Сорок третий

ПОСЛЕСЛОВИЕ ОБ ИВАНЕ НАУМЕНКО И ЕГО ТРИЛОГИИ

В автобиографии Иван Яковлевич Науменко писал, что детство его совпало со временем, когда по пыльной улице родного поселка протарахтел первый трактор, а юность — с Великой Отечественной войной. В белорусскую же литературу он входил вместе с такими писателями, как В. Быков, А. Адамович, А. Карпюк. Прежде чем взяться за перо, все эти писатели прошли трудной жизненной дорогой. Иван Науменко был членом подпольной молодежной группы в оккупированных фашистами Василевичах, держал связь с партизанским отрядом капитана Манзиенко, собирал для него разведывательные данные, позднее стал бойцом партизанской бригады имени П. К. Пономаренко; после освобождения Красной Армией Полесья ушел на фронт, участвовал в боях под Ленинградом, на Карельском перешейке, в Восточной Пруссии и Силезии.

Писать Иван Науменко начал, как сам он считает, поздно: первый его рассказ появился в печати, когда автору было тридцать лет. Как бы наверстывая упущенное, за двадцать последующих лет напряженного труда писатель успел выпустить несколько сборников рассказов, написал четыре повести и три романа — «Сосна при дороге», «Ветер в соснах» и «Сорок третий», объединенные общностью сюжета и героев в трилогию.

Критики и литературоведы на первых порах рассматривали его «в паре» с В. Быковым. Между тем с первых шагов в литературе этот талантливый писатель обнаружил собственную творческую манеру, для которой характерно сочетание строгого реализма с тонким анализом и психологизмом. Можно сказать, что, любя романтическое в жизни, И. Науменко предпочитает рассматривать его при нормальном свете дня, а не при вспышках ракет, любит рисовать его в повседневных, а не в праздничных одеждах. Писатель почти не пользуется для его отражения сугубо романтическими средствами, исключающими полутона, светотени, всестороннюю, детальную обрисовку всех персонажей. Если Василь Быков охотно испытывает характеры своих героев в реальных, но не лишенных исключительности, остро драматических ситуациях, то Ивана Науменко больше привлекают люди, погруженные в повседневные заботы, и вместе с тем люди непрерывного, с виду неброского, но тем более героического подвига, так сказать, подвига духовного, люди, у которых, по верному замечанию критика Федора Кулешова, «всегда высокий моральный потенциал». Алесь Адамович, принадлежащий к этому же поколению прозаиков, в своей работе, посвященной современному белорусскому роману, писал: «В самом стиле И. Науменко проявляется его связь с тем поколением, которое очень рано, прямо со школьного порога, ступило на суровую дорогу войны».

Духовный опыт его ровесников очень сложен: несколько книжная романтика 30-х годов, беспощадный опыт войны, интеллектуальная буря, пережитая в связи с раскрытием правды о культе личности. Стиль, пафос творчества И. Науменко — это сложное взаимопроникновение, сплав романтической возвышенности и трезвого взгляда на все, что заново передумано и оценено. Как и В. Быков, этот писатель снова и снова возвращается к событиям Отечественной войны, и не случайно. В те суровые годы все подлинное, главное в жизни и в человеке очень резко отделилось от ненастоящего, внешнего. Многое не выдержало испытания огнем и кровью, но очень многое (и для писателя это чрезвычайно важно) доказало свою подлинность. И это главное в нашей жизни, в нашем человеке не было подвластно никаким «культам». Вот почему у поколения, от имени которого выступают И. Науменко и В. Быков, такой трезвый и одновременно такой романтический взгляд на жизнь, оно на собственном опыте убедилось, что в жизни есть много ценностей, во имя которых можно перенести любые испытания, можно пойти на любые жертвы. «Через преграды к звездам» — такими словами заканчивается один из рассказов И. Науменко… Все в рассказе очень обыденное, очень далекое от романтики, и вдруг: «к звездам». И… пафос писателя не кажется неестественным, ходульным, потому что он согрет искренней и умной авторской усмешкой… Она как бы прикрывает, защищает ту внутреннюю романтику жизни, которая присутствует в самой прозе жизни, соседствует с прозой и которую писатель умеет ощутить и передать не крикливо, негромким, искренним голосом»[16].

«Романтическая возвышенность», отмеченная исследователем, у Науменко не столько явление стиля, сколько элемент самого содержания, одетый в тонкие поэтические ткани. Возвышенное представле-нив о мире, поэтическое восприятие его не мешают автору «Сосны при дороге», «Ветра в соснах» и «Сорок третьего» оставаться правоверным реалистом: он не любит громких фраз, повествование в его произведениях развертывается неспешно, при неизменной эмоциональной сдержанности автора характеры исследуются всесторонне, с откровенным стремлением проникнуть в философию и психологию факта. Иван Науменко не боится быть «бытовиком». Он насыщает свои произведения общезначимыми приметами времени, яркими деталями. Запас их у автора кажется неисчерпаемым, и поэтому ему нет надобности прибегать к эффектным, но искусственным положениям, как это, скажем, иногда вынужден делать в «Тревожном счастье» и даже в «Сердце на ладони», в «Снежных зимах» Иван Шамякин. Точность видения изображаемой действительности у писателя замечательная: «Медленно меняют зеленый убор на желтый и медно-багровый кусты орешника и волчьей ягоды, молодые осинки и березки, которые около телеграфных столбов, на полосе отчуждения, имеют право расти только до тех пор, пока не достанут верхушками проводов. Дремлет поле, уставленное редкими крестцами. В молчаливой задумчивости стоит на кургане сосна. Теперь, перед осенью, когда солнце не такое щедрое, а ветры с дождями совсем близко, она еще зеленеет»[17].

Сколько написано книг о том поколении советских людей, которое встретило начало Великой Отечественной войны девяти- и десятиклассниками или студентами. Но вот к этой теме обратился Иван Науменко, и мы читаем его романы «Сосна при дороге», «Ветер в соснах» и «Сорок третий» с неподдельным интересом, хотя знакомы и с «Молодой гвардией» Александра Фадеева, и с «Человеком и оружием» Олеся Гончара, и с «Одним из нас» Василия Рослякова, и с «Повторением пройденного» Сергея Баруздина…

Так же, как многим советским писателям, И. Науменко пришлось немало переоценивать в прошлом своего поколения. «Посмотрите, например, как показаны партизанское движение и подполье первых дней войны, и вы почувствуете, сколько мужественной правды в «Сосне при дороге»[18],— справедливо писал Федор Кулешов.

Но Иван Науменко не забывает, что это все-таки наше прошлое и что в этом прошлом было и то, что, несмотря на самые страшные издержки истории, позволило нам выйти из величайших испытаний победителями. Быть может, поэтому в той же «книжной романтике» 30-х годов он видит не одну книжность. Вот почему герои его первого романа «Сосна при дороге» после естественного смятения и мучительных метаний мысли, вызванных нашими неудачами в начальный период войны, первую опору для себя находят все же в этой «романтике». И мы верим писателю, когда он говорит: «Может, впервые за все тяжелые дни войны друзья почувствовали, что по-прежнему верят в то, что дали им книги, школа, их пока что еще небольшая жизнь. И когда среди сомнений, боли, разочарования с новой силой вспыхнуло это чувство, самое главное, без которого нельзя жить, они сразу ожили. Вера — невидимая, неуловимая сила — возвышает душу, наполняет ее переливным блеском, чудесной музыкой…»

У главного героя «Сосны при дороге» и «Ветра в соснах» книжное представление о жизни, он витает в облаках — в этом его недостаток? Может быть. Однако писателю совсем несвойственна такая прямолинейность взгляда на жизнь. С большим тактом и художественной убедительностью он показывает, как неразрывно были связаны «высокие категории», мыслить которыми учили героя книги и школа, с самими основами нашей жизни и как именно это сделало Митю Птаха и его друзей непримиримыми, искусными борцами, ведущими войну с фашизмом в самых невыгодных условиях.

Здесь мы и подходим к раскрытию того, что критики называют «романтической возвышенностью» в творчестве Ивана Науменко. Эта возвышенность совсем не предполагает ни исключительности героя, ни сверхоригинальных обстоятельств, обусловливающих его деятельность. Напротив, писатель столь же неторопливо, с большим количеством самых обыденных подробностей рассказывает о том, как мучительно Митя и его друзья обдумывают свою жизнь, свою судьбу, как зарождается в их сознании мысль о необходимости сопротивления. С сожалением отрешаясь от былых представлений о героизме, они без труда проникают в редакцию районной газеты и запасаются шрифтом, а затем, отнюдь не думая о героизме и пренебрегая элементарными правилами конспирации, печатают «неказистую с виду» листовку и расклеивают на торфозаводе. Узнав, что из-за них пострадал учитель, испытывают чуть ли не чувство раскаяния. Да и аммонал они уносят из полицейского сарая в тот момент, когда его никто не охраняет. Решив взорвать мост, Митя действует быстро, собранно, но думает при этом не столько об опасности, сколько о том, как бы не разбудить отца. Большого труда стоило Мите достать для партизан гаечные ключи, но они так и не попали по назначению. И даже самая героическая операция, выполненная Митей и Шурой, — взрыв поезда — не вызвала у них вначале ничего, кроме страха: как бы немецкие собаки не выискали след.

Но за всем этим читатель «Сосны при дороге» постепенно начинает ощущать нечто более значительное — формирование у Мити и его друзей тех качеств, которые позволят им все выдержать, все преодолеть и одержать победу над хитрым и беспощадным врагом (в изображение его писатель тоже вносит много нового, почти неожиданного, такого, что заставляет одного из героев романа сказать: «Днем допрашивают, бьют, а как устанут, играют. И песни поют… Не понимаю я немцев. Человека убьет и поет…»). Оказавшись в немецкой камере пыток, Митя видит, как ломают людей, уничтожают отцов и матерей вместе» с маленькими детьми. Он благоговеет перед такими несгибаемыми героями, как Шелег. Себя же не считает героем: ведь его даже не били немцы! Но он проявляет такое хладнокровие, такую выдержку, такую силу воли, находчивость, упорство, что сразу вырастает в глазах читателя. Вот он выбрался из немецкого застенка. «Митя чувствует себя победителем, хотя его и не пытали. Главное — не испугался. Его не сломили, И не сломят. Просто нужно быть умнее. Он сделал пока мало, но сделает больше, будет бороться…». И мы верим в это.

Вот это умение показать сам процесс пробуждения, рождения, формирования героических качеств в молодом человеке и придает романам «Сосна при дороге» и «Ветер в соснах» ту особенность, которую критики не совсем точно именуют «романтической возвышенностью». Это — и еще абсолютная чистота помыслов, возвышенность чувств его положительных героев, выдерживающих все испытания. Суровые ветры эпохи не выветривают из их душ чувства доброты, сердечности, дружбы, любви. Показательно, что в самых нечеловеческих условиях затаенные чувства Мити и Сюзанны развиваются в большую, возвышенную любовь. Черты «романтической возвышенности» обнаруживаются и в описании картин родной природы. В особенности тогда, когда писатель стремится придать им глубокое философское звучание, поднять их до значения реалистического символа. Таков прежде всего пейзаж с одинокой сосной, проходящий через все произведение и заключающий в себе большой философский смысл. С описания сосны, высящейся у железнодорожного переезда, начинается первый роман. Затем не раз она возникает перед героями наяву, в воображении, во сне. Много дум, то грустных, то радостных, рождает у людей. На последних страницах первого романа этот образ неумирающей сосны позволяет нам философски осмыслить все только что прошедшее перед глазами. Митя, «будто прощаясь с местом, где прошла жизнь, приходит под сосну. Она зеленая, величаво-спокойная. Всплывает в памяти знакомое стихотворение, которые написали немец Гейне и русский Лермонтов: «На севере диком стоит одиноко…». Почему сосна мечтает о пальме и почему от этих строчек хочется плакать?.. Может, сосна родная сестра пальме?

Когда-то, тысячелетия назад, шумели здесь тропические леса. Потом надвинулся ледник, все живое замерзло. Но не погибло. Первой в наступление пошла сосна. Может быть, это та же пальма, которая, спасаясь от холода, слякоти, сменила широкие листья на зеленые иголки?.. И все равно осталась красивой.

Книги, которые читал Митя, многое сказали о человеке. Но не все. Человек может подняться еще выше. Разве назовешь просто героизмом, когда за родину люди отдают не только свою жизнь, но и жизни родных, близких. Знают, что их ждет, и отдают. Это тот высокий порог, о котором не сказано в старых, хороших книгах…

Так в чем же смысл стихотворения о сосне, написанного двумя великими поэтами? Может быть, в том, что все преодолеет, победит человек. Преодолеет и будет жить. Никогда не перестанет мечтать, бороться за лучшие, солнечные дни. За красоту. В этом основа жизни».

Одновременно с работой над романами «Сосна при дороге» и «Ветер в соснах» Иван Науменко выступал в таких жанрах, как повесть, рассказ, очерк, набросок с натуры. В них без труда «прощупываются» искания, определяющие то новое, что составляет особенность и его трилогии. Уместно поэтому, несколько отступая в сторону от главной темы нашего разговора, взглянуть под этим углом зрения на его короткие произведения.

Чтение коротких произведений Ивана Науменко заставляет вспомнить старую, но вечно юную мысль о том, что поэзия разбросана всюду по земле и нужно только нагнуться, чтобы увидеть и подобрать ее Не перестаешь удивляться, как просто, обычно все то, о чем повествуется в лаконичных, напоминающих рисунки пером рассказах, набросках, этюдах, составивших и самые первые книги Ивана Науменко. Автор словно бы умышленно избегает исключительных событий, необычных ситуаций. Иногда он даже предупреждает об этом читателя, начиная повествование так, как начат, например, рассказ «В Шалашах»: «Боя за местечко фактически не было». Ничего особенного не происходит и в других произведениях. Мальчик впервые идет в школу и переживает то же самое, что переживают в связи с этим миллионы его сверстников… Девушка мечтает о вечной любви… Молодой человек вспоминает свою первую любовь… После прочтения каждого рассказа можно вслед за автором сказать: «Ничего исключительного фактически не было, обычные дни нашей жизни». Можно, а не скажешь. Не скажешь потому, что настоящий смысл произведений Ивана Науменко не столько в их фабуле, в описываемых событиях, сколько в совершенно своеобразном освещении самой нашей жизни, нашего человека. Глубинная мысль произведений заложена на самом дне и раскрывается через все без исключения детали. Порой она развивается как родничок, все время пульсирует. Ивана Науменко привлекают, казалось бы, заурядные, обычные, неброские факты и события советской действительности. Но он умеет именно через эти факты показать советского человека как творца справедливости и добра, живущего возвышенными стремлениями, глубокими чувствами.

Ничего исключительного не произошло в жизни Миши в первый школьный день его. Ничего, кроме того, что учительница обрадовала его и вызвала у него ответное желание порадовать ее, преподала ему урок истинной доброты и пробудила в нем стремление делать доброе.

Ничего особенного не происходит и в жизни главного героя рассказа «Вальс цветов» Кастровицкого. Несчастливый в семейной жизни, он одиноко проводит свой отпуск на берегу озера, встречается с людьми, казалось бы, ничем не выдающимися, и… излечивается от черствости, равнодушия, душевной холодности. Кастровицкий наблюдает отдыхающих студентов и вдруг узнает, что одна из студенток покончила с собой. С огромным художественным тактом автор переключает повествование в новый план: по мере того как раскрываются причины гибели студентки, в произведении начинает звучать тема большого, могучего, всеобъемлющего чувства, тема возвышенной и возвышающей любви как меры подлинной человечности, диктуемой глубинной сущностью нашей жизни.

Вот с этой самой высокой, так сказать, максимальной меркой и подходит Иван Науменко к нашей обычной жизни, к нашим людям и умело показывает те яркие огни мыслей, чувств, стремлений, что скрываются зачастую под самыми неброскими одеждами, как скрывается пламя в покрытом серым пеплом угле.

Через все творчество Ивана Науменко проходит тема любви, понимаемой широко, но всегда конкретно: любовь человека к жизни, к революции, к трудовому народу, к родной земле, любовь сына к матери, любовь мужчины и женщины. Она пронизывает и все три романа — «Сосна при дороге», «Ветер в соснах», «Сорок третий».

По-видимому, начиная работу над романом «Сосна при дороге», сам автор не представлял себе отчетливо истинных масштабов задуманного произведения. Иначе он не строил бы его на столь узкой площадке, не спешил бы бегло очертить образы Бадейки, Миколы, Шелега, как это сделано в первом романе. И только в процессе завершения работы над романом «Ветер в соснах» автор, вероятно, отчетливо осознал, что задуманное им произведение разрастется в широкое эпическое полотно, в эпопею партизанской борьбы белорусского народа. Во всяком случае, с выходом второй книги стало совершенно ясно, что произведение расширяется, как река, начинающаяся с небольшого ключа, бегущего все дальше, принимающего в себя все больше притоков.

Разница между первым и вторым романами Ивана Науменко такая же, как между их названиями: «Сосна при дороге» называется первый роман, «Ветер в соснах» — второй. В первой книге все события располагаются вокруг Мити Птаха и его родной «вёски». Во второй — Митя остается одним из главных героев, но рядом с ним, за ним, впереди него вырастают новые фигуры, описываются события, происходящие уже не на одной железнодорожной станции, но чуть ли не в целой области.

Мы видим народ, страдающий под пятой оккупантов, народ, поднимающийся на борьбу с оккупантами, народ, не сломленный и даже не согнутый. Одни борются, другие помогают им чем могут: одевают, обстирывают, кормят.

«Ветер в соснах», являясь тематически продолжением книги «Сосна при дороге», вместе с тем — самостоятельное произведение, ибо в него, как справедливо замечено в аннотации, «пришли новые проблемы и новые герои».

Новые герои — это капитан Бондарь, лейтенанты Казаченко, Топорков и их товарищи, создающие ядро партизанского отряда. Они начинают вооруженную партизанскую борьбу с оккупантами и одновременно всеми силами помогают организации подпольных групп в городках, на железнодорожных станциях, в селах.

Неторопливо, но уверенно лепит Иван Науменко образ капитана Бондаря. Писатель сознательно стремится при этом избежать какой бы то ни было идеализации и одновременно не допустить «заземления» героя. Создавая образ Бондаря, Науменко как бы вступает в полемику со своими предшественниками, и его основной довод в этой полемике следующий: «В жизни такие люди были куда обыкновеннее, и именно поэтому они такие необыкновенные».

Юность Бондаря прошла в жарких комсомольских спорах, выступлениях на митингах и в неустанной работе, учебе. Как большинство его современников, он не всегда досыта ел, бедно одевался, но не обращал на это внимания, ибо был полон великих стремлений.

Интересны в романе образы двух учителей, данных Бондарю самой жизнью и сформировавших его как нового человека. Один учитель — отец. Человек поразительного трудолюбия, всегда спокойный, ровный, справедливый, охотно принимающий все новое, но не отбрасывающий и старого, вечно занятый повседневным трудом, отдающийся ему со всей страстью. С малолетства прививал он детям «ясный, чистый взгляд па жизнь», развивал в них чувство справедливости, скромность, честность. Другой учитель — председатель сельсовета Стрык, возвышенный идеалист, мечтающий, подобно шолоховскому Нагульнову, о мировой революции. Ему посвящен замечательный эпизод в книге — рассказ-воспоминание о первомайской демонстрации 1932 года. Отлично написанный, крылатый эпизод этот доносит до нас неповторимое дыхание той эпохи, боевой задор людей, которым казались одолимыми все преграды. Вспоминая вместе с Бондарем о Стрыке, Драгун говорит ему: «Ты на него был похож. Не характером, а чем-то другим».

Представляемые этими людьми два начала органически переплелись в Павле Бондаре, составили основу его характера. В результате он, человек, которого жизнь никогда не баловала «сладкими пряниками», действительно одолевает все преграды: выходит из окружения, находит единомышленников, становится своеобразным магнитом, стягивающим вокруг себя всех лучших людей из сел, станций, городков, временно оккупированных немцами.

В романе немало батальных сцен. Написаны они со знанием дела, богаты выразительными жизненными деталями. И если можно в чем-то упрекнуть автора, так лишь в том, что даны эти сцены без необходимых психологических пауз. Так, «с ходу» дано в книге изображение взрыва огромного моста. Между тем психологическая, эмоционально насыщенная пауза, в форме ли жанровой картинки или воспоминания героя перед взрывом, сделала бы эстетический эффект более сильным. Как сказал в свое время Александр Довженко в связи с подобной ситуацией в «Арсенале»: «Погоди, ведь это великая минута. Я не должен продешевить ее… «Бах» — и все? Нет, погоди, я должен здесь поразмыслить и найти какой-то правдивый способ выражения, который бы добавил приподнятость этой великой минуте соответственно ее значению»[19].

Из помощников Бондаря выразительнее всех нарисован лейтенант Топорков. Запоминается и образ Эрны Ивановны Турбиной, хотя сцена уничтожения ею списков, найденных немцами у убитого Казаченко, не очень убедительна. Чувствуется, что автор «упростил» и «облегчил» эту сюжетную линию. Кстати сказать, стремясь к предельному жизнеподобию, Иван Науменко иногда напрасно избегает ставить своих героев в не совсем обычные ситуации, отказывает им в праве на неожиданные повороты мыслей и чувств. Вследствие этого обыкновенное, заурядное кое-где у него оборачивается трафаретностью. Между тем ведь обычное и трафаретное — явления совсем не одного ряда. Жизненность не всегда сводится к жизнеподобию. Иногда последнее мешает сделать характеры по-настоящему жизненными.

Не очень удачно развивается во втором романе линия Мити Птаха. Так, несколько затянута история его возвращения к подпольной деятельности. Видимо, ощутимая автобиографичность этого образа связывает писателя, не решающегося порой сжать, как пальцы в кулак, события, интеллектуальные и психологические переживания героя во времени, а через некоторые просто переступить. А ведь именно Мите Птаху отводится в трилогии роль своеобразного вместилища интеллектуальных и психологических процессов пережитых советскими людьми в оккупации и приведших их к упорной борьбе за возвращение всего, что дала им Советская власть. В этом отношении образ Мити нуждался кое-где в углублении, а кое-где в освобождении от чрезмерного рефлектирования. Может быть, тогда линия Мити и линия народной борьбы переплелись бы в романе скорее. Слишком долго они развиваются параллельно.

Так же, как в первой книге, неспешный рассказ о будничной, обыкновенной работе подпольщиков, партизан, советских разведчиков Иван Науменко ведет с чуть ощутимой лирической интонацией, умело давая ей возможность в ряде случаев прорываться на поверхность произведения в форме отступлений. Так же, как и в первой части трилогии, в романе «Ветер в соснах» эти отступления несут в себе философский подтекст, а порой поднимаются до глубоких реалистических символов. Только одинокую сосну здесь сменяет сосновый лес:

«Слышали вы, как шумит ветер в соснах?

Нет в тихую погоду леса более спокойного, чем сосновый лес. В нем забываешь о неудачах и заботах, чувства освобождаются от всего мелкого, незначительного, душа как бы сливается с бесконечностью мира и жизни.

Но нет другого, чем сосновый, леса, который бы становился более грозным при непогоде. Тогда кажется, что вздыхает сама земля, нарастающий шум навевает грусть, лишает покоя, поднимает в глубине души непонятную тревогу».

Есть в романе «Ветер в соснах» один очень значительный диалог между старым крестьянином и его племянником Митей.

«— Человеку, чтобы жить, нужно работать, — сказал дядька, направляя вожжами коня на дорогу. Неожиданно добавил: — Мне кажется, войну господа выдумали. Те, что работать не любят…

— Но воюют же не одни господа?

— А оно так хитро придумано, что господин пастуха за себя пошлет. Спокон веку так.

— У нас же господ не было, — возразил Митя. — У нас воюет народ.

— На нас напали, — ответил дядька. — А если напали, нужно защищаться…»

В этих словах пафос всего романа, они же заключают в себе главную мысль последнего романа трилогии И. Науменко — «Сорок третий». Завершив в 1973 году работу над ним, Иван Науменко окончил повествование о жизни Белоруссии под пятой фашистских оккупантов. Более десяти лет отдал он созданию своего триптиха. Начавшись как рассказ о жизни железнодорожного разъезда, затем вески, затем района, оккупированных фашистами, повествование разрослось в эпическую картину огромных размеров, запечатлевшую беспримерный подвиг всего белорусского народа. Группа девяти- и десятиклассников, занимавшая в первом романе центральное место, совершенно органично подчинила свой энтузиазм выполнению серьезной, строго конспиративной работы, в конечном итоге обеспечивающей успех партизанского движения, в свою очередь скоординированного со всей нашей борьбой против фашизма.

Автор сознательно пошел на это. Быть может, в результате несколько отодвинутым на второй план оказался подвиг таких героев, как Митя Птах, и даже таких, как капитан (в конце произведения — полковник) Бондарь. Зато отчетливее, выразительнее развернулся перед нами беспримерный подвиг всего белорусского народа. Об истоках этого подвига очень точно скажет один из героев романа — комбриг Вакуленко.

Возражая Бондарю на его сетования по поводу того, что-де партизанщина — это не армия («Был бы я в армии. Была бы тогда, брат, другая песня»), Вакуленко говорит:

«А по-моему, лучшее, что у нас есть, так вот эта партизанщина. Народ силу показал и то, что он любит Советскую власть. Когда белорусы на такую войну поднимались? Привыкли на них глядеть, как на тихих, покорных. Известно, болотные, лесные люди. А они, глянь, что сотворили. По всей Белоруссии кипит, как в горшке. Вот сожгли наши села, уничтожили столько людей, большая половина области, считай, разорена, а люди, погорельцы несчастные, слова плохого нам не сказали. Кормят, поят нас, словно ничего не случилось. Понимают, что иначе нельзя. Коли поднялся на супостата — о хате не думай. Золотой у нас, Бондарь, народ. Только пожить ему по-человечески не пришлось».

О трудной жизни и золотой душе белорусского народа и повествует Иван Науменко. Рядом с запомнившимися нам по первой и второй книгам образами партизан и их помощников встают новые или выступают в новом свете уже знакомые люди: старый отец Бондаря, не скрывающий от немецких жандармов, что его сыновья в армии, и поддерживающий связь с партизанами настолько конспиративно, что к нему так и не смогли придраться каратели; убегающий с немецкой каторги благодаря помощи польских рабочих и вступающий в партизаны Степан Птах, когда-то категорически запрещавший сыну участвовать в подполье; доктор Андреюк и ветеринарный врач Шкирман, снабжающие партизан один бинтами и медикаментами, другой — мясом и солью; бывшая учительница Мария Шестопал, поглощенная одной мыслью: где бы что-нибудь выменять, чтобы накормить голодных детей, она же — искусная партизанская разведчица; майор Саркисов, надевающий шинель власовца с тем, чтобы, проникнув в штаб предателей, вести там подрывную работу, а затем перейти на сторону Красной Армии.

Вот далеко не все образы, которыми пополняется галерея героев первых двух книг.

Писатель рисует и разного рода трудности, неизбежные в момент всенародного подъема. Говоря об этом, я имею в виду не только созданные художником образы предателей, полицаев, но и показ «отрезвления» некоторых из них, бегства к партизанам после нашей победы под Сталинградом. Наибольшая удача в этом плане — создание сложного образа Лубана. Насмотревшись на все зверства фашистов, этот помощник бургомистра Крамера уходит к партизанам, хотя знает, что вряд ли может рассчитывать на прощение. И — становится самым беспощадным мстителем. Его характер, его «просветление» раскрыты Иваном Науменко с безошибочной психологической точностью.

Оценивая роман «Сорок третий», не могу не сказать, что, на мой взгляд, Иван Науменко напрасно не пошел на резкое укрупнение двух ведущих образов трилогии — Мити Птаха и капитана Бондаря. В последнем романе явно непропорционально много места занял мотив недоверия комбригов к начальнику штаба. В сущности, то, что делают Лавринович и Волах, должен был начать и довести (при поддержке штаба Пономаренко) до конца Бондарь. Тогда бы и «рельсовая война» получила более эпический размах в романе.

Читатель волен с этими критическими замечаниями согласиться или, напротив, оспорить их. Но для него, так же как для пишущего эти строки, вне спора, надеюсь, останется главное: Иван Науменко по-своему и очень талантливо сумел рассказать о беспримерных страницах героической эпопеи белорусского народа, нарисовал запоминающиеся образы беззаветных борцов против фашизма, скромность которых может сравниться лишь с их героизмом. Выход в свет романа «Сорок третий», несомненно, усилит интерес к трилогии в целом.