Сокровенный дневник Адриана Пласса (37 и ¾ лет от роду)

— Ну что ты за осёл! Где была твоя голова? Почему ты не проверил, какой фильм идёт в пятницу? Не понимаю, почему ты ведёшь себя, как тупой болван?

Тут же сообразил, что, наверное, произошло нечто непоправимое.

Мистер Ламбертон-Пинкни обратился ко мне с видом графа Дракулы из старых чёрно-белых ужастиков.

— Согласно вашей рекомендации, мистер Пласс, — угрожающе изрёк он, — члены нашей небольшой группы во главе со мной посетили один из сеансов во втором зале местного кинотеатра. Поскольку мы немного запаздывали, билеты нам пришлось покупать в некоторой спешке, и мы не успели просмотреть сопутствующую фильму рекламную продукцию. В конце концов…

Он пригвоздил меня к полу уничтожающим взглядом.

— В конце концов, наш брат уверил нас, что этот фильм вполне соответствует христианским стандартам.

Я нервно кашлянул:

— И… и что это был за фильм? Ну… тот, что вы смотрели?

Мистер Ламбертон-Пинкни собрался с духом:

— Этот фильм, мистер Пласс, назывался «Горячие бёдра в мокрой траве».

Попытался, как мог, объясниться, и попросил прощения. Мистер Ламбертон-Пинкни, хоть и со скрипом, но принял мои извинения и наконец-то ушёл. Дойдя до дороги, он подозрительно посмотрел направо и налево, словно боялся, что его собьёт с ног какая-нибудь непристойность.

— По крайней мере, пап, во всём этом есть одно утешение, — философски заметил Джеральд, всё это время подслушивавший за дверью. — Ты ведь сказал этому мистеру Чего-то-там-Блинкни, что фильм будет про дикие, неприрученные создания, развлекающиеся на лоне дикой природы.

— И что?

— Судя по всему, что я слышал про «Бёдра в траве», он как раз про это и есть.

— Ты хлеб принёс? — крикнула Энн с кухни.

На секунду задумался и крикнул в ответ:

— Он в гараже.

Энн вышла в прихожую и непонимающе уставилась на меня.

— Пап, тебе всё равно не удастся верой загнать нашу машину в хлебницу, можешь даже не стараться! — мягко сказал Джеральд.

— Хлебница! — проворчала Энн, возвращаясь на кухню. — Когда-нибудь он верой нечаянно засадит себя в психушку, помяни моё слово…

Жаль, что порой трудно понять, какие мысли — просто мысли, а какие — откровение от Бога. Сегодня, пока я читал Библию и молился, у меня вдруг возникла одна мысль. Внезапно вспыхнула в голове и всё.

«Купи себе древесную лягушку и назови её Кайзер Билл».

Если подумать, полная чепуха, но с чего бы таким словам вдруг появляться в голове ни с того, ни с сего? Хотел посоветоваться с Энн и Джеральдом, но потом решил (особенно после вчерашнего), что тем самым только вызову новый поток ехидных шуточек, как Ричард со своим кальмаром. На всякий случай записал мысль на клочке бумаги и убрал во внутренний карман пиджака. В конце концов, никогда не знаешь: вдруг в этом что-то есть?

Пошли в церковь.

Оказывается, сегодня должен был проповедовать Ефраим Тренч, один из местных фермеров.

Обычно он проповедует всего раз или два в год. Очень милый, симпатичный старикан, но вечно как раскатится часа на полтора, а потом вспоминаешь — вроде и не сказал ничего.

Сегодня после поклонения Ефраим подошёл к кафедре, вытащил огромный серебряный брегет на цепочке, сверил его со стенными часами, ещё раз сверил их с часами Эдвина, ещё раз для верности сверил их с ультрасовременным цифровым хронометром Вернона Ролингса (как говорит Джеральд, такие часы, наверное, способны приготовить обед на шесть персон, если знать, какие кнопки и в каком порядке нажимать). Затем он торжественно положил свой брегет на кафедру и вытащил из брючного кармана гигантский носовой платок размером с простыню.

Угостил присутствующих таким виртуозно исполненным сморканием, какого в нашей церкви ещё никто и никогда не слышал. Сморкался чуть ли не целый час. Прекрасная имитация выступления ансамбля духовых инструментов — от длинных и пронзительных трубных звуков до глубоких и гнусавых переливов вроде тубы. Наконец, он запихнул свой необъятный платок обратно в карман и совсем было собрался открыть Библию, как вдруг настенные часы пробили одиннадцать, и Ефраим, терпеливо сосчитав удары, опять взялся за свои карманные часы, что-то там подкрутил, добиваясь безукоризненной точности, и только тогда снова положил их перед собой. Пара-тройка человек, которым уже целых десять минут не на что было откликнуться радостным криком «Аллилуйя!», совсем измучились и нетерпеливо заёрзали, особенно когда на секунду всем показалось, что старый Ефраим снова полез за носовым платком. Но это была ложная тревога. С умопомрачительной неспешностью он вытащил из другого брючного кармана очки, тщательно протёр их мягкой замшевой тряпочкой и в конце концов водрузил себе на нос. Поднял свою старую, заслуженную Библию и, как учитель воскресной школы, чудом сохранившийся с прежних времён, строго оглядел собравшихся поверх очков.

— Так-с! — возгласил он. — Значит, сегодня мы с вами прочитаем один псалом. Псалом двадцать второй. Да будет благословен Всемогущий Господь, по Своей милости показавший мне, как быстро отыскивать его в Библии, и я очень рад, что сегодня мне выпала привилегия поделиться с вами этим чудным откровением. Так вот, — он переключился на слегка завывающий пророческий тон, — слушайте, дорогие мои братья и сёстры: найти двадцать второй псалом очень и очень легко, потому что Господь по Своей мудрости и всеведению поместил его сразу после псалма двадцать первого и прямо перед псалмом двадцать третьим. Аллилуйя!

Мы с Джеральдом и Энн тоже громко сказали «Аллилуйя», чтобы поддержать старика. Он хороший человек.

После службы к нам зашла Элси, посоветоваться с Джеральдом насчёт одной песни, которую она как раз пишет. Должно быть, она довольно серьёзно относится к своему творчеству, если готова ради него пропустить встречу с Уильямом. Потом Джеральд показал мне эту её песню. Начинается она так:

Вечером сказал Энн, как это замечательно, что девочка в возрасте Элси пишет такие позитивные песни о Боге. В ответ она как-то странно на меня посмотрела. С чего бы это?

Вечером было кое-что интересное. Случайно услышал, как у соседа звякнула калитка, выглянул из окна в прихожей (посмотреть, как там погода) и возле двери Фрэнка Брэддока увидел отца Джона, того самого монаха из церкви. Кинулся на кухню, чтобы поскорее вынести мусор, успел вовремя выскочить на крыльцо и увидел, как Брэддок, открыв дверь, радостно завопил: «Вот это да! Лопух! Глазам своим не верю! Давай, заходи скорее, дубина ты стоеросовая!»

Монах, усмехаясь и приговаривая что-то вроде: «Привет, привет, Вонючка!», прошёл в дом и закрыл за собой дверь.

Надо же!

Ближе к ночи опять стрельнуло в спину. Хоть бы хуже не стало. Обидно было бы пропустить служение в следующую среду. Хочу сам увидеть хоть одно настоящее исцеление.

После работы зашёл к Биллу и Китти Доув. Очень приятно посидели. Китти что-то нездоровится, но она всё так же тихонько светится и улыбается. Рассказал им о своих сомнениях насчёт смерти и небесной жизни, о том, как я испортил «культпоход» мистера Как-его-там-Пинкни — ну, и обо всём остальном тоже. Билл сказал, что таких людей, как я, ещё поискать, а Китти сказала, что с помощью всех этих проблем и ошибок Бог, должно быть, готовит меня для какого-то совершенно особенного дела, которое способен выполнить только я и больше никто. Надо же, никогда об этом не думал. Отправился домой с облегчённым сердцем.

Билл проводил меня до калитки и тихо сообщил мне, что на днях Китти собирается лечь в больницу на обследование, но не хочет, чтобы вокруг неё поднимали шум.

Вернувшись домой, рассказал об этом Энн и Джеральду. Потом мы втроём немного помолились и сказали «аминь» громче и дружнее, чем обычно.

Вечером пришёл Леонард, и мы с ним и Джеральдом сели играть в «Скрэббл». Как обычно, они оба постоянно ворчали на меня за то, что я слишком долго думаю, а Леонард то и дело выкладывал слова вроде «зыкюш» или «хфущец», горячо доказывая, что, согласно полному и несокращённому изданию Оксфордского толкового словаря, «хфущец» — это биологический гибрид, получаемый от скрещивания жирафа и хорька. Джеральд опротестовал это заявление на том основании, что акт спаривания между этими двумя животными геометрически невозможен, и дальше они ударились в такие вульгарные подробности, которыми я не собираюсь осквернять свой дневник, ведь он, в конце концов, предназначен для записи духовных мыслей и переживаний.

Спина всё ещё побаливает. Когда я поднимался в спальню, Джеральд сообщил, что если составить анаграмму слова «старейшина», получается «Тише! Рай сна!» Я неумеренно расхохотался и, вероятно, опять что-то там защемил.

По-моему, последнее время у Джеральда какое-то ненормальное, гипертрофированное чувство юмора. Сегодня в час ночи услышал внизу шум, спустился посмотреть, что там такое, и увидел, что Джеральд сидит в гостиной, а вокруг всё усеяно обрывками бумаги с нацарапанными на них буквами. Он поднял на меня дикий, торжествующий взгляд и сказал:

— Фурия валит плошки!

Я нервно отступил на шаг.

— «Фурия валит плошки»! — воскликнул он, размахивая листком бумаги. — Анаграмма имени «Виктория Флашпул»!

Вернулся в постель. Что за глупости, честное слово!

Утром во время молитвы почувствовал настоятельное побуждение дать нашему соседу мистеру Брейну — пожилому чудаку, который когда-то играл в театре, а теперь живёт на довольно скудную пенсию, — небольшое денежное вспомоществование. Вспомнил стих в Библии, где сказано, что давать нужно тайно. Не сказал об этом даже Энн. Просто положил деньги в обычный конверт и потихоньку сунул ему в почтовый ящик, когда возвращался с работы. Немножко подождал возле калитки в надежде, что он увидит меня в окно.

Сегодня забегал Эдвин. Сообщил, что пригласил к нам в церковь проповедника из Калифорнии по имени Дуайт Хакенбекер и в воскресенье он будет проповедовать о духовных дарах.

Сегодня весь день ощущал внутри приятное, радостное тепло, стоило мне только вспомнить об удовольствии, которое, должно быть, принёс старому мистеру Брейну мой маленький подарок. Какая это всё-таки радость, какая великая честь — щедро делиться с другими своими благословениями!

Вечером на группе говорили про единство в церкви, — хорошо это или плохо. Ричард Кук сказал, что он, лично, не возражает против единства, если только для этого нам не придётся менять свой стиль поклонения или общаться с людьми из других церквей, про которых никак нельзя сказать, что они «воистину на Пути», особенно, если в каждом углу у них стоит по иконе и статуе.

Старая миссис Тинн пробормотала, что она, в общем, не против встречаться и общаться с другими христианами, но самой ей уж очень не хочется посещать такие церкви, «где все углы заставлены конными статуями».

Все засмеялись, но Эдвин сказал, что это очень важный вопрос и поэтому нам следует относиться к нему серьёзно и не забывать, что все мы являемся членами одного церковного Тела и, значит, по-настоящему нуждаемся друг в друге.

Потом мы хорошо поговорили, и под конец каждый сказал, какой именно частью тела нашей церкви он себя видит. Энн сказала, что она, наверное, всего лишь кусочек сухой, сморщенной кожи где-нибудь на локте, но старый добрый Эдвин возразил ей и сказал, что ему она куда больше напоминает сердце.

Давным-давно не видел, чтобы Энн так вспыхивала!

В этот момент (и, по-моему, весьма удачно) раздался телефонный звонок, Джеральд вскочил и кинулся в прихожую. Протискиваясь в дверь мимо Ричарда, он сказал:

— Извини, Ричард, но ты воистину на пути!

Мы все согласились, что Эдвин — это ухо, потому что он хорошо умеет слушать. Джордж Фармер выразил непоколебимую уверенность, что сам он является ртом или, как говорится, «устами». Тинн почему-то назвал себя левой лопаткой, а Норма Твилл сказала, что она, должно быть, ямочка на щеке. Ничего не мог придумать насчёт себя и с возмущением отверг предположение Тинна, что я, наверное, исполняю функцию крохотного и весьма незначительного кровеносного сосудика где-нибудь в левой пятке. Но всё равно, было весело.

Джеральд появился лишь под самый конец и объявил, что придумал прекрасное имя для церкви, если все деноминации всё-таки задумают объединиться под одной крышей.

— Всё очень просто, — воскликнул он. — Мы будем называть себя Адвентматическими баптидесятниками!

Позднее спросил у Джеральда, с кем это он так долго разговаривал по телефону.

— А-а, — небрежно бросил он, — это Элси звонила. Сказать, что закончила свою песню, ну и так просто поболтать…

Это меня даже порадовало. Пожалуй, девочке вроде Элси даже полезно иметь дружеские, чисто платонические взаимоотношения с представителем противоположного пола. Поделился своими размышлениями с Энн, когда мы укладывались спать. Она рассмеялась и сказала что-то совершенно необъяснимое:

— Знаешь, дорогой, если тебе когда-нибудь захочется завести роман на стороне, сообщи мне, чтобы я помогла тебе устроить всё, как надо!

Вернувшись с работы, обнаружил на дверном коврике записку, адресованную мне.

Показал записку Энн.

— Во даёт, старик! — сказала она. — Тот ещё фрукт!

— Да, — ответил я. — Действительно, фрукт.

Тут же отнёс несносному старику его треклятый инструмент. Когда он открыл дверь, я спросил:

— Не было ли у вас на этой неделе каких-нибудь приятных сюрпризов, мистер Брейн?

— Господь призрел на мои нужды, юноша! — ответил Брейн. — И сделал это посредством того, кому свойственно не брать, а отдавать! Пусть вам это послужит уроком, Пласс! Уроком!

С этими словами он назидательно погрозил мне пальцем. Я чуть не отхватил его (палец) секатором. Вернулся домой и целый час дулся, ни с кем не разговаривая. Наконец Энн подкралась ко мне сзади, пощекотала и проговорила прямо в ухо:

— Ай-яй-яй! Наш славный папочка дуется, потому что на него наругался злой, противный дядька Брейн! Вот мы ему, негодяю, зададим!..

Улыбнулся, сам того не желая. Даже подуться не дадут спокойно!

Джеральд вернулся с репетиции очень поздно, с серьёзным, задумчивым лицом. Спросил его, что случилось.

— Да так, ничего, — ответил он. — Ты, пап, не беспокойся, не бери в голову. Просто дела разные, вот и всё.

Как это, оказывается, трудно — давать другим в тайне!

Будь моя воля, я бы собственноручно задушил Брейна и перед самой его смертью рассказал всё про деньги! Какой я после этого христианин, а? Попросил Бога изменить меня к лучшему.

К вечеру никаких заметных улучшений.

Получается, Бога всё-таки нет.

Это я не всерьёз. Так, легкомысленная дерзость. Конечно, Он есть.

Пошли в церковь.

Дуайт Хакенбекер из Калифорнии выдал нам мощную проповедь про Слово знания. Сказал, что этот дар предназначен и для современной церкви тоже, так что при желании мы все можем пользоваться им «ПРЯМО ТУТ ЖЕ».

На несколько секунд в зале повисло молчание, а потом Верной Ролингс встал со своего места, драматически указал пальцем на Бесси, младшую дочь Ефраима Тренча и сказал:

— У тебя болит нижняя часть живота.

Бесси отчаянно покраснела и ответила, что ничего у неё не болит.

Верной сказал, что болит.

Бесси ещё раз сказала, что не болит.

Верной продолжал настаивать, что болит.

Тогда Бесси отчеканила, что ничего у неё не болит и ей лучше знать, потому что это нижняя часть её живота.

Но он точно знает, что у неё болит нижняя часть живота, сказал Верной, только, может быть, у самой Бесси не хватает веры, чтобы ощутить эту боль. Тут, слава Богу, вмешался Эдвин. Я бы наверное, с ума сошёл, если бы ещё хоть раз…

Потом, когда все пили чай с печеньем, было видно, что кое-кто из наших так ничего и не понял. Старая и глухая миссис Тинн спросила у Дуайта, продаётся ли «Слово знания» в тех же самых магазинах, что и «Монополия», а то ей очень хочется подарить его внуку на день рождения. Ушёл почти сразу с противным, тоскливым чувством. Всё время думаю о Брейне.

Перед ужином к нам на пару минут заскочил Эдвин.

— Просто хотел тебе сказать, что Господь очень доволен тем. что ты сделал для мистера Брейна. — объяснил он.

— А ты-то откуда… Эдвин улыбнулся.

— Ты же был вчера в церкви! Ладно, пока. Побегу. Вечером решил сходить к мистеру Брейну. Взял и спросил его. не надо ли чем-нибудь ему помочь. Он ответил, что я окажу ему самую большую услугу, если выпью с ним кружку-другую домашнего пива его собственного изготовления, а он пока расскажет мне о своём былом «служении в храме Мельпомены».

Пиво было просто жуткое (хоть я и выпил всё до капли), но рассказывает он потрясающе! Когда мы попрощались. и я открыл дверь, мистер Брейн сказал:

— Я был бы очень вам признателен, юноша, если бы впредь вы называли меня Персивалем. Право же. это куда более благозвучно и не так официально, как «мистер Брейн». Кстати, мне думается, что я должен — вернее, прямо-таки обязан! — принести вам свои извинения за тон и содержание моего недавнего письма. Видите ли… Старик вдруг показался мне необыкновенно ранимым.

— Дело в том, что, будучи, так сказать, лишённым радостей семейного круга, я полагал… я надеялся, что ваша просьба насчёт секатора может ознаменовать начало… послужит первым толчком для зарождения… э-э-э… более тесных взаимоотношений между двумя соседями. Боюсь, что именно разочарование по этому поводу и побудило меня написать это. в некотором роде, агрессивное послание. Но. может быть, сейчас между нами действительно начинается… э-э-э…

— Дружба? — полувопросительно сказал я.

— Совершенно верно! — воскликнул Персиваль, расплываясь в счастливой улыбке. — Дружба! Именно так! Разговоры за кружкой старого доброго эля! Так будем же братьями и друзьями!

Какой всё-таки Бог иногда хороший!

(То есть, я хотел сказать, всегда. Прошу прошения!)

Утром встал пораньше, чтобы ещё раз проверить длину ног и подготовиться к завтрашнему служению исцеления. Вроде бы одинаковые. Вот и хорошо.

Во время утренней молитвы старательно покаялся во всех мыслимых и немыслимых прегрешениях, чтобы на собрании никто не выявил в моей жизни какой-нибудь тайный грех и не начал по этому поводу мне служить. Потом сделал несколько наклонов и осторожно покрутился, чтобы посмотреть, не болит ли спина. Боли никакой нет. так что завтра всё должно быть в порядке. Вот бы увидеть хоть одно настоящее исцеление! Это было бы просто супер. И не внутренний орган какой-нибудь, а что-нибудь явное, видимое для всех. Ну чтобы кто-нибудь встал с инвалидной коляски или оставил костыли. Вроде этого.

Не то, чтобы я не верил, что Бог на это способен. Я знаю, что Он вполне может всё это совершить. Конечно, Он исцеляет! Я же не раз об этом читал. Просто… просто хочу сам увидеть, вот и всё.

Джеральд предложил устроить у нас дома вечеринку. Энн тоже сказала, что это неплохая идея, так что мы решили пригласить гостей в пятницу, через две недели, если ребята из группы Джеральда не против пропустить репетицию. — Только какая это будет вечеринка, нормальная или христианская? — спросил Джеральд.

— Ну, ты же знаешь, как у нас обычно бывает, — сказал он. — Груды печенья, чай и газировка. Давайте лучше купим багеты во французской булочной, нарежем хорошего сыра и мяса, поставим несколько бутылок какого-нибудь вина. Тогда можно будет пригласить самых разных людей.

Всё это понятно, но у меня есть пара-тройка неверующих друзей, которых мне никак не хотелось бы видеть в одной комнате с несколькими бутылками вина, да ещё и в компании с некоторыми из моих верующих друзей. Надо подумать.

С утра снова проверил ноги и спину. Всё отлично. Полная боевая готовность.

В начале восьмого отправился в клуб вместе с Джеральдом и Энн, ощущая даже некоторое радостное нетерпение. Наши места оказались примерно посередине ряда и не слишком близко к сцене. В начале было небольшое поклонение под предводительством одного из тех парней, которые, по выражению Джеральда, сильно зашкаливают по уровню исступления и экстаза. Всё было ничего, даже приятно, но потом на сцену поднялась какая-то девушка и что-то прошептала на ухо восторженному лидеру. Когда она отошла, он, понизив голос и практически касаясь губами микрофона, заговорил с нами хриплым, загадочно-доверительным тоном:

— Наша благословенная сестра поделилась со мной тем, что почувствовала в Духе: Господь видит здесь людей, которые ещё не свободны в физическом проявлении своей радости. Он желает, чтобы все мы познали радость истинной свободы в танце.

Постарался быстренько принять благочестивый и серьёзный вид человека, настроившегося на молитвенно-поклоненческий лад. В подобных ситуациях — самое верное средство, особенно если слегка покачиваться из стороны в сторону (что, в принципе, можно истолковать как танец), негромко, но с достоинством хлопая в ладоши.

Обычно срабатывает без особых проблем.

А вот Джеральд даже не старается. Просто не обращает на всё это внимания. Наклонился ко мне и прошептал:

— Пап, давай после служения найдём эту сестру и зададим ей как следует!

Надо признаться, что я почувствовал некоторое разочарование, не увидев в зале ни костылей, ни инвалидных колясок.

Что ж, не всё сразу.

Зато проповедь была отличная, спокойная и понятная. Проповедник самый обыкновенный, простой; по выговору слышно, что с севера. Он говорил минут двадцать, а потом вдруг сказал:

— Так, теперь к делу. Что толку рассуждать про исцеление, если никто не исцеляется? Давайте-ка посмотрим, что у нас.

Я довольно откинулся на спинку кресла, чувствуя себя совершенно неуязвимым из-за того, что ноги у меня одинаковой длины, а спина совершенно не болит.

— Так, — произнёс он. — Ну, во-первых, здесь есть девушка, которая утром на кухне сильно обожгла себе руку. Господь готов вас исцелить, так что давайте, выходите сюда. И побыстрее, потому что сегодня нам ещё много нужно сделать.

Справа от нас действительно поднялась девушка и с недоверчивым видом нерешительно вышла вперёд. Её левая рука была забинтована по локоть. Помолившись, проповедник похлопал девушку по плечу и сказал:

— Ну что ж, давай, снимай свой бинт… А теперь подними руку и покажи всем, что сделал для тебя Господь.

Девушка подняла разбинтованную руку и, запинаясь, сказала:

— Всё… всё прошло!

— Конечно, прошло! — добродушно и ворчливо откликнулся он. — А ты как думала, глупышка ты этакая? Иди уж себе, садись на место.

Я похолодел от страха. Никогда не думал, что Бог на самом деле может говорить одним людям о том, что случилось с другими. Мне нестерпимо захотелось спрятаться. Но куда?

— … а ещё, по-моему, среди вас есть пара человек, у которых не всё в порядке со спиной и позвоночником. У одного из вас ушиб где-то возле копчика…

Слава Богу! У меня обычно болит гораздо выше, под лопаткой. Ф-ф-у-у-у…

— … а у другого обычно болит гораздо выше, под лопаткой…

Только не это! Но ведь сейчас мне совсем не больно!

— … и сейчас вы чувствуете себя немного лучше, но время от времени вас порядком скручивает.

Ушибленный копчик проявился практически сразу. За него быстренько помолились и тут же послали пробежать пару раз вокруг здания, чтобы убедиться, что всё действительно в порядке. Затем в зале возникла неловкая тишина. Чуть не

<лакуна>

— Давай, пап, — тихо сказал он. — Иди. Это он про тебя. Ты же знаешь, что про тебя.

Деваться было некуда. Неохотно поднялся и потащился к сцене. Подойдя к проповеднику, умоляюще прошептал ему на ухо:

— Знаете, у меня ноги совершенно одинаковой длины!

— Это хорошо, — прошептал он в ответ, широко улыбаясь. — Особенно если много ходишь.

— И спина сейчас совсем не болит, — добавил я.

— Прекрасно! — отозвался он. — И больше вообще никогда болеть не будет.

Он положил руки мне на спину и помолился. Почувствовал, как через меня прошло какое-то странное тепло, но больше ничего. Когда я повернулся, чтобы пойти на место, проповедник приятельски хлопнул меня по спине и прошептал:

— Знаешь, дружище, Богу ты очень и очень нравишься!

После этого больше никаких явных, драматических исцелений не было.

Когда мы пришли домой, я позвонил Биллу Доуву и обо всём ему рассказал.

— Знаешь, Билл, — признался я, — честно говоря, я жутко испугался, когда вдруг увидел, что Бог, оказывается, на самом деле есть и на самом деле существует! Так что же, получается, что до сих пор я вообще в Него не верил?

— Ничего подобного, — усмехнулся он на другом конце провода. — Просто до сих пор вера твоя пряталась только в сердце, а сегодня её наконец-то впихнули тебе в голову. Такие вещи без потрясений не проходят. Но ничего, ты с этим справишься, не волнуйся.

— А как там Китти? — спросил я.

— По-моему, ей пришла пора собираться домой, — тихо ответил Билл. — Домой.

И почему это пошлые анекдоты иногда такие смешные? Сегодня как раз услышал один от Эверетта Гландера, который работает за соседним столом. Умереть можно со смеху! Про генерала Кастера[1], индейцев и огромную макрель. Обычно в ответ я вежливо улыбаюсь, слегка вздыхая в знак неудовольствия и неодобрения, но сегодня едва удержался от смеха. Гландер нарочно рассказывает при мне всякие гадости, потому что знает, что я христианин. Он постоянно изводит меня своими мерзкими шуточками с тех самых пор, когда однажды пару лет назад я слегка перебрал на вечеринке в офисе, а он подошёл и сказал:

— Ну что может, хоть раз в жизни поговорим о моих убеждениях?

До этого я целый год напряжённо улыбался всякий раз, когда он приставал ко мне с нескончаемыми вопросами типа «Кто сотворил Бога?» или «Почему Бог допускает столько страданий?» Но тут у меня кончилось терпение, и под воздействием четырёх лишних кружек пива я с ненавистью посмотрел ему прямо в глаза и прошипел:

— Да пошёл ты со своими убеждениями!

Потом, конечно, извинился, но с тех пор он не упускает ни одного удобного случая меня подколоть.

Всё равно жаль, что анекдот про генерала Кастера никому не расскажешь. Он такой смешной! Подумал было о том, чтобы рассказать его на домашней группе в качестве примера юмора, неуместного среди христиан, но решил, что меня, пожалуй, не поймут.

(Вот уж людей вроде Гландера мне никак не хотелось бы видеть у нас на вечеринке! Меня аж в жар бросает, как представлю себе, что он появится у нас в гостиной со своими жуткими анекдотами и рассказами о том, как я однажды выпил лишнего и послал его подальше со всеми его убеждениями! Ужас!)

Сегодня на домашней группе слушали интересную кассету. Свидетельство одного брата, который занимается христианской медитацией. Каждую субботу он встаёт рано-рано утром и примерно пару часов размышляет на такие темы, как «вечность», «любовь» или «творение». Говорит, что после этого и он сам, и его семья исполняются особенным миром и покоем на все выходные. Надо будет попробовать.

Леонарду, кстати, давно пора заставить свою мать прибавить громкость в слуховом аппарате. Когда кассета закончилась и Эдвин спросил, не хочет ли кто-нибудь высказаться или о чём-то спросить, она заявила:

— А вот мне лично его жалко. Прямо не знаю, как он это всё выдерживает. Какой уж там мир и покой, живым бы остаться! После долгого недоуменного молчания выяснилось следующее: миссис Тинн решила, что этот несчастный каждую субботу поднимается ни свет, ни заря и тащится в местную больницу на очередную операцию. Энн подсела к ней в уголок и долго объясняла, что к чему. Ну, не знаю!

Глория Марш сегодня снова не пришла. Не то, чтобы это как-то касалось меня лично, но всё-таки. Вечером напомнил Энн, что Глории нет уже две недели.

— Может быть, она находит тебя настолько неотразимым, что решила последовать здравому смыслу и держаться от тебя подальше, — ответила она. Что за ерунда! Уж это здесь почти наверняка ни при чём!

Утром за завтраком уже совсем собрался рассказать Джеральду анекдот про генерала Кастера, макрель и индейцев, но в последний момент мне стало стыдно, и я решил, что лучше не надо.

На работе во время обеденного перерыва думал про нашу вечеринку, которая будет уже через неделю. Жаль, что нельзя рассылать людям открытки, в которых они НЕ приглашаются на праздники.

При мысли об этом невольно усмехнулся. Гландер услышал и сказал:

— Что, всё ещё вспоминаешь старину Кастера? Прикольный анекдотик, правда? Жене-то рассказал или ещё не успел?

— Я ни за что не стал бы рассказывать другим подобные анекдоты, — ответил я со скорбной улыбкой, к которой неизменно прибегаю всякий раз, когда Гландер пытается меня достать. — Боюсь, Эверетт, юмор такого рода не представляется мне забавным.

— А чему же ты тогда ухмыляешься? — настырно спросил Гландер. — Какой-нибудь благочестивой христианской шуточке?

Тут на меня будто вылили ушат холодной воды, так мне стало стыдно! Ведь на самом деле я ухмылялся, раздумывая о том, как было бы хорошо послать отвратительную, жестокую открытку человеку, с которым я уже несколько лет работаю бок о бок. Честное слово, по сравнению с этим анекдот про генерала Кастера сразу показался мне не таким уж дурным. Я виновато откашлялся и сказал:

— Вообще-то, Эверетт, я как раз подумал… Видишь ли, в следующую пятницу мы устраиваем дома вечеринку, вот я и подумал, что будет здорово, если ты тоже придёшь. Ну как?

Никогда не видел его таким опешившим.

— Ты что, приглашаешь меня на вечеринку к себе в следующую пятницу?

— Ну да. И жену твою, конечно. Часов в восемь, если вам удобно.

— Что ж, ладно, — ответил Эверетт, недоверчиво щурясь на меня из-под нахмуренных бровей. — Спасибо за приглашение, мы обязательно придём. С собой что-нибудь принести? Бутылочку святой воды и пачку старых комиксов, а?

Сначала я почувствовал себя даже хорошо, но со временем радостное ощущение куда-то улетучилось. Так и не осмелился рассказать Энн о том, что пригласил к нам Гландера.

«Бутылочку святой воды и пачку старых комиксов»?

Что я наделал!!!

Собирался лечь пораньше, чтобы встать в пять утра для медитации, но по телевизору показывали бильярд. Решил, что если бы я был знаменитым бильярдистом, то играл бы под псевдонимом «Пласс-Меткий Глаз».

Всё, пора спать. Поставил будильник на пять тридцать, так что медитировать буду до половины восьмого.

Будильник разразился душераздирающими трелями ровно в 5:30.

Спросонья подумал, какой идиот мог поставить его на такой безумно ранний час, но потом вспомнил, что это был я. Энн с трудом разлепила ресницы и сонно спросила:

— Адриан, милый, ты куда?

— Ты спи, спи, — прошептал я в ответ. — А я пойду, пару часов поразмышляю о вечности.

Выходя на цыпочках из комнаты, явственно услышал, как Энн пробормотала: «А ведь когда делал предложение, был совершенно нормальным…»

Бессильно сполз по лестнице, едва различая перед собой предметы, и устало опустился на колени в гостиной. Положил перед собой на пол часы, чтобы остановиться в полвосьмого.

Приступил к размышлениям о вечности ровно в 5:34. Закрыл глаза и попытался представить себе, что всё вокруг продолжается долго-долго, прямо-таки бесконечно. Получилось не очень. Поймал себя на том, что думаю об отпуске и почему сейчас нигде не продают плетёных корзин для мусора, и как бы выглядел гибрид жирафа с хорьком. Уже начал рисовать себе существо с телом хорька и такой длиннющей шеей, что оно может просунуть голову в кроличью нору, не двигаясь с места, как вдруг вспомнил, о чём мне полагается думать. Решительно оборвал ненужные мысли и изо всех сил постарался сосредоточиться. Примерно через час открыл глаза, чтобы посмотреть сколько времени. Оказалось — 5:44.

Поразмышлял о вечности ещё пару минут, но тут у меня дико заболела голова. Попытался снова лечь спать, но никак не мог заснуть и потому опять встал. Энн спустилась из спальни примерно без четверти восемь.

— Ах, да, милый, ты же медитировал! Ну и как? Сколько ты продержался? Все два часа?

— Двенадцать минут, — ответил я.

Сказал ей, что я не выспался и теперь у меня болит голова.

— Но ведь вчера ты так поздно лёг, — заметила она. — Неудивительно, что ты никак не мог проснуться.

Боюсь, что весь оставшийся день я ходил угрюмый и то и дело раздражался. По-видимому, двенадцати минут медитации недостаточно для того, чтобы наполнить человека и его семью «особенным миром и покоем». Днём почти целый час просидел во дворе, беседуя с нашей крольчихой Брендой. Может быть, она тоже считает, что у меня скверный характер, и я действую ей на нервы, но она, по крайней мере, не может мне об этом сказать.

По пути в церковь забыл купить на углу фруктовые тянучки. Во время проповеди про достоверность и богодухновенность Библии не знал, что с собой делать. Слегка оживился в конце, когда Эдвин рассказывал про учебные материалы и семинар под названием «Заразительный христианин», и старая миссис Тинн громко спросила: «Так что, уже нашли лекарство от этой заразы или ещё нет?»

После церкви почти весь день писал вместе с Энн приглашения на вечеринку. Что-то мы так много народу пригласили — и не только христиан, но и неверующих!

Будем надеяться, что всё пройдёт нормально. Всё ещё не сказал Энн про Гландера. Одно утешение: дядю Ральфа мы не пригласили, а по-другому он вряд ли об этом услышит, потому что слишком далеко живёт. Это было бы чересчур.

Вечером спросил у Энн, верит ли она в то, что в Библии истинно и достоверно каждое слово без исключения. Она ответила, что всю жизнь мучилась глубокими сомнениями по поводу одного двоеточия примерно посередине Книги пророка Софонии. Когда я сказал, что, по-моему, с её стороны, это мелочные придирки и излишнее педантство, она почему-то рассмеялась и спросила, как нам в пятницу удержать Тинна от выпивки. Хороший вопрос. Вот именно, как?

Позднее задал вопрос о достоверности Библии Джеральду.

— Ну, — отозвался он, — в этом отношении я всегда был согласен с мнением св. Боглаша Фланжского, который написал пятьдесят три тома увлекательнейших рассуждений об использовании апострофа в библейских Писаниях. Он скончался в 1371 году, когда один из томов его учёного труда свалился ему на голову, в то время как он стоял в молитве, преклонив колена…

— Ладно, ладно, хватит, — прервал я его. — Не такой уж я невежда. Я прекрасно знаю, что города под названием Фланж на самом деле нет.

Тут-то я его и подловил! Он даже рот открыл от изумления. На самом деле я только притворяюсь наивным время от времени.

Сегодня снова помолился за Китти. Неужели это Божья воля, чтобы такие, как она, умирали?

За завтраком Энн сказала:

— Милый, мне надо кое в чём перед тобой повиниться. Почувствовал себя даже польщённым. У меня почти не бывает возможности проявлять к Энн великодушие и прощение. Наклонился к ней, по-рыцарски взял её за руку и сказал:

— Что бы это ни было, я заранее тебя прощаю.

Поощрительно ей улыбнулся.

— Я пригласила на вечеринку дядю Ральфа, — сказала Энн.

Я чуть не упал со стула.

— Энн, как ты могла?!! — заорал я. — Да ты в своём уме? Теперь можно смело поставить на нашей вечеринке большой, жирный крест. Ну зачем, зачем ты это сделала? Это же такая глупость! Такая глупость, что я даже передать тебе не могу, какая это глупость…

Внезапно вспомнил, что пригласил на вечеринку Эверетта Гландера!!! У Энн жалобно задрожали губы.

— Прости меня, Адриан, — проговорила она со слезами в голосе. — П-просто… он ведь совсем один, и н-никто его по-настоящему не любит, и мне вдруг стало так п-плохо из-за того, что мы его не пригласили… Я знаю, что это глупо, но… ты ведь обещал заранее простить меня…

Понял, что мне сильно повезёт, если я выберусь из кухни живым.

— Да ладно, я и вправду слишком резко отреагировал, — с притворной небрежностью проговорил я. — В конце концов, все мы иногда делаем глупости. — Я встал и начал бочком пробираться к двери. — Возьми, к примеру, меня. Может, ты и пригласила дядю Ральфа, но вот я… я пригласил… я позвал к нам…

— Не может быть, — недоверчиво отозвалась Энн. — Нет, только не его! Неужели ты действительно пригласил к нам этого твоего Гландера?

К счастью, неожиданно для самих себя мы оба расхохотались. — Дядя Ральф и Эверетт Гландер! — сказал я. — Помоги нам Господь!

— Я только на это и рассчитываю, — улыбнулась Энн.

За чаем заметил, что Энн с Джеральдом о чём-то перещёптываются, поглядывая на меня. Спросил, в чём дело. — Как твоя спина, милый? — почему-то спросила Энн.

— Нормально, — ответил я. — А что? Но они только с улыбкой переглянулись и замолчали.

Потом случилось ещё одно странное происшествие. Примерно в половине седьмого явилась Элси, сообщить Джеральду о том, что репетиция будет завтра вместо пятницы. Осталась выпить с нами чаю и просто поболтать.

— Кстати, Элси, — сказали, — Джеральд уже рассказал тебе про свою гигантскую открытку на День святого Валентина? Видно, какая-то длинноногая девица крепко в него втюрилась. Что же ты, Джеральд! Обязательно покажи Элси это послание. Она просто умрёт со смеху! А та девчонка, бедняжка, должно быть, совсем ещё наивная, глупенькая. Уж не знаю, сколько она провозилась, пока рисовала ручкой все эти сердечки и поцелуйчики. Мы с Джеральдом, наверное, полдня хохотали, не меньше. Ты-то, Элси, вряд ли стала бы так стараться ради Уильяма. А ты в этом году послала ему открытку или нет?

Сказав всё это, внезапно сообразил, что мои совершенно безобидные слова возымели весьма странное действие. Элси сидела пунцовая, беззвучно открывая и закрывая рот, как аквариумная рыбка, а Джеральд крепко зажмурился, словно с секунды на секунду должен был на полной скорости врезаться в каменную стенку. Что-то подсказало мне, что в глазах Элси моё сходство с черепашками-ниндзя утрачено навсегда. Как раз в этот момент Энн позвала меня на кухню, так что я не успел спросить, в чём дело. Ох, уж эта мне молодёжь!

(И вот что ещё непонятно: когда я пришёл на кухню, Энн забыла, зачем меня звала, но рассердилась почему-то не на себя, а на меня. Право, иногда мне кажется, что меня окружают очень и очень странные люди!)

Не собирался сегодня заходить к ребятам на репетицию, но Энн сказала, что в свете последних событий между Элси и Джеральдом нам, пожалуй, стоит туда сходить. Не понял, что она имеет в виду, но обычно она права, так что мы пошли в клуб.

К нашему приходу атмосфера там царила ужасная. Уильям Фармер сидел в углу на крошечном, шатком стульчике с беспредельно угрюмым и меланхоличным видом. Верной Ролингс уныло облокотился на батарею, бездумно ковыряя в ухе медиатором. Джеральд стоял, прислонившись к стенке и, запрокинув голову, тупо смотрел в потолок, немелодично насвистывая что-то неразборчивое. Элси видно не было. Уж не знаю, что там у них произошло, но, на первый взгляд, вести для дьявола были самые, что ни на есть замечательные.

Не успел открыть рот, как вдруг из женского туалета вылетела Элси с зарёванными глазами и покрасневшим от слёз носом и воинственно ринулась прямо ко мне, как самонаводящаяся крылатая ракета.

— Мистер Пласс! — с театральным пафосом возгласила она. — Ещё месяц назад вы пытались свести нас с Уильямом, хотя должны были понимать, что мы никогда не подходили друг другу по-настоящему…

— Но ведь ты сама просила меня…

— … и теперь я хочу сказать вам — я чувствую в Духе, что должна сказать вам! — что как бы вы ни старались разлучить нас, это всё равно не поможет, потому что мы с Джеральдом просто созданы друг для друга! Ошеломленно взглянул на Энн, но у неё был такой вид, словно она и так прекрасно понимает, в чём тут дело.

— Элси, девочка моя, — сказала она, — если вы с Джеральдом действительно хотите дружить, мы не возражаем. Честное слово!

— Нисколько не возражаем, — слабо повторил я вслед за ней.

Элси ещё несколько секунд яростно смотрела на меня, но потом, видимо, убедившись, что мы в должной мере запуганы, обернулась к Джеральду и сказала:

— Теперь всё в порядке, Джеральд, милый.

— Э-э-э… что ж, Элси, это хорошо, — ответил Джеральд. Темная фигура в углу сардонически хмыкнула.

Энн тихонько отошла, присела рядом с Уильямом и вполголоса о чём-то с ним заговорила.

Мне стало немного не по себе. С мысленным содроганием представил себе, как наш Джеральд покорно тащится вслед за этаким Рэмбо в юбке. Однако тут же выяснилось, что беспокоился я напрасно. Джеральд положил руки на плечи Элси, заглянул ей глубоко в глаза и торжественно произнёс:

— Элси, я хочу кое-что тебе сказать — и хочу, чтобы ты запомнила это навсегда. Обещай, что никогда не забудешь того, что я сейчас тебе скажу.

Глаза Элси засияли.

— Ну конечно, Джеральд! Обещаю, что никогда этого не забуду!

— Ну, тогда… — Джеральд немного помолчал. Вернон перестал ковырять в ухе.

— Что, Джеральд? — глаза Элси были распахнуты до предела.

— Я хочу, чтобы ты знала, — продолжал Джеральд грудным, вибрирующим голосом, — что анаграмма словосочетания «любовь-морковь» — «боль в мою кровь». Никогда, никогда этого не забывай!

Когда мы с Энн собирались уходить, вся их группа (включая Уильяма, к которому каким-то сверхъестественным образом вернулось хорошее настроение) с удвоенным рвением приступила к исполнению очередного эпилептического припадка в музыкальной обработке, так что всё снова было более-менее нормально.

По дороге домой спросил у Энн, как ей удалось так быстро расшевелить Уильяма.

— А-а, — сказала она. — Я просто сказала ему, что если он вложит в свою музыку всю растревоженную и невостребованную страсть, которая кипит в его душе, то станет самым настоящим христианским Оззи…

— Это кто ещё такой?

— А ещё я ему сказала, — продолжала она, — что на его месте плюнула бы на всё, всерьёз занялась музыкой и была бы даже рада, что Элси ушла, особенно потому что на самом деле она никогда его не понимала. Вот.

— А кто такой Оззи?

— Знаешь, милый, спроси потом у Джеральда. Он лучше во всём этом разбирается.

Вечером спросил у Джеральда.

— Мама имела в виду, что Уильям когда-нибудь сможет прорваться на большую сцену в хэви-метале, — объяснил он. — Хотя я лично не думаю, что он достигнет уровня «Вампира из преисподней».

Прорваться на большую сцену в хэви-метале? Уровня «Вампира из преисподней»? Может быть, мы все потихоньку сходим с ума??? Ладно. В любом случае, теперь у Джеральда есть девушка, так что он явно не голубой.

(Не то, чтобы я когда-нибудь его в этом подозревал).

(Не то, чтобы я относился к гомосексуалистам с предубеждением).

Позвонил Леонарду и договорился встретиться с ним в обеденный перерыв (в кафе, а не в баре!). Чтобы не начинать сразу с разговора насчёт спиртного на вечеринке, спросил у него, понравилась ли ему воскресная проповедь. Он явно был польщён — его нечасто просят высказать своё мнение. Ну и, конечно, перестарался. Солидно откинулся на спинку стула, сложил вместе пальцы обеих рук и постарался принять глубокомысленный вид.

— Знаешь, в воскресенье я сидел практически на первом ряду.

— Ну?

— Так что, когда Эдвин проповедовал, я был совсем рядом…

— И что?

— … и сделал нечто такое, что до сих пор мне никогда не удавалось.

— И что же?

— Сосчитал у Эдвина зубы. У него их тридцать шесть.

Тинн меня просто поражает. Жаль, что в такой большой голове так много места пропадает зря. Не выдержал и прямо спросил его, как он собирается остаться трезвым в пятницу на вечеринке. Леонард обожает вечеринки.

— Что ж, — сказал он, — как раз недавно мама нашла для меня алкоголь совершенно без пива. Принесу себе пару бутылок. Зачем нам, трезвенникам, смущать всех остальных?

Только придя вечером домой, сообразил, что он сказал. Алкоголь без пива? Очень надеюсь, что он хотел сказать наоборот. Пусть так оно и будет! Ну, пожалуйста!

(Не то, чтобы я думал, что в этом нет ничего предосудительного).

(То есть в гомосексуализме).

Сегодня не до дневника. После работы надо будет закупить всё для вечеринки, пока народ не пришёл на домашнюю группу. Не хочется оставлять всё на завтра. Только что звонила Норма Твилл. Сказала, что сегодня у неё собеседование на кондитерской фабрике, куда она пытается устроиться, и попросила за это помолиться. Пообещал, что непременно помолюсь, но только попозже, потому что сейчас надо бежать на работу.

Во время группы произошло такое, что и записывать-то стыдно. У дяди Ральфа одно-единственное оправдание: он не знал, что у нас в гостиной как раз идёт молитва. Только мы принялись за колено Дорины Кук (то есть, не схватились за него, а начали за него молиться), как внезапно дверь в прихожую приоткрылась, в щель просунулась рука, в которой болталась пара пластмассовых глянцево-розовеньких женских ножек, и чей-то голос произнёс с опереточным французским акцентом:

— Voluez-vous jig-a-jig?

Энн молниеносно вскочила, вытолкнула руку назад в прихожую и скрылась вслед за нею, плотно прикрыв за собой дверь.

Из-за двери послышалась короткая, но яростная словесная перепалка, которая велась приглушённым шёпотом, а затем всё смолкло. Почти на сто процентов уверен, что ножки заметили все до одного. А уж голос точно был слышен всем, в этом я абсолютно не сомневаюсь.

Возникло неловкое молчание. От стыда не смел поднять глаза, а на лице у меня, наверное, можно было поджарить яичницу.

После этого сосредоточиться на колене Дорины Кук было довольно сложно. Через пару минут Энн вернулась и извинилась за дядю Ральфа. Сказала, что в наказание оставила его без ужина и отправила спать. Все кроме четы Флашпулов засмеялись и сказали, что ничего страшного не произошло, но было видно, что народ всё ещё пребывает в лёгком шоке.

А что, если на вечеринке он устроит что-нибудь похлеще?

Когда все стали расходиться, Норма Твилл отозвала меня в сторонку и радостно прошептала:

— Я всё-таки получила ту работу!

— Работу? Какую работу? — не понял я. Её лицо вытянулось.

— Ну как же, ту самую! За которую ты сегодня молился! Меня взяли! Поставили на бело-розовый зефир. Я просто хотела сказать тебе спасибо.

— Ах, вот ты о какой работе! — бестолково заторопился я. — Ну, конечно же, теперь я понял! Поздравляю, поздравляю! Молодец! Рад за тебя.

— Это тебе спасибо, — улыбнулась Норма. — Я уверена, что твои молитвы очень помогли.

Может, кто-нибудь другой и сказал бы ей правду, но мне до такой зрелости ещё расти и расти.

— Да нет, что ты! — скромно запротестовал я. — Я, собственно, не сделал ничего особенного. Абсолютно ничего!

Вечером меня окончательно замучила совесть. Рассказал обо всём Энн.

— Может быть, впредь тебе не стоит так легко давать обещания, — сказала она. — Но сейчас можешь успокоиться, может ты и не молился, но зато молилась я. Так что ты мне должен полчаса молитвы.

Какая она всё-таки хорошая! А дядя Ральф всё такой же старый пошляк. А я всё такой же великовозрастный осёл. И что это нас дёрнуло устроить вечеринку? Вот бы узнать, как там Китти. Но спрашивать, честно говоря, не хочется.

Ночью мне приснился сон совершенно непечатного содержания, несомненно, спровоцированный словами Нормы Твилл о бело-розовом зефире. Сон был такой яркий, что я уж совсем было решил рассказать о нём Энн. Но потом передумал и не стал ничего рассказывать.

Сегодня утром посадил перед собой дядю Ральфа, чтобы поговорить с ним о том, как ему следует вести себя вечером.

— Так, Ральф, — сказал я, — мне надо кое о чём с тобой поговорить. Насчёт выпивки, непристойного заигрывания с дамами, вульгарных анекдотов, глупых и пошлых розыгрышей и всяких там игр, где нужно пить, целоваться или заниматься сексом.

— Давай! — оживился дядя Ральф, довольно потирая руки. — Значит, ты хочешь, чтобы мы вместе спланировали вашу вечеринку?

— Нет, — твёрдо ответил я. — Этого я совсем не хочу. Как раз наоборот. Я хочу, чтобы сегодня ничего подобного у нас дома не было, потому что среди гостей будет много молодых христиан.

— А я тогда кто? — возмущённо спросил дядя Ральф. — Старый язычник?

«Вот именно, — подумал я. — Лучше и не скажешь».

— Послушай, я просто хотел сказать, что сегодня у нас в гостях будет много христиан, и им не нравится всё то, о чём я сейчас говорил. Так что я очень тебя попрошу вежливо и спокойно разговаривать с людьми, не напиваться и просто… вести себя прилично!

— Просто разговаривать?

— Да.

— Не напиваться?

— Ага.

— Никаких пошлых анекдотов?

— Точно.

— Никаких розыгрышей?

— Абсолютно.

— Вести себя прилично?

— Уж будь так добр.

Дядя Ральф вздохнул, и его пухлощёкое лицо затуманилось печалью.

— Так какая же это вечеринка? — пробормотал он. — Ладно, постараюсь.

Жутко устал. Напишу про всё завтра. У Джеральда очень странные мозги. Он только что прислонился к косяку, испустил громкий зевок и сказал:

— Пап, а ты знаешь, что «вечеринка» плюс «ты» получается «река ветчины»? Это в час-то ночи!!!

В доме чисто, посуда перемыта и вытерта насухо. Честно говоря, Энн с Джеральдом почти всё сделали сами, ещё до того, как я проснулся. Сказали, что не хотели меня будить, потому что решили, что лучше сделать всё самим, чем с самого утра терпеть потоки раздражённого нытья, тем более что толку от меня всё равно почти нет. Вот и неправда! Я совсем не такой! Даже рассердился на них, когда они сказали, что по утрам меня вообще лучше не трогать.

Ну ладно.

Теперь про вечеринку. Да-а, вечер получился необычный. По-моему, стоит записать всё подробно. Если мне не изменяет память, всё произошло примерно следующим образом:

Никого пока нет. Я испугался, что никто не придёт. Заскочил к Персивалю Брейну занять у него пару лишних стаканов. Спросил, собирается он к нам или нет. Он ответил, что придёт чуть позже, когда всё уже немножко «раскачается».

Интересно, почему никто никогда не хочет приходить вовремя и всё это дело «раскачивать»?

Вошёл и сразу же услышал из гостиной смех и звон бокалов. Вдруг оттуда показался сияющий дядя Ральф с большим стаканом виски в руке.

— А что, старик, оказывается твои приятели-христиане очень даже ничего! Один уже пришёл и принёс с собой целую бутылку виски — вот, видишь, он и мне налил! Такой отпадный анекдот рассказал, про генерала Кастера и индейцев. Короче, один мужик решил…

— Да слышал я его!

Нечего сказать, повезло! Эверетт Гландер и дядя Ральф вдвоём в гостиной в самом начале вечеринки! Почувствовал неминуемое приближение катастрофы, особенно когда следующим пришёл Леонард Тинн. Он прижимал к груди четыре банки безалкогольного пива (слава Богу, пронесло!), но в глазах его горел странный, возбуждённый огонёк.

Следующий час был похож на кошмарный сон. Мы с Энн разрывались на части, встречая новых гостей и поминутно кидаясь в гостиную, чтобы Леонард не подходил к столу с выпивкой, а дядя Ральф с Эвереттом не превратили нашу вечеринку в шоу Бенни Хилла. В конце концов, я не выдержал и удрал в спальню, чтобы немного перевести дух и хотя бы пару минут передохнуть от шума и толкотни. Вдруг с удивлением осознал, что внизу всё стихло. Тут Энн открыла дверь и сказала:

— Пойдём. Тебе надо это увидеть.

Тихонько спустился по лестнице, подкрался к двери гостиной и прислушался. Оттуда раздавался один-единственный голос. Открыл дверь и как можно тише, на цыпочках, пробрался в уголок. В комнате было полно народу. Фрэнк Брэддок сидел в кресле ближе к окну с кружкой пива в одной руке и с трубкой в другой и без тени смущения говорил что-то всем остальным гостям, которые внимательнейшим образом его слушали.

— Он и тогда многим пришёлся не ко двору, — говорил Брэддок, — и сейчас от Него сплошные неудобства. Ему не нужны аккуратненькие, отлаженные системы под названием «церкви», где люди встречаются по четыре раза в неделю исключительно для того, чтобы решать, чем они будут заниматься на точно таких же посиделках в течение следующей недели. Если вы думаете, что в этом и есть сущность христианской жизни, то Иисус вам вряд ли понравится. Ведь Он всё время говорит довольно нелёгкие, неудобные вещи, от которых нам часто становится неловко — ну, скажем, «любите своих врагов» или «приглашайте в гости тех, кому это больше всего нужно», или «любите Бога больше всего другого». Так что расслабленной и комфортной жизни с Ним не дождёшься. Его и тогда не могли прибрать к рукам, и сейчас ни у кого это не получится. Только вот что я вам скажу…

Брэддок подался вперёд и энергично ткнул трубкой в воздух. Глаза его оживлённо блестели. Я обернулся и с изумлением увидел, что Эверетт Гландер и дядя Ральф слушают чуть ли не с открытым ртом, как маленькие дети.

— … если вы готовы идти до конца, то в мире нет более достойного занятия, чем следовать за Ним, и нет никого другого, за кем стоило бы пойти!

Замолчав, Брэддок с удовольствием отпил из своего стакана и откинулся на спинку кресла.

На лице миссис Флашпул, сидевшей слева на самом жёстком стуле, отражались следы внутренней борьбы. Она явно была под впечатлением, но пока что не желала окончательно сдавать свои позиции.

— Простите, мистер Брэддок, — величественно произнесла она, — но не задумывались ли вы о том, что ваши слова звучали бы куда убедительнее, если бы вы воздержались от употребления табака и крепких напитков? Мы со Стеннетом оба воздерживаемся и от алкоголя, и от курения. В этом отношении Священное Писание даёт нам весьма строгие предупреждения.

(Стеннет?!)

Брэддок выпустил в потолок длинную струю дыма.

— А-а, Писание! — сказал он, — Да, в Писании действительно сказано, что те люди, чья вера даёт им в этом отношении полную свободу, должны вести себя осторожно, чтобы не навредить немощным, которые предпочитают полное воздержание.

Он поднял свой стакан и трубку.

— Дорогая моя миссис Флашпул, если моя свобода является для вас непреодолимым искушением, я больше никогда не стану ни пить, ни курить в вашем присутствии. Только скажите!

— Нам со Стеннетом совершенно чужды подобные искушения. — с возмущённым достоинством сказала миссис Флашпул, — а равно и желания предаваться любому другому пороку!

— Да и аминь! — откликнулся мистер Флашпул с едва заметной ноткой грусти в голосе.

Брэддок заговорил снова, да так и проговорил с гостями чуть ли не до половины двенадцатого. В результате все остались трезвыми, дядя Ральф выглядел вполне довольным, у Эверетта Гландера, когда он прощался, было серьёзное и задумчивое лицо, а все остальные наперебой говорили, что вечеринка им очень и очень понравилась. Эдвин спросил у Брэддока, не сможет ли он как-нибудь выступить с проповедью у нас в церкви. Фрэнк ответил, что придёт только в том случае, если Эдвин согласится как-нибудь прийти к нему в клуб и сыграть с ним в бильярд. Эдвин рассмеялся и обещал, что непременно придёт. Когда Фрэнк собрался уходить, я спросил у него:

— А вы, Фрэнк, в какую ходите церковь?

— Да в самую обыкновенную, здесь неподалёку, — ответил он. — Но… по-моему, церковь — это не только существительное, но и глагол. Ну ладно, пока! Спасибо за приятный вечер. Спокойной ночи.

Не очень понял, что он имел в виду.

(Неужели мистера Флашпула действительно зовут Стеннет? Не может быть! Таких имён просто не бывает!)

Кстати, мы послали приглашение и Биллу с Китти, хотя, конечно, заранее знали, что они не придут. Вечером позвонил Биллу в надежде, что Китти стало лучше. Но нет. Пока всё без изменений. Не хуже и не лучше. Остаётся только ждать.

Никогда не скажу об этом ни одной живой душе, но, по-моему, человеку, который с самого рождения был вынужден носить имя «Стеннет Флашпул», а потом ещё и умудрился жениться на миссис Флашпул, прямо-таки исключительно и невероятно не повезло. Дядя Ральф уехал рано утром. На прощание пожал мне руку, одновременно угостив небольшим электрошоком с помощью какого-то дьявольского приспособления, спрятанного у него в ладони.

Проводил его взглядом — маленькая кругленькая фигурка в маленьком кругленьком шлеме на маленьком кругленьком мотороллере — и подумал: любит ли его Бог?

Очень на это надеюсь.

Джеральда сегодня видел только в церкви. Потом они с Элси куда-то ушли до позднего вечера. Наконец он заявился, и, подождав, пока Энн выйдет из комнаты, сказал:

— Пап, слушай классный анекдот. Дядя Ральф рассказал перед отъездом. Про генерала Кастера. Короче, там был один парень…

— Да слышал я его!

Этот анекдот — как назойливая муха. Всё время приходится прихлопывать его на месте!

Не люблю, когда Энн с Джеральдом начинают заговорщицки перешептываться и хихикать. Сегодня утром Джеральд спросил:

— Кстати, пап, как твоя спина?

— Нормально, — ответил я. — Совершенно не болит. Должно быть, из-за того, что на улице потеплело. А что?

Они оба захихикали.

— Да, пап, — добавил Джеральд, — а ты знаешь, что если составить анаграмму слов «Фома неверующий», получается «у фей на вещи юмор»?

— Нет, — ответил я. — Это-то здесь причём?

Они опять захихикали. Что за дела такие?

Вечером позвонил Эдвин и спросил, не могли бы мы на недельку взять к себе его племянницу Андромеду, пока её мама лежит в больнице. Потом он почему-то добавил, что эта самая мама является довольно ревностной сторонницей христианского феминистского движения. Какая мне, собственно, разница? Мы, понятно, согласились. Без проблем. Детей мы любим, а я (хотя себя хвалить, конечно же, не принято), по-моему, довольно неплохо умею с ними ладить. Так что я лично ожидаю прибытия Андромеды даже с некоторым удовольствием.

Сегодня заходил Ричард Кук. Привёл с собой Чарльза, который приехал на пару дней из своего библейского колледжа.

Только теперь это совсем не тот несчастный и подавленный Чарльз, что зимой плакал у нас в гостиной. Разница просто невероятная. Мне даже сделалось немного не по себе. Он всё время, почти не мигая, смотрел на нас с Энн широко распахнутыми, сияющими глазами, в которых явно читалось: «Я вижу вас обоих насквозь, потому что пылаю горячей преданностью Господу!» Втайне надеялся, что Джеральд придёт попозже, когда гости уже уйдут. Он сейчас влюблён и потому дерзит ещё больше, чем всегда. Однако он появился в гостиной как раз тогда, когда Чарльз в подробностях объяснял нам, как Святой Дух действует на самом деле.

— А, Чарли, привет! — воскликнул он, плюхаясь на диван. — Ну, как дела на старой доброй фабрике по производству кукол-марионеток?

Мы с Энн посмотрели на него уничтожающим взглядом, помня о том, как сильно Ричард сердится на подобные выходки, но Чарльз только принял бесконечно терпеливый вид и пригласил Джеральда на молодёжную христианскую встречу, которая состоится завтра вечером в клубе.

— Мне кажется, — сказал Чарльз, многозначительно глядя на Джеральда, — что на этой встрече Господь чудесным образом восполнит твои нужды.

— Неужели? — откликнулся Джеральд. — Там что, будут продавать пиво с орешками?

У Чарльза на лице снова появилось выражение благочестивого терпения, а Ричард бросил на Джеральда строгий взгляд.

— Ладно, ладно, сдаюсь! — воскликнул Джеральд, поднимая руки. — Уговорили! Приду на вашу встречу.

Будем надеяться, что обойдётся без эксцессов.

Прибыла Андромеда Вил, юная особа в возрасте семи лет.

Маленькая, но грозная. Все её разговоры сводятся к фразе: «Простите, но это вовсе не кажется мне забавным». С ног до головы увешана непонятными значками и эмблемами. Побоялся спросить, что все они обозначают.

Перед сном спросил её, нет ли у неё маленькой дочки-куклы или плюшевого мишки, с которыми она обычно ложится в постельку. В ответ она обозвала меня инструментом дискриминационного женоненавистнического режима и автором ложных пропагандистских ярлыков. Не слишком-то вежливо с её стороны, но я почувствовал себя не совсем уверенно и потому не стал спорить. Вышел из комнаты и внутренне кипел от злости всё время, пока Энн героически укладывала эту козявку в постель.

Джеральд всё-таки пошёл на молодёжную встречу. Как ему там? А то он сейчас какой-то весь ранимый… Ещё бы, теперь у него Элси… ну да, Элси. Надеюсь, всё обойдётся.

К завтраку Джеральд вышел очень угрюмым. Говорит, что у вчерашнего проповедника (которого зовут Бернард Брандалл) особое помазание — служить тем людям, которые до сих пор каким-то чудом умудрялись жить без постоянной тоски и гнетущего чувства вины. Зато теперь у него, Джеральда, хватает и того, и другого!

Андромеда почти весь день ходила за Энн по пятам, указывая ей на все аспекты нашего быта, которые не соответствуют социалистическим идеалам. Как говорит Энн, должно быть, к тому моменту, когда Господь Христос призвал нас всех уподобиться малым детям, Он ещё не успел познакомиться с Андромедой Вил в древнееврейском варианте. К счастью, Андромеда почти сразу увидела у Джеральда стереоплеер с наушниками и немедленно в него влюбилась (в плеер, а не в Джеральда). Правда, по-моему, у неё в голове что-то перепуталось, и теперь она называет плеер «личной проблемой» Джеральда. Да ладно, какая разница? Главное — чем-то её занять. Вечером опять пришлось чуть ли не гвоздями прибивать её к постели. До невозможности утомительный ребёнок!

Сегодня домашнюю группу вёл Тед, «мой» новообращённый. Поразительно! Взял и обогнал меня! Правда, у него ведь нет семьи. На группе молились за Китти. Говорят, ей хуже.

Сегодня Джеральд вызвался уложить Андромеду спать перед тем, как пойти на репетицию. Сказал, что у него есть одна мысль. Уже через несколько секунд наверху — гробовое молчание. Подождали, пока он спустится в гостиную, и спросили, как ему это удалось.

— А-а, — он небрежно махнул рукой. — Я просто сказал ей, что, если она не угомонится, то из леса придёт страшный гоблин и утащит её с собой. Она не испугалась, просто ничего не поняла.

И всё равно мне за него неспокойно. С самой среды ходит как в воду опушенный. Совсем на него не похоже.

Сегодня мы с Энн довольно долго молились за него и за Китти.

Нет, с Джеральдом явно что-то происходит. Очень за него беспокоюсь. Ещё никогда не видел его таким несчастным.

Сегодня, когда я пришёл домой после субботнего пробега по магазинам, он сообщил, что с утра заходил Чарльз, проверить, не впал ли он снова в беззаботное счастье. Говорит, что не хочет никого видеть, даже Элси — а вдруг его тоска заразная?

Днём повстречался на лестнице с Андромедой. Она спросила меня, когда я собираюсь освободить Энн от уз патриархального рабства, и потом упрямо стояла возле туалета, ожидая пока я выйду и дам ей ответ. Терпеть не могу, когда кто-нибудь недовольно сопит, вздыхает и сердито бормочет возле туалета, пока я сижу внутри.

Несколько преждевременно прервал своё там пребывание, поспешно отыскал плеер Джеральда и с размаху надел наушники на голову Андромеды прямо посередине её очередной тирады.

Наконец-то в доме воцарился покой!

Вечером позвонил Эдвин и в разговоре вскользь упомянул, что завтра у нас в церкви проповедует тот самый Бернард Брандалл, который в среду поверг Джеральда в столь глубокое уныние. Ничего себе сюрприз! Эдвину я ничего не сказал, но слегка встревожился. Что скажет Джеральд, когда узнает, что ему предстоит ещё одна доза того же самого?

Отправились в церковь все вместе: я, Энн, Джеральд и Андромеда.

Сказал Джеральду про Брандалла, но он ответил, что лучше пойти в церковь и потом чувствовать себя виноватым, чем остаться дома и чувствовать себя ещё более виноватым за то, что не пошёл в церковь, чтобы там тебя заставили чувствовать себя виноватым. Хм-м-м… Кажется, я понимаю, что он хотел сказать.

Всю первую половину служения Андромеда очень настороженно за всем наблюдала, однако хранила зловещее молчание.

Всё равно, что сидеть рядом с маленьким, тихо пыхтящим на огне чайником с двумя хвостиками на затылке.

Теперь понятно, что Джеральд имел в виду насчёт Брандалла. К концу проповеди он взял пустой стул, поставил его посередине сцены, прищурился и медленно обвёл нас оценивающим, предостерегающим взглядом, словно говоря: «А вот об этом-то вы и не подумали!»

— Представьте себе, что было бы, если бы Иисус сидел сейчас здесь, прямо на этом стуле, — заговорил он. — Как бы вы себя почувствовали? Неужели вы не ощутили бы всей своей низости, всей своей греховности? Неужели, вспомнив обо всех своих дурных мыслях и поступках, вы не захотели бы спрятать своё лицо, упасть на колени и уползти отсюда как можно дальше?

Изо всех сил попытался вызывать в себе все эти чувства, но ничего не получилось. Как раз наоборот. Мысленно представил себе встречу с Иисусом и невольно улыбнулся от радости. Да, видно мне ещё расти и расти.

Во время последней песни поклонения чайник всё-таки вскипел.

Андромеда вскочила на стул прямо с ногами, высоко вскинула руки и во всё горло завопила: «О-О-Н-А-А зде-е-е-есь!».

Наш органист Реймонд Понд (который не пьёт уже очень давно) совершенно потерял голову и заиграл старинную ковбойскую песню «Прощай, родная Аризона». Всё бы ничего, но несколько человек тут же её подхватили и стали петь с просветлёнными лицами и поднятыми вверх руками, а Верной Ролингс настолько увлёкся, что пылко воскликнул: «О да, Господь! Мы готовы стать Твоими антилопами! Аллилуйя!»

В конце концов, всё кое-как завершилось. Андромеда торжествовала, Джеральд почти рыдал от смеха, а мы с Энн не знали, куда себя девать.

Вечером зашёл Эдвин, забрал Андромеду. Сказал, чтобы мы не беспокоились: он свою племянницу давно знает.

С облегчением заметил, что настроение Джеральда заметно улучшилось. Когда вечером мы втроём пили какао, он сказал:

— Знаешь, пап, сегодня этот стул мне подмигнул!

На рассвете позвонила миссис Вил. Первое впечатление — Андромеда в кубе. Поинтересовалась, почему Андромеда требует купить ей такую же личную проблему, как у Джеральда.

Как мог, всё ей объяснил и рассмеялся.

— Простите, но это вовсе не кажется мне забавным, — отчеканила она и повесила трубку.

Мы с Энн испытали громадное облегчение, когда вечером обнаружили на моей подушке записку:

Ну, слава Богу. Всё снова в норме. Спасибо Тебе, Господи!

Вчера читал замечательную книжку под названием «Две тысячи вопросов и ответов о том, как жить победоносной христианской жизнью».

Написал её один американец, некий Карлтон С. Колхун третий. Особенно меня поразил раздел, посвященный бескорыстному даянию. Теперь мне всё понятно! Когда я решил благословить мистера Брейна деньгами, у меня были совершенно неправильные мотивы! В параграфе № 1416 сказано, что давать мы должны доброхотно, не ожидая награды и не обращая внимания на те неудобства, которые нас ожидают. За завтраком подробно объяснил всё это Энн и Джеральду.

— Тогда можно мне взять твой бекон? — спросил Джеральд.

— И почини, пожалуйста, стиральную машину, — сказала Энн. — Последнее время она как-то странно стучит.

Ну почему никто не воспринимает меня всерьёз?

Звонил Эдвин, спрашивал, нельзя ли будет собраться у нас дома в субботу, чтобы спланировать пасхальное служение. Охотно согласился, не ожидая награды и не обращая внимания… и т. д., и т. п. Надо же, получается!!! Сегодня Энн снова напомнила мне о стиральной машине.

— Так она работает или нет? — спросил я.

— Работать-то работает, но…

Ох, уж эти женщины! Честное слово!

С лёгким интересом отметил, что сегодня Глория Марш снова удостоила нас своим присутствием на домашней группе. Когда все пили чай и кофе, она вскользь упомянула, что в ближайшие несколько дней у неё, скорее всего, будут небольшие проблемы с транспортом. Я подумал, как это всё-таки удивительно: как раз в тот день, когда она появляется на группе, у неё есть именно такая нужда, в которой я легко могу помочь. Прекрасная возможность проявить щедрость, вполне доброхотно и не ожидая… и т. д., и т. п. Тут же сказал ей, что она может на время взять нашу машину. Как она удивилась! Всё ещё пыталась протестовать, когда я протянул ей ключи. Поцеловала меня в щёку. Должно быть, эта бедная беспомощная женщина видит во мне нечто вроде второго отца.

Неожиданно поймал на себе уничтожающий взгляд Энн. Надо будет показать ей ту книгу. По-моему, она не очень понимает сущность бескорыстной щедрости.

За завтраком ледяное молчание. Спросил Энн, почему она ничего не говорит.

— Берегу силы, — ответила она. — Потому что сегодня мне придётся идти в город пешком.

Объяснил ей, что сказано в книге Колхуна насчёт того, чтобы отдавать доброхотно, не ожидая, не обращая… и т. д., и т. п.

— Да, но ты проявляешь щедрость, не обращая внимания на мои неудобства, а не на свои! — возразила она. — И вообще, вчера она пришла на группу только для того, чтобы выпросить у тебя машину. И добилась своего!

Неприятно поражён столь немилосердным суждением о Глории. Всё равно, что бы ни случилось, я не собираюсь падать духом и менять своё мнение насчёт щедрости и бескорыстия.

Я всё ещё в немилости. Внезапно вспомнил, что забыл предупредить Энн о сегодняшней встрече у нас дома. Хотел сообщить ей об этом через Джеральда, но он отказался. В конце концов, набрался храбрости и сказал ей сам.

— Вообще-то, это неважно, — ответила она, — потому что без машины нам всё равно никуда особо не выбраться, так что мне придётся целый день оставаться дома и готовить на всех еду.

Услышал, как Джеральд у себя в комнате запел «В поднебесье войну ведём». Да уж! Можно подумать, очень смешно!

Народ пришёл к половине восьмого — Эдвин, Леонард Тинн, Ричард Кук и Джордж Фармер. Джеральд спросил, нельзя ли ему поприсутствовать минут пять-десять, а то у него есть классная идея. Кто-то из них по глупости согласился.

— Значит, так, — сказал Джеральд. — Идея такая: протянуть от сцены до конца зала стальную проволоку и перед самым окончанием служения спустить по ней огромную искусственную курицу прямо у всех над головой. Пусть она отложит посередине большое яйцо, в проход между рядами, а потом оно расколется, и из него — слушайте, слушайте, это самое прикольное! — из него выпрыгнет Ричард, одетый под цыплёнка, в пушистом жёлтеньком костюме, и закричит: «Новая жизнь!» А потом мы выпустим прямо в зал штук двадцать или тридцать живых цыплят, чтобы для всех это стало настоящим личным переживанием! Ну как?

Все заулыбались, кроме Ричарда, который слушал так внимательно и напряжённо, что застыл с мясным пирожком в руке, уже поднеся его к самому рту. Я подумал, что на этот раз Джеральд явно перегнул палку. Ричард степенно сжевал свой пирожок, а потом с очень серьёзным лицом посмотрел на Джеральда и спросил:

— А где мы возьмём живых цыплят?

Тут несносный Тинн не удержался, фыркнул и осыпал нас всех сахарной пудрой и полупрожёванными кусочками своей слойки. Пришлось долго стучать его по спине и отпаивать водой.

Нет, Джеральда я всё-таки когда-нибудь убью!

Потом все успокоились, и всё пошло нормально. Мне поручили рассказать на пасхальном служении своё свидетельство.

Машины всё нет. Энн упорно молчит. Ничего. Завтра утром Глория наверняка её вернёт. Продолжаю сохранять весёлость и спокойствие духа, не ожидая, не обращая внимания и т. п.

Сегодня в церкви от начала до конца чувствовал себя неуютно. Не знаю почему. Не смог улыбнуться даже тогда, когда Джордж Фармер сказал, что после следующей песни хочет услышать от нас спонтанный взрыв аплодисментов. Пока мы шли домой, мимо промчалась наша машина, в которой сидела Глория в окружении целого выводка мужчин, и все они весело пели и хохотали. По-моему, в руках у некоторых из них были бутылки.

— Ты только посмотри, дорогой, — сказала Энн. — Как видно, твоя бедная, беспомощная подопечная организовала благотворительный выезд на природу!

К вечеру машина так и не появилась. Ещё раз прочитал тот же самый раздел в книжке Колхуна и решил твёрдо и смело держаться до конца. Кто я такой, чтобы осуждать других? Во сне Энн пробормотала что-то про стиральную машину.

Машины так и нет.

Машины всё нет. У нас дома вот-вот разразится гражданская война. Энн говорит, что надо немедленно отправиться к ней и спросить, соображает ли она вообще, что делает. Не могу. Боюсь. Вместо этого решил помолиться.

Да что же это такое???!!! Где моя машина???!!!

Если бы сейчас я встретил этого болвана Колхуна третьего, то послал бы его к Глории за машиной, а потом влепил бы ему хук справа прямо в челюсть — доброхотно, не ожидая никакой награды и не обращая внимания на неудобства, которые мне это принесёт!

Через три дня мне предстоит делиться с людьми своим христианским свидетельством, а я ненавижу всех, кто попадается мне на глаза!

ХОЧУ ОБРАТНО МОЮ МАШИНУ!!!!!!

Появилась Глория. С машиной. Сказала, что её собственную машину совсем ненадолго, буквально на пару коротюсеньких денёчков, задержали в автосервисе и что она ужасно, ужасно расстроена и надеется, что я не стану на неё сердиться. А ещё она слегка, совсем-совсем легонечко, почти что незаметно столкнулась на перекрёстке с другой гадкой, противнющей машиной, и теперь на одном крыле у меня совсем крохотная, прямо-таки малипусенькая царапинка. Но она безумно, просто безумно нам благодарна и особенно потому, что в воскресенье у неё была возможность свозить в город своих старых, добрых друзей, которым последнее время так трудно туда выбираться, и всё это потому, что я повёл себя ну совсем как прекрасный, благородный рыцарь!

Громко откашлялся, чтобы Глория не услышала, как Энн презрительно фыркнула на кухне.

Когда она ушла, вышел на улицу посмотреть, что там с машиной.

Наш несчастный, измученный автомобиль сиротливо жался к тротуару с видом немого упрёка. Малипусенькая царапинка оказалась огромной вмятиной. Энн и Джеральд тоже вышли.

— Она её помяла! — воскликнула Энн.

— Да-а, пап, конкретно тебя поимела эта Барби! — хмыкнул Джеральд.

Не нашёл в себе сил даже отругать его за дерзость.

После домашней группы часа два сидел за столом, тупо уставившись в чистый лист бумаги. Христианское свидетельство?

От меня? Ха!

Страстная пятница.

Энн ведёт себя так, словно ничего и не было (очень милостиво с её стороны), но я всё равно чувствую себя тупым и никчёмным. Молиться бесполезно — всё равно, что взывать о помощи из наглухо зацементированного каменного мешка. Так я никогда не подготовлюсь к Пасхе. Что я скажу, когда меня вызовут давать свидетельство? Придётся что-нибудь выдумать.

Никто и никогда не чувствовал себя так, как я сейчас. (Кстати, надо бы посмотреть, что там со стиральной машиной)

Позвонил Эдвину. Спросил, нельзя ли найти кого-нибудь другого, у кого сейчас духовный подъём, чтобы он дал свидетельство вместо меня.

— Нет, Адриан, — сказал он мягко, но непреклонно. — Давай лучше ты. Просто расскажи, что с тобой происходит. Говори честно и всё.

Ужас какой!

(Почти совсем решился взглянуть на стиральную машину, но так и не смог собраться с духом).

Телефон. И кто же это был, как не Глория Марш! Нельзя ли ей поговорить с Энн? Повесив трубку, Энн вошла в гостиную и сказала:

— Глорию срочно кладут в больницу. Она страшно боится. Спрашивала, не могу ли я поехать туда вместе с ней и потом принести ей, всё что нужно.

— Представляю, что ты ей ответила, — усмехнулся я.

— Я сказала, что буду возле больницы через пятнадцать минут, — откликнулась Энн. — Так что я поехала. Вернусь, наверное, к ужину.

Не поверил своим ушам.

— Но ведь вы с Брендой Ролингс собирались сегодня в кино! — воскликнул я. — Ты же так этого ждала! А как же вся эта история с машиной? Ведь ты сама сказала, что…

Энн улыбнулась мне странной, непонятной улыбкой, какая у неё иногда бывает, а потом подошла и поцеловала меня.

— Знаешь, милый, пойди и ещё раз прочитай параграф № 1416.

Так я и сделал.

Потом сходил и купил букет цветов, чтобы отправить Глории в больницу.

Написал своё свидетельство.

Вечером играли с Джеральдом в «Скрэббл». Он выиграл, но только потому, что составлял нехорошие слова.

Пасха!

В церкви тихо поблагодарил Бога за Иисуса и Энн. Потом сделал примерно то же самое в своём свидетельстве. Как-то это странно — говорить правду в церкви. Но приятно! Почувствовал себя таким счастливым, что почти пустился в пляс (но только почти!)

Первый радостный завтрак за долгое, долгое время. Джеральд объявил, что если составить анаграмму моего имени, то получается «сидр — на палас». Мы дружно рассмеялись.

С удовольствием почитал Библию и помолился. Больше никогда не позволю себе отчаиваться и опускать руки.

Джеральд, наверное, думает, что я совсем тупой!

Помня о том, что один из его друзей живёт в Италии, я спокойно отложил в сторону письмо из Рима, в котором меня приглашали занять пост заместителя папы римского, обещая зарплату в размере миллиона лир в неделю плюс неограниченное количество морепродуктов. Приятно идти на работу с безмятежным осознанием того, что мне удалось без особых потерь пережить ежегодную попытку моего сына сделать из меня круглого идиота.

Пока я шёл на работу, три человека нагнали меня сзади, заглянули мне в лицо, рассмеялись и пожали мне руку. На работе выяснилось, что к воротнику моего пиджака был прикреплён большой лист бумаги с надписью: «Если лицо этого человека напоминает вам морду разочарованного верблюда, пожалуйста, пожмите ему руку!» Иногда мне кажется, что Джеральду было бы неплохо слегка умерить своё безудержное чувство юмора!

Сегодня снова с большим удовольствием читал Библию и молился. Жизнь прекрасна! Ну что плохого может со мной случиться? Ничего!

Всё просто ужасно!

Вечером неожиданно заявились Флашпулы. Уселись на диван ровным рядком из двух человек. Сказали, что, услышав моё свидетельство, почувствовали в Духе побуждение прийти и поговорить с нами.

— А при чём здесь моё свидетельство? — спросил я.

— Вы говорили о том, что ваш брак на время перебрался в дьявольский стан, — сказала миссис Флашпул.

— Разве? — озадаченно переспросил я. — Что-то я ничего такого не помню.

— Миссис Флашпул имеет в виду, что последнее время мы довольно часто ссорились, — объяснила Энн.

Но миссис Флашпул, казалось, ничего не слышала.

— Господь побуждает нас спросить, нет ли в вашем союзе каких-нибудь физических проблем, — продолжала она. — Нам со Стеннетом вверено особое служение для людей, которые… чей союз страдает от физических проблем.

Абсолютно ничего не понял. Сказал им, что не принадлежу ни к какому союзу.

— Мы говорим о плотском, брат, — изрек мистер Флашпул.

Тут, к моему несказанному удивлению, Энн резко поднялась и сказала:

— Простите, но, по-моему, вы обратились не по адресу. Вряд ли мы чем-нибудь сможем вам помочь. Однако я уверена, что люди с такими проблемами всё-таки есть и со временем вы непременно их найдёте. Всего вам доброго! Адриан, милый, проводи, пожалуйста, наших гостей.

Честное слово, иногда мне кажется, что я действительно туго соображаю. Пошёл в прихожую провожать Флашпулов, так и не поняв как следует, что же всё-таки произошло. Мне показалось, что миссис Флашпул почему-то ужасно рассердилась.

Тем не менее, прощаясь, она сладко мне улыбнулась, а потом приостановилась на пороге и произнесла:

— Могу я кое-что сказать вам в любви, дорогой брат Адриан?

«Может, лучше не надо?» — со страхом подумал я, но вслух сказал:

— Да, да, конечно. Пожалуйста.

— Вы ведь понимаете, что ваше свидетельство вряд ли можно назвать свидетельством? — сказала она. — Как можно воздавать славу Богу, рассказывая о том, как вы позорите Его имя? Я очень, очень надеюсь, что ваши взаимоотношения с нашей дорогой сестрой Энн наладятся в самом скором времени. Спокойной ночи, мистер Пласс, и да благословит вас Бог!

Когда они ушли, я забеспокоился. А вдруг она права? Может быть, в воскресенье я и в самом деле говорил чересчур честно? Пожалуй, так оно и есть…

Она совершенно права! В воскресенье я только опозорил Бога.

Никто и никогда не чувствовал себя так ужасно, как я сейчас. А Энн с Джеральдом ничего не заметили! Почему?

Кажется, что Пасха была чуть ли не миллион лет назад. Мне ужасно плохо и тоскливо. Какая Богу польза от такого олуха, как я?

Потратил зря целый вечер, изо всех сил пытаясь показать, что мне плохо, но я мужественно храбрюсь и стараюсь не падать духом.

— Адриан, ты что? — наконец спросила Энн. — У тебя ничего не случилось?

— Нет, ничего, — героически соврал я. — Всё отлично. Не беспокойся.

— Вот и хорошо! — отозвалась она. — Ну, вы как хотите, а я пошла спать.

Подумать только! Поверила!!!

Джеральд вышел к завтраку совершенно невыспавшийся, но явно довольный.

— Что, за еду уже молились? — спросил он. Мы кивнули.

— Ну ладно, тогда я не буду, — сказал он, усаживаясь. — А то вдруг ваша молитва нейтрализуется!

Энн безудержно расхохоталась. Я выдавил из себя довольно правдоподобный горький вздох со скрытой ноткой рыдания. Они даже не заметили.

Всё-таки хорошо, что мне не свойственно упиваться жалостью к себе! Пошли в церковь.

Ну почему Джорджу Фармеру разрешают вести служения? Во время поклонения велел нам оглянуться вокруг себя, выражая христианскую любовь стоящим рядом братьям и сестрам. Внутренне простонал от тоски.

С преувеличенным вниманием уставился на экран для проектора, напряжённо сощурив глаза, как будто так плохо помню слова, что ни на секунду не могу оторвать от них взгляд. Через несколько минут неосмотрительно отвёл глаза в сторону, и в то же мгновение хорошенькая Норма Твилл буквально проткнула меня насквозь лучистым взором, выражавшим сестринскую любовь. Попытался с мужественной братской зрелостью улыбнуться ей в ответ, но тут у меня в лице что-то защемило: левый глаз безудержно замигал и задёргался, а правая сторона рта сама собой открылась, и я одарил Норму жутким плотоядным оскалом. Она побледнела, и у неё на лице появилось выражение жалостливого сострадания. Меня бросило в жар, когда я вдруг сообразил, что она вспомнила мою так называемую «проблему с похотью».

Потом, когда все пили чай, я подошёл к ней и сказал:

— Извини, Норма. Просто у меня лицевую мышцу свело.

Она принялась весело смеяться.

Потом, уже дома я рассказал Энн, Джеральду и Леонарду Тинну (который пришёл, чтобы зачем-то взять на время нашу кошку) про то, что случилось с Нормой. Иногда мне кажется, что для них я — всё равно что юмористический театр одного актёра. Они все чуть ли не по полу катались!

Настроение ничуть не лучше.

Во время молитвы ничего не происходит.

Попросил Бога послать мне какое-нибудь знамение в качестве поддержки и ободрения. Внезапно раздался звонок в дверь.

Бросился вниз, сгорая от радостного нетерпения. Оказалось, это пришёл Тинн с нашей кошкой.

Бог, наверное, ушёл в отпуск… (Кошка-то ему зачем???)

Звонил Эдвин, спросить, не может ли группа завтра встретиться у нас. Пожалуй, только на это я и способен: предоставлять место для чужих духовных изысканий.

(Кошка???)

Группа началась как обычно, около восьми. Специально сел на полу возле двери, чтобы легче было улизнуть, если что. Началось всё с разговора об эвтаназиию[2]. Старая глупая миссис Тинн повергла всех присутствующих в шок, когда сказала, что это просто замечательно, и она очень хотела бы, чтобы её внуки поняли, насколько это полезно и важно!

Все ошарашенно замолчали, но через несколько секунд Энн вдруг захихикала и сказала:

— Она, видимо, думает, что мы говорим о гимназии!

Народ с облегчением перевёл дух — за исключением Ричарда Кука, который уже принял боевую стойку и явно был готов выпустить с бедра десяток цитат из Писания.

Потом снова потянулась прежняя волынка.

Во время молитвы не стал закрывать глаза. Все остальные, как говорит Джеральд, заняли «позу мытья головы под краном», скукожившись и вцепившись руками в волосы. Подумал про себя, искренне ли всё это. Решил, что не слишком.

Потом все разошлись, но Эдвин немного задержался. Сказал, что хочет о чём-то со мной поговорить. Я слегка занервничал. Иногда Эдвин каким-то образом знает то, чего не знает никто другой.

— Не унывай, Адриан! — весело сказал он. — Хочу тебе кое-что предложить.

Мамочка!!!

— И… и что же это такое? — выдавил я.

— Видишь ли, по-моему — хотя, признаться, я и не уверен на все сто процентов, — но, по-моему, Господь хочет, чтобы ты стал лидером домашней группы.

Начал бессвязно лепетать что-то о своей никчёмности и о том, какой я грешник, и что я недостаточно умный, но Эдвин перебил меня.

— Знаешь, впервые я об этом подумал, когда ты говорил на Пасху своё свидетельство. Мне очень понравилась твоя честность. Ты даже не представляешь, скольким людям ты помог!

Я начал было что-то говорить, но он поднял руку, и я замолчал.

— Не отвечай сразу. Подумай. Завтра позвони мне и скажи, что решил. Спроси у Него.

Мы с Энн только что помолились прямо в постели.

— По-моему, Эдвин прав, — сказала она.

Мне всегда легче жить, когда Энн в чём-то уверена.

— Да, — сказал я. — По-моему тоже.

Какое-то время лежал с открытыми глазами, размышляя? беспокойно ворочаясь? довольно улыбаясь. Вдруг вспомнил, о чём собирался спросить Энн.

— Энн, а ты не знаешь, зачем Леонард брал взаймы…

Она уже спала.

Всё ещё не могу заснуть. Надеюсь, что моя группа не станет молчать в ответ на мои вопросы. Вот было бы хорошо, если бы ко мне определили Джорджа Фармера! Уж он-то не даст им расслабиться…

С утра первым делом позвонил Эдвину сообщить о своём решении. По-моему, он был очень доволен. За завтраком рассказал обо всём Джеральду. Он даже не стал надо мной подшучивать!

Так что теперь я — лидер домашней группы!

Теперь я — лидер домашней группы!!

Теперь я — лидер домашней группы!!!

Теперь я — лидер домашней группы!!!!

Теперь я — лидер домашней группы!!!!!

Во время утренней молитвы поблагодарил Бога за то, что не страдаю от гордыни. Однако при всём том не могу не ощущать нового чувства собственной значимости. Не кто-нибудь, а я! Лидер домашней группы! Ха! То ли ещё будет!

Сегодня утром — совершенно глупое, досадное происшествие как раз в тот момент, когда я наслаждался новообретённым осознанием своего глубокого духовного достоинства. Рассеянно мыл посуду, размышляя о том, что уже в ближайший четверг мне предстоит впервые вести свою собственную группу. Сунул руку в раковину, наполненную водой, и довольно сильно порезал большой палец о хлебный нож. Кровищи — море. Джеральд, который стоял рядом и вытирал тарелки, спросил:

— И как это тебя угораздило, пап?

Да вот так, — ответил я, сунул в раковину другую руку и тут же порезал второй большой палец. Пришлось тщательно их забинтовать, и теперь у меня на обеих руках вместо больших пальцев пухлые белые коконы из марли. Энн с Джеральдом очень мне сочувствовали, но им пришлось по очереди выбегать из кухни, чтобы просмеяться. Ужас! Наверное, Билли Грэму никогда не приходилось представать перед своей аудиторией с двумя огромными забинтованными пальцами! Да, всё только начинается, а уже сплошные неприятности. И как я только покажусь завтра в церкви? Я-то знаю, что будет. Леонард Тинн закудахчет от смеха, Дорина Кук немедленно захочет возложить руки на мои пальцы, а все остальные будут с состраданием посматривать в мою сторону, втайне сгорая от желания спросить, как это меня угораздило повредить сразу оба больших пальца!

Ура! Рано утром позвонил Эдвин и сказал, что служения сегодня не будет. Продиктовал мне список людей (моя домашняя группа!!!), чтобы я им позвонил и сообщил. Спросил его, в чём дело.

— Да просто в клубе кто-то что-то перепутал, — сказал он, — Никто, в общем-то, не виноват, но сегодня утром там встречается местное общество любителей канареек.

Когда я сказал об этом Джеральду, он усмехнулся:

— А-а, ну тогда ладно. Значит, будет такой же птичий базар, как всегда.

Теперь, став одним из духовных лидеров нашей общины, я больше не собираюсь сносить его легкомысленные и глупые замечания. Выразительно посмотрел на него, пытаясь взглядом выразить безусловное принятие в сочетании с любящим, но бескомпромиссным обличением.

— Что, пап, пальцы болят, да? — участливо поинтересовался он.

Хотел высказать ему всё, как есть, но он сразу же ушёл куда-то вместе с Элси.

После обеда решил, что теперь, когда мне предстоит вести домашнюю группу, в моей личной молитвенной жизни должно произойти радикальное улучшение. Отныне собираюсь молиться каждый вечер по два часа после того, как Энн ляжет спать. Да, двух часов, пожалуй, будет достаточно — не стоит перебарщивать.

Пока всё нормально. Молился с 23:15 до 1:15. Ужасно хочется спать, но одновременно чувствую некое мистическое просветление. Надо будет продолжать в том же духе.

Грустно видеть, что в то время, как я прикладываю дополнительные усилия в молитве, Энн с Джеральдом даже не пытаются относиться к ближним с большей предупредительностью. Неужели нельзя вести себя потише, когда человек пытается поспать лишних пятнадцать минут?

Простил их.

Сегодня на работе, наверное, человек семь подошли ко мне и спросили, что случилось с моими пальцами. Эверетт Гландер с ухмылкой высказал насчёт этого своё предположение, которое я лично могу отнести только к разряду весьма непристойных. Не будь я христианином и лидером домашней группы, я бы этого Гландера пропустил через бумагорезку головой вниз.

Только бы к четвергу всё зажило и можно было бы снять бинты!

Вечером совсем уже собирался приступить к молитве, но неожиданно отвлёкся на четвертьфинальные игры чемпионата бедфордширского графства по боулингу. Не успел опомниться, как часы уже показывали половину второго. Для молитвы слишком поздно, ужасно хочу спать. И зачем я только смотрел боулинг вместо того, чтобы молиться? Я ведь сам никогда в него не играю! Меня он вообще не интересует!

Ну ничего. Завтра всё будет, как надо!

Открыв входную дверь, услышал, как Джеральд разговаривает по телефону:

— … а потом, Элси, потом он засунул туда другую руку и… Ой, пап, это ты? Привет!

Если, как сказано в Библии, долгая жизнь действительно даётся тем, кто почитает своих родителей, об обычных семидесяти годах Джеральд может даже не мечтать. Ему крупно повезёт, если он доживёт хотя бы до субботы.

Действительно, серьёзно и искренне собирался сегодня помолиться, но нечаянно сел смотреть длинный албанский фильм с субтитрами, действие которого происходило в чьём-то доме на кухне. Всё время ждал, пока что-нибудь случится, но так ничего и не произошло, а фильм неожиданно закончился. Поплёлся спать.

К завтраку спустился совершенно измотанным и угрюмым.

— Ну, как твоя ночная молитва? — спросила Энн.

— Нормально, — промямлил я, не решаясь поднять на неё глаза.

— Пап, ты чего, всю ночь на языках молился? — спросил Джеральд.

— А то я вчера слышал, как ты часа два бормотал по-албански. Или мне показалось?

Очень смешно! Специально не стал улыбаться, когда потом он сообщил нам, что нашёл библейское доказательство тому, что на небесах не будет женщин, потому что в Книге Откровения сказано, что в один прекрасный момент на небесах должно воцариться «безмолвие как бы на полчаса»[3].

На работе заснул прямо за столом.

Вечером, когда я после ужина заснул в кресле, пришёл Леонард Тинн. Он фломастером нарисовал на моих забинтованных пальцах маленькие рожицы и под ними написал «Здесь был Тинн». Причём Энн и Джеральд даже и не подумали ему мешать! Когда я проснулся, они все сидели на диване с дурацкими ухмылками. Иногда Тинн выводит меня из себя. Он предложил, чтобы все члены нашей группы тоже забинтовали себе большие пальцы, как в каком-нибудь тайном обществе. Джеральд сказал, что нам нужно как можно скорее провести в церкви семинар на тему «Роль больших пальцев в современном христианском лидерстве». Тинн зашёлся от смеха, а потом сказал, что придумал отличный способ справляться с неприятностями вроде порезов, ушибов и других ударов судьбы. Я устало спросил, в чём он заключается. Леонард велел мне подойти к зеркалу и внимательно вглядеться в своё отражение. Решил не спорить, встал перед зеркалом и спросил:

— Ну, Леонард, и чем же мне это поможет?

— Это даёт тебе возможность научиться смело смотреть в глаза страшной реальности! — довольно ответил он. Они все загоготали. Простил их.

Вчера твёрдо решил как следует помолиться. Опустился на колени в 23:00 и закрыл глаза. В четыре утра меня разбудила Энн и чуть ли не волоком перетащила в постель — надо сказать, без особого сочувствия.

Снова заснул на работе. Гландер вылил на меня стакан ледяной воды и, когда я испуганно дёрнулся и дико вскрикнул, провозгласил, что воскресил меня из мёртвых.

Смертельно хочется спать!!!

Дома Энн встретила меня с решительным выражением лица, явно намереваясь досконально выяснить, что происходит, и поставить всё на свои места.

— Скажи мне, Адриан, милый, почему ты не можешь ложиться спать пораньше и молиться по утрам? — спросила она.

— Э-э… Потому что мне не нравится вставать…

— Вот именно, — сказала она. — А мне не нравится каждое утро завтракать в обществе измученного, разочарованного мистика, раздираемого чувством вины. И потом, знаешь… — она вдруг застенчиво улыбнулась, — вечером, когда я ложусь спать, мне просто не хватает тебя рядом. Может, ты всё-таки попробуешь молиться по утрам? Хотя бы какое-то время?

Обещал попробовать.

Только что закончилась первая домашняя группа под моим руководством.

Началось всё не слишком удачно. Помимо страшной усталости и этих жутких повязок на руках я заметил, что все члены моей группы претерпели какую-то странную метаморфозу. На прошлой неделе это были вполне милые, приятные в общении люди, которые вполне осознавали цели группы и принимали активное участие в их осуществлении. Сегодня же они вели себя как-то неадекватно, явились с опозданием (некоторые), не желали утихомириваться, когда пришло время начинать, и вообще реагировали на редкость вяло.

Чуть не задушил Тинна, который совершенно не понимает, когда шутка становится не смешной. Он лично подходил к каждому входящему в комнату и приторным голосом пел: «Мы писали, мы писали, наши пальчики устали», с глупой ухмылкой показывая на мои бинты.

Удивительно, почему я раньше не замечал, какие это упрямые, непослушные и недисциплинированные люди?

Когда группа всё-таки началась, я заметил, что Норма Твилл не выказывала должной радости во время пения, Верной зевнул прямо посередине чтения библейского отрывка, а Персиваль Брейн всю молитву просидел с открытыми глазами.

Всеобщее глубокое молчание в течение моей полуторачасовой проповеди на тему «Функции плода в Ветхом Завете». В конце спросил, нет ли у кого вопросов. После долгой, весьма неутешительной паузы юная Бесси Тренч наконец-то подняла руку.

— Да, Бесси? — сказал я. — Что тебе непонятно? Приятно видеть, что хоть кто-то тебя слушал!

Бесси сложила руки на коленях и деликатно откашлялась.

— А можно узнать, что у вас с пальцами? — спросила она.

Всё, пошёл спать, хотя на часах совершенно детское время. Что ж…

Встал в шесть утра. Отлично помолился. Даже хорошо, что я решил переключиться на утро. За завтраком спросил у Энн, почему теперь, когда домашнюю группу начал вести я, люди нарочно усложняют мне жизнь. Она рассмеялась.

— Это не они изменились, дорогой, а ты! Ведь ты теперь лидер. Просто раньше тебя не беспокоили их привычки и маленькие странности. А теперь ты всё замечаешь и думаешь, что каждое их слово и любой поступок связаны с тем, как они к тебе относятся. Но ведь они приходят не для того, чтобы тебе было приятно. Всё как раз наоборот. Это ты должен служить им, а не они тебе.

Ну… Да… Может быть…

Одно хорошо: сегодня перед работой Энн наконец-то сняла мне с пальцев эти противные бинты. Больше никто не будет меня доставать. Ура.

Только что по дороге домой ко мне пристал какой-то карапуз.

— Дяденька, а дяденька! А поцему у вас все остальные луки нолмальные, а два пальника белые и смолщенные?

(Надо бы позвонить Биллу Доуву, спросить, как там Китти, но я боюсь).

Рано утром Энн с Джеральдом уехали. Решили на пару дней съездить навестить наших старых соседей, Майка и Саманту Райндсмит, которые раньше жили в доме Фрэнка Брэддока. Я бы тоже поехал, если бы не работа. Перед самым отъездом Энн сказала:

— Ради всего святого, не забывай вовремя кормить крольчиху. И ещё, может, ты всё-таки взглянешь на стиральную машину, а? Она что-то совсем забарахлила. Но даже если с машиной не выйдет, главное — ни в коем случае не забудь про Бренду. Хорошо?

Честное слово, можно подумать, что я законченный идиот! Конечно, я действительно не слишком часто общаюсь с Брендой (обычно её насыщением занимается Энн), но уж как-нибудь не забуду её покормить!

Кошка будет у Леонарда Тинна. Энн сказала, что он снова забрал её на пару-тройку дней. Надо не забыть спросить у неё, зачем ему кошка…

Вчера забыл покормить крольчиху. Рано утром в дверь позвонила пожилая мисс Сид, чей сад начинается сразу за нашим.

В одной руке она держала за уши Бренду, которая ухитрилась выбраться из клетки и всю ночь лакомилась её «любимыми» цветами. Мисс Сид явно была рассержена, но вела себя вполне любезно. Пообещал ей заколотить покрепче клетку и действительно слегка её подремонтировал (клетку, а не соседку).

Пошёл в церковь.

Отличная проповедь, короткая (всего две тянучки), но содержательная. Эдвин сказал, что мы не должны упускать возможности благовествовать тем людям, которые живут с нами по соседству. Фрэнк Брэддок и Персиваль Брейн уже христиане, так что остаётся только мисс Сид, с которой мы пока практически не знакомы. Подумал, как это всё-таки удивительно, что именно сегодня утром мы с ней уже успели поговорить из-за сбежавшей крольчихи. После обеда решил установить с ней первый по-настоящему личностный контакт.

Вернулся домой. Из окна спальни увидел, что Бренда преспокойно восседает на соседской клумбе, обжираясь листьями герани. На корточках прополз вдоль изгороди на нашей стороне сада, громыхая сухим кормом в миске и судорожно шепча: «Бренда! Иди немедленно сюда! Я провозглашаю над тобой своё владычество!»

Должно быть, Бренда не знает это место из Писания.

Спрятался в доме, но вынужден был открыть дверь, когда в неё забарабанили во второй раз. Передо мной стояла мисс Сид. На левой руке у неё красовалась длинная царапина, а под мышкой она держала Бренду. На этот раз она разговаривала со мной довольно сухо. Я с глупым видом забормотал: «Простите! Извините, пожалуйста! Простите! Больше это не повторится». Не самый удачный момент для благовестия…

Сегодня с клеткой уже ничего нельзя сделать. Надо ждать, пока завтра с утра откроются магазины. Пока придётся подержать Бренду в доме. Теперь она никуда не денется. Главное, чтобы обе двери оставались закрытыми.

После утренней молитвы пошёл посмотреть, что нужно купить, чтобы починить клетку. Всё, на этот раз заделаю все дыры до одной! Уходя на работу, тщательно закрыл и запер переднюю дверь. По дороге домой надо будет купить пару метров проволочной сетки, десяток железных скрепок, и всё будет в ажуре!

Вернувшись домой, обнаружил, что забыл закрыть дверь, выходящую на задний двор. Пробежался по всем комнатам, надеясь, что Бренда ещё здесь. Все полы усеяны маленькими чёрными катышками, но крольчихи и след простыл. Наконец выбрался из дома, подполз к изгороди и увидел Бренду на соседской клумбе. Она самодовольно жевала, нахально глядя мне прямо в лицо, изо рта у неё высовывались стебельки и обрывки листьев, а её большие, глупые уши торчали, как два чёрных восклицательных знака.

Чуть не умер при мысли о том, что придётся снова объясняться с мисс Сид. Помолился о втором пришествии Христа. Безрезультатно. Вдруг зазвонил телефон. Это была мисс Сид. Сказала, что понимает, как сильно огорчат меня её слова, но, вообще-то, она не собирается посвятить остаток своей жизни выращиванию корма для нашего кролика. Не мог бы я прийти и забрать своё животное — и поскорее! После долгой и довольно нелепой погони, сопровождавшейся серией бесплодных прыжков по чужим грядкам, я наконец-то поймал Бренду. Плотно прижал клетку одной стороной к кирпичной стенке, а всё остальное обмотал двумя слоями проволочной сетки. Бренда сидела внутри и методично пережёвывала новые идеи, как очень маленькая, но весьма единодушная комиссия, собравшаяся для того, чтобы спланировать очередной побег. Нет уж, на этот раз ей не сбежать! Всё заделано крепко, так что можно расслабиться. А то последнее время мне уже стало казаться, что жизнь состоит исключительно из больших чёрных кроликов.

В кои-то веки проснулся с чувством спокойного удовлетворения. Пошёл на работу в благодушном и мирном расположении духа. Теперь, когда неприятности с крольчихой позади, можно немного подумать и про домашнюю группу. Кстати, я совсем забыл, что собирался установить с мисс Сид контакт для последующего благовестия. Ладно, позвоню ей, как только вернусь домой.

Придя домой, почти сразу позвонил мисс Сид.

— Добрый вечер, мисс Сид, — сказал я. — Знаете, мне хотелось бы кое-чем с вами поделиться.

— Неужели? — ледяным тоном осведомилась она. — А что, кролика, по-вашему, мало?

Меня бросило в жар.

— То есть… Вы хотите сказать…

— Да, мистер Пласс! Именно это я и хочу сказать. Подбежав к клетке, я к своему ужасу, осознал, что Бренда, облачившись в костюм суперкролика (который она должно быть носит, пока никто не видит), протиснулась между клеткой и стеной и улизнула к соседке, чтобы опять причаститься ее сочной растительности и доказать свое превосходство над моей беспомощностью.

— Я прибью её клетку прямо к стене! — в безумном отчаянии пообещал я.

— Лучше прибейте к стене своего кролика, — язвительно откликнулась мисс Сид.

Ловил Бренду больше часа. Стоило мне появиться в саду мисс Сид, как крольчиха прямо через изгородь ускакала в свои родные пенаты. Я сломя голову понёсся к нам, но только прибежал, как Бренда через ту же изгородь улепетнула обратно к мисс Сид. Опять побежал к ней — и так далее, и тому подобное. Готов поклясться, что это несносное животное скалило два своих передних зуба в ехидной усмешке каждый раз, когда я, устало пошатываясь, пытался её схватить. Вернулся домой в полном изнеможении и с глубокой сердечной ненавистью ко всему миру кроликов. Прибил клетку к стене.

Всю ночь мне снились сплошные кошмары о том, как за мной гоняется огромная крольчиха. Поймав меня, она неожиданно превратилась в Ричарда Кука и завопила: «Покорми меня! Покорми меня!»

Проснулся в пять утра. Начиная с 5:15, каждые пятнадцать минут проверял, не сбежала ли Бренда. Не пошёл на работу. К тому времени, когда вернулись Энн с Джеральдом, нервы мои были расшатаны до предела. Рассказал всё Энн и тут же бессильно рухнул в кресло, пока она ставила на кухне чайник. Когда Энн рядом, всё сразу становится спокойнее и лучше. Вскоре явился Джеральд.

— А, пап, привет! Я смотрю, ты Бренду так заколотил, что теперь ей вообще никогда не выбраться.

Я вяло кивнул.

— Так я её выпустил на минутку. Пусть, думаю, попрыгает, разомнётся…

С диким воплем я кинулся на него с безумным желанием вцепиться ему прямо в горло.

— Что? Что ты сделал??!!!

— Да я шучу, пап! Шучу! Мама мне всё рассказала.