Сокровищница ацтеков

IV. Посланник Монтесумы

На письме не оказалось числа, но так как оно было адресовано епископу Сумаррага и в нем находилась фраза: «…эта новая Испания, где вы, преподобный отец, трудились во славу Божию. Нынешний год», то это показывает, что послание писалось в 1530 году. Что касается места, где оно было написано, то его нельзя было определить. Писавший часто повторял – «наша миссия Санта-Марты в Чичимеке», но эта миссия была уничтожена вскоре после своего основания, а словом Чичимека испанцы обозначали всякую часть Мексики, заселенную индейцами.

Выкинув излишнее многословие в религиозном духе и отчасти изменив старинный стиль письма, я воспроизвожу его содержание таким образом:

«Преподобный отец, настоящее письмо будет послано вам при первом удобном случае, когда найдется для этого надежный человек, и тогда вы в своей великой премудрости, руководимые благостью Божией, вероятно, распорядитесь послать миссионеров нашей общины в то место, которое я вам укажу. А также, вероятно, вы сообщите по секрету эту важную весть нашему государю-королю: пускай с нашими миссионерами вышлют целую армию, чтобы отнять у язычников великое сокровище и употребить его во славу Господа и на обогащение нашего государя-короля.

Знайте, преподобный отец, что месяц назад, выехав из миссии Санта-Марты, я проповедовал слово Божие в деревне чичимеков в пяти лигах к северу отсюда; милостью Божией мне удалось обратить многих язычников в святую веру, после чего они приняли крещение. Между этими людьми был один пленный; он происходил из племени, жившего в Теночтитлане, прежде чем наш великий капитан Фернандо Кортес завоевал этот город. Немного оставалось жить на свете дряхлому пленнику, когда я, недостойный, открыл ему путь к иному славному и вечному бытию; во время битвы, когда он попал в плен и когда все его товарищи были убиты, он был сильно изранен и, хотя его раны впоследствии зажили, остался недужным и слабым, а между тем в плену его принуждали к тяжелой работе. Таким образом, я едва успел просветить обращенного, как его душа рассталась с измученным телом и землею.

«Обращение его было вполне искреннее: он горячо каялся в грехах и страстно желал, чтобы славная вера свободы была проповедана одной многочисленной общине его народа, которая до сих пор пребывает в узах идолопоклонства. Все это было передано мне под условием тайны. И то, что он рассказал мне о своих соотечественниках, преподобный отец, и о чудесном потаенном городе, где они живут, и о громадном сокровище, которое они охраняют, я сообщу теперь вам одному, прежде чем это дойдет до злонамеренных ойдоров аудиенции, а вы перескажете мои слова королю. Вот тайна, переданная мне.

В очень древние времена, – говорил пленный, – народ наш вышел из семи пещер в западной области этого материка и долго странствовал, отыскивая место для постоянного поселения. Одно время народом ацтеков правил царь, обладавший даром пророчества. Царь этот, по имени Чальзанцин, предсказал, что в последующие века с запада придет армия светловолосых, бородатых людей, которая победит народ его расы: многих убьют, остальных же обратят в рабство. Ему стало горько от этого предвидения, и он дал себе слово запастись источником силы, откуда его потомки могли бы черпать, в эти последующие времена, во дни бедствия, чтобы спастись от жестокой смерти и еще более жестокого рабства. С этой целью он задумал выстроить укрепленный город в одной обширной долине, лежащей на здешнем материке и скрытой между горами; новый город он населил самыми храбрыми и сильными людьми своей расы. После того царь установил для них вечный нерушимый закон, по которому юноши, достигшие зрелости, осуждались на смерть, если оказывались слабосильными или калеками, или трусами. Этим путем он желал сделать натуральный прирост населения таким же крепким, как первобытные жители. Оказавшиеся негодными приносились в жертву богам. Таким образом, мудрый царь позаботился, чтобы во время нужды у его народа была под рукой сильная армия храбрых воинов, готовых сразиться со светловолосыми, бородатыми людьми и победить их для спасения страны.

И еще более того сделал царь Чальзанцин для укрепления и спасения своей расы в позднейшие времена. В стенах построенного им города Кулхуакана он велел поставить громадную сокровищницу, куда свез такие запасы золота и драгоценностей, каких не было собрано нигде с начала мира. И дал царь приказ, чтобы в том случае, если сила армии, которая выйдет из города, окажется недостаточной для победы пришлых врагов, эти громадные богатства были употреблены на выкуп народа, чтобы он не погиб и не был порабощен.

Устроивши все это, король Чальзанцин удалился из долины Азтлана, оставив позади себя прекрасную колонию, основанную им, и пошел странствовать со своим народом, как было повелено их богами, до тех пор, покуда не снизойдет знамение с неба, чтобы показать им, где они должны поселиться. Желая, чтоб его мудрые повеления не были нарушены, он повел свой народ из той долины самыми опасными переходами и окольными путями из опасения, чтоб его люди не вздумали вернуться туда. А чтоб оставшиеся не последовали за ним, он заложил за собой выход крепкими засовами.

Достигнув преклонного возраста, мудрый король скончался; наконец время странствования ацтекского племени пришло к концу; им явилось знамение с неба, указующее на долину Анагуака как на место поселения. Тут они выстроили город Теночтитлан, завоеванный храбрым капитаном, доном Фернандом Кортесом, в недавнее время. Его победа в точности подтвердила пророчество короля Чальзанцина в древние времена».

Но пленный индеец рассказал мне далее, что перед самым приходом испанцев последовало знамение, предостерегавшее против бедствия; это предостережение было также предсказано царем Чальзанцином и оно состояло в том, что неожиданно погас священный огонь, охраняемый жрецами на одном высоком холме. Между тем всякие сведения о соплеменииках, спрятанных в Азтланской долине на случай помощи в опасное время, затерялись во мраке времен, так как царь приказал не оставлять ясных указаний и мест колонии, основанной им, чтобы ацтеки не сделались слабыми, рассчитывая на чужую силу и покровительство. Таким образом, эти сведения оставались тайной, известной только немногим жрецам царской крови; у них хранился также знак царя Чальзанцина, который следовало послать в укрепленный город Кулхуакан, когда понадобится вызвать оттуда войско, и карта с начертанным на ней путем в Азтлан. Таким образом, когда священный огонь потух, жрецы были готовы к грозящей беде; и когда им стало известно о прибытии испанцев с моря – «светловолосых, бородатых людей, пришедших с запада» – они предупредили своего царя Монтесуму, что пророчество исполнилось и пришло время посылать за армией и золотом.

Послом был выбран жрец царской крови; с ним пошел другой помоложе, его сын. Они взяли с собой отряд воинов, в котором находился и этот пленный индеец, потому что им предстояло идти через области, населенные дикими племенами. Впрочем, принятая предосторожность не послужила ни к чему: дикие индейцы напали на них в таком громадном числе – не далеко от того места, где находится миссия Святой Марты, – что весь отряд был побежден и перебит, исключая одного этого человека, который попал в плен, полумертвый от ран. Однако же, по его словам, между убитыми не было найдено ни трупа младшего жреца, ни знака, доверенного ему, ни карты, указующей путь. Некоторое время пленный надеялся, что младший жрец благополучно спасся и ему удастся проникнуть в укрепленный город Кулхуакан со своим поручением; но проходили годы, а помощь ацтекам не являлась, и надежда постепенно умерла в его сердце.

Вот, преподобный отец, удивительная история, рассказанная мне тем индейцем; он говорил с искренней убедительностью верующего человека, преданного христианству и сознающего, что ему недолго осталось жить. Новообращенный горячо умолял меня послать в потаенную крепость, к язычникам, его братьям по крови, кого-нибудь из наших проповедников, чтобы просветить их словом Божьим, избавить от цепей идолопоклонства и сподобить благодати христианского милосердия. Действительно, сокровище, охраняемое ими, можно взять для того, чтобы употребить некоторую его часть в этой стране на служение Богу, остальное же отослать нашему государю-королю.

Выполнить это не особенно трудно; вместо знака, который дал бы право нам войти в Кулхуакан, достаточно слова Божия и военной силы с мечами и матчлоками. Здесь не послужит препятствием также и то, что карта, указывающая путь, затеряна. По словам индейца, эта дорога так хорошо обозначена, что, найдя ее раз, не собьешься с пути до самого конца. Там, на расстоянии одной или двух лиг по гладким местам на скалах вырезана та же фигура, как и на царском знаке, а вместе с нею стрела, указывающая ближайший поворот: эти два знака, по словам языческого жреца, повторяются до самого входа в долину Азтлана. А чтоб я не ошибся, он повел меня к одному месту на расстоянии лиги к западу от миссии Санта-Марта и указал мне одну из этих фигур, вырезанную на скале, со стрелой внизу. Приложенная мной копия обоих рисунков совершенно верна. Идя дальше по направлению, указанному стрелой, мы нашли другой такой же условный знак менее чем в двух лигах расстояния к северу. После того я не сомневался более в истине слов индейца, убедившись собственными глазами, что он говорит правду. Итак, преподобный отец, позвольте мне присоединить и мою личную просьбу к искренним мольбам этого человека о спасении душ его братьев: осмеливаюсь просить вас, чтоб вы включили меня в число миссионеров, которых отправите проповедовать слово Божие к этим язычникам в их потаенной крепости; хотя я недостоин такой чести, но мне хочется послужить Господу.

Тем более убедительно испрашиваю я этой милости, потому что в миссии Санта-Марта мне приходится обрабатывать бесплодную ниву. Несколько сот язычников, принявших от меня крещение, показывают очень мало усердия к вере и я не вижу в них почти никаких следов духовного возрождения. Многие из них, к моему прискорбию, придерживаются втайне своих языческих обрядов, а на христианское богослужение смотрят, как на забаву. Когда им надоест новая религия, что при их легкомыслии, без сомнения, случится скоро, они вернутся к идолопоклонству и, вероятнее всего, принесут меня в жертву своим языческим богам. Я знаю наверно, что, так или иначе, эти варвары разделаются со мной, а между тем, преподобный отец, ведь мне всего только двадцать три года: в этом возрасте еще слишком рано умирать! Да и как еще умирать: среди бесчеловечных, жесточайших пыток! Я же страстно хочу жить, не ради одного удовольствия, а ради того, чтоб послужить Господу и нашему отцу, святому Франциску, спасая души язычников. Поэтому я прошу включить меня в число наших миссионеров, когда двинется армия для завоевания потаенного города; там я готов со всем усердием проповедовать слово Божье язычникам, которые останутся в живых, после того как наши солдаты возьмут твердыню Кулхуакана своим победоносным мечом.

Поручаю вас, преподобный отец, милосердию Божью во всех путях ваших и молю, чтоб Он хранил вас от всякого зла в сей временной и будущей жизни. Недостойнейший из ваших служителей Франсиско де лос Ангелес.

– В самом деле, – сказал фра-Антонио, окончив чтение, – этот брат мой был недалек от истины, когда подписался недостойнейшим из подчиненных епископа. Если б у меня в руках не было такого документа, я отказался бы поверить, что один из нашего ордена в Новой Испании мог думать в такое время о спасении своей жизни, когда нужно было трудиться во славу Божью.

Что касается меня, то я был тронут человечностью этого крика о помощи со стороны несчастного брата Франциска, слова которого дошли до нас из мертвой глуби прошедшего; но печальнее всего было то, что, по всей вероятности, его постигла жестокая смерть от руки варваров, внушавшая ему такой ужас. Очевидно, он не обладал сильным характером, и его слабость обусловливалась еще юными годами; однако молодой человек не был виноват в своих природных свойствах, да и, наконец, в нем нашлось достаточно мужества для борьбы с опасностями, иначе он не оставался бы на своем посту, пока его не постиг трагический конец. А ведь ему было «только двадцать три года!

Но когда я высказал свое мнение на этот счет фра-Антонио, монах отвечал суровым тоном:

– Этот малодушный брат пренебрегал своей обязанностью. Господь посылал ему случай умереть славной смертью за веру; он же, вместо того чтоб с радостью принять такую высокую награду, только и думал о том, как бы ему сохранять временную жизнь. Если бы все христианские проповедники поступали таким образом, то христианская вера давно погибла бы на земле. Semen est sanguis Christianorum, как прекрасно выразился Тертулиан Карфагенский, а позднее блаженный Иероним.

Говоря таким образом, фра-Антонио выпрямил свой гибкий стан, а в его голосе звучала такая повелительная суровость, что он мгновенно преобразился. Передо мной стоял человек, совсем не похожий на кроткого ученого, которого я успел полюбить. Но в эту минуту, когда мне удалось заглянуть в глубь его характера, я убедился, что в нем ожил дух христианской церкви ранних времен, и тут мне стало понятно в первый раз в жизни, какого закала были те люди, которые, услыша приговор своих палачей: «Ко львам!», радостно встречали свою жестокую участь, веруя, что смертные не имеют над ними никакой власти, и уповая на милосердие своего христианского Бога.

Однако вслед затем лицо монаха сделалось печально и выразило раскаяние:

– Да простит мне Господь, что я осудил своего брата, который давно уже был осужден! Кто знает, может быть, в час испытания он встретил смерть с такой же непоколебимой твердостью, как и другие мученики? И кто знает, – продолжал фра-Антонио, переходя в более мягкий тон, как будто думая вслух, – каким образом я сам… впрочем, Господь посылает силу… – Потом он умолк, только его губы шевелились, произнося тихую молитву.

Стоит мне закрыть глаза, и я вижу его перед собой, стоящим возле старого каменного фонтана, посреди цветов, в блеске солнечного сияния; задумчивый взгляд монаха направлен куда-то вдаль, точно перед ним на минуту открылась завеса будущего; энергичное тонкое лицо выражает суровую решимость, но привлекательные черты смягчают это выражение: до того они дышат кротостью, любовью и нравственной чистотой. Не знаю, о чем молился тогда фра-Антонио в старом монастырском саду, но я уверен, что его молитва была услышана. По-моему, не простая случайность заставила нас откровенно разговориться не о чуде, заключавшемся в письме брата Франсиско, а о самом брате Франсиско и о его кончине.

Потом наше внимание занял главный предмет письма. Сам по себе он был уже достаточно удивителен, но еще удивительнее было убеждение, которое мы твердо разделяли оба, что если потаенный город Кулхуакан когда-либо существовал, то он существует и до сих пор. Наша уверенность была вполне логична, принимая во внимание правдивость истории, рассказанной индейцем. Город был скрыт от самих ацтеков на долгий период, обнимавший несколько столетий; даже дикие индейцы, случайно нашедшие долину, где он стоял, не сказали им о том; уже это одно было очевидным доказательством его безопасности от всяких вторжений. Ничего нет удивительного, что испанцы не открыли его во время своего первого нашествия на Мексику и что он остался неизвестным современным мексиканцам. Дело в том, что в Мексике до сих пор осталось много незаселенных пустынь. В области к западу от Тампико, в северо-восточных штатах Синалоа, Дуранго и Сонора или в отдаленных южных штатах Оахака и Чиапас, долина такой величины, как та, где лежит теперь город Мексико, могла остаться совершенно скрытой и неизвестной. Если же, согласно рассказу пленного, эта долина была выбрана для постройки Кулхуакана по причине своей недоступности и незаметного положения и если были приняты вышеописанные предосторожности, чтоб изолировать ее обитателей, она могла оставаться забытой бесконечное число лет. Мы были вполне уверены, что никто не находил ее со времени вторжения испанцев в Мексику, потому что молва о таком чуде разнеслась бы по всему свету. Наконец, в самом имени города Кулхуакан заключалось подтверждение необыкновенной истории, дошедшей до нас таким странным путем, потому что этим именем не только называется в преданиях священное место ацтеков, где им являлось их божество Гуитцилопохтли и говорило своему народу, но и деревня, лежащая у подножия священной горы, в долине Мексико, – называемой ацтеками холмом Гуатцахтло, а испанцам – Холмом Звезды, – носит то же имя; на этой горе каждый раз при конце цикла пятидесяти двух лет возобновлялся священный огонь. Конечно, не случайно имя Кулхуакана дано этой деревне и этому священному месту; скорее они были названы так немногими избранниками, посвященными в великую тайну, чтобы напоминать им о запасном войске и неисчерпаемом богатстве, которыми они могут воспользоваться, если их страну и богов постигнет час испытания.

– Несомненно, – сказал фра-Антонио, – что сказанное здесь о тайной грамоте, известной только жрецам, пополняет один из пробелов в истории странствий ацтеков; но так как мы не знаем, к какому пропуску это относится, то у нас нет ключа для открытия потаенного города. Нет у нас ключа и к открытию миссии Санта-Марты, где мы могли бы поискать фигуры, начертанные на скалах, чтобы, руководствуясь ими, прийти в долину Азтлана. Миссия Санта-Марты, где служил мой брат Франсиско столько лет назад, могла находиться в любом месте Мексики, а так как она была незначительна и существовала недолго, нельзя надеяться, чтобы от нее остались следы. Если б у нас была в руках карта и знак, упоминаемые моим братом в письме, наш путь был бы ясен; без такого же руководства нам придется слишком долго плутать. Впрочем, я уверен, – продолжал фра-Антонио серьезным тоном, – что найду спрятанный город. В моей душе явилась твердая и радостная уверенность, что Господь призвал меня к самому славному делу – проповедовать Евангелие живущему там народу. Господь уже сотворил чудо, открыв мне это, и я не сомневаюсь, что он в свое время совершить другое чудо, которое поможет мне исполнить его предначертания.

Когда фра-Антонио говорил о карте странствования ацтеков, у меня явилась надежда, которой, по-видимому, предстояло перейти в уверенность. Взволнованный странным письмом – странным в том смысле, что со времени, когда оно было написано, до того момента, когда его прочитали, прошло три с половиной столетия – я забыл свое собственное открытие и намерение показать францисканцу разрисованную бумагу и любопытную золотую монету. Но когда монах заговорил о странствии, этот предмет внезапно пришел мне на память и тут же у меня явилось убеждение, что ключ, который приведет нас к спрятанному городу, находится в моих руках.

– Господь уже совершил это второе чудо! – радостно воскликнул я. – Вот вам и знак, и карта, указывающая путь!

Говоря таким образом, я раскрыл мешочек из змеиной кожи, снятый с груди мертвого кацика, и вынул его драгоценное содержимое.

Для меня не нужно было дополнительного доказательства, что здесь имеется все необходимое, чтобы привести нас в потаенный город. Тем не менее я был доволен, что в таком важном деле наше абсолютное убеждение будет подтверждено несомненным доказательством. А оно было перед нами: фра-Антонио, более хладнокровный, чем я, сравнил рисунок в письме с изображением на золотой монете и нашел их совершенно одинаковыми; на золотом кружке не доставало только стрелы, указывающей путь.

– А теперь, – с энтузиазмом воскликнул я, – нам предстоят открытия в археологии, каких не видывал свет!

– А теперь, – тихо и благоговейно произнес фра-Антонио, – мне предстоит такой подвиг во славу Божию, какой редко выпадает на долю человека.