Сорок звонких капелей. Осенние листья

«Итак, любовь. Она ли не воспета…»

Итак, любовь. Она ли не воспета,

Любви ль в веках не воздано свое!

Влюбленные великие поэты

«Сильна, как смерть» твердили про нее.

К тому добавить можно очень мало;

Но я сказал бы, робость прогоня:

«Когда бы жить любовь не помогала,

Когда б сильней не делала меня,

Когда б любовь мне солнце с неба стерла,

Чтоб стали дни туманней и мрачней,

Хватило б силы взять ее за горло

И задушить. И не писать о ней!»

1952

«У тихой речки детство проводя…»

У тихой речки детство проводя,

Про Волгу зная только понаслышке,

Среди кувшинок весело галдят

Народ забавный — сельские мальчишки.

И мне сначала было невдомек,

Что в мире есть еще и не такое,

Считал я долго тихий ручеек

Ну самой настоящею рекою.

Потом Печора, Волга и моря,

Восторженное бешенство прибоя.

Из-за безбрежья бьющая заря

Огнем лизала море штормовое.

Я до тебя любви большой не знал, —

Наверно, были просто увлеченья.

За Волгу я наивно принимал

Речушку межколхозного значенья.

Ждала поры любовная гроза,

Был день капельный, ласковый, весенний.

Случайно наши встретились глаза —

И это было как землетрясенье.

Неси меня на вспененном крыле,

Девятый вал!

Я вас узнал впервые,

О, лунная дорога в серебре,

О, волн тяжелых гребни огневые!

1952

Звезда

Звезда упала — загадай желанье!

Звезда упала… Звездные дожди…

Звезда упала?

Прямо наказанье

С таким народом!

Слушай, подожди,

Ты что, не знаешь? Это ж метеоры —

Куски железа мечутся в ночи.

А звезды те далеко,

И не скоро

К нам долетают звездные лучи.

Когда б звезда действительно упала,

Вернее, мы упали б на звезду —

Песчинкой бы упали самой малой,

Как, скажем, вишня падает в саду,

Конечно, все сгорело бы мгновенно!

В один момент не стало бы Земли!

Мы отнимаем тайны у вселенной,

Уж мчатся к звездам наши корабли,

А ты, как будто грамоты не зная,

Твердишь:

«Звезда упала…»

Звездопад…

Молчала бездна, звездами пылая,

Деревья спали около оград.

Молчала ночь, и слово прорастало,

И шла любовь, как если бы беда…

И в этот миг

С небес

Звезда упала.

Звезда упала.

Слышишь ты?

Звезда!

1952

«Дуют метели, дуют…»

Дуют метели, дуют,

А он от тебя ушел…

И я не спеша колдую

Над детской твоей душой.

Нет, я не буду спорить,

Делать тебе больней.

Горе, большое горе

Скрылось в душе твоей.

В его задекабрьском царстве

Птицам петь не дано…

Но моего знахарства

Вряд ли сильней оно.

Мне не унять метели,

Не растопить снега…

Но чтобы птицы пели —

Это в моих руках.

Прежнего, с кем рассталась,

Мне не вернуть никак…

Но чтобы ты смеялась —

Это в моих руках!

1947

Над ручьём

Спугнув неведомую птицу,

Раздвинув заросли плечом,

Я подошел к ручью напиться

И наклонился над ручьем.

Иль ты была со мною рядом,

Иль с солнцем ты была одно:

Твоим запомнившимся взглядом

Горело искристое дно.

Или, за мною вслед приехав,

Ты близ меня была тогда!

Твоим запомнившимся смехом

Смеялась светлая вода.

И, угадав в волне нестрогой

Улыбку чистую твою,

Я не посмел губами трогать

Затрепетавшую струю.

1946

«Всё смотрю, а, верно, насмотреться…»

Всё смотрю, а, верно, насмотреться

На тебя до смерти не сумею.

Меж подруг своих, красивых тоже,

Ты как лебедь в стае шумных уток.

Лебедь, лебедь, если я погибну,

Ты взлетишь ли в небо, чтоб оттуда

Броситься на утренние камни?

Прозвенишь ли песней лебединой?..

1958

«Я тебе и верю, и не верю…»

Я тебе и верю и не верю,

Ты сама мне верить помоги.

За тяжелой кожаною дверью

Пропадают легкие шаги.

Ты снимаешь варежки и боты,

Над тобою сонный абажур.

Я иду в поземку, за ворота,

В улицы пустые выхожу.

Ветер вслед последнему трамваю

Свищет, рельсы снегом пороша,

Ты садишься, ноты открываешь,

В маленькие руки подышав.

Проведешь по клавишам рукою,

Потихоньку струны зазвенят,

Вспомнишь что-то очень дорогое,

Улыбнешься, вспомнив про меня.

Звук родится. Медленно остынет.

Ты умеешь это. Подожди!

Ты умеешь делать золотыми

Серые осенние дожди.

Но в студеный выветренный вечер,

Не спросив, на радость иль беду,

Ты сумеешь выбежать навстречу,

Только шаль накинув на ходу.

Не спросив, далеко ли пойдем мы,

Есть ли край тяжелому пути,

Ты сумеешь выбежать из дому

И обратно больше не прийти…

Или будешь мучиться и слушать,

У окошка стоя по ночам,

Как февраль все яростней и глуше

Гонит снег по голым кирпичам?

И тебе пригрезится такое:

Солнце, путь в торжественном лесу.

И тебя я, гордый и спокойный,

На руках, усталую, несу.

1949

Мне странно знать…

Мне странно знать, что есть на свете,

Как прежде, дом с твоим окном.

Что ты на этой же планете

И даже в городе одном.

Мне странно знать, что тот же ясный

Восток в ночи заголубел,

Что так же тихо звезды гаснут,

Как это было при тебе.

Мне странно знать, что эти руки

Тебя касались. Полно, нет!

Который год прошел с разлуки!

Седьмая ночь… Седьмой рассвет…

1947

«Седьмую ночь без перерыва…»

Седьмую ночь без перерыва

В мое окно стучит вода.

Окно сквозь полночь сиротливо,

Должно быть, светит, как звезда.

Вовек не станет путеводной

Звезда ненастная моя.

Смешался с мраком дождь бесплодный,

Поля осенние поя.

И лишь продрогшая рябина

Стучится кистью о стекло.

Вокруг нее размокла глина,

Рябине хочется в тепло.

Но уж осенним зябким ветром

Она простужена давно.

Задую свет, холодным светом

Ей не согреться все равно.

Задую свет, в окне застыну,

Взметнусь, едва коснувшись сна:

Не ты ль сломила гроздь рябины,

Стучишься, мокнешь у окна?

1946

Снимаю трубку

Молчать, молчать, ревнуя и страдая.

Нет, все как есть простить,

Вернуть ее назад!

Снимаю трубку, словно поднимаю

Тяжелый камень, словно виноват.

Я не хотел… Но поздно или рано…

Я это знал все время наизусть…

Сухой щелчок — как выстрел из нагана.

Я трубку снял.

Ты слышишь — я сдаюсь!

1945

«Постой! Ещё не всё меж нами!..»

Постой. Еще не все меж нами!

Я горечь первых чувств моих

В стих превращу тебе на память,

Чтоб ты читала этот стих.

Прочтешь. Но толку много ль в том,

Стихи не нравятся, бывает,

Ты вложишь их в тяжелый том —

Подарок чей-то, я не знаю.

А через год не вспомнишь снова

(Позабывают и не то!),

В котором томе замурован

Мой вдвое сложенный листок.

Но все равно ты будешь слышать,

Но будешь ясно различать,

Как кто-то трудно-трудно дышит

В твоей квартире по ночам,

Как кто-то просится на волю

И, задыхаясь и скорбя,

Ревнует, ждет, пощады молит,

Клянет тебя!.. Зовет тебя!..

1945—1956

Чайка

Тут и полдень безмолвен, и полночь глуха,

Густо спутаны прочные сучья.

Желтоглазые совы живут по верхам,

А внизу — муравьиные кучи.

До замшелой земли достают не всегда

Золотые и тонкие спицы.

И неведомо как залетала сюда

Океанская вольная птица.

И спешила спастись. Все металась, крича,

И угрюмые сосны скрипели.

И на черную воду лесного ручья

Тихо падали белые перья…

Я простор тебе дам. Только ты не спеши

О тяжелые ветви разбиться,

Залетевшая в дебри таежной тиши

Легкокрылая милая птица.

1947

Здесь гуще древесные тени…

Здесь гуще древесные тени,

Отчетливей волчьи следы,

Свисают сухие коренья

До самой холодной воды.

Ручья захолустное пенье

Да посвисты птичьи слышны,

И пахнут лесным запустеньем

Поросшие мхом валуны.

Наверно, у этого дуба,

На этих глухих берегах

Точила железные зубы

Угрюмая баба-яга.

Сюда вот, откуда дорогу

Не сразу обратно найдешь,

Забрел я, не верящий в бога,

И вынул охотничий нож.

Без страха руками своими

(Ветрам и годам не стереть)

Нездешнее яркое имя

Я высек на крепкой коре…

И кто им сказал про разлуку,

Что ты уж давно не со мной:

Однажды заплакали буквы

Горячей янтарной смолой.

С тех пор как уходят морозы,

Как только весна настает,

Роняет дремучие слезы

Забытое имя твое.

1947

«На потухающий костёр…»

На потухающий костер

Пушистый белый пепел лег,

Но ветер этот пепел стер,

Раздув последний уголек.

Он чуть живой в золе лежал,

Где было холодно давно.

От ветра зябкого дрожа

И покрываясь пеплом вновь,

Он тихо звал из темноты,

Но ночь была свежа, сыра,

Лесные, влажные цветы

Смотрели, как он умирал…

И всколыхнулось все во мне:

Спасти, не дать ему остыть!

И снова в трепетном огне,

Струясь, закружатся листы.

И я сухой травы нарвал,

Я смоляной коры насек.

Не занялась моя трава,

Угас последний уголек…

Был тих и чуток мир берез,

Кричала птица вдалеке,

А я ушел… Я долго нес

Пучок сухой травы в руке.

1947

«У тех высот, где чист и вечен…»

У тех высот, где чист и вечен

Высокогорный прочный лед,

Она, обычная из речек,

Начало робкое берет.

Архар идет к ней в час рассвета,

Неся пудовые рога,

И нестерпимо ярким цветом

Цветут альпийские луга.

На камень с камня ниже, ниже —

И вот река уже мутна.

И вот уже утесы лижет

Ее стесненная волна.

Потом трава, полынь степная,

И скрыты в белых облаках

Вершины, где родилась злая

И многотрудная река.

И наступает место встречи,

Где в воды мутные свои

Она веселой бойкой речки

Вплетает чистые струи.

Ах, речка, речка, может, тоже

Она знакома с высотой,

Но все ж неопытней, моложе

И потому светлее той.

Бродя в горах, величья полных,

Узнал я много рек, и вот

Я замечал, как в мутных волнах

Вдруг струйка светлая течет.

И долго мчатся эти воды,

Все не мешаясь меж собой,

Как ты сквозь дни мои и годы

Идешь струею голубой.

1952

Цветы

Я был в степи и два цветка

Там для тебя нашел.

Листва колючая жестка —

Все руки исколол.

Цветы невзрачны — не беда,

В степи ведь нет других.

Скупая горькая вода

Питала корни их.

Вся жизнь для них была как боль

В пустынной стороне,

И не роса на них, а соль

Мерцала при луне.

Зато, когда железный зной

Стирал траву с земли,

Они в пыли, в соли земной

По-прежнему цвели.

А если розы любишь ты,

Ну что ж, не обессудь!

Мои колючие цветы

Не приколоть на грудь.

1957

Погибшие песни

Я в детстве был большой мастак

На разные проказы,

В лесах, в непуганых местах

По птичьим гнездам лазал.

Вихраст, в царапинах всегда

И подпоясан лычкой,

Я брал из каждого гнезда

На память по яичку.

Есть красота своя у них:

И у скворцов в скворечне

Бывают синими они,

Как утром небо вешнее.

А если чуточку светлей,

Величиной с горошину, —

Я знал, что это соловей,

И выбирал хорошее!

А если луговка — у той

Кругом в зеленых точках.

Они лежат в траве густой,

В болотных рыхлых кочках…

Потом я стал совсем большим

И стал любить Ее.

И я принес ей из глуши

Сокровище свое.

В хрустальной вазе на комод

Они водружены.

В большом бестрепетном трюмо

Они отражены.

Роса над ними не дрожит,

Как на лугу весеннем.

Хозяйка ими дорожит

И хвалится соседям.

А я забуду иногда

И загорюю снова:

Зачем принес я их сюда

Из детства золотого?

Дрожат над ними хрустали,

Ложится пыль густая,

Из них ведь птицы быть могли,

А птицы петь бы стали!

1949

«В своих сужденьях беспристрастны…»

В своих сужденьях беспристрастны

Друзья, чье дело — сторона,

Мне говорят: «Она прекрасна,

Но, знаешь, очень холодна».

Они тебя не разгадали,

Тебя не поняли они.

В твоих глазах, в студеной дали

Я видел тайные огни.

Еще мечты и чувства стройны

И холодна твоя ладонь,

Но дремлет страсть в тебе, спокойной,

Как дремлет в дереве огонь.

1952

О глаза чистоты родниковой!

У глаз у твоих чистоты родниковой,

Над ними, где бьется огонь золотой,

Забудусь я, как над водой ручейковой,

Задумаюсь, как над глубокой водой.

Тебе я кажусь мешковатым влюбленным,

Что молча вздыхает, влюбленность храня.

Зачем я хожу к омутам отдаленным,

Ни разу еще не спросили меня.

Зачем я походкой почти торопливой

Сквозь мусор предместий шагаю туда,

Где красное небо и черные ивы

Полощет и моет речная вода?

Сетей не бросаю, лозы не ломаю,

Не порчу цветов на прибрежном лугу,

Кувшинок не рву и стрекоз не сбиваю:

Сижу и молчу на крутом берегу.

Один на один с глубиною тревожной,

С речным лепетаньем один на один.

«Чего он приходит — понять невозможно,

Мужчина, доживший почти до седин?»

«Ах, все они, знаете ль, тронуты ветром,

Догадки особые здесь не нужны…»

Но стоит! Но стоит пройти километры,

Чтоб кануть в спокойную власть глубины!

По мусорным ямам, по травам спаленным,

Где дремлют кузнечики, тонко звеня…

Зачем я хожу к омутам отдаленным,

Ни разу еще не спросили меня.

О, глубь, о, глаза чистоты родниковой!

Над ними, где бьется огонь золотой,

Забудусь я, как над водой ручейковой,

Задумаюсь, как над глубокой водой.

1948—1957

«Ты за хмурость меня не вини…»

Ты за хмурость меня не вини,

Не вини, что грущу временами.

Это просто дождливые дни,

Это тучи проходят над нами.

Ты ведь веришь, любимая, мне,

Я короткую хмурость осилю,

Где-то в очень большой глубине

Небо вечное, чистое, синее.

1949

Яблонька, растущая при дороге

Она полна задорных соков,

Она еще из молодых,

И у нее всегда до срока

Срывают жесткие плоды.

Они растут как будто наспех

И полны вязкой кислотой.

Она безропотно отдаст их

И остается сиротой.

Я раз тряхнул ее, да слабо.

А ветки будто говорят:

«Оставьте яблоко хотя бы

На мне висеть до сентября.

Узнайте, люди, как бывают

Прекрасны яблоки мои,

Когда не силой их срывают,

А я сама роняю их».

1947

Имеющий в руках цветы…

Лесная узенькая тропка

Вела девчонку от людей.

Девчонка оглянулась робко,

И стало очень страшно ей.

Седые космы елей черных,

Сторожкий шорох за спиной,

И птичий крик, и сказок вздорных,

Теперь припомнившихся, рой.

К тому ж, пожалуй, слишком рано

Внушали ей и там и тут:

«Смотри, поймают хулиганы

И… платье новое порвут!»

А лес вокруг, теплом облитый,

Сверкает, птицами поет.

Сейчас придет мужик небритый

И схватит, легкую, ее.

Как птица пойманная в клетке,

Ее сердечишко стучит.

А между тем, раздвинув ветки,

Выходит он и впрямь небрит.

Как видно, шел он лесом долго,

Цепляя мокрые кусты.

В одной руке его — кошелка,

В другой руке его — цветы.

Тут лета яркие приметы,

Купальниц крупных желтизна.

И, как ни странно, встреча эта

Девчонке вовсе не страшна.

Среди дремучей темноты

Она почувствовала все же:

Имеющий в руках цветы

Плохого совершить не может.

1957

Ответная любовь

Уже подростками мы знаем,

По книгам истины уча:

Лишь безответная, глухая

Любовь крепка и горяча.

Из тех же книжек нам известно —

Она по-своему живет:

Гудит, как пламя в печке тесной,

И, как вода в трубе, ревет.

Меж тем и жизнь внушает строго:

Нужны труба, ограда, печь,

И что без этого не могут

Огонь — гореть, а воды — течь,

И что, едва на волю выйдя,

Слабеют чувства и мечты…

Но я огонь свободным видел,

В нем было больше красоты!

Клубя нагретый рыжий воздух,

Он рвался так в холодный мрак,

Что перепутывались звезды

С живыми искрами костра.

Я видел также не мятежной,

А золотой воды разлив,

Она спала, весь лес прибрежный,

Весь мир в себе отобразив.

Ценя все вольное на свете,

Я любовался ею вновь

И встретил женщину, и встретил

Ее ответную любовь.

И вот она вольна меж нами,

Не стеснена, какая есть!

И к звездам рвется, словно пламя,

И мир отобразила весь!

1953

Идёт девчонка с гор…

С высоких диких гор, чьи серые уступы

Задергивает туч клубящаяся мгла,

Чьи синие верхи вонзились в небо тупо,

Она впервые в город снизошла.

Ее вела река, родившаяся рядом

С деревней Шумбери, где девушка живет.

Остались позади луга и водопады,

Внизу цветут сады и зной душист, как мед.

Внизу ей страшно все: дома, автомобили

И то, что рядом нет отар и облаков,

Все звуки и цвета ее обворожили,

А ярмарочный день шумлив и бестолков.

На пальце у нее железный грубый перстень,

Обувка не модна, и выгорел платок,

Но белые чулки домашней толстой шерсти

Не портят стройности девичьих легких ног.

Идет девчонка с гор, такая молодая,

Своей не осознав, быть может, красоты,

А парни на пути встают, обалдевая,

И долго вслед глядят и открывают рты.

Все взгляды на нее остались без ответа,

Не дрогнула ничуть тяжелая коса.

Идет девчонка с гор… С нее б создать Джульетту,

Венеру вырубить, мадонну написать!

Идет девчонка с гор, в которых, не ревнуя,

Мужчина тот живет, с обветренным лицом,

Кто смело подойдет и жестко поцелует,

Кто ей надел свое железное кольцо.

1954

Верность

Валдай, золотая погода,

Весенний цветочный наряд.

В зеленую темную воду

Замшелые сосны глядят.

В глубинке тенистой и мглистой,

Присмотришься — что-то мелькнет:

Быть может, карась золотистый

У самого дна проплывет.

Над хлебными нивами скоро

Цветенья поднимется дым,

А там уж из темного бора

Потянет настоем грибным.

Желанное время покоса

Пришло между тем наяву.

Седые обильные росы

К земле пригибают траву.

И косы гуляют со свистом

(Трава-мурава, не серчай!),

И так это сено душисто,

Что впору заваривать чай.

А я здесь приезжий и, может,

Еще не приеду сюда.

Чего же искать мне, чего же?

Остаться бы здесь навсегда.

Да мало ли видел я стран-то:

Там — тундра, там — солнечный край…

Вот новое место — Саранда,

И это тебе не Валдай.

Ну что из того, что не дома?

Субтропики… Праздничный вид…

Горячая синяя дрема

Над морем в Саранде висит,

Одиннадцать месяцев лето,

Листвы не роняют леса,

Вода же морская… Но это

Нельзя и в стихах описать!

До самого дна — голубая,

Прозрачна — до самого дна.

Как воздухом тихо ласкает,

Как бархатом гладит она!

Все море горит на закате,

Огнем полыхает вода…

Чего же, чего же искать мне?

Остаться бы здесь навсегда…

А женщины!.. Разве не то же

Случается с нами подчас?

Посмотрит и чем-то встревожит,

Холодным остаться не даст.

Глаза словно с детства знакомы,

А в них по-родному видна

Морская горячая дрема,

Валдайских озер глубина.

В словах ее слышится вызов.

И вот уже вяжется нить,

И вот уж возможная близость

(Ах, что б ни сказали!) пьянит…

Я много по свету скитался,

Красивое — видеть устал,

Но с женщиной той не остался

И в этих местах не застрял.

На них не сменяю легко я

Простой деревушки своей,

Речушки, поросшей ольхою,

Владимирских скромных полей,

И первого, лучшего друга,

Своей не сменяю жены.

Осенняя дремлет округа,

Вокруг — океан тишины.

Листву осыпают деревья,

А в сердце одна и одна:

Навеки родная деревня,

Навеки родная жена!