Солнце для всех!

Глава без номера, которая должна быть первой. Творцы

Штиль. Середина лета. Середина дня. Солнце в зените; рядом, чуть восточнее светила, поблёскивает белым серп Аэ́ллы — одной из трёх лун Тэрри́и, медленно плывущий по небосводу с запада на восток. Это движение спутника планеты можно видеть невооружённым взглядом, если внимательно присмотреться. Родные сёстры Аэллы — Оáлла и Эóлла сейчас за горизонтом, но, когда Аэлла склонится к востоку, на западе взойдёт золотая Оалла и тогда непродолжительное время можно будет видеть обе луны одновременно, разные по цвету и абсолютно одинаковые по размеру и форме. Штиль; океан подобен зеркалу. Ветер стих на рассвете, и океан замер, замолчал, притаился, притворился зеркалом. Лишь в момент прохода Аэллы по краю солнечного диска четверть часа назад, это голубое зеркало тронула лёгкая рябь, а потом снова штиль. Только высоко-высоко в небе плывут белёсые перистые облачка. Небо пустó, в нём нет ни единого живого существа; вся жизнь под водной гладью и в глубинах океана, — океан полон жизни. То и дело неподвижное зеркало взрежет рыбий плавник — один, за ним другой… стайка рыбёшек прочертит по глади ряд параллельных прямых линий, от которых в стороны разойдутся быстро исчезающие стрéлки, всплеснёт где-то ла́стой одинокий морской зверь. Океан живой; он только притворяется мёртвым зеркалом. Но вот и в небе появляются признаки жизни: три точки — две чёрные и одна белая — возникают на севере. Точки эти быстро увеличиваются в размерах, принимают неясные пока очертания, а в это время участок воды в форме правильной окружности приходит в движение…

…вода вскипает, исторгая из себя облако пара, которое, вопреки естественным законам природы, быстро уплотняется и превращается в нечто пористое, внешне похожее на губку; посреди водной глади растёт небольшой остров. Остров имеет форму шайбы, он растёт стремительно, вода вокруг него кипит, источая сотни кубометров пара, которые остров впитывает пóрами, увеличивая свою массу.

А тем временем приблизившиеся точки уже превратились в птиц; птицы эти огромны — размах их крыльев не менее восьми метров — и красивы. Две чёрные и одна белая. Они похожи на орлов.

К моменту, когда птицы оказываются над островом и принимаются кружить вокруг него, остров разрастается до полумили в поперечнике. Кипение вокруг затихает, но не прекращается, а обтекает остров и смещается в сторону на расстояние нескольких миль, откуда тонкая струйка пара продолжает питать остров. Одна из птиц — белая — роняет с крыльев на остров пыльцу, и пыльца эта, едва коснувшись пористой поверхности, начинает произрастать зелёной сочной травой; в считанные минуты остров зеленеет.

Птицы вскрикивают, как кричат орлы, они делают несколько кругов поодаль от берега, затем возвращаются, снижаются и садятся на зелёную поляну посреди океана. Сойдясь вместе, птицы начинают меняться: перья их втягиваются, крылья уходят за спину, мощные клювы и когти ста́ивают, тела уменьшаются в размерах… И вот это уже не птицы, а…

…люди. Двое мужчин и одна женщина. Все трое одеты в длинные свободные одежды наподобие хитонов. Одежды мужчин — светло-серых оттенков — доходят до колен, обнажая мощные мускулистые ноги в сандалиях, на широких плечах — пурпурные плащи, на предплечьях — наручи из металла серебристо-жёлтого цвета, а на головах — такие же обручи. Одежда женщины — белая с элементами голубого — длиннее, опускается до щиколоток, тонкая талия подпоясана широкой золотой лентой, плечи и руки её — белоснежные и восхитительно изящные — обнажены, золотисто-соломенные волосы замысловато уложены и на голове диадема из того же металла, что и обручи мужчин. У всех троих за спинами небольшие плоские ранцы, наполненные веществом похожим на серую пыль — это то, что ещё минуту назад составляло тела птиц, в которые люди были облечены как в костюмы; эта «пыль», подчиняется воле людей, она способна принимать любую форму, используя при этом молекулы и атомы среды, с которой взаимодействует.

— Вот мы и на месте, — говорит старший из мужчин. Голос его в меру низок и мелодичен. Лицо мужественно, благородно. Прямой нос, чуть глубоко посаженные голубые глаза под тяжёлым лбом смотрят зорко, внимательно, лицо обрамлено окладистой русой бородой; он смугл от долгого пребывания под палящим солнцем и кожа его обветрена. Ёрик — таково его имя.

— Хорошая погода для работы, — говорит второй мужчина. Этот чуть моложе Ёрика, без бороды, тоже смугл и русоволос, чуть ниже ростом и чуть шире в плечах. Лицо его красиво, взгляд приветлив и добр — взгляд уверенного в своих силах умного человека. Это Орéй. Он муж белокожей женщины, что была белой птицей, а Ёрик — её старший брат. — И рабочее место у нас сегодня уютное, — добавляет Орей, ласково глядя на супругу. — Обычно мы с Ёриком обходимся голым кораллом… — Он окидывает взглядом заросшую густой муравой поляну, на которой уже начали расцветать цветы, жёлтые, розовые и фиолетовые ромашки и колокольчики.

Уголки губ женщины чуть подаются вверх, на щеках проступают милые ямочки.

Женщину зовут Адáра. Она безупречно прекрасна: большие миндалевидные глаза на нежном овальном лице, прямой, как у брата нос по-девичьи утончён и аккуратен, большой красивый рот, мягкий подбородок; на правой щеке родинка. Адара ровесница мужа, но выглядит моложе. Она — биолог и здесь просто потому, что давно хотела посмотреть своими глазами на то, как работают двое её любимых мужчин — муж и брат, коллеги и большие друзья.

— Вот в этом все мужчины, — продолжая улыбаться, говорит Адара. Голос её тонок и мелодичен. Если бы она сейчас заговорила стихами, получилась бы песня. — Вы пренебрегаете уютом. Да что там! Если вас вовремя не накормить, работать будете до голодного обморока. Если бы мир сотворил бог, с ним рядом непременно должна была быть женщина!

Мужчины дружно рассмеялись.

— Да уж, сестрёнка, ты права! — отсмеявшись, произносит Ёрик. — Иначе этот бог должен быть суровым аскетом. А такой насотворяет…

— У нашего бога точно была подруга-женщина, — говорит Орей. — Наш мир красив, и в нём есть женщины.

— Верно, дружище! — Ёрик хлопает Орея по плечу. — Полностью с тобой согласен!

Некоторое время трое ведут непринуждённый разговор, дожидаясь отчёта от роя микромашин, который размножается в ста милях к северу — там, где посреди штиля из воды уже растёт и пучится пунцовое облако. Наконец отчёт приходит и Ёрик обрывает разговор о божественном:

— Ну, что, — он весело смотрит на товарища, — сегодня начинаешь ты, Орей. Покажи супруге, как мы это делаем! А я позабочусь о безопасности и проконтролирую. — Сказав это, Ёрик передаёт Орею полномочия создателя: теперь рой на горизонте подчиняется его воле.

— Давай, любимый, покажи, что ты умеешь, — мягко нараспев произносит Адара, шагнув к мужу и беря его под руку.

Орей смотрит на прильнувшую к его плечу Адару, улыбается. Орей обожает её.

В это время Ёрик поднимает перед собой ладонь и совершает манипуляции пальцами (со стороны это выглядит так, будто он ощупывает невидимый шар), при этом по периметру острова из травы начинает подниматься прозрачная стена; стена растёт сначала прямо вверх, но потом края её заваливаются внутрь образуемого ею идеального круга и в итоге над троицей смыкается купол. Вода снаружи вокруг острова яростно вскипает и остров начинает подниматься вверх. Со стороны остров теперь похож на выпуклый цветок на тонком стебле.

— Начинай! — говорит Ёрик Орею.

Орей, мягко снимает ладонь супруги со своего локтя, касается губами её пальцев и отходит немного в сторону. Он простирает обе руки перед собой и начинает творить…

Адара с интересом всматривается вдаль и видит, как пунцовое облако на горизонте резко вспучивается, внутри него начинают сверкать молнии, а в стороны от облака по воде быстро расходятся концентрические валы тумана; океан вокруг облака приходит в движение: воды со всех сторон устремляются к сгустившемуся и почерневшему облачному шару, как если бы под ним возник гигантский водоворот. Даже перистые облака в небе вокруг места творения замерли. В следующий миг над чёрным шаром, разросшимся до, по меньше мере, двух десятков миль вширь и высоту, что-то блеснуло, отразив солнечные лучи. Адара увидела тонкую серебристо-жёлтую иглу, выдвинувшуюся из верхней части шара.

— Это центральный стержень, — говорит рядом Ёрик (Адара вздрагивает: она не заметила, как брат подошел и стал рядом), — он пока растёт вниз, вглубь океанической плиты… Орей сейчас контролирует процесс прорастания, поэтому не отвлекай его. Я буду объяснять тебе, что происходит…

— А мы не мешаем ему? — спрашивает Адара.

— Нет. Он будет реагировать только на прямые обращения. Это нужно для того, чтобы помощник, то есть я, мог сообщить ему о возникшей опасности, или замеченной ошибке…

— А разве?.. — начинает она опасливо.

— Нет, сестра, — не даёт ей закончить Ёрик. — Нам ничто не угрожает, и ошибок у нас с Ореем не бывает. Но правила надо соблюдать. Смотри… — Ёрик показывает рукой на творение. — Пошёл вверх…

В этот момент игла над шаром начинает заметно удлиняться; воздух вокруг иглы темнеет, становится полупрозрачным на глазах, в нескольких наиболее тёмных местах вспыхивают разряды молний.

— Треть мили в секунду, — говорит Ёрик. — Хорошо идёт.

— Вот это скорость! — Адара смотрит завороженно. — Там ведь сейчас страшное происходит… А как же рыбы, животные?

— Мелочь, вроде планктона, варится, а большая живность спасается бегством… — объясняет Ёрик. — В самом начале процесса машины собирают по периметру творения ультразвуковые сирены, которые распугивают всё, что способно слышать и соображать. Так что, когда начинается, животных там уже нет.

Женщина вздыхает с облегчением и переводит взгляд на мужа: Орей стоит сосредоточенный, глаза его закрыты, а пальцы на вытянутых вперёд руках то редко, то часто подрагивают.

— Справляется, — с улыбкой произносит Ёрик. — Он способный. Я в последнее время всё чаще перекладываю эту часть работы на него. Думаю, ещё пару сотен башен и нас с Ореем разделят: назначат каждому по помощнику… — Он несколько секунд смотрит на товарища, после добавляет с едва заметным сожалением: — Работы ещё много… Как только Совет увидит, что кто-то из вторых готов стать первым, тотчас переведут к нему в пару кого-то подходящего с Кольца.

Ёрик на минуту прикрывает глаза (просматривает какой-то доклад, — понимает Адара), затем поднимает руку и их площадка под куполом приходит в движение — начинает плавно подниматься вверх, как гигантский лифт.

Стержень вдали растёт — высота его уже больше сотни миль. Облака в небе, что остановились вначале творения, теперь все бегут к окутанному тьмой стержню, впитываются в тьму, отдавая свои молекулы микромашинам, которые разбирают полученную влагу и атмосферные газы на атомы и встраивают в создаваемую структуру.

Это будет уже двухтысячная башня, созданная Ёриком и Ореем. Сорок лет товарищи возводят башни в океане Тэрри́и. Пятьдесят башен в год — одна башня в декаду. Они не одни, — помимо них, в строительстве башен занято ещё одиннадцать пар специалистов. Но кроме башен, есть ещё Великое Кольцо — обруч вокруг экватора планеты шириною в семь и поднятый на высоту двенадцати миль, на который в будущем планируется перенести всё производство пищи; над созданием Великого Кольца работают сотни специалистов. Все они — Ёрик, Орей, двадцать два других творца башен и четыре сотни творцов Кольца — лучшие умы планеты. Тэрри́я чтит их — этих отважных мужчин и женщин, способных управлять сверхкрупными роями микромашин — своих спасителей, подобных тем славным предкам-героям, что создали космическую систему Аэлла-Оалла-Эолла, стабилизировавшую орбиту Тэрри́и три тысячелетия назад. И они, Ёрик и Орей, несут звание Героев Тэрри́и с честью.

Адара, будучи сама выдающимся учёным-биологом, гордится своими мужем и братом, как и Талéда — сестра Орея и жена Ёрика, которая очень хотела присутствовать сейчас здесь, с ними, но была вынуждена в последний момент остаться на службе с поступившим пациентом, так как она — врач.

Через час платформа создателей застывает на высоте пятидесяти миль, — подниматься выше — нет необходимости. Стержень будущей башни вдали блестит натянутой меж океаном и небом серебристо-золотой нитью; угольно-чёрное облако внизу разрослось, накрыв две трети расстояния между стержнем и стеблем платформы: там, в черноте, идёт непрерывный синтез материала, из которого будут возводиться основные конструкции башни. Первый этап создания завершён; настал черёд второго этапа.

Орей открывает глаза, опускает руки: в его осанке заметна усталость, но лицо мужчины исполнено радости и удовлетворения от проделанной работы. Он смотрит на жену:

— Ну, как тебе зрелище?

Вместо ответа, Адара шагнула к Орею и поцеловала его в щёку.

— Значит, понравилось, — говорит тогда Орей, глядя на Адару.

— Очень. Я много раз видела, как создают башни, но никакая запись, даже прямая трансляция не сравнится с этим… — женщина окидывает взглядом поляну под куполом и бесконечный простор снаружи, затем подходит к куполу и смотрит вниз, на океан и чёрное облако впереди. На поверхности океана внизу к этому времени не остаётся и следа от прежнего штиля: беспорядочные свирепые ветры носятся над клубящимся чёрным округлым полем протяжённостью в полторы сотни миль; из-под краёв облачного поля во все стороны расходятся высокие пенистые валы́. — Дух захватывает! — наконец произносит она и оборачивается к мужу и брату. — И ещё… вы чувствуете, как раскачивается площадка?

— Стебель тонкий, — отвечает ей Орей.

— Но очень крепкий, — добавляет Ёрик. — Если хочешь, могу нарастить под платформой пару генераторов силовых полей и качание прекратится. Сейчас снаружи начнётся ураган, качать будет сильнее…

— Не нужно. Я хотела бы, чтобы всё было так, как у вас обычно бывает.

— Обычно у нас не так красиво, Адара… — Ёрик делает широкий жест рукой, показывая, что говорит о густой траве, в которой ноги людей утопают до середины голени. — Мне действительно представляется чудом то, как ты повелеваешь живой природой. Ведь это настоящие трава и цветы… В микромасштабе каждая травинка столь же великá, как и башня, только живая, и потому намного сложнее, а ты заставляешь её расти быстрее, чем мы с Ореем наши башни!

— Но, у растений уже есть генетический код — готовая программа развития, созданная естественным образом самой природой… — отвечает женщина. Щёки её тронул едва заметный румянец: слова, сказанные братом, её смутили. — Изменения, которые мы вносим в генетический код, на самом деле незначительны, а программа создания башни полностью написана человеком…

— …и этот человек — не я, и не твой муж, — добавляет Ёрик. — Это вообще не один человек. Мы же лишь следим за исполнением программы написанной гениями. Просто так сложилось, что мы можем управлять очень большими армиями микромашин, можем контролировать эту стихию… довольно тупую и, как следствие, опасную. И пусть ты, или моя Таледа, и не можете подчинять своей воле такие армии, а командуете маленькими отрядами, однако результаты вашего командования меня впечатляют больше, чем собственные… Повелевать царством растений, или пересобирать заново клетки человеческого организма — работа для меня слишком тонкая и ответственная. С растениями я не стал бы связываться по причине недостаточно развитого чувства красоты и отсутствия глубокого понимания волшебства живой природы, а с врачеванием — потому, что попросту боюсь навредить. Ведь живой человек — это не орбитальная башня…

Закончив говорить, Ёрик некоторое время молча смотрит на золотую нить на горизонте.

Адара стоит у прозрачной стенки купола и смотрит на процесс внизу: чёрное облако, кажется, становится ещё чернéе; тут и там в этой черноте вспыхивают мощные разряды. Под куполом тихо, но женщина будто слышит множественные гро́мы.

— Ну, что, ты готова увидеть второй этап создания? — ладони Орея нежно обняли её плечи. Из-за мощного низкого гула снаружи купола Адара услышала только последние пару шагов супруга, когда тот подошёл к ней сзади и стал за спиной.

— Да, — отвечает она, продолжая смотреть сквозь купол.

— Ёрик, — говорит Орей, обернувшись к товарищу, — твоя очередь.

Подойдя ближе к куполу, Ёрик простирает руки, как это делал недавно Орей, прикрывает глаза и начинает творить…

Чёрное облако внизу приходит в движение, оно тянется к золотой нити, утолщается, наползает на нить, образуя конус с основанием около трёх миль. Затем у основания конуса тяжёлые клубы угольно-чёрного вещества формируют тороид, который непрерывно выворачивается изнутри наружу; движение вещества в тороиде ускоряется и вся структура, непрерывно извергая молнии, начинает медленно двигаться вверх, расти, вскоре оказавшись навершием клубящейся чёрным колонны…

Штиль. Вечер летнего дня. Океан молчит, замерев, словно притаившийся могучий зверь; вода гладка́ как зеркало. Только в месте, где ещё четверть часа назад был зелёный остров, плещутся рыбы. Рыбы едят плавающую на поверхности воды траву, сочную и вкусную — всё, что осталось от растаявшего без следа острова. Солнечный диск уже коснулся горизонта на западе; жёлтые лучи его вызолотили на водной глади дорожку, в которой то и дело из воды высовываются большеглазые серебристые морды рыбин, беззвучно открывающие рты и проглатывающие зелёные стебли. А в ста милях на севере стоит посреди океана новая башня. Начиная с завтрашнего дня, и в продолжение последующих десяти лет, в башне будут работать люди: будут прокладывать коммуникации, устанавливать оборудование, покрывать поверхность башни особыми узорами; сейчас же башня пуста́. Одна сторона башни пылает холодным золотом на солнце, другая бледна́ от голубого света уже прошедшей зенит Эоллы. Чуть левее башни в небе на фоне лёгких перистых облачков виднеются три точки — две чёрные и одна белая; они быстро удаляются на север.

Глава без номера, которая должна быть второй. Неотменённый герой

Солнце склонилось к верхушкам сосен, прочертив на всегда спокойной воде озера золотистую дорожку. Сейчас дорожка начинается примерно с середины водоёма и с каждой минутой укорачивается, становится блёклой. Зато под сферой купола утром и вечером солнечные лучи играют особенно ярко, отчего всё вокруг окрашивается в более тёплые тона и тени камней и деревьев то становятся неправильными, то внезапно множатся, то вовсе исчезают.

Ветхий длиннобородый старец в свободных белых одеждах сидит на высоком поросшем муравой берегу и смотрит на закат. На руках он держит серого зайчонка; гладит нежную пушистую шёрстку, бормочет морщинистыми губами что-то ласковое.

Остров посреди воздушного океана уже давно стал его тюрьмой, его вынужденным скито́м. Прошло две с половиной сотни лет со времени, когда он в последний раз видел лицо другого человека. Всё это время он был один. Здесь. В этом маленьком автономном мирке. Вокруг — только птицы и мелкие звери, самые крупные из которых это лисы и зайцы. Есть ещё рыбы в озере, но эти совершенно не поддаются дрессировке и годны́ только в пищу. Он здесь узник. На острове нет никакой техники, с помощью которой он мог бы связаться с кем-либо; нет транспорта, на котором он смог бы покинуть это место. Его здесь заперли и забыли о нём. Здесь нет ни единой микромашины, которую он смог бы использовать. Всё натуральное: вода, воздух, земля, камни, лес, животные. Поневоле он стал настоящим зоопсихологом и теперь хорошо понимает, кáк устроены сообщества лис, зайцев и мышей-полёвок (первых и вторых различает едва ли не всех, да и мышей некоторых тоже), читает их повадки, видит мотивы. Животные не боятся его.

За двести сорок девять лет принудительного затворничества он сильно сдал. Раньше он каждые пятьдесят лет проходил курс обновления и потому никогда ещё не выглядел стариком, — любой врач почитал за честь поправить здоровье одного из немногих оставшихся на Тэрри́и героев. Теперь же он — ветхий старец, доживающий свои последние годы.

В первый год своего пребывания здесь он много разговаривал сам с собой. Нет, он не лишался рассудка; разговаривал, чтобы не утерять способность к речи, и при этом изрядно преуспел в поэзии. Потом он стал дрессировать лису и бóльшая часть произносимых им вслух в то время слов приходилась на простые команды. Он крепко привязался тогда к зверю, и когда лиса умерла, решил впредь не повторять ошибку. Вместо того чтобы отрывать избранное животное от его племени, он стал планомерно работать со всеми сразу. Не единовременно, конечно же, поскольку два наиболее развитых вида из обитающих на острове друг другу естественно враждебны, а поочерёдно, то с лисами, то с зайцами, уделяя тем и другим по многу дней кряду. Уже через несколько лет и лисы, и зайцы стали воспринимать присутствие рядом человека как нечто естественное и само собой разумеющееся, а когда сменились первые поколения, дело коллективной дрессировки, направленной на развитие у животных большей сообразительности, пошло успешно в гору. Он мог бы написать не один десяток монографий, если бы его нейросеть не была отключена, или если бы у него был самый простой и примитивный компьютер… Да, чего уж там! Хотя бы бумага и чернила! Но ему не оставили ничего, кроме одежды, обуви и ножа. Настолько они его боялись.

Впрочем, у него хорошая память, и результаты своих зоологических изысканий он легко сможет записать, если таковая возможность представится. Вот только представится ли?..

Он стар, ветх, ему недолго осталось жить. Сколько он ещё протянет? Год? Два? Десять? Никто не вечен, увы. Без курса обновления он — такой же смертный, как и эти животные, с которыми он живёт здесь полтораста лет. Просто его запас жизненных сил больше. Но были времена, когда жизнь человека была намного короче — всего каких-то сорок-пятьдесят лет и всё, смерть. Генная инженерия и микромашины сделали продолжительность человеческой жизни дольше, но никакие генные усовершенствования не могут сделать человека бессмертным. Только полная пересборка с поэтапной заменой всех клеток организма на новые. А его возможности такой пересборки лишили. Потому, что он неугоден. Потому, что он некорректен. И это при его авторитете одного из немногих оставшихся на планете спасителей человечества!

Он говорил открыто правду: осуждал заигрывания биологов-еретиков с человеческой природой, называл извращение — извращением. Он игнорировал навязанные обществу кучкой дегенератов требования так называемой «корректности», по которым вдруг стало нельзя говорить уроду и дегенерату о том, что тот урод и дегенерат. И его слушали. Очень многие его слушали. Он вёл публичные дебаты, за которыми следила вся Тэрри́я. Дегенераты не могли просто заткнуть ему рот, не могли его игнорировать, как игнорировали миллиарды рядовых тэррийцев, голосом которых стал он, как игнорировали сотни общественных деятелей рангом пониже, которых дегенераты попросту «отменили» — стали шельмовать, травить и объявлять их прежние заслуги недействительными. Еретики захватившие власть в Совете лишили всех несогласных непосредственного доступа к микро-технологиям. Нет, они никого не оставляли без привычных вещей, просто признанные «неблагонадёжными» граждане не могли более изменять вещи по собственному желанию («а вдруг кто-то вздумает превратить бытовой прибор в оружие?»). Главным же преступлением выродков стало внесение изменений в программу пересборки: теперь всякий, кто проходил через эту процедуру мог по собственному желанию изменить пол и получал при обновлении организма новый набор генов, делавший его потомство двуполым. Еретики объявили это «благом» для человека. По их учению, пол человека «не должен быть приговором»; теперь каждый новый член общества имел возможность самостоятельно выбрать половую роль и модель поведения, а после первой пересборки стать либо мужчиной, либо женщиной, либо остаться двуполым…

Он был рад тому, что лучшие из лучших отправились в бесконечность Вселенной, чтобы найти и населить новые миры. Тысячи его товарищей — мужчин и женщин, трудолюбивых, талантливых, отважных, благородных, посвятивших свои жизни созданию башен и Великого Кольца, и тем спасших планету от экологического кризиса — покинули колыбель человеческой цивилизации, чтобы основать новые колыбели. Он бы тоже отправился с ними, если бы мог… Если бы мог оставить могилу любимой, ставшей частью Тэрри́и. Он остался. Один из двенадцати творцов, способных силой своей воли управлять хоть всеми микромашинами мира вместе взятыми. Остался, чтобы видеть собственными глазами как спасённое им человечество, оказавшись в безопасном благоденствии, деградирует за какие-то пять веков.

Пять тысяч лет потребовалось героям древности чтобы создать орбитальную систему Аэлла-Оалла-Эолла; новые герои возвели полтора миллиона башен, опоясали планету Великим Кольцом и создали десятки миллионов небесных островов за восемьсот лет, а их современникам и потомкам потребовалось всего-то пять столетий для того, чтобы деградировать до ереси «разнообразия» — до состояния дремучих дикарей, созерцающих собственный пупок. И он, один из новых героев, — ко времени завершения проекта их число не превысило и двух тысяч, — наблюдал этот процесс гниения, боролся с ним всеми силами, сколько мог. Он и ещё одиннадцать человек — четверо мужчин и семь женщин — его товарищей, спасших этот мир.

Он не сомневается в том, что их выродки тоже заперли, спрятали где-то на островах. Убить побоялись, а «отменить» не смогли, и потому заперли в собственных творениях, обрекли на старость и смерть.

Он не боится смерти. Он давно к ней готов. Он умрёт здесь, на Тэрри́и, и прах его останется здесь, с прахом Адары.

В месте, где один из ручьёв впадает в озеро, над лесом возвышается скала, в основании которой есть небольшой сухой грот. В этом гроте на одиннадцатом году своего заключения он похоронил лисицу по кличке Рыжая — своего первого друга в этом маленьком автономном мирке. Позже он выскоблил ножом над входом в грот надпись: «Здесь лежит Орéй, сына Бéра и Э́лии, муж Адáры и брат Талéды — создатель башен и островов». Когда силы его будут на исходе, он придёт в это место, чтобы остаться в нём навсегда.