Сон разума

Расчленяй и властвуй

После бури бывает затишье. После войны живут мирно. После пожара не разводят костров. Исходя из этих банальных истин, Александр Петрович Самойлов решил обустроить свою дальнейшую жизнь как можно спокойней и безопасней. Конкретно это значило — отказаться от ведения дел, требующих каких-либо расследований, и заняться обычной адвокатской практикой.

Его жене, Карине, такая жизненная программа пришлась по вкусу.

— Я, кажется, по горло сыта приключениями, — заявила она.

Особенность адвокатской карьеры Александра Петровича состояла в том, что он охотно брался за безнадежные дела, от которых другие адвокаты, как правило, открещивались. И напрасно: подобные казусы предоставляли защитнику полную творческую свободу, ибо он не был стеснен убогой практической целью: добиться отмены или смягчения наказания — о них все равно не могло быть и речи. Если же, вопреки логике, чего-нибудь удавалось достигнуть, то все воспринимали это как чудо, а адвокат, соответственно, приобретал репутацию чудотворца.

Сию доктрину Самойлов заимствовал у своего учителя, адвоката, некогда настолько известного, что приводить здесь его фамилию неуместно. Тот, будучи еще молодым юристом, сразу после Второй мировой войны взялся защищать людей, служивших во время оккупации в немецкой полиции, так называемых «полицаев». Ему удалось доказать, что лишь часть из них, в основном люмпенизированные элементы, шла в полицию добровольно и была замешана в преступлениях, остальные же поступали на службу к немцам по решению крестьянского схода или по прямым указаниям партизанских начальников. Многие с риском для жизни оказывали помощь как односельчанам, так и подпольщикам. Трагедия этих людей была обрисована столь ярко, что даже у видавших виды членов трибунала при оглашении приговора иногда дрожал голос. В результате «полицаев», всех до единого, повесили, а мэтр стал председателем коллегии адвокатов города Ленинграда.

И вот сейчас, когда Александру Петровичу предложили дело не то что безнадежное, но достаточно одиозное, притом не сулящее никаких выгод, он согласился его взять, сочтя случай подходящим, чтобы напомнить юридическому миру о себе как о блестящем адвокате.

Почти полвека назад, в сорок пятом году, демобилизованный артиллерист Шапкин из деревни Шапкино закатил в свой овин оставшуюся бесхозной сорокапятимиллиметровую противотанковую пушку. Пятьдесят лет без малого старый солдат ежедневно, как положено по уставу, производил осмотр, чистку и смазывание орудия, причем самое смешное, об этом знала вся деревня. А год назад сельский совет крепко обидел артиллериста при разделе колхозной земли, и тот, выведя пушку на позицию, дал предупредительный выстрел поверх сельсовета, выждал, пока оттуда все разбегутся, и принялся методично разносить в щепки здание, не жалея боезапаса.

Несмотря на смехотворность, эта история подпадала под крутые статьи уголовного кодекса, а если учесть, что старику было под восемьдесят и в позвоночнике у него застряли два осколка, любой, даже самый либеральный срок равнялся в данном случае пожизненному заключению, и потому, в каком-то смысле, дело могло считаться безнадежным.

Александр Петрович, подготовив эффектную и парадоксальную концепцию защиты, с нетерпением ожидал начала процесса, но увы, можно сказать, собственными руками, в соответствии с тривиальнейшей из поговорок «На всякого мудреца довольно простоты», загубил столь многообещающее дело.

Следственные процедуры, допросы и протоколы, подкосили старика, у него случился сердечный приступ, и он угодил в тюремную больницу. Его старуха, не сомневаясь в скорой кончине мужа, хотела во что бы то ни стало получить последнее благословение, и Александр Петрович выхлопотал для нее посещение лазарета. Она принесла с собой образок, по нынешним временам — вещь разрешенную, посидела дозволенное время около койки и удалилась, попрощавшись с супругом поясным поклоном. Однако позднее выяснилось, что помимо иконки она пронесла в палату в недрах своей многослойной крестьянской одежды еще и бутылку водки. Старый артиллерист выпил ее прямо из горлышка и заснул пьяным сном, чтобы уже никогда не проснуться и предстать перед тем трибуналом, где услуги адвоката Самойлова не требовались.

— Не унывай, — попыталась утешить его Карина, — преступность нынче такая, что за безнадежным клиентом дело не станет.

Но Александр Петрович, сочтя в данных обстоятельствах юмор неуместным, в ответ только обиженно покачал головой.

А через несколько дней у него появился вполне реальный повод обидеться на судьбу, вынуждавшую его, вместо адвокатской практики, снова заняться расследованием.

Все началось достаточно безобидно, с семейного звонка из Еревана — просили на несколько дней приютить дальнюю родственницу, итальянскую подданную, степень родства которой по отношению к Карине чисто условно, по-видимому, была обозначена как «троюродная кузина». Помимо жилья, кузина нуждалась в юридической помощи хорошего адвоката, примерно такого же знаменитого и влиятельного, как муж Карины.

— Ну что же, — с несколько преувеличенной бодростью объявила Карина, — похоже, ты приобретаешь международную известность.

Итальянская кузина оказалась существом весьма причудливым. Прежде всего поражала ее красота, экзотическая и, странным образом, неуловимая, ее никак не удавалось разглядеть, ибо гостья была подвижна, словно мотылек на оконном стекле, и ни секунды не оставалась в покое. Она была фотомоделью с редкой специализацией по рекламе драгоценных камней. Имея доходы примерно такие же, как и средний буржуа, она тем не менее ухитрялась культивировать пролетарское самосознание и ощущала себя объектом эксплуатации. Она состояла в социалистической партии и была активным функционером профсоюза фотомоделей. Унаследовав от своей армянской бабушки скромные познания в русском языке, она старательно их развивала, «чтобы читать Ленин», но теперь ей сказали, что «читать Ленин не надо», и это повергло ее в некоторую растерянность.

Клаудиа — так ее звали — с Кариной и адвокатом сразу взяла семейный, родственный тон, обращалась к обоим на «ты» и Александра Петровича называла «Сандро». Ее же следовало именовать, на русский манер, Клавой.

За обедом ей потребовался стакан воды, и, поскольку таковой в фирменной расфасовке в доме Самойловых не оказалось, она преспокойно набрала ее прямо из крана и, невзирая на предостережения хозяев, выпила. Зато позднее, когда дело дошло до вечерней ванны, — а Клава принимала ванны трижды в сутки, строго по специальному расписанию — возникли проблемы. Она извлекла из чемодана пробирочки для экспресс-анализа воды и озабоченно поджала свои розовые губы, наблюдая бурый цвет возникшей в результате реакции жидкости, а затем долго колдовала над ванной, подсыпая в нее порошки из разноцветных пакетиков.

То обстоятельство, что вода, пригодная для питья, может не годиться для мытья, привело хозяев дома в глубокое изумление, и Клава сочла необходимым дать пояснения.

— Ведь моя кожа — для меня орудие производства. Рабочий продает капиталисту свои руки, а я — кожу.

— Ты что, читала Маркса? — подозрительно осведомилась Карина.

— Я пробовала, но ничего не вышло. Зато мой друг читал и немного мне рассказывал, — она в последний раз попробовала большим пальцем ноги температуру воды, лаконичным движением рук скинула на пол халатик, продемонстрировав изумительно ровный загар всех частей тела, и погрузилась в зеленоватую воду. Ее выступающее из воды лицо сделалось сосредоточенным и собранным, как лица космонавтов перед стартом, и легким кивком головы она отпустила чету Самойловых, давая понять, что готова остаться один на один со своей суровой пролетарской судьбой.

Наутро, после завтрака, возник наконец разговор о цели приезда Клавы.

— Я звонила в Ереван, и мне сказали, что ты можешь все, Сандро. Помоги найти мою почку.

Умение сохранять невозмутимость — для адвоката важное профессиональное качество, но сейчас у Александра Петровича глаза откровенно полезли на лоб.

— Какую почку?!

— Человеческую. Которая вот здесь. — Она ткнула себя пальцем в спину около поясницы и, не пересаживаясь на стуле, изловчилась изогнуть талию таким образом, чтобы показать адвокату нужное место.

— Но куда она делась? И как это могло случиться? Объясни подробнее, Клава.

— Какой ты непонятливый, Сандро! Я говорю об операции пересадки. Они нашли хорошую почку, которая мне подходит, и сделали все нужные тесты, но когда я сказала, что собираюсь делать операцию в Милане, а не в России, мою почку вдруг украли. Сказали, из вестибюля здания вместе с ценной аппаратурой. Я думаю, они ее просто… ну, как это по-русски… зажилили.

— Они… Кто такие, эти «они»?

Клава сморщила нос и почесала его суставом пальца:

— Фирма «Пигмалион», у них клиника под Москвой. Теперь они предлагают другую почку, наверное, хотят подсунуть какую-нибудь дрянь.

Александр Петрович почувствовал в спине неприятный холодок, означающий, что с этим делом не следует связываться. Ему запомнилась телевизионная передача, где речь шла именно о совместном русско-итальянском предприятии «Пигмалион». Некий полковник из отдела борьбы с организованной преступностью утверждал, что еще во времена всевластия коммунистов специальное отделение кремлевской больницы занималось пересадкой органов, и его сырьевой базой, то есть поставщиком органов, был Институт скорой помощи имени Склифосовского. Основным объектом пересадки тогда были почки, другого просто не умели, и существовал план по заготовке почек — триста штук в год. В «неурожайные» годы естественным путем, в результате автокатастроф и прочих несчастных случаев, удавалось получить всего лишь полторы сотни почек, и тогда недостача покрывалась примитивным бандитским методом, неизвестные личности похищали потенциальных доноров прямо на улице. Имелся даже свидетель, чудом сумевший выкарабкаться из такой переделки. Полковник ответственно заявлял, что совместное предприятие «Пигмалион» есть не что иное, как коммерческое перевоплощение того же самого отделения кремлевской больницы, переключившееся с обслуживания партийной элиты на элиту финансовую и, разумеется, иностранцев. Сырьевой базой «Пигмалиона» остался Институт Склифосовского, уже не по приказу, а «за интерес», и способы добычи недостающих единиц органов тоже не изменились. Насколько Александр Петрович помнил, вскоре после этой передачи и ее рубрика, «Черный ящик», и редактор, и полковник исчезли из поля зрения общественности. Одним словом, единственно правильной реакцией с его стороны было бы тотчас объяснить, что он, Самойлов — адвокат, а не охотник за внутренностями и осваивать эту специальность не намерен, независимо от точки зрения армянских родственников жены. Но, увы, любопытство иногда подводило Александра Петровича, оказываясь сильнее доводов разума.

— Клава, неужели ты настолько больна, что нуждаешься в операции трансплантации? — Он специально употребил ученое слово, чтобы настроить ее на серьезный лад, но, судя по ответу, его попытка не увенчалась успехом.

— О, конечно, не настолько больна, но все-таки немножко больна. Пойми, Сандро, у меня сейчас контракт с очень солидной фирмой, и в него входит хорошая медицинская страховка. Если я не сделаю пересадку за год, то потом не смогу себе этого позволить.

— Ничего не понимаю. Ты собираешься лечь на операционный стол и дать себя резать, можно сказать на всякий случай, только потому, что сейчас есть деньги для этого?

— Да, — печально подтвердила она, — таковы гримасы капитализма.

— Ты отдаешь себе отчет в том, что это — очень сложная и даже опасная операция?

— Да, Сандро, я знаю. Но самое опасное для меня — если хирург сделает шрам. У кого есть шрам, тот уже не может работать с такими камнями, как бриллианты. А сейчас, если хирург сделает шрам где-то здесь, — она обвела рукой шею, плечи и грудь, — я получу пятьсот миллионов лир, а если здесь, — она приподняла свою куцую юбчонку и ткнула пальцем в серебристую паутинку трусиков, — то триста.

— Как, неужели и сюда надевают алмазы? — простодушно изумился Александр Петрович.

— Какой ты смешной, Сандро! — развеселилась Клава. — Конечно, алмазы будут на руке, но ведь рука может лежать где угодно. Это уж как захочет фотограф.

Карина, которая не вмешивалась в диалог и слушала молча, потрогала с озабоченным видом радиатор отопления:

— Совсем не топят, — нахмурилась она. — Знаешь, Клава, у нас такой сырой воздух, как бы он не повредил твоей коже. Тебе надо одеться потеплее.

Она увела испуганную гостью в спальню и жестом отчаянной решимости распахнула перед ней дверцы своих шкафов. С грустью, хотя и не без легкого злорадства она наблюдала, как супермодель провалилась в ее, Карины, джинсы, словно котенок в рюкзак.

Клаву, казалось, ничто не могло смутить. Превратившись в некое подобие Гавроша и повертевшись перед зеркалом, она радостно объявила:

— Превосходно! Это только на работе все должно быть по мерке, а в личной жизни нужна… — она щелкнула пальцами, — небрежность.

Александр Петрович наскоро обдумывал ситуацию. С одной стороны, было бы лестно выступить в иске западного образца адвокатом итальянской фотомодели, но с другой… не нравилась ему эта история, ох как не нравилась. Он ничего не знал ни о пересадке органов, ни об этом злополучном «Пигмалионе», кроме того, что от него явно попахивало уголовщиной. А «в темную» Александр Петрович не играл ни при каких обстоятельствах.

Когда дамы возвратились в столовую, он объявил свое решение:

— Клава, пока я не обещаю взяться за твое дело. Я ничего не смыслю в таких вещах и даже не знаю, можно ли одну почку отличить от другой. Прежде чем что-то сказать, мне нужно проконсультироваться с понимающими людьми.

— Тогда консультируйся поскорее! — Клава надула губки и обиженно скосила глаза, как ребенок, которому отказали в покупке игрушки. — Я уверена, Сандро, ты можешь разобраться во всем, в чем захочешь.

К ее удовольствию, адвокат приступил к делу немедленно. Он набрал номер своего старого друга, врача-хирурга, само собой разумеется, весьма известного хирурга, и пригласил его вечером в гости, отужинать, не скрывая, впрочем, намерения получить заодно приватную консультацию. Затем он отвез Карину с Клавой в Эрмитаж, дабы родственница могла приобщиться к сокровищам мирового искусства, хотя та и не выказала большого энтузиазма по этому поводу.

Избавившись таким образом на несколько часов от Клавы, он занялся той частью консультаций, которая должна была остаться вне ее поля зрения. Он хотел получить информацию о криминальной стороне деятельности «Пигмалиона». Как обычно, он начал с телефонных звонков, а потом настала пора личных контактов, ради которых ему пришлось совершить несколько поездок по городу.

Улов оказался невелик. Вокруг «Пигмалиона», безусловно, имелся зловещий ореол, но конкретно никто ничего не знал. Удалось выяснить фамилию полковника из телевизионной передачи: Багров Николай Анатольевич. Он возглавлял в Москве в течение года отдел борьбы с организованной преступностью, а после того, как стал копаться в делах «Пигмалиона», был переведен в другой отдел и теперь занимался наркотиками. Александру Петровичу даже смогли добыть московский телефон полковника, поскольку тот по части наркотиков сотрудничал с петербургскими службами. Вернувшись домой, Александр Петрович хотел было сразу же позвонить Багрову и договориться о встрече, но рассудил, что все контакты полковника, скорее всего, отслеживаются, и решил не засвечивать свой домашний телефон.

Гостя ожидали к восьми, и он явился минута в минуту вместе в женой, тоже врачом-хирургом. Они были одними из немногих людей, к которым адвокат обращался на «ты» и просто по именам — Константин и Ирина. Константин, помимо того, что был хирургом высокого класса, достиг определенной житейской мудрости и проявлял сдержанность в оценках, в отличие от своей жены, склонной к решительным и прямолинейным суждениям по любому вопросу. К сожалению, Константин не являлся специалистом в области трансплантации, а заставить его высказаться по вопросу, которого он не знал досконально, было крайне трудно, но адвокат рассчитывал на импульсивность и непосредственность Клавы, как на провоцирующий фактор.

Его замысел, в общем, удался. Поначалу Константин отвечал на вопросы односложно или вовсе не отвечал, ссылаясь на некомпетентность, но постепенно, не выдержав напора Клавы, которая пустила в ход весь арсенал экстравагантных уловок, выложил нужные сведения. Каждую фразу он начинал со слов: «Я не вполне осведомлен, однако можно предполагать…», но адвокат отлично знал, что эти осторожные реплики стоят не меньше уверенных суждений иных авторитетных специалистов. Во всяком случае, нужную информацию-он получил. За последние годы эта отрасль медицины сильно продвинулась вперед. Если десять лет назад умели трансплантировать только почки, то сейчас пересаживали блоком сердце и легкие, мочевой пузырь, некоторые железы, причем список органов, допускающих пересадку, непрерывно расширяется. Еще одно достижение последних нескольких лет — разработка технологии быстрого охлаждения, при которой внутри клеток не образуются кристаллики льда, и замороженные таким способом органы могут долго храниться и пересылаться в любую точку земного шара.

У Александра Петровича от этих разговоров, увы, совершенно пропал аппетит, и он с недоумением наблюдал, как все остальные увлеченно уплетают обильный ужин. Ну медики — это еще понятно, они к таким вещам привыкли, Клава — она, в конце концов, дитя природы, но Карина… Александр Петрович решил, что в данном случае сказывается кровь персидских сатрапов, которая, по утверждению Карины, имелась в ней в некотором количестве — они, как известно, совмещали кровожадность с превосходным аппетитом.

Когда приступили к десерту и кофе, основная медицинская тема была исчерпана, и адвокат на пробу выложил часть информации о криминальной стороне дела, надеясь услышать комментарий врача. Тот, однако, упорно молчал, и Александр Петрович спросил у него впрямую, что он об этом думает.

— Не знаю, — Константин осторожно покосился на свою жену, — боюсь, что на фоне общего безобразия такое возможно.

Ирина, до сих пор не принимавшая участия в разговоре, с громким стуком поставила чашку на блюдце.

— Не понимаю, о чем вы говорите. Я допускаю, какие-то хулиганы могут поймать человека на улице и затащить его в подвал. Но пусть мне объяснят, кто будет делать операцию, те же хулиганы в том же подвале? — она откинулась на спинку стула и устремила возмущенный взгляд на адвоката, выжидая, пока он осознает всю несостоятельность своих предположений.

— Неужели нельзя найти врача? — робко спросил он.

— Нет, такого врача найти невозможно, — отрезала Ирина.

— В Италии операция пересадки стоит около миллиона долларов, а в «Пигмалионе» — в несколько раз дешевле. Значит, хирург получает за операцию от десяти до двадцати тысяч долларов, — заметил Александр Петрович, обращаясь к своей кофейной чашке.

— Это неважно. Все равно, такого врача найти невозможно, — последовал решительный ответ.

— А если врач получает уже труп?

— Что ты несешь, Александр? — Ее терпению пришел конец. — Ни один врач не станет работать с трупом, который взялся неизвестно откуда. И что толку в нем, если это просто труп? Ведь донор должен пройти обследование, нужна группа крови, совместимость белков и еще масса данных. Все гораздо сложнее, чем ты думаешь. Выкинь из головы эту чепуху.

— Твои замечания, несомненно, резонны, — вздохнул Александр Петрович, но опасаюсь, несложно найти обходные пути.

Все молчали. Ирина положила на свою тарелку основательный кусок торта и занялась им с полной сосредоточенностью, давая понять, что с темой трансплантации покончено.

Чтобы несколько разрядить атмосферу, Карина решила перевести разговор в более отвлеченное, общефилософское русло:

— То, о чем ты говоришь, Александр, по сути — форма каннибализма. Это очень странно, человечество редко возвращается к пройденному. А тут выходит, человек, как сто тысяч лет назад, снова становится охотничьим животным… Странно.

— Ну, видишь ли, дорогая, — уловив замысел жены, адвокат попытался ее поддержать, — морской котик тоже до поры до времени не знал, сколько стоит его шкурка.

— А мой друг говорит, что в обществе потребления людям необходимо постоянно чувствовать опасность, — неожиданно брякнула Клава, — иначе они превращаются в сонных свиней.

Ирина, которая была занята перемещением в свою тарелку очередного куска торта, оставила его в покое и с любопытством воззрилась на Клаву:

— Он у тебя что, чокнутый? Интересно, чем он, твой дружок, занимается?

В глазах Клавы появился темный блеск, а губы напряглись и чуть приоткрылись. Александр Петрович подумал, что если ей подставить сейчас палец, она его укусит.

— Мой друг не чокнутый. А занимается он тем, что сытому обывателю не по уму. — Клава выразительно поглядела на тарелку Ирины.

— И что же, — спросила та с угрожающим спокойствием, — сколько ты видишь здесь сытых обывателей?

Клава, внезапно успокоившись, оглядела присутствующих и стены комнаты слегка удивленным взглядом, словно только что проснулась.

— Нет, здесь не вижу, — тихо сказала она.

Дальнейший разговор не клеился, и гости вскоре откланялись. Клава молча удалилась в ванную, Карина занялась мытьем посуды, и Александр Петрович мог спокойно обдумать полученную информацию. В основном Ирина была права. Разумеется, ее убеждение, что не существует врачей, готовых сотрудничать с преступниками, крайне наивно. В любой профессии всегда можно найти людей, которые за хорошие деньги сделают что угодно. Но чтобы такое предприятие, как «Пигмалион», могло процветать, в нем должны работать хирурги с именами, специалисты высшего класса, а такие люди, как правило, последовательно и тщательно избегают сомнительных ситуаций.

Размышления адвоката прервала пришедшая из кухни Карина:

— Ты бы успокоил Клаву, видишь, как она нервничает. Скажи ей, что согласен взяться за ее дело.

— Но, дорогая, — обиделся он, — мне не хочется за него браться, я не жду от него ничего, кроме неприятностей. Ты же знаешь, чутье меня редко подводит.

— Да, — ты прав… ты, безусловно, прав, — в ее голосе звучало смущение, — но, видимо, мне самой придется заняться расследованием, — увидев в его глазах панику, она ускорила речь, чтобы он не успел ее перебить, — ты не представляешь, какое значение придается в Армении родственным связям, даже самым далеким. Отказать в помощи родственнику, независимо от обстоятельств — величайший позор, — она виновато улыбнулась и развела руками, — как говорится, ничего не поделаешь: национальный обычай.

— Похоже, ты не оставляешь мне выбора, — произнес он ворчливо.

Когда гостья, с мокрой головой и печальными глазами, выплыла из ванной, Александр Петрович торжественно объявил:

— Не буду тебя больше томить, Клава. Я все обдумал и готов заняться поисками твоей почки.

— О, Сандро! — просияла Клава и бросилась ему на шею, не обращая внимания на то, что ее халатик полностью распахнулся. — Завтра мы с тобой составим контракт, и у тебя будет хороший гонорар.

— Что ты говоришь? — возмутилась Карина, заботливо застегивая на ней халатик. — Какие контракты между родственниками?

— Нет, нет, это обязательно! Я уважаю чужой труд, а хорошая работа бесплатной не бывает.

— Ну ладно, — улыбнулся адвокат, — мы составим контракт на словах, устно.

— Я так боялась, Сандро, что эти люди уговорят тебя не помогать мне. По-моему, я им совсем не понравилась.

— Тебе показалось, Клава. Они оба добрые люди.

— Может быть. Но они смотрели на меня так, будто хотят… — она наморщила лоб и щелкнула пальцами, — вывести меня на чистую воду.

Еще раз облобызав адвоката и Карину, Клава упорхнула в свою комнату, и в доме стало тихо.

Александр Петрович уже засыпал и даже видел какой-то сон, когда раздался телефонный звонок. Спросонья он не сразу сообразил, с кем разговаривает — это был Константин.

— Я подумал, что тебе это нужно знать, Александр. Твоя родственница не собирается делать никакой трансплантации.

— Постой, постой… Почему ты так думаешь?

— Я не думаю, а знаю. Иначе не стал бы тебя беспокоить.

— Но тогда почему… зачем ей тогда почка?

— Не знаю, зачем. Но себе ее пересаживать она не собирается.

— Откуда ты знаешь?

— Ты видел, какими дозами она употребляла горчицу и перец? Ни один почечник не будет так себя вести. Но это не главное. Когда человек решается на операцию, даже самую пустяковую, и, тем более, когда говорит о ней, у него появляется специфическое выражение глаз. Его трудно описать словами… это и решимость, и сосредоточенность, и отрешенность… Она не собирается оперироваться.

— Может быть, итальянское легкомыслие? — подавив зевок, предположил Александр Петрович.

— Нет, Саша. Поверь мне, я ведь видел тысячи людей, которым предстояла операция. В этом я не могу ошибиться. Этот взгляд ни с чем не спутаешь.

— И что же ты мне посоветуешь? — проснувшись окончательно, адвокат перешел в наступление.

— Что я могу тебе посоветовать… выпороть ее ремнем, с такими вещами не шутят. Я просто решил, тебе следует знать.

Положив трубку, Александр Петрович с благодарностью поглядел на Карину, которая уже успела уснуть и тем самым избавила его от дилеммы, сообщить ей или нет содержание разговора. Обдумав все не спеша, он решил Карине пока об этом не говорить, Клаве никаких допросов не устраивать и действовать так, будто он ничего не знает.

К середине следующего дня адвокат стал обладателем официального документа, удостоверяющего, что он является юридическим представителем итальянской гражданки Клаудии Торелли в ее отношениях с фирмой «Пигмалион». Теперь его путь лежал в Москву. Клава рвалась отправиться вместе с ним, но Карина энергично воспротивилась этому:

— Тебе на будущее следует знать, что адвокат Самойлов добивается наилучших результатов, когда ему никто не мешает.

Ночью, в купе экспресса «Красная стрела» адвокат долго не мог уснуть и, ворочаясь с боку на бок, думал, что завтра наверняка получит какой-нибудь неприятный сюрприз. И вдруг, неожиданно для себя, негромко произнес вслух:

— Их будет не меньше двух, — после чего совершенно успокоился и наконец погрузился в сон.

В Москве он остановился у своего старого знакомого, главного врача онкологической клиники, обеспечивая себе тем самым возможность срочной медицинской консультации в любой момент.

После обильного завтрака доктор вместе с женой, работавшей в той же клинике, укатили на службу, оставив адвоката наедине с телефонным аппаратом. С его помощью Александр Петрович довольно быстро добыл адрес и телефоны «Пигмалиона». Кроме того, ему стало известно, что любые конфликтные или нестандартные вопросы решаются исключительно через генерального директора компании, некоего Луиса Баранкина. Именно он, в так называемые застойные годы, имея медицинское образование, был душой предприятия, поставлявшего запасные внутренности для кремлевских старцев, часто выезжал за границу, контактировал с представителями братских компартий и носил тогда фамилию Хуарес. Впрочем, и она не была настоящей, а подлинное его имя — Луис Меркадер, и он якобы приходился родным племянником тому самому Рамону Меркадеру, который когда-то продырявил ледорубом череп Льва Троцкого. Решив посвятить остаток жизни коммерческой деятельности в России, он счел уместным взять русскую фамилию своей жены.

«Значит, наклонность к занятиям хирургией у них семейная. Опасный человек», — с грустью подумал Александр Петрович, но все же заставил себя набрать нужный номер и, на всякий случай держа трубку на некоторой дистанции от уха, изложил суть своего дела.

Голос собеседника звучал без акцента и притом весьма любезно. Да, он прекрасно помнит этот прискорбный инцидент и готов принять адвоката в любое время, прямо хоть сейчас.

«Пигмалион» располагался за городом, в имении кого-то из просвещенных русских помещиков, по утверждению водителя такси, не то Волконских, не то Голицыных — Александр Петрович слушал его пояснения вполуха, полагая их в любом случае неосновательными. Чьей бы она ни была, сейчас усадьба содержалась в идеальном порядке, на дорожках желтел чистый песок, и на прудах плавали лебеди, подтверждая своей горделивой повадкой респектабельность новых хозяев.

К кабинету Баранкина адвокат подходил с опаской. Не то чтобы он ожидал увидеть пирата с ятаганом или гангстера с автоматом, но все-таки и происхождение, и послужной список этого Меркадера-Хуареса-Баранкина были достаточно зловещими. Однако, когда секретарша распахнула дверь своего шефа перед робким посетителем, тот не увидел ничего пугающего.

За столом сидел красивый седовласый мужчина весьма почтенного возраста, лицом и прической поразительно похожий на Леонардо да Винчи. Но вместо двусмысленной ухмылки Джоконды, на его лице расцвела открытая русская улыбка.

Понимая, что имеет дело с тяжеловооруженным противником, которого не так-то просто заставить пошевелиться, адвокат начал с решительной атаки. Его клиентка, Клаудиа Торелли, человек и так эмоциональный, а в настоящее время, в силу предстоящей сложной операции пребывающая в состоянии нервного напряжения, крайне раздражена; она желает расторгнуть договор с фирмой «Пигмалион» и вернуть себе переведенную ранее на счет фирмы сумму. Нужно ли говорить, что он, Самойлов, как юрист, не одобряет столь резкой реакции и считает ее неадекватной, но желание клиентки — для адвоката закон. Наверное, ее не следует сердить, и надо вернуть ей деньги, ибо она, помимо предъявления судебного иска, угрожает рассказать газетчикам в Италии о грандиозном русском беспорядке. И сделать ей это несложно, ибо она — супермодель и репортеры ходят за ней по пятам.

Прежде чем ответить, глава фирмы, изображая испуг, закатил глаза кверху и схватился за сердце, совершенно так же, как делал в аналогичных случаях сам Александр Петрович.

Вот прохвост, мысленно обиделся адвокат, только театральных жестов тут не хватало.

Несмотря на испуг, речь почтенного старца струилась плавно и убедительно. Он полностью согласен с адвокатом, желание клиента — закон, это золотое правило. Но синьора Торелли является клиенткой не только господина Самойлова, но и «Пигмалиона», и для них ее желание — также закон. И здесь важно не перепутать подлинные интересы клиента с его импульсивным, быть может, непродуманным требованием. Одним словом, он просит адвоката уговорить синьору Торелли повременить, чтобы дать ей время одуматься. Дело вовсе не в деньгах: какие-то сто двадцать тысяч долларов для «Пигмалиона» — пустяк, но ведь может пострадать репутация фирмы. Уважаемый адвокат может немедленно получить исчерпывающие сведения о нескольких наиболее подходящих для синьоры Торелли почках, имеющихся в банке органов фирмы.

Примерно на такой эффект Александр Петрович и рассчитывал: теперь он имеет право задавать вопросы и совать нос в дела «Пигмалиона», разумеется, в пределах приличий.

— Но как же так? Как такое могло случиться? — запричитал адвокат. — Неужели у вас нет службы безопасности?

Из-под густых бровей Хуареса блеснул настороженный волчий взгляд, тотчас, однако, погашенный масляной пленкой благодушия.

— Что вы, что вы, почтеннейший! — замахал он руками. — Какая там служба безопасности! Простые сторожа, да и те обычно спят. В конце концов, мы всего лишь врачи, о подобных вещах никогда и не думали.

— Может быть, теперь настало время подумать, — с преувеличенной серьезностью заметил Александр Петрович. — А как выглядит подготовленная к перевозке почка? Она что, в стеклянной банке или в пластиковой упаковке?

Наивность вопроса не только развеселила главу фирмы, но и явно доставила ему удовольствие.

— Ваше простодушие подкупает. Извините, одну минуту, — он набрал номер на телефонном аппарате внутренней сети. Принесите ко мне наш фирменный контейнер, — он снова обратился к адвокату, — для транспортировки замороженных органов мы создали специальные портативные рефрижераторы… сейчас вы увидите…

Адвокат не преминул воспользоваться паузой:

— А вот… как говорится, в порядке бреда, чисто теоретически… если бы мне удалось найти эту самую почку… На что бы я мог рассчитывать?

Снова сверкнул короткий колючий взгляд, мгновенно растаявший в снисходительной улыбке.

— Вы получите десять процентов от суммы контракта, то есть двенадцать тысяч долларов США, и всю документацию на вывоз органа в Италию. Естественно, в обмен на письменное заявление госпожи Торелли об отсутствии у нее каких бы то ни было претензий к нашей фирме.

В кабинет вошел человек в белом халате и положил на стол шефа коричневый чемодан. Его специальное назначение снаружи никак не усматривалось — банальнейший чемодан средних размеров, с каким въезжает в Москву каждый второй иностранный турист.

«Любопытно, случайно это или сделано с расчетом», — успел сформулировать в уме вопрос адвокат.

Хуарес открыл чемодан с какой-то особой мягкостью жестов, пожалуй, даже с ласковостью — Александр Петрович понял, что контейнер составляет предмет личной гордости главы «Пигмалиона». Под крышкой обнаружилась сияющая серебром поверхность внутреннего контейнера, а также клавиатура управления.

— По сути, это — большой термос, — лекторским тоном давал пояснения Хуарес, — плюс миниатюрный компьютер, поддерживающий нужный температурный режим. Может включаться в сеть, либо работать в автономном режиме, на аккумуляторе — в течение десяти дней без подзарядки.

— Значит, — спросил адвокат, — если почка синьоры Торелли попала в руки, скажем так, несведущих людей, она будет в сохранности еще ровно семь суток?

— Увы, так, — подтвердил Хуарес.

Он медленно, с явной неохотой, закрыл чемодан и встал, утомленной улыбкой давая понять, что научно-популярная лекция окончена.

Адвокат поднялся тоже и стал хлопотливо благодарить за любезный прием и несказанное удовольствие, полученное от общения с просвещеннейшим из бизнесменов.

— Ах, чуть не забыл, — уже сделав шаг к двери, он вернулся к столу хозяина, — мне ведь нужны данные о почках, предлагаемых синьоре Торелли, чтобы мы имели возможность проконсультироваться с ее врачом.

— Это само собой разумеется. Вы получите их немедленно. И имейте в виду, что по разработанной учеными нашей фирмы системе успешность трансплантации гарантируется в случае совпадения у пациента и донора примерно тридцати биохимических параметров. Мы предлагаем вам органы с достаточным уровнем соответствия.

— Ну, — адвокат развел руками, изобразив на лице любезную улыбку, — здесь я буду полностью полагаться на личного врача синьоры Торелли.

— Если врач найдет степень совпадения недостаточной, мы в течение нескольких дней подберем орган для синьоры Торелли с любым реально возможным уровнем совпадения, — в глазах Хуареса мелькнуло едва уловимое выражения досады и сомнения.

Адвокат не обратил бы на него внимания, если бы не привык во время перекрестных допросов ловить на лицах свидетелей это сочетание досады, что сказал лишнее, и сомнения, заметил ли промах судья. Что же он сейчас выболтал… что за несколько дней может добыть какую угодно почку?.. Ведь, действительно, странно…

— Отдел информации этажом выше, точно над моим кабинетом, — завершил свою речь генеральный директор.

— Видите ли, — суетливо потоптавшись на месте, попросил адвокат, — мне будет как-то неловко самому представляться. Не могли бы вы им позвонить и объяснить, кто я такой?

— О господин Самойлов, положительно, невозможно вам в чем-нибудь отказать. — Набрав телефонный номер, Хуарес сообщил, что в отдел информации сейчас зайдет его друг, господин Самойлов, по поводу органа для госпожи Торелли, да, да, того самого прискорбного случая, и он должен получить все интересующие его данные.

В отделе информации прежде всего в поле зрения попадали кадки с пальмами, под сенью которых, вместо ожидаемых обезьян, обитали мониторы компьютеров, а также миниатюрная темноволосая девица, с большими печальными глазами и в белом халате, точнее, в белой курточке, покроем имитирующей халат. Отдельно, на видном месте, стоял круглый столик, на коем красовалась табличка: «Стоимость распечатки на один орган 15 тысяч рублей».

Непроизвольно ощупав внутренний карман пиджака и удостоверившись в наличии бумажника, Александр Петрович приступил к разговору. Прежде всего он хотел бы получить данные об утраченной почке, которая наилучшим образом устраивала его клиентку, синьору Торелли, дабы было с чем сравнивать все остальное.

— Я таких указаний не получала, — попыталась возразить девушка.

— Как не получали? — возмутился адвокат. — Весь смысл моей беседы с господином Баранкиным сводится к возможности сопоставления данных.

— Хорошо, я сделаю, — прошелестела она, съежившись, словно ожидая, что посетитель может ее побить.

Поколдовав на клавиатуре одного из компьютеров, она вывела на экран фамилию «Торелли» и несколько строчек кодовых букв и чисел, после чего принтер начал печатать нужные данные.

Морщась от зудящего звука, издаваемого принтером, адвокат взялся за вторую, более сложную часть задачи.

— Есть еще одно, скажем так, щекотливое обстоятельство, — издалека начал он, — которое, собственно, и заставило меня, прежде чем прийти к вам, провести беседу с главой вашей фирмы.

Девица сразу почувствовала что-то неладное, и печаль в ее глазах уступила место тревоге, а губы сложились в страдальческую гримасу.

— Дело в том, — безжалостно продолжал адвокат, — что моя клиентка, будучи супермоделью и весьма уважаемым человеком у себя на родине, тем не менее, увы, страдает некоторыми расовыми и социальными предрассудками и потому, помимо чисто медицинских данных о предлагаемых органах, хочет, делая окончательный выбор, располагать исчерпывающими сведениями о донорах.

— Но информацию о донорах мы не даем никогда! — трагическим шепотом произнесла девица.

— Именно об этом я и договаривался с вашим шефом. — Заметив, что она явно боится громкой речи, он намеренно повысил голос: — Да позвоните ему и спросите сами! — Он пододвинул к ней на столе телефон.

Ее взгляд из тревожного сделался паническим, и, глядя на телефон, как на раскаленный утюг, который ей предлагают взять голыми руками, она застыла в нерешительности.

«Похоже, — подумал Александр Петрович, — в этой фирме, как в саперных войсках, люди ошибаются один раз в жизни».

— О, если вам неловко, — он сменил резкий тон на бархатные интонации Санта Клауса, — я могу сам позвонить, — и потянулся к телефонной трубке.

— Не надо, пожалуйста, не надо, — жалобно попросила она, — я напечатаю вам о донорах.

Опасливо косясь на телефонный аппарат, она направилась к очередному компьютеру, и через минуту зудение принтеров стало хоровым.

— А какова у вас система оплаты? — Чтобы помочь ей успокоиться, он заговорил лениво, со скучающими нотками: — Я имею в виду, кому конкретно платить?

— В кассу, — последовал еле слышный ответ, — в коридоре налево окошко. Квитанции принесете мне.

— Я полагаю, мне следует заплатить за двенадцать распечаток? — Он сделал небрежный жест в сторону таблички на столе.

На ее лицо вернулось страдальческое выражение.

— Хорошо, хорошо, — сказал он поспешно и тихо, — уверяю вас, эти последние распечатки не увидит никто, кроме синьоры Торелли, — и мысленно добавил: «Да и она не увидит» — я заплачу за шесть распечаток.

Девушка благодарно кивнула.

Через четверть часа адвокат уже направлялся к воротам парка, ступая по яркому ковру из опавших кленовых листьев. Он специально пошел по боковой аллее, приметив на ней, у пруда, одинокую садовую скамейку: ему не терпелось хоть краем глаза заглянуть в распечатки, чтобы иметь по дороге домой материал для размышлений. Он уже приготовился устроиться на скамейке и начал отгребать в сторону скопившиеся на сиденье листья, как почувствовал в пояснице, у крестца, легкий холодок. Удивленно подняв глаза, он увидел двух лебедей, с интересом разглядывающих извлеченные им из кармана свернутые рулоном бумаги.

Это уже мания преследования, строго сказал себе Александр Петрович, птицы просто привыкли попрошайничать. Лебеди лениво поплыли прочь, но холод в спине не исчезал, и адвокат был вынужден оглядеться кругом уже вполне профессионально, изображая праздный интерес гуляющего человека к окрестностям. Рядом, за решетчатой оградой, на шоссе припарковался салатного цвета «Москвич», водитель которого, выйдя наружу, пристраивал на ветровом стекле щетки дворников, хотя дождя не было.

Поставив на скамейку ногу и поправив на башмаке шнурок, адвокат пошел вслед за лебедями, которые удачным образом уводили его вглубь парка. Пошарив в кармане, он нашел жевательную резинку и бросил птицам, одна из коих немедленно ее проглотила.

Так, не спеша, он добрался до центральной аллеи, защищенной от любопытных взоров густыми кустами, и быстро пошел по ней, почти побежал, в противоположную от главного входа сторону, к дальнему углу парка, где успел ранее приметить в ограде два изогнутых железных прута, образующих дыру, куда можно было пролезть.

Осторожно выглянув в дырку, он убедился, что «Москвич» остановился у ворот. Далее уже было несложно дождаться свободного такси и, протиснувшись между прутьями, остановить его.

— К ближайшему метро и, если можно, поскорее, — попросил он таксиста ласковым голосом.

Пролетая мимо салатного «Москвича», Александр Петрович успел запомнить номер, но лица водителя не разглядел: тот быстро наклонил к рулю голову.

«Профессионал», — печально вздохнул адвокат.

«Москвич» немедленно сел им на хвост.

— По-моему, вас пасут, — вскоре заметил таксист, почему-то при этом радостно скалясь.

— Да, — беспечно заметил Александр Петрович, — псих один, с утра привязался. Говорит, будто я его родственник, и хочет делить со мной какое-то наследство. Нынче много развелось сумасшедших.

— Это уж точно, — подтвердил шофер, улыбаясь еще шире.

Чтобы приободрить его, адвокат извлек из бумажника несколько долларовых бумажек и расположил их в руке веером. Стрелка спидометра тотчас поползла вправо.

Уйти от погони не удалось, но доллары свое дело сделали: резко затормозив, водитель остановился у самого входа в метро, и, юркнув под землю, адвокат успел втиснуться в уже закрывающиеся двери вагона.

После серии пересадок он почувствовал себя в безопасности. Выбравшись на поверхность и найдя подходящее кафе, он смог наконец заняться просмотром бумажек, из-за которых успел подвергнуться преследованию, причем непосредственно с момента, когда они попали в его руки.

Едва бросив беглый взгляд на распечатки, Александр Петрович присвистнул, вернее, попытался присвистнуть, ибо свистеть не умел. В детстве он считал это серьезным своим недостатком и пытался тайком упражняться, и вот вдруг сейчас губы вспомнили сами давно забытое занятие, сложились в трубочку и попытались свистнуть, как и много лет назад, безуспешно.

Накануне, в купе поезда, бормоча себе под нос перед сном, что получит, наверное, не менее двух неприятных сюрпризов, он и не подозревал, насколько окажется прав. В одних только этих бумажках сюрпризов оказалось три.

Прежде всего, почка, из-за которой так убивалась троюродная кузина, принадлежала мужчине, погибшему в возрасте сорока восьми лет. Об имплантации ее двадцатишестилетней Клаве не могло быть и речи: независимо от других параметров, отторжение было гарантировано. Старый врач, петербургский друг адвоката, оказался прав: Клава не собиралась делать никакой пересадки. Для чего ей в таком случае эта почка?

Во-вторых, две из шести медицинских распечаток содержали сведения не о тридцати параметрах, упомянутых Хуаресом-Баранкиным, а о значительно большем количестве, свыше пятидесяти, и включали в себя не только биохимические данные, но и физиологические. Часть из них, как, например, пульс и кровяное давление, не могли быть получены при обследовании трупа или умирающего человека. Объяснения этим странностям можно было придумывать разные, но все они согласовывались со зловещей репутацией «Пигмалиона».

И наконец, совсем уж невероятными оказались распечатки сведений о донорах. Здесь были паспортные данные, такие, как год рождения, место жительства и национальность, вполне логично указывалась профессия — кто же захочет пересаживать себе легкие стеклодува или почки рабочего с комбината химических удобрений, но помимо этого в трех случаях имелись и достаточно подробные биографии, что не поддавалось уже никакому рациональному объяснению.

Александр Петрович оказался перед трудной дилеммой. С одной стороны, было ясно: Клава пытается втянуть его в авантюру, наверняка опасную, а возможно, еще и некрасивую. Но на другой чаше весов лежали родственные амбиции, а также собственное его любопытство, успевшее уже пробудиться и подмывавшее продолжить расследование.

Он отправился к дому пешком, на ходу размышляя, как поступить. Решение вскоре созрело: здравый смысл прежде всего. Клава бессовестно врет и, попросту говоря, подставляет его, Самойлова. Пускай и она сама, и ереванские родственники закатывают любые истерики — играть в кегли динамитными шашками он не намерен.

Добредя до Мясницкой, он уже твердо знал: его миссия в Москве окончена. Спешить было некуда, он прогулочным шагом дошел до вокзала и купил билет на ночной поезд. Оставшийся свободным вечер уйдет на прощальный ужин с хозяевами. Он решил, что попытается вытащить их в ресторан.

Он вошел в свою парадную и успел нажать кнопку вызова лифта, когда перед ним возник человек в сером плаще и, явно предвосхищая возможную реакцию адвоката, отрезал ему путь к отступлению, разместившись между ним и входной дверью.

Ему было лет тридцать, выглядел он не агрессивно и, главное, не генерировал поля опасности.

— Ну и работу вы мне задали, Александр Петрович, — сказал он устало, но не без облегчения.

Убедившись, что адвокат реагирует на него спокойна, он достал из кармана блокнот, написал несколько слов и показал Александру Петровичу: «С вами хочет встретиться полковник Багров».

Вот тут-то Александру Петровичу и захотелось бежать без оглядки, но это, увы, было невозможно. Одна из слабостей адвоката состояла в том, что он не мог позволить себе на людях быть дураком. Трусом — сколько угодно, этого он не стеснялся, но дураком — ни за что.

Немного помедлив, он молча кивнул. Молодой человек повернулся и пошел к двери, адвокат последовал за ним.

Во дворе соседнего дома обнаружился уже знакомый «Москвич» салатного цвета. Молодой человек сел за руль, открыл для адвоката дверцу и завел двигатель. Он направился в сторону Тверской и прочь от центра.

За всю поездку оба не проронили ни слова, взаимно демонстрируя профессионализм, в подобных ситуациях предписывающий молчание.

Остановились они среди двухэтажных деревянных домов в окрестностях стадиона «Динамо». Молодой человек перебрался на заднее сиденье, оставив переднюю дверцу чуть приоткрытой.

Вскоре неподалеку затормозила серая «Волга». Из нее вышел человек в штатском и быстрой походкой стал приближаться к ним, адвокат имел возможность подробно его разглядеть. Худощавый, высокий, по-видимому, хорошо тренированный. Кожа на скулах натянута, кажется вот-вот порвется, щеки впалые, губы плотно сжаты, взгляд колючий и недоверчивый. Адвокат был досконально знаком с таким типом следователей. Его можно обозначить как «следователь-фанатик». Он воспринимает как личное оскорбление то, что преступник, дело которого он ведет, может находиться на свободе, и потому не жалеет сил, ни своих, ни чужих, чтобы водворить его в камеру. Ничем, кроме работы, не интересуется, резок в обращении, к преступникам и подозреваемым часто проявляет ненужную жестокость. И еще такие люди, как правило, страдают язвой желудка или камнями в почках.

Быстро оглядевшись по сторонам, он занял место водителя и захлопнул дверцу. Коротко кивнув адвокату и не потрудившись сказать даже «здравствуйте», он обратился к своему подчиненному:

— Жучков нет?

— По-моему, нет. Хотите, вот индикатор, — указал тот на лежащий впереди прибор, похожий на карманный магнитофон.

— Ладно, иди, — полковник протянул назад, не оборачиваясь, ключи, — поводи их по центру, а потом припаркуйся на стоянке аэровокзала.

Дождавшись, пока «Волга» уедет, он резко взял с места и, только выехав на Ленинградский проспект, обратился к адвокату:

— Я под колпаком. Приходится соблюдать технику безопасности, — он сделал паузу, чтобы закурить сигарету. — Вы интересовались мною, мне доложили. Я сам вышел на вас, чтобы вы не стали меня искать и не засветились.

— За кого вы меня принимаете? — усмехнулся адвокат.

— За человека, способного, как любой из нас, сделать ошибку. Для чего вы меня искали? Что вам нужно?

— Теперь уже ничего.

— А что было нужно?

— Да, по сути, тоже ничего… Чисто семейная проблема, в общем-то пустяковая, — адвокат говорил не спеша и рассеянно, одновременно прикидывая, какую часть информации целесообразно сообщить собеседнику, а что следует утаить. Хотя, собственно, для него в этом деле понятие целесообразности уже исчезло.

— Я просто расскажу, с чем мне пришлось столкнуться.

Полковник слушал внимательно, к удивлению адвоката, не перебивая и не задавая уточняющих вопросов, аккуратно соблюдая скорость шестьдесят километров в час и отвлекаясь только для того, чтобы прикуривать следующую сигарету от предыдущей.

Закончив рассказ, Александр Петрович спросил с виноватой улыбкой:

— Надеюсь, я вам не очень наскучил? Вряд ли вы услышали что-нибудь новое.

— Сопоставление версий всегда полезно, — проворчал Багров, — однако вы старая лисица, вас так просто не проведешь. Это хорошо.

Заключительные слова реплики очень не понравились адвокату, они содержали скрытую угрозу и посягали на его приятную убежденность, что он уже не имеет прямого отношения ко всем этим скверным манипуляциям с человечьими внутренностями.

— На что вы намекаете?

— На то, что мне нужен сейчас именно такой человек, как вы.

— Вы, наверное, шутите?

— И не думаю. Вам придется со мной поработать.

— Остановите, пожалуйста, машину. Я выйду. — Адвокат взялся за ручку дверцы.

— Не смешите меня, посмотрите вокруг: мы уже за городом. Пешком вы пойдете, что ли? Уж домой-то я вас доставлю в любом случае.

— Тогда сделайте это поскорее.

— Хорошо, как скажете. — Полковник притормозил, развернулся и повел машину в сторону Москвы, педантично продолжая держать скорость шестьдесят километров.

Эта ироническая покорность также заключала в себе нечто зловещее. Очевидно, он неплохо подготовился к встрече, и Александр Петрович теперь сидел молча, ожидая следующего удара. Он не замедлил последовать.

— Дело в том, что о вашей семье я знаю больше, чем вы.

— Я весь — внимание.

— Во-первых, степень родства. Для дальнейшего это существенно. Клаудиа Торелли — двоюродная сестра вашей жены. А вам ее как отрекомендовали?

— Троюродная кузина.

— Вот, вот. Это из-за того, что она — внебрачный ребенок, а в Армении таких вещей до сих пор стесняются. Отсюда громоздкая выдуманная степень родства.

— Не понимаю вас. Мне на эту степень родства наплевать. Да и вам, вероятно, тоже.

— Верно. Вам наплевать и мне наплевать. Но вам следует знать, что в Италии, да, кстати, и в Армении тоже, понятия родной сестры и двоюродной почти не различаются. Сестра, и все. Близкие родственники.

И снова Александр Петрович почувствовал невнятную, но реальную угрозу. «Грамотно ведет допрос, — подумал он. — Можно представить, как тянет жилы из подследственных».

— И где же вы выкопали эти ценные сведения?

— Я не выкапывал. Мне их принесли на бумажке. Даже если бы вы не сделали шаг мне навстречу, я все равно вступил бы в контакт с вами. Ваша итальянская родственница уже три года на компьютере Интерпола, и по моей части тоже, то есть по наркотикам.

— Что вы имеете в виду? Она не употребляет наркотиков.

— Я имею в виду доставку, точнее, помощь в доставке. Зафиксировано по крайней мере два эпизода. Правда, за руку не поймали. Понимаете сами, тогда она не разъезжала бы по разным странам.

— Но зачем ей это надо? У нее очень высокие заработки.

— Ей самой не надо. А ее дружку, Витторио Бурчи — надо. Он бандит, террорист. Организация «Тяжелые шаги», не слыхали? Наподобие бывших «Красных бригад», но покруче. На них даже «кожаные головы» обломались. Осечек у них почти не бывает. А если случаются, под нож идет и виновник, и все его близкие… Кстати, вам все еще наплевать на степень родства?

— Гм… не совсем… но простите, мне, конечно, не приходит в голову сомневаться в вашей осведомленности, и все-таки как я могу убедиться в достоверности этих сведений?

Глаза полковника загорелись бешенством голодной собаки, у которой пытаются отнять кость.

— А вы попробуйте от нее добиться, на кой… дьявол ей эта вонючая почка! Вы можете вставить паяльник в ее холеную жопу, и она все равно ничего не скажет!

«Все верно, — отметил про себя адвокат. — Такие люди всегда маются ненавистью к холеным и богатым». Ему пришла в голову смешная мысль, что итальянский дружок Клавы страдает той же болезнью, только у них с полковником разные представления о богатстве. Но он, пожалуй, многовато себе позволяет… пора ставить на место.

— Я не электромонтер, и у меня нет паяльника, — сказал он лениво. — А если хотите продолжать беседу… то, понимаете сами…

Полковнику потребовалось несколько секунд, чтобы справиться с приступом бешенства. С трудом разжав губы, он процедил:

— Извините.

— Ладно, — примирительно кивнул адвокат, — я чувствую, мне придется сунуть нос в эту историю… в эту скверную историю. Чего вы хотите от меня и что можете предложить взамен?

Полковник мгновенно сделался любезен, насколько позволяло его лицо.

— Начну со второго. Я найду для вас эту проклятую почку. Думаю, что найду. Это будет гарантией вашей безопасности… Теперь о вашей части работы. Ее сформулировать посложнее… — Он замолчал, чтобы прикурить очередную сигарету.

«Вот ведь привычка командовать, как она в них въедается… Сейчас он будет, как они выражаются, „ставить задачу"», — мысленно ворчал адвокат, ожидая, пока полковник соизволит продолжить.

— У меня две проблемы. Первую я решил бы и без вас, но с вами будет проще и скорее. Когда-то они, действительно, действовали иной раз бандитскими методами. Но эти разбойничьи подвиги в прошлом. Теперь у них все трупы — законные. Это достоверно. Но при этом они ухитряются в поразительно короткие сроки добывать любой нужный орган, с подходящими для клиента характеристиками. Сплошные счастливые совпадения. За счет этого у них высокий рейтинг на Западе: еще бы, полученные от них органы практически никогда не отторгаются.

— Может быть, вследствие хорошего научного уровня?

— Научный уровень превосходен. На них работают светила. Но кроме научного уровня есть еще и фантастически точный подбор доноров. В нужный момент, как по заказу, человек с нужными данными попадает в катастрофу. Ведь ясно же, их рук дело.

— На таком основании никого обвинить нельзя. На землетрясениях тоже кто-то наживается, но в них никого не обвинишь.

— Прокуратура рассуждает точно так же, а они тем временем совсем распоясываются. Чувствуют себя в полной безопасности. Тут-то вы и должны мне помочь. Через день позвоните в справочное бюро «Пигмалиона» и спросите, не поступала ли в их банк органов почка, более пригодная для Торелли, чем предложенные вам сегодня. Ручаюсь, они подберут вам орган с идеальным уровнем совпадения. А уж моя забота — проследить, как они его раздобудут.

— Что вы мне предлагаете? — возмутился адвокат. — Это же ловля «на живца»!

— Не мы с вами его насаживаем. А что вы можете сделать? В прокуратуре вас слушать не станут. Может быть, хотите погрозить пальцем Баранкину? Вряд ли он вас послушается. А вот вы после этого проживете недолго. Бросьте… Чтобы сделать яичницу, нужно разбить яйцо.

«Эрудит», — удивился Александр Петрович.

— Если вы правы, их контору следует назвать не «Пигмалион», а «Франкенштейн».

— У вас зловредный язык, адвокат. Я имею в виду способность угадывать пакости. Дело в том, что название «Франкенштейн» когда-то фигурировало в их деятельности. Около тридцати лет назад Баранкин, тогда еще Хуарес, получил орден Ленина и Героя Советского Союза за проведение операции «Франкенштейн». С нее-то он и пошел в гору.

— И что это была за операция?

— Не знаю. Возможно, вам придется выяснить. Во всяком случае, с ней каким-то образом связано то, в чем вам предстоит разобраться.

— Как ни странно, вам удалось меня заинтересовать. В чем же мне предстоит разобраться и почему вы не можете справиться с этим сами?

Багров выдержал короткую паузу, и на его лице появилось некое подобие задумчивости, что уже само по себе было любопытно.

— Поначалу это дело не показалось мне слишком сложным. Все как на ладони: вот конвейер с человечьими потрохами, вот около него Баранкин с помощниками, сидит, что арабский шейх у нефтяного счетчика, и считает миллионы зеленых. У меня проработка была хорошая, несколько эпизодов, вроде, можно всех брать. Ясное дело, у них есть коррупционная защита, и не слабая, но на всякий газ есть противогаз. Так вот, только я начал операцию, меня вызвали к начальству на самом высоком уровне, приказали все прекратить, наорали, предупредили о несоответствии и перевели в другой отдел. Защита у них оказалась гораздо мощнее и разветвленней, чем я думал. Исключительно за деньги это не сделать. Что-то у них есть еще. Они настолько уверенно себя чувствуют, что меня даже не уничтожили. Понятно, если промажу еще раз — ликвидируют… Если смотреть со стороны, торговля у них идет, вроде бы, гладко. Но время от времени вокруг отдельных органов у них затевается непонятная возня, примерно как в случае с вашей родственницей. И всегда в этой возне замешаны гонцы каких-то левых группировок, вплоть до самых бандитских… Теперь, что я хочу от вас. Я уверен, помимо простой торговли человеческими внутренностями, они заняты чем-то еще. Я должен знать чем, — он, не торопясь, занялся прикуриванием сигареты, давая понять, что сказал все.

— А вторая часть моего вопроса? Почему вы не можете справиться с этим сами? — рассеянно, как бы вскользь, спросил адвокат.

— Сам… да это же проще простого: они следят за каждым моим шагом. Пока я копаюсь в мелочах, меня терпят, но если коснусь серьезного — тотчас же остановят. А вы — серая лошадка, для них, можно сказать, пока вовсе не существуете. У вас больше моего шансов выжить.

— Благодарю за суровую прямоту, — сухо поклонился адвокат, продолжая выжидательно смотреть на полковника.

— Да поймите вы, — не выдержал тот, — у меня нет ни ваших знакомств, ни вашей проклятой образованности! Если вам льстит, можете считать, что мне это не по уму.

— Ну что вы, зачем же так, — любезно улыбнулся Александр Петрович, — давайте лучше перейдем к делу. Прежде всего я должен иметь досье Хуареса.

— Теперь я у вас спрашиваю, — ухмыльнулся Багров, — за кого вы меня принимаете? Вон там лежит папка, — не отрываясь от руля, он мотнул головой в сторону заднего сиденья, — это для вас.

— Мне нужно ее просмотреть сейчас же.

Вместо ответа полковник притормозил, свернул с шоссе в первый попавшийся проезд и остановился между гаражами и сараями. Кругом было безлюдно и тихо, только вдалеке залаяла собака.

Александр Петрович пересел назад и принялся просматривать документы, полковник же, достав из перчаточного ящика фотоаппарат, стал методично фотографировать пигмалионовские распечатки, раскладывая их рядом с собой на сиденье и заставляя адвоката морщиться от внезапных вспышек фиолетовой молнии.

Впрочем, он морщился не только от фотовспышки — даже беглого взгляда на содержимое папки было достаточно, чтобы понять: работа предстоит утомительная и кропотливая.

Багров, покончив с фотографированием, молча курил, пока Александр Петрович не закрыл папку и не вернулся на переднее сиденье.

Они выехали на шоссе и возобновили движение в сторону Москвы со скоростью шестьдесят километров в час.

— Мне не обойтись без помощника, — первым заговорил адвокат.

— Сегодняшний паренек годится?

— Нет, хотя по мелочам может понадобиться. Мне требуется человек, способный работать в научной библиотеке. Это моя жена. Но она здесь нужна без синьоры Торелли. Можете вы прищемить ей хвост в Петербурге?

— Так, чтобы не попортить шкурку?

— Безусловно… У нее с собой куча пакетиков с разными порошками, которые она подсыпает в ванну. Она без них никуда не ездит.

— Хорошо, будет сделано. Что еще?

— Машину с незасвеченным номером. Права у меня с собой.

Багров коротко-кивнул.

Очутившись дома, Александр Петрович первым делом позвонил Карине и сказал, что в Москве срочно требуется ее помощь. Уже через два часа раздался ответный звонок: Карина сообщала, что выезжает «стрелой» в сопровождении Клавы, ибо отговорить ее от поездки не удалось.

Не полагаясь на «этих олухов», как мысленно выразился адвокат, он после некоторых колебаний позвонил по указанному полковником телефону и, брезгливо морщась, сообщил номера поезда и вагона.

После этого он погрузился в детальное изучение досье Хуареса. Документы в большинстве были безликими, малоинформативными и обрисовывали бесцветную жизнь номенклатурного чиновника среднего звена. Полковник, хотя и прибеднялся умом, сообразил правильно: ключевым событием этой биографии была операция «Франкенштейн». Звезду Героя и орден Ленина Хуарес получил в апреле 1964 года, церемония вручения состоялась, как тогда было принято, накануне пролетарского праздника Первого мая. Награждение Хуареса Александр Петрович сразу же мысленно связал — и был уверен, что не ошибается — с его командировкой в Америку незадолго до того, в феврале. Это была самая длительная, продолжительностью больше месяца, из заграничных поездок Хуареса. Копия командировки имелась в деле, но увы, как во всех командировках номенклатуры, в качестве пункта назначения было указано советское посольство в Вашингтоне.

Отложив бумаги, Александр Петрович задумался. Давненько все это было… он сам тогда только-только закончил юридический факультет и был никаким не адвокатом Самойловым, а просто мальчишкой с новеньким, пахнущим клеем, университетским дипломом… Что же тогда творилось в Америке?.. Минувшим летом убили Кеннеди, а до того был Карибский кризис… Хуарес тут ни при чем… А после… после ничего особенного, пошло смягчение отношений, чуть не дружба… американцы решили подкормить русского медведя, чтобы подобрел хоть немного…

Размышления адвоката прервал телефонный звонок. Приятный женский голос сообщил Александру Петровичу, что с его семьей все в порядке. По договоренности с Багровым, это значило, что Карина появится утром в Москве одна, без троюродной кузины.

Позднее выяснилось, что Клаву задержали при посадке в вагон, как было указано в ордере, с целью «изъятия и исследования порошкообразных веществ, не заявленных в таможенной декларации». Карину, порывавшуюся вместе с родственницей проследовать в место заточения, попросили пройти в ее купе для дачи показаний, где и продержали до отхода поезда — беседовавший с ней оперативник выскочил на платформу уже на ходу.

Полковник Багров пунктуально выполнял свои обязательства. В семь утра заявился уже знакомый Александру Петровичу парень и вручил ключи от припаркованного внизу автомобиля, вместе с доверенностью от имени частного лица.

«Жигуль», — кратко пояснил он. — Вы вроде к нему привыкли.

— Ваша осведомленность меня восхищает.

— Работа такая, — флегматично пожевал губами парень, — старайтесь не нарушать. Но в случае чего выручим.

Прогуливаясь по платформе перед прибытием поезда, адвокат готовился к столкновению с бурей эмоций и репетировал подходящие успокоительные слова. Но Карина была очень сдержанна. О досадном инциденте она заговорила только в машине и, коротко и деловито описав происшедшее, невиннейшим тоном спросила, зачем ее любезному мужу понадобился такой идиотский спектакль.

Александр Петрович начал было изображать искреннее удивление и безграничное возмущение, но вдруг, неожиданно для себя, сам изумляясь тому, что делает, выложил без купюр, без всякой редакции все, что узнал за истекшие сутки.

Карина отнеслась к его рассказу спокойно.

— По-видимому, это серьезно, — сказала она. — Думаю, ты поступил правильно.

Дома, за кофе, распределили обязанности. Адвокат взял на себя партийные архивы.

— Чтобы там добиться хоть чего-нибудь, нужна повышенная проходимость, — пояснил он.

Карина в ответ слегка поджала губы, но промолчала. Ей досталась Публичная библиотека.

— Постарайся освоиться в том времени, почувствовать обстановку. Нам нужно знать, чем жила Америка в феврале шестьдесят четвертого года. Просмотри медицинские газеты и журналы, не было ли сенсаций, и обязательно «Нью-Йорк таймс», их интересует все. Надеюсь, завтра смогу поставить задачу поконкретнее.

Поймав удивленный взгляд Карины, он добавил:

— Извини, это я от полковника Багрова набрался, они все так выражаются. Я не знал, что это заразное… И еще: нужно, чтобы в библиотеке твои заказы выполняли срочно, вне всякой очереди. Помощь нужна, или сама справишься?

— Ты что же, решил определить меня в детский сад? — возмутилась она. — Пора тебе знать, я тоже обладаю достаточной проходимостью.

Уловив в его глазах двойственное выражение, одобрения и сомнения, Карина засмеялась.

— Шучу, конечно. Просто, там ученый секретарь — мой старый приятель, — пояснила она, выходя из машины.

Вечером, в пять, после основательного трудового дня, Александр Петрович подъехал к зданию библиотеки. Карину он застал жующей купленную в уличном ларьке пиццу.

Поскольку утром, приехав с вокзала, адвокат и Карина хозяев дома уже не застали, ее знакомство с ними должно было состояться за обедом, и, ergo, дома о делах поговорить не удастся до самой ночи. Поэтому решили обменяться впечатлениями прямо в машине.

В перчаточном ящике обнаружился индикатор «жучков», оставленный им без всяких объяснений. По-видимому, опекавший их молодой человек был твердо убежден, что столь высокообразованные люди не могут не уметь пользоваться такой простой вещью. Впрочем, адвокату случалось видеть, как обращаются с этим действительно нехитрым устройством, и совместными усилиями они привели его в действие. Александр Петрович и так отлично знал, что в машине «жучков» нет, но устроил это практическое занятие в основном с воспитательной целью, чтобы Карина в полной мере осознала серьезность ситуации, в которую они попали.

Что касалось американской истории, ее достижения были невелики, но это ее, казалось, не удручало, и она, дожевывая наспех свою пиццу, возбужденно рассказывала:

— Так знаешь, чем жила Америка в феврале шестьдесят четвертого года? Гастролями Битлз! Это была их первая поездка в Штаты. Ты только представь: за четыре часа телевизионной передачи во всей Америке не было угнано ни одного автомобиля, и вообще — ни одного серьезного преступления, у них-то! В южных штатах полыхали костры из дисков Битлз, это устроил пастор Граем из-за того, что Джон сказал, будто Битлз популярнее Иисуса Христа. Эти старые ханжи ходили вокруг костров с пением псалмов, а их собственные детки отправились на Север пробиваться на концерты. Боже, что там творилось!

— Удивительно, — адвокат на секунду задумался, — Битлз, надо же!.. Знаешь, когда появилась «Let it be», мне показалось, весь мир немного изменился. — Он помолчал и вдруг, неожиданно для самого себя стал тихонько напевать: Let it be… let it be…

— Но постой, дорогая, — спохватился он, — ты ведь не думаешь, что поездка Хуареса в Штаты как-то связана с Битлз?

— Нет, конечно, — засмеялась Карина, — извини, я увлеклась. Я просто хотела сказать, что в американских газетах и журналах за февраль трудно найти что-нибудь, кроме Битлз. Даже в медицинских газетах — половина о Битлз.

— Ну, а вторая половина? Слово «трансплантация» хоть раз встречалось?

— Встречалось, и не раз. Во-первых, теоретические статьи, в них-то я ничего не поняла, а во-вторых, сообщения о конкретных операциях, около двух десятков, я выписала. — Она извлекла из сумочки пачку карточек.

Он стал рассеянно их просматривать, и хотел было пошутить над ее привычкой по любому поводу создавать картотеки, как вдруг одна из карточек привлекла его внимание настолько, что он не заметил, как выронил из руки все остальные.

— Потрясающе! — произнес он шепотом.

Карина, не привыкшая к столь эмоциональным реакциям со стороны мужа, с любопытством заглянула в поразившую его карточку.

— Какое смешное название, Мидлтаун. Там было сказано — маленький тихий городок, но я не стала это выписывать. А кто такой Гоммер, не знаешь? Репортер утверждает, один из самых богатых людей Америки.

— Он не ошибается, если это тот самый Гоммер, а скорее всего, так и есть. Гоммер один из капитанов, вернее сказать — адмиралов, американской промышленности и негласный глава северной финансовой группировки.

— В таком случае, — заметила Карина, — будет несложно проверить, делал ли он трансплантацию почки в Мидлтауне. Но почему он так тебя интересует?

— Дело в том, что Мидлтаун расположен под Бостоном, а наш друг Хуарес провел в Бостоне целый месяц, и не реже чем через день ездил в Мидлтаун.

— А почему он там не мог поселиться?

— Ты же сама сказала: тихий маленький городок. В таких каждый человек на виду. А в Бостоне затеряться несложно.

— Как ты это выяснил? Нашел отчет о командировке? Неужели они ТАКОЕ не уничтожили?

— Разумеется, уничтожили. Они уничтожили все, что надо. Но ты недооцениваешь подвид Homo Sapiens, именуемый Homo Sovieticus. Ему можно вручить кучу орденов и осыпать его деньгами, но он все равно привезет из командировки ворох билетов, корешков счетов и квитанций и отнесет все это в родную бухгалтерию в надежде, что заплатят еще хоть немного. Именно так и поступил Хуарес. Вряд ли ему заплатили, но гостиничные счета и автобусные билеты, вместе с пояснениями, положили в конверт в его папке. А когда уничтожали документы, об этих финансовых мелочах никто и не вспомнил… Да, вот еще: в гостинице он проживал в одном номере с неким Дегтяревым В. И.

— Завтра же пойду покупать шляпу.

— Зачем?

— Чтобы снять ее перед тобой. Лихо у тебя получилось.

Следующим утром, добросовестно выполняя поручение Багрова, адвокат позвонил в «Пигмалион» и поинтересовался, не поступала ли в банк органов почка, более удобная для синьоры Торелли (именно так он выразился), чем предложенные ранее, ибо личный врач супермодели не удовлетворен ими. Как и предсказывал Багров, Александра Петровича заверили, что почка найдется, и попросили позвонить через три дня.

— Чего-то я все-таки не понимаю, — недовольно проворчала Карина. — Теперь они будут искать почку, по всем параметрам идентичную утраченной. Неужели им не ясно, что она Клаве категорически не подходит?

— Я думаю, им все гораздо яснее, чем нам. Возможно, они даже знают, кому предназначена почка. И еще есть закон коммерции: желание клиента — закон. Если бы она захотела почку кенгуру, они бы и глазом не моргнули, лишь бы деньги платила.

— Это я понимаю. Но ведь фирма медицинская и якобы солидная. Как они ухитряются сохранять авторитет в медицинском мире? На них работают врачи с громкими именами, как же они такое терпят?

— Превосходный вопрос, в самую точку! Пока у меня только догадки. По-моему, Хуаресу удалось расчленить и полностью изолировать различные потоки информации. Фирма — многослойная и похожа на матрешек, вложенных одна в другую. У каждой изолированное кровообращение, они все слепые, и каждая считает себя единственной.

— Но ведь это почти невозможно! Если ему удалось такое, он просто ювелир. Тогда надо говорить не о матрешках, а скорее о китайских костяных шарах, вырезанных один в другом.

— Возможно. И нам предстоит разобраться в этой ювелирке… Посмотрим.

Люди полковника также проявили пунктуальность. Ответ на сделанный вечером запрос о Дегтяреве В. И., который мог бы иметь командировку в Штаты в 1964 году, был получен в девять утра. Из трех проживавших в Москве Дегтяревых В. И единственной подходящей кандидатурой оказался ныне покойный Владимир Игнатьевич Дегтярев, доктор биологических наук, заведующий лабораторией в Московском отделении института физиологии. Факт командировки был подтвержден по архивам ОВИРа.

В Институте физиологии решили пока не светиться и оба отправились в библиотеку. Карина, свободно читавшая по-английски, взяла на себя Гоммера, Александру Петровичу достался Дегтярев.

В этот день сотрудникам библиотеки пришлось основательно потрудиться. Карина и адвокат каждый час заказывали новые издания. Заказы, на которые обычно требовалось один-два дня, для них выполнялись в течение получаса; ксерокопии изготовлялись за час. Не обошлось, конечно, без коробок конфет и плиток шоколада, но дело было не только в них. Библиотекари, в основном молодые девчонки, почувствовали, что эта энергичная пара не занята обычной научной работой, а идет по горячему следу, и, не понимая, как след тридцатилетней давности может быть горячим, тем не менее включились в эту азартную охоту.

На сей раз Карина оказалась удачливее мужа. Ей удалось найти целую серию заметок о Гоммере, общий итог которым подводила обширная, на целый разворот, статья некоего Голдсмита, в те времена наиболее авторитетного обозревателя «Нью-Йорк таймс». Статья называлась «Загадка Гоммера» и была опубликована в конце апреля, по странному совпадению в один и тот же день с вручением в Москве наград Хуаресу.

Голдсмит подробно анализировал, «до и после Мидлтауна», политику публикаций Гоммера, действия его банков и поведение принадлежавших ему лобби в конгрессе. Обозреватель приходил к выводу, что изменение американской политики по отношению к Советскому Союзу — в сторону «потакания чудовищу» — в значительной мере было делом рук Гоммера, причем именно того «нового Гоммера», который появился на американской политической сцене по выходе из мидлтаунской клиники.

Высокий профессиональный уровень статьи, огромный объем привлекаемого материала и точность анализа плохо вязались с довольно беспомощной концовкой. Вместо ответа на естественный и законный вопрос, что же заставило Гоммера изменить свои убеждения и определенным образом повлиять на государственную политику, Голдсмит преподносил читателю расплывчатые рассуждения о том, что, находясь в клинике и почувствовав себя, как все люди, подвластным смерти, Гоммер общался с Господом, который и внушил ему новые взгляды на жизнь. Уже сам факт, что подобный текст мог появиться в «Нью-Йорк таймс», где каждая строчка, прежде чем попасть в набор, проходила жесточайшую конкуренцию, был симптомом растерянности американцев.

Карина и Александр Петрович, не сговариваясь специально, установили обычай обсуждать итоги рабочего дня в машине — обоим казалось, так безопаснее. Карина освоила эксплуатацию индикатора «жучков» и перед началом любого разговора педантично проводила гигиеническое обследование машины.

— Неужели Хуарес имел ко всему этому отношение? Я уверена, имел, — она непроизвольно понижала голос, отчего ее речь становилась еще возбужденней, — но каким образом? Не могу ничего придумать, просто не хватает воображения. А у тебя?

— У меня тоже. Думаю, Хуарес знает много такого, чего нам с тобой не придумать и лучше не знать, чтобы спалось спокойнее… Но ты сегодня неплохо поработала, а вот мне, увы, похвастаться нечем.

Ему, с помощью библиографов, удалось отыскать по алфавитному каталогу несколько монографий Дегтярева и по ссылкам и реферативным журналам — несколько десятков статей. Почти все они начинались с довольно косноязычного прославления советской науки, а все последующее было для адвоката китайской грамотой.

— Не унывай, — попыталась утешить его Карина, — не так все безнадежно. — Она на несколько секунд умолкла, перебирая пачку ксерокопий. — Смотри, часть статей — совместные, это уже зацепка. Вот здесь — авторы: Дегтярев и Безбородко, видишь, фамилии не по алфавиту. Наверняка его аспирант, и другие тоже, думаю, аспиранты. Возможно, из них кто-то жив… — Она прервала речь на полуслове. — Постой-ка… у меня есть идея… мне нужна большая коробка конфет, только пока ни о чем не спрашивай.

На добычу коробки конфет ушло несколько минут, и Карина скрылась в дверях библиотеки.

Она отсутствовала минут пятнадцать, а когда вернулась, вместо коробки конфет у нее в руке были две библиографические карточки, и, судя по сияющему выражению лица, она считала состоявшийся обмен весьма удачным.

— Вот эти две статьи в шестьдесят четвертом году перекочевали в спецхран, а в девяносто первом вернулись на общий доступ.

— Пожалуй, теперь моя очередь покупать шляпу, — заметил он после паузы, — мне ведь и в голову не пришло.

Обе означенные статьи имелись в ворохе ксерокопий. Одна называлась «Некоторые результаты исследования процессов возбуждения и торможения периферийных центров», другая — «Еще раз к вопросу о функциях замещения». В обеих статьях речь шла об опытах на мышах, но во второй — частично и на собаках, обе изобиловали диаграммами и графиками, и ни адвокат, ни Карина не могли понять, почему эти не слишком увлекательные опусы именно в шестьдесят четвертом году стали содержать государственные тайны.

Дома, после ужина, они рискнули показать статьи хозяину дома, надеясь, что врач-онколог поймет в них больше, чем юрист и искусствовед, вместе взятые.

Старый врач долго корпел над статьями, произнося время от времени невнятные междометия, а затем снял очки и начал барабанить пальцами по столу.

— Просветите нас хоть немного, о чем здесь идет речь, — жалобно попросила Карина.

— В общих чертах — о том, что в случае блокады определенных отделов головного мозга часть их функций берут на себя периферийные центры нервной системы. Это и без, — он надел очки и глянул на заголовок одной из статей, — и без коллеги Дегтярева достаточно известно. Он уточняет некоторые механизмы и детали этого явления. Насколько его исследования серьезны и интересны — не будучи специалистом, судить не могу. Но тут еще содержатся утверждения, претендующие если не на сенсационность, то по крайней мере на значительную новизну. До него — так он пишет — считалось, что периферийные узлы могут брать на себя только функции биорегуляции, то есть поддержания жизнеспособности организма. Он же приходит к выводу, что в периферийных узлах возможно дублирование и отдельных аспектов подсознания.

— Как, неужели у собак есть подсознание? — простодушно изумился адвокат.

— А инстинкты, по-вашему, это что? — почему-то недовольно проворчал врач. — Есть и сознание, и подсознание. Если отличаются от ваших, это не значит, что их нет. — Он решительным жестом отодвинул от себя статьи, давая понять, что разговор закончен.

— Еще один, самый последний вопрос, — кротко попросил адвокат. — По какой причине эти две публикации могли попасть в спецхран?

— А вот это уже вопрос совсем не по моей части, — развел руками онколог, — впрочем, смею предположить, по причине общего идиотизма. — Он встал из-за стола, тема разговора его явно раздражала.

Супругам Самойловым ничего не оставалось, как удалиться в отведенную им комнату.

— Итак, — Карина старательно, как школьница, загибала пальцы, — на поиски почки остается пять дней, а потом она начнет протухать… Как ты думаешь, почему твой полковник так уверенно заявил, что найдет контейнер?

— Вероятно, потому же, почему «Пигмалион» берется в три дня найти нужный орган. Он знает, где его искать. А может быть, уже нашел.

— Да, ровно пять. — Карина повторила опыт с загибанием пальцев. — И что, если мы не уложимся в срок, он не отдаст нам эту проклятую почку?

— Трудно сказать. Если он сочтет наши достижения перспективными, то подзарядит аккумулятор контейнера и даст нам еще несколько дней…

— Как глупо, — смутилась она, — я о такой возможности не подумала.

— Но в любом случае, — продолжал адвокат, — даром он ее не отдаст. Расчет простой: не будет почки — Клава не сможет вернуться в Италию, значит, эти самые «Тяжелые шаги» явятся сюда, и он возьмет их на месте преступления. Да чтобы не превышать свои служебные полномочия, еще и наркотиков им в карманы подсыплет — по этой части у наших органов огромный опыт.

— Как? — Карина слегка побледнела. — Он будет рисковать нашей жизнью, только чтобы… — От возмущения она даже не закончила фразу.

— Ты не вполне представляешь таких людей. Он и над собственной жизнью не очень-то трясется, а уж чужие для него — и вовсе разменная монета. Его главный враг — «Пигмалион», и ему наплевать на сто тысяч других джеков-потрошителей, которые ходят вокруг. Сейчас он меняет почку, то есть, потенциально, нашу жизнь, на информацию о «Пигмалионе», которую не может добыть сам. Если эта сделка сорвется, он будет выменивать у Интерпола ту же информацию на итальянских террористов. А Интерпол — организация серьезная, они обладают гигантской информацией, но даром ее тоже не дают.

— Ты говоришь страшные вещи. Если так, нужно форсировать наши дела. Видимо, завтра делаем налет на Институт физиологии?

— Не могу придумать ничего другого.

К набегу на Институт готовились тщательно. Нужен был достаточно естественный повод сунуть нос в архивы отдела кадров.

Среди слабостей адвоката Самойлова были суетность и даже тщеславие, в коих он никогда не стыдился сознаваться. Одно из их проявлений было в том, что он состоял в членах множества обществ и организаций. Верный принципу обращать себе на пользу неблагоприятные обстоятельства, он и собственные недостатки заставлял работать на себя. В частности, из обилия членских билетов и удостоверений он всегда мог выбрать такой, который открывал в нужный момент нужные двери.

Сегодня Александр Петрович решил вспомнить, что является членом общества «Мемориал». Более того, к изумлению Карины, в его портфеле обнаружились бланки правления общества, на одном из которых он отстукал послание на имя директора достославного научного учреждения. «Мемориал» якобы готовит Белую книгу о постсталинских репрессиях в научных кругах и просит содействия в получении нужных сведений во вверенном ему институте. Затем адвокат позвонил ученому секретарю института и, представившись сопредседателем правления «Мемориала», проговорил содержащийся в письме текст и попросил разрешения посетить институт для двоих весьма уважаемых членов общества. Ответ, естественно, последовал положительный.

Встречу с ученым секретарем Александр Петрович обставил вполне мемориально, то есть настолько печально и торжественно, что просить Карину и адвоката предъявить какие-либо документы, помимо вышеупомянутого письма, было просто бестактно. После вступительного обмена мнениями все трое проследовали в отдел кадров, где были встречены худощавой дамой неопределенного возраста отнюдь не дружелюбно. Поджав свои и без того узенькие губы, она с римской прямотой заявила, что «Мемориал», по ее мнению — сборище недосидевших свои законные сроки преступников, но, под давлением административного тона ученого секретаря, допустила пришельцев в помещение архива. Впрочем, как только ученый муж, сославшись на занятость, удалился, посетителям было объявлено, что архив для них будет открыт еще ровно полчаса, после чего состоится заранее запланированное травление бумажного жучка. Положение спасла коробка шоколадных конфет, побудившая сварливую особу к длительному чаепитию.

У них хватило времени ровно на то, чтобы бегло просмотреть дела всех сотрудников и аспирантов Дегтярева, а также переписать их имена и адреса. Ничего примечательного в этих пыльных папках не обнаружилось, исключая одну, содержащую дело аспиранта Бадмаева. Судя по клочкам бумаги, застрявшим в сшивателе, часть документов была из подшивки выдрана, причем грубо и наспех. Оставшиеся бумажки относились в основном к зачислению Бадмаева в аспирантуру. Но имелось и два весьма любопытных документа.

Во-первых, справка, датированная ноябрем 1963 года и подписанная начальником паспортного стола города Улан-Удэ. Текст, отпечатанный на папиросной бумаге, гласил: «В ответ на ваш запрос исходящий номер И-798 сообщаем, что Бадмаев Василий Семенович 1934 г. рождения, проживавший в г. Улан-Удэ до 1953 г., прямым родственником бывшего царского лекаря не является». Печатный текст дополняла карандашная приписка, сделанная круглым бисерным почерком: «хотя, по бурятским понятиям, все Бадмаевы являются сородичами, т. е. в какой-то степени родственниками».

Второй документ представлял собой выписку из приказа об отчислении из аспирантуры в связи с невыполнением плана учебной и научной работы Бадмаева В. С. на основании представления научного руководителя Дегтярева В. И.

Покидая неуютное помещение архива, адвокат в самых изысканных выражениях пожелал его владелице успехов в войне с жучком, а Карина — здоровья и хорошего аппетита.

Не заходя домой, они дозвонились до связного полковника Багрова и передали ему список из тридцати шести фамилий для выяснения, кто из этих людей жив и доступен для общения.

— Нам не совсем удобно звонить вам по телефону, — заметила Карина. — Скажите, как вас зовут.

— Можете звать меня Николаем Сидоровым, — деловито ответил молодой человек, пересаживаясь из автомобиля адвоката в свою служебную машину.

— Богатая у него фантазия, — фыркнула Карина.

— В их профессии фантазия противопоказана, — строго заметил Александр Петрович.

— Как думаешь, люди Багрова на таком количестве фамилий не забуксуют?

— Надеюсь, нет… Иначе было бы непонятно, почему он до сих пор жив. Впрочем, как знать.

Служба полковника Багрова не забуксовала, и на следующий день Самойловы получили полный, но, увы, не слишком утешительный отчет о судьбе всех тридцати шести интересовавших их персон.

Из двадцати восьми тогдашних сотрудников лаборатории Дегтярева за прошедшие тридцать лет двадцать два умерли естественной смертью, один утонул в ванне, трое эмигрировали в Израиль, один выписался из Москвы и исчез в неизвестном направлении, и только один находился в Москве, но в психиатрической больнице по причине старческого маразма.

Что касалось аспирантов, то трое из них умерли от разных болезней, двое выехали в Штаты и Новую Зеландию, и двое до сих пор имели московскую прописку. Восьмому аспиранту, Бадмаеву, была посвящена справка на отдельном листке. Он был арестован за «активное участие в деятельности незаконных сектантских организаций» двадцатого января 1964 года, а ровно через неделю, двадцать седьмого, вместе со следователем Антоновым, который вел его дело, погиб в автомобильной катастрофе при переезде из одного места содержания в другое.

— До чего грубая работа, — возмутилась Карина, — ведь все шито белыми нитками. Смотри, между отчислением из аспирантуры и арестом прошло всего четыре дня: значит, кто-то очень торопил события.

— Да, — подтвердил адвокат, — и способ уничтожения необычный. Как правило, в подобных ситуациях подсаживали к уголовникам, психованным каким-нибудь, и все случалось само собой. Видно, действительно сильно спешили… Если помнишь, Хуарес, и вероятно Дегтярев вместе с ним, вылетел в Штаты двадцать девятого января. Я полагаю, смысл всего этого, — он положил ладонь на лист бумаги, — в том, что Бадмаев должен был исчезнуть до начала операции «Франкенштейн».

— А следователь… Антонов, его-то зачем?

— Мало ли что мог ему рассказать подследственный… В серьезных делах не рискуют. Подумаешь, следователь…

— Надо же, как не повезло человеку, — покачала головой Карина.

— Да, если бы додумался простудиться и взять бюллетень, остался бы жив. Впрочем, сломать себе шею можно на любом деле.

— Но как же все-таки ему сшили дело? Времена, вроде бы, уже были не те… Какое сектантство? Здесь написано: секта тантристов. Это что, связано с Тантра-йогой?

— Да, это была очередная дурацкая история. Ка-ге-бе тогда ополчился на восточные религии. Они, как всегда, не выучили уроков заранее и не понимали разницы между индуистами и буддистами, между буддистами и буддологами, между молитвенным собранием и научным семинаром. От шестидесятилетней дамы, профессора университета, к тому же инвалида, они требовали признания об участии в оргиях. В общем, сплошной скандал.

— Надо бы выяснить, как в это дело попал Бадмаев.

— Фамилия настолько известная, что достаточно было только ее, если он кому-то мешал. Но ты права: выяснить все равно надо.

— Надо… конечно, надо, — помрачнела Карина, — и на все это нам осталось три дня.

Практически все надежды что-нибудь выяснить сводились теперь к двум людям приблизительно шестидесятилетнего возраста: один, по фамилии Скаржицкий, был прописан в центре, на Сретенке, второй, Велесов, жил на южной окраине, в Чертанове.

Начали с центра. Дверь открыл улыбающийся японец в кимоно. Вежливо пошипев, он вручил адвокату визитную карточку, из которой явствовало, что перед ними господин Тацукава, представляющий сразу три торговые фирмы. На вопрос о хозяине квартиры он радостно объявил, что «господина Скарацука сдала ему квартиру на два года, а сама уехала». Карина, перейдя на английский, спросила, известно ли ему, куда именно уехал господин Скаржицкий.

— Конесно извесно, — ответил японец, настаивая на своем знании русского языка, — она уехала оццень далеко.

Больше ничего добиться от него не удалось.

В фирме «Посредник», заселившей японца в квартиру, сначала сказали, что не имеют права давать какие-либо сведения о своих клиентах, но после, не устояв перед настойчивостью и обаянием посетителей, сообщили, что Скаржицкий адреса не оставил, а деньги по контракту ему переводят в один из коммерческих банков Москвы.

Оставался последний шанс: Велесов. Ведя машину в южном направлении, Александр Петрович обдумывал, что можно будет предпринять, если Веле-сова найти не удастся. Карина же, чтобы не терять времени, извлекла из портфеля адвоката распечатки информационного отдела «Пигмалиона» и погрузилась в их изучение. Затем ей для чего-то понадобился план Москвы, на котором она сосредоточенно выискивала какие-то улицы.

Но им было не суждено без приключений попасть в Чертаново. Едва они выбрались на Варшавское шоссе, их обошла черная «Волга» с «мигалкой» на крыше салона и, коротко просигналив при обгоне, остановилась впереди. Кто находился внутри, разглядеть не удалось: во всех окошках машины были установлены поляроидные стекла.

Адвокат сбросил газ и, резко затормозив, стал в десяти метрах позади «Волги».

— В чем дело? — всполошилась Карина. — Ты что-нибудь нарушил?

— Нет… По-моему, похоже на почерк нашего друга.

Он не ошибся: из милицейской машины выскочил и направился к ним быстрым шагом молодой человек, объявивший себя вчера Николаем Сидоровым.

— Здравствуйте, Коля, — не без сарказма приветствовала его Карина, приоткрывая дверцу.

— Шеф хочет с вами поговорить. А нам сейчас понадобится эта машина. Если у вас тут что нужное, возьмите с собой.

Когда они вышли наружу, Коля, не обращая внимания на их, мягко говоря, недовольные лица, деловито продолжал:

— Отойдите на минуту к газетному киоску и осмотрите его витрину. — Чувствуя, что Карина готова взорваться, он добавил скучным служебным голосом: — Шеф не желает, чтобы ребята видели ваши лица.

— Какая трогательная забота. — пропела Карина со странной смесью возмущения и одобрения в голосе.

Дождавшись, пока машина, которую они уже привыкли считать своей, отъедет, Самойловы подошли к «Волге» и разместились на заднем сиденье. Багров сидел за рулем.

— Похоже, сегодня будет новая почка для вашей кузины. Понимаете сами, лишняя машина не помешает, — заговорил полковник, не дав Карине и адвокату даже сказать «здравствуйте».

Учитывая, что речь в целом носила извинительный характер, Александр Петрович решил посмотреть сквозь пальцы на это очередное хамство.

— У нас задействовано в операции шесть машин, ваша седьмая. А семь, говорят, число счастливое. — Видимо решив, что удачно пошутил, Багров усмехнулся. — После вашего звонка в «Пигмалион» один тип, таксист по профессии, который у меня давно на примете, очень оживился и начал пасти другого человека, наверное, будущего донора. Мы, соответственно, пасли его. Два часа назад наш подопечный, вместе с приятелем, то бишь сообщником, проник в квартиру… донора, и скоро нужно ждать результатов. Можете считать, — он снова усмехнулся, — что я вас пригласил на охоту.

«Надо же, — удивился Александр Петрович, — да он просто весельчак сегодня… вот что значит приподнятое настроение».

— А где он живет, этот вероятный донор? — лениво поинтересовалась Карина. — Где-нибудь недалеко отсюда?

Деланная рассеянность ее тона не обманула ни адвоката, ни Багрова, и оба удивленно уставились на нее.

— Недалеко, — после паузы процедил полковник, — на Автозаводской.

Найдя в сумке чистую библиографическую карточку и написав на ней два слова, Карина протянула ее адвокату.

— Гм… пожалуй, — отреагировал тот достаточно осторожно.

— Что за секреты у вас завелись? — бесцеремонно вмешался полковник.

— Никаких секретов, мы просто советуемся. — Карина взяла карточку из рук мужа и передала Багрову.

— «Районная поликлиника», — прочитал он удивленно, — ничего не понимаю.

— А по-моему, все очень понятно, — наставительным тоном заявила Карина, извлекая из портфеля план Москвы. — В распечатках «Пигмалиона» в двух случаях содержались сведения, которые можно было получить только на живом человеке, а не на умирающем или трупе. Первый из них, Солодков, чью почку украли, жил вот здесь, на Новоостаповской, — она указала пальцем место на плане, — второй, Мансуров, совсем рядом, вот, на Восточной улице, и теперь третий, за кем охотятся сегодня, в этом же районе, на Автозаводской. Надо думать, все трое проходили обследование в местном медицинском учреждении, где и следует искать утечку информации в «Пигмалион».

— До чего додумалась, обалдеть! — Багров озадаченно поглядел на адвоката. — А может быть, все так и есть?

— Полагаю, есть смысл проверить.

— Проверить несложно, — пробурчал полковник себе под нос, устремив взгляд в бесконечность, он явно прикидывал план соответствующей операции.

— Ладно, проверим, — добавил он деловым тоном после короткой паузы. — А теперь вот что: о моих достижениях вы знаете. Расскажите о ваших.

Такого изысканного светского обхождения Александр Петрович от него не ожидал и хотел было уже умилиться, но полковничьей тактичности, увы, хватило ненадолго.

— Кто будет докладывать? — спросил Багров без тени улыбки. — Давайте, вы, — он поощрительно кивнул Карине.

Каков идиот, подумал Александр Петрович, одновременно с удивлением замечая, что Карине явно польстила дурацкая реплика этого солдафона. Дальнейшее поразило его еще больше: Карина говорила короткими фразами, предельно сжато и точно, она не рассказывала, а именно докладывала.

— Неплохо, очень неплохо, — похвалил полковник, когда она замолчала. — Что-то похожее я и подозревал, но чтобы разобраться в этом, мне не хватает вашей треклятой образованности. Однако у вас пока в основном догадки. Нужно что-нибудь поконкретнее, какие-нибудь подробности.

«Понятно, дружок, — улыбнулся мысленно-адвокат, — тебе нужен товар для обменных операций с Интерполом».

— Короче, — завершил свою речь Багров, — ваша задача: найти конкретные факты.

— Будут и факты, — решительно заявила Карина.

Последняя реплика повергла Александра Петровича в ужас: он почувствовал, что Карина в данном случае не просто переигрывает, но сама заигрывается, а это гораздо опаснее.

— В случае чего можете рассчитывать на мою помощь, — сейчас любезность полковника, казалось, не имела границ. — Я даже могу предложить вам вот что…

Что именно хотел он предложить, Самойловы так и не узнали, потому что подал сигнал зуммер радиотелефона и хрипловатый голос сказал:

— Началось. Подтвердите прием.

— Подтверждаю, — ответил полковник, одновременно снимая машину с тормозов и отжимая акселератор.

Адвокат предполагал, что с этого момента Багров перестанет помнить об их существовании, но оказалось — нет. Тот успевал время от времени давать краткие пояснения своим пассажирам, и постепенно по его репликам и радиопереговорам они смогли составить достаточно полное представление о происходящем.

Год назад внимание подручных полковника привлек некто Хаштыков, московский таксист. Никаких значимых поступков он не совершал, а просто дважды попал в поле зрения объективов их видеокамер в качестве случайно проезжающего автомобиля неподалеку от мест уличных происшествий, интересовавших Багрова. Систематического наблюдения за ним не установили, но периодически просвечивали. Он жил один, иногда общался с людьми восточного вида, возможно, земляками. Тратил денег больше, чем средний таксист. Часто приводил домой проституток и выставлял их на улицу обычно среди ночи. По части женщин пользовался также службой заказа по телефону, что для его социального слоя было нехарактерно. Имел контакты с торговцами наркотиками, благодаря чему взять его можно было в любую минуту.

С момента, когда адвокату пообещали в «Пигмалионе» новую, идеально подходящую почку для Торелли, Хаштыков резко изменил образ жизни и стал следить за каждым шагом проживавшего на Автозаводской улице Петухова Виктора Николаевича. Последний оказался бывшим освобожденным комсомольским секретарем одного из крупных московских заводов, а ныне активным функционером компартии.

Сегодня, на третий день слежки, Хаштыков с утра возил в своей машине напарника, одного из людей, посещавших его ранее. Около полудня, вскоре после того, как Петухов вернулся домой с очередного совещания, Хаштыков с приятелем проникли в его квартиру, представившись партийными порученцами. Они пробыли у Петухова более четырех часов, и полковник уже начал обкатывать версию, не означает ли это имитацию несчастного случая на дому, когда прозвучавшее по радиотелефону «началось» разрешило все сомнения: Хаштыков с напарником вывели свою жертву на улицу. Именно вывели, ибо Петухов был настолько пьян, что не стоял на ногах, а сопровождающие изображали из себя пьяных, причем не очень умело. Непонятная четырехчасовая задержка в квартире Петухова теперь отчасти объяснилась необходимостью его напоить, но почему для этого понадобилось так много времени, все-таки оставалось загадкой.

С этого момента Хаштыков и его спутники сделались объектами непрерывной видеосъемки. Для того-то и понадобилось такое количество автомашин: в процессе операции они должны были, сменяя друг друга и не привлекая внимания, поочередно снимать свои кадры, с тем чтобы впоследствии можно было смонтировать непрерывный видеофильм.

Все трое погрузились в такси Хаштыкова и поехали по направлению к Варшавскому шоссе. Получив сообщение об этом, полковник тотчас свернул в первую попавшуюся улицу, чтобы встреча с милицейской машиной, да еще явно начальственной, не спугнула преступников.

Проследив издали, как на шоссе промелькнуло такси, а затем с разными промежутками — вся семерка принимающих участие в операции автомобилей, Багров не спеша вырулил вслед за ними и пристроился в хвост этой необычной автоколонны. Некоторое время все машины продвигались на юг, дисциплинированно соблюдая предельную скорость и сохраняя сложившиеся дистанции.

События начались, когда Хаштыков свернул на Каширское шоссе и, резко сбросив скорость, втиснулся в узкий проезд справа и остановился, как выяснилось впоследствии, так, чтобы его машина оказалась на расстоянии нескольких десятков метров и от Каширского, и от Старокаширского шоссе Группа сопровождения мгновенно рассыпалась, как стайка воробьев: одна машина проследовала вперед, четыре исчезли в окрестных улицах и переулках, самая последняя остановилась на обочине, и водитель принялся протирать стекла, а предыдущая продолжала движение на умеренной скорости, и из ее окна велась видеосъемка. Багров, не желая высвечиваться на служебной «Волге» в окрестностях несомненно предстоящего дорожно-транспортного происшествия, не стал даже сворачивать на Каширское шоссе, а, проехав мимо перекрестка, нашел подходящий промежуток между домами и, углубившись в него, припарковался около кафе на стоянке, которая не просматривалась с трассы.

О дальнейшем и Самойловы, и полковник могли судить только по отрывочным репликам радиопереговоров; впрочем, все трое в общих чертах уже представляли, что должно произойти.

Им пришлось ждать немногим более четверти часа, после чего в радиотелефоне раздалась серия громких щелчков — это означало, что убийство совершилось и команде Багрова надлежит покинуть эфир, ибо с минуты на минуту должны появиться милиция и ГАИ. И действительно, вскоре послышались сигнальные сирены «скорой помощи» и милицейских машин.

— Кажется, все, — меланхолично констатировал полковник, включая зажигание.

Позднее ему удалось раздобыть милицейскую версию происшествия, составленную по свидетельским показаниям. Кратко, она сводилась к следующему. По Каширскому шоссе, удаляясь от Варшавского, шли двое пьяных в обнимку и распевали песни. Они шли по правой обочине, то есть спиной к обгонявшим их автомобилям. Дойдя до выкопанной, в связи с ремонтом теплотрассы, канавы у обочины, они остановились на куче рыхлой земли и развернулись лицом к полотну шоссе, по-видимому, намереваясь его пересечь, но не решались это сделать из-за сплошного потока машин. Затем на шоссе появилась тяжело груженая шаланда, водитель которой, разъезжаясь со встречным автобусом, был вынужден проехать вплотную к куче земли, на которой стояли пьяницы, и борт кузова оказался в полуметре от их лиц. Они испугались и хотели отступить, но потеряли равновесие и свалились под колеса прицепа. Увидев это в зеркале заднего обзора, водитель шаланды стал тормозить, и ехавшие позади водители — тоже. Один из упавших тут же вскочил и, размахивая руками, с дикими воплями побежал в сторону Старокаширского шоссе и исчез из поля зрения свидетелей. Оставшегося лежать подобрала «скорая помощь» и доставила в Институт Склифосовского, где он и умер из-за тяжелой травмы черепа, множественных переломов и потери крови.

Видеофильм, смонтированный людьми Багрова, расходился с милицейской версией в деталях, но весьма существенных. На кадрах, отснятых из машины, шедшей позади шаланды, было видно, что упал только один человек, а второй резко подогнул ноги и сел, после чего быстро, и даже как-бы сноровисто, продвинул своего спутника вниз по куче земли, головой и плечами под колеса прицепа. А кадры, отснятые с автомобиля, ехавшего по Старокаширскому шоссе, показывали того же человека, который уже не размахивал руками, а бежал спортивно и трезво. Он сел в ожидавшее его такси, и оно тотчас рвануло с места. Лицо водителя и номер были хорошо видны.

Через полчаса Самойловы получили назад свою машину, точно в том пункте Варшавского шоссе, где были из нее высажены, в чем адвокат усмотрел определенный, импонировавший ему, педантизм. Как стало известно впоследствии, именно с этой машины была отснята сцена убийства. Сейчас она стояла на обочине, пустая и запертая на ключ.

Александр Петрович полагал, что на сегодня сотрудничество с полковником окончено, но оказалось, тот успел для них припасти еще один сюрприз.

— Мне понравилась ваша идея насчет поликлиники, — кивнул он Карине, — сегодня ночью сделаем шмон. Считаю полезным ваше присутствие. Тем более, вы, как автор, — он снова кивнул Карине, — имеете право.

— А… на каком основании? — осторожно поинтересовался адвокат.

— Без всякого основания. В наглую.

— Это как понимать? Вы хотите произвести незаконный обыск, иными словами, просто совершить налет?

— Именно так.

— Тогда не понимаю, зачем вы нас втягиваете в такое сомнительное предприятие, — проворчал адвокат, с неудовольствием подмечая в глазах жены искорки азарта.

— Э, бросьте вы, — обронил небрежно полковник. — Надеюсь, вам понятно, что в любом случае я рискую больше вашего.

Спорить с этим было трудно, и адвокату пришлось согласно покивать головой. Впрочем, у него в запасе имелся еще один аргумент:

— Но у нас есть своя работа, которую мы обязаны сделать. Ведь мы направлялись в Чертаново искать бывшего аспиранта Дегтярева.

— Вот и отлично, прямо сейчас и езжайте. Операция будет ночью, так что успеете еще и отдохнуть, и поужинать… Хотя пусть сегодняшний день пойдет на мой счет: можете его исключить из вашего срока.

«Да ведь он нас в открытую шантажирует», — возмутился мысленно Александр Петрович: последняя реплика означала, что украденная почка в настоящее время находится у Багрова.

Словно желая подтвердить догадку адвоката, полковник, перехватив взгляд, которым обменялись Самойловы, бесцеремонно ухмыльнулся.

«Если он так развязно открывает карты, — подумал Александр Петрович, — значит, у него сильная игра».

Должно быть, план ночного налета на поликлинику уже полностью созрел в голове Багрова, потому что он уверенно назначил пункт встречи и время: полночь.

После секундного колебания адвокат ворчливо посоветовал:

— Прихватите с собой графолога.

— Вот видите, что бы я без вас делал, — не скрывая удовольствия в голосе, нахально оскалился полковник.

Самойловым ничего не оставалось, как последовать его рекомендации и продолжить прерванный путь в Чертаново. Сделав по пути короткую остановку, чтобы перекусить, они явились по указанному им адресу. Вопреки их опасениям, Велесов оказался дома и сам открыл дверь.

Адвокат, теперь уже зная о судьбе Бадмаева, уверенно разыгрывал мемориальную карту. Их цель — восстановление исторической справедливости, выяснение причин гибели Бадмаева и в конечном счете его реабилитация.

Хозяин дома являл собой тип интеллигентного процветающего ученого либерального толка. Соответственно этому образу он был гостеприимен и общителен, представил посетителей своей жене, и дальнейший разговор происходил за кофе с коньяком.

Нынче Велесов работал в университете, на биофаке, Институт физиологии стал для него далеким прошлым, и вспоминать о нем ему неприятно.

— Почему? — не удержалась Карина.

— Очень душная была атмосфера, приходилось следить за каждым своим словом. Дегтярев был человеком хитрым и подозрительным, он требовал от каждого постоянного подтверждения лояльности по отношению к нему. Мы все чувствовали себя как на минном поле.

— Я понимаю вас, ох как понимаю. Мы тоже обращаемся к тем временам с огромной тяжестью в сердце, — сказал Александр Петрович прочувствованным голосом, — но ведь это наш долг, защитить доброе имя тех, кто уже не может сам этого сделать, — его глаза увлажнились, а Карине пришлось довольно основательно прикусить нижнюю губу.

— Да, да, конечно, — грустно согласился Велесов, — я готов ответить на ваши вопросы.

— Нас интересуют в основном два аспекта: чем занимался Бадмаев, и в чем смысл его конфликта с Дегтяревым.

— Это, по сути, один и тот же вопрос. Во-первых, Бадмаев увлекался тибетской медициной. Как видно, имея фамилию Бадмаев, невозможно избежать этого. — Он виновато улыбнулся, словно извиняясь за то, что позволяет себе шутить в беседе на столь печальную тему. — Он даже организовал семинар в университете, который и послужил формальной причиной его ареста.

— А что, была и неформальная причина? — осторожно ввернул адвокат.

— Точно сказать не берусь. Но мне кажется, была. — Велесов помолчал и, в ответ на какие-то свои мысли, досадливо мотнул головой.

— Извините, что перебил. — Александр Петрович решил к этому вопросу вернуться позже.

— Дегтярева тибетская медицина тоже привлекала, я думаю, из-за нее он и взял в аспирантуру Бадмаева. Публично он называл ее шарлатанством, шаманством и мракобесием и утверждал, что любопытство его — исключительно негативное, с целью разоблачения. На самом деле интерес был явный, цепкий и, пожалуй, какой-то даже практический. Больше всего его интересовало вот что. По Бадмаеву, точнее, по тибетским понятиям, человек в некотором смысле подобен часам. Каждый наш орган имеет в течение суток определенный, присущий исключительно ему час активности. Человек непрерывно получает космическую или божественную — терминология тут зависит от философии — информацию, и активность органа следует понимать как приоритетную роль в восприятии этой информации. Так мне объяснял сам Бадмаев. И вот Дегтярев хотел, чтобы Бадмаев обнаружил и изучил это явление на животных.

— На животных? — изумилась Карина.

— Вот, вот, в том-то и дело. Бадмаев находил это бессмыслицей и ссылался на свои источники, а Дегтярев кричал на него и обзывал мракобесом. Он был воинствующим материалистом и считал возможным любое явление исследовать с помощью примитивных экспериментов. При блокаде определенных отделов головного мозга происходит возбуждение периферийных центров, и Дегтярев хотел получить подтверждение, что в разное время суток возбуждаются разные центры. Он заставил все-таки Бадмаева этим заняться. В результате они извели массу живого материала и ничего не получили.

— А зачем ему все это было нужно? — Александр Петрович попытался направить разговор в интересующее его русло.

— Трудно сказать. Он иногда намекал, что по каким-то делам связан с «большими людьми». Одно время он стал обкатывать идею о возможности распределения и перераспределения человеческого сознания по различным частям тела, и будто бы на свете существуют племена, у которых это реализуется на практике. Откуда у верного павловца такие крамольные мысли? Не исключено, что с подачи тех самых «больших людей» или их окружения… Вот странно, мы с вами говорим больше о Дегтяреве, чем о Бадмаеве, — сделав вид, что поправляет манжет рукава, он украдкой взглянул на часы. — Чем еще могу быть полезен?

Поняв, что несколько переоценил простодушие ученого, адвокат заговорил учительским тоном:

— Дело в том, что прошло немалое время, и сейчас мы просто не имеем права писать о тех временах на уровне «такого-то посадили напрасно в таком-то году». Мы обязаны обрисовать контуры и обозначить суть той чудовищной черной тучи, которая обрушивала на нас смертоносные дожди.

— Да, да, конечно, — покорно согласился Велесов, а Карина опять прикусила губу.

Чтобы взбодрить приунывшего ученого, Александр Петрович решил оживить драматургию беседы:

— Есть ли основания думать, что сам Дегтярев написал донос на Бадмаева?

— Никто из нас в этом не сомневался.

— Чем ему был опасен Бадмаев?

— Бадмаев, в сущности, был консультантом Дегтярева по вопросам тибетской медицины. Не исключено, что в процессе консультаций ему стало известно о делах шефа больше, чем полагалось. Однажды они вышли из кабинета Дегтярева и на ходу продолжали разговаривать. Ситуация была явно конфликтная. «Вынужден повторить, — тихо, но очень зло сказал Бадмаев, — всякого, кто использует эти знания в любых целях, кроме лечебных, постигает жестокое наказание». «Все слышали? — закричал Дегтярев. — Этот человек мне угрожает!» Потом у Дегтярева появилась сыпь на всем теле, и он заявил, что Бадмаев напустил на него порчу. Оказалось — скарлатина, — он замолчал и еще раз, уже вполне демонстративно, поглядел на часы.

— Последний вопрос: есть ли у вас догадки, чего хотели «большие люди» от Дегтярева с Бадмаевым?

— Не представляю, — устало сказал Велесов. — Наверное, чушь какую-нибудь.

Домой ехали молча: сегодняшний день измочалил обоих. А ведь еще предстояла ночная прогулка, тоже достаточно нервная.

Скомпенсировав затраты энергии обильным ужином, они заставили себя на пару часов лечь вздремнуть, хотя спать совершенно не хотелось. Но главное было достигнуто: к одиннадцати вечера оба пребывали в хорошей форме.

По указанному полковником адресу они приехали без пяти двенадцать и, в соответствии с требованиями техники безопасности, остановились за два дома от поликлиники. Как только они вышли из машины и Александр Петрович запер ее, от стены отделилась темная фигура и приблизилась к ним: это был Коля. Он провел их к входу в здание, и женщина-вахтер впустила их внутрь, Коля же остался на улице — сегодня ему выпала роль наружного охранника.

Адвокат уловил в глазах жены некоторое разочарование: должно быть, она надеялась, что сию цитадель здравоохранения полковник будет брать штурмом.

На самом же деле все было организовано просто и грамотно. После закрытия поликлиники, с восьми вечера в вестибюле обычно дежурил ночной сторож, сотрудник вневедомственной охраны. Сегодня им оказался старичок-пенсионер, отставной прапорщик. В девять в дверь позвонила женщина в домашней вязаной кофте, с чайником в руках. Безошибочно опознав в ней коллегу, и отметив, что несмотря на очевидный пенсионный возраст, лицо ее не было дряблым и даже сохранилась кое-какая фигура, бывший прапорщик, в нарушение должностных инструкций, открыл ей дверь. Она отрекомендовалась вахтером из расположенного по соседству детского сада и попросила разрешения вскипятить чайник, поскольку у нее перегорела электроплитка. Профессиональная солидарность, а также частично сохранившаяся фигура гостьи не позволили старому вояке отказать в ее просьбе. За кипячением чайника последовало совместное чаепитие, а затем и распитие спиртного. Вовремя уроненная в стакан прапорщика крохотная таблетка сделала свое дело: он скоро погрузился в мертвецкий сон. Его взгромоздили на каталку и отвезли в приемный покой.

Сотрудница Багрова, временно исполняющая обязанности вахтера, провела Самойловых в регистратуру, где уже находился полковник с двумя своими людьми.

— А что случится, если будет проверка постов? — как показалось адвокату, с надеждой спросила Карина.

— Будем отстреливаться, — пожал плечами полковник.

«Надо же, какой шутник», — подумал с удивлением адвокат, сочтя все же необходимым объяснить Карине, что проверяющих офицеров милиции интересуют, как правило, только две вещи: не спит ли сторож и не слишком ли он пьян, а в такие подробности, как соответствие списочному составу, никто не вдается.

Чтобы не привлекать внимания бдительных соседей, свет не включали, пользовались переносными фонарями. Начали с того, что нашли медицинские карты Солодкова, Мансурова и Петухова, и графолог подтвердил идентичность почерка, которым были вписаны данные последнего обследования во всех трех случаях. Затем стали искать другие документы с тем же почерком. Он был выявлен еще на нескольких медицинских картах, но это не дало ничего нового. Наконец, Карине удалось обнаружить в одной из папок пачку бланков с результатами анализа крови, на части которых имелся искомый почерк, а в углу значилось: «Каб. 45».

Вскрытие кабинета 45 заняло не более двух минут. На двери с внутренней стороны висела табличка: «Прием ведут медсестры Гальперина Р. М. и Милюкова А. А.». Осмотр рабочих столов медсестер сразу привел к успеху: у обеих остались на виду результаты последних, сделанных в конце рабочего дня, анализов, и на тех, что были написаны уже примелькавшимся почерком, стояла подпись, хотя и неразборчивая, но несомненно начинавшаяся с буквы «м».

Итак, информацию «Пигмалиону» поставляла медсестра Милюкова.

В ящике ее стола лежала половинка плитки шоколада, карманное зеркальце, крем для рук, крохотная плюшевая собачка, астрологический календарь и увесистая пачка типографских бланков. Разглядев один из них в свете аккумуляторного фонаря, Карина застонала, полковник вполголоса выругался и буркнул в сторону Карины «извините», а Самойлов попытался присвистнуть, но взамен этого издал негромкий шелестящий звук.

Бланки содержали графы для всех биохимических и физиологических параметров, встречавшихся в распечатках «Пигмалиона». Порядок расположения и формулировки названий рубрик не оставляли сомнений: ввод данных в пигмалионовские компьютеры производился непосредственно с этих бланков. В правом верхнем углу каждого бланка была отпечатана надпись: «Российский Центр Социально-медицинских Исследований». Поскольку медсестра хранила бланки просто так, в незапертом ящике, она, по-видимому, не догадывалась об их криминальном назначении и не подозревала, что является соучастницей преступлений. Учитывая солидный объем пачки, Багров счел возможным прихватить пару бланков с собой.

— Думаю, выходить на нее надо вам, — сказал он адвокату. — Вы, с вашей обходительностью, добьетесь от нее больше, чем мои дуболомы. Главное сейчас — ее не спугнуть.

Программа налета на поликлинику была полностью выполнена. Отставного прапорщика, которому предстояло проспать еще часа три, привезли в вестибюль и по возможности удобно разместили в его рабочем кресле. Дверь заперли снаружи изготовленным на скорую руку дубликатом ключа.

Наутро, в девять, с трудом заставив себя подняться по звонку будильника, адвокат долго полоскался под душем, чтобы придать себе ту степень вальяжности, которая была необходима для результативной беседы с медсестрой Милюковой.

Она оказалась миловидной девушкой и представилась как «Саша». Александр Петрович, в свою очередь, представился членом правительственной комиссии по контролю над общественными и частными программами с социальной ориентацией. Понятно, в данном случае в поле зрения комиссии был Центр Социально-медицинский Исследований.

Саша по своему простодушию даже не поинтересовалась, откуда посетителю известно о ее сотрудничестве с Центром, хотя у адвоката был готов ответ на этот вопрос. Она охотно выложила все, что знала.

С Центром она работает уже больше двух лет. В ее обязанности входит обследовать десять человек в месяц и заносить результаты обследований в специальные бланки (бланки были предъявлены). Обследованию подлежат пять мужчин и пять женщин, каждый в одном из пяти определенных возрастных интервалов, а в пределах этих категорий — выбор каждого обследуемого произвольный, по ее усмотрению. В конце месяца она отсылает десять заполненных бланков по адресу: Москва, 105361, абонентный ящик 87. За эту работу она ежемесячно получает по почте гонорар, корректируемый с учетом инфляции. В последний раз он составил десять тысяч рублей.

«Ловко, — подумал адвокат, — вся штука именно в мизерности суммы. Если бы ей стали платить много, она бы наверняка заподозрила неладное и побежала с кем-нибудь советоваться».

Истолковав по-своему молчание собеседника, она встревоженно спросила:

— Может быть, я что-то не так делаю?

— Нет, нет, — успокоил ее адвокат, — вы все правильно делаете. Не волнуйтесь и работайте, как работали. Если мы в вашем Центре обнаружим какие-либо нарушения, обязательно дадим вам знать.

В заключение беседы он попросил ее показать корешки почтовых переводов, если таковые у нее сохранились. Покопавшись в сумочке, она нашла несколько корешков — все переводы были отправлены из разных почтовых отделений Москвы и информационной ценности не имели.

Поскольку конец месяца был совсем близок, Багров посадил в соответствующее почтовое отделение специального дежурного, но к абонентному ящику 87 никто не подходил — видно, у «Пигмалиона» на почте были свои люди.

Закончив общение с Милюковой, адвокат позвонил в справочное «Пигмалиона». Результат превзошел все ожидания: Александру Петровичу предложили в любой момент, хоть прямо сейчас, получить сертификат органа, который, несомненно, подойдет синьоре Торелли.

— По-советски работают, — укоризненно проворчал адвокат, — труп еще в морге, а сертификат уже на прилавке.

Однако юридическое значение этого факта нельзя было недооценивать, и он тут же связался с Багровым.

Тот дал Александру Петровичу в провожатые человека, достаточно бойко говорившего по-итальянски, чтобы сыграть роль личного врача супермодели.

Получив распечатки данных о Петухове и его почках, адвокат со своим спутником составили свидетельские показания о посещении «Пигмалиона», и передали их полковнику.

Он, безусловно, грамотно плел сеть вокруг этой достойной фирмы. Оглашение такого документа в зале суда произведет изрядное впечатление… если, конечно, полковник доживет до зала суда.

К удовольствию адвоката, Багров ни в каких новых авантюрах участвовать не предлагал, и Самойловы без помех могли продолжить свое расследование. Хотя время нормальной работы контейнера со злополучной почкой, без подзарядки аккумулятора, истекало менее чем через двое суток, их это не очень волновало, ибо они не сомневались, что почка находится у Багрова. Впрочем, расслабляться не следовало, тем более что их теперь отчаянно торопила Клава. Она в панике названивала из Петербурга, откуда ей выехать пока не разрешали, и утверждала, что если она, вместе с почкой, в течение нескольких дней не вылетит в Италию, произойдут ужасные вещи. Но, увы, все, что могли предпринять Самойловы, как назло, требовало много времени. Им оставалось либо опрашивать родственников умерших коллег Дегтярева, либо разыскивать эмигрантов.

— А может, сперва попробуем психушку? — неуверенно предложила Карина. — Его фамилия, кажется, Смолин?

Она имела в виду старшего научного сотрудника лаборатории Дегтярева, пребывающего ныне в лечебнице с диагнозом «старческий маразм». Судя по обилию благодарностей и поощрений в его личном деле, он был в фаворе у своего начальника и мог что-то знать о его приватных делах. Но сейчас ему исполнилось восемьдесят два, и если с таким диагнозом его поместили в стационар, вероятнее всего, вступить с ним в контакт невозможно. Поэтому посещение психиатрической больницы в ряду возможных ходов значилось у Самойловых под последним номером.

— Можно попробовать, — уныло согласился Александр Петрович, — нам сейчас надо хвататься за любую соломинку.

«Психушка», где содержался Смолин, размещалась на северо-западе, в Тушино. Они добрались до нее около четырех, и сонный вахтер сообщил им, что сегодняшний день «невпускной». Справочное бюро функционировало. Обитавшая в нем благообразная старушка, в ответ на сплетенную адвокатом жалостную историю, выяснила номер отделения Смолина и уговорила по телефону дежурную медсестру выйти в проходную.

Через несколько минут перед ними предстала рыжая девица с нахальными распутными глазами. Верхние пуговицы ее халата были расстегнуты, позволяя обозревать объемистые веснушчатые груди. Александру Петровичу показалось, что под халатом у нее никакой другой одежды нет.

Девица молча, без любопытства оглядела посетителей, и им стало ясно, что шоколадкой тут не отделаешься. Карина решилась принести в жертву общему делу нераспечатанный флакон духов.

— Мы в Москве один день, проездом, — по-свойски обратилась Карина к девице, стараясь придать своему взгляду достойное собеседницы нахальство. — Родственники Смолина хотели ему передать… — Она не без сожаления извлекла из сумочки французские духи.

Девица тщательно осмотрела флакон и упаковку, после чего облизнула губы мясистым красноватым языком:

— Ладно, идемте, — лениво произнесла она, опуская духи в карман.

Она провела их в прогулочный дворик своего отделения — небольшое, огороженное глухим забором пространство с двумя тополями и дощатой скамейкой. В данный момент здесь топталось десятка два людей в пижамах, по большей части старички и старушки, но было и несколько человек помоложе.

— А эти… тоже маразматики? — удивилась Карина.

— Да ты что? — возмутилась девица, вполне непринужденно переходя на «ты». — Мужики, что надо, с алкогольного отделения. Мы всегда несколько держим, если что отнести, переставить, те-то совсем дурачки… Вон твой Смолин, правее скамейки, на пижаме заплатка.

Сейчас Смолин явно находился в состоянии конфронтации с другим старичком. Кивая головой в такт собственным словам, он монотонно повторял:

— Чуня врет, Чуня врет, Чуня врет…

Тот, к кому он адресовался, сидел на скамейке и плакал, повизгивая тонким голосом; из уголка рта текла слюна.

— Опять обижают Чуню, придурки, — провожатая Самойловых решительно направилась в зону конфликта.

Ее приближение приободрило Чуню.

— А я говорю, рубал! — Всхлипнув, он поднялся со скамейки и попытался ударить обидчика, но потерял равновесие и, чтобы не упасть, вынужден был схватиться за его пижаму.

— Драться не сметь, накажу обоих! — Подоспев к месту происшествия, медсестра растащила их в стороны.

От предпринятых усилий на ее халате расстегнулась еще одна пуговица, и третий старичок, с огромными оттопыренными ушами, сунул нос к ней за пазуху, спеша насладиться открывшимся зрелищем.

— А ты убери мурло, еще мне слюней напустишь, — оставив в покое драчунов, она ладонью отодвинула лицо любопытного и вытерла руку о полу халата.

— Рубал, говорю, рубал, — настаивал на своем Чуня, продолжая хныкать.

— Рубал, рубал, — подтвердила девица, оборачиваясь к подошедшим Самойловым. — Чуня-то служил в коннице, говорит, саблей мог разрубить человека от плеча до седла, а эти придурки ему не верят. Вот он и плачет.

— И что, действительно мог разрубить? — удивился адвокат.

— Да кто же знает. Теперь, все одно, дурачок.

— А Смолин чем хвастается? — небрежно ввернула Карина.

— У него песня другая, все ждет какого-то Дегтярева. Как приедет, всех нас посадят.

— Ничуть не хуже, чем сабля, — заметил Александр Петрович, — его, надеюсь, не обижают?

— Не обижают, и даже боятся. — Девица в первый раз внимательно взглянула на адвоката. — Еще он всем тыкал старую газету, где будто бы про него написано. Из-за нее два раза с Чуней подрался, так я ее у него отобрала.

— Интересно бы посмотреть на эту газету, — глядя в небо, безразличным тоном обронила Карина.

Вместо ответа девица тоже задумчиво уставилась в небо, и Карина бесцеремонно сунула ей в карман халата большую плитку шоколада с орехами, вообще говоря, припасенную для Смолина.

— Пойду поищу, может быть, и не выкинула. — Медсестра направилась ко входу в здание, сделав по пути остановку около высокого угрюмого алкоголика. — Я сейчас, Фединька, а ты за дураками пока присмотри. — Положив ему на плечо руку, она потерлась о него бедрами и продолжила свой путь.

Карина и адвокат воспользовались паузой, чтобы вступить в контакт со Смолиным. Когда они подошли, он смерил их недружелюбным подозрительным взглядом и пробормотал, как показалось Александру Петровичу, что-то нелестное в их адрес.

— Это вам от Дегтярева, — сказала Карина, протягивая ему горсть конфет, все, что удалось наскрести в сумке.

Схватив конфеты, он настороженно огляделся, делал шаг назад и стал ссыпать конфеты в карман.

— Врете, все врете, Дегтярев приедет, всем вам будет… — Оборвав речь на полуслове, он радостно хихикнул и попытался развернуть конфету, но пальцы его не слушались. Тогда он остатками зубов оторвал конец фантика и принялся выкусывать конфету из обертки.

— Нас прислал Дегтярев, — продолжала отстаивать свою позицию Карина. — Он скоро приедет, а сейчас выполняет секретную работу в Америке. Что ему передать?

Ей тут же стало совестно: его рот приоткрылся, и отвисшая челюсть неподвижно застыла, а в глазах появились боль и отчаяние. Его померкший разум не мог справиться с возникшей задачей, и он, в силу странной и жестокой игры природы, осознавал это.

— Мы с Дегтяревым… мы с ним… — забормотал он поспешно и тотчас беспомощно замолчал.

— Что же вы делали с Дегтяревым? — вкрадчиво спросил Александр Петрович. — Трансплантацию?

— Мы с ним… мы с ним… — повторял Смолин, как испорченная граммофонная пластинка. — Поперхнувшись слюной, он стал по-рыбьи глотать ртом воздух.

— Оставь его, — попросила Карина, — это уже бесполезная жестокость.

Тем временем возвратилась рыжая девица.

— Держите газету и сваливайте отсюда, — заявила она без лишних церемоний, — старшая возникает, в окно вас увидела.

— А как с этим? — Карина недоуменно показала глазами на газету.

— Так я же тебе говорю: бери с собой. Я ему все равно не отдам. — Она злорадно фыркнула, видимо, у нее были свои счеты со Смолиным.

Адвокат ожидал, что, очутившись в машине, Карина немедленно погрузится в изучение газеты, но она ее рассеянно вертела в руках. Ей было явно не по себе.

— Не беспокойся, со мной все в порядке, — вяло улыбнулась она, отвечая на недоуменный взгляд мужа. — Я просто подумала, что эти люди уже никогда не наденут нормальной одежды, так и будут до смерти ходить в пижамах. Страшно.

— Ты полагаешь, в их судьбе это самое страшное?

— Не знаю… просто пришло в голову… извини, я готова заняться делом.

Пока Александр Петрович был занят выездом на кольцевую дорогу, Карина развернула на коленях газету и стала ее бегло просматривать. Вскоре, видя, с каким любопытством он косит глаза в ее сторону, она предложила:

— Я буду комментировать вслух. Газета «Совершенно секретно», есть только часть страниц… страницы с датой выхода нет, впрочем, это пустяк… заметки о рэкете, о торговле ураном, о коррупции в парламенте… а вот статья, у которой начало отсутствует, очень объемистая… судя по тексту, записки высокопоставленного кагебешника, сбежавшего на Запад… сплошное занудство, о том, как они воровали чертежи каких-то ракет… теперь он ругает начальство за продажность и тупость… а дальше абзац отчеркнут… О Мадонна! Это прямо касается нас! — Почувствовав, как резко вильнула машина, она добавила рассудительно: — Я думаю, наши головы будут целее, если мы сделаем короткую остановку.

Отчеркнут был следующий текст: «Тогда же мне пришлось обеспечивать две операции, связанные с пересадкой органов. Некие ловкие люди сумели убедить самое высокое руководство, что они в состоянии подготовить предназначенные к трансплантации органы таким образом, чтобы в них на биологическом уровне была закодирована коммунистическая идеология. Будучи имплантирован какому-либо западному государственному деятелю, такой „идеологизированный" орган вызывал якобы духовное перерождение его носителя и заставлял постепенно менять политическую ориентацию в нашу пользу. Это были сложные дорогостоящие операции, в которых мы рисковали самой лучшей агентурой. Оценить объективно эффективность подобных акций вряд ли возможно. Андропов придавал им большое значение и курировал лично. Мне же казалось, что все это — высококвалифицированное шарлатанство. Конкретных случаев приводить здесь не буду, чтобы не повредить репутации весьма уважаемых в мире людей».

— Ты понял?! — Карина от возбуждения говорила громким и быстрым шепотом. — Все концы сходятся! Вспомни, кем был Солодков, чью почку украли? Оголтелый левый, как теперь говорят, красно-коричневый. И Петухов тоже. Значит, Хуарес отлично знает, какая «идеологизация» почки нужна Клавиному дружку… Надо же, с кем девчонка связалась… Но я не о том… Эффективно, неэффективно — дело второе, главное, они в это верят и готовы платить деньги. Теперь смотри дальше. Помнишь, полковник удивлялся, почему Хаштыков с приятелем застряли у Петухова? Ведь чтобы накачать человека спиртным, достаточно получаса. И сопоставь это с тем, что говорил Велесов — каждый орган активен в смысле восприятия информации в определенное время суток. Хаштыков дожидался указанного ему хозяином часа. И еще, Велесов говорил, и сам Дегтярев писал, о блокаде головного мозга. А как убили Петухова? Сунули головой под прицеп. По-моему, все яснее ясного: чтобы получить «идеологизированный» орган, нужно устроить «донору» черепно-мозговую травму в час, соответствующий информационной активности данного органа.

— Одним словом, человека нужно убить заданным способом в заданное время. Готов с тобой согласиться. Остается провести последнюю, вполне очевидную проверку.

— Понимаю, нужно убедиться, что Петухова прикончили в час почки. Поехали в библиотеку. Заодно идентифицируем номер «Совершенно секретно».

— Может быть, перекусим сначала? — робко предложил адвокат.

— Успеем потом поесть, авось не умрем с голоду. Давай ковать железо, пока горячо.

«Экий в нее боевой дух вселился», — подумал адвокат, уныло качая головой, но спорить не стал.

Поездка в библиотеку принесла Карине полный триумф. В обеих книжках по восточной медицине, которые удалось найти, было указано одно и то же время активности почек: два часа, начиная с пяти дня. Именно в этот час был убит Петухов.

— Ты оказалась кругом права, — торжественно объявил адвокат. — Кажется, в этом деле можно поставить точку. Остается написать отчет для Багрова.

— Давай, сегодня же ночью, — неуверенно предложила Карина. — Так хочется поскорее отделаться… Я думала, буду счастлива, когда мы с этим покончим, но сейчас почему-то невесело… Больно все это мрачно.

— Да уж куда мрачнее, — кисло улыбнулся Александр Петрович. — Теперь — понятно, почему коммунисты оставили власть: они разрезали своих лучших людей на части и разослали братским компартиям.

На следующий день состоялась встреча с полковником.

— Все в порядке, — сказал он, просмотрев пачку машинописных листков, над которыми Самойловы корпели до четырех утра, — концы с концами сходятся. Теперь вам понятно, почему моим людям это было не по зубам?

— Здесь отсутствует доказательная часть, — скромно заметил адвокат.

— Э, была бы кость, а мясо нарастет. Кое-что у меня есть, кое-что доберем. Кое-что из непонятного становится понятным. Вот, к примеру, за эти идеологические потроха платят не по сто тысяч зеленых, а в несколько раз дороже. Гонец, который приезжает за органом, привозит обычную сумму, для камуфляжа. А остальное переводят на счет Хуареса в португальском банке. В вашем случае ему перепало еще четыреста тысяч. За идеологию, — непонятно чему радуясь, ухмыльнулся Багров.

— Неужто банки дают вам такие сведения? — удивилась Карина.

— Ясное дело, они никому ничего не дают. Но Интерпол, когда нужно, умеет добывать любые сведения.

Адвокат решил перевести разговор в более практическое русло:

— Я полагаю, похищенная почка в данный момент у вас?

— Да, — коротко кивнул полковник.

— И была у вас с самого начала.

— Естественно. Я ведь вам говорил, что не мог понять, почему вокруг некоторых органов начинается какая-то возня. Как только мне стало известно, что за эту почку уплачено в пять раз больше, чем за обычную, я решил ее у них отобрать и посмотреть, что произойдет.

— Недурно, недурно, — одобрительно проворковал адвокат.

— Клава беспокоится и рвется в Италию, — вмешалась в разговор Карина, — нужно отдать ей почку.

— Хоть завтра, — последовал благодушный ответ, — вызывайте ее сюда. Пусть только съездит с вами за новой почкой, и до свиданья.

— Я бы не стал ее брать в «Пигмалион», — встревожился адвокат.

— Проведите с ней инструктаж, чтобы не болтала лишнего. Им будет спокойнее, если она явится собственной персоной. Не надо их зря напрягать, они и так нервничают.

— Моя работа как будто идет к концу, — сменил тему адвокат. — Когда вы их арестуете, если вам это удастся, порекомендуйте меня в качестве адвоката. Я готов защищать любого из них.

— Наслышан, наслышан, любите безнадежные дела. Не сомневайтесь, порекомендую.

Испытывая настоятельную потребность хоть немного отоспаться, Самойловы, к удивлению хозяев дома, улеглись спать сразу после ужина: рано утром предстояло встречать Клаву.

Адвокат решил, чтобы не терять темпа, прямо с вокзала отправиться в «Пигмалион», заехав по пути на аэровокзал за билетом для Клавы. В связи с этими планами Карина соорудила и упаковала для Клавы холодный завтрак, дабы та могла перекусить на ходу в машине.

Клава одобрила столь уплотненный график деятельности, но, вопреки надеждам адвоката, ухитрилась сочетать поедание завтрака с весьма эмоциональной болтовней, сопровождаемой всхлипываниями и восклицаниями. Александру Петровичу едва удалось заставить ее немного помолчать, чтобы, как выразился накануне полковник, провести инструктаж.

По предварительной договоренности, Багров их встретил на выезде из города. Карина, дабы не светиться в «Пигмалионе», пересела в машину полковника, а к адвокату переместился человек, уже изображавший однажды личного врача синьоры Торелли.

Не очень хорошо понимая, что происходит, Клава выглянула в окошко, и полковник не замедлил этим воспользоваться для проведения дополнительного инструктажа. Открыв заднюю дверцу своего автомобиля, он показал лежащий на сиденье коричневый чемодан:

— Вот твоя почка. Получишь ее через час, если будешь хорошо себя вести. Держи там язык за зубами и говори только по-итальянски. Иначе вообще никуда не уедешь. Все поняла?

— Поняла, — пролепетала Клава, и глаза ее вдруг приобрели жалкое собачье выражение.

«Боится полиции… значит, рыльце в пушку, — подумал Александр Петрович. — Нашла с кем связаться, бедная девчонка… у них там карабинеры тоже не шутят…»

В «Пигмалионе» все прошло гладко, хотя, как показалось адвокату, Хуарес, по сравнению с первым визитом, вел себя настороженно. Присутствие Клавы оказалось полезным, оно стабилизировало обстановку. Синьора Торелли подписала заявление об отсутствии у нее каких-либо претензий к фирме и получила взамен контейнер с почкой несчастного Петухова, а также ворох бумаг с печатями, необходимый для вывоза этого чемодана из России и ввоза его в Италию.

Машину Багрова они обнаружили в том же месте, где встретились с ним час назад. Произошел обмен совершенно одинаковыми с виду чемоданами, что внешне выглядело страшно глупо и напоминало сцену из шпионского фильма.

— А его можно открыть? — не могла сдержать любопытства Карина.

— Отчего же нет? Разумеется, можно. Как говорится, товар лицом. — Полковник распахнул чемодан. — Нажмите клавишу «Контроль», — предложил он Карине.

Она осторожно коснулась клавиши кончиком пальца, и на жидкокристаллическом экране возникла надпись: «Нарушений режима не было».

— А теперь — «Питание».

На этот раз появился текст «Автономия 10 суток».

— Ночью подзарядили, — пояснил Багров и, бросив косой взгляд на Клаву, добавил: — В последние сутки будет отсчитывать часы. Но до этого лучше не доводить.

— А остальные клавиши для чего? — Клава нашла в себе силы преодолеть страх перед полковником, понимая, что в конце концов ей предстоит остаться один на один с этим чемоданом.

— Влажность, температура и прочее. Они для специалистов. Вас касаются только эти две. Да и то в крайнем случае. Все? Больше нет вопросов?

— Мы сегодня, наверное, тоже уедем, — сказал адвокат, — где оставить машину?

— Поедете «стрелой»? Вас отвезут на вокзал.

— Прощайте, полковник. Желаю удачи.

— Я тоже, — буркнул Багров, кивнул Карине и резко взял с места.

До самолета Клавы оставалось около трех часов, и времени хватило только на то, чтобы заехать за ее вещами и наскоро пообедать. Дома, невзирая на бурные протесты Карины, Клава вручила адвокату его гонорар, оговоренный ею ранее — чек на десять тысяч. В скупости ее упрекнуть было невозможно.

По пути в Шереметьево, не особенно таясь, их сопровождала машина, и в самом аэропорту за ними присматривали два незнакомца, причем они, в отличие от других провожающих, были пропущены на летное поле.

— Надо же, как полковник печется о безопасности Клавы, — удивилась Карина.

— Думаю, ему начихать на Клаву. Он печется о благополучной доставке контейнера по назначению.

— А зачем ему это? Ведь главное у него в руках: вещественное доказательство, почка, плюс вся криминальная цепь ее добычи, и притом отлично документированная.

— Все верно. Но у него есть своя игра с Интерполом, и тем, вторым, контейнером, он расплачивается с ними. Ручаюсь, он помечен таким букетом изотопов, что теперь его можно найти хоть на дне морском.

— Почему ты не предупредил Клаву?

— Какая польза? Изменить она ничего не сможет, а вести себя естественно ей будет трудно, в компании террористов это опасно. И еще, знаешь — чем скорее ее приятель, как его, Бурчи, окажется за решеткой, тем лучше для Клавы. Рано или поздно, он ее крупно подставит.

— Ты, наверное, прав. Но все это беспокойно и страшно.

Вечером, когда после прощального ужина хозяева дома вышли проводить Самойловых к машине, в ней уже, на месте водителя, сидел Коля. Он отвез их на вокзал, в нескольких шагах позади них проследовал на платформу и, стоя поодаль, дождался отхода поезда.

— А о нас он зачем печется? Вряд ли он может нами с кем-нибудь расплатиться, — засмеялась Карина, наблюдая в окно, как увешенная огнями Останкинская башня уплывает назад.

— Не знаю. Возможно, мы для него — важные свидетели. К тому же он непрерывно плетет какие-то сети — может, в них нам уготована своя роль… Не знаю.

По приезде в Петербург об этом разговоре не вспоминали. Жизнь вошла в обычную колею, Карина занялась организацией выставки каких-то авангардистов, и Александр Петрович стал надеяться, что она постепенно забудет о «троюродной кузине» и ее рискованных связях. Но вскоре он заметил, что Карина стала включать программы новостей значительно чаще, чем у них было заведено, и даже заглядывать в газеты, чего раньше вообще никогда не делала. Он-то сам газеты просматривал регулярно.

И все-таки они оба прозевали ожидаемое событие по той простой причине, что российская пресса почти не уделила ему внимания. Они получили по почте конверт, естественно, без обратного адреса, с газетной вырезкой. В коротенькой заметке сообщалось, что десятого ноября в Милане был арестован один из лидеров итальянской ультралевой организации «Тяжелые шаги» Витторио Бурчи. В перестрелке перед арестом он был тяжело ранен, отчего и скончался в тюремном госпитале. На полях заметки имелась надпись: «Коммерсант, 11 ноября».

— Узнаю педантизм нашего друга, — хмыкнул адвокат, — но заметь, как ловко работают: его арестовали, а не убили. И арестован, и мертв — сплошные плюсы.

— Ты полагаешь, это сделано с расчетом?

— С точнейшим. У них нет смертной казни. Как только такой красавец садится в тюрьму, начинается бесконечная цепочка варварских акций с захватом заложников, и пока он жив, хлопот не оберешься.

— Но посмотри: ни про Клаву, ни про почку — ни слова.

— Думаю, не случайно. Насколько мне известно, «Тяжелые шаги» убирают газетчиков, которые суют нос в их дела.

Карина не поленилась позвонить в Ереван, и на вопрос, как дела у Клавы, получила стереотипный ответ: «Девочка здорова и у себя в Италии скоро выходит замуж».

Соседи Самойлова затеяли ремонт. Целыми днями за стенкой раздавалось постукивание и слышался визг пилы.

— Странно, — виновато улыбаясь, сказала Карина, — у меня этот шум вызывает беспокойство, хотя вроде бы дело житейское. И еще, я почему-то вспомнила, что ты давно не чистил пистолет. Это непорядок.

Не согласиться с этим было нельзя, и адвокат, разложив на столе газету, занялся чисткой и смазкой оружия, добросовестно, но без большого энтузиазма. Обладая рациональным складом ума, он тем не менее был убежден, что начать ни с того ни с сего чистить оружие — верный способ накликать необходимость его применения.

А жизнь, будто нарочно складывалась так, чтобы поощрять суеверия Александра Петровича. Через день в девять утра раздался телефонный звонок. В такое время, как правило, Самойловым никто не звонил, и адвокат неохотно снял трубку, надеясь, что кто-то просто ошибся номером.

Он сразу узнал голос Клавы, и ощутил спиной неприятный озноб, распространившийся, пока она лепетала слова приветствия, на весь позвоночник, от шеи до поясницы, что означало высокий градус опасности. С первой же секунды он мог почти дословно предсказать всю ее речь: у нее сложности с работой в Италии, она хочет немного поработать в России, ей нужны совет и помощь хорошего юриста, то есть его, Самойлова, не говоря о том, что она успела за несколько дней безумно соскучиться по своим драгоценным родственникам.

Загнанно оглядевшись по сторонам и поняв, что путей для отступления нет, он пригласил ее приехать немедленно, наказав взять такси из числа ожидающих очереди на стоянке и не соглашаться ехать с водителями, которые будут подходить к ней сами.

Вернувшаяся из кухни Карина решила подбодрить мужа:

— Насчет того, что Клава может привести за собой хвост, не беспокойся: всем заинтересованным лицам наш адрес уже наверняка известен.

— Спасибо, дорогая, — кисло сказал Александр Петрович, — ты во всем умеешь найти приятные стороны.

Приняв ее слова на вооружение в качестве рабочей гипотезы, он тотчас, прямо с домашнего телефона, позвонил в Москву по известному ему номеру и попросил срочно передать полковнику, что троюродная кузина снова приехала в гости.

Клава, появившись, прямо с порога начала врать, настолько бестолково и неумело, что адвокату стало неловко, и он старался не смотреть ей в лицо. Карине речи родственницы тоже не понравились, и, потерпев их небольшое время, она высказалась с абсолютной прямотой, повторив, к удивлению Александра Петровича, почти дословно фразу, которую он не так давно слышал от полковника Багрова:

— Дело в том, Клава, что мы о твоих делах знаем несколько больше, чем ты сама. Ты на заметке и у Интерпола, и у нашей российской полиции. Если ты не сумеешь отделаться от связей с террористами, то в ближайшее время угодишь в тюрьму.

Гостья в ответ разревелась, не вполне натурально, но все же достаточно жалостно.

— Отделаться! — Она зарыдала громче. — От них не отделаться! Они за мной гоняются и хотят убить, они думают, я виновата в их провале. Я потому сюда и приехала, может, в Россию они не доберутся?

— Доберутся, — успокоительным тоном сказала Карина.

Слезы на глазах Клавы мигом высохли, и она заговорила по-деловому:

— Ты должен придумать, Сандро, как меня защитить. Мы с тобой еще раз заключим контракт, и у тебя опять будет гонорар.

— Опомнись, Клава, — возмутилась Карина, — ты не поняла до сих пор, с какими чудовищами связалась. Чтобы тебя защищать от них, нужен батальон коммандос, а Александр всего лишь адвокат. И почему ты беспокоишься только о себе? Нам всем нужно позаботиться о своей безопасности, — она вопросительно поглядела на мужа, и тот легким движением век подтвердил ее правоту.

— Полагаю, — добавил он, — нам следует временно сменить место жительства.

Найти с помощью телефона временное жилье для троих оказалось делом недолгим, после чего Александр Петрович отправился в гараж, пообещав подогнать машину минут через двадцать.

Но увы, это обещание оказалось невыполнимым. Замок гаража заело, чего раньше никогда не случалось, и, провозившись с ним некоторое время, адвокат пришел к выводу, что замок испорчен умышленно. Кто-то захотел помешать ему воспользоваться собственным автомобилем. Кому это могло понадобиться? Ответ, и притом малоприятный, с учетом появления Клавы, напрашивался сам собой: полковник Багров снова ловил «на живца», коего на этот раз изображал сам адвокат вместе с женой и родственницей.

Поэтому, вернувшись домой не через двадцать минут, а через час с лишним, и не на машине, а пешком, Александр Петрович был не очень ошарашен тем, что увидел около своего дома. У подъезда суетилось несколько человек в штатском и пара милиционеров, на асфальте ничком лежал здоровенный детина и, несмотря на то что на его шее плотно стоял сапог парня в бронежилете, отчаянно брыкался, пока милиционеры надевали ему наручники. Из парадной вывели еще двоих молодцов, уже в наручниках, и, разместившись в четырех автомобилях, вся команда отъехала.

Не удивило адвоката и то, что дверь его квартиры была открыта нараспашку, а стекла в одном из окон выбиты и что внутри обнаружился полковник Багров собственной персоной, который беседовал с человеком в хорошо сшитом пиджачном костюме. Не очень успешно имитируя светский тон, полковник представил его как господина Ленски.

— Я из Интерпола, — с нейтрально-любезной улыбкой уточнил тот и в ответ на комплименты адвоката по поводу превосходного русского произношения пояснил: — Мой отец возглавлял контрразведку генерала Юденича.

Женщины выглядели возбужденными, особенно Карина.

— Это было великолепно, — высказалась она. — Все произошло так быстро, что мы даже не успели испугаться.

Адвокату, как правило, удавалось в любой ситуации просчитать в уме все возможные варианты развития событий, и он успел не без самодовольства подумать, что и сейчас эта способность ему не изменила, когда его взорам предстало нечто, оказавшееся для него полной и абсолютной неожиданностью.

В стене спальни зиял пролом в соседнюю квартиру, по краям его свисали клочья обоев, на полу валялись куски обрушенной штукатурки.

— Ваш сосед вовремя затеял ремонт, — с явным удовольствием давал пояснения полковник. — Он коммерсант. Когда я ему показал список его незаконных сделок, он предложил мне взятку, и я ее принял, но не деньгами, а краткосрочной арендой квартиры. Когда-то здесь был дверной проем, потом его заложили.

— Пустяки, — беспечно заявила Карина. — Мы ведь тоже собирались делать ремонт, а пока повесим портьеру.

Мысль о ремонте напомнила ей обязанности хозяйки дома:

— Почему мы все стоим? Садитесь, и давайте немного перекусим, у меня от всего этого разыгрался аппетит.

Адвокат ожидал, что интерполовец и Багров поблагодарят и откланяются, но они с готовностью откликнулись на приглашение. Значит, следует ожидать сюрприза, сделал вывод Александр Петрович.

Когда женщины удалились на кухню, полковник небрежно обронил:

— Мы вчера «Пигмалион» брали.

— И Хуареса тоже?

— Нет, — покачал головой Багров. — Баранкин, он же Хуарес, он же Меркадер — мертв.

— Сопротивление при аресте? — подозрительно нахмурился адвокат.

— Нет, — громко рассмеялся полковник.

Это было невероятно: он достаточно часто усмехался, но что он способен смеяться в голос, да еще с очевидным весельем, адвокат не предполагал.

— Два дня назад на «Пигмалион» был налет, — с трудом глотая смех, продолжал Багров, — разгромили компьютерный центр и еще кое-что. А Хуарес умер от сердечного приступа, когда… — он снова закатился смехом, — когда они с бухгалтером подсчитывали убытки.

— А кто разгромил? Эти? — Александр Петрович кивнул на выбитое окно, которое Карина успела завесить одеялом.

— Нет, не они. Пытались сработать под них, только очень неумело. На стене печатными буквами написали итальянское ругательство. Писали фломастером, там же его и бросили. Так представьте, фломастер советский, да еще наполовину израсходованный. А латинское «эн» написано наизнанку, как русское «и». Кого-то беспокоило то, что хранилось у компьютеров в памяти. Раздолбали их вдрызг, облили бензином и подожгли.

— Сколько человек вам досталось?

— Около десяти, в том числе Хаштыков с приятелем. Бухгалтер пока строит из себя дурака, валит все на Хуареса. Это понятно, его смерть всем на руку. Ничего, расколется. Да только, знаете, — с лица полковника исчезли остатки веселья, и вернулось его обычное нервозно-злое выражение, — в сеть, как обычно, попалась мелкая рыбешка. А те, кто делил с Хуаресом его счета в западных банках, по-прежнему на своих высоких постах. К ним не подкопаешься.

— Вам следует привыкнуть, — вмешался Ленски, и адвоката удивил некоторый начальственный оттенок в его голосе, — что у мафии мы всегда обрубаем лишь кончики щупалец. Управляющие центры неуязвимы.

— Возьмите за образец деятельность мусорщиков, они не пытаются искоренить мусор, а просто убирают его каждый день, — продолжал поучать интерполовец. — Полицейскому важно осмыслить свою работу, как ежедневное обрубание щупалец, иначе он сам становится опасным для общества.

— Я скоро перееду в Брюссель, — объяснил Багров, подметив недоумение во взгляде адвоката. — Им нужен специалист по русским делам. — Он мотнул головой в сторону своего будущего начальника: — Здесь мне долго не выжить, я слишком много знаю об «управляющих центрах», а не только о щупальцах. Но в Бельгию им не дотянуться.

— Интерпол умеет наказывать тех, кто поднимает руку на его сотрудников, — наставительно произнес Ленски и сделал солидную паузу. — Мне понравилось проведенное вами расследование, господин Самойлов.

Адвокат в ответ вежливо поклонился, и Ленски продолжил:

— Интеллектуальные проработки иногда бывают полезны. Возможно, мы эпизодически будем приглашать вас для совместной работы. — Не заметив на лице собеседника ожидаемого восторга, он счел нужным добавить: — Это будет для вас экономически выгодно.

Карина и Клава, тем временем управившись с кухонными делами, накрыли на стол, и разговор принял более светское направление.

— Я слышал о вашей склонности, господин Самойлов, вести «безнадежные» дела. Кого из «Пигмалиона» вы намерены защищать? Бухгалтера?

— Он не безнадежен, — подал голос полковник, — выкручивается довольно ловко. Свой срок, понятно, получит, но расстрелом тут, вроде, не пахнет.

— Бухгалтера я постараюсь утопить, а защищать возьмусь, вероятней всего, Хаштыкова. С ним, полагаю, в смысле безнадежности все в порядке?

— Да, — подтвердил Багров, — этот, по любым нормам, «вышку» себе намотал.

— И что же можно придумать в его оправдание? — с неподдельным интересом спросил Ленски.

— А я и пытаться не буду придумывать. Я буду доказывать, что вина других гораздо серьезнее.

— Но какая от этого польза подзащитному? Или вам самому?

— Как вы прагматично ко всему подходите, — улыбнулся Александр Петрович, — о подзащитном можно не беспокоиться, ему ни приобретать, ни терять нечего. А меня интересует концепция: принцип расчленения преступления. Просмотрите технологическую цепочку «Пигмалиона». Номер один: девочка в поликлинике заполняет бланк с медицинскими данными и отсылает его по почте. Преступления нет, уровень гемоглобина и группа крови пациентов не являются государственной тайной. Тем более что статистических медицинских центров предостаточно, и все они собирают подобные сведения. Номер два: накопление этой информации на компьютерах фирмы. Криминальный запах, безусловно, имеется, но состава преступления нет. Номер три: убийство будущего донора, единственное в этой цепи полноценное преступление. Номер четыре: Институт Склифосовского. «Скорая помощь» привозит умершего или умирающего человека, и его труп, в полном соответствии с действующими законами, передается медицинской фирме. Ничего криминального, и даже неэтичного, нет. Трупы спасают живых, а то, что это, как вы выразились, кому-то экономически выгодно, уже никого не касается. И наконец, номер пять: сама фирма. Залитые ярким светом операционные, современнейшее оборудование, звездные имена хирургов, и, главное, безупречная документация на каждый орган. Телекамеры, интервью, репортеры — все легально, в луче прожектора. Что еще? Замечательные законы, позволяющие разрезать на части и вывезти за границу хоть половину населения, и взятки. Взятки сейчас не опаснее насморка. В результате: единственное реальное преступление вынесено за скобки. Хаштыков наверняка и понятия не имел, кто его заказчик. К нему приходил какой-нибудь Миша или Коля, заставлял выучить наизусть адрес и фамилию жертвы и вручал пачку долларов.

— Я уже говорил, у вас опасный язык, — подал голос полковник. — Все так и есть, с той разницей, что к нему приходил Эдик.

— Насколько я понял, — задумчиво склонив голову набок, спросил Ленски, — ваша концепция предусматривает универсальность принципа расчленения преступления?

— Вы прекрасно ухватили суть дела, — поощрительно кивнул адвокат. — Большинство наших фирм имеет криминальные аспекты деятельности, и все пользуются этим принципом. Не у всех на счету убийства, но незаконные сделки — почти у каждой. Более того, сфера действия принципа расчленения катастрофически расширяется. Правительство, например, издает, мягко выражаясь, странные таможенные инструкции, и какие-то люди, пользуясь ими, мгновенно наживают миллиарды. Парламент принимает сырой и нелепый закон, но кто-то его ждет заранее и на его основе становится мультимиллионером. Так что старый добрый лозунг Римской империи «Divide et impera» теперь надо переводить не «Разделяй и властвуй», а «Расчленяй и властвуй».

— Звучит эффектно. А ваша концепция содержит какую-нибудь позитивную часть?

— Разумеется. Если преступная среда пошла по пути расчленения преступлений, правосудие должно научиться их интегрировать. У меня есть вполне конкретные идеи, и я их намерен изложить. С точки зрения юриспруденции, для нас проблема интегрирования преступлений, в которых замешано большое количество людей — проблема номер один.

— Веселое государство, где интеграция преступлений — проблема номер один. — Ленски мрачно усмехнулся, отчего кожа на его скулах натянулась, и он вдруг, несмотря на холеную внешность и элегантный костюм, сделался похож лицом на Багрова.

— Вы правы, господин Ленски, — серьезно подтвердил адвокат, — у нас очень веселое государство.