Сожги венец безбрачия

Глава 6. Вася Пупкин для принцессы

Матвей

– У всех так, не только у тебя, – успокоил ее Матвей. – Мы лжем, нам лгут. Это жизнь. – Нет, – горячо возразила она. – Я так долго уверяла саму себя, что все можно исправить и что надежда есть. А это ложь. У меня ничего нет. Мужчины приходят и уходят. Я никому не нужна, – ее голос дрогнул. – Если завтра исчезну, то никто даже сразу не заметит.

– Так не бывает, – улыбнулся Матвей. – Ты придумываешь.

– Бывает. Моя подруга Света подумает, что я уехала на пару дней. Мама решит, что не звоню, так как занята. Я лгу себе, что не одна, но у меня ничего нет, – она вдруг уткнулась в его плечо и зарыдала.

Матвей растерялся. В его кабинете пациенты часто плакали, но не так. И не у него на плече. Есть святое правило психотерапии: всегда соблюдать дистанцию между врачом и пациентом. Лаура с легкостью сделала то, чего он не позволял никому: нарушила личные границы. Ему нужно бы встать и пересесть. Показать ей, что так нельзя. Нужно. Да. Вместо этого он медленно поднял руки и неумело обнял ее. Давно забыл, как это делается. Привык утешать словами, как и обязан поступать врач.

Она дрожала в его руках, горько всхлипывая.

– Ну всё, всё, – прошептал Матвей.

И вдруг, сам того не желая, поцеловал ее в теплую макушку. И замер от ужаса. Он не понял, как это случилось. И очень надеялся, что она не заметила. Но она почувствовала. Перестала всхлипывать и дрожать, посмотрела на него снизу вверх и благодарно улыбнулась сквозь слёзы:

– Спасибо!

Мокрые ресницы, веснушки, широко распахнутые глаза, в которых плещется благодарность. А еще губы. Матвей только сейчас заметил, что они красивой формы. До этого как-то не обращал внимание. Они так близко, словно напрашиваются на поцелуй.

– Стоп! – мысленно приказал он себе. – Еще не хватало, чтобы тебя лишили лицензии за сексуальные домогательства.

Матвей с трудом разжал руки. Мышцы словно застыли. Это простое движение далось ему нелегко. Отпускать Лауру совершенно не хотелось.

– Всегда к вашим услугам, – дежурно отшутился он и встал с кушетки от греха подальше.

– Зачем ты выдернул меня оттуда, Матвей? Мне нужно было остаться там подольше, чтобы разобраться, наконец.

– Тебе было плохо, Лаура. Нельзя так долго и глубоко погружаться в память. Нельзя! Понимаешь? Это слишком мало изучено

– Но я чувствую, что всё дело в этой девушке. Не могу передать словами, но точно знаю здесь, внутри, – она дотронулась до груди. – И отец. Он так на нее смотрел! Он никогда так не смотрел на маму.

– Отдохни пока. Полежи на кушетке. Мне нужно позвонить, – Матвей взял телефон и вышел из кабинета.

Секретарша в приемной встала из-за стола, явно хотела спросить о чем-то, но наткнулась на его взгляд, села обратно и промолчала.

Матвей вышел на улицу. Он редко испытывал ненависть к кому-либо или чему-либо, считая, что ненависть слишком сильное чувство. Им нельзя разбрасываться просто так. Желательно приберечь для самых серьезных случаев. Можно было перечесть по пальцам одной руки ситуации, которые он, действительно, ненавидел. И случай Лауры был как раз таким. Матвей ненавидел, когда его обманывали, считая простачком. И эта история захватила его с головой. Потому что, фактически, перечеркивала все его эксперименты, весь наработанный опыт. Да к черту! Он никому не позволит спустить в унитаз годы работы и свои мечты.

Матвей глубоко вдохнул пряный августовский воздух и решительно набрал номер телефона заказчика.

– Что здесь, к чертям, происходит? – прошипел Матвей, как только на другом конце линии прозвучало дежурное: «Слушаю!». – Я погружаю ее в память матери. Даю установку идти по материнскому роду вниз, в глубину. И вместо этого она видит отца.

– Разве нельзя погружаться в родовую память через отца? Какая разница через кого? – спросил заказчик.

– Не тогда, когда я контролирую процесс погружения, – отрезал Матвей. – У меня не бывает накладок. Значит, вы что-то от меня утаиваете.

– Мне все равно, чья память у нее проснулась, – огрызнулся заказчик. – Хоть Папы Римского! Я плачу вам не за это. Вы должны просто довести свою работу до конца. Как она там погружается вообще не имеет значения. Эти погружения просто предлог. Вам нужно во время гипноза внушить ей то, что необходимо мне. И как можно быстрее. У меня совсем нет времени. Оно вышло.

– Нет, мы так не договаривались. Я не шарлатан. Чтобы внушить, я должен понимать, что происходит. Иначе не смогу работать.

– Хорошо, я удвою гонорар, – попытался умаслить Матвея заказчик.

–Нет, я прекращаю сеансы, – не уступил Матвей.

– Ладно, утрою, – вздохнул заказчик.

Матвей нервно сглотнул. Сумма была гигантской. Если заказчик готов поделиться с ним такими огромными деньгами, то какова же цена вопроса? Такие астрономические суммы даже представить себе тяжело.

– Хорошо, – пообещал Матвей. – Сделаю всё как можно быстрее.

Он вернулся к Лауре. Бедная девчонка. Что ж тебе так не повезло-то? Спит, тихо всхлипывая во сне, свернувшись калачиком на его новомодной, анатомически изогнутой кушетке. И даже не знает, какие интриги плетутся вокруг нее. И какие невероятные тайны ее окружают. На их фоне венец безбрачия просто детский лепет на лужайке.

Матвей сел за стол, взял ручку, покрутил ее и бросил на пол. Да пошли они все! Он привык к тому, что большинством его пациентов кто-то манипулирует. Эта жизнь вообще вся сплошная манипуляция. Им тоже когда-то крутили, как хотели. Больше такого не будет никогда. Он должен четко понимать, что делает. Даже если за это платят хорошие бабки. Матвей нюхом чуял засаду. И как бы ни юлил заказчик, он все равно во всём разберется.

В кабинет постучали. Секретарша осторожно приоткрыла дверь.

– Матвей Андреевич, у вас сегодня еще два пациента.

– Перенесите всех на завтра, пожалуйста. Скажите, что доктор заболел, – Матвей встал из-за стола и подошел к кушетке.

– Лаура, просыпайся, – он осторожно потряс ее за плечо. – Тебе нужно домой. Я отвезу, как и обещал.

– Не хочу домой, – сонно ответила она.

– Тебе нужно отдохнуть.

– Я уже отдохнула и мне нужен еще один сеанс, – она зевнула и кулаками, как ребенок, потерла глаза.

Матвей закусил губу, чтобы не улыбнуться. Сколько же в ней наивной детскости и естественности! Он ни разу не видел, чтобы взрослая женщина кулачками терла глаза. Наверное, потому что у большинства женщин глаза накрашены. А у Лауры нет. Но все равно это выглядело очень забавно.

– Нет, – мягко сказал он. – Сегодня нельзя. Это слишком большая нагрузка на психику. Давай-ка, вставай. Я спешу.

Лаура

Машина Матвея остановилась возле моего дома.

– Приехали, – он заглушил мотор.

Зачем? Выйти из машины дело пары минут. Значит, он ждет приглашения. По лицу видно, что ему не хочется уезжать. Но и мне не хочется его приглашать. Там, в его кабинете, на кушетке, я плакала у него на плече. И его вечный холод куда-то испарился буквально на пару минут. А потом всё вернулось: ледяные искорки в его глазах, морозные интонации. Нет, не выдержать мне этого сегодня. Слишком устала. Поезжай в свою Лапландию, Дедушка Мороз.

– Спокойной ночи, – я вышла из машины и бегом направилась в подъезд.

Мне всё время казалось, что Матвей сейчас меня окликнет. Поэтому от моего уставшего сердца отлегло только тогда, когда он завел мотор машины.

Возле лифта меня ждала Светка. Едва я вышла из лифта на лестничную клетку, как она схватила меня за руку и потащила по лестницам этажом вверх.

– Ты чего, Свет?

– Тихо! – она округлила глаза. – Это кто был в классной тачке? Мозгоправ? А чего он тебя домой привез? Между вами что-то было?

Когда Светка в состоянии информационного голода, отвечать нужно по-военному компактно и максимально правдиво.

– Мозгоправ. Привез, так как я устала. Между нами ничего нет, потому что он финский ледник. У него везде температура, как в Арктике, – отрапортовала я.

– А ты такой хааалодный, как айсберг в океяяяане, и все твои печалиии под темною ваааадой, – тихо проскулила Света.

– Браво! – похлопала я. – Можно мне пойти домой? Или у тебя новый формат «Интервью на лестничной клетке?»

– Да я не успела ничего сказать. Всё из-за тебя. Один мужик привез, второй ждет. Хоть разорвись!

– Что? Кто ждет?

– Вася Пупкин.

– Светка, убью тебя сейчас!

– Лаурик, вот никакой в тебе метафоричности. Садись, два! Я тебе что говорила? Чтобы ты перестала искать Есениных и Маяковских. А нашла простого и понятного Васю Пупкина. Вот этот Пупкин к тебе и пришел. Такой весь красавец! Здоровенный, спортивный, глаз горит. Иду я из магазина. А он к тебе в дверь звонит. Ну я и говорю, что, мол, нет тебя дома. А перед магазином как раз по телеку показывали «Место встречи изменить нельзя». И там, значит, водитель кричит менту: «Глеб Егорыч, стреляйте! Уйдет ведь гад! Уйдет в Сокольники!» И у меня прям вот в голове так и отложилось, что и Пупкин, гад, ведь тоже уйдет в Сокольники. Поэтому его упускать нельзя! Поэтому я выстрелила: предложила у меня подождать, потому что ты вот-вот придешь. Ну я чисто из вежливости предложила. А он внезапно согласился. Сейчас сидит с моими оболтусами, в приставку играет. Как раз сегодня утром их папаша расщедрился и подарил. Так что я тебя перехватила, чтобы всё рассказать. А сейчас домой беги, губы накрась, и я его выпущу. Вы, кстати, должны хорошо вместе смотреться: Вася Пупкин и прынцесса.

– Выпускай, – разрешила я. – Губы красить не буду.

– Тогда пусть уходит в Сокольники! – Светка решительно уперла руки в тощие бока. – Ты с лица вся сбляднула. Зеленая, как Кикимора болотная. Накрась губы, иначе мужика не отдам.

– Всё-всё! Иду красить. Выпускай его через пять минут.

– Поняла, – Светка скатилась со ступенек вниз.

Я едва успела умыться и накрасить губы, как в дверь деликатно постучали.

– Входите! Открыто! – Я быстро распустила волосы, провела по ним щеткой и снова собрала в хвост.

– Извини, я, наверное, не вовремя, – Никита прижал лапищи к груди.

– Вовремя. Все в порядке. Я просто сейчас уезжаю. Возьму вещи и поеду на дачу отца.

– Природа и чистый воздух? Это хорошо! – обрадовался он. – А можно мне с тобой? Приставать не буду. Честное слово!

Я растерялась. С одной стороны, мне хотелось побыть одной. С другой, неловко как-то ему отказывать.

– Ну ладно.

– Вот и отлично! – обрадовался он. –Тогда в магаз мотнусь. А то на природе без еды как-то гнило. А ты пока вещи возьми. Я быстро.

Хорошо, что он вспомнил про магазин. Мне это и в голову не пришло. Холодильник на даче точно пустой.

На дачу мы приехали почти в полночь.

– Ёшкин кот, как в детство вернулся! – Никита толкнул калитку, прошел по двору и остановился возле деревянных ступенек крыльца. – Хорошо-то как!

– У тебя такая же дача? – я вытащила из сумочки ключи.

– Дача, – рассмеялся он. – У меня такой дом был. Мы в нем весь год жили, прикинь? Курочки по двору ходили. Грядки за домом. Я в Рязани родился. Батя у меня рукастый вообще-то. Но в 90-е с деньгами у всех плохо было. Я как раз тогда и родился. Мать дома сидела. Нас у нее трое. Куда ей работать? Да и где? Всё же развалилось. И потом хозяйство – это ведь тоже работа. А без хозяйства своего мы бы и не выжили. Только одного меня легче убить, чем прокормить, – он хохотнул и хлопнул себя по животу. – А еще брательник у меня и сестренка. Потом я подрос, сам зарабатывать начал. Мы в Подмосковье переехали, вместе с батей отстроились. Такую домину отгрохали, что мама, не горюй!

– Интересная у тебя жизнь, – я толкнула дверь и зашла в дом.

Никита протопал за мной. Деловито положил продукты в холодильник. Пока я зажигала везде свет, он уже успел найти сковородку и начал жарить телячьи стейки.

Одновременно нарезал хлеб, сыр, зелень, помидоры, болгарский перец и огурцы.

– Зачем столько на ночь? Боже мой, куда это всё? – рассмеялась я.

– Лаурочка, ты только не обижайся, но тебе нужно хорошо кушать, – Никита ловко перевернул мясо на сковороде. – Мне кажется, что в последний раз ты ела две недели назад. Скоро придется камни тебе в карманы совать, чтобы ветром не унесло. Зима ведь близко.

Я сначала хотела обидеться, но не получилось. Он с такой теплотой смотрел на меня! Поэтому я просто поставила на стол тарелки и стаканы. И когда он положил мне на тарелку стейк со сковороды, я поняла, что очень голодная. Так что быстренько отбросила кокетство и манерность и набросилась на еду. Мясо оказалось невероятно вкусным. Никита всё подкладывал мне на тарелку то еще один стейк, то помидоры и болгарский перец, то хлеб.

– Всё-всё! – запротестовала я. – Места внутри уже нет!

– Тогда на боковую, – он решительно встал из-за стола. – Где мне лечь?

– На диване в большой комнате, – я пошла наверх за постельным бельем.

А когда спустилась обратно, Никита сидел на диване. И стало ясно, что спать здесь он не сможет. Даже сидя он занимал ровно половину дивана. Значит, придется мне уступить ему кровать, а самой устроиться здесь. Хотя кого я обманываю? Мне хотелось, чтобы кто-то просто побыл рядом. Хотелось почувствовать обычное человеческое тепло. С Никитой было как-то просто, уютно и легко.

– Принцесса, я могу и на полу устроиться. Мы привычные.

– Знаешь, Никита, этот диван очень неудобный. Даже для меня. Мы можем лечь вместе. На втором этаже в спальне кровать большая. Если ты, конечно, будешь спать на одной половине, а я на другой. Надеюсь, можно рассчитывать на твою порядочности?

– Всегда, – он встал с дивана, подошел и взял меня за руки. – Ты можешь всегда и во всем на меня положиться. Я никогда не сделаю того, что ты не хочешь, Лаурочка.

Мы легли спать. Никита сразу же повернулся ко мне спиной. Он так старался отдалиться от меня, что всё сползал на край и сползал, шурша простыней. Эдак он с кровати сверзится. Где он вообще там ёрзает? Кровать уже должна была закончиться. Нужно ему сказать, что хватит уже.

Я осторожно повернулась лицом к нему, но ничего не увидела. На нашей старенькой даче очень темно. Это в Москве даже посреди глухой зимней ночи в окна бьет свет уличных фонарей, блики ярких вывесок и огни фар проезжающих машин. А здесь лампа погасла, и всё. Кромешная тьма. Через пару минут глаза привыкли к темноте и я рассмотрела, что Никита сначала застыл на самом краю кровати, как попугай на жердочке. А потом завозился, укрываясь, и… рухнул вниз. Ой, мамочки! Как мне хохот удержать? Под одеяло срочно! Я натянула одеяло на голову и затряслась под ним, заходясь беззвучным смехом.

– Япона мать! – воскликнул Никита, встал с половичка возле кровати, поскользнулся на нем и тут же снова рухнул вниз, опрокинув тумбочку.

С нее посыпались телефон Никиты, любимый папин будильник и книги.

Я издала сдавленный писк, двумя руками зажимая рот.

– Принцесса, ты сейчас там лопнешь под одеялом. Стопэ сдерживаться. Смейся в полный голос.

Трясущимися руками я дотянулась до ночника и зажгла его. Никита стоял возле кровати голый по пояс, в одних черных боксерских трусах-шортиках, которые обтягивали его стройные бедра. На лбу наливалась багровым здоровенная шишка.

– Нужно холодное приложить, сейчас принесу лед. Там в морозилке должен быть, – я откинула одеяло, чтобы встать.

– Не нужно, я же привычный! Просто это… думал, что если поближе к середине лягу, то типа как не домогнусь до тебя. Ну и сдвинулся на самый край. И там залип, как летучая мыша, чуть ли не вниз головой, – он приподнялся на носки, выпучил глаза, растопырил пальцы и скрючил их, изображая летучую мышь.

Я не выдержала, откинулась на подушку и захохотала во весь голос.

– О! Хоть развеселил тебя. В первый раз вижу, как ты смеешься. Это еще хорошо, что у меня тушка тренированная. И падать меня научили. Был бы нормальный человек, уже бы башкой в стену вломился, как олень сохатый.

Я продолжала заходиться от смеха. Наверное, все события последнего месяца скрутились внутри меня в тугую пружину, которая росла, давила, не давая дышать. Иногда мне казалось, что сердце сейчас просто разорвется от этого всего. И вдруг Никита с такой легкостью разогнул эту пружину, разбил этот черный ком. Я даже не помню, когда в последний раз так смеялась. Глядя на меня, он тоже расхохотался.

– Ой, прости, пожалуйста! – с трудом выдавила я, всхлипывая и вытирая глаза. –И, главное, еще подумала: «А где он там елозит? Кровать вроде давно уже закончилась». И хотела сказать, чтобы ты остановился. А ты… – я снова расхохоталась и рухнула на подушки.

– А я думаю: Никитос, давай-ка ты, бро, малым ходом на краешек. А то принцесса сейчас подумает: вот же какую сволочь приютила. Втерся в доверие, нажрался мяса и полез домогаться, скотина. И так ползу себе и ползу. И думаю: ну чё? Пока полёт нормальный. И вдруг… ёшкин кот! Экипаж прощается с вами и желает счастливого полета. Вот правильно нам в школе говорили, что рожденный ползать летать не может, – он взмахнул руками, как крыльями.

– Хватит! Прошу! – взмолилась я. – Сейчас умру! Живот уже болит от смеха.

Давай ложись, только не с краю.

Он снова лег, на этот раз придвинувшись поближе ко мне. Повернулся спиной и спросил:

– Так нормально? Я тебя там не домогаюсь задним приводом?

– Нет. Всё в порядке.

Его спина была широкой и надежной. Кожа пахла сильным мужчиной. Он был похож на большого плюшевого медведя. И мне страшно захотелось прижаться к нему. Я тихонечко придвинулась и обняла его за плечи. Рук с трудом хватило. И это было так приятно!

– Мне повернуться к тебе, малыш? – его голос дрогнул от нежности и волнения.

– Нет, так лучше всего.

– Понял. Принял. Подчинился.

Эти слова донеслись откуда-то издалека, потому что я уже заснула. Так сладко и спокойно, как давно не засыпала. Только на грани яви и сна вдруг мелькнула мысль, что Матвей меня бы сейчас яро осудил за доступность. Да плевать! Любой женщине иногда нужна крепкая мужская спина. Просто для того, чтобы к ней прижаться.

Мне снилась калимба и незнакомка с Кубы, а рядом с ней была мама. И калимба звучала тоскливо и безысходно. Та девушка гуляла по берегу. Белое марлевое платье плотно обтягивало беременный живот. Мама шла за незнакомкой, а та словно не замечала ее. И вдруг из зарослей на берегу вынырнул высокий чернокожий мужчина. Два больших шрама пересекали его лицо, словно разрезая надвое.

Мужчина подошел к девушке и положил ладонь ей на живот. Громко зазвенели многочисленные браслеты на его запястье. Незнакомка вскрикнула и отшатнулась, отталкивая его руку. Он потерял равновесие и упал. А незнакомка побежала прочь, увязая в песке и одной рукой поддерживая живот. Мужчина уселся на песке и задумчиво смотрел ей вслед. Мама села рядом с ним. Ее лицо исказила такая страшная и злобная гримаса, что я закричала и проснулась.

Нежно-розовые лучи восходящего солнца заглядывали в окно. Который час? Боже, я, кажется, проспала на работу. Ужас! Я вскочила, схватила телефон и посмотрела на часы. Шесть утра. От души сразу отлегло.

Из кухни доносилось шипение яичницы. Чудесный аромат плыл по дому. Я быстро умылась и спустилась вниз.

Никита стоял у плиты, сосредоточенно глядя на яичницу. Рядом на плите кипел кофе в старенькой джезве.

– Доброе утро, принцесса! – он подошел ко мне и чмокнул в волосы. – Садись. Завтракать будем.

– Как неловко! Вообще-то я хозяйка дома и должна кормить тебя завтраком.

– С какой это радости? Всё по чесноку. Кто не платит за ночлег, тот готовит завтрак, – он поставил сковородку на стол.

– Как твой лоб? – я приподнялась на цыпочки, рассматривая шишку, которая грозно багровела у самых корней его волос.

– Жить буду, – улыбнулся он. – Я же бывший боксер. Привык по башке получать, – Никита ловко разделил яичницу-глазунью на две части, не повредив желток, и положил на тарелки.

Достал из холодильника хлеб, сыр и масло. Налил нам кофе и сел за стол.

– Очень вкусно! – аппетит, до того дремавший, внезапно проснулся.

И мои слова не были пустым комплиментом. Яичница, действительно, была очень вкусной. А кофе просто прекрасным.

– Ешь на здоровье, Лаурочка! Это ты еще мои сырники не пробовала. Вот выйдешь за меня замуж, буду каждый день тебя кормить бомбическими завтраками.

Яичница стала колом в горле. Я закашлялась и закрыла рот рукой. Никита деликатно и нежно постучал меня по спине.

– Не нервничай! Необязательно же вот так сразу жениться. Можно и подождать чутка, – он налил апельсиновый сок из картонного пакета в стакан и протянул мне.

– Угу, – я отпила большой глоток сока, чтобы протолкнуть яичницу в пищевод.

– Пару месяцев можно подождать с женитьбой, – Никита откусил кусок хлеба с маслом.

На этот раз я поперхнулась соком и с немым укором уставилась на него.

– Не, ну а чё? – промычал он с набитым ртом, – мы уже, считай, породнились. Спали вместе. И интим тоже был.

– Это когда это?

– Ну тумбочку возле кровати я головой тебе пробил. А это момент интимный.

– Даже не начинай! – взмолилась я, чувствуя, как в животе началась щекотка от смеха.

– Так, подожди. Что еще? Цветы подарил, значит, считай, Лаурочка, конфетно-букетный у нас в самом разгаре.

– Да? А конфеты? – возмутилась я.

Никита на миг перестал жевать и с досадой бросил:

– Точно! Сорян! Мой косяк. Я там в холодильник бросил пару шоколадок. Но на конфеты они, конечно, не тянут. Обещаю исправиться в ближайшее время.

Вообще-то я такие шутки на тему свадьбы сильно не люблю. Но у него это звучало как-то уютно и очень по-доброму. А еще мне понравилось, что в отличие от многих мужчин он не боится слов «поженимся» и «свадьба». Мужики такие слова даже в шутку не произносят. Наверное, боятся сглаза или порчи. Для них ведь женитьба – это настоящая порча.