментарий: "Из состава этого раздела исключено двустишие-панторифма "Слышен свист и вой локомобилей...", принадлежность которого Мандельштаму вызывает серьезные сомнения. Это двустишие было процитировано в кн.: Шульговский Н. Н. Занимательное стихосложение. Л., 1926, с. 15 (то же -- во 2-ом изд.: Шульговский Н. Н. Прикладное стихосложение. Л., 1929, с. 16) как принадлежащее Гумилеву. В кн. В. Пяста "Встречи" (М., 1929, с. 260) приведен иной вариант ст-ния ("Первый гам и вой локомобилей..."), причем авторами названы Лозинский и Гумилев; в этой редакции ст-ние вошло в т. 2 Собрания сочинений Н. С. Гумилева (Вашингтон, 1964, с. 261)."


x x x

Кушает сено корова,

А герцогиня желе,

И в половине второго

Граф ошалел в шале.

1913 (?)

x x x

В девятьсот двенадцатом, как яблоко румян,

Был канонизирован святой Мустамиан.

И к неувядаемым блаженствам приобщен

Тот, кто от чудовищных родителей рожден,

Серебро закладывал, одежды продавал,

Тысячу динариев менялам задолжал.

Гонят люди палками того, кто наг и нищ,

Охраняют граждане добро своих жилищ.

И однажды, и'дучи ко святым местам,-

Слышит он: "О Мандельштам,-- глянь-ка -- ландыш там!"

Конец 1913


x x x

Не унывай,

садись в трамвай,

Такой пустой,

Такой восьмой...

1913 (1915?)

x x x

Н. Недоброво

Что здесь скрипением несносным

Коснулось слуха моего?

Сюда пришел Недоброво -

Несдобровать мохнатым соснам.

1913--1914?


x x x

Вуайажор арбуз украл

Из сундука тамбур-мажора.

-- Обжора! -- закричал капрал.-

Ужо расправа будет скоро.

1915

x x x

Свежо раскинулась сирень,

Ужо распустятся левкои,

Обжора-жук ползет на пень,

И Жора мат получит вскоре.

1915

x x x

Автоматичен, вежлив и суров,

На рубеже двух славных поколений,

Забыл о бесхарактерном Верлэне

И Теофиля принял в сонм богов...

И твой картонный профиль, Гумилев,

Как вырезанный для китайской тени.

..................................

1915

x x x

Мне скучно здесь, мне скучно здесь,

Среди чужих армян.

Пойдем домой, пойдем домой,-

Нас дома ждет Эдем.

1916

x x x

Барон Эмиль хватает нож.

Барон Эмиль бежит к портрету...

Барон Эмиль, куда идешь?

Барон Эмиль, портрета нету!

1915-1916


Актеру, игравшему испанца

Испанец собирается порой

На похороны тетки в Сарагосу,

Но все же он не опускает носу

Пред теткой бездыханной, дорогой.

Он выкурит в Севилье пахитосу

И быстро возвращается домой.

Любовника с испанкой молодой

Он застает и хвать ее за косу!

Он говорит: не ездил я порой

На похороны тетки в Сарагосу,

Я тетки не имею никакой.

Я выкурил в Севилье пахитосу.

И вот я здесь, клянусь в том бородой,

Билибердосою и Бомбардосой!

1917 (1918?)


Газелла

Почему ты вс? дуешь в трубу, молодой человек?

Полежал бы ты лучше в гробу, молодой человек.

1920

x x x

Я вскормлен молоком классической Паллады,

И кроме молока мне ничего не надо.

Зима 1920 -- 1921

Умеревший офицер

Н. Оцупу

Полковнику Белавенцу

Каждый дал по яйцу.

Полковник Белавенец

Съел много яец.

Пожалейте Белавенца,

Умеревшего от яйца.

Конец 1920


В альбом спекулянтке Розе

Если грустишь, что тебе задолжал я одиннадцать тысяч,

Помни, что двадцать одну мог я тебе задолжать.

Зима 1920 -- 1921

Из "Антологии античной глупости"

1

М. Лозинскому

Сын Леонида был скуп, и кратеры берег он ревниво,

Редко он другу струил пенное в чаши вино.

Так он любил говорить, возлежа за трапезой с пришельцем:

-- Скифам любезно вино,-- мне же любезны друзья.

2

М. Лозинскому

Сын Леонида был скуп, и когда он с гостем прощался,

Редко он гостю совал в руку полтинник иль рубль;

Если же скромен был гость и просил лишь тридцать копеек,

Сын Леонида ему тотчас, ликуя, вручал.

3

В. Шилейко

-- Смертный, откуда идешь? -- Я был в гостях у Шилейко.

Дивно живет человек, смотришь -- не веришь очам:

В креслах глубоких сидит, за обедом кушает гуся.

Кнопки коснется рукой -- сам зажигается свет.

-- Если такие живут на Четвертой Рождественской люди,

Путник, скажи мне, прошу,-- как же живут на Восьмой?

4

В. Рождественскому

Пушкин имеет проспект, пламенный Лермонтов тоже.

Сколь же ты будешь почтен, если при жизни твоей

Десять Рождественских улиц!..

5

З. Давыдову

Юношей я присмотрел скромный матрас полосатый.

Тайной рассрочки смолу лил на меня Тягунов.

Время пристало купить волосяную попону -

У двоеженца спроси -- он объяснит почему.

6

М. Шкапской

Кто бы мог угадать -- как легковерна Мария?

Пяста в Бруссоны возьми -- Франс без халата сбежит.

7

Ю. Юркуну

Двое влюбленных в ночи дивились огромной звездою,-

Утром постигли они -- это сияла луна.

8

Юношей Публий вступил в ряды ВКП золотые,

Выбыл из партии он дряхлым -- увы! -- стариком.

1925


Из альбома Д. И. Шепеленко

Поэту море по коленки!

Смотрите: есть у Шепеленки,

Что с Аглаидой Бонифатий

Совокуплялся без объятий.

___

Нам не шелк, одна овчина,

Мы -- несчастливый народ.

И в тетрадях чертовщина,

И в судьбе нашей не прет!

___

Голова твоя талантлива,

Живо сердце, не мертво,

Как убежище Мелантьево...

Впрочем, это ничего.

8 ноября 1923

x x x

Есть разных хитростей у человека много,

И жажда денег их влечет к себе, как вол.

Кулак Пахом, чтоб не платить налога,

Наложницу себе завел!

1923 или 1924


x x x

Но я люблю твои, Сергей Бобров,

Почтово-телеграфные седины.

без даты


x x x

Писателю

Как некий исполин с Синая до Фавора,

От договора ты бредешь до договора.

без даты


x x x

Ольге Андреевой*, девушке-милиционеру

Не средиземною волной

И не вальпургиевой жабой -

Я нынче брежу, сам не свой,

Быть арестованному Ольгой*

Антология житейской глупости

Мандельштам Иосиф автор этих разных эпиграмм,-

Никакой другой Иосиф не есть Осип Мандельштам.

___

Эта Анна есть Иванна -- Дом-Искусства человек,

Несмотря что в Дом-Искусства можно ванну принимать.

___

Это Гарик Ходасевич, по фамильи Гренцион,

Несмотря что Альциона есть элегия Шенье...

___

Это есть Лукницкий Павел, Николаич человек,

Если это не Лукницкий, это, значит, Милюков.

___

Алексей Максимыч Пешков -- очень горький человек,

Несмотря на то, что Пешков -- не есть горький человек.

1925

x x x

Это есть художник Альтман,

Очень старый человек.

По-немецки значит Альтман -

Очень старый человек.

Он художник старой школы,

Целый свой трудится век,

Оттого он невеселый,

Очень старый человек.

без даты


x x x

Это есть мадам Мария -

Уголь есть почти что торф,

Но не каждая Мария

Может зваться Бенкендорф.

без даты


x x x

Любил Гаврила папиросы,

Он папиросы обожал.

Пришел однажды он к Эфросу:

Абрам, он, Маркович, сказал.

без даты


x x x

Зевес сегодня в гневе на Гермеса -

В кузнечном деле ни бельмеса,

Оказывается, он не понимал,

Но, громовержец, ты ведь это знал!..

Извозчик и Дант

Извозчик Данту говорит

С энергией простонародной.

О чем же? О профессии свободной,

О том, что вместе их роднит.

-- И я люблю орган,

Из всех трактиров я предпочитаю "Рим".

Хоть я не флорентиец,

Но все же я не вор и не убиец;

Ведь лошади моей, как хорошенько взвесить,

Лет будет восемь иль, пожалуй, десять,-

И столько же ходил за Беатричей ты;

Дурного не скажу и во хмелю про Данта,

В тебе отца родного чту и коменданта,-

Вели ж по осени не разводить мосты!

1925

Лжец и ксендзы

(Басня)

Известно: у католиков развод

За преступление слывет.

И вот

В Италии один партикулярий,

Явившись в консисторию к ксендзам,

Им предложил устроить хоть акварий.

Но, по глазам

Лжеца узнав,

Так отказал ему викарий:

-- Иди, мой сын, пока ты не погиб:

Мы не разводим даже рыб!

1924

x x x

Спросили раз у воина:

-- На Шипке все спокойно ли?

Да,-- отвечал он,-- здесь на Шипке

Все признают свои ошибки.

без даты


x x x

В половине второго,

Честное слово,

Тяжело пииту

По алфавиту

Идти к ответу -

Но выхода нету...

Весна 1913

x x x

Зане в садах Халатова-халифа

Дух бытия.

Кто не вкушал благоуханий ЗИФа -

И он, и я.

И для того, чтоб слово не затихло

Сих свистунов,

Уже качается на розе ГИХЛа -

В. Соловьев.

1930


x x x

Уста запеклись и разверзлись чресла.

Весь воздух в стонах родовых:

Это Мария Петровых

Рожает близнецов -- два театральных кресла.

1933--1934


x x x

Большевикам мил элеватор,

Французам мил стиль элевэ,

А я хотел бы быть диктатор,

Чтоб скромность воспитать во Льве.

1933--1934


x x x

Эмаль, алмазы, позолота

Могли б украсить египтян,

Моей же девы красит стан

Аршин трико иль шевиота.

1933--1934


x x x

По нашим временам куда как стали редки

Любители почивших в бозе... Вот

В старинный склеп, где тихо тлеют предки,

Он входит. Снял собмреро. На киот

Перекрестился. Долг потомка справил,

И, в меру закусив, в вагоне лег костьми.

А вор его без шляпы и оставил.

Читатель, не кути с случайными людьми!

1924

Песнь вольного казака

Я мужчина-лесбиянец,

Иностранец, иностранец.

На Лесбосе я возрос,

О, Лесбос, Лесбос, Лесбос!

без даты


x x x

Ubi bene, ibi patria1,-

Но имея другом Вена

Лившица, скажу обратное:

Ubi patria, ibi bene2.

1 Где хорошо, там отечество (лат.).

2 Где отечество, там хорошо (лат)

без даты


Тетушка и Марат

Куда как тетушка моя была богата.

Фарфора, серебра изрядная палата,

Безделки разные и мебель акажу,

Людовик, рококо -- всего не расскажу.

У тетушки моей стоял в гостином зале

Бетховен гипсовый на лаковом рояле -

У тетушки моей он был в большой чести.

Однажды довелось мне в гости к ней прийти,-

И, гордая собой, упрямая старуха

Перед Бетховеном проговорила глухо:

-- Вот, душенька, Марат, работы Мирабо!

-- Да что вы, тетенька, не может быть того!

Но старость черствая к поправкам глуховата:

-- Вот, душенька, портрет известного Марата

Работы, ежели припомню, Мирабо.

-- Да что вы, тетенька, не может быть того!

без даты


Баллада о горлинках

Восстал на царство Короленки

Ионов, Гиз, Авессалом:

-- Литературы-вырожденки

Не признаем, не признаем!

Но не серебряные пенки,

Советского червонца лом,

И не бумажные кере'нки -

Мы только горлинки берем!

Кто упадет на четверенки?

(Двум Александрам тесен дом.)

Блондинки, рыжие, шатенки

Вздохнут о ком, вздохнут о ком?

Кто будет мучиться в застенке,

Доставлен в Госиздат живьем?

Воздерживаюсь от оценки:

Мы только горлинки берем!

Гордятся патриотки-венки

Своим слабительным питьем -

С лица Всемирки-Современки

Не воду пьем, не воду пьем!

К чему нам различать оттенки?

Не нам кичиться этажом.

Нам -- гусь, тебе -- бульон и гренки,-

Мы только горлинки берем!

ENVOI1:

Князь Гиза, слышишь, к переменке

Поет бухгалтер соловьем:

-- Кто на кредитки пялит зенки?

Мы только горлинки берем!

В ночь на 25 декабря 1924

1 Посылка, то есть заключительная строфа стихотворения, содержащая посвящение (фр.)

x x x

На Моховой семейство из Полесья

Семивершковый празднует шабаш.

Здесь Гомель -- Рим, здесь папа -- Шолом Аш

И голова в кудрявых пейсах песья.

Из двух газет -- о чудо равновесья! -

Два карлика построили шалаш

Для ритуала, для раввинских каш -

Испано-белорусские отчесья.

Семи вершков, невзрачен, бородат,

Давид Выгодский ходит в Госиздат

Как закорючка азбуки еврейской,

Где противу площадки брадобрейской,

Такой же, как и он, небритый карл,

Ждет младший брат -- торговли книжной ярл.

1924 -- 1925

x x x

Скажу ль,

Во Франции два брата, два Гонкура,

Эдмонд и Жуль,

Когда б не родились и не писали вместе,

Не оказали б им такой французы чести.

Два брата, но одна у братьев голова -

У них цилиндра два и редингота два...

Жуль если только книгу пишет,

Эдмонд не кушает, не дышит.

Покуда Жуль пером себя бессмертит,

Эдмонд мороженицу вертит.

А вечером, лей дождь хоть из ведра,

С Эдмондом Жуль идут в Гранд Опера.

И, не считаясь с тем, кто пишет лучше, плоше,

Друг другу подают не в очередь калоши.

Где братья, там салон, капустник иль премьера.

-- Намедни я обедал у Флобера.

Нет, что ни говори,

Изрядно у него выходит "Бовари"!..

1925

x x x

А. Радловой

Архистратиг вошел в иконостас...

В ночной тиши запахло валерьяном.

Архистратиг мне задает вопросы,

К чему тебе ....... косы

И плеч твоих сияющий атлас...

без даты


x x x

Однажды некогда какой-то подполковник,

Белогвардеец и любовник,

Постился, выводя глисту.

Дня три или четыре

Росинки маковой он не имел во рту.

Но величайший постник в мире

Лишь тот, кто натощак читает "На посту".

1924


x x x

И. Уткину

Один еврей, должно быть, комсомолец,

Живописать решил дворянский старый быт:

На закладной под звуки колоколец

Помещик в подорожную спешит.

1920-е гг.


x x x

Ф. Панферову

Помпоныч, римский гражданин,

Наскучив жить в развратном изобильи,

На то имея множество причин,

Включая старческое слабосилье,

К себе гостей однажды пригласил

И сам себе разрезал скукожилья,

Скукожился и дух по ванной испустил...

без даты


x x x

Горнунгам

У вас в семье нашел опору я -

Предупредительность, которая

Меня сумела воскресить,

И долго будет крыса хворая

Признательна за помощь скорую,

Которую нельзя забыть.

Май 1927

x x x

Плещут воды Флегетона,

Стены Тартара дрожат.

Съеден торт -- определенно -

Пястом пестуемый яд.

без даты


x x x

Подшипник с шариком

Начни соревноваться -

Подшипники шипеть,

А шарики -- кататься.

Конец 1920-х


x x x

Г. А. Шенгели

Кто Маяковского гонитель

И полномочный представитель

Персидского сатрапа Лахути?

Шенгели, господи прости,

Российских ямбов керченский смотритель.

Конец 1920-х


x x x

Посреди огромных буйволов

Ходит маленький Мануйловов.

Декабрь 1930 (?)

Моргулеты

1

Моргулис -- он из Наркомпроса.

Он не турист и не естественник,

К истокам Тигра и Эфроса

Он знаменитый путешественник.

2

Старик Моргулис зачастую

Ест яйца всмятку и вкрутую.

Его враги нахально врут,

Что сам Моргулис тоже крут.

3

Я видел сон -- мне бес его внушил,-

Моргулис смокинг Бубнову пошил.

Но тут виденья вдруг перевернулись,

И в смокинге Бубнова шел Моргулис.

4

Старик Моргулис из Ростова

С рекомендацией Бубнова,

Друг Островера и Живова

И современник Козакова.

5

Старик Моргулис на Востоке

Постиг истории истоки.

У Шагинян же Мариетт

Гораздо больше исторьетт.

6

У старика Моргулиса глаза

Преследуют мое воображенье,

И с ужасом я в них читаю: "За

Коммунистическое просвещенье"!

7

Старик Моргулис под сурдинку

Уговорил мою жену

Вступить на торную тропинку

В газету гнусную одну.

Такую причинить обиду

За небольшие барыши!

Так отслужу ж я панихиду

За ЗКП его души.

8

Звезды сияют ночью летней,

Марганец спит в сырой земле,

Но Моргулис тысячелетний

Марганца мне и звезд милей.

9

Старик Моргулис -- примечай-ка! -

Живет на Трубной у Семейки,

И, пядей будучи семи,

Живет с Семейкой без семьи.

10

Старик Моргулис на бульваре

Нам пел Бетховена...

Начало 1930-х


Стихи о дохе

1

Ох, до сибирских мехов охоча была Каранович:

Аж на Покровку она худого пустила жильца.

-- Бабушка, шубе не быть,-- вскричал запыхавшийся внучек.-

Как на духу, Mандельштам плюет на нашу доху.

2

Скажи-ка, бабушка,-- xe-xе! -

И я сейчас к тебе приеду:

Явиться в смокинге к обеду

Или в узорчатой дохе?

1931


x x x

Шапка, купленная в ГУМе

Десять лет тому назад,

Под тобою, как игумен,

Я гляжу стариковат.

1932 (?)

x x x

Павлу Васильеву

Мяукнул конь и кот заржал -

Казак еврею подражал.

1933?


Стихи к Ю. Вермелю

* Следующие 6 стихов.

x x x

1 Эпиграмма в терцинах

Есть на Большой Никитской некий дом -

Зоологическая камарилья,

К которой сопричастен был Верме'ль.

Он ученик Барбея д'Оревильи.

И этот сноб, прославленный Барбе'й,

Запечатлелся в Вермелевом скарбе

И причинил ему немало он скорбей.

Кто может знать, как одевался Ба'рбий?

Ведь англичанина не спросит внук,

Как говорилось: "дерби" или "дарби"...

А Вермель влез в Барбеевый сюртук.

Весна 1931

x x x

2

Ходит Вермель, тяжело дыша,

Ищет нежного зародыша.

Хорошо на книгу ложится

Человеческая кожица.

Снегом улицы заметены,

Люди в кожу переплетены -

Даже дети, даже женщины -

Как перчатки у военщины.

Дева-роза хочет дочь нести

С кожею особой прочности.

Душно... Вермель от эротики

Задохнулся в библиотеке.

Октябрь 1932


x x x

3

Счастия в Москве отчаяв,

Едет в Гатчину Вермель.

Он почти что Чаадаев,

Но другая в жизни цель.

Он похитил из утробы

Милой братниной жены...

Вы подумайте: кого бы?

И на что они нужны?

Из племянниковой кожи

То-то выйдет переплет!

И, как девушку в прихожей,

Вермель черта ущипнет.

Октябрь 1932


x x x

4

Как поехал Вермель в Дмитров,

Шляпу новую купил.

Ну не шляпа -- прямо митра:

Вермель Дмитров удивил.

То-то в шляпе он устроил

Предкам форменный парад.

Шляпа -- брешь в советском строе...

Без нее он брел назад.


x x x

5

Спит безмятежно

Юрий Вермель.

Август. Бесснежно.

Впрочем, апрель.

В Дмитрове предок

Тризной почтен.

А напоследок -

В шляпе -- мильтон.


x x x

6

Вермель в Канте был подкован,

То есть был он, так сказать,

Безусловно окантован,

То есть Канта знал на ять.

В сюртуке, при черном банте,

Философ был -- прямо во!

Вермель съел собаку в Канте,

Кант, собака, съел его.


x x x

О. А. Овчинниковой

Не средиземною волной

И не вальпургиевой жабой,

Я нынче грежу сам не свой

Быть арестованною бабой.

Увы, на это я готов

Заране с выводами всеми,

Чтобы видеть вас в любое время

Под милицейский звон оков!

1932

x x x

Какой-то гражданин, наверное попович,

Наевшися коммерческих хлебов,

-- Благодарю,-- воскликнул,-- Каганович!

И был таков.

Однако!

без даты


x x x

Однажды из далекого кишла'ка

Пришел дехканин в кооператив,

Чтобы купить себе презерватив.

Откуда ни возьмись,-- мулла-собака,

Его нахально вдруг опередив,

Купил товар и был таков.

Однако!

без даты


x x x

Сулейману Стальскому

Там, где край был дик,

Там шумит арык,

Где шумел арык,

Там пасется бык,

А где пасся бык,

Там поет старик.

без даты


x x x

А. В. Звенигородскому

Звенигородский князь в четырнадцатом веке

В один присест съел семьдесят блинов,

А бедный князь Андрей и ныне нездоров...

Нам не уйти от пращуров опеки.

1932


Сонет

Мне вспомнился старинный апокриф -

Марию Лев преследовал в пустыне

По той простой, по той святой причине,

Что был Иосиф долготерпелив.

Сей патриарх, немного почудив,

Марииной доверился гордыне -

Затем, что ей людей не надо ныне,

А Лев -- дитя -- небесной манной жив.

А между тем Мария так нежна,

Ее любовь так, боже мой, блажна,

Ее пустыня так бедна песками,

Что с рыжими смешались волосками

Янтарные, а кожа -- мягче льна -

Кривыми оцарапана когтями.

1933--1934


x x x

М. С. Петровых

Марья Сергеевна, мне ужасно хочется

Увидеть вас старушкой-переводчицей,

Неутомимо, с головой трясущейся,

К народам СССР влекущейся,

И чтобы вы без всякого предстательства

Вошли к Шенгели в кабинет издательства

И вышли, нагруженная гостинцами -

Полурифмованными украинцами.

1933--1934


x x x

Знакомства нашего на склоне

Шервинский нас к себе зазвал

Послушать, как Эдип в Колоне

С Нилендером маршировал.

1933--1934


x x x

Какой-то гражданин, не то чтоб слишком пьяный,

Но, может быть, в нетрезвом виде,-

Он

В квартире у себя установил орган.

Инстру'мент заревел. Толпа жильцов в обиде.

За управдомом шлют -- тот гневом обуян,-

И тотчас вызванный им дворник Себастьян

Бах! бах! -- машину смял, мошеннику дал в зубы.

Не в том беда, что Себастьян -- грубьян,

А плохо то, что бах какой-то грубый...

Начало 1934

x x x

Анне Ахматовой

Привыкают к пчеловоду пчелы,

Такова пчелиная порода...

Только я Ахматовой уколы

Двадцать три уже считаю года.

1934

x x x

На берегу Эгейских вод

Живут архивяне. Народ

Довольно древний. Всем на диво

Поганый промысел его -

Продажа личного архива.

Священным трепетом листвы

И гнусным шелестом бумаги

Они питаются -- увы! -

Неуважаемы и наги...

Чего им нужно?

Весна 1934


x x x

В. Пясту

Слышу на улице шум быстро идущего Пяста.

Вижу: торчит из пальто семьдесят пятый отрыв.

Чую смущенной душой запах голландского сыра

И вожделею отнять около ста папирос.

Весна 1934

x x x

Не жеребенок хвостом махает!

Яша ребенок снова играет.

Яша, играйте лучше ребенка

И жеребенка перебрыкайте.

Весна 1934

x x x

Один портной

С хорошей головой

Приговорен был к высшей мере.

И что ж? -- портновской следуя манере,

С себя он мерку снял -

И до сих пор живой.

1 июня 1934

x x x

Случайная небрежность иль ослышка

Вредны уму, как толстяку аджика.

Сейчас пример мы приведем:

Один филолог,

Беседуя с невеждою вдвоем,

Употребил реченье "идиом".

И понадергали они друг другу челок!

Но виноват из двух друзей, конечно, тот,

Который услыхал оплошно: "идиот".

12 июня 1935

x x x

Не надо римского мне купола

Или прекрасного далека.

Предпочитаю вид на Луппола

Под сенью Жан-Ришара Блоха.

1934--1935

x x x

Карлик-юноша, карлик-мимоза

С тонкой бровью -- надменный и злой...

Он питается только Елозой

И яичною скорлупой.

Апрель 1936

x x x

Искусств приличных хоровода

Вадим Покровский не спугнет:

Под руководством куровода,-

За Стоичевым год от года

Настойчивей кроликовод.

24 февраля 1937

x x x

Источник слез замерз,

И весят пуд оковы

Обдуманных баллад

Сергея Рудакова.

1936


Стихи к Наташе Штемпель

1

Пришла Наташа. Где была?

Небось не ела, не пила.

И чует мать, черна как ночь:

Вином и луком пахнет дочь.

2

Если бы проведал бог,

Что Наташа педагог,

Он сказал бы; ради бога,

Уберите педагога!

3

-- Наташа, как писать: "балда"?

-- Когда идут на бал,-- то: "да!"

-- А "в полдень"? -- Если день -- то вместе,

А если ночь -- то не скажу, по чести...

4

Наташа, ах, как мне неловко,

Что я не Генрих Гейне:

К головке -- переводчик ейный -

Я б рифму закатил: плутовка.

5

Наташа, ах, как мне неловко!

На Загоровского, на маму -

То бишь на божию коровку

Заказывает эпиграмму!

1936--1937

6

Наташа спит. Зефир летает

Вкруг гофрированных волос.

Для девушки, как всякий знает,

Сон утренний, источник слез,

Головомойку означает,

Но волосы ей осушает

Какой-то мощный пылесос,

И перманентно иссякает -

И вновь кипит источник слез,

24 февраля 1937


x x x

Эта книга украдена

Трошею в СХИ,

И резинкою Вадиной

Для Наташи она омоложена,

Ей дадена

В день посещения дядина.

1937

Подражание новогреческому

Девочку в деве щадя, с объясненьями юноша медлил

И через семьдесят лет молвил старухе1: люблю.

Мальчика в муже щадя, негодуя, медлила дева

И через семьдесят лет плюнула старцу в лицо.

* (Найдено в архиве одной греческой старухи. Перевел с новогреческого О. Мандельштам)

1 В указанный момент юноше было 88 лет, а деве -- 86 лет (примечание переводчика).

1936--1937


x x x

О, эта Лена, эта Нора,

О, эта Этна -- И.Т.Р.

Эфир, Эсфирь, Элеонора -

Дух кисло-сладкий двух мегер.

24 февраля 1937

Решенье

Когда б женился я на египтянке

И обратился в пирамид закон,

Я б для моей жены, для иностранки,

Для донны покупал пирамидон,-

Купаясь в Ниле с ней или в храм и'дя,

Иль ужиная летом в пирамиде -

Для донны пирамид -- пирамидон.

Март(?) 1937

Экспромты. Отрывки. Строки из уничтоженных или утерянных стихов

x x x

Поднять скрипучий верх соломенных корзин...

1908

x x x

.................... коробки

............. лучшие игрушки.

...... на пальмовой верхушке

Отмечает листья ветер робкий.

Неразрывно сотканный с другими,

Каждый лист колеблется отдельно.

Но в порывах ткани беспредельно

И мирами вызвано иными -

Только то, что создано землею:

Длинные трепещущие нити,

В тщетном ожидании наитий

Шелестящие своей длиною.

1911


x x x

...Но в Петербурге акмеист мне ближе,

Чем романтический Пьеро в Париже.

1915?


x x x

Под зефиры весны

Что ты спишь, сельский муж?...

1910-е


x x x

А. Ахматовой

Целует мне в гостиной руку

И бабушку на лестнице крутой

После 1917


x x x

............................Канделаки

У него Брехничев взамен цепной собаки

1921


x x x

Однажды прапорщик-заика

К своей прабабушке пришел...

Середина 1920-х


x x x

Набравши море в рот,

Да прыскает вселенной.

1932?


x x x

Вакс ремонтнодышащий

Начало 1930-х


x x x

Я давно полюбил нищету,

Одиночество, бедный художник.

Чтобы кофе сварить на спирту,

Я купил себе легкий треножник.

1912

x x x

Убийца, преступная вишня,

Проклятая неженка, ма!

............. дар вышний,

Дар нежного счастья сама.

.........................

.........................

Блеск стали меча самурайской

И вся первозданная тьма

Сольются в один самородок,

Когда окаянней камней

Пленительный злой подбородок

У маленькой Мэри моей.

1933(?)

x x x

В оцинкованном влажном Батуме,

По холерным базарам Ростова

И в фисташковом хитром Тифлисе

Над Курою в ущелье балконном

Шили платья у тихой портнихи...

Апрель 1934

x x x

Эме Лебеф любил старух...

1933--1934


x x x

Это я. Это Рейн. Браток, помоги.

Празднуют первое мая враги.

Лорелеиным гребнем я жив, я теку

Виноградные жилы разрезать в соку.

1935

x x x

Я семафор со сломанной рукой

У полотна воронежской дороги

1935

x x x

На этом корабле есть для меня каюта

1937


x x x

Там уж скоро третий год

Тень моя живет меж вами.

1937


x x x

Но уже раскачали ворота молодые микенские львы

1937?


x x x

В Париже площадь есть -- ее зовут Звезда

............................ машин стада.

1937?


x x x

И пламенный поляк -- ревнивец фортепьянный..

Чайковского боюсь -- он Моцарт на бобах...

И маленький Рамо -- кузнечик деревянный.

1937

x x x

Такие же люди, как вы,

С глазами вдолбленными в череп,

Такие же судьи, как вы,

Лишили вас холода тутовых ягод.

1937


x x x

И веером разложенная дранка

Непобедимых скатных крыш...

1937


x x x

Река Яузная,

Берега кляузные

1937


x x x

Кинешь око удивленное

На прошедшие года.

1937, не ранее мая

x x x

Черная ночь, душный барак,

Жирные вши...

1938

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги