Утренний холод просачивается под куртку, заставляет ёжиться. Невольно запахиваюсь плотнее и прибавляю шаг. Знать бы только, куда я прибегу этакими темпами? Тейлору хорошо, его дело — пёсье, быть рядом и охранять, и неважно, куда спешит хозяйка, главное — не упускать её из вида. А мне каково? За всю свою жизнь я и представить не могла, что окажусь однажды в таком положении — практически одна, на неизвестной дороге средь каких-то безымянных полей и с полной беспросветностью впереди. Как бродяжка какая-то. Я, цивилизованная женщина, привыкшая к комфорту и уюту… Не так я собиралась уйти в квест, не так.
Однако двухлетняя привычка прогулок с Норой ни свет, ни заря делает своё дело. Помогает прочухаться — и, если не собраться с мыслями, то хотя бы сосредоточиться на ходьбе. Дома-то было немного иначе: Нора тащила меня за собой на поводке по изученному маршруту, я, полусонная, плелась следом… Сейчас я — ведущая. И моё счастье, что дорога — одна-разъединственная, выбирать не из чего, а то бы я умудрилась и в трёх соснах заблудиться.
Две небольших рощицы мы с Тейлором проскакиваем, не задерживаясь, а вот в очередной, пожалуй, пора устроить привал. До неё остался небольшой рывок — перевалить через холм, а там уже видны кудрявые маковки деревьев и подаёт голос одинокая кукушка. К стыду своему признаюсь — устала. Это для бывалых путешественников с пяток километров отмахать — раз плюнуть, а для меня очень даже чувствительно. И о чём я только думала? Надо было перед уходом заглянуть на конюшню, может, удалось бы Лютика вывести…
А ты, матушка, ни о чём не думала, скептически напоминает внутренний голос. Не до того тебе было. Скажи спасибо — кровью не истекла после того, как в разбитое окно протиснулась. Всё? Пожаловалась — и будет. Работаем с тем, что имеем, и нечего в пустой след плакаться.
К тому же, в том сумеречном состоянии, в коем я пребывала после хорошей мозготряски, нашла бы я эту конюшню вообще? Ах, божечка, как же меня перемыкало, это ж ни в одном кошмарном сне не привидится… А если бы и нашла — упёрлась бы в закрытые ворота. А было бы не заперто — попробуй, сыщи Лютика среди остальных, там лошадей полно, и для выезда, и для верховых прогулок, и для разных хозяйственных надобностей. Видала я вчера эту конюшню — с хороший ангар. В ней денник у каждой лошадки поболее моей спальни, вот и поблуди там в темноте, как в лабиринте… Только переполошила бы всех, и тогда — прощайте, мои намерения ускользнуть незамеченной.
К тому же… Мне хочется хлопнуть себя по лбу. Ну, нашла бы я Лютика, а что дальше? Никто меня не учил, как лошадку седлать, обихаживать. Мне её приводили «одетой», накормленной, напоенной, и всё это делал за меня кто-то другой. Вроде бы витало в воздухе, что теория, не пройденная до отъезда, будет изучаться и познаваться в дороге, но… сейчас это выглядит как-то несерьёзно. Непродуманно. Легкомысленно. Если только не предположить, что Наставник с самого начала рассчитывал отправить меня в квест не одну. Или вовсе не думал отправлять?
Или я опять чего-то не знаю? Сэр Майкл далеко не прост. Да, он изысканно вежлив, заботлив, предупредителен… но как ловко может ускользнуть от заданного в лоб вопроса, увести разговор в иную сторону — диву даёшься. Будь я заядлой детективщицей — смело предположила бы, что паладин ведёт какую-то свою игру, вне границ моего понимания, но… Одно-единственное «но»: я в этом мире никто, пешка, и было бы чересчур нелепо — предполагать, что вокруг моей незаметной персоны, закрутится какая-нибудь крутая интрига.
Вот только — Васюта, его решение, его призрачный визит…
И Мага, невесть откуда свалившийся на мою бедную голову…
И каким-то образом повязанная со мной одним квестом девчушка из иного мира…
Не слишком ли это много для меня, заурядной?
Ваня, это грандиозно. На полном ходу, забыв про свой оборванный вид, усталость и саднящие ладони, ты ударяешься в размышления. Значит, как выражаются наши девочки, крыша вернулась окончательно; однако, не перемудри. Что-то тебя заносит…
В ком засомневалась? В паладине? Вот уж кто человек слова, так это воин господень. И раз обещал снарядить меня в дорогу — он бы это сделал. Ведь, что ни говори… Я растерянно чешу в затылке. А ведь он меня, почитай, из-под носа у воеводы увёл, сэр Майкл! Я же не знала, что нас с Гелей не просто на прогулку пригласят, а умыкнут в замок, да ещё и пригласят остаться. Нарушила ли я слово, данное Ипатию? Вроде бы и да, а с другой стороны — умысла-то сбежать не было. Не было!
Погрузившись в размышления, я и не замечаю, что дорога пошла под уклон. Чуть подальше она делает перед рощей петлю, огибая маленькие красочные деревянные домики на курьих ножках. Да это ульи! С тревогой поглядываю на Тейлора, а тот трусит себе рядом, не подозревая, какой опасности подвергается. Впрочем, бояться ещё рано: рассвет только занялся, и пока роса не высохнет — а это часа через три, не раньше — пчёлам вылетать рано. Беда в том, что не любят они собак. Сколько помню, дедова Жужа на пасеке вечно в лопухах пряталась, едва заслышав характерный злобный гудёж. Дед потому и не держал больших псин, а всё мелких, чтобы им легче хорониться было. Да и не сторож ему нужен был, а только чтобы звонок по двору бегал, голос подавал.
Конечно, пчелиные домики не на курьих ножках, а на высоких жердях-сваях, но в траве тонут по самые летки, ведь поле, что граничит с рощицей, до самого горизонта заросло… фацелией, вот я и вспомнила! Дед каждое лето вывозил ульи в поле с медоносами, так что эти синие цветочки я ни с чем не перепутаю. Здесь они гигантские, мне до пояса, наверное, местная разновидность, выше только редкие кочки подсолнухов проглядывают. Поставлены ульи грамотно, летками на восток, на освещённой стороне. Скоро солнце встанет, разбудит пчёл, согреет, а когда поднимется ещё выше — густая тень от деревьев ляжет на всю колонию. Вот тогда, не боясь перегрева, мохнатые трудяги включат рабочий режим, и весь последующий день сюда лучше не соваться. Кусаются-то они все, но вот есть виды нормальной кусучести, а есть — злобные, повышенной агрессивности. Но это я твержу себе, чтобы не потерять бдительности, а на самом деле — времени на отдых у нас хватит.
Пока роса не высохнет…
Здесь десятка три ульев, может, и больше. При такой большой пасеке обязательно бывает сторож или смотритель, ибо любителей полакомиться на дармовщину всегда хватает. Возможная встреча с незнакомым человеком тревожит меня больше, чем пчелиные жала; из-за прессинга следующего квеста мне за каждым кустом мерещится опасность. Но отыскать хоть кого-то необходимо, чтобы узнать, где я нахожусь, есть ли впереди деревня, город, куда мне вообще податься?
В роще тихо, лишь изредка подчирикивают какие-то одиночки-пустельги. Сквозь деревца проходят целые снопы алого рассветного сияния. Дорога суживается, виляет меж берёз и ёлок, кое-где проглядывают старые пеньки и поваленные ветром стволы, и я вдруг понимаю, что если не присяду — рухну. Ноги подкашиваются не сколько от усталости, сколько от нервного напряжения, не отпускающего всю ночь. Пристраиваюсь на кочку рядом с немолодой берёзой, и под лопатку немедленно впивается сучок. Кое-как поёрзав, нахожу удобное положение, с облегчением вытягиваю ноги и закрываю глаза, только на минуточку… Кажется, на этот раз я просто задремала, безо всяких временных и ментальных заморочек.
Выключаюсь совсем ненадолго — рассветные лучи лишь начинают светлеть. Но даже этого мне хватает, чтобы почувствовать себя легче. Где-то неподалёку шумно лакает Тейлор — по крайней мере, надеюсь, что кроме него здесь это делать некому. Вода? Дёрнувшись, я чуть не кувыркаюсь с кочки. Он нашёл воду? Только сейчас чувствую, как ссохлось горло. Торопливо иду на звук, уворачиваясь от мелких веток, так и норовящих ткнуть в лицо. Совсем рядом на небольшой полянке манит прозрачнейшей водой родник, края которого обложены плоскими камнями. От него вглубь рощи отведён ручей — должно быть, теми же заботливыми руками, что и сам ключ обиходили, и повесили на рябиновый сучок новёхонький ковшик из бересты. Нерешительно глянув на ладони, я сначала смываю в ручье засохшую кровь, и от ледяной воды тотчас адски щиплет порезы; а потом уже чистыми руками берусь на ковшик. И, наконец, напиваюсь до ломоты в зубах, до холода в животе. Жить сразу становится интереснее. Но голоднее.
Значит, всё нормально. Раз аппетит не отшибло — ещё побарахтаюсь. Лезу в карман за носовым платком — вытереть руки, и неожиданно натыкаюсь на очень знакомый предмет. Странно, почему я его раньше не заметила? Впрочем, ничего удивительного. Вот уже много лет я по привычке сую его в карман, игнорируя сумочки, в которых он вечно теряется или норовит прорвать подкладку и затаиться в самых укромных уголках. Даже дома я не оставляла его ни на полочке, ни в ключнице, а таскала с собой. И сейчас я отчётливо вспоминаю, как цапнула его с собой в тот злополучный последний вечер в родном мире, как потом машинально прихватывала, уходя даже из Васютиного дома. Ключ от дома.
Всё, что у меня осталось.
Солидный ключ-штырь сцеплен с магнитным язычком от подъездной двери небольшим металлическим брелком, что привёз мне однажды отец из французского города Мана. На аверсе пожелтевшего потёртого от времени кругляша — современный бизнес-центр, на реверсе — средневековые башенки. И надпись: «Le Mans». Я невольно усмехаюсь неожиданному совпадению. Так и есть, из современного города я попала в почти средневековый. Выходит, лет десять таскала с собой предсказание собственной судьбы…
Я улыбаюсь ключу как другу. И снова прячу. Ты мне ещё пригодишься, приятель.
И этот момент разом ставит точку в моей заторможенности. Хватит — ныть, рассуждать, рефлексировать… Делом надо заниматься. Если я хочу рано или поздно воспользоваться этим ключом по прямому назначению — немедленно беру себя в руки и привожу в порядок, потому что — вот они, воспалившиеся уже порезы, а рядом со мной — ни заботливого сэра, ни Васюты с его мазью. Зато есть я сама, с какими-никакими приобретёнными навыками, и самое время — заняться практикой.
— Тейлор, сторожи! — приказываю. Мало ли, вдруг действительно вынырнет из кустов здешний пасечник, ведь меня, если возьмусь за дело всерьёз, лучше из транса не выводить. Подсаживаюсь к дереву, как и раньше, только лицом к восходящему солнцу. Вот она, энергия, одно условие набора силы есть. А где взять позитив? Да сколько угодно. Я добилась, чего хотела — сбежала в квест, никому не отдала. Я не одна, со мной друг. Я жива. Я дала Маге шанс. И, в конце концов, худо-бедно, но восстановила дыру в памяти, и если уж мне придётся когда-нибудь рассказать девочкам об их отце… я ради них же постараюсь вспомнить лучшее о Маге. А оно было. Наверняка было.
Легко ныряю вглубь себя, войдя в состояние, которое однажды испытала, снимая Магину «заморозку». Видимо, тело запомнило тот настрой и сейчас смоделировало его само. Я вижу себя изнутри, но стараюсь не цеплять взглядом внутренние органы, сейчас меня больше интересуют руки. И, кстати, зачем это я залезла так сильно внутрь? Достаточно посмотреть, в порядке ли кровеносные сосуды и сухожилия, насколько глубоки порезы, не проникла ли инфекция… И, кажется, я вовремя заявилась с ревизией, потому что в левой ладони замечаю вокруг вспухшего рубца крупные тёмные пятна. Они пульсируют, отращивая псевдоподии, захватывая пространство вокруг, вгрызаются в плоть… Их ещё не видно под кожей, но через несколько часов они проявятся снаружи, а заодно начнут жрать мышцы, пока не доберутся до кости.
Делаю глубокий вдох, наполняя лёгкие голубовато-зелёной энергией. Направляю мощный её поток в ладонь, изнутри, как будто промываю сама себя из шланга. И выношу вон всю заразу, напрочь. И чувствую, как срываются и улетают с пораненной конечности тысячи колючек, а сама она наполняется здоровым теплом.
Так же залечиваю и вторую ладонь. Затем мысленно прощупываю порез на коленке, но там всё чисто, нужно лишь помочь затянуться коже. Пробегаюсь по поверхности всего тела и заращиваю несколько ссадин и царапин. Прислушиваюсь к себе. Вроде бы всё.
Выходит, я ещё дешево отделалась! А могла бы и кровью истечь, задень случайно осколком кровеносный сосуд покрупнее. Но паниковать уже поздно.
Сквозь розовеющие веки пробивается сияние утра. Сколько длился техосмотр — полчаса, час? Наших жужжащих соседей пока не слышно, однако следует поторопиться и не искушать судьбу. И, конечно, поблагодарить Тейлора, моего сторожа. Умница.
Пёс, довольный, что угодил, подаёт лапу, и я торжественно её пожимаю. И мы возвращаемся на заветную дорогу, потому что время не терпит. Будь у нас его в избытке — я решилась бы и на повторное «погружение», чтобы проверить некий момент, замеченный при самообследовании. Готова поклясться, что ящерки — Галиного дара — я в этот раз в себе не обнаружила.
И Мага, когда провожал меня после закупочного тура, обмолвился, что больше её не чувствует. При первой же возможности нужно к этому вернуться. Может, эта ящерка угнездилась где-нибудь на спине, и я её просто не вижу? Хорошо бы. Всё спокойнее, чем носить в себе бомбу замедленного действия.
Роща, с виду небольшая, изнутри кажется и шире, и гуще. Словно дорога не простая, а заколдованная и влечёт нас с Тейлором всё дальше и дальше куда-то в зазеркалье, в виртуальное пространство, что с каждым шагом всё больше раскрывает границы. На самом-то деле, я отдаю себе отчёт, что заходили мы сюда с самой окраины березняка, где редкий подлесок, а здесь, в самой сердцевине, деревья и старше, и мощнее, и тень от них гуще, но всё равно мне не по себе. Мне уже слышатся и зловещие потрескивания под недоброй ногой, и хруст костей на чьих-то зубах, и ничего удивительного, что я вздрагиваю, заметив впереди громадную тёмную фигуру, неподвижную, как каменная глыба. Туземец? Пасечник? Бежать? Подойти, может, всё не так страшно?
Растерянно оглядываюсь на моего охранника, но тот даже не снижает темпа, трусит себе невозмутимо. Значит, угрозы не чувствует. А собакам я привыкла доверять, поэтому, хоть и настороженно, приближаюсь к незнакомцу, но затем перевожу дух, укоряя себя за трусость. Это действительно глыба: высокий узкий камень, небольшая одиночная скала, очертаниями фигуры похожая на человека, завёрнутого в плащ. Он поджидает меня на обочине, этакий своеобразный верстовой столб, за ним — выложен через дорогу ряд белых крупных булыжников. Светлая полоса известняка выныривает из-за ближайших деревьев, перерезает странникам путь и скрывается в соседних кустах. Ровная белая линия, жирный пунктир, хорошо заметный даже в темноте. А не увидишь — так навернёшься, но мимо не пройдёшь.
Вот он, Рубеж. У меня снова пересыхает горло. Вот куда я так долго и упорно рвалась. Граница локации, перешагнув за которую, я подам сигнал Миру: я готова! Выпускай своего монстра! И должна буду как-то справиться… или погибнуть.
Цель достигнута, но мне невесело. Столько сил и нервов потрачено — и всё ради того, чтобы нос к носу столкнуться с этим истуканом, глянуть — и пройти мимо? И перешагнуть символический барьерчик, за которым — точно такие же дорога, берёзы, поляны, заросшие папоротником — ничего нового… Смотрю на камень с ненавистью, как на виновника всех своих бед… и вдруг замечаю небольшое углубление, как раз на уровне глаз, в котором что-то отсвечивает. Вот почему я сперва напугалась: мне на подходе почудилось, что тёмная фигура сверкает глазами, я приняла её за живую..
Потянувшись было к выемке, отдёргиваю любопытную ручонку: сразу вспоминается «Форт Байярд» и ужастики со всяческими ловушками. Вот сунешься — а там или грызнет кто, или капкан захлопнется, и что тогда? Нахожу поблизости сухую ветку и шарю в отверстии. Вроде никто не выпрыгивает и не выползает… только звякает. Какой-то металлический предмет бултыхается там, в каменном дупле, и я никак не могу его подцепить сучком. Ладно, раз до сих пор никого в этой дыре не потревожила — значит, можно и рискнуть. Осторожно запускаю руку — и нащупываю холодный штырь с каким-то наростом на одном конце и большим кругляшом — на другом. Что-то мне это напоминает…
Это ключ. Массивный, бронзовый, намного крупнее того, что у меня в кармане. Я узнаю его почти сразу. Ключ от заветной калитки леди Аурелии. Ключ в Каэр Кэррол. Ключ в замок, где меня любят и ждут, где всегда примут с распростёртыми объятьями. Где можно будет спокойно дождаться, когда Васюта откроет для меня портал домой.
Значит, вот как ты развлекаешься, да?
В шуршании крон над головой мне слышится вкрадчивый шёпот, тихий, но отчётливый.
«Подумай, Ванесса-Иоанна. Ты же дала шанс Маге на новую жизнь и считаешь это правильным. Почему бы и тебе не получить шанс? Может, я хочу проявить великодушие?»
Тейлор, осев на задние лапы, нервно оглядывается и поскуливает.
«Не так уж Я и жесток. В сущности, Я — исполнитель желаний. Там, дома, ты ведь устала от рутины, от обыденности? Я перенёс тебя к яркой жизни, полной приключений. Ты хотела встретить любимого, чтоб без раздумий заслонил тебя собой? Я дал тебе Васюту. Хотела верных друзей? Получи. Хотела, чтобы за тебя решали, думали, рисковали — бескорыстно, любя, понимая? Всё, как заказывала, дорогая. Пользуйся. Только развлеки меня. Развей мою скуку».
Чудится мне или нет? Почему вдруг верный пёс затрясся мелкой дрожью? Глажу собачью голову, и Тейлор, эта махина, льнёт ко мне горячим боком, ищет защиты. Потому что мне — не страшно.
При полном безветрии шум листвы усиливается. Он источает флюиды снисходительности и скрытого раздражения.
«Прими решение, наконец. Выбери. Ты повеселишь меня в любом случае».
Я, наконец, покрываюсь холодным потом. Поглаживаю псину и твержу себе: Ваня, ты ничего не слышала. Ты сама знаешь, какое у тебя воображение, только недавно каменюку за живого человека приняла, вот и сейчас чудится чёрте что. Брось, не думай… Но тоска по стабильности, по спокойной, размеренной, ничем не омрачаемой жизни вдруг оживает — и поднимает голову.
…А что, если ты и впрямь вернёшься? Не убьют же тебя, в самом деле, напротив — ты ведь пострадавшая сторона, тебе положены сочувствие, покой и отдых. Что плохого — предоставить мужчинам решать твои дела, а самой — наслаждаться жизнью в старинном замке, бродить по саду любоваться из окна спальни озером, по вечерам сидеть вместе со всеми — с семьёй, Ваня! — в уютной гостиной, перед камином… Не будет у тебя больше такого шанса! А потом спокойно уйти в свой мир, когда настанет время. Ваня, это будут лучшие воспоминания в твоей жизни, поверь! Ты ведь хочешь туда, безумно хочешь, в Каэр Кэррол, сказочный замок, тихую гавань… Протяни только руку — и вот он, твой входной билет. Твой выбор. Индульгенция.
Я взвешиваю на руке тяжёлый ключ. Стряхиваю несуществующие соринки.
Иди сюда, Тейлор. Да всё уже, отговорил этот призрачный тип, не трясись. Я же с тобой! Правда, ненадолго.
Ошейник расстёгнуть — секундное дело. Приходится немного повозиться, чтобы продеть ремешок в ажурное ушко, но я справляюсь. Звякнув о позолоченную именную бляху, ключ покорно пристраивается у моего телохранителя на шее, слегка кривовато, но тут уж не до эстетики. Думаю, этот отважный парень справится.
Сажусь на корточки. Заглядываю в умные собачьи глаза.
— Тейлор, — говорю ласково. — Это нужно отнести хозяину. Понял? Этот ключ, — трогаю бронзовую штучку, — домой, хозяину. Сэру Майклу. Понял?
Он растерян. А как же… оставить пост? Меня оставить, с которой уже полдня глаз не спускает? Нарушить долг?
— Важно, Тейлор, очень важно. — Подчиняясь какому-то наитию, добавляю: — Передай: со мной всё в порядке. Я прошла границу. Понял?
Совершенно по-человечески вздохнув, он лижет мне руку, неохотно поднимается. Но приказ есть приказ. Ведь я его не гоню — я посылаю его с поручением, а это — серьёзно. Приказы не обсуждаются.
Он тычется носом мне в коленки и, как настоящий мужчина, больше не тратит времени на сантименты. Уходит, не оборачиваясь. Я долго смотрю ему вслед, пока глаза не начинает застилать странный туман. Вот теперь действительно всё. Я одна. И… бог с ним, с ключом, можно было его здесь так и оставить, но хотелось передать хоть какую весточку тем, кто за меня беспокоится. Ведь беспокоятся, правда?
Ну, где здесь Граница для свободных людей?
Дорога виляет влево, и я, задумавшись, едва не налетаю на знакомый камень. Что за?.. как говорят обычно в импортных фильмах… Я только отсюда ушла! Меня что, водит по кругу?
Оборачиваюсь. Нет, поворот за спиной так и остался, а я очень хорошо помню, что Тейлор убегал от меня практически по прямой. Снова кручусь к каменюке. А ведь не та, хоть и похожа: дупла не видно, да и по очертаниям немного другая, не такая угловатая. Такую в сумраке с человеком не перепутаешь. Что за мода — расставлять на каждом шагу каменья! Смеряю объект возмущения негодующим взглядом сверху донизу. Чтоб те…
И вижу у подножия что-то странное. Пора сюрпризов ещё не закончилась?
Под прошлогодней листвой хорошо проступают контуры большого продолговатого предмета. Присев на корточки, смахиваю мусор и извлекаю на свет нечто, похожее на футляр от охотничьего ружья. Знаю, о чём говорю: у деда видела… И, между прочим, штуковина эта не отсырела, не заплесневела, и лежала не на самой земле, а на подстилке из листьев, сверху припорошенная словно лишь для виду. Такое ощущение, будто её совсем недавно сюда положили и чуть присыпали, замаскировав, чтобы не особо долго искать первому же, кто пройдёт мимо.
Да?
Что ж, посмотрим.
Подавив искушение исследовать находку сразу же, прохожу дальше в поисках удобного места. В чужом краю не стоит торчать на дороге, неизвестно кому придёт в голову пройти-проехать, а тут я глаза мозолить буду да ещё с каким-то ценным предметом. А не ценные — в подобных чехлах из натуральной кожи с бронзовыми застёжками и посеребренными пряжками держать не будут. Наконец, нахожу светлую поляну, устраиваюсь на поваленном стволе. Разбираюсь в ременных застёжках.
Собственно, я уже догадываюсь, чего мне ожидать. Но что б такое…
На чёрном бархате — изогнутые рожки составного лука. Две свёрнутые тетивы — рабочая и запасная. Колчан, туго набитый стрелами. В отдельных гнёздах — браслет-нарукавник, вроде Васютиного, только пошире, тёмного металла. Из такого же металла — кольцо, широкое, массивное которое подходит только на указательный палец. Я сравниваю его с кольцом, полученным недавно от некроманта. «С каких это пор ты перешёл на платину, Мага?» — спросил тогда сэр. «Это же не твой металл».
Платина?
Из неё же — накладные пластины на рукоятке лука и на колчане, щедро украшенные гравировкой: среди растительного орнамента выделяется медальон с двойной монограммой: «V-J». Ещё одна монограмма — на рукоятке лука. Такая же — на браслете. Такая же — на печатке кольца.
«V-J». Это что же — «Ванесса — Иоанна»? Если второе моё имя писать как Johanna?
Это что же — именное оружие?
Более того, моих ещё незабытых сведений о бонусах достаточно, чтобы понять: у меня в руках — очень ценный именной набор. Не золото, не серебро пошли на украшения, а наиблагороднейшая платина. Само оружие — класса сложнейших, составных, да ещё с рожками, изогнутыми вперёд; с натяжением тетивы придётся повозиться, но убойной силы в нём намного больше, чем в моём бывшем учебном. Да и кольцо — под стрельбу заточено, дабы тетиву лучше оттягивать, вон небольшой специальный выступ на нём. И в довесок ко всему — в углу футляра притулился солидный мешочек, набитый монетами. Я даже догадываюсь, сколько там. Столько же, сколько оставлено мной в укладке, в Васютином доме.
Такой набор вкупе с денежкой просто так не выдаётся. И он здесь — не по ошибке, не первого встречного ждал. Инициалы-то — мои. Оружие — моего типа. Кольцо и браслет сели, как влитые.
Это что же — бонус? Я прошла квест?
Быть не может.
Сегодня лишь десятый мой день в этом мире, ещё рано! Когда бы я успела? Да нет, чушь. Или это — за то, что оставила Маге рубин? Нет, несерьёзно. Ломало меня тогда здорово, но камушек оставить — труд невелик, сняла с браслета и положила на грудь, делов-то…
Значит, мне не привиделось, не послышалось. Там, у первого камня, со мной говорил Мир. И нетерпеливо заявил: выбери, наконец!
Получается, ему просто было любопытно — останусь я или нет? Выберу спокойную тихую жизнь с полной кормушкой — или неизвестность, от которой заранее поджилки трясутся, но в которую упорно прусь всё это время? И… уж не он ли, скотина, спровоцировал Васюту на отъезд, на принятие моего Сороковника? Какую причину демиург ему подсунул, чем соблазнил или пригрозил? И ведь на этом дело не кончилось, сперва меня пытался удержать на месте воевода, не вышло, — сослался своё обещание и просил не провоцировать его и ребят на лишние действия, сыграл на моих тонких душевных струнах. Паладин применил иные методы воздействия, воззвав к моему чувству ответственности. А потом, когда я умудрилась сделать для Гели куколку и девочка стала стремительно приходить в себя — сэру просто некуда было деваться. И в ход пошла самая тяжёлая артиллерия.
Любовь и забота. Искушения, перед которыми я едва не сломалась. Особенно… особенно когда узрела ключ от заветной калитки.
Чёрт! Чёрт! Мне даже посоветоваться не с кем! Права я или нет? Даже Мага, этот изверг, по-своему пытался меня остановить, а я шла, упрямая дура, отчасти — из-за принятого решения, отчасти из-за упрямства, ибо женщине всегда нужно сделать поперёк. И это ослиное упрямство Ему было интересно. Он забавлялся, подсовывая мне одно препятствие за другим, прикидывая, сколько ещё продержится эта курица, возомнившая о себе неизвестно что…
Я уже размахиваюсь, чтобы зашвырнуть царский подарок подальше в кусты, но вдруг благоразумие берёт верх. Погрозив небу кулаком, злая, как пёс, натягиваю тетиву на рожки лука, и пока с ней вожусь — немного остываю. Так, да? Может, Ты и на это рассчитывал, что я твоей подачкой побрезгую да ещё попинаю? А через час после этого науськаешь на меня какого-нибудь орка или гризли и будешь хохотать, как сумасшедший? Не дождёшься.
Сердито дёргаю натянутую тетиву, и она отзывается мелодичным звуком, точь в точь басовая струна на гитаре. И я успокаиваюсь. И ловлю себя на том, что, кажется, хоть лук и более тугой, но справилась я с ним куда быстрее, чем с учебным. У меня прибавилось сил? И ловкости заодно? Даже хмыкаю. Нет, я, конечно, в душе ещё киплю, но в который раз вынуждена признать — Мир играет по правилам. Квест — бонус — новый уровень — прокачка игрока. С этой стороны придраться не к чему.
Пересчитываю стрелы в колчане. Сорок штук. Запомнить. Пристреливаю лук на ближайших сухих деревьях. Да-а… Не знаю, действительно ли мои навыки должны были пропасть вместе с Васютиным браслетом — но, похоже, дальность стрельбы у меня увеличилась, да и с меткостью всё в порядке. Правда, от десятка выстрелов ощутимо тянет плечи, но это от того, что и оружие мощнее, привыкну. Лук пристраиваю за плечо, колчан — к поясу. Деньги в карманы. Футляр?
Квестовыми предметами не разбрасываются, тем более что на нём тоже моя монограмма. Не просто так она там. Беру с собой.
Я, конечно, не амазонка, но с оружием чувствую себя как-то увереннее. Расправляю плечи, гордо поднимаю голову… Давай, Ваня! Вперёд!
И это даже хорошо, что я осталась одна, неожиданно думаю. Теперь, когда приходится всё делать самой, в полном объёме, я и рассуждать начинаю в полном объёме. Сэр Майкл, а не этого ли вы хотели? У меня и на ваш счёт завелись кое-какие мысли, мой дорогой, но маловато данных…
Иду по дороге к просвету между деревьями, и думаю: а ведь если сравнить меня — теперешнюю со мной же — десятидневной давности… большая разница обнаружится. И какая пропасть времени прошла, страшно подумать. Десять дней — как десять лет.
А на выходе из рощи меня подстерегает мерный гул: жужжанье тысяч прозрачных крылышек. Ульев здесь не меньше, чем там, «за границей», у меня за спиной осталось, только расставлены они немного иначе — прямо среди деревьев. Правильно, здесь запад, послеполуденное солнце жарит сильное, вот и ставят ульи сразу в тень, чтобы перегрева не было. А просыпаются пчёлы на этой стороне позже, просто я с моим нежданным-негаданным бонусом долго возилась. Я замедляю шаг.
Тейлора отослала вовремя. Здесь бы ему пришлось туго. Мне-то пчёлы не страшны. В своё время дед меня поднатаскал так, что ежели было нужно пройтись мимо ульев, то мы с ним делали это даже без намордников… простите, без защитных сеток и без дымаря. Пчёлы намного острее собак чувствуют эмоции и адреналин, вырабатывающийся при страхе, поэтому лучшая защита — искреннее спокойствие, доброжелательность и уважение.
Вот только не знаю я характера здешних летучек, ну да это ничего. Если даже они по натуре своей несколько агрессивны, я постараюсь их не раздражать. Парфюм на мне отсутствует, резких запахов нет. Бояться — не боюсь. Приготовимся…
Я делаю несколько вдохов-выдохов и вспоминаю дедову делянку с гречихой, а по соседству — полоски рапса, люцерны, фацелии… У деда последние несколько лет жизни не было сил вывозить пасеку на поля, поэтому он засевал свои тридцать пять огородных соток медоносами — и не для того, чтобы самому мёдом потом затариться, а чтобы его любимицы на зиму запаслись как следует. Если лето не удавалось — дождливое или засушливое, и взятка практически не было, он даже качку не затевал, вытаскивал рамку-другую — внуков побаловать сотами, а всё остальное в ульях так и оставлял.
Вот эту любовь и дедовское обожание я с собой и несу. И даже ударяющая с налёту в лоб пчела меня не смущает, впрочем, как и я её. Оглушённая, она на несколько секунд зависает в сторонке и, прочухавшись, улетает к своим заботам. Я только успеваю заметить лиловые обножки, под цвет нектара. В улей пошла, гружёная…
Я выхожу на луг — и даже замираю в восхищении. Тучи, тучи и тучи пчёл. Хорошо, что дорога прорезает и это разнотравье, потому что иначе пришлось бы мне идти прямо по ним, тогда уж неизвестно, чем бы дело закончилось… Я спокойно иду по дороге, не вызывая к себе интереса. Жужжание, наполняющее воздух, вдруг напоминает о том злосчастном дне, когда мы с Магой обменялись заклятьями. Отчего тогда я слышала почти такой же странный звук?
Скорее всего, он был только у меня в ушах. Я слышала магию, свою или некроманта — не знаю. Может, и его, инородную для моего мира и потому более заметную. Но теперь спросить не у кого.
Что заставляет меня обернуться, когда рои остаются далеко позади? Память о дедушке? Желание полюбоваться лугом в последний раз? У меня на глазах над макушками травы, стремительно разогнавшись за какой-то мошкой, пролетает глупый стриж. Тональность гудежа резко меняется, становится злобной, и странно задёргавшись, бедная птица рушится в фацелию.
Только тогда настигает меня холодок запоздалого страха. Хорошо, что не раньше.
Я понимаю, почему не встретила ни пасечника, ни сторожа. Они здесь не нужны. И становится ясно, почему, несмотря на бесконечные разговоры о прорывах степняков, я ни одного из них не встретила. Они сюда не сунутся. Да и я больше не сунусь. Меня спасло только незнание.
Но ведь ты прошла, говорит внутренний голос, хоть и не знаючи — но проскочила! С почином, Ванечка! Считай, первый самостоятельный подвиг…
На горизонте вырастает деревушка. Издалека белеет башенка церковной колокольни, уже видны единственная улочка, квадраты домов, лоскуты огородов. Ветер доносит собачий брёх. Неподалёку, на выпасе разбрелось стадо коров, и курсируют, между прочим, прямо поперёк дороги… Ничего, бурёнки не пчёлы, авось и здесь проскочу. Можно и не торопиться: там пастух крутится, вот его и расспрошу, что за местность, и куда отсюда можно податься. Мне надо где-то остановиться, и если не удастся это сделать в деревне — найти нечто вроде постоялого двора или гостиницы, снять номер, просканировать себя, разыскать следы ящерки, продумать, как жить дальше и как себя вести. Я не буду больше трястись. Я выбираю роль путешественницы ради своего удовольствия и искательницы приключений ради своего развлечения. Мир развлекается? Ну и я тоже. Посмотрим, кто кого.
И пусть теперь следующий квест сам за мной побегает.
Н-да. Полюбовалась я этим стадом поближе и поняла, что пастух здесь такой же лишний, как и пасечник на местной пасеке. А того пастуха, что всё-таки имеется, держат разве что для порядка: чтобы было кому отмашку дать, когда бурёнкам придёт пора домой возвращаться.
Местных коровушек красной породы, звероподобных, ширококостных, мне даже и сравнить не с кем, а вот бык — явно под стать Васютиному Чёрту. Только масти иной — рыжей с вишнёвым отливом, и уж с рожищами, как чёрту и полагается. Однако — прикидываю, обходя стадо по широкой дуге — это ж не рога, это сабли, не иначе. Такой как подденет, как наподдаст…
Бычара одиноко высится как часовой, бдительно отслеживая меня, чужачку. При этом не шелохнётся, только глаза вращаются, как на шарнирах. Бурёнки вообще не удостаивают меня вниманием, лежат в томных позах, жуют себе. А что им лишний раз беспокоиться? Если все, как один… как одна, встанут — рожками своими серповидными солнце закроют, не иначе.
Вот такая у них тут пограничная зона. Всяк приспосабливается к защите, и крылатые, и рогатые… Опа! Как бы не вляпаться! Они тут не только полёживают да жуют… Внимательно смотрю под ноги. И хорошо, что переключаюсь: для меня, как для женщины, здесь и сейчас основную угрозу представляет коровья лепёшка, а не рога и копыта, поэтому вожак стада, не унюхав угрозы, теряет ко мне интерес.
Пастушок — парнишка чуть постарше Янки — спокойно трапезничает в придорожных кустах сирени. Молодец, парень, не напрягается. О, да у него тут и закуток обустроен: часть веток сверху подрезана, натянут небольшой кусок холста, этакий тент, два нешироких пенька обтёсаны до приличного вида, чтобы можно было присесть. Низкий, сантиметров на двадцать от земли, самодельный столик застелен льняной салфеткой, на нём выставлена немудрящая снедь, от которой я стыдливо отвожу взгляд — очень уж есть хочется.
— Здорово, тётенька! — Парень гостеприимно машет в сторону пенька. — Садись-ка, в ногах правды нет.
На тётеньку благоразумно не обижаюсь, по годам вроде так оно и есть; а вот, как добрый знак, отмечаю, что малый первым поздоровался. И доверяет, и к старшим уважение привык оказывать…
— И тебе здравствуй.
Присаживаюсь. Ножичком острым как бритва, пацан споро отхватывает изрядный шматок сала, пластает на кусочки поменьше, веером пристраивает на ломте домашнего подового хлеба. Протягивает мне.
— Спасибо, — принимаю угощение. Уже не чинясь, обстукиваю варёное яйцо. Он кивает на соль в развёрнутой тряпице.
— Соль туточки бери. — И без всякого предисловия говорит утвердительно: — Мимо пчёл нашенских, значит, проскочила. И мимо Борьки прошла… — А Борька, значит, у нас бык, додумываю. — Сильна. В квесте?
Разговор у него степенный, обстоятельный. И держится он, словно маленький мужичок, ничуть не опасаясь. А чего ему бояться? Будь на моём месте хоть рыцарь в полном доспехе — парень свиснет, и обидчика живо на рога поднимут либо в пыль вобьют, а того железа, что останется, и на консервную банку не хватит. Оглядываюсь на бурёнок с куда большим уважением, чем раньше.
— То-то, — говорит парнишка, заметив мой взгляд. — А ты, значит, прошла… Хлебца с собой в дорогу возьми, а то наши сейчас в поле все, не докличешься никого. Негоже в дороге-то без припасов. Квест ищешь?
Я только качаю головой. Ищу? Даже пальцем не пошевелю. Это в классических играх персы рыщут в поисках приключений на свою пятую точку, надо же им с чего-то развиваться, а я как решила, такой политики и держусь: пусть квест сам за мной побегает.
— И хорошо, — спокойно говорит пастушок. — Даже если на нашего старосту выйдешь и начнёт что предлагать — не берись. Мы ж за выполненное задание платить должны, а нам ещё к зиме готовиться, на пяти избах крыши перекрывать. А денег в общине маловато.
Он преувеличенно горестно вздыхает, потупив глаза, этакий простецкий парень с хорошей крестьянской хитринкой. Выуживает из котомки кружку, наливает мне из расписного глечика морсу. Морс вкусный, ягодный, даже несколько клубничек проскочило. Косточки похрустывают на зубах.
— А ты тут, получается, на перехвате сидишь? — интересуюсь. — Для кого вторую кружку-то заготовил?
— Полагается, — отвечает веско. — Ежели кто мимо двух кордонов пройдёт живым, значит, того встретить нужно, всё обсказать и направить дальше. Ты ешь, не стесняйся, чем здесь затаришься, тем весь день и сыта будешь. До города далеко, мужику два дня пёхом, а у тебя шаг мельче. По дороге только одна гостиница встретится, аккурат посередине пути, так что поспешай. Хотя, если привычная…
— Не привычная, — отвечаю на вопросительный взгляд.
— Старайся. Идёшь прямо по этому тракту. Будут перекрёстки — сама решай, сворачивать или нет; там дополнительные задания бывают, но то — каждый сам за себя решает. Ежели подработать, упыря какого прищучить или местного монстра, или пещеры зачистить — можно и свернуть. Плата невелика: монет десять-пятнадцать, а то и просто колечко или копьецо ненужное… Коли деньги есть — не заморачивайся, только если размяться захочешь, новый лук опробовать. Чтобы направление не потерять — мало ли, с дороги сойдёшь, заплутаешь — вот тебе горы по левую сторону. К ним дорога не повернёт, за ними другая локация, а раз уж к нам тебя занесло — ты должна сперва тут всё, что можно, проверить. Потом сама определишься.
— Дальше, значит, степь? — уточняю.
— На день пути. С середины, от гостиницы до самого города леса пойдут, там сложнее. Тут-то всё как на ладони, монстрюков каких или степняков издалека видать, а поди, сыщи их в деревьях, прячутся, сволочуги. Да, вверх поглядывай, — гарпии могут быть.
— А драконов не водится? — не сдержавшись, язвлю. Очень уж постановочный диалог получается, и снова, как в первые дни, у меня возникает ощущение ирреальности происходящего.
— Драконов… — парень усмехается. Кивает на цепочку горных хребтов. — Видишь? Сказывал же, там другая локация, для игроков уровнем повыше. Ежели налетит на тебя кто оттуда — верный признак, что ты подросла. Ну, уровень новый заработала. Только до актового босса это редко случается, так что Горынычей не жди, рановато. Птичек с тебя хватит.
— Это ты гарпий птичками называешь?
— Птицы и есть. Головы только бабьи и верещат противно. А повадки птичьи, и сами — дуры дурами, не умнее куриц. Мужиков они особо не трогают, а вот на вашу сестру кидаются, особенно на таких вот…
Я сдвигаю брови.
— … на фигуристых, — хладнокровно добавляет он и хрупает зелёным лучком. Чего бы понимал в таком возрасте! Фигуристых!
Углядел ведь, что оружие на мне новенькое, не обтёртое, и, видно, вроде своего Борьки, не чует от меня угрозы, иначе давно бы этот свой ножичек отточенный к рукам прибрал, а не держал беспечно на столешнице. Видать, глаз на прохожих людишек намётан.
— В городе тебя тоже встретят. Уж не знаю, кто: говорят, каждый раз, новые. Это я тут на посту один, а там народу много, или начальник стражи городской, или купец подвернётся. Ну, они больше в охрану зовут, тут тебе не светит, позовут не иначе как… — хмыкает, и я грожу ему пальцем. — В общем, смотри да решай. Твой квест, твой выбор.
От этого слова «выбор» я скоро завою.
Он отхватывает ножом половину от ковриги, увязывает в салфетку вместе с парой варёных яиц и протягивает мне.
— На. Вижу, что сама не возьмёшь. И кружку себе оставь, воду где-нибудь по дороге сыщешь. Вот соли не могу отсыпать, дорогая она.
И хоть безо всяких намёков, вскользь заметил про дороговизну, я не могу принять его заботу просто так.
— Пять крыш перекрыть, — вспоминаю. Наугад вытаскиваю горсть монет. — Этого хватит?
Он только головой качает.
— Ох, баба… — а в глазах так и читается: непутёвая! — Деньгами-то не сори, ещё пригодятся. Но взять возьму.
Отсчитывает пять монет и честно говорит.
— С избытком здесь, но раз сама даёшь… Там семьи большие, найдут куда пристроить. Благодарствуй, странница. Ты кто ж будешь, если по-игровому? На Амазонку не потянешь, хоть и лук…
— Обережница я, — говорю и улыбаюсь. — И не угадывай, не вспомнишь, это новый персонаж. Мир ваш забавляется.
— Да чем бы ни тешился, лишь бы нам не мешал. — Парень аккуратно обтирает лезвие от хлебных крошек, складывает нож. Протягивает. — Держи. В дороге пригодится, своего нет, поди. На тебя глянуть — как будто в чём есть, в том в дорогу и выскочила. И рукава все в клочья подраны…
— Твоя правда, — сознаюсь. — В чём есть… Спасибо, друг. Звать-то тебя как?
— Жорка. А тебя?
— Ванесса.
— Ну, ровной тебе дороги, Ванесса-дева, — он улыбается, обнаруживая заметную щербинку, верхний клычок у него чуть сколот. — Не боись, деньгу пристрою как надо.
— Спасибо за всё, Жора, — говорю напоследок.
И направляясь в сельцо, гадаю: всех, что ли, кто попаданцев встречает, кличут Георгиями-Жорами? Это здесь традиция такая?
Встреченная на входе в село дворняга подходит ближе. Позволяю обнюхать себе руки; псина озабоченно шевелит ноздрями, проводит носом по полам куртки… почуяла Тейлора… садится на хвост и коротко гавкает. И по её сигналу близкие и отдалённые предупредительные брёхи разом умолкают. Вот вам и связь. Одно слово — Пограничье…
Единственную улочку я прохожу беспрепятственно. Избы здесь крепкие, ладно сбитые, конечно — не терема, как у русичей, но сработаны на совесть. Плетни ни низки, не высоки, в каждый двор можно спокойно заглянуть и обнаружить при хозяйстве разлёгшихся двух-трёх громадных псин. Кое-где замечаю занятых игрой малышей, в этом случае одна из собак непременно бдит рядом, вторая — у калитки, а если есть и третья — та на крыльце. Строго тут у них, думаю. Правильно, ключевые посты обозначены: вход, дом, дети; хозяева могут быть спокойны, в их отсутствии всё схвачено. Что моя любая попытка зайти будет пресечена на месте — не сомневаюсь. То-то Жорка-пастушок у них сидит на подходе, странников встречает с вводным инструктажем, потому что здесь, у селян, никакой дополнительной информации не получишь. Собственно, всё, что нужно на ближайшее время, я узнала, а дальше… толкач муку покажет, как говаривала моя мама.
Прохожу мимо последнего дома, и передо мной раскрывается ровная как стол степь. Это настолько непривычно, что я теряюсь. В наших краях рельеф неровный и даже поля не бывают абсолютно гладкие, обязательно пересекаются то оврагами, то отдельными холмами, то просто сходят под уклон. А тут — даже взгляду зацепиться не за что. Трава, трава… Только дорога, как редкая гребёнка, по обочинам утыканная тополями. Наверное, для одиноких путников, чтобы хоть какой тенёк был желающим передохнуть.
И дорога всё ещё грунтовая, хоть и хорошо прикатана. Моё счастье, что погода наладилась.
Вот иду я, бреду потихоньку, любуюсь окрестностями. Кому сказать — не поверят: впереди ждет меня полная неизвестность напополам с будущими монстрами, а я восторженно по сторонам пялюсь. Так ведь второй квест пройден, можно немного дух перевести. На полных десять дней не разлетаюсь — раз уж Мир начал чудить, то с него станется, и как бы не впихнул он мне в ближайшее будущее и третий квест, и Финал заодно. Он же у нас любитель экспериментов…
… И такой эстет, между прочим… Надо отдать ему должное: умеет он создать декорации. Что дорога в Каэр Кэррол, и вид на озеро, и горные цепочки, что эта степь, необъятная, словно море… Полно звуков, полно запахов. Гуляет ветер, тёплый и влажный, бегут по дороге, меня опережая, тени от облаков. Кое-где проглядывают из трав макушки булыг-голышей, и нет-нет, да застынет на одном из них рыжим столбиком суслик, трогательно выставив вперёд лапки. Чёрные глазёнки посверкивают, опасливо косясь, и мне становится смешно: суслики тут явно не сторожевые, просто непуганые. Должно быть, движение не слишком оживлённое.
А насчёт того, что «бреду» — это для красного словца сказала. Я ведь держу в уме, что в гостиницу надо попасть засветло, поэтому, как изначально взяла средний для себя темп, так и стараюсь его держаться, чтобы не выдохнуться раньше времени. Хлеб-соль у меня есть, спасибо Жорику, а вот с водой надо решать загодя. Буду приглядываться: где трава погуще, зелени больше — запросто может ручей оказаться или речушка.
Отчаянное карканье откуда-то сверху напоминает мне о советах пастушка, я вскидываю лук и верчусь на месте, выглядывая цель. Потому что кто их знает, этих гарпий, откуда они налетят. Нет, это не гарпии, это одна большая птица настигает другую, меньшую, уже и когти на добычу выпустила. А жертва-то выдохлась, вот-вот подставится!
Вот и повод попрактиковаться на летящей цели. К тому же, не нравится мне, когда не на равных дерутся. Этот, то ли сокол, то ли коршун — совсем свежий, а малыш заморен… Нечестно.
Натягиваю тетиву, прицеливаюсь, на миг задерживаю дыхание. Пли!
А почти «в яблочко». Вернее, в крыло. Метила в корпус, но, должно быть, не учла ветер, о котором так любят напоминать всем попаданцам продвинутые авторы. Понять, кто там закувыркался и канул в высокую траву — сокол или коршун — не успеваю, потому что почти сразу в руки мне, ни жив ни мёртв, валится чёрный бесформенный ком. Едва успеваю перехватить его у самой земли.
— Ага! — говорю растеряно, приглядевшись. — Старый знакомец! Ты, что ли?
Ворон судорожно разевает клюв, как будто вдохнуть может, а выдохнуть — никак. Под взъерошенными перьями неистово колотится горячий шарик, вот-вот выскочит. Допрыгался. Долюбопытствовался. Эк его занесло, однако…
Прижимаю его к груди, бережно оглаживаю мягкие пёрышки. А он увесистый, между прочим, как будто и не птицу легкокостную в руках держишь, а откормленного котяру. Это в небе он чёрной точкой казался, а тут… Большой птиц, солидный. Только перепуганный вусмерть.
— Всё, Карыч, всё, успокойся. Жив.
Как же его леди Аурелия называла? Какое-то чудное имя, похожее на библейское. Пока не вспомню, будет Карычем. А что? Подходяще. Мой любимый персонаж из Смешариков, умный и хитрый философ. Не знаю, как насчёт ума в этой голове, а хитрости наверняка полно: кто за мной бесстыже подглядывал в ванной?
— Что-то ты мне часто попадаешься, друг мой. Ни за что не поверю, что просто так ты здесь очутился. Ну, что в замке под ногами путался, можно понять: живёшь ты там. А сюда тебя на кой занесло?
Заговариваю ему зубы… клюв, а заодно переношу в тень. До смерти хочется узнать, как он здесь очутился. Не верю я в подобные случайности.
Жа-алко беднягу… Защитный рефлекс у него такой, что ли, — сострадание к себе пробуждать? Вот и сейчас — не успев прочухаться, он уже голову клонит, как прошлой ночью на подоконнике, со смирением… Уж очень усердным смирением, пожалуй. Ладно, прощу, хоть и не знаю, за что, — больно красиво кается.
Карыч смирно сидит в руках и не рыпается. Пригрелся, негодник. Тянусь свободной рукой к футляру, кое-как открываю и, порушив неплотно затянутый узел, отламываю от горбушки.
— Ешь, — говорю строго. — Меня тоже сперва накормили, потом к разговору перешли. Не будем нарушать традиций.
Птиц без промедления накидывается на еду. Долбит хлеб, в запале промахиваясь и попадая мне по пальцам, и я даже шиплю — настолько это оказывается чувствительным. Спихиваю его на землю.
— Нет, так не пойдёт, лучше ты тут управляйся. Я смотрю, ты уже в порядке.
Он подбирает всё до крошки, и я нащипываю добавку. Наконец ворон сыто отваливается в сторону, как человек от стола, для полного сходства остаётся только рыгнуть и в зубах поковыряться. А глаза сонные, плёнкой подёргиваются, вот-вот отключится. Напоили, мол, накормили, теперь спать уложите, а потом уж пытайте, если сможете… И что мне теперь с ним делать? Не тащить же с собой?
— Ладно, — говорю решительно, — ты тут спи, отдыхай; сейчас я тебя лопухом прикрою, чтобы никто сверху не обнаружил, а сама пойду. У меня время поджимает.
И уже намереваюсь подняться, когда с этого партизана слетает сонная одурь. Встряхнувшись, он смешно подпрыгивает и, налетев на меня не хуже подбитого ястреба, с разгону бьёт в шею, куда-то под ключицу.
У меня даже в глазах темнеет. Клюв у него… Железный. Нет, титановый. Но не успеваю я охнуть, возмутиться, стряхнуть наглеца, как он намертво вцепляется когтями в куртку. Темнота в глазах рассеивается, но вместо залитой солнцем дороги я вижу совсем другое…
… и при этом слышу, как надо мной всё ещё шуршит придорожный тополь, чувствую, как птичьи когти нервно сжимаются и разжимаются, как, наконец, угнездившись, ворон уже не долбит — нет, просто прикасается клювом к ранке на моей шее, из которой сползает по коже тёплая капля…
Я вижу мёртвое лицо Маги. Но вижу странно, издалека, как будто сверху… из-под самого потолка холла Каэр Кэррола. Сижу, скукожившись, на какой-то балке, затаив дыхание, и сердце сжимается в панике.
Хозяин! Любимый хозяин! Надо скорее позвать другого хозяина, златокудрого, он поможет!
Но главный хозяин приказал: спрячься и никому не показывайся. Никому! Что бы ни случилось! И я сижу, жду, потому что его женщина всё ещё здесь.
Они поговорили совсем недолго, потом он перенёс её на диван, присел рядом. Отшатнулся, словно кто его ударил, и упал. Я сперва не понял, почему он так долго лежит. Потом испугался. Но ведь он велел никому не показываться, никому! И я терплю. А хозяин лежит… И женщина здесь, почему-то не просыпается. Если она сейчас не очнётся, я помчусь за златокудрым.
Она открывает глаза, видит моего хозяина и что-то жалобно лепечет. И долго сидит с ним рядом, и молчит, и он не шелохнётся. Не могу лететь, может услышать, заметить. Когда почти решаюсь — она встаёт, кладёт что-то блестящее на пол и ещё что-то — хозяину на грудь, и уходит. Походка у неё как у слепой, или как у тех существ, которых иногда поднимает хозяин. Едва дождавшись, когда захлопнется боковая дверь, я-ворон срываюсь с потолочной балки…
…а у меня-Ванессы от неожиданности ёкает в груди. Вот как оно всё было. А дальше, дальше что?
…и, заложив вираж, вылетаю в приоткрытую створку оконца под потолком. Туда я не так давно и протиснулся, чтобы сообщить хозяину, что гостья проснулась, над чем-то думала, а теперь собирается уйти. В спешке едва не промахиваюсь, но всё же попадаю в окно и теперь мечусь вдоль стены замка, ищу и никак не могу найти покои золотоволосого. Он ведь говорил: Абрахам, будь начеку! Абрахам, сторожи! Сегодня ночью может случиться беда. Если что — лети прямо ко мне!
Ах, если бы я знал! Я бы ничего не говорил хозяину про женщину, и он не стал бы её сторожить. Лучше бы мне соврать и быть наказанным, чем видеть его белое неживое лицо…
Наконец я его нахожу. Второй хозяин не спит, ходит по комнате, заложив руки за спину, серьёзный, строгий. Думает. Влетаю — и с размаха бью клювом ему в плечо, чтобы тот через меня увидел страшную картину!
Светлый, едва поняв, что к чему, сгребает меня в горсть и мчится вниз.
Меня он выпускает, только увидав хозяина — не глядя, вытряхивает на диван, а сам опускается на колени перед другом. Я в волнении подпрыгиваю ближе. Он поможет, он поможет!
И вижу такое, от чего становится легче. Хозяин уже не белый. И глаза закрыты, не смотрят, как ещё недавно, в потолок. И… и едва заметно дышит.
— Мага?
Златокудрый прикасается к шее хозяина, проверяет, бьётся ли жилка. Бьётся, мне и отсюда заметно. Кладёт руку хозяину на грудь и прощупывает одежду; на пальцах у него остаётся какая-то красная пыль. Не знаю, что это такое. Но должно быть, это хорошо, потому что в лице златокудрого — невыразимое облегчение.
— Иоанна, — говорит он тихо. — Благодарю. Дальше я справлюсь.
…и я-Ванесса дрожу от волнения. И готова расцеловать чудного птаха за вести, хоть и варварским способом донесённые. Лишь боязнь разрушить видение, не узнать, что было дальше, заставляет меня сдержаться.
… Златокудрый становится спокоен и безмятежен. Как он может? Снова кладёт хозяину на грудь руки, на этот раз ладонями крест-накрест. От них и от лика Светлого загорается солнце. Это длится долго. Я слепну. Я жду. Я надеюсь. Наконец он отнимает руки, проводит над телом хозяина… С сияющих ладоней сыплются золотые искры. Он трогает хозяину лоб, виски, прощупывает затылок.
— Мага, возвращайся. Слышишь? — Выжидает, повторяет настойчиво. — Возвращайся, друг мой. Довольно.
И тот медленно открывает глаза. Делает глубокий вдох… и его начинает бить кашель. Златокудрый поспешно приподнимает его за плечи, поддерживает, пока тот пытается отдышаться.
… и я-Ванесса чувствую, какой необъятный камень сваливается с сердца. Жив. Мага жив. Как бы я к нему не относилась — а смерти не желала.
…— Майки? — наконец шепчет хозяин. Если бы мог, я-ворон разрыдался бы от облегчения. Но птицы не плачут. — Где она? Она ушла?
— Ты был здесь один, Мага, — отвечает златокудрый. — О ком ты? Что произошло?
Хозяин слаб, он опирается спиной о боковину дивана. Дышит с надрывом, словно не надышится.
— Я пуст, Майки, совершенно пуст, — говорит он. — Ива, я про неё говорю. Она же была здесь… Это ведь она тебя позвала?
Златокудрый не отвечает. Он заставляет хозяина лечь на диван. Бегло просматривает руки. Ни одного целого колечка, с горечью отмечаю, ни одного красивого блестящего колечка, которые я так любил поклёвывать на его пальцах! Все, все рассыпались! Впрочем, одно, чужое, рядом с какой-то штуковиной, похожей на большое разломанное кольцо, лежит на полу, и златокудрый поспешно за ними наклоняется.
— Какого же я свалял дурака, — печально говорит хозяин. — Я идиот… Майкл, так это она тебя позвала?
— Меня известил Абрахам, — кротко отвечает златокудрый. — И что-то подсказывает мне, что Иоанну мы в её комнате не найдём. Что ты опять натворил?
— Я лажанулся, и если бы ты знал, как… Попал под собственное проклятье и умер у неё на глазах; представляешь, как я её напугал? Да ещё при этом снял ментальный блок… — Хозяин даже глаза закрывает. — У неё сейчас ум за разум заходит, полная мешанина в мозгу; что с ней будет в таком состоянии? Найди её, прошу. Ты видишь, я сейчас никакой…
— Я понял, — говорит его друг сурово. — Лучше помолчи.
Настойчиво заглядывает хозяину в глаза, тот щурится, но сам взгляда не отводит. Вижу, как задышал спокойнее, глубже, как порозовели губы и щёки. Это златокудрый поделился силой. Хотя у самого на лбу — крупные капли пота.
— Уже лучше, Мага, но не вздумай подниматься. Иначе я тебя просто запру, — говорит он. — Ты сейчас далеко не в форме. Будь благоразумен. Я сам организую поиски.
Он пристраивает ему под плечи несколько диванных подушек и ещё раз строго велит оставаться на месте. Добивается, чтобы хозяин ему это пообещал. И только тогда покидает холл.
Я осторожно высовываюсь из-за диванной спинки. Хозяйская рука тотчас ложится мне на хребет. От несказанного счастья я обмираю.
— Абрахам, — говорит он, — значит, это ты его привёл, спасибо, дружище. Лети к отцу. Наверняка он уже почувствовал мою смерть, ведь начнёт разбираться, искать виноватых… Лети, скажи, что я жив, что в порядке, что справлюсь. Помощь не нужна. Да, пусть матери не сообщает; и сам ей на глаза не попадайся, ни к чему ей знать.
Прижимаюсь на мгновение к его тёплой ладони. Надо лететь.
— Давай, малыш. Возвращайся скорее, ты мне будешь нужен.
И я вынужден его оставить. Боюсь снова не вписаться в узкое оконце, — мешает какой-то туман в глазах… нет, птицы не плачут… поэтому по спирали вылетаю в боковую дверь, в которую раньше ушла его женщина и куда скрылся златокудрый.
Проношусь по галерее. Дверь на той стороне распахнута, я лечу через неё и взмываю.
— Абрахам! — настигает меня повелительный оклик златокудрого. — Вернись сейчас же!
Он умеет возвращать голосом. И приказывать умеет. И понимает нас, и птиц, и зверей. К тому же, я не могу ослушаться того, кто только что помог хозяину ожить. Опускаюсь на подставленное плечо.
Он гладит меня по голове.
— Не бойся, крылатый мой друг, с ним всё будет в порядке. Сейчас меня больше волнует наша пропавшая дорогая гостья. Хочу тебя кое о чём попросить. Ты ведь следил за ней? Следил, не отпирайся, и я догадываюсь, по чьему приказу. Стало быть, ты узнаешь её, когда встретишь. Разыщи её, она, скорее всего, пошла по южной дороге, через калитку в саду. Отнеси ей вот это.
Он надевает мне на лапу широкое кольцо. Успеваю увидеть, что не с пальца он его снял, а вытащил из кармана. Кольцо сжимается. Не слетит в полёте.
— И передай… — добавляет он. Задумывается. Поднимает меня на уровне своего лица.
— Иоанна, — говорит проникновенно, — где бы вы ни были — я в вас верю.
И я-Иоанна это сейчас слышу. И мне, как и ворону, непонятный туман застилает глаза.
Сэр отпускает меня-ворона.
Чтобы осмотреть долину, нужно набрать хорошую высоту. Но там, в самом поднебесье парят ястребы. Спускаюсь и прячусь в придорожных кустах. Приходится отсиживаться. Потом лететь, но ближе к земле. Потом спасаться от пчёл и обходить их пасеки и луга. Потом снова прятаться в кустах и тени. Потом снова взлетать. Пока на меня не нападает хищник, но вовремя приходит на помощь великодушная странница.
Я благодарен ей безмерно. И вдруг я её узнаю. Это та самая, которую мне велено сыскать. И увы, отплачиваю злом за добро: клюю со всей силы, со всего размаху эту нежную белую шею, потому что только через боль могу передать человеку то, что хранится в моей голове… Больно, словно сам себя бью.
Долго в какой-то прострации я смотрю на ворона. И он глядит виновато. Нежно целую его в клюв и вызываю такую бурю эмоций, что ещё немного — и придёт окончательный конец моей и без того посечённой куртке. Успокаиваю птаха.
— Спасибо. Спасибо, парень. Я всё видела.
Он с облегчением гладит меня крылом по щеке.
— А ведь ты шпион, Карыч, — говорю озабоченно. — Да ещё — как это называется — двойник? На обе разведки работаешь разом? Смотри, не запутайся!
Он нетерпеливо косит через моё плечо в небо.
— Да поняла я, что к родителям тебя послали. Ты на себя посмотри, много ли налетаешь? Отдохни, а к вечеру, как солнце сядет, полетишь по холодку. Так безопаснее будет.
Он мигает, затем легонько тюкает меня по пальцу… нет, по кольцу. Тому самому, что от Маги получено и непонятным образом преобразовалось, впитав иномирную энергию.
А вот Мага всё время носил… носит кольца. И запасных у него полные карманы, пустых, как сэр говорил. И после того, как он с меня первый раз пытался блок снять — оба кольца в карман кинул, негодные, уже чистые, без рисунка, видать — всё с них вычерпал…
Карыч — и тот больше моего помнит, что в этом мире кольца — аккумуляторы энергии в чистом виде, магии.
— А сработает оно на тебе? — спрашиваю. — Ну, давай, поменяемся.
С благоговением снимаю с коричневой морщинистой лапы кольцо сэра Майкла, и оно само скользит на мой палец. Как будто и не девалось никуда! Приветственно нагревается, я получаю этакий ласковый обжим и думаю сокрушённо: как я могла тебя оставить? Ох, какая каша была у меня в голове… На всех наехала, всех во всём обвинила, даже себя, даже Васюту…
Магино кольцо перекочёвывает на освободившееся место. И, кажется, срабатывает, потому что перья на Карыче резко поднимаются дыбом. Он ошалело таращится, странно сипит, словно пытается что-то сказать. Вот-вот — и заговорит человеческим голосом…
Не многовато? А ну как устрою птаху передоз, вообще никуда не долетит? Протягиваю руку за кольцом, но ворон шустро отскакивает. И разбегается для взлёта.
— А ну, стой! — осаживаю, стараясь подражать интонациям сэра Майкла.
Ворон обиженно поворачивается ко мне. И ты ещё раскомандовалась…
— Долго не задержу. Ты вот что, Карыч… Доберёшься до его родителей — в первую очередь к матери, понял? Покружись рядом, она поймёт, что весточку принёс. Пусть тогда они с отцом твоего хозяина сами разбираются, а ты и слова не нарушишь, и хорошее дело сделаешь. Мать должна всё узнавать первой. Понял? Лети уж… секретный агент.
А то ишь, удумал, продолжаю, отслеживая ворона в небе, — матери, мол, ничего не говори… Ведь всё равно узнает, и тогда уж никому мало не покажется…
И тебе в том числе, задумчиво подхватывает внутренний голос. Ваня, а ты знаешь, куда ведёт дорога, вымощенная благими намерениями? Добрые дела — это, конечно, хорошо, но не в осиное ли гнездо ты засовываешь ручонку? К чему тебе эта благотворительность? Что ты знаешь о некромантах и их семьях?
Не обвинят ли они в первую очередь тебя в гибели их прекрасного сыночка? Ох, не знаю, Ваня…
Как бы то ни было, дело сделано. Вон оно, парит над степью, и ни одной враждебной точки не видно поблизости. А покажется — так я не позволю Карыча достать. Пригляжу.
Так что иди, Ваня, да поглядывай. Может, квест на тебя и выскочит. Если уже не выскочил.
И снова я иду-бреду по дороге — по тракту, как громко назвал пастушок. На этот раз именно что бреду, потому что устала порядком. Солнце давно перевалило за полдень, я сжевала на ходу остаток краюшки, а воду нашла в небольшом придорожном колодце, очень даже обустроенном, с резной крышей и с поилкой для лошадей. Напилась вволю, умылась, но и только: фляги у меня с собой не было, и я мысленно сделала заметку в подраздел мозга под названием «Что купить». Когда-нибудь я доберусь хоть до какого-то населённого пункта! А может, и при гостинице найдётся магазинчик; если хозяин не дурак, то всегда предложит странствующим и путешествующим какие-нибудь нужные в пути мелочи. У меня, например, не только фляги нет.
Заношу в подраздел: для ночёвки — одеяло, даже парочку, не на голой же земле спать… Палатка отпадает — тяжело, да и не поставлю я её одна. Котелок или что-то похожее, ложка, нож… нож есть дарёный, кружка есть, но лучше заменить на небьющуюся… ах да, тарелка-миска. Спички, зажигалка или огниво, — что предложат. Потому что совсем рядом, в пределах видимости нагло порскают упитанные кролики, выпархивают из высокой травы какие-то мелкие курочки — должно быть куропатки. Без еды здесь не останешься, но не сырым же всё есть? Как приготовить, я уж соображу, главное — в чём и на чём… Хорошо бы ещё маленькую сковородку. Будут мука и вода — вот тебе и оладьи на завтрак..
Вот он, опять этот кроль высунулся. Застыл, ирод, всякий стыд потерял, уставился на меня, пережёвывая что-то. Глаза так и косят, уши разворачиваются локаторами на малейшие попискивания вокруг. Живи, братец Кролик, я ещё не настолько голодная. Теоретически понимаю, что ты — еда, но до практики ещё далеко. Тебя же мало подстрелить. У меня заранее руки опускаются, как представлю, что толстая безжалостная стрела вонзится в твою шею, даже заверещать не успеешь, и замолотят в последней судороге сильные задние лапы, а передние слабо дёрнутся. И надо будет выдёргивать из тебя, ещё тёплого, стрелу, снимать каким-то образом шкурку… Это называется — «освежёвывать», услужливо подсказывает внутренний голос и нервно хихикает. Даже передёргиваюсь. Выпотрошить, убито продолжаю, промыть… Зажарить-то я его смогу, не проблема, и с костром управлюсь, и с угольями. Да вот беда: привыкла иметь дело с цивилизованным куском мяса, а не с живой тушкой, что смотрит на меня мило и задумчиво и жуёт при этом травинку.
И как я при такой доброте умудрилась Ящера завалить? Случайно, не иначе.
Я думаю о всякой ерунде, пытаясь суетными мыслями заглушить одну, насущную, настойчиво отпихивающую преувеличенные заботы о дорожном скарбе и подножном корме. Наконец, понимаю, что деваться некуда. Надо самой себе ответить: что теперь делать, если Мага жив? Куда бежать? Вот-вот — и я ударюсь в панику. Я почти не помню того, что между нами было, лишь саму суть — было, да! Что-то интересное, романтичное, красивое… так резко и трагично оборвавшееся. Но до сих пор хорошо помню ужас — иначе не скажешь, когда после недельной непрерывной тошноты, головокружений и, наконец, обморока решилась, наконец, пойти к врачу, а мама, видя, как я трясущимися руками перебираю документы, разыскивая медицинский полис, прямо спросила: доча, а ты не беременна, часом? Мать и то раньше, чем я, догадалась о причине недомогания. А я — что я могла ей ответить? Да, мамочка, похоже, у меня и задержка небольшая, но вот только я понятия не имею, как, где и с кем, и когда… Так, что ли?
Пришлось сочинить — сочинить! — историю о курортном романе, о том, что в моём-то возрасте пора уже если не о замужестве думать, то хотя бы родить, для себя. И изображать спокойствие, будто всё идёт по заранее составленному плану. Будто я и впрямь ездила на море за этим — встретить отца своего будущего ребёнка. А на самом деле… я так и пребывала в уверенности, что какая-то сволочь ухитрилась меня подпоить, одурманить, наркотиков подсыпать, загипнотизировать — уж не знаю, что! — но только таким вот гнусным образом мною воспользоваться.
И как после этого я могла относиться к отцу моих детей?
Да, Мага, я, конечно, устроила тебе нелёгкую жизнь. Но и сама хлебнула… Прости, я рада, что ты жив, но к детям я тебя не подпущу. Не надейся. И не смей ломать наш устоявшийся мирок, он не для тебя. Не отдам.
Я решительно сжимаю кулаки.
Вот и определилась. Значит, так и идём дальше, к квесту. Пока не догнали. Победю… Побежу… Короче, пройду третий квест — значит, и на Финал меня хватит. Не пройду — просто вышибет в мой мир, домой, причём, безо всякого портала, и это ещё лучше, потому что тогда никто со мной насильно не увяжется. Страшно, да. Но выхода нет. Только так.
Принятое решение действует на меня, словно допинг, откуда только силы берутся! Я шагаю куда энергичнее, чем в самом начале пути.
Несколько раз основную дорогу пересекают боковые. Но в их сторону я даже не смотрю. Не нужны мне случайные приработки, охота ради охоты, делать мне нечего — за деревенскими упырями гоняться? И опять же, в одиночку… Добраться бы до города; там, хоть никто меня не знает, да всё же люди вокруг.
…Да, фляжка непременно нужна. Дорога подсохла и меня преследует пыль от собственных шагов; мельчайшая, вездесущая и всепроникающая. Мало того, что на зубах скрипит, так и глотка пересохла, а колодцев поблизости не видно. Одёргиваю себя. Терпи, голуба. Никто тебе курорта не обещал. Это у тебя просто неправильная установка. Уже большую половину пути прошла… надеюсь.
Стараясь отвлечься, думаю о гостинице. Особо в планах не разлетаюсь, почему-то в последнее время всё, о чём ни загадываю, летит кувырком. Но имею я право, в конце концов, помечтать… не о чистой постели, тут уж надо быть реалистом, а хотя бы о топчанчике, о диване, пусть даже деревянном, как у Галы, чтобы вытянуться на нём и ноги повыше закинуть… Пусть будет скромная комнатень три на три метра, чтобы втиснулась кровать, чтобы было куда пристроить немудрящее снаряжение, чтоб тазик с водой да хорошая дверь с засовом, а то мало ли кто шляется по коридорам придорожных заведений… В общем, мне бы самый минимум.
Меня снова манит присесть на обочину, но я не решаюсь, помня о времени. Вдруг не успею до темноты к ночлегу? А в степи ночевать, на голой земле, открытой всем ветрам, неизвестным хищникам и змеям… кое-где я их успела заметить, и такое соседство никак меня не прельщает.
Вот и ещё один перекрёсток. Справа со стороны отдалённой деревеньки не спеша приближается всадник. Невольно замедляю шаг. Впрочем, глупо думать, что дорога проложена исключительно для меня, беглянки, удирающей от некроманта. В город ведёт дорога, в город! А в крупный населённый пункт из близлежащих мелких населённых пунктов всегда будет тянуться народ: купить, продать, в гости заглянуть, по делам… Живые люди, у каждого своя свадьба. Потому-то и дорога здесь не заброшена, и на обочинах чисто, и встреченный колодец под приглядом. Скорее всего, мне навстречу едет кто-то местный по своим обывательским делам, или странник, такой же, как я. В любом случае — друг друга мы не минуем. Иду спокойно, с достоинством, но колчан на всякий случай поправляю, чтобы под рукой был, если что.
К перекрёстку мы со всадником поспеваем одновременно. Бок о бок с ним трусит серенькая лошадка под небольшой поклажей.
Странник чинно приподнимает шляпу, похожую на ковбойскую. И вообще с виду — поживший, но бодрый ковбой-профессор, Индиана Джонс, так и состарившийся в седле. Одет он просто: холщовые штаны заправлены в сапоги, из-под расстёгнутой по случаю тёплого дня замшевой куртки проглядывает белая рубаха. Седые длинные волосы собраны в хвост. Абсолютно седая, аккуратно подстриженная бородка. Седые брови. Яркие весёлые глаза… не разберу, какого цвета. Ослепительная улыбка.
Да что б мне в этом возрасте — и такие зубы!
— Приветствую, леди, — учтиво произносит он. — Нам, кажется, по дороге?
— Приветствую, сэр, — отвечаю в тон. — Угадали. Придётся нам немного потерпеть друг друга. Впрочем, это ненадолго, думаю — вы меня скоро обгоните.
— Никоим образом! — поспешно возражает он. — Не могу добровольно лишить себя столь прекрасного общества. Смею предположить, что ближайшей вашей целью является местный постоялый двор? Здесь только один подходящий объект для внимания одиноких путников. — Киваю. — В таком случае, воспользуйтесь моей заводной лошадью. Иначе такими темпами вы до заката не успеете добраться до места. Присоединяйтесь, леди!
Заманчиво. Однако гляжу на лошадку с сомнением. И дело не в том, что она повыше известных мне Лютика и Веснушки, и седло мужское. Несколько часов можно потерпеть, и Индиана выглядит вполне располагающе… Однако скептик я, скептик, воспитанный на маминых страхах. Полученное предложение весьма схоже с предложением от незнакомого автомобилиста подвести, а вы же знаете, чем это иногда может обернуться… Впрочем, чаще всего тебя действительно довозят до нужного места, отмахиваются от денег и улыбаются вот так же широко в ответ на твоё «Спасибо».
— Видите ли, сэр… — тяну кота за хвост. Пожилой джентльмен понимает это по-своему.
— Джон. Сэр Джон. — Ещё раз приподнимает шляпу. — Странствующий рыцарь. К вашим услугам, прекрасная незнакомка.
Рыц… Кто? А чему я удивляюсь? Судя по тому, как приветливо разогревается кольцо паладина на моём пальце, передо мной ещё и коллега моего Наставника.
— Ванесса, — коротко представляюсь я. Звания и титула у меня не имеется, обойдёмся минимумом формальностей. — Видите ли, сэр Джон, я весьма рада вашему предложению, как и вашему обществу, кстати, — и это правда, я не лукавлю, он мне симпатичен, этот седобородый скиталец. — Вот только я не совсем привычна к этому виду транспорта. И к мужскому седлу, честно сказать. И лошадка ваша высоковата…
— Это всё поправимо, — благодушно отвечает он. — Зато не собьёте ноги, и не придётся ночевать в степи.
Он словно читает мои мысли. Пока я медлю с ответом и присматриваюсь к высоте стремени — легко спешивается.
Гмм… Есть в этом мире вообще мужчины с меня ростом? Или это только подростков касается? Везёт мне на высоких паладинов…
— И вот что я вам скажу, прекрасная незнакомка. Я, как опоясанный рыцарь, просто не могу допустить такого нарушения приличий. Дама должна путешествовать только в сопровождении. — И добавляет более просительным тоном: — Уважьте старика, леди. Ведь если вы откажетесь, я вынужден буду идти рядом, поскольку воспитание не позволит мне оставаться в седле, покуда вы пеши.
А у меня в голове что-то явственно щёлкает.
«Я, как опоясанный рыцарь…» «Дама должна путешествовать только в сопровождении…»
Это же не его слова!
Это слова сэра Майкла из моего последнего сна!
Здесь что-то есть. Случайных совпадений не бывает. Еду с ним.
— Благодарю вас, сэр Джон, — отвечаю чопорно. — Было бы ещё неплохо, если бы вы… э-э… немного помогли мне забраться…
— Конечно, я вас подсажу, — белозубо улыбается он. — Подождите буквально две минуты, я подтяну для вас стремена.
А и в самом деле: если упряжь заточена под длинноногого хозяина, будет весьма неловко то и дело эти стремена терять. Да и опора для ноги никудышная. Вот что значит знаток, сообразил сразу.
Мой новый знакомый заканчивает подгонку и делает приглашающий жест. Когда я нерешительно приближаюсь, смотрит оценивающе.
— Собственно, — говорит в задумчивости, — моя помощь тут особо и не нужна. С чего вы взяли, что Мышка для вас высока? В самый раз. Ногу в стремя, леди, и не волнуйтесь, я рядом. Берите-ка повод и обопритесь о моё плечо, если почувствуете себя неуверенно.
И как-то так получается, что всё у меня получается. И стремя ловлю с первого раза, и подтягиваюсь, и сажусь нормально. Чересседельные сумки сэр Джон уже перенёс на своего коня и теперь дожидается, пока я освоюсь.
— Ну, что ж, в путь, леди Ванесса!
Какое-то время он помалкивает, пока мы с лошадкой друг к другу приноравливаемся. Поначалу я слишком напрягаюсь. Но на ум мне приходят уроки сэра Майкла, его тогдашние советы… Я успокаиваюсь, а в расслабленном виде легче войти в контакт с лошадью и приспособиться к ходу.
— Леди в квесте? — деловито осведомляется сэр Джон. — Простите, это не праздное любопытство, хотелось бы знать, к чему нужно быть готовым. Мне, как заядлому путешественнику, многое приелось, и потому любое приключение в радость. И не думайте, что сильно отяготите меня своими заботами. Да и какие заботы могут быть у молодой леди? Итак, поведайте мне, с чем или с кем мы можем столкнуться на этой мирной дороге? Надеюсь, вы не сбежали от грозного мужа?
— Леди в Сороковнике, — с достоинством отвечаю, смахнув улыбку. — Но поскольку второй квест пройден совсем недавно, думаю, Мир выдержит паузу. Это я вас заранее предупреждаю, сэр Джон, чтобы не было потом разговоров, будто я что-то утаивала.
Вот так. Посмотрим, каков ты Рыцарь. Потерпишь ли под боком опасную спутницу?
— О-о, — с уважением протягивает он. — То-то я и гляжу, на вас целый именной набор. Похоже, я вас недооценил. Что ж, тем лучше. Будет интересно, если третий квест нагрянет в моём присутствии, это забавнее, чем встреча с рассерженным мужем. Не сердитесь на старика, леди, в одиночестве от скуки часто болтаешь с самим собой, вот я и несу всякую чушь.
А я чувствую, как снуют по всему телу ненавязчивые мурашки. Что-то мне это напоминает господин Паладин инкогнито. Сканируете без спросу? Не выйдет!
Не знаю, как у меня получается, но я ставлю защиту. Наглухо. Просто прячу свою интересную малахитово-зелёную ауру и не даю разглядеть. А стянутая в плёнку она не позволит отсканировать меня изнутри. Вот так.
Сэр Джон удивлённо поднимает бровь, потом, признавая, что его раскусили, добродушно смеётся. Разводит руками.
— Ну, простите, леди Ванесса. Профессиональная привычка. Не удержался. Обещаю в другой раз придерживать рефлексы.
На него невозможно сердиться. Остаток пути до гостиницы мы проводим в пустопорожней дружеской болтовне: о погоде, о природе здесь и в соседней локации, откуда я совсем недавно прибыла. Он умудряется поддерживать вполне светскую беседу — и ни о чём, и вроде бы обо всём, в то же время стараясь не затрагивать личностных моментов. И, верный слову, никаких более проверок и прощупываний не устраивает.
Хотя, думаю невзначай, я ведь могу распознать только то, с чем знакома. Какие козыри у него в рукаве? По виду, по умным глазам ему — не менее шестидесяти пяти — семидесяти, хотя, конечно, очень моложав, подтянут… Но быть Паладином — и не обеспечить себе здоровье и хорошую форму в любом возрасте? Быть странствующим Паладином, постоянно практикующим — и застрять на том же уровне развития, что в начале Пути? Такого не бывает. Постоянная практика — постоянный рост. Скорее всего, сэр Джон та ещё тёмная лошадка и сейчас перешёл на иной уровень сканирования, мне пока неведомый. Я прикрылась — и он… наверняка прикрылся в ответ.
Пытаюсь как бы невзначай рассмотреть ауру своего спутника.
А её нет. Нет даже отдельных синеватых всполохов или искр, которые иногда проскакивали от сэра Майкла. Не видно и лёгкой контурной дымки, присущей обычному человеку. Я озадачена настолько, что пропускаю очередной вопрос собеседника. Или он не человек, или… или он действительно закрылся. Но как искусно он это сделал!
— Леди Ванесса, — с улыбкой окликает он. — Мы подъезжаем! И не вглядывайтесь так пристально, вы ничего не увидите. Закрываться от посторонних — тоже профессиональная привычка, и вам, кстати, не мешало бы её перенять, вы чересчур доверчивы, дорогая…
Упс.
Мне кажется, у паладинов весьма ограниченный лексикон. И все они учатся в одной и той же школе. Обращение «дорогая» я приемлю только от одного человека.
И награждаю сэра Джона суровым взором. Он в извиняющем жесте вскидывает ладони.
— Не надо слов, прекрасная леди! Я всё понял!
— Что-то вы чересчур понятливы, сэр Джон, — говорю и не могу не улыбнуться в ответ. Ох, Ваня, не забудь про специфичное обаяние этих красавчиков, им и возраст не помеха. А ведь как обращается: Прекрасная леди, Таинственная незнакомка… Держи с ним ушки востро! Хотя, собственно, совсем скоро вы разойдётесь, и на этом ваше приятное знакомство закончится…
Стоп-стоп. Точно также ты думала о Маге. Мол, он тебя не интересует, и вообще, вы с ним больше не увидитесь. И что?
А ты забыла о фразе сэра Джона, совпавшей с фразой из своего сна? О том, что не просто так согласилась поехать? Вот и не рассчитывай, что через сколько-то часов и минут вы мирно расстанетесь. Всё может повернуться совсем не так, как ты думаешь.
Он уже предлагает мне руку, помогая спешиться. Ловко подхватывает и ставит на землю и как бы невзначай касается кольца сэра Майкла. И отступает ломота в пояснице, и перестаёт ныть копчик, даже сухость в горле проходит. Причём так ненавязчиво, без знакомых обязательных голубых всполохов, что я даже теряюсь. Похоже, мне только что показали игру на весьма высоком уровне…
Вот она, гостиница для утомлённых путников: достаточно большое двухэтажное здание из обтёсанного известняка, с широкими коновязями и колодцем во дворе, с несколькими сопутствующими домиками «удобств»… Ну, это понятно, какая в степи канализация. С противоположной стороны примыкает конюшня. Уже темнеет, месяц выползает на небо. Возле коновязей пусто, но из окон доносится гул голосов и звяканье посуды. Должно быть, кому приехать за сегодня — уже разместились и сами, и кони, и теперь предаются заслуженному отдыху.
— Пока мы не вошли, — негромко обращается ко мне сэр Джон, — я вынужден буду затронуть одну щекотливую тему. Леди Ванесса, особого удивления у местной публики вы, как женщина, не вызовите, поскольку вооружённые странницы здесь не редкость. Но для вашей же безопасности я бы советовал придерживаться легенды о том, что мы — вместе. В группе. Вы знаете этот термин?
Да? Для моей же безопасности? Не лишено смысла. Судя по голосам, компашки за столами изрядно «подогреты».
— И ещё один вопрос, не менее щекотливый. Как у вас с деньгами? Я бы мог снабдить вас на первое время… В порядке? Вот и замечательно. Идёмте, леди.
Он поручает лошадей подбежавшим пацанам, бросив заодно ребятам несколько мелких монет. Вводит меня в дом.
Да, это не уютный, почти домашний Васютин трактир… Хотя планировочка почти та же: стойка, большущий зал с лестницей на второй этаж — это по одну сторону; вход на кухню — по другую. Но здесь в зале — дым коромыслом, да к тому же ещё и балуются каким-то зельем; повизгивают девахи, в одном углу тянут нестройным хором песню, в другом спорят на повышенных тонах. Мрачный крепыш-вышибала ест нас глазами, отслеживая с самого порога до хозяйского места.
— О, почтенный сэр Джон, — радушно усмехается невысокий худощавый тип из-за стойки. Будем считать это гостеприимным приветствием. — Помню, помню, номер для вас держим. Когда собираетесь встретиться со своим другом?
— Как подъедет, Михель. Завтра или послезавтра. Его могут задержать дела. Да, вот что, Михель, нужна ещё одна комната. Со мной спутница.
Я деликатно не высовываюсь, маячу за его плечом. От нескромных взоров со стороны столов вот-вот задымится спина. А ещё говорят, женщины любопытны… Да любая женщина проявит такт и не будет так в упор пялиться на незнакомца, хоть при этом разглядит его во всех подробностях, вплоть до марки мобильного телефона. Видать, маловато здесь развлечений, любуются на всех, кто ни зайдёт.
— Э-э, — тянет хозяин растеряно. — Благородный сэр, с этим сложнее. Как видите, у нас полно народу и свободный номер только один — ваш. — Виновато заглядывая в глаза сэра, снимает со щитка у себя за спиной ключ, и можно увидеть, что остальные крючочки действительно пусты. Ключ кладёт на стойку.
— В таком случае… — решительно начинает сэр рыцарь.
— Прекрасно, — перебиваю я. — Нас это вполне устраивает.
Потому что краем глаза вижу, что сидящий за ближайшим столиком мужик диковатого вида, задумчиво подперев лоб кулачищем, смотрит на меня туманным, но достаточно осмысленным взором и вот-вот решится представиться. Он сейчас в таком состоянии, что любая попавшая в поле зрения женская особь независимо от возраста покажется прекрасной таинственной незнакомкой. Оно нам надо? Нет, я в состоянии, конечно, двинуть ему в лоб, и спутник мой в этом меня поддержит, уверена, но зачем нам лишние конфликты с местным населением? Покинем это место, а потом разберёмся, что к чему.
Отследив мой взгляд, сэр Джон кивает хозяину.
— Берём, Михель. Умыться и ужинать велите подать в номер.
И без лишних слов довольно ловко уводит меня из-под носа решившегося наконец встать незадачливого ухажёра.
Кажется, я на этот раз угадала с мечтаниями. Нас встречает небольшая комнатушка три метра на три, узенькая кровать, одно скромное окошко, стол, пара стульев. Блин. Надо было не скромничать. В следующий раз, Ваня, заказывай себе в мыслях о будущем хотя бы полулюкс.
— Прошу прощенья, леди, — сэр Джон откашливается, — но ситуация сложилась такова, что у меня не было выбора кроме как увести вас. Не хотелось поднимать шум. Однако не беспокойтесь, помещение хоть и маловато, но для вас одной вполне достаточно; я же устроюсь поблизости, на сеновале.
— Ещё чего, — отвечаю. — Сэр Джон, вы полагаете, что я спокойно выдворю прочь из-за каких-то там условностей человека, который поделился со мной лошадью? Да если бы не вы, мне бы неизвестно где пришлось ночевать, потому что у меня с собой даже спичек для костра нет. Мы в походных условиях, и даже не пытайтесь отсюда сбежать. — И выкладываю главный козырь, потому что на лице моего собеседника смятение от неслыханных нарушений приличий. — Если уж вы сами привыкли проявлять благородство, уважаемый сэр рыцарь, то не отказывайте в этом праве и остальным.
В конце концов, приходится же нам иногда ехать в купейном вагоне с совершенно незнакомыми попутчиками. И никто не видит в этом ничего предосудительного.
Мой спутник всё ещё колеблется. Придётся дожать. Нечего стоить из себя красную девицу на выданье.
— Сэр Джон, я что-то не понимаю. Кто из нас мужчина? По идее, это вы должны меня уговаривать проявить благоразумие и пожалеть ваши ста… немолодые кости, потому что сеновал, на самом деле, не такое уж удобное лежбище. Вы-то чего боитесь? Уж будьте спокойны, я не стану покушаться на вашу невинность.
Последний аргумент разит наповал. Сэр рыцарь добродушно смеётся.
— Да вы бы и мёртвого уговорили, леди Ванесса, — сдаётся он. — Хорошо, но только договоримся: я преотличнейшим образом устроюсь на полу. Одеяла у меня с собой, а подушки мы поделим, чтобы мне не угодить под очередное проявление вашей заботы.
Ох, Ванька, думаю, угнёздываясь под одеялом, что колется даже сквозь простыню… Кстати, простыни здесь на удивление чистые, вот чего не ожидала. И вообще здесь чисто, совсем не так, как частенько описывают дорожные гостиницы, в которых руки прилипают к перилам от въевшейся грязи. Не знаю, как там внизу, в зале, а здесь в номере хоть и не стерильно, но хорошо отмыто, проветрено, насекомых не наблюдается. И хоть кровать и односпалочка, лежат две подушки, перьевые, не ватные каменные, какие до сих пор в некоторых поездах у нас встречаются…
Ох, Ванька, ты с чего вдруг такая смелая, а?
Чего, чего… Верчусь, чтобы устроиться поудобнее. Паладин он. Понятно? Это ж не просто звание, это образ жизни такой. Благородство, пронизывающее все уровни. И не вырубить топором…
А вот интересно, думаю, что же там, в замке дальше-то было? Ах, жаль, не узнать… Даже если Абрахам… нет, Карыч, мне так больше нравится. Даже если Карыч вернётся к Маге, потом опять ко мне — хотя кто ж его пошлёт? — и умудрится всё показать, момент будет упущен. Я так и не узнаю самого главного: что было сразу после того, как ворон улетел? Как меня искали? Опечалилась ли хоть сколько Геля? Как выкручивался Мага? Задал ли ему трёпку сэр Майкл? Или…
И тут я вспоминаю один очень странный факт.
Два очень странных факта.
Сэр Майкл предупреждал Абрахама: должно что-то случиться. Несчастье. Если что — сообщи сразу.
И он не спал, Наставник. Ходил по кабинету одетый, хмурый, сосредоточенный, чего-то ждал.
Ждал несчастья?
Ах, сэр Майкл! Что же вы со мной делаете!
…Уже засыпая, чувствую, как меня осторожно прикрывают вторым одеялом.
У каждого из нас в детстве имелись свои секреты. Взрослым они казались ничего не стоящими пустячками, но из этих крох, недостойных родительского внимания, ваялись уютные и неповторимые мирки. У меня тоже был свой секрет. Мне нравилось засыпать. Если день не был перегружен, если не было каши в голове, когда меня загоняли в постель, то сам момент перехода, провала в иную реальность становился необыкновенно интересным.
Не знаю, насколько правы называющие сон «малой смертью»: сама я плохо помню, как умирала по-настоящему. Что осталось в памяти? Абсолютно плоский мир, как будто и не было третьего измерения — высоты. Сплющивая в гармошку стены, надвинулся и упал на меня потолок операционной, и мы вместе с ним вытянулись в необъятную горизонталь. Я была раскатана в блин на этой поверхности и беспомощно наблюдала, как отдалённые её края принялись угрожающе заворачиваться. Будто вся моя бывшая вселенная вознамерилась свернуться в рулон и на веки вечные замуровать меня в громадном тубусе. В саркофаге. И совсем это не было похоже на рассказы летящих сквозь бесконечные туннели… Вот такое странное умирание.
А засыпалось в детстве совсем по-иному.
Интересно было отпустить разум. Позволить мыслям разбежаться, дать им поскакать с предмета на предмет. Перемешаться в кучу. Развеяться в пустоте. А потом из этой пустоты проступали целые страницы неведомых фолиантов. Некоторые строчки я видела отчётливо и даже торопилась зачитать, остальные словно расплывались, но я понимала: вот оно, чудесное и загадочное, начинается… Как правило, это бывали пожелтевшие от времени или просто изрядно потрепанные страницы книг, иногда — газетные развороты, но всегда — тексты, тексты, тексты… Должно быть, оттого, что изначально в печатном слове было для меня нечто сакральное, мистическое, вот подсознание и создало алгоритм, уводящий меня в другие миры и не требующий для этого ничего сверхъестественного. Надо было лишь прилечь и подумать: а что бы я хотела увидеть во сне? И часто это срабатывало.
Почему я об этом забыла? Почему с возрастом потеряла эту лёгкость переноса?
Не знаю. Но сегодня, засыпая, я страстно пожелала узнать: а что же было в замке потом, после моего ухода?
Помог мне, сам того не зная, сэр Джон. Тем, что прикрыл одеялом, как отец когда-то прикрывал. И я вдруг почувствовала себя не на жёсткой узкой гостиничной лежанке, а на своей старенькой железной койке с провисшей панцирной сеткой. Я обожала эту кровать и не разрешала родителям сменить на новую, с пружинным матрасом: спать в ней, изогнувшись, было здорово, как в матросском гамаке.
Теперешнее ощущение зависания, как на детской кровати, длилось буквально секунды. Но я успела ухватить его и уже не отпускала. Даже спина у меня послушно прогнулась. Теперь… освободить мысли. Дать им спокойно перескакивать с предмета на предмет. О чём я думаю?
О том, что всё-таки продвигаюсь вперёд. Всё-таки ушла в квест. Утёрла нос этому Миру и ему пришлось раскошелиться на именной бонус. Хорошо бы я своим уходом и Маге что-то доказала… А вот как он там, интересно?
За все наши встречи он не сказал мне ни одного доброго слова. А главное — проговорился, что я ему больше не нужна. Только если в портал за мной шагнуть… Почему мы вообще встретились? Каким ветром его занесло в мой мир? И каким — меня сюда? И почему мы здесь опять столкнулись нос к носу?
Он бывал у Галы. Предупреждал: не заглядывай в другие миры… А она не слушала, всё караулила своего бывшего мужа, с каким-то мазохизмом смакуя его измены.
…«Встретишь Волокитина — передай ему, что он сволочь», — услышала я как вживую. И ещё: «Гала!» — это мрачный голос Маги. «Гала, не вздумай!»
…Он целует её в губы. Не боится, что выпьет его досуха, что заберёт энергию, как за день до этого почти опустошила сэра Майкла — я же помню, насколько он был выжат, когда пришёл к нам с Васютой.
…И снова слышу своего дорогого сэра: «Чем это вы занимались всю ночь?» — и краснею даже во сне, как девочка. Чувствую, как горят уши. И Васюта снова отворачивается, чтобы скрыть от меня и от него улыбку…
Я хорошо помню окно в нашей кухне. В нашей с Васютой кухне. С широким подоконником, на который потом с лёгкостью вспрыгнул Аркадий перед тем, как улететь, обернувшись совой… Туда же я бережно выставила две корзинки с фиалками от Мишеля. Сквозь сон пробивается нежный сладковатый аромат; я глажу двухцветные шелковистые лепестки и касаюсь бархатных тычинок. Пальцы желтеют. Задев твёрдый картонный уголок, выуживаю из-за оплётки корзины визитку. Серебряный вензель «М» светится на фиолетово-чёрном бархате. И только сейчас до меня доходит, что цветы послал не Мишель. А некто, любитель старинных камзолов, расшитых подобными загогулинами; некто, любитель серебра во всех видах, у кого даже конь щеголяет упряжью в накладках из этого металла и выбивает серебряными подковами чечётку на мощёных тротуарах. Некто, совсем недавно с пылкостью влюблённого признавшийся, как он меня ненавидит…
Окно тускнеет и отдаляется, в кухне сгущается тьма. В ней растворяются стены, происходят странные подвижки воздуха, как будто пространство вокруг перестраивается, кроится по одному ему известному образцу. Я прислушиваюсь к потрескиваниям, шорохам без страха. Мне любопытно: каков же будет результат? Что я увижу совсем скоро? Это ведь не кошмар, а просто заказной сон. Я давно не видела подобных, и, наконец, у меня получилось.
Тусклый огонёк, сжавшись до размеров свечного пламени, меняет окрас на багряно-алый. Приближается. Растёт. И чем ближе, тем виднее изменения. Оконный проём уже не квадратный, как раньше, а высокий, готического стиля, со стрельчатым сводом, такой же, как в нашей с Гелей спальне в Каэр Кэрроле. Ещё до того, как оно вырастает до настоящего размера и вписывается в положенное место, я замечаю, что на подоконнике сидит человек. Вижу его силуэт на закатном фоне. Подоконник здесь тоже широк и удобен, да и толщина стен немалая, и я сама не прочь вот так прикорнуть с удобствами: прислонившись спиной к косяку, обхватив руками колено одной ноги, другой ногой покачивая… Мага сидит боком ко мне, профиль у него точёный, медальный, в чёрных глазах отражаются красные точки. И лицо словно светится в темноте. Я рассматриваю его с каким-то болезненным любопытством. Вот человек, который пробыл за Гранью… Это только в нашем мире оттуда никто не возвращается, а некромант — может. Что он там видел? На что это похоже?
…Как он белокож… Вот мои девочки смуглые, с лёгким оливковым оттенком, этакие Карменситы, и Мага, по идее, должен быть по южному тёмен, раз уж девицы мои, оказывается, точные копии внезапно объявившегося папочки…
Он трогает створки, окно распахивается. Мага, придерживаясь за откос, высовывается наружу, обозревает небо. Уж не Карыча ли он там выглядывает?
— Осторожнее, — слышу за спиной обеспокоенный голос своего Наставника и шарахаюсь от неожиданности в сторону. Но он меня не замечает. Подходит ближе к Маге. — Не вывались.
— Я в порядке. — Тот даже не оборачивается. Голос тускл и бесцветен. — У меня был день на восстановление. А медитация на закат, знаешь ли, один из самых действенных методов забора энергии.
«День!» — я ликую. «Вот уж везёт, так везёт! Хоть бы и подольше здесь задержался, у меня была бы фора! Добралась бы до города — а там куда больше дорог, чем в степи, ищи меня-свищи…»
— Конечно. Только почему-то при первой инициации ты приходил в себя неделю. Не думай, что я забыл.
Пальцы Маги нервно выстукивают дробь. На восстановленных полированных ногтевых пластинах проскакивают блики.
— Как ты думаешь, он к утру вернётся?
— Ты о ком? — Сэр присаживается на противоположный край подоконника. Золотоволосый, в белоснежной рубашке с расстёгнутым воротом, в прорези которого угадывается знакомый мне медальон, и чёрная фигура некроманта рядом вовсе не диссонирует, а оттеняет его. Инь и Ян, вдруг снова думаю я. Удивительное сходство при кажущейся противоположности. Настолько они гармонично смотрятся, что сейчас мысль об их давнишней дружбе не кажется мне кощунственной или неправдоподобной. Всё так, как должно быть. Солнечная энергия — лунная энергия. Жизнь — Смерть. Тепло — Холод.
Был бы сейчас при мне внутренний голос, спросил бы: Ваня, а вот что ты сейчас такое подумала? Самое время философию разводить… Но он спит вместе со мной. Рассуждает та, другая, которая в этом сне.
— Отлично знаешь, о ком я. — Мага смотрит на паладина в упор. — Не удивлюсь, если ты успел его перехватить и нагрузить вдогонку чем-то ещё. Признайся, было?
— Было, — сэр спокойно выдерживает обжигающий взгляд. — Я даже подсказал Абрахаму возможную дорогу. Я попросил его передать кольцо Иоанне, если он заметит её сверху. Не знаю, почему она его сняла, но не думаю, чтобы в знак отказа от наставничества. Скорее всего, на неё нашло, как ты выражаешься, умопомрачение.
Мага, отвернувшись, что-то сердито бормочет. Явно не комплименты сообразительному другу.
— Не надо себя ругать, — мягко говорит сэр. — Ты просто не подумал о такой возможности. И, полагаю, раньше рассвета он не появится, ночь — более безопасная пора для полётов. Хватит сидеть на сквозняке, либо слезай, либо закрывай окно.
Мага сердито фыркает, но спрыгивает на пол. Сэр Майкл торопится его поддержать.
— Да перестань! — Некромант в досаде дёргает плечом. Но бледнеет ещё больше, под глазами проступает синева. Сэр, не обращая внимания на сопротивление, подталкивает его к дивану.
— Повторю ещё раз, — кротко говорит он. — Ты отсюда не выйдешь до тех пор, пока я не сочту, что ты полностью восстановился. И имей в виду: конюшня заперта, пешком ты далеко не уйдёшь — собаки вернут, а оборачиваться в кого-либо ты пока не сможешь. Наберись терпения. Я не менее твоего беспокоюсь за Иоанну.
И снова ликую. Наставник словно читает мои мысли на расстоянии!
— Вот бы сам и искал… Извини, — бормочет Мага. Отшвыривает диванную подушку, другую раздражённо приминает кулаком. — Тебе нельзя, я забыл. Но если бы ты знал, насколько это тяжело — валяться вот тут бревном вместо того, чтобы заниматься делом!
— Тут ты прав. — Сэр смотрит задумчиво и даже несколько печально. Прохаживается по комнате. Случайно задевает меня локтем, тот проходит насквозь… ага, понятно, меня тут нет, но как-то неудобно чувствовать себя привидением. Пристроюсь-ка я на их бывшем месте, на окошке, и нагрето, и видно и слышно всё…
Вид действительно замечательный, особенно по ту сторону окна. Солнце почти скрылось, и на чёрном, абсолютно гладком стекле озёрной поверхности дальний сегмент словно подсвечен изнутри кораллово-красным. По соседству проклёвываются крупные огоньки, как будто всплывают из глубины. Они здесь и больше, и ярче, нежели в городе.
А солнце, между прочим, в тучу садится. К дождю.
— Тут ты прав, — повторяет сэр. — Самое трудное — невмешательство. — И продолжает задумчиво измерять шагами ковёр.
Мага с интересом следит за ним. Сдвигает брови.
Сэр останавливается, чтобы зажечь свечи в высоком канделябре на столе. Двенадцать свечей, подсчитываю я. Мрак разгоняется по углам, клочья тени поспешно прячутся в складках тяжёлого балдахина и оконных портьер, ныряют под кровать красного дерева. Оконный проём за моей спиной окончательно чернеет.
— Майкл, — вкрадчиво говорит Мага. — Вот не люблю я, когда ты начинаешь высказываться полунамёками. Верный признак того, что ты знаешь гораздо больше меня. Признавайся, что ты хотел сказать? О каком невмешательстве речь?
Одной рукой легко, будто пушинку, сэр подхватывает тяжёлый резной стул, устанавливает напротив Магиного дивана, садится верхом. Снимает медальон с шеи. Смотрит на Магу в упор.
— Хочу тебе кое-что показать, друг мой. Нет, не вставай. Это хорошо, что ты сидишь, будешь меньше дёргаться, как говорит одна наша общая знакомая. Смотри внимательно.
Он отщёлкивает крышку медальона, что-то там подкручивает, настраивает, словно в часах, и я вместе с ними вижу картинку, от которой едва не сваливаюсь с насиженного места.
Ничего себе! Эта штучка, которую сэр в своё время обозначил как ментальный сканер, оказывается, не только считывает воспоминания, но и консервирует их! Магическая флэшка!
И я просматриваю заново ту сцену, в которой прошу девочек стереть игры с ноутбуков, и последующую поездку за щенками, и наше возвращение… Себя я не вижу: правильно, это ж моими глазами всё действо воспринимается! Но остальные картинки для меня разворачиваются, как на невидимом экране в три-дэ кинотеатре: объёмно, красочно и с качественной озвучкой. Оправившись от вполне естественного ступора, не вслушиваюсь, потому, что и так знаю, чем дело закончится, а просто любуюсь своими девочками. Раз уж выпал такой случай…
Всё-таки молодец моя проекция, освоилась, действует, как надо. На периферии сознания мелькает мысль: это тогда она справлялась, а как сейчас? Может, набрать как следует энергии — и попробовать ещё раз её проведать? Но пока откладываю идею в заначку. Проснусь — подумаю.
— Повтори, — просит тем временем Мага. — Давай ещё. Сначала.
Да, печально убеждаюсь я, снова и снова сравнивая моих детишек с новоявленным родителем. Вылитые папочка. Мои здесь только хлопоты…
После третьего сеанса сэр решительно захлопывает медальон.
— Итак, Мага, — неожиданно сурово говорит он, — как ты думаешь: что я мог подумать, увидав этих прелестных девочек? — На лице Маги блуждает счастливая улыбка. — Сперва я не мог понять, кого они мне напоминают. Потом припомнил наши детские портреты, помнишь, в фамильной галерее? — Мага замедленно кивает всё с той же улыбкой. Сэр неожиданно с силой пристукивает ладонью по спинке стула. — Да очнись же ты, наконец! К тому же я прекрасно осведомлен о тенденции к рождению близнецов в вашем семействе. И всё ещё помню ту тёмную историю пятнадцатилетней давности, когда ты более чем на месяц пропал невесть куда, и даже твой отец, несмотря на все усилия и связи, не мог вас с Николасом разыскать. Вернулся ты один, вернулся мрачный, подавленный; возможно, ты что-то и объяснил своим родным, но я об этом ничего не знаю. Пятнадцать лет назад, Мага. Детям, твоим маленьким копиям, — по четырнадцать. И это ещё не всё. Ты видел их ауры?
— Да, — блаженно выдыхает Мага. — Замечательные ауры. Даже у меня в детстве не было такого потенциала. И это — у девочек!
— Мага, опомнись! — Сэр встаёт, с грохотом отодвигая стул. — Выйди из этой эйфории, у нас с тобой серьёзный разговор.
Паладин, заложив руки за спину, делает хищный круг по комнате. Останавливается напротив Маги.
— Послушай, в работе с человеческой памятью тебе со мной не сравниться. И если ты этого не знал — узнай сейчас. В тот день я копнул намного глубже, чем тебе сейчас показал; но тот самый блок, что ты поставил на Иоанну, не позволил ей ни увидеть, ни запомнить то, что увидел я. Тот самый блок, из-за которого она не смогла толком разглядеть твоё изображение, твой детский портрет, ибо тогда обнаружила бы несомненное сходство со своими детьми, а ты велел ей забыть всё, с тобой связанное. Всё! Мага, ты был с этой женщиной неделю, вы любили друг друга, и у тебя даже мысли не возникло, что она может забеременеть? Твой отец занимается изучением порталов между мирами, и я знаю точно, что окна он уже несколько раз открывал; даже Гала могла заглядывать в свой мир, а они с Иоанной — из одной страны! И за пятнадцать лет ты не попытался найти женщину, от которой у тебя могли быть дети? И это при том, как страстно ты их желал?
Вокруг моего наставника мечутся синие всполохи, отсвечивающие красным. И это не отблески заката, он давно загас, это праведный гнев Паладина.
— И что я должен был подумать? Допустим, что тебе не хотелось рассказывать о неудачной любовной истории. Да, девушка в чём-то не оправдала твоих ожиданий, не поняла и не приняла твои принципы. Но кидать в неё одно из сильнейших заклятий? Мага, она всего лишь женщина, а им свойственно ужасаться жестокости, даже если она направлена против их обидчиков. Сколько тебе тогда было? А ты повёл себя как мальчишка.
— Да, не сдержался, — цедит Мага. — Майкл, дело сделано, ничего не воротишь, и я сам себя давно наказал. Чего ты от меня хочешь? Чтобы я извинился перед ней? Не могу. Ты видел, чем она мне ответила? Ты знаешь, что такое — навязанная любовь, навязанная память? Да я все эти годы жил в непрекращающемся кошмаре, ты хоть это понимаешь? Что бы я ни делал — я не могу её забыть, я всех женщин с ней сравниваю, я понимаю, что, может, она и не хотела этого, но она уже стала моим персональным адом, навязчивой идеей, каким-то паразитом! Я не могу от неё отделаться! — Он оттягивает ворот рубашки, как будто тот его душит. — Не мог, — уточняет уже спокойнее. — Вот уж никогда бы не подумал, что приворот — такая скверная штука…
— И не пытался снять? — подозрительно участливо интересуется сэр Майкл.
— Сам не смог. Срок действия заклятья, если ты слышал, был оговорен — до смерти. Не мог же я пойти с этой проблемой к отцу, позориться перед ним! Да он меня просто высмеял бы!
— А теперь?
Мага пожимает плечами. Вздохнув, вытягивается во весь рост на диване. Мрачно смотрит в потолок.
— У меня было время обо всём этом подумать. Ты когда меня позвал? Часа в четыре утра? Здесь я пробыл мёртвым два часа, там для меня прошла неделя. Смерть заставляет многое переоценить, и когда лишаешься того, чем жил годами — остаётся странное чувство пустоты. Похоже, теперь я её ни люблю, ни ненавижу. Зависимость ушла, а злость осталась.
Он рывком садится.
— Я слишком долго ею мучился. Понимаю, что продолжаю думать о ней, как и прежде, лишь по инерции, что это неправильно, но… видимо, нужно время, чтобы перестроиться. И хоть ты тресни, не могу простить того, что она со мной сделала.
— Сделала… — сэр Майкл отходит к окну. Смотрит сквозь меня в ночь. Я сижу, затаив дыхание, хотя и понимаю, что он меня не слышит. Мой защитник поворачивается к Маге.
— Ты был хорошим другом Галы, — говорит он, — и, насколько я знаю, высоко оценивал её профессиональный уровень. Так?
— Допустим, — осторожно отвечает Мага.
— Именно Гала протестировала Иоанну при попадании к нам. В первое же утро. Мага, она не обнаружила у моей будущей ученицы никаких способностей. Абсолютно. Полный ноль, как Гала любила выражаться. Иоанна не могла тебя… присушить, — он находит нужное слово. — То, что в ней было, только начало просыпаться при переходе в наш Мир и ещё даже не проклёвывалось, оно стало расти… — сэр задумывается, — пожалуй, после косвенного воздействия Королевского рубина. Часть регенерирующего излучения повлияла на рост способностей. Прости, но ты был неправ все эти годы. Это не Иоанна.
Впервые я вижу Магу таким растерянным.
— Не может быть. Заклятье узконаправленное, с оговоренным сроком… Ты что-то путаешь, Майкл! Она сказала его! Озвучила! Именно она!
— Это были слова обиженной и разгневанной женщины, друг мой. Без вложения силы. Потому что на тот момент Иоанне нечего было вкладывать.
Я даже съёживаюсь. Как же… Но почему же… Если так — почему мои слова сработали? Мага обхватывает голову руками. Сжимает виски.
— Майкл, ты что-то путаешь.
— Я был бы этому рад, Мага. Но подумай ещё над одним обстоятельством: как ты умудрился напрочь забыть о собственном проклятии? Как ты на него напоролся?
— Как? — рявкает Мага, не сдержавшись, и по лицу его видно, что при этом он проглатывает несколько непечатных слов. — Я бы тоже хотел это знать Майкл! Давай, выкладывай, к чему ты там ведёшь! Что ты об этом знаешь?
— Я знаю одно, — отвечает сэр. — Вы погорячились оба. Не сдержались оба. Но ты, по крайней мере, был обеспечен, свободен и жил в собственном замке. Ты был волен сам определять свою судьбу, заводить семью, строить карьеру, заниматься наукой либо чем другим, путешествовать… А эта женщина после встречи с тобой привязала себя на всю оставшуюся жизнь к тем девочкам, к которым ты сейчас рвешься, пренебрежительно отодвигая в сторону их мать. А зря ты её недооцениваешь, друг мой. У неё были все шансы пройти Финал и вернуться целой и невредимой к детям, и тебя она так никогда и не вспомнила бы. И ты бы до конца жизни так и не узнал, что у тебя есть дети в другом мире…
— Кстати, — вдруг перебивает Мага и в голосе его снова подозрение. — А почему я это узнал? Ты что — намеренно свёл нас вместе? Столкнул нас лбами? Чтобы мы… — Он угрожающе приподнимается. — Ты нас свёл! Всё верно! Ты спровоцировал её на воспоминания о детях, чтобы она проговорилась при мне! Ты…
— Не возводи напраслину, дорогой, — прерывает его звучный женский голос. — Спровоцировала её я.
Мага поспешно вскакивает.
— Тётушка!
— Сиди, дорогой! — и этим «дорогой» Золотая леди словно прибивает моего несостоявшегося суженого обратно к дивану. — Если ты припомнишь обстоятельства нашей беседы за обедом, то вспомнишь, что именно я подтолкнула леди Иоанну к разговору о детях. Остальное было нетрудно предугадать. Ты очень предсказуем, Мага.
Сэр пододвигает ей стул.
— Тётушка, — повторяет Мага упавшим голосом. — Да вы… вы просто интриганка? Да для чего вам всё это было нужно? Объясните мне!
— Это был единственный выход для вас обоих, Мага. Зная твою склонность доводить любое дело до конца, нетрудно было предугадать, что ты воспользуешься первой же возможностью либо объясниться, либо как-то снять блок с памяти Иоанны. Если бы даже она не надумала уйти сама, ты бы нашёл способ выманить её из комнаты, не так ли? Мне очень жаль было подставлять тебя, мой мальчик, но у вас, некромантов, свои отношения со смертью, и я знала, что ты справишься; ты ведь снял с неё блок, получил то, что хотел. И ты освободился от зависимости. Она же вернула свои воспоминания. Вот только не знаю, кто из вас оказался в большем выигрыше…
— Или в проигрыше, — угрюмо отзывается Мага. — И вы спокойно дали мне умереть?
— Я был рядом, — коротко отвечает сэр.
— И ты дал Иве уйти?
— Это был её выбор, Мага. Ты в своё время выбора ей не оставил.
— Да что вы… Что вы все её защищаете? Кто-нибудь подумает здесь обо мне, в конце концов? К вашему сведению я тут недавно умер!
— А эта женщина умерла, рожая твоих детей, Мага, — говорит жёстко леди Аурелия. — Разве тебе не доложил Абрахам? Или ты в своём ослеплении пропустил это мимо ушей? Ты ведь знаешь, как трудно вам, некромантам, появиться на свет, как тяжело вас вынашивать? У вас совершенно иная энергетика, отличная и от магической, и от человеческой, она сразу начинает конфликтовать с телом, которое его взращивает. Я помню, как Мирабель носила вас под сердцем, мучилась от постоянного токсикоза и как тяжело рожала, счастье, что ваш отец не отходил от неё последние сутки и смог-таки вытащить её с того света! Иоанне неслыханно повезло, что рядом с ней оказался хороший врач; а где в это время был ты, Мага?
— Ты видел её жилище, там, в воспоминаниях? — подхватывает сэр Майкл. И тут мне становится обидно. Ну да, моя квартирка, конечно, та ещё коробушка по сравнению с его замком, но у некоторых и этого иной раз не бывает… — Какие там крошечные комнаты? Ты что-нибудь знаешь о её семье? Семь лет назад она потеряла отца, три года тому назад — мать, двоих братьев, невесток и трёх маленьких племянников. Она похоронила разом почти всех своих близких, Мага, у неё никого не осталось. Разве ты не должен был находиться рядом?
Я шмыгаю носом на своём подоконнике. Мне становится жалко не только себя, но и Магу в какой-то степени. Я-то отсиживаюсь, как сторонний наблюдатель, а он — под перекрёстным обстрелом.
— А ты можешь представить состояние девушки, которая вдруг обнаруживает, что беременна? — вкрадчиво говорит леди Аурелия. — Как ей пришлось объясняться с родителями? Сколько унижений и насмешек вынести от окружающих? Хотя на тот момент было очень легко избавиться от этого невесть откуда свалившегося бедствия: небольшое хирургическое вмешательство — и…
— Нет, — вдруг говорит Мага и становится ещё белее. — Нет. Вы же знаете, она этого не сделала.
Золотая Леди внешне спокойна, только глаза налиты синевой и ноздри трепещут от гнева.
— И что бы ей могло помешать? Несложная операция — и всё кончено! Никаких проблем! А вместо этого…
…Папа сказал: рожай, дочка. Одним внуком больше — не страшно, как-нибудь прокормим. Дитё не виновато, что отец у него сволочь и трус оказался.
Мама сказала: лучше сейчас роди, чем потом совсем не сможешь, а то ведь всякие бывают последствия после абортов. Будет тебе ребёнок мешать — сами вырастим, ещё молодые. Дитё не виновато…
Они не знали, что будут двойняшки. А и знали бы — от своих слов не отказались.
— Вместо этого она прошла через всё, — договаривает леди. — Прошла ради твоих детей, Мага. И, как положено матери некромантов, умерла при родах.
У меня перехватывает дыхание. Как положено… кому?
Мага чуть с ума не сходил от счастья, вспоминая их ауру… ауру моих девочек. Они — некроманты? Мои Сонька и Машка? Или мой сон всё-таки обернулся кошмаром?
Неловко дёрнувшись, соскальзываю с подоконника. Лечу, ожидаю удара, но пол всё отдаляется, отдаляется… Начинаю судорожно барахтаться, скидываю с себя одеяла и… сажусь на кровати.
Нет. Не может быть. Трясу головой. Ни за что не буду больше ничего загадывать перед сном. Ни за что!
На потолке играют оранжево-красные блики, как от зарниц. У стены напротив слышится спокойное дыхание спящего пожилого сэра. Верный своему слову, он расположился на полу, позаимствовав у меня только подушку, но одеялом так и не воспользовался. А мне под двумя — жарко. Мой черёд — укрыть соседа. Всё равно не спится, размять бы ноги, да негде… Хоть у окна постою.
Где-то далеко разгорается зарево, хотя для рассвета ещё рано. Приоткрыв окно, я чувствую запах гари и поспешно закрываю створку. Похоже, степь горит. С первого взгляда подумаешь — чему там гореть? Сочная высокая трава ещё не успела усохнуть под солнцем, нынешнее лето не засушливое. Но под этой свежей травой прошло- и позапрошлогодняя, высохшая, как порох. Только спичку поднеси да раздуй ветром огонёк — и заполыхает.
Небо пересекает разветвлённая молния, затем другая. Мысленно начинаю считать. Через двадцать секунд громыхает. Гроза рядом.
Так что там с некромантами?
Ваня, и почему это оказалось для тебя новостью? Ты забыла, кто их отец? Ах, ты просто ещё не привыкла к этому…
Я хорошо знаю своих девочек. Конечно, ни одна мать не скажет дурного о своём чаде, но я всё же стараюсь быть объективной. Они — нормальные добрые дети. Немного взбалмошны, бывают рассеяны, бывают вспыльчивы — но отходят быстро. Таких приступов бешенства, какие наблюдались пару раз у Маги, с ними не случалось. Они любят меня, обожают друг друга — как, наверное, многие близняшки. Они честные, справедливые, они — замечательные дети. Мои дети. В них то, что вложила я.
Я представляю их обеих. Вызываю в памяти тот самый «клип» из медальона сэра. Мысленно ставлю их перед собой.
И отчётливо вижу то, чего не замечала ранее, просто не вглядывалась особым взглядом. Я вижу черноту звёздной ночи, разлитую вокруг каждой. Но не ауры смерти, не как у Галы, нет. Галина аура, как чёрная дыра, медленно втягивала в себя энергию извне и была густым, почти непроницаемым туманом, а та, что на детях, вселяет в меня надежду.
Их ауры словно зачёрпнуты из Космоса. В них дрожат бусины звёзд, горошины белых карликов и прочерки метеоритов. По наружному контуру непрерывно сменяются все цвета спектра, то и дело сливаясь в чёрный и вновь распадаясь на радужные нити. А главное — у каждой из них аура двойная. Не знаю, заметил ли это Мага, но я, как лицо заинтересованное, разглядела. Там, сквозь некромантовскую оболочку, просвечивается малахитово-зелёная прозрачная дымка. Моя. Обережная.
Я не буду биться в истерике из-за того, что они некроманты, не буду отрицать очевидного и прятать голову в песок. Да, они такие. Это не значит, что они лучше или хуже остальных, просто другие. Как бывают другими талантливые и одарённые дети, яркие индивидуальности, лидеры, да просто те, кого отличают способности выше среднего уровня. Им рано или поздно становится тяжело жить, потому, что со стороны окружающих бывает и непонимание, и неприятие — мол, выше всех себя ставишь… Но моих детей — двое. Они никогда не будут одиноки. Может, именно для этого природа устроила так, что среди некромантов часто рождаются близнецы? Чтобы им было легче выживать, держась друг за друга?
Но тогда получается, что и у Маги должен быть брат-близнец? Что-то там упоминал сэр Майкл, вроде того: ты вернулся один… Значит, уходили они в мой мир вместе?
Небо раскалывается от очередного пучка молний, и практически сразу же сверху оглушительно гремит. Дребезжат стёкла, слышно, как по соседству на конюшне испуганно ржут лошади.
— Сейчас начнётся, — говорит за моей спиной сэр Джон. — Не волнуйтесь, дорогая, это наверняка местные маги перестарались. Видите — пожар в степи? Они спешно корректируют погоду, чтобы его загасит, а массовый сбор облаков не обходится без побочных эффектов. Зато будьте уверены, ливень сейчас начнётся — что надо. Огонь не пройдёт далеко.
— Вы думаете?
— Видал такое неоднократно. При каждой деревне непременно проживает ведун, ответственный за погодные условия, а деревень в округе много, скорее всего — пожар был замечен сразу несколькими специалистами, вот они теперь и изощряются, кто во что горазд. В глуши профессионалу скучно, и если есть случай покрасоваться перед коллегами, то почему бы и нет? Да и в качестве отчёта перед нанимателями не помешает…
В стекло с размаху бьют мелкие ледышки. Ох, если кого застал этот град в пути…
— Вот это напрасно, — в голосе сэра Джона неодобрение. — Это уже стряпня дилетанта. Кто-то новенький не подумал о посевах на полях. Посмотрите-ка, вот маг поопытнее вмешался.
За окном мелькает громадная призрачная ладонь. Небрежным жестом закручивает в пространстве ледяной смерч, тот разрастается, отступает, втягивает в себя с необозримых окрестностей градины, — видно, как они всасываются вихревыми потоками. Он издалека-то кажется большим, каков же вблизи! В темноте плохо оценивать расстояние, но я понимаю, что ледяной столп уходит дальше, туда, к очагу возгорания и, судя по закручивающимся вокруг него прозрачным нитям, присоединяет к себе дождевые струи.
— Не упустите момент, леди Ванесса, когда всё закончится. В этих местах редко увидишь работу мастера.
Там, у самого горизонта, встречаются две стихии. Соприкасаются с глухим хлопком. Взмётывают к небу плотное облако искр, мгновенно вязнущих в белёсом клубе пара. Сверху всё это месиво щедро заливается дождём.
— Вот и всё.
Сэр Джон, потянувшись через моё плечо, открывает окно, и в душную комнату врываются свежий ветер, запах озона и совсем небольшой, остаточный — бывшей гари. Да, это не Галино пожарище, думаю растеряно. Мой сосед осторожно убирает руку… а я стараюсь ничем не выдать своего волнения. Потому что успеваю заметить у него на пальце кольцо, один в один повторяющее моё собственное. Полученное от Наставника.
— Ложитесь спать, дорогая леди, — советует сэр. — День у вас был нелёгкий, нужно отдохнуть, как следует. Тем более, что отправиться в путь нам завтра не грозит.
— Почему? — невольно спрашиваю я.
— Этот ливень затянется до утра, дорога раскиснет. Так что у нас с вами впереди целые сутки. Впрочем, у меня больше: мне ведь нужно дождаться друга. Ложитесь, леди Ванесса. Путник, как и хороший солдат должен пользоваться любой возможностью для здорового сна.
Он добродушно улыбается. Свеж и даже не взъерошен, несмотря на то, что только что с постели. Лучится обаянием. И я великодушно прощаю ему «дорогую». Ладно уж. В конце концов, мы немного… коллеги, не так ли? Хотя… хотя, по выражению того же сэра Майкла, я ведь ещё «зелень», а этот милый стари… даже язык не поворачивается его так назвать… очаровательный пожилой джентльмен, между прочим, выше меня по уровню весьма и весьма намного, хотя ни разу не намекнул на это обстоятельство. Или у паладинов не принято настаивать на соблюдении субординации? Или он делает мне скидку, как всё-таки даме?
— Сэр Джон, — зову, уже пристроившись кровати, шёпотом. — Вы не спите?
— Я вас слушаю, дорогая, — непринуждённо отзывается он со своего жёсткого ложа. — Вас что-то интересует?
— Э-э… да. Скажите, какая у меня аура? Я не могу её разглядеть полностью.
— Это естественно, вы же ещё новичок. У вас прелестное изумрудное обрамление, во всяком случае, я вижу его именно таким. Вы словно заключены в драгоценный камень, причём со множеством граней. И грани эти не все одинаковы. Некоторые отсвечивают огнём, особенно на уровне рук и корпуса, и я идентифицирую их как часть дара от одного из Наставников, Воина, скорее всего. Но их немного, на один-два боевых навыка, не больше. Он либо не успел, либо не захотел продолжить обучение. Так?
Я молчу.
— Далее. Куда большая россыпь, и мне она, как вы понимаете, весьма импонирует, это наша паладиновская цветовая гамма, от золотисто-голубого до ультрамаринового оттенка. Ваш второй Наставник, по-видимому, учитывая, что боевые навыки вам уже прививаются, пошёл по другому пути и ставил вам, в основном, способности к защите и целительству. Некоторые из них ещё в латентном состоянии, им для активации требуется более высокий уровень. Думаю, после прохождения третьего квеста они начнут действовать, и основной пик их развития придётся на Финал. Дорогая, ничего личного, но мне кажется, второй ваш Наставник был либо дальновиднее, либо ответственнее первого. Так?
Не сдержавшись, я вздыхаю.
— Не совсем. Васюта — это первый, — вообще не хотел отпускать меня в Сороковник. Я это только теперь понимаю. Он начал меня обучать, поскольку обещал, но потом передумал. Почему-то многим я кажусь беззащитной и… и лапушкой, — добавляю я сердито. — Я же не виновата, что так миролюбиво выгляжу.
Откидываю одеяло и сажусь.
— Ведь как-то я дожила до этих лет совершенно самостоятельно! И по жизни я иду сама, без чужих подсказок. Но, понимаете, сэр Джон, я иногда устаю быть сильной, хочется быть просто женщиной, но когда начинаешь ею быть — тебя почему-то воспринимают, как совершенно беспомощную и ни на что не способную. Почему?
Он тоже усаживается. Глаза в темноте поблёскивают, седина мерцает снегом.
— Понимаю. Но дело не только в вашем желании временно сбросить груз забот. У вас, леди, как у многих женщин, есть способность подстроиться под мужчину, который вам нравится, просто для того, чтобы сделать ему приятное, соответствовать его ожиданиям. И ради этого вы временно становитесь такой, каким вас хочет видеть ваш любимый. Так.
Он даже не спрашивает, он констатирует.
— Ну да, — уныло отвечаю. — Может, у него идеал женщины — именно такая вот лапушка. Хозяйственная, заботливая, домоседка. А мне… если бы вы знали, как за всю мою жизнь надоели эти кастрюли, уборки, стирки и прочая домашняя дребедень! Просто нужно это делать, и не на кого спихнуть. И сюда, когда попала, кроме как этим, заниматься не могла. Кому тут нужны финансисты и бухгалтеры…
— О, вот тут вы ошибаетесь, — серьёзно отвечает сэр Джон. — Специалисты такого направления есть даже среди Наставников. Просто вы были приведены в достаточно жёсткие временные рамки и схватились за то, что оказалось близко и знакомо. Вернёмся, однако, к нашей теме. Ваш первый Наставник счёл вас несостоятельной, — неожиданно жёстко говорит он. — Предвзятость или привязанность помешала ему оценить ваши способности адекватно, и это вызвало в вас протест, пусть и неосознанный. Потому что знака от первого Наставника я на вас не вижу.
Я чувствую, что неудержимо краснею. Если бы сэр Майкл не нацепил бы кольцо Карычу, если бы ворон меня не нашёл — то и от паладина мне памяти не осталось бы.
Сэр Джон словно считывает мои мысли.
— Подобные вещи сами находят своих хозяев. Поверьте, леди, если бы вы решили отказаться и от второго наставника, его кольцо не вернулось бы к вам на пальчик. И не обижайтесь на старика. Я никоим образом не умаляю достоинств вашего избранника. Васюта, вы сказали? Слыхал о нём. Прекрасный воин, отличный тактик, уважаемая личность. Но, дорогая, в данном случае мужчина и рыцарь победил в нём Наставника, и это можно рассматривать двояко. Вот вам он с какой стороны ближе?
— Как мужчина, конечно, — не задумываясь, брякаю. И снова краснею.
— Ну вот, видите… Обидел вас именно мужской его поступок: стремление вас же защитить. Отвечаете же вы неадекватно: отрекаетесь от него как от Наставника. Совершенно по-детски.
«Я же за тебя заступился! Как я могу ещё тебя защитить?» — говорил мне и Мага. А я что сделала? Попыталась ущипнуть побольнее в ответ на обиду.
Мне сорок с лишним, а я по-прежнему веду себя как ребёнок. Ничему не учусь, реву по каждому поводу и растеряла всех своих мужчин, а их и без того мало было…
Сэр Джон дружески обнимает меня за плечи. Когда это он успел подсесть?
— Не надо, дорогая. Отчаяние — плохой советчик. Вы успокоитесь, подумаете и всё оцените должным образом. И примете правильное решение. А хотите дослушать? Я ведь вам ещё не досказал про вашу ауру.
Он подаёт мне носовой платок.
— Основной пласт ауры — то, что дано при рождении. Редкий у вас окрас для нашего мира, но не исключительный, встречаются и родственные ему. Цвета, зависающие на наружных гранях — приобретённые, это и есть дары Наставников. Но существуют и внутренние вкрапления.
Я начинаю слушать более заинтересованно.
— Это те навыки, что попадают в кровь и хранятся в ней пожизненно. И могут даже передаваться по наследству.
— Оборотничество, например.
— Да. В вашем случае и ещё кое-что.
Сэр Джон смотрит на меня внимательно. А я в полном недоумении.
— Ну, — задумчиво продолжает он, — не знаю, право… Пожалуй, оставим это до следующего раза. Должно быть, вы ещё не готовы.
— Нет уж, постойте, — я торопливо удерживаю его, потому что он собирается встать. — Вы же не случайно про это сказали, не так ли?
Он разводит руками.
— Леди Ванесса, напомню, что вопрос о своей ауре вы задали первая!
— Ну да. Но раз уж вы начали, то договаривайте. Иначе я буду трястись от страха всю ночь, думая, что же такое вы от меня скрываете?
Он колеблется.
— Давайте договоримся, леди. Не в моих правилах преподносить новичкам всё сразу на блюдечке. Я, знаете ли, предпочитаю, чтобы они тоже поломали головы; а сколь уж мы оказались в одной компании, то будьте добры, играйте по моим правилам, хотя бы на том основании, что я старше.
Вот тебе и напоминание о субординации, дорогуша! Накаркала?
— Пораскиньте сами умом, дорогая. Включите память, логику. Как я уже говорил, у нас впереди ещё сутки совместного общения, и если перед своим отъездом вы сами не найдёте ответ, я дам вам подсказку. Не хмурьтесь.
— Домашнее задание? — говорю уныло. — Опять? Сами же уговаривали меня выспаться!
— Вот в этом я вам помогу, — улыбается он. — А думать будете днём. Позвольте…
Касается моего лба. У меня тут же закрываются глаза.
Какое низкое коварство… Как я успела позабыть, что однажды никто иной, как сэр Майкл, мой первый знакомый паладин легко и незаметно отключил меня на полдня с такой же благой целью — чтобы я немножечко отдохнула. Нет, они точно заканчивали одну школу. Или университет. Или что там у нас, паладинов…
Почему-то я совсем не удивлена, снова очутившись в Магиной спальне.
Здесь тоже лупит дождь по стёклам, вдалеке всё ещё погромыхивает. Похоже, трансляция сна ведётся в режиме реального времени. И действующие лица всё те же: Мага сидит, угрюмо уткнувшись лбом в диванную спинку, сэр Майкл у окна. Леди Аурелия как добрая самаритянка подсаживается к Маге, осторожно берёт за руку. Тот сердито дёргается. Я тихо, как мышка, проскальзываю за резной столбик кровати и таюсь там. Хоть меня никто и не видит, я знаю, но всё равно остаётся нехорошее ощущение, что меня вот-вот застукают за какой-то шкодой.
— Мага, голубчик, — голос леди мягок и ласков, будто и не она устраивала здесь разнос не далее как полчаса тому назад. — Ты нам очень дорог. Но кто же, как не мы, скажет тебе, насколько ты неправ?
Мага что-то невнятно мычит. Потом поднимает голову.
— Хотите сказать, кто, же как не вы, вправит мне мозги, тётушка? А вы вообще представляете, на месте ли они у меня? Вы хотя бы спросили, как я жил все эти годы!
— Мы это видели, дружок, — кротко отвечает леди Аурелия.
— Вы хотя бы… Что? И что же вы видели?
— Как ты со временем менялся. — Леди гладит Магу по плечу. — И если поначалу эти перемены к худшему в твоём характере можно было ещё увязать с пропажей брата и чувством вины, которое ты носил с собой постоянно, то в дальнейшем они стали усугубляться без видимых причин.
— Ну да, конечно, — Мага, покосившись на женскую ладонь, вдруг накрывает её своею. Немного молчит. — Конечно, тётушка. Без видимых. А мои… — он запинается, — неудачные женитьбы? Это не достаточный повод? А то, что я до сих пор не могу заслужить прощенья отца из-за того, что не успел вытащить Николаса? А то, что до сих пор не могу достичь второй ступени, чтобы тот же отец имел право назначить меня своим преемником? И знаете, почему? Я, некромант в двадцать первом поколении, не в состоянии пройти вторую инициацию! Я не хочу ещё раз умирать! А это ненормально! А для второй инициации я должен добровольно согласиться на смерть и пройти заново весь тот кошмар с возвращением…
И вдруг он осекается. Трёт лоб.
— Постойте. Это что же получается…
— Ты прошёл вторую инициацию, Мага, — сообщает, не оборачиваясь, сэр Майкл. — Почти сутки назад. Забыл?
Мага вскидывает глаза.
— Но это не совсем правильная смерть. Она должна быть добровольной. Я должен сам на неё согласиться, понимаешь? Сегодняшний случай просто не зачтётся.
— Ты добровольно убил того, кто наслал на Иоанну проклятие, разве не так? Себя. — Сэр Майкл, наконец, отрывается от любования кромешной тьмой за окном. Поворачивается в нашу сторону. — Ты пробыл за гранью не более полутора часов, в то время как вашим уставом оговаривается максимальный срок в два часа. Ты вернулся к жизни без вмешательства какого-либо мага или Наставника…
— Стоп-стоп! — Мага протестующее вскидывает руку. — Меня вытащил ты! Наставник и паладин!
Паладин, заложив руки за спину, не спеша приближается. В глазах — откровенное торжество.
— А вот тут ты ошибаешься, — говорит с вызовом. — Когда я тебя застал — ты был уже жив. И Абрахам при необходимости сможет это подтвердить. Ты же знаешь, что на ваших Советах свидетельства вещих птиц и животных принимаются во внимание.
Мага испытующе смотрит на него. Встаёт, прохаживается. Кружит вокруг дивана. Останавливается.
Они стоят друг против друга, одинаково заложив руки за спину и покачиваясь с носка на пятку. Как два бойцовых петуха.
— Был жив? Уверен? — наконец, спрашивает Мага, вложив в свою интонацию годичный запас иронии. — Я же слышал, как ты меня позвал. Дважды позвал, между прочим. Кто зовёт, тот и воскрешает.
— Я звал дважды потому, что ты упрямец, Мага. Ты упорно не желал выходить из комы. Но клянусь тебе, ты дышал. Всё, что я сделал — это придал разгон энергопотокам и как следует подтолкнул сердце, почти так же, как ты недавно подтолкнул Иоанне.
Они прожигают друг друга взглядами. Мага тычет сэра пальцем в грудь. Говорит требовательно.
— Докажи.
— Твой камзол, в котором ты тогда был, всё ещё здесь? Осмотри его.
Кажется, я знаю, что они сейчас обнаружат.
Мага, стремительно развернувшись, шагает мимо меня в гардеробную, и я едва удерживаюсь, чтобы не подставить ему ножку. Ну и подставила бы, авось прошёл бы насквозь…
— Только не встряхивай, — предупреждает сэр Майкл. — Там ещё остались частицы пыли. Идём к свету.
К ним присоединяется и леди Аурелия, само любопытство. Мага осторожно раскладывает камзол на столешнице, одергивает сэра.
— Подожди. Не подсказывай. Я сам.
Сканирует ладонями. Проводит пальцами по ткани. Внимательно рассматривает следы красной пыли, даже нюхает, даже пробует на язык.
— Рубин, — говорит растеряно. — Королевский рубин. Нет, производная от него, но тоже достаточно сильная. А как он вообще здесь очутился?.. Ну да, конечно, он-то и помог мне зацепиться, но кто мне его подкинул? Не мог же Абрахам откуда-то притащить?
Сэр терпеливо поднимает глаза к небу.
— Ты видел браслет Иоанны?
— Тот, который от Васюты?
— Там был этот камень.
— Ну и что?
— Д-дубина, — не сдержавшись, говорит сэр. — Она положила его тебе на грудь и не уходила, пока тот не активировался.
— А откуда у этой дурочки подобная вещица? И с какого это перепугу…
Леди Аурелия вдруг вспыхивает.
— Майкл Джонатан Кэррол-младший! — говорит она гневно куда-то в пространство. — Передай своему другу, что иногда, несмотря на хорошую наследственность, он бывает просто непроходимым тупицей!
И величественно удаляется. Мага растерянно смотрит ей вслед. Потирает пальцы, всё ещё окрашенные рубиновой пылью, присаживается на край стола.
— Ну, — говорит, — Майкл Джонатан Кэррол-младший, и что всё это значит? Мне кто-нибудь вообще объяснит, что сегодня происходит? Почему меня все шпыняют, как щенка-первогодка? Почему я перед всеми вами должен оправдываться? Меня даже эта ненаглядная Нора сегодня облаяла!
Тяжело вздохнув, сэр Майкл вытаскивает из кармана какую-то блестящую вещицу. Я узнаю Васютин браслет. Но как ни хочется и дальше полюбоваться на воспитание моего ненаглядного бывшего — или бывшего ненаглядного? — я спешно подхватываюсь вслед за прекрасной леди. Потому что не знаю, сколько времени мне тут ещё отмеряно. А вы ведь в курсе, что оно, это самое время, во сне и наяву бежит по-разному? Весьма возможно, что сейчас уже утро или даже день в разгаре, и всё, что я вижу полчаса, на самом деле занимает какие-то доли секунды перед пробуждением. А я в этот момент вспоминаю, что хотела повидать ещё кое-кого.
Пальцы проходят сквозь дверную ручку. А как же мне выйти? Несмело просовываю сквозь дверь руку, затем плечо, затем, зажмурившись, протискиваюсь целиком. Ощущение, будто проталкиваешь себя через вязкую и в то же время упругую субстанцию, которая и поглощает тебя, и при этом старается вытолкнуть. Это тоже, между прочим, осталось из детских снов: бывало, специально заставляла себя проходить сквозь стены в соседние квартиры и почему-то обнаруживала каждый раз других людей, но только не тех, что жили там в реальности. Может, я таким образом тоже просачивалась сквозь иные миры?
Я оказываюсь в знакомом коридоре. Покрутившись на месте, соображаю, в какую сторону идти к башне. Надеюсь, Геля всё ещё там.
Нора никак не реагирует на моё появление, как спала у Гели в ногах, так и дрыхнет, не отвлекаясь. Обидно. А ещё говорят, что собаки и кошки чувствуют потусторонние силы! Но не призрак же я, в конце концов, утешаю себя, и не привидение. Я всего лишь безобидный сон. Вернее, я в своём сне. А может, они в моём. А может… совсем запуталась.
Как странно видеть комнату практически не изменившейся. Только свободная кровать застелена да слабо тлеет огонёк ночника. Видимо, дитятке страшно спать одной без света, ночь-то не лунная, небо в тучах, как… Боже мой, как вчера. Сутки прошли, а мне кажется, что целая вечность. Присаживаюсь на край постели.
Геля открывает глаза.
— Ванечка, — говорит она, ничуть не пугаясь. — А я знала, что ты придёшь.
— Ты меня видишь?
— Конечно. Ты мне снишься, только не как обычно снятся. Это другой сон. Есть такие сны, которым кто-то помогает появляться. Тебе кто-то помог?
— Не знаю, — говорю. — Вернусь к себе — разберусь. Геля, у меня к тебе просьба…
Она порывисто поднимается.
— Да. Говори. Конечно.
И сжимает мне руки, между прочим. Она не только меня видит и слышит, но и чувствует. Что-то это мне так напоминает… Я поправляю ей прядку, выбившуюся из-под розовой кружевной ленты. Удивительно подходит к её милому личику, чуть припухшему со сна.
Я её тоже чувствую. Как Васюту, приходившего ко мне в самый последний раз…
— Гелечка, — говорю. — Это важно. Поговори с сэром Майклом, пожалуйста. Уж не знаю, поверит ли он, что я приходила…
— Поверит, — прерывает она. — Я просто попрошу, чтобы он посмотрел моё воспоминание с помощью своего медальона. Он увидит тебя моими глазами.
И как я сама не додумалась? Молодец, Геля. По-крайней мере, теперь я буду уверена, что все до единого мои слова дойдут до получателя.
— Я прошла второй квест, понимаете? — Геля терпеливо слушает. Знает, что сейчас я обращаюсь не к ней. — И это очень странно, как именно я его прошла, сэр Майкл. Потому что выпал он на десятый день и девятые сутки, то есть с нарушением установленных Миром правил. Здесь что-то не так. Он опять нарушает правила… Я поняла очень простую вещь: этот Мир раздаёт бонусы не только вещами, камушками и монетами, он вообще даёт каждому то, что тот хочет. Васюта не знает, что я уже прохожу Сороковник, он уверен, что я так или иначе от него отказалась. И не случится ли так, что Мир выдаст и ему страстей по полной программе? Васюта воин, ему будут даваться квесты исключительно силовые. Вот и будут генерировать монстров ему под стать, чтобы еле-еле справлялся. Но если так — это же парадокс получится: параллельное прохождение одного и того же Сороковника…
Тут Гелино лицо вдруг заслоняется от меня какими-то блёстками и прыгающими световыми пятнами. Что-то происходит, и я тороплюсь закончить.
— Геля, я тебя люблю, — говорю быстро и целую её в щёку. — Я всех вас люблю. Даже…
И меня вышибает из сна.
Я жмурюсь от слепящих солнечных зайчиков. Догадываюсь перекатиться на бок и уйти из-под линии обстрела. Это ветер играет раскрытой створкой окна, раскачивает её, и по моей подушке весело скачут блики.
Выглядываю во двор. Он-то вымощен, ему ливень оказался не страшен, а вот дорога неподалёку не то, что раскисла, — такое ощущение, что она просто взрыта ночным градом. И сколько ей ещё подсыхать…
И когда я смогу идти дальше…
Собственно, неважно. Уже не так важно.
Самое главное — успеть сказать, что ты любишь.
Ах, если бы не дорога, раскисшая под дождём, можно было бы ринуться в путь прямо сейчас! Под благовидным предлогом восстановления здоровья сэр Майкл удержит Магу в замке ещё день, не меньше. Да и тракт, должно быть, размыт, гроза наверняка не обошла окрестности Каэр Кэррола стороной. Стоп. О чём ещё говорил вчера мой Наставник Маге? Я сразу не обратила внимание…
«Оборачиваться ты пока не можешь…»
Только этого не хватало. Нет, что он временно не может в кого-то превращаться — это хорошо, а вот сам факт, что Некромант ещё и оборотень — для меня неприятный сюрприз. Мало того, что вчерашняя непогода съела мою фору во времени, Мага, оказывается, если войдёт в силу, может догнать меня как-то иначе, не обычным путём… Чей облик он принимает? Невольно ёжусь. А если какого-нибудь медведя? Когтистого, клыкастого, двухметрового? И я попадусь ему как раз под горячую лапу…
Только не паниковать. Были бы у него подобные намерения — ничто не мешало их осуществить, особенно после того, как он меня в очередной раз обездвижил и… уложил на диванчик. Мне вдруг становится жарко. Ему, кстати, ничто не мешало и многое другое со мной сотворить, ещё перед снятием блока, однако не случилось же этого!
Порыв утреннего прохладного ветра остужает мои разгорячённые щёки, и я тянусь за оконной створкой — они здесь отворяются наружу. И, невольно бросив взгляд вниз, во двор, передумываю уходить. Прямо сейчас там происходит что-то интересное, отодвигающее на задний план грядущие неприятности.
Судя по солнцу, едва поднявшемуся, сейчас около пяти утра, тем не менее, здешние обитатели уже на ногах. Двор постепенно заполняется одетыми, полуодетыми, полураздетыми — ну, кто во что горазд — мужчинами всех возрастов. И откуда их здесь столько? Вчера в зале вроде поменее было. Рыкают, здороваются, хлопают друг друга по плечам, а если учесть, что половина из них — голышом по пояс, то на слух это воспринимается как сдержанные аплодисменты. Вчерашних выпивох не узнать. Вижу рельефных — кое-где даже чересчур бугристых в районе бицепсов, — плечистых, высоких и не очень, взъерошенных до звероподобия и с волосами, гладко зачёсанными в длинный хвост, как у моего спутника. Есть и с причудливо заплетёнными косами, даже с четырьмя, и к таким я присматриваюсь с риском вывалиться из окошка, вспомнив небезызвестного венна из рода Серых псов. Но попробуй тут определи национальность или этническую принадлежность: растущая толпа разнопёстра и многолика. Впрочем, по мере приглядывания, начинаю замечать разницу между воинами. Да, можно уже не сомневаться — воинами.
Есть бронзово-смуглые, есть с лёгким загаром или совсем офисно-бледные. Кое по кому разбегаются целые россыпи татуировок: в восточном стиле с драконами и иероглифами, в скандинавском — рунические, встречаются и знакомые обереги. И типы персонажей весьма узнаваемы. Парочка викингов-берсеркеров, например, уже закрепила у пустой коновязи невесть откуда взявшийся крепкий щит из досок, вроде того, что у Васюты был как тренировочный, и сейчас проверяют его на прочность, небрежно, казалось бы, покидывая метательные ножи. Где-то за углом негромко и с придыханием перебрасываются репликами, звякая при этом металлом — должно быть, мечники разминаются. Возможно, и мой попутчик где-то там, и, хотя меча я при нём вчера не заметила, но вряд ли паладин странствует безоружным, какой-то козырь у него в запасе есть наверняка… Двое гибких юрких парней, плотно затянутых с ног до головы в чёрное, изящно скользят вдоль границы видимого им одним круга, разыгрывая импровизированную пляску смерти. У одного — перчатка-когти, у другого изогнутый крис-нож. Невидимое глазу движение — словно смазанный кадр — и танцоры меняются местами и продолжают кружить, только у одного махрится располосованный в клочья рукав. Крови нет. Это учебный бой, в котором допустимы не более чем царапины. Ранить в спарринге — признак не только дурного тона, но и непрофессионализма.
А народ-то зря времени не теряет. Ишь, как у них всё по расписанию: вечер — для отдыха от трудов праведных, утро для зарядки. Днём — подвиг. Вставайте, сэры, вас ждут великие дела! Это мне как напоминание свыше: раз ты в квесте, будь добра, поддерживай себя в форме, как вот эти добры молодцы. Они-то в любой момент готовы сорваться с места и жахнуть по врагу, а чем ты хуже?
Натягиваю куртку, кстати, изрядно потрёпанную. Эх, не забыть спросить у хозяина, нельзя ли тут у него прибарахлиться? А то уже стыдно на люди выходить. Проверяю лук, тетиву, запас стрел. Но перед выходом в свет сперва по-быстрому посещаю укромное строение во дворе. И, несмотря на примитивность «удобств», с удивлением обнаруживаю отсутствие полагающегося месту неприятного амбре. Канализации здесь, как я и думала, нет и в помине, освежителей воздуха не придумали, но «домик отдохновения», как цветасто называли подобные места на Востоке, разделён внутри на несколько отдельных кабинок, начисто выдраенных, как на флоте, и пахнет свежими опилками и сеном. И невольно я начинаю проникаться уважением к хозяину придорожной гостиницы. Казалось бы — на кой ему это? Разместил постояльцев на ночлег, кинул по дерюжке — прикрыться, на скорую руку подал на стол, чтобы дёшево и сердито, — и не парься. Тем не менее, в нашем крохотном номерке — чистота, на ужин принесли прилично зажаренную курочку с молодой картошкой и кувшин с каким-то морсом, — сэр Джон ещё извинился передо мной, что, мол, зная его вкусы, вина не предвидится, и я великодушно ему это простила. И воду, чтобы смыть дорожную пыль, нам прямо в номер доставили, не колодезную, а подогретую, выдали полотенца, пусть не новые, но изумительной белизны. Да, умеет Михель хозяйство вести, умеет…
По возвращении в номер меня ждёт приятный сюрприз: постель прибрана, на столике исходит паром чайник в компании чашек, а на подоконнике — кувшин с тазиком. А вот свежая водичка, умыться не желаете, сударыня? Однако, сервис… Чешу в затылке. Чаю не хочется, но забота приятна. Выпиваю полчашки пустого кипяточку, дабы разогреться, и собираю снаряжение для тренировок.
Кто-нибудь чувствовал себя Звездой? Вот так, безо всякого повода: просто выйдя на улицу, улыбнувшись раннему солнцу и вдруг обнаружив, что гомон вокруг стихает, прерываются лязг железа и стук о деревянные мишени, и головы присутствующих все, как одна, поворачиваются в вашу сторону? Я — прочувствовала. Откашлялась. Вежливо сказала:
— Доброе утро, мальчики. — И кто меня вечно за язык тянет? Какие, нафиг, «мальчики»? Ты самому хилому из них в пупок дышишь! — А что, мишеньки лишней не завалялось? Очень пострелять хочется…
Толпа «мальчиков» сдержанно вздыхает. Визуальным прощупыванием, сканированием, ментальным оглаживанием и жгучими взглядами так и полирует мне кожу. Идентифицирует и восхищается. Вьюноши-ассасины, те самые, затянутые в чёрное, молниеносно исчезают в конюшне и через несколько секунд устанавливают новый щит. Мне, персонально. Глядят, выживают чего-то.
— С-спасибо, — вежливо отзываюсь. А что ещё сказать, когда убежать хочется? И куда ты припёрлась, подруга? Позориться… Это ещё почему, возражаю самой себе. Смотри, никто не хихикает, а взоры, что со всех сторон ласкают, отнюдь не вожделенные, а, я бы сказала, профессионально-оценивающие. И браслет бонусный разогревается на руке, магические вещи хорошо чувствуют «коллег», а значит, лучники здесь тоже имеются. Но никто на смех не поднимает.
Молодые люди в чёрном расходятся по бокам от щита и замирают, скрестив руки на груди, причём с таким видом, будто собираются здесь проторчать до морковкина заговенья. Остальная публика занимает места в партере… иначе говоря, полукружьем у меня за спиной и, к моему изумлению, начинает делать ставки.
Да. Вышла за хлебушком, называется. Пострелять, поразмяться. А ежели у меня сейчас рука дрогнет?
— Ребята, лук не пристрелян, — предупреждаю честно. — Уж не взыщите…
Меня словно не слышат. Один ассасин, зевнув, непринуждённо опирается спиной о ребро щита, другой, сняв перчатку, вертит в руках и растерянно смотрит в первые ряды зрителей. Ему сердобольно протягивают какую-то ветошь, и он, с облегчением вздохнув, начинает полировать когти тряпочкой.
Игнорируют, значит.
Зрелищ вам подавай, значит.
Поразвлечься хотим.
Да ладно, мальчики, великодушно прощаю я всех разом, вам в пути действительно маловато развлечений. Наверное, одно рубилово. Так уж и быть, потешу, раз уж сам Мир иногда надо мной ухохатывается…
И Мага тоже, наверное. Эк он выразился: и откуда, мол, у этой дурочки рубин? И с какого перепугу она меня оживлять полезла? Он меня тоже игнорирует. Принимает за какую-то недалёкую бестолочь. Разве я чем-то подавала повод? Ну, Мага…
Похоже, я начинаю сама себя распалять, как берсеркеры. Теперь я понимаю, что означает выражение «кровь в жилах закипает». Потому что от злости даже чёртики в глазах пляшут. Во сне слова Маги не казались мне такими обидными: может, эмоции как-то сглаживались? А вот сейчас они задевают, хоть и с большим опозданием. Ох, сильно задевают. И первую стрелу я всаживаю, представляя, что летит она прямо в упрямый Магин лоб.
Чёрт. Спохватываюсь. Так нельзя. Если словом можно навредить, то и мыслями тоже. В последний момент мысленно пинаю разлюбезного друга с линии огня. Стрела впивается в сухое дерево. Раздаётся характерный стук.
— У-у, — вздыхают за моей спиной. — Глядись-ко! Попала!
Кто там проиграл, кто выиграл — не знаю, но шепоток усиливается. Ставки повышены. Вьюнош, полирующий железную перчатку, косит на мишень, на толпу; оттуда ему энергично жестикулируют, и он делает в мою сторону отмашку. Подальше, мол, отойди, чего на месте застряла? Видишь, люди интересуются… Спиной чувствую, как сзади образуется вакуум, и отступаю на несколько шагов.
Последующие полчаса я повторяю это дважды. И постепенно делаю из щита нечто вроде ощетинившегося ёжика. Я располагаю стрелы крестом по горизонтали, вертикали, диагоналям, соединяю крайние линии в правильную окружность и, наконец, решаю, что на сегодня хватит. Да, похоже, и деньги у болельщиков кончились.
Второй ассасин, кинув беглый взгляд на стрелы, показывает мне три пальца. Я не понимаю.
— Три стрелы, — негромко подсказывает сзади сэр Джон. Я и не заметила, когда он успел подойти. — Он просит три выстрела с вашей стороны, максимально быстрые.
— Э-э… — неуверенно тяну.
— Цельтесь в грудь, в живот, в глаз — куда хотите. Он либо отобьёт, либо перехватит. Они так долго ждали, пока вы промахнётесь, дабы показать это своё умение, так не разочаровывайте же мальчиков. Дайте же и им покрасоваться.
— Но прямо в них… — Я даже лук опускаю. — Я не могу, сэр Джон. Если бы они нападали, а они просто стоят и смотрят. Это ж нечестно!
— Хотел бы я знать, о ком или о чём вы подумали при первом выстреле, — глубокомысленно замечает он. — Привели же вы себя тогда в нужное состояние? Можете, дорогая, и безо всякого урона для своей чести. Для них это такая же тренировка, только не с учебным оружием, а с боевым. Войдите в их положение: ребятам, как и вам, нужна практика, а лучников здесь немного.
Ассасин уже надел железную перчатку и нетерпеливо притоптывает ножкой.
— А если…
— Если промахнётесь? Так я же рядом. Подлечу. А им не привыкать.
Задумавшись, перебираю оставшиеся стрелы. Ближайший ко мне викинг презрительно сплёвывает. Второй ассасин, что ближе к щиту, разочарованно отворачивается. Ах, так?
Надо только снова себя взвинтить: вспомнить, например, как умирал Аркадий из-за паршивого дротика паршивых сатиров, вспомнить оскаленные желтозубые морды, представить их здесь, на месте этих экзотов. И тогда легко получится жахнуть в каждого.
Три выстрела в одного: в глаз, в лоб, в грудь. Второму тоже нечего простаивать: получи, браток, в обе ноги и… тоже в лоб. Успеешь? Почему-то я уже не боюсь. Чую, что всё делаю правильно.
— У-у, — говорят одобрительно сзади. Сэр Джон торопливо занимает позицию сзади, оберегая мою спину от чересчур энергичных хлопков. Ассасины-тени церемонно кланяются и возвращают мне стрелы. Глаза довольно блестят из прорезей масок-шлемов. Замечаю над бровью когтевладельца глубокую кровоточащую царапину, к которой уже тянется из-за моего плеча голубой протуберанец. Сэр Джон на посту, верный своему слову.
— Однако, — говорит он, и в голосе его явное одобрение. — Ваш первый наставник не тратил времени зря. Какая жалость, что он оставил ваше обучение…
— А может, сэр Джон… — я перевожу дух. Последнюю серию провела в повышенном скоростном режиме, и поэтому до сих пор трясутся руки. — Может, он захотел сменить методику? И, по примеру некоторых своих коллег, решил предоставить мне действовать и думать самостоятельно? Может, он выбрал политику…
И вспоминаю давешний сон.
— … невмешательства, — договариваю упавшим голосом. Потому что эта версия тоже имеет право на существование.
— Невмешательства, — странным тоном повторяет за мной сэр. — А знаете, дорогая, в этом что-то есть. Хотя и несвойственно для школ боевых искусств, но хороший Наставник всегда в развитии, и ничто не мешает ему менять методы, экспериментировать… Я должен извиниться перед вами, леди Ванесса. Моё суждение о поступке сэра Васюты было слишком поверхностно и торопливо.
Он вежливо приподнимает шляпу. Он действительно извиняется, и почему-то это трогает меня до глубины души. Слишком это не похоже на холодное формальное «прости» Маги, вот почему.
Представление закончено, и благодарные зрители снова преображаются в воинов. Мой щит быстренько очищают от стрел и приспосабливают для метания дротиков. Мальчики работают.
Руки у меня всё ещё дрожат, и поэтому я вежливо отклоняю предложение сэра позавтракать вместе. Ссылаюсь на то, что хотела бы ещё помедитировать, набраться энергии, а на самом деле просто боюсь, что начну ронять ложку или, чего доброго, расплещу тот же чай из кружки. Не знаю, что уж там воображает себе сэр, но только он, пряча улыбку, советует:
— Неподалёку отсюда… посмотрите через дорогу, леди, видите старый пирамидальный тополь на той стороне? Буквально в десяти шагах от него обнаружите несколько больших плоских камней, они словно созданы для любителей медитаций. Уютный уголок под открытым небом, для магов любой специализации. Местные знают об особенности этого места и не станут вас тревожить. И не забудьте проставить таймер.
И мне приходится брести к этим камням: раз уж придумала отмазку, надо отрабатывать. Но отдохнуть, действительно, не помешает. Ноет каждая мышца. Вы думаете, что в стрельбе из лука задействованы только руки? Работает всё: плечи, спина, шея, пресс, ноги… Стреляешь не оружием — стреляешь всем телом. Так и учил меня Васюта.
Кое-как перебираюсь через дорогу. Грязи достаточно, и приходится долго вытирать испачканные ноги о сырую траву. Хорошо ещё, что ушла из замка в сапожках, а не в чём полегче. Трава не только мокрая, но и высокая, штанины мгновенно промокают до колен, холодно, неприятно, но солнце уже разжаривается, и, думаю, как-нибудь высохну.
Вот и камни: большие, круглые, плоские, как столешницы, мне по пояс. Вскарабкиваюсь на ближайший, скидываю сапоги и оставляю сушиться, а сама усаживаюсь по-турецки. Лук пристраиваю стоймя сбоку, колчан — поблизости, чтоб был под рукой, и ещё остаётся место для трёх Ванесс — вот какой широкий камушек. Справа и слева от меня по два таких же, каждый метрах в пяти. Пустые. Ну, если кто и заявится… гкхм, помедитировать, то мы друг другу не помешаем.
Поёрзав, устраиваюсь поудобнее, закрываю глаза. Сейчас мы изобразим из себя йога, вспомнить только, как их обычно на картинках изображают. М-м-м…Что я хорошо помню из начального курса, так это мудру «Лотос». Красиво и к месту, и весьма подходит к паладиновской методике набора солнечной энергии. Значит, так: ладони напротив сердца, пальцы лепестками развёрнуты наверх, тянутся к солнцу, впитывают его, — это и есть цветок лотоса. Солнечная энергия от лепестков перетекает к сердцу — сердцевине цветка, пробуждая мудрость и любовь, и оттуда разносит их по всему телу, а потом и вниз, к корням. Камень, на котором сижу — это мой — Лотоса — плоский лист на поверхности воды, а её тут много, вот она — сверкает бывшими дождевыми каплями на каждой травине. Здесь собраны силы четырёх стихий: Воды, Земли, Огня — солнца, — Воздуха, и я понемногу тяну от каждой. В другое время я или пришла бы в восторг от этой мысли, или ужаснулась, потому что известные мне маги подпитываются только от одного источника, а я, выходит, ото всего помаленьку, даже от лунного света могу. Должно быть, таково отличие Обережниц, и в этом нет ничего, возвышающего нас над другими. Просто мы такие. И берём, судя по всему, по чуть-чуть, много не можем, иначе быстро схватываем «передоз».
Подумав, я мысленно касаюсь кольца сэра Майкла, затем браслета на руке. Пусть всё лишнее сбрасывается сюда, накапливается. И тяну, тяну… И разливаю эту силу по себе. И…
Забыла поставить таймер.
Хотя для особо бестолковых Обережниц судьба иногда — видимо, из чувства жалости — посылает внешние раздражители. Я слышу приближающееся издалека хлопанье крыльев, карканье, и что-то шумно плюхается рядом.
— Карыч! — радостно вскрикиваю. — Карыч! Друг! Клеваться не будешь?
Он смешно подпрыгивает, трепещет крыльями и без лишних церемоний вспрыгивает мне на колени.
— Ты всё-таки бабник, Карыч, — говорю ласково, оглаживая ему спину. Он подставляется с удовольствием, мягкие перья так и льнут к ладоням. — Ну? Надолго сюда? Или пролётом?
Ворон нехотя высвобождает из-под моей руки голову, выразительно посматривает вверх. Там, в небе, нарезают большие круги две птицы, чёрная и белая. Я даже себе вообразить не могу, кто это: похожи очертаниями на альбатросов или фрегатов, но есть ли среди них чёрные?
— Что, опять выручить? — Тянусь к луку. Ворон в ужасе приседает и даже трясёт головой. Нет, на него не нападают! — Тогда что?
Он энергично машет когтистой лапой. Сними, мол… А-а, кольцо!
— А тебе самому оно не нужно? — уточняю на всякий случай. Осторожно стягиваю колечко. — Хватит сил долететь?.. Слушай, Карыч, это же не моё!
Птах уже высвободился из моих объятий, поглаживает меня крылом по щеке, и, виновато взглянув, сползает с колен.
— Ну, пока! — только успеваю крикнуть вслед. — Не забывай!
Птах устремляется на восток, и вслед за ним ныряют в облако две тени — светлая и тёмная. А я верчу в пальцах кольцо. Нет, всё-таки моё…
Однако в прошлый раз, как утверждал сэр Майкл, это была платина. Сейчас — снова серебро. Филигранный узор из тончайших нитей остался тот же: листья плюща, перевитые плети, завитушки; добавилась овальная вставка с чёрным огранённым камнем размером с крупную фасолину. По обе стороны от него вкраплены две небольшие чёрные жемчужины. Камень кажется непрозрачным, но время от времени в глубине вспыхивает и гаснет жёлтая искра.
Подумав, осторожно опускаю кольцо в карман. Откуда я знаю, что это такое? И кто мне его передал? Совсем не просто — поменять природу металла, у меня на это ушёл весь переизбыток энергии, а бродило её во мне на тот момент немеряно, а в этот вариант ещё и камень наращен, и перламутр. Несмотря на палящее солнце, я вдруг начинаю зябнуть. За этим нежданным, неизвестно от кого полученным подарком ощущается неведомая грозная мощь, с которой даже соприкоснуться страшно.
Пусть полежит в кармане. Выбрасывать — неосмотрительно, мало ли кого этим задену или даже разозлю, а надевать боязно.
…И снова переплетаю ноги и раскрываю пальцы ковшиком-лотосом. Мне нужна энергия. Мне нужна энергия. Я хорошо помню, как дорого обходится связь между мирами, а в ближайших планах у меня — дотянуться в собственный мир, проведать свою проекцию и, если получится, хоть глазком взглянуть, как там дети. Проекция — тоже человек, она может простыть, подхватить воспаление лёгких, сломать ногу, попасть под машину…
Не накручивай себя, Ваня. И… ты опять забыла включить таймер.
Ох. Ладно, таймер. Определимся с периодом. Если самый первый сеанс подзарядки на солнечном лужке занимал пятнадцать минут, то сейчас установлю полчаса. Много? Пожалуй, нет. Я всё-таки «подросла», и, как мне кажется, накапливаю сил чуть больше. К тому же, на мне сегодня два ёмких аккумулятора, вот и будем затаривать копилочки, поставим сорок минут. А-а, где наша не пропадала, ставлю час.
…А когда я, мысленно воспарив несколько раз в небеса, слышу звонок внутреннего будильника и возвращаюсь, — прямо в глаза мне смотрит степная гадюка.
Это даже хорошо, что от долгого сидения тело малость застыло. Хорошо, что по жизни я флегматик и не реагирую бурно на всяческие неожиданности. Вздрогни я, вскочи, рванись в сторону — и неизвестно, чем бы всё это закончилось. Я только замираю на вдохе. Мы со змеёй смотрим друг на друга. И взгляд у неё как у Маги — гипнотизирующий. Только, похоже, это всё-таки не Мага, который сетовал на невесть откуда взявшуюся у меня защиту. Взгляд ярко-жёлтых, лишённых век, глаз с поперечными полосками зрачков действует по полной программе. Как будто меня уже укусили, и яд растекается по жилам, парализуя каждую клеточку…
Шорох слева заставляет меня скосить глаза.
Из зарослей высовывается ещё одна ромбовидная голова. И вслед за ней — ещё две. Они выкатывают их травы свои тела неторопливо, со вкусом демонстрируя фиолетовые и бурые зигзаги на спинах, шелестя ромбовидными чешуйками. Их четверо. На меня одну.
И когда я чувствую быстрое скольжение чего-то узкого и юркого прямо под браслетом, не выдержав, дёргаю рукой. Это ещё одна! Я сейчас завизжу…
Из-под рукава вылетает и падает на каменную поверхность нечто узкое и пёстрое. Копия тварей, окруживших меня, оно, шипя и раздуваясь, вырастает в размерах. Только эта новенькая змея рассерженна донельзя, щёлкает клыками, брызжет жёлтой слюной… Не верю своим глазам, но, кажется, она меня защищает!
И ещё одну деталь я успеваю заметить: на голове у новенькой — крохотные рожки полумесяцем.
Четверо, что в засаде, отшатываются, затем также принимают боевые стойки. Мне хочется заткнуть уши, чтобы ничего не слышать, но я лишь закрываю глаза, потому что ничем ни себе, ни невесть откуда взявшейся защитнице помочь не могу. Тянуться к луку — привлечь к себе внимание хотя бы одной из этих тварей, а с меня одной как раз довольно, остальных не понадобится. Остаётся только ждать. Если через десять секунд не замолчат, говорю себе, — открою глаза и попробую дотянуться хотя бы до стрелы. Кинется какая гадина — пусть кусает, успею пришпилить наконечником; укусит — за пять секунд не помру, змеиный яд не цианистый калий, через дорогу переползу как-нибудь, а там до сэра Джона ребята донесут, не бросят…
Досчитав до десяти, хватаюсь за стрелу, и в этот момент становится тихо. Изгибаясь, скрываются в траве буро-серые хвосты, сбивая ешё не высохшие капли со стеблей. Запоздало меня начинает колотить.
А… эта змея, новая, почему не уползает? Откуда взялась? И что мне с ней делать?
Спасительница моя подозрительно быстро теряет в объёмах. Метаморфозы касаются всего тела. Головка становится более округлой, рожки пропадают; смешно дрыгаясь, с боков заметно укоротившегося туловища пробиваются и вырастают лапки. Самым последним сменяется окрас, переходя в изумрудно-жёлтый.
Ящерка. Полосатая ящерка.
Слежу за ней, не дыша.
Она осторожно трогает каменную поверхность. Царапает коготком. Пробует укусить, затем лизнуть. Задирает головку, таращится на облака. Шустро разворачивается ко мне, рассматривает, склонив голову набок. В общем, очень напоминает Гелю на первой прогулке. Как сказал бы сейчас Мага — и что это за чудо природы?
Она вразвалочку подходит к моей руке, застывшей на колчане, и… кусает за палец. Не больно, лишь слегка прихватывает, наверное, чтобы привести меня в чувство.
— Здрассте, — только и могу сказать я. Неимоверно глупо, но ни на что иное у меня ума не хватает. Ни одной догадки в голове. Но вот кое-что начинает проклёвываться.
— Ты, значит, и есть Галин дар? — уточняю я. Она прыгает мне на руку и пытается грызть браслет. — Эй, что ты делаешь? Всё равно не перекусишь! Ты есть, что ли, хочешь? Посмотри, сколько живности вокруг летает, зачем тебе железяка!
Ящерка, сдавшись далеко не сразу, отпадает от браслета и задумчиво обозревает окрестности. И вдруг в стремительном прыжке взвивается вверх и влево. Крошечные мощные челюсти схлопываются. Не повезло стрекозе.
И ближайшей мухе тоже не повезло. Еды здесь достаточно.
Виновато покосившись на меня, ящерка сползает по склону камня и скрывается в густой траве. В полном обалдении смотрю ей вслед.
Может, она просто засиделась и ей нужно размять лапки? Вон, с каким восторгом она по сторонам смотрела. Любовалась. Ещё бы, столько дней в темноте добровольно просидеть, а до того — при умирающей хозяйке. Не сахар…
Да пусть побегает.
А если не вернётся?
Опять ты себя заранее накручиваешь. С чего бы ей не возвращаться? Ваня, она, между прочим, тебя выручать кинулась. Это ж не просто так. Похоже, она к тебе привязалась. Может, заодно считает тебя… мамой? Ну, да, уныло думаю, под сердцем выносила, выходила, выкормила… Откормила. У Галы вроде бы она была намного меньше. Тусклее. И плоская абсолютно. Признаков жизни даже не подавала, только цвет меняла в зависимости от Галиного настроения…
Я разминаю затёкшие ноги, обуваюсь и даже рискую пройтись по почти высохшей траве. Каменный стол заметно разогрелся под солнечными лучами, я снова на него присаживаюсь и, когда из травы высовывается знакомая зелёная морда, вытягиваю навстречу ногу. Ящерка ловко вспрыгивает на сапог и вскарабкивается по мне наверх. Блаженно плюхается пузом на камень. Греется. Даже глаза прикрывает.
— Ну — говорю осторожно, — и как мы будем жить дальше? Кстати, спасибо. Ты молодец.
Она недовольно приоткрывает глаз. Закрывает. На морде прописано: отвали, не видишь — наслаждаюсь…
Даю ей минут пять покейфовать. Затем решительно заявляю.
— Хватит, подружка. Хорошего понемногу. Пора нам и… — Она разворачивается и злобно фырчит. — Эй! Это ты мне, что ли?
Она припадает к земле, как рассерженный динозавр, яростно бьёт хвостом. Я на всякий случай отодвигаюсь.
— Да что случилось-то? Что не так? Обидела тебя?
Удары хвостиком вправо-влево не прекращаются.
— Я хотела только сказать, что уходить пора, подруга, у меня дел полно. Ты же хорошая девочка, умница, собирайся …
Кажется, в меня сейчас плюнут.
— Да ты… — Опешив, встаю. — Ну и оставайся здесь одна. Ты просто невоспитанная… Да объясни толком, чего ты хочешь? Я не понимаю!
Она раздувается от злости, пыхтит, топчется, и неожиданно становится лазорево-синей. И прямо-таки хмурится грозно. Похоже, действительно пытается объясниться. Ой, думай, Ваня, срочно думай, пока не покусали. Цвет она сменила… синий… голубой… А-а! Цвет сменила!
Неожиданно для себя самой фыркаю. На меня сходит озарение.
— Так ты — мальчик! Точно, пацан. Ну, прости, поняла. Прости. — Ящерок хмуро отворачивается. — Раз уж ты такой умный, может, как-нибудь сообщишь, как к тебе обращаться теперь? Не могу же я всё время «Эй!» кричать, это невежливо, в конце концов. Как тебя Гала называла?
Он нехотя поднимает ромбовидную головку. Янтарные глазки полны печали. Смена настроений у него стремительная, как и он сам… Как я быстро, однако, стала называть его «он»! И как он храбро кинулся меня защищать, даже перекинулся в гадюку, правильно рассудив, что ящериц змеи едят, и напугать их можно только в таком же змеином теле… Малыш малышом, а сообразил!
— Неужели Гала так и не дала тебе имя? Бедный мой безымянный рыцарь… Тогда иди сюда. Иди-иди, не бойся. Сейчас будет торжественная церемония раздачи имён.
Ящерок вспрыгивает на раскрытую ладонь, посматривает с любопытством. Оглядываюсь в поисках подходящего предмета.
— Только не бойся, — повторяю. — Ничего опасного. Просто небольшой красивый обряд.
Он упорно старается скосить глаза на стрелу в моей руке, но когда очи расположены по обе стороны головы, это как-то затруднительно. Символически касаюсь плоской стороной наконечника правой и левой лапок в области воображаемых плеч.
— За храбрость и верность посвящаю тебя в рыцари ордена мангустов. И будешь ты прозываться в честь непобедимого героя и воителя, и будут все звать тебя — сэр Рик Снейкиус. А для меня и для друзей ты будешь просто Рикки. А я буду твоей дамой сердца… э-э, ведь просто так ляпнула, а ведь и правда… ладно, просто прекрасной дамой. Буду провожать в походы, махать вслед платочком и позволять себя при необходимости защищать. Встаньте, сэр Рик. Поздравляю.
Вроде он и не преклонял до этого колена, да и нет у него колен, но так полагается говорить после посвящения: встаньте, сэр такой-то! Будем соблюдать традиции. И, кажется, новоиспечённый сэр доволен.
— Вот что, Рикки. — Обращаюсь строго, чтобы сразу дать понять, кто есть кто и больше не позволять шипеть и плеваться. — Это хорошо, что ты объявился, но мне бы хотелось, чтобы ты был у меня на глазах и, в то же время, не особо светился перед другими. Ты зачем-то нужен Маге, значит, ты ценен? А вдруг за тобой ещё кто-нибудь начнёт охотиться? Так что прячься, но имей в виду, не очень приятно знать, что ты — где-то там у меня внутри, это как-то брр… Ты же был у Галы на руке; может и сейчас прикинешься татушкой? Не слишком тебе неудобно пребывать в плоском состоянии?
Он хитро прищуривается. Вскакивает на запястье и обвивается вокруг, уплощается, сливается с кожей. На мгновение бугорками вспучиваются глазки, один игриво мне подмигивает. Длинный изогнутый хвост прячется под браслетом. Вот и всё.
— Потрясающе, — говорю совершенно искренне. — Захочешь побегать — предупреди, а то я на первых порах буду дёргаться, пока к тебе не привыкну. Знать бы, что ты ещё умеешь, кроме как оборачиваться… Мне ведь даже и расспросить о тебе некого.
И сердце у меня вдруг щемит при воспоминании об Аркадии и Лоре. Жалко, что больше не увидимся.
Однако, действительно, пора идти. В дорогу, конечно, ещё рановато, придётся ждать до завтра, но на сегодняшний день у меня есть кое-какие планы. Не будем зря терять время. Окидываю прощальным взором степь. Над ней дрожит марево — влага испаряется, тянется вверх прозрачной дымкой. Струйки паров конденсируются над плоским камнем, с которого я недавно слезла, уплотняются, приобретают объём, очертания… Знакомое лицо. Знакомая фигура оборотника. Даже пёрышко белое в волосах. Даже глаза, бесцветные поначалу, начинают синеть.
— Аркадий? — растерянно спрашиваю. Но от звуков моего голоса призрак вздрагивает, оплывает и растекается по каменной поверхности.
— Рикки? — А на кого мне ещё думать? — Признавайся, это твоя работа? Я только спросила, что ещё ты можешь, и вот, пожалуйста…
Под браслетом слабо трепещет. И меня на какое-то время перемыкает, как было однажды, когда Мага снимал с меня ментальный блок.
Я вижу крупным планом знакомую женскую руку, хрупкое запястье, выглядывающее из-под рукава свитера грубой домашней вязки. Другая рука осторожно гладит ящерку… безымянную на тот момент, да и трудно назвать теперешним Риком это хиленькое усохшее существо. Осторожно, как вялый лист, как детскую переводную картинку ящерку стягивают с запястья и наклеивают на хрустальный шар. В полированной поверхности отражение Галиного лица, ещё не такого измождённого, как в последние дни, но меж бровей залегли уже две параллельные морщинки, и губы привычно сжаты.
— Опять? — доносится откуда-то сбоку сердитый знакомый голос. — Гала, я же просил: не лезь туда. Не смотри. Зачем себя травишь?
— Хочу и травлю, — усмехается ведунья. — Тебе что? Мне, может, последняя радость в жизни осталась. Ты себя тоже травишь, но терпишь вот.
— У меня другое, — отрывисто отвечает Мага. Я его не вижу, только Галино лицо, впивающееся взглядом во что-то мне неведомое. Но чувствую, как ящерке обидно и горько. Её просто используют. И никто даже не подумает о том, что она — что он, малыш, живой, что его нужно кормить, любить, хотя бы иногда разговаривать, выпускать побегать, порезвиться — сколько бы он тогда сумел сделать для Хозяйки! Гораздо больше, чем сейчас!
— Ничем от моего не отличается, — также отрывисто говорит Гала. — Мы с тобой оба мазохисты.
— Я не понимаю.
— Любим, чтобы нам причиняли боль. Вот и всё.
— Гала, не путай. — Голос Маги угрюм. — Я бы многое дал, чтобы от этой боли избавиться. Я её в себе душу, а ты бередишь. У тебя и так сил почти не осталось. О себе не думаешь — подумай хотя бы о фамильяре! В кого ты его превратила? А ведь они с Аркашиным — из одной кладки, и никакого сравнения. Отдай, прошу! Ты же знаешь…
— Не отдам, — быстро говорит Гала. — У тебя ей тоже делать нечего. Полюбишь кого — приходи, коли живой меня застанешь. А не застанешь…
Смех её сух и горек.
— А не застанешь — любому отдам, только не тебе. У меня хоть как, но жива, а ты — уморишь. Сердце у тебя сейчас пустое, друг мой угрюмый, не потянешь ты фамильяра…
И я чувствую, как маленькое существо сжимается в страхе. Оно и любит, и боится хозяйку, оно и радо бы уйти к другому большому человеку, и чувствует, что ей было бы с ним лучше, и не понимает, для чего тому хорошему человеку её умаривать…
…Вот Галины руки плотно обхватывают мои — это уже другой день, её последний! — и я вижу мелькнувшую призрачную тень, белёсую, истончившуюся в паутинку, что быстро впитывается в моё запястье. В тот момент мне было не до приглядывания, да и бедняжка Рик усох настолько, что я его не почувствовала.
— Хватит, — говорю ему, теперешнему, расстроено. — Поняла. Остальное я знаю. Хватит, Рикки, тебе ведь плохо сейчас от самих воспоминаний…
Незримый хвост снова вибрирует под браслетом. И я вижу:
— приход Васюты и растрёпанный букет на подоконнике;
— кавалькаду амазонок, провожающую нас с Яном; сэра Майкла с Магой, в полной боевой броне;
— Магу, что сидит на подоконнике в своей спальне, глядя в окно, и в глазах у него тают закатные солнца…
— себя на краешке Гелиной постели…
Вот то, что он может.
Вот оно что, думаю, машинально перепрыгивая с одной более-менее подсохшей местины на другую, теперь кое-что становится понятно.
Рикки… Мой маленький персональный сэр. Моя загадка, — подозреваю, что ещё со многими неизвестными. Ты помогал Гале заглядывать в чужой мир. А она даже не знала, что ты мальчик, даже имени тебе не дала, так и оставила безымянным. Ты вызывал странные сновидения, в которых я видела то, что хотела увидеть. Не знаю, что и как получилось у тебя с Васютой и с его букетом, но вот сон о том, как всем миром меня провожали в квест был, хоть и ярким, звучным, — такой полноты ощущений всё же не давал. Хотя… может, это была попытка смоделировать или предвидеть будущее? Ведь повторил один паладин в реальности фразу, сказанную другим паладином во сне…
Эх, жаль, дружочек, что ты не умеешь разговаривать. Конечно, со временем мы с тобой как-то научимся понимать друг друга, и не надо торопиться; ты, должно быть, с непривычки устал, вон затих под рукавом. Отдыхаешь, наверное.
Теперь я понимаю, почему Мага сразу после Галиной смерти кинулся меня осматривать. Он искал фамильяра.
Вот ещё одно местное словечко. Нет уж, пусть лучше будет сэр Рич, личный маленький рыцарь. И не собираюсь я его использовать, я пока ума не приложу, что мне с ним делать. Буду потихоньку выпускать на прогулку во время утренних занятий. Кстати, Мага обмолвился об эффективности медитаций на закат, не забыть и это использовать. А дальше будет видно, чем мы друг другу можем пригодиться. Всё же я не ведунья, и вряд ли мне удастся что-то стоящее, но тем не менее…
Дорога подсыхает и покрывается коркой. Вои и славно. Если погода не испортится — завтра на рассвете отбываю. Наконец-то я сама себе хозяйка, когда хочу — снимаюсь с места, куда хочу — туда и лечу… И хорошо, что Рикки объявился. Хоть он и не говорящий, а всё не одиноко.
Во дворе пусто, через открытые окна доносится стук ложек, одобрительный гудёж. Народ завтракает после трудов праведных. У меня вдруг ощутимо подводит живот. С грустью ставлю себя на место Васюты и Яна: вот они идут с тренировки, распаренные, малость заморённые, а тут я, красивая, уютная и спокойная лапушка, встречаю гречневой кашей и пирогами… и чаем душистым с мёдом… Есть хочется.
От стойки приветственно машет Михель. При моём приближении он жестом фокусника выкладывает передо мной ключ.
— Хорошая новость, сударыня Ванесса! Один из номеров освободился, через час его для вас приготовят. Вы довольны?
Жёлтые как у кота глаза щурятся. Да ему просто в радость сообщать мне приятные новости! Стоп-стоп, мне кажется, или с хозяином не всё в порядке? Его окликают из зала, он отворачивается, и я, к сожалению, не могу проверить своих подозрений: от света, упавшего на лицо, зрачки сжимаются в булавочную головку. Да хоть бы и оборотень, думаю, можно подумать — я их не встречала…
— Вы просто чудодей, Михель, — говорю серьёзно. — Если у вас имеется в наличии книга благодарностей — обязательно сделаю запись.
Он озадаченно морщит лоб. Видимо, берёт на заметку.
— А как же они уехали? — интересуюсь. — Ну, бывшие постояльцы, те, кто раньше были в этом номере? Дорога-то не ахти! Над ней если только на крыльях перелететь можно, я еле перебралась!
— Можно и лётом, можно и на своих четырёх, — хозяин показывает в улыбке крепкие желтоватые зубы, не совсем ровные, надо сказать, и далеко не тупые… — Из нашего сословия гости, сударыня. Им погода — не указ.
А-а, понятно. Киваю в ответ. Задумываюсь.
— Знаете, а ведь это очень практично. Проблемы с передвижением отпадают вовсе. Можно и в четвероногого и в крылатого, и в плавающего перекинуться, так ведь, Михель? Не слишком нескромно с моей стороны будет спросить, а вы кто сам будете? Судя по глазам, из кошачьих? Впрочем, если я нарушаю какие-то ваши правила, простите великодушно, но я их пока не все знаю.
— Рысь, — отвечает он с гордостью, и я, наконец, могу разглядеть суженные вертикально зрачки в красивых янтарно-крапчатых радужках. Быстрым движением он заправляет прядь волос за ухо, на заострённом кончике которого красуется пушистая тёмно-рыжая кисточка. — Никаких нарушений с вашей стороны, сударыня. У представителей своей специализации вы можете спрашивать всё, что касается нашего дела.
— Видите ли, — решаюсь быть откровенной, — я ведь не оборотник…
— Дара у вас нет, а вот кровь наша — имеется, я же чувствую. Так что и к нам вы каким-то боком относитесь, сударыня!
Да ведь он во мне Аркашин невольный подарок почуял!
Из кухни выбегает парнишка с подносом, установленным горшочками, мисками с кашей: и как только в руках удерживает! Он странной скользящей походкой снуёт между столиками, в мгновенье ока раздаёт заказы, заставляет поднос стопками пустой посуды и вот уже мчится назад. По дороге дружески подмигивает. Глаза у него такие же крапчатые, и ещё я замечаю, как на ходу он к чему-то принюхивается. Вдруг он резко тормозит и смотрит на меня вовсю.
— Па-ап, — говорит осторожно, — а ведь она не одна…
— Почуял, — одобрительно кивает Михель. — Только впредь знай: об этом вслух не говорят. Не каждый любит раскрывать своего фамильяра. Принеси-ка молока немного.
Пацан скрывается на кухне. Озадаченно смотрю ему вслед.
— И чем же пахнет мой фамильяр? — спрашиваю.
— Специфический запах степной травы, болотной тины и небольшая примесь магии. — Михель принимает от сына блюдце, наливает молоко и ставит на стойку. — Пригласите своего, ему понравится.
«Рикки?» — зову мысленно. «Как насчёт молочка?» И чувствую, как жадно дрожит в предвкушении вкуснятины горячий сухой хвостик.
Он пьёт, а Михель с сыном следят заворожено.
— Я ещё таких не видел, — шепчет пацанёнок.
— Я тоже, — тихо отвечает отец. — Собак встречал, скорпионов, котов, мышей… Рептилии редко попадаются.
— А в дракона он вырастет?
— Не думаю. Порода не та.
Маленький рыцарь прерывает питьё и гневно пыхтит.
— Всё-всё, — торопливо говорит Михель. — Я верю, что вы огнедышащий, верю. Пожар в степи — страшное дело, так что мне доказательства не нужны, уважаемый.
Рикки успокаивается и выдувает всё молоко до капли. Сыто икнув, переползает на своё спальное место и даже не уплощается: висит объёмно. Эк его раздуло…
— Ничего, усвоит, — замечает хозяин, видя моё беспокойство. — Он уже большой, может иногда и настоящей едой питаться. Только слишком часто не предлагайте, а то спать всё время будет.
— А часто — это как?
— Каждый день и помногу. Им хватает и раз в неделю добавку получить.
— Скажите, Михель…
— Минуточку, сударыня.
Он принимает ключ он уходящего варвара и стучит в стенку. Из кухонного дверного проёма высовывается хорошенькая Красная Шапочка: смех смехом, а девушка действительно в красном чепчике, красном передничке поверх простенького клетчатого платья… И ножки у неё в классических деревянных башмачках, которые стучат немилосердно, и в культовых полосатых красно-белых высоких чулочках… Картинка, а не девушка.
Цвет глаз интересует?
— Мила, пятый освободился. Прибери. И проверь четырнадцатый, крайний, всё ли готово для госпожи Ванессы?
— Хорошо, папа.
Она со стуком убегает наверх по лестнице. Кое-кто из столующихся провожает заинтересованным взглядом, но дальше этого не заходит. Шуточки и развлечения берегут до вечера, а по расписанию скоро подвиги. Нечего распыляться.
— Слушаю, сударыня. — Михель вновь поворачивается ко мне.
— Знаете, что мне интересно? А куда, простите, девается одежда, когда вы перекидываетесь? Я читала про оборотней, но у разных авторов это по-разному описывается. У кого-то — герой складывает одёжку в кучу, заранее припрятывает либо связывает в узел, чтобы с собой захватить, на ком-то она расползается в клочья, а как дальше, когда человеком снова становишься? Голым бегать? Кто-то вообще упускает этот момент, и получается, что какой-нибудь друид сперва серым волком по полям скачет, а потом проявляется уже в броне и при мече; это как? Как он, будучи волком, на себе столько железа утащит?
— Насчёт брони и оружия — это, конечно, перебор, — усмехается мой собеседник. — Явное преувеличение. А что касается одежды — зависит от мастерства. В сущности, что такое чешуя, шерсть, иглы? Наружный покров, созданный для защиты, обогрева и обороны. Вот эту сущность мастера и схватывают. И превращают в момент перехода одежду в то, что по случаю полагается. Достаточно сильная головная боль на первых порах, скажу я вам… Главное — точно помнить, что на тебе есть, вплоть до последней нитки, а то или недосчитаешься, или выйдет такой курьёз, как медведь в ботинках, например. Это стыд и позор.
— А-а, — говорю. — Вот оно как… А как получается, что человек превращается, например, в сову? Нет, не что превращается, а уменьшается при этом. Куда девается остальное? И откуда потом берётся?
— Знаете, сударыня, — говорит он в замешательстве, — есть вещи, которые просто принимаешь на веру. Без объяснений. Откровенно говоря, мне как-то рассказывал мой Наставник, но я был слишком беспечен и не запомнил ничегошеньки. Сожалею… А вот и ваш спутник. Ваш столик вон там, третий слева, рядом с окном.
Они с сэром Джоном раскланиваются.
— А что, Михель, — интересуюсь напоследок, — не держите ли вы здесь под боком никакой лавочки для путников, которые умудрились сняться с места экспромтом, безо всякой подготовки?
Он снова довольно щурится.
— Сударыня желает расстаться с толикой своих денег? Конечно, держу.
И после завтрака я иду тратить свои бонусные монеты. В конце концов, пусть пользу приносят, а то только карман оттягивают.
Добрых два часа затем у меня уходит на подгонку новой куртки. Потому что прежнюю я решительно забраковываю: хватит ходить в порезанной, да ещё в подозрительных бурых пятнах. Может, для местных проезжающих это не недостаток в одеянии, а даже наоборот, поскольку говорит о недавних схватках с пролитием крови. Для них это удаль, для меня — неприятные воспоминания. И покончим с этим. Не забыть только заветную связку ключей переложить из одного кармана в другой. И проверить, нет ли дыр в этом новом кармане…
Расспросив о дороге в город, я решаю ничего с собой больше не брать, кроме фляги с водой и коробки походных спичек, длинных, пропитанных каким-то вонючим составом, способным, по словам Михеля, «в воде гореть, пока до золы не выгорят». Хозяин заверил, что даже пешей я доберусь до города засветло, при условии, что выйду с рассветом. А если так — лишний вес мне с собой ни к чему, только руки оттягивать будет. Спички же и вода должны быть всегда под рукой.
Перед тем, как выбросить старую куртку, проверяю ещё раз карманы. На всякий случай. И нащупываю закатившийся по подкладку маленький круглый предмет.
Я совсем забыла о кольце.
Может, сэра Джона о нём расспросить? Что это за камень? Что означает, кому свойственно его использовать? И не опасно ли мне вообще будет его носить? Кто знает, на что подпишешься, когда наденешь… Сэр, судя по всему, человек опытный, знает много, в отличие от меня, что здесь всего вторую неделю ошивается.
Но почтенного паладина в номере не застаю. Странно. Хотя, возможно, он уже дождался друга?
Ещё час кое-как убиваю на осмотр и проверку снаряжения. Меняю тетиву, чтобы проверить запасную, осматриваю стрелы. Фляжка удобно ложится в чехол для лука, как раз в отделение, где раньше был браслет. А-а, вот что забыла. Приходится вернуться к Михелю в магазинчик и подобрать ножны для подаренного пастушонком ножа: вещичка хорошая, полезная, но в раскрытом виде уж больно опасна. И заодно прошу Михеля разбудить меня с рассветом. Хочется подстраховаться и выйти пораньше.
Снова определяю снаряжение по местам и начинаю маяться бездельем. Подумав, решаю следовать совету сэра Джона — как хороший солдат, использовать каждую свободную минуту для сна. Тем более, что вставать рано… Укладываюсь на лежанку, точную копию той на которой провела прошлую ночь, взбиваю поудобнее подушки. Одеяло не нужно.
— Рикки, — зову негромко, — слышишь?
Он чуть шевелится, откликаясь.
— Мне вот что интересно… Нет, это я не сон заказываю, ты зря не суетись. Выходит, ты меня как-то понимаешь, не только, что я говорю? Ты чувствуешь, что я хотела увидеть и кого? А как это у тебя получается?
Пауза.
— Ага. Объясняться пока мы не можем. Спрошу о другом. Аркадий говорил… ты ведь знаешь Аркадия? Он должен был к Гале заглядывать…
У меня перед глазами возникает смешной крохотный бельчонок, сидит рядом с чайным блюдцем и грызёт сахар. Сперва я думаю, что вижу повторение сцены в Васютином доме, но замечаю рядом с блюдцем большую фаянсовую кружку, такую же, из которой потчевала меня Гала, и… и знакомый портсигар. Это у неё. Это Гала угощает Аркадия, а рядом лакомится его рыжий личный полиморф. У Галы — фамильяр, у Оборотника — полиморф, а у меня — кто?
Неважно. Я же сказала — не хочу его использовать. Ему и так досталось.
А сама чувствую нотку чужой тоски и… немножко зависти. Вот он какой, сидит, его родственник: грызёт сахарок, зубки белоснежные, сам яркий, рыжий, шёрстка настоящая, пушистая… ящерку до него ещё расти и расти, он пока даже не умеет чешую во что-то другое превращать…
— Да ты что, Рикки? — говорю ласково. — Ты погляди, насколько ты вырос, каким большим и сильным стал. Ты уже давно обогнал Аркашиного друга. А уж когда меня защищал — был ничуть не меньше тех змеищ. Понял, мой дорогой сэр Рич?
Получаю мысленный вопрос: правда? Не обманываешь? Не словами он меня спрашивает, просто улавливаю… посылы, что ли, эмоциональный фон… даже сразу и не объяснить. А может, само намерение угадываю, вроде того, как Нора подхватывается, когда я ещё не открыла холодильник и даже в его сторону не направилась, а только думаю встать с табуретки.
— Мы с тобой ещё многому научимся, — обещаю своему питомцу. — Надо просто работать. И будешь ты у нас хоть бельчонком, хоть совой, хоть симураном.
При последнем слове меня обдаёт волной недоумения. В ответ рисую мысленный образ крылатого пса. И чувствую, как кое-кто просто млеет от восторга. В душе моей — нежность и жалость, сочувствие и любовь к этому маленькому созданию, пытающемуся быть очень грозным. Ладно, дружок, кажется, это то, что тебе сейчас нужно. Бери, сколько можешь, а уж сахарок мы для тебя с Михеля стрясём… попозже…
И неожиданно для самой себя засыпаю.
И сны мне снятся удивительные, фантастические и немного эротические. Я вижу себя в громадной комнате, на необъятной кровати под балдахином, — не кровать, а целый полигон! Но в деталях ничего не могу разглядеть и там, во сне, соображаю: это простой сон, не вещий, потому что Рикки подсовывал мне чёткие изображения, во всех подробностях, а тут всё расплывчато, лишь общее впечатление света и простора, и где-то вдалеке теряются стены, и где-то, гораздо выше балдахина — дуги сводчатого потолка. Зато хорошо прорисованы позолоченные витые столбики балдахина, причудливую резьбу на светлом дереве спинки кровати. Вижу свою… или не свою руку… нет, ручку, почти не скрытую прозрачнейшим рукавом то ли ночной рубашки, то ли пеньюара, в отделке роскошного белоснежного кружева.
В жизни у меня не было такого маникюра, рук, ухоженных до такой степени, что бархатная кожа кажется прозрачной. Елы-палы, мне от рыжего, как апельсин, прадеда досталась просто фантастическая веснушчатость, и единственными местами, где этих россыпей не было, являлись по странной причуде лицо и шея, те части тела, которые под солнцем бывали чаще всех остальных. Но эти ручки, которые я вижу, идеально гладкие и без единой конопуш… простите, без единого пигментного пятнышка, почти беломраморные — они просто не могут быть моими! Тем не менее, пальцы послушно сжимаются, и я вижу то самое загадочное кольцо, что в реале так и осталось лежать в кармане, только немного иное. И в это время со спины меня жарко обнимают.
— Ива-а, — слышится вкрадчивый мурлычущий шёпот, и мой кулачок накрывается сверху мужской ладонью. Рука изящна, но сильна, покрытая мужественной растительностью ровно настолько, чтобы и эту самую мужественность подчеркнуть, и дать рассмотреть скульптурную выпуклость мышц. Я оказываюсь в сильных объятьях, чувствую жар прижавшегося тела, не стеснённого одеждой, и сама себе кажусь такой маленькой, хрупкой… и защищённой. Что бы ни случилось — в этих объятьях ничего не страшно.
— Ива-а, — вновь шепчет некто, но почему-то я твёрдо знаю, что это не Мага. Хотя кроме него меня никто так не называет. Но не могу узнать голос. И этот запах… горьких трав, освежающей мяты и совсем немного — дорогого табака, мне совершенно нов. Я никак не могу понять — бояться мне или ещё рано, вроде бы это обычное сновидение…
Рука незнакомца скользит к моему плечу, поглаживает, затем накрывает грудь, и вообще, кажется, намерена позволить себе всяческие вольности, и я к своему удивлению не возражаю, потому что во сне дозволено всё себе вообразить и разрешить, и никто не осудит, а на самом-то деле в реальной жизни я другая… А здесь и сейчас можно закрыть глаза, застонать от удовольствия и разрешить себя ласкать неневинно…
Что-то не так. Декорации расплываются и тают, а вот телесные ощущения становятся всё более явственны. Да что там, ещё немного — и меня изнасилует собственное тело, поддавшись и отдавшись неизвестно кому… Не хочу! Это уже переходит все границы! Да плевать, что во сне, не позволю!
Я пытаюсь вывернуться из чужих объятий. Кручусь веретеном. И уношусь куда-то в пустоту, успев услышать напоследок только раздосадованный возглас.
Когда открываю глаза, солнце уже садится. Ну, вот, разоспалась, а чем теперь ночью заниматься буду? Но голова на удивление ясная. Должно быть, мне всё-таки этого не хватало — выспаться, как следует, и теперь, когда я самой себе разрешила целые сутки отдыха — организм, подсуетившись, урвал своё. Вот и отлично.
Лениво слежу за передвижками света на потолке. Там прыгают зайчики от оконного стекла: во время уборки номер проветривали, а я так и не удосужилась закрыть окно. Снаружи — тихо. Поразъехались все, что ли, в одночасье? Ни во дворе не слышно, чтобы кто-то шевелился, ни в зале — а ведь он прямо подо мной, и там тоже окна нараспах, Михель любит вольный воздух, я заметила… Лишь в отдалении — видать, на кухне — постукивают о разделочные доски ножи, стук характерный, его ни с чем не перепутать. Вставать лениво. И никаких снов не было, что интересно, просто словно ухнула в какую-то мягкую и уютную светонепроницаемую перину и зависла там в тепле и неге.
А кто-то меня опять накрыл одеялом. Сэр Джон, вы умеете проходить сквозь запертые двери? Забота заботой, но чувство такта тоже надо иметь!
И, кстати, как это вы сумели исхитриться вытащить из-под меня это одеяло, что я даже не почувствовала?
Осердившись, сажусь в постели. Поспешно осматриваюсь: всё ли в порядке? Не хватало ещё, чтобы застали меня тут спящей во фривольно расстёгнутой и задравшейся рубашке и какой-нибудь соблазнительной позе. Нет, придётся с этим разбираться серьёзно. Машинально потираю отлёжанную руку. Привет Рикки. Мне чудится, или ты за это время немного подр…
И замираю, оцепенев.
Кольцо. Кольцо у меня на пальце. То самое, с чёрным камнем. Только сейчас камушек как бы на подложке из тонкого малахитового диска, чёрный на ярко-зелёном.
Красиво. Ничего не скажешь. Подарочек со смыслом: не понравилось первый раз? А как тебе вот это?
И оно не снимается.
Это не сэр Джон заходил. И, кажется, этот не-сэр не заходил, а проник сюда иным способом, я это точно знаю. Потому что, решившись запахнуть окно, вижу на широком подоконнике совсем свежие глубокие борозды, как будто от когтей громадной птицы.
И ещё мне кажется, что это злосчастное колечко я видела совсем недавно. И тоже — на собственной ручке. Только немного иной, слишком ухоженной…
Да будь оно неладно! Кручу-кручу это кольцо, тяну, дёргаю, а оно не слезает. Как его вообще на меня нацепили? А ведь нечто похожее было и с паладиновским, но то отказывалось сниматься лишь при бывшем владельце, обозначив, что остаётся со мной; так ведь больше никто меня в ученицы не вербовал. Да если бы и так — для чего неизвестному гостю напускать столько таинственности? Тоже мне, Артур Грей нашёлся…
На ум внезапно приходят некоторые интимные подробности недавнишнего сна, и становится неловко перед самой собой. Нет, Ваня, с такими-то фантазиями из тебя даже современная раскованная Ассоль не выйдет.
А не связаны ли меж собой нескромное сновидение и преобразившееся колечко? Я трусливо прогоняю эту догадку. Допустить такое — значит, признать, что совсем недавно здесь побывал некто…
… я даже не знаю, кто. Очень могущественный. Тот, кто умеет влезать в чужие сны и навевать свои собственные, менять молекулярные структуры твёрдых тел, влетать в окно и исчезать затем бесследно и бесшумно. Впрочем, не бесследно, нет. Подоконник вспахан шестью глубокими параллельными бороздами, и очень похоже, будто какая-то громадная птица, усевшись, притормозила здесь лапами. В конце борозд ещё и углубления, будто в этом месте птица зафиксировалась, вонзив когти. А что потом? Потом это… скажем, существо спрыгнуло в комнату. Не знаю, что оно ещё здесь делало, но карманы в моей куртке проверило, иначе, откуда тогда кольцо? И… мамочки мои… могло запросто придушить, или таким вот коготком тюкнуть в темечко вместо того, чтобы показательно укутать от сквозняка вытащенным из-под меня же одеялом. Ваня-а, куда ты опять влипла? Скажи спасибо, что живой проснулась…
Трясущимися руками закрываю обе створки.
И надо же было оставить окно открытым! Дождалась. Меня ткнули носом в собственную беспечность. Я-то расслабилась, решила, что, если мой новоиспечённый рыцарь с треском и шорохом разогнал гадюк, то неприятности на сегодня закончились… как ребёнок, честное слово, который в полной уверенности, что стоит накрыться с головой одеялом — и никакой волчок не страшен. Так и я — даже в квесте цеплялась за иллюзию, что в собственной комнате могу спать спокойно; как будто и не влезал ко мне однажды вот так же в окошко Некромант: «Поговорим, Обережница?» Нет, я упрямо наступаю на одни и те же грабли.
И что теперь? Меня предупредили… о чём? Что держат под наблюдением? Что я должна — или, наоборот, чего-то не должна делать? В чём смысл визита и насланного — не побоюсь этого слова — искушения? Мне страшно. Хочется и ноги унести поскорее, и затаиться, как мышка, ибо кажется, что за порогом уже поджидают слуги этого неведомого гостя или он сам… Кто? Ох, как бы мне сейчас пригодился мой новый друг с его необыкновенными способностями… Но ящерок, осоловев от выпитого молока, пребывает в спячке, и добудиться его невозможно.
Нервно прислушиваюсь. Почему так тихо? Ни звяканья посуды с кухни, ни голосов из зала, словно вымерло всё. Подозрительно.
Так, Ваня, возьми себя в руки. Хотели бы тебя прибить или какое непотребство учинить — сто раз успели бы. Не тронули ведь! Значит, ты им живой нужна. Или, может, вовсе не нужна, так, залетел из чистого любопытства местный продвинутый маг-оборотник, поглядел на спящую дурочку…
Ага. И кольцо ради забавы отыскал и так хитро пристроил, что до сих пор снять не могу.
Может, сразу бежать? Только не через дверь, чтобы не отследили, в окно. Оно выходит на торцевую сторону дома, и со двора меня не увидят, а до леса рукой подать. Поднявшись на цыпочки, смотрю, что внизу. Там просматривается красная черепица навеса — похоже, над крылечком чёрного хода, как раз с подоконника выберусь на карниз, с него — на землю, не так уж и высоко, повишу на руках — и спрыгну…
А если я опять надумываю себе лишние страсти, и отметины оставлены кем-то из прошлых жильцов? Михель недвусмысленно дал понять, что среди гостей есть и оборотники, так, может, он эту комнату для них и держит, чтобы тем не тратить зря время на вход-выход: захотел побегать зверем — вот он лес, рукой подать, захотел полетать — порхай с подоконника. А следы… я же не следопыт, не определю, свежие это отметины или прошлогодние. И утверждать, что их раньше не было — тоже не могу, не приглядывалась. Логично?
Ну да. Вот только кольцо, Ваня перетягивает всю твою логику. Однако прыгать в окно и удирать прямиком в чащу, не зная, от чего, собственно, бегу — глупо. Знаю я за собой такую привычку — малейшее опасение возвести в такую степень, что потом самой стыдно становится. В общем, как ни крути, а нужно идти на разведку, добывать хоть какую-то информацию, и в первую очередь — привлечь почтенного паладина, расспросить его о возможной природе странных происшествий. Бросив последний взгляд на злосчастное кольцо и кое-что припомнив из читаемых в детстве романов, с нажимом провожу выступающей гранью по оконному стеклу. Слышу душераздирающий скрежет. Так и есть. Бриллиант. Стекло режет с лёгкостью. Надеюсь, не влетит от Михеля за порчу имущества.
И что это мне даёт? Я ничего не знаю о чёрных бриллиантах, лишь когда-то краем уха слышала, что котируются они иначе, чем прозрачные чистой воды. Одни объясняют их необычный цвет примесью графита, другие — любители мистики — что изначально бесцветный бриллиант может внезапно потемнеть от концентрации в нём магии. Да, есть и такое мнение. Но хватит с меня пустых догадок. Пойду, разыщу, наконец, сэра Джона и…
Миновав гостиничный коридор, я уже собираюсь выйти на открытую лестничную площадку, чтобы спуститься в зал, когда донёсшийся снизу обрывок разговора заставляет меня притормозить в нескольких шагах от дверной арки. Замерев, балансирую на одной ноге, прислушиваюсь и напоминаю себе пресловутую пуганую ворону, которая и куста боится.
— Я продолжаю настаивать, Тимур. — Голос благожелателен, но достаточно твёрд. Узнаю сэра Джона. — Чего мы добьёмся своим вмешательством? Если мы будем постоянно их корректировать, они так и не научатся работать самостоятельно. Пусть молодёжь действует сама. Конечно, без разбитых лбов не обойдётся, как и без психологических травм, но это будут их личные уроки, и чем больнее, тем верней останутся в памяти.
— Самостоятельность… Невмешательство… — раздражённо отзывается голос, от которого у меня кровь стынет в жилах и одновременно сладко сжимается в животе, а к шее поднимается приятная теплота. И почему-то страстно хочется, чтобы именно его обладатель шептал мне во сне: Ива-а… — Я пытался. И в результате этого твоего невмешательства уже потерял сына, ты помнишь. Они не справились, Джон! А упускать внучек я не собираюсь. И если сейчас ситуация выйдет из-под контроля, Мага со своим необузданным характером испортит все. Всё!
Я осторожно отступаю на шаг. Но уйти не могу, так меня завораживает низкий, с бархатистыми тонами голос, с интонациями, до чрезвычайности знакомыми, с лёгким налётом сексуальности, заложенной, должно быть, на подсознательном уровне… Или это фишка такая у всех некромантов? Если бы не новый приступ страха, мгновенно перебивший во мне желание мчаться на чарующий зов, сломя голову, я бы сейчас повелась, как девушки из салона, что преданно заглядывали Маге в глаза. Только это не Мага. Это… Кажется, я догадываюсь.
— Тебе ли не знать, отчего он такой? — со сдержанным упрёком отвечает сэр Джон. — Если бы ты не глодал его за тот промах, не напоминал бы ежечасно… Тимур, он и без того до сих пор себя казнит, а ты всё не подпускаешь его к своим исследованиям. Дай ему хотя бы шанс исправить ошибку!
— Ты называешь это ошибкой, я — безответственностью. Он расслабился, утратил контакт с Ником и в нужный момент не успел пробить ему выход. Джон, я никогда ему этого не прощу.
— Ты себе этого не можешь простить, друг мой, — мягко отвечает сэр. — А пытаешься переложить вину на Маркоса. Ты и тогда не подпускал его к лаборатории. Как знать, будь у него хоть часть твоего опыта — и всё сложилось бы иначе? Мы же до сих пор не знаем, что произошло, мог ведь и Николас не справиться там, на своей стороне, а Мага — сделал всё, от него зависящее. Я хорошо помню, как он был истощён, когда вернулся из той злополучной экспедиции, и сразу же ты обвинил его во всём — потому что тебе нужно было кого-то наказать, тебе, с твоим необузданным характером… Вспомни, что именно Николас был инициатором всех их совместных компаний!
Николас. Второй раз я слышу это имя. И неожиданно вспоминаю: а ведь Мага сказал как-то, что у них в роду появляются на свет в основном близнецы, но я даже не подумала спросить: значит, у тебя есть брат? Нам тогда было не до этого.
Доносится звук отодвигаемого стула, и вслед за ним — лёгкие шаги, словно кто-то расхаживает в задумчивости — или в раздражении. Слишком мягкая поступь для мужчины, даже половицы не скрипят, лёгкая, как у танцора, который никогда не впечатывает пятку в пол, а словно скользит над ним. Незримый собеседник паладина продолжает:
— Избавь меня от этих психологических экзерсисов, Джон. У меня и так последняя неделя — сплошная головная боль. Мага как с цепи сорвался; он был мне нужен дома, а вместо этого засел в Тардисбурге без объяснения причин. Не от него — от посторонних людей мне пришлось узнавать, что, оказывается, одна старая знакомая — кто уж она ему, приятельница или кто — умирала; а, схоронив её, он внезапно встретил ещё одну. Эту свою… бывшую пассию. Эта интрижка, имей в виду, тоже плод его самостоятельности. И главное — я об этом ничего не знал! О том, что у него была связь с женщиной, в то время, когда ему нужно было как-то поддерживать контакт с братом, думать своей головой, искать возможные варианты отхода в наш мир… Если бы они у него были, эти варианты — вполне вероятно, что вернулись бы оба.
— И ты удивляешься, что он тебе ничего не рассказывал? — Я представляю, как сэр Джон укоризненно приподнимает брови. — Мальчик пятнадцать лет хранил воспоминания о своей любви, потому что считал её неуместной и безответственной, приведшей к катастрофе. Да ты своими попрёками сжил бы его со свету!
Шаги замирают.
— Как знать, — задумчиво говорит собеседник. — Понимаешь, Джон, упущенное время, конечно, не вернёшь, но если бы он хоть словом обмолвился, что у него была женщина… У меня появился бы отличный мотиватор и, возможно, я научился бы открывать порталы гораздо раньше. Чтобы самому всё проверить на месте. А теперь мне приходится исправлять всё разом, в то время когда можно было не запутывать этот клубок, а решать проблемы по отдельности. Что теперь прикажешь делать с этой его объявившейся подружкой? И ведь тоже… самостоятельная. По её милости Мирабель устроила мне такой скандал, по сравнению с которым вчерашний ураган — невинный летний бриз. Пришлось брать её с собой, дабы убедилась лично, что сыночек цел и невредим. Ох уж эти женщины…
Кажется, я и здесь успела напортачить. Кто меня за язык тянул и заставлял инструктировать Карыча? Могу лишь надеяться, что мамочки моего ненаглядного здесь нет, иначе она бы уж не стерпела и подала бы голос.
Этот искуситель явился по мою душу, ясно как день. Можно, конечно, собрать вещички и удрать в окно, как и собиралась, но далеко ли я убегу? Я же не знаю, вдруг у этого типа на каждом дубу — по шпиону, вроде Карыча. К тому же, нужно быть не в своём уме, чтобы, очертя голову, сунуться в ночной незнакомый лес, через который до ближайшего города — день пёхом, или в открытую степь, по которой неизвестно кто рыщет. Так вот и наживают себе неприятности на пятую точку… Нет уж, лучше я с человеком разберусь, чем с лесным зверьём или со степняками. Да и не одна я тут. Сделаю ставку на сэра Джона. Он ничуть не пасует перед своим опасным собеседником, более того — позволяет себе высказывания достаточно откровенные, и его оппонент, хоть и раздражён, но не срывается. И беседуют они, как давнишние приятели, у которых за плечами много общего. Что-то мне подсказывает, что на нынешнего Индиану можно столь же положиться, как на его прототипа.
А больше-то — не на кого…
Глубоко вздохнув для храбрости, покидаю своё укрытие обычным неспешным шагом, будто я и не торчала несколько минут под дверной аркой, а только что вышла из комнаты и деловито иду по своим делам, и, спускаясь по лестнице, как бы невзначай повернув голову, вижу их, двоих собеседников, зорко отслеживающих каждый мой шаг. Паладина успеваю заметить лишь мельком, потому что напарываюсь на тяжёлый взгляд незнакомца, неподвижностью своей и почти ощутимой тяжестью вдруг напомнивший взгляд степной гадюки. И хоть смотрит он на меня снизу вверх — казалось бы, из проигрышной позиции — мне хочется пригнуться. Должно быть, лестницу вымыли какой-то липкой дрянью, а иначе, почему ноги словно приклеиваются к каждой ступеньке? Я с трудом преодолеваю оцепенение, весьма схожее с тем состоянием, что пережила утром — когда воображаемый яд сочился по венам. Спокойно, Ваня. Считай, что это всего лишь смотрины.
Поглядываю искоса — в упор рассматривать невежливо, но и этого мне хватает, чтобы понять, чью именно манеру одеваться и преподносить себя, исключительного, копирует Мага. Того же покроя чёрный бархатный камзол, только без вычурных вензелей, та же манера закладывать руки за спину и холодно улыбаться. Этот новоиспечённый друг сэра Джона едва ли будет намного выше меня, — а здесь такие нечасто встречаются — но что-то говорит мне: рядом с ним многие склоняют головы.
Пока я спускаюсь, глаза столь знакомого мне восточного разреза внимательно изучают меня как подопытного жучка или амёбу на предметном стёклышке. И я уже сомневаюсь, хватит ли у меня выдержки, не пора ли, в самом деле, развернуться и удрать — и тут на помощь приходит паладин. Он выдвигается вперёд, и на челе его прописано крупными буквами: своих в обиду не дам! От ободряющего и тёплого взгляда становится легче.
Я встряхиваю память — и выуживаю воспоминание о Каэр Кэрроле, о себе — уверенной и ослепительно красивой, пробуждаю в душе ощущение полёта и свободы. Вспоминаю Магин изумлённый взгляд и то, как сэр Майкл, опередив друга, с улыбкой протягивает мне руку. Я и сейчас — такая же. И неважно, что на мне надето, главное — кем я себя чувствую. Победительницей.
Паладин почтительно целует мне руку и, как истинный джентльмен, помогает сойти с последней ступеньки. Я чувствую, как отступает его тревога.
— А вы, наконец, дождались своего друга, сэр Джон? — говорю я непринуждённо. — Познакомьте же нас!
Классная фраза получается. Стильно и к месту. И голос у меня не хуже некромантовского, такой же хорошо поставленный и притягательный. Если уж я выхожу на тропу войны, то использую весь арсенал.
— Вы обворожительны, дорогая, — негромко замечает сэр, и я, несмотря на походный костюм и побитые в дороге сапожки, ощущаю на себе струящийся шёлк изысканного вечернего туалета. — Я в вас не ошибся. Так и продолжайте.
Он церемонно подводит меня к новому действующему лицу. Лицо это словно нехотя делает шаг навстречу — видимо, в рамках этикета этого достаточно. А он и в самом деле только чуть выше меня… Это позволяет мне посмотреть ему в глаза на равных, спокойно и выжидающе. В рамках этикета.
— Позвольте вам представить, леди: дон Теймур дель Торрес да Гама, мой друг и родственник по супруге. А также Архимаг ордена Некромантов и Глава Клана Некромантов.
«А также мой свёкор. Теоретически», — добавляю мысленно.
— Дон Теймур, — продолжает сэр, — леди Ванесса-Иоанна. Моя спутница.
— А также Обережница, — добавляет дон Глава, Архимаг и кто-то-там-ещё, по-прежнему глядя на меня в упор. — А также последняя ученица Майкла Джонатана Кэррола младшего. А также несостоявшаяся супруга моего сына Маркоса и, помимо этого, мать моих внучек.
Должно быть, он рассчитывает, что после такого потока информации я тотчас спекусь и начну признаваться во всех винах, известных и неизвестных. Но я лишь со всевозможным почтением склоняю голову. Интересуюсь невинно:
— Вы совершенно правы, дон Теймур. Можно считать официальную часть законченной?
Дон почти требовательно протягивает руку, и я, поколебавшись, подаю свою. Он, не торопясь, прикладывается к ней, как бы мимоходом коснувшись навязанного мне кольца большим пальцем, и я успеваю заметить, как внутри камня загорается тусклый огонёк. Похоже, основной целью приветствия являлась активация этого самого кристалла.
Ну, дон!
— Официальная часть? — Он сощуривается, и я вдруг замечаю, какие у него густые и длинные ресницы, непозволительно красивые для мужчины. — Теперь, пожалуй, закончена. А вы, — красиво очерченная бровь приподнимается в знакомом изгибе, — уже собираетесь покинуть нас, донна? Не рано ли?
— О, это было бы невежливо, — отвечаю любезно. — Мы ведь только познакомились? Да и хотелось бы поближе поглядеть на… родственника. Как-никак, мы впервые встретились.
— Не по моей вине, донна, не по моей, позвольте вас заверить… Михель, мы бы выпили чаю, — бросает он в пространство и гостеприимно указывает на ближайший столик. Лично отодвигает для меня стул, с таким выражением лица, что кажется: стоит мне помедлить — и получу я сидением этого стула по соответствующей части тела, да как следует… Сам он занимает широкое массивное деревянное кресло напротив; сэр Джон легко вклинивается между нами третьим, как независимый арбитр. И у меня, несмотря на внутреннее напряжение, появляется интересная мысль, а не в этом ли качестве он здесь и присутствует? И устраивается он, кстати, на лёгком табурете, с которого, случись разнимать игроков, можно вскочить гораздо быстрее, чем с громоздкого тяжёлого стула. В глазах моего новоиспечённого родственника явственно читается мыслительный процесс: меня обмеряют, прощупывают, сканируют, делают спектральный анализ и в соответствии с обновлёнными данными на ходу меняют тактику поведения.
Тем временем Красная Шапочка с братцем быстро, но без суеты раскидывают на столе тонюсенькие бамбуковые салфетки-циновочки, там же появляется и вазочка тонкого цветного стекла с одинокой веткой рябины. Два чайника из простой неглазированной керамики, что до этой минуты, похоже, держались в кухне наготове, теперь перекочёвывают к нам на стол в сопровождении таких же керамических пиал с тиснёным по ободкам орнаментом. Расставляются вазочки с жёлтым колотым сахаром, воздушной пастилой и какими-то восточными сладостями.
Михель, однако… Легче угадать, чего у вас в закромах не имеется. Это что же, всё по скромному и нетребовательному вкусу постоянного клиента? Судя по быстроте исполнения — да. И с клиентом этим считаются весьма и весьма, освободив заранее зал от лишних глаз и ушей, уж каким образом — для меня это так и останется загадкой.
— Донна Ванесса, — Глава так и лучится гостеприимством, — … или лучше, быть может — Ива? Не откажитесь быть нашей хозяйкой. Представьте, я немного наслышан о ваших способностях, в частности — о непревзойдённом умении составлять травяные сборы, и жажду увидеть ваше умение.
Не собьёте вы меня с толку вашим сексуально настроенным голосом, дон. И, кстати, вы эту чайную церемонию устроили просто так — или хотите позабавиться, не хуже утренних мальчиков? На меня внезапно нападает упрямство: а вот не буду вам ничего демонстрировать! Нашли девочку для развлечений, клоуна бесплатного! Но здравый смысл ехидно напоминает: тут кое-кто недавно упрекал себя в поведении по-деццки? Так и будешь продолжать? Или поумнеешь?
Он тебя проверяет, Ваня. Прощупывает. Анализирует поведение. И играть с ним в «не хочу — и не буду» — повредить не только себе, но и тем, кто тебя поддерживает.
Михель бесшумно выставляет передо мной баночки с травами. Отобрав несколько, запрашиваю у него ещё и специи, и хозяин, кивнув, приносит целый ворох мешочков. Так и быть, затворю свой чай, особый, но не ради того, чтобы угодить враждебно настроенному дону, а ради того странствующего рыцаря, что не спускает с меня глаз, стараясь уберечь от возможного промаха.
Для образа юной девушки-подростка выбираю мелиссу и немного вербены; чтобы обозначить поклонника и верного рыцаря, оттеняю чай зёрнышком имбиря. А вместе с Кэрролом-младшим невольно вспоминаю и его белого жеребца, стало быть, лепесткам василька в этом сборе самое место. Для чайной основы, как таковой, белый чай из пушистых почек и нетронутых обработкой листьев смешаю с чёрным крупнолистовым, кручёным, обожженным солнцем и высушенным ветрами, и возмужалым, собравшим в себе терпкость и мудрость зрелости. Я знаю, что вскоре увидит сэр Джон. Ему, и именно ему мне хочется показать эту замечательную пару, идеального мужчину и идеальную будущую женщину, своего Наставника и Гелю.
Увлёкшись, я почти теряю из вида дона и Архимага в одном лице, и спохватываюсь, только когда приходит пора разливать чай. Кому из мужчин подавать первому? Вроде бы сперва полагается почётному гостю, то есть дону. Но у нас в офисе секретарь при раздаче чая-кофе, независимо от важности переговоров, вначале оделяла чашкой генерального, согласно офисному этикету: первому вырази почтение своему боссу, а потом уже по ранжиру — всем присутствующим. Сэр Джон официально представил меня как свою спутницу, ему и уходит первая чашка. Вроде бы как куратору.
Он с благодарной улыбкой принимает пиалу, привычным жестом обхватывает за самый ободок, дабы не обжечься — знает науку чаепитий. Делает первый глоток и задумывается.
Наблюдаю с интересом. Я-то сама не вижу, что им там открывается, могу лишь догадываться. Сэр, прикрыв глаза, вдыхает аромат… и уходит в себя. Полное погружение, я бы сказала. Сейчас он меня не видит и не слышит. Сейчас он…
Дома.
Заглядевшись на него, я упускаю из вида почетного гостя, и он сам напоминает о себе, перегнувшись через стол и осторожно потянув у меня из рук вторую пиалу. Благосклонно кивает в ответ на моё извинение. Пьют они в полном молчании, оценивая каждый глоток. И меня не замечают, ушедшие в свои думы. Становится тихо, даже тиканья часов не слышно, только, скрипнув дверью, робко выглядывает из кухни Мила и тотчас прячется, когда отец, что дежурит у стойки, прикладывает палец к губам. А я, воспользовавшись затишьем, бросаю исподтишка взгляды на того, кто сидит напротив.
У него такие же чёрные как смоль кудри, тронутые сединой лишь на висках, но не до плеч, как у Маги, а стянутые в хвост. Только пара завитков брутально спадает над бровью и на висок. Щёки и подбородок гладко выбриты, но отсвечивают синевой, как у всех брюнетов. Руки… скульптурной лепки, не иначе, тоже с накладными ногтями, как и у сыночка, только металл другой, матовый, не бликует. Видела я сегодня эти руки… На безымянном пальце правой — светится и рассыпает редкие искры чёрный бриллиант намного крупнее моего. Это его единственное кольцо. И не навешано на нём столько серебра и прочих металлических побрякушек, как на Маге: либо чужда ему эта атрибутика, либо он в ней не нуждается.
Хлопает от сквозняка форточка. Дон прерывает молчание.
— Ты слишком долго не был дома, Джонатан, — медленно говорит он.
Сэр нехотя отставляет пустую пиалу.
— В последний раз я почти доехал. Но встретил на дороге даму — и не смог отпустить одну.
— Даму…
Мелькнув атласной подкладкой камзола, дон извлекает из внутреннего кармана массивный портсигар, тускло отсвечивающий жёлтым. Предлагает сэру — тот отрицательно качает головой.
— Вы позволите, донна?
Конечно, донна позволяет. Тем более что по мановению властной руки на столе уже возникли коробок длинных фосфорных спичек и глубокая толстостенная квадратная пепельница чёрного стекла. Хозяин оставляет рядом невысокую свечу в массивном чугунном подсвечнике и испаряется.
Дон Теймур самолично зажигает свечу, затем долго и со вкусом раскуривает от неё сигару. Как Гала, вспоминаю невольно. Некоторые считают прикуривание от свечи плохой приметой, а этот на приметы плюет. И не смотрит на меня, как будто я ему не интересна, поглощён своим занятием, прикрыв веки, опустив пушистые ресницы… В этот момент он выглядит непозволительно молодо, и даже трудно представить, что его сыну уже… Только по нескольким сединкам в густых бровях можно догадаться о его возрасте. Дон не спеша поднимает на меня взгляд.
— Встретил даму, — повторяет задумчиво. Пыхает сигарой. — А с дамой этой… придётся… что-то решать… — Он, наконец, отставляет свечу и откидывается на спинку кресла. — Не волнуйся, Джон, всё будет совершенно корректно. И цивилизованно. Само твоё присутствие — уже гарант благопристойности.
Последние слова он произносит, в очередной раз заглядевшись на меня. И снова меня сканируют, применяя последние полученные данные, проводят какие-то аналогии, параллели… Не люблю, когда меня так разглядывают. Молча наливаю чай сэру Джону и себе. От этих бесконечных стрельбищ глазами почему-то очень хочется пить.
— Донна Ванесса, нам нужно серьёзно поговорить.
Давлюсь чаем. Вот оно. Началось.
Подождав, пока я откашляюсь, он вежливо напоминает о себе:
— Итак?
— Вот и Мага так говорил каждый раз, — говорю обречённо. — И насколько я помню, первый наш разговор закончился…
Как бы это выразиться поделикатнее?
— … вашим сердечным приступом, — любезно подсказывает дон.
Вот тут меня, наконец, пронимает. До печёнок, до пылающих ушей. Стало быть, и причина приступа ему известна!
— Да, с-спасибо, — продолжаю почти сквозь зубы. — Последний разговор оборвался на том, что…
— … мой сын умер. Не по вашей вине, донна, я это уже понял.
Так я и знала. Если уж Мага в своё время бесцеремонно копался в моей памяти, то Глава Клана тем более не мог упустить такую возможность. В разведке он меня опередил. А заодно оставил кое-какой довесок в виде соблазнительных снов для недалёкой цыпочки… Кажется, поначалу меня держали именно за таковую. Нахожу в себе силы продолжить.
— Учитывая, что вы довольно старше… э-э-э… рангом, даже боюсь себе представить последствия нынешнего серьёзного разговора. Что хотите со мной делайте, дон Теймур, только не нравятся мне беседы с представителями вашего клана. Для меня это ничем хорошим ещё не кончалось.
Он наблюдает за мной с явным интересом. Затягивается сигарой: вот прекрасная возможность не торопясь обдумать следующий ход! Да вы психолог, дон! Но хоть я по сравнению с вами — мелочь пузатая, всё же ещё побарахтаюсь, как та лягушка в крынке со сметаной.
— Что вы предлагаете? — спокойно спрашивает он.
Я развожу руками.
— Ну… давайте просто общаться. Сперва на отвлечённые темы, а потом посмотрим, куда нас выведет эта беседа.
— Давайте, — охотно подхватывает он. — И на какую же тему мы будем… общаться?
Пауза перед последним словом выдержана явно намеренно. Это в смысле — что у нас может быть общего? Какие могут быть точки соприкосновения у Архимага, Главы — и какой-то там пришлой дамы, хотя бы и потенциальной родственницы, «бывшей пассии», так он, кажется, меня назвал? Пусть будет довольна, что вообще к беседе допустили. Впрочем, Мага — тот бы наверняка подумал именно так, а за Главу не ручаюсь. Понятия не имею, что у него на уме.
— Как утверждают мудрые люди, дон Теймур, наиболее интересная тема для собеседника — это он сам. Может, расскажете немного о себе?
Немного нахально, да? Но пусть только попробует повернуть стрелки. Он уже фактически признался, что считал с меня часть информации, теперь очередь за ним. Открывайтесь, дон.
Он насмешливо приподнимает бровь. Вот как… У Обережницы есть зубки?
— Полагаете, я настолько предсказуем? Ну, хорошо, донна, с чего-то действительно надо начать. Сколь уж мы определились с темой, и совсем недавно здесь было упомянуто о моих рангах, поговорим вот о чём. Чем выше человек или маг занимает ступеньку на иерархической лестнице, тем больше степень его ответственности за своих подчинённых, вы со мной согласны? — Киваю. — А теперь представьте, каково приходится Главе клана. Нравится мне или нет, но приходится держать в поле зрения всех представителей своего магического профиля, независимо от происхождения.
— Всех? — недоверчиво спрашиваю и ловлю себя на том, что нестерпимо хочется курить, несмотря на многолетнюю отвычку. Всё-таки я нервничаю. И ароматный дым просто сводит меня с ума.
— К сожалению, нас не так уж много, донна. В этом мире — не более нескольких сотен. — Он откладывает сигару, мягкий пушистый столбик рушится в пепельницу. — Вы уже знаете, как трудно появиться на свет маленькому некроманту, и, буду с вами откровенен, редкая из наших женщина соглашается рожать более одного раза. При этом, несмотря на прочно устоявшееся мнение, мы отнюдь не бессмертны, просто продолжительность жизни у нас дольше, чем у обычных людей. Да, мы выглядим моложе своих лет, но это — одно из побочных свойств нашего специфического энергообмена.
Да, это верно. Не знай, что он — отец Маги, я приняла бы за старшего брата, внешне между ними разница лет десять, не больше. Однако… невольно скашиваю глаза на паладина, который, хоть и не скрывает свои почтенные седины, но носит их с простотой и изяществом, как молодой актёр, которому по произволу режиссёра досталась возрастная роль. Если и есть на этом светоносном челе морщинки, то лишь мимические, от частых улыбок.
— Да и вы сами, как Обережница, со временем это поймёте и оцените, — возвращает меня к теме дон Теймур. — У вас ведь, как я заметил, тоже есть свои особенности в развитии. Однако, донна, я отвлёкся, а мы договорились, что речь пойдёт обо мне. Да, представьте, я знаю всё и обо всех. Психологическая совместимость между отдельными личностями, моральный климат в семьях и сообществах, профилактика конфликтов и прочая и прочая — всё это под моим контролем. И ещё до недавнего времени мне казалось, что я полностью владею информацией о своих…
…подданных, думаю я.
— … многочисленных родных и близких, — словно поправляет он меня. — Для нас нет отдалённых родственников. Родство, пусть и не по крови, ценится весьма высоко, запомните это, вам пригодится. А теперь представьте мою реакцию, когда совершенно неожиданно на меня, как снег на голову, сваливается известие…
Я успеваю поразиться совпадению идиомы «снег на голову», а потом с опозданием сжимаюсь. Кажется, совершенно напрасно я пыталась перевести его мысли в другое русло, и продолжит он сейчас отнюдь не о себе.
— … что уже почти десять дней в нашем мире находится женщина с чрезвычайно интересными вкраплениями в ауре, также весьма занятной. Я узнаю, что эта женщина в своё время подарила, пусть и чужому миру, но всё же — двух замечательных представителей нашего рода, при этом лишь по счастливому стечению обстоятельств осталась жива. Я узнаю, что, несмотря на не слишком благоприятные условия ей, этой женщине, удалось вырастить и достойно воспитать своих детей и более того — не задушить их врожденные способности, а сохранить в целости и сохранности. И всё это — без нашей поддержки и защиты. Драгоценная донна, я был убит. Поэтому первое, с чего нужно было бы начать нашу встречу — это принести вам мои глубочайшие извинения от лица всего клана. Я делаю это сейчас.
Дон привстаёт и отвешивает мне лёгкий поклон.
— Мы постараемся загладить нашу вину любыми способами. Кроме того я хочу лично извиниться перед вами за недостойное и безответственное поведение своего сына как в прошлом, так и в настоящем времени. Прошу вас предоставить ему возможность хоть как-то сгладить последствия ваших конфликтов.
Я не в силах что-то сказать. Растерянно смотрю на Паладина — тот серьёзно кивает и ненавязчиво указывает мне взглядом на Главу, что, заняв выжидательную позицию, уже вроде бы как напрягся. Ему действительно настолько важно моё прощение? Ему и его клану?
Ему это нужно в первую очередь как деду, обречённо говорит мне внутренний голос. Ты хоть понимаешь, каково ему распинаться перед женщиной, которую впервые в жизни видит, на которую может и не глянул бы, приведи её Мага, как обещал когда-то, знакомиться с семьёй… Если у них жёсткая система — прямо-таки, как в мафии, все связи только внутри своего тесного мирка, только для своих и со своими — представляешь, какую партию они для него готовили? Он перед тобой не ради твоих прекрасных глаз сейчас стелется.
И если ты закочевряжишься — он тебя просто уничтожит. Не сейчас, не при сэре Джоне. Позже. Он найдёт способ. Как и отыщет к твоим детям собственный путь, пусть и более длинный и окольный. Для него невозможного мало.
Пауза затягивается.
Молчать больше нельзя.
— Я принимаю ваши извинения, дон Теймур. — Надеюсь, мой голос звучит достаточно ровно. Рассыпаться в благодарностях не собираюсь, но и войны не хочу. — И от лица клана, и от вас лично. Смею заверить, в свою очередь, что у меня нет ни к кому претензий.
И вздрагиваю от хлопка его ладони по столешнице.
— У вас… — он сдерживается и берёт тоном ниже. Глаза холодно сверкают. — У вас не может не быть претензий к моему сыну! Его поведение по отношению к вам недопустимо. Даже личные счёты не оправдывают некоторых его поступков; а потому, донна, попрошу не вступаться за него.
Тут мне становится даже обидно. Наши с Магой отношения — это одно, а шпынять его как подростка я при себе не позволю. Я сама его нашпыняю, когда придёт время, но сделаю это лично!
— Дон Теймур, учитывайте, прошу вас, что в произошедшем конфликте есть и моя вина. Не нужно мне было говорить лишнего…
— Не нужно было моему сыну разбрасываться проклятьями в то время, когда спор можно решить другим путём. Простите, донна, я вас перебил. В результате чаще всего получается лишняя трата энергии плюс необратимые последствия. И его дальнейшая весьма странная забывчивость не отменяет того, что он не подумал о вашей возможной беременности. Независимо от ваших дальнейших отношений, мы бы не оставили вас с детьми наедине с судьбой и обстоятельствами, уверяю.
— Но…
— Не возражайте, донна!
Сэр Джон предупредительно приподнимает ладонь над столом. Смотрит красноречиво.
— Хорошо, — я уступаю. И вдруг завожусь. — А если бы я не забеременела?
— Не люблю сослагательного наклонения, — сухо обрывает дон и снова тянется за сигарой. — Что произошло, то произошло.
Понятно.
— А… только один вопрос, — не собираюсь уступать, несмотря на его раздражённый вид. — А родись они обычными детьми, не некромантами?
Он заметно оттаивает. Даже в зале становится теплее, и пламя свечи слегка просевшее, вновь устремляется ввысь. Дон подправляет спичкой фитиль.
— Драгоценная донна, — говорит…
«Алмазная донна, на сей раз советую вам быть благоразумнее…»
— …нам дорого каждое наше дитя, независимо от происхождения его родителей и наличия магических способностей. Каждый ребёнок, рождённый от некроманта, является носителем нашего гена, и тот, будучи даже спящим, рано или поздно проснётся, хоть в седьмом или в четырнадцатом колене. Поэтому-то мы и держим в поле зрения всех, понимаете, всех! И не надейтесь избежать нашего внимания.
— Собственно, это я поняла, — говорю уныло. — Дети вам нужны, это ясно. Дочки и внучки. Я вас интересую только как переходящее звено, дабы в глазах тех, кто вам дорог, рекомендовать вас как можно более выгодно…
Он, сощурившись, смотрит на меня внимательно, и неожиданно выдыхает колечко дыма. Оно, изящно изогнувшись в форме сердца, зависает между нами.
Отвлекающий трюк?
— Я, конечно, не могу сбрасывать со счетов то обстоятельство, что четырнадцать лет подряд эти дети смотрели на мир глазами своей матери, — голос дона переходит в иную тональность, успокаивающе и — немного вкрадчиво. — И уж, безусловно, если я хочу стать для них другом, то в первую очередь мне нужно завоевать именно ваше расположение. Но, донна Ива, мною движет не только это.
Сердечко оплывает, капая на стол дымными слезами. Они растекаются по столешнице причудливой вязью, сплетается в таинственные письмена.
— В нашем роду есть непреходящие семейные ценности, донна. Мы привыкли гордиться своими женщинами, особенно теми, кто дарит нам детей, несмотря на то, что подвергает себя при этом реальной опасности. Вы будете пользоваться почётом и уважением, как все наши женщины, несмотря на наличие или отсутствие брачных уз. Это вам понятно?
Непонятно мне только одно — почему вдруг начинает закладывать уши. Интересно, а деньги он будет мне предлагать в качестве материального эквивалента почёта и уважения? Подумав, тянусь за свежей порцией чая и, словно мимоходом, задеваю рукавом дымное кружево. Ушки-то после этого сразу отпускает, дорогой дон. Ох, что-то вы химичите…
Он поджимает губы.
— И чего вам не хватает? — говорит в сердцах. — Социальный статус вас не интересует. Денежную компенсацию вы, как я полагаю, с негодованием отвергнете. Могу предложить вам безопасность. Я ведь не просто так сразу же послал вам кольцо, а для того, чтобы обеспечить вашу защиту, пока не прибуду лично. Это ваша энергия была в кольце? — внезапно спрашивает он.
— Это энергия чужого мира, — сухо отвечаю. — Подарок, можно сказать. Я просто сбросила излишек.
— Так вы ещё и проводник?
Они с сэром Джоном переглядываются, причём, весьма заинтересованно.
— Хорошо, мы вернёмся к этому позже. Представьте, что сегодня я вспомнил об этом кольце и решил проверить, пользуетесь ли вы им. Прошу меня извинить за несколько неординарный способ нанесения визита, но, дорогая донна, вы меня практически спровоцировали. Должен признаться, меня весьма позабавила ваша осторожность — ведь вы так и не решились надеть кольцо. В сочетании с беззаботно распахнутым окном это впечатляет.
— И как вы его нашли? — спрашиваю сердито. Лишнее напоминание о нахальстве тёмного Главы не радует.
— Я не шарил по карманам, — с достоинством отвечает он. — Я его просто достал. Не только кольца чувствуют хозяев, но и хозяева распознают свои творения на расстоянии. Я изъял его из кармана куртки, слегка переделал с учётом цветов вашей ауры и водворил туда, где ему полагается быть. — Выразительно смотрит на мою руку. — И не пытайтесь его снять, драгоценная моя, хотя бы из соображений собственной безопасности. Инцидентов подобных утреннему, не должно повториться.
Он встаёт, начинает неторопливо прохаживаться, заложив руки за спину. Останавливается сзади. Говорят, Сталин так любил застывать за спинами генералов, и те молча и долго умирали от страха.
— Это были всего лишь змеи. В степи их пропасть, — огрызаюсь я. Очень хочется повернуться, даже спина чешется.
— Четыре змеи одновременно, причём самки, причём вдалеке от своих кладок… — Дон Теймур говорит, склонившись над моим ухом, будто поверяет сердечные тайны. — Дорогая моя, да вам одной за глаза хватило бы…
«Ива-а…» — пробивается ко мне сквозь его шёпот.
— …Вы сидели не в траве, а на возвышении, совершенно неподвижно, а они, тем не менее, мало того, что обнаружили — окружили вас. Вы знаете, что рептилии распознают только движущиеся цели? И что они охотятся поодиночке? Знаете, Ива?
От звуков его низкого бархатистого голоса у меня замирает сердце. Меня будоражит запах, немного иной, чем во сне, но от этого не менее манящий: в остаточные ноты душистого табака вплетается изморозь осенних хризантем, палых листьев и драгоценного сандала. У меня начинает кружиться голова.
— Минуту, — неожиданно встревает сэр Джон, и невесть откуда взявшееся оцепенение проходит. — Ты хочешь сказать, что она кого-то задела?
Дон не поворачивает к нему головы. Обходит меня, придирчиво заглядывает в глаза. Я вжимаюсь в спинку стула.
— Хочу, — наконец, отзывается Глава. Недоволен. — Где-то там, наверху, сработал тревожный колокольчик. Не снимайте кольцо, дорогая донна. Пока оно с вами, я хотя бы узнаю, что у вас неприятности.
— Я не собираюсь…
— И поменьше болтайте. Простите, я снова вас прервал. Есть у вас такая дурная привычка — рассуждать вслух. Стоит, однако, помнить, что не только Ангелика может слышать вас в это время, и не только тот, кому вы эти слова предназначали.
Я постепенно закипаю.
— И насколько же вы влезли в мою память, дорогой дон? Очень дорогой дон! Мало того, что вы заявляете свои права на моих детей — вы, значит, при этом аккуратно задвигаете меня в угол, пытаясь откупиться почётом и уважением…
Сэр Джон обеспокоенно приподнимается со своего места.
— Леди Ванесса… — Пытается унять меня, неразумную.
— Подождите, — я стряхиваю с плеча его руку. — Вы бесцеремонно роетесь в моей памяти, распоряжаетесь, как мне себя вести, что думать и что говорить… Я не собираюсь тут у вас ходить по ниточке, слышите?
— Леди Ванесса, — снова трогает меня за плечо сэр, и вдруг быстро добавляет. — Тимур, тебе лучше прикрыться.
— Знаю, — отвечает тот хладнокровно. И глаза его загораются непонятным мне азартом. — Вижу.
Я не успеваю удивиться. Потому что вокруг меня прозрачной изумрудной сферой разворачивается аура, которую я так долго и старательно запихивала вовнутрь и удерживала от Главы всё это время, до тех пор, пока он случайно не вывел меня из себя. Случайно? В жизнь не поверю. Да он просто млеет в ответ на моё сияние, млеет, как Мага, перед которым его друг трижды прокручивал запись с моими девочками.
Должно быть, у меня достаточно взбешённый взгляд. До такой кондиции, помню, меня довёл в своё время воевода, и я чуть было не сказала ему пару ласково-страшных слов; вот уж не знаю, на сколько поколений я его зацепила бы. Но тогда я сдержалась, а сейчас… Сейчас у меня в ушах — постепенно нарастающий гул тысяч пчёл, и я боюсь, что не заглушу его, потому что уже несёт меня вперёд страшная неведомая сила…
За спиной дона вырастают призрачные крылья. Он, не торопясь, выпрастывает их, расправляет, стряхивает радужные брызги с загнутых прозрачных завитков. И я забываю свой гнев, потому что подсознательно чувствую: такую Ауру, Ауру Главы клана, простому смертному редко дано увидеть. Дон же — разворачивает её передо мной в полной красе, словно извиняясь за то, что вытянул на свет божий мою. Да, он заставил меня открыться и продемонстрировать, на что я способна, но и он — не жадный. Цени доверие, Обережница.
У меня перехватывает дыхание.
Это надо же — придать своей силе форму тёмных крыльев! И как её распирает — до самого потолка двухсветного зала! Невольно задираю голову, чтобы рассмотреть получше, и не успеваю отследить, когда это прекратился угрожающий гул в ушах. Но его больше нет, и напряжение моё унялось, оставив лёгкое чувство стыда. Как я не поняла, что меня элементарно развели… Да, Ваня, тебе с ним не тягаться. Это не Архимаг, бери выше… это, наверное, Бог местный. Тебе супротив него…
Стоп. Ты ведь где-то видела подобное, только в сильно ужатом виде. И в двойном экземпляре.
— Девочки, — невольно говорю вслух. — У них — точь в точь ваша аура. Ваша, не Магина, его я успела запомнить…
— Правильно, — кивает дон Теймур. — Скажу уж вам… по-родственному: есть в моём Даре нечто, передающееся не напрямую, а через поколение. Теперь понимаете, каким подарком для меня стали ваши дети?
О да! Понимаю вдруг и то, что всё это время он называл моих детей моими, в крайнем случае — своими внучками. Мага же ни разу не сказал: наши. Они были только его.
Рука сэра Джона возвращается на моё плечо.
— Поскорее взгляните на себя, леди, такой возможности долго ещё не будет. Дорогая, я понимаю, вам сейчас не до этого, но припомните наш ночной разговор. Да рассмотрите же себя как следует!
Растерянно всматриваюсь в инородные пятна в моей ауре. Словно большие чешуйки из тёмной слюды, они хаотично курсируют внутри моей сферы, как пластиковые фигурки в масляном ночнике: вверх, вниз, безо всякого порядка…
— Очень интересно, — говорит дон. — Обрати внимание, Джон… — И неожиданно встряхивает крыльями. «Мои» чешуйки внезапно упорядочиваются в стройные ряды, этакую кристаллическую решётку.
— Тимур, не надо, — пытается остановить его сэр. — Не время…
Но с крыльев уже срывается радужный шар и мчится в мою сторону. Судя по траектории, прямо в лоб. Кристаллическая решётка, на миг вздрогнув, раздваивается, растраивается, удесятеряется… и образует монолитную броню: изнутри через неё всё видно, а наружная поверхность, похоже, непрозрачная, зеркально отсвечивает. Радужный шар с ослепительной вспышкой разбивается о мою нежданную защиту, и вот уже целая россыпь его уменьшенных копий стремительно бомбардирует дона.
Универсальным движением брови он ликвидирует созданный беспорядок. Призрачные крылья, свернувшись, втягиваются под одеяние хозяина, а моя защита распадается до прежнего броуновского состояния. Я на вдохе стараюсь, по примеру дона, свернуть ауру, но получается как-то… не очень аккуратно.
— Прошу извинить в очередной раз, дорогая донна. Мне нужно было провести небольшой тест. Джонатан, ты это видел? И это только остаточная детская аура!
Он в восторге начинает кружить вокруг нашего стола. Походка у него лёгкая… я уже говорила это? Шаг скользящий, плавный, как у танцора. Или у дикого зверя.
— Да, это Зеркало, — отзывается сэр, помедлив. — Тимур, твои методы, знаешь ли… — И осторожно обнимает меня за талию, поддерживая, потому что мне нехорошо.
— Эффективны, вот что главное, — оборачивается Глава. — Грандиозное Зеркало. Вот почему Магино проклятье в первый раз ударило по нему ещё в момент наложения. Ударило рикошетом и заодно стёрло память о себе. Все эти годы он пребывал в полной уверенности, что вы с ним, донна, просто поссорились и расстались, и, конечно, не мог поверить, что при встрече вы его не узнали.
— Вы что-то путаете, дон. Это я его так жахнула…
Лучше бы я молчала. Почему-то у меня существенно подсел голос.
— Вы всего лишь, вспылив, наговорили ему неприятных слов, но Зеркалом они были усилены и сработали как заклятье. Вы уже поняли, что это такое? — И добавляет участливо. — Джон, помоги ей сесть, что-то она у тебя бледная.
— Нет, всё в порядке. — Однако ноги у меня и впрямь подкашиваются. Сидеть, склонив голову на руки, оказывается гораздо легче. Я не то, что в шоке — я заморожена. — Выходит, это девочки сделали? Мои дети?
— Грандиозно, — улыбаясь, повторяет дон. — Наконец-то вы догадались. Совершенно верно. Им и недели ещё не было, они только начали развиваться, а у вас с ними пошёл единый энергообмен, и когда они почувствовали внешнее проклятье, то просто защитили свою мать. Матрица некроманта не ждёт, когда он повзрослеет, она начинает действовать с момента зачатия. У вас сильнейшая магическая защита, поставленная детьми. За четырнадцать лет общения они усилили и подпитали то, что вам подарили, и неудивительно, что удар, настигший моего сына при снятии проклятья, оказался такой силы. Джонатан, кажется, ей всё-таки плохо.
Стараюсь дышать глубже. Ладонь сэра ложится мне на лоб, а другая — под левую лопатку, ближе к сердцу. Дон садится передо мной на корточки, заглядывает в лицо. Я невольно отдёргиваюсь от протянутой руки, но его пальцы, коснувшись моей сонной артерии, не обездвиживают, а всего лишь прощупывают пульс. Неожиданно в голове проясняется, как после хорошего энергетика.
— Ну? — спрашивает он с некоторым сочувствием, — как вы?
Традиционный ответ знаете?
— Не дождётесь, — говорю коротко. Он только усмехается. Руку с моей шеи не убирает.
— Тимур, с неё на сегодня хватит, — настойчиво говорит сэр Джон. — Слишком много на первый раз. А ты ещё ударил заклятьем… Защитная аура очень энергоёмка, леди, поэтому вам так нехорошо. Подождите, это скоро пройдёт.
— Я справлюсь, — огрызаюсь я. Вот только не надо меня жалеть! Я это и без вашей помощи умею. Помогли бы лучше встать.
Дон легко выпрямляется. Несколько интимным движением берёт меня за руку и что-то делает с кольцом. Пожимает мои пальцы.
— Через несколько минут всё нормализуется. Можешь меня поздравить, Джонатан, кажется, у меня будет отличная невестка. Уникальная в своём роде. — Чему это он так радуется? — Михель, проводи меня! Мы договорим завтра, драгоценная донна! Очень драгоценная донна!
Он уже поднимается по лестнице, нет, не поднимается — мчится, как мальчишка, перемахивая через ступеньку. С некоторым опозданием я осознаю смысл сказанного.
— Невестка? — подпрыгиваю на стуле, забыв о слабости. — Эй! Не рассчитывайте даже! Я не выйду за вашего сына, ни за какие пряники не выйду, слышите?
— Выйдете, — напористо говорит он, перегнувшись с верхней балюстрады. — Надо же нам официально узаконить права наших девочек! И должен же я расписать, наконец, наследство по всем правилам! А если нет — не расслабляйтесь, дорогая, я сам на вас женюсь!
…?
Он скрывается в галерее, ведущей в номера.
— А-а… он действительно может на мне жениться? — спрашиваю. — Сэр Джо-он?
— Может, — говорит тот, поколебавшись. — Он — может. У некромантов, знаете ли, полигамия…
— Что?
— Многожёнство и многомужество, официально узаконенное, именно из-за того, что их мало. Приветствуется приток свежей крови, новых генов со стороны. Если Мирабель, как старшая и пока ещё единственна жена, даст своё согласие…
Я закрываю лицо руками. Ужас какой-то.
— … то возможен вариант оформления временного брачного контракта сроком хотя бы до трёх месяцев. Это минимально необходимый срок для признания брака состоявшимся, а детей супругов — законными. Не волнуйтесь, леди, не думаю, чтобы, женившись, Тимур предъявил к вам какие-то супружеские права, Мирабель этого просто не допустит. Три месяца — и вы можете развестись; формальности будут в порядке, официальные права и порядок наследования утверждены местными административными органами…
Замуж за собственного свёкра! Пусть даже и не состоявшегося!
На три месяца!
Чтобы формальности были в порядке!
— Но, уверяю вас, это уже крайность, леди. Я бы советовал вам договориться с претендентом помоложе. В сущности, вы же не на всю жизнь себя с ним свяжете, всего лишь на те же три месяца, а там — кто знает, может, захотите продлить контракт. Подумайте, дорогая. Уже через год-другой созревшая энергетика в детях начнёт искать выход, им надо будет уметь себя контролировать, и без наставника из нашего мира не обойтись. У вас нет выхода.
Что мне сказать вам, сэр Джон? Вы-то сами не удерживаетесь слишком долго возле такой идеальной и добродетельной супруги, любящей и уважающей; а мне предлагаете…
Три месяца? Да мы с Магой поубиваем друг друга через неделю.
Снаружи доносится приближающийся цокот копыт. Прерывается у самого крыльца. Слышен сердитый голос, унимающий коня, и, кажется, впервые в жизни я этому голосу рада. Сейчас он войдёт, мой бывший, и со своим отвратительным отношением ко мне всех разгонит, просто в клочья порвёт любого, кто заикнётся о моём с ним замужес…
С треском, едва не слетев с петель, распахивается входная дверь. На ходу сдирая с себя плащ, заляпанный грязью, влетает злой как чёрт Мага, и целеустремлённо направляется прямо к нам.
Срывает шляпу, небрежно отшвыривает на стол. Та, скользнув юзом, падает, но он этого не замечает.
— Ива, — говорит решительно, уперев руки в бока. — Да, как кстати, добрый вечер, сэр Джонатан, и вы тоже здесь? Это хорошо. Михель, где ты? Спускайся, ты мне тоже пригодишься… Ива, в присутствии этих свидетелей делаю тебе официальное предложение. Ты выйдешь за меня замуж?
Как-то я иначе представляла себе начало семейной жизни. Может, всё-таки застонать и упасть в обморок? А они тут без меня разберутся…
— Не молчи, — нетерпеливо подгоняет меня жених, — отвечай, что согласна! Видишь — люди ждут!
Очевидно, вариант ответа в его представлении единственный. Я открываю рот, чтобы возразить. Закрываю. Сэр Джон смотрит на меня со всевозрастающим сочувствием.
— Нет, — наконец выжимаю я из себя. — Не согласна. А зачем?
— Как зачем?
Мага временно столбенеет. Сэр Джон меж тем кивает Михелю на остывший чайник, и хозяин исчезает на кухне. Пока его шустрые отпрыски меняют сервировку, сэр устраивается поудобнее. Не понимаю, как можно расслабиться на табуретке, но он умудряется даже вытянуть ноги под стол, и по всему видать, собирается присутствовать при нашей беседе до конца, сколь бы она не продлилась. Мой бывший сердито плюхается в кресло дона. Наклоняется за шляпой, выбивает её об колено и уже более спокойно кидает туда, откуда свалилась.
— Я так понимаю, что быстрого ответа от тебя не добьёшься, — говорит с досадой. — Но в чём проблема-то? Предложение сугубо деловое, все условия мы обсудим и затем изложим в контракте. В пределах разумного проси чего хочешь: сейчас у тебя полная свобода выбора.
Невольно отмечаю это «сейчас».
— Я же ничего сверхъестественного не требую, — продолжает он, — только согласие на брак, на дальнейшее удочерение детей и соблюдение внешних приличий. Потерпишь три месяца — и выбирай, останешься у нас или пойдёшь искать своего Васюту.
Подтекст: «Или катись на все четыре стороны»
— Я же не изувер какой-то, — он поджимает губы, — можно сказать, что с пониманием отношусь к твоим чувствам к другому, в конце концов — сам не монахом жил. Но уж и ты будь добра, временно поступись со своими привязанностями. Ради… наших детей.
Хотел сказать «Моих», но вовремя поправился.
Он относительно спокоен. Он действительно готов к переговорам. Не могу не отметить разницу между его нынешним и прежнем поведении, и, надо сказать, ему удаётся сбить меня с толку. Я-то уже настроилась на отпор, уже иголки растопорщила… а тут — вполне миролюбивый тон, конкретные предложения и даже замануха в виде малого срока заключения и сладкого пряника в конце. И делов-то: подпиши бумаги, поживи с нашего разрешения в своё удовольствие, а уж мы… а я лично… я расстараюсь, дорогая Ива. Только согласись.
— Тебя могут смущать два момента, — продолжает Мага. — Давай поясню сразу: никто у тебя никого не отбирает. К тому же, понятно, что наша семья пока для девочек чужая, и мне хотелось бы, чтобы ты помогла нам наладить с ними контакт. У них сложный возраст, наверняка неустойчивая психика, и я опасаюсь, что… м-м… недоразумений не избежать.
— У них устойчивая психика, Мага, — спокойно говорю я. — В тебя они только внешностью.
Он отводит глаза. Я продолжаю:
— И не надейся, что они сразу кинутся к тебе на шею. Тут ты опоздал. Лет пять тому назад это было ещё возможно, а сейчас — знаешь, что они спросят первым делом? Где ты был всё это время? Они слишком долго ждали, Мага. Теперь ты им… им всё равно.
Он стискивает зубы и снова опускает глаза. На скулах ходуном ходят желваки, и, опасаясь спровоцировать его на вспышку гнева, я оставляю при себе часть невысказанных мыслей. Всё равно я в выигрыше. Потому что это я — я! — была с девочками с самого первого мгновения их жизни, купала и пеленала, радовалась первому шагу и первому новому зубу. Я, а не он, провожала их в школу. Перетаскивала через лужи после дождя. Заклеивала разбитые коленки и учила, как отвечать на злые шутки над «безотцовщиной». Наряжала на детские праздники. Рассказывала на ночь сказки. У меня… у нас с ними всё это было, Мага, ты и представить не можешь, насколько себя обделил.
Тем временем Михель споро выставляет чайник, плюющийся кипятком, рядом кладёт пёструю лоскутную прихватку. На смену пиалам приходят фаянсовые белые чашки в мелкий красный горошек и блюдо со свежей домашней выпечкой. Сэр Джон с удовольствием вдыхает аромат корицы и тянется за печеньем, Мага же, не поднимая глаз, упорно пинает ножку стола.
Ох, как нелегко моему бывшему гнуться, куда труднее, чем изощрённому в тайных интригах дону, с которым я часу не высидела — а чуть полжизни не потеряла. А Мага-то изо дня в день общается, поневоле сбесишься.
И почему я поддаюсь этой глупой бабьей жалости?
— Чаю? — предлагаю дипломатично. Мага поднимает голову и смотрит на меня с некоторым недоумением. Видимо, не такого продолжения ожидал: готовился к новым наездам.
— Не откажусь, — отзывается почти любезно.
Ладушки. Мир-дружба, хоть и ненадолго. Доливаю заварочный чайник крутым кипятком, поскольку в составе заварки у нас зелёный чай, а, значит, «женить» её можно неоднократно, получая всё более интересные свойства. Хотя нам достаточно и одного раза. Выждав время для повторной настойки, предлагаю первую чашку, так и быть, утомлённому отвратительной дорогой всаднику, вторую — сэру, и вижу, что любезный мой рыцарь не торопится. Плотно обхватив кружечку, словно отогревая руки, он искоса и с любопытством поглядывает на Магу. Тот рассеянно отхлёбывает. Приподнимает бровь, в точности, как отец, пробует ещё раз.
Задумчиво ощипывает с булочки хрустящую ломкую корочку, тянется за салфеткой и вытирает испачканные сахарной пудрой пальцы. Вглядывается в то, что открывается ему одному. И, похоже, немало озадачен.
— Майкл, да? И Ангелика. Вот, значит, как ты их видишь… Что же, пара неплохая. Только разница в возрасте слишком уж существенна.
— Лет через пять она подрастёт, а он, думается, так и останется в одной поре. Сэр Джон, например, никак не тянет на свой возраст, да и твой отец достаточно молодо выглядит.
Мага аккуратно ставит на стол чашку. Уже собран, как перед боем.
— Он здесь? Что-то я не заметил его коня.
— Прилетел, — лаконично поясняет сэр. — Так быстрее.
Суженый мой мрачнеет. Мало того, что переговоры идут не по сценарию — его ещё и опередили. В сумрачном взгляде, обращённом ко мне, узнаваемое выражение: не в первый раз за этот вечер меня прощупывают, переоценивают и пытаются найти слабые стороны. Я не выдерживаю.
— Ты обнаружил во мне что-то новое? Честное слово, Мага, я всё та же.
Он, словно не слыша, катает в пальцах хлебный мякиш. Получает шарик. Закручивает его на поверхности стола, чтоб вертелся юлой, как мы, бывало, в детстве игрались с колёсиками от разобранных будильников.
— Итак, — говорит, наконец. — Гала оставила тебе Дар, хотя что ты с ним будешь делать — не представляю. Тебе оставила, не мне. На Ангелику ты воздействовала, не прилагая никаких усилий, просто была рядом; куклу эту дурацкую соорудила, которой в природе быть не должно и которая набита иномирной энергией под завязку; кольца мои поменяла, под себя подогнала. Кажется, я зря тебя недооценивал. Чего я о тебе ещё не знаю?
— Леди весьма неплохо владеет луком, — подаёт мяч из своего угла паладин, и неожиданно едко добавляет: — У неё был прекрасный Наставник. Вдобавок я хотел бы отметить специфичные способности проводника, а также навыки друида в начальной стадии. Очень интересное сочетание. Что-нибудь добавите, дорогая?
— Давай-давай, — поощрительно бросает мой так называемый жених. — Добивать — так уж сразу. Мне уже порассказали о тебе много чего, кинь и ты свой камушек, я потерплю.
Сдержанно отвечаю:
— Обережница я, сэры и доны, хотите вы этого или нет. Совсем ещё зелёная, сама пока толком не знаю, что могу, чего не могу. И что, Мага? Сильно я выросла в твоих глазах?
— Не так чтобы очень, — честно признаётся он. — Было бы удобнее считать тебя недалёкой простушкой, а теперь приходится искать новые подходы.
Так. Хватит.
— Ты говорил о двух моментах, — сухо прерываю. — Первый мы затронули. Выйду я за тебя или нет — в любом случае постараюсь найти для тебя с детьми какие-то общие точки соприкосновения, хотя бы на первых порах, а дальше уж ты сам. Но не пытайся настраивать их против меня, сделаешь хуже. И, Мага, не идеализируй их. Это они с виду все в тебя, но характер-то у них мой! Ты со мной-то еле сдерживаешься, а что будешь делать с ними?
— Как-нибудь справлюсь. Справлюсь! — с нажимом добавляет он. — Всё?
Негодующе смотрю на него. Как-нибудь?
— Не всё, — говорю сердито, но понимаю, что спорить бесполезно. — Что за второй момент?
Он снова отводит глаза.
— Зная твою щепетильность в некоторых вопросах, я не собираюсь настаивать на исполнении супружеских обязанностей. Но и ты — не настаивай.
Сэр рыцарь в сердцах опускает чашку на стол. Горячий чай выплёскивается на салфетку ему, а кажется, что обжигает меня. Подскакивает Мила с полотенцем, начинает участливо обхаживать паладина, а я стараюсь успокоиться.
— Ты вообще со-соображаешь, что говоришь? — От злости я начинаю заикаться. — Да за то время, что мы с тобой здесь виделись, я от тебя уже столько нахлебалась! Вспомни, с чего ты начал! И после этого… чтобы я… настаивать?
Ещё чуть-чуть — и от меня, наверное, посыплются искры. Мила испуганно шарахается. Я срываюсь с места. Хватит!
Паладин неуловимым движением меня перехватывает.
— Постойте, дорогая… — Я даже не успеваю понять, когда он оказывается рядом. — Маркос, — говорит жёстко, — извинись.
— Мне не нужны извинения, — в запальчивости я пытаюсь выдернуть руку. — Я ими сыта по горло, благо его папочка постарался!
— Маркос! — требует сэр, но я не слушаю.
— Я не выйду за тебя замуж, Мага, и не позволю тебе встречаться с детьми. Мне не нужен муж, который мной откровенно брезгует, а детям не нужен отец, который их мать ни в грош не ставит. Это моё последнее слово, слышишь?
Наконец что-то сообразив, он поднимается. Я отшатываюсь. Чёрт, у меня уже идея-фикс насчёт его пальцев на шее.
— Ива, подожди, я не хотел… — Он делает шаг, и я в панике вжимаюсь спиной в сэра Джона, который надёжно меня обнимает. — Послушай… да подожди, я сказал!
— Маркос, это недостойно — запугивать женщину, — сэр Джон холоден и суров. — Тебе лучше отойти.
Он отступает. Разводит руками, словно обозначая чистоту намерений.
— Я виноват, — быстро говорит. — Ива, прости, сморозил глупость, захотел побольнее сделать, идиот. — Нервно начинает кружить вокруг стола, почти в точности, как его незабвенный родитель. Хватается за спинку стула. — Не ожидай, что за день я перечеркну всё, что накапливал пятнадцать лет, не могу я так сразу, дай же мне время! Не хочу я портить с тобой отношения, но сам не понимаю, что из меня прёт, когда тебя вижу, ведь нормальный же я с другими! Ива!
— Не кричи на меня! — рявкаю в тон. И замолкаю. Он разжимает пальцы, и кажется, что от них на деревянной планке остаются вмятины.
— Ива, — повторяет он без особой надежды.
— Ты же меня ненавидишь! — отвечаю сердито. — Сам признался, помнишь? Да не держите вы меня, сэр Джон, хватит с меня переговоров. Вы же видите, он сам всё портит.
— Я не… — Мага потирает горло, как будто что-то мешает ему говорить. — Я не ненавижу тебя. Пойми. Я…
— Ты сам…
— Подождите, Иоанна, — прерывает паладин, хоть и негромко, но внушительно, и я внезапно остываю, а мой бывший словно налетает на невидимую стену. — И ты, Маркос. Вы чересчур горячитесь. Вам обоим нужно было высказаться, но теперь я говорю вам: довольно! Давайте искать решения. Дорогая леди, — он настойчиво придерживает меня за локоть, не позволяя уйти. — Прошу вас, хотя бы выслушайте его. Он только начинает видеть вас другой, понимаете? К тому же учитывайте, пострадавшая сторона не только вы. Новым взаимоотношениям должны учиться оба родителя, и, напомню, вам есть ради кого прилагать усилия.
Моя злость стихает. Ей на смену приходит уныние.
— Ради кого…
Если бы ты только знал, Мага, как они тебя ждали… Как всматривались в мужчин характерной восточной наружности, хоть чем-то на них похожих, как рылись в каких-то базах в интернете, устраивали поиски… Будто мне самой не хотелось узнать, кто же это наградил меня детьми, да так ловко, что я об этом ничего не помню!
Поэтому и мне захотелось сделать тебе больно, Мага. Вот и соврала, что ты им не нужен.
Отворачиваюсь, потому что чувствую, как предательски дрожат губы.
…И снова мы сидим за столом переговоров, теперь уже девственно чистым. Сэр Джон — или Джонатан, как называет его благородный дон, на сей раз восседает в председательском кресле, Мага напротив меня, трёт лицо руками.
— Ива, — начинает он. — Сказать тебе, что я раньше врал, притворялся — не могу, но пойми одно: после того, как умер — я перестал тебя ненавидеть. Смерть, знаешь ли, меняет многие приоритеты. Я обещаю относиться к тебе с уважением, как к матери наших детей, но большего из себя просто не смогу выжать. Прости. Понимаю, что тебе, как женщине, это неприятно, но ничего не могу с собой поделать. Наш брак будет исключительно фиктивным.
Сэр Джон подавляет невольный вздох. Опять этот мальчишка несёт бог весть что и сейчас снова всё испортит. Но я уже перегорела. Говорю только невпопад:
— А я как дура сидела рядом, мучилась. Я чуть с ума не сошла, когда тебя мёртвого увидела. Ну и… ладно. Живи, как хочешь.
— Рубин на меня зачем потратила? — спрашивает он угрюмо. — Из жалости?
Я молчу.
— Ну?
— Перемкнуло меня тогда, — отвечаю честно. — Страшно это — быть с человеком, который только что живой был, и вдруг… Несправедливо.
— Разочарована?
— Нет. В сущности, ты в чём-то прав. Изменить взрослого человека невозможно.
Вроде бы всё сказано. Провисает тишина.
— Прости, — наконец, говорит он. — И за грубость, и за то, что тебе пришлось тогда пережить. Только не нужно было вмешиваться в этот процесс. — Я вдруг понимаю, что говорит он не о пятнадцатилетней давности событиях, а о том вечере, когда силком снял с меня блок и в результате сам подставился. — Ты просто забыла, кто я. У нас, некромантов, свои отношения со смертью. Я бы выбрался и сам, и тогда моя победа была бы чистой, если бы ты только не встряла со своим камушком.
Он замолкает, смотрит куда-то вдаль с тоской.
— А ведь я едва успел с ней встретиться…
Всё напрасно, думаю я. Он ничего не понимает. Ничего не слышит.
— Маркос? — окликает паладин. И задаёт совершенно неожиданный для меня вопрос: — Так ты её видел? ТАМ?
Мага встряхивает головой, словно прогоняет какое-то воспоминание.
— А что толку? Я не успел ей и двух слов сказать, как пришлось возвращаться. Ваш младший Кэррол — упрямец не хуже меня, он бы не отвязался. Так меня и вытянул.
— Тогда причём здесь леди? Или ты обвиняешь её по привычке? — Мага молчит. — Маркос, друг мой, сдаётся мне, вы оба сегодня наговорили друг другу много лишнего и уже раскаиваетесь в некоторых словах. Стоит ли сегодня продолжать в том же духе? Предлагаю сделать перерыв.
Мага постукивает ногой в пол. Я упорно изучаю столешницу. Какой смысл завтра затевать то же самое?
— Всегда завидовал миротворцам, — неожиданно выдаёт мой бывший. — Может, вы и правы, дядюшка. Но вы же видите, я-то пытаюсь быть объективным… Сила инерции — страшное дело, а я привык считать Иву причиной многих своих неприятностей. Знаете, почему? Весьма скверная штука — присуха, когда вынужден думать о женщине днём и ночью, сперва ругая самого себя за чёрствость, потом её — за бессердечность и нежелание понять… Если бы вы знали, сколько мысленных монологов я перед ней произносил, как упрашивал отпустить, но так и не получил ответа.
— И тогда ты стал на неё злиться, — подсказывает паладин. Мага кивает.
— Да. Особенно когда сам себе внушал, что она здесь, рядом — всё слышит, но намеренно не отвечает, чтобы сделать мне больнее.
— И ты в ответ делал больно ей, а потом это отношение перенёс с Ивы воображаемой на настоящую. Друг мой, я не удивлён, что ты скрывал это от отца, но к нам-то ты почему не обратился? Поделись ты с нами — и мы бы вместе нашли выход; ты знаешь, что Майкл хорошо работает и с памятью, и с психикой, совместно мы могли бы ослабить эту зависимость.
Тот в очередной раз стискивает зубы. Потом отвечает нехотя:
— Я должен был справиться сам. Я пытался отвлечься: походами, квестами, наукой…
— … двумя женитьбами, — поддакивает сэр и кидает взгляд в мою сторону. Пожимаю плечами.
— Да! — вызывающе отвечает Мага. — В том числе и этим. Мне нужен был наследник. И не трогайте мои женитьбы, дядюшка, это слишком личное для меня. Вы же знаете, моей вины в этих смертях не было.
Он ещё и вдовец. Дважды вдовец, как понимаю.
— Извини, — кротко отвечает сэр. — Не буду. Однако хочу тебе напомнить, что несдержан ты был задолго до встречи с матерью твоих детей. Вы с твоим братом всегда разительно отличались характерами.
Мага, похоже, вконец расстраивается.
— Да что же вы сегодня всё по живому режете, сэр Джонатан! И охота вам… Вы уже достаточно меня пощипали? Тогда, может, мы вернёмся к тому, с чего сегодня начали?
Он барабанит пальцами по столу. И вид у него уже далеко не такой напористый, как раньше.
— Итак, Ива, — говорит терпеливо, — договорим. С учётом того, что я пытаюсь заняться пересмотром своих установок, может, и ты пересмотришь свою точку зрения и всё же выйдешь за меня? Я настаиваю на скорейшем ответе, поскольку знаю твою привычку убегать в ночь.
Я качаю головой.
— Тогда выходи хотя бы за Майкла, — подумав, предлагает он. — В конце концов, он нам родственник, хоть и не кровный, но наши матери кузины, и никакой юрист здесь не подкопается.
— …Мага, — я не сразу обретаю голос. — Ты сбрендил? Тебе просто хочется выдать меня замуж, всё равно за кого?
— Далеко не всё равно. Если ты даже в самом отдалённом родстве или свойстве с нашим кланом — отец, как Глава, имеет право на опекунство над детьми.
Да, что-то такое дон говорил… Даже просил запомнить.
— И формальности будут в порядке, — ледяным тоном завершаю я.
— Абсолютно.
Мое безразличие как рукой снимает. Я жалею, что унесли чайник: так хочется стукнуть им по одной упрямой башке!
— Ну, а эта кандидатура чем вас не устраивает? — спрашивает меня наш арбитр с неподдельным огорчением.
— Дорогой сэр, — отвечаю. — Идеальному мужчине требуется идеальная женщина, а рядом с вашим… с сэром Майклом я всю оставшуюся жизнь буду чувствовать своё несовершенство. Поверьте, я горячо люблю его — как друга и Наставника, я его даже обожаю, но предпочитаю делать это издали. И платонически.
Мага прищёлкивает языком.
— Да, об этом я не подумал. И кого это мне так сильно напоминает, сэр Джонатан? Вы ведь тоже предпочитаете любить дорогую тётушку издали?
— Я попросил бы… — сдержанно начинает паладин, но Мага почтительно склоняет голову. Точь в точь, как Абрахам, покаянно.
— Умолкаю. Во мне говорит неостывшая кровь. Не далее как вчера я получил от нашей Золотой леди чудную выволочку и думал, что вот тут-то мне и конец; но затем нагрянула матушка и, особо не вникая, устроила головоломку всем, кто не успел вовремя убраться с её пути. Ива, ты и тут влезла… я хотел сказать — вмешалась. Спасибо. Дядюшка, по сравнению с леди Мирабель дель Торрес во гневе ваша супруга — ангел, вот уж кому никогда не изменяют выдержка и спокойствие!
Почтенный паладин с достоинством расправляет плечи.
— Ты бы мог у неё этому поучиться.
— Учусь, дядюшка, учусь. Сами видите: с начала нашей содержательной беседы я намного продвинулся вперёд. Ну, так что же, Ива?
Он уже опомнился от недавней вспышки, решил, что его, наконец, поняли, простили, и теперь нужно ковать железо, пока горячо. Нет, он неисправим. Да к тому же явно в подражание сэру устраивается поудобнее, в расчёте на долгое ожидание, скрещивает на груди руки и добавляет:
— Имей в виду: до твоего окончательного решения я не сдвинусь с места!
Я отворачиваюсь к окну. Уже темнеет. Михель одну за другой зажигает и расставляет на столиках масляные лампы, кидает выразительный взгляд на Магу, но тот его словно не замечает. Хозяин гостиницы заходит за стойку и что-то снимает с щитка. Подходит к Маге и протягивает ему ключ.
— Что это? — спрашивает Мага, выходя из транса.
— Ключ, сударь. От самой большой комнаты.
— А что я буду там делать, интересно? — Он в недоумении заламывает брови.
— Думать. Ходить туда-сюда. Принимать решение.
— А кто тебя вообще просит вмешиваться? — Мага не торопясь поднимается на ноги. Конечно, по сравнению с низкорослым Михелем он выигрывает: можно, например, угрожающе, смотреть сверху вниз на нарушителя спокойствия, испепелять его взглядом… это впечатляет.
— Вы просили, — кротко отвечает Михель. Мага набирает в грудь воздуха для возмущённого ответа, но хозяин гостиницы его прерывает. — Вы же и пригласили меня быть свидетелем. Так, скажу я вам, я уже трижды свидетель, сударь, и мне кажется, что хотя бы из чувства сострадания к даме надо дать ей время определиться с выбором. Однако для этого у неё есть своя комната, а у вас нет. Возьмите ключ, сударь!
Мага выхватывает у него ключ.
— Вздор. Выбор у неё простой: или я или Майкл. А что ты там несёшь насчёт того, что трижды свидетель? Я не ослышался? Кто третий?
Михель аккуратно снимает пылинку с чёрного, шитого серебряными вензелями камзола. И забивает последний гвоздь в крышку гробика Магиных надежд.
— Ваш досточтимый батюшка оказал донне Ванессе честь, намекнув на то, что сам не прочь жениться в случае её отказа выйти за вас.
У моего невезучего жениха судорожно сжимаются и разжимаются кулаки. Михель, какой же ты храбрец! Но скажи, на кой ты лезешь не в своё дело?
Пару раз глубоко вдохнув-выдохнув, Мага спрашивает коротко:
— Где он?
И получив ответ, одним рывком преодолевает лестницу и скрывается наверху.
— Браво, — говорит сэр одобрительно и даже аплодирует. — Да вы молодчина, друг мой! Не побоитесь, что они разнесут вам весь этаж?
— Первый раз, что ли… — хозяин прислушивается к голосам наверху. — Тут многих у меня на глазах обламывали. Слабоват он ещё против старика. Зато отвлечётся. А вам, сударыня, лучше бы делать отсюда ноги.
Сэр тоже прислушивается.
— Как сказать, — говорит в раздумье. — Он ведь сдерживаться ещё не привык, сейчас выплеснет всё, что накопил, и Тимуру мало не покажется.
— Да пусть разомнутся, всё не до нас будет. Так что с уходом, сударыня? Лошадка у меня на ходу, да и вам собраться — что подпоясаться.
Сэр качает головой.
— Куда она пойдёт ночью? Степь вся просматривается, а в лесу лучше не ночевать, да ты сам туда после захода не сунешься, что уж говорить о даме. Нет, нужно искать другие ходы. Вот если бы потянуть время…
У меня такое ощущение, будто я стремительно качусь вниз вместе с какой-то лавиной, снеговой, грязевой — не важно, но от меня уже ничего не зависит.
— Стойте! — перебиваю. — Довольно! Погодите! Хватит за меня решать!
Сэр слегка удивлён, но, как сторонник политики невмешательства, помалкивает, а вот Михель раздосадован. Столько трудов зря! Он так удачно стравил отца и сына, так ловко расчистил мне дорожку, а я не оценила…
— Михель — говорю озабоченно, — как же вы рисковали! Я за вас страшно перепугалась! — Он снисходительно усмехается. — Да я бы с радостью сейчас отсюда рванула бы. Но я же городской житель и ни к чему тут не приспособлена; сэр Джон прав, ночью я пропаду. Да и не век же ему меня провожать, надо мне и самой как-то вертеться…
Задумавшись, хозяин извлекает из-под стойки небольшую пузатую бутылочку. Они с рыцарем не спеша выцеживают по напёрстку какой-то пахучей настойки — с настолько сложным букетом, что я даже со своим нюхачеством не могу определить состав: здесь не менее тридцати трав и корешков, как в Рижском бальзаме. И поглядывают на темнеющие окна.
— Может, пройдёмся? — неожиданно предлагает сэр Джон. — Дорогая, вам, как объекту разборок, небезопасно находиться под одной крышей со спорщиками, когда они выясняют отношения. Да и думать на прогулке легче, а вам есть над чем поразмыслить.
— Только недолго, — предупреждает Михель. — Ещё час — и солнце уйдёт.
— Да-да, конечно. Леди, накиньте что-нибудь, скоро похолодает. И можете подниматься к себе смело: эти двое только начали, и, промчись мимо табун лошадей — не заметят. Я подожду вас здесь.
Несмотря на заверения сэра, я стараюсь проскользнуть к себе в номер тишайшим образом. Мимо одной из дверей, затянутой чёрной дымкой, крадусь на цыпочках: в ней аж доски скрипят и прогибаются, но изнутри не долетает ни звука. Магический полог? Дабы спокойно метать громы и молнии без привлечения чужого внимания? Как предусмотрительно по отношению к соседям…
Может, плюнуть на всё и — с подоконника на навес, а там в лесок… Я снимаю куртку с вешалки и бросаю невольный взгляд на окно. Чёрт. Оно затянуто знакомой тёмной дымкой. Я начинаю злиться.
Да он предусмотрителен, этот мой теоретический свёкор. И когда это он успел подсуетиться? Не хочет он лишаться моего общества, совсем не хочет, потому что при моём приближении полупрозрачная завеса уплотняется в чугунную узорчатую решётку, ехидно намекая, что сегодня не мой день.
— И не очень-то надо, — вслух говорю я. И слышу отчётливый смешок.
Ну, дон! Ну… навесил колечко! Не знаю, что оно ещё делает, но «жучком» точно работает! Обложили вы меня со всех сторон, дорогие доны, скоро я дышать буду только после согласования с вами…
Не дождётесь.
Напяливаю куртку и, бесцеремонно стуча каблуками, иду вниз. Должно быть, у меня все эмоции так и прописаны на челе, потому что добрый паладин с огорчением качает головой. Как бы невзначай перехватывает мою руку, с которой я, оказывается, до сих пор пытаюсь сдёрнуть кольцо, и продолжает, словно и не было перерыва в разговоре:
— Не сочтите за причуду, дорогая леди, но я привык во время прогулки хранить молчание. Так что мешать вашим раздумьям я не стану, но и вы меня не отвлекайте, окажите любезность. Такие уж у меня, старика, причуды.
— Поняла, — послушно отвечаю. — Не маленькая. Мы просто походим, проветримся и отдохнём, глядишь, на здоровую голову и придумаю что-нибудь. Вы говорите, у них полигамия, сэр Джон? Это надо хорошенько обдумать.
Задерживаюсь у стойки.
— Михель, помните, о чём я просила днём?
— Да, сударыня. Разбужу вас не раньше полудня, — не моргнув глазом, отвечает тот.
Мы договаривались о побудке на рассвете. Но тот, кто контролирует колечко, не в курсе таких тонкостей, а несколько часов форы может мне пригодиться. Спасибо, Михель.
Сэр Джон смотрит на закатное солнце.
— В какую сторону направимся, леди? У нас с вами около часа, но не отвлекайтесь на время: я, пожалуй, побуду немного вашим таймером. А заодно и часовым.
Я тоже смотрю на солнце.
— А вот узнала я совсем недавно, что медитация на закат — прекрасный способ восполнить энергию, меня ведь сегодня, кажется, изрядно потрепали. Может, пойдём к тем камушкам, сэр Джон? И рядом, и думается там хорошо …
— А я узнал совсем недавно про каких-то змей неподалёку от камушков, дорогая леди. Разумно ли рисковать? Учитывайте, что я беспокоюсь не за себя. — Перехватывает мой просящий взгляд. — Как скажете.
Он не торопясь следует за мной, выдерживая дистанцию в полшага и зорко поглядывает по сторонам. Верный своему слову, разговоров больше не затевает. А я успеваю отметить мачете в кожаных ножнах, пристроенный у него за поясом: пока я бегала за курткой, он успел вооружиться. Не слишком ли он серьёзно воспринял намёки старшего дона на какой-то там тревожный звоночек?
Не о том ты, Ива, окликает меня внутренний голос. То есть тьфу… Ваня. Не о том. Ты бы лучше у того же дона поучилась осторожности, а заодно — умению на ходу менять стратегию и тактику. Вспомни, как тебя со всех сторон простреливали что папа, что сын… Пристраиваюсь на знакомый камень, ещё не остывший от дневного солнца. Простреливали… Ты даже не успевала перестроиться, подумать, понять…
— Вот чего я не понимаю, — говорю вслух, — так это… Что такое Зеркало, сэр Джон?
— Щит, — тотчас откликается паладин. — Совершеннейший щит от стороннего магического воздействия. Одна из редких аур, которая даётся некроманту только при рождении, или же в случае, подобном вашему, что ещё большая редкость. Зеркало либо есть, либо его нет, искусственным путём его взрастить невозможно.
Я вспоминаю неподдельную радость… нет, гордость дона, с которой он сообщил о наследственных признаках, передающихся через поколение.
— И оно так ценится?
— Безусловно. Зеркало не сдерживает и не поглощает, как прочие виды защит, но отражает, и потому любой, кто вздумает применить к вам агрессивную магию — обречён. Вашему… скажем так, нашему Маркосу повезло, что детские матрицы в момент его заклятья были крошечными, он отделался выборочной потерей памяти, могло быть и хуже.
— Хуже?
— Вы, дорогая, обеспамятев, всё же оставались в своём мире, и подсознание, вооружившись знакомыми алгоритмами, вывело вас домой, к родным, к прежнему образу жизни. А Мага, скорее всего, остался бы в мире, для себя чужом… Давайте не будем касаться этой темы. Для некоторых она достаточно болезненна.
Мысленно я называю себя растяпой. Пожилой джентльмен прекрасно помнит, что меня контролируют, а вот я, представьте, упустила из виду. Лучше уж я помолчу, хоть на языке вертится ещё с десяток вопросов. Что за таинственный брат? И есть ли в таком случае, брат у самого дона, а то с меня и одного такого родственничка достаточно? Почему вдруг, разнимая нас с Маркос… с Магой, сэр Джон обратился ко мне: «Иоанна!», в точности, как мой Наставник? И так ли уж случайна наша встреча на пустынной дороге?
Сокрушённо вздыхаю. Сэр Джон прав: мне есть, над чем подумать, и уж точно, что отвлечённые вопросы в этот список пока не входят. Сегодня иные приоритеты: начать с того, что не каждый день на выбор предлагаются три жениха, да каких! Но прежде, чем определяться с кандидатом, Ваня, ты уж реши кардинально: выходить — или не выходить вообще? Дать им завтра ответ — или, чуть рассветёт, ускользнуть, просочиться в лес, только так, чтобы не подставить того же паладина, а то ведь дружба дружбой, а неизвестно, как ему отольётся мой побег, от дражайшего дона всего можно ожидать. Попрошу о помощи Михеля, тот, похоже, так и жаждет спровадить меня от Главы подальше.
А потом? Допустим, прошла я этот Финал, умудрилась. И никто меня не зацапал — ни до него, ни во время, ни у портала, что откроется. Как насчёт спокойной жизни дома? Не случится ли, что однажды я вернусь с работы в совершенно пустую квартиру? Ведь что-то там у сэра Майкла промелькнуло в разговоре с Магой, что его отец, хоть порталы ещё не открывает, но окна в иные миры — может, а где окно — там вскорости и дверь появится. И уведут у меня детишек Тёмные. Как мне тогда жить?
А ведь они своего добьются, думаю, холодея. Они не привыкли уступать. И ещё неизвестно, какую версию событий они преподнесут моим девочкам, если встретятся с ними сами. Или — вот что страшно — успеют к ним раньше меня.
Я не знаю, что делать, не знаю, не знаю! Никогда ещё мыслительный процесс не давался мне столь тяжело. В изнеможении разыскиваю взглядом паладина. Сэр Джон, меланхолично сощурившись, любуется на закат с соседнего камня, царственен и спокоен, и толика его спокойствия передаётся и мне.
Никто не стоит передо мной с обручальным кольцом наперевес. А может, попробовать…
Вздрогнув, сбиваюсь с мысли от щекотки в запястье. Рикки, я совсем про тебя забыла! Выходи, я же чувствую, как ты скребёшься. Давно не спишь? Молодец, что не высовывался, а то кто их знает, этих некромантов, они бы и тебя к рукам прибрать захотели бы. Осторожно отворачиваю рукав. Ящерок соскальзывает на каменную поверхность, и в каждой отполированной чешуйке отражается алая закатная искра. В восторге покружившись, как собачон, за собственным хвостом, он, наконец, задирает головешку — и обнаруживает багряный горизонт, поздние лучи, веером развернувшиеся над облаками, раннюю луну, бледную как сыр, и замирает в восторге.
Гала, Гала, зачем же ты с ним так? Сколько же он потерял!
Иди, Рик, побегай, предлагаю мысленно. Он суётся было к краю камня, но притормаживает и оглядывается в нерешительности. Почти по-человечески качает головой. Жалостливо моргает. И до меня вдруг доходит кое-что. Он же все эти страсти-мордасти не только слышал, а переживал вместе со мной и теперь, конечно, знает, насколько мне фигово. И как ему теперь оставить меня в одиночестве?
Растроганно протягиваю ладонь. Цепляясь коготками, он перебегает ко мне на плечо, тычется в ухо и сопит, утешая, а сам — гладкий, горячий, точно с камня, на котором сидел, весь жар вытянул. И впрямь, камушек что-то резко остыл, как бы не застудиться.
— Леди? — внезапно окликает меня сэр Джон. Мы с ящерком вздрагиваем, и Рикки кульком сваливается с моего плеча прямо в оттопырившийся карман. — Мне показалось, что какая-то тень промелькнула…
— Показалось, дорогой сэр, — поспешно отзываюсь. — Кому тут мелькать?
Больше он меня не беспокоит, но, даже прикрыв глаза, я чувствую его пристальный взгляд. Ящерок начинает шебуршиться, я слегка прижимаю карман локтём, и Рикки замирает. Думай, Ваня, соберись. Сдаётся мне, что даже первый квест был проще, там всё было ясно: или удирай, или бей, а здесь — бить невозможно, а бежать… если только палец отрубить, но я как-то к этому не готова. А с кольцом — выследят запросто, и не было бы хуже. Позволят ли мне тогда дойти до Финала?
Минуту. Что-то я упустила. Какое-то одно интересное обстоятельство.
А-а, вот оно! Я-то зациклилась на обязательном для себя Финале, а ведь никто из Некромантов — ни папа, ни сын — даже не заикнулись о Сороковнике. Ежели в Каэр Кэрроле Мага ясно выразился, что попытка самой сунуться в квесты — глупость несусветная, то сегодня он об этом даже не вспомнил. Почему?
Значит, они совсем близко подошли к открытию порталов. Случись что — и они, действительно, меня опередят. Для них уже само собой разумеющееся, что мне не нужно возвращаться домой, что я останусь тут навсегда, с ними и с детьми — и в таком случае, зачем мне этот Сороковник? Иного объяснения я не нахожу.
И мне остаётся только замужество, чтоб его… С человеком, который ещё вчера с таким жаром объяснялся мне в ненависти, как некоторые объясняются в любви. Не верю я в его перерождение, не верю!
Я зажмуриваюсь. И отчётливо припоминаю Магу-другого, из моего сна о проводах, когда, насмешливо сощурившись, он тянет: Отда-ашь… всё отдашь, и себя, и Галин дар…
— Ох, Рикки, — шепчу, — милый мой Рикки, что же нам делать? Куда деваться?
Порыв холодного ветра заставляет меня сжаться. И то ли ветер приносит какой-то чуждый запах, то ли в самом пространстве что-то неуловимо изменилось, но становится не по себе. Абсурд, но похоже, будто закат сбился с расписания, потому что, вместо того, чтобы темнеть, вроде бы светает. Через сомкнутые веки ко мне пробивается далеко не багрянец, а, в общем-то, довольно яркий свет, почти дневной. Что за ерунда?
— Что-то происходит, сэр Джон? — спрашиваю. И открываю глаза. — Нам не пора возвращаться? Сэр Джон? Где вы?
Вот теперь самое время паниковать.
Цепочка камней по-прежнему на месте. Но только кроме меня в округе нет ни души. Поспешно оборачиваюсь, только для того чтобы убедиться: гостиницы за спиной тоже нет. И силуэты деревьев у дороги изменились: хорошо помню стройные тени тополей, а сейчас это приземистые могучие каштаны и вязы. А солнце-то… Солнце почему не в той стороне?
— Мамочки-и-и… — тихо говорю. И сползаю с камня.
Вместо степи — луг. Вместо гостиницы — развалины какой-то высокой башни. Вместо заката — рассвет. Но главное даже не это. Два солнца на горизонте — это слишком.
Я прислоняюсь спиной к камню. Бред. Это просто двоится в глазах. Да. Двоится. Робко обращаю взор к небу.
Солнц по-прежнему два. Одно чуть крупнее и встаёт над горизонтом с небольшим опережением. Я не сильна в астрономии и мне не интересен сей казус, меня больше волнует другое: чьих рук это дело? Снова Мир шутит? Но тогда получается, что он меня выкинул, а это ни в какие ворота не лезет: я же ещё не отыграла! Тогда кто? Или что? Камни? Я на одном из них всё утро просидела — и ничего…
Трава под ногами сочнее и зеленей степной, кое-где проглядывают жёлтые звёздочки зверобоя. Колышутся редкие колокольчики и дельфиниум от утреннего лёгкого ветра… утреннего, а по моим внутренним часам ещё вечер. По самой земле стелется «кашка», как мы в детстве называли белый клевер. Всё знакомо. Неужели меня занесло домой?
Вскарабкавшись на валун, чтобы стать повыше, обозреваю окрестности. Здесь уже не степь, а довольно большой луг, окаймлённый по радиусу лесом, за ним в отдалении проглядывают макушки невысоких гор. Изменившиеся деревья и загадочную башню я уже отметила, а вот цепочка камней для медитации осталась той же; может, и есть какие отличия, но с виду не определить.
Есть какие-то мысли?
Ни одной. Иди, Ваня, не век тебе здесь торчать на семи ветрах, не флюгер. Но по сторонам, когда пойдёшь, поглядывай осторожности ради.
Дорога здесь бетонирована, причём не так давно, ни единой трещинки не видно. Обочины устланы цветным гравием, слишком хорошо скругленным для естественного происхождения — первый сигнал о том, что технология здесь немного выше, чем там, откуда я пришла. Осматриваюсь ещё раз. Если предположить, что рельеф и география дублируются в обоих мирах, то где-то на юго-востоке осталась деревня, тогда логично будет считать, что повернув по дороге на северо-запад, я к концу дня попаду в город. А там встречу людей и, возможно, обнаружу цель, ради которой меня сюда занесло.
Не удержавшись, разглядываю башню, круглую, вроде водонапорной, сложенную из жёлтого известняка. Но, конечно, она не водонапорная: раза в два шире, высотой с трёхэтажный дом, и хоть макушка порушена ветрами — известняк камень нестойкий — там, наверху, щербятся кое-какие уцелевшие зубцы и темнеют прорези бойниц. Если бы не они, башня была бы до смешного похожа на гигантскую шахматную ладью, малость попорченную древесным жучком. И как знать, может в мою задачу входит обнаружить именно здесь, в этой башне, нечто интересное?
Не нарваться бы на второй Сороковник, думаю скептически, но с дороги всё-таки схожу и направляюсь к загадочной руине. Ни троп, ни подходов нет, а потому — барражирую прямо по росистому разнотравью, которое с каждым шагом становится всё выше. Говорят, раньше на лугах мог потеряться всадник. Не знаю насчёт всадника, но у моего Лютика только уши из этой травы выглядывали бы, а уж этой нимфе хватает, чтобы скрыться с головой…
…Нимфе?
Иначе это нежное созданьице и не назовёшь. Правда, нимфы не носят босоножек с оплёткой до самых аппетитных круглых коленок, но ведь больше на ней ничего нет! Личико заспанное, хорошенькое, под глазами припухлости, губы пламенеют, словно от недавних поцелуев, рыжие кудри почти прикрывают грудь, а со спины так и спадают до соблазнительных выпуклостей. Она, видите ли, собирает росу. Собою. Душ такой принимает в луговой траве, благо росточком чуть меньше меня будет, и вот, прижмурившись, вышагивает, суётся в самые заросли, попискивает, когда её обдаёт холодным, чуть не отскакивает, но, покружившись, продолжает свой непонятный ритуал. Так увлечена, что меня даже не замечает. К белоснежной коже налипли пыльца и травинки.
Под моей ногой хрупает сухая ветка. Я обмираю, но поздно. Девица в страхе оборачивается, видит меня и визжит так, что уши закладывает, затем срывается с места — только белая попка сверкает, нетронутая загаром, да подошвы сандалий. И мчится к башне. Громко, почти со взрывом, хлопает за ней тяжёлая дверь, и слышно, как изнутри что-то скрежещет, будто чьи-то дрожащие ручки торопливо накладывают тяжёлый засов.
— Ну и зачем ты её спугнула? — слышу знакомый голос. Весьма знакомый. Неподалёку над макушками осоки поднимается взлохмаченная голова, явно недовольная. — Я её тут полночи караулил, а ты пришла и всё испортила. Откуда ты взялась, кстати?
Он приближается, не обращая внимания на то, что футболка и джинсы — или похожие на них штаны из тёмно-синей парусины — стремительно промокают от росы.
Не может быть!
— Что-то я не видел, как ты подъехала, — продолжает он.
Я настолько теряюсь, что позволяю ему приблизиться вплотную, лишь смотрю на него во все глаза. Только он мною особо не интересуется. С явным сожалением смотрит на замурованный наглухо бастион.
— И теперь она точно не покажется. — Он огорчён. — Нет, всё-таки полночи ждал … Обидно, столько трудов насмарку. — Наконец вспоминает обо мне. — Так что ты тут делаешь?
Я?
Хотела бы я это знать. Что я тут делаю?
— И чего смешного? — недоумённо спрашивает Мага, потому что на меня нападает глупый истерический смех. Нет, это идиотизм: так упорно бегать от суженого-ряженого — и здесь, в чужом мире с первого шага на него напороться! И я никак не могу остановиться и хихикаю, пока в изнеможении не опускаюсь на какую-то кочку, даже холодные капли меня не отрезвляют, и почему-то я слабею, а в глазах знакомо меркнет свет. Почти как после Зеркала, сработавшего, когда дон Теймур швырнул в меня радужным шаром. Кажется, меня перехватывают, не позволяя стукнуться головой о землю. Вот был бы синячище, ещё успеваю подумать…
В себя меня приводят весьма необычным способом. Чьи-то губы мягко и настойчиво касаются моих. Ветер холодит через мокрую от росы одежду, но ладони, что меня ласкают, горячи, будто их хозяин не меньше часа провёл в сауне, прежде чем ко мне прикоснуться… и при этом ещё и вжать в землю. Существенно так вжать: мало того какая-то коренюка в позвоночник впивается, а тут ещё этот герой припал, щетиной исколол…
Что?
Ещё раз сначала, пожалуйста. Ощущения в основном приятны, прикосновения неагрессивны, тревоги не внушают. Напротив, хочется отдаться этому восхитительному чувству… только чувству, я сказала, не более, и ещё немного побыть без сознания.
Слушайте, он действительно меня целует? Как-то странно он это делает. Но хорошо-о-о. Его губы не просто тёплые…
… Да они обжигают! И вот он уже с силой вдыхает — да что там, вдувает в меня этот жар, как будто я утопленница, а он делает мне искусственное дыхание «рот в рот». Огонь растекается из лёгких по всему телу, до кончиков пальцев на руках и ногах, даже до кончиков волос. У меня даже в голове искрить начинает. И я нахожу в себе силы замахнуться…
Вот сейчас я тебе. Так коварно воспользоваться моей беспомощностью! Хоть бы смотрел, куда укладывает, мне этот корешок уже полспины провертел!
Он поспешно откатывается в сторону. Лежим мы, оказывается, средь высоких ракит, на берегу какой-то речушки; башня осталась где-то вдали. Это зачем же он меня сюда допёр, муравей трудолюбивый? А, на сухое чтобы уложить. И, как гуманист, тотчас принялся приводить в чувство. Хорош метод, ничего не скажешь… Хотя эффективный.
— Всё, солнце моё, всё! — Он уворачивается от второго моего шлепка. — Вижу, что подействовало. Бить-то зачем?
— Ты что себе позволяешь? — напускаюсь я на него. И чувствую, что губы и щёки до сих пор пылают. Голова немного кружится — явный небольшой передоз. — Ты… ты вообще что тут устраиваешь?
— Вывожу тебя из комы, — гордо сообщает он. — Это у тебя переход столько сил оттянул, я понял. А ты приняла меня за насильника? Дорогуша, — усаживается, отряхивает налипшие сухие травинки, — успокойся, со мной всё только по обоюдному согласию. Вот сейчас ты совершенно добровольно мне ответишь, как сюда попала. И не юли: то, что ты через портал прошла, я уже вычислил. К тому же, я закачал в тебя немало и уже хотя бы за это достоин откровенности.
— Чего закачал?
— Энергии, чего же ещё? Ты ж почти пустая была. А у меня свои способы делёжки. Всякие там кольца-шмольца — хорошо, но горячий поцелуй — самое действенное. Кстати о кольцах…
И не успеваю я сообразить, что к чему — легко стягивает с моего пальца колечко дона. Рассматривает, поворачивает камнем к солнцу… к солнцам. У него изящные кисти музыканта, а профессиональной прокачки бицепсы и трицепсы не огрубляют, но вместе с лёгкой синевой небритых щёк и мужественного подбородка лишь добавляют брутальности и шарма.
Что-то в его лице меняется.
— Так ты — наша, — радуясь, как ребёнок, говорит он. — А я ведь почувствовал не так давно что-то знакомое… Наша. И двое детишек у тебя. — Он улыбается. — Ну, прости. Знал бы — отнёсся с большим почтением, плед подстелил бы, чтобы на сырой земле не лежала. А признайся, — он хитро подмигивает, — тебе хоть немного понравилось?
И эта его фривольность ставит окончательную точку в моих выводах.
— Так ты не Мага! — говорю с облегчением. — Знаешь, как ты меня напугал!
Вы когда-нибудь видели, как белеет человек, по природе своей и без того бледнолицый? У него даже губы обесцвечиваются.
— Я — не Мага, — отвечает он и впивается в меня взглядом. — Почему ты меня за него приняла? Ты его знаешь?
Ёлы-палы. Кажется, меня действительно не просто так сюда занесло. Даром что ли за последние сутки при мне несколько раз упоминалось об этом человеке, значит, суждено было встретиться? Может… это новый квест?
— Я о тебе слышала. Совсем недавно. Ты…
Он подаётся ко мне. Глаза жадно блестят.
— Ну?
— Подожди, сейчас вспомню. А сам назваться не можешь?
Он мотает головой. Губы сжаты в нитку. Почему-то ему важно, чтобы я сама его назвала. Опознала. Идентифицировала.
Сейчас-сейчас. Как там представляли дона Теймура?
— Ты — Николас! — объявляю. — И если я правильно помню — Николас дель Торрес да Гама. Так?
Его мощный кулак врезается в землю.
— Я знал! — он с восторгом лупит по земле ещё раз. — Кто-нибудь обязательно должен был прорваться! Но как же ты смогла, солнце? — Мягко, по-кошачьи подкатывается ко мне под бок. Глаза блестят жадным любопытством и какой-то безумной надеждой. — Ну, расскажи, откуда ты? Зачем ты здесь, для чего? Кто тебя направил и как ты прошла? Постой, — спохватывается, — я забыл вернуть…
Он протягивает мне кольцо, но я шустро прячу руки за спину. Ну, уж нет. Только-только избавилась от подарочка, как мне его опять навязывают!
— Ты бы не мог его подержать у себя? — спрашиваю. И сама понимаю, как глупо звучит.
Его восторг утихает. Он смотрит на меня озадаченно.
— Так ты в бегах, что ли? От кого?
И что мне сказать? От твоего братца родненького и от папочки скрываюсь?
— Лучше возьми. — И добавляет: — Да бери, не бойся, никто тебя не отследит. В этом мире кроме нас с тобой некромантов нет.
— Уверен?
— Еще бы не уверен. — Подмечает, что я прячу кольцо в карман. — Зря. Может пригодиться как защитное. А наших я бы давно почувствовал. За столько лет вокруг света несколько раз объездил и уяснил: нет никого, а был бы кто — сам на меня вышел. — И вдруг он блажено улыбается. — Ты ж для меня как подарок…
Нежно облапливает меня за плечи. Я тактично пытаюсь высвободиться.
— Да ты не так поняла, — спохватывается он. — Я хочу сказать, что теперь я смогу вернуться домой. Ты ведь мне поможешь, солнце моё?
— …Не знаю, Николас, — говорю, когда молчать становится уже невежливым. И поспешно добавляю в ответ на недоверчивый взгляд: — Это случайность, что я сюда попала, честное слово! Сама не понимаю, как меня сюда занесло, мне бы самой разобраться…
Он терпеливо дослушивает мой лепет и не психует вопреки моим опасениям.
— Не знаешь. Ладно, не будем торопиться. В случайности я не верю. Нет, тебе верю, не дёргайся, а вот в то, что мы здесь рядом оказались ни с того ни с сего и ты сразу меня узнала, хоть до этого в глаза не видела… Ты бежишь от некромантов, а попадаешь на единственного в этом мире представителя Клана, каково? Над этим стоит подумать. — Смотрит на солнца. Неожиданно спрашивает: — Есть хочешь?
— Что? Хочу, — отвечаю честно, потому что со вчерашнего утра меня кроме переговоров ещё ничем не кормили. Чашка пустого чая не в счёт.
— Посиди, я сейчас. За мной не ходи, здесь обрыв, скатишься ещё прямо в воду.
Он спускается к реке — берег действительно крутой и Николас полностью скрывается из виду, но уже через несколько минут возвращается, прихватив с собой объёмистый рюкзак. Сбрасывает с плеча на землю клетчатый плед и я, догадавшись, помогаю его расстелить. Мой новый знакомый выуживает из недр рюкзака чистую большую салфетку и раскладывает на ней всякие заманчивые штучки: свёртки с бутербродами, какие-то маленькие круглые баночки — похоже, с салатами, хлебную нарезку, горку крошечных пирожков. И как апофеоз — выставляет большой термос, из разряда тех, которые открывать не нужно, а просто подставлять кружку под пшикающий носик.
Приятно убедиться, что в разных мирах прогресс развивается одинаково! Во всяком случае, в быту.
— Извини, дорогуша, кружка одна. Так что будем пить по очереди. — Он протягивает мне дышащую кофейным ароматом ёмкость, достаёт одноразовые тарелки. Почувствовав, что напряжённость спала, не могу удержаться, чтоб не съехидничать:
— А ты неплохо подготовился. Знал, что придётся ночь куковать?
— А как же, — он передаёт мне тарелку с салатом, придвигает пирожки. — Я эту феечку месяц выслеживал. Говорят — танцует божественно после того, как в росе искупается, а я, знаешь ли, большой ценитель танцев в женском исполнении.
Он отхватывает сразу половину бутерброда с ветчиной. Мне бы над таким всё утро трудиться, а этот хомяк уминает в одно мгновение. Но глазки при воспоминании об упущенных танцах в женском исполнении подозрительно блестят и лукавятся. Похоже, он большой любитель всех радостей жизни.
И это — брат Маги?
— Да ты просто бабник! — говорю с восторгом. Он выпячивает грудь, чуть не пролив на себя кофе.
— Ты не права, дорогуша. — Торопливо отхлёбывает, потому что налил себе едва не «с горкой». — Я же не виноват, что я такой красивый. Но при всём при этом я тонкий знаток и ценитель именно женской красоты!
— Ты — бабник! — повторяю. И мне вдруг становится смешно. — Даже не возражай!
— Да! — говорит он горделиво. — И поверь, ещё ни одна не ушла от меня обиженной. Но, — торопливо добавляет он, поднимая палец — на моих родственниц посягательства не распространяется. Ты ведь моя родственница, хоть и не кровная. Как тебя зовут, кстати? А то ты меня знаешь, а я — нет.
Я чуть не давлюсь пирожком. Торопливо отбираю у него кружку, запить.
— Представляться не хочешь, — констатирует он. — Ладно, пока буду называть тебя просто «родственница». А там обвыкнешь — может, и сама назовёшься. Что? Не смотри так. Я никогда не давлю на слабый пол.
Как-то вдруг я перестаю ему доверять. Он самым нешуточным образом обрадовался моему появлению и, похоже, готов был хоть сейчас валить из этого мира — и не будет на меня давить? Не верю.
Он словно не замечает перепада в моём настроении. Небрежно подсаживается.
— Ты даже не представляешь, родственница, — говорит задушевно, — какой я обаятельный. Разве с вами, женщинами, можно обращаться грубо? Не-ет, так недолго всё испортить.
— А как нужно? — вдруг обомлев, спрашиваю. Голос у него лишён бархатистости, не то что у папы, и нет в нём сексуального оттенка, но от него перехватывает дух и сладко ёкает сердце. Так бы и слушала… И нет рядом никакого сэра с его уместными и неуместными вопросами, что так ловко ввинчивался в беседу, когда чары дона Теймура уже начинали пробивать мою природную защиту. О-о, то, с чем я сталкиваюсь сейчас — это не магия. Это просто врождённый дар.
— А так. — Он с таинственным видом наклоняется к моему уху и шепчет чарующе. — В женское сердце, звезда моя, как и в окно, легко попасть, когда оно раскрыто. А раскрывается оно от любви. — И спасает чашку, едва не выпавшую из моих ослабевших пальцев. Отворачивается и не спеша допивает мой кофе. Насвистывая, бросает хлебные крошки прилетевшим сорокам.
…С минуту я прихожу в себя. Чувствую себя, как бабочка, которой ослабили удавку из паутины, а она шепчет разочарованно: и это всё? а дальше?
— Ну как? — абсолютно нейтрально интересуется Николас, не поворачивая головы. Я откашливаюсь. Как… Ещё немного — и я сама пошла бы росу собирать, вместо феечки. Лишь бы доставить ему удовольствие.
— Тоже метод. — Избавляюсь, наконец, от крошки в горле. — Очень эффективный. А ты почему отвернулся так сразу? Да это так, я ради интереса спрашиваю…
— Угу… Ради интереса. Родственница, если бы я сейчас чуть пережал — ты бы меня потом близко не подпустила. А я, хоть и бабник, но доверие ценить умею.
Как же они непохожи… И на какой-то миг я зверски жалею, что много лет назад встретила не того брата.
Не ведись, не ведись, Ваня. Некроманты коварны. И у тебя на них уже должен выработаться иммунитет. Стойкий. Пятнадцатилетней выдержки.
Он, не торопясь, забрасывает в рюкзак всё, что осталось от импровизированного пикника, поднимается на ноги, с сожалением оглядывается на башню вдалеке.
— Ну, родственница, — говорит официально, — как представитель местного клана, он же — Глава, он же — сам клан и всё это в едином лице — предлагаю тебе защиту, кров и покровительство. Надо же тебе как-то сориентироваться на новом месте? А дальше — присмотришься и сама решишь, куда тебе податься. — И подаёт мне руку.
Защиту?
Кров?
Интересно, что почти то же, только другими словами навязывали мне совсем недавно его родственники. В обмен на кое-что другое. И как-то не вызывало их предложение энтузиазма. А сейчас я торжественно протягиваю этому абсолютно незнакомому и бесстыжему некроманту, бабнику и самохвалу, руку — и он встряхивает её в энергичном пожатии.
Он какое-то время не выпускает моей руки, потому что берег мало того, что обрывистый, но ещё и в кочках, на которых можно навернуться и загреметь прямо в мутную илистую воду. С небольших мостков прыгает в катер и принимает меня на борт. Да, настоящий прогулочный катер, белоснежный красавец, окаймлённый ярко-алой полосой, с какой-то странной металлической конструкцией, о которую я чуть не расшибаю голову, с углублениями на носу для лежаков. Воображение услужливо дорисовывает двух милых феечек, необременённых купальниками, и за штурвалом — нашего любителя мирских удовольствий, в белоснежном кителе, капитанской фуражке и с трубкой в зубах. Дивы там, значит, солнечные ванны принимают, а заодно и доставляют эстетическое удовольствие во время поездок… Ну-ну.
Но меня он на нос не приглашает, устраивает на корме, мимоходом преобразовав зловредную конструкцию в тент, и заодно заставляет накинуть плед, потому что, по его словам, будет сильный ветер. Сам бросает рюкзак на дно и откуда-то из загашника вытаскивает не парадный китель, а простую рыбацкую куртку, без всяких выкрутасов, зато утеплённую и непромокаемую, и шапочку. Оглядывается.
— Значит, так, родственница. На виражах держись за поручни, я полихачить люблю, а раз ты у меня не перед глазами — могу и забыться. Пить захочешь — вон ту крышку откинь, там вода в бутылках. Ехать будем часа два, но ход хороший, укачаться не успеешь. Всё. Если что нужно — подходи, спрашивай.
— Ладно. — Верчу головой с любопытством. — А это твоя игрушка? Собственная?
— Моя, — улыбается. — Это из тех, что поменьше, у других осадка низкая, на здешнем мелководье не пройдут. Потом покажу. Всё, поехали.
Ободряюще хлопает меня по плечу, перебирается в водительское — или как его тут назвать? — кресло и вот уже лихо выруливает на середину. Двигатели у меня за спиной урчат низко и негромко, брызги не беспокоят, и ход в самом деле лёгкий, без покачиваний. Это же речушка, не море!
…Видали? У других, тех, что побольше, значит, осадка низкая… Интересно, что он мне предъявит на показ? Парусную яхту? Теплоход? В любом случае он не из бедных, этот мой новый родственник в простецких джинсах и футболочке. И мир несколько раз обогнул, по его словам, уж не на таком ли судёнышке, что не для мелководья? Поживём — увидим.
Речка неширока, но оказывается рукавом большой, куда мы вскоре и попадаем. Вот тут и накатывает волна, потому что река пошире нашего Дона будет, хоть и немного поуже Волги. Капитан заметно ускоряет ход, и качка нивелируется. Простор необозримый, дальний берег уже обозначается из тающего утреннего тумана, кое-где скользят над водой и противно покрикивают чайки. Несмотря на безразмерность водной трассы тут, судя по всему, свои правила движения, потому что наш катерок, что начинает казаться игрушечкой на волнах с барашками, строго придерживается не только определённого фарватера, но и правой стороны.
И уже через каких-то полчаса река заметно оживает. Несколько раз нас обгоняют посудины покрупнее, но Николаса это не бесит, как некоторых нетерпеливых водителей, которые с ума сходят, увидав кого-то впереди. Встречается и большое прогулочное судно, двухпалубное, откуда нам приветственно машут платочками и оглушают гудком. Противоположный берег, освободившись от тумана, не представляет собой ничего интересного, просто высокий и скалистый, а на этом, что ближе к нам, попадаются простенькие коттеджи с припаркованными автомобилями. Кое-где у причалов любители рыбалки дружелюбно переругиваются, готовясь к выезду, шпигуют свои плавсредства удочками, снастями и чем попало — с моей точки зрения, конечно, потому что я ничего в этом не понимаю. Вот для кого здесь настоящий рай, так это для рыбаков.
Меня уже всё утомило: непрерывный ветер, качка, хоть и едва ощутимая, рокот моторов, слепящие блики на воде. Становится скучно. Но спальных мест не предусмотрено и я терплю. Внезапно чувствую в кармане заметное шевеление.
Рикки! Опять я про него забыла!
Ящерок выкарабкивается из складок пледа, сонный и довольный. Переливается в свете солнц золотисто-зелёным, и я замечаю, что он немного подрос. Хочу на него шикнуть, чтобы спрятался, но вдруг соображаю, что Николас сидит к нам спиной и Рика не видит; ну, пусть полюбуется мой рыцарь на белый свет, только недолго. Хватаюсь за поручень, потому что вслед за изгибом реки катер тоже делает поворот.
Рикки, намертво вцепившись сквозь плед в моё плечо, с любопытством озирается. Уж он-то истерик не устраивает и не хлопается в обморок, а изучает новый мир с жадностью первооткрывателя. Слежу за ним и даже подстраховываю ладонью, а ну как сверзится на очередном вираже? А он вдруг, углядев впереди нечто, даже подпрыгивает. Принимает стойку — и начинает довольно пыхтеть и крутить башкой, сияя, как будто новую Америку открыл. Догадываюсь повернуть голову и не могу сдержать восхищения.
Прямо по курсу перед нами раскрывает объятья город, красивый, свеженький, словно только что умытый дождём, вдалеке ещё тает небольшая радуга. Широкая река разделяет его на две половины. По левую сторону — современный центр, стильный, весь из стекла, металла и… сказала бы, из какого материала, но не знаю, но только в солнечном свете он играет то нежно-голубым и бирюзовым, то розовыми оттенками, и этот последний очень напоминает камень, которым облицованы стены Каэр Кэррола. Шпили изысканных башен-небоскрёбов теряются в облаках, откуда мне угадывается стрёкот вертолётов — или аппаратов, весьма похожих на вертолёты. Стремительно проносится поезд наземки. Почти как у нас.
Правая сторона — уютный старинный город-бург. Знакомый мне фахверк — но куда более изящный и подновлённый. Нет здесь умышленного состаривания: здания покрыты натуральной сединой времени, перед которой хочется почтительно снять шляпу… или присесть в глубоком реверансе. Двухэтажные особнячки, деревянные и каменные. Широкие балконы, щедро усыпанные цветами. Полосатые тенты кафе и бистро. Неторопливые конные экипажи.
Я это где-то видела?
Да. Определённо.
Негнущимися пальцами кое-как извлекаю из заначки свой талисман — ключи от дома. На одной стороне брелка — мегаполис в лучах солнца. На другой — средневековый городок. В лучах солнца, естественно. Два светила. Два города.
— Рикки — не верю своим глазам, — так это твоя работа?
Он ещё больше пыхтит. И поглядывает на меня вопросительно. Ну? Что же ты меня не хвалишь? Разве я не заслужил? Разве я не молодец? Доставил куда надо. Ты ж сама спросила, куда нам деваться, вот я и нашёл город… прямо как у тебя на кругляшке.
Ох, Рикки. В следующий раз когда свалишься в карман — изучай сперва ключи, а потом уже то, что на них навешано.
Он не виноват. Ему просто понравились картинки.
…Должно быть, мне не удаётся сдержать короткий стон, потому что Николас бросает на меня через плечо встревоженный взгляд.
— Укачало всё-таки?
И конечно немедленно срисовывает Рикки. Такое блистающее чудо невозможно не обнаружить. А этот балбес — я подразумеваю ящерка — настолько огорчён моей реакцией, что даже не думает прятаться, смотрит на меня, моргая, и вроде как поёживается… Понимает, что в чём-то прокололся. Николас спохватывается, что он всё-таки за рулём и отворачивается, я поспешно подставляю запястье, но Рик прыгает не под браслет, а мне на колени. И шустро перебирается на боковое сиденье, обтянутое белой кожей. Не хочет он прятаться.
Может, он принял Николаса за Магу? Ведь он всё ещё помнит, как тот за него заступался перед Галой. И, повздыхав Николасу в спину, я мысленно скидываю Рику краткую сводку минувших событий — всего того, что он сладко проспал.
Внезапно темнеет. Это наш катер заходит под большой мост и припарковывается к выступу в крайней опоре. Наш водитель привязывает носовой канат к железному кольцу, вделанному в камень.
Молча присаживается на сиденье рядом со мной. Зелёный и чешуйчатый глупыш, рисуясь, делает несколько кругов и вспрыгивает мне на колено. И красиво замирает в позе сфинкса. Они с некромантом так и впиваются друг в друга глазами.
Николас осторожно протягивает руку. Я делаю невольное движение вперёд, но Рик, словно простушка Нора, уже подставляет головешку под мужскую ладонь и даёт себя погладить.
— Не бойся, не обижу, — ровно молвит родственничек. — Говоришь, не знаешь, как сюда попала?
Мне остаётся только краснеть.
— Теперь знаю. Он хотел мне помочь и немного перестарался.
— Необученный, значит. — Николас оценивающе глядит на Рикки. Стаскивает шапочку, приглаживает пятернёй кудри. — И ты, я так понимаю, необученная. И друг друга вы пока ещё толком не изучили, потому и бестолковитесь… А поделись со мной, дорогуша, куда же ты собиралась, что тебя так далеко от нашего мира занесло?
— Мне нужно было… спрятаться, — выдавливаю я. — Лучше бы, конечно, в свом мире, но видишь что получилось…
Он сдвигает брови.
— В своём? Погоди, так ты не из нашего? А кольцо? А дети? Что хочешь мне сейчас рассказывай, но только от этого тебе никуда не деться. Твои дети — некроманты, так?
— Ну, — говорю угрюмо.
— И? Если ты из одного мира, твой муж — из другого, нашего, и ты хочешь связаться с кем-то у себя — значит, ты-то уж точно один раз переместилась? В наш мир? Как ты это сделала? Тоже с этим малышом?
Хоть выпрыгивай и уплывай. Не могу я ему всё рассказывать, боюсь. Пусть он и не такой, как Мага.
— …Ладно, — после короткой паузы говорит он. — Попробуем иначе. Сообщи мне, что можешь, в нейтральном виде, раз уж у тебя какие-то секреты, но постарайся хоть как-то меня просветить, в чём же ошибка этого парня. Как ты его назвала, кстати?
— Рикки, — сообщаю. — Сэр Рик для посторонних.
— О! Даже так? Хорошо. Погоди-ка …
Он шарит в рюкзаке и вытаскивает один из немногих оставшихся пирожков. Рикки, подумав, наваливается животом на угощение, подминает под себя и начинает обкусывать. Теперь у меня весь плед будет в крошках…
— А я-то думал: куда в тебя столько влезает, — задумчиво говорит Николас. Уточняет: — Энергии влезает много. А я, оказывается, на двоих работал… Видишь, родственница, ты даже того не знаешь, что за переход между мирами надо платить, и дорого: энергетикой. Основную часть, конечно, фамильяр из своего ресурса отдаёт, но то, что сверху — твоё. Ладно, к этому ещё вернёмся. Так что ты мне можешь сообщить?
Нет больше смысла увиливать. Тем более, что мне нужна информация. Очень нужна. Нам с Риком просто край — научиться понимать друг друга.
— Мне нужно было… решить одну проблему, и либо согласиться с тем, что предлагают либо… сбежать, что уж там. Я случайно сказала об этом вслух, при нём. И так получилось, что сразу после этого он упал ко мне в карман, а там у меня… вот.
Я разжимаю ладонь. Показываю ключи. И вдруг у меня на глаза наворачиваются слёзы. Потому что… уносит меня, словно бурным потоком, всё дальше от дома. И мне кажется, что уже никогда мне не открыть мне родную дверь.
— Ну, ну, родственница, — говорит Николас, — не реви. Уж как-нибудь мы разберёмся… — Осторожно тянет к себе связку. Вертит брелок, рассматривает с обеих сторон, хмыкает.
— От дома?
Киваю.
— Собственно, парень начал правильно. — Он подбрасывает звенящую связку, и я слежу с тревогой: как бы не улетела за борт. — Подобные вещички очень сильно привязываются к месту, а главное — к своему миру. У них есть свой якорь — одна-разьединственная дверь, которую ими можно открыть. Поняла? Вот малый и потянулся по следам ключиков. А дальше его сбила с толку одна круглая красивая штучка… — Николас потирает ухо. — Эти ящерки во многом действуют на рефлексах, они рыщут в межмирье приблизительно как птицы в небе — по каким-то им одним ведомым излучениям. Его сбил с толку город, единый в двух видах, понимаешь? И два солнца.
— Но это же такая редкость, — растерянно говорю.
Мимо проходит тяжёлый грузовой катер и большая волна стучит в наш борт, раскачивая. Николас поспешно выставляет ладони по обе стороны от Рика — оберегая, и этот жест меня трогает. Надо же…
— Почему редкость? Половина звёзд во вселенной двойные. Вот смотри: ящерка при переходе обязательно должна иметь не менее трёх ориентиров, привязанных к точке в этом мире. Первый и второй ты видишь здесь. — Николас потрясает брелочком. — Двойной город: старый и молодой. Двойное солнце.
— А третий?
— А третий — тот, что у тебя сейчас в кармане, а до того был на пальце. — Он пожимает плечами. — Кольцо, родственница. Тебе кто-нибудь говорил, что кольца находят своих хозяев? А на этой планете я — единственный некромант, вот оно ко мне и потянулось. Три точки совпали, ты на меня вышла. А покажи-ка мне его ещё раз.
Зажимает кольцо в кулаке. Прикрывает глаза. Уходит в себя — достаточно глубоко, судя по отрешённости, не как в первый раз, когда просто на свету колечко рассматривал. В какой-то момент вздрагивает.
За это время Рикки успевает умять пирожок и подмести крошки. Наконец Николас открывает глаза.
— Так отец всё ещё жив? — спрашивает. — И всё ещё Глава? Ну, родственница, ну, удружила… А мама?
Он считал магический почерк? Понял, от кого это колечко? А что ещё он там разглядел?
— Дорогуша, ты даже не представляешь, что для меня сделала. Я же впервые за пятнадцать лет весточку из дома получил. Какая же ты молодец! — говорит он. И несколько удивлённо добавляет: — Так я не понял, от кого ты прячешься? В основном здесь защитная магия, вроде виртуальной брони. Высшего уровня, между прочим, не станет отец тебе чем-то угрожать, если своей же охраной поделился… Опять молчишь?
Рикки, бросив последний осоловелый взгляд на реку, юркает под плед, и я чувствую, как он обвивается вокруг запястья. Мне тоже хочется спрятаться. Очень неуютно от таких вопросов.
— Не доверяешь, — говорит Николас. — Должно быть, у тебя на то веские причины. Напакостил тебе кто-то из наших, а ты по одному подлецу обо всех судишь. Да не смотри ты так, обещал же, что давить на тебя не буду…
Он поигрывает ключами. И неожиданно добавляет:
— А вот глупостей больше наделать не дам.
Я даже подпрыгиваю на месте.
— Отдай! Николас, пожалуйста! Это же последнее, у меня больше от дома ничего не осталось!
— Точно — ничего? — Он небрежно суёт ключи в карман. — Отлично. Пока побудут у меня.
— Отдай! — повторяю без особой надежды. Нет, всё-таки зря я ему почти поверила… Он вдруг встаёт и широким жестом приглашает меня за штурвал.
— Прошу! Довезёшь нас до дома.
— Что? — не верю я своим ушам.
— Что слышала. — Он даже разворачивает в мою сторону подвижное кресло. — Дальше я с места не тронусь, учти. Не возьмёшься за руль — так и будем здесь торчать, пока не отсыреем и плесенью не покроемся.
Хладнокровно усаживается на боковушку, выуживает из внутреннего кармана куртки помятую пачку, вытаскивает сигарету.
— Будешь? Ну, как хочешь.
Закуривает.
Проходит минута.
— Не передумала? — участливо спрашивает. — Родственница, ты сама-то как, долго тут продержишься? Продрогнешь скоро, а у меня больше пледов нет. Зато дома… — Он щурится хитро. — Горячая ванна с этот катер величиной, горячий… нет, раскалённый шоколад в большой фарфоровой кружке, горячие пончики с повидлом… Родственница, тебе не стыдно? Я из-за тебя тут с голоду помру! У меня уже начинаются судороги и холодеют конечности!
— Слушай, ты, — я начинаю закипать. — Чего ты добиваешься?
— Всего-навсего чтобы ты довезла нас домой, — делает он невинные глаза. — Туда, где сухо, тепло и уютно. Что не так?
— Я не умею управлять этой штукой! — не выдерживаю я. — Я даже из-под этого моста не его не выведу! И врежусь в первого встречного!
— Но зато ты знаешь, куда плыть, — невозмутимо отзывается Николас.
— Понятия не имею! Послушай, Ник, ну что тебе от меня нужно? Ты можешь объяснить толком?
— Вот! — он назидательно поднимает палец. — Кстати, я заметил, когда женщинам от меня что-то нужно, они почему-то начинают сокращать моё имя. Не сказать, что бы мне это мне не нравилось, но я предпочитаю, чтобы они его удлиняли. Например, обращением «дорогой».
— Дорогой Ник, — говорю я сквозь зубы. — Я тебя сейчас просто тресну! Отвечай немедленно, что всё это значит?
Он, вздохнув, выбрасывает окурок за борт. Поднимается во весь свой неслабый рост. Судёнышко при этом заметно качает.
— Это? Это воспитание маленьких детишек, — говорит он. — Если хочешь — массовая показательная порка. — И не успеваю я возмутиться, как он добавляет; — Значит, не зная цели и маршрута, не зная, как пользоваться транспортом, чем его заправлять, как узнавать о неполадках, ты не рискуешь отправиться в путь. Так я понял? На это твоего благоразумия хватает. А на то, чтобы озвучивать намерения правильно, продумывать действия и хоть немного представлять, что из этого может получиться… РИК! — неожиданно рявкает он. — Вылезай, прохиндей! Я не для одной твоей подружки разоряюсь!
Пристыжённый ящерок вновь устраивается на моём плече. Я, кажется, догадываюсь, чем заработала это головомойку. Николас, поглубже засунув руки в карманы, окидывает нас строгим учительским взором.
— Так вот, мальчики и девочки, — говорит внушительно. — С сего момента вы: первое — слушаетесь меня безоговорочно — по крайней мере в том, что касается ваших личных взаимоотношений, контактов и степеней понимания. Если кому-то из вас почудится, что он недопонял другого — спрашивать у меня и не устраивать самодеятельности даже из добрых побуждений. Второе — изучать всё, что я начну вываливать на ваши бестолковые головы, запоминать, задавать вопросы, но без меня не экспериментировать. Не перебивать! — строго одёргивает он, потому что Рикки на моём плече пытается почесаться. Или мне так кажется, что почесаться… — Третье — помнить, что для перехода нужен стратегический запас энергии — помимо основного, и запасной — помимо стратегического и учиться под моим чутким руководством эту энергию накапливать и складировать. Четвёртое — без меня не пытаться — слышите, даже не пытаться! — ни единым глазком заглянуть в другой мир не говоря уже о переходе, иначе занесёт вас, голуби мои, в такую зад… гхм… недружественную местность, что «мама» сказать не успеете. Сожрут. Всё понятно?
Мы с ящерком переглядываемся.
— Ник, — говорю осторожно, — а чего это ты так разошёлся?
Он смеряет меня хмурым взором с головы до бахромы пледа где-то там внизу.
— Всё понятно? — рыкает ещё раз.
— Понятно, мой господин, — скромно отвечаю. — Слушаю и повинуюсь, мой господин. Будет исполнено, мой господин. Прикажете подать кофе в постель и почесать пятки?
Его брови страдальчески заламываются «домиком». И возвращаются в прежнюю позицию. Он задумывается.
— Пятки — это интересно, — наконец сообщает. — Как-нибудь надо попробовать. Ты, родственница, однако, хорошо запомни всё, что я сейчас наговорил. Я редко бываю серьёзным, только по очень уж важному поводу, а сейчас именно он и есть. Поняла?
Я пытаюсь тоже засунуть руки в карманы, но плед мешает. Я в нём путаюсь. Николас неожиданно фыркает, глядя на мои попытки, и вытряхивает меня из этого гнезда.
— Почти приехали, дорогуша, можешь не упаковываться. Будем считать, что воспитательная часть закончена. Пойдём, посидишь со мной, посмотришь, как рулить. — И, не слушая возражений, тянет меня к соседнему креслу. — Да тебе и делать ничего не надо, просто сиди рядом. Про меня давно ходят слухи, что из каждой поездки я возвращаюсь с очередной жертвой, надо же мне поддерживать репутацию!
И он снова мне подмигивает.
— А ты, зелёный, прячься, — добавляет. — Нечего тебе отсвечивать. И хоть никто тут о твоих способностях не знает — могут словить, как диковинку. Не рискуй.
Рик послушно ныряет ко мне в рукав.
— Ещё одного воспитателя на мою голову не хватало, — бурчу я, пока он что-то проверяет на приборной доске. — Что ты ко мне привязался? Родственник… И почему я тебя слушаю?
— Потому что я обаятельный, — ослепительно улыбается он. — И мне просто невозможно отказать. А ещё потому, что тебе нужно кому-то верить.
«Тебе, что ли?» — хочу съязвить. И почему-то молчу.
Голос, ты где? Спишь, что ли? Или в том мире остался?
Да тут я, тут, смущённо отзывается голос. Даже и не знаю, что сказать…
Да говори как есть. Первый раз что ли? А то я уже начинаю раздражаться.
Знаешь, Ваня, кажется, ему можно верить, говорит мой внутренний голос. Ро-обко так говорит. Потому что возражает и здравому смыслу, и всем моим прежним установкам о некромантах. Ты же видишь — это какой-то неправильный некромант. Ну… вроде того, как ты — неправильная амазонка. Хоть с луком, хоть стреляешь — зашибись, но не воительница ты. А он, может статься, душой вовсе и не некромант, хоть все их штучки-дрючки знает…
И я крепко задумываюсь.
Есть над чем.
Вас ни разу не цепляло дежавю? У меня как раз оно и есть. Двух недель не прошло после Галиного инструктажа по выживанию, а я снова в чужом мире, и надо старательно внимать проводнику, ибо вновь запущена программа по обучению. Разве что куратор нынче не в пример обаятельней и передвигаемся мы по воде, а не по суше.
Сложив конструкцию-тент, Николас туманно поясняет: «Будет мешать. Скоро сама увидишь». Плюхается в кресло, одной правой выруливает из-под моста, а левой, почему-то ставшей необычайно длинной, пытается заодно полуобнять меня за плечи. Ну, что с ним поделаешь? Аккуратно высвобождаюсь. Николас вроде бы не сводит глаз с «дороги», но при этом его конечность живёт своей жизнью: зависнув в воздухе, она в недоумении помавает пальцами, потом как бы невзначай опускается мне на колено.
— Давай условимся, — миролюбиво говорю. — Если уж тебе так нужно поддерживать репутацию бабника — хватай меня за коленки исключительно на людях. Сейчас-то тебе перед кем красоваться?
Конечность, побарабанив пальцами, пристраивается на штурвал. Николас так и не повернув головы, чуть улыбается и на щеке его проступает едва заметная ямочка. Представляю, сколько причёсок повыдергано ради этой ямочки, а заодно и ради возможности запустить пальцы в эти густые кудри цвета воронова крыла, которые сейчас треплет встречный ветер; а сколько разбитых сердец! Впрочем, совсем недавно этот прохиндей заверял, что никто от него не ушёл обиженным. Поверю на слово.
— Ну вот, любуйся, — вклинивается он в мои думы, как ни в чём не бывало. — По левую сторону — новый город. Тут тебе и деловой центр, и торговые центры, театры, казино, клубы, затем подальше — спальные районы. Промзона вынесена за окраины, потому что в самом городе земля жутко дорогая и занимать её под производства глупо и дико. Да и грязь, выбросы… — Он морщится. — Справа — а мы туда и направляемся — историческая зона, отсюда город и начинался. Архитектура здесь сохранена практически первозданная; музеев, памятников — полно. Одно старинное кладбище чего стоит, это я не как профессионал по умершим говорю, а как любитель искусства: есть там надгробья просто исключительные, от известных скульпторов, во многих каталогах проходят.
Волна, расходящаяся от катера, оставляет мокрый след в розовых с прожилками гранитных плитах, которыми одеты берега. В метре над поверхностью воды через равные промежутки поблескивают вделанные в камень бронзовые кольца для причаливания. Сплошной парапет с устойчивыми каменными опорами и литой решёткой время от времени прерывается, и тогда от него к самой воде сбегают ступени.
Вдоль узкой набережной тянется сплошная линия домов с редкими арками подворотен. Здания скроены по единому образцу: в два высоких этажа с третьим пониже, должно быть, с комнатами для прислуги. Похожи, и в то же время каждый со своей изюминкой: на протяжении нескольких кварталов мне не встретилось ни одной одинаковой парадной двери, ни одной повторяющейся расстекловки окон. Даже балкончики разномастны, как собаки на выставке: от крошечных — до монументальных, с колоннами, от опоясывающих весь фасад — до узких декоративных, ютящихся под самыми карнизами.
— Ну вот, — продолжает мой новый знакомый, — этот район всё пытались сохранить в первозданности, но как-то без энтузиазма, вот он и ветшало. Только туристами и кормился, а много ли с них возьмёшь? Мэрия долго ломала голову, что же с ним делать, пока не нашлись умные люди: а давайте, говорят, привлечём обеспеченных людей, да не просто так, не все ведь любят чистой благотворительностью заниматься, хочется и бонус получить… Есть среди деловых людей такие, у которых всего полно, ничем не проймёшь, а вот одного не хватает: родового гнезда. Особенно когда мода на титулы и родословные пошла — все просто с ума посходили… Современной резиденцией ведь никого не удивишь, хоть ты каждый кирпич позолоти, а вот особнячок «с историей» двухсот-трёхсотлетней выдержки — это солидно. Это престижно. Пришлось, правда, нам законодательство подработать…
Ага, «нам…» Уж не ты ли, голубчик, эту компанию и раскрутил?
— …и пошло, как по маслу. Выбираешь, — Николас щедро поводит рукой вокруг, словно и мне предлагая определиться с объектом, — реставрируешь, и шпигуй чем хочешь: хоть электроникой, хоть начинкой под любую эпоху, лишь бы фасад в единый план вписался. Тебя даже от налогов освободят на ближайшие лет пятьдесят. Но в обязательную нагрузку получишь что-нибудь ещё: памятник, музей, панораму — без разницы, только вкладывай в него, сколько сможешь, и присматривай. Причём, в доле с кем-то ещё. Хорошая компания была проведена. — Николас довольно щурится, словно вспомнив что-то приятное, и заодно приветственно машет встречной парусной лодочке. — За три года восстановили половину жилого фонда и больше половины — исторического, а через десять лет здесь всё преобразилось. А ведь почти руины были…
— Так здесь загородная зона для элиты, так что ли? — уточняю.
— Заметь: экологически чистая зона, — дополняет Николас. — Конечно, без керосинок и газовых фонарей, но стилизация полная. Из источников энергии в ходу только электричество, но проводов не видно — всё упрятано под землю. Бензин если и используется, то только для вот такого способа передвижения, — и похлопывает по борту катера. — Вообще этот вид транспорта основной и едва ли не самый быстроходный. Ну, увидишь.
И, загодя притормозив, сворачивает в небольшой канальчик.
И мы оказываемся…
В Венеции? В Петербурге? В Голландии?
В Городе-на-воде.
По словам Николаса, старые кварталы на две трети прошиты мелкими речушками и каналами, оттого и фахверк на зданиях сугубо декоративный, а стоят они на прочных каменных фундаментах. Речка, по которой мы плывём, чуть шире Фонтанки, набережная выступает над уровнем воды не более чем на полметра, мне даже видны булыжники мостовой. Старинные псевдо-газовые фонари чередуются с деревьями, огороженными бордюром; около одного я с изумлением вижу прислоненный велосипед, тяжёлый, сияющий медным рулём. Тут даже парапетов нет, а вплотную к берегам жмутся небольшие грузовые баржи и катерки попроще, явные трудяги. Мелькают над входными дверьми скромные неброские вывески магазинчиков. Судя по виду, жильё здесь относительно недорогое — для тех, кто небогат, а маленькие мансарды словно созданы в качестве приюта молодых и голодных художников и поэтов.
Мы сворачиваем в узкий канал — можно сказать, проулочек. Здешние обочины заполонены вёсельными лодчонками с горками подушек на скамьях. Вот оно, преддверие рая для туристов. Фахверк сменился добротным белым кирпичом, у самой кромки воды раскрывают зонтики бистро, выставляют товар сувенирные лавочки. И цветы, цветы, цветы повсюду: каскадами с балконов и балкончиков, в керамических горшках на подоконниках, карнизах и под самыми крышами, охапками в настенных вазах перед входными дверьми. И нежный запах роз, левкоев, гортензий, петуний… Забыв обо всём, я любуюсь городом, пока вдруг железная рука Николаса не пригибает меня почти к самой приборной панели. Темнеет, и только когда катер выныривает из-под каменного массива, я понимаю, что мы только что проплыли под небольшим пешеходным мостиком, настолько низким, что тот запросто снёс бы несвёрнутый тент, с моей головой заодно. Не удержавшись, оборачиваюсь.
На миниатюрном мосточке с ажурным кружевом перил романтично замерли, обнявшись, две фигурки. И плевать им, что сейчас белый день и торчат они тут у всех на глазах… Им хорошо. Как бы в продолжение лирической ноты большая мужская ладонь надёжно укладывается на мою коленку и я, вздрогнув от неожиданности, сдерживаюсь и даже покусываю губы, чтобы не засмеяться. Сама разрешила. Придётся терпеть.
Ныряем ещё под один мост и почти сразу же сворачиваем на… широкую улицу-канал. Здесь уже начинается то, что у нас назвали бы вип-кварталом. И уже не коттеджи и особнячки, а красуются палаццо классической, а то и дворцовой архитектуры, с колоннами, атлантами и парадными крылечками. Вальяжно катятся закрытые и открытые конные экипажи, дамы метут длинными юбками тротуары и прячутся от солнц под кружевными зонтиками, кавалеры щеголяют в чём-то, смутно напоминающем сюртуки и крылатки. Галантный век, совершенная стилизация. И, надо признаться, этот чудной город нравится мне всё больше и больше. Уж тут-то наверняка никто не поджидает попаданцев в подворотне.
Тут полно мини-пристаней с пришвартованными катерами, среди которых я замечаю небольшую яхту с подобранным парусом. Понятно дело, центр, квартал побогаче. Минуя всю улицу, мы огибаем угловой трёхэтажный особняк из белого камня, с портиком, с колоннами и кариатидами. Почему-то мне сразу приходит в голову, что именно это — дом Николаса, наверное, из-за каменных девиц, что держат на хрупких плечах сплошной балкон, кольцом опоясывающий здание. Словно не замечая тяжести, они ещё и шаловливо подмигивают, одна даже лукаво прижимает палец к мраморным губам. Я отвлекаюсь и не успеваю заметить, что вездесущая рука Николаса уже на моей талии. Дабы оправдать свой манёвр, он закладывает неожиданно лихой вираж, поддерживая меня на повороте, и загоняет катер прямо во дворик.
Или как правильно выразиться? Не назовешь же это бухтой! Короче, небольшой рукав от канала заведён прямо во двор особняка. У любителя речных феечек мало того, что личная стоянка, она у самого порога, так что причаливаем мы вплотную к ступенькам небольшого круглого крыльца. Николас небрежно цепляет петлю каната на специальный столбик, затягивает её и помогает мне выйти. Наконец-то, потому что от долгого сиденья я уже и ноги, и всё остальное порядочно занемело. К тому же, меня немного укачало.
Он берётся за кольцо, выступающее из пасти позолоченной львиной морды на дубовой резной двери, и, прикинув что-то в уме, поворачивается.
— Один вопрос, дорогуша, — говорит озабоченно. — Не хочешь себя называть — твоё дело, но хотя бы обозначь, как к тебе обращаться. Ты ж у меня не на один день зависнешь, надо тебя представить. У меня тут и дворецкий, и горничные… Со всей прислугой разговаривать не обязательно, а вот им к тебе при необходимости как обращаться? Да и мне — не всё же родственницей называть.
В самом деле, что я так упёрлась? Детский сад какой-то.
— Называй… Ива, — неожиданно для себя самой говорю.
— Ива, — задумчиво повторяет он. — Что-то знакомое. А не мог я раньше о тебе слышать? Впрочем, вряд ли. Итак, добро пожаловать домой, Ива!
Он легко открывает массивную створку, что поворачивается без единого скрипа, и пропускает меня вперёд. Мы заходим в небольшой коридорчик-тамбур; после очередной двери оказываемся под широкой лестницей и выныриваем в просторный холл. Шахматные плиты пола отражаются в зеркальных вставках дверей гардеробной, и там же преломляется солнечный свет из больших окон над парадной лестницей. Здесь настолько солнечно, что люстра на десяток свечей и напольные светильники между белыми двустворчатыми дверьми кажутся ненужными. Даже не верится, что когда-то начнутся сумерки и всё это великолепие пригодится.
А к нам уже торопливо спускается невысокий, плотного телосложения мужичок в строгом чёрном костюме, возрастом лет этак за пятьдесят, но настолько представительный, как будто это он хозяин здешних мест и вышел встречать дорогих гостей.
— Ну, вот, Ива, — Николас приятельски обнимает меня за плечи, — позволь представить тебе главнокомандующего здешней армии. Это Константин, лучший дворецкий года и, не побоюсь добавить — города. Угадывает мысли на лету, так что громко вслух при нём не думай, особенно обо мне. Впрочем, хорошее можно. Константин, поразительный случай: отправившись на охоту за мифической феей я, себе на удивление, встретил вполне реальную родственницу. Это Ива, оно погостит у нас… — он задумывается, — неопределённое время, насколько ей тут понравится, а уж ты для этого должен приложить все усилия.
— Непременно, — господин с достоинством склоняет коротко подстриженную голову. Сам он ещё достаточно брюнетист, но вот виски уже с проседью и переходят в лёгкие аккуратно причёсанные полубачки. — Которую из гостевых прикажете подготовить, сударь?
И никаких дополнительных вопросов. Хозяин сказал — Константин сделал.
— Э-э… — Мой спутник зависает. Потом неуверенно обращается ко мне. — Может, ты сама посмотришь? И выберешь, в конце концов, тебе здесь жить! Только учти, свою комнату я тебе не отдам, даже не рассчитывай!
И, недолго думая, устремляется наверх. Я подхватываюсь за ним по лестнице вприпрыжку, потому что он от переизбытка энергии шагает через ступеньку: засиделся, видать, в поездке.
— Ты что, — пыхчу ему в спину, — сам не знаешь, сколько у тебя комнат?
— Т-с-с! Тихо! Свои-то я изучил, а вот до гостевых руки не доходят. Для того и держу дворецкого. Увидишь: золото, а не человек.
Константин монументально шествует впереди, ухом не поведя на все наши перешёптушки. Они с хозяином столь разнятся — и обликом, и манерой поведения, что мне так и кажется: вот сейчас он спохватится, обернётся и скажет строго: а вы что здесь делаете, оборванцы? Вон из моего дома! Вон, я сказал!
Не знаю, какова традиционная гостиная внизу, но на втором этаже она тоже имеется: большая, овальная, с расходящимися во все стороны шестью белыми дверьми, с камином, отделанным мрамором. Подозреваю, что сколь уж Ник — человек светский (а может, и светский лев), то основная гостиная — парадная, предназначенная для официальных приёмов и основная её функция — ослепить, ошеломить, поразить гостей в самое сердце. А вот сюда, скорее всего, хозяин удаляется отдохнуть, уединиться, поваляться на уютных диванах — конечно же, белых, сыграть в шахматишки… Это взгляд мой зацепился за низкий столик, размеченный клетками, фигуры с него не убраны.
Тут, как и в холле, царит солнечный свет: пробивается сквозь кремовые портьеры на высоких арочных окнах, играет в наборном паркете и в хрусталинах на потолке. Ни пылинки, ни соринки, а ведь при таком естественном освещении любое пятнышко заметно. Не знаю, каков там штат горничных под крылом у дворецкого, но чистота и порядок здесь идеальны, однако без того перфекционизма, при котором мебель выстраивается по линейке, наводя тоску симметрией и правильностью расположения; нет, здесь уютно и спокойно, как в большой обжитой берлоге. Короли с пешками замерли, как их и оставили, по всей вероятности, ещё до отплытия на охоту за феей; дожидается на диване заложенная закладкой с кисточкой книга, словно только-только отброшенная. Бежевое пушистое покрывало так и соблазняет укутать ноги… Всё здесь — под привычки и устои хозяина, всё на его излюбленных местах, чтобы осталось только протянуть руку до желаемого. И веет от деревянных панелей тонким запахом дорогого табака. Здесь курят не сигареты, это уж точно.
Как я за считанные секунды успеваю всё разглядеть? Должно быть, восприятие уже натренировано частой переменой мест, хватает всё сразу, залпом.
Константин церемонно распахивает передо мной одну из дверей и делает приглашающий жест. В полном обалдении я вижу ангар, устланный коврами настолько, что лишь у самого порога просвечивается кусочек пола. Кровать величиной с цирковой батут теряется где-то в углу, а вот люстра, словно позаимствованная из Большого театра, до того навязчиво лезет в глаза, что прочей обстановки я и не вижу, только эту громадину на потолке.
— Из-звините, — говорю робко, — а поменьше ничего нет? У меня, знаете ли, пунктик насчёт больших помещений, я в них теряюсь.
Губы дворецкого трогает лёгкая усмешка, но поглядывает он снисходительно отнюдь не на меня, а на хозяина. Похоже, у них тут свои местные нестыковки, и я своим жалким блеяньем их малость освежила. Ник обиженно чешет за ухом.
— Знаешь, родственница, вот сколько сюда не приводил…
— … родственниц? — я невинно хлопаю глазами.
— … нет, ты такая первая. Просто девочек. Все визжали от восторга. А тебе почему-то не нравится! Никогда мне вас, женщин, не понять. Значит, не годится… — Указывает на дверь левее. — Да, здесь по соседству я сам обитаю, будет скучно — стучись. — И бросает небрежно Константину: — Дружище, веди дальше.
Если вторая и третья спальни уступают в размерах первой, то ненамного. Плюсом ко всем прелестям добавляются куполообразные потолки с росписями на плафонах, какая-то мебель с гнутыми ножками и в позолоте и уж совсем неприличные четырёхспальные кровати, на балдахины для которых ушло, наверное, не меньше тонны бархата. Не хочу я спать в музее! Но, совершенно упав духом, решаю: невежливо с моей стороны так выпендриваться, хоть я и гостья, надо брать, что дают, а то уже и хозяин начинает как-то задумываться. Должно быть, жалеет о проявленном сгоряча гостеприимстве.
— Смею заметить, — тактично прерывает тягостное молчание Константин, — осталась ещё одна комната, действительно небольшая, та, что совмещена с малым кабинетом. Если наша гостья не любит слишком просторных помещений, там ей покажется уютнее.
— Нет, эта никуда не годится! — решительно заявляет хозяин. — В ней вообще не развернёшься! Да и кабинет мне бывает иногда нужен.
— Раз в году, — словно бы невзначай роняет дворецкий, — когда приходится скрываться от совсем уж назойливых… м-м… гостей под предлогом срочной работы. Остальные дни он пустует. Но комнаты в полном порядке, сударыня Ива, не беспокойтесь. Мы привыкли, что господин Николас может в любой день нагрянуть не один.
А господин Николас видимо уж очень хочет сразить меня своим размахом, но приходится идти на поводу у новоиспечённой родственницы и собственного персонала. Он сдаётся.
— Ладно, валяйте. Всё равно больше ничего не осталось.
Из небольшого тамбура-холла ведут ещё две двери. Первая, как я понимаю, в пресловутый малый кабинет, вторая в «чулан», где, с точки зрения хозяина, теснота неимоверная. И я с облегчением перевожу дух, потому что вижу нормальную комнату квадратов на двадцать, уютную, с окном до самого пола, выдержанную в тёплых бежевых тонах. И никакой помпезности: простая, хоть и достаточно широкая кровать со множеством подушек, как я и люблю, небольшое старинное бюро, письменный стол, туалетный столик с овальным зеркалом, банкетка, два кресла. Всё, что нужно для счастья и отдыха. Лёгкий палас на полу, полосатая обивка стен и приятным контрастом — два сочных пятна натюрмортов — один над кроватью, другой чуть поодаль.
Вау! И даже несколько книжных полок!
Мне нравится. Мне действительно это нравится.
Константин сияет, увидев, что угодил. Николас, однако, недоволен.
— Ну, раз тебя устраивают каморки… — бурчит.
— Да ты что! — говорю восторженно. — Ник, если это и каморка — то самая лучшая в мире! И здесь тоже камин! Да у меня никогда не было собственной спальни с камином, да ещё с таким окном!
— Рад, что вам это место по душе, — с чувством глубокого удовлетворения говорит дворецкий. — Прошу вас, располагайтесь. Я сейчас пришлю к вам горничную. — И отбывает.
— Видала? — кивает ему вслед мой родственничек. — Вертит мной, как хочет, а ты ему ещё поддакиваешь! Ну чем тебе не нравятся мои хоромы? Нет, я тебя заставлю потом переехать, ты только привыкни! И против горничной не возражай, — прерывает он, хотя я и не думаю протестовать. — По статусу тебе положено. Распоряжайся ею, как хочешь, да и поговорить тебе будет с кем, я ж при делах. У меня тут, знаешь ли, маленький бизнес, который нужно время от времени контролировать, а потому уделять тебе времени столько, сколько бы хотелось, к сожалению не смогу. А-а, вот и она…
Он ловко перехватывает за талию впорхнувшую миниатюрную девушку в форменном белом передничке и с наколкой на золотых кудряшках. Бедняга и так ему до середины плеча, а тут под хозяйской мощной рукой пискнула, затрепетала и вроде бы сжалась… Ещё одна феечка. Он снисходительно гладит её по головке, как младенца.
— Придётся потерпеть, дорогуша, я же к вам ко всем как-то приспосабливаюсь. Хотя никто не оценит, чего мне это стоит. — Скорбно вздыхает. — Ива, это Аглая, она довольно миленькая, и даже сообразительна. И не гляди на меня так: хоть она и красотка, но я младенцами не питаюсь. Всё. Осваивайся. Через полчаса жду тебя в столовой, я же обещал тебе горячие пончики!
— И шоколад! — кричу я вслед. — Я всё помню!
Стоим мы с этой напуганной-перепуганной девочкой друг против друга, а я совершенно не знаю, что мне с ней делать и как себя вести. Должно быть, она тут недавно и сама не сообразит, с какого края за дело взяться. У Кэрролов мне с Мартой повезло, та — стреляный воробей, все порядки знала, и не она меня, а больше я её слушала; а как быть с этой пигалицей? Можно подумать, я с малолетства при горничных…
— Ой, — вдруг говорит златокудрое дитя, и голубые гжелевские глаза раскрываются широко, как у куклы. — А это кто?
Конечно, это мой непоседливый маленький рыцарь, которому не сидится на месте; решил полюбопытствовать, что там, в большом мире творится, и высунулся у меня из-за пазухи. Хорошо, что девочка не из пугливых, а то подняла бы визг на весь дом.
— Это, — пересаживаю ящерка на плечо, — моя персональная домашняя зверушка, и к тому же — друг и защитник. Зовут его Рикки, он не кусается, если его не обижать, любит молоко и всякие вкусняшки, но без меня его, чур, не кормить. Договорились?
— Договорились, — заворожённо отвечает она. — А можно его погладить?
Мой зверёк так и вспыхивает изумрудными чешуйками, так и переливается, и на робкий девичий вопрос снисходительно пригибает голову. Гладь. Дозволяю. От меня не убудет.
Так вот и налаживаются контакты с местным населением.
Аглая оказывается девушкой достаточно шустрой, просто стеснительной. Приступ робости сменяется безудержной болтовнёй, и пока она готовит мне ванну, я успеваю понять из нескончаемого словесного потока, что вся женская часть обитателей этого дома поголовно влюблена в своего не совсем юного, но такого обаятельного господина, который, к сожалению… Ну, тут всё ясно. Наш бабник на самом деле ограничивается поддержкой образа ловеласа и плейбоя, а в реальной жизни достаточно разборчив.
Я заглядываю в гардеробную с совершенно пустыми полками и шкафами. Зеркало над невысоким комодом отражает по пояс растрёпанную особу, с обгоревшими скулами и носом, довольно-таки осунувшуюся, и только теперь я понимаю, что выпавшие на мою долю перипетии меня далеко не украсили. Позавчерашний день я провела в дороге, под солнцем, и, должно быть, тогда же здорово поджарила личико, а что не почувствовала — так не удивительно, если паладин был рядом. Добрый сэр, как я теперь понимаю, ненавязчиво избавлял меня от всех неприятных ощущений, сопровождающих утомлённого в дороге путника… путницу. Впрочем, обветренное и малость покрасневшее лицо — ещё полбеды, а вот то, что предстала я этаким пугалом перед доном Теймуром, можно сказать, почти свёкром, — не радует, хоть и задним числом. Вспомнить только этого дона — холёного, ухоженного, аристократа, ничего не скажешь… а тут я, простушка неумытая. Хорошо, что на тот момент я не подозревала, как выгляжу, ибо в Михелевских апартаментах зеркал не водится. А то бы ни один позитивный настрой не помог.
А вот новый мой родственничек, похоже, на мою внешность не обратил внимания, хоть и эстет. Или он просто тактичен?
Уже с неловкостью смотрю на обветренные руки. Сегодня, на реке, и солнца было полно, и ветра… Тент тентом, а дозу ультрафиолета и в тени можно схватить, особенно с моей чувствительной кожей. Я же не загораю, а просто шпарюсь от лишней солнечной дозы, а тут их два, светила-то.
Понуро плетусь в ванную, где, помимо пушистого необъятного халата и таких же пушистых полотенец, обнаруживаю на подзеркальном столике объёмистую баночку с неизвестным кремом, а может — мазью. Надо же. Выходит, кто-то заметил моё бедственное положение, позаботился.
Рикки принюхивается к цветочному пару, издаёт приглушённый булькающий звук и начинает в нетерпении топтаться на моём плече, а стоит мне сделать шаг к ванне — срывается в воду, как заправский тритон. Ещё и недоволен, когда приходится потесниться, чтобы дать место мне, громадной и объёмистой. Наконец, приноравливается нырять с моих коленок. Горе с вами, с фамильярами, думаю, невольно поёживаясь от щекотки, один норовил поближе подкатить, и тоже в ванной, другой вообще меня как трамплин использу…
И вдруг я едва не задыхаюсь от возмущения. В ванной! Ворон!
Карыч, подлец, попадись мне только! Надо было тебя притопить, хоть маленько. Узнаю, что ты своему любимому хозяину меня в пене транслировал — шею сверну обоим!
Уже Аглая держит для меня наготове халат, как какой-то барыне, уже и вода остыла, но Рик умоляюще посматривает с бортика ванной. Вслед за ним и горничная просительно складывает ручки. Делать нечего, отмываем малыша под душем и напускаем ему свежей воды. Нравится — пусть плещется, я не против, только уже без всяческих добавок, а то кто знает, как они на его чешую подействуют. Аглая помогает мне высушить и уложить волосы, а потом расстроено качает головой над моим весьма скромным, как я уже понимаю, туалетом. Спровадив её под предлогом, что мне она пока не нужна, переодеваюсь — и сильно задумываюсь над тем, как жить дальше.
Ну, допустим, крыша над головой есть, выгонять меня отсюда не собираются. Это уже хорошо. Николас недвусмысленно заявил, что займётся нашим с Риком обучением, это замечательно, но что потом? Он хороший человек, этот неправильный некромант, несмотря на то, что иногда балбесничает, но… ты ведь не столь наивна, Ваня, что принимаешь его заботу за чистой воды благотворительность? Ты прекрасно знаешь, что ему надо. Рано или поздно он эту тему поднимет. Я даже знаю когда.
Когда он убедится, что мы с Риком достаточно подкованы для следующего перехода.
Стоп, говорю себе. Давай-ка всё решать поэтапно. Если ты начинаешь строить долгосрочные планы, обязательно кто-то или что-то вмешивается и всё рушит. Поэтому… обучаемся под его руководством, зубрим — и действуем по обстоятельствам.
Заглядываю в ванную.
— Рикки, идёшь со мной завтракать?
Ящерок выныривает, моргает совершенно обалдевшими от счастья глазёнками и снова скрывается под водой.
Ясно. Что ж, хоть кто-то из нас счастлив.
Разыскать бы ещё в этом необъятном дворце столовую, да с первого раза… И как тут всё умещается?
Столовая разделена на две зоны: парадную с обеденным столом — персон этак на тридцать, и малую, с небольшим столиком, живописно вписанным в полукруглый эркер с большим панорамным окном. На фарфоровом блюде уже поджидает внушительная гора ароматных пончиков — да он шутить не любит, наш хозяин, у него всё с размахом! Пестрят на ромбиках поджаренного хлеба махонькие бутерброды, нечто таинственное прячется под серебряным сервировочным колпаком. После прогулки на свежем воздухе живот у меня существенно подводит, но одной начинать нехорошо. В ожидании хозяина выглядываю в окошко.
Никогда ещё не приходилось завтракать в такой обстановке. Вы часто любуетесь видами из своей кухни? То-то и оно. Обычно у меня востребован только подоконник, разве что летом прикроешь жалюзи — и невольно заметишь зелёную макушку липы. И всё, не до красоты. Но тут передо мной раскрывается вся улица, как на ладони… Да и я как на ладони, получается? Невольно отстраняюсь — и вдруг по характерному отблеску понимаю, что стекло тонировано и можно спокойно глазеть, не боясь неприязненных или любопытных ответных взглядов. Опа, говорю себе, да это не тонировка, это знакомая мне дымка, вроде той, что на моём окне в гостинице была установлена благородным доном Теймуром. Из благородных побуждений, естественно.
…Они используют магию постоянно, даже на бытовом уровне, внезапно вспоминаю я слова сэра Майкла. Им это необходимо: непрерывный безостановочный энергопоток, точно так же, как для нас… что там для нас? движение крови в организме. Так что не расслабляйся, дорогуша, помни, что с тобой рядом — некромант, у них с Магой, между прочим, один и тот же папочка. Да и некая донна Мирабель ангельским характером отнюдь не славится…
— Нравится? — весело окликают сзади. — Отличный вид. Обожаю здесь завтракать!
Я, обернувшись, замираю от восхищения. Вместо любителя речных экстремальных прогулок в затрапезной джинсе передо мной — холёный джентльмен… нет, пожалуй, плейбой… нет, бизнесмен… В общем, всё это в одном лице, упаковано в белоснежный деловой костюм-тройку с безупречными стрелками на брюках, обуто в изящные светлые ботинки — не иначе как от местного Гуччи или Прады; сияет пышный галстук-бабочка, на лацкане пиджака отсвечивает нефритовой камеей булавка и в тон ей перекликаются запонки на манжетах. Вот в таком прикиде, и не иначе, здесь лакомятся пончиками.
Он лучезарно улыбается.
— Ну как? Не переживай, я не всегда такой красивый, бываю и проще. Нужно заглянуть в офис с дежурным визитом, дела проверить. Обычная рутина, но времени отнимает много. — Присаживается, изящным жестом поддёрнув брюки. — Придётся тебе здесь покуковать до вечера одной… Константин! — Он выразительно вертит кистями, демонстрируя белоснежные манжеты, и дворецкий сам почтительно разливает нам шоколад по чашечкам.
Интересно, а пончики этот пижон как думает лопать? Я его с рук кормить не собираюсь!
Но как-то он умудряется, не перепачкавшись в сахарной пудре, в отличие от меня — смести половину выпечки, а заодно и всякой мелочи, которой уставлен стол. А выставлено немало: и крошечные канапе с копчёной осетриной, и сэндвичи с отварной говядиной и солёными огурчиками, и не пойми с чем… угадываю креветки, кусочки кальмаров… и всё необыкновенно вкусно. Кроме этого, непонятным образом исчезает добрая часть воздушного омлета с шампиньонами и зеленью. Куда в этого парня столько влезает — не знаю, но при одном взгляде на то, с каким аппетитом Ник закидывает в себя то одно, то другое, я стараюсь не отставать. Иначе останусь голодной до самого вечера; пока это он вернётся к ужину!
Константин подаёт на подносе пачку писем, Николас бегло проглядывает.
— Приглашения отошли, передай: на этой неделе занят. Всем передай. Вот это, — он откладывает два письма, — отправь моим референтам в офис, пусть разбираются. — Берёт с подноса ручку, быстро надписывает один из конвертов. — Это на оплату. Всё, родственница, мне пора. Константин, на твоей совести: если госпожа Ива попросит что-то или захочет узнать или сделать…
Дворецкий наклоняет голову. Будьте уверены, сэ-эр…
— Захочешь пройтись — возьми с собой Аглаю. На улицах у нас спокойно, можешь гулять хоть допоздна, только к ночи прошу возвратиться. Да, я в библиотеке оставил тебе несколько книг, посмотри за это время, вернусь — спрошу. Кстати, где Рик?
— В ванне, — машинально отвечаю, ломая голову над его «вернусь — спрошу».
— Купаться понравилось? — Он на мгновение становится серьёзным. — Хорошо, просто замечательно… — Кажется, он о чём-то задумывается. — Обсохнет — тащи его с собой в библиотеку, и читайте вместе, там есть и для него кое-что полезное.
Он уже встаёт, когда я спохватываюсь.
— Ник, а я вообще смогу здесь читать?
— А почему нет? — Он смотрит на меня удивлённо. — Ты что — неграмотная?
— Ну… мир же другой, тут и язык другой, письменность…
Я и сама чувствую, что несу что-то не то. Но по всем канонам — вместо привычной кириллицы меня на любой печатной страничке должны встретить непонятные местные иероглифы. А как иначе? Николас снисходительно смотрит на меня сверху вниз.
— Родственница, на каком языке мы сейчас говорим? Не ломай голову — на местном, только ты этого не замечаешь. Как ты думаешь, почему при переходе тратится так много энергии? Помимо бурения Портала твой фамильяр полностью приспосабливает тебя к новому миру. Ты перенимаешь язык, даже отыскиваешь подсознательно нужные аналогии, подгоняешь организм к климату и окружающей среде, у тебя даже новые антитела уже сформированы в расчёте на местные типичные заболевания. Рик, хоть ещё и малыш, но адаптацию тебе обеспечил полную.
Он вдруг игриво подмигивает.
— Ну? И ты даже не поцелуешь меня на прощанье?
Я расплываюсь в улыбке.
— Цел будешь. Можно подумать, тебя секретарша не приголубит! Да к тому же она наверняка не единственная!
Он скорбно закатывает глаза.
— Ах, родственница! Что бы ты понимала! Поцелуй секретарши дежурен и предсказуем, в то время как полученный от тебя…
— Вместе с хорошим подзатыльником вдогонку. Устроит?
— Как-нибудь после, — озабоченно отвечает он. Выходя из-за стола, исхитряется обнять меня и чмокнуть в щёчку, по-родственному, конечно, и почему-то я совершенно не могу на него сердиться.
…— Что-нибудь ещё? — склоняется ко мне дворецкий. Я спохватываюсь.
— Нет-нет, всё прекрасно. Константин, а на чём он поехал? Не на катере же в таком цивильном костюме?
— Что вы, сударыня, — дворецкий снисходительно улыбается. — У нас собственный выезд. А вот, обратите внимание, как раз и он.
Мимо окна не спеша катит пролётка, запряжённая прекрасной белой парой. Господин Николас небрежно с кем-то раскланивается, приподнимая мягкую шляпу. Между приветствиями кидает быстрый взгляд в нашу сторону и улыбается, чуть сощурившись. И почему-то я знаю, что это улыбка предназначена мне одной.
Бабник он всё-таки!
— А где находится офис? — спрашиваю. — Здесь, в старом городе?
— Ни в коем случае. Это зона, можно сказать, заповедная, оазис культуры и отдыха. — В голосе дворецкого слышится лёгкая ирония. — Разумеется, центральный офис господина Николаса в новом городе, и в экипаже он доедет только до Главного моста, который пересекают исключительно пешком. Местный транспорт остаётся на этой стороне, а на другой поджидают личные авто. Так что, будьте уверены, господин Николас и там устроился с комфортом.
— Не сомневаюсь. Вы сказали — центральный офис? — Кручу в пальцах миниатюрную чашечку. На матовой поверхности причудливо растекаются густые шоколадные подтёки. — А сколько же их у него? И… если не секрет, что это за маленький бизнес?
— Какой же это секрет, сударыня, если о нём всем известно? У господина Николаса сеть элитных ресторанов и кафе, а помимо этого несколько газет и печатных издательств.
— И где-нибудь в пустыне несколько нефтяных вышек, — бормочу. — Все они начинают с ресторанов, а потом ударяются в нефть. Или в какие-то прииски.
Фарфоровая пара, которую дворецкий переставляет на поднос, звякает неожиданно громко.
…— Вас проводить в библиотеку, сударыня? — после некоторой паузы спрашивает Константин.
— Да, пожалуй.
Похоже, тема закрыта и дальнейшему обсуждению не подлежит.
Ну, что же, пора переходить к собственным разработкам. Начнём пока без зелёного и чешуйчатого, пусть наплещется в своё удовольствие.
…Вот это да-а, думаю, запрокинув голову и разглядывая шкафы. Это, конечно, не Каэр Кэррол с шестиметровыми стеллажами, теряющимися в высоте, но возникнет нужда что-то разыскать — здесь без стремянки тоже не обойтись. Застеклённые полки светлого дерева хоть и не под потолок, но рассчитаны явно на хозяйский рост и его же длинные руки. Мне тут, даже если подпрыгивать, до верха не достать.
Впрочем, и не надо. Кажется, кое-кто говорил, что оставил для меня книги на столе.
Не удержавшись, проглядываю полки. Лишь доли секунды кажется, что надписи на корешках изображают какую-то абракадабру, но затем зрение словно наводит резкость — и я вижу знакомые буковки. А вот если бы не задумалась разок над этим, то и внимания не обратила бы.
Адаптация при прохождении через портал, так, кажется, это назвал Николас? Вот почему в том мире, откуда я прибыла, говорят на едином языке. Поначалу меня это напрягало, а потом я решила всё принять, как должное, потому что спросить было не у кого. А ведь умно придумано: если время Сороковника ограничено — тратить его на обучение основам неэффективно, и закладка универсальной базы в мозг попаданца — идеальное решение.
И тут я становлюсь в тупик. Кем — придумано? Демиургом для попаданцев, будущих игроков? Но Рикки-то обошёлся без портала, и, тем не менее, успешно меня приспособил. Значит, ничего нового Мир не выдумал, а просто использовал уже имеющиеся какие-то законы их межмирового сосуществования… Куда-то меня не в ту степь заносит. Вернусь-ка к насущным вопросам, это сейчас нужнее.
Склонив голову, чтобы лучше считывать с корешков, я просматриваю содержимое ближайшего ко мне шкафа и прихожу в недоумение.
История. Палеонтология и археология. Геология, спелеология, астрономия, исследования по физике, химии, биологии. Математические сборники. Сочинения по философии. История основных религий. Теология. Едва не свернув шею при прочтении заголовков с нижнего ряда, я с трудом разгибаюсь. Такое ощущение, что в один шкаф впихнули сведения о возникновении и развитии этого мира и заодно предусмотрели экскурс по основным школьным и вузовским дисциплинам.
Следующий я просматриваю достаточно бегло. Здесь всё посвящено медицине — начиная от старинных трактатов — наверное, местных Гиппократов и Авиценн — до исследований по клонированию. Вот тут моё зрение начинает вытворять фокусы: вместо большинства заголовков мне чудятся некие значки и пресловутые иероглифы — должно быть, названия столь специфичны и узконаправленны, что мозг не в силах провести параллели и отступает перед расшифровкой. Остаётся только догадываться, что здешний хозяин постигал все эти науки постепенно, шаг за шагом осваивая чуждую терминологию, и уж у него-то трудностей с восприятием не было.
А ты открываешься совсем с другой стороны, родственник. С детских лет я усвоила одну простую истину: скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты. Ты кто, Николас?
Бабник, да? Светский лев? Балбес и любитель радостей жизни? Хм.
Уже с любопытством перехожу дальше.
Мифология. Немного проморгавшись, я всё же заставляю незнакомые значки преобразоваться. Легенды и мифы древней… Греции. Ага, это подсознание услужливо подсунуло то ли схожее по созвучью имя собственное, то ли, в самом деле, было здесь государство с аналогичной культурой и политическим строем. Восприму-ка я сей факт тоже как должное и не буду удивляться. И если мне очередная книга расскажет о… м-м-м… «Влиянии Древнеримской культуры и мифологии на современное изобразительное искусство», будем считать, что в этом мире тоже были свой Древний Рим, Атлантида, шумеры и викинги, и Великая Китайская Стена заодно. Кто я такая, чтобы вмешиваться в законы адаптации в чужих мирах? Раз мне так читается, значит, так оно и есть. Буду считать, что это параллельная Земля, и история в ней развивалась параллельным путём, пусть и с некоторыми ответвлениями.
Очередной шкаф забит исследованиями на вроде бы несерьёзные темы, такие, как рассказы о мелкой шаловливой нечисти вроде брауни, фейри, домовых и даже банников. Ага, вот что-то совсем знакомое: русалки, водяные, нимфы. А его интерес к речной феечке не только эротически-любовательский, сдаётся мне… Что дальше? Пантеоны божеств: греческих, скандинавских… ладно, будем считать, что и скандинавские страны здесь присутствуют… русичей… Да?
Вот в этом месте среди книг значительный прогал. И ещё на полке сверху. Как будто кто-то вытащил два увесистых тома… и заботливо оставил их для меня в раскрытом виде вон на том столе, между двух широких окон. И глубокое мягкое кресло уже соблазнительно распахивает объятья: садись, дорогуша, читай, здесь всё к твоим услугам!
Торопливо, чтобы, наконец закончить, просматриваю содержимое шкафов у противоположной стены. Там уже беллетристика: приключенческие романы, романы исторические, детективы, фантастика, фэнтези. Отдельно — сборники стихов и пьес. Целый стеллаж, по всей вероятности, здешней классики. И нигде — ни малейшего намёка на журналы вроде Плейбоя, спортивные новости, вестники светской хроники — ничего, что могло бы заполнить досуг бездельника и ловеласа в полном расцвете сил. Каково?
Остаётся только усиленно чесать в затылке.
И — хочешь, не хочешь, а идти тебе, дружок, в это гостеприимно распахнутое кресло и придвигать поближе толстенный фолиант. Учиться. А то ведь заявится хозяин — спросит, как обещал.
Не успеваю я присесть, как в библиотечную дверь стучатся. От неожиданности я подскакиваю.
— Сударыня, — заглядывает Константин, — к вам пришли!
— ?!
— Мастер Анри Руайяль, модельер. По распоряжению господина Николаса. Прикажете принять? — Видя мою растерянность, добавляет: — С ним девушки для снятия мерок и консультаций; думаю, вам лучше встретить их в малой гостиной.
По чьему распоряжению? Только этого не хватало! Джентльмен в белоснежном костюме не хочет, чтобы родственница-замухрышка его позорила? Ладно, это можно понять, но я и так уже от него завишу, воспользовавшись его гостеприимством, а теперь вовек не расплачусь. Не хочу я настолько от него зависеть!
— Не пытайтесь сопротивляться, сударыня, — сочувственно добавляет дворецкий. — Если вы сейчас откажете — этот упрямец организует выезд на дом всего ателье, и тогда, поверьте, будет гораздо хуже.
— Вы думаете? — обречённо спрашиваю. И даже не уточняю, кого корректный дворецкий называет «этим упрямцем».
— Несомненно. В этом случае дело рискует затянуться до утра. А если вы встретитесь с ними сию минуту — потратите не более часа. Послушайтесь доброго совета, сударыня Ива, идите.
И мне, скрепя сердце, приходится плестись наверх и битый час вертеться в вооружённых сантиметром железных руках некоего энергичного господина в голубом долгополом пиджаке с зелёными декоративными заплатками на локтях. Мастер Анри набрасывается на меня с воодушевлением охотника, трое суток сидевшего в засаде на зайца и подстрелившего вместо того упитанную лань. Моя грудь приводит его в восторг, а плоских как рыбы ассистенток повергает в уныние; он восхищается какими-то «песочными часами» и доказывает, что во мне идеально выдержаны пропорции ушедших шестидесятых… Не уверена, правильно ли я поняла, я и так едва успеваю реагировать на его вопросы. Мадам желает что-то из вечерних нарядов? Нет. Повседневное, на выход? Да. Стиль — классический, спортивный, романтический, экстравагантный? Спортивный. А господин Николас говорил… Спортивный, в крайнем случае — классический. Хорошо, может, тогда сделаем… Нет. А если… И это не надо. А вот может быть… У девиц, лихорадочно строчащих в блокнотах, уже дымятся карандаши. Мастер Анри вдохновенно надиктовывает им идеи и при том пытается раскрутить меня хотя бы на один вечерний туалет, но я непоколебима. Никаких изысков, наворотов, перьев и стразов, только то, в чём можно спокойно выйти из дома и прогуляться… Нет, не в театр! За город, например. В обществе я не бываю, на вечеринках и раутах тем более, я простая домашняя особь, занимаюсь хозяйством, не вылезаю дома из джинсов, потому что терпеть не могу халаты, люблю быть в одиночестве, гулять в одиночестве и спать в одиночестве, в конце концов! Какие вы мне финтифлюшки предлагаете вместо порядочных ночных рубашек?
Подоспевший вовремя дворецкий объявляет «брейк», разводит нас по разным углам и отпаивает чаем. Затем что-то успокоительно шепчет на ухо моему сопернику. Мастер Анри Руайяль задумывается, сияет и крепко жмёт Константину руку, не допив, бросает чашку, расшаркивается, целует мне ладонь и мчится вон, прихватив плоскогрудых ассистенток.
Я сижу как пришибленная. Сама себе напоминаю кубик Рубика, знаете такую головоломку? В детстве, когда нам с братьями надоедало с ним возиться, мы просто разламывали его и собирали цвет в цвет, вставляя элементы в нужные пазы. Вот и я сейчас… вроде бы и в цельности, но как будто каждую частичку бесцеремонно вытащили, повертели и вставили назад.
— Что вы ему сказали? — слабым голосом интересуюсь.
— Я ему сказал следующее: если его вызвал господи Николас, пусть господин Николас сам и объясняет, что он хочет на вас видеть. В конце концов, мастер снял мерки — и довольно с него, а вы уж сами определитесь, что вам забраковать, а что оставить. И не волнуйтесь за результат: господин Анри — лучший модельер в городе, поверьте, у него могут себе позволить одеваться далеко не многие.
— В том-то и дело, — я опускаю глаза. — Константин, вы, конечно, можете обо мне думать, что угодно, но только я всю жизнь зарабатывала для себя сама. Я не хочу ни от кого зависеть. Просто сейчас так получилось, что я вынуждена принять помощь вашего хозяина, но это не значит, что теперь я должна сесть ему на шею.
— У него достаточно крепкая шея, поверьте, сударыня. — Константин наливает мне свежего чаю. Спохватившись, предлагаю и ему, и он, благодарно кивнув, присаживается. — Если бы вы знали, сколько он тратит на свои не слишком невинные увлечения, вы бы не были столь щепетильны.
— Это другое дело, — угрюмо отвечаю.
— Конечно, другое. Но ведь и вы другая женщина, сударыня Ива. Видите ли, — дворецкий задумчиво подпирает подбородок кулаком, и жест этот, такой простецкий, вдруг совершенно меняет его облик. — Господину Николасу просто необходимо о ком-то заботиться. И, говоря откровенно, нам — его окружению — было бы приятнее, чтобы он заботился о вас, чем о каких-то своих… — он с чувством добавляет, — финти-флюшках.
Я даже краснею от того, какая рифма напрашивается на последнее словцо.
— Ну, — нерешительно начинаю…
— Оставайтесь с нами подольше, сударыня, — говорит дворецкий. — Пока вы — серьёзная, рассудительная женщина, родственница, — он подчёркивает это слово, — с ним рядом, не думаю, чтобы он привёл сюда кого-либо ещё. А то мы, надо признаться, уже устали от причуд его девиц, и хоть меняет он их нечасто — хотелось бы какой-то стабильности. Вы меня понимаете?
— Да ведь вы знаете меня всего ничего. Почему вы решили, что я как-то могу на него повлиять?
— Насмотрелись, сударыня, — коротко отвечает Константин. — Разок попадёте к нему на раут — увидите, от кого отличаетесь. Прошу меня извинить, но мне пора возвращаться к своим обязанностям.
Вздохнув, я иду изгонять из ванной Рика.
…Побудьте немного воспитательницей для нашего мальчика, сударыня Ива. Пожалуйста.
И как в этом мальчике сочетается столько?
Как в Маге, неожиданно думаю. Он тоже полон противоречий. Взрывной характер — и галантность к дамам-родственницам. Цинизм и желчные рассуждения о том, что в каждом из нас много дряни заложено — и досада, что не подумал о больной девочке, и полдня, потраченных на заглаживание этого промаха. Нетерпение ко мне — и безусловное обожание дочек, виденных пока лишь при посредстве сэра Майкла. Трижды он жадно смотрел кусочек моих воспоминаний с детьми, трижды…
…И фиалки для меня и Гели.
Они с Николасом братья, но абсолютно разные, и непостижимы для меня оба. Я не психолог, мне трудно в этом разобраться, и возможно, на обоих я смотрю предвзято: на Магу — с высоты своей обиды, на Николаса — сквозь пелену начинающегося обожания, как, бывало, взирала на сэра Майкла. Обожание-то притихает, начинаешь видеть паладина более объективно, но всё равно любишь его как друга, со всеми его закидонами. Думаю, и с Ником будет так же. А вот что мне делать со своим отношением к Маге? К Маркосу? И прав сэр Джон, говоря: нам есть ради кого проявлять терпение…
Я вытираю Рикки пушистым полотенцем, которое он баловства ради начинает пожёвывать, и грожу пальцем: уймись, обжора! Будешь хорошо себя вести — получишь вкусненькое, а сейчас пойдём заниматься, раз учитель задание оставил. Ящерок привычно прыгает на моё плечо. Подумав, я разрешаю ему остаться. Аглая наверняка раззвонила на весь дом, какая у новой гостьи диковинная зверушка, так что прятаться теперь глупо.
У входа в библиотеку две девушки в таких же форменных платьях, как у Аглаи, старательно сметают метёлочками несуществующую пыль с вазы и какой-то скульптурки на небольшом консольном столике. Приседают в книксене и скромно опускают глаза. Ящерок на моём плече приосанивается. Милостиво киваю, захожу в нужную дверь и пока не закрыла — чувствую на спине жадные взгляды. Разведка в действии…
Прикрыв за собой дверь, вслушиваюсь. На той стороне — быстрое перешёптывание и затем порсканье ног. Всё, побежали докладывать остальным.
— Жаль, что ты только один, Рикки, — серьёзно говорю. — Представляешь, будь у тебя тоже брат-близнец — вот был бы повод почесать языки! Ну, однако, нам пора за работу. Давай посмотрим, что у нас здесь.
Объёмистый том достаточно тяжёл; я пытаюсь его притянуть поближе, но кресло низкое, рухнув в него, я существенно придавливаю книгой ноги. Неудобно. Взгромождаю фолиант на стол, подтаскиваю кресло ближе и устраиваюсь в нём на коленях. Придерживая на нужной странице руку, смотрю на обложку. Что это у нас?
«Голубиная книга. Мифы и реальность».
Н-да. Название пока ни о чём не говорит.
Открываю. И что мне в этих картинках?
На одной — тонконогий изящный единорог с грустными загадочными очами. Грива кольцами завивается до самой земли, белоснежный хвост стелется шлейфом.
На другой — огненно-рыжий остророгий конь, яростно попирающий копытом змеиный клуб. Чем-то похож на Васютиного Чёрта, только иной раскраски.
Наконец, неизвестный чёрный зверь, напоминающий раздутую торпеду с мощными четырёхпалыми лапами, разинутой алой пастью, усами, как у старого сома. Рог на носу какой-то несуразный, как затупленный штырь. Общее с предшественниками — разве что костяной нарост на башке и число конечностей.
А что там у нас в комментариях?
«Имя этого зверя встречается в разных формах: Индрок, Индра, Кондрык, Белояндрик, Единорог, Вындрик. Варианты могут быть сведены к двум: Индрик и Единорог. Первое название объясняется искажением либо имени енудра, то есть выдры, либо еньдропа, морского зверя, известного в северных морях.
Чаще всего упоминается в русичском фольклоре как страшный непобедимый зверь, владыка звериного царства, вся сила которого заключена в роге. Рогу этому приписываются чудодейственные и целительные свойства, возможность оделять человека цветущим здоровьем и долголетием, и даже царь Александр Завоеватель, по свидетельству дворцовых книг, соглашался за три таких рога заплатить тысячу мер золотом и тысячу связок драгоценных мехов.
Индрика мало кто видит, поскольку живёт он под землей, прокладывая себе переходы рогом, а если вылезает наружу днём, то под воздействием солнечного света каменеет. Поэтому Индрик показывается на свету лишь, когда устаёт от жизни. Полуразрушенных каменных Индриков можно до сих пор увидеть на крутых обрывистых берегах рек…
…Разбушевавшийся Индрик может стать причиной подземных землетрясений.
…Сведений об этом существе до сих пор немного. Есть несколько легенд, объединённых общим сюжетом…»
Внимательно просматриваю текст, не упуская и несколько сопутствующих легенд, но пока не пойму, как это к нам относится. Однако не просто так Николас выбрал эту книгу. Может, есть у Рикки что-то общее с этим Индриком? Например… ещё раз пробегаю взглядом по строкам. Да, кое что имеется схожее: хвост, как у ящерицы, и перемещается — не под землёй, правда, но из одного мира в другой, и змей не выносит, как в одной из историй упоминается. Посмотрим, что дальше.
На очередной иллюстрации, похожей на копию со старинной гравюры, некие добродушные слонопотамы общипывают макушки небольших деревьев. Рядом, видимо, для сравнения, автором рисунка размещено несколько лошадей, каждая из которых запросто поместится под брюхом любого из неизвестных мне чудищ.
«Индрикотерий (от „индрик“ — миф.) — род вымерших млекопитающих семейства носорогообразных, живших 30–20 млн. лет назад, в среднем олигоцене — нижнем миоцене. Останки индрикотериев обнаружены во многих районах Азии. Родственен кидрикотерию, найденному в более поздних отложениях Средней Азии в районе Озёрного моря. Эти носороги отличаются от других коротким туловищем на длинных и прямых четырёхпалых ногах, и небольшой головой на очень длинной шее; имелся выступ на носу, напоминающий рог. Индрикотерий и кидрикотерий самые высокие (до 3 м высотой) и самые тяжёлые (до 5 тонн) из когда-либо существовавших сухопутных млекопитающих. Питались листьями и ветвями кустарников и деревьев.
По недостоверным источникам отдельные особи в сильно уменьшенном виде на протяжении последнего века ещё встречались в труднопроходимых или недоступных для человека местах. Теоретически данный вид мог приспособиться к новым условиям среды обитания, но до сих пор нет достоверных свидетельств, подтверждающих факт их существования. Несмотря на это легенды о появляющихся индрикотериях до сих пор популярны, что порождает множество фальсификаций — иногда весьма удачных — не только в жёлтой прессе, но и в научных кругах…»
Следующие несколько страниц посвящены разоблачительным статьям, суть которых сводится к одному: индрики и родственные им кидрики — глупая выдумка падких до сенсаций журналистов.
Я всё ещё недоумеваю. Отодвигаю том в сторону, притягиваю следующий. Рикки, до сих пор мирно храпевший на моём плече, неожиданно подскакивает как ужаленный и шлёпается на полированную столешницу. Тычется мордочкой в иллюстрацию в красно-белых тонах. На фоне огромного дерева — женская фигура: обозначены небольшая грудь с крошечными каплями молока, длинные волосы, торчащие во все стороны. В каждой руке женщина сжимает по извивающемуся существу. Видна крона дерева, упирающаяся в небесный свод, в нижней части рисунка стилизованные корни пронзают черноту. Похоже на мировое Древо, как его у нас изображали. Слева к женской фигуре тянется пышногривый конь с небольшим рогом на носу, справа — зверь, чем-то похожий на коня, во лбу два рога, крупных, закрученных кольцами, как у барана.
Ещё одно существо, словно собранное из верхних двух, томится в круге-пещере под корнями дерева. Тело как у коня, ноги четырёхпалые, лишённые копыт; единственный крупный рог, хвост длинный и гибкий, как у … ящерицы. Ещё один Индрик.
Вздохнув, ищу глазами комментарий.
«Макошь, известная сегодня в основном как покровительница женских рукоделий и таинств домашнего очага, на самом деле играла исключительно важную роль в пантеоне древних северных богов. Она считалась прародительницей миров, хозяйкой судеб, творящей по своему желанию новых живых существ. По легенде однажды она сотворила двух братьев, непохожих на всех, кто у неё получался ранее. Существа были слабы и беспомощны, но отважно цеплялись за жизнь, чем и понравились Макоши. Пожалев, она подрастила их в своём теле, затем выкормила собственным молоком и отпустила, наделив божественными дарами.
Младшего, Индрика, как более любимого, Макошь оставила при себе, и со временем он превратился в прекрасного скакуна, на котором богиня облетала свои владения. Приходилось ей спускаться и в подземное царство, навещать сестру Морану. Со временем конь Индрик так привязался к красотам подземных пещер, что захотел поселиться них навечно, но в первозданном виде не смог бы там выжить, поэтому Макошь, решив помочь любимцу, изменила его тело. А чтобы не было ему скучно поз землёй, подчинила ему всех зверей и птиц, и теперь Индрик мог вызывать к себе любого. Каждый, кто хотел получить от него помощь и защиту, получал их и сам в ответ служил верой и правдой.
Кидрика, как более отважного и непоседливого, Макошь наделила даром путешествовать по сотворённым ею мирам и пространствам. Недаром саму богиню прозвали Властительницей перекрёстка миров, и вот, устав путешествовать в одиночестве, она решила завести себе помощника. Зверь Кидрик мог не только переноситься сам, но и брать с собой того, к кому расположен. Но чтобы не было переброса Зла из одной вселенной в другую, Кидрику было разрешено сходиться только с теми, кто живёт в любви и радости, а чтобы он правильно их распознавал, научили заглядывать человеку прямо в сердце.
Однажды на Макошь напал великий Змей-Хаос, решивший перемешать множество миров и воссоединить их в один. Макошь воспротивилась, потому что единый мир лишал каждое живое существо многообразия выбора. Втроём с Индриком и Кидриком они едва одолели Змея, и с той поры браться не выносят его потомков во всех мирах».
Поспешно перелистываю страницу. Дальше уже совсем другие статьи.
— Что, братец Рик? — спрашиваю. — Кто ж ты у нас теперь будешь? Получается, ты из рода этих самых Кид-Риков? Посмотри-ка, выходит, я угадала с имечком!
Четырёхпалая лапка робко тянется к картинке и поглаживает женскую фигурку. Потом останавливается на зверьке справа.
— Угу. Только ты на этого монстра никак пока не похож, парень. Либо эти Кидрики со временем видоизменились, либо…
Задумываюсь.
Сдаётся, наш гостеприимный хозяин знает намного больше, чем здесь расписано. И картинки — лишь вводная часть к чему-то более существенному. Хм… А подсунул он мне эту литературу… пожалуй, как весомое доказательство того, что у той информации, что он на меня вскорости вывалит, есть вполне обоснованные корни. Фундаментальные. Научные. Отражённые во многих источниках.
Изучаю заново вдоль и поперёк и статьи, и иллюстрации, но не нахожу ничего нового. Тогда совершаю налёт на шкаф с мифологической тематикой и отбираю всё, в чём хоть как-то упоминается о братьях-воспитанниках Макоши. Гора книг на столе принимает угрожающий вид, но тщетно, всё, что я нахожу — бесчисленные повторения уже известных фактов. Подводя итог поискам, можно вывести единую мысль: да, есть красивая легенда о хозяевах подземных глубин и межмирья, да, вроде как существовали такие звери, и ещё недавно встречались… а может, не они, а только похожие. Но открывающиеся возможности…
Меня интересует единственная возможность, с помощью которой я хочу перенестись домой. Домой! И как же я сейчас понимаю Николаса! Я не видела своих девочек две недели и уже истосковалась, а он не был дома пятнадцать лет. И…
… он даже не знал, пока не считал моё кольцо — живы ли ещё родители. Невольно прикладываю руку к сердцу. Пятнадцать лет! Это же — полжизни…
Я устала. Глаза пощипывает и жжёт. И очень хочется перекочевать с кресла на уютный диван в центре библиотеки, подпихнуть одну подушку под голову, обняться с другой и хоть немного кимарнуть. Местное время близится часам к четырём дня, а по моим внутренним часам — к четырём ночи: я ведь живу ещё по другому временному поясу и потому сейчас засыпаю на ходу. Но привычка убирать за собой берёт верх. Одну за другой я возвращаю книги в недра шкафа, пока, наконец, не остаются на столе две самых первых, что заготовил для нас Ник. И ещё одна. Кажется, я её даже не просмотрела, она тоненькая и всё время заваливалась другими.
После этакой горы, что я одолела, думаю, добью и эту. Только вот прилягу на чуть-чуть. Совсем на минуточку…
Ещё не проснувшись толком, по сладостной истоме, что сопутствует долгому и благополучному сну, я понимаю: одной минутой дело не обошлось. Хороша гостья, что заваливается спать, где попало, хоть бы никто не застукал…
Первое, что вижу, приоткрыв глаза — свет где-то за спинкой дивана: очевидно, от включённой кем-то настольной лампы. Сумерки, однако… А ещё вижу, что прикрыта теплым клетчатым пледом, и сей факт меня не только не смущает, но и веселит — почему-то всем в последнее время нравится меня укрывать. Ну, ничего не попишешь, попалась, так попалась.
Оказывается, я так и заснула в обнимку с подушкой, на которой сейчас пристроился Рикки. Шустрый ящерок уже распробовал всю прелесть свободы, и, сдаётся, что совсем скоро возникнут у нас трудности с его маскировкой. Судя по прочитанному, одомашненный кидрик — да и кидрик вообще — необыкновенная редкость в этом мире, как, впрочем, и в покинутом мною, поэтому придётся прятать фамильяра от излишне любопытных глаз. Рик, забыв о своей уникальности, безмятежно дрыхнет, и на бархате цвета бордо смотрится в своей переливающейся гранёной чешуе изысканно и немного ненатурально, словно вышивка стеклярусом и стразами. Он так блаженно посапывает, что жалко будить.
Хочу сменить позу, но локоть упирается во что-то твёрдое. Изогнув руку под немыслимым углом, кое-как извлекаю из-под себя ту самую книжечку, с которой заснула. Продолжить, что ли? Свет хоть и рассеянный, но для чтения годится. Приоткрываю книгу правой рукой; левая так и остаётся под подушкой, и шевелить ею не рискую, чтобы не потревожить малыша, но вот неловко поворачиваюсь — и книга летит на пол. Ах ты ж!
Одновременно с этим хлопает входная дверь. Чувствуется, наддали ею от души, потому что грохот доносится даже сквозь плотно прикрытые библиотечные двери, а ведь звукоизоляция в доме такая, что уличных шумов не слышно абсолютно! Мой питомец, вздрогнув, приоткрывает один глаз, просачивается сквозь подушку и сворачивается у меня на левом запястье, приятно щекоча шелковистой шкуркой. Мол, просьба не беспокоить, я и тут досплю.
Так бесцеремонно, с подобным громом может ввалиться только хозяин. Вот как начнёт меня искать — а я тут разлёживаюсь… Ну-ка, подъём! Сую книжку в шкаф, на ходу проверяю — ничего не расстегнулось, не потерялось, не примялось во сне? Вроде бы, в порядке, можно и на выход.
Картина, которую я застаю в холле, неописуема и загадочна.
Николас в своём прекрасном белом костюме расслабленно восседает на банкетке, вытянув ноги, прислонившись спиной к стене и заложив руки за голову. Этакий усталый ковбой. Сходство довершается надвинутой на лицо шляпой. Ему, видите ли, хочется подремать после тяжёлого дня, а кому-то вздумалось зажечь эту люстру, что так и светит в глаза, вот и приходится мучиться, закрываться, а к себе в комнату ковбой не хочет, здесь отдыхать гораздо удобнее…
Кажется, я догадываюсь, в чём дело. И версия эта мне не нравятся.
Слышу где-то сзади глубокий вздох и оборачиваюсь. Константин, застыв на лестнице живым воплощением скорби, взирает на хозяина с состраданием. Брови трагически заломлены… сейчас выступит с каким-нибудь монологом, приличествующем случаю.
— И часто он так? — шёпотом интересуюсь.
— Поверьте, не часто, сударыня — замогильным голосом отвечает дворецкий. — Иногда если с друзьями на какой-нибудь вечеринке может себе позволить расслабиться, но чтобы так вот…
— Я всё слышу! — внезапно заявляет Николас из-под шляпы. Стаскивает её и небрежно закидывает в сторону гардеробной, и в этот момент до жути напоминает своего младшего братца, отшвыривающего шляпу через весь стол. — Константин, дружище не умничай. У меня сегодня как раз законный повод…
— Напиться? — спрашиваю скептически.
Он переводит на меня взгляд. А головы не поворачивает, как будто уже похмельем мучается.
— Хуже, родственница. Надраться. Ссставишь мне кмпанию?
Только по небольшой заторможенности речи и посветлевшим глазам можно определить, что он не просто подшофе, тёпленький или навеселе — не-ет, он загружен достаточно сильно. А я ни разу ещё до этого не сталкивалась с пьяными некромантами и не знаю, чего от них ожидать в таком состоянии. Вдруг они становятся чересчур обидчивыми или агрессивными? И начинают крушить всё подряд?
Тяжко застонав, он медленно поднимается. Прикрыв глаза, стоит минуту неподвижно, словно прислушиваясь к себе, потом махнув рукой в неопределённом направлении, круто разворачивается в сторону дальнего коридорчика. И идёт почти твёрдо, по линеечке.
— Куда это он? — спрашиваю.
— На кухню, — безнадёжно отвечает дворецкий. — Продолжать. Вы, сударыня, к нему лучше не подходите, он в таком состоянии весьма опасен.
Невольно ёжусь. Сбываются мои подозрения.
— Буянить начинает?
— Хуже. Душу изливать. Сударыня, я вас, конечно, предупредил, но если вы вдруг поддадитесь состраданию и решитесь его отвлечь — просто отвлечь, перевести внимание на что-то другое, нежели очередная рюмочка — у вас есть шанс увести его оттуда раньше, чем наступит утро.
Понимай так: побудьте ещё немного воспитательницей для нашего мальчика, сударыня Ива…
Что же делать, если у меня слишком хорошая память: я до сих пор помню, кто первый встретил меня в этом мире, накормил-напоил, предложил кров и не лез в душу с расспросами. Как мне теперь оставить его в таком состоянии? А душевные излияния меня не пугают: немало по жизни приходилось мне выслушивать чужие жалобы — на дружеских посиделках на кухне, за рюмкой чая, на корпоративе; в общем, у женщин без этого не бывает. Выслушаешь, поддакнёшь, посоветуешь что-нибудь дельное — и собеседнику сразу легче становится. А потому, если сейчас нужно поработать пресловутой жилеткой — ладно, мне не трудно. Вздохнув на манер дворецкого, я отправляюсь на поиски пьяного ковбоя.
Габариты кухни таковы, что в первый момент я теряюсь. Вернее сказать, это мой объект внимания в ней затерялся. Первое, что вижу, войдя — аккурат по центру два «островка», за ними рабочая зона вдоль стены, аж с двумя громадными вытяжками над плитами; если у хозяина гигантомания, так она во всём будет проявляться. Правее, ближе к окну, большой обеденный стол для персонала… А, не с того конца начала осматриваться! В противоположной левой стороне на высоком стуле у барной стойки как раз и обустроилась жертва законного повода надраться. И уже скручивает горлышко бутылке с янтарного цвета жидкостью.
— Ггде-то здесь должен быть лёд, — глубокомысленно изрекает. — И-ива, не заглянешь вон туда?
Взмахом руки с зажатой в ней бутылкой обозначает направление; пожав плечами, я иду к большому двустворчатому холодильнику. Лёд — это хорошо, по крайней мере, не в чистом виде будет накачивать себя местной гадостью. А начнёт сильно хмелеть — суну ему часть за шиворот, пусть охладится. Не зная о моих планах, Николас снимает с подставки тяжелый стакан с толстым дном, подумав, пристраивает рядом и второй. Для кого? У меня в душе зарождаются смутные подозрения. Щедро зачерпнув горстью льда из найденной в морозилке ёмкости, он рассыпает его по стаканам и не менее щедро плещет из бутылки.
— Ввыпьем, родственница, — пододвигает мне стакан.
Не такая уж и гадость, принюхиваюсь я. Виски, не иначе.
Была, не была. Сперва поддакнуть, затем отвлечь.
— Выпьем, — коротко говорю.
Мы чокаемся стаканами, содержимое своего он опрокидывает в себя сразу. Выдохнув, вопросительно смотрит. Честное слово, сейчас спросит: ты меня уважаешь? Пожав плечами, делаю глоток. Виски, да. И качественный, грех жаловаться.
— Ничего не получается — с огорчением заявляет вдруг Николас и наливает себе ещё. — Будешь? Нет, так нет. Понимаешь, родственница, полдня пытаюсь забыться — и ни в одном глазу. А очень хочется.
Невзирая на выпитое, речь его обретает прежнюю правильность. Он задумчиво смотрит, как подтаивает лёд, расплываясь в спиртном фактурными струями.
— Самое страшное, что я сам не знаю, чего теперь хочу, — продолжает он. — Когда вдруг там, на берегу, я понял, что появился шанс вернуться домой — безумно обрадовался, понимаешь, безумно! Я этого пятнадцать лет ждал! Шутка ли — за это время новое поколение подросло, а мои сверстники может не только отцами — дедами стали. А я всё здесь ошиваюсь, выбраться не могу. И вдруг — ты…
Он шумно выдыхает и с отвращением отталкивает выпивку.
— Уже не лезет. Я ведь сегодня Большой совет собрал, всех директоров и управляющих с мест сдёрнул, двоих аж с другого континента. Знаешь, для чего? Проститься хотел. Ребята все хорошие, один к одному, всех лично подбирал. Как себе верю каждому. И вот собираюсь им сказать: всё, господа, пришёл и ваш час: ухожу, владейте всем! И не могу. Понимаешь? Не могу.
Он всё же махом выпивает дозу. Даже не морщится.
— Это же — империя, — задумчиво говорит, и глаза его снова светлеют. — Пятнадцать лет по киррпичику, своими руками строил. С теми, кто мне пподняться помог, с теми, кого и сам из грязи вытащил. И вот они на меня как на бога смотрят — а я им сскажу сейчас: я вас ббросаю. Это как?
Его тоскливый взгляд замирает в непонятных мне далях. Пора принимать меры.
— У тебя визитка есть? — перебиваю.
Сбившись с мысли, он в недоумении смотрит на меня. Взор чист и ясен, как у большого младенца. И горечь на лице: меня не слушают! Тем не менее, лезет в бумажник и выуживает визитную карточку. Я деловито её прощупываю: достаточно плотная, поверхность глянцевая, почти как ламинированная. Пойдёт.
— Ччто ты делаешь? — с внезапным интересом спрашивает Николас, потому что видит, как я беру ещё два стакана. Завладев бутылкой, наполняю один до самых краёв виски, вытаскиваю из холодильника питьевую воду, которую заметила, когда разыскивала лёд, и пытаюсь открыть, но крышка намертво приросла к колечку. Перегнувшись через стойку, Николас отбирает бутыль и легко её откупоривает.
— Спасибо, — говорю. Наливаю так же доверху второй стакан. Главное, чтобы всё получилось с первого раза. Давненько мне не приходилось заниматься такими фокусами…
Кладу на стакан визитку так, что она практически соприкасается с водой, остаются совсем небольшие щели между ровными краями картона и скругленными боковинами ёмкости. То, что надо. Примеряюсь. Прицеливаюсь. Берусь, фиксируя визитку кончиками пальцев. Стрельба хорошо тренирует и глазомер, и руку, и поэтому мне не составляет особого труда молниеносно перевернуть стакан с водой донцем вверх и водрузить его на второй, и теперь получается, что две среды — алкоголь и вода — разделены всего лишь тончайшей перегородкой.
— И что теперь? — с любопытством спрашивает Николас. Глаза любопытные, как у младенца, увидевшего невиданную игрушку.
— Смотри, — отвечаю. — Наблюдай. Интересная штука сейчас будет.
В кухню осторожно заглядывает Константин, спрашивает взглядом: ну что? как он? Делаю успокаивающий жест — и потихоньку тычу пальцем в сторону плиты. Дворецкий меня не понимает. Тогда, пользуясь тем, что Ник повёлся на фокус со стаканами и временно никого не замечает, на цыпочках проскальзываю к двери. Константин бесшумно протискивается мне навстречу.
— Дайте же ему хоть что-нибудь поесть! — шепчу сердито. — Что у него за манера — пить и не закусывать! Да и отвлечётся заодно.
Константин понимающе кивает и устремляется в отдалённый угол кухни. Начинает там чем-то погромыхивать, а я возвращаюсь к жертве эксперимента.
— Нет, ты только посмотри, что делается, — заявляет Николас абсолютно трезвым голосом, выпрямляясь. — Родственница! Ты сама такое придумала?
Две жидкости различной плотности начинают перемешиваться. Вода постепенно перетекает в нижний стакан, выдавливает своим весом алкоголь и тот вытесняется наверх. Мы с девочками как-то увидели этот интересный опыт на развлекательном канале и несколько раз удачно повторили, так что действовала я нынче не от фонаря, а имея определённый опыт за плечами. Секрет прост, но подсказывать я не собираюсь. Очень уж интересно, насколько проницателен наш естествоиспытатель.
— Ага, — с удовлетворением говорит Николас. — Понял. Вода плотнее и потому должна оказаться внизу, а виски — наверху. И много на это времени уйдёт?
Дворецкий ненавязчиво подсовывает ему тарелку с горячими бутербродами. Ник автоматически цапает один и тащит в рот, снова как дитё малое, ему сейчас что ни подсунь, всё съест. И вот уже они с Константином на пару не сводят глаз со стаканов.
Минут через семь тарелка оказывается пуста, а жидкости в сосудах полностью замещают друг друга.
Задумчиво потерев подбородок, Николас снова тянется к бутылке и свободному стакану, но тут его останавливает дворецкий.
— А если, например, попробовать шерри? — как бы размышляет он вслух. — Сработает?
— Тащи! — азартно говорит его хозяин. — Родственница, а ты пошарь пока по шкафам, не завалялось ли там ещё что-нибудь? Что-то жра… есть захотелось, сил нет!
О да! В морозных недрах холодильника как раз завалялись кусок сочной буженины, помидоры, яйца, молоко, сыр, похожий на пармезан, зелень, похожая на петрушку и оливки, похожие на… оливки. Шаря в поисках хлеба, отыскиваю в буфете чёрствый багет и, слегка натерев чесноком, нарезаю на мелкие кусочки — это вместо сухариков. За моей спиной идут оживлённые дебаты по поводу того, какой ингредиент запускать следующим, а затем слышен вопль разочарования. Всё ясно, у них размокла визитка. Но замену находят быстро и шоу продолжается.
За непродолжительное время мне удаётся соорудить неплохую запеканку с бужениной. Плита здесь электрическая, сенсорная, принцип работы мне известен, остальное — дело техники. Главное — потом вовремя подсунуть наполненную тарелку голодному некроманту, остальное прокатит на автомате.
Ещё через час с небольшим мы имеем в активе замещённые водой шерри, текилу, ром, бренди и коньяк. Всё это расставлено на стойке, пронумеровано, сфотографировано и запротоколировано. И уже черёд Константина показывать мне большой палец.
…А запеканку мою они с Николасом подметают дочиста, и почему-то меня такая демократичность со стороны его хозяина ничуть не удивляет.
Пока суд да дело, завариваю свежий крепкий чай. Вспомнив незабвенного сэра Майкла с его любовью к неимоверно горячему питью, подсовываю Николасу почти кипяток в самой большой кружку из всех, что смогла разыскать. Тот, блаженно зажмурившись, выдувает её разом, вытирает полотенцем проступивший на лбу пот и наставительно говорит Константину:
— Теперь ты понял, каким должен быть чай? Вечно он у тебя чуть тёплый…
Отставляет пустую кружку, подпирает подбородок ладонью и говорит задумчиво.
— Слушай, родственница, а ты умеешь задурить голову, я ведь твои отвлекающие маневры вычислил… И его тоже, кстати. Скажи, как это ты умудрилась сделать? Я ведь шёл домой с твёрдым намерением напиться до поросячьего визга, а ведь не вышло! — Подставляет кружку. — Плесни-ка ты мне ещё, без заварки. И ведь есть в этом какой-то резон…
Уже не торопясь потягивает кипяток и рассматривает батарею стаканов. Щёки от горячего питья наливаются румянцем.
— Замещение, — бормочет. — Вытеснение. Это надо запомнить, может пригодиться. Да, знаешь, Ива…
Наконец-то. А то всё «родственница, родственница»…
— Я ведь что хотел сказать. Привязался я к этому миру, оказывается. — Я деликатно показываю взглядом на Константина. — Брось, при нём можно. Это такой, понимаешь, человек… Так вот, когда не смог своим сообщить, что ухожу, когда язык не повернулся — тогда и понял: всё, влип, накрепко. Тут ведь как получается: даже если ты мне перенестись поможешь — для меня билет только в один конец выходит. Это хорошо бы вернуться на месяц-другой к своим, узнать, как они, что вообще у нас творится, влезть в какую-нибудь авантюру, а потом спокойно сюда назад, к делам…
— Почему нельзя? — осторожно спрашиваю.
Он смотрит мне в глаза.
— Потому что любой кидрик рассчитан только на три перехода. Три! Один, как я понимаю, вы с Риком уже сделали.
— А дальше?
— А дальше, если ты всё-таки решишься, — а я не могу тебя заставить, учти, это дело добровольное — у тебя останется только один маршрут. И ты наверняка его потратишь, чтобы вернуться в свой мир. И я тебя вполне понимаю.
— Мне нужно туда, очень нужно, — расстроено говорю я. И вдруг холодею. — Постой, а как же Рик? Что с ним будет? Почему ты говоришь только о трёх переходах? Он… погибнет?
Ящерок на моём запястье испуганно дёргается и высовывает голову из-под браслета. Ник качает головой.
— Ничего с ним не сделается, с твоим фамильяром. Он просто вырастет. Вырастет — и разучится ходить по мирам. Понимаешь, у кидриков эта способность проявляется только в детском возрасте. Это как пуповина у младенца, которая отпадает, когда в ней нет необходимости. И уже не он, а ты будешь какое-то время его зверушкой, потому что из чувства любви и привязанности он ещё долго будет с тобой…
— А потом?
— А потом ему захочется найти своих. Он отрастит крылья — если их к тому времени ещё не будет — и улетит. В каждом мире есть кидрики, просто они научились прятаться. Но своих они всегда находят.
— Так что же — он меня бросит? Почему?
У меня наворачиваются слёзы.
— Потому что… — Ник вдруг снова начинает косить на одну из бутылок. Константин поспешно разбирает арсенал, и Николас отводит глаза. Неожиданно рычит, стукнув кулаком по стойке: — Потому что ему, как нормальному здоровому мужику захочется семью иметь! Жену под боком, а не какую-то приходящую девку! А сидя на хвосте рядом с тобой, он этого никогда не найдёт!
Я упираюсь взглядом в пол. Безрадостно. Только завести друга — и уже выслушать в подробностях, как я его однажды потеряю… А что он там говорил о переходах? Один мы уже сделали, понятно, сюда шагнули, но почему остаётся только два? Ёлы-палы, наверняка это прописано в той самой последней книжке, до прочтения которой я так и не добралась.
— Посмотри вокруг, родственница, — вдруг говорит Николас. — Скажи, что ты видишь?
— Кухню, — озадаченно отвечаю. — Твой дом.
— Правильно. А чего в нем нет, и никогда не будет?
Я задумываюсь.
— Детской, — неожиданно подаёт голос Константин. Скорбно опускает глаза. Дворецкие порой очень много знают о своих хозяевах, очень много… Кулак Николаса вновь с грохотом обрушивается на стойку.
— Правильно. Вот он — меня понимает. И не осуждает, что вожу сюда исключительно легкомысленных девиц, несмотря на то, что во всех светских списках числюсь как самый завидный холостяк. Мне не нужна семья, во всяком случае, тут, Ива. И особенно мне не нужны здесь дети.
Я даже шарахаюсь от него.
— Ник! Что ты несёшь!
— Потому что от некроманта родится только некромант! — почти кричит он. — А маг… — он берёт себя в руки. — Маг должен расти в мире, где повсюду разлита магия, а здесь, в системе двойной звезды, её практически нет. Мы все рождаемся с матрицей как вы, люди, с душой, только у вас духовных сил хватает на всю жизнь, а матрицы мага — на первые десять-пятнадцать лет. Это как зерно для ростка, как горошина. Вытянет росток все питательные вещества — и должен отращивать собственные корни, чтобы из почвы себе еду тянуть. Константин, да плесни мне глоток, не бойся, не разойдусь!
— Что дальше? — требовательно спрашиваю я. Ох, как мне не нравятся его откровения!
Николас внезапно замолкает. Отводит глаза.
— Не получая подпитки извне, матрица усыхает. Отмирает совсем. А организм уже сформирован, обмен веществ у него привязан к энергообмену, и вдруг всё рушится! Это всё равно, что из обычного человека выкачать половину крови и больше не давать ей восстановиться. Представляешь, что будет? И мне, это зная — заводить любимую женщину, рожать с ней детей и ждать, когда они начнут медленно умирать?
Я сжимаю изо всей силы его большой кулак своими ладонями. Ещё немного — и я разревусь, не зная, кого жалеть больше — его, себя или девочек, ведь всё, что он сейчас сообщил о матрицах, касается и моих детей… И мы молчим, мучительно думая каждый о своём.
— И вот распят я меж двух миров, — с горечью бормочет он. — Куда мне податься? Я ж сюда уже врос: корнями, шкурой, всем, чем можно…
Он мрачнеет и стареет на глазах, как будто тяжесть всех измерений легла ему на плечи, и какое из них первое скинуть — неизвестно.
— Пойдёмте-ка спать, сударь, — поднимается Константин. — Не в первый раз у вас так: нажалуетесь, надумаете себе трудностей, а поутру глядишь — и что-то решится. Не в это утро, так в следующее. Пойдёмте.
Николас встряхивает головой. Потирает ладонями лицо.
— Пусть только попробует не решиться… Ива, ты особо меня сейчас не слушай, я с пьяных глаз много лишнего могу наговорить. Завтра всё и обсудим, уже как следует. Пошли, дружище.
Он обнимает дворецкого за плечи — приятельски, а вовсе не потому, что его слегка ведёт вдруг на сторону, и Константин бережно увлекает его прочь. Вздохнув, я по привычке кошусь в сторону посуды — и не трогаю: в кои-то веки есть кому за меня помыть. Подхватываюсь вслед за мужчинами.
У дверей в свою спальню Николас неожиданно упрямится.
— Не пойду, — заявляет, — там холодно и одиноко. Здесь буду спать. И не трогайте меня больше никто.
Приваливается на один из диванов, закрыв глаза, кое-как стаскивает ботинки. Константин помогает ему снять пиджак. Небрежным движением Николас срывает галстук-бабочку и зашвыривает за диван, и в то же мгновение с моей руки туда же мечется изумрудно-зелёная молния. Через секунду Рикки восседает у некроманта на груди — в зубах у него бабочка, которую он тычет Нику в лицо. Тот даже глаза открывает.
Сообразив, в чём дело, осторожно вытаскивает галстук из зубастой пасти и, повертев, снова отбрасывает. Ящерок исчезает, чтобы снова притащить игрушку и потыкать ею в доброго дядю.
— Ты дашь мне заснуть или нет? — сердито и в то же время жалобно говорит тот. — Ива, ну скажи ему! — Я молча отбираю бабочку, сую Рика под мышку. Доиграем у себя, мы ж выспались, у нас ночь впереди.
Константин привычным движением прикрывает хозяина покрывалом. Вот кто тут, оказывается, главный по пледам.
И как это получается: накачивался вчера некромант, а голова болит у меня? И глотнула-то всего ничего… Вот почему я не люблю пить. Есть у меня такое природное свойство: могу принять на грудь много и быть ни в одном глазу, но поутру буду маяться, хоть и с трёх капель.
Солнечные лучи, назойливо лезущие в сомкнутые веки, ужасны и ослепительны. Покрутившись под одеялом, я понимаю, что больше не усну. Впрочем, можно попробовать отлежаться, вот только свет мешает. Выкарабкавшись из постели, бреду к окну, по дороге налетев на кресло и споткнувшись о собственный тапочек, задёргиваю плотные портьеры и, наконец, в комнате воцаряется приятный полумрак. Вот сейчас бы и доспать, да как раз приспичило посетить одно местечко.
…Куда-то подевался Рикки. Мы с ним нынешней ночью затаскали хозяйский галстук-бабочку в лохмотья, уж и взяться было не за что, и от таких игрищ я взмокла как мышь. Ящерок хоть и составил мне компанию в душе, но затребовал себе дополнительно свежую ванну, поэтому я напустила ему воды, а сама в изнеможении завалилась спать. Думала, из-за того, что выспалась днём, придётся долго ворочаться, но на удивление быстро отключилась. Ещё бы, набегавшись…
Сейчас ни на моей руке, ни на постели Рика не видно. Не заснул ли он прямо в ванной, перекупавшись? Надеюсь. Всё-таки уже не малень…
Что это? Что там распласталось на воде?
— Рик, — охаю, — что с тобой? — И, не посмев приблизиться, опрометью вылетаю из ванной комнаты. Где этот пьянчуга? Всё ещё отсыпается на диване в гостиной? Пусть сделает хоть что-нибудь!
— Ник! Ни-ик!
Размазывая по щекам слезы, трясу Ника за плечо. У меня беда, а он тут дрыхнет! Возмутительно! Он недовольно мычит, пытается отмахнуться, но я не отстаю. Видимо, поняв, что я не отстану, родственник нехотя открывает глаза и, увидев, что со мной творится, меняется в лице. Рывком поднимается.
— Что случилось?
— Рикки умер, — всхлипываю.
— Где? — спрашивает Ник, почему-то не ужасаясь.
— Там… в ванной…
Его чёрствость меня убивает. Да какая разница, где, главное, что малыш погиб! Из-за моей беспечности!
— Время пошло, — непонятно говорит некромант, откидывая плед. Не удосужившись обуться, он в два прыжка покрывает расстояние от дивана до моих апартаментов, влетает в ванную комнату и склоняется над водой. Приглядевшись, осторожно вылавливает маленькое скукоженное тельце, странно сминающееся в его лапище.
А на лице у него — не паника, не скорбь от произошедшего, чего я в тайне ожидаю, а какое-то странное удовлетворение. Он обшаривает взглядом углы, словно кого-то ищет.
— Рик! — говорит грозно в пространство. — Ты где, негодяй? Вылезай немедленно, не пугай мамочку! — Оборачивается ко мне: — Спокойно, дорогуша, это не труп. Это наш бестолковый друг решил сменить кожу и забыл предупредить близких. Конечно, у тебя шок, но ты успокойся и возьми себя в руки, сейчас для тебя может быть ещё одно потрясение. Кидрики немного меняются после каждого переноса…
Он отряхивает то, что я приняла за тельце, от воды, а до меня с большим запозданием доходит, что в руках у него вовсе не мой фамильяр. В изнеможении опускаюсь прямо на бежевую плитку пола, машинально стягиваю распахнувшиеся полы халата, когда вдруг из-под чугунного днища ванной мне навстречу подаётся треугольная голова варана. Или большо-ого такого ящера. Глядит, между прочим, виновато. Это он, тот, кого я сочла погибшим? Тогда почему у него глаза у него зелёные? Ведь были жёлтые!
От неожиданности я пытаюсь отползти назад. Николас присаживается рядом на корточки, сам растрёпанный спросонья, но удивительно свеженький: глаза азартно блестят. Заглядывает под ванну.
— Давай, покажись! — обращается к голове. — Да не бойся, она успокоилась, раз уж ноги стала прикрывать, стесняться. Вылезай. Ух, какой ты здоровый стал …
— Это не он! — наконец выдавливаю я. Сердито запахиваю низ халата, но тотчас отлетает пуговица на бюсте. Вот чёрт! За что мне хвататься? — Верните моего Рикки!
Нет, не может быть! Не с этим же громилой мы затрепали среди ночи «бабочку»! У меня был маленький ящерок величиной с котёнка, а этот… за ночь вымахал раза в три больше прежнего, просто поросёнок какой-то чешуйчатый. Да ещё и фиолетовый в… нет, не в крапинку, а в чёрных разводах. Прибавить ко всему синий раздвоенный язык, и станет ясно, почему мне сейчас поплохело.
Чудище с надеждой устремляется ко мне, я отшатываюсь и натыкаюсь спиной на унитаз. Бежать дальше некуда.
— Не подходи! — вырывается у меня, и самозванец в растерянности останавливается.
— Ива! — укоризненно говорит Николас. — Ну что ты! Ты не знаешь, что дети время от времени растут?
— Но не так быстро! И не скидывают при этом шкуру!
— Кожу, а не шкуру. Но они всё равно становятся больше и иногда даже меняются! Я же предупредил только что!
— Тем более! — я готова зарыдать. — Что я с ним теперь буду делать? Одно дело, когда он на руке помещался, а теперь? Зачем он так вымахал?
Рик-переросток, решив доказать, что он свой, шустро прыгает мне на ногу и пытается обвиться вокруг неё, как раньше вокруг руки. Вот только теперь он гораздо весомее, и когда его голова замирает, пытаясь уплощиться в привычную татуировку не где-нибудь, а на чувствительной стороне бедра, я не выдержав, визжу. И пытаюсь его стряхнуть.
— Уйди! Слезь с меня сейчас же!
Варанчик в смятении отпадает. А я — не в смятении? Николас бережно подхватывает кидрика на руки.
— Рик, дорогой, — воркует он тоном доброго папаши, поглаживая бывшего ящерка по голове. — Ты уже большой мальчик и настала нам пора поговорить об очень серьёзных вещах. Понимаешь, в жизни каждого мужчины наступает момент, когда…
Я затыкаю уши, чтобы не слышать. К тому же на нервной почве, да и после долгой ночи мне просто необходимо как можно быстрее остаться наедине с тем предметом, в который сейчас упирается моя спина. Иначе произойдёт неприличность.
— Всё, хватит, — говорю дрожащим голосом. — Марш отсюда оба. Идите куда хотите, секретничайте, о чём хотите, воспитывайте друг друга, но только без меня.
Ник встряхивает тускло отсвечивающую шкурку. Тьфу, кожу.
— Я заберу вот это, ладно? Тебе ведь это не нужно?
— Забирайте, что хотите. И выметайтесь. Иначе я за себя не отвечаю.
— Женщина, — с осуждением говорит Николас и поднимается на ноги. Кидрик переползает ему на плечо, предатель. — Что ты понимаешь в воспитании? Пойдём, друг! — И торжественно удаляется.
Я не ослышалась?
Меня обвинили в том, что я не умею воспитывать детей?
И вдобавок забрали с собой моего фамильяра? Пусть даже и переделанного?
Ну, погодите у меня. Дайте только немного опомниться…
Успокоившись, отмыв зарёванные глаза и кое-как причесавшись, выхожу из ванной и едва не начинаю по домашней привычке раздеваться на ходу, чтобы переодеться в дневное. Дома я даже не заморачивалась с тем, чтобы иногда и голышом из комнаты в комнату пробежаться — мужчин-то нет; поэтому хорошо, что сейчас я не успела скинуть по привычке халат — Николас, оказывается, до сих пор здесь. Мало того, голый по пояс, он устроился по-хозяйски на моей кровати, разложил на журнальном столике эту самую шкурку, и теперь занимается чем-то непонятным. Смятая рубашка небрежно брошена на пол.
Обязательно нужно плюхнуться на чистую постель!
Рикки, умостившись брюхом и хвостом на матрасе, а верхней частью тела — на столе, с интересом трогает лапой своё бывшее достояние. И эта сладкая парочка настолько поглощена своим занятием, что не обращает на меня никакого внимания.
У него теперь есть пятый палец, отмечаю скорбно. Большой палец, противостоящий остальным, и теперь у него почти человеческие ручки. А что будет дальше? Прорежутся клыки? Отрастут крылья?
Рикки когтистым пальчиком тычет в одну из чешуек и Ник вылущивает её из шкурки. Внимательно осматривает. Она каплеобразной формы: наружный кончик закруглённый, а тот, что был прикреплён к коже — заострён настолько, что Ник без особых проблем загоняет его наискось под кожу, прямо в бицепс. У него на предплечье уже несколько ранок, сочащихся кровью. Словно не замечая боли, со счастливой улыбкой садо-мазохиста, он аккуратно всаживает очередную чешуину так, чтобы та полностью скрылась в мышце.
— Ива, поищи там, в аптечке, пластырь, — не оборачиваясь, просит он. — Я сейчас всё объясню. Я не псих и не сумасшедший, не бойся.
Рик уже нетерпеливо постукивает коготком по очередной чешуйке.
Сглотнув комок в горле, отмираю и возвращаюсь в ванную комнату на поиски аптечки. Что-то отвыкла я от крови, меня даже мутит слегка… Долго стою в дверях, вспоминая, зачем пришла. Наконец, очнувшись, разыскиваю за зеркальной створкой нужный шкафчик и негнущимися пальцами кое-как достаю бинт и пластырь, а заодно нечто в небольшой бутылочке, похожее на перекись водорода. Возвращаюсь замедленно, как киборг. Эти двое одновременно поворачивают головы в мою сторону и смотрят на меня немигающе, как будто уже и Николас начинает превращаться в рептилию. Ник молчит, и я не заговариваю. Обрабатываю перекисью подставленное плечо, стараясь не касаться уже вспухших бугорков.
Я насчитываю их семь. Сложенным в несколько слоёв бинтом протираю кожу вокруг ранок насухо, и уже было снимаю с пластыря защитную плёнку, когда меня останавливает ощущение неправильности. Что-то я сейчас сделаю не так. До этого момента всё было правильно, но теперь… Пытаюсь понять, в чём дело.
— Родственница? — окликает Николас. — Ты, часом, не сомлела? Эх, зря я это всё прямо сейчас начал, как бы не пришлось ещё и тебя потом отхаживать. — И пытается отобрать пластырь. А-а, он решил, что мне нехорошо от вида крови. Качаю головой.
— Нет, я в порядке. Подожди, мне просто нужно подумать.
Он вопросительно поднимает бровь, а я перевожу взгляд на Рика в надежде уловить хоть какой-то знак. Помогал же только что этот переросток Николасу, как-то отбирал, сортировал чешуйки, эксперт, блин… Пусть хоть какую подсказку кинет. Виновато сморгнув, он мне кивает, и глаза его из травянисто-зелёных приобретают оттенок чистого изумруда. Обережной ауры.
Глубоко вздохнув, я свожу ладони крест-накрест, накладываю поверх ранок на плече Николаса и накрываю своей энергетикой.
Прикрыв глаза, включаю внутреннее зрение. Должна же я хоть что-то увидеть! Если я исследовала себя изнутри, что мешает так же взглянуть на соседа? Он же сейчас в моей ауре, в моём пространстве… И я действительно вижу.
Семь чешуек высажены в крепком мужском плече двумя рядами: четыре в одном, три в другом. Больше всего они напоминают позолоченные арбузные семечки, терпеливо ждущие полива. Они зарыты в розовую мякоть мышцы как в питательный грунт, но пока что погружены в спячку. Их нужно разбудить, только тогда они укоренятся.
И вдруг мне всё становится ясно!
Если у ящерицы отрастает хвост — то иногда возможен и обратный процесс: при ускоренной регенерации у хвоста может вырасти ящерица. Николас хочет вырастить новых ящерок. Сам. Так же, как выращивала в себе Макошь. Сегодняшняя попытка у него не первая, потому что ниже свежих ранок, ближе к локтю, я вижу два… нет, четыре ряда старых, уже белёсых рубцов. Он пробовал дважды, возможно, на тех самых реликтовых кидриках, о которых в прочитанных мною книгах отзывались скептически. Уж как он их находил, не знаю, но не прижилась ни одна. Потому что, как я теперь понимаю, у него не было катализатора. Не было рядом Обережницы. Обережница — всегда под благословением Макоши, потому-то и аура у неё — что молоко для кидриков, первая еда, стимулятор роста.
Подумав, я формирую вокруг каждого «семечка» по шарику из собственной концентрированной силы, небольших, словно икринки. От меня особо не убудет, а будущим малышам — запасец. А как проклюнутся — это уж их дело, куда деваться. Почему-то мне кажется, что у неправильного некроманта очень большое сердце, в котором всем хватит места.
— Всё, родственница, всё, хватит! Ты уже белая вся! — слышу его обеспокоенный голос. — Открываю глаза. Очень интересно видеть разницу между тем, что было перед внутренним взором, и тем, что снаружи.
Плечо как плечо, красивое, со слегка напряжёнными выпуклыми мышцами, с голубоватыми венами… невольно хочется погладить. И следов от разрезов не осталось, в отличие от прошлых попыток. Только я и Ник знаем, да ещё и Рикки, что под этой алебастровой кожей укоренились семь маленьких существ.
Присаживаюсь рядом с Ником. Не привыкла я к подобной работе, руки малость дрожат.
— И кто это будет? Клоны?
Рикки робко трогает меня за коленку, и я в порыве раскаяния сгребаю его в охапку и прижимаю к груди. Ящерок благодарно сопит, уткнувшись в мою шею, и вдруг просачивается под халат. Невольно поёживаюсь, но терпеливо жду, пока он свернётся вокруг талии. Любопытно, как он сейчас на мне выглядит, но не станешь же смотреть при родственнике, а тот и не догадается отвернуться и всё глазеет на меня загадочно.
— Клоны? Пожалуй, что так. Напугал я тебя, прости. Засуетился.
Странный у него голос. И всматривается он в меня, будто прощупывает взглядом, цепко так, тщательно. Мне даже не по себе: очень уж он в этот момент напоминает дона Теймура в исследовательской стадии.
— Свернись, что зря сверкать? — говорит он, наконец. — Спрячь ауру-то. — И добавляет то ли с досадой, то ли с грустью: — Да ты, оказывается, мне гораздо больше родственница, чем я думал. Это ведь на тебе Зеркало, да? Остаточная детская аура? А знаешь, Ива, что подобного рода защиту в моём мире может ставить только один некромант?
Да. Прокололась. И даже уши начинают гореть, будто меня в чём-то постыдном разоблачили. Он неожиданно обнимает меня за плечи.
— Сейчас же прекрати трястись как овечий хвост. Думаешь, я отношения выяснять полезу? Да мне же ещё лучше, что ты из семьи оказалась; просто теперь понятно стало, почему ты обо мне наслышана. Только давай уж проясним степень родства. Ты кто мне будешь? Мачеха?
В ужасе я делаю попытку отодвинуться. Это что же он подумал? Что я — и дон?..
— Ну, извини. Не рассчитал. — Николас ненавязчиво меня перехватывает. — Но, судя по реакции, отца ты всё же знаешь… Зеркало, к твоему сведению — его фишка, фамильная гордость, вот я и решил, что это от него к тебе через детей перешло. Тогда у меня остаётся единственный вариант. — Он разводит руками. — Если ты мне не мачеха — значит невестка. Ты что, сбежала от Маги?
Ох, как я не хочу объясняться, думаю с тоской. Как не хочу! Сейчас всё полетит в тартарары, все наши вроде бы налаженные хорошие отношения…
— Ну, Ива, — он снова ободряюще притягивает меня к себе, несмотря на сопротивление. — Ну же! Я не людоед, не тиран, не деспот и хорошо помню, что у братца моего характер не сахар. Но вроде бы нормальный он парень… был, во всяком случае — добавляет задумчиво, — неужели так тебя допёк? Давай, рассказывай, что там у вас случилось? …Послушай, — продолжает он терпеливо в ответ на моё угрюмое молчание. — Мы с тобой в одной лодке. С новыми малышами у меня есть шанс вернуться домой самому, но я тебя не оставлю, потому что ты теперь в моём личном пространстве. Я тебя под крыло принял, в свой дом привёл, значит, я за тебя отвечаю. И не брошу и пакостей делать не собираюсь из-за того, что вы с моим братом поцапались, ясно? Я разобраться хочу, но как я это сделаю, если ты молчишь?
Так и не дождавшись ответа, он оставляет меня в покое и начинает расхаживать по комнате. Пятернёй машинально приглаживает волосы. Заложив руки в карманы, останавливается у окна.
— Да, извини, — вдруг говорит, только сейчас вспомнив, что полураздет. Поднимает с пола рубашку и натягивает. — Привык я со своими… подругами особо не церемониться. Ну, что, Ива, решилась? Надо же кому-то верить? — И снова присаживается рядом. Сцепляет руки в замок, переплетая пальцы.
Замедленно я поправляю ему манжету на одном из рукавов, застёгиваю пуговицу. Дождавшись, пока я закончу, он подставляет второе запястье. Затем перехватывает мои пальцы и пожимает, легонько. А у меня перехватывает дыхание.
— У тебя… нормальные ногти, — говорю, лишь бы не молчать. — А у Маги какие-то пластины. Для чего?
Он с недоумением разглядывает свои пальцы. Что-то вспоминает.
— Ах, это… Дополнительный навес энергетики. Они мне не нужны, родственница. И побрякушки, которыми себя большинство магов обвешивает, без надобности. У меня свой запас достаточный.
— А камни, кольца?
— Это и есть побрякушки. Обхожусь без них. А вот тебе они понадобятся, потому что свои закрома у тебя невелики, и чуть больше энергии на себя потянешь — передоз обеспечен, если некуда излишек скинуть. Я научу тебя, как выжить в немагическом мире и как его покинуть, если захочешь: с кидриком для тебя это не проблема. Дня три уйдёт у нас на то, чтобы загрузить тебя под завязку, а когда Рик приспособится к новой ипостаси — начнём работать с настройками. Я всё продумал, не волнуйся. — И тут же безо всякого перехода спрашивает: — Что, не будешь рассказывать? Нет, так нет. Пойдём завтракать. — И уже поднимается, чтобы идти.
— Ник, — говорю я, нерешительно цепляясь за его рукав. — Ты умеешь работать с памятью?
— Допустим. Это ты к чему?
— Тогда считай с меня последние три дня. Нет, четыре. А там посмотришь, что ещё сочтёшь нужным.
— Как-то я… — Он озадаченно потирает затылок. — Лучше бы ты сама рассказала. Рыться в памяти — это, с моей точки зрения, не совсем этично.
— Твои папа и братец не особо меня спрашивали, влезали мне в голову, когда считали нужным. Так что и ты не стесняйся. Мне хотелось бы, — перевожу дух, — чтобы ты увидел всё своими глазами. Я могу быть предвзятой, а ты — оценишь беспристрастно.
— Беспристрастно… — Он задумывается. — Ты считаешь меня на это способным? Получается, сам напросился на доверие. Ну, хорошо, давай попробуем. Приляг, — говорит он. И пытается меня уложить.
Э-э… Что? Прилечь? Мысленно я уже ощетинилась. Николас, вздохнув, разглаживает подушку.
— Ива, — говорит кротко. — Тебе не кажется, что доверие либо есть, либо его просто нет? Если уж ты мне доверяешь — будь уверена, я тебя ни в чём не подведу. Изучение памяти — дело муторное и долгое, а тут ещё надо по твоим заморочкам пройтись; и если мне понадобится повтор или что-то дополнительное — лучше будет, если я считаю всё сразу, чтобы потом тебя не беспокоить. Так что — укладывайся, это надолго. Если стесняешься — накройся чем-нибудь.
Он устраивает меня поудобнее, подтыкает со всех сторон одеялом.
— А медальона у тебя нет? — вспоминаю кое-какие детали из прошлого. — Такого, как у сэра Майкла?
— Ты и его знаешь, — бормочет Ник и, неожиданно сунув руку под одеяло, щекочет мне пятку. Я, захихикав, отдёргиваю ногу. Невольное напряжение между нами спадает. — Эх, Ива, Ива, куда тебя только не заносило… Нет, родственница, медальон мне не нужен. Это тоже цацка, а я из них вырос. Я всё, что нужно, ношу при себе. Ну, готова?
И подсаживается ближе. Улыбаясь краешком рта, проводит тыльной стороной ладони по моей щеке.
— Тебе будет со мной хорошо, — неожиданно шепчет, и глаза его лукаво вспыхивают. — Просто верь мне, Ива-а…
Давно мне не заглядывали в глаза. Да ещё так… нежно.
Вопреки моим опасениям, меня не затягивает в бездну, как однажды под взглядом Маги, просто в какой-то момент окутывает золотая дымка, и вот уже я вижу себя рядом с заброшенной башней. Восход. Роса холодит ноги. Лёгкий ветер. Это — сутки назад.
Ещё несколько часов прочь.
— …Ива, — говорит Мага. — Сказать тебе, что я раньше врал, притворялся, — не могу, но пойми одно: после того, как умер, я перестал тебя ненавидеть. Смерть, знаешь ли, меняет многие приоритеты. Я обещаю относиться к тебе с уважением, как к матери наших детей, но большего из себя просто не смогу выжать. Прости.
Его лицо замирает как в стоп-кадре. Потом словно наводится крупный план, и я чувствую, с каким жадным любопытством Николас всматривается в брата. От того некроманта, что сейчас рядом со мной-реальной, исходит тёплая волна привязанности, любви, но с небольшим оттенком снисходительности… и затаённой вины. Мне кажется, что Николас хочет повторить эпизод, но он скользит в прошлое дальше, откручивая ещё несколько часов назад.
И снова меня гипнотизирует, пригвождает к месту тяжёлый взгляд дона Теймура. Доносится запах его сигары.
— …А теперь представьте мою реакцию, когда совершенно неожиданно на меня, как снег на голову, сваливается известие, что уже почти десять дней в нашем мире находится женщина с чрезвычайно интересными вкраплениями в ауре, также весьма занятной. Я узнаю, что эта женщина в своё время подарила, пусть и чужому миру, но всё же — двух замечательных представителей нашего рода, при этом лишь по счастливому стечению обстоятельств осталась жива. Я узнаю, что, несмотря на не слишком благоприятные условия ей, этой женщине, удалось вырастить и достойно воспитать своих детей и более того — не задушить их врожденные способности, а сохранить в целости и сохранности. И всё это — без нашей поддержки и защиты. Драгоценная донна, я был убит.
Снова стоп-кадр, благородный дон крупным планом. Что чувствует Ник? Уважение, даже своего рода благоговение. И внезапно меняется ракурс, при котором мне видны… свёрнутые крылья Главы, окутывающие его фигуру тёмным призрачным плащом. Николас оценивает ауру, задумчиво хмыкает.
Стрельбища в гостиничном дворе. Проскакиваем этот эпизод быстро, только на несколько секунд задерживаемся на утыканной стрелами мишени. Снова хмык, на этот раз одобрительный.
Мой заказной сон-хождение по Каэр Кэрролу. Удивлённый возглас: «Рикки? Ты и на это способен? Не знал…» Здесь подробному осмотру подвергается сэр Майкл. «Майки, экий ты вымахал, а всё тот же зануда. Но молодец».
Встреча на дороге с сэром Джоном. И у меня и у Николаса тепло на сердце, будто вспомнилось что-то хорошее из самого детства.
Взгляд на мёртвого Магу из-под потолка замкового холла… Стоп-кадр. Стоп-кадр крупно. Ещё крупнее.
«Второй уровень», — задумчиво отмечает Николас. «Вот к этому мы ещё вернёмся… Ну-ка, посмотрим предысторию».
Наше объяснение с Магой. Снова он укладывает меня на диванчик, и, целуя, с жаром говорит: Как же я тебя ненавижу! А я всё хочу его остановить, но меня ломает во временных складках. Хватит! Хватит, Ник, мы на это не договаривались!
«Прости», — торопливо шепчет он, и меня накрывает темнота. — «Но мне нужно ещё кое-что досмотреть. Дай-ка я тебя пока отключу. Что ты хочешь увидеть?»
«Хочешь сказать… Сон на заказ?»
«Ну да».
«А домой ты меня перенести не можешь?»
«Сожалею. Могу только туда, где сам был. Пожалуй, отправлю тебя в одно славное место, там и отдохнёшь».
Меня переносит в прохладное ущелье. Отвесно к небу уходят скалы белого известняка, поросшие кое-где мхом и кустами вероники, далеко наверху каменные стены почти смыкаются, а густая поросль деревьев по обе стороны переплетена в единый дрожащий от ветра купол, через который тускло просвечиваются два солнечных пятна. Слышен лёгкий спорый шорох. Да это дождь там, наверху, настоящий грибной дождь, мелкий, солнечный, но сквозь листву сюда не долетает ни капли.
Ущелье нешироко — разведи руки в стороны и коснись одной каменной стены — до второй останется не более полуметра. Под ногами крупные обкатанные водой камни, журчит безобидный прозрачный ручеёк, но приглядевшись к скалам, на уровне чуть выше своей головы вижу клочья засохшей прошлогодней тины и наносы глины. Этот ручей при хорошем дожде разливается бурной рекой, способной переворачивать гружёные телеги. Но я не чувствую страха. Это место полно покоя, слышны лишь шорох дождя, журчанье воды и перестук камней под ногами.
Неспешно иду вверх по течению. Приходится ступать осторожно, сперва ставить ногу в пробном шаге на очередной крупный голыш, и только потом, убедившись, что ничего не «ползёт» под ногой, становиться на полную ступню. Хоть это и сон — ощущения до того живые, что заработать растяжение или вывих мне не хочется: отчего-то кажется, что боль себе я обеспечу самую что ни на есть реальную. Идти с такими предосторожностями быстро не получается, но мне некуда торопиться. Через каждые десяток-другой шагов я останавливаюсь — полюбоваться видами. Отчётливо видны пласты породы в скалах — то горизонтальные, то под острым углом к земной поверхности. Миллионы лет назад тектонические подвижки смяли породу гармошкой, в крупные складки, да так и оставили, и зрелище этой когда-то живой и подвижной мощи завораживает.
Ущелье заканчивается нешироким открытым гротом. По отвесной скале, усыпанной многочисленными выступами, бородой сказочного великана разветвляются крошечные водопады. Тормозясь на выступах пенными бурунами, зависая дрожащими сосульками, они сбегают в небольшое озерцо, впадину для которого однажды сами продолбили, и там замирают в бутылочно-зелёном дзене. Здесь настолько хорошо, что хочется улечься прямо на гальке, раскинуть руки и просто лежать, греясь в редких солнечных лучах. Я уже собираюсь опуститься на землю, как замечаю неподалёку низкий широкий камень с обтесанной поверхностью, с накиданными охапками высохшей травы. Моё ли это воображение расстаралось, услужливо сымпровизировав местечко для отдыха, или же в реальности здесь обустроено чьё-то лежбище — бог весть, но меня оно устраивает. Недолго думая, разравниваю сено, забираюсь на прогретое каменное ложе и, хоть и жёстко, с удовольствием вытягиваюсь во всю длину. Вдыхаю запах трав, слышу перешёптывание множества водяных — и засыпаю. Во сне засыпаю.
Просыпаюсь во сне… интересное словосочетание, правда? Здесь уже вечер. Солнц не видно, заметно холодает, над озерцом собираются туман и сырость.
«Возвращайся, Ива», — слышу голос Николаса. «Пора».
И меня выталкивает назад, в собственную постель.
Здесь тоже вечер. Или это плотные шторы до сих пор сдвинуты? Ник снимает ладонь с моего лба, спрашивает участливо:
— Отдохнула?
У самого — глаза усталые, словно чёрным обведены. И щетиной он оброс, ой-ой-ой… Я уже забыла, что иногда мужчинам нужно бриться. Постойте-ка, это сколько же времени прошло?
— Прости, увлёкся, — виновато улыбается он. — Кое-что напрягло, пришлось прокручивать по несколько раз. Голодная?
— Да как-то… не очень, — отвечаю неуверенно. Сажусь. Вместо одеяла на мне простыня, очевидно, зажарившись, я стала раскрываться, и родственник решил проблему по-своему. — Я не слишком буянила?
— Если только самую малость, — таинственно сообщает Ник. — И чуть меня не соблазнила. Знала бы ты, каких трудов мне стоило сдержаться и не защекотать тебя! Обожаю, когда женщины хихикают от щекотки. Как тебе в моём тайничке, понравилось?
— Необыкновенно. Я даже заснула там как по-настоящему.
— А-а, это хорошо. Подзарядилась. Там недалеко разлом, энергетика прёт чуть ли не от планетарного ядра, паломники так и валят за благодатью. Был там несколько раз, понравилось, вот и решил сохранить в копилке. Иногда и сам наведываюсь.
Он встаёт с постели и с наслаждением и хрустом в суставах потягивается. Не знаю, действительно ли я вертелась во сне, но уж он точно просидел рядом не пять минут, потому что сейчас энергично разминает затекшие плечи и спину, даже головой поворачивает вправо-влево с усилием, будто шея занемела.
— Задала ты мне задачу, родственница, — говорит он и рассеянно шарит по карманам. — Да, я же здесь не курю… Пойду-ка я, переоденусь, приму человеческий облик, и договорим, как и собирались. А ты загляни в гардеробную, там тебе за это время Анри успел кое-что наваять, доставили, пока ты спала. И не бери в голову насчёт денег, ты у нас теперь женщина состоятельная. — Наклонившись, отечески целует меня в макушку. — Всё. Пошёл я. Приходи в себя, в обновках поройся, знаешь, как бодрит? Как будешь готова — стукнешь мне.
Он уходит, не дождавшись от меня, заторможенной после его мимолётной ласки, ни слова, а я смотрю ему вслед и замечаю, что белая рубашка на спине насквозь промокла от пота. Неужто, действительно это так сложно — работать с памятью?
Сколько же, интересно, он из меня выудил за это время? Воспользовался моей беспомощностью, в простыню заматывал, чуть его не соблазнили, видите ли…
Подавив смешок, скидываю простыню. Здесь лежу, во сне лежу, сколько можно! Мне тоже хочется размяться.
А бывшая Рикова шкурка так и лежит на столике. Вроде бы Ник её у меня выпросил, так почему не забрал? Или ему нужны были с неё только семь чешуек? Прохожу мимо и раздёргиваю шторы. Не такой уж и вечер, часов пять, не больше, просто пасмурно, небо затянуто тучами. А вот и просвет появился. Косые лучи снопом врываются в окно. Невольно сощурившись, я отворачиваюсь, и слышу за спиной странное потрескивание.
Старая шкурка кукожится, словно живая. Под солнечными лучами каждая чешуйка переплавляется и формируется заново, и через несколько минут на журнальном столе остаётся изысканное панно в виде ящерки, украшенное россыпью изумрудов и жёлтых топазов. Да-да, я хоть драгоценными камнями и не усыпана — цацками, как Николас выражается — но в ювелирные магазины иногда заглядываю, и на то, чтобы такие камушки опознать, моего ума хватает. Провожу рукой по гладкой, прохладной, приятной на ощупь драгоценной чешуе. Да тут… Не знаю, сколько стоит один такой камушек, но всё вместе, думаю, потянет на баснословную сумму. Это, что ли, Николас имел в виду, упоминая, что я теперь состоятельная женщина? Он знал, что так получится?
Ох, напрасно я не прихватила тогда последнюю книгу из библиотеки. Сдаётся мне, упустила самое интересное.
А ведь если подумать — камушки гораздо удобнее в путешествиях между мирами, чем бумажные деньги или монеты. И ёмче золота. Хлопотно только — продавать каждый раз… Бред. О чём я думаю? Можно подумать, я только и делаю, что сную из одного мира в другой. В свой бы вернуться — и осесть, да так, чтобы больше никто не сдёрнул.
— О-о! — только и могу сказать, заглянув в гардеробную.
На вешалках-плечиках красуются: два варианта костюмов для морских прогулок — белые с синим, со стилизованными матросскими воротниками; две элегантных «тройки» в классическом, прямо-таки английском стиле, с виду очень простые, но, как говаривал Лев Николаевич, мы-то знаем, во сколько обходится такая простота… Ещё для комбинаторности — пиджачок, кардиган, замшевая куртка, шляпка и кепи, летние перчатки, две сумочки, несколько пар обуви… Из любопытства заглянув в комод, нахожу совершенно непрактичное кружевное бельишко, а заодно и нечто пёстрой расцветки, несвойственной для деталей нижнего туалета. Упс… Купальники. Открытый и закрытый. А это ещё зачем? Я не заказывала!
Говоря откровенно, если бы я попала на эту выставку мод ещё с полчаса тому назад, упёрлась бы рогом и заявила: мне ничего не нужно, дайте только самое необходимое! Но теперь, когда выяснилось, что я и сама в состоянии расплачиваться за свои мелкие капризы, — совсем иное дело. И потому сейчас я перебираю вещички, откровенно любуясь, без зазрения совести. Я имею полное право на эту красоту. Рикки, спасибо, друг. Благодарно поглаживаю бок, там, где по моим расчётам должна находиться голова ящерка, и чувствую ответную радостную волну.
Одно меня огорчает: того, в чём я сюда прибыла, найти не могу, должно быть, Аглая утащила в стирку, только дорожная куртка висит одиноко. Я настолько привыкла ходить по дому в чём-то простеньком, практичном, в чём не страшно и у плиты постоять, и за швабру подержаться, что сейчас чувствую себя неуютно. Не проведешь же целый день в халате, а то великолепие, что меня поджидает, вряд ли годится в качестве домашней одежды. Как вообще здесь одеваются состоятельные родственницы? А то выйдешь с Николасом на улицу, в свет, и окажется, что не угадала. Мне срочно нужен очередной инструктаж.
Тихо высовываю нос в гостиную. Николас, поджидая меня, угнулся над шахматной доской и держит на весу какую-то фигуру, обдумывая ход, успел побриться и сменить костюм на клубный белый пиджак и тёмно-синие брюки. Пользуясь тем, что он меня не видит, приглядываюсь внимательнее и бесшумно закрываю за собой дверь. Ладно.
И выбираю из нового гардероба «матросский» костюмчик с белой юбкой и тёмно-синим блузоном. Не знаю, куда собрался здешний Каспаров, но попробую выглядеть в тон. Думаю, не ошибусь.
— Готова, родственница? — поднимает он голову, когда я выхожу в очередной раз. — Да тебя не узнать! Вот что с женщиной цивильный наряд делает… Крутанись, погляжу, как сидит. — Откидывается на спинку дивана, заложив руки за голову. — Я знал, что Руайяль не подведёт. А почему не вижу полного довольства? Что-то не так?
— Да как сказать, — мнусь. — Мне всё нравится. Но хотя бы парочку брючек можно было заказать? Джинсики, бриджи — ну, хоть что-нибудь! Не привыкла я к этим юбкам!
— Не можно, — отрезает он. — Женщина ты, в конце концов. Одно дело — походный вариант, совсем другое — выход в свет. Родственница, есть у меня свои причуды по поводу внешнего вида, и тебе придётся с ними смириться. Завтра свожу тебя по магазинам — выберешь любую гадость, только при мне не носи, пожалуйста, но если мы вместе появляемся — будь добра, соответствуй. — Он сострагивает просительную физиономию: — Сделай это для меня, умоляю! Это ж нетрудно — побыть несколько часов красивее обычного!
Не сдержавшись, улыбаюсь. Он подхватывается с дивана, нарезает круги вокруг меня, как кот вокруг сметаны.
— Та-ак, — говорит задумчиво. — Я тут на ходу изменил планы на вечер, так что оделась ты к месту. Только закинь купальник в сумку, а заодно и своё богатство, — кожа ведь уже изменилась? Отлично, она нам понадобится. Будем понемногу обналичивать. Теперь вот что, — делает ещё один круг. Останавливается напротив. — Покажись. — Видя, что я не понимаю, объясняет. — Раскрой ауру полностью, надо же посмотреть, с чем придётся иметь дело. И давай договоримся: пока я работаю — вопросов не задавать, всё выполнять молча и без разговоров. Объяснения будут в полном объёме, но только до или после, а во время процесса быть послушной девочкой. Ясно?
— Ясно, — отвечаю. — И как часто ты будешь командовать?
— А разве я уже не начал? — удивляется он. — Давай, родственница, не тяни. Раскрывайся.
И мне приходится развернуть ауру.
Он просматривает её внимательно. Сканирует ладонью. Запускает в меня горстью энергетических шариков и остаётся чрезвычайно доволен реакцией Зеркала.
— Значит, ты у нас Обережница. А я думал, это очередной миф.
— Извини, — говорю кротко. — Месяц назад я тоже думала, что некроманты — миф.
— Уела. А теперь сама вглядись получше: ты не подросла с тех пор, когда себя в последний раз видела? Аура не расширилась?
— Н-нет, — говорю с запинкой. Вглядываюсь. — Нет, с чего бы?
— Сворачивайся, — говорит он таким тоном, каким обычно доктора бросают пациентам: «Одевайтесь!» — Теперь проверим твой арсенал. Что у тебя есть из навесок? Паладиновское кольцо трогать не будем, оно само по себе мощное, да и не приспособлено для модификации. Снимай браслет, я посмотрю. И второе кольцо тоже снимай.
Внимательно разглядывает обе вещицы из именного набора. Чуть ли не на зуб пробует.
— Хорошо, — наконец говорит. — Ещё что?
— Ничего, — пожимаю плечами.
— Как ничего? А отцовское кольцо? Неси сюда.
— А может… — пытаюсь возразить, но он цыкает на меня сердито, и я плетусь в гардеробную. Насколько я помню, колечко я так и оставила в дорожной куртке.
— Заодно проверь карманы, вдруг ещё что найдёшь! — советует Ник, заходя за мной следом.
— Ну, вот оно, — говорю, неохотно протягивая кольцо. Не лежит у меня к нему душа. — А что с ним можно ещё сделать?
— В нём много чего есть и без камушка, — бормочет Николас, поднося кольцо ближе к глазам. — Хорошо, что я про него вспомнил. Давай мы сейчас кое-что проверим.
Он пытается повернуть бриллиант.
— Может, не надо? — с беспокойством спрашиваю. Николас слишком энергично пытается поддеть камень ногтём, и кольцо выскальзывает у него из рук. Метнувшись из-за моего пояса, Рикки подхватывает с пола новую игрушку и суёт мне, потому что помнит — вчера большой человек с ним играть не захотел, ему отдавать не надо. Вздохнув, принимаю подарок дона и надеваю под строгим взглядом Ника.
Тот кивает.
— Хорошо. С ним мы ещё разберёмся. Иди, поищи купальник.
— Зач…
— Солнце моё, договорились — вопросов не задавать. Скоро всё сама узнаешь.
Возмущённо фырча, шарю по ящикам комода. То обещает, что всему научит, то слова из него не вытянешь… Где-то я здесь видела этот купальник. С грохотом задвигаю ящик и открываю следующий.
Зеркало над комодом отвечает мне лёгким дзиньканьем. И продолжает звенеть уже без причины. Или это у меня в ушах колокольчики?
Подняв голову, я встречаюсь с торжествующими глазами дона Теймура.
— Вот я вас и нашёл, дорогая донна, — и голос его из зеркальных недр звучит едва ли не ласково. — Умеете вы заставить вокруг себя повертеться, надо отдать вам.
Была у нас в детстве такая игра: «Колечко». Не всегда у нас, ребятишек, сыскивалось для игры настоящее кольцо, чаще всего брали щепочку, камушек или монетку; водящий зажимал в горсти вещицу и делал вид, что передаёт в сомкнутые лодочками ладони всем играющим. И даже имитировал: вот, мол, здесь я размыкаюсь, вот этому достанется кольцо, его и ловите, когда время придёт. А потом торжественно провозглашал: «Колечко, колечко, выйди на крылечко!» И тот, к кому перешла фишка, должен был выскочить из ряда, а окружающие, растопырив руки, соответственно не пускали, ловили…
И получалось, волей-неволей, что раз заполучил подарочек — беги, пока не обнаружили!
Валялось бы оно себе в кармане, это кольцо, не в добрый час подаренное, так ведь нет: понадобилось одному любопытному некроманту о нём вспомнить! Да ещё пошерудить в нём по извечной мужской привычке в любой непонятке самому разобраться, влезть, поглядеть, как что устроено, на зуб попробовать. А я словно чувствовала, что добром это не кончится. Стоило надеть подарочек — и где-то там, на другом конце связи сработал дозвон.
Когда я ускользнула из-под контроля «свёкра»? Почти двое суток назад. Наверняка дон решил, что простецкая с виду обережница придумала какую-то хитрость, чтобы удрать, и ведь ни за что не поверит, что случайно! Впрочем, может и поверить, ведь не таков у меня магический уровень, чтобы запросто взять и исчезнуть на глазах у провожатого, далеко не новичка. Но вот ведь закавыка: дон, как я уже поняла, не просто упрям, но до болезненности упёртый, и уж конечно, загоревшись прибрать к рукам меня и девочек, не тратил времени зря. И просчитал: рано или поздно легкомысленная жертва, забывшись, нацепит подарок — женщина, всё-таки, они на драгоценности падки, нужно только подождать. Вот и дождался. Отследил сигнал, а окно в соседний мир ему открывать не впервой.
Всё это прокручивается в голове за секунды, пока дон Теймур выдерживает паузу, пристально вглядываясь в меня из зазеркалья. Отражающая поверхность истончена в плёнку, временами странно прогибающуюся то в одну, то в другую сторону, словно два пространства разной плотности испытывают её на прочность. Мне и без того худо, а от этого зрелища кровь стынет в жилах: вот сейчас эта плёнка надорвётся, и меня втянет прямо к дону в пасть; только в этот раз он меня уже не отпустит.
Глава виден мне под странным углом, как будто я смотрю на него снизу вверх. Вплотную к нижнему краю зеркальной рамы подступает с обратной стороны столешница тёмного дерева, само изображение по краям чуть деформируется, как в громадной линзе… До меня вдруг доходит: это шар! Дон смотрит на меня сквозь такой же хрустальный шар, какой я видела у Галы!
— Итак, донна, где вы? — наконец спрашивает он, отбросив церемонии. Протягивает стремительно растущую в размерах руку, берётся, как мне кажется, за самый низ зеркала… Изображение, качнувшись, меняет ракурс. А-а, это он перемещает всевидящее око на какую-то подставку, потому что теперь наши глаза вровень, да и заметно ближе. Пячусь к двери, но дон щёлкает пальцами, и я прирастаю к месту. Буквально. Не могу сделать ни шага. Он удовлетворённо кивает.
— Не пытайтесь освободиться, донна, на сей раз я не упущу вас из виду. Как вы перенеслись, с помощью фамильяра? Осознанно или случайно? Дорогая моя, по своей неопытности вы даже представить себе не можете, что может ожидать вас в чужом мире. — Убедившись, что я не делаю попыток освободиться, переходит к делу. — Итак, дайте мне хотя бы один ориентир, чтобы я попробовал вас отсюда вытащить…
Он обрывает речь. И впервые на моей памяти его бесстрастное лицо словно плывёт. Дрогнув веками, широко открываются глаза, пальцы судорожно сжимаются в кулак; он подаётся всем корпусом вперёд и неверяще глядит за мою спину. В то же время надёжная тёплая ладонь Николаса ложится мне на плечо, и вместе с тем оцепенение, насланное его отцом, спадает. Родственник притягивает меня к себе. Другой рукой слегка касается зеркальной плёнки.
— Здравствуй, отец.
— Ники… — только и произносит Глава севшим голосом. — Ты… — И неверяще протягивает руку. Их пальцы сейчас разделены лишь тончайшей мембраной. С минуту оба молчат.
— Два солнца, — нарушает тишину Николас. — Ты ведь просил ориентир, папа? Это система двойной звезды, и, как ты понимаешь, тут полная автономность. Наружу ничего не пробивается, поэтому я не мог о себе сообщить, прости. Соответственно, и выбраться не могу. Заперт.
Дон судорожно втягивает со вдохом воздух… и возвращается в привычную личину Главы. Откидывается на высокую спинку кресла.
— Что именно пробовал? — отрывисто спрашивает.
— Порталы ставить бесполезно, магии в этом мире практически нет. Система бусин срабатывает только на вход. Из возможностей остаются реликтовые кидрики, но их материал не приживается.
Дон переводит оценивающий взгляд на меня. И я чувствую, как на мне, скрытый под одеждой, сжимается в страхе и в ожидании чего-то нехорошего Рикки.
— Она со мной, отец, — веско говорит Николас. — Не надо на неё давить.
Взор Главы меняется. Ни в коем случае не теплеет, но говорит о каком-то принятом решении.
— Что ты о ней знаешь? — не сводя с меня глаз, интересуется он у Ника.
— Всё. Она доверила мне свою память.
— Вот как… Дорогая донна, — Глава снова чуть подаётся вперёд, по-прежнему меня гипнотизируя. — Очень дорогая донна… видите, я всё помню, у меня на редкость хорошая память. Так вот, если вы, Иоанна, сделаете сейчас правильный вывод и приложите свою на редкость удачливую ручку к возвращению моего сына домой, поверьте: я и это запомню на всю оставшуюся жизнь.
Больше он ничего не добавляет, но альтернативу просчитать несложно.
— Итак, — он вскидывает глаза, — Николас, сын мой, я рад тебя видеть.
— Я тоже, папа.
— Прости, время у меня на исходе.
— Понимаю. Ждите. С её помощью я вернусь.
— Жду.
Коротко кивнув, дон снова прищёлкивает пальцами. Зеркало вспучивается амальгамным пузырём — и восстанавливается в прежнюю статичную гладь. Я перевожу дух.
— Ива-а, — выдыхает Николас и до боли меня стискивает. Спохватившись, ослабляет хватку и нежно целует меня в висок. — Какая же ты молодец, кто же тебя ко мне послал, такую удачливую…
Ко мне возвращается способность двигаться.
— Ты! — накидываюсь на него. — Как ты мог ему наобещать, что я тебя отсюда вытащу? Ты же сам говорил, что не будешь меня заставлять! Ты говорил?
— Послушай меня, — Николас ласково гладит меня по спине, как разбушевавшегося младенца, — успокойся, считай, что перед отцом я блефовал. Твой Рикки уже скинул для меня лучшую в мире шкурку с живыми чешуйками и теперь я сам выберусь, когда малыши подрастут. Но пусть отец думает, что я вернусь именно с твоей помощью, тебе это здорово поможет. Что-что, а благодарным быть он умеет.
Я сердито двигаю лопатками. Нечего меня тут оглаживать, словно кошку! Что за отвлекающие маневры? Ник улыбается краешком рта.
— Если бы ты знала, сколько сил и денег я потратил на две предыдущие шкурки, на аукционах караулил, через подставных лиц пытался в торги влезть… Достал всего две — за пятнадцать-то лет! И только недавно узнал, что чешуйки приживаются лишь на первые сутки, до заката, а потом клетки просто каменеют. Да вы с Риком для меня как подарок судьбы!
И снова от души облапливает.
— Допустим, я подарок, — говорю, нехотя высвобождаясь. — Но я не могу общаться с твоим папочкой, Ник, извини, я его боюсь до трясучки. А ты предлагаешь мне с ним чуть ли не в ладушки играть? Да никогда! И вообще, уходи отсюда, это моя гардеробная! И… и нечего меня по любому поводу оглаживать!
— Ты просто злишься, — с довольной усмешкой говорит Ник. Придерживая за талию, выводит меня из сумрака на свет. — Ничего удивительного. Тебя застали врасплох, напугали, да ещё и этот бабник стал приставать… Бабник — это я, как ты справедливо однажды меня назвала. Ива, чего ты боишься? Ты волнуешься за детей?
Он скрывается в гардеробной снова и пока гремит там ящиками комода, я в бессилии пинаю ножку кровати. Опять! Опять за меня всё решают!
Ник появляется с моей сумкой, на ходу запихивая в неё что-то пёстрое. Мрачнеет на глазах.
— Ты неправильно боишься, родственница. Думаешь, самое страшное для них — попасть в чужой мир? А если я скажу, что гораздо страшнее им остаться на всю жизнь в собственном мире? Сколько им сейчас, четырнадцать? Ещё полгода-год — и в твоих девочках начнёт бурлить энергетика. Ей нужно будет влиться в планетарное магическое поле, а в вашем мире такого нет! Знаешь, что тогда начнётся?
Он сгребает со стола и кидает в сумку драгоценную шкурку, поворачивается ко мне, и впервые я вижу его таким суровым. Тычет сумку мне в руки, и, оробев, я прижимаю её к груди. Суёт сжатые кулаки в карманы.
— Ты просто не представляешь, каково это — когда энергия бродит внутри, не находя выхода. Это шок, Ива. Не моральный, а болевой, словно втыкают иглы во все нервные центры и проворачивают при этом. Знала бы ты, как при этом корёжит… И ты хочешь обречь своих детей на такую боль? Моих племянниц, между прочим? Чтоб тебе понятно было, знай: я здесь продержался без подпитки два дня, а на третий меня подобрали на улице в коме. Месяц я провалялся в клинике, месяц, пока не приспособился!
Он резко выдыхает, делает глубокий вдох. Окидывает меня взглядом с ног до головы.
— Успокоилась? Ноги не трясутся? — Как будто это я психовала только что, а не он. — Тогда идём, все разговоры — по дороге, у нас сегодня большая программа. Рик, ты на месте?
Под моим блузоном отчётливо щёлкает хвост, словно хлыст. Невольно вздрагиваю от шлепка.
— Но-но, парень, — хмурится Николас, — ты не очень… Выходим в люди, поэтому сиди и не высовывайся. Это тебе не перед девочками красоваться, тут, брат, могут такие типы встретиться, что Иву из-за тебя прирежут, а самого сплавят за громадные деньги какому-нибудь одичалому коллекционеру. И проведёшь всю оставшуюся жизнь в клетке. Идём, родственница. Постой… Кольцо сними. Лишний контроль нам ни к чему, а своё дело оно уже сделало. Держи пока в кармане, зарядим потом, как резервное.
Рикки пытается приглушённо вякнуть, но я локтём прижимаю его голову к боку. Надо будет самой за ним проследить, какая-то безрадостная для него перспектива в этом мире.
На лестнице мы сталкиваемся с дворецким. Он почтительно нас пропускает, вопросительно приподнимает брови.
— Ах, да, — Николас стопорится, я едва на него не налетаю. — Константин, дружище, нас не будет до завтра. Начнёт кто интересоваться — я на яхте, отбыл, как всегда, в неизвестном направлении, пусть оставляют координаты. Свяжусь со всеми, когда вернусь.
— А вернётесь, сударь? — как-то печально спрашивает дворецкий. И глаза у него становятся грустные, как у сербернара. Ник порывисто и сильно, до хруста в костях, его обнимает, отстранившись, всматривается. Константин рядом с ним кажется маленьким, как воробей перед горой.
— Всё-то вы, дворецкие, знаете, — удивлённо говорит Ник. — Конечно, и самому при тебе болтать надо бы меньше, но ты ж свой, навек… Вернусь. Как ты сам говоришь — не в это утро, так в следующее. Главное — всегда держите наготове завтрак. Пока, дружище!
— Удачи, сударь, где бы вы ни были, — серьёзно отвечает Константин. И кажется, что едва Ник удалится — он перекрестит его вслед, хотя кто его знает какая тут религия в этом странном мире.
…На яхте, он сказал?
Как только мы переступаем порог, с неба рушится ливень. И сразу же вокруг нас раскрывается прозрачный пузырь. Он не только не пропускает воду, но и приминает к тротуару брызги, летящие рикошетом, так что безупречная белизна наших выходных костюмов остаётся нетронутой. Ник ломится вперёд, не оборачиваясь, на ходу ловит мою руку, просовывает себе под локоть.
— Пошли, родственница. Со мной зонт не нужен.
— А куда мы идём? — спрашиваю, подстраиваясь под его широкий шаг. Не очень-то получается, сбиваюсь на бег, однако Николас, заметив мои попытки, чуть сбавляет темп.
— Начнём с ювелира, доведём до ума твои цацки. Платиновый сплав — неплохо, но ещё больше энергетики можно вбить в хороший камень, вот и поищем тебе что-нибудь подходящее.
— Ник, а ты не боишься? — невпопад ляпаю. — Ну, вот так, в открытую… — Развожу руками, повторяя очертания сферы. — Это сразу видно — волшебство, а ты говорил, здесь магии почти нет. Не рискуешь?
Нас торопливо обгоняет насквозь промокшая парочка. Девушка задевает локтём сферу и испуганно отскакивает. Ник делает быстрый жест — словно стряхивает что-то с пальцев — и наш пузырь, раздвоившись, ловко облекает второй половиной незадачливых гулён. Фея в прилипшем к телу полупрозрачном платьице застенчиво улыбается и собирается что-то сказать, но спутник подхватывает её за локоть и увлекает вперёд, шепча что-то на ухо. Николас насмешливо улыбается им вслед.
— Вот тебе и ответ. Сильно они напугались?
Мы идём вдоль набережной к горбатому мосту, судя по всему, раздвижному, потому что хорошо видна широкая щель посередине и протянутые от неё к береговым башням тяжёлые цепи. Перила, фонари при башнях, цепи, фигуры крылатых львов на постаментах — всё выкрашено в нежный травяной цвет.
— Зелёный мост, — с гордостью ставит в известность Николас. А то я не вижу, что зелёный! — Смотри, какой красавец; ему уже двести лет стукнуло, а всё действующий…
В это время дождь начинает лупить с такой яростью, что мы практически слепнем: на защитной оболочке вскипают нешуточные буруны, закрывая обзор. Хорошо, что мой гид знает дорогу. На мост мы заходим уверенно, но в середине выстаиваем минут пять: Ник, приоткрыв нижний край пузыря, даёт мне вдосталь налюбоваться катаклизмом на речной поверхности. Вода, кажется, вот-вот поднимется до наших ног.
— Так я не досказал. Этот мир как-то благополучно миновали и охоты на ведьм, и инквизиторские игрища, — как ни в чём не бывало, продолжает Ник. — Здесь и религиозных войн особо не было, всё проходило тихо-мирно… Ни волхвов, ни колдунов, ни каких-нибудь вуду, чистая технократия. Даже волшебных сказок детских нет, только мифы и сказания о древних умерших богах. Зато в последние тридцать лет кому-то здесь очень захотелось поверить, что человек — существо само по себе неординарное; и валом повалили всякие экстрасенсы, телепаты, эмпаты, псионики, гипнотизёры… Им и в самом деле что-то удаётся, но из-за ограниченного резерва они ухватывают только крохи. Я маскируюсь под псионика, поэтому мне многое сходит с рук, в том числе и мелкие бытовые фокусы.
Забавно. Некромант, притворяющийся шарлатаном.
— А раньше? — спохватываюсь я. — Ты говорил, что приходилось приспосабливаться?
— Ох, родственница, — Николас задумчиво суёт руки в карманы, смотрит куда-то сквозь плёнку защиты. — Вот что я тебе скажу. Это насчёт детей. Ты не думай, я тебя не раскручиваю на какие-то действа и не запугиваю. Ты мне уже давно не чужая, твои почти взрослые девицы мне, как-никак, племянницы, предчувствую — единственные, и я не собираюсь бросать вас на произвол судьбы. Знаешь, что такое — энергетический голод? Да, я же рассказывал… А он для них наступит, рано или поздно. Ты цветами занималась? — вдруг спрашивает. — Тогда поймёшь. Камелия растёт только на кислой почве, а пересади её в щелочную — захиреет. Точно так же будет чувствовать себя маг в мире чуждой энергетики. Вам с детьми повезло: вы взаимно поделились аурами, твоя часть позволяет им до сих пор нормально жить, а может, и держаться дольше обычного; а вот их Зеркало, ассимилировавшись с обережьем, помогло тебе удачно развиться в моём мире, родном для Зеркала, учитывай.
— А как же ты сам? Тебя ведь тоже ломало, когда ты сюда попал?
— Меня в этот мир занесло взрослым, и вдобавок, обвешанным всевозможными цацками. Поэтому определённый запас энергетики с собой был, но часть побрякушек рассыпалась при переходе, а оставшейся хватило ровно на два дня.
Потоки воды заметно иссякают, дождь идёт на убыль.
— Подождём ещё немного, — говорит Николас, — тут славно. Ну-ка, отгадай с ходу: отчего? Чувствуешь, какая благодать?
— Ну, — усиленно соображаю, — здесь лёгкость какая-то — совсем как в твоём ущелье, куда ты меня во сне отправлял. — Смотрю на поредевшие бурунчики, на стихающий кипеж воды под ногами. — Что, здесь тоже разлом коры? Нет, глупости, город же… Вода! — вдруг прозреваю. — Это же стихия, у неё своя энергетика, а здесь вон какие потоки, сами себя усиливают! И что?
— Понимаешь, родственница, в условиях жуткого недостатка энергии я научился тянуть отовсюду понемногу. Пока почти умирал — даже к людям подключался, к тем, что рядом. До сих пор вспомнить стыдно, двоих едва не уморил: персонал в клинике был один и тот же, редко замещался, так я, пока приходил в себя, оттягивал от одних и тех же. Упырём каким-то себя чувствовал. Потом решил: надо искать другие способы, и технологию другую. Конечно, во всех мирах беспроигрышный вариант — кладбище, там энергетика от недоживших зашкаливает, но пока это я бы туда попал… Естественным путём проще всего, при моей-то природе, но лишний раз умирать не хотелось. Пригляделся, попробовал дотягиваться мысленно до всего, что на глаза попадётся. Первое, что подвернулось — электрическая проводка, правда, с непривычки черпанул слишком много и на полчаса вырубил всю больницу. Потом стал изучать всё подряд: огонёк от зажигалки, струю воды из-под крана, воздушный поток от вентилятора. Но то — ерунда, суррогат, намного мощнее оказались естественные стихии. Тут тоже с дозировкой была проблема, но уже обратная, чтобы самому лишнего не хватить. Рядом с морем, особенно как разыграется, на первых порах вообще крышу сносило. Грозы, снегопады, торнадо — из всего можно зачерпнуть, а ещё один способ я тебе покажу прямо сегодня.
Пузырь со щелчком схлопывается. Воздух чист и свеж, дождь прекратился. Николас машет рукой — и ладонь его окутывается радужным сиянием.
— Тест на пополнение, — говорит он. — Да, вот что: ты, родственница, если чего-то не догоняешь — спрашивай сразу, на потом не откладывай, а то забудешь. Ну, пошли, отсюда совсем недалеко.
— Значит, стихии, — размышляю вслух. — Солнце — это огонь, ветер — воздух, дождь-снег — вода, понятно. А земля? С ней ты дружишь?
Мы сходим с Зелёного моста и ступаем на широкую мостовую, зеркальную от прошедшего ливня. За нами на фоне перевёрнутых домов забавно спешат наши отражения. Под решётками водосливов журчат ручьи, с полосатых тентов кафе и не убранных вовремя стульев капает. Улица пустынна, и мы беззастенчиво идём по никем не занятой середине, потому что к домам лучше не приближаться — можно угодить под холодный душ.
— Земля — это вообще кладезь, — отвечает Ник. — Но только за городом; здесь, под бетоном и асфальтом ей тяжело. Пробовал с ней работать, да не то, квёлая слишком.
— А луна?
— А, это ты братца моего вспомнила, — усмехается Ник. — С лунным светом у нас, некромантов, свои отношения. Это энергия особая, причём концентрат, его в больших дозах принимать нельзя. Тут ты в точку попала, не любим мы его. Некроманту с чистым лунным светом работать — всё равно, что человеку вместо уксуса кислоты хлебнуть, эффект такой же. Потому и обжёгся Мага о твой ножичек-то. Хорошо ещё, уровень у тебя маловат…
— Ник, — прерываю с упрёком, — и как много ты видел? Ну, того, что между нами с Магой было? Докуда влез со своими исследованиями? Говори немедленно, что ты ещё обо мне знаешь?
Он смотрит кротко, вылитый паладин.
— Ива, я смотрел только то, что нужно для дела, как раз с момента твоего прибытия сюда — и чуть пораньше, чтобы отследить сам перенос. Пикантные моменты я просто сворачивал, понимая, что рано или поздно ты мне допрос устроишь, но, дорогуша, в твоей эпопее оказалось слишком много интересного для меня, как для… — он задумчиво чешет за ухом, — … профессионала. Об этом мы с тобой ещё потолкуем. А пока — приехали. Заворачивай.
Пикантные моменты? Это он о чём?
Мне хочется его стукнуть.
Тем не менее, я почему-то послушно прохожу под звяканье колокольчика в гостеприимно распахнутую Ником дверь в небольшой магазинчик, и останавливаюсь, ослеплённая. Сияние исходит от множества крохотных светильников, установленных над витринами и застеклёнными стеллажами, каковых здесь великое множество: витрин-столиков, на чёрном бархате которых играют и переливаются кольца, браслеты, серьги; витрин-стоек с колье и диадемами; отдельно стоящих шкафов с драгоценными камнями разной величины и огранки, монолитами, сросшимися с кусками породы…
Навстречу из-за прилавка торопится продавец.
— Господин Николас, и вы, сударыня, чем могу быть полезен? Не пригласить ли господина Андерсена?
— Пригласи, любезный, мы подождём, — вальяжно кивает Ник. И тянет меня прямо к каменьям.
— Вот, родственница, будем тебя экипировать. Ты в этом деле что-нибудь соображаешь? Вижу, что нет, оно и лучше. Присматривайся — и включай свою интуицию, за которую тебя наш общий друг всё нахваливал. Выбирай.
— Но я же…
— М-м-м? Продолжай.
— Я же не знаю, что нужно, какие у них свойства, какой размер подобрать… Ник, у меня за всю жизнь пара собственных серёжек была да несколько колечек, а камни я только в таких вот магазинах и видела, и то — ни чета тем, что здесь.
— Вот и отлично. Значит, никакой предвзятости. Выбирай, к чему душа ляжет.
Я с сомнением оглядываюсь на витрины.
— А если это будет слишком дорого?
Николас закатывает глаза.
— Родственница, я куплю тебе три таких магазина с полным штатом в придачу! Успокоилась? А если ты столь щепетильна — то знай, что одной лапки с твоего личного фонда тебе хватит на самый крупный из этих камней, будь он даже величиной с булыжник. Не отвлекайся.
Но отвлечься приходится, потому что из боковой двери, скрытой в недрах магазинчика, к нам выкатывается маленький пухлый человечек в старомодном чёрном костюме, с моноклем в глазу, с громадными нафабренными усами. Ник поджимает губы — вероятно, от желания расхохотаться, настолько нелепо выглядят на кругленькой упитанной физиономии эти усы, словно стыренные у известного сюрреалиста. Клиент и хозяин вежливо раскланиваются, причём последний отвешивает поклон и в мою сторону, при этом я едва удерживаюсь от реверанса, ограничиваюсь вежливым кивком. Николас, придерживая за локоть, увлекает ювелира куда-то в направлении северо-северо-восток, где они начинают оживленную беседу вполголоса. А я переключаюсь на витрину.
Там горят застывшими огнями рубины, рдеют, словно настоящие зёрна, угольки гранатов, переливаются неестественно-синим сапфиры. Почему неестественно? Потому что таких крупных мне ещё не доводилось видеть, и скопление столь чистого синего и глубокого цвета непривычно. В игровых вселенных сапфиры отвечают как раз за рост маны, энергии; может, они-то мне и нужны? Но сердечного трепета синий цвет у меня не вызывает, а потому, не задерживаясь, перевожу взгляд далее. Есть здесь интересная коллекция топазов, не жёлтых, как у меня, вернее, у Рика на шкурке, а дымчато-розовых оттенков. Есть изумруды, но разной формы, ни одного одинакового, и мало их тут, меньше, чем камушков другого вида, — видимо, редкость. Перехожу дальше. В специальных перламутровых раковинах — крупный жемчуг: белый, розовый, голубоватый, с желтизной. Есть и чёрный.
И вдруг я останавливаюсь как вкопанная. Не перед жемчугом, нет. Перед тем, что, как понимаю, мне действительно нужно.
В отдельном футляре, в отдельной витрине на подложке из чёрного бархата переливается всеми оттенками насыщенного фиолетово-винного цвета аметист, ограненный в виде плоской капли чуть больше грецкого ореха. И я твёрдо знаю, что хочу именно его. Всеми фибрами души хочу. Жажду.
— Да ну-у, — разочарованно тянет за моей спиной Николас. — Родственница, выбери ещё что-нибудь. В сущности, нейтральный камушек, женский, конечно, но особой помощи от него не жди. Помогает при отравлениях, но тебя вряд ли кто травить будет; красив, не спорю, и размер вполне… варварский, как раз для твоего браслета. Смотреться будет аутентично, не спорю, но особо полезных свойств нет.
Но тут вмешивается ювелир.
— Что вы, господин Николас! — и оживлённо берёт его за пуговицу. — Да будет вам известно, что о магических свойствах этого камня говорится ещё в древнегаумерских табличках! Аметист помогает развить внутренние способности человека, открывает двери в высшие сферы разума, помогает приобщиться ко вселенской мудрости. Не просто так этот камень на особом счету у предсказателей будущего и исследователей прошлых жизней. Если же вы интересуетесь им сугубо с точки зрения эмпата или псионика, то добавлю, что для раскрытия внутренних ресурсов этот камень просто бесценен. — Владелец магазина окидывает цепким взором меня и мой выбор. — Сударыня, могу я узнать, о каком браслете идёт речь? И, господин Николас, вы упоминали о возможном гарнитуре; означает ли это, что в пару к предмету есть ещё один?
Молча снимаю и протягиваю ему и браслет, и кольцо. Господин Андерсен делает неуловимое движение бровью, и монокль, выпав из глазницы, провисает и покачивается на золотой цепочке, закреплённой в нагрудном кармашке. Ювелир близоруко щурится, внимательно изучая будущий объект работы.
— Я могу вделать выбранный вами камень в браслет и по периметру окружить несколькими сапфирами-кабошонами, не гранёными, лишь отшлифованными по старинной технологии. Будет ли это достаточно варварски?
Ник светлеет лицом. Кивает на ещё одну витрину, и хозяин услужливо распахивает стеклянную тяжёлую дверцу. Некромант небрежно сгребает в горсть с десяток прозрачных синих камушков.
— Давайте-ка посмотрим их вместе. В самом деле, — говорит он, рассыпав вокруг аметиста камни, словно зёрнышки для птиц. — На редкость интересное сочетание. Но вот что, господин Андерсен, подберите нам сапфир такого же размера и формы, как и аметист, и сделайте дополнительно кулон. А кольцо оформите на своё усмотрение. Пришлите мне эскизы через… — он задумывается, — два часа. Мы будем на берегу, в ресторации у вашего почти тёзки. И вот ещё что… Ива?
С трудом переключаю внимание от чудесного камня на родственника.
— Покажи, что у тебя есть. Господи Андерсен ни разу не видел подобную вещь в полной комплектации.
Сообразив, вытаскиваю из сумочки драгоценную шкурку. Похоже, ювелира вот-вот хватит удар. Он ловит ртом воздух, багровеет, белеет, рвёт с шеи воротник…
— Как же так, — сипит, — господин Николас? Не в бронированном сейфе, не в банковской ячейке, а вот так… в дамской сумочке? Вы просто…
— Варвар, — с обезоруживающей улыбкой говорит Ник. — А чего вы ожидали от такого легкомысленного балбеса? И перестаньте так расстраиваться, лучше отрежьте от этого коврика себе кусочек в счёт оплаты за услуги, а заодно добавьте за срочность. Потому что эти предметы понадобятся мне не позже сегодняшнего вечера.
Хозяин берёт себя в руки. Поправляет съехавший набок шёлковый галстук, расправляет плечи.
— Господин Николас, — говорит с достоинством, — вы имеете дело с профессионалом. Ваш заказ прибудет вовремя. Позвольте…
Осторожно, почти не дрогнувшей рукой берёт шкурку и расстилает её на стеклянной поверхности ближайшего столика. Делает шаг назад, благоговейно любуется, прижав ручки к груди. Наконец, со вздохом извлекает из нагрудного кармашка пинцет и аккуратнейшим образом отделяет пять зелёных чешуек и пять жёлтых.
— И этого хватит? — не утерпев, толкаю Николаса в бок.
— Обычных камней понадобилось бы больше, сударыня, — отвечает вместо него ювелир. — Но камни Кидрика — большая редкость, да ещё абсолютно идентичные, не нуждающиеся в дополнительной обработке! Право, не знаю, кому из нас больше повезло… Умоляю вас, господин Николас, не разгуливайте с этой вещью по улицам! Или уж наймите охрану, если вам так не хочется отправляться с ней в банк.
— Вот ещё — в банк, на ночь глядя на ту сторону мотаться, — фыркает Николас. — А охрана мне не нужна, если помните.
Ювелир, поперхнувшись каким-то воспоминанием, умолкает. Почтительно изогнувшись, провожает нас до двери.
— Эй, — толкаю Ника локтем в бок, — а кулон-то нам зачем?
— Чем больше камушков, тем лучше. Вспомни, я говорил о двух энергетических запасах, стратегическом и резервном, вот будет у тебя и то и другое. Стратегический — свой, резервный — в навеске. Да не потянет он тебя, не волнуйся, зато в любой момент черпанёшь из него, сколько понадобится.
— А почему тебе это не нужно?
Он терпеливо вздыхает, совсем как я, когда девочки перебарщивают с вопросами. Молчит какое-то время.
— У меня своя методика, — наконец отвечает. — Ты её пока не поймёшь, а потому — лучше и не спрашивай. Осваивай пока азы, в высшую математику не лезь.
Прикусываю язык. И обидеться бы — да понимаю, что он прав. Я всё ещё «зелень», как снисходительно называют новичков в покинутом мною мире. Жутко хочется спросить, а на что это намекнул Николас, брякнув насчёт охраны, отчего это господина Андерсена так перекосило? Но чувствую, что пора вопросов прошла. Оставляю самый нейтральный.
— А-а… теперь куда?
Николас что-то высматривает впереди.
— На трамвайчик, родственница. Есть в этом городке такой архаичный, но милый вид транспорта, экологически чистый, кстати, туристы на него гроздьями вешаются, но сегодня нам повезло: дождь всех разогнал. Остановка совсем рядом, доедем с удобствами.
Он подхватывает меня под руку и вновь тащит, как на буксире. Нет, степенно и размеренно этот мужчина передвигаться, да и просто жить, не может: ему обязательно нужно мчаться, куролесить, что-то без конца рассказывать… как непоседливому дитяти, который, по выражению моей бабушки, «на одном месте дырку вертит».
— Подожди! — Он, заметив, что я за ним еле успеваю, он сбавляет шаг. — Трамвай? Откуда здесь трамвай?
Он даже головой крутит: нет, видали её?
— А ты ожидала увидеть конку или какую-нибудь музейную древность? Брось, мы же здесь не совсем тёмные, на этой половине! Собственный выезд, как у меня, держать, конечно, престижно, но скорость не та, а вот чтобы за полчаса весь сектор из конца в конец проехать — для этого и служит трамвайчик. Тебе понравится.
Мы сворачиваем за угол и оказываемся на проспекте. Мосты и каналы остались позади и эта часть города сухопутна, причём рассчитана на достаточно оживлённое движение. Ближе к тротуарам — проезжая часть, после дождя пока пустующая. Посереди дороги влажно блестят полосы рельсовых путей.
В этом месте город сбегает под небольшой уклон и оттуда, из-под горки пыхтя и тренькая колокольчиком, уже выныривает красно-жёлтый циклоп на стучащих колёсах и с громадной фарой во лбу. Ещё светло, циклоп незряч, но блестящ и наряден, как ёлочная игрушка. К моему удивлению, он открыт с боков и мало того — разделён на купе с отдельными входами, как в старых английских поездах. Понизу вагон окантовывает широкая платформа-подножка, с которой уже спрыгивают несколько человек, едва дождавшись замедления хода. Они машут вслед уходящему трамваю и что-то весело кричат, и вагоновожатый, не оборачиваясь, отмахивается белой форменной фуражкой. Вагончик, набирая ход, равняется с нами, и видно, что каждую ячейку-купе занимает большая, шириной во весь салон деревянная скамья-диванчик. Салон украшен флажками и шариками, и ветер доносит из него обрывок музыки.
— Туристический, — кивает Николас. — Нам лучше в обычный, он тоже неплохой.
— Что, на ходу запрыгивать придётся? — очарованно спрашиваю. — Тут все так делают? — Он посмеивается.
— А если промахнёшься с непривычки? Нет, родственница, рисковать тобой мы не станем, это для любителей экзотики и экстрима, а наш вариант надёжнее.
Остановки как таковой нет, просто рядом с тротуаром отсвечивает полосками красно-жёлтый столбик, напротив которого и притормаживает ещё один трамвай — чуть длиннее предыдущего. В окна просматривается пустой салон. Николас, вспрыгнув на широкую приставную ступеньку, сдвигает до упора складную решётку на входе, невысокую, ему едва до пояса, — это и есть дверь. Нам приветственно кивает водитель, молоденький белозубый мулат в парадном кителе с позолоченными пуговицами и аксельбантами, улыбается и большим пальцем тычет через плечо на салон позади: проходите! От внешнего мира он огорожен только лобовым стеклом, с боков же доступен всем непогодам, для которых решётчатые дверцы не помеха. И кресла для него не предусмотрено, парнишка управляет своей колымагой стоя, покручивая железный штурвал, что закреплён на высокой колонке.
Вагоновожатый высовывается наружу, поскольку зеркал заднего вида здесь не предусмотрено, и, вернувшись, терпеливо ожидает пожилую пару, показавшуюся из-за угла улицы вслед за нами. Ник тем временем ненавязчиво подталкивает меня внутрь.
Не могу сдержать восхищения. Обстановка винтажна и изыскана. Пол и потолок сплошь обиты узенькой деревянной рейкой, ею же отделан изнутри весь вагон, — уж не отсюда ли пошло название мелкой дощечки — «вагонка»? На потолке в вычурных розетках с завитушками торчат допотопные электрические лампочки, по три штуки в каждом гнезде. Стены, обшитые деревянными панелями, кресла… должно быть, тоже деревянные, но это трудно определить, поскольку сиденья и спинки обтянуты бежевым джутом. Ни одной металлической детали, разве что декоративные крючки для одежды в простенках между окнами, но и те выкрашены под цвет обшивки и потому не сразу заметны. Привычные современные поручни отсутствуют: вместо них со сводчатого потолка свисают кожаные ременные петли. И, несмотря на то, что мы вроде бы в общественном транспорте, и снаружи — мостовая в камне, кирпичные стены домов и витрина аптеки, — здесь уютно, как будто среди этих самых джутовых сидений затаился камин, у которого можно развалиться и вытянуть к огню озябшие ноги.
У Николаса даже глаза блестят от удовольствия.
— Говорил же — тебе понравится!
Он и в самом деле разваливается на сиденье, блаженно вытянувшись и раскрылившись, закинув при этом одну руку мне за спину. И не обнимает и вроде обозначил принадлежность. А сам хитро щурится. Покосившись, не возражаю: придраться не к чему, а ему, похоже, просто нравится меня поддразнивать. Пожилые леди энд джентльмен неторопливо заходят и усаживаются в самом хвосте вагона. И уже на ходу вагона к нам запрыгивают трое пацанов, одетых с иголочки, как на выпускной вечер, но в кедах, с физиономиями, разрисованными цветными маркерами и с пёстрыми перьями в идеально уложенных причёсках. Какое-то местное движение, думаю, мне даже весело становится. И здесь есть бунтари, которые прут напролом, пусть и не хиппи, но как-то самовыражаются. Подростки рассаживаются, пересмеиваются, включают музычку на плеере — но всё это в утишенном деликатном варианте. А потом, наговорившись, вообще разбирают наушники и погружаются все трое в нирвану, прикрыв глаза, подведённые угольно-чёрным. И нам слышно только перестукивание колёс, да во время редких остановок — если кто-то заходит и дверь приоткрывается — негромкие уличные шумы: цокот копыт от редких экипажей, шорох велосипедных шин, позвякивание… тележки мороженщика, честное слово! И мне до жути хочется этого самого мороженого, хотя бы один цветной шарик, скрученный специальной ложкой и запрятанный в вафельный рожок. Тинейджеры-попутчики срываются с мест и выскакивают, и вот уже галдят, выбирая, кому какое: сливочное, ягодное или шоколадное, и скоро начнут расхватывать, причмокивать, наслаждаться и облизывать с пальцев подтаявшие липкие и сладкие ручейки… Я даже слюну сглатываю и выворачиваю шею, пытаясь углядеть, что досталось хотя бы первому.
И вдруг меня отвлекает какой-то посторонний шум. Или рокот? Или громкое шуршанье?
Трамвайчик круто заворачивает и меня прижимает к Николасу. Он с удовольствием меня придерживает, и, надо сказать, не очень-то я тороплюсь отбиваться, ибо сама атмосфера здесь располагает к лёгкому и ни к чему не обязывающему флирту. И всё-таки, отстранившись, прилипаю к окошку, но вовсе не из-за природной скромности.
— Море, Ник!
— Ага! — отзывается он, довольный, как будто самолично вырыл в этом месте котлован и только что наполнил его синей водицей. И от щедрот насыпал гальки, которая громко и призывно шуршит с каждым накатом и откатом волны, и запустил в работу гигантские меха, что вдувают на побережье солоноватый влажный ветер, чуть отдающий йодом… Море.
Водитель на прощание машет нам кепи и разворачивает вагончик по широкой дуге к очередному полосатому столбу, где его поджидают иные счастливчики. А мы оказываемся на набережной, где с одной стороны приманивают посетителей открытыми верандами ресторанчики и кафе, с другой тянется парапет — изящный и потому хрупкий с виду, однако секции заграждения перемежаются с мощными гранитными столпами. Сквозь белокаменные балясины просвечивается галька узкой прибрежной полосы, и вот уже совсем рядом перекатываются монолитные валы.
Николас прочно опирается на парапет, шумно и вкусно вдыхает крепкий, как рассол, воздух. А я с восторгом озираюсь.
На любом из наших курортов ни один пятачок такой полоски не остался бы незанятым, здесь же девственно чисто. Даже гуляющих нет, и можно понять, почему. Лишь у самой воды галька мелкая, это ею так характерно шуршат волны, сдвигая целыми пластами, когда набегают на берег и оттягивают назад, а дальше — такие булыги!..
Скептически гляжу на россыпи камней, обкатанных волнами. С виду — просто подросшие конфетки «Морские камушки», но попробуй по ним пройдись, — рискуешь вывихнуть себе лодыжки! Чем дальше от прибоя, тем круче и крупнее голыши; от налетающих брызг они влажные и оскользнуться на них — пара пустяков.
— Приглядываешься? Правильно, — вклинивается в мои мысли Николас. — Только ракурс смени, будто на ауру смотришь. Гляди как бы вскользь, на волны, на поверхность, сначала вблизи, а затем дальше, к горизонту. Ищи протуберанцы.
У-у… А я только-только расслабилась, а мы, оказывается, тут по делу? Ищем у воды ауру? Похоже, родственник не на шутку решил за меня взяться, и, хоть выдаёт информацию постепенно, небольшими порциями, в его действиях чувствуется некая продуманная система.
А ведь она есть, аура моря! Ровно стелется над водной гладью, уходит вдаль голубовато-зелёной дымкой, пронизанной тончайшими паутинками молний, как будто с неба отслоился и осел прямо на воду пласт грозовой тучи. Но это — цельная аура, а Ник говорил о какие-то протуберанцах, значит, должно быть что-то ещё… Не знаю, как у меня это получается, но я словно «навожу резкость» на собственное зрение и вижу более чётко: у самых гребней, над «барашками» то и дело высовываются и опадают призрачные гигантские пальцы. Как будто морской бог, решив малость пошалить, вылавливает что-то или кого-то на волнах.
— А почему я раньше этого не замечала? — спрашиваю растеряно. — Если уж я могу видеть ауры…
— Ива, ну что ты как маленькая? Можешь, конечно, и на живом, и на неживом. А почему ты в себе это умение не развиваешь — не знаю. По хорошему, тебе такой наставник нужен, чтобы по пятам ходил и напоминал: сделай это, теперь сделай то… Но так с детьми работают, а ты ж взрослый человек; привыкай сама себя подталкивать! Нашла на воде протуберанцы? Так заодно поищи на земле, на камнях, на людях; расширь обзор-то, не зацикливайся на чём-то одном!
Сощурившись, замечаю редкие язычки пламени, оранжево-синие, как от газовой горелки. Оно пробивается то там, то сям через гальку, и я понимаю, что вижу энергетику земли. В воздухе то и дело рвётся и заново восстанавливается из лохмотьев лиловая паутина ветра. Я перевожу взгляд на Ника…
И поспешно закрываю глаза.
— Не бойся — мягко говорит Николас. — Можешь смотреть. Я свернулся.
Опасливо его оглядываю. Перевожу дух.
— Ты и правда такой? Погоди, что это вообще было?
— Считай, что глюки, — хитро прищурившись, отвечает он. — А что, первый раз на практике у моря у многих новичков просто крышу сносит! Здесь энергетика не та, что из земного разлома — здесь всё бурлит. Дышишь — и подпитываешься, а уж если специально на себя потянешь — невесть что может привидеться. Так что не бери в голову, родственница. Постояла? Идём дальше, а то лишнего хватанёшь. Скоро буду кормить тебя грубой физической пищей, чтобы не воспаряла раньше времени.
И предлагает мне руку.
Ну, глюки так глюки. Оно, может, и лучше. А то на какой-то момент мне показалось… Не скажу даже. Не мог он быть таким, размахом крыльев чуть ли не вдвое превышающим самого Главу! Точно, это у меня воображение разыгралось после утреннего свидания с доном.
Мы идём по цветастой мозаичной плитке, и в мелькающих мимо зеркальных окнах скользит параллельно с нами довольно-таки красивая пара. Отмечаю с удовольствием, что не такая уж я маленькая, просто Ник — высокий, намного выше многих прогуливающихся со своими дамами джентльменов. Набережная становится всё оживлённее, и уже в туалетах фланирующей публики можно заметить значительную вольность по отношению к историческим деталям. Должно быть, именно из-за постоянно играющего солнца в нарядах преобладает стиль, похожий на модерн двадцатых годов двадцатого века, от тех девушек, которые играют в джазах и любят погорячее. Тут костюмы и платья с перьями и заниженной талией, нити жемчугов, небрежно болтающиеся ниже пупка, крошечные шляпки, кокетливо сдвинутые набок… Я чувствую, что краснею. Мне крайне не хватает шляпки.
Словно в ответ на моё смущение Николас небрежно приглаживает пятернёй шевелюру, на которую тут же яростно накидывается ветер. Ник прекрасно себя чувствует без головного убора. И похоже, что даже сейчас он подпитывается энергией, тянет к себе отовсюду понемногу. Но уже не от воды — от неё мы отдалились, а зачёрпывает слегка, словно горстью, из клумб с гортензиями, из цветов магнолий, величиной с тарелку, касается струй декоративных фонтанчиков. Я вижу это по тончайшим призрачным нитям, знакомым мне по зарядке от лунного света. И вдруг я настораживаюсь.
Он проходит мимо стайки щебечущих дамочек — и, шевельнув бровью, словно сдёргивает с этой группы вуаль. Такую же дымку снимает с обоих стрелков из открытого тира, которые, судя по покрасневшим глазам и по стопкам измочаленных бумажных мишеней, усеявших барьер, давно и безуспешно пытаются переплюнуть друг друга в меткости; с мамаши, читающей нотацию великовозрастному сынку и с самого детины, жадным взором провожающего каждую пару хорошеньких стройных ног.
— Ты всё-таки берёшь от людей, — севшим голосом говорю.
Ник кивает.
— Но не совсем так, как ты подумала. Это не вампиризм, это… если можешь представить — впустую растраченное время. Сила, изначально заложенная в каждом, но мы часто предпочитаем держать её при себе, как собаки на сене, а она долго без движения не может, ей нужно работать… Посмотри: эти болтушки вместо того, чтобы поговорить о чём-то дельном, перемывают косточки всем подряд. Я, уж извини, считаю сплетни абсолютно пустым времяпровождением. Они чешут языками, а их дармовая энергия вытекает без толку, как из лопнувшей водопроводной трубы. Я подбираю, а не отнимаю, как ты сперва подумала.
— Прости. И ты делаешь это постоянно?
Он, вздохнув, закладывает руки за спину.
— Это уже на уровне рефлекса, дорогуша. Во мне от природы заложена потребность в энерготоке, и чтобы не было застоев, я должен тратиться, а потом, соответственно, пополнять. Только если в своём мире я занимался этим раз в сутки, — ну, что-то вроде привычной утренней гимнастики, то здесь постоянно. У нас, некромантов, такой уж энергообмен.
— А сейчас ты только подпитываешься или ещё и тратишь?
— Только тяну на себя. Лучше всё делать поэтапно. А ты молодец, — неожиданно добавляет он. — Подглядываешь, делаешь выводы… Изучаешь теорию. А теперь пробуй сама. И не стесняйся, я тебя ото всех прикрою.
Его прикрытие я вижу хорошо: нечто вроде знакомой сферы, после раскрытия которой на нас перестают обращать внимание, словно мы исчезли вообще. А вот как «тянуть на себя» — он даже словом не обмолвился, должно быть — из вредности. И мне приходится, попыхтев, действовать наугад, потому что по насмешливому блеску его распрекрасных глаз понимаю: подсказки не будет. Через полчаса начинаю дымиться от напряжения, пока, наконец, не схватываю первый свой «протуберанец».
А ловлю я его от пацана, угнувшегося над каким-то устройством вроде смартфона. Прохожие со всех сторон смотрят на него неодобрительно, потому что малый явно выпадает из временного стиля; наконец неизвестно откуда возникший блюститель порядка в белоснежной форме и таком же шлеме, почтительно козырнув, вполголоса делает замечание юному игроку. Судорожно вздохнув, тот, не поднимая головы, бормочет: «Сейчас, сейчас…» Страж терпеливо ждёт. А я вдруг вижу замечательный по величине язык ауры, взметнувшийся над головой мальчишки и, словно под воздействием силы тяготения, льнущий к земле.
До этого у меня никак не получалось мысленно подцепить энергию: ни с растений, ни с людей. Или я слишком усердствовала или что-то делала не так. Я уже отчаялась, уверовав, что из меня не выйдет толку, поэтому, когда язычок зряшно утраченной силы ринулся к земной поверхности, судорожно протянулась, чтобы подхватить. А поскольку стояла шагах в десяти — как-то так получилось, что мысленно продолжила хват и… цапнула. Он скользнул мне в руку, как Рикки на запястье.
— Ну, хватит, — сжалившись, наконец, дозволяет мой родственник. — Потратила пока что больше, чем приобрела. Но зато кое-чего достигла. Сфокусируйся на этом ощущении и запомни его, потом будет легче. Всё? Пошли, а то скоро уморишь меня голодом.
— Сколько же в тебя влезает? — бормочу. — Почему мужчины всё время хотят есть?
Он воинственно расправляет плечи.
— Не все, а только большие, сильные и брутальные. Мне нужно много для поддержки шарма и обаяния. Кстати, и о тебе не мешает позаботиться, а то за последних полчаса ты уменьшилась наполовину.
Врёт он, конечно. Но лучше бы я вместо этой практики из лука отстрелялась. На занятиях с Васютой с меня столько потов не сходило, как сейчас.
А вот спутник мой добродушен, свеж и весел. Прищёлкнув пальцами, легко развеивает сферу и уже влечёт меня в небольшой ресторанчик на самом пирсе. Туда стремится толпа народу, преимущественно — золотой молодёжи, ведущей себя далеко не так солидно, как их родители на плацу… то есть на подиуме… то есть, на набережной. Молодое поколение, как и везде, горласто, шумно и подвижно. Но какое впечатление производит на них Николас! Он всего лишь приветственно улыбается — и девочки, затаив дыхание, привстают на цыпочки и подаются вперёд, дабы быть замеченными хотя бы вполглаза; а их кавалеры старательно расправляют сутулые спины и пыжатся, пытаясь мало-мальски надуть мускулы. Каково? И почтительно расступаются, поедая нас глазами.
Основной зал ресторана — в небольшом колёсном пароходике рядом с боковым причалом, но Николас делает кому-то знак рукой, а сам устремляется дальше. Там на самом пирсе ставят и накрывают несколько столиков, убранных, очевидно, в недавнишний дождь. Мы занимаем самый отдалённый.
— Обожаю это место, — поясняет Ник, отодвигая для меня стул. — Нет-нет, никаких зонтов и тентов, дождя больше не будет. — Это он подбежавшему официанту в странной униформе, напоминающей старинный матросский костюм. — Как всегда, Франц, и в расчёте на двоих. Вина не надо, лучше сок. Ко мне должны будут подъехать от Андерсена, так ты проводи и заодно проследи, чтобы нас не беспокоили.
Официант понятливо кивает и удаляется, топоча чудными башмаками с пряжками. Точно, разодет под матроса: свободная парусиновая курточка с бело-голубым отложным воротником, широкие штаны чуть ниже колена, да, вдобавок, в полосатых чулках! Надо будет обратить внимание, как вернётся, а нет ли у него заодно и кортика? С любопытством осматриваюсь.
Кажется, понимаю, почему Николасу здесь по душе. Пирс в этом месте заканчивается, перильца низкие, символические, и наш стол, что на самом краю, фактически с трех сторон окружён колышущими волнами. И если сидеть спиной к берегу — именно так меня и усадили, решив побаловать после трудов, — впечатление, будто находишься на крошечном островке и полностью отрезан от мира. А если добавить, что на подходе к горизонту оба солнца и от нас на дощатый настил эффектно падают двойные перекрещивающиеся тени, получается картина, достойная Дали.
— Потрясающе, — говорю. Похоже, Ник здесь завсегдатай, ишь, как сказал официанту: «Как всегда, Франц!» — А что ты там говорил ювелиру насчёт ресторана его тёзки?
— Наш — твой, вернее, новый знакомец — Андерсен, а владелец ресторана — Андерсон. Забавное совпадение. Тем более, они и внешне чем-то похожи; ну да это нам без надобности. Давай поговорим. Спрашивай, что у тебя там накопилось?
Да много у меня чего накопилось в заначке, но так сразу и не сообразишь, с чего начать.
— Зачем мы вообще сейчас этим занимаемся? — выпаливаю. — Ник, ты уж извини, но ведь у тебя скоро и у самого появится возможность… э-э… покинуть этот мир… нет, как-то нехорошо звучит; в общем, вернуться домой. Малыши укоренились, я же видела. Сколько им нужно времени, чтобы подрасти?
Николас заметно грустнеет.
— Полгода, не меньше. И учитывай, родственница, они же не будут сразу шустрые, как твой Рикки: их многому придётся учить. Часть способностей у кидриков врождённая: они могут взламывать миры, идти по следу в межмирье; а вот остальному придётся натаскивать. Опять же, я в этом не профессионал, знаю только то, что сам вычитал. Рик наверняка заканчивал свою школу, не так ли?
Вздрагиваю, потому что сквозь блузон бесшумно проявляется морда ящерка, кивает и пропадает.
— Вот видишь. Так что — прости, Ива, у меня есть и шкурный интерес. Мне всё же хотелось попасть домой пораньше, вот я и надеюсь набиться в попутчики. У тебя осталось ещё два перемещения, так давай придумаем что-нибудь, чтобы в одном из них нам оказалось по пути.
Честно говоря, я удивилась бы, не услышав от него подобного предложения. А этого… ждала. Но всё-таки оно застало меня врасплох. Потяну-ка я время расспросами.
— А почему именно два перемещения? Ник, и сразу спрошу, пока помню: ты говорил, что у Рика есть свой запас энергии, так зачем ему ещё и мой?
— Помнишь, я говорил о матрице, с которой рождается каждый маг? Так вот: Рик — существо магическое, у него тоже есть матрица, уникальная, потому что состоит как бы из трёх сфер, заключённых одна в другую. — Как матрёшка, представляю я. — И вот при каждом переходе очередная сфера раскрывается и отдаёт кидрику свой страховой запас энергии. Как икринка, что питает малька, большая такая икринка с утроенной оболочкой. И вот что интересно: только завершив переход, кидрик в состоянии потратить ту энергию, что высвободилась, на собственный рост, на развитие. Помнишь, Рик у тебя из ванны не вылезал? Это кожа зудела, которую пора было скидывать, а в воде ему было легче.
— Мог бы и предупредить, — неожиданно обижаюсь. — Я чуть разрыв сердца не заполучила, когда решила, что он умер!
Николас виновато разводит руками.
— Ну, извини, родственница, я же пока больше теоретик. Мне впервые на голову сваливается кидрик ещё живой, до того всё шкурки попадались. — Рикки недовольно ворочается под моей рубашкой, я успокаиваю его поглаживанием. — Да ты, наверное, читала, что в этом мире иногда встречаются отдельные реликтовые особи; но только старые, которым труднее спрятаться. Вот их и отлавливают и продают затем за сумасшедшие деньги, но даже так не всегда укупишь. Мне пару раз везло, успевал до того, как шкура окаменеет, но чешуйки не прижились.
Нам приносят запеченную на гриле осетрину, обложенную маслинами и ломтиками лимона; отдельно кудрявится зелень, уложена на блюде стопка свежеиспечённый лепёшек — на вид то ли лаваш, то ли чиабатта. Живописными разноцветными горками пестрят запечённые на решётке овощи: сладкий перчик, узкий стручок чили — на любителя, половинки баклажанов, помидоры. А запах надо всем этим — просто потрясающий. И только тогда я вспоминаю, что мы с Ником сегодня даже не завтракали. Собирались было, но сперва нас напугал Рик, потом мы отвлеклись на штудирование моих воспоминаний. Потом так нетактично вломился дон Теймур, и почему-то Николас сразу поменял планы на вечер и вместо ужина поволок меня к ювелиру. Хотя, между прочим, намаялся со мной и наверняка оголодал за это время. А я-то его даже попрекнула…
Он сбрызгивает рыбу лимонным соком. Наливает мне из хрустального кувшина в бокал чего-то лёгкого и прозрачного.
— Налегай, солнце моё. Готовят здесь превосходно, в плохое место я бы тебя не привёл. Так продолжу. Получается, для того, чтобы стать взрослым, кидрику нужен человек с его потребностью в переходе, мало того — ещё и с умением задать координаты для нового места, привязки.
— Это как мой ключ от дома? — уточняю. — Якорь?
Ник чокается со мной соком.
— Совершенно верно. И только в связке с человеком, в симбиозе кидрик станет, наконец, взрослой особью. Предчувствую твой вопрос, родственница, и отвечу сразу: если такой человек не встретится, фамильяр обречён на вечное прозябание в ясельном возрасте. Представляешь, ты растёшь, умнеешь, набираешься ума-разума — а сама по-прежнему в теле шестилетней девочки.
Ох, Гала… А ты об этом знала?
— Подожди-ка. А как же Рик попал к Гале? В вашем мире, получается, кидрики процветают?
— Ошибаешься, — Николас подцепляет кусок белого слоисто мяса и закручивает его в тончайший ломтик лимона. Он с таким аппетитом священнодействует, что мне немедленно хочется повторить то же самое. — Они и в нашем мире достаточно редки. Разводятся в специальных питомниках, причём не почкованием, — эту процедуру ты сегодня видела, — а из яиц. Есть договорённость со взрослыми особями, те устраивают кладки прямо в питомнике.
— И оставляют детей людям? — я так и замираю с вилкой на весу.
Николас стоически заламывает брови.
— Ива, ты хорошо слышала? Без человека кидрик-ребёнок не станет взрослым. Это для тебя Рик — милый забавный зверёк, а для его родителей, окажись они здесь, рядом… — Он вдруг запинается. — Короче, увидь они его в сегодняшнем облике — наверняка порадовались бы и сказали тебе спасибо. Да отщипни ты ему лепёшку, видишь — принюхивается.
Я машинально отламываю кусок ещё теплого хлеба с сырной корочкой и кунжутной посыпкой, и синий язык, мелькнув из-под полы блузона, моментально схватывает угощение.
— А потом? Они хоть видятся? Встречаются?
— Шансы есть, — отвечает Николас. — Если при последнем перемещении кидрик оказывается в родном мире — находит в горах поселение родственников. Если в чужом — остаётся там. Видишь, тут тоже всё зависит от человека. А из питомника малышей пристраивают к хорошим магам и дают краткий инструктаж по содержанию и развитию. Только далеко не все горят желанием свой мир покинуть. Вот Гала твоя, кстати, не торопилась, хотя была возможность. Поставила на себе крест. Она вообще-то очень интересный человек, твоя Гала: фамильяра тебе сплавила, а что с ним делать — так и не ск…
И вдруг он замолкает. Припоминает что-то. Скручивает в жгут и раскручивает салфетку.
— Так Мага в тот момент был рядом? — говорит как-то растерянно. — И караулил фамильяра? И тебя проверял, чтобы узнать, не унесла ли ты его с собой? Всё сходится.
Он откидывается на спинку стула. Смотрит с тоской на садящиеся в облачную полоску светила.
Что сходится?
— Какой же я идиот. Тупая эгоистичная скотина… Я-то решил — обо мне за это время все забыли, а брат, оказывается, только и думал, как меня найти… Ты что, до сих пор не поняла, зачем ему Рик?
При нежданных озарениях всяк ведёт себя по-разному. Кто-то нервно смеётся, ахает или торопится опрокинуть рюмочку, кто-то взрывается гневом… Николас внешне остаётся спокоен, лишь брови сдвигаются, но при этом вся энергия сосредотачивается в сильных руках. На пустынном речном берегу или дома он мог бы позволить себе от души шарахнуть кулаком; сейчас же, на людях, приходится держаться в рамках приличия, и только вилка, гнущаяся в пальцах как восковая, свидетельствует, во что ему обходится спокойствие.
— Так ты думаешь… — потерянно говорю, не в силах отвести взгляд от вилки, скрученной штопором. И вдруг в совершенно ином свете вижу поступки Маги, его непонятную обозлённость. Каким-то образом я, именно я лишила его шанса разыскать пропавшего брата. Впрочем, не каким-то, а прикарманив чужого фамильяра, которого мой бывший караулил, надеялся получить или в подарок, или в наследство, но был жестоко разочарован. Вот чему он так обрадовался, обнаружив Рика в моём сердце — он-то считал ящерка погибшим! И тогда у него вновь появилась надежда…
Против моего желания облик безусловного злодея, который я так старательно до сей поры лелеяла, прорезает тонюсенькая трещина. Ты можешь, оказывается, быть хорошим братом, Маркос дель Торрес да Гама. Это не значит, что теперь я немедленно возрыдаю и стану просить у тебя прощения, но на некоторое снисхождение ты вправе рассчитывать.
— Плохо, когда большой объём информации, родственница, — расстроено говорит Ник. — Успеваешь только считать и складировать — а осмыслить времени не хватает. — Бросает на стол останки бывшей вилки. — Это я про то, что с тебя считал сегодня. Выходит, он до сих пор пытается меня вытащить, представляешь? А ведь наверняка ему пришлось, вернувшись, отдуваться за нас двоих. Да что там, отец его до сих пор из-за меня ест поедом, я же понял. А Мага всё рыщет и того не хочет признать, что даже с кидриком меня не найдёт, потому что миров — бесконечность, а я в них без якоря как песчинка на берегу. Не зацепит он меня Ты-то — совершенно случайно зацепила. Если бы не этот твой брелок…
— Вот только не пытайся меня разжалобить, — вдруг завожусь я. — Можно подумать, ты не видел, как он со мной обращался. Гадски обращался, я тебе скажу! А если бы что случилось, когда он решил мою память разблокировать? Я бы умерла, даже не узнав, что плохого ему сделала. Да лучше бы и умерла, — говорю в сердцах, — может, тогда и вернулась бы к своим…
Ник смотрит с сочувствием.
— Не вернулась бы, родственница, это же не квест. И прости мою невнимательность к твоим злоключениям. На меня вывалилось столько сведений, а я истосковался по дому и стал тащить из твоей головы всё, что с ним связано, остальное отложил на потом, чтобы на досуге разобраться. Да помню я, и как Мага блок снял, и что перед этим было, и ту ночь, когда он повёл себя как… но если я тебе скажу, что не довёл бы Мага дело до конца, остановился бы, что просто попугать тебя решил — ты ж не поверишь?
— Насчёт попугать — ещё как поверю. А вот что остановился бы…
— Понимаю, — отвечает Ник серьёзно. — Могу только пообещать, что рано или поздно я, как старший, спрошу с него за безобразное поведение. Будь уверена. И я прекрасно помню, что отец извинился искренне, а брат мой отделался формальными расшаркиваниями. Но вот что меня заинтересовало… — Он задумчиво хлопает по карманам, лезет за сигаретами, но, покосившись на меня, засовывает пачку обратно. — Что они так упёрлись в твоё замужество? Достаточно сканирования детской ауры в присутствии экспертов — и сразу можно установить факт отцовства. Для чего им какие-то дополнительные формальности? Вот насчёт этого даже не заморачивайся, всё решается гораздо проще. — Я невольно навостряю ушки. — Нагоним с десяток юристов, и за наши деньги они тебе за два часа выдадут решение, которое устроит всех. В конце концов, если без этого не обойтись, а мой брат тебя не устраивает — выйдешь за меня, а уж мы с тобой всегда поладим.
На время я теряю дар речи.
— Ник, — говорю, выйдя из ступора, — опомнись! Ты сам-то понял, что сказал?
— А что? Семейка у нас, конечно, своеобразная, но ты не бойся. Я между тобой и ними встану как этакий буфер — смягчать основные удары. Поначалу вам с девочками будет у нас непривычно, потому что отец, конечно, жестковат, брат — со своими странностями, да ещё и матушка у нас — ого-го, тайфун в юбке! Цунами! Но зато, — он гордо выпячивает грудь. — Родственница, зато у моих племянниц будет отличный дядя! Я лично возьмусь за их воспитание!
— Стоп! — Я решительно хлопаю ладонью по столешнице, и получается у меня ничуть не хуже, чем у его папеньки, даже посуда звякает. — Я ещё ничего не решила, а ты уже распланировал так, будто мы в твоём мире! Как что-то, само собой разумеющееся!
Он смущённо чешет кончик носа.
— Ну да, увлёкся. Но надо же тебе привыкать к этой мысли. Считай, что я ненавязчиво напоминаю о том самом решении, которое рано или поздно тебе придётся принять. Ты ведь понимаешь, что это неизбежно?
— Напомнил один раз — и хватит, — говорю сердито. — Я и так здесь полностью от тебя завишу, бегаю за тобой как хвост лабрадорский. Вот зачем, скажи на милость, ты меня битый час среди толпы таскал и заставлял неизвестно чем заниматься? Можешь объяснить?
— Могу, — отвечает он без тени неудовольствия. Впрочем, судя по всему, к женским капризам он привык, и гасить их умеет: я даже не заметила, как своим спокойствием, полусерьёзными-полушутливыми репликами он погасил мой гнев. — Мы здесь заряжаемся, вернее сказать — ты заряжаешься. Просто так, что ли, я читал лекцию о здешних источниках энергии? Вам с Риком нужен запас на переход.
Он неожиданно тянется через стол и отбирает у меня стакан с соком.
— Потрогай его другой рукой. Потрогай. Эта уже нагрелась, ею ты не почувствуешь разницы.
Ну… Беру стакан левой рукой и чуть не роняю: ощущение, будто не сок налит, а горячий чай.
— Вот видишь, уже отдача пошла, — замечает Николас. — Правда, пока ещё неконтролируемая… Так вот, вспомни, что я говорил однажды. Нужен стратегический запас энергии — для возможного перехода, и резервный, чтобы продержаться после перехода, пока не подтянешься к ближайшему источнику подзарядки. И обе заначки должны быть наготове, иначе тебя скрутит от энергопотери, как тогда у башни. Не будь меня рядом, ты неизвестно сколько провалялась бы в отключке, а там земля холодная, змеи в траве. — Меня передёргивает. — И хорошо, если не сунется из лесу оголодавший волк. Ну, дело прошлое. Скажу только, что будешь ты учиться тянуть энергетику отовсюду, а раз её в этом мире мало — собирать надо по крохам и до тех пор, пока я, единственный в своём роде эксперт, не сочту твой запас достаточным.
Меня наполняют мрачные предчувствия.
— И сколько это займёт?
— Неделю. Не меньше.
— Неделя? — Я прихожу в ужас. — Я не могу столько ждать, мне нужно домой! Пока я здесь…
— Продолжай, — подбадривает Николас.
— Они могут добраться до детей, — упавшим голосом заканчиваю. — Твой брат и… отец.
Ник снова выуживает из кармана пачку сигарет, задумчиво крутит в руке, отправляет обратно.
— Родственница, — говорит участливо. — Честно сказать, я этой твоей паники не понимаю. Какого подвоха ты от нас ждёшь? Смею заверить, некроманты не едят детей. Они окружают их любовью, заботой и вниманием, причём настолько, что многие из чад бывают безбожно набалованы. Как я, например. Ты что, боишься, что у тебя их отберут? Так тебя прямым текстом пригласили в семью, пожалуйста, хоть сейчас иди под крылышко. Не нравятся условия? Давай подумаем — и выдвинем те, которые тебя устроят. Запомни, — перегибается он через стол и заглядывает в глаза, — ты вправе диктовать. Отец с Магой просто пользуются тем, что ты этого ещё не знаешь. — Он откидывается на спинку стула. — У нас часто случается, что дети рождаются вне брака, и это не считается чем-то зазорным, поскольку генофонд освежается. Такие дети всегда принимаются в клан охотно, причём вместе с матерями, знаешь, почему? — Выдерживает паузу. — Потому что остаточная детская аура повлияет на следующего ребёнка, и даже если твоим партнёром в дальнейшем будет простой человек — ребёнок родится с нашими способностями. Поэтому у нас хоть и не матриархат, но матери имеют гораздо больше прав, чем вне Клана.
— Вот как, — говорю медленно. Осмысливаю.
— Запоминай. Ты имеешь право выбрать для детей любое место жительства — если при этом для них созданы нормальные условия жизни и развития. Любое учебное заведение. Любую форму общения с родственниками. И никто не вправе тебе в этом препятствовать или навязывать тебе раздельное с ними проживание. Всё? Успокоилась?
— Это было пятнадцать лет назад, — упорствую, опустив глаза.
— Вряд ли с тех пор многое изменилось. Может, потому тебя и стараются так поспешно окрутить — навязать тебе свои условия, пока не просветил кто-то со стороны. Однако мы отвлеклись, считай, что это информация для размышления. Что касается сроков подготовки — может, я и переборщил, но три-четыре дня нам с тобой нужно плотно поработать. За это время ты уж определись, куда конкретно ты хочешь переместиться, и… — он колеблется, но всё же добавляет: — и в каком составе. Всё. Больше я этот вопрос не затрагиваю.
У нашего столика бесшумно вырастает официант, наклоняется к уху Николаса.
— Конечно, зови, — кивает тот. — Я же сказал, что поджидаю.
Молодой человек исчезает.
— Минутку. Ник, ты совершенно забил мне голову. Выходит, твои родственники…
— Ива, у нас посетители, — притворно — вижу ведь, что притворно! — вздыхает Николас. — Приехали с эскизами от ювелира. А при посторонних не обсуждают личные вопросы.
— Ты увиливаешь от ответа, прямо как сэр Майкл, — не выдерживаю. — Он так ловко может перевести разговор на другое, что я забываю, о чём спрашивала. Вот интересно, кто из вас у кого научился?
— Конечно, он от меня, — не моргнув глазом, отвечает Ник. — Майки с детства был занудой, более того — правильным занудой, и если уж начинал докапываться до истины — вопросами доводил до белого каления. Драться с ним было не с руки — силы равны, а вдвоём с братом на одного — нечестно. Вот я и додумался однажды — отвлекать его посторонними рассуждениями, а уж он от меня, получается, перенял тактику. Смотри-ка, раскусил!.. Прошу вас, Алекс!
Это он уже не ко мне обращается. Раскланявшись, к нам подсаживается удивительно хрупкий юноша, лёгкий, как кузнечик; чёрный деловой костюм отнюдь не делает его старше, а только подчёркивает изящество телосложения. Покосившись на моего спутника и получив утвердительный кивок, молодой человек начинает поочерёдно извлекать из большой кожаной папки плотные листы бумаги с набросками цветными карандашами. Я собираюсь было полюбопытствовать, но Николас шутливо грозит пальцем и сгребает себе всю кипу. Ну и ладно, не больно-то интересно. Хотя — мне же это носить, в конце концов!
Дружными усилиями двух юнг — помощников официанта — сервировка на нашем столе чудесным образом меняется с обеденной на кофейную. И хоть мне кажется, что после осетрины я не в силах проглотить ни кусочка, чашка кофе воспринимается мною как божественный нектар, тем более, что в довесок к нему прилагаются обаятельнейшая улыбка родственника и крошечные пирожные. Этот откуп в какой-то мере примиряет меня с отстранением от просмотра, в конце концов, моих познаний в ювелирном деле хватает только на оценки типа «нравится — не нравится», а тут, судя по всему, у неправильного некроманта какие-то свои задумки. И ещё добрых четверть часа Николас, насмешливо и ласково поглядывая в мою сторону, просматривает и критикует привезённые эскизы. Я от нечего делать втихаря разглядываю вьюношу, совсем молоденького, и восемнадцати с виду нет, а он, обратившись в слух, внимает заказчику.
Господин Николас тактичен, но достаточно суров и в несколько убийственных замечаний даёт понять, что идею-то его, конечно, поняли, но не оценили и воплотить на должном уровне не сумели. Алекс — так, кажется? — достаёт из папки очередной лист, едва взглянув на который Николас пожимает плечами. Наконец, на стол кладётся последний эскиз, и мой родственник едва не подпрыгивает на месте:
— Вот именно об этом я и толкую! А сразу нельзя было с него начать?
Алекс пожимает плечами.
— Невозможно, сударь. Вы же знаете, господин Андерсен требует от нас перед показом окончательного варианта провести моральную обработку клиента, причём, может проверить степень исполнительности. Я не могу рисковать работой.
— Чтоб вас… — бурчит Николас. — Совсем забыл ваши маркетинговые штучки. — И вдруг ухмыляется. — А скажите, друг любезный, вы ведь не просто так сюда с сопровождением пожаловали? Те двое, что у входа топчутся, с вами? Спорим, я знаю, что они там охраняют?
— От вас ничего не скроется, сударь, — с некоей досадой отвечает посыльный. По его знаку к нам приближаются «те двое» в чёрном, которых я бы и не заметила в отдалённой толпе у перехода на пирс, а вот Николас каким-то образом и разглядел, и вычислил. Один выуживает из складок плаща на красной подкладке небольшую шкатулку и ставит на стол; почтительно поклонившись, отступает.
— Вот это работа, — одобрительно говорит Николас, даже не открывая ящичек. Молодцы, ребята. Как же вы успели?
— Может, вы сперва взглянете?
В голосе посыльного сквозит затаённая гордость. И взглянув случайно на его руки, все в мелких каплях ожогов, как от брызг кислоты, я вдруг понимаю, что заказ наш мог быть выполнен этими самыми искусными пальцами. И вовсе неважно, сколько лет мастеру, у таланта нет возраста.
Ник подвигает шкатулку мне. Откидывает крышку.
— Любуйся, родственница. Я-то знаю, что в этой фирме сами эскизы — уже произведение искусства, а то, что выходит из-под рук — шедевр. Не сомневайся.
Не могу сдержать восторг. Камушки и без того были хороши, но помещённые в оправы, заиграли с новой красотой, мне даже в руки их брать страшно. Выбранный мною для браслета аметист обрамлён венком мелких сапфиров, на кольце этот же дизайн повторён в уменьшенном варианте, а сам Николас тем временем внимательно рассматривает ещё и кулон, взвешивает его на ладони, смотрит на свет; за синим камнем в филигранной оправе тянется массивная цепь из двойных звеньев.
— Так как же вы успели? — снова спрашивает Николас, разворачивая к светилу сапфир, и преломлённые солнечные лучи, едва упав на ладонь, впитываются в неё бесследно, как в губку. — Времени у вас было в обрез. А ну как завернул бы я эскизы?
На лбу Алекса проступает испарина.
— Но ведь на оставленных вами предметах уже была разметка для гнёзд, господин Николас. Поэтому мы и сочли этот вариант окончательным. Нам оставалось доработать совсем немного.
— Разметка?
— Это же бонусные предметы, — тихо поясняю Николасу. — Они бывают со скрытыми ячейками для вставок. Был у меня такой браслет…
— Помню-помню. Что ж, отличная работа, Алекс.
Юный мастер с трудом сдерживает вздох облегчения.
Николас извлекает из внутреннего кармана ручку, какую-то книжицу и что-то там царапает на одном, затем и на втором листе, отрывает их по перфорации и кладёт оба в опустевшую шкатулку. Встаёт. Передаёт юноше. Переходит на официально-торжественный тон.
— Моя искренняя благодарность господину Андерсену и вам лично, Алекс. Поверьте, я этого не забуду. Ваше мастерство выше всяких похвал. Один из этих чеков для вас, молодой человек, и не вздумайте отказываться.
— … Хорошо, — говорит он задумчиво, рассматривая на мне обновки, которые словно пригибают меня к столу. — Нет, правда, хорошо. Да что ты жмёшься так? Непривычно?
— Не то что бы, — не могу подобрать определение. — Тесно в них, как в неразношенной обуви. Что за ерунда, Ник? Я же носила всё это прежде!
— Ну, Ива, камни-то ещё пустые, чужие, только привыкать к тебе начинают. Будешь заполнять своей энергетикой — они постепенно обвыкнут, перестанут давить. Развернись-ка. — Он сам устанавливает мой стул, чтобы я сидела лицом к закатам. — Вот так. — Поправляет цепочку кулона и как бы совершенно случайным движением пристраивает его как раз поверх… э-э… интересной складочки, проглядывающей из низкого выреза блузона. И даже вроде слегка проводит пальцами по коже. — Точно так же как ты поймала свой первый протуберанец, попробуй сейчас словить что-нибудь от солнц. Самое лучшее время для этого — закат и рассвет: излучение слабое, отфильтровано атмосферой, ни передоза, ни ожога не получишь. Безопасно. Дерзай, родственница.
— А как…
— А так. Ты, главное, поймай, а камушек его сам на себя оттянет. Я настроил.
— А ты собирался мне сказать… вернее, я хотела спросить…
— Сосредоточься, — сурово говорит он. — Работаем, Ива.
В общем, я уже поняла. Ежели я «Ива», а не «родственница», и говорится это абсолютно непререкаемым тоном, — спорить бесполезно.
И я в который раз пытаюсь поймать этот коварный протуберанец…
Мы снова на набережной, но уже вдали от оживлённой её части. Солнца клонятся всё ниже, от нас на мозаичные плиты мостовой ложатся сдвоенные тени, а я уже прикидываю: как долго нам ещё бродить? Сейчас закат по-быстрому, по-южному ухнет, наступит полная темень, а что потом? Фонарики теплятся как-то несерьёзно, слабенько. Впрочем, пока они и ни к чему, позже разгорятся, как следует, и, наверное, в планах Николаса — показать мне ночной город.
— Сейчас увидишь кое-что интересное, — загадочно изрекает Ник. И улыбается. Смотри вон туда, дальше.
Прибрежная полоса расширяется, галька мельчает и переходит в гравий, относительно безопасный для босых ног. На берегу в бесконечный ряд выстроены… Я присматриваюсь. Фургончики. Такие можно увидеть в вестернах: ковбойские, фермерские, фургончики переселенцев, — этакие крытые комнатки на колёсах, затянутые поверх каркаса парусиной, старинные трейлеры, в которых и путешествовали, и готовили, и жили при необходимости. Насколько я помню по фильмам и книгам, обычно они запрягались парой лошадей, но здесь все до единой оглобли сиротливо пустуют.
— Это что, кабинки для переодевания? А почему так странно развёрнуты, будто их прямо в море собираются завезти?
— Так и есть, — кивает Ник. — Я же тебе говорил — у нас полная стилизация под старину. Думаешь, те сударыни, что по центральным проспектам в кринолинах гуляют, здесь будут загорать топлесс? Тут такой безнравственности не допустят. Всё строго, всё в соответствии с правилами поведения двухсотлетней давности. Это действительно кабинки для переодевания, причём те, что ты видишь — дамские; мужской пляж снесён на дальний край набережной. Купание раздельное. Изюминка знаешь в чём? О-о, родственница, ты бы видела, в чём они купаются! Жалко, уже темнеет, все разошлись, а вот завтра, если повезёт, ты на них насмотришься. У них замечательные купальные костюмы: длинные, на манер ночных рубашек, и в каких-то бантиках, оборочках… как эта дребедень не тянет их на дно — до сих пор не понимаю. По всем канонам они просто не должны выплыть. Но смотрится потрясающе сексуально, особенно когда девы из воды выходят. Платьице или рубашка эта на них в облипочку, каждый изгиб тела, каждая складочка прорисованы, ножки в кружевных панталонах, в атласных туфлях на лентах крест-накрест до самых коленок…
— Да ты что? — меня разбирают смех и любопытство одновременно.
— Честное слово! А плавают дамы в шляпках, чтобы головы не напекло. Но и это не всё. Видишь, оглобли к морю развёрнуты? Завтра впрягут лошадей и будут отвозить всех желающих освежиться подальше от берега. Здесь мелководье, можно оттащить фургон далеко, а потом развернуть, чтобы сразу со ступенек спускаться в воду. Чрезвычайно целомудренно и совершенно скрыто от посторонних взоров. Некоторые особо смелые девы даже нагишом купаются и утверждают, что ощущения непередаваемые; купальные же костюмы эпохи прапрабабушек демонстрируют исключительно на пляже, хотя как в них можно загорать — для меня загадка. Похоже, остальное они добирают в соляриях.
— Подожди, — перебиваю я. — А откуда ты знаешь, что они голышом купаются? Они сами рассказывают?
— Что ты, родственница, это верх неприличия — говорить вслух о таких аморальных подробностях. Я подсматривал, — неожиданно добавляет он, а глаза так и искрятся лукавством. — И не один. Тут, знаешь ли, помимо меня много желающих насладиться подобной романтикой.
Я еле сдерживаю смех.
— А дамы, конечно, ничего не знали?
— Все до одной знали, дорогуша. Только сперва давали собой полюбоваться, а потом визжали. Некоторые, между прочим, именно для того здесь и появляются. Однако поторопимся, осталось совсем немного.
— И что же — никто не жаловался?
У него на лице неописуемое удовольствие.
— А жаловаться не на кого. Это ж надо вслух признаться, что тебя застали в неприличном виде, а хорошо воспитанная леди ни за что не предаст сей факт позорной огласке. Так что у нас тут иногда бывает очень даже весело, несмотря на сплошное ханжество. Не устала?
— Есть немного — охотно отвечаю. — Мы ж с тобой протопали час, не меньше. Я даже не помню, ужинали мы или нет, честно сказать.
— Замечательно. Ещё один рывок — и мы на месте.
— Так куда мы всё-таки? — не выдерживаю. — Уже темнеет!
— Не бойся, на нас хватит. Смотри во-он туда. Видишь?
Там, в километре от дамского целомудренного пляжа виднеется частокол мачт.
— Неужели яхты? — с замиранием сердца спрашиваю.
— Они, — подтверждает Николас. — Только ты, родственница, не разлетайся, не такой уж я и романтик, с парусами не дружу. Я люблю скорость и независимость, а парус привязан к ветру. Так что довольствуйся тем, что имею.
На моих усталых ногах словно вырастают крылья, как у Гермеса, посланца богов. Последние километры я миную влёт, хотя до пристаней намного больше, чем казалось поначалу. В сторону парусных яхт, как и предупреждал Ник, мы даже не глядим, наша стоянка ближе, в небольшой бухточке. К узкому деревянному причалу в форме буквы «Г» пришвартована и томится в ожидании пассажиров белая красавица с широкой тёмно-синей полосой на боку и открытой верхней палубой.
С кормы на причал спрыгивает мужчина средних лет, на полголовы выше Николаса, в белом кителе и в капитанской фуражке. Они с Ником пожимают друг другу руки.
— Как договаривались, — скупо бросает неизвестный. — Тебя ждать? Завтра ждать? — уточняет он. И что-то знакомое чудится мне в его интонации. Да, именно так с затаённым опасением спрашивал Константин: а вернётесь, сударь?
— Что за вопрос, — удивлённо говорит Николас. — Пока не скажу точно, в какое время, но уж к ночи-то буду. И не забудь, ты зван на вечеринку.
— Помню. — Мужчина бросает в мою сторону выразительный взгляд.
— Да, Ива, познакомься, это мой зам и правая рука, Антуан, — жизнелюбиво сообщает Николас. — Мало того, что он третирует меня в офисе, так мы с ним ещё и в одном клубе. Не даёт мне жить спокойно, но без него я — никто! Антуан, моя родственница, замечательнейшая женщина с прекрасным именем Ива. Прошу любить и жаловать.
Его коллега вежливо кивает. Но от того, как он на меня смотрит, становится не по себе. Впервые со времени пребывания в новом мире я наталкиваюсь на такую неприязнь. Причём открытую, вызывающую. И не знаю даже, что сказать. Но, похоже, Николас этого не замечает. Бросив приятелю: «Подожди!» он провожает меня на борт, а сам возвращается перекинуться парой слов напоследок.
Покрутившись на пятачке нижней палубы, я не решаюсь взобраться по трапу на мостик, а прохожу сразу в салон. Здесь на крошечном островке притулилась кухня с раковиной и посудомойной машиной, вдоль трёх стен подковой растянулся сплошной диван. Сдублирован капитанский мостик, а рядом — ещё один трап ведёт вниз, куда я незамедлительно спускаюсь: осматривать — так осматривать! И обнаруживаю две каюты. Одна шикарная, на носу яхты, практически целиком занята двуспальной кроватью, лишь немного места остаётся под шкафчик и санузел, над зеркальным изголовьем кровати перемигиваются лампочки скрытой подсветки. Апартаменты явно хозяйские и делать мне тут нечего, пячусь с почтением и заглядываю в каюту напротив.
Здесь без изысков, попроще: две односпалки с символическим проходом между ними, никаких зеркал и подсветок, но и не по-спартански. Очень даже мило. Панели из натурального полированного клёна, овальные иллюминаторы, даже кондиционер под низким потолком. Не задумываясь, сбрасываю сумку с плеча на одну из кроватей. Тут мне и жить.
— Рик, выползай, разомни лапы. А я пока пройдусь.
Поднимаюсь в салон. И собираюсь выйти на палубу, когда ветер доносит обрывок разговора.
— …взялась? Сколько я тебя помню, ты твердил, что нет у тебя здесь никаких родственников. Можешь, наконец, объяснить, что происходит?
— Да что ты как с цепи сорвался? — с досадой отвечает Николас. — Она действительно моя родственница, хотя ещё три дня назад я не подозревал о её существовании. Антуан, пойми, эта женщина для меня сейчас — самый важный человек. Она не любовница, не подружка, она — родственница, а для меня это, надо сказать, много значит. И с чего ты взял, что я решил свернуть дела?
— А для чего ты нас собирал вчера? Брось, Ник! Ты сдёрнул с насиженного места Бернарда, а ему в инвалидном кресле хреново даже в личном самолёте. И всё это ради того, чтобы лишний раз увидеть всех вместе? Да по твоим глазам было видно, что ты с нами уже прощаешься!
Зависает пауза.
— Антуан, — говорит Николас нейтрально, — я жду тебя на рауте. Там мы обо всём и поговорим. Мне к тому времени будет, что вам рассказать, но сейчас я не готов.
— Ты уедешь, — жёстко обрубает собеседник. — Бросишь всё, что мы с таким трудом нарабатывали с нуля; а вспомни, сколько мы вместе нахлебались, пока дошли до наших россыпей! И пустить всё коту под хвост из-за какой-то аферистки? Что она тебе предлагает? Ты хоть проверял, откуда она взялась? Ты давал задание службе безопасности? Может, её к тебе подослали!
— Антуан, дружище. — Ник по-прежнему спокоен, но в голосе добавляется металл. — Я знаю, откуда она взялась, поверь. У меня свои методы.
Снова пауза.
— Тебе решать, — с горечью говорит Антуан. — Только, на мой взгляд — всё это в одной связке увязано: и твоя якобы родственница и то, что ты надумал нас оставить. Она тебя шантажирует?
— Дружище, ну как мне тебя убедить? — Я представляю, как в рассеянности Николас взъерошивает кудри. А сама стою на цыпочках тихо, как мышка, — не ровён час, обнаружат, подумают, что специально подслушиваю, особенно этот красавчик, который, по всей вероятности, видит во мне какую-то Мату Хари от конкурентов. — Возможно, я действительно покину вас ненадолго…
— Врёшь. Навсегда.
— Не вру. Ненадолго. Без вас, без своего дела, без этого мира я долго не протяну. Я уже сросся с вами, ребята, и никуда от вас не денусь, но, видишь ли, Тони, у меня тут нарисовалась одна уникальная возможность, которую никак нельзя упустить. И об этом мы тоже поговорим. Приходи. Ну его к чёрту, этот раут, я его отменю; соберёмся на мальчишник, все пацаны, как раньше, и я — клянусь тебе — всё объясню.
— Эх, Ник…
Мощный шлепок — должно быть, похлопывание по плечу.
— Бывай, Антуан. Мне пора. Будь здоров.
— Будь. И только попробуй не вернуться.
Доски настила скрипят под уходящим. Ощущаю лёгкий толчок корпуса — это Ник запрыгивает на палубу, должно быть, от переизбытка сил просто перемахнув через низкий борт. И вот уже заглядывает в салон, немного озабоченный.
— Привет, родственница. Не уснула? Всё видела? Всё слышала? А то я по твоему конфузу не догадался… Имей в виду, у меня от тебя секретов нет, так что не красней. Раз в твоей памяти порылся, надо ж чем-то отдавать. Пойдём наверх, отчаливать пора. Незабываемое зрелище, скажу тебе.
— Ник, — нерешительно говорю вслед ему, карабкающемуся на верхнюю палубу по трапу, — а этот Антуан, твой помощник, меня в чём-то подозревает?
Он удивлённо оборачивается.
— Брось, Ива, с чего это вдруг? Идём, не задерживайся, хочу засветло бухту проскочить. Ехать долго, успеем наговориться.
Наверху не так уж и тесно, несмотря на то, что слово «мостик» подразумевает нечто, ограниченное в размерах. Конечно, здесь прекрасное капитанское кресло перед штурвалом и приборной доской, — это для командира; небольшой кольцевой диван вокруг маленького стола и возвышение с лежаками — это для пассажиров. Я пристраиваюсь на краешке дивана, Николас, как всегда, на хозяйском месте. Он поворачивает ключ на доске, щёлкает несколькими тумблерами, прислушивается к шуму оживших двигателей. Переключает, проверяет, и так же легко, как давеча катер, трогает с места эту белоснежную громадину, что повинуется малейшему движению его руки.
— Подожди немного, — кидает мне, — пока не отвлекай. Видишь, здесь движение…
Да, акватория оживлённая, таких как мы — любителей закатов — полно, от плоскодонок до больших парусных яхт, чей мачтовый лес мы недавно видели. Основная масса парусников пока на якоре, но кое-какие красотки ещё без парусов, на моторах покидают бухту в одном направлении с нами. И глядеть нужно в оба, потому что любителей полихачить хватает. В общем, к просьбе Николаса я отношусь с пониманием и помалкиваю.
А с востока уже выкатились на небо луны. Их здесь тоже две. И проклёвываются вокруг первые звёзды.
— Видишь ли, родственница, — первым начинает Николас, вырулив, наконец, в свободные воды, — есть такие моменты, которые я просто не рискую с тобой обсуждать. И прошу отнестись к этому адекватно. — Он искоса на меня поглядывает, стараясь держать в поле зрения и приборы. — Ты же не проведёшь остаток жизни в этом мире, когда-то вернёшься и в свой… Это я гипотетически рассуждаю. И нет никакой гарантии, что кто-то более бесцеремонный и настырный, чем я, не залезет в твою голову, проверить, где ты была и с кем общалась.
Мне вдруг становится неуютно. И после таких слов он ещё намекает о моём желании вернуться в их мир?
— Есть некоторые профессиональные моменты, ты их не поймёшь, но вслух о них говорить при тебе не хочу: именно потому, чтобы они рано или поздно не считались кем-то другим. И если кто-то доберётся в твоей памяти до этого разговора — поймёт, что больше с тебя взять нечего.
— А ты оказывается опасный человек, Николас, — говорю озабоченно.
— Нормальный. Просто предусмотрительный. Не забывай, в чьей семье я воспитывался, родственница, вечно под прицелом родни, неприятелей и конкурентов. Кстати, здесь мне это помогло: и выжить, и бизнес затем построить.
С таким-то папой… думаю. С таким доном… Хорошая школа. Кажется, мне кое-что становится более понятным в характерах этих братцев.
— А Мага всегда был такой взрывной? — спрашиваю невпопад. Николас даже взгляд от приборной доски отводит. Внимательно смотрит на меня. Смутившись, я отворачиваюсь.
— Да ты не красней, — говорит он. — Ну, спросила, что тут такого? Мы с ним всегда были разные, абсолютно. Я открытая система, он — замкнутая: всё в себе, слова лишнего не вытащишь. У меня эмоции на виду, а он их накапливает, а потом — бабах — и взрывается. Правда, отходчив, ты это учитывай.
Ночь падает на море стремительно, будто что-то из-под горизонта резко дёрнул вниз привязанные за ниточки раскалённые шарики. Остаётся лишь недолговечный багряный отблеск у самого горизонта, да и тот истаивает быстро, как кусок сахара в горячем чае. Но моего спутника тьма не смущает.
— Ива, я пока освещение не буду включать, не возражаешь? Не люблю лишний искусственный свет в море. Сейчас луны разгорятся, их вполне достаточно. А вот скажи-ка мне… — Он барабанит пальцами по штурвалу. — Я ведь в твои личные воспоминания старался особо не влезать, только краем прошёлся. Ты вообще-то много вспомнила из того, что было закрыто блоком? Всё — или частично?
Я внезапно впадаю в непонятный ступор.
— Основное, — говорю, наконец. — А почему ты спрашиваешь?
— А почему ты спросила, всегда ли мой братец таков, как сейчас? Ты же с ним около недели бок о бок провела, кому, как не тебе, знать. Ива?
А у меня в голове — пусто. Абсолютно. Пытаюсь припомнить подробности хотя бы нашей с Магой первой встречи — и ничегошеньки не получаю… Тру виски.
— Э, э, родственница, не паникуй! — строго окликает Николас. — Я ж не зря поинтересовался. Слыхал я про такие побочные эффекты: в момент снятия блока вываливается на твою бедную голову сразу всё, не только из запретной зоны, но и из соседних, причём одномоментно. Перегруз для мозга страшный, бывает, что некоторые не выдерживают. А случается, что подсознание само ставит затычку — и оставляет тебе лишь самое основное, а подобности выдаёт по крохам лишь спустя какое-то время. И то, если пациент сам этого возжелает.
Я вспоминаю, как после снятия блока меня отключало почти до утра — и ёжусь. Продолжать беседу не тянет. Оглядываюсь: далеко ли заплыли? Береговую полосу можно опознать по цепочке фонарей, за ними сияет жёлто-розовое марево города, подальше, словно грозовая туча темнеет горный хребет. Оказывается, мы маханули порядочное расстояние, просто ориентиров в открытом море нет, чтобы взгляду зацепиться, всё кажется, что движемся, не торопясь, а на самом-то деле… На чернильном небе уже высоко две оранжевых луны, побольше и поменьше, с такими же, как на земной, пятнами сухих морей и кратеров.
— Есть ещё и третья, — сообщает Николас, заметив мой взгляд в небо. — Выползает, когда эти две заходят, так что катаклизмов с приливами и отливами здесь не бывает, всё уравновешено.
Как он и говорил, лунного света оказывается достаточно, да и глаза к темноте привыкли быстро. В открытом море я второй раз в жизни, а уж ночью-то — в первый, и от невиданного раньше зрелища цельного небесного купола, ничем не перекрываемого, забываю обо всём на свете. Больше всего мне хочется сейчас перебраться на лежак или диван и любоваться звёздами оттуда, потому что шея уже затекает. Я кручу головой, двигаю лопатками, когда внезапно в лицо ударяет волна жаркого воздуха. Как будто с самого размаху из ночной прохлады мы ворвались в зону тепловой завесы, только уж очень обширную. Украдкой трогаю голову: даже волосы согрелись, как на солнцепёке. Это что же такое?
Двигатель сбавляет обороты и, наконец, умолкает. С обоих бортов загораются цепочки фонариков, салон под нами озаряется светом, шумно плюхаются в воду якоря. Довольный, Ник потягивается, встаёт и снимает пиджак, небрежно пристраивает его на спинке кресла.
— Всё, родственница, приехали. Просто так, что ли, я твой купальник разыскивал? Иди, переодевайся.
Со страхом гляжу на чёрную воду, под поверхностью которой, наверное, километров двадцать глубины. На чёрное небо. На своего спутника, у которого в свете лун лицо, кажется, тоже светит неестественно-белым.
— Здесь? — спрашиваю. — Купаться? Сейчас?
— А где ещё? Конечно, здесь. Только не говори мне, что не умеешь плавать, не поверю.
— Не умею, — говорю быстро.
— Врешь, — отвечает он хладнокровно. — Ты с моим братом на море познакомилась — и что, ехала туда, не умея плавать? Да главное тебе сейчас — уметь на воде держаться.
— Я туда не полезу! Ни за что!
— Родственница, не говори глупостей. Купание в открытом море — это ж сказка! Вода здесь исключительная, сама держит, да к тому же, ещё и теплее обычной. И ничего с тобой не сделается, я же рядом!
— Так я и тебя притоплю случайно, — обещаю. — Лучше сразу меня бросай за борт, без купальника, зачем время тратить?
— Поясняю, — говорит он терпеливо. — Здесь, прямо под нами — подводный вулкан. Почти заснувший, но лава ещё подтекает, потому-то отсюда идёт тёплое течение. Энергетика так и прёт, но выше волны не поднимается, а зарядка от неё — существенная. Так что выход у тебя только один, правильно ты сказала: за борт. Ну, что, переоденешься — или бросать тебя в воду, в чём есть?
— Да ведь ты не отстанешь, — уныло говорю. — А… а если я заблужусь? Потеряю в темноте ориентацию, не найду яхту, разминусь с тобой и останусь здесь навек?
— Родственница, ты не ослепла? Бортовые огни включены, не потеряешься.
— А если я отплыву слишком далеко? И у меня не хватит сил вернуться?
— Я буду рядом, — кротко повторяет он.
— А если меня в воде кто-нибудь схватит… за попу, например? Вдруг тут водятся хищники?
— Нет, в кого ты такая трусиха? Если кто тебя здесь и схватит за попу или за другие части тела, так исключительно я. Обещаю предупредить заранее, чтобы не боялась. Иди.
— Но…
— Иди, Ива, — отвечает он железным голосом. — Работаем.
И я тащусь вниз, уговаривая себя, что, действительно, нет в этом ничего особенного — в ночном купании, да ещё в открытом море, да ещё с таким надёжным мужчиной рядом… Что делать, есть у меня определённые причины бояться глубины.
При моём появлении Рикки, вроде бы крепко спящий, приоткрывает один глаз. Сонно следит за тем, как я роюсь в сумке, нахожу то, что мне нужно, поспешно прижмуривается, когда я переодеваюсь… и, улучив момент, прыгает мне на голое плечо. Я едва не пригибаюсь под его тяжестью: да он становится довольно-таки весомым варанчиком! Потёршись о мою щёку, Рикки уже привычно оборачивается вокруг меня поясом. А что, всё правильно, если нам предстоит подзарядка — фамильяру надлежит быть при мне, как, впрочем, и цацкам, которые неправильный некромант для меня заботливо припас. Не забыть нацепить, кстати…
Николас ожидает на корме, оседлав борт и перекинув ноги на ту сторону. У меня даже дух захватывает, настолько он хорош на фоне ночи. Я говорила, что он белокож, как и Мага? А в лунном свете он кажется ожившей статуей, с рельефными мускулами, не гипертрофированными, как у культуристов, а благородно очерченными, чутко отзывающимися на малейшее движение. Вопреки моим опасениям, он не в каких-то легкомысленных мини-плавках, в коих многие атлеты любят щеголять, но во вполне приличных лёгких штанах чуть длиннее «боксёров», чуть короче бридж. Он открывает распашную дверцу в корме.
— Иди сюда, не бойся. Здесь площадка.
И сам выходит наружу.
В самом деле, его ноги в воде только по щиколотку. Стоит он на настиле шириной около метра, а чуть подальше прямо в воду ведёт достаточно удобный трап, прямо как в бассейне.
— Ник! — говорю решительно и вдруг чувствую, что голос садится. — Я… Я не могу. — А у самой при виде чёрной воды вдруг начинает сводить руки. — Это всё ерунда, что я тебе наговорила. Я просто боюсь. Боюсь, понимашь?
… Не могу я ему рассказать о том страшном сне. В котором захлёбывалась, тонула, пыталась кричать, найти в темноте дверь, билась в закрытый иллюминатор… и умирала, захлебнувшись. О том, как остаток ночи провела, не сомкнув глаз, бродя по квартире и зажигая свет, где только можно, лишь бы не оставаться в темноте. О том, как надвигалось на меня ощущение грядущей катастрофы. Как едва не остановилось сердце, когда в экстренном выпуске новостей услышала о внезапно затонувшем на Волге пассажирском пароходе. Как дрожали пальцы, промахиваясь мимо кнопок, и я никак не могла набрать телефон «горячей линии», выделенной для близких и родственников…
Я обожаю воду. Но с тех пор не заходила даже в Дон. Даже в бассейн.
— Это не страшно, Ива. — Каким-то образом Николас оказывается рядом и обнимает меня. — Ты уже большая девочка и очень разумная, и ты понимаешь, что страхи бывают обоснованные и необоснованные Мало ли, что тебе когда-то приснилось и что после этого произошло? — От его голоса у меня начинает кружиться голова. — Эта вода, вот эта, что ты видишь перед собой — она не причём, она ласковая и тёплая, добрая и радушная, и совершенно, абсолютно безопасная. Давай сделаем это вместе, И-ива…
Странное спокойствие снисходит на меня. Почему-то я по самые плечи в необыкновенно теплой воде, настолько плотной, будто уже она, а не Николас, заботливо меня обнимает, поддерживает. Мои руки — на хромированных поручнях, под ногой я чувствую округлую ступеньку, вторая нога спокойно помавает над пустотой, но ожидаемой паники нет. Потому что есть время бояться — и время расставаться со страхами.
Это — моя мысль? Или того, кто сейчас бережно сжимает мои плечи и целует в шею?
— Всё, Ива? — Николас прижимает меня к себе. — Прости, пришлось немного помочь.
Я стряхиваю с себя лёгкую одурь от его завораживающего голоса. Как тогда, на берегу… только сейчас он поднажал чуть сильнее. И вдруг чувствую невыразимое облегчение. Честное слово, мне хочется обернуться — и расцеловать этого родственника за его нестандартные методы, за избавление от застарелого кошмара, за… просто за то, что он есть, в конце концов!
— Рик! — тем временем распоряжается Николас. — Слушать мою команду! — Ощущаю шевеление на своей талии. — Твоя задача — работать на страховке. Поддерживаешь хозяйку на воде до тех пор, пока она не возвращается на борт, и только потом можешь купаться сам. Не раньше, понял? Ива! Отплываем недалеко, не бойся, яхта на якоре, без нас не уплывёт. Когда я скажу — просто поворачивайся на спину; можешь держаться на спине? М-м-м? Не слышу!
— Могу, — шепчу я. И куда более уверенно добавляю: — Мне кажется, что я теперь всё могу, Ник…
— Вот и прекрасно. Ты всё поняла? Я — рядом, Рик у тебя вместо спасательного жилета, вокруг кроме мелких рыбёшек и медуз никто не плавает, и те от нас разбегутся. Любуешься на небо и слушаешь, что делать дальше. Поплыли.
Оттолкнувшись от кормы, он мгновенно уходит в глубину — но вода настолько прозрачна и, оказывается, вовсе не чёрная, что я вижу каждое его движение. Вот он, взбрыкнув пару раз, на мгновение замирает, делает кульбит и устремляется к поверхности. На белом теле играют синеватые блики от поверхностных волн. И выныривает метрах в пяти. Ждёт, держась на плаву.
Убедившись, что я решаюсь-таки отлипнуть от трапа и двинуться в его сторону, довольно фыркает, как большой кит, и не спеша устремляется вперёд. От широких замахов его рук красиво разлетаются и фосфоресцируют в темноте брызги. А я-то плаваю лягушачьим стилем «брасс», не более, поэтому мне за ним не угнаться. Но странное снизошедшее спокойствие не отпускает, я просто наслаждаюсь: плаванием, водой, свободой. Здесь волна сильнее, чем у берега, и меня то и дело приподнимает на полметра выше головы Ника, а потом мягко опускает ниже, и снова приподнимает и снова опускает.
Оглянувшись, думаю — а не паниковать ли? — потому что освещённый борт яхты кажется маленьким до игрушечности. А ну, как снесёт меня течением?
— Эй! — окликают прямо над ухом. И сильная рука поддерживает меня на поверхности, потому что от неожиданности я чуть не захлёбываюсь. — Что ты дёргаешься, Ива, я же обещал предупредить, когда начну хватать… Не трусь. Здесь течение круговое, яхта будет по центру кружиться, а мы вокруг неё, по радиусу, так что не утащит тебя никуда.
— Угу, — мычу я, зависая на месте. Я и не трушу. Но убедиться, что тебя подстраховывают — чрезвычайно приятно.
— Слушай инструкции сейчас, а то потом вода в уши попадёт — недослышишь. Поворачиваешься на спину, расслабляешься, как листок, с дерева упавший. Вот таким листком себя и представь. Его кружит, вертит, несёт — а он не тонет и плывёт себе по течению. Поняла?
— М-м, — невнятно булькаю.
— Да что ты как маленькая, — он даже улыбается. Каким-то образом он держится на поверхности, даже слегка высунув наружу плечи, меня же притапливает по самый подбородок. — Повторяю: расслабилась — глаза закрыла на минуту-другую, открыла и смотришь в небо. Долго смотришь.
— А потом?
— Потом сама всё поймёшь. Главное — далеко не улетай. А если слишком увлечёшься — я Рика позову, он тебя пощекочет. Всё, мой упавший листик, начинай.
И глубоко нырнув с места, появляется через полминуты в некотором отдалении.
Упавший листик? Это он мне?
Рот у меня невольно разъезжается до ушей. Николас, судя по всему, тоже готовится изображать из себя… нет, для листочка он крупноват. Пусть побудет большим и сильным странствующим русалом. А я… русалкой. Чужие образы — хорошо, но с ними работают, если не находят своих, а у меня, как известно, очень богатое воображение. И вот уже я расправляю воображаемый плавник натруженного за день крупночешуйчатого хвоста, раскидываю вольготно руки и позволяю волосам струиться вместе с водой. Закрыв глаза, прислушиваюсь к ощущениям.
Меня безостановочно колышет — вверх-вниз, вверх-вниз, словно где-то там, внизу ровно и мощно бьётся огромное сердце, разгоняя пульсирующие тёплые реки по невидимым громадным сосудам, а я — пылинка, невесомая частичка, случайно осевшая на поверхность. Я никому не мешаю, я просто поднимаюсь вверх-вниз, вверх-вниз, и если кто-то сверху, решив пощупать пульс этого мира, прижмёт и меня гигантским пальцем, то не сомнёт, не раздавит — я для этого слишком мала, нельзя смять микрон, я так и буду качаться вместе с волнами… Тишина, которая никогда и нигде не бывает абсолютной, разве что в полном вакууме, распадается на еле слышные составляющие — плеск, невесть откуда взявшее пощёлкивание дельфинов, шлёпанье волн о железный борт яхты, хоть он и неимоверно далеко… Я открываю глаза. И падаю в небо.
Немедленно зажмуриваюсь снова. Сердце заполошно колотится, и я успокаиваю его, стараясь навязать спокойный ритм, в унисон тому сердцу, второму, что бьётся в глубине моря, пока, наконец, мне это не удаётся.
Отжмуриваюсь. Ощущения неестественного падения вверх уже нет. Я просто парю и, кажется, что звёзды не только усеивают небосклон, но и сыплются бесперечь вниз, оборачиваясь светлячками, и кружат в танцах, и порхают рядом со мной, подо мной, во мне, наполняя одновременно прохладой и жаром, оглаживая и пощипывая, лопаясь и возникая сызнова. Между небесами и водной стихией больше нет границ. Я в центре единой сферы, в которой останавливается время.
…Возвращаюсь в себя от назойливого трепыхания, потому что поясок вокруг талии начинает елозить и вроде бы даже покусывать за бока. Судорожно делаю глубокий вдох и чувствую, как по телу проходит судорога.
— Ива? — меня осторожно трогают за плечо. — Ты как?
Делаю ещё один вдох.
— В порядке. Только почему-то… — Прислушиваюсь к себе. Говорю удивлённо: — ступни сводит…
— Подожди, не шевелись.
Николас разминает мне сперва одну ступню, потом другую, заставляя распрямиться скрюченные пальцы. Но я не паникую. Умиротворение, поселившееся в душе, настолько непробиваемо, что, кажется, если и пойду на дно, то с блаженной улыбкой на устах.
С удовольствием шевелю пальцами ног, а тем временем неугомонные руки Николаса проходятся круговыми движениями вдоль щиколоток, лодыжек и, похоже, не собираются останавливаться. Он прекрасно держится в воде, словно под ногами у него невидимый в глубине камушек. Ох, родственник… Мне, конечно, приятно, как ты мне ножки ублажаешь, но кто-то должен тебя остановить? Этак мы неизвестно до чего доиграемся.
— Ни-ик, — шепчу требовательно. — Может, хватит?
— Что хватит, родственница? — осведомляется он. — Это ж массаж самого невинного свойства… Понравилось?
— Ты про что?
Лёгкий смешок.
— Медитация. Подзарядка. Парение. Выбирай сама.
— Бесподобно. А можно мне уже самой что-нибудь делать, или ты меня так и отбуксируешь до самой яхты?
— Могу и до каюты, — мурлычет он.
Э-э… Пожалуй, я лучше сама. Не торопясь, снимаюсь с собственного якоря.
Лёгкость в теле необыкновенная. Обострены все чувства: я ощущаю на губах и языке вкус солевой корочки, подсохшей во время медитации, слышу, как приводняются всё новые партии брызг от энергичных гребков Николаса… Очевидно, моя реакция его огорчила, и дабы отвлечься, он ринулся вперёд со скоростью кашалота и с таким же шумом. Я же плыву не торопясь и, улучив момент, любуюсь игрой камушков на браслете, которые в насыщенной солями воде сияют ещё красивее. Николас успевает доплыть до кормы яхты и вернуться ко мне.
— Устала? — спрашивает с беспокойством. — Я смотрю, ты отстаёшь. Держись за плечи, довезу.
Я только головой мотаю.
— Нет, просто растягиваю удовольствие. Когда ещё так придётся поплавать?
— Так на мне проехаться тоже не скоро получится. Хватайся, пока сам предлагаю.
Ну и… действительно, весь остаток пути добуксовывает меня на себе.
Поднимается по трапу, помогает выбраться и первым делом накидывает мне на плечи полотенце, которое оставил на бортике. И на несколько секунд задерживает руки. Всего на мгновение, но я успеваю прочувствовать и трогательное объятье и совсем не братское напряжение закаменевших мышц, и его тёплые пальцы на своих лопатках.
— Ладно, — вдруг говорит сердито, отстранившись. — Считай, что это я по привычке действую. Трудно сойти с отработанного алгоритма. Иди, погрейся под горячим душем и приходи в салон — будем чай пить. Большего всё равно не предложу.
— Поч-чему? — спрашиваю. А у самой уже зубы стучать начинают. Вода-то тёплая, а ветер со стороны налетает холодный.
— Потому что… — он обхватывает большой ладонью браслет на моём запястье, прислушивается к чему-то. А меня как горячей волной окатывает от его прикосновения. — Хорошо всё прошло, молодец. Первая партия у нас загружена, кольцо можно даже не проверять. Почему кроме чая ничего не дам? Так всё равно не захочешь до утра есть, — заканчивает он мысль. — Что такое еда? Топливо. Ты же заправлена под завязку, лучше не перегружаться, а чай у меня с местными травками, он для души, не для тела. Ну, иди, иди, родственница, не понимаешь, что ли, каково мне на тебя, такую, аппетитную смотреть и знать, что ты именно родственница… Иди уж.
…непутёвая, так и слышится мне в его голосе. И я сбегаю, дабы не провоцировать его на привычные алгоритмы.
Потом уже, после долгого и основательного чаёвничания в салоне, после сравнения травок с теми, что в моём мире, после того, как мы сгружаем чашки и блюдца в посудомоечную машину, Николас вдруг спрашивает:
— А ты почему в меньшую каюту заселилась? Переходи в мою, там кровать удобнее. Я всё равно там спать не буду. — И на мой недоумевающий взгляд отвечает, для наглядности ткнув пальцем вверх: — Туда пойду. Дождя не обещают, ночь тёплая, так я под звёздами заночую.
— Под звёздами? — заворожено говорю. И он вдруг улыбается как самый заправский шкода.
— Ага. Знаешь, как здорово! Прихватить и тебе спальник? — И, посерьёзнев, говорит твёрдо: — Приставать не буду, не рассчитывай. Я если отключусь — меня до утра не добудишься, так что спи спокойно… Ну, раз сама напросилась — иди за подушками, мне одной хватит, для себя бери, сколько унесёшь. Стой! — это он уже мне вслед кричит. — Да нацепи на себя все цацки, что есть: от звёзд тоже хорошее излучение, будет тебе двойная польза!
Даже головой кручу. Да, это у него уже… ну, не идея-фикс, но устоявшаяся привычка — постоянно искать, откуда зарядиться. А что, может, за счёт этого он здесь и выжил? Если энергия для некроманта — как кровь для больного гемофилией, ничего не остаётся делать, как приспосабливаться. Бедный, бедный Ник… Да не бедный, а, в общем-то, очень даже преуспевающий. И всё благодаря своим правильно сформированным привычкам, между прочим.
Подцепляю с кровати кулон, пристраиваю на шее. И сую руку в карман блузона. А как быть с колечком от благородного дона Теймура? Не появится ли он в ближайшей отражающей поверхности, стоит мне прикоснуться к камушку?
Ну и появится — что он мне сделает? Разве что поугрожает. Или с нехорошим блеском в глазах скажет очередной комплимент. Не более. Перестань об этом думать. Резервный запас — дело серьёзное, тут уж должно в ход идти всё, что только может быть задействовано, и если данное колечко — тот же аккумулятор — отказываться от него глупо. А вот обезопасить себя можно, есть у меня одна интересная мыслишка.
…Единственная претензия, которую я могу предъявить Николасу — что он не предупредил о предстоящей ночёвке. Я-то думала, мы прогуляемся по городу и вернёмся к ночи назад; знала бы, где окажусь — хотя бы рубашку ночную взяла. Но в душевой нахожу дежурный халат, и рассчитан он явно не на худышек, а на какого-нибудь плотного и высокого, вроде того, что сейчас гнездо вьёт на верхней палубе. Даже на моём бюсте халат запахивается достаточно надёжно, единственное, что полы малость волочатся. Зато спать будет теплее. К рассвету наверняка похолодает.
Колечко в карман, подушки подмышки и вперёд, на ночёвку под звёздами.
Один спальный мешок Николас сбросил на лежаки, второй — на диван. Туда же указывает и мне. Родственница, мол, я большой и длинный, мне нужно больше места, так что извини. А я не в претензии. Диван мягкий, спальник лёгкий, но тёплый — не иначе как на пуху, но это ничего, пар костей не ломит. Заложив руки за голову, таращусь в небо и чувствую, как возвращается на физиономию блаженная улыбка.
Хорошо.
— Хорошо, родственница, — словно откликается на мои мысли Николас. — Знаешь, сколько раз я тут лежал и восторгался, и не хватало только одного. Чтобы кто-то был рядом и разделил с тобой всё это. Чтобы, допустим, женщина была…
Он замолкает.
— И не мешала, — подхватываю я.
— Правильно, — завершает он с облегчением. — Я знал, что ты поймёшь. Спокойной ночи, Ива.
— Спокойной ночи, Ник. А знаешь, что я тебе скажу?
— Что?
— Я уже почти две недели не говорила никому «Спокойной ночи». Спасибо тебе. И за море спасибо. И… за всё.
— Спи, Ива. Я рад, что ты здесь.
Я слышу, как он, выпростав руки, взбивает подушку и, вздохнув, затихает. И снова падаю в небо.
Непередаваемое ощущение. Немного похоже на недавнее парение в волнах. Но уже нет пульсации моря, только чуть заметная качка. Зато звёзды отсюда почему-то кажутся крупнее и ярче. И сказать бы, что, мол, не узнаю ни одного знакомого созвездия, но у меня нет знакомых созвездий, разве что дома я могла опознать ковш Большой Медведицы, и то когда была твёрдо уверена, что в этот момент смотрю на север. Поэтому звёздное небо надо мной — просто неизвестное и загадочное, с перемигивающимися белыми, голубыми, желтоватыми точками, и некоторые из них словно бы дрожат от воздушных струй и раздваиваются…
Это наталкивает меня на некоторые воспоминания.
— Ни-ик, — зову шёпотом. — Ты спишь?
— Угу, — отвечает он, наконец. — Почти. Что-то хотела?
— Ты говорил тогда дону Теймуру…
— Отцу, — поправляет он.
— Отцу, — послушно повторяю. — Ник, что всё-таки это такое — система двойной звезды?
— Так ведь название само за себя говорит, родственница. Звёздная система, в основании которой не одно светило, как в наших с тобой мирах, а два. Сама видишь их тут каждый день.
— А что означает — полная автономность? И отчего она возникает?
— Накладываются как-то друг на друга гравитационные поля светил, совмещаются с планетарным полем, а если ещё добавятся гравитации спутников — здесь их целых три — то мир полностью блокируется. Он как бы замыкается в коконе природного магонепроницаемого поля. Потому и нет здесь свободного потока магии, и сообщения между мирами нет, а если и встречаются чудеса — то больше связанные со скрытыми особенностями человека. А магов здесь не водится. Я же тебе говорил, помнишь?
— Ты про некромантов только говорил.
— Ну, считай, про магов вообще. Нет здесь никого кроме нас с тобой и Рика.
— Так я ж не маг, — говорю обескуражено.
— Здрассте-пожалуйста! А как ты себе это представляешь? Аура у тебя — магическая, и обережная, и некромантовская, навыки у тебя магические и при этом ты просто человек?
— Как-то я об этом не думала…
— Да ты вообще о многом не думаешь, — сердито говорит Ник. — Тебя и сюда-то занесло по недоразумению. А видишь — оказалось, что мне на удачу. Спи, родственница!
— … Ни-ик! — шепчу я снова минут через пять.
— Ну?
— А почему тогда ваш мир… ну, твой родной — автономный? Он же с одним солнцем?
— С чего ты взяла? Нет, конечно, солнце одно, а про автономность ты к чему сейчас говоришь? Нормальный у нас мир, ты же сама видела — магия процветает. Если и есть технические нововведения — то по минимуму, когда от попаданцев что-то интересное перепадёт. Никакой автономности, родственница. Естественный энергообмен с окружающим космосом и другими системами.
— Естественный? — Я даже сажусь. — А почему же тогда Гала сказала, что ваш мир вампирит? Что он — замкнутая система, в которой энергии не хватает, вот и присасывается к соседним мирам, а заодно с энергетикой и попаданцев к себе тянет? Я это хорошо помню!
— Бр-р-р, — Николас раздражён и тоже садится. Трясёт головой. — Подожди, дай-ка я уловлю твою мысль. — Задумывается, прищёлкивает пальцами. Я уже помню, что этот жест у некромантов как-то связан с очередным мини-волшебством, и понимаю из последующих слов, что Николас освежил из памяти те самые сведения, что считал с меня недавно. — Ну, так вот что я тебе скажу. Скорее всего, твоя Гала скормила тебе дежурную сказочку, предназначенную для всех попаданцев. На самом деле правда в этом трёпе только то, что касается игр и квестов, а мироустройство у неё вообще из пальца высосано. Думаю, она сама толком ничего не знала, а была в своё время снабжена инструкциями: что, кому, о чём и в каких дозах выдавать, чтобы и лишним не грузить, и помочь попаданцу исполнить то, для чего он из своего мира был сдёрнут — отыграть. Всё.
— Подожди-подожди, так значит, этот мир вовсе не по Игре создан?
— Родственница, — говорит Ник устало. — Тебе сколько лет, ты знаешь? Знаешь. А вот твоей планете, к примеру, сколько лет? Ну?
— Около пяти миллиардов, — подумав, сообщаю. — Это навскидку, из девчачьих энциклопедий помню. Точнее не могу сказать.
— И не нужно. Пять миллиардов лет — нормальный возраст для планеты. Ты мой мир помнишь? Как ты думаешь, ему — сколько лет? Или он создаёт впечатление только что возникшего? Он же в своё время до-олго рождался: уплотнялся из пылевого облака, затвердевал… Что там дальше в процессе планетообразования, помнишь? Принял теперешнюю форму, создал атмосферу, отделил тверди от вод. Потом ещё миллиарды лет ушли на зарождение примитивных бактерий, потом протянулись первые эволюционные цепочки, потом пришла пора…
— Не надо, это я знаю, — прерываю я.
— И что тебе до сих пор непонятно? Это только в сказочках какой-нибудь демиург сотворяет из ничего в единый момент мир со всем готовеньким, населяет его, кем хочет и устанавливает собственные правила. А ты сама прикинь: мир — это планета в составе собственной звёздной системы, собственной галактики, и всё это рождается, живёт и умирает воедино. Есть фундаментальные законы мироздания, вклиниться в которые невозможно никому, даже богам, хоть их и полно в каждом из миров.
Какое-то время я это перевариваю. Потом не выдерживаю.
— Выходит, я поверила в сказочку? — И в самом деле, только сейчас мне видны как на ладони все логические нестыковки. — Ник, ну почему я повелась на все эти россказни? Это же элементарно… И что же тогда получается — все вокруг врут?
Николас долго молчит, прежде чем ответить. Расстёгивает спальник наполовину — должно быть, ему жарко.
— Все… — задумчиво повторяет он. — А ты вспомни, среди тех, с кем ты общалась, были коренные жители? Ты жила среди таких же, как ты, попаданцев, которые знали немногим больше твоего, и то ровно настолько, насколько раньше тебя влипли. У вас у всех была одна исходная информация, наверняка из единого источника. А как ты к нам попала? Вспомни сами обстоятельства: стресс, страх, прессинг, запугивание — тут не до логики. Временной фактор, к тому же, тоже мешает спокойно остановиться и всё обмозговать, счётчик-то тикает. Вас бросают в такие условия, когда анализировать просто некогда, а потом бывает и некому. А местное население настраивают если не враждебно, то хотя бы на отчуждённость.
Я вспоминаю пустынные улочки. Шарахающихся прохожих. Молчаливые двери и окна. Пустоту и равнодушие неохотно принявшего меня чужого мира.
— И всё это — из одного источника, — задумчиво повторяет Николас. — … А ведь ничего этого раньше не было, — продолжает. — У нас был нормальный мир. Я же помню своё детство, и подростком себя помню. Всегда были урождённые некроманты и паладины, других магов не знали. Просто маги, просто люди, никто никому не мешает. Лет до двадцати двух-двадцати трёх я и слова-то такого не слышал — попаданец. Мы жили в относительно стабильном благоустроенном мире, со своими, конечно, вывертами, конфликтами, политическими и финансовыми скандалами и кризисами, войнами… а где их нет? Обычная жизнь. Но лет двадцать назад она вдруг изменилась.
Уважаемые читатели! Сообщаю новость здесь, поскольку при открытии главы прочитает каждый. До конца Книги I осталось три с половиной главы. Вынуждена предупредить: последняя, четырнадцатая — в общий доступ выкладываться не будет, ибо очень уж мне не хочется, чтобы слили текст по библиотекам, как это случилось с первой частью. Я участвую в конкурсе с надеждой напечататься, а издатели — сами понимаете — не любят появления в сетях книги, планируемой к выпуску. Поэтому — оставшаяся глава после правки подлежат рассекречиванию только в индивидуальном порядке. Как? Посмотрим по обстоятельствам.
Бывает порой, что тихая, покладистая и такая изученная вдоль и поперёк жизнь, уютно несущая по накатанной колее, внезапно и безо всякого предупреждения встаёт на дыбы и норовит сбросить тебя подалее. Бац! И ты уже на другой работе. В другом городе. В другой семье. Или совсем без семьи, это уж как получится. И начинается житие новое, с иными законами и правилами, к которым приходится приспосабливаться волей-неволей, иначе не миновать проблем. Знакомо?
Вроде бы притерпишься, наметишь ближайшие точки, до которых добраться бы, а оно снова — бац!
И вот уже достаточно стройная картина мироустройства разлетается в клочья. Вместо догм, с которыми я уже смирилась и приняла, как должное, появляется чёрт знает что. А то, что ранее принималось, скрепя сердце, за истину — дым, мираж, фикция. Злюсь — и в то же время недоумеваю. Зачем всё это? Зачем столь изощрённая мистификация, да в таких масштабах…
— Ник! — окликаю. — Ты что замолчал?
Он, откинувшись на подушку, созерцает небо, словно жалея, что разоткровенничался.
— Думаю, — отзывается, наконец. — Я ведь как-то не заморачивался, какую сказочку вам всем скармливали. Бредни какие-то — мир-вампир… Вот что меня самого сейчас удивляет — так это собственное нелюбопытство в то время. Молодые были, кровь дурная, хотелось романтики, приключений. У нас ведь в мире — как, наверное, повсюду — всё чётко прописано с самого зачатия: родился — выучился — заводи дело, или осваивай магию и живи взрослой солидной жизнью. Ни шагу вправо-влево. И вдруг — попаданцы, квесты, возможность самому сунуться в пекло, подвиги совершать… Многие на эту романтику купились, не задумываясь о первопричинах. И ещё помню, что Главы Кланов несколько раз собирали Большой Совет, вроде бы пытались совместно выйти на связь с высшими сущностями, отвечающими за миропорядок, и даже получили ответы, но вот какие — было засекречено. Нам только передали: примите всё как есть и извлеките из этого пользу, как практичные люди. Новшества, игры, квесты — это затронет только пришлых, а свои, местные, ничем не рискуют и могут лишь по желанию участвовать, для них никаких Сороковников и уж тем более — Финалов.
— …Расслабься и получи удовольствие, — не выдержав, язвлю.
— Вот-вот. — Очевидно, Николас понимает смысл цитаты из известного мне анекдота правильно, потому что усмехается. — Надо сказать, кое-какую практическую пользу мы действительно получили. Молодёжи давали возможность «перебеситься», не вандализмом занимаясь и не по… э-э… женщинам гуляя, а оттачивая боевые и магические навыки. Многим отцам семейств, кстати, это пришлось по душе, особенно тем, кто отчаялся пристроить отпрысков к делу. А тут… Серьёзный квест любому балбесу мозги вправит. Ты вспомни, у нас мир не технократический, магия в ходу, если какие стычки — то только с холодным оружием, и монстры у нас водились — правда, попроще, пока этот Мир не принялся своих лепить, и чем опаснее — тем слава твоя больше, как вольного игрока. Так-то. В общем, мы приспособились.
— Вы… что?
Они приспособились. Ведь им пришлось потесниться, чтобы разместить прорву иномирного народа, которому нужны были и кров, и еда, и оружие, и доспехи; и надо было дать пришельцам возможность на всё это заработать — не правил ради, а чтобы не порушить местную экономику. Втиснуть в уже существующие города, ассимилировать. Научиться жить вместе.
После недолгого размышления подаю голос:
— А ведь нужно попаданцев вооружать, экипировать в дорогу… в квест. За десять дней новому особо не выучишь, значит, прибывшего натаскивают на базе того, что в его мире есть или когда-то было. Кто всё это обеспечивает? Я видела и рыцарей, и лучников и мушкетёров, каждый снаряжён сообразно своей эпохе. Конечно, я не спец, но с виду историческое соответствие, как ты говоришь, полное. Кто этим занимается?
Николас даже морщится.
— Ты думаешь, устроитель Игры вырастил и воспитал собственных оружейников? Слишком долго, да и хлопотно, когда можно взять сразу готовых. Он натаскал специалистов из других миров, да что там — некоторых переместил целыми семьями, чтобы привязать к новому месту. Для детей, что появились на свет после перехода их родителей, совсем другая родина, тоска предков по своему миру им непонятна.
Вот так и русичей выдернули с места, вырезали целый кусок из селения, как Ян рассказывал. Оружейники, кожевенники, гончары, ткачи, пекари, зодчие — кого среди них только не было! Но главное — воины. Дружина. Элитный отряд для большой Игры. Гад ты и сволочь, Мир, ладно бы — в своей вотчине распоряжался, но в чужие-то куда полез? И как тебе местные хозяева хвост до сих пор не прищемили? Видать, таскаешь отовсюду помаленьку, чтобы незаметно было.
— А наставники? — спохватываюсь. — Они ведь разные: и из попаданцев, что остались, и из местных, я правильно поняла? Вот сэр Майкл…
Николас насмешливо фыркает.
— Ох уж мне этот красавчик! Впрочем, для тебя он мэтр, это понятно. Я и сам не пойму, родственница, как его угораздило. При мне Наставников из местных не было, а по твоим воспоминаниям получается, что и Мага для кого-то учителем был. Это только на месте можно прояснить. У нас Кланы знаешь какие… практичные, да что уж, буду откровенен — прижимистые, своими знаниями абы как не бросаются, и чтобы при этом выделить для кого-то Наставника, поделиться секретами? Или какую-то выгоду они с этого имеют, или есть у них какая-то цель. Не знаю. Заморочила ты мне совсем голову с этими байками, одно расстройство!
— Но ведь люди гибнут, Ник. Вы-то приспособились, у вас, если кто в квесте погибнет, то вроде и винить некого, сам пошёл…
— Нет, постой! — Николас даже подскакивает. — Родственница, а ты не слишком торопишься возводить погибших в жертвы? Ведь, в сущности, они на Финал тоже идут добровольно, можно ведь и отказаться и жить себе тихо-мирно, завести маленькое или большое дельце, коптить себе небо потихоньку… Зачинатель Игры свято блюдёт собственные правила: погиб раньше Финала — всё, ты дома; решился до конца пройти — твой выбор, никто в спину не толкает. Альтернатива предложена каждому. Это вот с тобой неувязочка вышла, — Ник вновь вытягивается на лежаке. Задумчиво бормочет: — И почему мне всё это перестаёт нравиться? Да, вот ещё что учитывай: на роли персонажей Мир вербует не невинных девиц и не смиренных монахов, покорных судьбе. Есть в вас всех нечто общее — подсознательное желание дёрнуть из своего болота куда угодно, и пусть всё летит в тартарары! Ты-то, скромница, милая домашняя хозяюшка, как здесь очутилась? Только честно ответь, не ври самой себе. Если подумаешь, как следует — поймёшь, что ты сама этого хотела.
— Я? — возмущённо приподнимаюсь.
Николас предупреждающе выставляет ладонь вперёд:
— Ни слова больше, Ива! Ложись и думай! И я тоже буду думать.
Вот и поговорили. Пожелали друг другу спокойной ночи, ничего не скажешь.
Да разве этого я хотела? Бросить детей на произвол судьбы, сунуть голову в пасть кошмару, развлекать своими жалкими потугами местного демиурга? Ничего подобного!
Конечно, я мечтала что-то поменять в своей жизни, избавиться от рутины, от работы, высасывающей нервы, зрение и годы. И хотя бы ненадолго, как бы ни было стыдно — сбежать от детей. Чего бы я не отдала за возможность день-другой побыть иногда в полном одиночестве, потому что устаешь всё время соответствовать, соответствовать… Потому что за всеми моими ролями — матери, дочери, подруги, женщины, профессионала — давным-давно похоронена я-настоящая.
Кто — я? Обережница?
Откуда я знаю? Мне до сих пор кажется, что и это — очередная роль, навязанная мне извне.
Воистину, бойся своих желаний! Накличешь однажды…
Вздохнув, я закладываю руки за голову и смотрю в небо. Его наискось перечеркивает местный Млечный Путь — скопление звёзд, напоминающее расплывшийся след от реактивного самолёта. Больше не хочется расспрашивать о чужом Мире. Пора возвращаться в свой.
— Родственница, — зовёт Николас, — не спишь? — Приподнимается на локте. — Давай сменим тему, что ли, раз всё равно не уснуть. Вы как вообще с моим братцем познакомились?
— В поезде, — отвечаю, подумав. — В одном купе ехали. Я в тот год первый раз в жизни на море поехала. Мы особо и не разговаривали, так, попутчики и попутчики. Он, как в купе зашёл, сразу на верхнюю полку влез и уснул. А ночью во сне стонать начал, да так страшно, даже зубами скрипел…
— Ну? — подбадривает меня Николас, потому что я умолкаю, изрядно озадаченная новым воспоминанием. — Что, правда, даже не хотела познакомиться? Он же тогда вообще красавец был, — он делано смущается, — это я по себе сужу. И не приставал? Впрочем, он — не я, братец мой до женщин никогда охотником не был, больше поёрничать любил. Так что потом?
— А я …Жалко мне его стало. Подсела рядом и взяла его за руку. Сижу и по руке глажу.
— Мне из тебя каждое слово клещами вытаскивать? А говорят, что женщины болтливы. Дальше-то что?
— Он успокоился, а потом очнулся и как схватит меня за руку! И глаза злые. Не знаю, что уж там ему снилось, только перепугалась я ужасно, а он, должно быть, понял и сразу стал извиняться. Ну и… всё. Остаток ночи просто проговорили ни о чём, знаешь, как в дороге бывает, а потом на вокзале попрощались и разошлись… кажется.
— Ну?
— Не нукай, — вдруг сержусь я. — Дальше не помню. Можно подумать, ты не видел того, что было дальше!
— Нет, — сдержанно отвечает он. Обиделся, наверное. — Я так далеко не лез, всё больше изучал твои мытарства после попадания. Про тебя с Магой знаю не больше, чем ты сама уловила, когда память к тебе пробиваться стала, да и то кусками какими-то. Ладно, я ж не извращенец какой-то, про подробности пытать не буду. Меня другое интересует. Ответь сразу, не задумываясь: сколько вы были знакомы? На какой день выпала ваша ссора?
— На седьмой, — быстро отвечаю. — Ну… мне так кажется. — И потираю завывший висок.
— Всё, Ива, всё, хватит, — заметив мой жест, торопливо говорит Николас. — Голова болит — значит, дальше не лезь, не пытайся. Уже то хорошо, что к тебе само приходит. Я ведь почему спросил: у нас с ним была договорённость. Он оставался изучать ваш мир, я отправился в этот, и встретиться мы условились на десятый день в оговоренном месте, как раз на побережье, куда вы с ним приехали. Я должен был появиться или подать знак, но кто ж знал, что меня занесёт в систему двойной звезды! — Он с досадой стучит по лежаку, тот отзывается сухим треском. — А через три дня после перехода я уже валялся в местной бесплатной клинике полностью обесточенный и изображал из себя овощ. Да хоть и не был бы в коме — всё равно не дотянулся бы до брата, даже ментально. Здесь полная изоляция, Ива, полная!
Он снова садится на своём лежаке, сердитый, взъерошенный. Его силуэт, подсвеченный снизу бортовыми огнями, напоминает ожившую Тень, сбежавшую из театра.
— Он ведь наверняка пытался пробиться сам, но портал можно открыть только вдвоём, мы же без кидриков ходили, по-другому. А меня на этой стороне уже не было, понимаешь! Потому он и бесился, что меня потерял. До сих пор простить не могу, что отмахивался от этих сказочек о двойных звёздах. — Он вцепляется обеими руками в шевелюру, и я вдруг пугаюсь, что сейчас, как иногда пишут в романах, он начнёт «рвать на себе волосы». Но Ник лишь сердито дёргает пару раз себя за пряди — это он так успокаивается, я несколько раз наблюдала за ним подобное, — и выскальзывает из своего спальника ужом. — Что-то я разошёлся, пойду, окунусь, остыну. Не желаешь?
А я пригрелась и вылезать совсем не хочу.
— Подожди, — спохватываюсь и снова вскакиваю. Николас уже шлёпает босиком к трапу, но оборачивается на мой оклик.
— Ты всё время твердишь: тут полная автономность, но ведь твой отец меня здесь нашёл! Он-то как сумел пробиться?
И вот тут Ник задумывается.
— Или он применил то, о чём я пока не знаю… — Будь на нём сейчас цивильные штаны, наверняка бы уже сунул в карманы руки, но в этих лёгких шортах карманы отсутствуют, он раздражённо встряхивает кистями и разворачивается к трапу. Договаривает на ходу: — Или сам ломает над этим голову.
— А может всё-таки дело в кольце? — Я никак не угомонюсь. Но родственник только отрицательно мотает головой и скрывается внизу. Через несколько мгновений я слышу шумный всплеск, и тут же, нахально пощекотав собой мои бока, срывается с места Рикки. Спохватившись, что не отпросился, замирает на диванной спинке и умоляюще смотрит на меня. Лунное сияние красиво играет в фиолетово-сиреневой чешуе, концентрируется сгустками на коготках и кончике хвоста, загнутого крючком.
— Иди, — сердито говорю. — Тебе же обещали, что отпустят. Только не вздумай потом с мокрыми лапами ко мне соваться, а то выгоню; сперва обсохни.
Он поспешно юркает вслед за большим и сильным кумиром, я слышу ещё один всплеск и, подумав, вытаскиваю из кармана перстень с чёрным камнем.
А вот интересно, осталась в нём ещё иномирная энергия или нет? Распознал её Николас при самом первом осмотре или же… скорее всего, нет, иначе достал бы вопросами. С другой стороны, если при переходе сюда меня скрутило до обморока, значит, из кольца всё было выжато?
И всё-таки мне кажется, что дело именно в нём. Может, её и нужно-то каплю, этой чужой энергетики, может, она каким-то образом регенерируется, и вот взяла да пробила крохотную брешь в щите над этим миром и сбросило Главе некромантов сигнал от его маячка…
Кстати, о сигнале. Что-то я собиралась сделать… Ах, да.
У нас в наличии — две ослепительно сияющих луны. Практически полных. У нас в активе информация о непереносимости некромантами лунного излучения. А в пассиве — кольцо-жучок, которое я прямо сейчас возьму — и заряжу до упора этим самым лунным светом, благо, тут его — хоть ложкой ешь. И практика мне, и резервный запас…
Возвращаться в мир-обманку, в горячие объятия Маги нет у меня никакого желания; но если, не ровён час, занесёт меня туда снова, то не хочется, чтобы через несколько минут из любой отражающей поверхности — оконного стекла, полированной дверцы или из ближайшего пруда глянул бы на меня с плотоядной усмешкой дон Теймур. Потому что автономность автономностью, но каким-то образом сигнал до него просочился, причём сразу после того, как я надела кольцо. И, между прочим, к месту благородный дон приклеил меня с полщелчка, так, что я пошевелиться не могла… Стоп, а вот это, скорее всего, и не магия, а сила сродни гипнозу, при котором достаточно бывает визуального контакта и мысленного посыла. Но рисковать не будем. Сейчас я твёрдо уверена в том, что подсматривать за мной больше никто не будет.
Слепни и глохни, кольцо. Не нужен мне шпион на пальце.
Хотите — верьте, хотите — нет, но последующие сутки сливаются для меня в сплошное непрерывное действо, связанное с натаскиванием на «подзарядку». С самого утра меня то и дело охватывает состояние, похожее на то, что было во сне, когда я отправлялась в квест с целой свитой верных друзей. Время от времени я даже встряхиваю головой или тишком щиплю себя за руку, чтобы убедиться: не сплю! Да что за ерунда?
Приглядевшись ко мне, Николас дотошно вытягивает из меня симптомы.
— Это всё Риковы шуточки, — наконец поясняет. — У него сейчас своеобразная притирка к окружающей среде после того, как шкурку сменил. Он и к тебе притирается заново. Но раньше он был с тобой слит почти всё время, а теперь растёт, и чем дальше, тем реже вам придётся соприкасаться аурами. Скоро он ему придётся вообще от тебя отпасть. А ему эмпатический контакт нужен, вот он и пробует подсоединиться как-то по-другому, по-своему. Перетерпи.
Мы сидим в салоне яхты и распиваем чай — как и вчера, «для души», а завтракать совершенно не хочется. Рикки, свалившись с дивана, шустро уползает на палубу — погреться на солнышке, и полудремотное состояние понемногу отпускает меня.
— Чем будем заниматься сегодня? — интересуюсь.
— Заправляться, заправляться и… заправляться, — глотнув чаю, подытоживает Николас. — Пока не засветишься, да так, чтобы мне понравилось. Кто знает, родственница, вдруг тебе вздумается одной попутешествовать или по какой-то причине меня рядом не будет после переноса — и кто тогда поможет тебе восстановиться? Рассчитывай только на себя. Поэтому ты и сама должна быть загружена, и цацки забиты. На рассвет мы с тобой сегодня медитировали, в утреннее небо заглянули, заодно и с волны кое-что пособирали… Что? Вопросы?
— Ага. А как же в твоём мире, Ник? То, чему ты меня учишь, у тебя на родине может показаться слишком… — я подбираю слово, чтобы не его не обидеть, но он меня опережает.
— Просто, да? На самом деле, Ива, мы, некроманты, по характеру своему жуткие консерваторы. Сказано нам изначально: берите в источники энергию духов и ночных стихий! И всё, шаг вправо — шаг влево уже отклонение от канонов и не приветствуется, к какому источнику привыкли, из того и пьём, о другом даже не задумываемся. Собственно, в нашем мире магических энергий на всех хватает, нет надобности искать подручные средства. Это всё равно, что при шикарно накрытом столе подбирать со скатерти крошки. Зачем, когда можно спокойно наесться вдоволь тем, что предложено?
— А я ничего такого у вас не замечала, — обескуражено говорю. — И Гала во мне никаких способностей к магии не находила, и когда сэр Майкл учил заряжаться на солнце, и когда с аурой работала — я не видела таких всплесков, как здесь, просто работала с собственным воображением.
— Ты подрастаешь, — улыбается Ник отечески. — Переходишь на новые уровни незаметно для себя. Вот когда вернёшься в наш мир… допустим, вернёшься, — поправляется, — я ж не знаю твоих планов… тогда у тебя будет возможность сравнить. Просто запомни этот разговор. И, кстати, день этот запомни, мы сегодня многое пройдём.
Вы просто это запомните, говаривал мне сэр Майкл. С чего это я его вспомнила? Провожу аналогии? Да нет же, Николас не наставник, он точно такой же попаданец в чужой мир, как и я. Подозреваю, у него просто есть потребность делиться тем, что знает.
И я старательно набиваю копилочку памяти, хоть в голове полная каша.
…В небе парит громадный белоголовый орлан, чёрными крыльями временами закрывая собой оба солнца. То он камнем падает в воду, почти касаясь волн, то взмывает ввысь с трепещущей добычей в когтях и от души шваркает её мне под ноги. А я визжу и отпрыгиваю, потому что рыбина — с хорошего осетра, да ещё и зубастая и бьётся в судорогах, и вот-вот либо тяпнет меня за ногу, либо допляшет до бортика и выпадет. Орлан пикирует, одним ударом клюва оглушает её и отпихивает лапой от края палубы. И насмешливо смотрит на меня тёмным, почти чёрным глазом.
— Ну не могу я её прибить, понимаешь? — оправдываюсь. — Зажарить хоть сейчас зажарю, а живую резать — не могу, боюсь!
Николас-орлан издаёт булькающий смешок и после небольшого разбега снова взвивается в небо. Чтобы через несколько минут потешиться надо мной, скинув что-нибудь свеженькое. Это у него называется — порыбачить перед обедом.
А потом он гоняет по волнам вместе с дельфинами и тут уже к ним присоединяется Рик. Я любуюсь этой идиллией, и для полного счастья мне не хватает одного: чтобы девочки были рядом. Им так понравилось на море в наш единственный выезд!.. С удивлением вижу среди стаи дельфинов одного поменьше, с фиолетовой спиной в чёрных разводах и вспоминаю, что Рикки тоже может перекидываться.
— Скажи, а много энергии забирает оборотничество? — спрашиваю позже у Николаса. Он, ещё не обсохший, в одних шортах и в кокетливом фартучке — чтобы брызги от кипящего масла не шпарили — переворачивает на сковороде-гриле рыбу.
— Забирает, — уклончиво отвечает он, поддевая лопаткой очередной аппетитный кусок, — но при этих игрищах получаешь в ответ гораздо больше. Я же и от морских обитателей тяну, хоть и понемногу — а знаешь, сколько их в глубине! Оно того стоит, родственница. Передай-ка перчику, сейчас присыплем…
Мы возвращаемся в бухту, но по дороге Ник, как и обещал, показывает купание прелестных дев. Только сперва он обходит на яхте по плавной дуге саму акваторию дамского пляжа и ненавязчиво обращает моё внимание на крутящиеся неподалёку катерки, лодочки, небольшие судёнышки. И я вдруг замечаю язычки жадно горящего любопытства над головами мужчин, делающих вид, будто им совершенно неинтересно, что творится за их спинами, ни один не повернётся в сторону купальных фургончиков, им это безразлично… И лёгкий налёт сексуальной озабоченности, и искристая игривость купальщиц, и сочная сладость невинного флирта, — со многого, оказывается, можно снять сливки в виде чистой незамутнённой энергии, ненужной в данный момент её обладателю.
На причале нас встречает Антуан, и снова я натыкаюсь на неприязненный взор, но на сей раз не трачу время на недоумение и догадки, а просто впитываю капли чужой досады. Это мне тоже удаётся.
Заметно погрузневший после жареной рыбки Рик отягощает мою талию. Поиграв немного, он смог не просто уплощиться, но и прикинуться поясом из змеиной кожи с пряжкой в виде головы рептилии и теперь безнаказанно глазеет на мир, не боясь разоблачений. Вопреки ожиданиям, мы не возвращаемся на пляж, а садимся в автомобиль, поджидающий на стоянке возле причалов, и Николас вывозит меня в Новый город.
За рулём — водитель, так что родственник не отвлекается на дорогу, а сидит рядом со мной на заднем сиденье и нашёптывает на ушко разные интересные вещи. Со стороны это может показаться заигрыванием, на деле же меня по-прежнему загружают информацией. От кого и от чего, как, когда, в каких дозах лучше заправляться, заряжаться, тянуть силу. Её можно высосать из толпы любопытных зевак, из водяного каскада поливальной машины и из фонтана, в который туристы бросают монетки; проходя мимо стадиона, черпануть полной горстью азарт и упоение болельщиков с одной стороны и разочарование с другой; зайдя в офис, смахнуть с болтовни секретарш у кофе-машины и избавить от излишней серьёзности молоденького менеджера, что готовит свой первый отчёт по рыночным исследованиям.
…Мы в центральном парке. Проигнорировав скамейки, Ник находит солнечную поляну, скидывает ботинки и носки и прочно босыми ногами утверждается в траве. Глаза у него закрыты, вид сосредоточенный. И я понимаю, что сейчас он просит силу у самой земли.
И ещё один урок запоминается мне хорошо.
Мы прогуливаемся по затенённым буковым аллеям, съев уже, наверное, по десятой порции мороженого и нагрузившись по самое горло восхитительным лимонадом; кажется, даже в карманах у меня булькает.
— Обрати внимание на эту пару, — наклоняется ко мне Николас заговорщически. Видишь, они идут по параллельной дорожке, скоро мы с ними встретимся у пруда? Тут много моих знакомых, этот — один из интереснейших людей. Приглядись…
Женщину я не успеваю разглядеть, потому что всё мое внимание отвлекает её спутник. Невысокого роста седовласый мужчина, телосложения не хрупкого, но и не атлетического, одет в нечто старомодное, но при этом удивительно стильное и чёрный цвет ему к лицу. Словно почувствовав моё любопытство, он небрежно поворачивает голову в нашу сторону. Они с Николасом учтиво раскланиваются на расстоянии, а Ник при этом ещё и поддерживает меня под локоть, потому что я спотыкаюсь на ровном месте.
— Похож? — с усмешкой спрашивает мой спутник. — Сейчас мы подойдём поближе и поздороваемся.
Я стопорюсь как баран. Ни за что. Это, конечно, не дон Теймур, но у меня до сих пор мурашки по коже. Та же властность, те же холод во взоре и сканирование с головы до пяток и даже чувствуешь, как тебя сызнова оценивают, измеряют, определяют слабые стороны, чтобы ущипнуть, и сильные, чтобы блокировать…
— Не пойду, — говорю упрямо. — Не заставляй меня, Ник. Ты что, смерти моей хочешь?
— Боишься, — констатирует Николас. — А вот ты представь себе, родственница: ведь это человек, простой человек, хоть и в ранге помощника министра иностранных дел и какой-то там тайный Советник. Но он — как ты и я, из плоти и крови. А что такое кровь, я тебя спрашиваю? Да не жмись ты со страху, включай аналитику. Кровь — это водная среда, пусть даже со множеством красных и белых телец и других вкраплений. Это такая же вода, что совсем недавно плескалась у тебя в стаканчике, правда, с примесями лимонного сока и сахара, но неважно. Кстати, вспомни, что ты с ней сотворила, когда я тебя рассердил?
Было дело. Совсем недавно ни с того ни с сего он сказал мне что-то нехорошее, настолько для него несвойственное, что я обиделась до слёз. Но при этом растерялась, а пока подбирала слова, чтобы ответить поязвительней, внутри так и кипела. И, как оказалось, не только внутри, потому что лимонад в стаканчике, который я судорожно сжимала, вдруг забурлил и заклацал пузырьками.
Николас, рассмеявшись, посоветовал мне не обжечься, стаканчик всё же отобрал, вылил содержимое на траву и извинился. Попросил не обижаться, этот случай запомнить (опять запомнить!), а позже он, мол, всё объяснит. Что же получается, он готовил меня к этой встрече?
— Кровь — всё равно что вода, Ива, — продолжает он сейчас как ни в чём ни бывало. — И стоит тебе захотеть — она закипит по твоему велению в этом или в любом другом существе или сосуде, точно так же, как твой лимонад.
— Нет, — я останавливаюсь в ужасе. — Это ж… убийство!
— Конечно. Но мы же знаем, что ты на него не пойдёшь. Как вспомню, что приходилось для тебя рыбу оглушать… Скажу честно: временами я понимаю, почему кое-кто решил тебя в квест не пускать. Ох, родственница, и в кого ты такая трусиха? Ты должна хотя бы знать о своих возможностях. Если однажды на тебя попытаются надавить, пусть даже в разговоре, вспомни, что с лёгкостью можешь превратить живую печёнку в ледышку, хоть оно тебе и не нужно, и отбиваться словами будет гораздо легче.
— Ник, но ведь это изуверство какое-то, честное слово!
— Я могу побить человека, если он нападёт, — хладнокровно отвечает он, и почему-то вместо «побить» мне слышится другое слово. — Могу — там, в своём мире, поставить на место достаточно сильного мага. Защитить себя и тех, кто рядом, при этом не зависеть от оружия и справляться только своими силами. А что можешь ты, обережница?
Потеряно молчу.
— Ты можешь попросить стихии поработать на себя. Пока совсем немного поработать, да и вряд ли выйдешь на уровень высочайшей магии, — у тебя другой профиль. Ты сподвигаешь людей на поступки, как катализатор, а запас собственных сил у тебя меж тем невелик, по сравнению с моим запасом — не обижайся, крохи. Но и это можно использовать, как, знаешь ли, маленькие иголки, что ввинчиваются в точки акупунктуры. Твои умения — это иголочки, и как ты их вонзишь — твоё дело. Говорю тебе об этом без излишней боязни, ибо за время знакомства успел твои моральные и этические установки изучить.
— Когда ты выражаешься так умно и длинно, я расстраиваюсь, — отвечаю я. — Ты опять выпадаешь из образа…
— …великовозрастного балбеса. — Николас улыбается. — Однако, Ива, мы идём на сближение с заветной парочкой. Сейчас я вас познакомлю.
— О нет! — говорю я в ужасе. В ответ он железной рукой направляет меня к двойнику благородного дона и негромко напоминает:
— Работаем, Ива!
…— Ну? — спрашивает он немного позже. — Живая?
— Ты знаешь, — отвечаю, переводя дух, а сама чувствую, как по спине струйки пота щекочут, — кажется, ты был прав.
— Я всегда прав, родственница, — важно отвечает он. И увлекает меня в сторону выхода.
…После парка мы заходим в какой-то магазинчик. Не успеваю я состроить разочарованную физиономию — опять, мол, шопинг, как вдруг до меня доходит, что гламурными тряпками тут не торгуют.
— А что нам здесь нужно? — Обвожу взглядом россыпи палаток, рюкзаков, пики спиннингов и удочек, причудливо изогнутые лезвия ножей в прочных витринах.
— Обувь. Прочная и качественная обувь для похода, — это Николас объясняет уже не мне, а подскочившему продавцу. — Мы собираемся завтра в горы, но у дамы нет с собой абсолютно ничего подходящего.
— Горы? С обычной экскурсией? А позвольте поинтересоваться маршрутом, хотя бы приблизительно, — уточняет продавец. — Хотелось бы знать специфику мероприятия.
Ник задумывается.
— Тигровая пещера, — наконец изрекает он. — Да, пожалуй, именно туда мы и пойдём.
— Угу, — молодой человек, склонив голову на бок, придирчиво меня осматривает. — Значит, через ущелье и речку, по камням, потом по скалам, потом учитываем, что в Тигровой стены сплошная глина, свод кое-где низковат…
И через час у нас в комплекте кроссовки, полностью закрывающие щиколотку — и на камнях устойчивее, и, знаете ли, змеи могут встречаться, поясняет продавец; походная куртка и такого же типа штаны — а прошиты здорово, отделаны крупной строчкой и заклёпками вроде джинс; два мощных фонаря и два налобных, моток верёвки на всякий случай, фляжки для воды и небольшой рюкзачок, чтобы тащить всё, что нужно, не в собственных ручках, а за спиной. Руки лучше держать свободными, деловито объясняет наш консультант, там и скользко, где-то и за стены хвататься придётся, за корни… Руки держите свободными, особенно на реке.
— Ник, а зачем нам в горы? — спрашиваю между делом.
— А всё за этим же. Свожу тебя в одно место, что ты во сне видела, полюбуешься вживую. Да и пещера хороша, недаром про неё слухи ходят, что живых ящеров в ней когда-то видели. Рику будет интересно.
… И ещё помню счастливый взгляд Константина при нашем возвращении.
— Дружище, — Ник оглушительно хлопает его по плечу, отчего дворецкий слегка проседает, — о, извини, не рассчитал… Я же сказал тебе, что вернусь! Завтрак готов?
— И завтрак, и обед, и ужин, сударь, — как всегда, с достоинством отвечает дворецкий, почему-то благодарно улыбаясь в мою сторону. — Велите подавать всё сразу?
— Тащи, — распоряжается Николас. — Вот не поверишь, кроме двух жалких селявок нам за сегодняшний день так ничего и не перепало.
— Обжора, — не могу я сдержаться, вспомнив упитанных рыбёх с мою ногу каждая. — И куда в тебя столько влезает?
А просыпаюсь я с головой удивительно ясной и чистой. Только какой-то дискомфорт ощущаю, но спросонья не пойму, в чём дело. Слышу шумный вздох и, разлепив веки, с удивлением обнаруживаю на соседней подушке голову спящего Рика. Нет, видали! Мало того, что он всё чаще от меня сваливает, он старается сделать это ещё и с комфортом! Башка на подушке, хвост под одеялом… Этак он скоро научится ванну себе напускать.
Блин. Что-то подозрительно мокро под боком. Вот от этого я и проснулась.
С рассерженным шипением вскакиваю. Ящерок, довольно взбрыкнув, потягивается как собачон — до чего же он длинный становится! — заняв при этом и мою половину кровати. Ругнувшись, иду в душ, и обнаружив ванну с остывшей водой и лужи на полу, кратко и энергично высказываю всё, что думаю о самостоятельных кидриках, у которых лапы настолько схожи с человеческими, что умеют откручивать краны. Хорошо, закрыть смог, пробку бы ещё догадался вытащить! А наследил-то как! Что я скажу горничной?
Подозреваю, что дело закончится очередным сюсюканьем и закармливанием. Скоро этот любимчик горничных отожрётся так, что мне придётся под него толстеть, дабы он с пояса не сваливался.
Умывшись, кое-как припомнив наставления по экипировке, извлекаю из гардеробной вчерашние покупки. Молодец Аглая, успела и ярлычки с обновок снять, и отутюжить куртку со штанами. Конечно, напрасный труд, потому как к вечеру уделаюсь, как поросёнок, учитывая любовь родственничка к экстремалу и красивым сложным трассам. Рассвет в окошке только-только полощется, но, надеюсь, я не проспала: Николас предупреждал, что выезд намечен ранний. Сам, поди, ещё храпит, и от одной мысли мне становится досадно. Запустить к нему мокрого ящера, пусть понежатся вместе? Но к вящей досаде, едва выйдя из комнаты, сталкиваюсь с Ником нос к носу.
— Молодец, — говорит он одобрительно. — Уже при параде. — Окидывает меня бдительным взором, даже заставляет крутануться, проверяя, как сидит походное снаряжение. — Обувь не жмёт, не трёт? Куртку погоди надевать, утро тёплое, с собой прихватишь. — Стрельнув по моей талии глазами, спрашивает: — А где наш друг? Почему не на месте?
— Иди, буди его сам, — сердито отвечаю. — Разбаловали мне малого, совсем от рук отбился! Скоро будет до двенадцати спать, как барышня!
— Рик! — рычит Николас, заходя в мою спальню. — Подъём, живо! И на место! Устрою вам сейчас общее построение с проверкой!
После краткого шебуршанья и звуков борьбы он появляется с заспанным и недовольным ящерком на плече, по счастью, уже достаточно подсохшим. Сам пристраивает его мне вместо пояса, не забыв мимоходом приобнять. Я уже привыкла к подобным его привычкам и не обращаю внимания.
В который раз убеждаюсь, насколько ловко он умеет носить одежду. Как будто в ней и родился. В джинсе, простой с виду, но явно дорогой — богатенький ловелас, не отягощённый заботами о средствах существования и порхающий в поисках очередных феечек; в белоснежном костюме-тройке — аристократ, бизнесмен, знающий цену себе и окружающим. Сейчас же у него такой вид, будто он всю жизнь не вылезал из байдарок, не спускался с гор и не выходил из густейших лесов; даже, кажется, пропах костровым дымом и малость подгоревшей ушицей, и даже куртка, которую небрежно кинул на диван, не новенькая, как моя, а потрёпанная, кое-где зашитая крупными мужскими стежками — не эстетично, но надёжно, и множество карманов в походных штанах защитной расцветки не пустые, видно, что в них распихана какая-то мелочь. Мощный торс обтянут футболкой, ни на гран не скрывающей приятные глазу мышечные округлости… Красавец у меня родственник, залюбуешься.
— Не упаришься? — спрашиваю, глазами показывая на ботинки на высокой шнуровке. — Сам говорил — жарко будет.
— Это только в дороге, — отмахивается он. — А там, на месте, солнца особого не увидишь. Да и ноги придётся от камней беречь. Не отвлекайся, родственница, выходи на середину. Раскрывайся. Сказал же — построение буду делать.
Придирчиво изучает мою ауру. А меня поджидает приятный сюрприз: моё персональное изумрудное сияние ощутимо увеличилось в радиусе. Надо же, ведь ничего нового я не чувствовала, когда по отдельным крупицам силу собирала, никаких изменений, а мне-то казалось, что зарядись я полностью — и начнёт буквально распирать энергией, как при передозе — уж больно хорошо запомнилось тогдашнее состояние. Оказывается, нет.
Или всё дело в дозировке? Правильно, если в своё время лунного света я переборщила из-за открытого доступа, то энергию, собираемую здесь, получаю в гомеопатических дозах. И она незаметно всасывается, складируется. Это как лишний вес: его тоже набираешь не сразу, а замечаешь только, когда любимое платье вдруг становится мало.
— Браслет как себя ведёт? — тем временем спрашивает Николас. — Не жмёт? Не холодит?
— Нет, — говорю с удивлением. — Я его и не замечаю…
Ник прощупывает, сканирует камни на браслете, затем проверяет кольца. Над тем, что с чёрным камнем, его рука вдруг замирает.
— Однако, — говорит он, и я не могу определить сразу — озадачено или с одобрением. — Это что за самодеятельность, родственница? Я тебя просил? Я говорил тебе на лунах заряжаться? Молодец, — неожиданно заключает он. — Считай, что к работе в полевых условиях пригодна. Для перехода правда, рановато, — он ещё раз обходит вокруг меня. — Ничего, день-другой — и мы выйдем на новый уровень. Молодец, — в который раз повторяет. — Хорошо учишься.
Доволен.
Мы проверяем содержимое рюкзачка, который затем перекочёвывает — на мою спину, заметьте, но я не возмущаюсь, потому что… ну, знает он, что нужно делать, и я не возражаю. По своим, пусть и немногочисленным, походам помню, что руководителя группы нужно слушаться, он с бухты-барахты требовать ничего не начнёт и порядки не от балды устанавливает. А мы, считай, хоть маленькая, но группа, и старшим в ней явно не обережница.
— Перекусим в дороге, — сообщает Ник и устремляется на выход, не забыв прихватить с дивана куртку, а заодно и оставленную там невесть с какого дня книгу. Из чего я заключаю, что в дороге у нас будут и относительно спокойные моменты. Кстати, у меня в рюкзак уложен и купальник, опять-таки по настоянию Николаса. Что-то меня ждёт интересное…
Константин, несмотря на ранний час, ожидает нас в холле, наизготовку с ещё одним рюкзаком, который Николас, даже не удосужившись просмотреть, сразу закидывает за спину. По-видимому, тут давно всё схвачено и проверено, поскольку собирается этот заплечный мешок далеко не в первый раз: я его помню ещё с нашей с Николасом встречи на реке. После недолгих напутствий и пожеланий дворецкого мы, наконец, покидаем дом.
— И? — говорю, не выдержав. — Может, ты хотя бы огласишь повестку дня? Или так и будешь для меня сюрпризы устраивать? Ты меня и так вчера весь день за собой таскал как на верёвочке, вслепую.
— Повестка дня! — с готовностью отзывается он. — Никакого личного транспорта, никаких выпендрёжей с яхтами, самолётами и вездеходами. Расхаживаем как простые смертные — пешком. Едем исключительно в общественном транспорте. Если полагается авто — такое же, что выделяют каждой группе. Одним словом — идём в массы.
— Э-э… Правила передвижения понятны. А всё-таки как насчёт повестки дня?
— Трамвайчик, — коротко говорит он, цепляет меня под руку и влечёт уже знакомым маршрутом. — Набережная. Турбюро. Автобус. Горы. Ущелье. Пещера. Водопады. Сплав по реке. Местный ресторанчик. Дорога домой. Устраивает?
— Здорово, — говорю я. — Кроме одного: сплав по реке мне непонятен.
— Отличная штука, очень бодрит. Просто поверь мне на слово.
Как-то подозрительно это на слух — «бодрит». Ну да ладно, идём по пунктам. И вот уже я снова вприпрыжку несусь за своим сейчас немного диковатым с виду командором, и он, как всегда, снисходительно замедляет шаг, подстраиваясь под меня.
Хорошо, что ещё так рано. Улочки практически пусты, фигур в изысканных туалетах позапрошлого века не видно, а то мы здорово выпадаем из местного стиля, а те прохожие, что деловито спешат мимо нас по мощёным тротуарам — скорее всего, из прислуги, одеты проще, демократичнее. Где-то рядом открываются булочные-пекарни, потому что ветер приносит упоительный дух свежеиспечённого хлеба, у меня даже коленки слабеют. Расхаживают молочники с большущими с оплетённым верхом бутылями в тележках, шныряют по продуктовым лавочкам женщины с пустыми и полупустыми корзинами, кое за кем уже бегают мальчики с покупками… Куда-то мы не туда идём. Нам вроде бы надо к Зелёному мосту, но Ник заворачивает влево, я только успеваю заметить зелёную гриву каменного льва на постаменте.
— Сюда, родственница, — слышу, и вот он уже усаживает меня за столик небольшого бистро. По его примеру я пристраиваю рюкзачок на соседний стул. — Здесь лучшие круассаны в городе, а также кофе со взбитыми сливками. И всё дёшево, потому, что у хозяев сын — художник, в своё время на чужбине наголодался, пока науку постигал, так теперь в память о нём они подкармливают местные дарования. А у них денег, сама понимаешь, твой Рикки меньше наплачет. Богема, что с неё взять. Вот из-за того, что дёшево, от этого места многие снобы нос воротят, а мы не побрезгуем.
Он подзывает официанта.
— Доброго утра, милейший! Нам омлет с шампиньонами, по двойному кофе в больших кружках, круассаны, и что-нибудь для дамы из вашего фирменного. Что у вас сегодня гвоздём программы?
— … А ничего, что мы так рано заявились? — спрашиваю, пока мы сидим в ожидании заказа. Надо сказать, удивлена. В наших курортных городках в такую рань встретишь разве что торчащие ножки перевёрнутых стульев на столах да свёрнутые на ночь тенты-зонтики. — Они что тут — круглосуточно работают?
— Это кафе для «жаворонков», — серьёзно отвечает Ник. — Соседнее — того же хозяина — для «сов», там только угомонились. Иногда всю ночь гуляют, они ж не сколько поесть, сколько пообщаться приходят, им это как дышать… Художники, знаешь ли, разные бывают, как и все представители творческих профессий. Мне самому, например, всегда лучше работается по утрам.
И набрасывается на принесённый завтрак как на личного врага. А я тактично делаю вид, что не замечаю оговорки насчёт работы. Нравится человеку изображать из себя бездельника — кто ж ему помеха? Пусть играется…
Скатерти в крупную сине-белую клетку, синеющее сквозь крыши небо, широкие и низкие плетёные корзины с выпечкой, кофейный сервиз насыщенного кобальтового цвета… Уют и покой. Опускаю веки и вдыхаю аромат этого места. Хочу унести его с собой — вместе с теплом ранних утренних лучей, ласкающих щеку, с шумным воробьиным чириканьем, с перестуком колёс трамвая неподалёку…
Открываю глаза.
Николас смотрит на меня серьёзно.
— А ведь я тебя этому не учил, родственница. Создаёшь свою картотеку? Хорошие места собираешь?
— Ммм… пожалуй, да, — признаюсь. — Что, это тоже запомнить?
Он кивает. Просто запомни, родственница. Когда-нибудь пригодится.
За дополнительную плату мы получаем полный термос горячего кофе и два больших бумажных пакета горячих пирожков, с пылу с жару. Всё это Николас отправляет в свой рюкзак, а, увидав, что Рикки просительно поднимает голову, грозит пальцем.
— С тебя хватит и вчерашнего. Потерпи, вечером угостишься. И просил же: не высовывайся!
В трамвай мы садимся уже на другой маршрут и доезжаем до большого экскурсионного бюро на набережной, в месте, отдалённом от официальных пляжей и практически за чертой города. Очевидно, это из-за автобусов, которые большими жуками собрались неподалёку на стоянке и поджидают клиентов. Желающих выехать на прогулку в горы всегда достаточно, объясняет Николас, и после долгих дебатов городские власти пришли к компромиссному решению: оставить небольшие экипажи для ближних экскурсий, а для дальних, так и быть, выделять современный транспорт, только подальше от жилых кварталов, чтобы и не загазовывать, и стилизацию не нарушать.
Несмотря на ранний час, возле «жучков» собираются группки таких же, как мы, великовозрастных бродяг: с рюкзаками, фонариками, одетых по-походному, в общем — ловцов приключений. Возрастной диапазон замечателен: от пятилетней девочки, потирающей спросонья глаза, до бабульки лет восьмидесяти, держащейся бодрячком, в берцах на тощеньких ногах, в болтающейся футболке, из которой выпирают ключицы и в шортах чуть выше колен. Куртка обвязана вокруг пояса, седые кудри вьются штопором из-под кепки, сухие ручки в гремящих цветных браслетах… Обязательно среди любой компании найдётся один чудик. А то и несколько. Зато потом как интересно вспоминать!
А главное, что мы среди этой толпы абсолютно не выделяемся, разве что Николас — своим ростом, но не прикидом. Похоже, все путешествующие проходят одинаковый предварительный инструктаж по подготовке, внешнему виду и экипируются в одном месте, кстати.
— Как насчёт серпантина, родственница? Переносишь?
Насчёт чего? Ах, да! Горная дорога, которую впору не серпантином, а змеёй называть — вьётся во все стороны, вправо-влево, вверх подскакивает, вниз ныряет, снова влево, влево, вправо. Не все её любят, далеко не все.
— Нормально переношу, меня редко укачивает. Не волнуйся.
— Тогда пошли к водителю, напросимся на самые лучшие места — обзорные.
Автобус небольшой, человек на двадцать, но салон просторный, светлый. Впрочем — это за нашей спиной, а мы с Ником занимаем лучшие, по его мнению, позиции, рядом с водителем, у широченного лобового стекла. К нашей группе присоединяются несколько супружеских пар разного возраста, бодренькая бабулька в шортах — и не одна, а с подружками, и женщина с той самой пятилетней девочкой. Присаживается на своё сиденье, чуть приподнятое относительно других, девушка-экскурсовод, жизнерадостно здоровается, плотно перехватывает наманикюренными пальчиками микрофон. Пересмешки, разговорчики за нашими спинами слегка утихают.
— Доброе утро, дорогие дамы и господа, меня зовут Аида, я ваш личный экскурсовод, и за сегодняшний день мы с вами успеем посетить множество красивейших мест, — журчит её монотонный голосок. Всё, как в нашем мире. Но перед поездкой девушка с милой улыбкой интересуется о том же, о чём спрашивал меня недавно Николас, и разносит нелюбителям горных серпантинов какие-то драже, — по-видимому, что-то вроде нашей Драмины. Заодно группу пересчитывают, улыбаются ещё раз всем, ребёнку выделяют шоколадку; дверь бесшумно задвигается.
Поехали.
На пресловутом серпантине приходится терпеть моменты, когда я то заваливаюсь на Николаса, то меня сносит в сторону и он с полным правом прижимает меня к себе — чтобы я не заваливалась на водителя. Подозреваю, что эти места он выбрал неспроста: в обычных креслах с подлокотниками такой проблемы не было бы… Вид перед нами открывается изумительный. Справа — крутой скалистый склон, уходящий в верхотуру, слева обрыв, практически сразу после двойной полосы дороги и символического бордюра; за обрывом — море. Я хоть и сталкивалась с подобным, но всё равно впечатляюсь, а кое-кто сзади даже визжит.
Здесь интересные скалы — слоистые, из горизонтальных пластов. Кое-где виднеются осыпи и следы оползней, но сама дорога в порядке, расчищена, она виляет, петляет и увлекает всё выше, пока не выводит к местному посёлку. Там мы и высаживаемся к великому облегчению тех, кто, несмотря на волшебные драже, вышел из автобуса слегка позеленевший. Ещё бы. Это вам не на американских горках погонять минуту-другую, ехали мы около часа…
Возле павильона для туристов мы с удовольствием пьём из фонтанчика ледниковую воду, лёгкую, холодную до ломоты в зубах. Здесь наша группа разделятся: половина уходит к местным водопадам и чайным плантациям, мы же принимаем в свою компанию ещё пятерых. Пока новенькие знакомятся и делятся впечатлениями, Николас выуживает фотоаппарат и делает несколько снимков.
— Для тебя, родственница, — поясняет он. — Представляешь, будет у тебя уникальное алиби в чужом мире!
Воспользовавшись облачностью, он устанавливает на объективе какие-то фильтры и снимает меня на фоне горного провала с двумя солнцами за плечами. Оборачиваюсь, улучив момент, только осторожно, чтобы не сверзиться с края смотровой площадки. В самом деле, кадр должен получиться изумительным: хоть светила и прикрылись тучкой, через дымку хорошо просвечиваются два диска и кроны расходящихся лучей. Подозреваю, что я на снимке буду еле-еле видна, но здесь важнее фон, чем персонаж.
Ник упрятывает фотоаппарат в чехол, а я тем временем отвлекаюсь на высокую фигуру, промелькнувшую средь толпы и странно знакомую. А что здесь делает Антуан, правая рука Николаса? Он что-то негромко втолковывает матери малышки, потом целует обеих в щёчку и уходит к стоянке для частных автомобилей. Обычное дело, проводил на экскурсию жену с дочкой… ну, или подругу, или знакомую. Должно быть, сперва собирался поехать с ними, затем не смог, но хотя бы проводил. А то, что в автобусе с нами его не было — так не по чину, наверняка на личном престижном авто примчался. Может, и не знает, что босс здесь, рядом.
А мы, зачехлившись и проверив, чтобы ничего не звякало, не давило на спину, не скользили бы лямки — отправляемся дальше.
Заходим в небольшой лесок, где, на солнечной полянке, собравшись вокруг Аиды, выслушиваем основные правила поведения. Первое: незнакомые растения и ягоды не трогать, не нюхать и не есть, последствия могут быть фатальными. Второе: вдоль русла реки пробираемся таким образом: ставим ногу на камушек, пробуем, если ничего не шатается, не выскальзывает из-под ноги — делаем полноценный шаг, и так далее. Третье. Никуда не торопимся, следуем шаг в шаг за ней, Аидой, не отвлекаясь. На обзоры, любования и фотографии останавливаемся через каждые пятнадцать минут, так что успеем запастись впечатлениями. Четвёртое. Кто вздумает фотографироваться на скалах или обрывах — лучше не рискуйте, а решите рискнуть — сперва зафиксируйтесь. И не вздумайте, пока позируете, размахивать руками, вертеться, подбирая более эффектную точку, иначе один из кадров может оказаться для вас последним.
Сопровождаемые такими добрыми напутствиями, мы углубляемся в настоящий реликтовый лес. И вскоре наставления, увещевания и инструктажи забываются, потеснённые красотой пейзажа. Познания мои в части фауны довольно слабые, но вот каштаны я узнаю, только здесь они раздутые, толстые, не менее чем трёхсотлетней выдержки. Это «хлебные» каштаны. Вперемежку с ними попадаются скрюченные в дугу скальные дубы, встречаются дикие груши и старые лещины, оставшиеся ещё от древних поселений. Под огромными кронами стелятся заросли самшита, увитые плющом. Не сдержавшись, срываю часть листьев, растираю несколько штук в ладонях и с наслаждением вдыхаю запах. Остальные прячу в карман. Николас пристраивает веточку к своей кепке на манер пера.
Мы выходим к руслу реки — пока что безобидного ручейка, и вот тут-то и начинается самое веселье с хождением по большим круглым голышам, что так и норовят ускользнуть из-под ног. Через час половина группы начинает выдыхаться, несмотря на обещанные остановки. Моему родственнику приходится разрываться на части, подавая руку то мне, то бойким старушкам, которые — вот ей-богу — запросто могли бы обойтись без его помощи, но не упустят ни за что, чтобы такой симпатичный молодой человек за ними не поухаживал бы. Время от времени на особо трудных участках Николас берёт на плечо маленькую девочку.
Берега речки поднимаются всё выше и выше, пока, наконец, не сужаются и не вытягиваются ввысь, образуя стены самого настоящего каньона. Русло заметно расширяется, остаётся только небольшая сухая кромка по левую сторону течения. Изрядно устав, несколько раз вымокнув и обсохнув на ветру и солнце, мы не сразу замечаем, что выходим в широкий скальный зал — громадную круглую чашу, белые известняковые стены которой, образовывая конус, сужаются кверху. Это настоящая пещера с открытым сводом, с искрящейся занавесой водопада, с одной стороны, и довольно топорного вида лестницы — с другой. Наконец-то! Вот она, твёрдая земля, наверху!
Снова углубляемся в лес, а затем оказываемся на обрывистом берегу той же самой речушки, которая далеко отсюда делает большую петлю и возвращается намного полноводнее. И поэтому переходить через подвесной мостик, который прыгает под ногами и вибрирует от каждого шага — испытание то ещё. Николас и тут переносит девочку, и по глазам её мамы догадываюсь, что она бы не прочь занять дочкино место, но уж дудки, голубушка, думаю мстительно, никто тебя сюда силком не тянул! Но через мгновение мне становится стыдно. Она, должно быть, рассчитывала на Антуана, который наобещал сопровождение, а сам под каким-то предлогом отмазался, а ведь с ним ребёнок был бы под присмотром большого и сильного мужчины… как мой, например…
Стоп, — тревожно говорит внутренний голос. Поправься немедленно.
… как мой родственник, например, — повторяю послушно и даже теряюсь. Эй, голос! Да ты не думай ничего плохого, это ж просто оговорка!
Прямо по Фрейду оговорочка, мрачно выдаёт голос. Ты последи за собой, дорогуша, последи. И скажи спасибо, что я у тебя тут за цензора работаю по совместительству.
На том берегу поджидают вездеходы вроде наших УАЗиков, и мы, наконец, даём отдых гудящим ногам. Проезжаем весь лес. В небольшом селении высаживаем половину группы на дегустацию местных сыров и вин, а сами, наконец, окончательно удаляемся в горы. Вернее сказать, к границе между лесом и подошвой горы.
Крутой подъём почти сплошь зарос кустарником. Из отдельных проплешин выглядывают горизонтальные пласты известняка; в одном месте они образуют естественные ступени, дополнительно обработанные человеческими руками и оснащённые лишь небольшими страховочными тросами. Аида сдаёт нас с рук на руки другому проводнику, из местных.
Молодой парень, крепыш лет двадцати пяти, одетый, несмотря на жару, в плотный кожаный комбинезон, устраивает предварительный осмотр вверенных ему людей и их имущества и решительно требует оставить младенца здесь под присмотром матери. Девочка ударяется в рёв, но парень неумолим, и тут уже даже кое-кто из группы начинает его поддерживать. И в самом деле, подъём достаточно крут, да и в пещере, по словам проводника, будет сейчас достаточно холодно, влажно и… грязно; место ли там ребёнку?
— Но нам об этом ничего не говорили! — упрямится мамаша. А я готова прибить её на месте: ладно, по относительно безопасным хоть и крутым тропам дитя мотать можно, если аккуратно, но тащить на верхотуру по тропке, на которой двоим — не разойтись?
— Вот послушайте, — сердито говорит проводник. — Слышите, какой мощный голосок? Дама, я бы лично снёс вашу дочку на руках и туда, и обратно, но я не услежу за ней, и вы не уследите, ежели ребёнку вздумается вот так поорать прямо в Тигровой пещере. Известняк — порода хрупкая, и от любого резкого звука со свода идут осыпи, а уж от вашей сирены… Поймите меня правильно, вы можете подставить под удар не только себя.
Рёв, издаваемый чадом, просто невыносим. Николас расстроено снимает рюкзак, бросает в траву и опускается перед девочкой на корточки.
— А со мной останешься? — говорит он.
Догадались, чем всё заканчивается?
Я тоже расстроена, но Ник только ласково меня обнимает и шепчет:
— Тебе обязательно нужно там побывать. Не волнуйся, пещерка небольшая, за полчаса всё обойдёте. Постарайся только хоть ненадолго задержаться в рукаве… ну, в тоннеле с озером. Ради него я тебя сюда и притащил. Да, фонарь возьми. И смотри время от времени под ноги.
Эх, Ник…
Вот мы и делаем последний (надеюсь) рывок наверх, метров этак на двадцать. И выходим на небольшую площадку, над которой чуть подальше от нас зияет открытым ртом пещера. Идеально круглое отверстие, живописно задрапированное плющом и местными лианами, приподнято от уровня площадки ещё на метр, и, не сдержавшись, охнув от боли в натруженных ногах, я преодолеваю и этот «порожек». Раз уж Николас так просил.
В узком тоннеле с волнистыми сводами перепад температуры по сравнению с летним днём — градусов десять. Плотнее запахиваю куртку, потому что становится зябко. Один фонарь у меня налобный, один — по настоянию Николаса — в руке, но с «прищепкой», чтобы при необходимости зацепить за пояс. На стенах то и дело попадаются натёки глины ярко-красного цвета; они образуют живописные разводы, из-за которых пещера получила своё название. Из-за этой же африканской раскраски здесь оказывается фантастически и нереально красиво: не мешает даже скользота под ногами и капли воды, время от времени летящие с потолка то за шиворот, то на нос.
Вскоре мы проникаем в огромный грот, заполненный редкими сталактитами. Ровно в центре зала, образовав естественную природную опору, высится сталагнат: такой солевой столп, образующийся, когда со временем срастается сосулька, растущая со свода пещеры — сталактит — с сосулькой, накапанной на дно пещеры — сталагмитом. Процесс долгий, результат красивый. Колонна — словно огромная витая парафиновая свеча, вся в декоративных наплывах и завитках, и к ней поспешно припечатываются ладонями, дабы вернуться сюда ещё раз. Я не подхожу. Красиво, да, не спорю, но мне здесь не очень-то нравится.
Из зала ведут четыре тоннеля, но посетим мы всего три, поясняет проводник. В четвёртом за последние дни сильно поднялся уровень воды в озерце, и делать там сегодня нечего. Вот так-так, а Николас меня послал специально за этим! Сворачиваю за гидом в первый тоннель, оскальзываясь на глиняных прослойках, а сама думаю, думаю. Даже по сторонам особо не гляжу, а что там смотреть, всё одно и то же. Хоть согруппники и обмениваются восторженными тихими восклицаниями, у меня — снова работа. На выходе намеренно отстаю — и за спинами уходящих ныряю в последний тоннель. Раз мы его пропустили, значит, в нём и есть то озеро.
И вовсе вода не поднималась, пол тоннеля относительно сухой. И даже кое-где следы высохли и затвердели на глиняных вкраплениях…
Минуточку. Следы? Опускаюсь на корточки и подсвечиваю обоими фонарями. А следы, между прочим, не от ботинок. А от больших четырёхпалых лап.
А ну как сейчас на меня из темноты кто-то выскочит? Нет, зря я дёргаюсь, следы высохли давно, вот даже глина в трещину пошла. А что у нас с озером?
Водоём обнаруживается шагов через пятнадцать, за поворотом. Свернув, я застываю с поднятой ногой, едва не угодив в воду. Это даже не озеро, а словно бы купель с отвесными стенами — никакого пологого удобного бережка, так что бултыхаться бы мне сейчас… или сразу на дно, которого не видать. Вода странная, молочно-белая и словно подсвеченная изнутри. Сквозь неё хорошо видны идеально ровные стены колодца, уходящего в глубину.
И сюда в лучшие времена подпускают туристов? Когда якобы вода спадает? Что, до сих пор никто не нахлебался?
Выключаю оба фонаря. Вода действительно светится, оставляя на своде тоннеля белёсые блики. Невольно я на них засматриваюсь…
А ведь это не блики, говорю себе растеряно. Это часть силы, исходящая… должно быть, от озера. И какой-то непонятной мне силы, я еще не встречала, чтоб такая была от воды. С морской волной мы с Ником работали, речная, по его словам, мало чем отличается, водопроводная практически не имеет ауры… Эта — живая. Она собирается из капель конденсата, уходящих с озёрной поверхности прямо под свод и концентрируется там в миниатюрные всполохи-смерчи, невооружённому магией глазу видные как отражение ряби на воде.
И тут с моего пояса соскальзывает Рик и просто взвивается под потолок. Я и ахнуть не успеваю, как он влетает в это смерчевое скопление — и замирает, а потом подпрыгивает, дёргается… и начинает какую-то странную пляску в воздухе. Он двигает лопатками, как будто размахивает несуществующими крылышками, и вдруг я вижу — у него эти крылья нарастают, правда, призрачные, как у стрекозы. Но они его держат, и держат хорошо, потому что он уже исполняет какой-то лихой победный танец, кувыркаясь под каменным куполом. А когда все силовые завихрения оказываются им впитаны, — сложив крылья, рушится вниз. Прямо в воду. И обдаёт меня целым снопом брызг.
— Э… — я поспешно понижаю голос — кричать нельзя. — Эй, Рик! — отчаянным шёпотом зову. — Ты что творишь? Вылезай сейчас же!
Он высовывает довольную морду из воды и, похоже, улыбается. И расправляет успевшие налиться плотью крылышки. Ума не приложу, как он на них порхал, они же такие крошечные! Может, просто уплотнились, потом подрастут?
— Рик, голубчик, вылезай! — умоляю. — Ведь нас сейчас хватятся и, не ровён час, искать начнут, тебя заметят. Давай быстро!
Он видит, что я сержусь, и огорчённо моргает, однако выползает на берег, затем карабкается по моей ноге. Второй раз из-за него я сегодня мокну, но сейчас гораздо чувствительнее, потому что здесь холодно. Гораздо холоднее, чем когда мы сюда зашли.
Поверхность озера затягивается твердеющим на глазах льдом. Свет, пробивающийся из глубины, тускнеет, и я торопливо включаю фонарик. Нехорошо. Не нравится мне это. Пячусь, потом соображаю, что надо развернуться, и тороплюсь к выходу, время от времени оглядываясь, и не выходят у меня из головы эти подсохшие четырёхпалые следы.
Так, Ваня, спокойно, говорит мне голос. Вот он, выход, рядом, ты здесь долго проторчала, все уже вышли и ждут тебя снаружи, а проводник за тобой уже идёт: ты помнишь, он всех вас по головам пересчитал? Николас ему всыплет по первое число, если тебя тут бросят, и сам придёт за тобой… Коридор, который я недавно прошла за минуту, оказывается невероятно длинным. И почему-то у меня ноги увязают в грунте, как в ночном кошмаре, когда пытаешься убежать — и не можешь. Но вот он уже, выход в грот, два шага осталось…
За спиной раздаётся оглушительный треск. И моё скверное богатое воображение рисует громадную тушу чудовища, пробившего собой толстый лёд как хлебную корку. И оно мчится сюда, я слышу! И мне не нужно оглядываться, чтобы в этом убедиться!
Ошалев, я выскакиваю из тоннеля, и неведомая сила рывком отбрасывает меня влево от входа. Я падаю, роняю фонарь, счёсываю себе бок, и словно в замедленной съёмке вижу:
— чужой фонарь, вспыхнувший у входа в пещеру, стремительно приближающийся. Как будто человек, который его несёт, торопится или бежит;
— тёмную тушу величиной с быка, летящую из коридора, откуда я только что выскочила; она столь быстра, что мне видно только чёрное смазанное пятно.
Вспышка света выжигает мне глаза. Я зажмуриваюсь и инстинктивно закрываю лицо ладонями. И снова слышу страшный треск.
Ничего не вижу из-за световых пятен, скачущих на веках. Пытаюсь встать, на ощупь, когда меня снова швыряет вниз и больно припечатывает к каменному полу. И сильно обжигает руку. Где-то надо мной совсем рядом грохочет камнепад.
А затем становится очень тихо. Только почему-то ещё и пыльно.
Откашлявшись, я пытаюсь сесть. Ещё раз прочищаю горло. Ничего не вижу.
Спокойно, Ива, спокойно. И ты, Рик, успокойся, слышишь? Уймитесь, паникёры!
Сама в порядке? Вроде бы помята, но в порядке. Только почему-то жжёт кисть левой руки. Нет, палец. Сломала? Подожди немного, приди в себя. Дай и глазам очнуться.
Это, должно быть, Николас оглушил зверя магической вспышкой, чтобы остановить. Ник шёл за мной — а напоролся на чудище. Он пытался меня выручить.
А что дальше? А дальше… Я сижу уже минуты две, шок от вспышки должен пройти. Пора включать фонарь. Хотя бы налобный…
Трогаю ремешок от фонаря на голове. На месте, только сам светильник съехал набок. И… включается. Работает.
— Мамочки-и… — Это всё, что могу я проблеять. Лучше бы я так и ослепла, чем видеть такое.
Надо мной раскинулся купол из камней. Как будто я сижу внутри каменной иглу… Знаете, что это такое? Такой полукруглый домик-крыша из ледяных кирпичиков, скреплённых вместо цемента водой. Вода вмораживает кирпичики друг в друга прочнее цемента. А мои кирпичики — камушки, камни, валуны и глыбы — ни на чём не держатся. Они зависли в метре надо мной тоже этаким полушарием. И почему они не падают и не давят меня в лепёшку, не понимаю…
В ужасе закрываю глаза.
Через полминуты — никаких изменений. Только кажется мне, что каменная осыпь надо мной словно просела.
— Ни-ик! — забывшись, кричу я в ужасе. — Ник, миленький, вытащи меня! — И даже размахиваюсь, чтобы стучать кулаками в эту стену, но спохватываюсь. Сейчас один камушек стронется — и косточки мои кракнут, как яичная скорлупка.
И вдруг меня оглушает знакомый голос.
«Ива!» — слышу я вопль прямо внутрь головы. «Ты жива? Цела? Где ты, говори быстро!»
— Ни-ик! — готова я зарыдать от облегчения, но он меня перебивает.
«Ива, ментальная связь — очень большой расход энергии. Я тебя и так еле нащупал. Говори быстро, ты в тоннеле? Ты ведь поэтому цела? В котором именно?»
Судорожно вздохнув, отвечаю:
— Не в тоннеле. Надо мной… не знаю. Я словно окружена этими камнями, они зависли, но не падают. Я не понимаю, что это.
«Рик, ты в порядке? Попробуй дать мне картинку…»
Пояс на мне шевелится. Ящерок поднимает голову. В глазёнках — точное отражение моей паники, тем не менее, он вслушивается, и зрачки его пульсируют.
Какое-то время Ник молчит, а мне хочется ему заорать, чтобы сказал ещё что-нибудь! Он меня нашёл, значит, вытащит! Я почти в это верю, но всё равно страшно.
— Ник! — вдруг кричу. — Оно снова проседает!
Осыпь толчком съезжает ближе ко мне, и я слышу скрежет и скрип породы о невидимую мне оболочку.
«Подожди», — отвечает Ник. «А если так?»
И вокруг меня загорается радужный пузырь. Такой же, что укрывал нас с Николасом от дождя, только не плёночный, а мощный, толстостенный.
«Это кольцо, Ива. Отцовское кольцо поставило купол. Я же говорил — оно защитное». Голос Николаса звучит немного напряжённо. «Индрик ударился в столб, сшиб его, устроил обвал: кольцо сформировало над тобой сферу. Только запас в нём невелик — долго такую массу он не удержит, поэтому я его сейчас усилил. Потерпи, Ива, я думаю».
Я жду.
— Ник, — не выдерживаю. — А ты? Ты как?
«Я… в тоннеле», — и в голосе его мне слышится лёгкая заминка. «Сказал же — потерпи…»
«Вот что, Ива», — говорит он спустя какое-то время. «Вы с Риком сейчас уходите. Оба. Домой. К тебе домой, слышишь? Рик, будь внимателен, мы это ещё не проходили. Ива, и ты тоже. Иначе промахнётесь. Вы это видите? Я достаю это из кармана». И у меня перед глазами возникает связка ключей. Тех самых, которые отобрал у меня Николас при первой встрече, устраивая нагоняй за бездумный перенос.
«Который из них от квартиры?»
— Металлический. Второй — от входа в подъезд.
«Не распыляйся, достаточно одного. Вот этот ключ — Рик, видишь? — это первый якорь. Ива, представь для себя и для Рика во всех подробностях дверь, которую ты этим ключом сейчас откроешь. Это второй якорь. Представь детей, которые ждут тебя за этой дверью. Это третий якорь. И, наконец, четвёртый — твоя аура, пополам с некромантовской, уверен — сочетание уникальное во всех мирах. Рик, ты зацепил якоря?»
Ящерок серьёзно кивает. Зрачки его расширяются и полностью поглощают радужку. Он цепенеет.
«Ива? Тебе нужно успокоиться. Сосредоточиться, как тогда, на камнях в моём мире, помнишь? Только в таком состоянии ты нащупаешь дорогу к двери, за которой тебя ждут дети. Начинай».
Я… не могу его оставить.
— А как же ты? Ты ведь не в тоннеле, Ник, ты тоже в завале! Мы можем и тебя как-то перенести?
«У тебя мало времени», — перебивает он. «Скоро в куполе закончится воздух. Не думай обо мне. Я поддержу и сферу, и Рика, пока вы здесь, а на остатке энергии как-нибудь выберусь сам, и чем быстрее вы отсюда уберётесь, тем больше оставите силы для меня, поняла?»
Такое ощущение, словно последние слова он цедит сквозь зубы. Ему тяжело.
— Ник…
«Работаем, Ива», — говорит он сухо.
Работаем.
Чем раньше мы с Риком уйдём, тем больше шансов у Николаса дель Торреса да Гамы. Если только он не врёт, негодяй. Я делаю несколько глубоких вдохов и разгоняю слёзы.
Дверь.
Стальная дверь. С внутренней и с внешней стороны обита утеплителем и оклеена штучной паркетной дощечкой. Отец сам выкладывал этот орнамент, и дверь в нашу квартиру получилась, не побоюсь сказать, эксклюзивная.
Конечно, это довольно-таки странно — дверь, оклеенная кусочками дерева. Но в то время не было ещё фирм по изготовлению и установке всего-на-свете, и домашние умельцы старались кто во что горазд. И получали вещички самобытные и уникальные.
Да, Николас. Да, Рик. Дверь домой — это тоже якорь, уникальный, как и моя аура, потому что второй такой нет ни в одном из Миров. Ты не перепутаешь. Я держу её перед взглядом, но от напряжения вдруг покрываюсь потом. Это меня сбивает.
Ещё два вдоха-выдоха.
Как он сказал?
Представь во всех подробностях дверь, которую ты сейчас откроешь.
…которую ты сейчас откроешь…
Основной узор — «Ёлочка», но дети почему-то называют его «колосок». По периметру — декоративные ромбы из дерева более светлых пород. Слева от личинки замка — глубокая царапина в деревяшке, это я в детстве пыталась, привыкая к новому тугому замку, повернуть ключ пассатижами. Ключ сломался, пассатижи сорвались, пропахав царапину, замок сменили на теперешний. Над притолокой папа выдолбил небольшое углубление специально для запасного ключа, так чтобы снаружи ничего не было видно. Петли… петли старинные, медные, из бабушкиного дома, мы нашли их в хламе на чердаке, а отцу понравилось, он и посадил на них дверь. С внутренней стороны прибита настоящая подкова — это ещё мамин дед ковал, на счастье.
Надо мной что-то с чмокающим звуком схлопывается. Больно бьёт по лодыжке. Что-то раскатывается россыпью совсем близко. Под попой у меня — холодная кафельная плитка, а за спиной ровная и гладкая стена подъезда. Не веря своим глазам, я оглядываюсь.
В свете подъездной лампочки… ах да, разница во времени сейчас здесь ночь… вижу несколько крупных булыжников. Один из них раздробил плитку, другой, поменьше, валяется рядом с моей щиколоткой, он-то меня и задел. Мы с Риком стали переноситься, связь с Ником прервалась, купол уже не поддерживался, и всё окончательно рухнуло. И…
Связь с Ником прервалась.
Кое-как опираясь на стену я, наконец, встаю. И слышу, как снизу, с площадки первого этажа летят ко мне на третий чьи-то шаги, быстрые, словно кто-то перепрыгивает через ступеньку. У меня ещё хватает сил шагнуть на онемевших ногах, чтобы попасть в объятья этого человека.
— Жива, Ива… Ивушка…
Жив.
— Рик, подлец ты этакий, — бормочет Николас и целует меня куда-то в макушку, — умудрился ведь и меня подцепить… — И целует в мокрые щёки.
Щёлкает замок и рывком открывается дверь.
…Они смотрят друг на друга и совершенно синхронно округляют глаза и приоткрывают рты от изумления. И вопросительно поднимают брови. Все трое.
— Ма-ам, — говорит Сонька растерянно. — А почему ты не спишь?
— И с кем это ты тут целуешься? — требовательно спрашивает Машка.
— И-ива, — каким-то севшим голосом говорит Николас. — А ты уверена… Мы с тобой раньше точно не встречались? Может, это всё-таки мои дети?
На площадку прорывается звонкий собачий лай вместе с носителями — палевым и чёрным щенками. Не сговариваясь, девочки подхватывают собачат на руки, машинально гладят и снова глядят на нас во все глаза.
«Так и будем стоять?» — собираюсь спросить, но в это время Рик, вроде притихший на поясе, вздрагивает всем телом, поднимает голову и издаёт восторженный звук — нечто среднее между шипением и бульканьем. Щенки на мгновение умолкают — и заливаются с удвоенной энергией. Представляю, как они отбивают при этом хвостиками руки хозяек!
А шум они подняли на весь подъезд!
Я невольно затыкаю уши.
— Ник, проходим немедленно, иначе эти звонки всех перебудят! Рикки, да хоть ты замолчи, ты же постарше!
Николас решительно хватает меня за плечи и вталкивает в квартиру, умудрившись по дороге обнять Соньку, отодвинуть её с дороги, на миг выпустить меня из объятий и захлопнуть за собой дверь, подгрести к себе свободной рукой Машку… Стиснуть обеих как следует ему мешают только возмущённые зверёныши.
— Цыц! Тихо! — неожиданно рявкает Николас. И вслед за ним Рикки оглушительно шипит. Все замолкают, как будто выключили звук.
— А… — говорит, запинаясь, Соня. — А чё это он тут раскомандовался, а? Мам, а ты где его подцепила, да ещё среди ночи?
— И кто он такой вообще-то? — подозрительно спрашивает Машка. — Только не говори, что это наш драгоценный папочка объявился!
У меня слова застревают в горле.
— Это не папа, — выдавливаю из себя. — Это…
И беспомощно оборачиваюсь к Нику.
Он стоит столбом, как будто увидел привидение. Судорожно сглатывает. И говорит растеряно:
— Опаньки…
В недоумении оглядываюсь.
И в дверях нашей тесной прихожей вижу самоё себя. Заспанную, в халате, небрежно накинутом поверх ночной рубашки, с рубцом на щеке, пропечатавшимся от подушки… Я… Вот блин, да как же выразиться. Я-вторая смотрю на меня… Так просто и не скажешь. В общем, та я, что вышла, смотрит на меня-меня и бледнеет. Хочет что-то сказать, переводит взгляд на Николаса — и бледнеет ещё больше. И совершенно уж мёртвым голосом произносит:
— Мага… это ты?
Ник тяжело опирается на моё плечо. Слишком тяжело. Он едва не гнёт меня к полу. Испуганно оборачиваюсь — и вижу, что лицо у него ничуть не ярче, чем у моей… проекции, конечно, как же я сразу не догадалась!
— Ник, голубчик, что с тобой? — Я стараюсь его удержать.
— Так, дамы… — другой рукой он опирается о стенку, благо в нашей хрущёвке они всегда чересчур близко, и уже сереет. — Мне срочно нужно хотя бы сесть…
— Мама! — в один голос жалобно говорят дочки. — Так ты которая из двух?
— Подождите, девочки, — бормочу, помогая Николасу сделать несколько шагов. У нас в прихожей не традиционная банкетка, а нормальный большой и прочный стул, специально поставленный, чтобы не только с комфортом обуться, но и залезть по-быстрому с него на антресоли, не вытаскивая каждый раз стремянку. И сейчас он, скрипнув, всё-таки с достоинством выдерживает тяжесть почти упавшего на него некроманта.
— Дай что-нибудь с себя, — не открывая глаз, почти шепчет Ник. — Кольцо хотя бы…
Да куда ему кольцо, на его ручищи… Я пытаюсь расстегнуть браслет, но в спешке никак не могу подцепить защёлку, обламываю ноготь и вдруг соображаю: браслет тоже не налезет. Рву через голову кулон, безжалостно выдирая зацепившиеся за цепочку волосы, и сую ему в ладонь. Зажимаю его кулак своей рукой, только цепочка торчит снаружи…
Становится очень тихо. Слышно только частое и радостное дыхание лабрадорчиков на руках у девочек и тиканье часов в зале.
Ни в каком тоннеле он не был, с тоской и жалостью думаю, вглядываясь в помертвевший лик без признаков жизни: даже нос заострился и скулы стали выпирать… Его завалило точно так же, как меня с Риком. Он кинулся нас выручать и сам попал под камнепад, просто успел раскрыть защиту. Это я ничего не сообразила, а у него магия — вся на рефлексах. А потом он со мной говорил, держал на себе сперва свою лавину, потом мою… Это же сотни тонн, это же гора на нас завалилась, мама дорогая! А он читал нам с Риком лекцию о переносе и пытался уверить, что с ним всё нормально и что он, спровадив нас, выберется спокойно сам. Ох, Ник…
Я отвлекаюсь на движение его руки. Кулак разжимается и из него тонкой струйкой сыплется мелкий синий порошок, почти пыль — всё, что осталось от сапфира. На ладони лишь пустая оправа с цепочкой.
Николас делает глубокий вздох. Я, наконец, чувствую, что могу пошевелиться. За моей спиной слышится шуршанье и дробный топот коготков — девочки опустили щенков на пол. С пояса срывается Рик …но мне сейчас не до него.
— Порядок, родственница. — Николас явно бравирует, его голосу не хватает прежней силы. Вздыхает ещё раз. — Почти хорошо. — Он всё ещё бледен, но хоть на живого человека становится похож. — Мне бы теперь… отлежаться немного. Я уж прошу прощения, дамы, но только я пустой, абсолютно. Нужно передохнуть.
Конечно, он пустой. Ведь кроме того, что он потратил невесть сколько на защитные сферы, ещё и Рикки черпанул из него энергии на переход. Кидрик ведь тянет из всех, кого переносит. Ох, Ник…
— Пойдём, — решительно говорю и пытаюсь помочь ему встать. Он, отмахиваясь — видите ли, мужская гордость не дозволяет ему так часто принимать знаки внимания от женщин — замедленно поднимается, и я за руку, как маленького, тащу его в зал. Девочки молча расступаются. Проекция подаётся в сторону. Увидав большой диван, Николас издаёт придушенный вопль и незамедлительно рушится на него ничком. Диван крякает, но выдерживает. Николас тянет под себя две думочки и блаженно замирает.
Я стаскиваю с него рюкзак. Когда он его успел нацепить? Побежал на поиски меня в пещеру с рюкзаком? И, спохватившись, снимаю свой, про который совсем забыла. Налобный фонарь я потеряла, но и без него — представляю, каким пугалом выгляжу в камуфляжных куртке и штанах, с ободранным боком, который, стоило о нём вспомнить, тотчас начинает невыносимо гореть… Вот что значит — шок во время обвала, тогда я и думать забыла об ушибе. Ладно, рюкзаки пока в сторонку отставлю, ничего с ними дома не сделается.
Дома. Господи, я дома…
Кое-как расшнуровываю и стаскиваю с Ника ботинки. Выпрямляюсь.
Маша, Соня, Я-проекция — смотрят и молчат. Только в сторонке Рикки забавляется со щенками: снует от одного к другому, а те пытаются потрогать его лапой.
Я снова прочищаю горло.
— Девочки это ваш… дядя. Он из другого мира… вернее из двух миров сразу. И он некромант.
Ничего более умного я не могу в этот момент сказать. И, глядя на всё ещё застывшую меня-проекцию поспешно добавляю:
— И это не Мага. Это его брат, они близнецы. А ты откуда знаешь про Магу?
— Я… — Она тоже прокашливается, и это несколько жутковато — видеть перед собой свою копию и слышать собственный голос, вроде бы и знакомый, и чужой одновременно. — Я вспомнила недавно. На меня несколько дней назад так накатило среди ночи — чуть умом не тронулась. Всё вспомнила. И про тебя… про себя заодно поняла. Что я вместо тебя тут временно. Что я не человек.
И тут уже охают девочки.
— Ма-ам, — говорят они жалобно и тянутся к ней. А у проекции дрожат губы и вот-вот сорвутся слёзы с ресниц.
— Глупости, — вдруг почти нормальным голосом заявляет Николас и переворачивается на спину. Приподнимает голову и тычет в меня-проекцию пальцем. — Я успел просканировать: ты не копия. Ты своеобразный клон. Тебе просто память пересадили и внешность выправили в полном соответствии с оригиналом. — Он прикрывает глаза. — В общем, мы об этом ещё поговорим, дайте только в себя придти…
И, откинувшись на подушки, моментально отключается.
Не пойми откуда взявшийся Малявка бесцеремонно вспрыгивает ему на живот, кружит, плюхается, сворачивается клубком и засыпает как ни в чём не бывало. Я не гоню. Кот знает, где ему спать. Глядишь, и поможет.
Поворачиваюсь к девочкам и к проекции.
— Так кто же из вас настоящая? — не выдерживает Машка. И голос её, к великому моему огорчению, звучит враждебно.
— Она, — коротко отвечает вторая Я. И смотрит мне в глаза. — Ты же знаешь, что мне осталось совсем немного. Давай, скажи им сразу.
Я стаскиваю куртку и смотрю на исцарапанные ладони. Рик в это время азартно бьёт хвостом и удирает в детскую, щенки, взлаяв, кидаются в погоню.
Рикки.
Его семь чешуек плотно сидят под кожей у Николаса, и пройдёт время — из каждой вырастет новый кидрик, как две капли воды похожий на… оригинал. Да. Мы с Риком — оригиналы. И у нас есть клоны: почти что дети, плоть от плоти, а проекция, наверное — душа от души, почему-то мне так кажется, и несмотря на внешнее сходство и наследственную память, каждый из наших клонов будет совершенно индивидуален. Будет самостоятельной личностью.
— Чаю, что ли налейте, — говорю. — Пойдёмте на кухню. Пусть человек здесь отдыхает. А я вам сейчас всё расскажу.
И ведь как-то мы умудряемся на наших шести кухонных квадратах все разместиться за крошечным столиком. Не обходится без казусов: мы с проекцией одновременно тянемся за чайником, потом сталкиваемся у шкафчика, когда лезем за посудой… Наткнувшись в очередной раз друг на друга смотрим негодующе и… виновато.
— Мамы! — говорит строго Сонька. — Ну-ка угомонитесь! Давайте ту, что явилась последней, считать пришедшей с дороги, так что садись и отдыхай, а та, что с нами тут постоянно — пусть хозяйничает. И не толкайтесь тут попами, без того тесно!
— Между прочим, мам, ты здорово похудела, — Машка торопится сгладить резкость сестры. — И загорела, кстати. Где это ты так? И волосы выгорели…
Машинально приглаживаю пятернёй причёску, и вдруг на запястье у меня словно молния вспыхивает. Это загораются, попав под электрический свет, камни на браслете. От одного аметиста расходится целый сноп лучей, камушки так и горят, так и переливаются. И снова девчонки таращат глаза и молчат.
Я снимаю браслет и отдаю Соньке. Она старшая, ей — вещичка покрупнее. Кольцо — Машке. Оно хоть и меньше по размеру, но камни в нём изящнее и собраны венком в широкой оправе. Любая другая девчонка, попадись ей в руки такая красота, скорее бы нацепила на себя и стала бы любоваться; но мои придирчиво рассматривают, вертят в руках, пытаются даже отколупнуть камушки ногтём… Ну чисто их дядя, изучающий колечко дона Теймура. Вот они, гены… Сонька украдкой поддевает сапфир ножичком, виновато смотрит, откладывает в сторону. Потом они меняются предметами. Больше всего их интересует монограмма.
— «И» и «Вэ»… — зачарованно говорит Сонька. — И на браслете то же. Это что — серия? Набор?
— Именной набор, — поправляет Машка. — Ты не поняла? Это ж «Иоанна-Ванесса», у мамы, кстати, одна из амазонок под таким ником ходила. Мам, а ещё что-то к нему есть?
Поверили.
А чего удивляться-то? Во-первых, факт налицо: две идентичных мамки рядом. Во-вторых, у одной из них с собой неведомая зверушка, хоть и дружелюбная, но явно не из нашей географической зоны. И загар у меня… да, не местный, прямо скажем, не офисный. Несколько дней в степи, полдня на реке, два дня на море бесследно не проходят. К тому же, помимо загара я до сих пор веснушками покрываюсь. В-третьих, у пришлой мамы на руке достаточно дорогие цацки. И по тяжести, и по блеску видно — не стразы… Девицы мои любили со мной в ювелирный магазин заглядывать, особенно после того, как в Дьябле столкнулись с преобразованием камней и решили узнать: а каковы же они в реале? По специфичному блеску глаз понимаю: идентификацию предметов они провели полно и качественно.
— Ещё есть лук и футляр от него, — отвечаю. — Остались в гостинице, меня в очередной мир закинуло вообще нежданно-негадано, собраться не успела.
— Лу-ук? — недоверчиво тянут они в один голос. Тут я их хорошо понимаю. Их мама — и оружие? Да такого в принципе быть не может!
— Да. Большой, составной, комбинированный, с двумя тетивами. И тоже с монограммой. Полон колчан стрел. Футляр для чего — не знаю, но тоже с монограммой, видимо, может ещё пригодиться.
— А это что за кольца? — Машка хватает меня за левую руку.
— Это от одного из наставников, Паладинское. А вот это…
Я снимаю кольцо с чёрным камнем.
— У него вообще очень странная история, — говорю с запинкой. — Само кольцо — от… в общем, от вашего отца. — У них вдруг загораются глаза. — Нет, это не подарок, — спешу я их разочаровать, — это просто заготовка, на случай, чтобы было куда излишек энергии скинуть. У него их целые горсти в карманах. Вот я и скинула. А кольцо изменилось, стало другой формы. Потом ваш… дед, да, дед, вставил туда камень и кое-что навесил. Потом и я постаралась…
— У нас ещё и дед есть, — враждебно говорит Сонька.
— И кто же ты теперь? — недоверчиво спрашивает Машка. — Ну, перс, герой, ещё кто-то там?
— Обережница, — после паузы говорю я.
Они разочарованно откидываются на спинки стульев.
— Нет такого персонажа, — наконец, говорит Сонька.
— А у мамы есть, — вступается Машка. — И на одной Дьябле свет клином не сошёлся. Сколько ещё игр мы не знаем…
Я решительно хлопаю ладонью по столу.
— Всё, девочки, никаких больше игр. Мы уже и так вляпались все… в одну большую игру.
Проекция молча подаёт мне чашку. Я машинально делаю глоток, отставляю.
— Сядь, пожалуйста, — говорю проекции. — Не могу, когда за спиной кто-то стоит.
…И рассказываю всё. С самого начала. С той поры, как шагнула вместе с Норой за угол.
Мне бывает порой трудно, особенно когда я затрагиваю Васюту и, конечно, Магу. Просто язык не поворачивается сказать им об их отце всё. Сама, сколько раз влезая в семейные разборки друзей, учила: то, что творится между родителями, детей задевать не должно! Они имеют право знать отцов, любить и встречаться с ними. Вырастут — разберутся. Мне очень не хочется говорить о Маге, Маркосе, но боюсь, что рано или поздно или он сам или его папочка присядут на эту же табуретку, на которой я сейчас сижу — и расскажут моим доверчивым голубкам совсем другую историю… Совсем другую.
И поэтому я стараюсь осветить события как можно беспристрастнее. Даже художества их отца, — кроме одного, потому что самые интимные подробности нашей с ним ночи, когда он меня до сердечного приступа довёл, я всё же утаиваю, — и по лицу проекции вижу, что она меня поддерживает. Она тоже не хочет, чтобы дети это знали. Справедливости ради, прохожусь по истории нашего знакомства и наших отношений, конечно, в сильно цензурированном виде «Детям до шестнадцати…», хоть современные подростки знают гораздо больше, чем мы в их возрасте. Но ради того брата, который держал надо мной рухнувшую гору, я стараюсь щадить другого и разыскать для него хоть немного хорошего, которое, оказывается, ещё осталось в моих воспоминаниях о самых первых наших днях.
Я перевожу дух, отхлёбывая тёплый чай. Значит, и её, проекцию, в ту ночь, что и меня, ломало. Что ж, если между нами до сих пор та ниточка, о которой упоминал Аркадий, а взлом ментального блока наверняка сопровождался энергетическими вспышками, то по этой ниточке дошло до проекции немало. Вот почему она так напугалась, увидев Николаса — соображаю, потирая лоб. Логика мышления у нас одна, и значит, она, как и я, должна была понять, что снятие блока ударит по тому, кто его поставил в своё время… Она считала Магу мёртвым.
— А сколько помнишь ты? — вслух спрашиваю. Проекция понимает меня с полуслова.
— До того момента, как память стала возвращаться. И немного после — когда его мёртвым увидела. И… всё.
— Жесть, — вдруг говорит Машка и зябко передёргивает плечами. А я вдруг обращаю внимание на одно обстоятельство.
— Так, ребята, — говорю строго, — вы почему не в пижамах? На дворе… — смотрю на таймер, встроенный в духовку, — уже три часа ночи, а вы спать даже не собирались! Что за дела?
— Ну мам, — начинает канючить Машка, — каникулы ведь… Это мама сегодня легла пораньше, а мы засиделись… — и вдруг осекается. Виновато переводит взгляд с меня на проекцию. И та снова бледнеет.
— Всё правильно, Маша, — говорю серьёзно. — Маму надо называть мамой. Считай, что я просто в какой-то момент раздвоилась, одна — ушла, вторая осталась. Мы — это я.
Наверное, я как-то бестолково объясняю. Но у девочек светлеют лица.
А что я могу ещё сказать? Она действительно — моё второе Я. И всё это время, пока меня носило по чужим мирам, я стопроцентно была уверена только в одном: что дома с детьми всё будет в порядке. Как при мне. И если уж Мир соблюдал условия договора во всём, что касалось игры — он должен был честно отыграть и на этой территории. И он отыграл. В нашем доме всё так, как будто я и не уходила.
Вот только… непонятно, как мы смогли совместиться вместе. Почему мы обе — существуем? Разве это не вразрез правилам?
Я подумаю об этом позже. А сейчас просто расскажу остальное.
Кухонное окно выглядывает на запад и сейчас из него видны облака, прихваченные с противоположной стороны рассветом. Малость охрипнув от рассказа, я примолкаю и полощу горло остывшим чаем.
У меня странное чувство. Вроде бы и не уходила никуда, и не было страшной ночи с раптором, жаркой степи, безмятежного моря и парящего над водой белоголового орлана. Промелькнули и ушли из моей жизни мужчины такие разные, такие яркие — каждый по-своему, и пусть отношения с некоторыми были далеко не солнечными, мне жаль… Жаль, что поставлена точка и больше ничего не вернётся из той полной, насыщенной событиями жизни. И больше никого не встречу…
Оптимистка я, однако.
Только вот прежде чем возвращаться к рутине, надо что-то решить с одной из этих ярких личностей, почившей сейчас мирным сном на диване в маленьком зале. Она, личность, в состоянии будет жить в хрущёвке после своих-то хором? Или мне придётся унимать её приступы клаустрофобии?
И что делать с проекцией? Жили бы мы в большом городе, где никто никого не знает, можно было бы объявить её близняшкой… Уж как-нибудь выправили бы документы. Трудно, но возможно. Однако все соседи знают нас как облупленных, и уж им-то лапшу на уши не навешать.
Плевать. Всё равно придётся что-то решать с возможным переездом. И бросать это маленькое, но уютное родовое гнездо, пока нас здесь не застукали. Я пока ещё морально не готова к родственным визитам.
Ох, как же это всё в голове совместить…
— Что-то я не совсем поняла, — осторожно говорит Сонька. — Это что же получается: если тот… этот самый… который там сейчас в зале… ну, дядька, в общем-то…некромант…
— И отец у нас некромант, — подхватывает Машка. Обе глядят хмуро. — Выходит, что и мы тоже…
— Да она вам об этом битый час толкует, — вдруг сердито вклинивается в разговор проекция. — И вы тоже, в общем-то, и это самое. Прекратите мямлить и говорите нормально!
Именно это я и собиралась сказать. И с тем же выражением.
— И что же нам теперь делать? — уныло говорит Сонька. — Ехать в какой-то там Хогвартс для некромантов? Оживлять скелеты и водиться исключительно с зомби? Мам! Как дальше-то жить?
— Прежде всего — не падать духом! — и в кухню бодрячком вваливается собственной персоной Николас: с Малявкой на плече, рюкзаком волоком и в компании радостно трусящей по пятам троицы — конечно, щенят и Рика. Заполнив собой всё свободное пространство, он с недоумением озирается. — Родственница, — говорит озадаченно, — как-то я иначе себе представлял уголок для чаепития. Это что у вас, кухня, что ли? — Он с комическим ужасом оглядывается. Щенки крутятся возле рюкзака, старательно обнюхивая и пытаясь зубами потеребить клапаны от карманов. — Теперь мне понятно твоё пристрастие к помещениям малых размеров. Что ж, дети мои, кто здесь занимается этими разбойниками? Ещё немного — и они примутся грызть мои ноги, а я ими ещё дорожу. Итак?
Он грозно нависает над моими девицами. Они исподлобья глядят снизу вверх. Но с интересом уже глядят, без неприязни. Отросшая за ночь щетина и повышенная утренняя лохматость придают Николасу вид немного диковатый, но симпатичный.
— Итак, — повторяет он, — девочки, вперёд за поводками. Пять минут на сборы и выходим. Дамы, готовьте свежий чай и горячий завтрак для людей и что полагается — для собак. Рик… куда? я ещё не всеми тут распорядился… Не вздумай раньше времени занимать ванную, её займу я, когда вернусь. Кто у нас ещё не охвачен моей заботой?
Девочки тычут пальцами в Малявку.
— Он! — говорят хором. И замирают в ожидании.
— Этот парень со мной, — небрежно отвечает Николас. — Его не трогать. Всё, дорогие мои, время пошло. Для всех пошло, между прочим!
Сейчас что-то будет, думаю, посматривая на девиц. Но у тех рты разъезжаются до ушей.
— И что ты раскомандовался? — миролюбиво спрашивает Сонька. — А просто так сказать в лом?
— Это попытка продвижения себя по новой иерархической лестнице, — сурово поясняет Ник. — Сколь в вашем доме не было ещё мужчин… Извиняюсь, — это в сторону кота, — есть один, но какой-то нестандартный… Им буду я. И без возражений. — Из множества рюкзачных карманов он извлекает узкий длинный футляр. — Ива, — говорит торжественно, — мне просто необходимо побриться перед встречей с новым миром. Проводи меня в ванную.
И я, фыркнув, разворачиваю его на пороге кухни и подталкиваю к двери налево. Пусть привыкает, что тут всё рядом.
Даже проекция слабо улыбается.
Вдруг она кидает беспокойный взгляд на чёрного щенка. Тот старательно крутится на месте.
— Так, Машка, быстро его на улицу, на травку, — говорит озабоченно. Девчонки срываются с места, подхватывают каждая своего питомца и как есть, в тапочках, несутся вон. Я цыкаю на Рикки, сунувшегося следом и он, помытившись, остаётся. Прыгает на холодильник вслед за Малявкой, который категорически против мытья и бритья, а потому нового покровителя не сопровождает.
В очередной раз за эту ночь мы наливаем чайник.
— Я что-то не понял, — выглядывает из ванной озадаченный Ник, и проекция внезапно краснеет, уставившись на него. Брутальный мужчина снял единственную футболку, дабы не замочить, в руке на отлёте — складная опасная бритва, щёки в пене… Красавец, одно слово. — А куда девицы-то убежали, не дождавшись? Почему без меня? Бунт на корабле?
— Физиологии не прикажешь, — поясняю. — Это я про щенят. А ты или рубашку надень, бесстыдник, или хоть полотенцем прикройся, нечего мне тут меня смущать. Я-то на тебя на яхте насмотрелась, а вот она…
— Ничего не понял, — вздыхает Ник. — Родственница, а ты сама уже не запуталась? Я, она, меня… — Он скрывается, прикрыв за собой дверь чисто символически, а я украдкой подглядываю. Те, кто хоть раз наблюдал в собственной ванной собственного бреющегося мужчину, не дадут соврать: потрясающее зрелище! И хоть Николас, скажем так, только родственник, но мой родственник, в конце концов! Будем считать, что практически собственный!
Он замечает моё отражение в зеркале и хитро подмигивает.
— У тебя всегда в походах бритва с собой? — интересуюсь невинно. — Где это ты в горах планировал красоту наводить?
— Не иронизируй, Ива, — отвечает он серьёзно, — никогда не знаешь наперёд, где заночуешь. — Споласкивает лицо, со вкусом растирается полотенцем. — Ведь пригодилось же!
Возразить нечего.
— И вот ещё какой вопрос хотелось бы решить сразу. Не откладывая. — Он проходит на кухню, свежий, сияющий, с россыпью водяных капель на чёрных кудрях. — Родственница! — обращается строго к проекции. Та испуганно поднимает на него глаза. — Давай уж с тобой определимся, как тебя называть. А то получится путаница. Ладно, для детей вы обе матери, а мне как к тебе обращаться? Тебе самой как больше нравится?
Она с облегчением переводит дух. Видно, что ожидала чего-то более серьёзного. Пожимает плечами. Николас тем временем не спеша оглядывает её… сканирует взглядом от макушки до пяток. Бедняжка даже рукой дёргается в стремлении проверить, все ли пуговицы на халатике целы или уже разлетелись под этаким огненным взором.
— Иоанна… Ванесса… — задумчиво повторяет Николас. — Ива у нас уже есть, да и полные имена наверняка в обыденности используются… Я буду называть тебя Анной, — решительно заявляет. — Не возражаешь? Будем знакомы, Аннушка!
И совсем деликатно кладёт ей руки на плечи и, наклонившись, целует в лоб. По-родственному.
— Ни-ик! — тяну я грозно. И швыряю в него футболку. — Я кому сказала — оденься! Сейчас дети придут!
Он нарочито медленно натягивает футболку и, поигрывая мускулами, тянется к рюкзаку. И выуживает оттуда… термос и два больших пакета с пирожками.
— Зря, что ли, я на себе всё это тащил? — говорит обиженно. — Чувствую я, пока вы тут нравственность блюдёте, завтрака от вас не дождёшься, придётся самому о себе позаботиться. Разогреть есть где?
И пока Анна (теперь и я начну её так называть) выкладывает пирожки на большое керамическое блюдо и отправляет в микроволновку, он осёдлывает один из стульев.
— А вот скажи мне, Ива, ты-то как себя чувствуешь? — неожиданно спрашивает.
— А что мне сделается? — удивляюсь. И вдруг озадаченно смотрю на него.
— То-то и оно. Я ведь почти сразу отключился, но до этого потратился — будь здоров. Тебя должно было скрутить минут через пятнадцать-двадцать после меня — и не скрутило, судя по твоему цветущему виду. Почему?
Печка дзинькает, он сам её открывает, достаёт горячие, исходящие паром пирожки. Одобрительно посматривает на Анну, заваривающую свежий чай.
— Я так думаю, — говорю. — Ты попал в мир, для себя новый, а я — в родной. С меня, должно быть, снялась энергия только на перенос, но её в моих навесках достаточно накопилось. А вот адаптации мне не нужно, потому что я здесь — своя и к местной жизни приспособлена. Это если, например, Анна в твой мир попадёт — её может и шарахнуть. Кстати, — неожиданно я теряюсь, — а почему же, когда я только-только к вам попала…
— Мир тебя сам перенёс, сам и потратился, — задумчиво говорит Николас. — Виртуозно, между прочим, перенёс, без всяких видимых порталов, практически без искажения пространственной картины. Вспомни, ты далеко не сразу обнаружила факт самого перехода, что лишний раз подтверждает: техник перехода из мира в мир несколько. У тебя кидрик, у нас с Магой… В общем, у нас другое. У Маги была своя теория, и сработала она, надо сказать, блестяще, исполнитель вот только подвёл с другой стороны… то есть я.
Николас задумчиво принимает чашку горячего чая и заодно ненавязчиво пожимает Анне руку.
— Спасибо, Аннушка.
Хлопает дверь, вваливаются довольные девахи, и кухня вновь становится тесной. Вздохнув, Николас отодвигает стол вместе со всем содержимым от подоконника и загоняет девиц «как самых худосочных», по его выражению, к окну. Так ещё теснее, но, по крайней мере, мы не сталкиваемся коленками и можем, наконец, усесться все. Пусть уже не обжигающего, но достаточно горячего кофе из чужого мира хватает попробовать всем, пирожки из кафе для «жаворонков» расхватываются на ура. Помимо этого Анна выставляет домашний сыр, точь в точь, какой я готовлю иногда, разжившись свойским молоком. Только на этот раз моя проекция добавила ещё и травок: мелко-мелко порезанного укропа, базилика — не фиолетового, а зелёного, он не такой резкий, и самую малость кинзы. Получилось интересно, с этакой кавказской ноткой. И замечаю, что наш единственный мужчина, игнорируя выпечку, подтянул к себе тарелку с сыром, пользуясь тем, что нам это блюдо уже не в диковинку, и потихоньку уже ополовинил. Ну так… Я даже горжусь собой. И неважно, что не сама готовила: наработки-то мои!
Вот только до этого я никогда не добавляла в сыр травы.
А заговорить при ней об этом неудобно… Как там ей Николас сказал: ты не копия, ты вроде клона? Значит ли это, что у Мира, допустим, где-то хранятся стандартные заготовки тел, которые потом при необходимости подгоняются под нужный образец, снабжаются памятью и помещаются в нужную среду? Тогда получается, что у неё все мои привычки и пристрастия будут какое-то время сохраняться, но потом неизбежно начнёт добавляться что-то своё. И получится вроде бы и я, но в других условиях, и дальнейшую жизнь она может прожить совсем не так.
Какая-то мысль вертится в голове, но никак не могу ухватить её за хвост. В это время девицы мои начинают зевать, стыдливо прикрываясь, и я мысленно себя пинаю.
— Ну, вот что, — говорим мы с проекцией… нет, с Анной одновременно. Сконфуженно замолкаем — и ждём, уступая друг другу. Николас молча указывает пальцем на меня. — Спать вам пора, — говорю сердито. — Ночь прокуковали, сами не заметили как, а теперь глаза трёте. Выметайтесь.
— М-м… — тянет Сонька неопределённо. — Мам, а Он что — так и будет нас тут всех строить?
— Нет, только очерёдность устанавливать, — вместо меня отвечает безмятежно Николас. — У ваших мам сейчас полная идентичность реакций на привычные раздражители, придётся их первое время расцеплять. Мам, а не реакции. Не переживай, пройдёт немного времени — и они научатся быть автономными. И не дуйся так: просто в некоторых вещах я понимаю больше вашего и не могу сдержаться, чтобы не влезть.
— У нас это называется «вставить свои пять копеек», — язвит Сонька. Николас согласно кивает.
— Да, я такой. Зато со мной интересно, и это вы ещё оцените. Ладно, зайцы, не дуйтесь, а пока вы не впали в спячку, покажите-ка свои апартаменты. Хотелось бы кое-что выяснить. Вам самим будет интересно, обещаю.
Девицы хмуро поднимаются. Дождавшись, когда они покинут кухню, Николас легко переставляет стол на место, поспешно допивает чай.
— Ник, — тихо говорю я. — Пожалуйста, только воздержись в их присутствии от замечаний. У нас — не твои хоромы, ты же видишь…
Анна тоже хмурится. Ник качает головой.
— Будет вам, родственницы. Ну, тесновато, конечно, не по моим плечам квартирка, так что с того? Когда я в прежнем мире всё сначала начинал, мне порой и в трущобах жить приходилось, а у вас тут вполне даже прилично. Не бери в голову, Ива. Да, имейте в виду вы, обе! — он наставительно поднимает палец. — Я существо хоть и капризное, но всеядное — это раз, приспособляемое к любым условиям — это два. Так что для меня не надо ничего специально готовить или переставлять, живите как и раньше жили, а я подстроюсь. В конце концов, я — гость, вы хозяйки. Всё поняли?
И, несмотря на последние заверения, как-то уж очень по-хозяйски обнимает нас с Анной за плечи и тянет из кухни.
С холодильника фиолетовым штрихом стекает на пол Рикки, опережает нас и крутится под ногами. Затем встаёт на задние лапы, опираясь передними о дверь в ванную комнату, и выразительно постукивает коготком.
— Идите без меня, — вдруг, разулыбавшись, говорит Анна. — Я уж вижу, что ему нужно. Дайте мне на него посмотреть как следует.
Николас заглядывает в детскую, узкую и длинную как пенал, и брови его страдальчески поднимаются. Выражение лица, когда он видит двух-ярусную кровать, просто не поддаётся описанию, столько на нём страдания и скорби… С такой миной разве что первого хомячка хоронят. А мои девицы этого не замечают.
— Правда, здорово? — говорит Сонька с гордостью, показывая на кровать. — Я вообще-то наверху сплю, посмотри, тут шторм-трап, как на корабле. Вообще-то, у нас ещё одна комната свободная есть… — Угу, восемь метров, добавляю мысленно, чуть больше кухни. — Но мы с сеструхой категорически отказались жить раздельно, понимаешь?
— Понимаю, — неожиданно для меня отвечает Николас. — Я когда с братом расстался первый раз надолго — словно от меня кусок вживую отрезали. Мы ж иногда и на расстоянии друг друга чувствовали. Говорят, у всех близнецов так.
— Точно, — соглашается Машка. — Только мама сперва расстраивалась, она так хотела, чтобы у каждого по комнатёнке было, говорит: хоть маленькие — зато отдельные. А нам тут лучше, вместе.
Весь торец детской отдан под большой письменный стол на два рабочих места. Вдоль стены расположены попеременно Сонький платяной шкаф, книжные полки от пола до потолка — они узкие, и зрительно создают иллюзию большего простора в середине комнаты, — и Машкин шкаф. В простенках между окном и шкафом остаётся место для Машкиной гитары. Кровать расположена вдоль противоположной стены, и в нише между боковушками и стеной приставлен, как память о Русборге, Сонькин лук — нет-нет, а она из него постреливает. Я-то из-за прошлой близорукости за него не бралась.
— В общем, даже остаётся немного места, чтобы ходить, — серьёзно говорит Николас. Девочки, одновременно нахмурившись, упирают руки в боки и смотрят на него сердито. — Мне нравится. Правда, нравится. В конце концов, спальня есть спальня, и других функций от неё не ждёшь. Ладно. А это что?
Он подходит к письменному столу. На полочках для дисков, среди всяческих компьютерных штучек, коими нынче щедро заставляются рабочие места, расставлена, развешана и усажена на специальные подставочки девчачья коллекция.
— Это? — Машка пожимает плечами. — Это так, чучундрики.
— И чувырлики, — подхватывает Сонька. Берёт одного смешного тряпичного человечка в клетчатой юбочке-килте и с подобием волынки, сооружённой из куска пластилина и воткнутых спичек. — Вот эти маленькие, но взрослые — чучундрики. А те, кто их детишек изображает — чувырлики.
Чувырлики тоже из тряпочек, с ручками-ножками из кручёных шнуров в цветастых юбочках и штанишках, с косичками и хохолками… У них удивительно милые раскрашенные фломастерами личики с живыми лукавыми глазами, и, глядя на этих чуд, просто невозможно удержаться от улыбки. Есть у моих девочек хорошая привычка: не могут они смотреть телевизор — даже любимые фильмы — просто так, им обязательно нужно чем-то занять руки. Однажды, подсмотрев у подруги, как та мастерит забавную куклу, они живенько переняли процесс, и вскоре этим добром была завалена вся квартира. Потом мы начали их просто-напросто раздаривать, но самых удачных и любимых девочки оставляли для этой вот коллекции.
— А это что? — спрашивает Николас.
— Эльфячий шарик, — говорит Машка. — Это мы сами придумали. Шарик-эльф.
Игрушка состоит из деревянного шарика чуть меньше пинг-понговского, на котором намалёвана забавная рожица, приклеены волосики и кое на ком даже надеты косыночки и фейские колпачки. К шарику-голове крепится цветастая юбочка-солнце и петелька-подвеска, ну, и, конечно, прозрачные крылышки — эльфы всё-таки… Этого добра у нас тоже много. Причём мастерить их девочки могут с закрытыми глазами, как мы в своё время из листа бумаги в клетку за несколько секунд могли сделать не просто кораблик, а пароход с двумя трубами. И что такого в них Николас нашёл?
И уже по привычке, приобретённой в тесном общении с родственником, всматриваюсь в куклят.
Что значит — замыленное зрение… Если бы Ник не застыл соляным столпом напротив коллекции, я так и проскочила бы мимо, не обратив внимание на то, что няшные малыши так и подсвечены зелёным сиянием. Да, представьте, ни один не обделён.
Николас осторожно двумя пальцами берёт одного чучундрика и начинает его вертеть, осматривать, прощупывать, сканировать — в общем, полностью повторяет сэра Майкла и Магу в тот момент, когда они изучали куклу-Долю, что я состряпала для Гелечки. И посматривает то на меня, то на девиц, заинтересованно притихших.
— Гляди-ка, — говорит. — Да у них твоё обережничество вовсю работает. И проявляется, между прочим, безо всякой инициализации, представь. Некромантовская аура ещё не раскрыта, а обережная — действует. Слабенько, правда, но её у моих племянниц и не слишком много. Надо же… Девицы, — обращается он, а у тех уже уши так и растопырены от любопытства, — а вы кому-нибудь дарили этих своих… чучундр?
— Спрашиваешь! Да их у нас нарасхват разбирают, — отвечает довольная Сонька. — На счастье! Хочешь, тебе подарим?
— Хочу, — отвечает серьёзно Николас. — Только мне нужно лучшую. Я всё-таки ваш любимый дядя, и, между прочим, единственный, мне подавай всё самое-самое.
И тут мои девицы переглядываются, одновременно краснеют и лезут каждая в свой шкаф.
Машка извлекает крошечного тряпичного зайца, чуть больше моей ладони. Когда-то он был тем, что можно было назвать мягкой игрушкой, но прожил с моими девочками почти с первых месяцев их, да и собственной жизни. Можете представить, сколько раз мне приходилось его стирать, зашивать, перебивать заново наполнителем, подкрашивать или вовсе заменять глаза… Мои девахи ни за что не соглашались с ним расстаться. Я-то думала, они его давно выбросили, а он, оказывается, живёхонек да ещё расцвечен цветными заплатками настолько, что почти не виден родной мех, потёртый донельзя. Маленький, но боевой заяц обряжен в джинсовые штаны на самых настоящих помочах. В уши, окончательно потерявшие первоначальный цвет, должно быть, вставлена проволока, потому как торчат очень уж воинственно; к лапке привязана какая-то палочка.
— А это что? — спрашивает Николас несколько ошарашено. И не удивительно. Это только девочки не видят, что от их брутального зайца так и полыхает. Причём не моей аурой, не зелёной… Золотой.
— Жезл, — торжественно заявляет Машка. Она же ауры не видит, думает, дядюшка сражён самим зайцем наповал. — Это костяной жезл. Мы его сами сделали из куриной косточки. Чтобы был… — и она снова краснеет, — как у Некроманта из Дьяблы. Ну, совпало так, честное слово! А раз у нас заяц-некромант — значит, тебя он тут и дожидался всё это время.
Сказать что Николас в ступоре — ничего не сказать. Молча он берёт игрушку. Соня, наконец, извлекает из шкафа бархатную чёрную ленту.
— Вот, — говорит она тожественно, — моя любимая. Я её как на голову повяжу вместо ободка — красивая становлюсь необыкновенно. Ты ж у нас тоже… В общем, это тебе и зайцу. Зайцу и тебе.
И начинает завязывать ленту бантом на шее зайчишки, не замечая, что Николас до побеления стиснул челюсти.
— Подожди, — говорю, дождавшись готовности банта. — Давай уж и я добавлю.
Пусть ваш дядя немного придёт в себя, девочки. Пусть опомнится. Слишком много любви не бывает, но когда получаешь её вот так сразу, и вроде бы ни за что — на усвоение нужно время.
Я деликатно вытаскиваю из его почти намертво сжатых пальцев игрушку и иду в зал.
Серебряной канителью я вышиваю на одном их хвостиков чёрной ленты латинское N. Николас. И берусь за другой кончик. Анна подсаживается рядышком на край дивана и внимательно следит за мной. Когда я почти дошиваю вторую букву и собираюсь уже заправлять на изнанке нитку, чтобы потом обрезать, проекция вдруг говорит:
— Не всё. Ты же не доделала!
Я смотрю на готовую литеру, поблескивающую серебром на чёрном, и продлеваю верхний загиб вензеля отвесно вниз. И завожу крючочек вправо. Получаю латинскую M. Маркос. Мага.
И почему-то у меня ощущение правильности того, что я сейчас делаю. Николас и Маркос. Всё правильно. Они должны быть вместе. И снова друг друга чувствовать на расстоянии. Как мои девочки.
Вздохнув, Анна отбирает у меня зайца. Чмокает его в лоб и прижимает к щеке.
— Не думай об этом, — говорит. — Что нужно было, то и сделала. А зачем — мы ещё увидим.
И возвращает игрушку Николасу, который тут же рядом притулился на корточках и, оказывается, наблюдал за моей работой тихо, как мышь. Большая такая смирная мышь, чёрнокудрявая и черноглазая. Сейчас она бережно оглаживает буквы пальцами и смотрит на зайца, как на невиданное чудо. Тот совсем скрывается в большой мужской ладони.
Чему-то улыбаясь, Николас замедленно поднимается и уходит в сторону кухни. Слышно, как в ванной плещется Рикки и к нему просятся щенки.
— Видали? — шёпотом говорит Сонька. — А чего это он?
Я прижимаю палец к губам. Машка смотрит вслед дядечке, и губы у неё дрожат.
— Чего-чего, — говорит жалостливо. — Побудь столько лет одна…
Мне хочется сказать: да разве он был один? Вокруг него постоянно кто-то толчётся; у него и друзья, и подруги, и бизнес, и прислуги полон дом… А потом понимаю: всё правильно Машка уловила. Родного человека, значит, рядом не было. Даже такого, о котором скажешь: свой своему — поневоле рад. Вот почему он пришёл в такой щенячий восторг, когда распознал во мне толику от некромантовской ауры: он наконец встретил свою.
Николас появляется из кухни, как ни в чём не бывало.
— Ну, зайцы, — говорит жизнерадостно, — такого королевского подарка я в жизни не получал! — Расцеловывает девчонок в макушки. — Добавляет: — Удивительные вы существа с вашими мамами… Теперь моя очередь.
Активно пересматривает кармашки прихваченного с кухни рюкзака.
— Где же это… Знаешь, родственница, пусть тебя это не удивляет, но по старой привычке я иногда поступаю, как мой ненаглядный братец. Только мои игрушки не совсем такие. А, вот оно, то, что нужно.
Из узкого длинного кармашка вытаскивает длинный узкий предмет в кожаных ножнах, и я даже спиной чувствую как загораются у девчонок глаза. Небрежным движением Ник стряхивает ножны на диван. В руках у него остаётся… нож, но какой-то странный: словно сплошь отлитый — и рукоятка, и лезвие — из какого-то странного материала цвета слоновой… кости.
— Костяной нож, — поясняет Николас гордо, между прочим, не мне, — и если кто его попробует вытащить без моего разрешения — берегите пальцы, он церемониться не будет. Одного-двух точно недосчитаетесь. Я серьёзно, зайцы. Если захотите — я вам потом таких штучек тоже наделаю, это для меня всё равно, что ваши чучундрики. Но нам сейчас нужно не это.
Он откручивает навершие-шишечку наборной ручки и с заметным усилием стягивает с рукоятки два простых гладких кольца.
У меня в душе зарождается смутное подозрение. И Ник смотрит на меня предостерегающе. Что поделать, я привыкла ему доверять и потому молчу. Человеку, который вытащил тебя из-под лавины, как-то хочется верить.
Каким-то образом Николас укорачивает рукоятку, запрятывает нож обратно и выразительно глядит на девочек. Показательно щёлкает пальцами. И край кармана сливается воедино со стенкой рюкзака. Правильно. На его месте я бы тоже подстраховалась.
— Так. Идите сюда, — командует он девицам. И протягивает каждой зажатый кулак. — Хлопайте.
Они от души вмазывают ему ладонями. Получается два громких энергичных шлепка. Николас разжимает кулаки — на одной ладони у него золотое колечко со змейкой из крошечных изумрудов, на другой — такое же, но с аметистовой.
— Ага, — говорит он озадаченно. Очевидно, результат не совсем тот, какой он ожидал. — Ну, да ладно, берите. Отдарок за подарок.
Стоит ли говорить о том, что кольца приходятся впору?
— И не снимайте, — замечает Ник. — Впрочем, первое время и не получится. Всё, зайцы-побегайцы, разбегайтесь-ка вы спать.
— А… — начинает Сонька.
— А ты нам ещё не рассказал… — подхватывает Машка.
— А я сплю здесь, — Ник решительно хлопает по дивану. — И немедленно. Потому что даже небольшой расход магии требует восполнения, а я ещё не заправлен до конца. Значит, так, девочки. Слушайте, как со мной правильно обращаться. Пока я сонный и голодный — никаких просьб и жалоб, я буду просто страшен во гневе. Высплюсь и поем — и просите о чём хотите. Поняли?
— По-оняли!
И, захихикав, девицы скрываются в детской.
— Почему ты спишь здесь? — растеряно спрашивает Анна. — Я хотела тебя в свободной комнате поселить…
Это же я собиралась сказать только что!
— Нет, родственница, та комната не подходит. Это место я уже опробовал, — Ник ещё раз, только потише, хлопает по сиденью дивана. — И котяра ваш ко мне не просто так прыгнул, здесь хорошее излучение идёт. Жаль только, что третий этаж, но всё равно перепадает немало. А свободную комнату выделим Иве.
Почему это? — хочу спросить, но вдруг спохватываюсь. Мало того, что Анна уже начинает серьёзно комплексовать, я её ещё из «собственной» спальни выселю… Ладно, немного потерплю, а потом мы всё-таки этот вопрос решим. И говорю совсем о другом.
— Ты зачем им кольца навесил, Ник? Думаешь, я не поняла?
Он, скрестив руки на груди, смотрит на меня внимательно. Ноги вытянул, и теперь мимо него не пройти — или перешагивай, или спотыкайся. Держит паузу и не хочет отвечать.
— Ива, — наконец говорит. — Представь себе, что рано или поздно они встретятся с небезызвестным тебе доном. С моим отцом.
… У меня холодок пробегает по спине.
— Он, конечно, жаждет этой встречи, но что бы ты там себе не надумывала — зла им не причинит. Но есть у нашего с Магой папочки такой пунктик — желание всё держать под контролем, ты это заметила?
Да уж, трудно было не заметить.
— Так вот. У него наверняка уже выстроена целая программа, по которой он лично намерен заняться воспитанием, контролем, обучением и прочая и прочая своих долгожданных, единственных и горячо любимых внучек. Думаю, он даже начал подыскивать им достойные, с его точки зрения, партии. Но нам о замужестве думать рано, мы ведь живём в сегодняшнем дне… Ива, отец, конечно, человек со странностями, но одна из них — умение подчиняться правилам, которые внушаешь собственным подчинённым. Более двух наставников иметь нельзя, так?
Усиленно соображаю.
— Ты хочешь сказать…
— А-а! — говорит с облегчением проекция. — Вот в чём дело! И ты думаешь…
— Я думаю, что моему дорогому папе придётся смириться с ролью просто деда. Вакансии Наставников его внучек уже заняты. Обе. Дорогие дамы, вы успокоились? Мне в самом деле надо бы отключиться часа на четыре, не меньше. Кажется, я малость поторопился с подъёмом.
— Подожди, давай мы хоть толком застелим! — срывается с места Анна.
Пока она носится со свежим постельным бельём, я всё пытаюсь понять — и никак не могу. Допускаю, что Ник прав. Одним Наставником он только что сам себя самовольно провозгласил; а кто тогда второй?
— Балда, — шепчет мне снисходительно Анна, цепляя плечом. — Ты же своими руками девчонкам именные штучки подарила!
Да?
Это что же получается…
Да я ещё сама — зелень, как златокудрый сэр соизволяет выражаться. Куда уж мне.
Но, пораскинув мозгами, соглашаюсь. А кому, как не мне?
…Что ж, проведём ревизию присутствующих. Дядя уже отключился, племянницы, скорее всего, тоже. Гляжу на часы — половина восьмого утра. А какой сегодня день недели, кстати?
Сегодня пятница. И пора на работу.
— И ты ложись, — говорю Анне. — А я пойду — и денёк отбарабаню со свежими силами, а заодно отпуск оформлю. Ну её, эту работу, надо хоть с мыслями собраться… Ты что-то чересчур бледная, из-за нас полночи не спала, тебе отдохнуть не помешает.
— Ты вообще не спала, — слабо возражает она.
— Так у меня график другой. Я пока в ином часовом поясе живу, у нас с миром Николаса — двенадцать часов разницы. Считай, что для меня только вечер наступил. До обеда продержусь, а там — оформлю отпускные и сбегу.
— У меня сегодня балансовая, — всё ещё трепыхается она. — Итоговую таблицу нужно доделать и пояснительную записку, и…
— Да ладно, поучи меня моей работе, — отвечаю я снисходительно. — Пароль на компьютере не меняла? Почту чистила? Табель вела? Статистику отсылала? Значит, со всем остальным разберусь.
Да. Пусть отдыхает. Что-то не нравится мне её бледный вид. И то, как она иногда морщится и втихаря делает глубокие вдох-выдох, будто воздуха не хватает. Или загоняли её в конец на службе, или до сих пор от моего появления отойти не может. Ладно, с первым я сейчас разберусь…
… В общем-то, нежданный-негаданный рабочий день свернулся достаточно быстро. Пролетел на одном дыхании.
Наверное, было во мне что-то новое, для меня самой неуловимое, потому что коллеги то и дело косили с недоумением. Загар я кое как оправдала сеансом в уникальный солярий и новым тональным кремом — это в июльскую духоту, конечно, да… Но деваться-то некуда, сотрудники проглотили объяснение молча. Не придёт же никому, в самом деле, в голову, что две с половиной недели в моём кресле сидел двойник. В отличие от моих девиц, которые по молодости лет и при любви ко всяким современным чудесам, от технократических до фэнтезийных, готовы с ходу поверить в самую дикую версию — боюсь, соседи по кабинету до этого ещё не созрели.
И вот странность: офис, до боли знакомый, показался мне вдруг чем-то ирреальным, вне времени и пространства. У меня, видите ли Сороковник, чужой мир и чужая Игра, здесь — квартальная отчётность; у меня — раптор, Васюта и коварный Мага — здесь статотчёты и калькуляции; у меня — расставания и нежеланные встречи, прыжки через миры — здесь сдержанно-корректный мат на балансовой комиссии, визирование документов, проверка договоров, банковский мониторинг… Поневоле задумаешься: а к этому ли я стремилась вернуться?
И настолько меня озадачил этот вопрос, что я так и накатала заявление. Пока — на отпуск.
При попытке высшего начальства удержать меня на рабочем месте ещё с месяц-другой, а ещё лучше — до Нового года я уж было собралась привычно краснеть и канючить: ну, мол, что это такое, ну, подайте, Христа ради, ведь так редко за себя прошу… И вдруг у меня в голове отчётливо щелкнуло. Хорошо так щёлкнуло. Я вспомнила дона Теймура — и, не поверите, возликовала, потому что поняла: после тесного общения с моим дорогим свёкром меня совершенно не пугают разборки с начальством. Какого лешего я тут выклянчиваю единственную неделю? Кадровики уже предупредили, чтобы я не затягивала с отпуском, иначе очередная проверка их просто штрафанёт. Вам плевать, господин директор? А мне тем более. Зато мне небезразлично собственное здоровье, и далее изображать из себя загнанную лошадь я не намерена, и… и мне очень нужно время подумать над некоторыми внезапно открывшимися обстоятельствами. Заместителей у меня целых два, сейчас я им скину дела — это по-умному нынче называется «делегировать полномочия» — и пусть они себе управляются. По иронии судьбы у меня не отгуляны за два года сорок дней, и я намерена использовать их полностью. В соответствии с трудовым законодательством.
В общем, к вечеру я возвращаюсь домой довольная, уставшая, как пёс и такая же голодная, потому что на обед не хватило времени; зато с отпускными в кармане и полноценным отдыхом впереди. Да, и у нас нынче гость, здоровый мужчина с неимоверным аппетитом, несмотря на свои якобы скромные требования и умение приспособиться. И приодеть его надо, не будет он постоянно в футболке и походных штанах ходить. Мысленно чешу в затылке. Где же и в каком из местных магазинчиков я этого франта одену? Белых смокингов и клубных пиджаков в нашей провинции не сыскать, да и не в ходу они здесь, а уж обувь подходящую найти…
Слышь, Ваня, озабоченно тычется под локоть внутренний голос, ты его хоть в Липецк свози, что ли… Поговори сперва с подругами, проконсультируйся с Дианкой, она вечно своего Александера в каком-то супер-бутике одевает-обувает. А то как-то нехорошо получается. Все меня радушно принимают, кормят-поят, одевают, а я что же? Долг, ребята, платежом красен.
На лестничной площадке мой взор невольно притягивают четыре тёмных пятна. Оплывшие, с подтёками, и даже гарью от них немного несёт, словно подпалили что-то, упорно не желавшее гореть… Я присматриваюсь. Поверх кафеля блестит стекловидная застывшая корочка. Не иначе как Николас прибрался по-своему, я же с утра чуть было не навернулась на один из валунов, что с нами из пещеры сюда случайно закатились…
Я открываю дверь собственным ключом, да-да, тем самым, который надёжно заякорил для меня стоянку в собственном мире. Меня встречают вкусные запахи с кухни и сладкое похрапывание со скулежом, доносящееся из детской. Могучий храп лабрадора я уже давно на слух отличаю от человеческого, ведь даже эти малыши в состоянии выдать такие рулады, что будь у нас люстра с хрустальными подвесками — они давно дребезжали бы. Но кроме щенков, похоже, в доме никого нет, даже Малявка не торопится почесаться об ноги.
Допустим, кот у нас на свободном выгуле, а люди-то куда делись? Немного узнав кипучую натуру Николаса, не сомневаюсь, что он мог вытащить девочек на прогулку. Скорее всего, так и есть, он не красна девица — дома сидеть, в окошко глядеть. Но проекц… Анна? Я ж всегда была домоседкой, старалась клочок времени урвать, чтоб в любимом кресле с книжкой посидеть или с пяльцами, или с вязанием. Меня из дома вытащить — подвиг несусветный со стороны того, кто на это отважится; неужели Николас и её раскрутил?
Сердце испугано замирает и заполошно колотится. Куда он их увёл? Ещё немного — и я запаникую, потому что в голову приходят самые страшные подозрения. А что, если…
Эй, подруга! — строго одёргивает голос разума. Окстись! Не мог он их уволочить в свой мир, даже если бы захотел. Рик ещё не скинул шкурку, не набрался силёнок, да и сам господин некромант с утра был как выжатый лимон. Ты знаешь этого мужика: притворяться он не будет. Он всегда играет в открытую. Честно.
В зале на журнальном столе матово чернеет экран ноутбука. Есть у девочек такая традиция: в случае нежданного ухода оставлять не записочки, а сообщения на экране. Печатают они быстрее, чем пишут (я, кстати, тоже). Торопливо двигаю «мышку». Корпус ноута гудит, просыпаясь.
«МАМ НИК ПРОСИЛ ПОКАЗАТЬ ЕМУ ГОРОД А ПОТОМ МЫ ЕГО СВОДИМ НА ПЛЯЖ И ВООБЩЕ СКОРО БУДИМ ОБЕД ГОТОВ»
Машинально отмечаю полное отсутствие запятых и «будим». Знаки препинания и мелкие огрехи — это наш бич. Впрочем, по сравнению с ровесниками мои дети — просто супер-грамотны. Что подразумевается под «вообще» — остаётся только догадываться, надеюсь, они не поведут его по злачным местам вроде тира и американских горок, что недавно обустроились в городском парке, и хорошо бы, у них хватило карманных денег, вроде бы я в этом им никогда не отказываю… Ник-то пока не при капиталах.
Быстро обхожу комнаты. Между прочим, никаких следов пребывания в доме постороннего. Рюкзак эти голубчики куда-то припрятали, куртку… Просматриваю шкафы; куртку повесили в шкаф в прихожей. Только в ванной комнате на полочке появилась новая зубная щётка. Опасной бритвы не вижу, — по-видимому, Николас, как и в случае с костяным ножом, предпочитает режущими предметами не разбрасываться. Щенки на месте в детской. Кот на выгуле.
Минутку. Щенки на месте…
Возвращаюсь в детскую.
Ну да. На месте. Все трое. Белый, палевый и чёрный.
Ещё минутку. А почему трое?
Белый лабрадёныш со вкусом зевает, потягивается… странно как-то потягивается, лапками вперёд, по-кошачьи, и расправляет прозрачные крылышки. Заметив меня, радостно подвизгивает и ковыляет к ногам. Малость неуклюж — оно и понятно, лапы длиннее обычных, голова тяжелее — центр тяжести и сместился.
Опа! А уже не получается у бедняжки обвиться вокруг ноги, как раньше!
— Рикки, паршивец! Ты что это удумал? — не выдерживаю. — И кто же ты теперь у нас будешь? Симуран? А летать-то ты умеешь?
Щенок обиженно тявкает и начинает кружиться на месте, до того шустро, что сливается в сплошное кольцо. Замирает — и на его месте сердито бьёт хвостом миниатюрный дракончик. Золотой. Ни единого пятнышка. Крылья уплотняются, становятся отчётливо видны сухожилия в перепонках.
— Здорово, — говорю с уважением. Дракоша садится на хвост и смотрит на меня, с удовольствием высунув раздвоенный розовый язык. — Но ты всё-таки дурачок, Рикки. Вон какой вымахал, а до сих пор ведёшь себя по щенячьи. На пояс-то заберёшься? Или мне тебя уже в рюкзаке за спиной таскать?
Рикки шумно вздыхает. При этом чешуя горит и переливается тысячами бликов, хотя в комнате не так уж и светло: вечереет, окна детской выходят на юг, а солнце перевалило на западную сторону. Новоявленный дракончик шумно хлопает крыльями и поднимает ветер, как будто в комнате включили сразу пять вентиляторов. Ладно бы этим и обошлось, но ведь он ещё и подпрыгивает! Бедные соседи снизу…
Это ж он взлететь пытается! С беспокойством понаблюдав за его попытками, я решительно говорю:
— Всё, Рикки, на первый раз хватит. А то крылья повредишь, они у тебя ещё не окрепли. Птицы тоже не сразу летают, им вырасти нужно и окрепнуть. Пойдём лучше посмотрим, что там нам оставили, есть хочется просто ужасно.
Он грустно складывает крылышки и трусит за мной на четвереньках, виляя хвостом с острым шипом на самом кончике. Нет, всё-таки из него вышла бы отличная собака! Или симуран, например. Вот только… Я всерьёз задумываюсь. Случись ему попасть в собственный мир — узнают ли его свои? Примут ли в стаю, клан, гнездо — или что там у драконов-кидриков? Я-то дома, Николас рано или поздно будет дома…
На порожке кухни я спотыкаюсь. Не успев затормозить, Рикки врезается в мои ноги и ощутимо попадает под коленки, чуть было не уронив меня окончательно. Весомый, однако. Наверное, он постепенно теряет способность сливаться с человеком, потому всё больше предпочитает самостоятельность. О чём это я?
Конечно, Николас тут не останется, думаю. Его кидрики подрастут — и поминай как звали, рванут вместе с ним на родину. А жаль. Похоже, девочки к нему привязываются. И не только девочки.
Мысли мои перебиваются умопомрачительным запахом борща.
Восторг! Анна кормила их борщом! И Николаса тоже! Со сметаной, со свежим укропом, и хоть не с пампушками, зато с гренками из ржаного заварного хлеба, обсыпанными крупной солью, сыром и толчёным чесноком. Почему знаю? А вон на тарелочке лежит парочка оставшихся, заботливо прикрытая салфеткой. И Николас ел борщ? Ещё немного — и я начну подхихикивать. Конечно, лопал, да поди ещё и добавки попросил, я же знаю какие у меня борщи! Интересно, а чем ещё они его угощали?
И начинаю смеяться в открытую.
В большой обливной керамической миске — ещё теплые вареники. Половина — с вишней, половина — с творогом. О-о, неделя-другая — и этот некромант с его гурманскими здоровыми наклонностями не пролезет в кухонную дверь. Надо сказать Аннушке, чтобы не баловала особо. Кажется, я назвала её Аннушкой.
И ничего удивительного. Почему-то в последнее время, когда я о ней думаю, я начинаю лучше понимать своих девочек, которые ни в жизнь не соглашаются расстаться друг с другом более чем на полчаса. Я всё больше чувствую свою вторую половинку. Она поступает почти как я. Она думает и говорит почти как я. И вот этого сходства и этого «почти» хватает — мне, во всяком случае — для того, чтобы вдруг понять: никакая она не копия. И не клон. Может, это …
И на память мне приходит громадный радужный пузырь, толикой от которого Николас щедро поделился с парочкой влюблённых, попавших под дождь вместе с нами.
Она не копия. Она — часть меня, неизвестно каким образом аккуратно извлечённая и отпущенная в самостоятельный полёт. Она — это я. И пусть Николас утверждает всё, что заблагорассудится, он-то её не чувствует. А я — между прочим, даже ощущаю, как у Анны замирает сердце, когда Ник к ней обращается. Ещё бы.
Стоп. Подожди-ка. А как в таком случае она относится к другим моим мужчинам?
Насчёт Васюты и Маги даже гадать не буду. Лучше спросить у неё самой. Давай-ка вернёмся к действительности и проверим кое-какую из моих интересных догадок.
Я открываю морозилку — и вижу ровные ряды вареников, застывающих на фанерных дощечках.
Ну, и как вам это нравится? Она усадила их лепить вареники! Судя по количеству — а здесь сотни три, не меньше — лепили все. Вон те, большущие, с неумело, но старательно защипанными краями — явно вышли из-под мужских ручищ: такие же крупные, основательные и брутальные, по сравнению с маленькими, аккуратненькими, оформленными витыми шовчиками, как любят изощряться мои девицы. И я даже не сомневаюсь, чья это была идея. Для налаживания контактов и сближения душ, для притирки и развития родственных отношений — да и просто, чтобы подружиться — нет занятия лучше, чем совместная лепка пельмешек или вареников. А времени у моей тёплой компании было предостаточно.
Я как воочию представила всех четверых за одним столом, с раздвинутой ради такого случая столешницей. Я — а значит, Анна — леплю не торопясь и просто, без особых затей; куда торопиться, когда столько помощников? Пусть стараются, моя задача — управлять процессом. Девочки, как обычно, перепачкались в муке по самые брови; представляю, какой видок был у их дядюшки…
Молодчина Аннушка.
Присаживаюсь на любимую табуретку. Не поднимаясь с неё, можно зажечь на плите газ, достать ложки-вилки из ящика стола за спиной, салфетки или полотенца, включить микроволновку, дотянуться до заварочного и до большого чайника… В маленьких кухнях есть своя прелесть: экономятся уйма времени и сил, которые на крупногабаритных, вроде как у Николаса в особняке, тратятся на одни только перебежки от стола к столу. Одно плохо, что нам на праздники приходится сновать с посудой и угощением туда-сюда, из кухни в зал и обратно, но ко всему можно привыкнуть. Сейчас в моей малютке царят вкусные запахи, но есть мне уже почему-то не хочется. Совершенно. И я понимаю, что просто устала. Конечно, сгоряча маханула полный рабочий день, который по расписанию прежнего мира приходился аккурат на ночь, и сейчас, едва расслабившись, начинаю клевать носом.
Никуда от меня не денется ваш борщ, думаю утомлённо. Пойти, поспать что ли, пока народ не вернулся… У них там в культурной программе есть загадочный пункт: «Вообще», надеюсь, хотя бы на полчаса он их задержит.
Не сдержавшись, скрадываю из миски вареник, а вторым угощаю Рикки. Тот довольно машет хвостиком, и я в изумлении думаю: когда это он успел перекинуться? Пошли, друг мой оборотнический, покажу своё любимое место. Не спальню, не свободную маленькую комнату; вообще-то моё излюбленное, давно пригретое гнёздышко — на том самом диване, который облюбовал себе шебутной родственничек. Вот уж не знаю, какая там энергетика, но только здесь всегда замечательно работается: и шьётся, и вяжется, и рефераты пишутся девочкам, и просто дремлется, когда иной раз неохота переходить в кровать, пригревшись под телевизор. Пультом щёлкнула, завернулась в плед — и никуда не надо идти. И засыпается здесь гораздо лучше, чем в спальне. Может, потому, что на одной из стен мы с девочками устроили фотоуголок — с портретами всех наших: моих родителей, братьев с семьями: глянешь, пожелаешь спокойной ночи — и словно тебе дружно кивнули и улыбнулись все в ответ.
…Нам их до сих пор не хватает.
Без раздумий раскладываю диван. Николас может тесниться сколько угодно, а я люблю, чтобы спать было просторно. Вытаскиваю из-под сиденья дежурный вязаный цветными зигзагами плед, две больших подушки с вязаными в тон наволочками — мой самый уютный якорь тепла и отдыха в собственном доме. Из больших и малых подушек строю себе гнёздышко, в коем и умащиваюсь. Плед накрывает меня с головы до пяток и ещё можно подоткнуть с боков, недаром я над ним трудилась все нынешние осенние и зимние вечера, прихватывая выходные; мне хотелось сделать его просто огромным.
Рядом шумно плюхается Рик, высунув язык и довольно дыша. Из него получается довольно забавный щенок, практически как настоящий. Крылышки он умудряется втянуть куда-то под лопатки, потом, дождавшись, когда я улягусь как следует, приваливается к моим ногам и через полминуты уже свистит носом. Совсем как Нора.
Я вдыхаю запах пледа, отдающий стружкой — диван мы купили недавно, и он всё ещё пахнет свежим деревом, тяну носом специфический запах собачьей шёрстки — ну, Рикки, выдержал сходство до мелочей! Мне улыбаются родные лица с фотографий. Тикают часы над телевизором. Еле слышно гудит ноутбук и я, протянув руку, захлопываю крышку; гул прекращается с переходом в «спящий режим». В кухне с лёгким щелчком включается холодильник. За окном вопят малыши, их разнимают юные мамы. На потолке — несколько разбегающихся трещин, оттого, что сосед сверху занимается «железом» и иногда роняет штангу. Как будто и не было ничего. Как будто я только что пришла с прогулки… без Норы. Как она там, в Каэр Кэрроле? Нора там с Гелей, на вольных хлебах и на необъятных полянах, где можно сутки напролёт бегать, дурачиться и играть с друзьями, и, в отличии от меня, ей в том мире замечательно. И Геле тоже. Но каким далёким и нереальным этот мир сейчас кажется …
А теперь я — дома. И, наконец, чувствую это по-настоящему. Всей кожей. Всем нутром. Ладонями. Пятками. Затылком. Дома.
Щёки мокрые, но я не плачу. Это просто заморозка отходит, та самая, в которую я загнала пещерный страх, что мешал мне сосредоточиться. Я затолкала его внутрь, поглубже, чтобы не мешал — мне представлять заветную дверь, а Рику — нащупывать якорь в чужом для него мире. Она так и оставалась внутри лёгким незаметным холодком — пока я хлопотала над Николасом, рассказывала девочкам дикую неправдоподобную историю о себе, пока носилась по офису, передавая дела, отчитывая неуспевающих и даже поставив пару раз на место зарвавшегося начальника охраны. Я всё думала — что со мной случилось? А у меня на время притормозились почти все эмоции. И только сейчас, когда наступает самый настоящий отходняк от этой заморозки, как от наркоза — я осознаю, что она была. И вспоминаю, какое привычно действие упустила, вернувшись домой.
Я не обняла девочек.
И сейчас для меня это дико. И горько.
А может, дело не в растянувшемся стрессе? А просто я меняюсь и… черствею? Вернись я домой спустя три дня после попадания в мир — ну, допустим, наколол бы меня на свою перчатку монстр вроде Росомахи, которого Янек пришпилил, — и выкинуло бы меня обратно. Билась бы в истерике часа два, это точно. А сейчас…
Не буду об этом думать.
Вытираю слёзы и зарываюсь поглубже в плед. Дома. Это главное. Здесь — всё образуется и решится. Сейчас я закрою глаза — не просто так, я закрою их на в с ё. А потом отдохну, наберусь сил, как Николас — и придётся решать.
Потому что проблемы остались. Сменились только декорации.
В далёком-далёком детстве я боялась спать одна. В кои-то веки мне, как подрастающей взрослой девице, выделили собственную комнатку — а для меня на первых порах это обстоятельство стало просто наказанием. Стыдно признаться, но как только гас свет, мне сразу начиналось казаться, что вот-вот из всех щелей выползут давнишние и самые свеженькие страхи. Воображение у меня было ещё тогда ого-го! буйное! Но, на моё счастье, как и всякий ребёнок, я умела придумать и спасателя, «домик». Достаточно было плотнее прижаться к стене, уткнуться лбом и коленками в короткий ворс дедушкиного коврика — и вот уже с одной стороны я чувствовала себя защищённой. А с другой, как вы понимаете, выручало одеяло, поборник всех страшилок, бук и волчков.
Так вот чудно. Впрочем, у каждого из нас с младенчества осталось хотя бы по парочке ритуалов, корни которых мы порой и сами не помним. Мы вырастаем — привычки остаются.
Поэтому сейчас я машинально обнимаюсь с думочкой, плотно упаковываюсь в плед и, отвернувшись к стенке, постепенно задрёмываю. И надо ж тому случиться, что именно в сейчас кому-то загорается подкатить ко мне с обнимашками, когда я даже толком не могу сообразить, кто это. Должно быть, я всё-таки на несколько мгновений отключилась, потому что, оказывается, не слышала ни звука ключа в замке, ни голосов пришедших, ни шагов…
Сильные руки осторожно и ласково поглаживают мои плечи, разминают спину, деликатно обрабатывают шею. Касания тёплых пальцев ненавязчивы и спокойны.
— Ни-ик? — спрашиваю сонно.
Одна рука умудряется нырнуть под левый бок, на котором я лежу, другая, скользя по правому плечу, касается словно бы случайно груди — и меня замыкают в надёжные объятья.
— Если тебе нравится — пусть будет Ник, — покладисто говорит голос за моей спиной. Сначала смысл сказанного до меня не доходит. Затем я осторожно приоткрываю глаза, опускаю голову, чтобы кинуть взгляд на руки, удерживающие меня в замке, и убедиться, что ногти на них отсвечивают металлом. За спиной раздаётся тихий смешок.
— Узнала? — негромко говорят мне на ухо. — Что ж ты не пугаешься, звезда моя? Почему не убегаешь в страхе?
Я проглатываю тугой комок в горле. Живот сводит предательской судорогой.
— Ты не Мага. — Губы предательски пересыхают. Ещё немного — и на них начнёт лопаться кожица.
— Почему ты так думаешь?
В голосе явное любопытство. А в руках, прочно удерживающих меня на месте и не дающих ворохнуться — недюжинная сила, я даже через плед ощущаю напряжённые мускулы.
— Ты им не пахнешь, — отвечаю. — Вернее сказать — ничем не пахнешь. Ты не Мага и не Николас. — Пытаюсь в очередной раз дёрнуться, но тут мой плед словно оживает — и обтягивает меня плотным коконом. Я и без того угнездилась в нём, как следует, а теперь и вовсе спелената.
— Ах, да, я же забыл — ты у нас весьма чуткая на запахи. А так, похоже? — И до меня доносится горьковатый аромат хризантемы с пряной ноткой самшита. — Не сопротивляйся, душа моя, и не вертись: ещё не время тебе на меня любоваться. Я просто пришёл поговорить.
— А маскарад к чему? — враждебно спрашиваю. Мне уже не страшно. Нужно было бы незнакомцу меня пристукнуть — придушил бы сразу, благо мы с ним в разных весовых категориях, ему это совсем нетрудно. Пытаюсь лягнуться — но плед держит крепко, словно муху, опутанную паутиной.
— Да просто интересно — узнаешь или нет. — В голосе, очень похожем на Магин, явное лукавство. — Считай, что прошла тест на внимание; следующий будет на сообразительность… Тише, душа моя, не рыпайся, я же просил. Выбраться не получится, только время затянешь. Твои гости скоро вернутся, а мне не хочется, лишний раз останавливать время только для того, чтобы с тобой наговориться. Итак, ты слушаешь? Будешь хорошей девочкой?
Скрепя сердце, киваю. Одно успокаивает: судя по всему, незнакомец не собирается задерживаться.
— Первая наша с тобой встреча была случайна. — Рука с блестящими полированными пластинами на ногтях слегка поглаживает поверх пледа мою грудь, и я невольно ёжусь. — И я уж подумывал, не отправить ли тебя назад пораньше, просто выставив кого-то посильнее велоцераптора. А что — раз-два, и ты дома, никаких хлопот и недоразумений….
— Ну и выставил бы сразу, — огрызаюсь. — Кто тебе мешал? Зачем ты вообще пожаловал — хочешь назад к себе утащить?
Я уже поняла, кто меня обнимает.
Он смешливо фыркает и вдруг дует мне в шею. У меня против воли сладко замирает в груди: кажется, будто тёплая волна крадётся до самого живота, словно у навязчивого собеседника выросла ещё пара конечностей, ласкающих умело и чувственно.
— Прекрати, — шиплю. — Или говори — или убирайся.
— А то что? — снова смешок. Тёплая волна скользит к бёдрам, оглаживает. Не сдержавшись, резко двигаю локтём, вернее, пытаюсь, и конечно — без толку. — Ладно-ладно, не буду, дело прежде всего. Нет, не угадала, возвращать тебя я не собираюсь. — В голосе отнюдь не сожаление. — Сама ко мне придешь, мы же с тобой ещё не доиграли… Хватит крутиться, сказал же — шалить не буду. А знаешь ли, я так до сих пор и не понял, какие законы случайности сработали и притянули именно тебя; но ты меня заинтересовала, Обережница. Ты нагромождаешь нелепость за нелепостью, ты совершенно непредсказуема со своей наивностью и одряхлевшими моральными принципами, ты абсолютно не вписываешься в общую колею, но почему-то, в отличие от других персов, у тебя всегда находится время подумать, хоть я и стараюсь его ужать.
Он уже не держит меня, в этом нет необходимости, а просто поглаживает шею. И почему-то мне кажется, что его тело вдруг начинает распирать во все стороны, словно плечи расширяются, ручищи становятся просто неимоверно большими, до боли знакомыми. И вот уже моей щеки касается ладонь в твёрдых бугорках мозолей, отполированных тяжёлым боевым копьём. А в некогда хрупнувший позвонок вдруг впивается игла фантомной боли, заставив меня вздрогнуть.
— Ты что же думаешь, твой драгоценный Васюта из рыцарских побуждений снялся с места и уехал от своей лапушки? Этот медведь сам не додумался бы до такого благородства. Впрочем, он хорош, всё-таки один из лучших в моей дружине, и расставаться с ним мне пока не хочется, я его поберегу до поры до времени. В сущности, твоё решение там, на границе, было верны: раз ты не отдала Сороковник, тебе его и проходить.
— Но ты дал Васюте уехать? Или ты его спровоцировал?
— Я каждому даю по его желаниям, заметила? Твоему Васюте отчего-то показалось, что квесты тебе выпадут исключительно силовые, чтобы его милую цыпочку на ровном месте в лепёшку раскатать. Вот он и решил: если первым твоим противником был ящер, то и остальных я подсуну в том же духе. А уж я постарался наслать ему образов повнушительней. До чего же забавно бывает в душу к вам, людям влезть!
— Васюта, — напоминаю я сквозь зубы. — Ты говорил о нём.
Зарабатываю похлопывание по плечу.
— Молодец. Голос не дрожит, хоть сама в комок сжалась… Да цел он, цел пока, я же сказал — он мне ещё нужен. Хочется ему силушку показать, думать, что тебя спасает — пусть думает, я для него неплохую программу подготовил.
— С-скотина — не выдерживаю. — Так и прибила бы…
— Согласен. А кто нынче хорош? Облака — идиоты. Лошади — предатели. Люди — мошенники. Весь мир таков, что стесняться некого.
— Постой, — говорю растеряно. — Это же… Это ж из фильма… Ты здесь бываешь, что ли?
— Почему нет? Хотя, скажу по секрету, для меня это табу. Есть у нас, демиургов, выражаясь вашим земным языком, определённая корпоративная этика: на чужую территорию лучше не соваться, дабы не внести нежелательных изменений и не смазать результаты деятельности местных богов. Оттого, знаешь ли, и идейка с проекциями родилась. Я подставляю вместо изъятого индивида копию, чтобы из-за его отсутствия в родном пространстве не было событийных искажений, и ко мне — никаких претензий. Правда, хорошо придумал? Никакого эффекта бабочки.
— Ты и об этом знаешь?
— Да, и книжечки почитываю, представь себе. У бессмертных много времени, хватает на всё. Каждый борется со скукой по-своему. Я, например, собирался поиграть в новую игрушку недолго, каких-то пару лет, а втянулся, представляешь? И сколько клонов Дьяблы не появлялось, но я предпочитаю вторую версию, с которой и начал. Правда, кое-что внёс из Титанов, больно хороши монстры. Но вот какую интересную закономерность я подметил. Вспомни, что творится в твоём мире, достаточно пощёлкать пультом телевизора или заглянуть в вашу сеть: агрессия, войны, терроризм, насилие… Домохозяйка, выйдя из дома на рынок, может сесть в троллейбус, напичканный взрывчаткой, школьники и учителя становятся заложниками, пенсионер расстреливает социальных работников, отец убивает двухлетнюю дочь, чтобы не платить алиментов… Ива, это — нормально? Заметь, я всего лишь повторяю, что ты сама читала или слышала. У меня же этого нет, понимаешь? Если представить себе агрессию как подвид энергии — в моём мире она реализуется в играх, в квестах, я направляю её в другое русло, причём руками чужаков, а своих людей берегу, они мне дороги. Выходит, моя игра ещё и пользу приносит!
Он произносит эту тираду, словно не замечая моих очередных попыток высвободить хотя бы одну руку. Невольно я вслушиваюсь. Одна из последних фраз неожиданно меня цепляет.
— А как же мы, кто приходит со стороны?
— А у вас свои демиурги, — легко отвечает собеседник. — Вот пусть они о вас и заботятся. Если они спокойно позволяют вас выдёргивать — значит, на то ваша воля.
— Ты хотел сказать — их воля? — машинально поправляю.
— Нет, дорогая. Ваша воля. Если ты сюда попала — ты этого хотела, хотя бы где-то там, в глубине своей робкой трепетной души. Просто на ваших желаниях такой слой шелухи, что вы сами их порой разглядеть не можете. Я — могу.
Гад. Психолог доморощенный. Хватаюсь за последнюю возможность четь как-то его ущипнуть.
— И всё-таки ты на чужой территории. Не боишься, что хозяева выгонят?
— Не-а, — отвечает он беспечно. — С чего бы это? Я ведь свой. Если не наглеть, то можно ненадолго здесь зависнуть. Однако, дорогая, — и руки, державшие меня, снова меняются. Сейчас это изящные аристократические кисти, привыкшие, впрочем, не только дам под локоток поддерживать и подсаживать в седло, но и время от времени вынимать благородный меч из не менее благородных ножен. — Мы заговорились, Иоанна, а у меня ещё множество дел. Надеюсь, ты не в претензии, что я слегка с тобой пооткровенничал. Но я же не твой мрачный воздыхатель, я не оставлю тебя до утра недвижимой: как только я тебя покину, ты освободишься. До скорого свидания, дорогая.
Меня нежно в очередной раз обнимают за плечи.
— Да, чуть не забыл, — деловито сообщает он, — имей в виду: твоя Анна — всё же человек.
Я чуть не подпрыгиваю на месте.
— Почему — всё же?
— Потому что другие проекции — тупые бессмысленные копии своих оригиналов. Они создаются мною добротно, но достаточно экономно — с максимальным запасом энергетики на сорок дней. Надо сказать, ты поставила меня в тупик, сиганув от меня в другой мир, где я тебя чуть… — Голос сбивается. — Неважно. Затем перенеслась в свой — вопреки всяким правилам не умерев и не пройдя финал. Но, интереса ради, я решил подыграть обстоятельствам.
— Но как же правила? Я ведь не должна существовать с ней в одном мире!
— Правила? Ни на йоту не нарушены, дорогая. В момент, когда ты своей красивейшей пятой точкой приземлилась у собственной двери, проекция стала человеком. Дорогая, это нетрудно. Я сотворил на своём веку столько живых существ, настоящих генетических шедевров, что вложить душу в готовое тело — не проблема. Если уж один мой родственник сумел вдохнуть жизнь в глиняное создание… Однако я разболтался. Становясь человеком, невольно приобретаешь кое-какие его недостатки. Так вот, ты можешь запросто быть с Анной в одном мире. Отметь эти слова, просто запомни, как любят говорит твои друзья. Нет, давай-ка уточним: ты — в своём мире — можешь находиться с ней рядом сколь угодно долго. Ещё не знаю как, но я это использую и, будь уверена, и ничего при этом не нарушу.
— Как же ты меня достал, — говорю в сердцах. — Зачем ты вообще явился? Зачем тратишь своё драгоценное время?
Тихий смешок.
— Поверь, я трачу его только в своих интересах. Ведь я замкнут на них, я эгоист до мозга костей, — о, вот ещё одно интересное выражение, применимое к персонификации… А чем тебе не нравится наша беседа? Несмотря на лёгкий эротический декор, она достаточно содержательна, ты просто поймёшь это не сразу. Было лень на этот раз подыскивать подставное лицо, вот я и явился лично, и заложил в тебя достаточно информации, учитывай. Можешь считать это бонусом.
Я чувствую, как он нежно целует меня в затылок и поднимается с дивана, чтобы уйти. И вдруг до меня с запозданием доходит последняя фраза.
— Стой! — я безуспешно пытаюсь крутануться на месте. — Ты врёшь! Это не может быть бонусом, потому что квеста не было! Сейчас только восемнадцатые сутки — а третий квест должен случиться только в третьей декаде!
— И-ива, — и снова насмешливый голос Маги заставляет меня болезненно вздрогнуть. — Ты же у меня первая Обережница. Считай, что твой личный Сороковник — демо-версия в ускоренном режиме, ведь для нового персонажа можно и сдвинуть сроки, не так ли? До встречи в Финале, дорогая!
Плед сжимает меня всё сильнее, и вдруг я с ужасом осознаю, что стиснута каменными глыбами, которые давят на меня со всех сторон. Каким-то образом я очутилась в той самой пещере, откуда недавно чудом спаслась, и снова я под завалом, но в этот раз Николаса рядом нет, и некому укрепить свод защитной сферы, а кольцо дона не справляется, камни всё тяжелее. Вот-вот — и затрещат мои рёбра…
Закричав, инстинктивно рванувшись, я вскакиваю — и едва не падаю с дивана. С отвращением, как ядовитую медузу, отбрасываю плед.
— Ива? — встревоженный Ник появляется из детской. — Ты что? Приснилось что-то?
— Мама? — вслед за ним выскакивают девочки. Золоточешуйчатый Рикки, скользнув мне на грудь, тревожно заглядывает в лицо.
Я перевожу дух. Сон. Пусть это будет сон.
— Приснилось, — и даже пытаюсь улыбнуться. — Будто снова в пещеру попала, только не выбралась.
Николас подсаживается рядом, большой, надёжный. Уж он-то никогда не станет строить козни за спиной, я знаю. Но едва он собирается положить мне руку на лоб, — я непроизвольно отшатываюсь.
Он смотрит удивлённо.
— Ива? Я не понял, ты что — меня испугалась? Ну-ка, скажи быстро, что тебе сейчас привиделось?
Потираю лицо ладонями. Глупо. И стыдно признаться, что на какой-то миг во мне зародилось страшное подозрение: что Николас и есть Мир. Демиург. Игрок.
Глупо. Теперь я всех и каждого буду подозревать?
Не всех, мрачно констатирует внутренний голос. Только тех, чей облик тот негодяй принимал во время вашей чудной беседы…
Бр-р-р. Меня передёргивает.
— Родственница? — строго повторяет Николас. — Кошмары — это не шутка. Давай проясним всё сразу. Если пустить дело на самотёк — может статься, скоро вообще спать не сможешь. Позволь, я помогу. — И вновь тянет ладонь к моему лбу. На этот раз я просто отстраняюсь.
— Не нужно, правда. Это просто скверный сон. Прошёл — и пусть себе.
Он колеблется. Девочки подсели рядом на корточки, встревожено заглядывают в глаза. До чего же он похожи, в который раз невольно отмечаю, а сердце захлёстывает теплая волна умиления и любви. И я никому не позволю испортить мне радость от того, что я дома. Конечно, это был всего лишь сон, вызванный стрессом, страхом и усталостью. Всё утрясётся, потому что здесь мне и стены помогают.
И я, наконец, обнимаю детей. Нет — сграбастываю, должно быть, научившись такому обращению у Ника, притягиваю к себе и расцеловываю в макушки. Девчонки какое-то время терпят, потом начинают смешно дрыгаться в попытках высвободиться.
— Ну, наконец-то, мам, — с облегчением говорит Сонька. — А то ты как появилась, всё была какая-то тормозная.
— Ага. Вялая, — добавляет Машка. — Ник сказал — это пройдёт, тебе просто нужно время привыкнуть к тому, что ты вернулась. Мам, всё хорошо? Пойдём, мы тебя покормим, а потом фотографии с нами поглядишь.
Николас всё смотрит на меня оценивающе. Потом кивает им. Но по глазам видно — к этой теме он ещё вернётся.
Всего лишь семь часов вечера, ещё светло, я проспала совсем немного. Но за это время здоровый — нет, какой-то нездоровый аппетит вернулся, и я чувствую, что ежели немедленно не получу вожделенную миску борща — начну грызть край стола. Ник помогает мне встать, как будто это бог весть какие трудности — подняться с дивана, Рикки смешивается с толпой щенят и кота и тут же начинает активно путаться под ногами, и все вместе торжественно провожают меня на кухню.
Фотографии мы смотрим с телевизора. Правда, сперва выясняется, что разъёмы и комплектующие от фотоаппарата Николаса выдержаны в стандартах иного мира, но родственник, недолго думая, соединяет штекер провода и телевизионное гнездо энергетическим шнуром. Получается что-то вроде переходника, по которому, как объясняет Ник, информация стекает непосредственно куда надо, а как она это делает — ему абсолютно не интересно, лишь бы работало. И наконец мы можем лицезреть хронику сегодняшнего дня.
Ага. Значит, пока я парилась на работе, эти жулики прохлаждались на «Американских горках». И в тире. И укатали дядюшку на всех парковых аттракционах, сводили на набережную и, конечно, не миновали пиццерию, в общем, обошли все злачные места. И сейчас я вынуждена любоваться чужой расслабухой… но, говоря откровенно, мне нравятся эти смуглые хорошенькие мордашки, светящиеся от удовольствия и полуденного солнца, а ещё больше — от упоения тем, что наконец-то рядом с ними — такой громадный и красивый мужчина, с такими же чёрными, как смоль, кудрями, восточными очами… в общем — их, и только их.
Похоже, Анна даже не пыталась вклиниться в их детское счастье. Она просто фотографировала и не претендовала на внимание. Лишь единожды я вижу всех четверых вместе — должно быть, девочки попросили кого-то из прохожих «щёлкнуть» их разок под старой липой. И у меня болезненно ноет в груди, потому что на снимке я вдруг вижу не Анну, а себя. Себя, Магу — Маркоса дель Торреса да Гаму и наших детей. Ведь так могло быть, вполне, или под этой липой, или под другой, в другом мире.
И кто знает, может, мы были бы счастливы. Переплетись наши судьбы немного по иному, не вспыли он тогда, промолчи я — может, и не стал бы Мага сейчас таким, каков есть, и я была бы чуточку терпимее к некоторым вещам. Да что теперь гадать! Что сделано — то сделано.
…А звучало бы красиво: Софья и Мария дель Торрес да Гама…
Должно быть, в задумчивости я пропускаю самые первые кадры сегодняшней прогулки, потому что дальше вижу себя на горной тропе. Да, это же Ник умудрился заснять меня незадолго до подъёма в пещеру, там, в своём мире. Ещё с десяток кадров показывают джипинг через лес, изображение кое-где смазано от тряски. Ну, понятно, прокрутка идёт в обратной хронологии, значит, скоро покажется смотровая площадка.
— Ух, ты! — выдыхают девочки. — Кому покажешь — не поверят, скажут — фотошоп. Правда что ли — два солнца?
Николас усмехается.
— Я так и знал, что впечатлит. Любуйтесь, зайцы, сей кадр для вашего мира уникальный. Вот и ещё один, сделанный умелой рукой вашего мудрого дяди. Здесь как раз оба солнца, хоть и в тучах и сняты через фильтры, но видны хорошо. Подсунь какому научному обществу — они же с ума сойдут, убедившись, что это не монтаж.
Рикки заинтересованно приподнимает голову, затем сползает с дивана и, на ходу перетекая из щенячьего тельца в рептилию, поднимается на задние лапы перед телевизором, чешуйчатый и сверкающий. Уставившись в экран, выразительно стучит когтём по стеклу. Так же целеустремлённо в своё время Рик отбирал для Николаса чешуйки на своей старой коже. Где, кстати, ещё одна? И успела ли закаменеть? Только я собираюсь спросить, как меня опережает Николас.
— Пролистать? — уточняет он у кидрика. — Заметил что-то интересное?
— Ты его тоже понимаешь? — удивлённо спрашивает Машка.
Сонька толкает её локтём.
— Конечно. Не помнишь, как…
Она осекается, бросив на меня виноватый взгляд. От меня что-то уже скрывают?
Отвлекает нас очередной выразительный постук. К счастью, телевизор старый, не плазма и не ЖК, иначе не знаю, что с ними сделалось бы: коготки у подросшего ящерка выглядят внушительно. Однако на классическом кинескопе не остаётся даже царапин.
Рикки скользит наверх и, разлёгшись на телевизоре, тычет лапой в кого-то в верхней части экрана. Николас укрупняет изображение. Изображение моей личности отъезжает в сторону и теперь хорошо виден задний план с собратьями-туристами. И снова в этой толпе я узнаю человека достаточно высокого, чтобы выделиться из общей массы. Он как раз подходит к женщине с ребёнком.
— Вот так-так, — задумчиво тянет Николас, — что-то я не помню у Антуана новой пассии. Кого это он провожает? А, та самая малышка с мамой… Как-то не углядел. Не помнишь, долго он тут крутился?
Пожимаю плечами.
— Видела только, как он подошёл к этой даме, они пошептались, потом он её в щёчку клюнул — и смотался… э-э… к машинам ушёл.
— Нечего ему там было делать, — жёстко говорит Ник. — У него на этот день были назначены переговоры, я сам его туда послал, а он вместо этого в горах ошивается?
Он покусывает губу. В раздумье вцепляется в собственные кудри на затылке.
— А что, собственно… — Я теряюсь. — Да брось, Ник. Почему именно пассия, может, родня? Ты же со мной, как с родственницей, вон как носился, ни в чём не отказывал. Наверное, он обещал их свозить на экскурсию, а из-за твоих переговоров не смог, вот и приехал извиниться. Стала бы она с ребёнком на такую тропу соваться одна?
— Н-да, — задумчиво говорит Ник и снова дёргает себя за прядь. — И получилось, что из-за этого не в меру горластого ребёнка я остался внизу, хотя собирался быть с тобой всё время. Думаешь, совпадение?
— Ну… да, — говорю неуверенно. — А зачем ему… Нет, конечно, можно устроить так, чтобы дитёнок вовремя закапризничал, но для чего? Чтобы меня подставить? Кому я нужна в вашем мире? Ну, косил он на меня, твой Антуан, чем-то я ему не понравилась, но это ж не повод на меня какого-то там монстра натравливать. Да и откуда ему знать, что этот чудик из колодца выскочит?
— Индрик, — поправляет Николас. Он расхаживает по зальчику, сам — туча тучей. С учётом того, что между краем разложенного дивана и сервантом чуть меньше метра, пространства для раздумья маловато, ему тесно. Из-за этого, должно быть, думается неважно.
— Что? — Я снова теряюсь. — Прости, кто?
— Я же тебе говорил ещё в пещере — это был Индрик.
— Да я от страха тогда мало что понимала. Можешь сказать, что всё-таки там произошло?
Он останавливается, уставившись на Рика. Приподнимает и рассматривает одно крыло, мой домашний кидрик с готовностью расправляет второе. И снова пытается взлететь, нагнав ветер и едва не сковырнувшись с телевизора. Ник заботливо пересаживает его на диван. Поворачивается к нам.
— Ну, слушайте, дамы, и не говорите, что не слышали. Об этом сейчас мало кто знает, но когда-то Тигровая пещера была обителью реликтовых Индриков. То самое озерцо, к которому я вас с Риком тащил, не что иное, как колодец к центру земли. Впрочем, к центру — это легенда, а вот в подземные пещеры раньше он вёл, это точно. Тамошняя порода — сплошной известняк, ты же видела, размывается легко; одна из подземных рек проточила себе русло рядом, просочилась и заполнила колодец.
Девочки слушают затаив дыхание. Да и мне всё, о чём говорит Николас, кажется сейчас страшной сказкой, случившейся как будто бы и не со мной. Но мифического зверя я абсолютно не помню: осталось в памяти нечто громадное, космато-буро-чёрное, пыхнувшее жаром, когда пронеслось мимо, и запах мокрой собачьей шерсти.
— Индрик… А с чего он на нас вообще кинулся? Мы же никого не трогали, не стучали, не шумели?
И вдруг краснею, вспомнив, с каким шумом сорвался в воду Рикки.
— С чего? — Николас задумчиво останавливается. — Как-то он вас почуял. Что и странно: он десятилетьями носа из своей норы не высовывает, на людей ноль внимания; и вдруг — нарисовался! Может, вы чем-то его привлекли? Ребята, да не послал бы я вас туда, будь там опасно!
Рикки виновато опускает башку.
— Он захотел поплавать, — тоже виновато объясняю. — Мой недосмотр.
— Вот оно что… — Ник присаживается на диван и гладит умную огорчённую морду ящера. Обделённые лаской, к нему тычутся и щенки. — Ладно, что случилось, то случилось. Слушайте дальше. По местным легендам, вода в озере начинает светиться, когда неподалёку в скалах бродит старый Индрик. Ему, видишь ли, тяжко перед смертью, силу передать некому, вот он и мается. А энергетика у него… — Николас поглаживает на Рике чешуйки. — Довольно своеобразная энергетика, тяжёлая. Чем старше Индрик, тем труднее ему свою силу носить, и начинает она с него постепенно стекать, просачиваться.
— Ой, — говорит вдруг Сонька и неожиданно прыскает. — А у нас про старых людей говорят: смотрите, из него уж песок сыпется!
Николас невольно улыбается.
— Что-то в этом роде. Похоже. Только это не песок. Представь: энергия — тоже своего рода материя, но весьма тонкой структуры. Если прикидывать очень грубо, то можно сказать, что после неё по плотности идёт газ, потом — что?
— Вода, — подхватывает Машка. — Потом — твёрдое вещество… Камень? О, я поняла! Поэтому Риккина шкурка закаменела?
— Верно, заяц. Это как любая часть организма, что отторгнута: какое-то время она ещё сохраняет жизнеспособность. Так, палец, руку, ногу отрезанные ещё можно пришить, если есть соответствующие технологии, но при этом надо уложиться в промежуток времени, пока клетки живы. Так и шкурка кидрика: в ней около суток клетки жизнеспособны, а потом начинают разрушаться и окаменевать. Процесс необратимый, как в яйце, сваренном вкрутую, и чем больше освещение, тем быстрее проходит. Свет для них просто катализатор.
Мне снова хочется спросить, а где же последняя шкурка Рика? Но Николас продолжает, и я превращаюсь в слух.
— Вот и смотрите, что получается. Если со стариков, как у вас говорят, песок сыпется, то со старого Индрика каплями будет утекать энергетика. Утекать, просачиваться в породу, подхватываться местными водяными капиллярами и собираться в озере, и, как самый апофеоз — концентрироваться в водных испарениях, как раз под сводом пещерки, над озером. Вот я вас туда и послал, чтобы Рик перед возможным переносом родственной энергетикой подпитался. Кто ж знал, что нашему дуралею вздумается ещё и ванну принять? Тамошний Индрик, хоть и старый, а всё же самец, услыхал шум, принюхался — и почуял возможного конкурента. Ты, кстати, родственница, самшитовые листья в руках растирала, помнишь? Пока до пещеры дошла, сколько раз за пояс бралась? Рик ими и пропах. Должно быть, не понравился хозяину запах, вот он и полез выяснять, кто тут хозяйничает.
Дуралей пригибает башку ещё ниже.
— Ладно-ладно, — примирительно говорит Николас. — В конце концов, если бы не ты, нас бы здесь до сих пор не было. Молодчина. Хватанул сколько нужно, крылья нарастил, нас обоих сюда перекинул… Рик! Слышишь, парень, всё в порядке. Со старым энергозапасом ты бы нас не вытянул, а сейчас — смотри, и суток не прошло, как подрос.
— Да уж, — печально говорю. — Дети быстро растут. Кстати, а куда вы дели шкурку? Она уже преобразовалась? Было бы интересно посмотреть, какие там камушки!
— Где-то у зайцев, — небрежно отмахивается Николас. — Отдал им на приданое, в конце концов — у нас невесты растут.
— Ни-ик! — возмущённо в один голос подвывают девочки и закатывают глаза. — Что за глупости! Какое приданое?
— Ну, хорошо, просто подарил. Дальше слушать будете? Так и совпало, родственницы: Индрик почуял Рика, большого и брутального парня, вроде меня, и ринулся выгонять соперника вон. Хотя не представляю: неужели там были ещё и самки? Ради кого-то он полез на рожон или просто свой престиж поддержать? — Он на какое-то время впадает в задумчивость, я многозначительно подкашливаю. — Ах, да. В это же время, как я понимаю, вернулся озабоченный проводник, — тебя-то он потерял, но справедливо рассудил, что кроме последнего тоннеля деваться тебе некуда, и сеять панику не стал, вывел сперва группу, а затем по-тихому подошёл ко мне. Ну, так и я не промах: сказал, — схожу сам, полюбуюсь красотами, а заодно и тебя выведу. И вот представь: только я зашёл, ещё толком ничего не вижу, и тут ты где-то впереди выскакиваешь, и куда-то тебя вбок сносит…
Рикки довольно жмурится и льнёт к моей коленке. Вот кто дёрнул меня в сторону, уводя с пути разгневанного чудища! Кидрик был у меня на поясе — и ведь умудрился как-то сконцентрироваться и оттолкнуть, даже уронить, но я не в претензии. Родственник продолжает:
— Я только и сообразил, что зверь вот-вот выскочит: гул стоял — даже стены тряслись. А у меня в запасе одно заклинание — вспышка, я его держал наготове, на тот случай, если в пещере фонари погаснут, вот и жахнул со всей дури, сам чуть не ослеп. Только разглядел, что туша вылетела — и на свету каменеет, а разгон-то взят, и вот несётся эта сволочь… простите, зайцы… по инерции прямо на центральную колонну. И больше не вижу ничего, одно чую — сейчас рухнет всё, потому что опора сшиблена и громыхнуло — а помнишь, нас предупреждали, что даже кричать нельзя в Тигровой? Одно на другое и наложилось, я только и успел, что купол над собой раскрыть.
Николас машинально хлопает себя по несуществующим карманам.
— Курить хочется — сил нет. Зайцы, а где моя куртка?
Машка вихрем проносится в коридор и возвращается с ветровкой в руках. В глазах — безмолвное обожание. Ник благодарно кивает. Обращается ко всем:
— Уж извините, дамы, пойду, подымлю. На балконе у вас можно зависнуть?
— Иди-иди, — откликаюсь я. — У нас там все гости как раз и зависают.
А у самой в ушах так и стоит шум камнепада. Как же они бились, эти глыбы, о защитный купол… Тонны. Десятки тонн породы, глины и песка. И всю эту несусветную тяжесть удержало на себе махонькое колечко…
В который раз я смотрю на кольцо, претерпевшее столько изменений за несколько дней. Это что ж выходит, теперь я у благородного дона в должниках? Ведь не бахвалился Архимаг, Глава Клана и прочая, и прочая, ради красного словца и чтоб себя возвысить в моих глазах, не выдумывал Николас, говоря о том, что на кольце для меня персональная защита навешана. Так оно и есть. Иначе сплющило бы меня в лепёшку, и некому было бы здесь и сейчас запоздало обливаться холодным потом.
Вот уж не думала, что второй раз за сегодня скажу Главе искреннее и чистое «спасибо».
…Сквозь балконное окно хорошо видно Николаса, который стоит, облокотившись на карниз для цветов. Сигарету он держит несколько странно, но потом я понимаю: он больше привык к сигарам, отсюда и хват другой. Балкон застеклёнными рамами глядит на юг, поэтому в летнее время на нём разрастаются настоящие джунгли. Не знаю, как это у нас с девочками получается, но наши петуньи каскадами сыплются из настенных вазонов, в то время, как у соседок вырастают далеко не «ах»; а уж клематис заплетается ковром на протянутых бечёвках. Недаром говорят: посадил клематис — завёл себе сад. А внизу, под карнизами, наводят прохладу декоративные мхи и папоротники.
Рикки, сощурившись на свет, поводит носом и принюхивается, как собачон. Любопытство заставляет его сняться с полюбившегося дивана и исследовать пространство вне квартиры; двумя быстрыми извивами нового тела он покрывает расстояние, отделяющее его от балконной двери и легко просачивается прямо сквозь неё. И вот он уже умащивается на карнизе и сливается окрасом с посадками, а на зазеленевшем боку распускаются два лиловых цветка. Ник треплет кидрика по спинке. Девчонки, онемев от подобных выкрутасов с перемещениями и мимикрией, немедля хватают фотоаппарат и ломятся вслед — снимать этакое чудо. Эх, зайчики мои, знали бы вы, как этот красавец, будучи совсем крошечным, меня чуть на тот свет не спровадил, устроив однажды сердечный приступ… Помнит он это или нет? Может, потому и привязался, что чувствует себя виноватым?
А вот интересно, как же его клончики будут в Николасе развиваться? Увижу я их или нет?
И, едва подумав, гоню от себя эту мысль, как и все, связанные с будущим. Я ещё не готова подумать о том, что делать дальше. Хотя решать, конечно, придётся.
Через неплотно прикрытую дверь тянет табачным дымом и Николас, прежде чем позировать с Риком на руках, дотягивается до створки и прикрывает её.
— Очередная фотосессия, — нервно комментирует Анна. И только сейчас я обращаю внимание, чем она занята. Всё это время она, забившись в дальний угол дивана, не просто поглядывала на экран, но и перематывала клубки шерсти. Впрочем, в уголке сидеть — это ещё не беда, я сама люблю там иногда гнёздышко себе свить, а вот пряжу мотать — дурной признак. Плохо, говорю себе, очень плохо. Есть у меня привычка: когда ударяюсь в депрессняк, лучшее средство отвлечься — занять руки. При этом чаще всего достаётся остаткам пряжи, смотанным в маленькие клубочки; они у меня так и дежурят в рукодельной корзинке. Парочки хватает для разминки, то я их перемотаю один на другой, то соединю в две нити… Простая бездумная работа, но успокаивает.
Моей второй «Я» сейчас, мягко выражаясь, не по себе.
— Анна, что случилось? Поговорим?
Она смотрит на меня измученно.
— Давно пора. — Отбрасывает клубки в корзину. — Глаза бы мои не глядели на эту семейную идиллию, ты уж извини. Вот они сейчас меня мамой называют, потом тебя, и вроде бы мы для них одинаковы, а я чувствую себя совершенно лишней. Как ты думаешь, сколько мне осталось?
Я собираюсь возразить — а сказать нечего.
— Почему ты так думаешь?
— А помнишь, что Гала рассказывала о проекциях? Получается, что я — небольшая часть твоей души, оставленная здесь вместо тебя. У меня срок действия ограничен, а у тебя потом, когда вернёшься — вся оставшаяся… — она подавляет всхлип, — … оставшаяся жизнь. Наверное, мы должны были слиться при встрече, просто что-то пошло не так. Не может быть нас двое в одном мире, просто не может…
Она тоскливо смотрит в пустоту. В это время девочки выскакивают с балкона.
— Мам, как ты думаешь, у нас получится закачать фотки в компьютер? — Обращаются, между прочим, не ко мне, а к Анне, она к ним сейчас ближе. И меня царапает нежданная ревность. — Подойдёт этот переходничок к ноутбуку? А он вообще нам в руки дастся?
— Попробуйте, — вымучено улыбается она. — Если уж Ник его сделал, а вы всё-таки родственники, может, и получится.
Вот ёлы-палы, я бы ответила так же. Машка пытается подцепить энергетический сгусток, торчащий из гнезда телевизора, но пальцы проходят насквозь. Сосредоточившись, она пробует ещё раз. Николас наблюдает с порожка балкона, забавно выгнув бровь дугой. Да что же такое, у них даже мимика одинаковая… Третья попытка оказывается удачной и девочки скрываются в своей комнате — колдовать с фотоаппаратом и ноутбуками. Ник довольно потирает руки.
— Отлично, родственницы, отлично… Я так понимаю, что сеанс окончен, так не выпить ли нам по этому случаю кофейку?
— Не окончен, — уныло говорю. — Придётся вам ещё кое-что посмотреть. Считать с меня лично.
Николас не спеша усаживается между мной и Анной. Как султан в гареме.
— Считывать? Уверена? Может, лучше расскажешь?
— Если просто расскажу, — кое-кто решит, что я выдумываю невесть что только для того, чтобы её утешить. Нет уж, Ник мне нужно, чтобы вы оба это видели. Сможешь это сделать?
— Всё-таки тот сон, — понимающе кивает Николас. Я мотаю головой.
— Сон, да не совсем. Мне уже случалось видеть подобное. Не хочу, Ник! — вдруг срывается у меня, — ужасно не хочу во всё это снова влезать, вот и прячусь за отговорками. Ты можешь выделить этот кусочек из моей памяти и как-то транслировать Анне?
— Да без проблем. Идите-ка сюда поближе…
И он притягивает нас с двух сторон к себе, совсем как недавно — новоприобретённых племянниц.
— Так… Считайте, что я большая антенна, с одной стороны работаю на приём, с другой на передачу. Аннушка, глаза закрывай и ничего не бойся. Ты с этим столкнёшься впервые… впрочем, нет, тебя уже один раз так накрывало. Сейчас будет легче, увидишь только небольшой фрагмент. Ива? Я подключаюсь, но ты учитывай, что сон — штука, по времени очень размытая, его ещё отловить нужно. Давай сделаем так; я возьму интервал двухчасовой давности, а ты меня мысленно корректируй, вперёд или назад идти. Работаем?
— Работаем, Ник, — говорю обречённо. Очень уж мне не хочется всё это испытывать заново. Особенно, когда тебя лапает неизвестно кто — при полной безнаказанности…
— Что ты видишь? — спрашивает меня Николас. Анна в это время достаёт чайно-кофейный сервиз, я же стараюсь отследить её ауру, не по собственной инициативе — не привыкла я ещё практиковаться, это упрямый родственничек заставляет заняться сравнительным анализом.
— Знаешь, — говорю озадаченно, — ничего особенного. Она не обережница, это точно. И вашего родового Зеркала на ней тоже не видно. И аура такая — ярко выраженная, человеческая, в общем-то.
— Правильно, — кивает Ник. — Молодец. Аура типично человеческая. А что обережничества нет — так на тебе оно тоже не проявлялось, пока в другой мир не перешла. Вспомни, как тебя Гала тестировала, с абсолютно нулевыми результатами. Так что ещё неизвестно, что в ней может раскрыться после первого же перехода и стрессовой ситуации.
— Перестаньте меня обсуждать, — огрызается Анна. — Мне и так… не слишком. Ладно, убедили, я человек. А дальше что?
Она уже расставила чашечки и теперь караулит на плите джезву с молотым кофе. Не сводит с неё глаз, а у самой — ушки на макушке.
— Да это мы так, в порядке практики, — извиняется Ник. — Если твою подружку не теребить — она осядет в этой тишине и покое, покроется пылью и предпочтёт никуда не двигаться и ничем не заниматься, лишь бы всё оставалось по-старому…
— Да, — сердито отвечаю. — Я очень ценю стабильность, знаешь ли. И одна мысль о том, что завтра в мой тихий и спокойный мир может вторгнуться что-то новое, вызывает у меня панику.
— Это в случае, если оно плохое, новое. А если хорошее? Ты никогда не задумывалась над тем, что, перекрывая дорогу одному, ты не впускаешь в свою жизнь и многое другое, с чем наверняка хотела бы встретиться?
— Не морочь мне голову, Ник. Что ты ко мне привязался? Всё, чего я хочу — нормального женского счастья: дом, семья, дети, уют и покой. Это разве плохо?
— Уют, конечно, неплохо. А вот слово «покой» рождает у меня непрошенные ассоциации с понятием «вечный»… Родственница, а ты никогда не задумывалась над тем, что покой — это отсутствие жизни? Пока ты жаждешь постоянного отдыха — она мчится мимо, и глядишь — уже и промчалась… Давай наполним её событиями, в конце концов! Ты столько ещё в ней не узнала!
— Это ты к чему? — подозрительно спрашиваю.
— А то я не видел, какими глазами ты смотрела на море! Ива, тебе же страшно не хотелось оттуда уезжать, разве не так? И яхту ты облазила вдоль и поперёк, и глаза у тебя горели, когда я рассказывал, где успел на ней поплавать; признайся, тебе же хотелось там побывать? А в моём мире — в моём родном мире — этой экзотики вообще завались. Яхта — это прекрасно, но в наших морях настоящие парусники, подгоняемые разве что магией, но не техникой; это мир с абсолютно чистой экологией, между прочим! А разве тебе было плохо в Каэр Кэрроле?
— Лучше помолчи, — вдруг расстроено говорит Анна, не сводя глаз со вспухающей пенной шапки. — Она хотя бы вспомнит, что в самом деле было, а у меня даже воспоминания чужие.
Николас мягким кошачьим движением пересекает кухоньку, аккуратно снимает джезву и отставляет на керамическую подставку рядом с плитой. Анна вскидывает на него испуганные глаза.
— Вот что, душа моя, — задумчиво говорит Николас. — Посмотри-ка на меня как следует. Нет те так. Да что ж ты меня так боишься до сих пор…
И голос его приобретает знакомые бархатные интонации.
— Аннушка, а хочешь со мной? — говорит он. — С нами? Девочки мои, родственницы золотые, пора нам, наконец, решать этот вопрос. Да не трогай ты его, пусть настаивается… Раз уж мы заговорили о других мирах, Ива… ты понимаешь, что я имею в виду?
Опять откровенный разговор. До чего же не люблю такие моменты!
— Пора решить, Ива, — повторяет он. — И разрешить самой себе впустить в свою жизнь что-то новое и по собственной воле, не дожидаясь, пока тебе это навяжут. Это единственный выход, родственница. Не хочешь, чтобы тебе диктовали правила жизни — устанавливай свои.
Николас едва ли не в боевой стойке, взгляд напористый, решительный, и мне даже кажется, что он, и без того высокий, сейчас упрётся головой в потолок. Анна снизу вверх глядит на него с немым восхищением.
— Минуту, — говорю ошарашено. — Я не поняла. Ты предлагаешь… всё-таки предлагаешь мне… туда? К себе? Хочешь сказать, что я всё это время убегала и пряталась напрасно?
— Предлагаю, — говорит он напористо. — И хватит затягивать, Ива. Ты уже сделала смелый шаг: призналась себе недавно, что намеренно прячешься от действительности, которую всё-таки нужно принять. Так давай же! Скажи, чем тебе не нравится мой мир? Ведь он гораздо тише и безопаснее твоего, признайся! Ты попала к нам не в лучший момент, но тебя больше не будет тяготить Сороковник, ведь ты ушла, пропала! А с уходом гасятся все обязательства и ты больше никому ничего не должна!
— Нет, погоди, — цепляюсь я за последние слова, — а как же Мир намекал что-то насчёт бонуса… Значит, он имел ввиду и третий пройденный квест? Пещеру, например, и то, что я смогла найти выход — с твоей, конечно, помощью, и с Риком, но как-то смогла?
Николас разливает кофе по чашкам. Открывает холодильник и достаёт пакет со сливками.
— Как вы можете пользоваться такими суррогатами? — бормочет. — Ну да ладно, я же хвалился, что непривередливый. — Он передаёт пакет со сливками Анне, та торопливо ставит на огонь ковшик — подогреть. — Вот что, Ива, — у него нехорошо суживаются глаза. — Давай изначально определимся с терминологией. Я не собираюсь больше называть твоего визитёра чересчур громким именем. Мир — это пространственно-временной континуум, это всё то, что вокруг нас, а вовсе не тот тип, который тебя пытался напугать. На демиурга он пока не тянет, выходки чересчур детские… он — Игрок. Вот им он и будет, а не понравится прозвище — пусть утрётся и потерпит. И сдаётся мне, Ива, он блефует. Он ведь упомянул о запрете на посещение чужих миров, ты помнишь? а к тебе — сюда — каким-то образом пролез, но ненадолго, сразу предупредил, что времени мало, но вполз как-то «по-родственному», брякнул, что он тут свой, но надолго оставаться не рискует… А ведь в мире двойного солнца он тебя потерял, Ива, вот о чём он тебе едва не проболтался. Потерял. И потому никак не мог подстроить обвал, а обо всём, что произошло, узнал, скорее всего, уже здесь, из наших рассказов. И Анну он сделал человеком, сымпровизировав — честь ему и хвала, конечно, за это, и я надеюсь, что сей процесс уже необратим. — Он ласково касается Анниного плеча. — Но только сдаётся мне, сделал он это на всякий случай, для того, чтобы потом как-то использовать в игрищах. А что, ход, действительно, неординарный, тут можно развернуться… Я отвлёкся, дамы. Мы говорили об обязательствах. Ты вышла из Игры, Ива, вернулась домой — и больше ничего не должна Игроку, поскольку оба вы знаете, что из его Мира ты не сбежала, а перенеслась случайно. А обратно ты вернёшься по своей воле — и будешь жить по своим правилам. Ему придётся это проглотить, родственница.
Ник выливает горячие сливки в молочник. Вот ведь… аристократ, прямо из ковшика в чашки разлить не может. Обязательно надо красиво сервировать; похоже, это у них семейное. Не свожу глаз с фарфорового расписного кувшинчика.
Николас подаёт мне чашку. Смотрит сочувственно.
— Рано или поздно тебе придётся это сделать, Ива. И знаешь, почему?
Он кладёт мне в чашку два кусочка коричневого сахара, как будто я и сама не могу… Похоже, просто успокаивает меня своим ухаживанием, смягчает резкость слов.
— Я ж тебя не просто так заставляю ауры смотреть. Когда же ты приучишь себя работать систематически? Ты на дочерей хоть раз посмотрела так, или они тебе настолько привычны? Ты видела… да не дрожи так, а то чашку сейчас кокнешь. Ничего страшного пока что нет, но завихрения у них в аурах уже намечаются. Сравни на досуге: твоя энергия циркулирует ровным потоком, как и моя, а у них уже где застаивается, где выпирает буграми, в спирали закручивается. Полгода-год — и начнётся ломка, Ива. Я помню, каково это.
Отвлёкшись от меня, он наливает кофе Анне.
— И что, — с тоской спрашивает она, — ничего нельзя сделать?
— Нет, душа моя. Если хотите, чтобы они выросли здоровыми и нормальными, — пусть даже и не некромантами, без этих умений, которые вас так пугают, — они должны расти в магическом мире. Я бы с удовольствием пригласил вас на жительство в мир двойной звезды, но в нём приспособится только уже сформированный маг, с налаженной энергосистемой. Солнца мои, я вас не пугаю, я просто говорю вам правду.
Кофе кажется мне чересчур горьким, и я добавляю сахару. Николас кладёт ладонь на моё колено.
— У них часть твоей ауры, и это замечательно, Ива. Она каким-то образом родственна этому миру и хорошо поддерживает их на плаву. Но не рассчитывай на большее, — и голос его звучит жёстко, — тебе придётся перевести их к нам домой. Но будь уверена: чего бы ты в нём не боялась, — я всегда буду рядом.
Чашка в моей руке снова дребезжит о блюдце, и я торопливо опускаю её на стол, чтобы не расплескать. И молчу. Ник встаёт, за моей спиной меряет кухню шагами: три шага вперёд — три назад.
— … Маленький заштатный городишко, — он словно размышляет вслух. — Это даже хорошо, что родились они именно здесь: соблазнов меньше, да и намного спокойнее, чем в мегаполисе. Ты прекрасная мать, ты растила их практически одна, из трёх шкурок вылезая, как Рикки, на этой своей долбанной работе. Но вот ты их вырастила, а что дальше? Что ты сможешь им дать? Этот город с грехом пополам годится, как тихая заводь для ушедших на покой, для пенсионеров, но детям-то здесь прозябать нельзя! Ты не думала, что лишаешь их будущего?
— Пусть так. А что дашь им ты? Ты, Мага, ваш отец? Что?
— Любовь, — не задумываясь, отвечает он. — Любовь отцовскую, которой они никогда не знали, и любовь деда с бабушкой, которую они потеряли так рано. Блестящее образование. Фамильную резиденцию на берегу моря. Представляешь, несколько башен уходят прямо в прибой! Новых друзей и новую школу с абсолютно новыми предметами, безумно интересными. Мир, полный чудес и волшебства, красивейший и невероятный. Душа моя, — он усаживается напротив и берёт мои ладони в свои. — Неужели тебе ни разу не хотелось, чтобы утро — твоё и детей — начиналось не в этой конурке, где комнаты похожи на гробики, а в замечательной просторной спальне с окнами от пола до потолка, выходящими в сад? Чтобы просыпаться не от будильника, а от птичьего пения и засыпать под шум прибоя? Чтобы ночью можно было подняться на башню и любоваться на звёзды, как мы на яхте любовались, помнишь?
И вдруг я слышу за плечом глумливый смешок.
«Говорил же — сама ко мне придешь. Мы же ещё не доиграли!» — отчётливо шепчут мне на ухо.
Я зажимаю уши и трясу головой. Нет! Не хватало ещё, чтобы этот Мир… этот Игрок втянул и моих детей в своё действо! Никогда!
— Что ты слышала? — Николас торопливо отводит мои руки. — Что? Чем он тебе угрожал? Ну?
У меня дрожат губы.
— Послушай, — говорит он гневно. — Ива, ты же здравомыслящая женщина, взрослая женщина — и позволяешь какому-то юнцу диктовать себе условия? Какому-то прыщавому подростку?
— Подростку?
— Ты что, до сих пор не поняла? Согласен, демиурги могут кичиться бессмертием, они достаточно долго не умирают, — но ведь они и рождаются когда-то! Этот — наш, — с непередаваемым презрением кидает Николас куда-то в потолок, — ещё совсем зелёный. Может, ему и есть тысяча-другая лет, для них это даже не школьный возраст. Да ты прикинь: у него поведение, психотип — как у избалованного ребёнка, который привык получать всё, что захочет любой ценой, не оглядываясь ни на какие моральные принципы!
— Постой-постой, да с чего ты вообще взял…
— Мальчишка, — уверенно продолжает Николас. — У него наверняка есть собственное земное тело, соответствующее психотипу, но он счёл его недостаточно солидным для общения с тобой. Кстати, а ведь он попытался заронить сомнения ко всем, в ком при тебе воплощался, заметила? Вспомни, как ты от меня шарахнулась, стоило мне подойти? Он хотел накрыть две цели сразу: ошарашить всемогуществом и заставить тебя подозревать всех, кто для тебя значим.
— Подросток? — Я начинаю потихоньку свирепеть. Николас, наклонившись ко мне, упирается лоб в лоб и смотрит в глаза.
— Ива-а… — шепчет он. — Это же так просто… Я даже удивлён, почему ты сразу этого не поняла. Неужели ты думаешь, что зрелый мужчина ограничился бы такими детскими шалостями, как поглаживание и невинные поцелуи в шейку? Он, по меньшей мере, попытался бы тебя раздеть. И уж будь уверен, мог бы зайти достаточно далеко, и ты не была бы против.
— Это ты по себе судишь? — тоже шёпотом отвечаю.
— Это я по себе сужу, — подтверждает Ник, выпрямляясь. И смотрит насмешливо и ласково. — А у него за всеми играми просто не было времени учиться искусству любви, вот он и не дотянул до взрослого мужчины… Ива, ну что же ты такая трусиха? Зря я тебя учил? Зря знакомил с двойником отца? Я ж тебя не против него натаскивал, вспомни, а против того, кто может на тебя надавить, так, как сегодня! А демиург в человеческом теле уязвим…
— Стой! — не выдержав, я хватаюсь за голову. — Подожди! Слишком много на меня всего и сразу! Дай мне усвоить!
Николас молча притягивает меня к себе. И какое-то время мы просто сидим, обнявшись.
— Душа моя, — говорит он вкрадчиво. — Если бы ты не была женщиной моего брата, уж я бы довёл дело до конца…
И отстраняется, заработав тычок в грудь, справедливости ради — символический. Маге перепадало гораздо увесистее.
— Вот и ладно, — ничуть не обидевшись, говорит. — Однако давайте закончим, солнца мои. Аннушка, а ты всё помалкиваешь? Между прочим, здесь и о тебе речь идёт, и твой голос зачитывается.
— Я бы тоже не рискнула отправлять туда детей… сейчас, во всяком случае, — Анна опускает глаза. — Ты же сам говорил — у нас есть ещё время. Дай Иве привыкнуть к этой мысли. Мы же с ней тугодумы, нас нужно долго с места сдвигать, зато уж если разгонимся… — Она усмехается и вдруг смахивает улыбку с лица. — Но нам с тобой пора уходить, Ник.
— Не понял, — растеряно отвечает он. — Нам — с тобой?
— Тебе — потому, что ты уже истосковался по дому. И отец твой уже с ума сходит от ожидания, даром, что такой неприступный с виду. Вы, некроманты, просто загоняете эмоции вовнутрь и думаете, что никто этого не видит, считаете слабостью, а на самом деле — такие же человеки. А мне пора — потому, что этот мир не мой, и правильно ты сказал — Игрок может что-то придумать и как-то меня использовать. — Она непроизвольно ёжится. — Я вот что думаю: если рассуждать логически, твой мир — он и мой тоже, ведь демиург у нас один? Он же меня создал, в конце концов? Значит, там мне будет безопаснее.
Николас долго молчит.
— Какая-то логика в этом есть. Но… Ты не боишься?
— Ужасно боюсь. Но ты же сам недавно сказал — нужно уметь впустить в жизнь что-то новое, и придумывать свои правила, пока другие их тебе не навязали. Вот я и придумываю.
— Ива, — озадаченно говорит Николас, — а твоя ипостась оказывается гораздо более сообразительной ученицей и, между прочим, решительнее. Хотя, конечно, вы в разных условиях… Однако, девочки, мне не хотелось бы возвращаться одному. Я так рассчитывал сам показать зайцам наш замок, познакомить с родителями, сам, понимаешь?
— Да что тут непонятного, ты им уже и колечки навесил, Наставник, — не сдержавшись, упрекаю. — Вы опять всё за меня решили? Аня, я ещё могу понять Николаса, он домой вернётся, а ты-то куда? В неизвестность?
— Не такая уж и неизвестность, — хладнокровно отвечает она. — На меня, в отличие от некоторых, никто монстров натравливать не будет, как и сороковником грозить, как-нибудь приживусь. К русичам пойду, поговорю с Лорой, — да найду куда пристроиться. Не маленькая. Не пропаду.
— Так. Я не понял, — говорит Николас. — К каким русичам? Ты всерьёз думаешь, что я тебя куда-то отпущу? Как последняя сволочь — приволоку тебя в свой мир и брошу на произвол судьбы? Даже думать забудь об этом!
— А ты всерьёз думаешь, что я к тебе в гости набиваюсь? Я ещё не сошла с ума — показываться на глаза твоему братцу! Ещё, чего доброго, они с папой вздумают меня вместо Ивы использовать в своих махинациях, а мне это ни к чему! Я, если хочешь знать, в кои-то веки получаю шанс пожить, понимаешь? Главное, что за детей я спокойна, они с матерью, а сама я — свободна…
— Как — свободна? — перебиваю чуть ли не в ужасе, — а как же Васюта? Ты что же… совсем-совсем ничего к нему не чувствуешь?
Она собирается что-то выпалить и вдруг останавливается. Покосившись на меня, говорит осторожно.
— Ива, это ты любишь Васюту. Это ты когда-то любила Магу, а теперь с ним на ножах. Это ты когда-то рожала детей, растила их, попала в чужой мир и встретила там и любовь и нелюбовь. У меня — только искусственные твои воспоминания. Это тело — она звонко хлопает себя по голой коленке — это тело совсем свеженькое, ему и двадцати дней нет, и на самом деле оно этого не испытывало, понимаешь? Ты можешь сколько угодно ненавидеть Игрока — но я ему в одном благодарна: сколь уж он меня создал — он вместе с этим дал мне шанс прожить жизнь новую, не похожую на твою, прости, Ива! И может, я всё-таки увижу эти моря или другие, и Каэр Кэррол… Ты же видела, и я хочу видеть!
Высказавшись, она энергично ставит чашку на стол, да с такой силой, что расплёскивает остатки гущи. Поспешно тянется за салфеткой.
— Не расстраивайся, — тихо говорит мне Николас. — Это не бунт, это ведь ты сама, попавшая в другую ситуацию. Постарайся её понять.
— Могу, — отвечаю угрюмо. — Только скажите мне, умники мои дорогие, сколь уж вы всё для себя решили — а как вы вообще собираетесь возвращаться? Твоим кидрикам ещё расти и расти!
Анна с Николасом растеряно переглядываются. И, не сговариваясь, смотрят на меня.
Ясно. Опять всё на мне. Опять — выбор.
Мысленно пытаюсь дотянуться до кидрика. В какой-то момент я вижу мир его глазами — розовые косые лучи заката, пляшущие в них пылинки, сочно-зелёные многопалые листья клематиса и упрямый, скрученный спиралью травянистый усик настурции, настойчиво щекочущий правую ноздрю. Тепло, уютно, спокойно, но кажется, что вот-вот позовёт хозяйка…
«Рикки», — посылаю ему сигнал. — «Уж извини. Приходи к нам. Нужно поговорить».
…которую предлагаю Тебе, дорогой читатель, придумать самому. На то оно и ЛитРПГ — доиграй в игру самостоятельно!