Сон разума

Труба архангела

Александр Петрович Самойлов не был склонен к дачной жизни и обычно проводил большую часть лета в городе, совершая за сезон одну или две короткие поездки на южные курорты, причем ухитряясь устроить их так, что они шли не в ущерб, а на пользу делам, которые он в данное время вел. Тем не менее он считал обладание недвижимостью совершенно естественным для любого солидного человека, а в частности для себя, адвоката с именем — почти гражданским долгом, и потому имел дачный участок с запущенным садом и стареньким двухэтажным домом.

Нужно ли говорить, что такой человек, как Самойлов, если уж имел дачу, то в престижном месте, в Комарово, которое называл его подлинным именем — Келомяки, и на престижной улице, хотя и с нелепым названием — улице Академиков. Как ни смешно, два или три особняка на улице действительно принадлежали именитым академическим старцам, коих здесь никто никогда не видел, но зато их внуки и правнуки превесело проводили время на пустующей дедовской жилой площади.

Каждое лето, но не более двух раз за сезон, Александр Петрович подтверждал свое владение дачей, появляясь с друзьями и устраивая небольшие пикники. С соседями был знаком ровно настолько, чтобы их опознавать и обмениваться репликами по факту дурной либо хорошей погоды.

После женитьбы modus vivendi адвоката относительно дачи, как, впрочем, и во многих других отношениях, изменился. Выросшая в Ереване Карина, хотя и прожила достаточно долго в городских квартирах Москвы и Петербурга, так и не смогла отделаться от приобретенного в детстве мнения, что наилучшая форма бытия человека — в собственном доме. К этому добавлялись ностальгические воспоминания юности об ужинах и чаепитиях в саду под деревьями.

Она сама, не обременяя мужа лишними хлопотами, организовала на даче установку телефона, и вскоре Самойловы решили сделать загородный дом своей основной летней резиденцией.

Первый выезд на дачу совершили в апреле для посадки тюльпанов, к которым Карина испытывала неодолимое влечение. Выдался яркий солнечный день, не по сезону теплый, пожалуй, даже жаркий. Карина занялась перекапыванием клумб и высадкой луковиц, адвокат же, заявив, что у него аллергия к любым разновидностям земледелия, отправился прогуляться по окрестным улицам. В каком-то смысле характером он был подобен кошке, которая, попав в новое или давно не посещаемое место, обязательно должна все вокруг обнюхать.

Лыжный сезон закончился, и дачи пустовали. Оживление было заметно лишь на одном участке, через дом от Самойловых. Двухэтажный кирпичный дом, по советским нормам, шикарный, принадлежал физику с мировой известностью, с которым адвокат был знаком не только, как сосед, но и по причине увлечения того коллекционированием граммофонных пластинок начала века. С год назад академик почил в бозе, а его сын, член-корреспондент и высококлассный специалист по математическому обеспечению компьютеров, эмигрировал в Штаты, где фирма Ай-би-эм оценила его достоинства окладом сто шестьдесят тысяч долларов в год. Вряд ли он мог прилететь из Америки, чтобы посетить дачу, и Александр Петрович с любопытством разглядывал результаты деятельности, надо думать, новых владельцев. Дом был заново окрашен, забор частично отремонтирован и надстроен, а частично заменен новым, на окнах появились столь широко рекламируемые защитные металлические решетки, и вдоль забора наметанный глаз адвоката подметил датчики охранной сигнализации.

Основательные люди, улыбнулся адвокат.

— Вам кого-нибудь надо? — раздался из-за забора голос, не то что бы нарочито хамский, но на вежливость уж никак не претендующий.

— Тут жили мои друзья, Курбатовы, — печально вздохнул Александр Петрович.

— Теперь здесь новые хозяева. Проходите, — равнодушно отрезал невидимый собеседник.

— Как жалко, какая потеря! Какие интеллигентные были соседи! — горестно запричитал адвокат, не трогаясь с места.

У заднего крыльца академического дома два человека выгружали из микробуса фанерные ящики. С одного ящика упала крышка, но Александру Петровичу не удалось разглядеть, что там внутри.

— Я ведь вам говорю: проходите, — в интонациях голоса из-за забора появились угрожающие нотки.

— Конечно, конечно, — засуетился, переминаясь с ноги на ногу, Александр Петрович, — вы, главное, не волнуйтесь.

Он не сомневался, что вступил в контакт с человеком из внешней охраны нового владельца дачи. Не могли же ему, в самом деле, дать приказ изгонять с улицы вообще всех прохожих. Ergo, агрессивную бдительность топтуна следовало увязывать с конкретной сиюминутной ситуацией, то есть с разгрузкой микробуса. Тем временем, наконец, случилось то, чего с надеждой ожидал адвокат: очередной ящик развалился в руках у грузчиков — в нем была какая-то электронная аппаратура.

Сделав шаг в направлении своего дома, Александр Петрович счел своевременным слегка повысить голос:

— Да отчего же вы так агрессивны? Я ваш сосед и независимо от ваших грубостей буду ходить по этой улице, сколько вздумается. Можно подумать, у вас есть причины опасаться прохожих.

— В чем дело, Гарри? — вмешался в беседу новый голос, вальяжный начальственный баритон.

Если бы не грузчики у микробуса, продолжавшие свою муравьиную работу, можно было бы заключить, что здесь обосновалась некая оригинальная цивилизация, где при общении предъявлять себя взорам собеседника считалось категорически неприличным.

— Тут на улице человек, — последовал безэмо-циональный ответ, — утверждает, что сосед.

— Соседи — великая сила, Гарри. С соседями надо ладить, — назидательно отреагировал баритон, судя по изменению громкости и тональности, самолично приближавшийся к калитке.

Адвокат успел уже отойти на некоторое расстояние, когда на улице показался человек средних лет с ухоженной курчавой бородкой и в фирменном спортивном костюме.

— Здравствуйте, сосед! — произнес он с активным радушием, исключающим возможность отказа от общения, и Александр Петрович остановился.

Лицо нового хозяина академической дачи являло образец полного довольства собой и окружающим миром и, соответственно этому мироощущению, излучало благодушие. Но что-то в этом человеке настораживало, возможно, излишняя мягкость движений, при ходьбе он, подобно кошачьим хищникам, словно переливался из одной формы в другую.

— Я вам прихожусь, так сказать, двоюродным соседом, — сдержанно улыбнулся Александр Петрович, — через участок.

С первых же слов адвоката его собеседник почувствовал, что Самойлов наверняка относится к категории людей, с которыми нужно ладить.

— Ну что же, раз соседи; значит, соседи. Прошу ко мне на чашечку кофе. Да, да, отказываться и не думайте.

— Жена беспокоиться будет, она тюльпаны сажает… Разве что на минутку…

— Разумеется, на минутку. Рюмка кофе — дело недолгое, — жизнерадостно хохотнул бородач. Он повел гостя по вымощенной каменными плитами дорожке к парадному крыльцу, таким образом, что ни с одной точки маршрута разгружаемый микробус не просматривался.

Под тихий шелест филипсовской кофеварки состоялось взаимное представление. Адвоката позабавило, что у хозяина дома визитная карточка обнаружилась в кармане спортивного костюма. Это подтверждало первое мимолетное впечатление: бородач попал в привилегированное сословие совсем недавно. На его карточке значилось: Щетенко Аркадий Степанович, председатель правления акционерного общества «Нейтрино». Визитная карточка Самойлова, в свою очередь, произвела должное впечатление.

— Как же я вас не узнал! Я ведь следил за делом Джелепова, вы его, можно сказать, вытащили с того света… Значит, у меня сегодня удачный день, что я познакомился с вами. А в газетах писали, будто вы уехали в Румынию в качестве эксперта Интерпола.

— Мало ли что газетчики выдумают, на них у нас нет управы, — обронил адвокат небрежно, хотя его весьма и весьма раздражали проникшие в прессу сведения о его связях с Интерполом.

Несмотря на благодушие и радушие, в хозяине ощущалась определенная нервозность, заметно снизившаяся после идентификации личности адвоката, и Александр Петрович не сомневался, что его пригласили в гости именно с целью прощупывания и что вся возникшая ситуация есть следствия совпадения во времени его прогулки по улице с разгрузкой злополучного микробуса.

Провожая адвоката к калитке, бородач решил извиниться за грубость своего топтуна:

— Вы на Гарри не обижайтесь, он раньше служил в спецназе, как говорится, университетов не кончал, — и добавил, обращаясь к самому охраннику: — Запомни, Гарри, Александр Петрович всегда желанный гость в нашем доме. Если, не приведи Бог, тебе или мне потребуется защитник в суде, лучшего адвоката нам не сыскать.

— Надеюсь, мы до этого не скоро доедем, — хмуро проворчал Гарри, держась так, чтобы посетитель не мог разглядеть его лица.

— Я тоже надеюсь, — широко улыбнулся адвокат, — но жизнь иногда мчится быстрее поезда.

Пожимая на прощание руку новому знакомому, он одобрительно оглядел реконструированный участок ограды:

— Английская пословица гласит: чем выше забор, тем лучше сосед. Я думаю, Аркадий Степанович, вы будете превосходным соседом.

По пути домой он не мог отделаться от странной мысли, что окажись сегодня на его месте незаметный случайный человек, не имеющий ни визитной карточки, ни его, Самойлова, известности, ни жены, готовой в случае чего поднять на поиски мужа все полиции мира, то еще неизвестно, когда и как ему удалось бы покинуть этот дом. У своей калитки он даже слегка мотнул головой, отгоняя разыгравшуюся фантазию. Но все-таки любопытно, что за аппаратура была в микробусе…

За время его прогулки Карина успела покончить с тюльпанами, протереть мебель от пыли и затопить печку. Поленья в топке потрескивали, и в доме было тепло и уютно. Настолько уютно, что за обедом возник вопрос, не остаться ли здесь ночевать.

Адвокат колебался: особо срочных дел в городе не было, в конце концов здесь имелся под рукой телефон, и он сам толком не мог понять, что же его подталкивает к отъезду. Скорее всего виной тому был новый сосед, свежеиспеченный предприниматель, внушавший Александру Петровичу определенную антипатию. Не то что бы он почувствовал потенциальную опасность — тогда бы и его самого, и жены здесь уже и духу не было, — ему казалось, этот человек может стать источником беспокойства.

Как часто случалось с адвокатом, когда он колебался в принятии решений, это сделала за него судьба. С улицы донеслось урчание автомобильного двигателя, и, подойдя к окну, Александр Петрович опознал машину соседа, жившего через дорогу, точно напротив Самойловых. Знал о нем адвокат немногое. Его фамилия была Зильберштейн, и он всю жизнь простоял в СКБ за кульманом, конструируя подъемные столы для морских ракет. От этого занятия его спина сгорбилась, глаза выцвели, а лицо стало безразличным и пепельно-серым. У него была больная жена и красивая дочь. Со временем, соответственно законам природы, жена умерла, дочь вышла замуж и уехала за границу, а сам он, став пенсионером и с трудом сводя концы с концами, поддерживал, как умел, порядок в городской квартире и на даче, где еще витали смутные воспоминания о том времени, когда он чего-то хотел и чувствовал себя живым человеком. Подобно старой цирковой лошади, которая и на лугу ходит по кругу диаметром тринадцать метров, Зильберштейн, будучи ничем не занятым человеком, приезжал проведать свое имение исключительно по пятницам.

Открыв дверцу автомобиля, он выдержал паузу, словно оценивая качество наружного воздуха, медленно подошел к воротам, отворил их, вернулся к машине и, выдержав еще одну паузу, въехал на свою территорию.

С этого момента, до появления Зильберштейна в доме адвоката, прошло минут десять, потому что Самойловы успели выпить по бокалу красного сухого вина и съесть искусно приготовленный Кариной лангет, когда услышали громкий и нервный стук в дверь.

На Зильберштейне, как говорится, лица не было. Из его речи, состоявшей в основном из междометий и приступов кашля, следовало, что у него в доме, точнее, под домом, в подполе, труп.

— Вы уверены, что это именно труп? А не пьяный, к примеру?

— А?.. Так как же… Конечно, труп… Он давно там лежит, то есть я так думаю… И люк в подпол был закрыт…

— Закрыт? А почему вам пришло в голову его открыть? Не успели приехать — и сразу в люк?

— Почему?.. Почему… Мне показалось, запах… будто странный какой-то…

— Запах тления? Зимой… маловероятно.

— Нет… я же говорю, показалось… нет запаха, нет. — Он резко дернул головой, и очки с его носа упали на пол, после чего, неловко скособочившись на стуле, он стал беспомощно шарить рукой по полу, пока Карина, сжалившись над ним, не помогла ему в поисках.

— Это все, что вы хотели мне рассказать? — как показалось Карине, суховато спросил адвокат.

— Ну да… а что же еще… на что вы, собственно, намекаете? — Зильберштейн совсем разволновался и, уже надев было очки, снял их и стал протирать платком.

— Вам следует, прежде всего, успокоиться. — Налив в фужер основательную дозу коньяка, Александр Петрович поставил его перед гостем.

— Что вы, что вы, я вообще не пью, — затрепыхался тот, но, внезапно смирившись, выпил содержимое бокала залпом. Закусив и откашлявшись, он и вправду несколько успокоился.

— Может быть… может, мы вместе пойдем и посмотрим?

— Нет, — решительно отказался адвокат, — лишние следы около трупа — всегда помеха для следствия, и к тому же… знаете ли… ведь я юрист, — он любезно улыбнулся, — мне трудно понять, как можно смотреть на труп бесплатно, без служебной необходимости.

Карина с трудом удержалась от удивленного возгласа, ибо любопытство было одним из главных свойств ее мужа.

— Я… я понимаю, — съежился Зильберштейн, — но что же мне делать?

— Как, что делать? Немедленно сообщить в милицию.

— По «ноль-два»?

— Именно так. Наш телефон в вашем распоряжении.

Как только гость удалился в соседнюю комнату к телефону, Карина спросила шепотом:

— Почему ты отказался пойти к нему? В чем дело?

— Он темнит. Что-то недоговаривает. А я «в темную» не играю. — Чувствуя, что у нее на языке еще целая серия вопросов, он положил свою ладонь на ее руку, давая понять, что сейчас следует воздержаться от обмена мнениями.

Зильберштейн вернулся от телефона с обескураженным видом. Он был уверен, что при слове «труп» с места сорвется целая стая расторопных детективов и с воем полицейских сирен помчится к нему. Вместо этого ему сказали:

— Ждите. Соединяем с Зеленогорском.

Он стал добросовестно ждать, но дождался только сигнала «занято». Со второго захода его соединили с местным отделением милиции, где долго не снимали трубку. Наконец, ему удалось изложить свое заявление дежурному, который раздраженным голосом сообщил, что сейчас все бригады заняты и его трупом — ему так и сказали: «вашим трупом» — займутся в семь утра.

Управление дальнейшим ходом событий Карина взяла в свои руки:

— Ну что же, все ясно. Мы остаемся здесь до завтра. Вы, — она повернулась к Зильберштейну, — будете ночевать у нас.

У адвоката вызвало чуть заметное, ему самому непонятное беспокойство то, что свою речь она завершила фразой, уже слышанной им сегодня:

— С соседями надо ладить.

Зильберштейн, помявшись, сказал:

— Я не знаю… может, это неважно… я не запер дом, и люк остался открытым. Мне бы не хотелось идти туда одному.

— Вы боитесь, что вашего постояльца украдут? Или, что он сам убежит? — засмеялся адвокат. — С первым вариантом я сталкивался, но о втором не слыхал ни разу.

— У меня и машина не заперта…

— Вот об угонах автомобилей я слышу постоянно. Могу сходить с вами.

Карина вызвалась пойти с ними — отчего не прогуляться перед ужином, и они, заперев машину, еще прошлись по своей улице, демонстративно остановившись и обмениваясь громкими репликами около бывшей академической дачи, которую упорно продолжали называть в разговоре домом Курбатова. Но хотя дом был освещен, никто не поддался на их наивную провокацию, и бдительный Гарри никак себя не проявил. Да, дело было исключительно в микробусе…

После ужина, чтобы скоротать время, включили телевизор. Шла программа новостей: показывали захват террористов в южном аэропорту, затем выступление американского президента. Александр Петрович смотрел вполглаза, рассеянно, помешивая в стакане чай, но внезапно заинтересовался репортажем о прибытии в Москву делегации немецких, голландских и бельгийских полицейских. Группа высокопоставленных чинов полиции — их оператор взял крупным планом — деловито направлялась от трапа самолета к поджидавшим их машинам, а позади скромно двигалась стайка людей неприметных, одетых в штатское. И вот в этой группе адвокат обнаружил своих старых знакомых — полковника Багрова и человека, которого он знал как господина Ленски. Оба были сотрудниками Интерпола, и Александр Петрович недоумевал, как и зачем они затесались в эту делегацию. Чего доброго, опять впрягут его, Самойлова, в какую-нибудь работу. Он почувствовал легкий, но неприятный холодок в спине, и в его памяти возник занудно-назидательный голос Ленского:

— Интерпол хорошо платит и взамен требует хорошей работы.

Первая часть этой сентенции не казалась адвокату бесспорной, но зато вторая не вызывала сомнений — требовать работу они умели.

После новостей начался кинофильм, который, по замыслу Карины, должен был отвлечь гостя от мрачных мыслей. Но куда там — фильм оказался полицейским боевиком, где комиссару каждые пять минут предъявляли разнообразно изуродованные трупы. На счастье Зильберштейна, ленту досмотреть не удалось: начались телевизионные помехи. Причем очень странные, ничего похожего никто из троих раньше не видел: экран делился на очень четкие черные и белые полосы, ритмически сопровождаемые ослепительными короткими вспышками.

— Говорят, они иногда взрываются, — опасливо заметил адвокат.

— Да, да, лучше выключить, — поддержал его гость.

Будильник, заведенный на «семь», поставили в его комнате, ибо ни Карина, ни адвокат в такое время не вставали.

Проснувшись около десяти, они застали гостя на кухне в глубоком унынии. Он был совершенно деморализован. Как выяснилось, он добросовестно встал по звонку и начиная с семи часов маршировал вдоль своего забора на улице.

Они приехали в половине девятого, и Зильберштейн сразу провел их в дом, но ни в подполе, ни вообще в доме никакого трупа не нашлось. Хозяину пришлось выслушать целый ряд нелестных замечаний в свой адрес, и даже угроз, однако, когда он предложил «возместить расходы за истраченный зря бензин», с ним стали разговаривать по-человечески. Они даже залезли в подпол и установили, что там действительно кто-то лежал. В протоколе записали, что в доме устроился на ночевку, предположительно, бомж, а хозяин, по неопытности, принял пьяного за труп.

Первым, не в силах сдержаться, фыркнул от смеха адвокат, а вслед за ним начала хохотать и Карина. Столь бессовестное веселье супругов Самойловых окончательно повергло беднягу в меланхолию.

Отсмеявшись, Карина попыталась его утешить:

— Отчего вы так убиваетесь? Ведь это гораздо лучше, что он был пьяница, а не труп. Неужто вам хотелось бы иметь в доме труп?

— Это вы мне говорите? Это я хотел труп? — вскинулся он неожиданно. — Но он был, был, я вам отвечаю за труп! — Эта вспышка возмущения истощила его силы, и он снова впал в апатию. — Я вам говорю, это еще не конец, — завершил он свою речь, горестно поджав губы.

Чтобы помочь ему заново вступить во владение домом, временно оккупированным действительным или мнимым трупом, адвокат милостиво согласился осмотреть место происшествия. Карина, разумеется, отправилась вместе с ними.

Люк располагался в прихожей около кухни и все еще был открыт. В свете мощного аккумуляторного фонаря, прихваченного адвокатом, они увидели внизу земляной пол и беспорядочно разбросанные дощатые щиты, по-видимому, имитировавшие когда-то деревянный настил, а также отдельные доски и рейки. Все это покрывал густой слой пыли, в которой у них под ногами, под люком, просматривался отпечаток, размерами и формой соответствующий человеческому телу.

— Какая здесь глубина? — небрежно спросил адвокат.

— Полтора, — ответил хозяин дома почему-то испуганно, — мне вот так. — Ребром ладони он показал на себе уровень немного ниже шеи.

— Итак, детективный театр в этом доме закрывается, — торжественно объявил адвокат и широким театральным жестом захлопнул крышку люка, которая обрушилась в свое гнездо с превеликим грохотом.

На этом церемония осмотра подвала закончилась, и Зильберштейн был приглашен к завтраку, по завершении коего супруги Самойловы совершили прогулку к побережью Финского залива и отбыли в Петербург.

Привычный круговорот дел оттеснил дачный инцидент на задний план, и Самойловы в разговорах к нему не возвращались, но в сознании адвоката отпечаталось ощущение столкновения с чем-то странным. Возможно, Зильберштейн прав, повторяя «это еще не конец», и следовало ожидать продолжения.

Оно последовало достаточно скоро, а именно, через два дня. В восемь утра позвонил Зильберштейн, в полной панике, и попросил о немедленной встрече.

Войдя в кабинет Александра Петровича и плюхнувшись на стул, он разразился потоком междометий, среди которых затерялись две более или менее осмысленные фразы: «я же знал это заранее» и «теперь их два».

Задав пару вопросов, адвокат выяснил, что труп, исчезнувший в ночь с пятницы на субботу, вновь появился на даче Зильберштейна, но уже не в подполе, а на участке, между сараем и забором, и не один, а в компании другого трупа.

— Почему вы так уверены, что они мертвые? Может, все-таки пьяные?

— Они лежат не как пьяные, они лежат как мертвые. Один — лицом вверх, и глаза у него мертвые… это не спутаешь, мертвые…

— Бред какой-то. Покойник погостил у вас в доме, а потом сбегал за приятелем. Уникальная история.

— Вот и я говорю: бред. Я так с ума сойду.

— В милицию сообщали?

— Нет еще.

— Надо сообщить. С этим тянуть нельзя.

— Я понимаю… Так я же боюсь их. Еще начнут на меня что-то вешать.

— Все равно их вызвать придется.

— Я понимаю. Вот я и подумал: может быть, вы…

— Что я?

— Будете с ними разговоры разговаривать, вместо меня. Такое бывает? Я заплачу, сколько надо.

— А, вот вы о чем… — Адвокат на секунду задумался. Дело, вроде бы, непрестижное, и гонорар ерундовый, а хлопот неизвестно сколько, но его любопытство уже было разбужено, а против него он был бессилен. — Ну что же, это возможно. Но тогда нам необходимо составить официальный договор.

— О, конечно, — обрадованно закивал Зильберштейн, — так давайте скорее.

— Подождите радоваться. Я не стану ввязываться в это дело, пока вы не расскажете мне все, что вам известно, без всяких умолчаний и недомолвок.

— А? Что? — попытался изобразить изумление посетитель, но тут же сдался: — Ладно, я расскажу.

Повздыхав и поерзав на стуле, он приступил к повествованию и начал с того, как его за последние несколько лет допекли дачные воры.

— И что за люди такие? Возьмут совсем пустяк, а все перероют и раскидают, и еще дверь бросят открытой. И ведь взламывают каждую дверь, а то и полы вскрывают. После них в дом заходить не хочется. Что они думают, у меня где-то клад спрятан? Вы объясните мне, кто они, эти люди?

Александр Петрович сочувственно покивал головой: его самого занимал этот вопрос. Его дачу тоже грабили каждую зиму, иногда не по одному разу, причем, если судить по набору уносимых предметов, это были подростки, но тотальность обыска, сноровка при взламывании и применяемая физическая сила казались вполне взрослыми. А с юридической точки зрения было дико, что люди способны рисковать по достаточно серьезной статье — как-никак кража со взломом, чтобы стащить отвертку и карманный фонарик или пару банок консервов.

— И знаете, что они взяли этой осенью, в октябре? — продолжал обиженно Зильберштейн. — Ракетки от пинг-понга! Моя дочь, еще в школе, ого-го как играла, по соревнованиям туда-сюда ездила… Это была память о ней. Так они им понадобились…

Кража ракеток от настольного тенниса переполнила чашу его терпения. Он решил наказать мерзавцев. И здесь возникла проблема. Конечно, ему, как конструктору-профессионалу, нетрудно было создать устройства, которые при очередной попытке взлома пронзили бы грабителя какой-нибудь железякой или размозжили бы ему голову. Но если бы злоумышленник при этом погиб, на него, Зильберштейна, могли бы повесить убийство, а если бы не погиб, то в отместку либо сам, либо через приятелей ворюга мог поджечь дом или, хуже того, стал бы подлавливать хозяина. Одним словом, дело было, по его понятиям, рискованное.

Но Зильберштейн был конструктором высочайшего класса, он всю жизнь проектировал подъемные столы для ракет, точнейшие многотонные механизмы, доставляющие ракету из темного чрева шахты на поверхность, бережно, но плотно держа ее нежное тело гигантскими металлическими клешнями, которые затем раскрывались, оставляя готовую к старту ракету стоять одну, как невесту на смотринах.

Он подметил, что ни один из воров не обошел вниманием подпол. Чтобы попасть туда, нужно было опереться руками о пол и спустить ноги и туловище в люк, после чего человек повисал на локтях, а ноги — это Зильберштейн знал по опыту — оказывались примерно в тридцати сантиметрах над землей, и ничего не оставалось, как просто спрыгнуть. Этот маленький прыжок был обязательным элементом спуска, и его энергию следовало использовать.

Подложив доску под середину деревянного щита на земле, он добился того, что при нажатии на щит под люком, его другой конец приподнимался вверх. Установив на этот конец две вертикальные рейки нужной длины, он пропустил их верхние концы в щели пола рядом с люком. Теперь оставалось расширить щели пола для свободного движения реек и переставить петли на крышке люка так, чтобы в открытом положении при малейшем нажатии на ребро снизу она захлопывалась.

Несложный механизм был готов: стоило спрыгнуть из люка на деревянный щит, как его противоположный конец толкал вверх две рейки, упертые в ребро находящейся в вертикальном положении крышки люка, которая мгновенно обрушивалась на голову злоумышленника.

Техническое задание было выполнено: грабителю, по собственной неуклюжести уронившему себе на голову массивную крышку люка, нет никаких причин мстить хозяину дома. После срабатывания весь механизм распадался, превращаясь в раскиданные по земле рейки, а чтобы проверить состояние ловушки, не нужно было даже открывать люк, достаточно было глянуть, белеют ли торцы реек в щелях между досками.

Приехав на дачу в пятницу и не обнаружив реек на штатном месте, он поначалу только удивился, а открыв люк и увидев лежащее тело — ужаснулся. Проектируя ракетные установки, он настолько привык добросовестно заниматься процессом, не думая о результате, что и здесь, создавая свой незатейливый механизм, он ни разу не подумал, как будет выглядеть, если можно так выразиться, окончательная продукция. А теперь выходило, он совершил убийство.

— Насчет этого не беспокойтесь, — счел полезным успокоить его адвокат, — умный человек в чужой подпол просто так не полезет, а раз он был такой дурень, мог и сам на себя уронить крышку. Так что вы о своих рейках забудьте, их вообще не было.

Время терять, однако, не следовало, и они тотчас сорвались в Комарове. Учитывая непоседливость первого трупа, адвокат не хотел никуда звонить, не убедившись, что покойники на месте.

Опасения его оказались напрасными: как и положено покойникам, они пребывали в полном покое. Первый, в джинсовом костюме, лежал скорчившись, на животе; хотя лица не было видно, казалось, это подросток. Второй, в желтом клетчатом пиджаке, лежал на боку, мужчина средних лет, небритый и грязный, похожий на бомжа.

Позвонить в милицию адвокат заставил Зильберштейна. С ним разговаривали не очень любезно, но обещали приехать через полчаса. На самом деле появились несколько позже, и, поджидая их, Александр Петрович успел отстукать на портативной пишущей машинке от имени своего клиента заявление прокурору района (копия начальнику отделения милиции) с изложением фактов и просьбой оградить клиента от дальнейшего подбрасывания трупов.

Приехала та же бригада, что и в субботу. Адвокат на пару минут задержался, выправляя в документе опечатки, и разговор начался без него. Насколько он мог судить издали, милиция вела себя крайне агрессивно. Видимо, помня, с какой легкостью этот старый еврей раскошелился в прошлый раз, они теперь хотели снять с него приличную сумму.

Александр Петрович поспешил на выручку. Когда он приблизился к месту действия, майор орал на Зильберштейна с употреблением матерных выражений, тот стоял, втянув голову в плечи, с безнадежной тоской на лице, сержант небрежно потряхивал наручниками, а женщина-лейтенант, стоя в стороне, наблюдала всю сцену скучающим взором. Чувствуя, что майор взвинтил себя до предела, и от него можно ожидать чего угодно, адвокат решил подстраховаться.

— Здравствуйте, — произнес он громко, с широкой улыбкой, адресуясь к милицейской компании, и добавил, обращаясь к своему клиенту: — Извините, меня жена задержала, у нее неполадки с видеокамерой.

Зильберштейн открыл было рот для удивленного возгласа, но под свирепым взглядом Александра Петровича проглотил свою реплику.

Упоминание о жене и видеокамере явно не понравилось майору.

— Ты кто такой? — спросил он угрюмо.

— Самойлов Александр Петрович, член коллегии адвокатов, — последовал жизнерадостный ответ.

— А мне насрать, что ты член коллегии, иди отсюда.

— Вы меня плохо поняли, я адвокат гражданина Зильберштейна, — вкрадчиво пояснил Александр Петрович, — и по этому делу, в частности, также, — он указал раскрытой ладонью на трупы. — Мы отослали заявление в прокуратуру, могу предложить вам копию, — он протянул майору машинописные листки.

— Я же сказал, подождите. Петрова, разберись с ним. — Майор явно приходил в себя. Уже поняв, что рыба с крючка сорвалась, он в силу неповоротливости не мог сразу дать задний ход. — Так что делать будем? — обратился он к Зильберштейну, пытаясь нажимать на него исключительно по инерции, но уже без запала, вяло.

— Не понимаю вашего вопроса, — осмелел тот.

Женщина оказалась более гибкой. Едва глянув в текст заявления, она поняла, что оно составлено опытным крючкотвором.

— А, вы тот самый Самойлов? Дело полковника Кучкина? — Подойдя к майору, она слегка понизила голос: — Оставь его, Костя, не связывайся. Это тот самый адвокат, который засадил Кучкина.

Майор молча перевел мрачный взгляд с Зильберштейна на адвоката.

— Оставь, Костя, хватит, — настаивала женщина, — он кого хочешь в собственном говне искупает. — Она одобрительно посмотрела на Самойлова. — Только я одного не пойму: вы же птица другого полета, чего вы с этим связались? — Она покосилась на Зильберштейна.

— Помилуйте, вон мой дом. Это мой сосед, а с соседями надо ладить.

— Вот оно что. Понятно… да, с соседями надо ладить.

Она извлекла из машины кофр с аппаратурой и занялась фотосъемкой, а майор, проложив около покойников рулетку, составил описание, надо думать, высоконаучное, расположения трупов на местности.

Вскоре после окончания их трудов приехала санитарная машина и увезла мертвецов.

Инцидент был как будто исчерпан. Зильберштейна больше не беспокоили, а у адвоката вся эта история осела в памяти как весьма любопытная нелепица.

Через несколько дней он поинтересовался результатами вскрытия. Причиной смерти подростка был удар по голове плоским массивным предметом, раздробивший теменную кость и вызвавший перелом шейного позвонка, после чего тело подверглось длительному замораживанию.

Да, Зильберштейн не зря настаивал на том, что в подполе у него был труп: он не сомневался в надежности созданного им механизма. Вот уж, действительно: старый конь борозды не испортит.

Была установлена личность погибшего. Он жил в Рощино с постоянно пьяными родителями и к своим шестнадцати годам уже дважды попадался на ограблении дач, причем один раз был сильно избит. Характерно, что родители начали его искать лишь через две недели после исчезновения.

Второй покойник, мужчина, преподнес милиции неприятный сюрприз, увеличив собственной персоной процент нераскрытых преступлений. Его смерть последовала от пулевого ранения в области грудной клетки, за трое-четверо суток до обнаружения трупа.

Он не был бомжем в буквальном смысле, то есть имел жилье и местную прописку, но на работе нигде не числился и промышлял собиранием пустых бутылок на пляже. Ни в воровстве, ни в дачных грабежах замечен не был. Постоянно напивался до безобразия, и его нередко видели спящим где-нибудь на обочине под кустом. В таких людей, как правило, из пистолетов не стреляют.

Женщина-лейтенант Петрова, которая после вручения ей коробки конфет стала с адвокатом очень любезна, показала ему извлеченную пулю.

— Небольшой калибр, — заметил он, — скорее всего, пять и шесть. На баллистическую экспертизу посылали?

— Зачем? — засмеялась она. — Версии нет, подозреваемых нет. Вам это, что ли, надо?

— Хотелось бы, — сам удивляясь своей настырности, попросил адвокат.

Результат экспертизы гласил: «браунинг». Дамская игрушка… Странная получалась история.

Судьба же продолжала сплетать свои нити таким образом, чтобы принудить Самойлова к жизни на даче. Ощущение невнятной тоски, которое он испытал, увидев на экране среди западных полицейских чинов полковника Багрова, не обмануло его. Багров позвонил на следующий день после Зильберштейна и, по своему обыкновению, назначил встречу на свежем воздухе.

На этот раз кататься поехали в машине адвоката. Багров попросился посидеть за рулем и, проехав по Каменноостровскому проспекту, вырулил на Приморское шоссе. Он вел машину молча, и адвокат терпеливо ждал, когда его спутник соизволит начать разговор. Впрочем, он уже догадался о причине промедления.

Свернув на проселочную дорогу, полковник остановился, извлек из своего кейса индикатор «жучков» и занялся инспекцией автомобиля.

— Я тихий человек, — жалобно сказал адвокат, — откуда у меня «жучки»?

— Береженого Бог бережет, — пробормотал полковник, продолжая свое занятие.

— Все чисто, — заключил он. — Теперь вы садитесь за руль.

— Куда? — с нарочитым безразличием спросил Александр Петрович.

— Раз уж мы здесь оказались, — в тон ему, как бы рассеянно, ответил Багров, — заглянем в Комарове, к вам на дачу.

Александр Петрович мгновенно почувствовал холод в спине, но это неприятное ощущение распространилось немногим выше поясницы, то есть безусловно сигнализируя об опасности, не означало непосредственной сиюминутной угрозы его персоне. Потому, помедлив и недовольно поморщившись, он тем не менее согласно кивнул и свернул по шоссе на север.

Он не удивился, что полковнику известно, где расположена его дача — тот всегда загодя учил уроки, чем, собственно, и приглянулся Интерполу. Адвокат был достаточно хорошо знаком с его манерой вводить в курс дела и сейчас, как в дурном сне, предчувствовал, о чем пойдет разговор.

— Нас интересует ваш дачный сосед, Щетенко. Вы успели с ним познакомиться?

— Успел, — процедил Александр Петрович сквозь зубы, не считая нужным скрывать неудовольствие, которое у него вызывала данная тема. Если Багров все-таки настоит на своем, это позволит набить цену.

— Впечатление?

— Отвратительное. Похож на мелкого жулика.

— Все верно, в точку. Мелкий жулик, а хапать пытается по-крупному. В криминальной среде таких быстро приканчивают. Но сейчас он нас интересует. Вам о нем что-нибудь известно?

— Ничего, кроме обозначенного в визитной карточке: председатель правления акционерного общества «Нейтрино».

Полковник пренебрежительно хмыкнул:

— Правление состоит из двух человек: Щетенко и его жены. А всего акционеров в обществе — трое. Третий — спившийся старик, бывший начальник первого отдела той конторы, где раньше служили Щетенко и его теперешняя жена. Скорее всего имеет на него какой-нибудь компромат. — Он закурил сигарету, и в беседе наступила пауза.

Адвокат вел машину молча, воздерживаясь от реплик, поощряющих рассказчика.

— Теперь о самой конторе, из которой возник Щетенко, — продолжал Багров, — я о ней и раньше слышал. Основана была при Андропове и входила в систему научно-исследовательских учреждений КГБ. Называли ее «Окаянной конторой», и всегда с усмешкой; говорили, в ней занимаются чуть ли не черной магией, но что там происходило на самом деле, толком никто не знал. Якобы «психологические спецэффекты». Судя по всему, акционерное общество «Нейтрино» — наследник этой «Окаянной конторы» и потихоньку распродает имущество, которое от них осталось, — Багров выкинул окурок в окно, прикурив от него предварительно новую сигарету, и опять замолчал.

«Сейчас будет „ставить задачу"», — с тоской подумал Александр Петрович, но тут же понял, что ошибся: вводная информация продолжалась.

— Сейчас Щетенко связался с неким Юсуфом Мехтером, сирийским подданным. Мехтер — это всегда или закупка оружия, или продажа наркотиков. Сделки только крупные и только через подставных лиц. Он сколько хочет болтается в Европе, и арестовать его нет никакого повода. Совсем недавно Щетенко заключил крупную сделку с Мехтером, точнее, с фирмой «Нефар», посредником Мехтера, и тот уже перевел на его счета пятнадцать миллионов долларов. И знаете, что он ему продал? Армейские радиостанции! Вся партия в Новороссийске, подготовлена к отгрузке. Мы проверили: действительно, армейские станции, громоздкие, тяжелые, устаревшие, еще на ламповых схемах. Им красная цена — несколько десятков тысяч. Несерьезный человек этот Щетенко, работает по-дурному и в наглую.

— Насколько я понял, вы хотите знать, что же на самом деле продано в этой сделке?

— Мы хотим знать, за что Мехтер выкладывает деньги. Или Щетенко — звено в транзите наркотиков, или нелегально вывозит нечто другое, какую-нибудь дрянь вроде красной ртути либо плутония, или, наконец, что-то спрятано в самих станциях. Последнее, правда, маловероятно: на таможне сделали стойку на этот товар, одну станцию распотрошили дотла, и наши люди присутствовали — ничего не нашли, полный нуль. Тут что-то нестандартное, потому к вам и обращаюсь.

— Надо подумать, — негромко буркнул адвокат, не глядя на полковника. Ему не нравилось, что тот нащупал его слабые места и научился сразу находить нужную струну. В данном случае — любопытство.

Незадолго до въезда в Комарово полковник неожиданно задремал, склонив голову на грудь. Впрочем, он и раньше, начиная от Белоострова, клевал носом при каждом обгоне и при появлении встречных машин. Адвокат мысленно одобрил эти действия, направленные, так или иначе, к его, Самойлова, безопасности, и в то же время неприятное ощущение холода в спине продвинулось на один позвонок выше.

На своем участке Александр Петрович подогнал машину как можно ближе к входной двери, и Багров с кейсом в руках быстро проскользнул в дом.

— Я полагаю, вас интересует чердак? — любезно предположил Александр Петрович и, не дожидаясь подтверждения, направился к лестнице, ведущей наверх.

На чердаке полковник расположился около маленького пыльного окошка, у одного из стекол которого оказался отбитым угол. Открыв кейс, он извлек папку с бумагами и молча, без пояснений протянул ее адвокату, после чего, пристроившись к дыре в окне с биноклем и фотоаппаратом, занялся-изучением дачи Щетенко.

Не желая дышать пылью Александр Петрович удалился вниз. Папка содержала досье на Щетенко, все, что удалось добыть Багрову, и, несмотря на некоторую бессистемность материала, следовало признать — его информаторы поработали основательно.

Биография Щетенко оказалась унылой и небогатой событиями. Окончив школу и техникум во время правления Андропова, он по рекомендации комсомола попал в только что организованный сверхсекретный институт с романтическим названием «Учреждение почтовый ящик 1226». В просторечии подобные заведения называли тогда просто «ящиками». Его направили работать на телефонный узел. Через год он становится секретарем комсомольской организации института, а еще через год вокруг него разражается скандал. Насколько можно было судить по скупым пометкам в документах отдела кадров и протоколу закрытого комсомольского собрания, он во время дежурств занимался прослушиванием и записью телефонных разговоров, а затем пытался кого-то шантажировать. После публичного шельмования на комсомольском и профсоюзном собраниях Щетенко отделался всего лишь строгими выговорами по комсомольской и административной линиям, которые не оборвали его карьеры. Вскоре он становится начальником телефонного узла, затем — главным энергетиком, и наконец, за год до расформирования «ящика» — заместителем директора по административно-хозяйственной части. Сразу после ликвидации КГБ и закрытия его наиболее одиозных институтов, в том числе и «ящика 1226», возникло акционерное общество «Нейтрино». Оно получило все лаборатории института, еще вчера считавшиеся новейшими, по чисто символической цене, как старый ненужный хлам. «Нейтрино» поставляло на рынок охранную и подслушивающую аппаратуру, всякие «жучки» и прочую пакость, но рыночные доходы общества были на порядок ниже поступавших на их банковские счета сумм. Это, в сочетании с личными контактами Щетенко с торговцами оружием и наркотиками, приводило к заключению, что его основная сфера деятельности — незаконная.

Поразмыслив, Александр Петрович решил согласиться: он считал сотрудничество с Интерполом важной точкой опоры своего благополучия. Уточнив на обратном пути в машине детали, он отказался пока от встречи с Ленски, приберегая ее на случай, если ему, Самойлову, понадобится существенная помощь, выходящая за рамки компетенции полковника.

Александр Петрович считал себя исключительно адвокатом и никак не детективом, а потому избегал игры «в сыщика», к сожалению, не всегда успешно. Сейчас у него было два пути: личные контакты со Щетенко и углубление в его психологию либо изучение деятельности «Окаянной конторы». В полученной папке, помимо прочего, имелся список сотрудников Института на момент его расформирования в 1991 году — сотня с небольшим человек. Подсказка была очевидной: поскольку видно невооруженным глазом, что Щетенко сам не в состоянии ни создать, ни организовать ничего существенного, значит, он питается остатками трупа своего «почтового ящика», и все концы следует искать там. Александр Петрович недовольно поморщился, как всегда, когда обнаруживал совпадение логики рас-суждений полковника со своей собственной, но следовало признать, что в данном случае это оказалось удобным.

Началась неприятная рутинная работа: бесконечные поездки по имеющимся адресам, расспросы родственников и соседей. К предварительным звонкам по телефону адвокат не прибегал — опыт показывал, что многие люди после таких звонков без всяких мотивов, просто на всякий случай, стараются избежать личного контакта и даже скрыться. В любом случае не ожидая любезного приема, Александр Петрович запасся бумагой с печатью, из коей следовало, что адвокат Самойлов является членом комиссии по назначению специальных пенсий людям, подорвавшим свое здоровье на вредной работе в период застоя. Но заметного благоприятного действия этот мандат не оказывал, встречали угрюмо, разговаривали неохотно и норовили поскорее спровадить, иногда в хамской форме.

Через неделю, добросовестно обследовав все адреса, адвокат подвел неприятные и довольно странные итоги. Во-первых, из ста восьми человек, имевшихся в списке, в живых осталась лишь половина, хотя в основном люди были не старые. И во-вторых, в эту половину входил исключительно обслуживающий персонал — охрана, водопроводчики, электрики и тому подобное. И удивительнее всего было, что все они — как-никак более пятидесяти взрослых людей — не могли сказать ничего конкретного о том, чем занимался их институт. Всё знали жаргонное прозвище института — «Окаянная контора», говорили, что ученые насылали на целые города и страны порчу, делали из людей идиотов, или зомби, или даже вурдалаков, но конкретного — ничего. Напрашивался вывод, что плоды работы института не представляли собой какие-то понятные предметы, которые можно было напрямую осмотреть, пощупать и тем более попытаться украсть. И еще, во всех этих людях засел страх перед своей, уже давней работой; не то чтобы их кто-то специально запугивал или они боялись бы наказания за разглашение государственных тайн — нет, просто туповатый суеверный страх и пришибленность.

— Я чувствую себя в тупике, — пожаловался Александр Петрович жене. — Ситуация совершенно мистическая. Можно подумать, на всех сотрудников института было наложено некое проклятие.

— Забавно, — задумчиво заметила Карина, — это напоминает историю со вскрытием гробницы Тутенхамона.

— Тутенхамона? — удивился он. — Раскопки Картера?

— Да, двадцатые годы. Большинство тех, кто присутствовал при вскрытии усыпальницы, погибло в течение следующих нескольких лет. Болезни, несчастные случаи… Кто утонул, кто попал в автомобильные катастрофы. А несколько человек, в том числе лорд Карнарвон, умерли от неизвестной болезни — только лет через сорок выяснилось, что это гистоплазмозис, вирус, который переносят летучие мыши. Газеты писали о «проклятии фараона».

— Вот, вот, и здесь что-то похожее. Инфаркты, грипп, несколько человек — от рака. Это надо же, умереть от гриппа… Двоих задавили автомобили, кого-то зарезали хулиганы. А один попытался воспользоваться в ванне электробритвой. Все стали вдруг патологически невезучими и глуповатыми… И я не знаю, что делать. Все ниточки оборваны.

— Подожди падать духом, постой-ка: ты сказал, кто-то умер от рака?

— Да, и не один, а трое.

— Послушай, мой двоюродный дядя служил во внешней разведке, проще говоря, был шпионом. Самым настоящим шпионом, работал в Турции, в Иране и в Эмиратах. Можешь представить, что это такое. Так вот, он умирал от рака в Ереване, а я была школьницей и ухаживала за ним. И он мне такое рассказывал! Понимаешь — у него было время подумать, и хотелось перед кем-то покаяться. Или просто выговориться. А раковый больной, он ведь ничего уже не боится… Попробуй поговорить с родственниками этих… твоих.

— Попробовать можно, — без большого энтузиазма согласился адвокат. — Но ты, однако, философ.

Совет не падать духом оказался зерном, упавшим на тучную почву. Уже через два часа после этого обмена репликами, за обедом, адвокат вернулся к проблеме «Нейтрино». Разговор он завел небрежным, скучающим тоном, как бы для поддержания застольной беседы, но Карина сразу уловила, что цель его — обкатка свежей идеи. Вообще-то Александр Петрович не любил обсуждать вслух неясные для себя самого ситуации, твердо веря, что слово изреченное есть ложь и что проговорить какую-либо тему — значит на время оборвать работу интуиции и упустить наиболее тонкие нити. Поэтому предложение порассуждать вместе Карина восприняла как лестное, хотя и догадывалась, что для нее лично дело кончится каким-нибудь трудоемким поручением.

— Похоже, что в нашем случае, — заметил рассеянно адвокат, — дедуктивный метод забуксовал. — Он замолчал, полностью увлекшись перекладыванием на свою тарелку салата.

— Обычной альтернативой дедукции считается индукция, — осторожно отреагировала Карина.

— Гм… это вполне возможно. — Он сосредоточился на открывании бутылки. — Тебе можно налить вина, дорогая?

— Не понимаю. У нас же нет ряда однородных событий, или ситуаций, или понятий?

— Если хорошо поискать, всегда можно найти, — пожал Александр Петрович плечами. — Прекрасный цвет, — констатировал он, подняв бокал с золотистым вином за тонкую ножку.

— И как же это может выглядеть?

— Опыт показывает, если серия странных вещей локализуется во времени и пространстве, все они так или иначе связаны между собой.

— А, вот оно что… Неплохо придумано, очень даже ловко, пожалуй. Все-таки из нас двоих — ты философ.

— Только по необходимости, — виновато улыбнулся он.

— Действительно ловко, — оживилась Карина. — Хорошо, давай перечислять в хронологическом порядке. Итак: неадекватная реакция охранника на мирного прохожего, необычные телевизионные помехи, бредовое поведение трупов, — она по очереди загибала пальцы, — и, наконец, пулевое ранение местного бомжа. Все?

— Ты упустила доставку на дачу электронной аппаратуры промышленного вида.

— Верно. — Она загнула пятый палец, мизинец. — Опросить доблестного Гарри и его хозяина мы пока еще не можем, а трупы — уже не можем, — продолжала она рассуждать. — Интересно бы, кстати, узнать, какой пистолет у Гарри…

— Пистолет Макарова, — живо откликнулся Александр Петрович, — во время того визита он старательно прятал от моих глаз лицо, но не пистолет. Да разве можно представить себе Гарри с «браунингом»?

— Отлично. Значит, самое первое и необходимое, — подытожила она, — разобраться с телевизионными помехами.

— Ты прекрасно выделила все главное. — На лице Александра Петровича расцвела широкая улыбка. — Истинно сказано: кто ясно мыслит, тот ясно излагает. — И поскольку Карина даже не пыталась скрыть удовольствие, доставленное ей этой сентенцией, он добавил уже деловитым рабочим тоном: — Тогда, может быть, ты возьмешь на себя телевизионные помехи? А я пока займусь раковыми больными.

Поняв, что угодила прямиком в расставленную ей ловушку, Карина слегка погрустнела, но все же согласно кивнула. Чтобы приободрить ее, Александр Петрович не стал предлагать никакой конкретной схемы действий, предоставив тем самым ей определенную самостоятельность. Он позволил себе всего лишь одно замечание:

— Возможно, в нашем ряду странных событий не хватает пока неизвестного события «икс», это надо иметь в виду. И кстати, тот несчастный бомж был убит примерно тогда же, когда наблюдались помехи. Может, кто-нибудь слышал звук выстрела? И еще вот что, — добавил он, вставая из-за стола, — посмотри-ка, что я вчера раздобыл. — Взяв с полки шкафа небольшой рулон бумаги, он развернул его перед Кариной. Это был крупномасштабный план Комарово и его окрестностей.

Александр Петрович отдал телевизионные помехи на откуп жене с легким сердцем: здесь требовалась именно та научная методичность, которую она привносила в любое расследование. Сам же он еще раз просмотрел список сотрудников «Окаянной конторы». Поскольку те из них, кто еще были живы, не могли сообщить ничего определенного о продукции своего института, нужно было придумать способ опросить мертвых.

Снова начались хождения по квартирам и непродуктивное общение со множеством людей, большинство из которых, увы, было воспитано далеко не лучшим образом. Но в Писании сказано: «Ищите и обрящете», и на третий день утомительных розысков судьба улыбнулась Александру Петровичу.

Нажав очередную кнопку звонка на семнадцатом этаже очередного дома в новостройках и не услышав в ответ никакой реакции, он еще долго стоял у двери, сам удивляясь, почему не уходит, пока изнутри квартиры не послышались непонятные шорохи и лаконичное «кто?», произнесенное слабым женским голосом.

— Из мэрии, пенсионная комиссия, — елейным голосом объявил адвокат.

Дверь наконец приоткрылась, и стала понятной причина промедления: адвокат оказался лицом к лицу с сидящей в инвалидной коляске молодой женщиной. Она тяжело дышала и выглядела измученной — должно быть, ей с трудом удалось подъехать вплотную к узкому дверному проему и дотянуться до высоко расположенного замка.

— Что вам нужно? — спросила она, отдышавшись.

— Я ищу родственников покойного ученого Бахчина.

К удивлению адвоката, эта, казалось бы, совершенно невинная фраза оказала чудовищное действие: лицо женщины исказилось выражением запредельного ужаса, она попыталась закричать, но смогла издать только сдавленный писк.

— Умоляю, не надо пугаться, — стал ее урезонивать адвокат, — мой визит не таит для вас ни малейшей опасности, и вообще ничего неприятного. Я вас очень прошу, не надо так…

По-видимому, почувствовав, что посетитель не имеет агрессивных намерений, она немного пришла в себя.

— Хорошо, я родственница, — выдохнула она загнанно, словно сознаваясь в совершенном преступлении. — Что вам от меня нужно?

— Прежде всего, чтобы вы успокоились и перестали меня бояться. Я адвокат, как говорится, человек гуманной профессии, и уверяю вас, ни разу в жизни никого не обидел. Вот моя визитная карточка.

Все еще глядя на него со страхом, она взяла предложенную ей карточку и, тщательно ее изучив, положила в карман жакета.

Александр Петрович тем временем лихорадочно обдумывал, какую версию происходящего следует ей предложить. Лицо у нее было интеллигентное, плюс к тому обостренная инвалидным состоянием интуиция, и легенда о пенсионной комиссии здесь явно не проходила. Спугнуть ее ничего не стоило, а он, как на грех, успел уже ляпнуть через дверь слово «пенсионный».

— Ладно, проходите, — окончательно справившись со своим странным испугом, она отъехала назад, открывая адвокату проход внутрь квартиры. — Захлопните дверь.

Далее она направила свою коляску на кухню и тотчас нервно закурила сигарету.

— Я живу вдвоем с матерью, и она позволяет мне курить только на кухне, — пояснила она. — Садитесь.

Слово «матерью» было произнесено с некоторым жестким нажимом, и адвокат подумал, что, наверное, у них, как часто бывает в подобных семьях, перманентный психологический конфликт.

— Так что же, наконец, вам нужно?

— Видите ли, мне очень совестно, — он суетливо вытер носовым платком лоб, старательно играя неловкость, чтобы она почувствовала себя хозяйкой положения, — дело в том, что я в качестве адвоката веду дело двоих людей, значительно ущемленных государством в размерах пенсии. Они оба, уборщица и Сантехник, работали в том же, увы, злополучном институте, что и ваш… — он сделал паузу в надежде на уточнение степени родства, которое, однако, не последовало, — что и ваш родственник. Оба утверждают, что работа была очень вредная, но, как ни странно, не представляют, что же конкретно было там вредным. Чтобы помочь им, я должен знать хоть немного, чем занимался институт, — вот и хожу по домам бывших сотрудников. Уже десятка два обошел, и никто ничего понятного сказать не может. Такие темные люди… Может быть, вы что-нибудь знаете, ну хоть пустяк какой-нибудь? — он горестно замолчал и снова стал усердно вытирать лоб.

— Я тоже темный человек и тоже ничего не знаю, — решительно, пожалуй, слишком решительно заявила она, и ему показалось, на ее лице на ничтожную долю секунды возникло выражение не то сомнения, не то нерешительности.

— Господи, если даже вы, как же тогда быть… — запричитал Александр Петрович. — Неужели он ни разу и словом не обмолвился? Ведь дело-то уже давнее, никакой секретности нет, можно сказать, все это — достояние истории…

По мере того как он говорил, искорка сомнения в ее зрачках явно разгоралась, и он уже начал было питать какую-то надежду, когда в дверях раздалось лязганье отпираемого замка.

На кухню вошла женщина с огрубевшим усталым лицом и, поставив на стол принесенную с собой хозяйственную сумку, недовольно спросила:

— Это кто?

— Адвокат, мама, — женщина в инвалидной коляске сразу напряглась и стала похожа на загнанного зверька, — он ведет дело одной моей старой знакомой…

— Врет он тебе, — зло перебила ее мать.

Достав из сумки пластмассовую бутылку, она повернулась к адвокату, и он удивился вполне серьезной ненависти в ее глазах.

— Смотрите сюда! Это крепкая щелочь, унитаз прочищать. Если еще раз придете что-то вынюхивать, я выплесну это в вашу гладкую физиономию. Поняли? — Не дожидаясь ответа, она демонстративно принялась отвинчивать пробку на бутылке.

Пробка не поддавалась, и Александр Петрович, вставая со стула, позволил себе реплику:

— Как юрист, я вам точно скажу, сколько лет вы отсидите за это. — Он молча поклонился своей недавней собеседнице и нарочито не спеша направился к двери.

Под влиянием этой неприятной сцены у него возникло беспокойство за Карину, которая вот уже два дня ходила по Комарово, как и он, посещая чужие дома. От машины она отказалась, резонно считая, что непрерывное мельтешение одного и того же автомобиля может слишком намозолить глаза, а гуляющий человек, да еще в дачной местности в мае — он и есть всего лишь гуляющий человек. Александр Петрович утешился тем, что, как он не раз уже замечал, многие люди, с энтузиазмом хамившие ему самому, не проявляли агрессии по отношению к Карине. Прикинув ее вероятный распорядок дня и приблизительно вычислив время, когда она зайдет домой пообедать, он позвонил в Комарово и действительно застал ее на даче. Она бодрым голосом доложила, что свою работу закончит сегодня и вернется в город на электричке, ему же надлежит встретить ее на Финляндском вокзале в девять.

До этого времени Александру Петровичу удалось посетить еще десятка полтора адресов, увы, с нулевым результатом, но у него почему-то осталась надежда, что удастся вытянуть что-нибудь из родственницы Бахчина. Он решил попытаться позвонить ей с утра, в надежде, что ее обозленная жизнью мамаша будет на работе.

Карина появилась загоревшая, со здоровым румянцем на щеках и весьма оживленная, что означало безусловный успех ее миссии. Дома у нее даже не хватило терпения дождаться конца ужина, и, едва утолив первый голод, она разложила на столе уже несколько потрепанный план Комарово.

— Смотри, — возбужденно объясняла она, — я сделала несколько радиальных маршрутов от нашего дома, а значит, и от дома Щетенко, вот они прорисованы карандашом. Красным фломастером закрашены те дома, где наблюдались помехи, а зеленым — те, где их не было.

— Выглядит убеждающе, — одобрительно заметил адвокат.

Действительно, все красные пометки располагались сплошным массивом вокруг их дома, а зеленые окружали эту красную зону на некотором расстоянии.

— А сейчас я тебе покажу фокус. — Она отошла к своему письменному столу и вернулась с циркулем.

У нее в столе, в числе всякой всячины, имелись пастель, акварельные краски и чертежная готовальня. Краски время от времени использовались — когда ей приходило в голову, как она сама говорила, «для поддержания тонуса рук и глаз», поставить натюрморт или набросать причудливую графическую фантазию, но зачем она хранила чертежные инструменты, Александр Петрович не мог понять. И вот теперь он мог наблюдать научное применение циркуля.

Установив иглу на середине участка Щетенко и подобрав подходящий раствор циркуля, она провела окружность так, что все красные пятна оказались внутри нее, а все зеленые — снаружи. Перестановка иглы на любое другое место такого эффекта уже не давала. Сомневаться было невозможно: дом Щетенко являлся эпицентром этого электронного безобразия. Радиус круга, то есть дальность действия аппаратуры, составляла около километра.

— Это красиво. Я потрясен могуществом науки, — торжественно объявил он, а затем осторожно поинтересовался: — А тебя как… ничего принимали?

— Превосходно, в нескольких домах даже пытались усадить за стол. Я им раскрывала глаза на то, что некая фирма неподалеку от нас основала некие мастерские, источник помех, а затем с помощью взяток сумела добиться официального заключения, будто никаких помех нет, и скоро у нас вообще невозможно будет включать телевизоры. А я, видишь ли, возглавляю комитет по выведению упомянутой фирмы на чистую воду.

— Да, это верный ход. А дни, когда были помехи, они не могли вспомнить?

— Конечно, нет. Но зато превосходно помнили, во время каких передач появлялись полосы на экране. Так что с помощью старых газет я смогу указать точное время. А по датам это — три дня: в день нашего приезда, в пятницу, и еще два следующих дня.

— Значит, он включал эту свою пакость всего трижды.

— Если, конечно, не делал этого по ночам, когда телецентр не работает, — скромно уточнила Карина.

— Ну да… я имею в виду, что это была не эксплуатация, а испытания.

— Видимо, так… я пока об этом не думала. О! И теперь понятно, почему он привез эту штуку на дачу: ведь в городе его сразу бы засекли и поинтересовались, что у него за телестудия такая. Постой, чуть не забыла: это тебе на десерт. В трех домах слышали выстрел в субботу, на следующий день после нашего появления, между десятью и одиннадцатью вечера. Вот эти дома, обведены желтым. Самые близкие участки к Приморскому шоссе, так что, скорее всего, убийство произошло на шоссе или рядом.

На фоне успехов Карины его собственное невезение было столь наглядным, что Александр Петрович без удовольствия ожидал вопроса «А как твои дела?», и потому воспринял как положительное явление неожиданный телефонный звонок, последовавший в начале двенадцатого.

— Вы Самойлов? — спросил неуверенный женский голос. — Я Анна Бахчина, вы у меня сегодня были. — Она умолкла, по-видимому, ожидая идентификации личности собеседника.

— Да, но увы, ваша матушка…

— Она только что ушла, и будет к шести утра. Она уборщица в метро. Если хотите, приезжайте.

Допивая наскоро чай и затем вставляя в карманный диктофон новые батарейки, Александр Петрович в двух словах изложил историю визита к Бахчиным и хамского изгнания из их квартиры. Заключительный эпизод со щелочью всерьез обеспокоил Карину:

— Давай я поеду с тобой, чтобы в случае чего защитить от этой мегеры.

— Ни в коем случае, дорогая, ты и так слишком устала.

В ответ она ограничилась небрежным протестующим жестом и решительно встала из-за стола.

— Но, дорогая, дело не только в этом. Для тебя, наверное, не секрет, что ты — красивая женщина, а после двух дней прогулок по свежему воздуху ты выглядишь просто сногсшибательно. И теперь представь себе женщину в инвалидной коляске, еще молодую, запертую в четырех стенах. Твое появление может вывести ее из равновесия, оно и так очень хрупкое.

Убив одним выстрелом двух зайцев, то есть отвесив жене основательный комплимент и отстранив ее от участия в сложном психологическом допросе, адвокат почти бегом спустился с лестницы и направился к своей машине. Он хотел иметь запас времени, ибо мысль о возможной встрече с матушкой свидетельницы была ему малоприятна, не говоря о том, что не только само вещество, но даже слово «щелочь» казалось ему отвратительным.

На этот раз она открыла без промедления — должно быть, заранее подъехала к двери и пристроилась к замку. Уже одно это показывало, какой сильной встряской в ее лишенной событий жизни было его вторжение. Он почувствовал себя хирургом, которому предстоит операция на сердце канарейки.

Она заранее сварила кофе, и позднее, не отвлекаясь от разговора, варила еще несколько раз, так что адвокат позволил себе поинтересоваться, не слишком ли это — потреблять в таком количестве кофе в ночное время.

— Кофе и сигареты, — на ее лице возникло нечто, напоминающее тень улыбки, — практически все, что у меня осталось. Раньше еще заходили друзья, но мама их постепенно отвадила, она считала, все беды пошли от них… она не всегда была такая… Но вам с ней лучше не сталкиваться.

— Не имею ни малейших сомнений.

— Вчера я от страха совсем потеряла рассудок. А позвонила вам, когда успокоилась и поняла, что вы не собирались меня убить.

— Убить?! Как вам пришло в голову?

— Скоро поймете. Но сначала скажите вот что. То, что вы рассказали насчет пенсий, явное вранье. Что вам нужно на самом деле?

— Я скажу только то, что имею право сказать. В данном случае я представляю весьма серьезную организацию по борьбе с преступностью, поверьте, одну из самых серьезных на свете. И существует группа лиц, замешанных, вообще говоря, в разных преступлениях, но кроме того и торгующих на мировом рынке продукцией того расчудесного института, где работал ваш…

— Дядя по отцовской линии.

— Благодарю вас. Так вот, результаты нашей деятельности равны нулю, пока мы не проследим всю цепочку криминальных сделок, а значительная часть этой цепочки — именно торговля плодами творчества вашего дяди. Но то, что нам об этом удалось до сих пор узнать, — в его голосе появились жалобные нотки, — просто бред, иначе не назовешь. Представьте себе, вам говорят: вот преступник, он убивает людей, а также торгует ночными кошмарами и злобными призраками.

— Вы не представляете, как близки сейчас к истине. Они и занимались ночными кошмарами.

— Но как это возможно? Объясните более понятно, что это такое?

— Не спешите, я еще не решила… Значит, вы связаны с Интерполом, я почему-то так и подумала. Сначала послушайте, я вам кое-что расскажу. — Она занялась варкой очередной порции кофе, и он терпеливо ждал, по опыту зная, что главное — чтобы человек начал говорить.

— У моего дяди был рак печени. Когда стало ясно, что он не жилец, его выписали из больницы. Он умирал дома, а я за ним ухаживала…

Но Карина-то какова, успел мысленно изумиться Александр Петрович, прямо-таки прорицательница.

— Меня это делать не заставляли, сама вызвалась. Из любопытства. Как и вы сейчас, хотела выяснить, чем занимался дядюшкин институт. Я знала только, что чем-то ужасным. А это был девяносто первый год, если помните, время грандиозных разоблачений, я кончала тогда журналистику и вообразила, будто можно разоблачать что угодно. Короче, я основательно потрудилась и вытряхнула из него все. Даже по тем временам материал был убойный, я быстренько намахала большую статью и отнесла ее в один из толстых журналов. А через несколько дней ко мне явились два молодых человека, с моей статьей, и потребовали остальные машинописные экземпляры. Разговаривали вроде бы вежливо, я сдуру начала ерепениться, получила пару затрещин и, понятно, отдала им все — и черновики, и даже копирку, через которую печатала. Но остался еще один экземпляр, пятый, он остался случайно у знакомого парня. Я нашла его, отнесла подруге, она работала машинисткой, и попросила перепечатать. Она тянула с неделю, а потом сказала, что мой материал непонятным образом исчез с ее стола. И буквально на следующий вечер, точнее ночь, когда я уходила из одной пьяной компании, меня встретили те же два молодца, что приходили домой. На этот раз они ни о чем не спрашивали, а сразу стукнули по голове, чтобы не дергалась, и скинули в пролет лестницы. Там был четвертый этаж, и внизу лежали радиаторы отопления. На них меня утром и нашли. Попала в больницу, а из нее — вот в эту коляску.

Наступила тяжелая пауза, которую Александр Петрович не спешил заполнить, понимая, что неточной репликой можно испортить весь дальнейший сценарий.

— О Боже, — выдохнул он наконец с выражением ужаса в голосе, — а я-то не мог понять, отчего вы так испугались!

— Я до сих пор боюсь. Я почти сразу поняла, что вы не злодей, а… — Она запнулась, ибо слово «сыщик» категорически не вязалось с внешностью и манерами гостя.

— Слуга закона, — любезно подсказал адвокат.

Она негромко засмеялась, и он понял, что выиграл эту партию.

— Я все равно боюсь. Мне кажется, если я расскажу вам хоть что-нибудь, с вами расправятся тут же, на лестнице, а через пять минут явятся ко мне.

— Я понимаю ваш страх, и грешно было бы попрекнуть вас этим. Но бояться нечего. Организация, которая пыталась вас убить, давно уж не существует. Тогда они заметали следы, поспешно и очень грубо. А для этих, теперешних, ваши сведения не опасны. Плохо спать должны их служащие, занятые в секретном производстве.

— Говорите вы складно. — Она все еще глядела на него недоверчиво, и Александр Петрович пустил в ход последний аргумент:

— Посмотрите наконец на меня. Разве я похож на самоубийцу? Более того, я не стесняюсь признаваться, что я трус и ни при каких обстоятельствах рисковать собой не способен. Это у меня с детства. Если уж в это дело ввязался я, можете быть уверены, в нем нет и процента риска.

— Вот это, пожалуй, меня убеждает. У вас действительно вид… какой-то неуязвимый.

— Ну конечно же. Слава Богу, — обрадовался адвокат, почувствовав, что может теперь взять на себя инициативу в разговоре. — Итак, какую же продукцию выпускала «Окаянная контора»? Так ее, кажется, называли?

— Да, так. Реальной, вещественной что ли, продукцией была электронная аппаратура. Причем штучная, сериями по несколько экземпляров, и в основном на базе переделки уже существующей заводской радиоаппаратуры. В общем, типичное кустарное производство. У них было две лаборатории, номер один и номер два. Первая занималась локальными эффектами, результатами продолжительного действия различных излучений на психику человека, ну например, человек в своей квартире… или в следственной камере. Во второй изучали немедленный результат действия сильных полей на массу людей, находящихся на данной территории, к примеру, на толпу или целую воинскую часть. Всё пробовали прямо на людях, у них была испытательная база при каком-то спецлаге за городом. Мой дядя заведовал второй лабораторией и практически ничего не знал о том, что творится в первой.

— Неужели такое возможно? Чтобы заведующий лабораторией совсем не догадывался, что делается в соседних помещениях?

— Во-первых, что-либо знать о других было запрещено по причине сверхсекретности. Во-вторых, мой дядюшка звезд с неба не хватал и вообще не был ученым. Просто партийный начальник с техническим образованием. Всё делали его подчиненные, а он руководил, рапортовал и получал ордена. Но и это не главное. Главное — панический страх перед всем, что делалось в их собственном институте. Ведь дядька умер в сорок семь лет, до пятидесяти не дожил. А другие умирали и раньше. И все как-то дурно, мучительно. Они там все-таки каких-то электронных демонов выпустили на волю, и те в первую очередь начали пожирать их самих. Мой дядюшка, когда уже знал, что жить ему осталось месяц-другой, все равно боялся говорить со мной о своей лаборатории. И расколоть его было ох как непросто. Понадобились сильные средства.

— А именно?

Она немного помедлила и усмехнулась:

— Ладно, расскажу.

Адвокат понял, что его в очередной раз подвело любопытство, и ему теперь, вместо позитивной информации, предстоит выслушать еще одно лирическое отступление.

— Мой дядюшка был изрядная скотина. В первый раз он попытался меня изнасиловать, когда мне было четырнадцать, и время от времени повторял эти пробы. Жили-то в одной квартире, сюда обменялись после его смерти. А когда он заметил, что я сплю с приятелями, стал предлагать деньги. За них я ему школьную подругу приводила. Он был похотлив, как козел, и сохранил это свойство до самого конца. Только на это я его и купила. Он получил от меня, что хотел, в пределах, конечно, своих возможностей… Впрочем, к чему это я?.. К тому, насколько силен был страх. Даже в последние несколько дней он корчился от страха, а не от боли, хотя боль была — как-никак рак печени.

Заметив, что от этих интимных воспоминаний ее глаза потеплели, Александр Петрович уже хотел было заняться корректировкой беседы, но она сама перевела разговор в нужную колею.

— Научный уровень у них был невысок, можно сказать, вовсе отсутствовал. Все делалось примитивно эмпирически, как говорят физики, «методом тыка». Зная собственные частоты, биоритмы человеческого организма, они брали все доступные им поля и модулировали по частотам биоритмов. А поскольку…

— Мне это на слух не запомнить, — перебил ее адвокат, вынимая из кармана диктофон, — можно, такие слова я буду повторять за вами и записывать?

— А, ладно, — она слабо махнула рукой, — отступать уже поздно. Пишите с моего голоса. Так вот, они, например, выяснили, что сантиметровые радиоволны, модулированные по амплитуде с частотой девяносто герц, вызывают изменение цветовосприятия глаза, а если к ним добавить волны определенного другого диапазона, модулированные с той же частотой, возникают дальтонизм и резкое падение остроты зрения. Так возник аппарат, практически выводящий из строя артиллерийских наводчиков, правда, всех, и своих, и чужих. Но главное — идея. Идея понятна?

— Я ни слова не понял. Китайский язык, наверное, понятнее. Как же вы, после факультета журналистики, ухитрились разобраться в таких вещах? — Чувствуя, что не следует задавать этого вопроса, он не сумел вовремя остановиться.

— О, это очень смешная история. — Она всплеснула руками.

Надо же, оживает на глазах, удивился Александр Петрович.

— Когда я писала эту проклятую статью, я специально завела парня с физического факультета, из высоколобых, чтобы все время иметь консультанта под боком, в буквальном смысле слова. У него-то я и оставила пятый экземпляр статьи, который обошелся мне так дорого. Так я его расспрашивала круглые сутки, даже в постели, он думал, у меня крыша съехала, пока я не объяснила, в чем дело…

«Вот ведь дьявол, — чертыхнулся про себя адвокат, — этак мы досидимся до прихода ее любезной мамаши… Интересно, где у них хранится эта мерзкая щелочь? А попробуй спроси — окажется, и со щелочью у нее связаны какие-нибудь постельные воспоминания…»

— Отлично, вернемся к нашим баранам. Какие у них были еще аппараты с достаточно понятным действием?

— Было несколько генераторов, вызывавших различные болезненные ощущения — невыносимую головную боль или ломоту в костях, но это не так интересно. А наиболее любопытных агрегатов было три. Первый, самый страшный — единственный, механизма действия которого на человека они не понимали. Они его сами боялись и не умели экранировать его действие. Он единственный не имел прозвища. Дело в том, что с неким висельным юмором они давали своим детищам кодовые клички, иногда очень точные. А с этим фамильярничать боялись — проект пятнадцать, и все. После пребывания в его поле хотя бы полчаса люди внешне как будто не менялись, но становились — никто не мог подобрать точного слова, но наиболее близкое понятие — никчемными. Они теряли инстинкт самосохранения, волю к жизни, становились рассеянными. Человек мог свалиться в яму и потом не уметь из нее выбраться или порезать палец и затем равнодушно смотреть, как ему же на брюки течет кровь.

— Но ведь точно такой эффект, — вмешался адвокат, — давало пребывание в институте само по себе, судя по тому, чем кончила половина сотрудников.

— Да, и их панический страх — в основном отсюда. Нечто страшное и непонятное. Не более понятное, чем народное «наслать порчу»… Теперь второй аппарат. Он вызывал ритмическое конвульсивное сокращение мышц, знаете, как иногда у собак — трясется лапа, и никак ее не остановить. Люди корчились, как в пляске святого Витта. Они его так и прозвали — «Генератор Витта». Ничего юморок, нравится? И не подумайте, что это просто забавный фокус. Представьте себе, что в зону действия этой штуки попадает танковая колонна на полном ходу или просто люди с оружием в руках. А какая возможность создавать панику в крупных городах! Не забудьте, все это организовывалось при Андропове с прицелом на дестабилизацию всего буржуазного мира… И наконец, третий, самый смешной аппарат, «Труба архангела». Моя статья, кстати, так и называлась — «Труба архангела». Она, то есть не статья, а «труба», заставляла двигаться трупы.

— Невероятно! — вырвалось у Александра Петровича.

— Почему? Очень даже вероятно. Это был наш подарок народам Африки. Представляете их реакцию? Там в любой стране одной только этой штукой можно революцию сделать.

— Вы меня неверно поняли. Я хотел сказать, что это интересует меня самым жгучим образом, и попрошу вас об этом как можно подробнее.

— Хорошо, попытаюсь вспомнить. Во-первых, это было отнюдь не временное оживление, труп оставался трупом, но снималось окоченение, если оно было, и мышцы нормально работали, выполняя присущие им при жизни функции. Это было сродни гальванизации лапок лягушки электрическим током… нет, пожалуй, более близкая аналогия — беготня и полеты куриц с отрубленной головой… Самое неприятное зрелище, говорил дядя, когда начинает двигаться неполный труп. А целые передвигались неплохо, могли ходить, бежать и даже на ощупь преодолевать простые препятствия. Направление движения было, в зависимости от варианта подключения антенны, либо кратчайшим путем к генератору, либо, наоборот, от него. Вот, пожалуй, и все… Да, вот еще. У них считалось большой удачей, что на живых эта штука не действовала. Живой организм блокировал эти импульсы. В первый момент после включения человек чувствовал во всех мускулах легкую судорогу, и тут же она исчезала.

— А эта аппаратура громоздкая? Как она могла выглядеть?

— Не представляю. Но это были серийные армейские радиостанции, в которые встраивались дополнительные модули.

— Вы больше ничего не можете вспомнить?

— Сейчас нет. Если вспомню, позвоню вам. Думаю, что-нибудь вспомню. Ведь это давно было. А сейчас я слишком устала, отвыкла с людьми общаться.

— Я тоже устал, больно уж тема нелегкая. — Адвокат поднялся со стула. — Но, рискуя показаться нескромным, замечу, что общение со мной пошло вам на пользу. Вы сейчас совсем другой человек.

— Да, это так. И знаете, в чем дело? Когда вы сегодня ушли, я поняла, что все эти три года я ждала каждый день, что меня убьют. Наверное, потому мне и не удалось встать с коляски: врачи говорили, я смогу это сделать, если захочу очень сильно. Но оказалось, на самом деле я не хотела, потому что была уверена: как только встану, тут же убьют… Может быть, теперь сумею захотеть.

— Если это реально… что же, я знаю хирурга, который сможет вам помочь. В любом случае он вас осмотрит.

Вернувшись домой, он обнаружил жену бодрствующей. Сидя за столом, она рассеянно листала книжку и прихлебывал из чашки кофе.

— Хочешь кофе? Я только что сварила.

— О, дорогая, умоляю, только не это!

Она удивленно приподняла брови и закрыла книжку.

— Как хочешь. Рассказывай.

Александр Петрович, не привыкший к длительным ночным бдениям, нашел в себе силы сказать только одну фразу:

— Все в порядке, полный успех, — после чего молча положил перед Кариной диктофон и включил запись, а сам удалился в спальню.

Он заснул, едва успев раздеться, и скоро ему приснилось, что его тормошат и двигают. Не сумев отогнать дурной сон, он проснулся и понял, что это Карина пытается его потеснить, чтобы расчистить себе место. Две кровати стояли вплотную, и он не мог понять, зачем нужно тесниться, когда можно лежать свободно.

— Не ворчи, — шептала ему Карина, — я боюсь спать одна, это такая гадость, даже от записи исходит что-то ужасное, я боюсь того, что этот кошмар у нас в доме, боюсь, с нами может что-то случится.

— Ты слишком впечатлительна, дорогая, ты же знаешь, к врачам зараза не липнет, а мы с тобой профессионалы, — сонно пробормотал он и тотчас заснул снова.

Местоимение «мы» весьма польстило Карине, и она внезапно успокоилась. Надо же, умилилась она, даже во сне нашел нужное слово, хоть и лукавит, а приятно.

Наутро, вспоминая о ночном эпизоде с улыбкой, она заметила:

— И все-таки мне хочется поскорее от этого отделаться.

— Золотые слова, дорогая, — согласился адвокат, набирая телефон Багрова.

Тот появился сразу же, в сопровождении молодого человека в штатском, с бульдожьей челюстью и плечами, формой напоминающими погоны.

— Капитан Хлынов, — представил он, — ведет дело Щетенко. Хлынов — полицейский новой формации: не имеет никаких политических убеждений.

— Я восхищен, — слегка поклонился адвокат и сразу перешел к делу: — Я смогу более грамотно изложить наши результаты, если предварительно получу от вас небольшую справку. Кто из ближневосточных партнеров Щетенко мог оказаться в Петербурге в день вашего прибытия в Москву?

Багров и Хлынов удивленно переглянулись.

— Я же говорил тебе, — заметил полковник, что Самойлов обладает проницательностью рентгеновского аппарата.

«Хоть и полицейский, но все же комплимент, ладно уж, сойдет», — решил про себя адвокат, делая усилие, чтобы не поморщиться.

— Ими занимался капитан, — добавил полковник, легким кивком передавая Хлынову инициативу.

— Вы меня действительно поразили, Александр Петрович, — вместо ожидаемого, по внешности, собачьего лая, капитан обладал нежнейшим тенором и выражался для милиционера, можно сказать, изысканно. — Откуда вам это известно?

— Я это вычислил. Так кто и когда?

— Два сотрудника фирмы «Нефар». Они прилетели в Петербург двадцать пятого апреля, и в день прибытия полковника в Москву, то есть двадцать восьмого, все еще оставались в Петербурге. В качестве официальных торговых партнеров Щетенко они с ним встречались дважды.

— В Петербурге?

— Да.

— Вы уверены, что они не были в Комарово?

— Стопроцентно. Мы с них глаз не спускали.

— Значит, кто-то другой. Кто-то был в Комарово.

Полковник и Хлынов снова переглянулись.

— Дело в том… сам Мехтер, — неуверенно начал капитан и тут же замолчал, собираясь с мыслями, — он не был в Комарово, но проезжал мимо Комарово.

— Не останавливаясь?

— Он останавливался, но…

— Вот оно, событие «икс», — обернулся адвокат к Карине, которая, соблюдая восточную семейную дисциплину, не принимала участия в разговоре.

— Простите, я не совсем понял? — пропел своим лирическим тенором Хлынов.

— Это наша рабочая терминология… Но расскажите, пожалуйста, о Юсуфе Мехтере подробнее.

— Он провел в Петербурге два дня. Сделал городу кое-какие подарки, и в мэрии с ним носились как с принцем. Со Щетенко — никаких контактов. Только с абсолютно респектабельными людьми. Затем тридцатого вечером отправился в Финляндию, но не самолетом, не поездом, а на автомобиле. Хороший мусульманин, видите ли, если не весь путь, то хоть часть должен пройти пешком, а на поезде, понятное дело, это трудно. Он проехал рекомендованным для иностранцев маршрутом: по Приморскому шоссе, затем от Зеленогорска — по Выборгскому. Каждые десять-пятнадцать километров он вылезал из машины, проходил метров двести пешком и затем совершал намаз.

— Когда он молился, он был в поле вашего зрения?

— Нет. Нам приказали его в открытую не пасти, и мы следовали на приличной дистанции, а во время молитвы уходили вперед. К тому же был вечер, темно. Проводили его до Зеленогорска, а потом бросили.

— У Комарово он останавливался?

— Да, на пятьдесят пятом километре.

— После одиннадцати вечера?

— В двадцать три двадцать.

— Вы точное место помните?

— Да, мы отмечали.

Александр Петрович принес со стола Карины план Комарово и указал на шоссе точку, равноудаленную от тех домов, где слышали выстрел:

— Здесь?

Теперь уже не только капитан, но и Багров смотрел на адвоката с изумлением. Первым нашел что сказать Хлынов:

— Александр Петрович, да вы просто волшебник. Я не удивлюсь, если вы извлечете из шляпы кролика или стаю голубей.

— Я покажу вам более интересный фокус — попробую извлечь из шляпы Щетенко.

Пока Александр Петрович кратко излагал результаты семейного расследования, с лица Хлынова не сходило выражение озадаченности, словно он не мог решить, следует ли принимать эту историю всерьез. Полковник же, видавший всякие виды, воспринимал информацию адвоката спокойно, по-деловому.

— Выходит, — заметил он, — они пристрелили этого бродягу только для того, чтобы посмотреть, как работает их паскудная машина?

— Восточные люди не воспринимают абстракцию, они должны все пощупать пальцами. Даже философские концепции они постигают только на конкретных примерах. И Мехтер не поверил своим подчиненным, он хотел сам увидеть, как ходит труп.

— Но все-таки такой риск, как убийство, — подал голос капитан.

— А какой, собственно, риск? Между преступником и жертвой нет никакой связи. Преступление бессмысленное, нераскрываемое. Выстрел был сделан в упор. Возможно, парень просто спал в канаве.

— А пистолетик этот, — деловито добавил Багров, — он, скорее всего, тут же и выкинул. Хотя он часто ведет себя как дурак… Значит, получается так: двадцать восьмого он смонтировал аппаратуру и включил для проверки технической исправности. На следующий день пристрелил бродягу и убедился, что труп может двигаться. А тридцатого продемонстрировал этот эффект Мехтеру, причем в прямой контакт они могли и не вступать.

— Я очень опасаюсь, — голос Хлынова звучал неуверенно, — что прокуратура ордер на обыск не выпишет. В лучшем случае они назовут это фантазией. Уж больно, знаете ли… экзотично. А бизнесменов у нас берегут.

— А если радиопатруль засечет работу мощной незарегистрированной радиостанции? — рассеянно спросил адвокат.

— Это другое дело. В таких случаях ордер не нужен.

— Ладно, — Александр Петрович помедлил секунду, прикидывая расклад времени, — послезавтра я вам сдам его с потрохами. Подгоните вечером на шоссе радиопатруль и прихватите специалиста по электронике.

В тот же день Самойловы отбыли в Комарово. Совершая прогулку к морскому берегу, они, как бы невзначай, встретились с супругами Щетенко, которые выгуливали своего французского бульдога. Последовали поочередное представление дам и легкая беседа о поздней, но зато солнечной весне. На следующий день Щетенко позвонил по телефону и пригласил запросто, по-соседски, у него отобедать. По мнению адвоката, это было бы слишком, он сказал, что они сегодня пообедали рано, но с удовольствием зайдут на чашку кофе. Пришлось поскучать за столом около часа — Щетенки, оба собеседники были никудышные, но дело есть дело. На этом, как выразился Александр Петрович, производственная программа была закончена.

Помимо «производственной программы», адвокат ввязался еще в одно дело, с точки зрения Карины, совершенно нелепое, хотя она понимала, что он преследует определенную цель.

Через несколько домов от Самойлова, ближе к заливу, жил ветеран Второй мировой войны, отставной подполковник, и вот на днях он скончался. Знакомство с ним адвоката сводилось к тому, что однажды они повздорили из-за парковки машин. А теперь вдруг выяснилось, что они были чуть ли не друзьями.

Поселковый совет ветеранов воспринял кончину товарища перед праздником Дня победы как стимул для максимально торжественных похорон. Александр Петрович, принявший активное участие в похоронных делах, всячески поддерживал эту идею. С его подачи похороны назначили на утро девятого, и он же предложил привезти покойника из морга домой накануне и установить около гроба почетный караул. Начиная с четырех дня восьмого мая старички попарно дежурили у гроба с оружием в руках, какое у кого нашлось, в основном с охотничьими двустволками.

А после девяти, в сумерках, в поселке началась и другая жизнь, незаметная для постороннего глаза. По соседству с улицей Академиков в разных местах разместились два легковых автомобиля и машина радиопатруля, оформленная, как хлебный фургон.

Ровно в десять адвокат в совершенной панике позвонил Щетенко:

— Мне подбросили труп! Да, да, у меня на участке труп! За сараем, под старым чехлом от машины. В желтом клетчатом пиджаке, заросший, грязный и даже воняет. И милиция в Зеленогорске не отвечает, то есть у них занято. Мы не можем ночевать с трупом! Жена в истерике. У меня к вам просьба: я поеду в Зеленогорск за милицией, вы не приютите мою жену на полчаса-час?

Щетенко согласие дал, но не мгновенно и отнюдь не радостным голосом, сообщив при этом зачем-то, что его жена уехала в город. Он встретил Самойловых у своей калитки, где Карина внезапно справилась с истерикой и к явному облегчению Щетенко заявила, что без мужа не останется здесь ни минуты и поедет с ним. Они уехали по направлению к шоссе, чтобы, описав дугу вокруг поселка, вернуться на свою улицу с противоположной стороны.

А через пять минут операторы радиопатруля запеленговали мощный передатчик, работающий на сантиметровых волнах. Затем, в точном соответствии с инструкцией, они переместились и взяли второй пеленг с новой базы, чтобы точно определить источник сигналов, хотя он, собственно, и так был известен. Но инструкция есть инструкция.

Еще через две минуты, после краткого обмена сообщениями по радиотелефону, все три милицейские машины с разных концов въехали на улицу Академиков, уже не таясь, со включенными фарами, ибо теперь были законные основания вломиться в дом Щетенко и учинить обыск. Но у самой цели стражи порядка и успевший вернуться на своем автомобиле Самойлов стали свидетелями зрелища, которое на время приостановило оперативные действия.

В резком свете фар по улице передвигался человек в мундире, с погонами подполковника, с орденами и брякающими медалями. О нем трудно было сказать, что он шел, равно как и что бежал, — он быстро передвигался на двух ногах, иногда покачиваясь и теряя равновесие, но тотчас его восстанавливая. Его пластика напоминала движения человека, идущего на ходулях. За ним бежали два старичка с ружьями, более робкий держался поодаль, а более решительный забегал сбоку вперед, растерянно приговаривая:

— Сергей Сергеич, ты что? Если ты живой, то скажи! А так не положено. Сергей Сергеич, ты это кончай, так не делают. Если живой, так и скажи! Сергей Сергеич! Так не положено!

Внезапно Сергей Сергеич резко изменил направление движения в сторону дома Щетенко, сбив с ног не ожидавшего этого старичка, который, однако, тут же поднялся и побежал следом. Он снова начал уговаривать покойника образумиться, но тот продолжал движение, повинуясь только импульсам электромагнитного поля.

Направляясь по прямой линии к передающей антенне, он уперся в сплошной дощатый забор, налетел на него, отступил на шаг и снова подался вперед. Доски затрещали, показывая, что труп может обладать недюжинной силой. Он раз за разом толкал забор своим телом, и этот метод, непродуктивный для живого человека, оказался удачным для мертвеца. Две доски, одна за другой, были им выломаны довольно быстро, и третья уже трещала.

— Останови его, Гарри! — донесся от дома сдавленный крик Щетенко, который, надо думать, совсем потерял разум, ибо самое простое для него было — выключить свой дьявольский генератор.

Гарри, видимо не понимавший, с кем, точнее, с чем имеет дело, попытался остановить пришельца рукопашными приемами — и без малейшего результата, тот устойчиво стоял на ногах. После этого у Гарри сдали нервы, он сначала выстрелил в воздух, затем в увешенную орденами грудь покойника, но тому и это было нипочем, и Гарри разрядил в него всю обойму. Одна из пуль, рикошетом, что ли, задела вертевшегося позади старичка с ружьем, который упал, но не потерял боевого духа и бабахнул из обоих стволов сразу, к счастью, ни в кого не попав.

Стрельба вывела милицию из оцепенения. Они вылетели из машин, как конфетти из хлопушек, и, стараясь скомпенсировать первоначальное промедление, действовали расторопно и разумно. На Гарри, для его же пользы, надели наручники, ибо он явно был не в себе. Несколько человек сразу же ворвались в дом, чтобы не дать Щетенко что-нибудь испортить в его уникальной радиоаппаратуре, к которой тотчас пристроился приехавший с капитаном любознательный инженер-электронщик. На покойника не стали обращать внимания. Он уперся в кирпичную стену дома и ритмично тыкался в нее до тех пор, пока не выключили генератор и он не осел на землю, как упавший с вешалки плащ. Раненого старичка увезла «скорая помощь», которую Хлынов вызвал по радиотелефону, как только началась стрельба.

Помимо работавшей станции, в доме нашлась и другая интересная аппаратура, а в ящике кухонного стола обнаружился «браунинг» калибра пять и шесть.

— Я же говорил, он дурак, — желчно процедил сквозь зубы Багров. Он хотя и обтерся в Брюсселе, так и не сумел преодолеть личной ненависти к преступнику, причем не к преступнику вообще, а конкретно к тому, чье дело он вел. И еще он не мог отказаться от привычки командовать, но время от времени заявлял, что он здесь лицо стороннее, — когда вспоминал наставления своего шефа Ленски, который постоянно повторял, как заклинание:

— Интерпол не полиция, Интерпол ни во что не вмешивается, Интерпол консультирует и координирует.

Щетенко был совершенно деморализован, он едва нашел в себе силы вяло спросить, есть ли у милиции ордер на обыск.

— У вас в доме работала незаконная радиостанция, в таких случаях ордер не требуется, — ласковым голосом объяснил ему Хлынов. — Но ордер уже подписан, он потребуется для обыска в вашей городской квартире и в офисе. И ордер на ваш арест тоже подписан, он будет здесь через полчаса.

— Я могу поговорить с моим адвокатом? — пролепетал внезапно охрипшим голосом Щетенко.

— Мы не можем ждать, пока он приедет.

— Он здесь, это Александр Петрович Самойлов.

Через два часа, когда все было кончено и всю найденную аппаратуру грузили в милицейский микробус, Хлынов удивленно спросил у адвоката:

— Вы действительно намерены его защищать?

— И его, и Гарри, я им заранее обещал, — любезно улыбнулся Александр Петрович. — С соседями надо ладить, а он мой сосед.

— Бывший, — педантично заметил Багров.

— Как знать. И главное, важен принцип.

— Вы, Александр Петрович, могли бы режиссером в театре работать, — пропел своим бельканто Хлынов, — очень ловко у вас все получилось.

— Это мне уже говорили однажды, — на лице адвоката расцвела радушнейшая улыбка, — да и вы, я думаю, могли бы выступать в опере.