Солнечный ожог

Глава вторая

Возможно, вы слышали о Шоне. Его полное имя – Шон Уилер. Он приобрел кое-какую печальную славу, попав в газеты. Но с тем же успехом могли и не слышать. Когда кто-то обладает властью над вами, легко утратить объективность, придавая ему бо́льшее значение, чем он того заслуживает.

К этому моменту мы провели вместе три года. В тот день, когда мы познакомились – это было в Анджуне, прибежище хиппи на Гоа, – дела у меня шли неважно. Если бы не он… Я не знаю. Тот день ознаменовал начало чего-то, а может, и конец. Что бы о нем ни говорили, я многим ему обязана.

Я не собираюсь жалеть себя, но детство у меня было дерьмовое. Я четырнадцать раз переезжала и одиннадцать раз меняла школу. Я не склонна винить в этом саму систему: это были мои внутренние демоны. Взгляните хотя бы на мою сестру Молли и на то, как сложилась ее жизнь, – и сами поймете.

Джой родила нас еще подростком, и все было прекрасно, пока ей помогала ее собственная мать. На одном фото мы с сестрой в одинаковых платьях и носочках, с одинаковыми бантами в волосах. Но бабуля заболела раком, и потом, несмотря на все старания Джой, жизнь покатилась под откос. Были и травка, и бухло, и разные мужики. Одному из них, Питу, нравилось, когда она оставалась у него ночевать. В конечном итоге кто-то из соседей донес на нее в полицию. Полицейские выломали дверь, нас забрали и купили нам зубные щетки в ближайшем магазине – по крайней мере, я так это запомнила. Однажды мне довелось почитать мое дело – там говорилось о мышином помете и собачьих экскрементах в спальне и о том, как сосед просовывал пачки печенья через щель почтового ящика. Но не это отпечаталось у меня в памяти. Я помню, как мы с Молли гуляли в парке, и я качала ее на качелях, а потом стемнело, и мы все еще были там, и я вручила ей пачку влажных салфеток, чтобы чем-то занять, и она оттирала ими маленькую лошадку-качалку. Помню чей-то кардиган, висящий на детской горке и пахнущий чужим стиральным порошком. А еще помню ту, первую, ночь в приюте для детей, оказавшихся в сложной жизненной ситуации, где до нас доносился гул самолетов; они пролетали мимо каждые три минуты, а мы их считали, и волновались за собаку Пита – вдруг ее тоже забрали.

Потом был сплошной «тяни-толкай». Мы проводили несколько месяцев «с мамой», потом внезапно вновь оказывались в приюте. Кочевали по приемным семьям. В некоторых из них были свои дети, в некоторых не было. Помню разные запахи. Разную еду. Рыбные палочки. Пельмени. Рис с горошком. Бывало, что идешь утром в школу, думая, что все в порядке, а вечером за тобой приходит незнакомая женщина, и тебя куда-то увозят. Были какие-то заседания, встречи, поджаренные сэндвичи в кафе на обед. Не уверена, что мы всегда были чистыми – помню, как пыталась постирать в туалете свою рубашку, когда одна девочка сказала мне, что я воняю. Я регулярно ввязывалась в драки, защищая Молли от ее одноклассников, и в моем личном деле появилось замечание, что я не умею справляться с эмоциями, но, может, мне просто не давали шанса? Оказавшись в системе, узнаешь одну вещь: твоя версия событий – это всего лишь твое мнение.

Наконец нас взяла к себе супружеская пара из Гастингса, с прицелом на длительную опеку. Мы получили шанс начать все с начала, как утверждала наша соцработница. Нам повезло, сказала она, что нас взяли вместе. Я хотела, чтобы все получилось, и не знаю, зачем с таким упорством шла к провалу. На диване была странная обивка, похожая на жесткий вельвет, а сиденье было поделено на части таким образом, что на нем помещались только три человека. Обычно я не входила в их число. Дом был одноэтажный, с верандой и окнами, которые открывались только сверху, как морозилка в холодильнике. Еда была невкусной, и я вбила себе в голову, что меня травят. И правил было так много – и дома, и в новой школе. Я спуталась с плохой компанией, вроде парней из подворотни, хотя сгубила меня как раз хорошая компания – девчонки в кружевных лифчиках, проводящие каникулы на Тенерифе. Они издевались надо мной из-за поддельных кроссовок «Найк». Одна из них подговорила меня вломиться в дом к учительнице. Конечно, они свалили, оставив меня отдуваться за всех. От этого предательства у меня внутри что-то заискрилось, как перед пожаром, который я позже и устроила.

Это называется хроническое нервное расстройство. Все происходит так быстро, когда от тебя хотят избавиться. Молли осталась. К тому времени она уже называла миссис Ормород «мамой». Без меня им будет лучше – такой вывод сделали они. Похоже, я портила ей жизнь, думая, что защищаю, и от этого больнее всего. Я до сих пор с ней вижусь. Мы по-прежнему на связи. Но я думаю – а скорее, знаю, – что она бы предпочла не общаться со мной.

Потом меня отправили в приют «Фэйрлайт-хаус», где была «тихая» комната, обитая войлоком, и закрытый на замок холодильник, а всех родителей учили усмирять детей так, чтобы не получить обвинение в насильственных действиях сексуального характера. Я забила на школу и большую часть времени проводила в городе со старшими детьми, клянча сигареты и ввязываясь в неприятности с продавцами и охранниками в магазинах. Я начала слишком много пить: это помогало справиться с паническими атаками и одиночеством. Последнее, если честно, было немного не по делу. Я хочу сказать, что никогда не оставалась одна. Меня постоянно окружали люди. Но опять же, тут дело в психологии. Шутка. Иной раз я думала: «Хочу домой». А потом спрашивала себя: «Где этот гребаный дом?»

В восемнадцать лет мне назначили нового соцработника, Карен. Она нашла мне социальное жилье в доме для выпускников приютов – фактически койко-место – и начала вести со мной разговоры о получении профессии. Однажды она рассказала мне о благотворительной миссии в Непале и что я могу получить финансирование. Она сказала, что это закалит мой характер, и тогда у меня возникла идея, что я могла бы реально стать новым человеком и начать жизнь с чистого листа. Нормальную жизнь. Но, оказавшись там, я еще острее ощутила, кто я есть на самом деле, еще сильнее почувствовала себя аутсайдером. Другие волонтеры – студенты, возвращавшиеся в сентябре в университеты, – в стремлении причислить меня к какой-нибудь группе спрашивали, в какую школу я ходила и где жила. Закалка характера и даже улучшение условий жизни их интересовали в меньшей степени, чем вечеринки при луне и сплав по бурным рекам. Скоро меня это достало, я поймала попутку и сбежала в Катманду.

Пару лет я жила в рамках закона, с трудом сводя концы с концами. Бралась за разную работу в обмен на ночлег – мне довелось пожить и в экопоселении в Сием-Рип, и в домике на воде в Сринагаре. Но это была трудная и одинокая жизнь. Я начала ненавидеть туристов с рюкзаками и однажды ночью, заметив, как шумная компания ушла из ресторана, не заплатив, я последовала за ними и стащила у одного из них бумажник. «Что посеешь, то и пожнешь», – подумала я тогда. Даже самые богатые из них, как я заметила, позволяли себе засунуть в рукав украшение на базаре или стянуть бутылку у бармена за спиной. Так прошло несколько месяцев, а затем и лет. Со временем я стала более изобретательной. Притворяясь их другом, я прошла путь от «одалживания денег» на телефонный звонок до сложносочиненных подстав, когда они «разбивали» или «теряли» что-то ценное («присмотри за моей золотой цепочкой, а я быстро искупаюсь»). Они буквально совали мне в руки наличные, чтобы загладить вину. Я говорила себе, что практически оказываю им бесплатную услугу: куча путешественников ловила кайф от вполне безвредного орегано. У меня было такое чувство, что я мщу одноклассникам, дразнившим меня из-за кроссовок. Да какая разница? Я всего лишь подтверждала их правоту, ведь они и так всегда считали меня отбросом.

В тот день в Анджуне мои силы были на исходе, и я осталась почти без гроша в кармане. Я пыталась провернуть один трюк – автоподставу с участием небольшого транспортного средства, в данном случае мопеда, – но неудачно. Там используется один прием, вроде «нырка» у футболистов, – тебе нужно увернуться от удара, использовав арматуру, сумку или палку для имитации контакта и свои лучшие актерские навыки для симуляции травмы средней тяжести. Если заплакать или вывернуть конечность под нужным углом, люди почти всегда откупятся от тебя, потому что спешат или потому что у них «левая» страховка. Но на этот раз я просчиталась: парень оказался говнюком. Я сидела на обочине дороги где-то на окраине не с щедрыми отступными в руках, а с истекающей кровью ногой и уязвленным самолюбием. И тут я увидела мужчину в рубашке поло, стоявшего в тени дерева. Он перешел через дорогу и достал из висящей на плече холщовой дорожной сумки тюбик антисептического крема. Мы разговорились, и он в итоге купил мне лепешку роти с овощами в одном из придорожных киосков на главной улице. Он был старше меня, но хорош собой, и при этом выглядел так, словно ты единственная, кто это заметил. Но когда он достал бумажник, чтобы расплатиться, я увидела фото блондинки. У меня был кое-какой неудачный опыт с женатыми мужчинами, поэтому после еды я тут же смылась, воспользовавшись дверью, ведущей из туалета прямо на улицу.

Анджуна была мне не по карману, и я устроилась на ночлег в сорока минутах пути от города, в дешевой комнатушке в Мапасе. Хромая, я шла вдоль дороги к остановке и тут заметила человека, притаившегося в тени рифленых крыш между ларьками с чаем и сладостями, поставив одну ногу на кучу гниющих цветочных гирлянд. Мужчина подождал, пока я с ним поравняюсь, и, оттолкнувшись от стены, вышел из тени. Он ухмылялся.

«Возможно, тебе это пригодится», – сказал он, протягивая мне мою сумочку из коричневой кожи. Я нащупала ремешок на шее, вытащила его из-под футболки. Его концы свободно болтались.

Он сказал, что наблюдал за мной. Я обладала талантом и навыками общения с людьми, умела войти в доверие, влиться в компанию. Благодаря своей неприметной внешности я могла оставаться практически невидимой, и это было именно то, что надо. Мне не хватало опыта, но у меня был потенциал. Не надо было позволять той паре отделаться от меня такой маленькой суммой в обмен на обручальное кольцо моей покойной матери.

«Зачем связываться с этими нахалами и неудачниками? – спросил он. – Зачем торговать поддельной травкой, а не поддельным кокаином? Зачем попусту тратить свои таланты и время?»

У него был напарник, который, фигурально выражаясь, «ушел в закат», и ему нужен был новый. В такой работе, как у него, женщины имели преимущество. Ни один мужчина, сказал он, искоса взглянув на меня, не считает, что женщина может быть умнее его. Он пристально посмотрел на меня, словно пытаясь заглянуть внутрь, потом кивнул – похоже, остался доволен увиденным.

«Мы одинаковые, ты и я. У нас может получиться».

Мы одинаковые. Это было не так. Он был богат с рождения – загородное поместье, школа-пансион, семейные связи, хоть уже и порванные. Но у нас получилось. На следующее утро мы встретились у него в отеле – большом, ничем не примечательном курортном комплексе со спа-центром и тремя бассейнами. Накормил меня завтраком, расспрашивая о моей жизни, и кивал, получая ответы на свои вопросы, словно точно знал, что я имею в виду. Он намекнул, что у него была похожая история. Он всегда был ненужным. Он взял мой гнев и вывернул наизнанку, представив его как нечто полезное, дающее преимущество.

«Такие аутсайдеры, как мы, видят их всех насквозь. Мы им еще такую фору дадим!»

Впервые я почувствовала себя сильной, словно нашла свое место в жизни, словно мое занятие позволило мне стать частью какой-то тайной семьи, состоящей из людей, занимающихся этим ремеслом. Мы пошли в его номер и занялись сексом, быстрым и бесстрастным, словно контракт подписали. В первый и последний раз. Я не возражала. Когда растешь в системе, привыкаешь думать о любви как о сделке. Потом он изложил мне свое предложение. На Гоа он приехал, чтобы немного передохнуть, но собирался вернуться обратно на север – в Золотой треугольник, в Тадж-Махал, Джайпур, Джодхпур – такая у него была схема. Большой куш можно было сорвать в Раджастане, где много туристов и богатых американцев. Он предложил мне представить, сколько денег я смогу заработать, вообразить себе шикарный номер в отеле с большой кроватью, дорогим постельным бельем и забитым под завязку мини-баром. Потом он объяснил мне, что сейчас сделал. Представь, вообрази – это все техники убеждения. Визуализация, сказал он, способствует выбросу окситоцина и подчиняет слушающего воле говорящего.

– Держись меня, – сказал он, раскрывая объятия, чтобы вместить целый новый мир. – Я научу тебя всему, что знаю.