Сохатёнок

ПОВЕСТКА

В сентябре забайкальская осень прощается с дождями. В долинах желтеют рослые травы, в горах осыпаются берёзы и осины. Ранние заморозки сушат шелковистые лиственницы. Иголки падают на землю, от этого она желтеет, становится мягкой, пружинистой. На ней последние денёчки жируют птицы и звери, готовятся к долгим зимним холодам.

Медведи ищут берлоги, зайцы становятся белыми как снег.

По утрам над полями, над озёрами пролетают журавли. Собираются в стайки полевые жаворонки, каменные дрозды, соловьи-красношейки. Впереди тяжёлая дорога. Счастливый путь вам, птички-невелички!..

Не вся природа мертвеет в сентябре. Далеко по сопкам разносится брачный зов изюбрей. Веселеет тундровый рогатый жаворонок. Все улетают на юг, а он явился на север: кому здесь холодно, кому — жарко. Мудро придумала природа, нигде не должна иссякать жизнь…

В погожие безветренные дни в самом Юмурчене слышны изюбриные песни. До чего ж они волнуют охотничьи сердца!

Медленней ходит трактор Первушина, вздрагивает карандаш в руке Чубарова. Замирает душа у Андрона.

Хоть сейчас готов схватить винтовку, мчаться в горы. Легко сегодня обмануть зверя на дудку. И чаще прежнего тянет махру.

В октябре в селе выпал небывалый снег. Шёл три дня и три ночи, тяжёлый, мохнатый, липкий. Такого снега юмурченцы не видели много лет.

Занесло единственную в селе улицу, дома походили на огромные грибы, придавленные снежными шапками. Люди с трудом выбирались на улицу, разгребали дорожки, откапывали окна и двери.

Кончился снег, подул холодный ветер — с севера, с ледяных гольцов. Много истратил сил, чтобы сдуть белые заносы, чтоб свободней вздохнуло село. Но заносы затвердели, не поддавались ветру. Так и остались лежать на горах, в селе, на берегу Черемной.

По-всякому относятся юмурченцы к снежному изобилию. Охотникам, что собрались в тайгу, он портит настроение. Снег им, само собой, нужен, без него что за охота? Да смотря какой!

Если умеренный — самый подходящий; тот, что выше крыши, — тащи обратно: лошади нелегко, собаке трудно, самому не рай. А ехать надо не далеко, не близко — километров за шестьдесят — семь-десять.

Оттого и хмурится чаще обычного Алексей Чубаров, неласковым словом поминает «небесную канцелярию».

Охота — основное занятие колхоза, ею живут и кормятся жители таёжных сёл.

Бабке Фене, например, от снега ни жарко ни холодно. Изба у неё новая, печка русская, широкая — сделали, как просила. Протопит печку, ляжет на её спину — блаженствует, как в парной.

У Первушина забот не меньше, чем у Алексея. С утра до вечера гремит «дэтэшкой», протаптывает дороги на скотный двор, на лисоферму, на городской тракт. Раздвигает юмурченскую улицу.

У старика Лукьяна своя радость — пошла нога на поправку. Оттого повеселел, подобрел. Скоро, наверно, потянут бочку с ленивым Карькой, поутюжат снежную дорожку. Одно огорчает: прячет сосед Трухин камень за пазухой.

Ребятам снег — забава. На переменах играют в снежки, после уроков катаются на лыжах и санках.

На вырученные за ягоды деньги купили школьные пособия: географические карты, большой глобус, приборы для занятий по физике. Остались деньги и для поездки на Байкал.

Зима прибавила забот о сохатёнке.

Летом было разгуляй-море, ешь — не хочу. А теперь приходится поджимать живот, класть зубы на полку. Главная беда — сена нет. Проморочились ребята: говорить говорили, а не запасли. Бормаш летом маялся ногой, бабка Феня собирала травы. Да какой из неё сенокосчик! Надо было Чубарову про это сказать иль председателю колхоза. Одним словом, нечем кормить Малыша.

Первым заговорил о лосёнке Славка:

— Что мы за хозяева? Весной кричали: накосим сена! Пришла осень. Где оно? Почему должен голодать сохатёнок?

— За ягодами ходили, — вспоминает Стась.

— Ну и что? Ягоду он есть не будет. Сена попросит. Хлеб любит, разные болтушки.

— Лук, чеснок, сахар, — подсказывает Лавря.

— Суп с лапшой и курицей!

— На третье — сгущёнку!

— Ладно, разговорились! — супится Славка. — Предлагаю: кормить сохатёнка по очереди. Сегодня наш дом, завтра — Чубарёнка, потом — Лаврин.

— Так нельзя, — протестует Максим. — Нужен один хозяин.

— Ты, конечно? — хмыкает Славка: до чего же противный Максим Саранин! Что ни скажи, всё не по его.

— Мог бы и ты. — Максим примирительно толкает друга.

— Я что, я как все, — теряется Славка. — Тогда… тогда пошли к отцу Стася. Попросим у него сена.

— Муки попросим!

— Крупы!

— Сгущёнки!

— Хватит зубоскалить! Дело говорю! Кто со мной? Максим, Петруша, Стась… Ты, Лавря?

— Я, понимаешь…

— Понимаю, подумать надо. Сиди и думай, как курица на яйцах. Пошли, ребята!

Чубаров принимает гостей сдержанно, слушает рассеянно. Задумчиво барабанит пальцами по стеклу, отвечает невпопад. Стась редко видел отца таким — наверно, что-то случилось.

— Молодцы, ребята, понимаю вашу заботу. Но… поговорим об этом в другое время. Идите гуляйте. А ты, Максим, останься.

Ничего хорошего не ждёт Максим от разговора с Чубаровым. По глазам видит, по голосу слышит: плохие новости у председателя.

И сон плохой снился. Тягучий-тягучий, согнём, с выстрелами. Откуда-то пришёл ночью Трухин. И всё растёт, растёт… Во всю комнату, под самый потолок…

— На вот. — Чубаров протягивает бумажку. — С подписью, с печатью, как положено. Пришла на моё имя. Как председатель сельсовета должен вручить… И обязан следить за выполнением. Ты сейчас за старшего в семье, с тебя спрос.

Максим берёт бумажку, быстро пробегает глазами. Что-то холодеет у него внутри. Горячо становится голове, туманятся глаза.

Председателю Юмурченского сельсовета Чубарову А. П. для предъявления Саранину Лукьяну Ефимовичу, жителю села Юмурчен.

Областное управление охотничьего хозяйства напоминает вам, что у гражданина Саранина проживает шестимесячный сохатёнок по кличке Малыш. Согласно существующему Положению жители села могут держать диких животных до пятимесячного возраста. Предлагаю в семидневный срок доставить сохатёнка по кличке Малыш в городское отделение охотничьего хозяйства…

— Куда его отправят? — Максим поднимает голову. — А, дядя Алексей?

— Не знаю, — мрачнеет Чубаров. — Не приходилось заниматься такими делами. В Москву, наверно, повезут, в Зоопарк, а может, в какой заповедник. Бывает, за границу отправляют, в жаркие страны. Мы у них зебр, страусов покупаем, бегемотов. Они у нас — лосей, соболей. Такие вот дела… Надо подумать, кто повезёт Малыша в город. Я не могу, уезжаю на сессию. Машина, как на грех, сломалась. На тракторе увезти? Кузов делать надо…

Максим не слышит, о чём печалится Чубаров. В мыслях он дома, на дворе, вместе с Малышом. Вспоминает тот весенний вечер, моторку, сохатёнка на берегу. Дед ворчит, не хочет брать лосёнка. Вот Малыш дома, у печки, на траве. Дедушка поит его из самодельной соски. Поход в тайгу… Всё было — хорошее и плохое. Все любят сохатёнка — и дети и взрослые. Через два года был бы большим сохатым, с могучими рогами. Большим Малышом…

— Ты что молчишь? Кого, спрашиваю, в город с Малышом отправить?

— Не знаю.

— И я вот не знаю. Была б моя воля, не делал бы этого. А закон есть закон. Переступишь — отвечать придётся.

— А что, если… дядя Алексей… Нет, нельзя…

— Знаю твою думку, — догадывается Чубаров. — Увезти в тайгу, переждать время. Так, что ль?

— Так.

— А потом? Всё равно в деревню пригонять надо. Тот же Андрон доложит: «Прячут, не отдают». Приедут, оштрафуют. Потом всё равно отвозить придётся.

Все правильно, ничего не скажешь.

Ребята ждут Максима. Стась узнал о беде вперёд всех. Мать сказала по секрету. Да разве такой секрет удержишь! Вот и сидят, ломают голову: что делать, как быть?

— Я б его ни за что не отпустил! — толкует Славка. — Что ему в жарких странах делать? С крокодилами жить? Со львами да с тиграми? Пусть африканцы сами разводят, если надо.

— Почему африканцы? — протестует Лавря. — А если индейцы?

— Какая разница? Везде там жара. А Малыш жары не переносит. Мы же знаем.

— Отец говорит, нельзя больше держать, — объясняет Стась. — Есть закон: за нарушение — штраф.

— А ты испугался?

— Мне что? Не мне попадёт.

— Кому же? Максиму?

— И не Максиму. Дедушке Лукьяну, вот кому.

— Смотрите, Стась-то прокурор, все законы знает!

— В зоопарке ему не сладко придётся, — сомневается Лавря. — Кто палкой кинет, кто горчицу в хлеб спрячет. Я читал про одного мальчишку, его звали Кишем. Знаете, как он белых медведей ловил?

— Иди ты со своим Кишем! — отмахивается Славка. — Постойте, а кто повезёт сохатёнка?

— Я.

— Ты, Максим? — не верит Стась. — Ну и ну! Отец сказал?

— Да.

Не знает Максим, почему сказал «я», брякнул не подумавши. Или расставаться с Малышом не хотелось, или боялся в чужие руки отдать. Никогда не врал, а тут само собой получилось.

— Ты, Максимка? — приходит в себя Чубарёнок. — Слушай, повезём вдвоём! Одному, знаешь, трудно! А тут… один будет спать, другой — караулить. Ведь как может получиться: украдут — деньги в карман. А может быть и хуже…

Вполуха слушает Бормаш ребячьи разговоры. Слушает, себя понять не может. Вроде бы хорошо, что забирают Малыша, и вроде бы плохо. И жалко: привык к сохатёнку; а с другой стороны — всегда жди подвоха. Под самым боком живёт Андрон Трухин.

Кряхтит Бормаш, ворочается на лежанке, разговаривает сам с собой: «Мда, трудная попалась задачка, малина-ягода…»

Правду говорит Максим: нерешительный у него Дед.

Первый снег, первая зима… Малыш радуется белому полю, снежинкам, падающим с неба. Попробовал их ловить: высунет язык, они садятся, тают. Языку холодно и приятно.

Бродить по снегу одно удовольствие. Ступаешь, а он сыплется, сыплется… В первый день, когда выпал снег, Малыш подумал, что это сахар. Лизнул — не сладкий. Почему?

— Снег это, снег, Малыш! — Петя взял горсть, помял, запустил в ворота. — Так мы в снежки играем!

Петя услыхал о повестке последним: ходил к бабке Фене перебирать картошку. Незадачливая вышла у ней картошка: гниёт и гниёт помаленьку. Семена те же самые, и земля прежняя. А вот навалилась хворь, ничем не отобьёшь. Травками полечить её надо бы, да не знает какими. Людей лечит, а картошку не может.

Как узнал новость, сразу побежал к Чубарову. Не может быть, чтоб Малыша увезли! Наверно, в городе перепутали, а может, дядя Чубаров неправильно повестку понял. Как же он останется без сохатёнка?

Чубаровы сидели за столом, ужинали. Стась загребал из чашки любимую лапшу. Отец разговаривал с матерью о каких-то охотниках, о путине. Печалился, что снег большой, — неудачливый будет год на белку и соболя.

— А, Петруха! — Чубаров заметил гостя. — Садись лапшу есть. Мать, налей-ка парню.

— Не хочу, дядя Алексей. Пришёл узнать про сохатёнка…

— Всё правда, Петруха, есть такой закон.

— Это мой лосёнок, я его нашёл! Не отдам!

— Подожди, не горячись. — Чубаров встал за стола. — Поговорим серьёзно… Пойми, нельзя держать сохатёнка в селе. И в тайге нельзя, не приспособлен. Волки задерут, человек может застрелить. Он же ручной, понимаешь?..

Нет, не хочет понимать Петя, что говорит председатель.

«Ничем не помог дядя Алексей, зря только ходил», — думает он по дороге домой.

На этот раз Максим встал раньше брата. Сидит на табуретке, чинит унты, готовится в дорогу. «Готовься, готовься, — думает Петя, — только не придётся тебе шагать с Малышом по городу. Уж я-то знаю».

Нужно торопиться!

Петя шмыгает на кухню, берёт хозяйственную сумку, надевает пальто и шапку. Максим подозрительно смотрит, как суетится брат. За ним сейчас нужно смотреть больше, чем за сохатёнком.

— Ты куда?

— В магазин за хлебом.

— Есть же хлеб.

— Нету.

— Как нету? — не верит брат. — Вчера покупал.

— Говорю, нету. Малышу скормил, спроси дедушку.

Хитрит Петя, ой хитрит! Ничего не знает дед Лукьян, спит-храпит на своей лежанке.

Петя выводит лосёнка из стайки. Надевает узду. Максиму видно из окна: брат отдаёт последний кусок хлеба с солью, гладит шею обеими руками. Самые приятные минуты для лосёнка.

— Пошли в магазин, — говорит, — за хлебом.

В магазине он берёт большую булку, просит насыпать полную сумку зерна.

— Зачем зерно-то? — спрашивает продавщица.

— Малыша кормить, чтоб рос быстрей.

От магазина Петя спускается к реке. Знакомая Малышу дорожка. Черемная посыпана глубоким снегом, изрисована полозьями, копытами. На середине высится ледяная шапка, озарённая блескучим солнцем. К ней цепочкой тянутся коровы, овцы, лошади. Это их прорубь, они её хозяева.

Сохатёнок тянется к воде. Чёрная корова уступает место. Малыш пьёт медленно, сосёт сквозь зубы, чмокает. Он-то к ним привык, а они до сих пор не могут. Странное для них животное: ни корова, ни лошадь. «Му-му! — кричат. — Кто такой?»

Все было понятно Малышу до проруби на Черемной. От неё они должны повернуть к дому. Но сейчас Петя не сворачивает к берегу, а идёт по реке, за магазин, за пекарню.

Ну что ж, и это ясно. Вот уж куда любит заходить Малыш — к пекарям! Стоит, нюхает хлебный дух — наслаждение! Душевные люди пекари, не жадные. Вынесут тёплую горбушечку с хрустящей Корочкой, душистую, посоленную. «Ешь, Малыш, поправляйся!»

Сразу за пекарней начинается лес — берёзовый, лиственничный подрост. Проходят его, конный двор с лошадками. «А, значит, мы гуляем», — решает сохатёнок.

Больше часу идут по Черемной, доходят до Зелёного острова. Остров длинный-длинный, зарос высокими тополями, непролазной черёмухой. Летом юмурченцы ездят сюда на отдых; приплывают коровы с лошадьми, поесть вкусной травки. Здесь часто бывают Максим, Стась, Лавря. Максим плавает, как баклан, Стась — по-собачьи, Лавря — на доске. А то надует резиновый круг — пошёл шлёпать…

Петя выводит Малыша на поляну, похожую на ту, летнюю, где ели землянику. Достаёт из сумки хлеб, угощает сохатёнка. Отламывает по куску, макает в соль — припас, завернул в тряпочку, — суёт в мягкие сохатиные губы. Верхняя губа у него большая, длиннее нижней. Зубы ровные, сильные, всё время хрустят: «Хрум! Хрум!» Какое удовольствие жевать мягкий хлеб с солью!

Малыш жуёт не переставая, не успевает брать из рук. И всё удивляется Петиной щедрости. Не часто бывает такое, чтоб в один раз скармливал по булке.

— Ешь, ешь! — торопит Петя. — Останешься здесь, поживёшь на острове. Я буду приходить, приносить хлеб и сахар. А сегодня ешь это зерно. Когда Чубаров узнает, что тебя нет, пошлёт в город бумажку: «Сохатёнок по имени Малыш убежал в лес, его искали — не нашли. Пусть живёт в тайге». А я приду, возьму тебя — снова будем вместе.

Петя снимает с Малыша колокольчик. Прижимается к шее. Сначала шея холодная, а потом тёплая, И шерстинки нисколько не колются.

Петя торопится выйти на дорогу, боится, как бы лосёнок не погнался за ним. А он и не думал оставаться. Ему не нравится поведение хозяина. Малыш догоняет его, толкает в спину мягкой губой — сообщает, что он здесь. Петя вздрагивает, хотя и ожидал толчка. Останавливается, укоряет взглядом.

— Как ты не поймёшь? Это же маскировка!

«Не знаю никакой маскировки. — Малыш опережает Петю. — Ты идёшь, и я иду. Мы же гуляем. Я никогда с тобой не разлучался, пусть и дальше будет так. Лучше дай ещё хлеба».

— Понимаешь, я спасаю тебя! От жары, от крокодилов, от клетки. От злых людей — они будут смотреть на тебя и дразнить. Как ещё объяснить?

«Ничего объяснять не надо, — машет головой лосёнок. — Если не даёшь хлеба — твоё дело. — Он заглядывает в сумку. — И сахару позабыл дать».

— Что ж мне с тобой делать? — размышляет Петя. — Думал, всё будет хорошо, а ты вон какой упрямый. Стоп! Рыбачий домик! Как я раньше не догадался? Пойдём, там тепло и никто не увидит.

Рыбачий домик высокий, просторный, с дверью и полом. Даже окошечко есть, смотрит в таёжную сторону.

Петя открывает дверь, зовёт сохатёнка:

— Заходи в дом!.. Так, стой здесь. Сейчас насыплю зерна, соберу сено, постелю постель. Дверь закрою на палочку, подопру поленом. Чтоб подумали, что здесь никого нет. Вот и всё!

Вот и всё. Отдыхай, Малыш, и жди.

На обратном пути Петя заходит к бабке Фене. Та угощает его пирожками с морковью. Вкусными, сладкими: ешь, ешь — не наешься.

— Ты пошто без сохатёнка? Захворал, што ли? Всегда при тебе, а тут бобылём явился. Я горбушку с солью припасла. Любит он горбушку-то.

— Любит, — мычит Петя полным ртом. — Угадала, бабушка, приболел Малыш, я один пришёл.

— Поди ж ты! — ахает старуха. — Неужто не той травой лечила? Да нет, кажись, той… Ешь, ешь, да пойдём. Взгляну на него. Другой травки возьму, поспособней…

Петя никак не ожидал от бабки такой прыти. Как он не подумал, поддакнул старухе. Откручивайся теперь от настырной…

Жуёт Петя пироги, не торопится, думает, как бабку обхитрить. Только ничего не приходит в голову.

— Я ведь люблю сохатёнка-то, — признаётся старуха. — Он когда и без тебя ко мне приходит. Полю грядки — он со мной. Сорву морковку — он её хрум, хрум! Вырастешь, говорю, воду мне будешь возить. Ты, говорю, здоровый, а я вон какая былинка-тростинка… А сама репу даю. Любит он репу-то!

— Воду возить… воду возить… — соображает Петя. — Слушай, бабушка, я тебе воды натаскаю. Полную кадушку. Я сейчас…

— Сказал — воды! Вчера Стасик с Максой наносили. На неделю хватит.

— А дрова? Хочешь, дров наколю?

— И дров не надо. На днях пильщики были, из колхоза. Председатель послал. «Идите, говорит, напилите дров бабке. Одинокая она, ухаживать некому». Пришли, значит, с пилой этой… механической. Жик-жик! Готово дело.

— И покололи?

— Маленько сами покололи, остальные — Макса со Стасем.

Везде суются Максим со Стасем, никуда от них не денешься.

— А хлеба у тебя нету! — Петя шарит глазами по столу. — С чем щи хлебать будешь?

— Хлеба, кажись, нету, — вспоминает старуха. — Хотела взять вчера и забыла.

— Вот видишь! Давай деньги, я живо! Сколько? Булку, две?

— Ошалел! Полбулки на два дня за глаза.

Схватив сумку, Петя вылетает на улицу. На бегу заматывает шарф, застёгивает шубу. За углом переводит дух. Надо ж попасть в такой переплёт, еле выкрутился!

А теперь к Лавре — отсидеться, провести время. Жди бабка обеденного хлеба.

Малыша привёл дед Кукша. Ходил проверять лунки — не попалось ли чего? Зимой он иногда и на острове рыбачит. Идёт обратно, слышит, мык раздаётся в избушке. Глянул… Батюшки светы! Сохатёнок в ней томится. Стоит мычит, а на глазах слёзы, крупные, как горох. «Кто ж тебя так, родимый? Куда Петьша-варнак смотрит?»

Потом уж догадался дед, по какой причине оказался Малыш в избушке.

Привёл сохатёнка Сараниным, передал из рук в руки.

Вот когда взвился дед Лукьян, вот когда разошёлся! Терпела струна, да лопнула!

— А ну поди сюда, чертёнок! Ты что, в самом деле? Беду накликать хочешь? Мало озорства твоего видели? Теперь сохатёнка захотел угробить? Да знаешь, вражий сын, в случае чево, за него пятьсот рублей платить надо?

Не стерпел Бормаш, поперёк спины внука вытянул. Сел на лежанку и заплакал:

— Что ж вы со мной, шельмецы, делаете?..

Жалко Максиму брата, а ничего не поделаешь: заслужил — получай. И деда жалко.

Петя всхлипнул, побежал к бабке Фене. Бабка, как узнала, хотела идти к Лукьяну, отчитать непутёвого деда: «Это што за мода ребятёнка бить? Свихнулся с ума, старый! Сиротинка он, Петьша-то!»

За селом лежат нетронутые снега. Сюда ещё не добрался первушинский «дэтэшка» с деревянным утюгом, не разогнал с дороги полуметровый снег. Не часто ездят юмурченцы в эту сторону. Вот и не торопится тракторист.

Сохатёнок еле-еле бредёт по целине, трудно переставляет длинные ноги, дышит часто, тяжело, прерывисто.

Петя сидит на Малыше в шубе, в шапке с завязанными ушами, в оленьих унтах. Беспокойно смотрит на снежный простор. Понимает: не хватит у Малыша сил долго ехать по бездорожью, по тяжёлому снегу.

И всё-таки надо бежать. Петя боится погони, уговаривает, подбадривает. Сохатёнок старается изо всех сил.

Сегодня Петя поднялся до свету. Максим не слышал, как он ходил по комнатам, искал рукавицы. Всё приготовил с вечера: шубу, шапку, валенки. Разыскал старый отцовский подшлемник — шерстяной колпак с прорезью для рта и глаз. А про рукавицы забыл. Куда задевались?..

А задевались в неподходящее место — лежали под поленьями возле печки. Поленья загремели, чуткий Лукьян спросил: «Ты, Петруха?» — «Ага! — ответил шёпотом. — На улицу надо».

Никто не видел, как прошли по селу, свернули за новый дом бабушки Фени. Отсюда начинается лес и дорога, по ней ребята ходили за ягодами. Дорога — в снегу, кружит лесом, полянами, выводит в широкую падь. И здесь сплошная целина во все стороны.

В эту падь и заехал Петя.

Малыш стоит по колено в снегу, тяжело поводит боками. Тёплый пар валит от мокрой шерсти. Идти дальше нет сил…

Ничего не сделаешь, надо возвращаться.

Когда сохатёнок повернул обратно, Петя посмотрел на Черемную, снежную, бугристую, с ледяными прогалинами. Снежную-то снежную, да по ней бежит ровная дорога! Почему ж он сразу не повернул туда? По реке до кукшинского зимовья ехать дольше, но что из этого? Утро только начинается, к вечеру доберётся. А там дед Кукша сообразит, как быть.

Малыш напрягает последние силы, еле-еле добирается до Черемной. Последние сто метров берёт прыжками. Петя едва держится в седле.

По реке сохатёнок идёт резвее: снег на льду не такой толщины — ветер слизал. Кто-то проехал на санях в сторону дедова зимовья. А по следу шагать — не то, что по целине.

У деда Кукши Петя бывал не однажды, приплывал с отцом на моторке за рыбой для лис. Вредные эти лисы, морочливые… То им мяса дай, то рыбы! Да не какой-нибудь — хорошей. Не дашь — забастуют, есть не будут. И ничего не сделаешь, накормишь. Шкуру-то надо беречь!

В последний приезд старик подарил отцу громадного тайменя, вполовину лодки. Ели целую неделю, приглашали дядю Алексея, председателя колхоза. Хороший был таймень!

Интересное прозвище у деда — Кукша. Отец рассказывал, что Кукша — это птица, она любит разряжать охотничьи капканы. Когда в них нет добычи, утаскивает приманку. Любой охотник старается убить зловредную воровку.

Характер у деда совсем не кукшинский. Гостеприимный, добрый. Зимой и летом дед ловит рыбу лисам. Часто приезжает в село погостить. Тайга любит молчаливых, а дед — говорун.

К деду Кукше и едет сейчас Петя — пожить у него, пока все забудут про лосёнка.

Тусклое солнце ледышкой висит в мутном небе. Кряхтят мохнатые лиственницы под грузным снегом, безвольно виснут их белые лапы. Белая речка, белая тайга, белые сопки…

Быстрая белка, цокая, слетает с высокой сосны. Она теперь не чёрная, а тоже белая.

Упрямо пробирается на речку, бежит-семенит на тот берег.

То ли домой спешит, то ли в гости к кому. Если подстегнуть Малыша, свободно можно догнать. А зачем? Пусть бежит. Может, и она скрывается от кого-нибудь…

Черемная петляет по долине, горы тесней сдвигаются к берегам. Камни-громадины высятся серыми караваями. Подземная вода просачивается на лёд, расплывается матовыми пятнами. По обоим берегам белеют ледяные шапки, блестят языки замерзающей воды.

На полпути, возле скалы-сиротки, Петя останавливается передохнуть. Вынимает из кармана два куска хлеба. Один ест сам, другой даёт Малышу. Подмороженные горбушки запивают холодной водой. Теперь можно терпеть до самого зимовья.

Не так далеко остаётся до зимовьюшки. Вон за той сопкой Черемная поворачивает на юг. За ней должна быть ещё одна сопка. А за той, рядом с протокой, стоит дедова избушка. Если поднажать, часа через два будут на месте.

Беда, как всегда, случается нежданно. Малыш минует одну наледь, вторую… В третью ухает по самый живот. Не удержавшись, седок летит через голову лосёнка, падает в ледяную воду. С минуту барахтается в ней, с трудом выползает на твёрдый лёд. Сгоряча не чувствует ушиба. Но мокрые лицо, руки сразу охватывает жгучий холод.

Малыш выпрыгивает из воды, стоит рядом, понуро опустив голову. Всё время осторожничал, ступал не торопясь. А тут недосмотрел…

Петя вытирает лицо, руки о шерсть лосёнка. Шуба, шапка, валенки скоро покроются ледяной коркой, мороз поползёт по всему телу. Надо развести костёр, обогреться, обсушиться. На этот раз он не оплошал, взял коробок спичек. Скорее к берегу, дров там сколько хочешь!

Бежит к высокой круче, к поваленной сосне. Здесь ветер тише, ветки суше. Сперва наломать на растопку, потом принести потолще, а после — совсем толстые. Скорей, скорей, в работе разогреешься!

Теперь можно поджигать. Поджигать-то можно, да чиркает, чиркает — ни одной искорки. Полкоробки истёр — никакого толку.

Опять недодумал Петя-таёжник. Надо было положить спички в полиэтиленовый мешочек. А уж если так случилось, потёр бы намокшие головки о сухие волосы — о свои, о сохатёнковы. Бывает, зажигаются.

Сколько времени даром потерял! Километра бы три проехали.

— Эх ты! Я тебя спасаю, а ты меня топишь!

Петя бросает коробок, садится в седло, погоняет сохатёнка. Теперь одна надежда: побежит прытко — Петя не успеет замёрзнуть. Шевелись, шевелись, мохноногий, спасай хозяина!

Рукавицы мокрые, руки стынут быстро. Это ладно, их можно греть о шерсть лосёнка. А лицо? А ноги? Ноги начинают замерзать. Вода попала в валенки, промочила портянки. Пожалуй, не добраться ему до деда Кукши: что-то медленно бежит Малыш.

Это Пете кажется — медленно. Все силы отдаёт лосёнок размашистому бегу. Так припустил, что волк не догонит. Только бы Петя продержался, не окоченел бы раньше, чем появится зимовье. Торопись, торопись, белоногий!

Что-то непонятное творится с седоком. Сначала было холодно, теперь стало теплей. Липкий сон туманит голову, сопки сливаются с белыми долинами. Сплошное белое пятно стоит перед глазами. Выплывают Максим с Чубаровым, удивляются, как он решился убежать. А ведь слово давал, честное слово…

Как решился? Ради Малыша. А честное слово не давал, потому что знал: всё равно спрячет сохатёнка.

Странно: ни Максим, ни Чубаров не ругают Петю. Говорят, а не ругают. Смотрят, качают головами: мол, сам понимаешь, что ты натворил.

Только исчезли Максим и Чубаров — появился дед. На костылях, с забинтованной ногой. Раньше у деда борода и усы были бурые, а теперь белые-белые. Как снег, по которому прыгал сохатёнок. Гладит внука по голове, а сам плачет: «Ты же, Петруха, до смерти замёрз, почему на лосёнке сидишь?»

Петя встряхивается: чувствует — вот-вот заснёт. А спать ему нельзя, никак нельзя на таком морозе. И отец говорил: «Главное, когда замерзаешь, — прогнать сон».

Сколько ещё нужно ехать? Летом бы узнал, сейчас трудно — всё скрылось под снегом. Ну и пусть, зачем ему приметы? Вот когда подремлет, станет лучше. Спать не надо, это правильно, а подремать… почему бы нет?

У деда Кукши он попросит жареной рыбы. Никто лучше не умеет жарить ленков и хариусов. У него приправа из травы. Даже бабка Феня так не умеет. А бабка Феня…

Только б не свалиться, только б удержаться за холку… А уж дедушка спрячет Малыша, и его спрячет. Отведёт в тайгу подальше, по такой дороге, какую никто не знает. Ни Чубаров, ни дядя Володя не найдут. Вот тебе, Максимушка!..

Ниже, ниже клонится Петя к шее Малыша. Не чувствует, как валится в снег. Не видит сохатёнка, не слышит его храпа… Ну вот, стало совсем тепло, жарко даже…

— Очнулся, Петя-Петушок? — Дед Кукша степенно поглаживает усы, будто отдирает сосульки. — Ледышкой был, думал, делу конец, отчаевал Петро Саранин…

Разговорчив дед, улыбчив. Когда ходит, горбится, будто поднять что хочет. Глаза внимательны, ласковы, всезнающи. Таких дедов раньше на иконах рисовали.

Жара в избушке — дышать нечем. А старик ещё дровец подкладывает, не каких-нибудь — лиственничных.

— Терпи, Петро, кали печёнки-селезёнки, не давай хвори спуску! На-ка чаю с мёдом, с малиной… Лепёшки бери. Не стесняйся, у меня, брат, муки много…

Догадывается дед, зачем пожаловал гость: известно ему, что хотят забрать сохатёнка, увезти в Москву, в главный зоопарк. А что ему делать в Москве? Место зверя в тайге, тут жизнь его и смерть. Малыш, правда, непривычен к лесу, так можно к работе приучить. Была б дедова воля, не отдал бы сохатёнка, ни за что б не отдал!

Да вот беда: неосторожно ехал Петруша, не уберёгся, как бы воспаления лёгких не было.

Вспоминает Кукша свои младенческие годы. Таким же был сорванцом, любил убегать в лес, кататься по рекам. В тайге один ночевал, без костра, без палатки. Найдёт дуплистое дерево, свернётся комочком, будто белка на морозе, продремлет ночь. А утром новые забавы: бурундука погонять, на белку посвистеть, козой полюбоваться. Никого не убивал Кукша, в жизни ружья не нашивал.

— Как же ты, Петро, в наледь угодил? — спрашивает дед.

— Не я, дедушка, Малыш выбирал дорогу. Отец говорил: на трудной дороге дай волю коню, он лучше знает, куда идти. Вот я и дал, совсем повод не натягивал. Две наледи проехали, на третьей провалились. У меня спички были, хотел костёр разжечь. А они подмокли. Ни одна не загорелась. Поехал дальше — теплей стало. А когда согрелся — задремал.

— Задремал бы на веки вечные. Ладно, я увидал, когда от мордушки шёл. Гляжу, едет — не то мужик, не то парнишка, то ль на лошади, то ль на корове. Глянул эдак, а ты уж на снегу. Ещё бы минут десять — кончено дело.

— Дедушка, знаешь, зачем я приехал? — спрашивает Петя.

— Догадываюсь.

Старик угощает гостя жареной рыбой, тут же узнаёт сельские новости. Правду ли говорят, будто сохатёнок убил Андронову собаку? Кто из охотников ушёл на промысел? Как бабка Феня поживает? И скоро ль Первушин прямую дорогу проложит?

О дороге Петя ничего не может сказать, все другие дела знает не хуже бабки Фени. Рассказывает подробно, больше всего про бабку. Про то, как она хотела посмотреть сохатёнка. Чуть не влип он тогда…

— Долго жить у меня собираешься? — интересуется дед.

— С неделю, дедушка. У нас завтра каникулы.

— Живи сколь хошь, — разрешает Кукша. — Пищи нам хватит, сохатёнку ничего не надо, сам прокормится.

Не хочется старику огорчать Петю. Не понимает парень, что завтра же приедут за ним по следу Малыша. Выходит, по-страусиному спрятался Петро: голову в песок, а хвост на воле.

— Отдыхай, отдыхай… — Дед шурует в печке. — Молодец, что о звере заботишься. В отца пойдёшь. Я в своё время…

И старик с удовольствием отдаётся воспоминаниям.