Солнце для всех

Глава пятая СОЧЕЛЬНИК

Прошел сентябрь, октябрь, ноябрь, а в состоянии Яна не наступило никакого улучшения. Напрасно доцент Красуцкий проводил с ним долгие беседы, тщетно применял многократно проверенные методы лечения.

Случай Яна постепенно стал известным в мировой психиатрии благодаря электронным письмам, которые доцент рассылал во все уголки земного шара, прося совета у самых авторитетных коллег. Ему рекомендовали всевозможные терапевтические методы, которым Красуцкий немедленно следовал, но прогресса в состоянии больного не наступало. Папка с медицинскими документами толстела день ото дня, но о Яне там было немного, это было скорее свидетельство беспомощности медицины.

Встал вопрос, что делать с больным. Бесконечное его пребывание в отделении 3 «Б» не имело смысла. Ян не представлял опасности для людей и способен был устроить свою жизнь, выполняя простые задания, не требующие чрезмерного напряжения психики. Кто-то должен был найти ему место для жилья, работу, кого-то близкого. Доцент Красуцкий не мог этим заниматься, а организации, в которые он обращался, были озабочены более важными проблемами. Поэтому доцент продолжал держать нашего героя в отделении, рассылал электронные письма и надеялся на чудо.

Ян обжился в больнице и постепенно занял место между пациентами и персоналом. Он развозил обед, носил за пани психологом краски для художественной мастерской, помогал перестилать постели. Когда кто-либо из больных переживал кризис, Ян охотно просиживал у его изголовья хоть всю ночь напролет.

Присутствие Яна благотворно сказалось на здоровье Пианиста. Молодой человек перестал болезненно реагировать на наступление темноты, засыпал, как ребенок, подложив руку под щеку. Ян сидел возле него, поправлял одеяло, которое на удивление легко спадало с исхудавшего тела, а потом ложился в кровать, стараясь, чтобы она не заскрипела и не прервала чуткий сон несчастного юноши.

Яну было хорошо в отделении 3 «Б», он стал считать его своим родным домом, хотя и тосковал по миру, что скрывался за дверью. По ночам Яну снились парки, шумные улицы, все, что ему удалось увидеть и запомнить.

Приближалось Рождество. В отделении появилась елка, и Яворский с Поняком, жарко споря, установили ее в зале с телевизором. Вокруг елки танцевала пани Зося в прекрасном голубом платье. Она подавала Пианисту разноцветные шарики, которыми тот украшал молодые еловые ветки. Пан Поняк старался удержаться на приставленной к стене лестнице, чтобы водрузить на верхушку разноцветный шпиль, в его руках похожий на шпагу. Пани Зося кружилась по залу, увешанная пестрыми гирляндами, нанизанными на нитки красными яблочками и елочным дождем. Все ею любовались, а она, забыв обо всем, смеялась, как ребенок, и, подхватив двумя пальцами край платья, подбежала к окну, а потом, не переставая кружиться, оказалась возле пана Поняка. Шпиль выпал из его рук, словно пан Поняк был стоящим на кафедре священником, благословляющим пани Зосю столь необычным способом.

Пианист сидел в отдалении на стуле, в руках он вертел серебристый шар с изображенным на нем трубочистом, элегантно приподнявшим свой цилиндр. Вероятно, шар навеял ему какие-то воспоминания, в глазах Пианиста заблестели слезы, но молодой человек быстро смахнул их. Пани Зося пробежала рядом, Пианист посмотрел на нее и улыбнулся.

Ян сидел на подоконнике и радовался, наблюдая эту картину. Пани Зося, танцуя, пронеслась мимо двери, которая, словно от прикосновения елочного дождя, открылась, и в зале появился доцент Красуцкий. Он осмотрелся, сделал знак Яну и исчез так же тихо, как и появился.

Ян вышел в коридор. Восхищенные взгляды шизофреников, толпившихся вокруг, предназначались телеведущей Тарчинской. Она подошла к Яну и протянула ему руку.

— Как поживаете, пан Ян?

— Хорошо, — сказал Ян. — Только по-прежнему ничего не помню.

— У меня к вам просьба, — сказала очаровательная пани. — Мы работаем над праздничным выпуском нашей программы. Нас будут смотреть одинокие, смертельно больные, брошенные люди. Мы хотели бы поздравить их, но не так, как это обычно делают на телевидении, а так, чтобы люди почувствовали нашу искренность.

— Понимаю.

— Я долго думала, как это сделать, и решила, что наших зрителей должны поздравить вы.

— Я? Но почему я?

— Видите ли, пан Ян, со дня нашей первой встречи я не могу забыть вашу улыбку. Есть в ней что-то необыкновенное, обнадеживающее.

— Улыбка как улыбка, — пробормотал Ян.

— Нет. Такая улыбка — редкость, поверьте мне, я в этом разбираюсь. Кроме того… — она приблизила губы к его уху, чтобы что-то сказать, так, что он почувствовал легкий запах ее духов, — то, что нам не удалось тогда, может получиться сейчас. Праздничные программы смотрит гораздо больше людей.

— Вы так думаете?

— Мне бы не хотелось будить в вас, может быть, напрасную надежду. Но разве нам что-то мешает попробовать еще раз?

— В общем… в общем, ничего не мешает…

— Вот видите. Я заеду за вами завтра утром. Доцент Красуцкий согласен. Так вы поздравите наших зрителей?

— Конечно, поздравлю, — улыбнулся Ян. — С радостью.

— В таком случае до завтра.

На следующий день ровно в десять Ян вместе с пани Тарчинской покинул отделение 3 «Б». Ни одна дверь не была для них препятствием, все доктора улыбались телезвезде, а она находила для каждого доброе слово, улыбку, жест. Ян чувствовал себя пажом, сопровождающим свою королеву. Он тоже пытался улыбаться, но так стеснялся, что прятался за плечами пани, что, впрочем, было излишним — на него и так никто не обращал внимания.

В холле портье так элегантно открыл перед ними дверь, что Ян почувствовал себя почти членом палаты лордов. Они сбежали по ступенькам и сели в маленький, красивый «Форд-К». Пани ведущая опустила стекло, махнула своей прекрасной рукой, и, словно по мановению волшебной палочки, все машины вокруг притормозили. «Форд» выехал на освободившуюся дорогу. Тарчинская шаловливым жестом поблагодарила участников движения за помощь, и автомобиль как сумасшедший рванулся в сторону Маршалковской.

В Варшаве уже шла подготовка к праздникам. Витрины магазинов были украшены гирляндами и мигающими разноцветными лампочками. Среди ожидающих своего часа подарков были святые Миколаи из папье-маше, северные олени, тянущие за собой нагруженные сани, гномы с красными носами, укладывающие подарки, косули с огромными, наивными глазами. Взорам очарованных детей представали десятки кукол Барби в картонных упаковках, громоздящиеся до потолка пирамиды конструктора «Лего», расставленные на полках герои популярных комиксов.

На улицах было оживленное движение. Нарядно одетые люди спешили, многие несли пакеты и коробки и махали руками, пытаясь поймать такси.

Багажники автомобилей были забиты подарками, а на задних сиденьях среди коробок и пакетов, утомленные предпраздничной лихорадкой, сладко спали детишки, прижимавшие к себе разноцветные шарики с логотипами «Фуджи», «Макдоналдс», «Фольксваген».

Ян был потрясен. Парк и оживленная Пенькная улица, которая когда-то так ему понравилась, сейчас, в момент праздничной феерии, всеобщей радости и спешки, навеяли на него грусть. Когда машина остановилась на светофоре, ему вдруг захотелось выскочить на тротуар и навсегда исчезнуть в этой радостной толпе, забыть о доценте Красуцком, Пианисте, Профессоре, пани Зосе, Яворском, Поняке и всех несчастных из отделения 3 «Б», вычеркнуть из памяти напрочь, так, как он вычеркнул свою прежнюю жизнь. Но едва он взялся за ручку, как зажегся зеленый свет, «форд» резко сорвался с места и, введя в замешательство водителя огромного грузовика, лихо перескочил на левую полосу. За спиной Яна раздался жалобный писк сирен, «форд» прибавил скорость, должно быть, желая угодить в аварию.

Перед зданием телецентра дрожала на ветру огромная, достигавшая третьего этажа елка. У входа было шумно и многолюдно, без конца подъезжали машины, в которые запрыгивали энергичные мужчины с камерами, какими-то чемоданами и свернутыми кабелями. В холле толпилось множество людей — для участия в программе «Шанс на успех» как раз прибыли кандидаты со всей страны и блокировали вход в страхе, что шанс ускользнет из их рук. Невысокая нервная брюнетка, отвечавшая за кастинг, что-то кричала, обращаясь к участникам шоу, но ее голос терялся в общем гуле. От киоска «Руха» то и дело отходили пани и паны ведущие со стопками газет в руках. Через толпу жаждущих обрести успех граждан с помощью солидных охранников проталкивался известный политик, который по случаю праздников должен был объяснить полякам, что происходит в их стране. Ведущая Тарчинская воспользовалась моментом, проскользнула в кольцо охраны политического деятеля, и они вместе с Яном благополучно миновали фойе. На лестнице было гораздо свободнее, но они то и дело останавливались, чтобы поприветствовать многочисленных знакомых пани, каждый из которых обменивался с ней парой слов.

Ян послушно стоял за спиной своей сопровождающей и прислушивался к тому, о чем идет речь, но понимал немного. Он заметил, что на телевидении люди ведут себя совершенно иначе, чем в отделении 3 «Б». Все делалось в спешке: люди быстро ходили, говорили, жестикулировали. В больнице время словно не существовало, его у всех было вдоволь. Здесь же оно было драгоценностью, и его пустая трата считалась преступлением. Несмотря на то что Тарчинская успела провести на лестнице около двадцати важных разговоров, они с Яном уже через пять минут были на втором этаже. Пани ведущая повернула налево, тревожно взглянула на часы и понеслась по коридору, увлекая за собой Яна. Они свернули направо, затем снова налево, вбежали в маленькую, со вкусом обустроенную кофейню, но пани Тарчинская там не задержалась, а направилась к огромной стальной двери, которая в тот момент была открыта.

Ян изумился. Прямо из кофейни они вошли в огромное помещение, потолок которого терялся в темноте. Зал был ярко освещен и декорирован в народном стиле — заборчиком и цветочками, — а в центре студии безумствовал какой-то разъяренный человек. Дрожащими руками он достал из кармана мобильный телефон и стал истерично нажимать на кнопки.

— Я здесь! Привет! — воскликнула пани ведущая.

Нервный человек перестал теребить телефон.

— Где ты была, черт возьми? — крикнул он. — Все в ярости.

— Ничего с ними не случится, — улыбнулась Тарчинская. — Я привезла вам сюрприз. Познакомьтесь: это Ян, а это Войтек, директор нашей программы.

Директор посмотрел на Яна с нескрываемой ненавистью, а затем отошел и истерично заорал в пространство:

— Начинаем! Всем в студию! Начинаем!!!

На его крик из разных концов помещения стали появляться люди, присутствия которых Ян прежде не заметил. Он хотел познакомиться со всеми, но какая-то длинноногая девица схватила его за руку и потянула в сторону двери. Там стоял стул с потертой спинкой.

— Присядьте здесь, пожалуйста, и подождите, — сказала длинноногая. — Когда придет время, мы вас вызовем.

Ян с огромным облегчением уселся на стуле и стал наблюдать за происходящим.

Пани Тарчинская заняла место в кресле за низким стеклянным столиком. В то же мгновение с разных сторон к ней подъехали три громоздкие камеры и навели объективы на ее прекрасное лицо. Пани с большим воодушевлением начала рассказывать камерам о том, как много на свете случается драм и сколько существует несчастных людей, и о том, что никто о них не помнит и не интересуется их судьбами, а они, бедняги, тем временем умирают в одиночестве, лишенные всякой надежды. Вступление пани ведущей так взволновало Яна, что его глаза наполнились слезами. Он хотел встать, подбежать к пани Тарчинской и признаться, что он с ней полностью согласен. Именно так и есть, а нужно, чтобы было иначе! Он уже хотел было подняться, но вдруг вспомнил, что его еще не вызывали. Ян огляделся в поисках длинноногой девушки. Та сидела за маленьким столиком и была поглощена набором эсэмэски. Ян снова уселся на стул, но пани Тарчинская как раз закончила свое вступление.

В студии началось энергичное движение. Кресло и стеклянный столик сменила великолепно наряженная елка. К пани ведущей подбежала какая-то женщина с грудой роскошных полушубков, Тарчинская стала примерять их один за другим, а та бегала вокруг нее и размахивала руками. Яну хотелось получше рассмотреть полушубки, но он не успел, потому что к нему подошла другая женщина, довольно полная, и без слов начала мягкой кистью наносить ему на нос какую-то густую розоватую субстанцию. Ян хотел спросить, что это за таинственный порошок, но в тот момент раздался оглушительный крик пана Войтека:

— Тишина-аааа!!!

Пани ведущая прекрасно смотрелась на фоне елки, к ней сном подползали камеры, а откуда-то с потолка бодрый мужской голос произнес:

— Тишина. Камера. Снимаем.

Ян вскочил с места, но полная женщина усадила его, продолжая пудрить его лицо.

Теперь пани ведущая говорила о сочельнике. О том, какая это замечательная традиция и как много значит для нас, поляков. О том, что в сочельник мы вспоминаем близких, и как это важно. Потом пани Тарчинская стала рассказывать о детстве, достала маленького плюшевого мишку и позволила камерам его заснять. В глазах Яна снова появились слезы, которые полная женщина вытерла платком и еще яростнее напудрила его лицо. Наконец пани Иоанна закончила, и бодрый голос из-под потолка подытожил:

— Снято.

Ведущая подошла к Яну, взяла его за руку и спросила:

— Вы нервничаете?

— Немного.

— Нет причин волноваться. Пойдемте со мной.

Они встали в центре студии возле елки.

— Посмотрите в объектив вон той камеры. Представьте себе, что через него на вас смотрит старушка, которую все бросили, и у нее нет никого, кто бы мог пожелать ей всего наилучшего в новом году. Вы хотите ее поздравить?

— Хочу.

— Так сделайте это. По-своему, так, как сумеете. Ян откашлялся и начал:

— Пожалуйста… я…

— Не сейчас, а когда все будет готово и режиссер скажет «снимаем». Сосчитайте про себя: раз, два, три, четыре, пять и начинайте говорить. Представьте, что здесь никого нет, вы поздравляет ту старушку, хорошо?

— Хорошо.

Студию снова осветили софиты. Камеры стали подъезжать к Яну, беспощадно наводя на него свои объективы. Его ослепил свет, так, что он уже ничего не видел. Он хотел сбежать, но сверху раздался спокойный, решительный голос:

— Снимаем.

— Меня зовут Ян. Я потерял память и сейчас нахожусь в психиатрической больнице. У меня нет никого на свете, и я знаю, что много таких людей, как я, одиноких…

Камеры все приближались к нему.

— …очень одиноких. Поэтому я хотел бы пожелать всем… таким, как я, счастливого Рождества и Нового года, такого, какой только можно себе представить. Ведь это и наши праздники, правда?

Ян лучезарно улыбнулся.

— Всего вам самого лучшего в новом году! Лампы стали гаснуть, камеры отъехали в глубь помещения. Ян бросился к своему стулу.

— Минуточку, — раздался голос из-под потолка. — Что вы этим, собственно, хотели сказать?

— Я… не знаю… так… от всего сердца.

— По-моему, это чушь, — категорично заявил голос сверху.

— Но смысл здесь не главное, — поспешила Яну на помощь ведущая Тарчинская. — Сколько в этом чувства!

— Какого еще чувства? — потребовал объяснений голос из-под потолка.

— Человеческого. Экзистенциального.

— На мой взгляд, это бред, — пробормотал голос и умолк.

— Старый кретин, — прошептала на ухо Яну пани Тарчинская. — Не обращайте внимания.

— Но может, я… — оправдывался Ян. — Я ведь не умею… если бы мне кто-нибудь написал, я бы выучил…

— Бросьте, не огорчайтесь. Я считаю, все было супер. А теперь идите в кофейню, что-нибудь закажите и подождите меня. Все действительно было прекрасно.

Ян покинул студию. В кофейне он нашел свободный столик и сел на краешек стула. Так он просидел почти два часа, пока дверь студии не открылась и не показалась улыбающаяся, но заметно уставшая пани ведущая.

— Вы ничего не заказали?! — удивленно воскликнула она. — Как же так?! Что вы хотите? Кофе? Пирожное? А может, что-то более основательное?

— Нет… спасибо… — сказал Ян.

— Как это спасибо? Хотя бы кофе вы со мной выпьете?! — И очаровательная пани побежала к буфету.

Им принесли кофе, но беседа как-то не клеилась. Ян все время думал о том, то ли он сказал в камеру, что должен был. Мысли Тарчинской крутились вокруг следующей программы, в которой Ян не принимал участия, поэтому его судьба стала ей абсолютно безразлична. Работа прекрасной пани основывалась на постоянной погоне за несчастьями людей, ничего удивительного, что ее сердце не могло вместить столько трагедий сразу. Она рассказывала о чужой судьбе (с неподдельным состраданием и драматизмом) — и тут же забывала о ней, поскольку ее внимание уже было приковано к очередному бедолаге Страдающего болезнью Альцгеймера сменял парализованный, затем следовал умирающий от рака, женщина, потерявшая ребенка… Иоанна Тарчинская была в их жизни, если можно так выразиться, скорым поездом, шумно и ярко проезжающим мимо Богом забытых станций. Их драмы умещались в коротенький сюжет, через некоторое время после выпуска программы приходили письма, иногда с предложением помощи, а потом все неотвратимо возвращалось на круги своя. Что ж! Тот, кто считал, что Лазаря могли бы воскресить ведущие телевидения, сильно ошибался.

Пятнадцать минут спустя «Форд-К» снова мчался по ярко освещенным улицам, но Яна больше не радовал их праздничный вид. Он почувствовал усталость, сонливость и — о чудо! — обрадовался, когда машина остановилась перед больницей. Он поцеловал руку телезвезды, и автомобиль растворился в потоке спешащих в центр города транспортных средств.

В отделении 3 «Б» Яна ждал длинный стол. На выщербленных больничных тарелках были со вкусом сервированы рождественские кушанья.

Улыбающаяся пани Зося сидела между особенно элегантно одетыми по случаю праздника паном Яворским и паном Поняком. Профессор еще не присоединился к столу, сначала он задумчиво прохаживался по залу, затем любовался елкой. В праздничном торжестве участвовал и Пианист. К слову сказать, родители всегда приглашали его домой в канун Рождества, но молодой человек уезжал домой лишь после сочельника.

Кроме того, на ужине присутствовали пан доцент собственной персоной и его жена, учительница польского языка в близлежащем лицее. Так повелось, что уже много лет чета Красуцких отмечала Рождество вместе с пациентами. Вокруг стола суетились стройные, как стрекозы, медсестры, приносившие тарелки, вилки, ножи. Пан Поняк вытащил из-под скатерти пучок сена и спрятал в карман. Вероятнее всего, он намеревался отмечать этот праздник в одиночестве, чтобы вспомнить старые, добрые времена нормальной жизни.

Наконец все уселись за стол и, взволнованные, приступили к ужину. Наступили сумерки, в окнах домов, окружающих больницу, загорелись огоньки разноцветных гирлянд, украшающих елки. Потом совсем стемнело. В углу зала зажглось большое око телевизора, неизвестно кем включенного, и на экране возникла пани Тарчинская, рассказывающая о людских бедах. Сидя за столом, все не сводили с нее глаз и внимательно слушали, серьезно кивая головами. Потом появился заметно нервничающий Ян и со слезами на глазах стал говорить. Когда же он произнес «Всего вам самого лучшего в новом году!», больные сорвались с мест, начали обниматься и целоваться, желать друг другу скорейшего выздоровления и удачи. Пациенты пламенно расцеловали главного врача, его супругу, медсестер и санитарок — всех, кто был рядом.

Когда объятия закончились, доцент Красуцкий достал из кармана золотой ключик и протянул Пианисту. Молодой человек взял его дрожащими руками, подошел к инструменту, взмахом руки открыл крышку, сел на стоящий рядом стул и нежно положил пальцы на клавиатуру.

Наступила тишина. Пианист не играл, лишь прикасался к клавишам, словно старался к ним привыкнуть. Он ударил по одной клавише, другой, третьей, и вдруг из-под его пальцев возникла мелодия, но прежде, чем присутствовавшие успели ее узнать, она сменялась другой, третьей. Гениальный музыкант импровизировал, извлекая из инструмента самые неожиданные звуки, перемещаясь из одной эпохи в другую, меняя стиль за стилем, словно за пять минут хотел вспомнить весь свой давний репертуар. Наконец он остановился, на мгновение прервал игру, и тотчас же зал наполнила мелодия, которую подхватили все присутствующие:

Пели громко, в унисон, словно и для них появление на небе Вифлеемской звезды было знамением важного события, будто к ним тоже направлялись трое волхвов с миррой, золотыми монетами и ладаном. Пан Яворский обнял пани Зосю, а она его, их головы почти касались друг друга.

Пан Поняк смотрел на скатерть, на то место, где он рассыпал сахар, когда Ян оглашал с экрана свое новогоднее поздравление. Сейчас, неизвестно почему, эта горка из сахарного песка казалась ему самой важной вещью на свете.

Супруги Красуцкие подпевали, держась за руки, медсестры закатывали глаза, словно к ним вот-вот спустятся с небес дивной красоты ангелы, толстая санитарка пригорюнилась на другом конце стола.

Все умолкли и взволнованно смотрели друг на друга. Кто-то подцепил вилкой серебристый кусок сельди, который, замерев в воздухе, отправился в чей-то рот. Головы пани Зоси и пана Яворского почти прикоснулись друг к другу. Доцент Красуцкий о чем-то задумался. Его супруга деловито укладывала на тарелку пирожки. Пианист повернулся к Профессору. Шекспировед кивнул.

Тонкие пальцы Пианиста снова нежно коснулись клавиатуры, первый звук был едва различим. Затем воцарилась тишина. Пианист несколько раз ударил по клавишам, и Профессор высоким, чистым голосом запел:

Профессор умолк… Никто даже не шевельнулся, только спина склоненного над клавиатурой Пианиста вздрагивала сначала слабо, а потом все сильнее, и вдруг юный гений разрыдался. Все попытки доцента Красуцкого успокоить его оказались напрасными. Пианист горько плакал всю ночь и уснул лишь на рассвете. Над городом вставал очередной серый, декабрьский день, гасли последние огоньки на елках, на улицах было пусто, тихо и сонно, как никогда прежде.