Сожги венец безбрачия

Глава 9. Гайка Иисуса

Отец хватает маму и тащит к выходу. Она упирается ногами в пол и кричит. Колдун бросается к папе, отрывает маму от него и толкает отца. Несмотря на то, что колдун гораздо крупнее, папа не поддается. Качнувшись назад, он умудряется устоять на ногах, прыгает на колдуна и толкает двумя руками в грудь. Колдун падает на алтарь. Фигурки святых и идолов разлетаются в разные стороны. Отец хватает маму на руки и выносит на улицу.

– Я хочу ребенка! Слышишь, Саша? Хочу ребенка! Почему ты не понимаешь? – мама отчаянно бьется в его руках.

Отец пытается стереть кровь с обручального кольца на ее пальце.

– Нет, не смей! – мама отталкивает его руку. – Эта кровь жертвенного петуха должна сама высохнуть. И тогда ты меня не бросишь!

– Ты сошла с ума, Марина! – кричит отец.

– Уйди! – она вырывается из его рук. – Ты и твоя подстилка будете навечно прокляты! Навечно! У нее никогда не будет в жизни счастья. Свое проклятие я перенесла на нее. Потому что эта воровка украла у меня тебя и нашу дочь. Она отняла мою жизнь!

Я начала задыхаться. Издалека, из глубокой воды донесся голос Матвея:

– Возвращайся, Лаура!

Нет! Не вернусь! Родители выбежали на улицу. Я бросилась за ними и вдруг оказалась в незнакомой комнате, очень похожей на гостиничный номер. Мой дедушка, мамин папа нервно мерял комнату тяжелым генеральским шагом. Мама сидела на кровати и всхлипывала. А рядом с ней на кровати лежала… маленькая я.

В комнате был еще один человек. Высокий, молодой, но уже очень солидный мужчина в чеховских очках спокойно сидел на стуле рядом с кроватью. В руках он держал цепочку, на которой раскачивался блестящий шарик.

– Девочка моя, просто посмотри на шарик. Он красивый, тебе будет хорошо, обещаю! – уговаривала меня мама.

Я отталкивала маму и закрывала глаза.

– Доктор, сделайте же что-нибудь! – в отчаянии воскликнула мама, протягивая руки к высокому мужчине.

– Это не мой ребенок, – сухо ответил мужчина. – Вы обязаны сами справиться с вашей дочерью.

Маленькая я злилась на маму. И очень злилась на этого мужчину. Мои глаза горели такой яростью, что вообще непонятно, откуда такие чувства могут взяться у ребенка? Тем более у меня? Я даже во взрослом состоянии на такую злость не способна.

– Лаурочка, моя красотуля, а ну-ка иди к деду, – ласково попросил дедушка и протянул мне руки.

Но я забилась в угол кровати и накрылась подушкой. И в этот момент в комнату ворвался папа.

– Я сейчас полицию вызову! Немедленно отпустите ребенка! – закричал отец. – С ума посходили, что ли? Фёдор Николаевич, – обратился папа к дедушке, – ну вы-то куда? Вы же генерал КГБ, атеист, а занимаетесь ерундой, во всем потакая Марине.

– Успокойся, Саша! – дедушка подошел к нему и перегородил дорогу к кровати. – Всё под контролем. Это врач.

– Да, я – врач! – солидный мужчина был спокоен и даже расслаблен.

Он сидел на стуле выпрямившись, нога на ногу, и на лице его не дрогнул ни один мускул.

– Меня зовут Андрей Ильич Князев, я – психотерапевт и гипнолог, – он снял очки и принялся протирать их. – Ваша дочь, Александр, испытала сильный стресс. Я просто пытаюсь помочь. Ребенку не нужны такие травмирующие воспоминания. После сеанса гипноза она всё забудет. Поверьте моему опыту: так будет лучше для нее.

– Да к чёрту ваш опыт! Я сам решу, что нужно моей дочери. Отойдите от нее! – закричал папа.

– Послушай, сынок, – дедушка взял отца за локоть и отвел в угол комнаты. – Ты сам наломал дров. А я ведь тебя предупреждал: жена – она как родина, только одна. Их обеих нельзя бросать и предавать.

И в этот момент Матвей разбудил меня.

– Что происходит? Ты как? – он с беспокойством щупал мой пульс.

– Зачем ты меня вернул? Я должна была досмотреть и дослушать.

– У тебя пульс зашкаливал. Это закончилось бы инфарктом и еще чёрт знает чем. Ты вся дрожишь. Иди сюда, иди ко мне, – он раскинул руки, и я прижалась к нему.

– Всё хорошо, – шептал он, целуя мой затылок, – всё хорошо.

– Помнишь песню «Калимба де луна», Матвей? Вся твоя жизнь – это ложь. Вот что имела в виду Шура Колесникова там, на побережье, когда пела эту песню. Они что-то сделали со мной, мама и дедушка. И тот мужчина в комнате. Поэтому я не помню ничего о Кубе. Они подвергли меня гипнозу, чтобы я всё забыла. Что я должна была забыть, Матвей?

– Какой мужчина? – Матвей отстранился от меня и заглянул в глаза.

– Его звали Андрей Ильич Князев, он – психотерапевт и гипнолог.

Матвей вздрогнул и побледнел.

Матвей

Он слушал ее рассказ и не верил своим ушам. Всё приобретало другой смысл. Всё было не так, как излагала Марина, когда обратилась к нему за помощью. Одно дело убедить гламурных дамочек в том, что в прошлых жизнях они наворотили дел и теперь нужно уйти в осознанность и духовность. Другое – этот запутанный клубок, в котором был замешан его отец. Его святой папа с кристальной репутацией, который называл шаманскими плясками с бубном всю работу Матвея.

– Постой-ка, – в глазах Лауры мелькнуло озарение, – ты ведь тоже Князев. Князев Андрей Ильич случайно не…

– Мой отец.

– Тогда нам нужно к нему. Нет, сначала к маме, – решительно заявила Лаура.

– Только не к ней! – возразил Матвей.

– Почему?

– Не нужно пока ей ничего говорить.

Матвей пытался лихорадочно придумать причину, почему не стоит ехать вместе к его отцу и Марине. И впервые в жизни растерялся. Никогда он не продвигался так далеко в своих экспериментах с ретро-гипнозом. И просто не мог допустить, чтобы сейчас и здесь всё закончилось. А ведь закончится, как только Лаура узнает, что он, Матвей, причастен к этой истории. Никогда не своди вместе две стены – этот принцип Матвей освоил давно и всегда ему следовал.

А еще он внезапно понял, что не может отпустить Лауру из своей жизни. Просто не может, и всё. Впервые в жизни он повстречал женщину столь далекую от манипуляций. Все женщины с детства учатся манипулировать мужчинами. И мужчинам это нравится, хотя они и не признаются. В этой жизни так: или ты манипулируешь, или тобой. Третьего не дано. Лаура даже не пыталась. И этим подкупила Матвея. Может быть, в этом и заключается ее проклятие? Скорее всего, да. Для женщины неумение вертеть мужчиной – это беда. Это провал и венец безбрачия.

Эмоции и любовь в сегодняшней жизни – это прокачка навыков и технологий.

Мы скрываем истинных себя, показывая в соцсетях фальшивки. Так было всегда. Но раньше скрывать было сложнее. В начале отношений мы не вываливали на партнера минусы, показывая только плюсы. Но только в наше время это стало манипуляцией ради манипуляции и игрой ради игры. Раньше у этого были материальные цели: деньги, власть. Сегодня цель: лишь потешить наш эгоизм и чувство собственной значимости. Мы все не стали теми, кем хотели. У нас у всех есть неудачный опыт отношений. Поэтому мы играем и манипулируем, чтобы доказать себе, что мы чего-то стоим

Курсы пикапа для мужчин, курсы по управлению мужчинами для женщин. Борьба полов вооружилась технологиями, и даже нейросети мы используем для власти над противоположным полом, чтобы научиться любить. Мы больше не хотим совершать фатальных ошибок, как наши предки, которые умирали из-за любви. Мы слишком много вложили в свою жизнь, поэтому боимся ошибиться. Мы учимся на симуляторах любви, чтобы найти одного-единственного партнера. Как учатся водить машину на симуляторах вождения

У Лауры нет никаких симуляторов отношений. Она такая, какая есть. Видимо Никита, который устал от расчетливых телок, тоже это почуял. Вряд ли он мог это сформулировать, но чисто подсознательно потянулся к ней.

Матвей слишком хорошо знал, что такое женская манипуляция. Один раз это уже разрушило его жизнь. На последнем курсе мединститута он влюбился. Ольга терпеть не могла медицину и училась на экономическом. Они переспали. Ольга забеременела. Ольга очень его любила. Во всяком случае, так она говорила Матвею. Но как раз в тот период ее отец – влиятельный чиновник – выбил ей стажировку за границей. Нужно было ехать. Перспектива была блестящей: остаться в Европе навсегда, как Ольга всегда и мечтала.

И втайне от Матвея она сделала аборт. Потому что ребенок мог разрушить ее идеальную жизнь. Она с такой легкостью отказалась сразу от двоих: и от Матвея, и от ребенка!

Она даже два раза не думала. И тогда Матвей понял, что все ее чувства были просто манипуляцией. Как будущий психотерапевт он еще до ее беременности понимал, что она манипулирует, и даже позволял ей это. Ему нравилось, как она придумывает разные способы власти над ним. Он считал, что таким образом Ольга пытается навсегда привязать его к себе. И ему льстило, что красавица и умница из хорошей семьи так боится его потерять.

Но розовые очки сломались в тот момент, когда Ольга вышла из абортария. Спокойно, буднично и очень деловито она объяснила ему, что сделала это для них двоих. Сохранила им свободу и блестящие карьерные возможности.

– Какие возможности? О чем ты, Оля? Это был наш ребенок! Часть тебя и меня, –кричал Матвей. – Ты даже в известность меня не поставила. Даже не посоветовалась.

– Ну я бы не назвала это ребенком, – пожала плечами она. – Там же червячок. Срок очень маленький. У нас с тобой, Матвей, всё наоборот: обычно женщины так реагируют, как ты. А мужчины так, как я. Не ожидала от тебя такой эмоциональности. И это вместо того, чтобы меня благодарить. Мне ведь тяжелее, чем тебе. А я спасла нас обоих.

– Спасла? – Матвей не поверил своим ушам. – От чего?

– От рутины, Матвей, от бессонных ночей, когда нужно сдавать выпускные экзамены, а малыш не дает ни спать, ни заниматься. От невозможности искать работу, потому что на руках кроха. От всего того отвратительного быта, который настигает пару, когда рождается ребенок. Мы еще слишком молоды для этого всего. Мог бы и спасибо сказать за то, что я подарила тебе возможность выбора, – добавила она с обидой.

– Просто уйди, Оля, – прошептал Матвей, закрывая глаза.

Вот чем он был для нее: рутиной, бытом, который может помешать наслаждаться праздником жизни. Разве его и ребенка можно сравнить с Европой? А сколько было страстных слов и клятв! Сколько сцен ревности она закатывала ему! Впервые в жизни ему захотелось ударить женщину.

Вместо этого непьющий Матвей купил бутылку водки и всю ночь шатался по Москве. Кто-то бил его, кого-то бил он сам. Утром открыл глаза в собственной постели. Рядом плакала мама, которая не пошла на работу. Всё лицо Матвея было разбито. Вся жизнь разлетелась на осколки. С тех пор он не пил и решил, что ему никто не нужен. Больше никогда никто не будет им вертеть. Он сможет управлять всеми. Им самим никто.

Многие женщины после этого пытались им манипулировать. Но только не Лаура.

И по жестокой иронии судьбы он сам сейчас поступал с ней так же: врал и манипулировал. После той истории с Ольгой он решил, что никогда не поступит так ни с кем. Но возможно ли вообще не врать? Нет, решительно невозможно. Матвей ненавидел ложь. Пациентам он не лгал. Просто недоговаривал правду. Всех остальных держал на большом расстоянии.

Никого не впускал в сердце и чувства. Ему это было не нужно. До сегодняшнего дня. Пока Лаура не прижалась к нему. Пока его не ударило током при ее прикосновении. Физически ударило. Пока он не понял, что она такая же, как и он. И впервые задумался: а может, и на нем лежит проклятье? Подобное притягивает подобное. Может быть, вселенная поэтому свела их вместе? Никого у них нет. Семья хуже чужих людей. Двое на пронзительном ветру одиночества.

Вся жизнь Матвея тоже была ложью. Он изображал, что всё хорошо. Он врал себе, что пустая квартира это то, что нужно. Так спокойнее. Нет никого рядом, а значит, никто не вонзит нож в спину. Всё обживается. Всё обвыкается. И даже застрявшая в тебе пуля обрастает мясом, становясь частью тебя. Главное, чтобы никто не попытался ее выдернуть через много лет.

Но Лаура вдруг наполнила его жизнь каким-то особым смыслом. Странным ощущением, которому он не мог дать название, но понимал, что это что-то очень дорогое и важное. И нужно вцепиться в это важное и странное. Вцепиться и никуда не отпускать. А название потом само придет. Мозг подтянется за чувствами. Матвей вдруг почувствовал, как шевельнулась та самая застрявшая внутри пуля. Шевельнулась и двинулась вверх, к сердцу.

– Доверься мне, Лаура, – мягко сказал Матвей. – В конце концов, это я виноват в том хаосе, в который превратилась твоя жизнь.

– Ты-то здесь при чем, Матвей? Я сама пришла к тебе на сеансы.

Матвей подавил острое желание рассказать ей всё. Нет, не сейчас. Ей и так тяжело.

– На моих сеансах выяснились все эти подробности. Как врач я чувствую ответственность. И если твоя мама тебе не рассказала до сих пор, значит, есть очень веская причина.

– Я хочу всё узнать. Сейчас же! – всхлипнула она.

– Ни в коем случае, – возразил Матвей. – Ты всё испортишь. Тебе будут врать, как обычно. И мы никогда не узнаем правду. Доверься мне, слышишь? – он взял ее за плечи и заглянул в глаза. – Мы всё узнаем вместе и в своё время. Главное: действовать очень осторожно. А сейчас тебе нужно поспать. Я дам тебе снотворное. А сам пока попытаюсь через свои связи выяснить, кто такая эта Шура Колесникова, и где она сейчас.

– Не хочу спать, – всхлипнула Лаура.

– Не спорь с врачом.

Он достал из кармана упаковку снотворного. Как чувствовал: взял с собой. Выщелкнул таблетку, пошел на кухню, принес стакан воды. Протянул Лауре лекарство. Она подняла на него затравленный взгляд.

– Мы разберемся, вот увидишь, – через силу улыбнулся он.

– Матвей, – она осторожно дотронулась до его руки, – почему ты мне помогаешь?

Матвей вздохнул и мысленно ответил ей:

– Ты ждешь счастья, девочка. Проходят недели, месяцы, годы. А его всё нет. Я давно уже не жду. Незачем. Некого. Мне уютно в пустоте и одиночестве.

Но мне всегда интересны те, кто барахтается и ищет. В них столько жизни! Столько надежды и энергии! Им хочется раскинуть руки и крикнуть: «Мне хорошо! Я счастлив!» Потому что им кажется, что счастье вот-вот их найдет.

Но «вот-вот» ускользает, и руки бессильно опускаются. Вместе с уголками губ, которые устают улыбаться. Раньше в этот момент мне всегда становилось смешно от тщетности их попыток. Представляю, как смешно богу. Когда-то я тоже так жил: ждал счастья, радовался каждому утру. Вот-вот, еще немного и пронзительное счастье ворвется в мою жизнь. А потом я просто постарел.

Возраст – это не количество прожитых лет. Возраст – это умение радоваться мелочам и ждать чуда. Если ты разучился, то стал стариком. В двадцать пять или в тридцать – не суть. Я чувствовал себя стариком. Мне тридцать пять. Я больше ничего не ждал. И только с тобой душевная старость вдруг отступила. Что-то шевельнулось внутри. Из-под холода одиночества внезапно, как подснежник сквозь снег, проклюнулась крохотная надежда.

Она ждала ответа. И вслух Матвей произнес:

– Ты пришла ко мне за счастьем, вот мы его вместе и ищем. Я не умею лечить тело, но зато умею лечить душу.

– Но ты не умеешь лечить прошлое, – возразила она.

– Прошлое не нужно лечить, Лаура. Прошлое не там, в глубине лет. Оно здесь. Ты – это твое прошлое. В эту самую минуту ты являешься кульминацией всего, что ранее совершили для тебя и против тебя. Не ты сама, а другие. А теперь мы всё возьмём в свои руки. Мы вместе всё изменим.

Матвей дал ей снотворное, подождал, пока она заснула, и сфотографировал на телефон тот старенький снимок, на котором были запечатлены отец Лауры и его любовница. После этого встал, вышел из квартиры и сел в машину. Взял телефон, перевел на банковский счет Марины аванс, который она ему выплатила. И немедленно ей позвонил.

– Что случилось, Матвей? – сонным голосом отозвалась Марина. – Два часа ночи! Что-то срочное?

– Очень срочное, Марина. Я больше не участвую в вашей афёре. Деньги только что вернул. Проверьте банковский счет.

– Афёра? – зло усмехнулась она. – Вот как вы заговорили, молодой человек. Да я вас раздавлю! Можете прощаться с медицинской лицензией и искать работу грузчиком. Все связи подключу, но вы в профессии не останетесь.

Матвей ухмыльнулся и сбросил звонок. Приехал домой и, не раздеваясь, лег в кровать. До рассвета он просто лежал и смотрел в темноту. В восемь утра он подъехал к отцовскому дому на Новорижском шоссе и нажал кнопку звонка на воротах.

– Матвей? Какая радость! – раздался из динамика на воротах голос Милы.

– Доброе утро! – Матвей растянул губы в улыбке, глядя в глазок видеокамеры. Ворота открылись, Матвей заехал во двор. Мила выбежала из дома, кутаясь в шаль.

– А ты почему в одной футболке? По утрам холодно. Чай не Франция. Пойдем-ка в дом быстрее.

– Мне не холодно, спасибо, – Матвей склонился к ее руке и галантно поцеловал.

– Ой, кавалер! Ой! – Мила поцеловала его в лоб. – Как ты вовремя! Я как раз завтрак приготовила. Чай только налила. Горяченький еще. И сырники с пылу, с жару.

– На заре двадцать первого века, когда жизнь непосильна уму, как же нужно любить человека, чтобы взять и приехать к нему, – отец поднялся из-за стола в просторной гостиной и подошел к Матвею.

Матвей засмеялся и обнял его.

– Господи, Андрей, в кои-то веки сын приехал, а ты его встречаешь какими-то дурацкими стихами из интернета, – возмутилась Мила, наполняя тарелку горкой сырников.

– Это Вишневский, Милочка, знаменитый современный поэт, – отец похлопал Матвея по плечу.

– Ага, очень вовремя, стихи вместо завтрака. Садись, Матвей, сырнички вот горячие. Варенье бери: вишня, крыжовник, абрикос. Сама варила. Булочки еще теплые. Чаек вот.

– Спасибо большое, Мила! Столько с утра не потяну, – запротестовал было Матвей.

– Лучше ешь молча, – предостерег его отец. – Всё равно тебе ничего не поможет. Это страшная женщина. Закармливает до смерти.

– Чай пей, Андрей, – Мила метнула на мужа гневный взгляд. – И лучше абсолютно безмолвно. А то опять губу опечёшь.

Матвей полил сырники янтарным абрикосовым вареньем.

– Ты, кстати, похудел. Под глазами круги. Плохо спишь? – обеспокоенно спросил отец.

– Нет, ты просто не заметил, как я вырос, папа. Кто-то метко сказал, что взрослая жизнь – это когда круги под глазами больше круга общения.

– И то верно, – рассмеялся отец.

– Ну, сын, с чем пожаловал? – отец намазал булочку маслом.

– Так, ввожу мораторий на разговоры, – вмешалась Мила. – А то сейчас опять поругаетесь, и Матвей уедет голодный. Срок истечения моратория: когда тарелки будут пустые.

Матвей улыбнулся. Она был права. Каждая их с отцом встреча заканчивалась ссорами, и Матвей вставал из-за стола. Поэтому он поел, выпил чай, и когда Мила начала убирать посуду, вынул из кармана телефон и показал отцу фото.

Отец замер, не донеся чашку до рта. И Матвей понял, что он узнал людей на снимке.

– Александр Зорин и Шура, то есть, Александра Колесникова, – подсказал Матвей. – Куба, 90-е.

– Не знаю, – пожал плечами отец. – Не было у меня таких пациентов.

– Пап, ну хватит, – попросил Матвей. – Я же вижу, что ты их узнал.

Отец молча допил чай, с раздражением отодвинул чашку, встал и оперся руками о стол.

– Объясни мне, сын, откуда у тебя такая страсть искать неприятности на свое «это»? Хочешь разрушить свою жизнь? Хочешь остаться без медицинской лицензии? А потом прибежишь ко мне, рыдая: «Папа, помоги!»

– Разве я к тебе прибегал хоть раз? – Матвей вскочил из-за стола. – Когда это такое было?

– Не было, – подтвердил отец, – но теперь точно будет.

– Марина уже позвонила, да? – усмехнулся Матвей. – И наш великолепный профессор сразу испуганно хвостик поджал.

– Не смей со мной разговаривать в подобном тоне! – отец грохнул кулаком по столу.

– А то что? – Матвей подошел к нему. – В угол поставишь? Или карманных денег лишишь? Так ты мне с пятнадцати лет их не выдаешь. Я сам справлялся.

– А алименты твоей матери кто платил? Фрейд? И кроме алиментов тоже! Справлялся он. Как же! У тебя всё было.

– Кроме отца, – заметил Матвей.

– Неправда! Я всегда был в твоей жизни. Ты даже сам не знаешь, насколько я тебе помогал. Просто не афишируя это. Когда твоя эта девочка уехала за границу, твоя мать мне позвонила с криками: «Андрей, помоги! Сына дома нет. Он с собой что-то сделает!» Я все связи поднял. Тебя милиция всю ночь искала. Нашли с разбитой мордой, пьяного, на тротуаре дрых в обнимку с бутылкой водки. Я сам приехал, на руках тебя в машину отнес. Привез домой, раздел и спать положил. И еще и прокапал. У тебя настоящая интоксикация была. Дебил тоже! Врач называется. Непьющий человек с горла всосал литровый пузырь беленькой, да еще на голодный желудок. На тот свет мог уйти, придурок!

– Я не знал, – растерялся Матвей. – Мама ничего не говорила.

– Я ей запретил, – отрезал отец. – Чтобы ты от вины не страдал. И не чувствовал себя ничтожеством. И если мы уже об этом заговорили, то и в мед ты не совсем сам поступил. Потому что фамилия Князев волшебным образом притягивает высокие баллы на экзаменах.

– Андрей! Ну неужели нельзя один раз без ссор? – выглянула из кухни Мила.

– Выйди и закрой дверь! – заорал отец.

Мила побледнела, ее губы задрожали.

– Я сказал: закрой, – прорычал отец.

Мила перевела взгляд на Матвея, ее глаза наполнились слезами. Матвей молча приложил руки к груди, извиняясь за поведение отца. Она юркнула на кухню и закрыла дверь.

Отец сел за стол, вытащил из кармана таблетки и бросил в рот пару штук. Матвей молча налил воды из графина, что стоял на столе, и поставил перед ним стакан. Отец рванул ворот рубахи.

– Сердце? Вызвать скорую? – Матвей взял его за руку, щупая пульс.

– Здоров, как бык, – отец вырвал руку и спрятал ее в карман пиджака.

Но Матвей успел заметить, что рука дрожит.

– Не лезь в это дело, сын, – устало сказал отец. – Есть такие тайны, которые лучше не трогать. Ты напролом прешь туда, где сломаешь себе жизнь. Это как гайка Иисуса. Знаешь, что это?

– Нет, папа.

– Это единственное уязвимое место вертолета. Если эта гайка упадет, то вертолет разобьется. И тогда Иисус – единственная надежда пилота. Так вот это дело для тебя – гайка Иисуса.

– Я никогда тебя ни о чем не просил, – тихо сказал Матвей, взял стул и сел за стол рядом с отцом. – Ни единого раза. А теперь прошу: скажи мне, кто такая эта Шура Колесникова и что ты делал на Кубе в 90-е вместе с Мариной Зориной и ее отцом? Для меня это очень важно. Я всё равно узнаю рано или поздно. От тебя или не от тебя. Докопаюсь. Я же упрямый, как ты. Но если ты мне сейчас не поможешь, то я никогда больше не приеду в этот дом.

– Угрожаешь мне? – грустно улыбнулся отец. – Пугаешь тем самым пресловутым стаканом воды, который не подашь, когда буду при смерти?

– Нет, папа. Просто есть такая черта, которую нельзя переступать даже тебе.

–И кто она, эта черта в юбке? Хоть хорошенькая? – спросил отец.

– Может быть, я вас когда-нибудь познакомлю.

– А она знает, что ты ей помогаешь? Или сам, по доброй воле играешь в рыцаря, чтобы привлечь ее внимание?

– Ты это к чему, папа?

– К тому, сын, что есть такой тип психологического насилия, когда тебе помогают без спроса, потому что решили, что для тебя так будет лучше.

– Это как раз то, от чего я пытаюсь ее спасти.

– Ну хорошо, – вздохнул отец. – Эту девушку на фото я, действительно, не знаю. А вот мужчину очень даже хорошо помню. Я тогда работал в программе, которую начало курировать ещё КГБ. Тогда у нас только начинали серьезно заниматься гипнозом. Я был одним из первых. Потом Союз распался, КГБ превратилось в ФСБ, но программы не свернули. Наоборот, их щедро финансировали. Моим куратором был отец Марины Зориной. Он пообещал мне, что поможет сделать блестящую карьеру, если я помогу загипнотизировать его пятилетнюю внучку. Ее звали Лаура. Она жила на Кубе. И ее дед, отец Марины Зориной привез меня туда на один день.

– Зачем? – Матвей даже заерзал на стуле.

– У девочки был сильный стресс. Не знаю, с чем он связан. Мне было приказано сделать так, чтобы она забыла всю свою жизнь до того момента, как проснется от гипноза. Я сделал, что мог, и не задавал вопросов. Дети подвержены гипнозу сильнее, чем взрослые. С ними проще работать. Результаты всегда впечатляющие. Отец Марины был кэгэбэшником того поколения. Они тогда умели держать слово. Он помог мне сделать карьеру. Мужчина на фото – это отец Лауры, зять того кэгэбешника. Женщина мне незнакома. Правда. Я никогда в жизни не видел ее.