Сокровище альбигойцев

Под праздник, что дарует нам святая Магдалина[45],

Войсками, что привел аббат[46], была полна долина

У стен Безье и вдоль реки с ее песчаным лоном.

Зашлись сердца у горожан, к тому досель несклонных,

Ведь в годы древних битв и свар, чему виной — Елена,

Такого войска Менелай не собирал в Микенах[47],

Столь пышной знати не могла иметь ничья корона,

Кроме французской, не нашлось ни одного барона,

Кто б здесь не пробыл сорок дней[48] (лишь кроме графа Брена).

Удар судьбы для горожан был словно в сердце рана,

Лишились разума они, столь поступая странно.

Кто им советовал? Кому вручили жизнь мужланы?

Бедняги были, видит Бог, глупы определенно

И не разумнее Кита, в чьем чреве плыл Иона,

Пошли на вылазку они, держась такого плана:

На пики вздернув белый холст, как белый флаг, смутьяны,

Горланя, мчались на войска. Так от межи овсяной

Гоняют птиц, пугая их маханьем тряпки рваной

При свете утренней зари.

Встав поутру, вожак всех слуг[49] себе сказал: «Смотри!»

Как раз напали на войска, горланя, бунтари,

И в ров барона одного, обсев, как детвора,

Всем скопом сбросили с моста, отважны не с добра.

Вожак собрал своих людей, босых по той поре.

«Пойдем на штурм!» — вскричали те, собравшись на бугре.

Потом готовиться пошли подраться мастера.

Я полагаю, не имел никто и топора:

Босыми шли они сюда от своего двора,

Пятнадцать тысяч было их — и вор был на воре!

Пошла на город рать в штанах с дырою на дыре,

С собою лишь дубинки взяв да палки поострей,

Одни устроили подкоп, другие — голь храбра! —

Ворота начали ломать, затеяв бой с утра.

Всех горожан прошиб озноб, хоть и была жара.

Кричала чернь: «Идем на штурм! Оружие бери!»

Была такая кутерьма часа два или три.

Ушли защитники в собор[50] и спрятались внутри,

Детей и женщин увели, укрыв за алтари,

И стали бить в колокола, как будто им пора

Звонить за упокой.

Безьерцы видели со стен весь лагерь боевой

И чернь, к воротам городским валившую толпой,

Бесстрашно прыгавшую в рвы, потом под ор и вой

Долбившую дыру в стене, рискуя головой.

Когда же зазвучал сигнал к атаке войсковой,

Заговорило сердце в них, что час настал лихой.

К собору бросились они, всех ближних взяв с собой,

Прелаты, в ризы облачась, пошли за аналой,

И звонам к мессе звонари такой придали строй,

Как будто, плача о родных, оделся в траур край,

Ведь знали все: пришла беда, ворота отворяй.

Безьерцы думали, что их укроет кров святой

От черни, грабившей дома, пустившейся в разбой,

Ведь утварью семи домов мог овладеть любой.

Но чернь, зверея от резни, кроя на свой покрой,

Без счета погубила душ, заполнив ад и рай,

Был ей доступен каждый дом, какой ни выбирай,

И стал бы Крезом каждый вор, что в драке храбр порой,

Когда в руках бы удержал все, что набрал горой.

Но все себе забрала знать, под полог тьмы ночной

Слуг выгнав из-под крыш.

Вся знать из Франции самой, оттуда, где Париж,

И те, кто служит королю, и те, кто к Папе вхож,

Решили: каждый городок, где угнездилась Ложь,

Любой, который ни возьми, сказать короче, сплошь,

На милость должен сдаться им без промедленья; те ж

Навек закаются дерзить, чья кровь зальет мятеж.

Всех, кто услышит эту весть, тотчас охватит дрожь,

И не останется у них упорства ни на грош.

Так сдались Монреаль, Фанжо и остальные тож![51]

Ведь силой взять, я вам клянусь, Альби, Тулузу, Ош

Вовек французы не смогли б, когда бы на правеж

Они не отдали Безье, хоть путь сей не хорош.

Во гневе рыцари Креста велели черни: «Режь!» —

И слуг никто не удержал, ни Бог, ни веры страж.

Алтарь безьерцев уберег не больше, чем шалаш,

Ни свод церковный их не спас, ни крест, ни отченаш.

Чернь не щадила никого, в детей вонзала нож,

Да примет Бог те души в рай[52], коль милосерд к ним все ж!

Столь дикой бойни и резни в преданьях не найдешь[53],

Не ждали, думаю, того от христианских душ.

Пьяна от крови, чернь в домах устроила грабеж

И веселилась, отхватив себе изрядный куш.

Но знать воришек и бродяг изгнала вон, к тому ж

Ни с чем оставив босяков и в кровь избив невеж,

Чтоб кров добыть для лошадей и разместить фураж.

Лишь к сильным мир сей благ.

Сперва решили босяки, чернь и ее вожак,

Что век им горя не видать, что стал богатым всяк,

Когда ж остались без гроша, они вскричали так:

«Огня, огня!» — ведь зол на всех обманутый дурак.

Они солому принесли, сложив костры вокруг,

И разом вспыхнул город весь от этих грязных рук,

И шел огонь во все концы, сжимая страшный круг.

Вот так когда-то сам Камбрэ богатый город сжег[54]

И хуже сделать сгоряча, я вам скажу, не мог,

За что его бранила мать, а он, себе не друг,

Ей чуть пощечину не дал, как бьют в досаде слуг.

Вся рать, спасаясь от огня, бежала в дол и лог,

Французской знати не пошла ее победа впрок,

Ведь все пришлось оставить им, а был там не пустяк.

Все, чем богат подлунный мир — и Запад, и Восток! —

Вы там смогли бы отыскать, не будь пожар жесток.

Собор, что строил мэтр Жерве, уж верно, долгий срок,

Внезапно треснул, что каштан, который жар допек,

Лишь камни собирай.

По мненью тех, кто там бывал, в Безье был сущий рай,

Французы всякого добра нашли там через край,

И столько взяли бы с собой, что хоть из рук бросай,

Когда б не предводитель слуг, не сброд его босой.

Но те Безье сожгли дотла, дома, собор святой,

Церковный хор, что мессы пел, и женщин, и детей,

Прелатов в ризах дорогих и остальных людей.

Бароны пробыли три дня на зелени полей,

А на четвертый день по ним пустились силой всей

В поход, и не было препон для их прямых путей.

Взлетали стяги и вились подобьем птичьих стай!

И вот во вторник, солнца диск едва задел за край,

Бароны видят Каркассонн, где злее нет вестей,

Чем вести о резне в Безье (вы знаете о ней…).

Виконт равнину озирал с высоких галерей,

Повсюду видя столько войск, сколь от начала дней

На свете не было и нет. Виконт созвал друзей,

Что не уступят никому во время схватки злой.

«Сеньоры, сядем, — рек виконт, — на боевых коней,

Поедем во поле узнать, чей меч других длинней,

Чей крепче рыцарский удар и чей скакун резвей.

Побьем французов! Ведь врагов во всей равнине сей

Мы к ночи сможем разогнать, их разгромив на ней.

Удачи трусу нет».

Во вторник вечером, собрав баронов на совет,

Виконт сказал, что дело слуг — смола и арбалет,

Что нужно в схватке боевой проверить крепость лат.

«Клянусь, — сказал Пейре Рожер, сеньор де Кабарат, —

Вести с врагом открытый бой никто из нас не рад,

Ведь мы получим перевес едва ли и навряд.

Как только завтра поутру французы поедят,

Они, скажу вам не в укор, пить вскоре захотят.

Есть возле города родник. Коль мы их встретим тут,

Клянусь, ни шлемы, ни мечи французов не спасут».

Решили все, что только так спасут свой дом и сад

И, безрассудство не ценя, баронов и солдат

Послали на охрану стен, столь прочных, говорят,

Что Карл Великий[55], грозный пэр, грозней других стократ,

Не мог в них бреши проломить ни в зной, ни в зимний хлад.

Семь лет он город осаждал, терпя и мор, и глад,

И вовсе уж осаду снял, но рухнул башен ряд.

Когда б не обернулся Карл, пред коим нет преград,

Чтоб напоследок только раз на город бросить взгляд,

Он ввек его б не взял!

Виконт прободрствовал всю ночь и очи не смыкал,

Когда же венчик золотой над миром заблистал,

Пришла для трапезы пора. Кто мог, тот сел за стол.

А вскоре весь крестовый стан вооружаться стал,

И вышло войско горожан на бой с чем Бог послал.

Для всех в предместьях городских нашлось немало дел,

Была устелена земля ковром из мертвых тел,

Не знаю, скольких из бойцов в ту пору меч достал,

Но вряд ли хоть один удар впустую пропадал.

Любой француз в бою за Крест немало порадел,

И вплоть до башен городских весь пригород сгорел,

И недруг войско горожан столь яро окружал,

Что всех убили, кроме тех, кто в город убежал.

Бароны при осаде стен трудились что есть сил,

И град камней из катапульт по Каркассону бил.

Господь здесь чудо из чудес, по слухам, сотворил:

Когда французский авангард под стены подступил,

На башни лучники взошли, чтоб с них вести обстрел,

Но прямо под ноги стрелам упали тучи стрел,

И я, сеньоры, верю в то, как если б сам смотрел.

В тот год над воинами гриф ни разу не кружил

И ворон ни на чей шатер пера не обронил,

И столь был хлебным этот год, что хлеб купец не брал

И землепашец урожай задаром отдавал!

К тому ж нашли французы соль, что солевар варил,

И сей достаток даровой их траты окупил,

И каждый все себе вернул, что потерять успел.

Но как узнать, где верх, где низ, кто пал, а кто взлетел,

Коль нынче все вверх дном?

Осада только началась, когда однажды днем

В расположение тех войск, что ересь жгли огнем,

Король дон Педро[56] прискакал из Арагона, с ним

Сто храбрых рыцарей в броне, с оружьем дорогим.

К обеду ни один француз гостей не ждал совсем,

Но то, сколь грозен был отряд, запало в душу всем,

Аббат навстречу королю учтиво вышел сам.

Его приветствовал король. «Сеньор, прошу вас к нам!» —

Ответ аббата был.

В хорошем месте, у реки, где стелют тень дубы,

Возвел поспешно граф Раймон большой шатер, дабы

Испанских рыцарей принять, они ж не голытьба,

Кому пристало ночевать у первого столба!

Король, поев и отдохнув, вознес Христу мольбы,

Взнуздал гнедого скакуна и поднял на дыбы,

А сколь красив парадный конь, вам объяснит любой,

И к Каркассонну поскакал, сняв шлем свой голубой.

Когда король сошел с коня и пыль отер со лба,

Виконт решил, что в гости к ним пришла сама Судьба

На помощь бедствующим здесь в час скорби и борьбы,

Ведь был король их сюзерен и друг[57] без похвальбы.

Но не помог друзьям король в пучине их скорбей,

Вассалов он не защитил, предав самим себе,

Отважный дух его иссяк, и плоть была слаба;

Он лишь молиться мог за них, имела б смысл мольба.

Виконт поведал королю о том, какой разбой

В Безье противник учинил, отправив на убой

Детей и женщин, воровски разграбив погреба.

И речь ответная была строга, но не груба:

«Во имя Господа, виконт! Не будьте так глупы…

Мы — слуги Церкви Пресвятой, мы все — ее рабы;

Сам приказал я ересь гнать из городов[58], дабы

На этой почве не росли повсюду, как грибы,

Безумцы и глупцы».

«Моя любовь, — сказал король, — сродни любви отца;

Я сник, поверьте, от забот, что тяжелей свинца,

Узнав, куда втянули вас безумцы и слепцы.

И ради Господа Христа, земли и вод Творца,

Я б вам советовал послать в крестовый стан гонца,

Чтоб соглашение найти от вашего лица,

Иначе скоро город ваш заполнят мертвецы.

Ведь, как мне кажется, виконт, затравят вас ловцы,

Бессчетны воины у них и сыты жеребцы,

Для них оружие куют повсюду кузнецы,

А здесь и ржавого меча не купишь у купца.

Не сомневаюсь, что в бою ждет слава храбреца;

Столь крепкий город удержать не диво для бойца,

Не будь в пределах городских ни старца, ни юнца

И чаще бы встречался шлем, чем женские чепцы.

Без риска в будущем иметь на совести рубцы,

Я помогу вам избежать печального конца».

Виконт сказал в ответ, что мир согрел бы все сердца,

Сколь дань ни велика.

«О мой король, — сказал виконт, — вот вам моя рука!

Владейте городом и мной. Скажу наверняка,

Мы от отцов свою судьбу связали на века[59],

И наша дружба, мой король, как этот щит, крепка».

Дон Педро, в лагерь возвратясь, что был невдалеке,

Созвал французов, не забыв и тех, кто в клобуке,

И об аббате из Сито, суровом старике,

Без коего был всякий план что замок на песке[60].

Король собранью рассказал, держась не свысока,

0 встрече, кою он имел с людьми из городка,

Он горячо за них просил французские войска,

И так, и этак убеждал, имело смысл пока,

Но грели доводы его не жарче уголька.

Рекли французы, мол, в жарком нет перца ни стручка,

Виконта выпустят они с той кладью, что легка,

Искать тот кров, что приютит коня и седока,

Других препоручив судьбе, сколь ни была б горька.

Сквозь зубы проворчал король: «Скорей по холодку

Осел взлетит под небеса подобно голубку,

Чем вы для россказней своих найдете дурака».

Король к виконту поспешил вдоль берега реки,

Ему он дело изложил, сжимая кулаки,

И так сказал в ответ виконт: «Скорее на куски

Разрубят всех моих людей, в меня вонзят клинки,

Чем я оставлю и предам, рассудку вопреки,

И тех вассалов, что умом отнюдь не велики».

И попросил он короля, чтоб не попасть в силки,

Покинуть город, чьи врата замкнет он на замки,

Чьи стены будет защищать до гробовой доски.

Дон Педро шпоры дал коню, от горя и тоски

Едва не поседев.

Свинцом на сердце королю легли печаль и гнев,

И он, спасти и защитить вассалов не сумев,

К себе уехал в Арагон, как туча помрачнев.

Враги готовились к войне. План действий был не нов.

Солдаты ветки принесли для заполненья рвов.

Чуть позже, в латы облачась, начальники полков

Смотрели, можно ль город взять врасплох без лишних слов.

Затем уж рявкнул капеллан, зовя на штурм бойцов:

«Идите в бой! Для тех, кто смел, Господень рай готов»[61].

Виконт и воины его, на галереях встав,

Из луков начали стрелять, французов разметав,

И смерть в тот день косила всех, кто прав и кто не прав.

Когда бы город не имел так много лишних ртов,

Ведь люд из всех окрестных мест шел в стан еретиков,

То никому б не удалось, при том без тайных ков,

И за год силой усмирить столь опытных стрелков!

Но пересохли родники, внезапно оскудев,

Палило солнце день-деньской, измучив жен и дев,

И вонь стояла от людей, от тех, кто нездоров,

От освежеванных быков, заколотых коров,

И в небо поднимался дым от тысячи костров.

Рыданья слышались всю ночь под крышами домов

И вопли маленьких детей и старых стариков,

И мухи тучами вились, летя под каждый кров,

И те, кому сужден был ад, узнали, он каков.

Семь дней с отъезда короля прошло. Как вдруг, снискав

Доверье, некий паладин, быть может пэр иль граф,

Виконта в войско пригласил, охранный свиток дав

С печатью настоящей.

Со свитою своей, во весь опор летящей,

Виконт пустился в путь для встречи предстоящей.

И вышел к ним сеньор, носивший крест блестящий.

«Сеньоры, — молвил им тот человек имущий, —

Да защитит меня Господь наш всемогущий,

Ведь прибыл я сюда для вашей пользы вящей.

Имей вы только весть о помощи грядущей,

За вас бы грудью встал я, никогда не лгущий,

А не рыдал об вас, как родственник скорбящий.

Вы можете спастись от смерти, вам грозящей,

Надежный договор, благие узы длящий,

И с церковью Святой, и с войском, здесь стоящим,

Не медля, заключив, поскольку в настоящем

Вас тот, что и в Безье, ад ожидает сущий.

А если кошелек у вас и будет тощий,

То, тело сохранив, его наполнить проще!»

Так отвечал виконт речам миротворящим[62]:

«Филиппу я воздам с почтеньем надлежащим

И Франции самой, среди долин лежащей,

И вам, сеньор барон, но в стане войск, как в чаще,

Повсюду мнится Зло моей душе болящей».

«Пребудет вам щитом во всякий день грядущий

Сей свиток, мой виконт, и я, его дающий,

Покамест честь в чести».

Когда к посланцу вражьих войск виконт решил пойти,

Он смог сто рыцарей в броне с собою привести,

А было у того людей не больше тридцати.

«Я вам не враг, — сказал гонец, — и вас хочу спасти,

Меня же Ты, Благой Господь, спаси и защити,

Пора вам с церковью Святой согласие найти

И, плоть и душу сохранив, спасенье обрести».

Виконт едва дослушал речь. Он снова был в пути.

Теперь осталось с ним людей не больше девяти;

Французы обступили их, зажав как бы в горсти.

И слышал я, тая испуг, пробравший до кости,

Что пребывали с той поры те люди взаперти,

Что волей собственной своей, грусти иль не грусти,

Виконт попал в тюрьму[63].

Виконт доверился врагу, хоть, судя по всему,

Ему не стоило в капкан соваться самому.

Бедняге рек Неверский граф: «Сеньор, я вас приму…» —

Виконт же в сети угодил, войдя в шатер к нему!

Такая смута началась, такая кутерьма,

Что, право, Господи, спаси! Забыв про закрома,

Бежали прочь еретики, от страха без ума,

Ушли безумцы, бросив все, как сброд, чей скарб — сума,

В одних рубахах и штанах, дай Бог, что не зима,

Как будто от родимых стен гнала их смерть сама.

В Тулузу бросились бежать одни из тех семей,

Ушли другие в Арагон, к Испании самой…

Себе пристанище найти хоть где-нибудь сумей!

Вошли французы в Каркассонн дорогою прямой,

Заняв донжоны и мосты, и башни, и дома,

Сложа добро, что там нашли, в подобие холма,

Ослов и вьючных лошадей, каких была там тьма,

Распределили хорошо и с пользой, лишь корми.

Тут весть герольды разнесли, что снова Бог с людьми;

Клир проповедовал в войсках о храме на крови,

А тем, кто на руку нечист, к несчастью своему,

Аббат с амвона объяснил, что грабить ни к чему.

«Сеньоры, — им сказал аббат, — понятно, почему

Нельзя пред вами устоять нигде и никому,

Ведь с вами — мы, а с нами — Бог, разящий напрямик,

И я вас искренне прошу, не пропустив сей миг,

Имущество, что взяли вы за многими дверьми,

Вернуть, будь то хоть рваный плащ, на коем бахрома,

Не то вас молнии пронзят и поразят грома!

А мы сей край с богатством всем барону одному

Во славу Божью отдадим, препоручив ему

Еретиков поганых гнать мечами и плетьми».

Всем сердцем поняли войска — поди-ка, не пойми —

Все, что аббат сказал.

Как только сдался Каркассонн[64], весь край загоревал,

Окрестных жителей с их мест как будто вихрь сорвал,

Вмиг опустели города Фанжо и Монреаль,

Бежал от крестоносцев всяк, велик он или мал.

Король дон Педро был богат, большую власть имел,

Отважно войском управлял, был опытен и смел,

Что ж до аббата из Сито, то пастырь не снимал

Попоны с мула своего, все людям толковал

О том, как был рожден Христос, как Дух Святой витал.

Аббат хотел, чтоб некий граф тем краем управлял,

Владел землей, какую Крест себе отвоевал,

И, делу общему служа, о Церкви бы радел…

Но граф Неверский взять Прованс отнюдь не захотел,

И граф Сен-Поль, кого совет для этих дел избрал,

Сказал, что на своем веку чужого он не брал,

Что лен во Франции отец ему в наследство дал,

На той земле весь род его извечно процветал,

И тот свою унизит честь, кто у вдовы отнял

Надел и достоянье.

На том собрании большом, где сбылись Церкви чаянья,

Один богатый был барон, отважный до отчаянья,

В служенье Господу Христу он отличался тщаньем

И добродетелей иных являлся воплощеньем.

Сей рыцарь был умен, правдив, красив на удивленье,

За морем в Заре воевал[65], другие вел сраженья,

Имел немало он земель в своем распоряженье

И частью Англии владел[66] от самого рожденья.

Монфором звался тот барон, снискавший уваженье;

Его-то и просили все, явив свое смиренье[67],

Святому делу послужить и взять на попеченье

Тот край, каким еретики владели без уменья.

Аббат сказал: «Сеньор! Сей край, вам данный во владенье

Святым наместником Петра по Божьему веленью,

Берите смело, ибо я имею убежденье,

Что ваше, сир, не только мне приятно назначенье,

Но сможет Церковь поддержать все ваши начинанья».

«Я так и сделаю, аббат, — сказал граф на прощанье, —

Но вот условие мое: почтенное собранье

Пусть поклянется на мощах и даст мне обещанье

Встать на защиту, коли враг в душе лелеет мщенье».

И все присягу принесли, скрепив сие решенье;

И граф владенья получил в срок и без промедленья,

Господь его спаси.

Когда Симону де Монфор достались земли все,

И Каркассонн, и прочий край во всей его красе,

То не обрадовался граф, но загрустил совсем.

В дорогу рыцари креста пустились по росе,

Исчезли стяги их вдали, умолкли голоса,

Ведь тропы узкие в горах, везде растут леса…

А ну как их в густом лесу подстрелят, как гусей?

Немного с графом де Монфор осталось знати всей!

В Париж вернулось большинство, проси иль не проси.

Остался с ним один Симон, по слухам, из Сесси,

Робер-нормандец, чья земля возле морской косы,

Д’Энконтр, что веру укреплял… Меня ж в устоях сих

Пусть укрепят святой Дени и Бог на небеси!

Сеньор Робер де Форсевиль, сеньор Ламбер Креси,

Достойный Ги, чей меч остер и жалит как оса,

Бомон, возлюбленный Христом, творящим чудеса,

И много рыцарей, чей пыл я здесь не описал.

Еще Рожер д’Анделис, еще Рожер Эссар,

Рауль д’Аржи, Ренье Шодрон, сеньор Юк де Ласи…

Когда бы с ними наравне я ратный труд вкусил

Иль шел по краю, где они сражались, что есть сил,

То мог бы большего достичь, когда б за книгу сел,

Сим знаньем умудрен!

Когда остался граф Монфор по имени Симон

В том завоеванном краю и занял Каркассонн,

К себе вассалов он призвал, как истый сюзерен.

Был лучше всех Гильем д’Энконтр, баронам всем барон,

Монфор его в Битерруа послал хранить донжон,

Чтоб враг не поднял головы, грозя со всех сторон.

И будь Гильему отданы Кастилия, Леон

И Португалия сама, где свары испокон,

То ими, Бог не даст соврать, владел бы лучше он,

Чем те, кому бы колпаки носить вместо корон[68].

Затем Ламбера де Креси Монфор послал в Лимон

И дал баронам остальным иные земли в лен,

Доверив край оберегать от козней и измен.

Сам граф, имевший сердце льва, был ношей отягчен,

Держать виконта де Безье под стражей обречен,

Виконт же умер невзначай, но граф тут ни при чем.

Хотя невежды и лжецы, которым чужд Закон,

Твердят, что ночью был убит предательски виконт[69],

Однако не хотел бы граф, попавши в сей капкан,

Чтоб ядом сплетен записных, вводящих мир в обман,

Отравлен был бы ратный дух и вера христиан.

И граф, конечно, прав.