«А мне очень приятно будет пошутить над тобою, когда твои замки…» Ну что же — разрушатся, что ли? Ты видишь, что это слово даже и не написалося. И не напишется, и не сбудется. Он, как в руку сон, пришел и придет опять, и останется, и замок мой устроится. — Но шутки в сторону: я виновата, Луиза, что привела в краску твою скромность последним своим болтаньем. — Мне самой стало совестно, когда я вспомнила об нем через день после отправления письма на почту. — Будь уверена, что я очень живо помню наставления, кои мы получили с тобою вместе, и на деле никогда, авось бог даст, не буду иметь причины краснеть при воспоминании об оных. Языком же, что делать? — я грешу иногда, даже часто, а после раскаянье. Впрочем, я стараюсь исправиться. С этой же минуты ты никогда не услышишь от меня ничего об нем, разве сама когда вызовешь каким-нибудь нечаянным признанием, разве… Но, ей-богу, силы нет, опять вздор идет в голову. Так не хочу же теперь писать ничего. — Удивляйся моей решительности, удивляйся тем более, что у меня теперь так и шевелятся руки и язык. Скорее запечатаю письмо.