Сороковник. Части 1-3 (+1 гл. 4 части)

Глава 1

«Собирайся», — велел Мага. А что собирать? Всё моё при мне, разве что Николасову куртку свернуть — и запихать в рюкзак. Переодеться в любимые удобные джинсы, свежую рубашку надеть, взять с собой смену белья, запасную футболку, на всякий случай куртку — ночи уже прохладные. Что ещё?

— Много не набирай, — подгоняет суженый. — У тебя всё будет. И опять ты в штанах? Так и быть, в дороге потерплю, а дома будешь носить платья.

«Дома…» Негодующе фыркаю. Раскомандовался… Мой дом — здесь, Мага.

— Мне в брюках удобнее, — коротко говорю. Выуживаю из шкафа дорожный рюкзачок, тот самый, из мира двойной звезды. Пусть ещё послужит.

— Что удобнее? Работать? В своей квартирке полы мыть и с мебели пыль стирать? Тебе больше не придётся этим заниматься. Почему у дочек полный гардероб одежды, а в твоём шкафу единственное платье, и то, судя по всему, десятилетней давности? Ты женщина или нет?

— Я не люблю платья, Мага, — отвечаю. Иду в детскую и возвращаюсь оттуда с фотоальбомом.

— Почему? — спрашивает он напористо, выхаживая за мной по пятам.

Оборачиваюсь с нашим семейным альбомом в руках. Очень хочется двинуть этим предметом в упрямый лобешник, но сдерживаюсь.

— Наверное, потому, что не хочу быть женщиной. — И смотрю на Магу в упор. — С меня достаточно быть матерью. Женщин слишком часто используют и бросают одних. Это, знаешь ли, не радует. И ты ещё упрекаешь меня в том, что я привыкла всё решать за себя сама?

Стоп, спохватываюсь, довольно. У него и так желваки на скулах ходуном ходят. Не провоцируй.

— Прости, — говорю. Собираюсь пройти мимо, но он неожиданно отбирает у меня альбом. Взвешивает на руке.

— Уверена, что нужно тащить с собой эту тяжесть?

— А ты загляни в него и реши сам, — не выдерживаю. — У вас у всех в замках свои портретные галереи, а мне что — нельзя свою иметь? У меня тоже, между прочим, и родители, и предки имеются, которых я помнить хочу!

Хотя она действительно увесиста, наша родовая книга, а в каждом походе может настать момент, когда любая мелочь в рюкзаке будет к земле гнуть. Но бросить эту — как от самой себя кусок отрезать. Что у меня останется там, в месте, которое Мага считает домом, и которое никогда не станет для меня родным?

Я не цепляюсь за прошлое, я хочу сохранить себя.

…Он не из нынешних альбомов с пластиковыми облегчёнными страницами и прозрачными шуршащими кармашками, что через несколько просмотров норовят отклеиться. Нет. У нашего — плотные картонные листы со специальными ажурными прорезями для фотографий разного формата, бархатный переплёт с золотой тиснёной надписью… «Моя семья». Читать умеешь, Мага? Так прочти, загляни вовнутрь, полюбуйся. Сколько мгновений застыло здесь на кусочках бумаги, глянцевых и матовых чёрно-белых, ретушированных, цветных, с ровными краями и фигуристой обрезкой, на парадных фотографиях и на кадрах, схваченных экспромтом, на первых… и для кого-то уже на последних. В самом хвосте встречаются и полароидные снимки, но они уже выцветают, а вот мои детсадовские по-прежнему свежи.

Мага небрежно раскрывает наугад страницу. Приподнимает брови — совсем как Николас! — и озадаченно вглядывается. Да, для него ведь это в новинку! Его мир не знает фотографий.

— Это отец забирает нас с девочками из роддома, — поясняю. И вдруг невольно улыбаюсь. — Не на что там пока смотреть, всего два кулька в одеялках. Дальше пролистай.

— Нет, погоди, — хмурится он. — А это кто — ты, что ли? Почему такая худая? Ты же никогда такой не была!

— Всё-то тебе надо знать. — Я хочу забрать альбом, но Мага не позволяет. Никогда… Ты меня созерцал всего неделю — в далёком прошлом, и около того — в недавнишнем, а уже «никогда»….

— Почему? — спрашивает он требовательно. — Болела?

— Токсикоз был сильный, всю беременность, — нехотя отвечаю. — Считай, все девять месяцев есть не могла, ничего не удерживалось. Как родила — всё прошло.

Он садится на диван, альбом пристраивает на колени. Капитально устроился, надолго… Листает дальше, молча отстраняет мою руку, когда я пытаюсь снова забрать реликвию, решив, что хватит уже ему пялиться на чужую родню. С досадой плюхаюсь рядом, а то получается, что стою перед ним как наказанная. Теперь он полночи смотреть будет, а я потом буду виновата, если мы опоздаем.

Мага внимательно просматривает снимки до конца, затем возвращается на первые страницы. Начал-то он с середины теперь хочет добрать, что не видел.

— Это кто? — сурово спрашивает.

— Прадед.

— Воин?

Молодой совсем ещё, лет двадцати, не больше, отец моего деда запечатлен с шашкой наголо, в парадной форме Донской казачьей конно-артиллерийской батареи: штаны с лампасами, погоны, мохнатая шапка лихо сдвинута набекрень… Суров, статен, усат, взгляд орлиный. Хоть и давнишнее фото, сепия пожухла, а смотрится предок молодцом.

— Пожалуй, что воин. Из казаков.

— А это?

— Дед. Со стороны отца.

— Тоже воевал?

— Нет… Да, но полгода всего. Руку на войне потерял. Вернулся — в колхозе председательствовал. В общем, на земле работал.

— Понятно. Это тоже дед?

— Да. Мамин папа. Этот всю войну прошёл, была у нас такая…

— Знаю, Гала рассказывала. После войны кем был?

— Учителем. Директором школы.

— Это?

— Родители женятся… Ты меня допрашиваешь, что ли?

— Хочу знать родословную. Почему бы и нет? Мне нравится, что в вашей семье всех помнят. А кем были родители?

Он продолжает распросы, пока не доходит заново до последней страницы. Закрывает альбом. Оглаживает переплёт. И, кажется, делает это с уважением.

— Итак… У тебя в роду воины, пахари, учёные, священнослужители, причём и с материнской, и с отцовской линии…

— Это хорошо или плохо? — Я стараюсь говорить нейтральным тоном.

— Это очень хорошо. — Мага протягивает, наконец, мне альбом, нехотя, как будто не мою собственную вещь возвращает, а отдаёт дорогой его сердцу раритет. — Сильные крепкие гены, отличная наследственность. Безусловно, его нужно взять.

Спасибо. А то я без тебя не сообразила бы! Так и хочется съязвить, но догадываюсь промолчать. Целее буду. Укладываю альбом в рюкзачок.

Спохватившись, спрашиваю:

— А мы никуда не опоздаем?

Мага, прикрыв глаза, к чему-то прислушивается. Качает головой.

— Проход ещё закрыт, нужно подождать. Ты в котором часу к нам попала?

К нам? Ах, да, в его мир. Пытаюсь вспомнить.

С Норой мы вышли на прогулку около восьми вечера. Час точно кружили по городу, пока не попали на улицу Победы. Ну, там ещё минут двадцать-тридцать, только-только начинались сумерки…

— Около половины десятого вечера, — отвечаю. Мага скептически поднимает бровь — до чего же, мол, вы, женщины, бестолковы в своих формулировках, не можете точно сказать… Но, как и я, вслух слишком много не высказывается. Говорит только:

— По моим расчётам твой портал должен открыться на приём к девяти. Может, чуть позже.

— Погоди-ка. — Смотрю на него озадаченно. — А при чём здесь я? Или… — меня озаряет: — Ты хочешь сказать, что прошёл сюда через мой портал? Ну, то есть не мой…

Блин, блин, блин… Правильно я думала, можно им пройти ещё раз, можно! Вот только как? И не поторопилась ли я с обручением?

— Тот самый, — обрубает Мага. И неожиданно смягчается. Заметил видимо, что мне до смерти хочется его расспросить, а боязно. — Ива, я обнаружил интересное явление. Ни один портал между мирами не закрывается до конца, всегда остаётся какой-то след, контур. Портал можно закрыть, заблокировать, замуровать, но шрам в межмирном пространстве останется навсегда, как рубец на коже. Поняла?

А-а, вот оно что! Это как в ткани дырочки от иглы остаются: распорешь неудачные крестики — и зияет скань звёздочными прорешками.

— Я нашёл твой портал и вскрыл. А потом нашёл тебя. Это было нетрудно, знаешь ли, с твоей Норой. Собака всегда найдёт дорогу домой.

И Нора, почуяв, что разговор о ней, поспешно подбегает, кладёт преданно голову Маге на колени. А ведь ещё совсем недавно она его терпеть не могла; чем он её очаровал?

— Любой портал можно найти? — спрашиваю растеряно. — И тот, которым наши ушли? Ведь из моего портала мы попадём в город, а так — могли бы сразу их отыскать…

Мага с досадой качает головой.

— Стал бы я выжидать столько времени. Нет, Ива, у кидриков другая техника, и мне она пока не по зубам, да и затратная очень. Проход по уже открытому забирает гораздо меньше энергии. Главное — обнаружить и снять блокировку, а нужная адаптация к новому миру заложена в портальном пространстве. Это техника Демиургов, и я, между прочим, научился ею пользоваться.

А ведь он страшно собой гордится; даже глаза заблестели и щёки горят от возбуждения. Видать, для него это — серьёзная веха. Постойте-ка, а не обставил ли он папочку в своих достижениях? Ведь я ожидала скорее дона Теймура увидеть в своих стенах, чем суженого…

И кольцо у него было наготове, мрачно додумываю. Он сюда пришёл с конкретной целью: жениться. Всё равно на ком: на мне или на проекции. А я… опять лопухнулась. Ладно, Ваня, нечего в пустой след прятаться. Портал без Маги ты всё равно не откроешь. Кстати, о порталах: Мага что-то ещё поясняет.

— … у них суточные ритмы, понимаешь? Идёт как бы циркуляция энергопотоков между мирами, как приливы и отливы: полсуток портал работает на вход, ещё столько же — на выход. Поэтому мы сейчас и ждём, пока откроется проход: нас вынесет в мой мир самим энерготопоком.

— Как с течением реки, — бормочу. — Получается, мы ещё у этого Игрока на хвосте проедемся! — Неожиданно эта идея начинает мне нравиться. — Мага, да это здорово! Хоть чем-то этому гаду досадить!

Он смотрит на меня с нескрываемым удовольствием. Но от похвалы воздерживается. И всё таки — ему приятно, что оценили, пусть даже и не бог весть кто.

— Однако, Ива, — только и говорит он, — может нам пройтись? Честно говоря, мне уже невмоготу сидеть на одном месте, давай прогуляемся. Потом сразу завернём к порталу, сюда возвращаться не будем.

И мне тоже невмоготу. Всё уже решено, немудрящие вещички собраны так чего сидеть? Вот только отключу газ, воду перекрою… Электричество вырубать не буду, холодильник работает. Не могу отнять у себя надежду, что вернусь, не могу всё перечеркнуть. Всё-таки помню из поучений Николаса: я вправе сама определять, где нам с детьми жить; так что мы ещё покусаемся и на себе ездить не дадим, дорогие доны. Заглядываю в хлебницу. Да тут ещё полбатона и подовый только начатый, мягкие, свежие. А этот мой… ненаглядный даже не задумался, что в дороге пить-есть нужно. Там, мол, всё будет. Типично мужская самонадеянность. Возьму хотя бы это. И бутылку минералки из холодильника добавлю, запас карман не трёт.

Мы идём по липовой аллее. Это наша местная гордость, — старые, столетние, в три обхвата липы, что высоко смыкаются кронами в арки-тоннели, под которыми густая тень и прохлада царят в самые жаркие дни. Соседний с нами Липецк, кстати, именуется от этого вечного дерева, только там, в крупном городе, их давно потеснили тополя-аллергены.

— Так куда мы идём? — нарушает молчание Мага. Сторонится, пропуская прохожего, который едва не налетает на него, — заклятье действительно отводит глаза. Поколебавшись, признаюсь:

— На кладбище. Хочу со своими, поговорить попрощаться. Неизвестно же, когда вернусь. А я у них давно не была…

Он застывает, будто с размаху налетел на невидимую стену. Смотрит на меня как на восьмое чудо света.

— Поговорить? — переспрашивает недоверчиво. — Попрощаться? Давно не была?

С большим опозданием до меня доходит: к а к именно некромант может воспринять мои слова. Поговорить со своими… Ничего себе это я ляпнула!

— Прости, ты не то подумал, Мага. У нас так принято… ну как тебе объяснить… — Вижу, что не понимает, даже ощетинился. — Мы навещаем могилы родных, наводим там порядок, вспоминаем их. Беседуем, как с живыми, придумываем их ответы… Иногда помогает, особенно когда тяжело; придёшь, посидишь, выговоришься — и всё легче. А у вас такого нет?

Он качает головой.

— Нет. У нас не любят походить на некромантов, а это слишком уж напоминает… Что, в самом деле так? Однако, идём дальше. Рассказывай.

Опять я невольно на что-то подрядилась. Ну да ладно, не молчать же всю дорогу. Только это довольно хлопотно — вести беседу и при этом отслеживать прохожих, чтобы они ни на меня не налетали, ни об Нору не спотыкались. Отвод глаз — хорошая штука, но имеет и оборотную сторону. Кое-как умудряюсь посвятить Магу в систему сакральных дат — в девять, двадцать и сорок дней, рассказать о поминках, о том, как по-разному провожают покойников в разных местностях, — везде есть свои местечковые особенности. И больше всего его впечатляют наши «проводы души» в годовщину, когда, если это возможно, не только читают по покойнику всю ночь, но и «провожают» душу покойника, трижды обходя вместе с ней жильё снаружи… Прощаются — и отпускают навсегда.

— Интересно. Очень интересно, — задумчиво говорит он. — А другие религии есть? И как там обстоит дело? И как давно в вашем мире такое отношение к смерти?

Пошарив по закоулкам памяти, — а она у меня хорошая — вываливаю на него целый микс из скифских курганов, славянских тризн, египетских пирамид и римских мавзолеев. Подумав, добавляю современности — из того, что знаю о похоронных обрядах мусульман, иудеев, буддистов… Я вспоминаю огненные погребения индийцев и священные воды Ганга, расклёвывание дикими птицами тибетцев и похоронные ладьи викингов и варягов — это меня снова заносит в прошлое. Но, похоже, Маге каким-то образом удаётся собрать из этой мешанины цельную картину. И она ему нравится.

А ведь я, между прочим, за всё время пребывания в его мире даже не удосужилась спросить — есть ли у них религии вообще… в кого-то они верят, в конце концов? При первом нашем знакомстве Гала упомянула, что на центральной площади Города действуют несколько храмов разных конфессий, я тогда восприняла это как должное — и успокоилась… Получается, что Город подстраивает культуру под попаданцев; а что у него и у этого Мира своё, личное?

Потерпи, узнаешь, дорогуша, дипломатично замечает внутренний голос. Теперь у тебя будет мно-ого времени…

Липовая аллея идёт вдоль всей центральной улицы. Неторопливым прогулочным шагом мы проходим её за полчаса, а затем спускаемся под гору и переходим через небольшой мосток над мелкой речушкой. Тамошние места хоть и входят в городскую черту, но раньше считались просто слободкой. Пушкари здесь жили. А улочка, на которую мы выходим, до сих пор так и называется — Кладбищенские пушкари. Потому что старое кладбище — вот оно, под боком. И даже не видя старинной ограды из красного кирпича, покосившейся, кое-где припёртой контрфорсами приближение к кладбищу можно угадать по истошному карканью. Вороны здесь непуганые и от собственной вольности шалеют. Деревьев множество, за ними редко кто следит, и все они утыканы комками птичьих гнёзд. Особенно это заметно по осени и весной, когда ветки голые.

Нору я оставляю у ограды — привязываю к невысокому деревцу и строго приказываю ждать. Мага прикасается к собачьему носу — и псина, зевнув, не спеша укладывается на травку и мирно засыпает. Сверху её прикрывает небольшой радужный купол. Теперь собачкой никто не заинтересуется кроме нас с Магой. Ну и хорошо, так оно спокойней.

Мы проходим в распахнутые чугунные ворота, спутник мой страдальчески морщится. Ну да, порядка здесь, конечно, никакого, одно название, что городское, а на самом деле почти не отличается от сельских кладбищ. Через весь немалый участок проходит единственная вымощенная булыжником центральная дорожка, вдоль которой ещё относительный порядок, а чуть глубже — и попадёшь в какой-то хаос, и будешь спотыкаться об оградки, заброшенные холмики, а иногда нет-нет, да и наступишь на обломок обтёсанного камня, сквозь зелёный мох на котором угадывается выпуклый крест… Но «мои» — неподалёку, в полпути до виднеющейся метрах в двухстах церкви. Нужно только пройти мимо этого громадного тополя. Как его сюда занесло — бог весть. Обычно здесь сажают берёзки, туи и сирень, — вернее, сажали, а сейчас, когда участок практически закрыт, — только вырубают, потому что зелень разрастается со страшной силой. Но вот как-то проник, укоренился и вымахал с баобаб, и успел умереть и засохнуть. Ветви с метр толщиной у основания угрожающе нависают над дорожкой; одно хорошо — высоко, макушкой не заденешь, но каждый раз мне страшно проходить под этим гигантским скелетом: а ну как надломится, наконец, какая-то из ветвей и рухнет на голову? А коммунальные службы словно не видят и не знают…

— Пришли, — говорю Маге.

По левую сторону от дорожки — «наш» участок. Тут все мои — папа, мама и братья с семьями. Все. Бесшумно поворачивается на смазанных петлях калитка, пропуская нас с Магой. Шесть больших надгробий и два маленьких.

Мага почтительно наклоняет голову, словно здоровается. С минуту молчит. А я в этот момент вижу словно его глазами: лаконичные полированные грани чёрного мрамора, облики, напылённые на плиты — я выбирала самые лучшие фотографии, где все молодые и здоровые, и плевать мне было на шипение соседок, которые дружно осудили меня и перемыли косточки за то, что родители у меня были здесь тридцатипятилетними. Я хотела их вспоминать именно такими. На детских могилках у нас всегда по машинке или самолёту, или другой мальчишеской игрушке. В гробничках у взрослых высажены цветы, — я не люблю искусственные, а сходить сюда раз в месяц присмотреть за посадками — дело нехитрое.

По соседству от нас с одной стороны — парень-афганец; в основании его надгробья курится дымом, дотлевает сигарета. Видно, совсем недавно навестили друзья: прикурили, оставили вместе с наполненной стопочкой, прикрытой куском чёрного хлеба. С другой стороны — холмик совсем заброшенный, но и на нём мозаикой светятся недоклёванные птицами кусочки скорлупы от пасхальных яиц и разложены несколько печенек. Говорят, если ты в дороге, но хочешь помянуть близких — оставь помин на безымянной могиле, до Бога всё дойдёт.

— Я похожу здесь немного, — говорит Мага. — Буду недалеко. Тебе, наверное, хочется побыть одной.

И за эту толику такта я ему благодарна.

Присаживаюсь на скамеечку и молчу. Не идут слова, не рождаются… Так часто бывает. Посетовав, что не захватила перчатки, нахожу поблизости лопух, и, обернув им ладони, принимаюсь за прополку, потому что осот и пырей никто в природе не отменял, эти монстры никаким опрыскиваниям не поддаются.

Здесь у нас высажены декоративный мох и барбарис, и петуньи, тот вид, что цветёт до первого снега; а по периметру оградки — сиреневые хризантемы-октябрины. Я отношу кучу сорняков в мусорный контейнер на выходе и мою руки ледяной водой под колонкой. И сама не замечаю, что в какой-то момент улетучилось беспокойство, затихли страсти в душе. За немудрящей работой я отвлеклась и на время позабыла про свои горести. Не то что совсем махнула на них рукой, нет, просто взяла — и отодвинула. Сейчас я просто сижу, слушаю шум листвы, вороний гомон… Неподалёку бумкает колокол, — закончилась вечерняя служба. Поплотнее запахиваю куртку, потому что в тени уже тянет вечерним холодком, и, прикрыв глаза, наконец ощущаю присутствие тех, к кому пришла. Их ласку. Любовь. Поддержку. Благодарность.

— …Наговорилась, красавица?

К моему удивлению, голос не Магин. Вздрогнув, открываю глаза.

Седой как лунь старик, высокий, широкоплечий, — видать, был когда-то и красив, и могуч, но сейчас подсох, и силы уже не те… Удивительно синие, не выцветшие очи смотрят ласково.

— Наговорилась, дедушка, — отвечаю. — А вы что так поздно здесь? Может, вас проводить? Или помочь чем?

Это местный наш блаженный, юродивый… вот незадача, совсем из головы вылетело, как зовут. Давно уж тут обитает, при церкви Рождества Богородицы, пришел невесть откуда, бомж бомжом, постоял немного на паперти — молча, даже руки не протягивая, просто стоял и смотрел сквозь людей, будто что другое на их месте видел… Местный батюшка его в сторожку на житие определил, местные монашки обули-одели, местные участковые поспрашивали, запросов в разные инстанции понаслали — и ничего не выявили. Ну и… пусть живёт с миром, решили. Так он и остался. По утрам и вечерам обходил дозором окрестности, подкармливал бродячих собак и кошек, помогал старушкам на огородах — в земле любил возиться, чем себе и зарабатывал. Говорил мало, и ничего вроде бы не пророчествовал, чудес не творил… а прослыл отчего-то юродивым. Может из-за того, что Евангелие иногда цитировал, да ведь как к месту… А в ответ на частые вопросы, как, мол, можешь ты так жить, дедушка? отвечал только: «Посмотрите на лилии полевые…» И улыбался. Да настолько хорошо, что — прямо как мне сейчас — становилось удивительно легко и спокойно на сердце.

— Благодарствуй, милая. Куда ж меня провожать? Я дома, — отвечает он мне с улыбкой. — Я везде дома.

К нам неслышно подходит Мага. И я невольно пугаюсь: а вдруг сейчас нагрубит старику, обидит? Юродивый смотрит на него с неизменной светлой улыбкой и вдруг протягивает пустую ладонь. Как будто что-то просит.

Опешив, Мага лезет в карман. Достаёт монету. Кладёт в протянутую руку.

— Злато, — разочарованно бормочет дед. — Поскупился, пришлый… Разве это — самое дорогое?

— А что же, отец? — мягко спрашивает Мага.

Юродивый, повертев монетку в руках, проходит через калиточку мимо меня — прямо к одной из гробничек. К отцовской. Земля там рыхлая, хорошая, — недаром мы с девочками весной да осенью проходимся с совками… Дед набирает её полные ладони. А монету кладёт в ямку.

— Платок-от найдётся, лапушка? — спрашивает. — Поспешно нахожу носовой платок, разворачиваю и подставляю блаженному. Зачем я это делаю? Да просто потому, что таким людям не надо перечить. Он высыпает землицу, завязывает кусок ткани хитроумным узелком и подаёт Маге.

— Вот что главное, сынок. Вот что ценнее всего. Будешь торговаться — меня вспомни.

Не сводя со старика глаз, Мага заворожённо принимает узелок — и не знает, что с ним делать. Дед поворачивается ко мне и слегка касается двумя перстами моего лба, словно благословляет. Я от неожиданности смаргиваю. Кажется мне, что не только синим отливают его глаза, но и золотом. Слышится мне непонятный шорох, едва уловимый.

— Ах, отец мой, — раздаётся поблизости жалобный тоненький голосок, и от храма к нам поспешает маленькая пухленькая старушка в чёрном. — Да где ж ты заплутал, мы ж тебя обыскались! Пойдём, там тебя отец Игнат разыскивает, говорит — на завтра работка для тебя есть, пойдём, родимый…

Вся она кругленька, ладная, шустрая, не бежит а перекатывается, и даже слова сыплются из неё горошком.

— Пойдём, Егорушка, пойдём, отец мой, пойдём, родимый… Простите, люди добрые, уведу его, болезного…

Она подхватывает юродивого под локоть и влечёт за собой, а он, снисходительно усмехнувшись, словно ребёнку, идёт следом, позабыв о нас.

Мага опускает узелок с землёй в карман. Потирает лоб.

— Ты можешь объяснить, кто это был? Что он тут делает?

Впервые я вижу его не то чтобы растерянным, а выбитым из колеи. Что он увидел в нашем Егорушке, который вот уже десять лет со мной здоровается, каждый раз забывает, как меня зовут, да я уже и не обращаю внимание, просто радуюсь его присутствию и передаю гостинцы от девочек, если они сами не могут придти? Вернее, кого он в нём увидел? И на всякий случай… просто на всякий случай оборачиваюсь и смотрю вслед удаляющейся парочке. Своим особым взглядом смотрю, на сканирование аур заточенным.

Он не торопясь следует за монашкой, которая всё квохчет, всё пустословит ласково… И высок он, и крепок, хоть и жилист, казалось бы — ступать должен твёрдо, уверенно. Но походка у него лёгкая, как у танцора, и этим он мне кого-то напоминает. Но не до воспоминаний мне сейчас, — от того, что я вижу, мысли напрочь вылетают из моей бедовой головы.

За спиной у Егорушки в такт лёгким шагам мягко колышутся снежно-белые крылья. Искристые, пушистые. И разлетаются от них огненные брызги, а где осядут — там встряхивается и поднимается высушенная дневным жаром трава, оползает налёт с потемневших оград, листва на деревьях густеет. Я смаргиваю — и вижу прежнего юродивого — высокого худого благообразного старца, позволяющего вести себя, как маленького, за ручку.

И больше, несмотря на все мои старания, ничего разглядеть не могу. Не возвращается картинка.

— Белый, — задумчиво говорит Мага. — Да нет, не может быть, откуда ему тут взяться? И как он умудрился себя так скрутить? Ива? Ты давно его знаешь?

— Десять лет, — отвечаю безмятежно. — А что?

Кажется, негодованию моего суженого не будет предела. Он испепеляет меня взглядом.

— Что? Ты так спокойно говоришь о присутствии рядом сущности высшего порядка? В кого он вырядился? Кого он слушает? Как он себя ведёт? Это ж какой-то… убогий, честное слово!

Я улыбаюсь. Как Егорушка засветил меня своей улыбкой, так до сих пор не могу снять её с себя.

— Убогий, Мага, — это не унизительно. Это значит — у Бога. А у нас такие сущности высшего порядка, как ты их называешь, порой вместе с людьми живут. Только мы зовём их иначе.

Я трогаю его за локоть, совсем как недавнишняя старушка — Егорушку. Я больше не боюсь. Ничего и никого. Спасибо, дорогие мои.

— Нам пора, Мага.

Он сердито дёргает рукой, сбрасывая мою. Губа закушена. Взгляд по-прежнему сумрачен. Молча подхватывает со скамейки мой рюкзак и, кажется, что сейчас сунет мне его в руки, как рассерженный мальчишка, и буркнет: неси сама! Вместо этого он просто разворачивается к выходу с кладбища.

Вздохнув, кидаю прощальный взгляд на дорогое мне место… и снова несусь вприпрыжку. Да что же это такое! Мало я бегала за старшим братом, теперь и младшенький норовит меня за собой как на буксире волочить!

А младшенький-то явно недоволен. Ноздри раздуваются от сдерживаемого гнева, сам что-то яростно шепчет, глаза горят… Он бросает на меня взгляд исподлобья, и я чуть не отпрыгиваю, успев лишь подумать: а не рано ли я перестала осторожничать? Неожиданно Мага хватает меня за руку и резко притягивает к себе. Даже через камзол меня опаляет жар его тела.

Дальнейшие события происходят гораздо быстрее, чем рассказ о них.

Мага останавливается, быстро и зорко оглядывается вокруг, даже на каблуках разворачивается назад, чтобы и там что-то проверить. При этом и меня крутит на месте, не выпуская. Затем, развернувшись в прежнем направлении, стремительно выбрасывает вперёд правую руку — таким движением, будто у него в этой руке пистолет и он сейчас пальнёт. Иллюзию поддерживает то, что три пальца у него вытянуты, а большой и мизинец сжаты. Словно кисть — это уже оружие. Он с силой ею встряхивает — и с кончиков пальцев срываются молнии. Одновременно с этим над нами раскрывается защитный купол, о который в ту же секунду хлестко ударяет град.

Странный какой-то град, крупный. Серо-коричневый. И впивается в защиту, словно…

Щепки. Господи, это щепки.

Задираю голову, чтобы заглянуть Маге в лицо и потребовать объяснений. Он надувает щёки — и резко, с шумом выдыхает: Ппа! И следующий вдох делает уже спокойно. Умиротворённо, я бы сказала.

Это… что же? Некромант, как говорится, отвёл душу? Выпустил пар?

Он потирает заросший подбородок и переводит взгляд на меня. Неожиданно подмигивает. Щёлкает пальцами — и радужная сфера начинает вращаться, словно юла, сбрасывает с себя древесные останки, а затем с лёгким хлопком разлетается в клочья. И я не верю своим глазам.

Тополь-скелет, держащий в страхе округу, пропал. Всё, что от него осталось — расщепленный измочаленный пень и щепки, щепки, щепки, ровным слоем устлавшие пространство в радиусе метров этак тридцати. На этом месте всё — дорожка, местины, где должна быть трава, горизонтальные поверхности надгробий и памятников — всё цвета сухой древесины.

Вау, как сказали бы мои девочки.

Теперь, когда я больше не боюсь… почти не боюсь Магу — я по достоинству могу оценить его профессионализм. Он почувствовал, что вот-вот сорвётся — по непонятной мне причине — и нашёл объект для срыва. Отследил, нет ли рядом ещё кого — дабы избежать жертв — и жахнул по тополю. Не забыв прикрыться, кстати, иначе… Ой, нехорошее мы представляли бы собой зрелище…

Вау.

— Ну, Мага… — только и могу сказать я.

Он внимательно рассматривает пальцы. Цокает языком. Накладные ногти остались только на мизинце и на большом пальце.

— Ну, ничего, — говорит, а у самого такое удовлетворение по физиономии разлито, как будто злейшего врага только что по ноздри в землю вбил и поплясал сверху. — Дома наращу. Ива, — это уже мне, — если заметишь, что я слишком уж выхожу из себя — ну, как недавно, — шепни мне два слова: «Сухое дерево». Будь уверена, я найду подходящий объект.

— А… Оум… — глубокомысленно изрекаю я. — … Ладно. Идём, что ли?

— И это всё? — спрашивает он грозно.

— А что ещё? — ляпаю и спохватываюсь. — Грандиозно, Мага! Видели бы тебя сейчас дети! Вот только при них таких фокусов не вытворяй, они ж будут пытаться повторить!

— Женщина! — фыркает он снисходительно. Уже по-хозяйски берёт меня под руку и энергично увлекает к воротам. Щепки так и хрустят под каблуками его сапог.

…………………………………………………………………………………..

На улице Победы мы выходим уже в сумерках. И только заворачиваем в квартал, в конце которого знакомый прокурорский дом, — откуда ни возьмись в спину ударяет порыв ветра.

Пройдя шагов десять, с недоумением посматриваю на Магу. Похоже, он ничего не замечает. А мне все более кажется, что ветер какой-то странный, обволакивающий и влекущий за собой. Я чувствую себя щепочкой — нет, для щепки крупновата, — досточкой, веткой, до этого спокойно качающейся на волнах и вдруг подхваченной течением. Может, это и есть тот самый энергопоток, о котором говорил Мага?

А я ведь должна его видеть… только в другом диапазоне зрения. Так и есть. Но то, что мне открывается — не привычные, как в Мире Двойной звезды, призрачные протуберанцы: нет, по-видимому, энергетика межмирья достаточно сильна и потому концентрируется в целые россыпи светлячков-искр, что тянутся нескончаемым шлейфом а одном направлении. Причём светлячки пролетают беспрепятственно и через моего спутника, и через Нору… и через меня, кстати. В какой-то момент даже не по себе становится: кажется, что огоньки настоящие, весомые, а я — всего лишь бестелесный призрак. Но все нездоровые мысли вылетают из головы, стоит мне увидеть неподалёку, аккурат напротив прокурорского дома Портал.

Интересно, думаю с запоздалым раздражением, смогла бы я сама его обнаружить, разглядеть? Ведь не будь встречи с Егорушкой, я бы и не догадалась тут, в своём мире подключить иное зрение. Настолько срабатывает стереотип, что у нас не может быть ничего необычного, что я почти забыла про свои новые умения. Попала в привычное русло — и веду привычную жизнь, ни шагу вправо-влево. Правильно Николас попрекнул тем, что я забыла его уроки.

Мы подходим к овальному проёму, ширины и высоты которого достаточно, чтобы пропустить взрослого человека. Пульсирует мой личный портал, конечно, традиционным лазорево-синим, как все его двойники в компьютерных игрушках, и здесь я вижу ещё одно доказательство в отсутствии воображения Игрока: похоже, он предпочитает копировать, чем изобретать что-то своё. С другой стороны, для чего-то рутинного можно воспользоваться готовым решением, а уж для чего-то незаурядного — например, Финала — придумать что-то своё, с изюминкой… Не успеваю додумать, потому что Мага неожиданно притягивает меня к себе и обнимает.

— Эй, эй! — настороженно говорю.

— Тихо, — успокаивающе шепчет он. — Прохожие. Охота тебе, чтобы за нами кто-то ещё увязался? А на парочки стараются не смотреть, глаза отводят…

— Придумал парочку! — сердито шепчу я. Он с интересом наклоняется ближе, и со стороны мы, должно быть, действительно напоминаем флиртующих. — Тебе сколько лет? Ладно бы, мальчик с девочкой стояли, целовались-обжима… Прекрати сейчас же!

Он ловко уворачивается от моего тычка в грудь.

— Я помню твои замашки, — говорит со смешком. — Ива, это просто маскировка. Не хочешь — не целуйся, но стой рядом и терпи.

— …Да уже и нет никого, — говорю я сердито спустя минуту. — Не выдумывай. А где твоё заклятье для отвода глаз, кстати?

— Не хочу распыляться, — отвечает Мага. — Сила сейчас понадобится. — Сощурившись, простреливает улицу взглядом и не спеша вытаскивает из ножен кинжал. Синие язычки, отражаясь, пляшут на волнистом лезвии.

— Крис? — не удержавшись, спрашиваю.

— Крис. Откуда знаешь?

— Да приходилось видеть. В игре. — И злорадно добавляю: — Хотя твои дочки не особо любят оружие. Если они и заводили перса-некроманта, то не боевого, а исключительно магического.

Мага не слышит сарказма. Кивает одобрительно.

— Проклятья использовали? Ничего удивительного, это у них должно быть врождённое. Что легче даётся, к тому и тянутся.

Тема перестаёт мне нравиться. Однако Мага и не думает продолжать.

— Всё, — говорит, — я работаю, вы караулите. Если кто появится — отгоняйте, отвлекайте, но чтоб меня это не касалось.

Он поводит ладонью вдоль правой дуги овального проёма. Прощупывает не торопясь, прислушиваясь, словно с миноискателем работает. На уровне, где нашему зрению привычны замок или замочная скважина, нащупывает какую-то точку и аккуратно, словно ключ, вставляет кинжал до упора, до рукояти. Несколько раз поворачивает, извлекает его — то наполовину, то на треть, то на четверть, и при этом я вижу, как меняется форма лезвия, как выпрямляется с одной стороны и наращивает зубцы с другой, с каждым разом всё более принимая форму бородки ключа.

Да что же это я! Меня тут поставили сторожить, а я на чужую работу глазею? Вот провороню постороннего — и всё мне припомнит дражайший суженый, год потом будет глодать, не меньше! И в своём невольном старании не нарваться на неприятности упускаю момент, когда портал открывается. Просто в какой-то миг на месте полыхающей, словно газовая горелка, мембраны оказывается пустой проём, окантованный едва заметной голубоватой каёмкой. И прямо туда, как бабочки на свет, уже летят, торопятся «светлячки» и недовольно барабанят в спину: проходи, не мешай! Или в сторону подайся… Почему-то я перестаю быть для них проницаемой.

Сморгнув, возвращаюсь к обычному зрению. Ни портала, ни крошек-огоньков. Там, в нескольких шагах, просвечивает мир иной, настолько похожий в своей обыденности на наш, что забреди сюда в глубокой задумчивости рассеянная дама с собачкой — перешагнёт незримый порог и не заметит. Как я не заметила. А спохватится — будет поздно.

Мага прячет кинжал в ножны. На лбу проступают капельки пота. Но — доволен, видно, что доволен.

— Ива, — он вновь берёт меня под руку тем самым хозяйским жестом, который так меня бесит. — Обещай мне кое-что.

Я настороженно смотрю на него. Какую каверзу он задумал?

— У тебя может появиться соблазн уйти. К русичам, например. Или просто от меня. Прошу, не делай этого, потому что я всё равно тебя найду.

— Кольцо настроил? — угрюмо спрашиваю. Он недоуменно приподнимает бровь.

— А-а, это… Нет, кольцо обычное, обручальное; я ничего на него не навешивал. Я найду тебя по ауре, достаточно быстро, но тогда нам гораздо труднее будет строить отношения. Прошу, не усложняй, ты же не ребёнок — от меня бегать. Просто держи слово, и тебе не в чем будет меня упрекнуть. В противном случае… — похоже, он спохватывается. Повторяет только: — нам будет сложнее.

Честно? У меня и в мыслях не было — удирать, в конце концов, он прав, мы не дети малые — в погоню играться… А вот как-нибудь разведать на месте, не слышно ли чего о Васюте, к Янеку забежать, может, Лору с Аркадием найти… Судя по всему, держать меня под замком он не собирается… пока, если уж пытается только словами при себе удержать. Этим и надо воспользоваться. Только не рушить его относительное доверие, — потому как себе дороже обойдётся.

— Сбегать не буду, — отвечаю коротко. Он смотрит на меня испытующе. — Все передвижки — с твоего ведома. Придётся тебе поверить мне на слово.

Мага, помедлив, передаёт мне рюкзачок.

— Надевай. Два дня назад, когда я уходил, там было неспокойно; мне лучше держать руки свободными.

— Степняки?

— Много чего — скупо отвечает он. Ко времени или не ко времени я вспоминаю, как пришлось нам с амазонками отстреливаться; как Васюта в последнюю нашу встречу советовал с Лориными девчатами в походы пока не навязываться; как доблестный сэр Майкл в один из визитов пожаловал не в обычном костюме для верховой езды, а в полутяжёлой броне и при шпаге. А ведь меня здесь не было больше десяти дней. Многое за это время могло произойти… Нехорошо всё это. И очень мне не нравится.

Мага как следует пристраивает рюкзак Николаса за спиной, — раньше он небрежно болтался на одной лямке. Словно музыкант перед концертом, сжимает-разжимает кисти, разминает пальцы. А ведь действительно чего-то опасается. Ох, Ваня, как бы ты к нему не относилась — а лучше тебе сейчас держаться поближе. И надеяться, что детей с Николасом и Анной занесло в более безопасное место. Беру Нору на короткий поводок.

Вот так. Я поближе к Маге, собакин ближе ко мне. Глядишь, если что — прикроет нас этот некромант, как давеча.

Мага пропускает меня с Норой вперёд. Но стоит сделать всего пару шагов, как нас подхватывает светлячковый вихрь и вносит в образовавшийся проход, и мы едва успеваем ногами перебирать, чтобы не свалиться на ходу. Внезапно энергетический поток иссякает. Шерсть на Норе искрит, встала на хребте дыбом; собачон пытается крутануться вокруг себя, но я её сдерживаю. Обернувшись, вижу, как суженый проводит ладонью вдоль рамки портала.

Всё, Ванечка. Вот он, твой личный Рубикон. Пройден.

И снова на меня накидывается ветер — на этот раз со всех сторон! Я даже лицо прикрываю и голову — меня треплет и бьёт и даже, кажется, продувает насквозь!

— Ты что? — слышу голос Маги. — Ива… — и вдруг переходит на командный тон: — Прекрати уворачиваться, это не опасно! Руки в стороны!

И сам отнимает мои руки от лица и разводит.

— Спину прямо! Сказал же — не бойся… Прямо спину, я сказал! Смотри на меня! Стой так, крестом!

Кажется, меня начинает распирать изнутри. Я не могу выдохнуть — воздух на вдохе застревает в лёгких. Сейчас задохнусь…

— Сейчас всё пройдёт, — будто читает мои мысли Мага. — Подталкивает меня к забору за спиной. — Не паникуй, осталось немного. — И кулаком резко надавливает мне на грудину. Это больно, но я, наконец, проталкиваю из себя воздух — и со всхлипом вдыхаю. Мага снова помогает выдохнуть — на этот раз просто с силой нажимая ладонью на то же место. И ещё раз. И… Отдышавшись, я цепляюсь за его руку и пытаюсь отвести. В ушах противно тренькает.

— Об этом я как-то не подумал, — говорит мой спутник озабоченно. — Тихо, Нора, тихо, уже всё в порядке… Ива, не сползай, держи себя в руках. Всё, ты уже подключилась. Постой так немного, приди в себя. А неплохо с тобой Николас поработал…

— Что? — совершенно одурев, спрашиваю. — Как поработал? Почему это… Когда я сюда попала в первый раз — я вообще ничего не заметила… — У меня всё же трясутся ноги и Мага, вздохнув, поддерживает меня за талию.

— Давай-ка пойдём, нечего здесь торчать. Дома отлежишься… В первый раз, Ива, ты пришла сюда пустышкой, а сейчас у тебя аура развита, вот она и подключилась к местному энергополю. Обычно это с новичками происходит постепенно, но сейчас ты попала из немагического мира в магический, вот он на тебя и накинулся.

На меня накатывает страх.

— Мага, постой… — Я даже останавливаюсь. — Выходит, и с девочками так же? Да? И с Николасом?

Суженый мой бледнеет, в глазах мелькает беспокойство. Потом с облегчением качает головой.

— Почему? — требовательно спрашиваю. — Только не смей ничего придумывать!

— Ива, да успокойся, — он с раздражением высвобождается. — Пойдём. Ты же сама нацепила на них свои цацки, в них магии полно, они наверняка сработали как амортизаторы. И потом, не забывай: у них аура ещё детская, свёрнутая, не то что у тебя.

— А Николас? А ты? Почему с тобой такого не было?

— Мы здесь родились, — терпеливо поясняет он. — В поле этого мира. Мы в него вросли с рождения, поэтому при возвращении попадаем в родную среду и адаптируемся сразу. Вот покидать его — это хреново, тебе же Николас рассказывал, каково ему приходилось. Поняла? Успокоилась? Тогда помолчи, не отвлекай.

Да. Пусть немного погрубит. А то когда он чересчур долго бывает вежлив, мне становится не по себе.

Нора перехватывает зубами поводок и получается, как встарь, что мы ведём друг друга. Это привычное действо помогает мне окончательно придти в себя. И заодно понять, что Мага не грубит и не хамит: он действительно весь — внимание: настороженный, прислушивается, присматривается. Улочка, по которой мы идём, словно вымерла. Нет, она и в первый раз была такой, когда я только-только сюда попала, но тогда хоть окна кое-где горели, а сейчас и того нет. Даже собак не слышно, которые в частных домах всегда обитают, хоть и не всегда — зримо.

Ещё немного — и мы подойдём к той подворотне, откуда на Гелю выскочил ящер…

Сумерки сгущаются. А я… а мне становится не по себе, и я, как и Мага, начинаю приглядываться. И обнаруживаю в одном из заборов совсем свежий бывший пролом, заделанный белым кирпичом; оштукатурить его ещё не успели, он выделяется светлым пятном и не заметить его мудрено. В одном из дворов половина клумбы перепахана с землёй; видно, разорённый край, насколько это возможно, подчищен, однако цветная плитка, которой вымощен дворик, взрыта, и зияют на ней несколько глубоких борозд, как после… уж даже и не знаю, чья это может быть лапа. Может, и не лапа вовсе. Угол следующего дома заметно подкопчён, карнизы окон сиротливо демонстрируют пустые ящички для цветов, и черепица на крыше вроде как в беспорядке… Поколебавшись, включаю другое зрение — и зажмуриваюсь. Приходится как-то убавить восприятие, лишком уж слепит защитная радужная аура, вплетённая в ограды. Балда, говорю себе беззлобно, привыкай: если этот мир так насыщен магией, то и проявляться она для тебя будет гораздо сильнее. Вот, смотри, Ваня, и вспоминай: об этом тебе ещё Гала рассказывала, что вокруг обывательских домов навешана магическая защита. Чтобы, значит, при охоте монстров на попаданцев — или наоборот — мирные жители не страдали. На крайний случай, говорила ведунья, защита сломается — народ в подвалах отсидится… Вот она эта защита, хорошие мощные надёжные чары в каждом заборе, в каждой калитке — и так почти везде. Кроме тех дворов, в которых я видела разор. Там по какой-то причине защиты нет: или её проломили, или сама по какой-то причине пропала…

Гала умерла, а со смертью мага улетучиваются и чары, им наложенные. Но тогда как они до сего времени продержались на остальных домах?

Мага останавливается словно вкопанный и стремительным движением задвигает меня к себе за спину. И коротко и свирепо приказывает:

— Молчать! Не двигаться!

Из подворотни неотвратимо летит на нас громадный серый комок с ощеренной пастью. Мага делает короткое движение — этот жест я сегодня уже видела — но с его пальца срывается не молния, а тонкое костяное копьё, которое пронзает серое нечто в очередном громадном прыжке. Сила инерции такова, что будучи уже мёртвым, монстр приземляется в пяти метрах от нас и ещё какое-то время его юзом волочёт по брусчатке к нам. Мага останавливает тушу, подставив вытянутую ногу.

Мы с Норой в тот момент представляем собой, должно быть, застывшую скульптурную композицию. И молчим и не шелохнёмся не по приказу — а просто в силу полного безоговорочного оцепенения.

Мага тычет носком сапога поверженного зверя. Вокруг начинает стремительно распространяться запах пёсьей шерсти — и Нора, опомнившись, рычит, а я, придя в себя, слабо на неё цыкаю. Небрежно отмахнувшись, наш спутник сперва устанавливает над нами защитный купол, а уж потом приступает к осмотру.

Костяное копьё, завибрировав, начинает приподниматься над землёй, увлекая за собой и тело жертвы. Я припоминаю своего ящера. Мамочка дорогая, да зверь-то не меньше его будет! Поросший длинной густой шерстью, как этот… из «Звёздых войн», что на большую обезьяну похож… Напавший смахивает и на обезьяну, и на волка одновременно. Пасть оснащена клыками в мой палец толщиной, когти на лапах — как кривые кинжалы, в открытых до сих пор красных глазах — ненависть…

— Ива, ты в порядке? — голос у Маги сух и деловит.

— Д-да.

Не услышит он от меня ни жалоб, ни истерик. Правда, Нора? А тебе что? Хозяйка спокойна — значит, всё норм, можно не дёргаться. Я уже не та растерянная дама с собачкой. Я уже кое-что здесь повидала.

— Кто это? — спрашиваю.

— Оборотень. — Мага делает жест двумя сомкнутыми вытянутыми пальцами, как будто что-то закручивает. Копьё, что поддерживает монстра в висячем положении, медленно поворачивается вокруг своей оси, дабы хозяин мог детально рассмотреть жертву и сделать какие-то там выводы. Когти задних конечностей царапают мостовую, и с них, пропитав по дороге шерсть и усилив и без того удушливый запах, стекает каплями чёрная кровь. — Не пугайся того что сейчас увидишь, Ива. Он пойдёт с нами.

Я открываю рот… Закрываю. Спросить? Возразить? А он точно знает, что делает?

— Нам может понадобиться охрана, — добавляет Мага. — Не бойся, он пойдёт с моей стороны и будет полностью под контролем. Неизвестно, кто нам ещё по дороге встретится и сколько их будет: зомби-оборотень не помешает. Проводит нас до дома, там я его спалю.

Копьё снова вибрирует — и начинает отсвечивать серебром. С туши перестаёт капать. По телу пробегает судорога. Вздрагивают и остаются в полусогнутом состоянии задние лапы принявшие вес мощного звериного тела. То что было оборотнем, делает несколько всё более уверенных шагов, словно разминаясь… Под взглядом некроманта несколько раз садится, вскакивает, подпрыгивает, выворачивает, наклонившись, булыжник из мостовой и крошит его в мелкий щебень. Мага щёлкает пальцами, и свежеиспечённый зомби пристраивается в трёх шагах от него и истово смотрит вперёд. Бдит.

Очень хочется вцепиться в Магино плечо и не отпускать — пока не дойдём до того самого пресловутого дома. Но я сдерживаюсь. Теперь я понимаю, почему у некроманта должны быть свободные руки.

Притягиваю Нору к себе ещё ближе. Мага, покосившись, сужает защитное поле — оставляет колпак только надо мной с собачкой. Хочу спросить — а ты? — но вопрос замирает на устах. Ему эта оболочка будет только мешать.

Никогда не думала, что вернусь в этот город. И уж тем более — в такой компании.

Глава 2

Всё повторяется, повторяется, будто с момента рокового выхода из дому тогда, дней двадцать тому назад, я так и брожу в пространстве по кругу, как в лесу, упорно возвращаясь на одну и ту же поляну. Вновь я в опостылевшем Тардисбурге, и опять пасторальные домики молчат слепо и глухо, ни одно окошко не оживёт и стучаться-трезвонить в них — без толку. И, словно кадр из прошлого накладывается на настоящее: как и тогда, из подворотни выпрыгнуло на меня чудовище, пусть не раптор, а какой-то там вервольф, но ведь ни одна сволочь не завопила: караул! убивают! Хоть бы кто нос высунул, из того же болезненно-страстного любопытства, заставляющего некоторых моих земляков вместо палки или кирпича схватить мобилу и жадно снимать; на подобное действо нужна какая-никакая смелость, а здесь и того не видно. Нехай по улицам шастают монстры — жители затаятся, пересидят, перекукуют, на то и дружины в соседних кварталах, чтобы с монстрюками тягаться, зачистку производить, обывателям весьма дорога их обывательская шкурка, и дело, в общем, не в запрете на контакт с попаданцами.

Ладно, это дело не моё, а их совести. Вернёмся лучше к монстрам. Очень уж нервирует меня один из них, тот самый, что сейчас немножко мёртвый и такой послушный, и почти рядом плетётся. Что он здесь забыл? Именно здесь?

— Мага? — осторожно трогаю за рукав своего некроманта, привлекая внимание. Он даже головы не поворачивает, удерживая в поле зрения улицу. Подозреваю, что каким-то образом контролирует и тылы, чтобы никто не подобрался незаметно.

— Н-ну? Спрашивай.

— На кого он собирался напасть? Думаешь, Игрок нас уже отследил?

— Не факт. — Мага по-прежнему на меня не смотрит, но я не в обиде, поскольку вдруг начинаю понимать обывателей: собственная безопасность становится чрезвычайно важной, а ведь сейчас мой спутник заботится не только о себе, но и обо мне, пусть и силком взятой под крылышко. — Видала, что творится? Это уже не первый из тех, кто сюда впёрся. Самое скверное, что они не квестовые, Ива, они настоящие. Вот и меня тоже интересует: для чего и для кого они здесь.

— Мага, он выскочил из той подворотни, откуда прошлый раз был мой ящер!

Суженого так и передёргивает.

— Раптор, — сухо поправляет он. — Так и называй. Не упоминай при мне первого слова. Что, действительно то самое место, уверена?

— Вот как раз напротив этого дома он и рухнул, — я показываю на коттедж неподалёку, хоть и вижу в наступившей темноте не слишком хорошо. Фонари отчего-то не горят. — Я его запомнила, потому, что мы с Галой сюда разок возвращались, и потом, по дороге в Каэр Кэррол сюда специально завернули с Гелечкой, помнишь?

Мага, задумавшись, пощипывает мочку уха. Николас себя за вихры треплет, помогая думать, этот — за уши…

— Возможно. Тогда это весьма похоже на предупреждение. Персональное — тебе, либо нам обоим. Или на прощупывание наших возможностей.

Темная арка, из-под которой на нас недавно выскочил оборотень, оживает. Издали бухают копыта; цокот и возбуждённые людские голоса приближаются. Мага останавливается, неторопливо снимает рюкзак и, приподняв край радужной завесы, передаёт мне. Поводит плечами, разминаясь. Прочно утверждается на земле, словно врастая в мостовую намертво. Зомби за его левым плечом в точности копирует позу хозяина.

Навстречу нам из злосчастной подворотни вымётывается несколько всадников.

— Вот он! — кричит кто-то из них. И вдруг вся компания осаживает коней настолько резко, что у тех из-под копыт летят искры, а мне даже слышится воображаемый визг тормозов. Всадников пятеро, причём трое — в ярких восточных одеяниях, с тюрбанами на головах, ещё один — в каком-то нелепом балахоне, слетевший от быстрой скачки капюшон мешком болтается за спиной, и последний — в лёгких в латах. Подробнее рассмотреть не успеваю, потому что нас берут в полукольцо, держась, однако, на расстоянии… знаете, вервольф он и в Африке вервольф, хоть и зомби, и с копьём в груди. Внезапно один из прибывших подаётся вперёд. Спрыгивает на землю, снимает шлем.

И тут же с восторженным гавом на него налетает Нора. Я с облегчением прижимаю к груди Николасов рюкзак.

— Это хорошо, что вы здесь, — говорит Аркадий напористо. — У нас каждый маг на счету. — Опустившись на колено, обнимает собакина. Затем бесстрашно подходит к нам, рассматривая оборотня в упор. Нора в восторге скачет рядом, игнорируя зомби. — Твоя зверушка, Мага?

— Пришлось приручить, — получает лаконичный ответ. Но здороваются они с Аркадием далеко не враждебно, обменявшись крепким энергичным рукопожатием. Дождавшись, когда лопнет пузырь защиты, оборотник и меня обнимает от души, но осторожно, лишь слегка прижав к холодному панцирю.

Тем временем на улице становится светлее. Всадничек в чудном балахоне по очереди направляет на фонари посох, те загораются. Как-то виновато покосившись на спутников, посоховладелец робко объезжает нашу компанию, ещё робче приветствует, приложив худенькую ладонь к груди, и удаляется, решив, очевидно, восстановить освещение в квартале таким вот рутинным способом, вручную. Аркадий с нескрываемой досадой смотрит ему вслед.

— Видали? — говорит нам. — Вместо Галы прислан. Ноль без палочки, зелень желторотая, ничего не умеет. Всем миром приходится натаскивать, вместо того, чтобы делом заниматься.

Двое из восточных спешиваются, третий по-прежнему возвышается в седле. В силу ли возраста — мужчина этот достаточно пожилой, даже для мага, которые, вроде бы, тут очень моложавы, — в силу ли социального статуса, но он ограничивается доброжелательным наклоном головы. Его напарники, да и сам Мага, воспринимают это нормально.

— Приветствую, уважаемый Омар ибн Рахим, Глава клана Огня, — Мага учтиво кланяется. — Чем я могу помочь коллегам, явно не по своей воле, а в силу обстоятельств оказавшимся на территории, столь отдалённой от их сектора?

— Приветствуем и тебя, Маркос дель Торрес да Гама, младший наследник Главы Ордена Некромантов. — Старик снисходит до лёгкого ответного поклона, насколько это можно сделать в седле. Почтенные года не мешают ему сохранять кавалеристскую выправку, да и ятаган на поясе, похоже, не бутафории ради висит: простые кожаные ножны потёрты, все в насечках, как будто в шрамах, и словно говорят: повидали мы на своём веку, уважаемые, будьте уверены! — Прежде, чем начинать серьёзный разговор, позволь поинтересоваться о цели твоего пребывания здесь, дабы мы своими докучливыми просьбами не отвлекали тебя от неотложных дел. Хотя, как справедливо соизволил выразиться достопочтенный Аркадий, нам весьма ко времени окажется дополнительная толика магических сил. Итак, о, сын моего друга?

Эк он загнул, восхищаюсь я. Вроде бы жеманничает, и навязываться не хочет, а с другой стороны — откажешь ли ты теперь, отпрыск старинного друга Теймура?

— И успокой свою новую игрушку, сын мой, — кротко добавляет ибн Рахим, — ибо я с трудом сдерживаю своего жеребца, а моим сединам не пристало соприкасаться с мостовой, если ему придёт в голову брыкаться.

— Рассказы о вашем умении держаться в седле опережают вашу славу боевого мага, — учтиво ответствует некромант, но, тем не менее, жестом заставляет вервольфа распластаться на земле в позе побитой собаки. Аркадий немедленно присаживается рядом на корточки, спрашивает:

— Можно посмотреть?

— Смотри. Он обездвижен, — отвечает Мага. Аркаша немедленно вцепляется в кудлатую башку, приподнимает, заглядывает в пасть, прощупывает зубы… Поспешно перевожу взгляд с этого неприятного зрелища на беседующих. — Я сопровождаю эту женщину, уважаемый ибн Рахим, у меня есть перед ней ряд обязательств, поэтому в данный момент я не могу оставить её на произвол судьбы.

— Так ты в квесте, сын мой? — В голосе старца изумление и плохо скрываемое любопытство. — По возрасту ли это тебе? Оставь эти забавы юношам, хотя бы на время, и присоединяйся к нашему войску. Ибо совсем скоро нам предстоит нешуточный бой, и отнюдь не квестовый; не будет в нём ни бонусов, ни наград, щедро раздаваемых ранее Миром, но многие из нас отойдут в миры иные, каждый к своим кущам, как уже отошли некоторые.

— Всё так серьёзно? — игнорируя восточную велеречивость, в лоб спрашивает Мага. — Когда я уезжал, было относительно спокойно.

— Против нас собирается невиданное войско, Маркос. Привычные степняки в сравнении с новой ордой — это так, для разминки, орешки для крепких зубок молоденьких девушек. Ныне среди пришлых тварей горами возвышаются и орки, и тролли, в воздух снова поднялись гарпии, забыв прежние договорённости, откуда-то явились циклопы и терракотовые воины. К чести твоего клана нужно отметить, сын мой: ни одного некроманта во вражеском стане не замечено. Нам противостоят только Его творения. Но, похоже, это создания высшего уровня.

— Финальные боссы? — деловито уточняет Мага.

Старик задумчиво жует губами.

— Пожалуй, что так, сын мой. Каково же твоё решение? Мы можем рассчитывать на твоё участие — или тебе надо подумать?

— Я воин, уважаемый ибн Рахим, и мне не нужно много времени, дабы решить, помогать своим товарищам или нет. Однако со мной женщина, она мать моих детей, и я должен о ней позаботиться. Я отведу её в безопасное место и присоединюсь к вам.

А… Это он обо мне, что ли? Настолько нереальным кажется мне этот диалог, что я давно уже воспринимаю его отстранённо, как нечто киношное, фэнтезийное… и с большим опозданием понимаю, о ком именно Маркос дель Торрес да Гама должен позаботиться. И готова провалиться сквозь землю, когда взгляды всех присутствующих скрещиваются на мне. Поспешно сворачиваю ауру — кто их знает, этих магов, лучше замаскироваться под дурочку.

Мне кажется, что под взором Омара… как-его-там… с меня медленно оползает кожа.

— Обережница, — с расстановкой говорит он, словно пробуя на вкус это слово. — Маркос, ты можешь оказать нашему ордену неоценимую услугу, предложив нам эту женщину. Мы щедро за неё заплатим.

— Я не торгую ни обережницами, ни жёнами, — резко отвечает Мага. — Прошу меня извинить, почтеннейший.

— Однако она твоя жена совсем недавно, — возражает ибн Рахим. — Ты даже не успел реализовать свои супружеские права, поэтому не думаю, чтобы ты был к ней столь сильно привязан.

Задохнувшись от возмущения, я награждаю развязного старца испепеляющим взглядом. Да кто он такой, чтобы… К сожалению, реагирует на это только конь: неожиданно встаёт на дыбы, и почтеннейшему ибн Рахиму приходится приложить все старания, дабы не разметать свои седины по мостовой и не опозориться. Аркадий, взметнувшись, повисает у скакуна на уздечке и быстро шепчет что-то в ухо.

— Ива, не отсвечивай, — сквозь зубы цедит Мага. — Ты всё испортишь!

Не… что? Спохватившись, прячу протуберанцы ауры, так некстати пробившиеся. Никак не могу привыкнуть, что у меня сейчас уровень выше и магии вокруг больше, и нужно уметь ещё подо всё это приспособиться.

— Как видите, уважаемый ибн Рахим, дар в этой женщине проявляется спонтанно и непредсказуемо, — вежливо поясняет Мага, словно не замечая восточных мужских плясок, потому что вокруг старика уже суетятся его молчаливые сопровождающие. — К тому же у неё строптивый характер и обучается она плохо. Она будет для вас бесполезна.

— Ага! — Аркадий, утихомирив напуганного жеребца, оттирает пот со лба. — Подтверждаю, Рахимыч. Насчёт характера не скажу — общался мало, но по обучаемости… Мы с Ло познакомились с Ванессой недели две тому назад, когда она только появилась здесь, суди сам, многому за это время научишься? Только, чтобы в квесте не пропасть. Да и обучать-то некому, сам знаешь, Обережники — штучный товар, Наставников-то среди них нет.

Старик раздражённо отпихивает одного из помощников. Впивается в очередной раз в меня взглядом, я смотрю, набычившись и снова заводясь. Неожиданно чело ибн Рахима разглаживается.

— Ты меня убедил, сын мой, — говорит смиренно. По-прежнему обращается к Маге, меня словно игнорируя. — Однако я вижу странное несоответствие в твоих словах. Ты женился, судя по всему, совсем недавно, и в то же время называешь её матерью своих детей?

— Это долгая история, уважаемый Омар ибн Рахим. Я рад буду её вам рассказать, но в иное время и в ином месте, — отвечает с плохо скрываемым облегчением Мага. Кажется, неприятный инцидент улажен. Блин, и всё — по моей вине. Ну не Елена Прекрасная я, чего уж за меня копья ломать? — Сообщите мне, где вы собираете группу… войско, и я присоединюсь к вам после того как исполню свои обязательства.

— Так вместе доберёмся, — встревает Аркадий. — Провожу вас сейчас до дома, а на рассвете выедем в поле. Заодно, Рахимыч, — странно, что он обращается к почтенному старцу так запросто, но тот словно пропускает это мимо ушей, — Мага с этим Йореком поработал бы маленько, глядишь, у того и ума прибавилось бы.

— Прибавить можно только к тому, что имеется, — неожиданно взрывается старик. — В первый раз вижу такого недоумка! Ковен утверждает, что ведунов-охранников практически не осталось и что этот — один из лучших! Воображаю, каковы тогда худшие! — Быстро успокоившись, он прижимает руку к сердцу, прощаясь. — Мы ждём тебя завтра, Мага, и тебя, доблестный оборотник.

На мою долю его драгоценного внимания не достаётся, чему я несказанно рада.

Троица срывается с места и уносится в ночь. Аркадий переводит дух.

— Ваня? — впервые за всё это время он обращается ко мне. А то ведь только обнял, слова не сказав. — У тебя всё в порядке?

— У неё всё в порядке, — зло отвечает Мага вместо меня. — И не вмешивайся в чужие дела!

— Мага, я же не тебе задал вопрос, — Аркадий словно не замечает его раздражения. — Я спрашиваю женщину… твою женщину между прочим, как ты утверждаешь. Или ты собираешься накинуть на неё паранджу и замуровать в Восточном секторе? — И не обращая внимания на громы и молнии, мечущиеся в огненных очах моего суженого, повторяет: — Ваня, у тебя всё в порядке? Ты действительно, — он выдерживает паузу, — с ним?

— Да, Аркаша, — только и отвечаю я. Оборотник задумчиво вглядывается мне в лицо.

— Стало быть, всё-таки поговорили. Выяснили… Ладно, расскажешь, как сочтёшь нужным.

Вспоминаю наш ночной разговор, настоятельный Аркашин совет — не откладывать дело в долгий ящик, а потолковать с Магой начистоту, выпытать, с чего тот на меня взъелся. И обращаю внимание, что некромант неподалёку хоть и пинает поверженного вервольфа, но так и превратился в слух.

— Аркаша, — говорю медленно и раздельно. — По-другому не получается. Мы всё с ним прояснили. Мы действительно были когда-то знакомы, и мои дети — от него.

Оборотник чешет в затылке.

— Ничего себе… Лору бы сюда, любит она такие истории. Ну, решили так решили, это ваш выбор, ребята. Да, я ж вас проводить подрядился! Мага, поднимай свою зверушку, пусть делом занимается, я ж так понимаю, что ты её для охраны подрядил? — Он свистом подзывает своего коня. — Давай, Ваня, я тебя подсажу, далеко ещё топать, устанешь. И сумки эти сюда тащи.

— А с этим что? — Мага кивает в ту сторону, куда удалился злосчастный ведун-недоучка. — Не пропадёт?

— Да что ему сделается? На себя защиту он всегда поставить сможет, об остальном мы с ним ещё потолкуем… коли успеем. Мага, кончай злиться. Я Ваньке друг, и моё дело в первую очередь — понять, что ты ей не навредишь. Ты сам на моём месте не так бы поступил? То-то же.

Так мы дальше и топаем. Я, как принцесса — верхами, хоть уже немного отвыкла от седла, рядом со мной некромант и оборотник, между ними — верная лабрадорша. Сзади цокает когтями мёртвый вервольф.

Вальехи на нас не хватает. Уж он-то запечатлел бы…

…От обстановки Магиного дома я впадаю в прострацию.

Я очень хорошо помню, каким франтом смотрелся мой бывший; как щеголял камзолами с серебряным шитьём, с каким удовольствием вращался в обществе прекрасных леди Кэррол, да и меня пытался натаскивать на правила хорошего тона; как переборчиво подбирал наряды для Гели, гонял до изнеможения бедняжек манекенщиц в салоне у Мишеля… Соответственно, его жилище заранее виделось обителью сноба и сибарита, берлогой светского льва, хоромами вроде тех, коими совсем недавно пытался восхитить меня его старший братец. Но при одном взгляде снаружи на суровый, практически ничем не облагороженный фасад, встроенный в одну линию с соседними домами, в мою душу заронились сомнения: а насколько правильными были мои установки? Дом, кстати, оказался невелик: хоть и двухэтажный, но всего по три окна в каждом этаже и с традиционной небольшой мансардой, таковы уж архитектурные традиции Европейского сектора — а именно сюда мы и добрались в своих ночных скитаниях. Уже на Главной площади Аркадий заметил, что необходимости в зомбо-экскорте больше нет: Европейский и Восточные сектора охвачены магической защитой плотно, прорывов нечисти не наблюдалось и не предвидится. На что господин некромант только пожал плечами и вервольфа не тронул, буркнув что-то вроде: бережёного бог бережёт. От Главной площади до нужного дома оказалось всего ничего, пять минут ходьбы по радиальной улице, после чего мне стало ясно, отчего в день, когда я рискнула пройтись по магазинам в поисках одежды для Гели, я так быстро напоролась на Магу. Я просто не могла на него не налететь. Живёт он здесь.

Итак, никаких цветочно-балконных излишеств этот дом не признаёт. Никаких вычурных дверных ручек и резных ставен с сердечками, отделки и облицовки, розеток и кариатид: вместо того — строгий аскетический фасад, выделяющийся средь себе подобных, как монах в тёмной рясе на балу-маскараде, небольшое крыльцо в две ступеньки, полукруглый навес от дождя. Мощная и тяжёлая дверь морёного дуба. Два коновязных кольца, вмурованных в стену рядом; к одному из них Аркадий привязывает коня.

Мага вытаскивает крис и поворачивается ко мне.

— Дай руку. Не бойся, только слегка уколю. Нужна кровь, чтобы настроить твой допуск, у меня тут своя опознавательная система.

— Всё нормально, Ваня, — успокаивающе говорит Аркаша. — Он всех так настраивает, кто к нему часто заходит. Представляешь, у этого бирюка ещё и друзья имеются, кто бы мог подумать…

Мага лишь фыркает в ответ. А мне приходится терпеливо снести укол в палец — правда, быстрый и не слишком болезненный. Мага прикладывает к дверной поверхности мою ладонь, прижимает сверху своей и что-то быстро шепчет. Внутри двери щёлкает замок.

— Теперь проходи.

— Там темно, — обескуражено говорю, с порога заглядывая вовнутрь. Темноты не боюсь, но как бы не было нежданных ступенек под ногами: полетишь кубарем и костей потом не соберёшь.

— Проходи, свет будет.

Действительно, стоит мне сделать первый осторожный шаг, как под потолком в тяжёлом ободе люстры вспыхивают свечи. И пока я на них заглядываюсь, вдруг слышу сзади шипение и странный хлопок. Спину опаляет жаром, а в нос ударяет вонь от горелой шерсти. Нора шарахается в испуге.

Поспешно оглядываюсь. На месте, где только что столбом торчал вервольф-зомби, сиротливая кучка пепла; седая шапка ещё дымится.

— Ну и зря, — говорит Аркадий с осуждением. — Взял бы с собой в лагерь, пригодился бы.

— Силу на него ещё тратить, — бурчит Мага. — Его же всю ночь поддерживать и в дороге тоже… Я тебе на месте сколько угодно настругаю, хоть из степняков, хоть из троллей, был бы труп. Ива, ну что застыла? Нам тоже нужно пройти!

Почему-то, когда Мага сказал о зомби «Спалю!» — я восприняла это в переносном смысле. Зря.

Делаю несколько шагов и ошеломлённо оглядываюсь.

Весь первый этаж представляет собой огромную кухню. Не такую, как у Васюты — где каждая вещь, каждый предмет интерьера функциональны и в то же время несут на себе отпечаток хозяйской широты души и хлебосольности; не такую, как в особняке у Николаса — напичканную всевозможной техникой, холодильными камерами, сверкающую хайтековскими плоскостями. При взгляде на то, что меня окружает, я почему-то сразу вспоминаю иллюстрации из детской книги «Средневековый замок и его обитатели», к главе «Кухня замка». Вот такая она и есть: с большим очагом и вечно коптящимся над ним окороком, с простым столом грубой работы и такими же скамейками, на которых при желании спать можно, с добротной чугунной и медной посудой, со связками лука и чеснока, с набором вертелов, рашперов и решёток. Очагов всего два: один — для готовки, другой — гораздо шире, в половину боковой стены — по-видимому, для отопления. Это уже больше похоже на камин, в нём запросто помещаются несколько обугленных брёвен, на которых уже пляшут первые огоньки пламени. Должно быть, здесь система заклинаний работает по принципам «Умного дома»: хозяева пришли — им сразу и свет, и тепло. А что ещё включается? Думаю, увидим.

Метрах в трёх от большого камина — два узких дивана. И пара стульев в простенках между окнами. Вот и вся обстановка.

Моей питомице здесь явно нравится. С жадным любопытством она обнюхивает углы, ножки мебели, суётся к малому очагу, но оттуда выстреливает уголёк; отпрянув, Нора обиженно чихает и спасается на одном из диванов.

Судя по стерильной чистоте рабочего стола и пустым полкам, хозяин не утруждает себя готовкой. Эта кухня — не для стряпни. В ней, похоже, просто живут, забегая время от времени между квестами или походами — так, на день-другой, отдохнуть.

Аркадий здесь явно не впервые, потому что сейчас он уверенно курсирует прямо к диванам, на ходу проводя большими пальцами по боковым швам панциря. Доспех благополучно распадается на две половинки — и я невольно таращу глаза, потому что из тех же иллюстраций о средневековом укладе помню по разделу «Рыцарские латы», что все эти металлические части закрепляются в единое целое множеством ремешков, и без помощника в этом деле никак не обойтись. По-видимому, в местные броньки навешиваются чары, с помощью которых разоблачиться самостоятельно не составляет особого труда. Оборотник стаскивает через голову толстый свитер, оставшись в рубахе и кожаных штанах. Сунув скомканный свитер в изголовье дивана вместо подушки, блаженно вытягивается — и моментально засыпает. Мага смотрит на него с одобрением.

— Хороший солдат любую минуту выкраивает для сна. Потому что не знает, когда ещё придётся… Ива, спальня наверху. Можешь идти и осваиваться. Я сплю здесь.

И в подтверждение своих слов кидает рюкзак Николаса на диван. Нора, пригревшаяся к тому моменту, лениво косит карим глазом, но вставать не собирается. Мага легонько хлопает по собачьему боку, тугому, как барабан, и заставляет её подняться. Нехотя псина бредёт ко мне.

— А… — начинаю я растеряно.

— Я тебе обещал, что спальни у нас будут разные? Здесь у меня только одна. Тебе я выделяю второй этаж. Иди. Если мне что будет нужно — я постучусь.

Ну… ладно. Это ж он опять про договор вспомнил, понимаю я с некоторым облегчением. По-крайней мере, Мага не собирается нарушать один щекотливый пункт; а я-то думала, он его для красного словца приплёл, чтобы меня на замужество поскорее сподвигнуть.

Наверх закручивается винтовая лестница с поющими ступенями, само существование которых избавляет от необходимости стучаться. Да и нет тут двери, кстати, и промежуточных площадок и тамбуров нет, просто сразу выходишь в комнату. Потому что весь второй этаж — это и есть одна большая студия, и кровать, между прочим, располагается в двух шагах от лестницы, я даже обескуражена. А потом вдруг представляю, что если, к примеру, кто-то постучится в парадную дверь, то хозяину вскочить, впрыгнуть в штаны и сбежать вниз займёт гораздо меньше времени, нежели нестись с другого конца этой громадной комнаты. Он здесь живёт один, даже без прислуги, и всё здесь заточено под этого единственного жильца: обстановка, мебель, бытовая магия.

Три высоких окна, выходящих на улицу, абсолютно голы, без занавесей, без портьер. Там же меж оконных проёмов располагаются стенды с рапирами, эспадронами и кинжалами и недвусмысленно намекают, для чего именно используется хозяином столь обширная площадь — размером этак метров восемьдесят, для небольших тренировочных боёв, размяться с кем-то в спарринге, а уж тем более — одному, с собственной тенью места вполне хватает. Справа и слева от лестницы, там, где скаты крыши съедают высоту потолков, обнаруживаю ещё две двери — в небольшую гардеробную и крошечную ванную комнату.

В этом фехтовальном зале, служащем по совместительству спальней, нет даже стульев.

Присаживаюсь на краешек кровати, Нора плюхается мне под ноги. Пресловутыми балдахинами, вынужденной роскошью средневековья, тут и не пахнет. Простое ложе — правда, достаточно широкое, обрамлено в изножье и изголовье изящной ковкой и небрежно застлано плотным гобеленовым покрывалом. Ступнёй провожу по мохнатому коврику. Даже гадать не собираюсь, чья это шкура и как долго её владелец ходил на задних лапах.

И это вот — всё?

Шикарные апартаменты старшего брата, который даже толком не знает, в какой комнате что у него находится — и чуть ли не монашеский быт младшего, хотя последний вряд ли стеснён в средствах. Какие же они разные, в который раз думаю я. Какие же… Как мои девочки — одинаковы только внешне, а характеры у каждой свой, и не подумаешь, что обе от одной матери.

Здесь, как и внизу, свечи на люстре загорелись сразу же при моём появлении. А вот интересно, как же на ночь будет? Мне им мысленно приказать, чтобы потухли, или сами уловят, когда я в постель лягу и глаза закрою? Или Мага при свете спит? Заглянув ещё раз, но уже с серьёзными намерениями, в ванную комнату, обнаруживаю в системе горячую воду и умываюсь с дороги. На большее не тянет, не то настроение — в ванне нежиться. Снова посидев на кровати, немного поразмыслив, на цыпочках, чтобы не скрипеть ступеньками, спускаюсь вниз. Рюкзачок прихватываю с собой.

Если бы я не знала, что Аркаша остался у нас, то и не обнаружила бы его, пока не наткнулась. Оборотник спит совершенно бесшумно, никаких демаскирующих храпов. Мага сидит на полу, прислонившись к боковине соседнего дивана, босиком, в каких-то штанах домашнего вида и в рубахе. Уставился на огонь, брови сведены, сосредоточен. Мне кажется, я угадываю его мысли: вот я привёл сюда практически незнакомую женщину, с которой у меня, кроме детей, ничего общего, ничего… И что мне теперь с ней делать?

— Ты почему не спишь? — спрашивает, едва взглянув. Даже вполголоса у него получается говорить со мной строго.

— Не хочу, — отвечаю так же. — Я по твоей милости больше суток проспала, все бока отлежала. Я вот подумала: может, ты есть хочешь? На Николаса всегда жор нападал после любых занятий магией, а у тебя сегодня расход энергии большой. У меня с собой, правда, только хлеб, но его можно на огне поджарить, получится неплохо.

Он смотрит на меня сумрачно.

— Я идиот, — говорит, и становится ясно, что не мной он недоволен. Поднимается на ноги. — Обещал, что здесь у тебя будет всё, а сам даже не догадался покормить. Плохой из меня хозяин. А хлеб — это замечательно, Ива, только этого будет мало, у нас же ещё один едок. Пойдём, поищем ещё что-нибудь.

Мы переходим к малому очагу. Потянувшись, Мага снимает с крюка над огнём копчёно-вяленый окорок, заваливает его на стол и острым, как бритва, тесаком принимается нарезать.

— Тарелки там, — указывает на буфет неподалёку. — Да рассчитывай и Аркадия, едва едой запахнет — этот обормот проснётся.

Он режет бекон виртуозно, тонюсенькими, едва не прозрачными ломтиками, которые ловко сворачивает в рулеты. И так, свёрнутыми, перемежая кусками хлеба, укладывает на решётку. Мановением руки приглушив пламя, устанавливает её на специальные боковые выступы в очаге.

Я смотрю на его обычные действия… для мужчины, конечно, не слишком свойственные, но есть же мужчины, которым нравится готовить, да? И у меня в душе всё переворачивается.

Как он может быть таким? Иногда — грубым, безжалостным, взрывным, циничным, едким — да ещё множество эпитетов можно добавить — и при этом так спокойно и уверенно резать хлеб? С уважением говорить с Егорушкой? Заботиться о Геле? Обо мне заботиться, в конце концов? Он пытается на меня давить, не скрываясь — и в то же время огораживает защитой от издержек магии; и помогает не захлебнуться в энергетическом потоке. И, какими бы ни были его намерения, когда он однажды впрыгнул ко мне в светлицу — сердечный приступ он снял виртуозно. Хотя кто ему мешал просто уйти, полюбовавшись предварительно на мою агонию? А ведь я могла и не выжить…

Засучив рукава, он специальными длинными щипцами переворачивает поджаренные с одной стороны ломтики. На зарумянившемся мясе шипит и пузырится вкусно пахнущий жирок, время от времени срываясь крупными каплями на уголья, и только сейчас я понимаю, насколько проголодалась. Но ради такого зрелища — уютного, домашнего и безобидного Маги — можно немного и потерпеть. Он вдруг кажется мне невероятно привлекательным — в простой рубашке в тонкую полоску, в вырезе которой темнеет и курчавится поросль волос, с такими красивыми руками, пусть не скульптурной лепки, как у Николаса, но достаточно сильными, с трёхдневной щетиной, грозящей вот-вот переродиться в жгуче-чёрную бородку.

— Что смотришь? — спрашивает он спокойно. — Ты словно в первый раз меня увидела.

— Да у меня только сейчас и появилось время толком тебя разглядеть, — честно признаюсь. — Мага, ты сейчас в настроении? Могу я тебя спросить кое о чём?

— Спрашивай, — великодушно разрешает он. — Тарелку только подай. Пора снимать.

На всякий случай я выжидаю, пока он разложит по тарелкам наш немудрящий ужин. Заметив мои колебания, Мага усмехается.

— Спрашивай, — повторяет. — Острых предметов у меня в руках нет, а едой кидаться — привычки не имею. Не бойся.

— Почему ты такой спокойный? — выпаливаю. — Когда ты то и дело на меня наезжал — я к этому привыкла и теперь каждую минуту жду подвоха. Мага, может, я сейчас лишнее говорю, но я боюсь, что ты молчишь-молчишь, а потом сорвёшься — и мне тогда мало не покажется!

Из глубин буфета мой суженый выуживает бутыль, которая незамедлительно отзывается громким бульком, ищет что-то в ящике стола, очевидно штопор. И всё это время поглядывает на меня с затаённой насмешкой.

— Ива, это оказалось не трудно, — говорит, наконец. Вонзает штопор в пробку. — Всего лишь сказать: ты в очередном квесте. Знаешь, мне ведь приходилось и охотиться, и засады устраивать, случалось сидеть в укрытии часами, затаившись. Я же профессионал, люблю работать чисто. — Пробка с лёгким хлопком выскакивает из горлышка и Мага отставляет вино в сторону — подышать. — Так и с тобой. Нет, ты не обижайся только. Мне действительно поначалу было невыносимо даже видеть тебя. Устоявшиеся взгляды — это такой якорь, который, если наращивался пятнадцать лет, за пять минут не скинешь. Но я просто сказал: парень, ты — профи, и поменять отношение к этой женщине, завоевать доверие — твоя задача на ближайшее время. Работай, Мага… Ты меня поняла?

— Как-то не укладывается в голове. Ты хочешь сказать, что дал себе задание перестать меня ненавидеть?

Он какое-то время молчит. Крутит в пальцах пробку. И выдаёт то, чего я никак не ожидаю.

— Смерть хорошо прочищает мозги, Ива. На многое начинаешь смотреть по-другому.

— Так ты меня не ненавидишь? — тупо спрашиваю, вспоминая его жаркий предсмертный поцелуй. — Ты тогда сказал…

Он сдвигает брови.

— Что ты заладила? Глупость я тогда ляпнул, с каждым может случиться. Из вредности, такой уж я. Устраивает тебя этот ответ?

— Её устраивает, — подаёт со своего места голос Аркадий. Потягивается, как большой кот, с хрустом в суставах, с удовольствием. — Вань, хватит его пытать, а то он скоро в самом деле заведётся. Давайте, что ли, перекусим, не зря же вы так старались.

Мага разливает тёмное, почти чёрное вино по тяжёлым хрустальным бокалам. Я достаю из ящика стола тяжёлые двузубые вилки и ножи со специально зазубренными лезвиями. Всё здесь прочно, обстоятельно, надёжно.

И я упорно гоню мысли, каким бы человеком стал мой суженый, не случись у него много лет назад… я.

— Аркаша, а что собственно, происходит? — спрашиваю. — Есть во всём этом какая-то нелогичность. Вроде бы жизнь была у вас… нет, с точки зрения попаданца обычной её не назовёшь, но для вас-то всё устоявшееся, размеренное, идёт своим чередом. Прибыл новенький — встреть, обучи, отправь на все четыре стороны, дальше Игрок сам додумывает. А если закрыть глаза на квесты и Сороковники — нормальный мир. А вот… — запнувшись, не решаюсь заговорить о Николасе, чтобы избежать лишних вопросов, — один человек мне рассказывал, что вся эта большая Игра была не всегда, она закрутилась лет двадцать назад.

— Двадцать один год, — уточняет Мага от камина, где раскуривает сигару. Подозреваю, что он запросто может зажечь её магией, но ему нравится щипцами ворошить угольки, выбирать подходящий, священнодействовать… Одним словом — устраивать из привычной операции церемонию. Как, впрочем, и его папочке. — Двадцать один. Тебе это ни о чём не говорит? У нас это возраст совершеннолетия.

— И что?

— Так, ничего особенного. Есть версия… — Мага вытягивается на диване в полный рост и, откинувшись головой на валик, полностью отдаётся созерцанию сизо-голубых струй, запускаемых в потолок. Аркадий, убедившись, что продолжения не будет, поворачивается ко мне.

— Помнишь нашу небольшую заварушку у реки? Ну, когда меня подстрелили, а ты вылечила? — Киваю. — Мы сперва решили, что эти степняки были собраны под чей-то квест, очень уж похоже, когда для команды добровольцев сходную по параметрам группу из нечисти выставляют. Однако сколько на них тех козлов нужно? А их, степняков, вдоль границы собралось не меньше тысячи. Сидят тишком: в город не суются, деревеньки вокруг не трогают. Сами на рожон не лезут, если только на заставу случайно напорются. Ждут.

— Кого?

— Вот вчера мы и увидели — кого. Ипатий с утра гонца прислал, с сообщением, что пополнение у козлоногих, да такое — что теперь не поймёшь, кто кого дополняет. Похоже, что степная орда — на подхвате у тех, кто прибыл. — Аркадий плещет в стакан на донышко, но не пьёт, а только вдыхает терпкий аромат. — Орки. Тролли… Ваня, один такой горный тролль — как два твоих Васюты, что в ширину, что в рост, честное слово, я видел. Их там штук двенадцать, не меньше, и надо ещё подумать, как их завалить, тут же совсем иная тактика нужна: стрела их не берёт — шкуры словно каменные, а на длину копья ещё подойти надо, разве ж они тебя подпустят? Такой на одну ладонь посадит, другой прихлопнет — мокрое место останется. Правда, тут недавно кое-кто хорошую идею подал, но чтобы её внедрить, хотя бы одного тролля надо грохнуть. Вот завтра и попробуем. Самые крупные — циклопы, но те дураки, да ещё и одноглазые. Хотя весом и массой берут, это да. Гарпии какие-то новые, злые, в переговоры не вступают; дикие вепри, кентавры, ламии…

— А это кто? — не выдерживаю. Про остальных-то я знаю.

— Это вообще какой-то выверт. Изначально — женщины-змеи, на Горгон похожи, только с нормальными головами, а в боевом трансе в кентавресс превращаются. Зубы, копыта, яд — всё в ход идёт, жуть просто, даже для меня, воробья стрелянного. Вы, бабы, если ввяжетесь в драку — свирепеете хуже берсерков, а эти ламии — хуже баб. Не остановишь.

— Зачем? Аркаша, для кого их сюда согнали?

Он задумчиво взбалтывает вино; по стенкам стакана ползут густые вязки потёки. Поднимает на меня глаза.

— Для нас, Ваня.

— Я не понимаю. Что вы сделали? Что мы сделали такого? Или это очередной эксперимент Игрока?

Тут из своего угла снова напоминает о себе Мага.

— Это не эксперимент, — он пыхает сигарой. — Ему надоел город, который слишком хорошо приспособился к его причудам. Выращивает персов, отбивается от его творений, а главное… — Мага рывком приподнимается, — стал слишком самостоятельным. Одни ваши дружины чего стоят, что рыцарская, что русичей.

Мой бывший — впрочем, уже теперешний — начинает выхаживать по комнате. Думать ему это помогает, что ли?

— Игрок собирает не какую-то шваль. Степняки — это так, чтобы массой нас задавить, а вот крупные монстры — не просто Актовые, они Финальные. Он выманивает на бой самых умелых, чтобы расправиться со всеми одним ударом, обезглавить город и напомнить, кто здесь хозяин. Уничтожит — и где-нибудь на новом месте начнёт всё сызнова, с послушными исполнительными юнитами.

Аркадий медленно опускает стакан на стол.

— Сегодня прилетели драконы, — глухо сообщает. — Таких я ещё не видел. Как он их выманил с гор?

— Драконы? Вот как… Огневая мощь, да ещё с воздуха — это у него самая крупная боевая единица. Значит, завтра Финал, дорогие мои. Один на всех, — буднично сообщает Мага. — Если не ошибаюсь, с нашей стороны тоже выдвинуты сильнейшие? Васюта с дружиной там уже который день, а кто ещё прибыл?

— Аскольд. Рустам. Ниль’хи. Гоблин. Будут маги с Рахимычем. Будем мы с Лорой.

— Если их разобьют, — тяжело говорит Мага, — город сравняют с землёй. Зря я сюда привёз Иву.

— Зря, — соглашается Аркадий. — Да ведь дело сделано. И не поверю я, чтобы некромант да на собственный дом лучшие охранные чары не наложил. Отсидится Ваня здесь, ничего с ней не сделается.

Я пытаюсь возразить, но оба мужика зыркают на меня столь выразительно, что слова застревают в горле.

А там ещё и Васюта…

А мне — отсидеться… Впрочем, что ещё остаётся? Какой из меня толк на войне, положа руку на сердце? Под ногами путаться, мешать? Много ли я там настреляю, приученная к неподвижным неживым мишеням?

— С нами Орден паладинов, — возвращается к теме Аркадий. — Нет только ваших. У вас этот дурацкий нейтралитет.

— Знаю.

— Мага, ты же воин, — видно, что Аркадий подбирает слова чрезвычайно осторожно. — И хороший воин, не только в квестах бывал. Я же тебя по Чёрному перевалу помню. Среди вас немало хороших бойцов. Почему вы отсиживаетесь?

— Слишком ценим жизнь. Смешно? На самом деле так оно и есть. Умирать страшно. А нам ради посвящения приходится делать это добровольно, и лишний раз повторять не хочется.

Он отбрасывает в камин сигару, выкуренную наполовину. Подходит к окну, смотрит в ночную темень.

Оборотник яростно сверкает глазами.

— Но ты-то идешь!

— Иду. Один за всех. Знаешь, сколько в Мире осталось некромантов? Триста сорок два человека, Аркадий. Это — включая женщин, детей и стариков. Триста сорок два, на всей планете. Мы вынуждены собой дорожить.

«…моя дорогая донна… очень дорогая…»

Вот почему у них так ценятся дети — и матери.

Мужчины ещё о чём-то говорят, но я не вслушиваюсь. Мысли мои вновь возвращаются к прежнему. Васюта никуда и не уезжал, думаю с горечью. Но и не вернулся. Он выбрал не просто Сороковник — войну, возможно, справедливо рассудив, что квест может сработать и там, на поле боя. А скорее всего — перед лицом реальной, не игровой угрозы для целого города, опекаемого им же, вынужден был, скрепя сердце, отодвинуть в сторону игры, и заняться тем, что ему предназначено самой судьбою: защитой всех, кто остаётся за его плечами. Чтобы каждая мать, а не только я, могла вернуться к своим детям и жить с ними долго и счастливо, любить кого-то другого, быть любимой, радоваться жизни, в то время как для него завтрашний день может оказаться последним.

— Могу я поехать с вами? — робко спрашиваю, забыв о предыдущих благих рассуждениях.

Некромант, развернувшись от окна, смотрит пристально. Отблески каминного пламени играют на чеканном лице, отражаются в глазах. Он пока молчит, но на лице его прописано: ты обещала, Ива!

Вместо него отвечает Аркадий.

— Нечего тебе там делать. Выкинь эту дурь из головы; ты сидишь здесь.

— Аркаша…

— Зелень ты ещё. Необстрелянная.

— Но я умею…

— Пробный бой ничего не значит, ты ни разу не была в самой гуще. Потеряешься, растеряешься — ближайший воин тебя мечом срежет или просто конём затопчет. Ты это брось, видел я таких умниц: цепенеют от страха — и капец. И не думай, Васюте про тебя даже словом не обмолвлюсь, чтоб перед боем не брал в голову лишнего, вот закончится всё, — он косит на Магу, — тогда и будете разбираться.

— Если закончится в нашу пользу, — мрачно говорит Мага. Он снова изучает ночную улицу. Я закрываю глаза от досады. Прав Аркаша, прав, но как же мне тут высиживать, когда, быть может, завтра уже будет поздно… До меня доносится еле уловимый аромат хризантемы, холодная ладонь стискивает плечо. Как он смог подойти так бесшумно?

— Будь благоразумна, Ива. И не забывай о своём обещании.

— Но это совсем другое, — слова даются мне с трудом. — Он может погибнуть. Ты же сам говоришь — сильнейшие против сильнейших.

— Мы с Аркадием тоже можем погибнуть; разве тебя это не волнует? — Щеки мне так и опаляет стыдом. — Вот что я тебе скажу: он прав. Если останется, кому разбираться — сделаем это после боя, я ни от кого не прячусь по углам. Но пока — будь добра, не путайся у нас под ногами. Там ты будешь только мешать.

— Мага-а! — я сдерживаю рыдание. — Но не могу же я тут просто отсиживаться, пока вы там умирать будете, пойми! Чем-то женщины всё-таки занимаются на войне! Хоть раненых буду перевязывать!

— Для того полно паладинов, — припечатывает Аркадий. — И медкоманды при дружине, опытной, обстрелянной, у них всё отработано, ты — лишнее звено. Не ной, Ваня. Кроме Лориных девиц там ни одной бабы нет, и тебя быть не должно. Всё.

Я с треском отодвигаю скамейку и ухожу от них наверх. Меряю шагами спальню, бешусь не хуже Маги. Решили они… Нора, первее меня освоившая кровать, недоумённо за мной наблюдает.

Не запрут же меня, в конце концов!

И что? Дождусь, когда они уедут — и сбегу, как пацаны в Великую Отечественную, «на фронт»? Я даже не знаю, в какую сторону идти, а сердобольных прохожих, чтобы дорогу подсказали, вряд ли встречу. И на чём добираться, на своих двоих? Аркадий, было дело, ко мне на выручку летел совой минут сорок. Это лётом, а сколько пешком времени отнимет? И неизвестно, какая нечисть на дороге может пошаливать.

Ванька-а, с тоской шепчет внутренний голос. Ванька-а… Что делать-то будем?

Я останавливаюсь в изумлении. Это ты у меня спрашиваешь, голос? Ты же всегда мне советы давал! Ну да, отзывается он уныло. А здесь — даже и не знаю, что сказать.

Набегавшись до нытья в коленках, возвращаюсь в кухню. Хмурые лица мужчин светлеют, несмотря на то, что вид у меня подозреваю, далеко не ласковый. Должно быть, думали, ещё немного — и придётся им справляться с моей истерикой и слезами. Нет уж. Сцепляю зубы.

Молча сажусь за стол. Протягиваю Аркаше пустой стакан, долго, как и он, вдыхаю аромат красного винограда и чёрной смородины — и успокаиваюсь. Но пить не пью, чтобы голова оставалась ясной.

Придётся сидеть и ждать.

И вдруг щёки мои снова опаляет. Да, Ива, ты останешься. Потому что — страшно тебе или нет, а ты высунешь свой нос за дверь и пойдёшь расспрашивать, не появлялась ли тут не так давно странная компания: мужчина и женщина, а с ними — девочки-близняшки? Ведь их могло занести куда угодно! Я найду, кого спросить. Я… Йорека этого отыщу, вряд ли его, недотёпу, призовут на войну, а он ведун, хоть и недоучка, и наверняка есть у него хрустальный шар, и пусть бедный Йорек как хочет, так туда и заглядывает, а я с него не слезу, пока не выбью информацию…

Я это сделаю.

Поднимаю руку, как на уроке в школе, чтобы привлечь к себе внимание.

— А как так получается, — спрашиваю, — что разборки… простите, — что бой будет не здесь? Почему вдоль границы? Уж проще было бы сразу город штурмовать!

Мага хмыкает. Они с Аркадием переглядываются — и, по видимому, решают, что ничего крамольного в том, что я спрашиваю, нет, и вряд ли эти сведения помогут мне сбежать или как-то обвести их вокруг пальца. А я хочу знать: смогу ли завтра вообще на улицу выглянуть? Не прорвутся ли монстрюки и сюда?

— В самом городе и по периметру поставлена магическая защита, — сообщает Мага. — Долговременная, качественная. Отдельные барьеры соединены в общую сеть, по несколько ячеек на квартал. Взломаешь одну — дальше, чем в следующую, не пройдёшь, надо снова ломать. А пока тратишь время — ведуны засекут прорыв и прихлопнут нарушителя. Так что город атаковать — себе дороже: слишком медленно и по энергии затратно. В прошлую войну во время прорыва ведуны нарочно барьеры сняли, дали чужим войти, растечься по улицам — и снова поставили. Добить нападающих по отдельности было делом техники. Так что вряд ли Игрок сунется сюда во второй раз, он свои ошибки помнит наверняка, потому и выбрал границу. Там чистое поле, всё как на ладони. И с воздуха можно атаковать, а нам в этом плане ответить нечем…

— Есть чем, — оживляется Аркаша. — А если мы дадим тебе дракона? Ты говорил — тебе нужен труп? Будет. Сможешь тогда нас сверху поддержать?

Мага прикидывает что-то в уме, морщит лоб.

— Поддержать не проблема. Нужна группа прикрытия. Драконы и живые сами по себе туповаты, а чтобы мёртвым управлять — надо полностью на него переключиться. Как бойца вы меня потеряете, да ещё рядом со мной двоих щитоносцев поставить нужно, чтобы мне на броню не тратиться.

— Поставим троих. И у Лоры девах выпросим, пусть гарпий отпугивают. А гарпию потянешь?

— Да пусть собьют нескольких. Дракон не вечен, его свои же расколошматят, так что заготовки понадобятся… Ива?

Я вздрагиваю. За их изощрёнными обсуждениями они меня вроде бы и не замечали, но вот, оказывается, я им понадобилась.

— Поможешь мне? — Обогнув стол, Мага присаживается рядом. — Когда я просматривал твои воспоминания, как-то не придал значение вашей с Николасом методике, счёл, что по мелочи энергию таскать несерьёзно; но завтра мне может понадобиться всё, до чего дотянусь. Покажи.

Да, это верно. Ему понадобится всё. Прищурившись на огонь в камине, отлавливаю энергетический протуберанец с языка пламени, затем второй… Стоп. Это я для себя лично таскаю. А вот как бы…

— Где те куколки, Мага? — спрашиваю. — Ну, те самые, что ты из детской взял?

У него очень выразительное лицо, надо признаться. Сперва на нём читается недоумение, затем этакая снисходительность… а потом, наверное, он вспоминает о кукле-Доле. Пожалуй, не надо игнорировать эту обережную блажь, может пригодиться… Он идёт за камзолом, висящим на спинке стула у стены.

Вот они, Чучундрик и Чувырлик. Забавные милые игрушки, от нечего делать сотворённые нашими девочками — на скорую руку, но от души. И ауры на них — в равных частях моя и Магина и, я надеюсь, обе действенны.

— Бери в каждую руку, — командую Маге. Сейчас я — главная.

Я — хороший проводник. Я накрываю ладонью ладонь суженого поверх Чучундрика, вновь подцепляю протуберанец от огня — и направляю в куколку. В Чувырлика закачиваю энергетику земли, она тут совсем рядом, под дощатым полом и бревенчатыми перекрытиями. Это под камнем и бетоном земля слабеет, а здесь её силы хватает на то, чтобы на Чувырлике дыбом поднялись нитяные волосики.

Я отнимаю руки. Странное ощущение — левая сторона тела горит, правая — стынет подвальной сыростью. И бегают, бегают по мне и внутри меня огненные и фиолетовые светляки, никак не угомонятся. Не мешкая, сбрасываю излишек энергетики в кольцо, сама, без напоминания, без подсказки, на автомате, и попутно радуюсь выработанной полезной привычке.

— Зашибись, — растерянно говорит за моей спиной Аркаша. — Ну, Вань, ты даёшь! А что ему теперь с этими малявками делать?

— В карман сунуть и при себе держать. Я их настроила… — Делаю глубокий вздох, в голове проясняется. И с передозом я сама справилась, просто молодец. — Мага, ты по карманам их распредели — и можешь забыть, они сами будут силу на тебя тянуть, чтобы ты не отвлекался.

Он смотрит недоверчиво. Рассовывает куколок по карманам — и прислушивается к себе. А я и без того вижу, как те же самые цветные огоньки, что недавно сновали по мне, сейчас подтягиваются и к нему ручейками — один прямиком из камина, другой сквозь половицы.

— Д-да, — говорит Мага. — С таким я ещё не сталкивался. Ты удивляешь меня раз за разом, Ива. Надеюсь, они продержатся достаточно долго… Надо пока заняться ногтями.

И как-то неловко меня обняв, уходит деревянным шагом на второй этаж. Аркаша провожает его взглядом.

— Вань, считай, что это он тебе «спасибо» сказал, — говорит. — Не вздумай заводиться. Проняла ты его.

— Очень надо, — бормочу. — Просто стыдно стало, что я сперва о вас не подумала… Аркаша, как же мне страшно вас отпускать! Может, и тебе таких сделать?

Он хлопает меня по плечу.

— Ванька, не трусь! Вернёмся мы, никуда не денемся. Ты на этого чернявого не смотри, он вечный пессимист, всегда готовится к худшему. Я тебе так скажу: ничего нового этот фрукт, — он тычет пальцем в потолок, — ещё не придумал. Ну, драконов нагнал, так их кто-то ж рубил в капусту до нас! Ну, тролли… Завалим. Не впервой. Тем более, с такими-то парнями, как мы…

Я вяло улыбаюсь, давая понять, что ценю. Подбодрил.

— Молодцом, — говорит Аркадий. — А таких вот куколок мне не нужно, не сработают. У меня в личинах иная энергетика, стихийные виды не работают. Ладно, Вань, я коня-то пока отпущу и кому надо передам, пусть вместо него другого пришлют, свежего. Да будем спать. Часа два нам хватит.

— Так быстро? — Сердце у меня сжимается. — В ночь?

— Зато на месте будем к рассвету. На той стороне не дураки, могут не дожидаться белого дня; чуть развиднеет — и начнут бузить. Лучше уж мы первые подсуетимся.

Аркадий выходит из дому, я слышу, как он что-то вполголоса наговаривает коню, правда, слов не разберу — какой-то чудной певучий язык. Сижу за столом, уронив голову на руки, и тоскливо мне — невыносимо. Хоть волком вой.

— Это продлится недолго, — слышу я Магин голос и поднимаю голову. — На самом деле, Ива, к сражению готовишься дольше, чем оно проходит. Хочешь… — он колеблется, но всё же договаривает: — …я помогу тебе уснуть? Проснёшься завтра к вечеру и сразу всё узнаешь. Ожидание изматывает иной раз больше, чем бой.

Я только головой мотаю. Мага внимательно смотрит на меня.

— Давай уточним, — говорит. — Ты остаёшься?

— Да, — отвечаю твёрдо.

— И мне не нужно будет блокировать дверь? И брать с тебя слово, что ты из дому ни ногой?

— Ни ногой не обещаю, — говорю честно. — Нужно же будет с Норой выйти хоть на пять минут!

— Лестница под дверью ведёт во двор. Он небольшой, закрытый, но уж как-нибудь справитесь. И вот ещё что…

Он осторожно берёт меня за руку. Поглаживает пальцы. Касается обручального кольца — и оно на миг вспыхивает. Невольно отдёргиваюсь.

— Я навесил маячок, — сообщает Мага. — Ива, тебе придётся с этим смириться. Это не слежка, это способ быстрее тебя найти, если ты потеряешься.

— Я же сказала, что буду здесь!

— Я ведь могу и не вернуться, — отвечает он просто. — Васюта тоже. Всякое бывает. Что ты будешь делать одна? У Игрока может оказаться неизвестный нам козырь в рукаве — и тогда город погибнет. Ива, мой дом устоит перед любым катаклизмом, поэтому я и прошу: оставайся здесь. По этому кольцу тебя быстро найдут отец с Ником. Ты поняла?

— Мага, — я смотрю на него во все глаза, — но ведь ты не можешь умереть насовсем? Ты же оживёшь в любом случае, так ведь?

Он усмехается.

— Только с неповреждённым телом. На войне это большая редкость.

До меня не сразу доходит смысл сказанного. Тут уже я хватаю его за руку.

— Нет уж, будь добр, вернись! — говорю зло. — Мало, что ли, мы с девочками своих хоронили? Чтоб был здесь живой и невредимый, слышишь!

В его глазах мерцают огоньки.

— Звезда моя, — и мне чудится в его голосе нежность, но это, конечно, полная чушь. — Так, как ты, меня никто ещё не провожал! — И добавляет серьёзно: — Я постараюсь.

…Через два с лишним часа я прощаюсь с ними у порога. Жеребец в серебряной сбруе уже здесь — прискакал с загородной конюшни сам, осёдланный; уж не знаю, магия тут замешана или дежурные конюхи, но, во всяком случае, жгуче-чёрный, под стать хозяину, конь прекрасно добрался до знакомой двери и теперь нетерпеливо переступает с копыта на копыто. В лунном свете красиво отливает упряжь, посверкивают подковы. Через минуту подцокивает и второй конь, рыжий — это для Аркадия.

У Маги традиционных два кинжала за поясом, обновлённый комплект боевых когтей и, вдобавок, тяжёлый арбалет. Длинный кожаный плащ со множеством нашитых серебряных пластин, что служат, подозреваю, не только для защиты, но и в качестве резервных аккумуляторов энергии — и никаких доспехов: ему нужна свобода движений. Аркадий в давешнем панцире, со снятой со стенда тяжёлой шпагой. Красавцы-мужчины. Воины.

Аркаша обнимает меня и вдруг, извернувшись, быстро целует в губы. Придержав его и несильно дёрнув за ухо, я прошу:

— Хоть Лоре обо мне скажи. — И добавляю с упрёком: — Её-то ты не запер!

— Да брось ты! Проще тайфун запереть, чем Ло. Хорошо хоть ты у нас посмирнее будешь. Держись, Ваня!

«Ты у нас… Держись!» Как греют меня эти слова!

— Ну, — Мага кладёт руки мне на плечи, — ты всё поняла. Дом не покидай. Кольцо не снимай. Никому не открывай. Да, вот ещё что: появится здесь хоть кто-то из Магов Огня — гони прочь. Если ибн Рахим пожалует лично — тем более.

— Стоп, — говорю озадачено. — А с какого перепуга ему тут появляться? Ты вообще зачем про него вспомнил?

— Затем, что слишком показательно ты ему стала якобы безразлична. Нутром чую — для чего-то ему нужна Обережница. А сейчас самый момент — к тебе подкатить, пока меня нет рядом. Он хоть и обещал вместе со всеми быть — но своих людей подослать может. Ива, будь умницей, не высовывайся, ещё раз прошу. Случись что — я ведь и знать не буду, не успею к тебе на помощь.

— Поняла, — кротко отвечаю. Мага досадливо морщится.

— И эта твоя покорность тоже чересчур подозрительна, да деваться мне некуда. Вот что: загляни в гардеробную, я там кое-что для тебя оставил. Может, и не пригодится, а всё мне спокойнее. Ну, прощай… жена.

И, наклонившись ко мне, осторожно касается губами моих губ. Целомудренно, совсем не так, как раньше. Потом, отстранившись, окидывает меня взглядом с головы до ног — словно старается запомнить получше — и садится на коня.

— Всё. Уходи, — говорит сурово. Дожидается, когда за мной закроется дверь, и я подбегу к окну, машет мне — и они с Аркадием уезжают в ночь.

На войну. На Финальную битву.

Глава 3

С той поры, как я перешагнула порог Галиного жилища, мне ещё ни разу не доводилось остаться в этом городе одной. Всегда кто-то был рядом, или за стенкой, или в соседней комнате, или на людной улице. Сейчас судьба впервые за долгое время предоставила меня самой себе, без всяких обязательств по квестам, без прессинга Сороковника. Отголосок конского топота постепенно затихает в незримой дали чужой улицы, тьма за окном, как водится, пугает, и вот уже на сердце ложится когтистая лапа страха. Снова пустота и неизвестность, как на дороге, по которой я шла в никуда.

Впрочем, меня сопровождал — а вернее сказать, охранял Тейлор. Да и сейчас — разве я одна? Со мной Нора, которая, хоть и дрыхнет безмятежно на прикроватном коврике, но случись что — поддержит хотя бы лаем. Я хорошо помню, каким молодцом она себя показала, бросившись защищать меня от раптора. И, хоть в большинстве случаев мне, как хозяйке, приходится о ней заботиться, а не ей — меня караулить, присутствие собакина успокаивает. Но всё равно — тоскливо…

Опускаюсь боком на тяжёлый стул рядом с окном. Отполированная гладкая поверхность спинки предусмотрительно подтыкается под локоть, словно живая. Из какого-то дальнего угла ободряюще тикают часы. Вот странно, почему я их не видела и не слышала до этой минуты? Впрочем, тиканье — настолько обыденно, что на него не обращаешь внимания. Из спальни наверху доносится безмятежное похрапывание собачки. Потрескивают дрова в камине, да так уютно, что, кажется, вот-вот запахнет печёной картошкой. Ещё ничего не случилось, Ива, говорят мне привычные звуки, не хорони никого раньше времени.

И меня немного отпускает.

Пересаживаюсь ближе к огню, на диван, туда, где ещё недавно спал Мага и обшивка, как ни странно, сохранила его запах и лёгкий аромат душистого табака. Тяну под голову подушку, вслед за ней откуда-то сама лезет под руку другая — как раз, чтобы с ней обняться, так, как я люблю. Смотрю на пламя. Со спинки дивана на ноги мне сваливается клетчатый плед. Машинально накрываюсь. И никак не укладывается у меня в голове, что всего в нескольких километрах от меня уже собираются на смерть лучшие воины… а я тут, в тепле, уюте и покое. Надолго ли? Может, и впрямь, надо было согласиться на предложение суженого и дать себя усыпить до вечера, чтобы сейчас не мучиться неизвестностью? Как говаривала одна моя подруга, нет ничего хуже, чем ждать и догонять.

Остаётся только ждать рассвета. Раньше выходить из дому бессмысленно: если я хочу разыскать ведуна — придётся стучаться в дома, узнавать, где он живёт, а кто ж мне откроет ночью в такое неспокойное время! Поэтому, хочешь — не хочешь, а часов до шести утра надо терпеть. А как выйду — в первую очередь загляну к русичам, может, Янека застану на месте. Если и он не на войне… Сердце снова сжимается. Такой справный парень, да ещё натасканный Васютой в боевых навыках, дома не усидит, тем более что и удерживать-то его некому. Да и воевода обещал в дружину принять… Хотя, конечно, Ипатий может и так рассудить: мирное время — это одно, а для войны пацанёнок ещё не дорос. Так ведь Ян может и с ополчением уйти, запросто, в квартале, помимо дружинников, полно здоровых молодых мужиков, и не будут они ждать, когда за них другие навоюют. Да, такие не станут отсиживаться, наверняка все, кто мало-мальски владеет оружием, уже там, в лагере. И кто же остался в квартале? Женщины да ребятишки?

Обеспокоенно ёрзаю. А ведь если «бедный Йорек» прислан вместо Галы — он должен и квартал русичей курировать? Что-то не слышала я, пока у Васюты гостила, о других ведунах, неужели Гала была одна на весь сектор? Вот Восточный находится, как я поняла, под защитой Клана Огня, и магов там наверняка достаточно; само название — Клан — подразумевает сообщество, и не из одного-двух, а поболее. Васютин сектор, выходит, оставлен на недоучку?

Или Гала была очень сильной ведуньей, или ей в порядке шефской помощи время от времени помогали соседние маги. Но не постоянно. Вот как они сейчас Йорека натаскивают, а потом оставят самого справляться.

Если уже не оставили. Вздыхая, подтыкаю кулаком подушку, и она как по заказу принимает нужную мне форму. Этот… ибн Рахим говорил, что все они, маги, будут там, на поле боя, значит, скорее всего, ведунчик так и останется брошенный. Или рванёт с коллегами? Ой, нет, говорю себе, припоминая виноватый взгляд и худые лапки, кое-как удерживающие на весу тяжёлый посох, кто ж его с собой возьмёт? Такой балласт никому не нужен.

Языки пламени на поленьях ритмично пляшут, словно подмигивают, и оседают всё ниже, ниже, покрываясь седой шапкой пепла. Наволновавшись, перепсиховав, устав за этот тяжёлый долгий день и полночи, я, наконец, засыпаю, строго-настрого наказав себе подняться в шесть-ноль-ноль.

…И просыпаюсь от боя часов. Сперва, по детской привычке считая удары, просто прислушиваюсь, затем недоумеваю, затем даже подскакиваю на диване. Двадцати часов утра не бывает! И двадцати одного, и двадцати двух…

— Да хватит, хватит! — сообразив, кричу в пространство. — Встала уже!

Становится тихо. Разметав собой пепельную кучку, в камине проклёвываются язычки огня, небольшие, дежурные: в комнате тепло, да и света достаточно, особой необходимости в них нет. Спустив ноги с дивана, всё же протягиваю к камину руки — и пламя щедро делится со мной своей энергетикой. Сижу, жмурясь от удовольствия, как кошка, чувствую, как бодрящий жар расходится от ладоней по телу. Уроки Николаса не проходят даром: я уже подсознательно тянусь к источникам, дабы зарядиться на всякий случай. Посидев, поблаженствовав, взбодрившись, мысленно благодарю очаг за помощь и отправляюсь на поиски: очень уж хочется выяснить, кто у нас на сегодня назначен будильником.

Из дальнего тёмного угла под лестницей сконфуженно поглядывает сквозь застеклённую дверцу циферблат напольных часов. Да они выше меня ростом! Приди мне в голову спрятаться — и я запросто уместилась бы в этом огромном ореховом, отливающем зеленью футляре. Тусклой позолотой отсвечивает маятник, приветственно покачиваются на цепях тяжёлые с виду гирьки в форме сосновых шишек. Стрелки на циферблате показывают шесть минуту седьмого. Будильник, точно… Я невольно улыбаюсь.

Ты уже подстроился под меня, господин дом? А если бы не было часов — что бы тогда придумал?

Бронзовый крючок на дубовой дверце охотно откидывается от одного намёка на прикосновение. Подтягиваю обе гирьки за цепочки наверх, до упора, как в детстве — на бабушкиных ходиках. Шишечки забавно стукаются друг о друга несколько раз, словно благодаря за внимание.

А вот и мой собакин трусит по винтовой лестнице с поводком в зубах, погромыхивая карабином об ступеньки, и прямым ходом устремляется к двери во дворик, о которой упоминал Мага. Она, оказывается, в двух шагах от меня, просто до этого мне было недосуг заглянуть под лестницу. Конечно, Норушка, сейчас мы с тобой по-быстрому погуляем. Кто же тебя выводил всё это время, пока хозяйку носило невесть где? Но, сдаётся, ты вдоволь набегалась по зелёным полянам Каэр Кэррола, вон как бока подтянулись, и лапы окрепли, хоть прямо сейчас на выставку!

— Тихо, Нора, — командую собаке. — И ты помолчи, парень, не старайся зря. Иди-ка сюда, садись. — Чуть ли не силком пихаю его за стол. Пошарив взглядом, нахожу остывший чайник, поспешно наполняю стакан водой и сую в руки ведуну. И по тому, как он торопливо, махом, осушает этот стакан, роняя капли на подбородок, по тому, как подрагивают тонкие пальцы с заусенцами, вдруг понимаю, насколько ему хреново. Господи, да он мальчик совсем, ему и восемнадцати, должно быть, нет! Как же его занесло на такую должность?

Нора, довольная, что можно пообщаться с новеньким, уже сидит рядом, высунув язык, и кладёт когтистую лапу пришельцу на колено. Вздрогнув, тот растеряно её пожимает. Роняет посох, зажатый подмышкой, алеет, как маков цвет, наклоняется поднять.

— Есть будешь? — спрашиваю, когда он выпрямляется. Он таращит на меня глаза в полнейшем изумлении, наконец, кивает. — Ты успокойся. Посиди, подожди немного.

Приходится пару раз подпрыгнуть, чтобы стащить с крюка вчерашний окорок. Хорошо Маге с его-то ростом и длинными руками, а вот под меня здешние приспособления не рассчитаны. Возиться с жаркой не стоит, не до изысков — похоже, парень не просто оголодал, а истощён. Потратился за ночь, энергии перевёл немало, а восполнять толком ещё не умеет. И поесть некогда, а может и негде. В моём рюкзаке ещё остались полбатона, поэтому я энергично нарезаю тесаком бутерброды, на которых куски ветчины свешиваются с хлебных краёв, выставляю бутылку с водой — и ведун жадно к ней присасывается, игнорируя стакан. Досталось тебе, паря…

Придвигаю к нему гору бутербродов. Это человеку. Повозившись, срезаю с кости окорока приличный хрящ. Это Норе, и позавтракать, и чтобы не цыганила у голодного, а то у него не хватит духу отказать. Подвешиваю чайник на крюк в своде очага, и, вспомнив, как это делал Мага, воспроизвожу жест, будто вытягиваю пламя наверх, и вот уже язычки огня послушно облизывают медное днище чайника. Так, тут дело на мази.

— Вот что, — поворачиваюсь к Йореку. — Ты ешь, не стесняйся, надо будет — ещё настрогаем. Я скоро буду. Да не ухожу никуда, — говорю в досаде, поскольку замечаю в круглых зелёных глазах испуг, — наверх поднимусь, кое-что оттуда взять нужно. Сиди, отдыхай.

…А глаза у него с пушистыми длинными ресницами, прямо как у девчонки, рыжими. Брови густые, сросшиеся, тоже рыжие; а давно не стриженные вихры, что отродясь расчёски не знали, те аж в красноту переходят. И веснушек на вздёрнутом носу, на впалых щеках, на заострившемся подбородке — как на воробьином яйце. Худой, нескладный, но подкормить бы, причесать, дать отоспаться — и будет похож на человека. И даже очень. Люблю рыжих.

Нора, на сей раз покосившись на гостя с подозрением, подхватывает мосол и спешит за мной, в спальню. Там пристраивается на коврике и, пока смачно грызёт, я заглядываю в гардеробную. Что там мог оставить для меня суженый?

Так, эта пара открытых шкафов не интересна, здесь полно камзолов, плащей, ещё какой-то верхней одежды… недосуг шарить. Наверняка, то, о чём Мага говорил, должно быть если не на виду, то поблизости, думаю — где-то на боковых полках. Но и не на уровне глаз, иначе я бы обратила внимание, когда заглядывала сюда впервые. Тщательно изучаю полки слева. Обувь не нужна, перчатки, пояса, шляпы тоже. Ах, ты ж… С самой верхней полки показывает краешек какой-то удивительно знакомый предмет.

Маге, конечно, не составило труда запихнуть его наверх, чтобы глаза не мозолил, а мне… опять приходится подпрыгивать. В конце концов, я становлюсь на вторую снизу полку одной ногой, подтягиваюсь, держась за верхние и моля бога, чтобы вся эта стеллажная конструкция оказалась прикреплённой к стенке и не рухнула бы под моим весом… Наконец-то!

— Ого-го! — восклицаю, завладев, наконец, вожделенной вещью. — Ну, Мага! Ну, молодец! Вот не ожидала!

Ласково поглаживаю футляр с монограммой «V–I» на замке. Достаю части лука… чистые, отполированные и даже навощенные каким-то составом. Прикрепляю плечи к рукоятке, натягиваю тетиву, и, не удержавшись, оттягиваю и отпускаю, та отзывается низкой нотой, словно струна на бас-гитаре. В колчане два десятка стрел, что просто замечательно, потому, что с этаким богатством мне уже не страшно высунуться на улицу даже в комендантский час, буде такой здесь объявят. Конечно, нет при мне уже ни именного браслета, ни именного кольца, но ничего, обойдёмся. А вот должна быть где-то запасная тетива… вот она, закреплена специальным держателем. А это что?

Какой-то кинжал в ножнах из тиснёной кожи. Это не моё. Впрочем, стоп. Моё!

Да, страсть Маги к кинжалам просто неистребима. Простой кухонный ножик, полученный мною от словоохотливого и радушного пастушка Жорки, заточен до микронной толщины острия, отполирован и снабжён соответствующим чехлом. Обычная деревянная рукоятка подработана, намечены выемки для пальцев, как раз под небольшую женскую руку. В общем, таким уже и неудобно сало резать, настолько он облагорожен.

А ведь он не просто прихватил мои вещички от Михеля, думаю растроганно. Ревизию провёл, подогнал под меня так, как счёл нужным. Вряд ли думал, что оружие мне ещё пригодится, скорее всего, сработала привычка — содержать подобные предметы в порядке. Порывшись в Магиных ремнях, выбираю тот, что пролезает в кулиски джинсов, цепляю кинжал… — нож, конечно, но в ножнах он и впрямь выглядит куда как благородно. Кажется, готова к выходу. Ни фига не умею пользоваться этим ножом как оружием, а всё же с ним спокойнее, кто знает, с кем или с чем столкнёшься на улицах города, который вот-вот может оказаться во фронтовой полосе.

Не забыв посетить «на дорожку» одно местечко, кидаю случайный взгляд на небольшое зеркало в ванной комнате. Да, матушка, ты здорово изменилась. И если бы сегодня к тебе вздумали обратиться так, как в первый вечер здесь, — «госпожа Амазонка!» — поправлять бы не стала. У тебя сейчас даже взгляд изменился, стал, как у Лориных девчат — бесшабашный, лихой — и цепкий одновременно. И погладиться ты дашь далеко не каждому.

…Ну, вот, здрассте-пожалуйста. Я тут, понимаешь ли, вооружена до зубов, в полной экипировке, а этот рыжий лопух уснул. Где сидел, там и завалился, облокотившись на стол, голову на руки уронив. Посох, как простая палка, сиротливо прислонен к скамейке. Хоть и жалко парня, но рассиживаться-разлеживаться особо я ему не дам, для чего-то он сюда прибежал, умученный? Впрочем, ежу понятно, за помощью. И как только узнал про меня? От кого? Откуда знает, где меня искать?

Вздохнув, снимаю с огня чайник, шарю по полкам в буфете. Нахожу небольшую мельницу для кофе, фарфоровую, с синим восточным орнаментом, с выдвижным ящичком для готового порошка. Ага! Ежели есть, чем молоть, значит, где-то рядом хранятся и нужные ингредиенты. И точно, натыкаюсь на жестянку с обжаренными зёрнами. Эй, парень, считай, что тебе повезло, и поспишь ещё немного, и кофею напьёшься, как барин. Отыскался и сахар, так что гуляем.

Пока радость и услада Востока настаивается, подкрадываюсь к окну сбоку, чтобы и улицу осмотреть, и самой не засветиться. По стеклу пробегает знакомая тёмная дымка: дом лишний раз старается напомнить, что всё здесь к моим услугам, и ежели хозяйка не хочет, чтобы её засекли — будет исполнено! Поэтому озираю окрестности, уже не таясь. Улица пуста. Но всё же, бедный Йорек, сдаётся, что используют тебя втёмную, ибо сам ты дорогу сюда не нашёл бы. Однако ты мне нужен, мальчик, а потому я тебя выслушаю и помогу по мере сил, честно, без дураков, только оглядываясь временами: не мелькнут ли из-за угла благородные седины некоего почтеннейшего старца… Впрочем, вряд ли Рахимыч, как называет его оборотник, будет охотиться за мной сам, несолидно; скорее всего, наладит помощников. Придётся держать ухо востро.

Паранойя, скажете вы? Перестраховка? Может, и так. Но бережёного бог бережёт.

Возвращаюсь к столу, с посохом в руках подсаживаюсь напротив спящего ведунчика. В кои-то веки мне выпал случай воочию взглянуть на настоящий магический предмет, грех упускать такую возможность — поглазеть, полюбоваться! Пусть парнишка ещё минут пять подремлет, ему они далеко не лишние.

Артефакт не похож на те, что изображаются на иллюстрациях к фэнтези: ни богатого вычурного навершия в виде какой-нибудь мёртвой головы или хитросплетённой конструкции со светящимся шаром либо клубком молний внутри, ни основания, заострённого в виде копейного острия — простой пастуший посох, чуть утолщённый книзу, сужающийся к загнутой верхней части. Вот только сделан он интересно — не из цельного куска дерева, а из… поворачиваю изучаемый объект тупым концом к себе… из трёх толстых лозин, похоже, или тонких стволов совсем молоденьких деревьев. Не как коса, сплетённый, а закручен тугой отполированной спиралью. На верхней части навершия-дуги одна из лозин загнута в крупное кольцо, а хвосты двух других образуют стилизованную вытянутую птичью голову с клювом и гребень. И вырезан на этой голове и зачернён хитрый птичий глаз.

Петух. Солнечный вестник. Вот почему, Йорек, с тобой маги огня возились, ты им в какой-то степени родственник.

Очень интересно, как любит говаривать дон Теймур, значит, ведун по второй специализации — маг-стихийник? Рассуждая логически, сколь в посохе три составляющих, должно быть место для трёх стихий, а умение владеть несколькими стихиями одновременно — это, уж вы меня извините, весьма высокий уровень для мага, далеко не дилетантский, однако в руках мальчишки этот посох, как уже известно, пока что чуть действеннее палки. Не справляется с ним Йорек, хоть тресни. Нет контакта. Иначе не сомлел бы тут, утомлённый бессонной ночью.

Да, думаю, что дело в этом. Нет контакта.

С уважением прислонив посох к столешнице, перегибаюсь через стол и тереблю рыжие кудри.

— Эй! Йорек, просыпайся!.. добрый молодец, — прибавляю неожиданно для самой себя. — Дело пытаешь, али от дела лытаешь?

И что это меня на фольклор потянуло? Да просто, когда приподнял этот мальчик голову и глянул простодушными чистейшими глазами, очень уж напомнил Иванушку-дурачка, что за чудом ходил. И откуда ковен набирает таких младенцев?

— Д-де-дело пытаю, — отвечает он серьёзно, а сам глаза протирает… говорю же, младенец! — Вы мне по-по-поможете, го-оспожа Ива?

— Ну, вроде накормить я тебя накормила, напоила, спать уложила… Баньки только не хватает, а так — будем считать, что формальности в порядке, — серьёзно говорю. Кофе хватает как раз на две больших кружки, пододвигаю ему одну, из другой отхлёбываю сама. Мимоходом отмечаю, что на роль Бабы Яги, вроде, ещё не гожусь — по возрасту, и это значительно повышает градус настроения; на Василису свет Прекрасную не потяну, так что побуду для него Василисой Премудрой. Тоже неплохо.

— Ну и что тебе, голубь, нужно? — интересуюсь в лоб. — С посохом твоим тебя помирить?

Он, подавившись, кашляет. Помотав головой, выдавливает из себя:

— Не-е. С ним уже ни-ичего не п-поделаешь. Се-еть у меня не вя-вяжется, го-госпожа Ива…

— Просто Ива, — прерываю. — Называй так, чтобы быстрее. И перестань краснеть, у меня два сотрудника таких, как ты, и нормально мы с ними общаемся. Не комплексуй. Что за сеть?

— Та-ак Сеть же… — он разводит руками. — За-а-щитная. Во… в одном месте латаю — в другом ды-ы-рявится… Не у-успеваю я. Мо-ожет, вы со мной под-д-дежурите, по-осмотрите, что не т-так…

Я? Ага, с ним, значит, возились и огневик самый главный, и Аркаша, маг не из последних, а я, значит, посмотрю — и сразу всё разрулю? Умнее всех нашлась?

— Голубчик, — говорю как можно мягче. — Ты ведь сюда ко мне, как к Обережнице пришёл? — Он истово кивает. — Так скажу тебе честно: Обережница я без году неделя. Ты не смотри, что перед тобой взрослая тётка, просто я сюда попала уже такой, и сейчас только начинающая. Зелень, как у вас говорят. Кое-что, конечно, могу, — в его глазах, угасших было, вспыхивает надежда, — но ведь я и сама толком не знаю, на что способна. Ты сколько на ведуна учился?

— Пять лет.

— Вот видишь… А моему обережничеству дней двадцать, не больше. Да пойду я с тобой, не горься, но только на результат особо не рассчитывай. Посмотрим на месте, что и как, хотя может получиться, что я просто пройдусь — и уйду ни с чем.

— У меня н-нет выхода, — говорит он, опуская глаза. — Х-хоть так… — И я понимаю: действительно нет.

— Что, магов в городе больше не осталось? Все — там? — Он кивает. — А меня как нашёл?

— Го-о-сподин О-омар посоветовал пе-еред отъездом. Ска-азал…

Я машу ему рукой, обрывая, чтоб не мучился. Тут всё ясно. Как я и думала.

— А посох твой откуда? Почему им не хочешь заняться?

— Посох дедов, — отвечает Йорек настороженно, — его не трогайте. Я им и не пользуюсь почти, он вот-вот ра-ассыплется, и ни причём он тут.

Задела я его этим вопросом. Разволновался парень. Но не туда смотрит, не туда… Магу-стихийнику без посоха нельзя, это ж для них как для моего суженого кольца-шмольца и боевые ногти. Не спрашивайте, откуда я это знаю: начиталась, наигралась в своё время, просвещена теперь по самую маковку. Включаю аурное зрение и снова рассматриваю магическое орудие. Так и есть, одна из составляющих лозин словно тлеет, слабенько, вяло, будто нехотя. Другая — инеем покрыта, налёт на ней изморозный. Внутри третьей, бесцветной, словно по стеклянной трубке медленно курсируют крошечные дымные завихрения.

Огонь, вода, воздух. Всё в одном флаконе. И кто у нас был дедушка?

Впрочем, назови мальчик имя — оно мне ничего не скажет, но и без того ясно, что предмет сей уникальный. Вот только странно в нём циркулируют энергопотоки — дёргаются, искривляются, словно мешают друг другу.

Ловлю недружелюбный взгляд Йорека. Не бойся, мальчик, не съест Обережница твой драгоценный посох. А у тебя в ауре, между прочим, те же самые цвета проскакивают; почему же нет резонанса?

— Отдайте, госпожа Ива, — тихо просит он.

— Держи, — протягиваю его сокровище. — А что ты так испугался? Я ж ничего с ним не сделаю! Или… — меня осеняет догадка. — Или кто-то уже сделал? Ну-ка признавайся?

— Ни-икому не даю. Деда он слушал, ме-еня не хочет. Ну и п-пусть. Всё равно м-мой будет.

— А ты стихии в нём видишь? — уточняю на всякий случай.

— Ви-ижу. Га-асят они д-друг дружку. П-пробовал разъединить — не вы-ыходит.

Понятно. Значит, в работе мальчик обходится исключительно своими силами, а восполнить их не успевает. Может, подсоединить его к какому-то источнику?

Я бы рада, да только не нахожу поблизости подходящего носителя. С настройкой куколок для Маги получилось удачно: изначально на чучах была детская аурка — наполовину моя, наполовину Магина, наследственная, потому и пошло у меня дело. Я бы и посох попробовала так настроить, да нет в нём ни грана от обережничества. Чужой для меня предмет. А ведь наследственная вещь, родовая. Его вещь, Йорека Рыжего.

Погоди-ка. А что мне вообще напоминает это имя? Ну, за вычетом Шекспировских аналогий?

Йорек Рыжий… Точно Эрик Рыже… Краснобородый. Что-то из скандинавского эпоса. Пошарить по происхождению мальчика — и затем по соответствующей мифологии? Глядишь, что вспомню и сумею применить.

— Го-оспожа Ива, — робко окликает рыжий откуда-то из-за моей спины. — Вы об-бещали, так мо-ожет, пойдём уже?

Поворачиваюсь к нему. Смотри-ка, оказывается, забывшись, я начала расхаживать из угла в угол; явно, перенимаю чужие привычки, хотя так действительно легче думается.

— Давай-ка проведём небольшую подготовку. Скажи-ка мне, дружок, — и при этих словах молоденький ведун заливается румянцем, — Йорек — это твоё настоящее имя? Или при рождении тебя по-другому назвали?

Спрашиваю, потому что у наших славян часто бывало по два имени — одно домашнее, лишь отцу-матери известное, другое — «уличное». Если надумает кто сглазить или наворожить, назовёт богам или нечисти неправильное имя — а ворожба или сглаз не сработают, нет человека такого человека на самом деле. У многих народов это применялось.

— Называли, — Йорек отводит глаза. — А за-ачем это?

Не даётся. Зайдём с другой стороны.

— А дед твой, от которого посох тебе достался, сам откуда? Ты свой дар от него унаследовал? Почему в ведуны пошёл?

— О-от него. Дед ве-едун и вещун был. В-вместе со всеми мы сю-уда попали, когда М-мир всех ру-усичей к себе за-абрал. Де-ед меня потом сам в школу отп-правил, не хотел я, а он ск-казал: Га-ала долго не протянет, бу-удешь ты вм-место…

Такая длинная речь окончательно его выматывает.

Русич, значит… Тогда у нас есть шанс, братья-славяне. Должны мы как-то с посошком договориться, среди иномирных тоже ведь родственники могут объявиться. Вот как мои девочки, например, и их драгоценный папочка.

— Го-оспожа Ива, — с тоской повторяет парень. — Может, пойдём?

— Подожди ещё немного. Объясни, что такое — Сеть, но только проще, чтобы я, не маг, сразу поняла.

— Эт-то магические барьеры. Да-авно проставлены, привязаны к земле, де-ержутся крепко, но их п-подпитывать надо, э-энергией наполнять. А у меня н-не получается. Ра-азрыв вижу, латаю, а через час — сн-нова рвётся. Це-елыми д-днями мотаюсь.

— А что Рахимыч говорит?

— Р-ругается. Не та в тебе, г-говорит, сила, худая, проходит через ба-арьеры, как через сито, не д-д-держится… И посох р-ругает. Ни-икудышный, говорит. А дед им бурю останавливал, мог и пожар загасить, я сам видел!

Смотрю на парнишку внимательнее. Психует. И не в первый раз, когда волнуется — заикание проходит, а аура разрастается коконом поболее моего. Вот успокоился — а она снова сжалась, до размеров как у человека обычного, гомо сапиенс. Что-то непонятна мне эта заморочка: энергетики-то своей у него, оказывается, вдоволь, но какая-то она нестабильная, не поддерживает объём, словно внутрь самой себя проваливается.

— Ладно, Йорек, — говорю примирительно. — Дай мне немного подумать, минут пятнадцать-двадцать нам погоды не сделают. И посох свой великолепный давай. Будем что-то с вами обоими делать. — Парень хмурится, но я продолжаю. — Что толку Сеть латать, если всё повторится? От одного моего присутствия сил в тебе не прибавится, так и будешь бегать от разрыва к разрыву, если посох твой не настроим. Дед тебе богатое наследство оставил, самое время им воспользоваться, а то, может статься, поздно будет. Вот с этим и поработаем.

Ага. Знать бы только, как работать… Увещеваю парня, а сама и представить не могу, за что браться? За посох, конечно. Вот они, жилы огневая, водяная и воздушная, а толку от них никакого.

Почему же они конфликтуют? Огонь с водой — понятное дело, вместе с трудом сходятся, а воздух причём? Он — среда нейтральная. Может, он не рабочая стихия, а изолирующая? Оживи эту лозину — она разделит собой две остальных, чтобы ни огонь воду не испарял, ни вода не заливала пламя. И как нам это проверить?

Кажется, вода в чайнике снова остыла. Это кстати.

— Пойдём, Йорек. Здесь недалеко.

С чайником в одной руке и посохом в другой выхожу во дворик. Деревья здесь редкие, кустарник насажен лишь по периметру ограды, поэтому середина сквера залита солнцем. Выхожу на самый центр. Сую посох хозяину, чайник ставлю неподалёку и, присев на корточки, начинаю Жоркиным ножом рыхлить землю.

Мать-земля сырая — всем родительница. И если магическая вещь впала в спячку — где её оживить-то, кроме как не в земле? Она жизнь даёт и цветку малому, и могучему дубу, и волну в море рождает, и огонь в недрах хранит. В ней — всё. Она и разбудит наш посох.

— Вот сейчас мы его и посадим, — приговариваю. Руками выгребаю почву, получаю неглубокую, на длину лезвия, ямку, которую щедро поливаю из чайника. — Вот тебе и вода. — Протягиваю руку за посохом, но вовремя отдёргиваю. Потому, что вижу в тот момент Галу, которая старается не коснуться Королевского Рубина, и вдруг понимаю: кто вещь активирует, тот и должен её держать, а чужой — не моги, а то силу предмет потеряет. — Сажай! — говорю парню строго. — Ну, что смотришь? Тычь его в землю, и как следует, от души, чтобы он от неё силы черпанул!

— А… — начинает он растеряно, и вдруг в глазах что-то мелькает. Словно воспоминание. Йорек расправляет плечи, куда-то сразу девается сутулость и даже веснушки вспыхивают от напряжения. Он явно кого-то копирует. И возвещает, театрально понижая голос:

— Явись, Ярило!

Изо всех сил он ударяет посохом в мокрую лунку, я едва успеваю отпрянуть и еле удерживаюсь на корточках. Поспешно присыпаю древко оставшейся землёй, уминаю почву, стараясь не задеть витое основание. Ага, по водяной жиле забегали голубые огоньки, засуетились… От неудобного сидения прихватывает поясницу, поэтому я не тороплюсь подниматься, чтобы не вступило в спину, а смотрю снизу вверх. Очень меня интересует этот Ярило, как же он себя проявит? И вижу, как, преломившись в жестяной обшивке дымовой трубы дома напротив, несётся к нам концентрированный солнечный луч и попадает точнёхонько в кольцо изогнутого навершия… Кольцо, круг, знак Солнца-Ярилы. Луч налетает на невидимое зеркало, слепит глаза, превратившись в крошечный диск, и вдруг рассыпается миллионом искр, жадно втянутых огненной жилой. Вот и Огонь.

Придерживаясь за поясницу, встаю, и вот уже мы с Йореком не сводим глаз с ожившего посоха. Потому что воздушная жила, оказывается, работает отлично. Её и трогать не надо. Или она изначально была в порядке, или воздуху везде хватает, а я, кажется, что-то напутала…

— Он был го-голодный, — бормочет Йорек. — Д-дурень я, ведь д-дед его к-каждую весну в саду п-прикапыва-ал, а я забыл…

А что, здорово получилось. Никогда бы не подумала, что магическую вещь нужно… подкармливать. Ох, и не прост у тебя был дедушка, парень…

То, что происходит дальше, мне не нравится. Йорек, зашипев, отдергивает руку, и на ладони у него пузырится приличный ожог. Залюбовался парень, не успел убрать руку сразу, вот и схлопотал. Плохо. Очень плохо. Голодающего накормили, а он всё равно волком смотрит.

В соседнем доме открывается окно, слышится возмущённый окрик и звук захлопываемой створки. Нужно торопиться, пока нас отсюда не разогнали, пока вода и солнце сплетены и поддерживаются землёй.

Эх, прощай, дезинфекция! Вдохнув, обтираю лезвие о джинсы, затем об рубаху и решительно хватаю Йорека за руку.

— Терпи, — предупреждаю. — Всего несколько уколов. Больнее уже не будет.

И, дождавшись первых капель ведунской крови, пришлёпываю его ладонь к навершию посоха, а сверху зажимаю своими. Йорек морщится от боли.

— Спокойно, — подбадриваю, оглаживая и мальчишеские пальцы, и сухую полированную поверхность навершия, — я ж проводник, ребята, сейчас я вас просто друг на друга настрою, терпите. — И невольно кривлюсь, меня ведь тоже и жжёт, и примораживает одновременно. Уговариваю посох, будто живой: — Голубчик, что же ты своих-то не узнаёшь, в самом деле! Сколько лет верой и правдой деду служил — а внука бросаешь! Йорек! — Я уже не сдерживаюсь, почти кричу, но отпустить не могу — какая-то сила мешает разжать пальцы. — Назови себя, балбес этакий, своё настоящее имя назови, ну же!

— Рорик! — выдавливает он. Лицо перекошено, в глазах мука. — Я — Рорик, ты что, не узнал? А дед мой — Родерик!

О как! Родерик — Рорек — Рюрик! В растерянности даже руки опускаю — и спохватываюсь, что их, оказывается, ничто уже не держит. Ведун потрясённо смотрит на свои целёхонькие ладони. Рукавом оттирает пот с лица. Трогает посох — сперва осторожно, затем всё более уверенно и вытягивает его из ямки. Земля живыми шариками, словно ртуть, скатывается с основания. Стихии пульсируют в лозинах, как кровь в жилах.

— …Гос-по-жа Ива, — раздельно говорит Йорек. Нет, Рорик. — Спасибо.

И низко, в пояс мне кланяется, коснувшись рыжими кудрями невысокой травы.

Неприятности начинаются с первой же попытки выйти из дому. Дверь не открывается. Чешу за ухом и повторяю попытку, но дверная ручка и не думает поворачиваться, словно примороженная. Осторожно дёргаю ещё и ещё — не получается. Да не мог же замок сломаться, я же совсем недавно открывала! Если только…

Если только умный дом по какой-то причине не желает меня отпускать.

Осенённая догадкой, выглядываю в окно — и рефлекторно отшатываюсь. Хоть и вижу защитную дымку, а спрятаться всё равно хочется. К стене дома на той стороне улицы прислонился, выискивая что-то в небе взглядом, смуглый молодой человек привлекательной наружности, с аккуратной чёрной бородкой, чёрных шароварах, подпоясанных малиновым кушаком. Малиновый узорчатый жилет даёт полюбоваться мускулистыми ручищами, из-под небольшого тюрбана проглядывает золотой ободок серьги. Если бы не металлические накладки на жилете и не кривая сабля за поясом, можно было бы принять восточного красавчика за безуспешного воздыхателя, торчащего под окном неуступчивой пери.

Весьма неуступчивой, я бы сказала. Девушка какая-то переборчивая, сама не знает, что ей нужно. Именно так и подумаешь, обнаружив шагах в двадцати от первого мачо его усатую копию, так же старательно изучающую трещину на тротуаре. Конечно, у них тут назначено невинное свидание, не меня же они караулят, ведь в мою сторону ни разу не зыркнули. Из-за моего плеча осторожно выглядывает Рорик. Охает, делает шаг назад.

— Не бойся, они нас не увидят. Рахимыча люди? — не оборачиваясь, спрашиваю. Он подходит ближе, всматривается, кивает. — Маги?

— Нет. П-просто охрана. Ви-идел раньше. — И сдавленно добавляет: — Это не я их привёл, г-госпожа И-ива, я один шёл, т-точно знаю!

Ребята, пожалуй, из одной команды с теми, что вчера сдерживали Омарова жеребца, напуганного глупой Обережницей. Засветилась на свою беду. Одно радует: с психикой всё в порядке, мои дурные предчувствия — не паранойя, а вполне обоснованы.

— Вот что, Рорик, уходи-ка ты с чёрного хода. Хоть через забор лезь, хоть напротив постучись, через соседей выйди. Если и заметят — не тронут, они, похоже, меня поджидают. Посох у тебя теперь настроен, самое время опробовать, авось справишься теперь с Сетью, залатаешь. Иди, я тебя и без того задержала.

— Я бе-ез вас не пойду, — говорит он почти без запинки. — Го-оспожа Ива, в-вы мне верите, что эт-то не я?

— Верю. Верю, не сомневайся, но всё равно уходи: со мной сейчас опасно. Зачем-то местному Главе я очень понадобилась, да так сильно, что даже людей своих подослал…

… в нужное место, продолжаю мысленно, а главное — в нужное время. Навели тебя, мальчик, чтобы меня из дому выманить, и что интересно, даже не скрываются. Не удивлюсь, если разрывы в Сети — чужих магических штучек дело, чтобы тебя истощить вусмерть и послать за помощью конкретно к Обережнице.

Ведун упрямо двигает плечом. Перекладывает посох из руки в руку, прямо-таки как боевой. Повторяет упрямо:

— Го-оспожа Ива, я без вас не пойду. А ну, как не сразу у меня получится? Ежели вы — проводник, может, пока рядом побудете? Вдруг снова придётся вам руки на посох возложить. А я нас обоих отсюда выведу, не сомневайтесь, че-через д-двор как раз и уйдём.

С интересом поворачиваюсь к нему. Подыгрывает людям Рахимыча или действительно на себя не надеется? Зелёные глаза смотрят доверчиво и открыто. Ну, парень… Поверю.

— Ладно. И как же думаешь вывести?

Он с облегчением улыбается.

— Т-так через другой дом. Мы с ребятами в шк-коле часто в са-амоволку бегали, я любую дверь вам открою. Н-не такой уж я и не-неуч.

Забрасываю лук на плечо, пристраиваю колчан на пояс. Нора? Она сладко спит, погрызши кость, ну и пусть спит, а то гавкнет невовремя, сдаст с потрохами, зачем нам это?

— Пошли, Рорик. Я на тебя надеюсь.

Нет, я не дура. Я не просто так ведуну этому пришлому верю — я дому верю. Рорика он сразу впустил, опасности от него не унюхав, а как этих караульщиков срисовал, так дверь и заблокировал: не высовывайся, мол. Вот, кстати, и последний тест для мальчика: выпустит нас чёрный ход или нет?

Поглаживаю каминную полку и негромко говорю в пространство:

— Спасибо, родной. Слышишь?

Два язычка пламени на миг приподнимаются над тлеющими поленьями и образуют в воздухе сердечко. И опадают.

Так бы и не уходила. До того он мне нравится, этот Магин дом, так бы и проводила в нём целые дни на диване или перед окошком — за пяльцами, разговоры с ним вела бы, — он, наверное, наскучался, всё один и один… Не отвлекайся, Ива. Как там Николас говорил, когда я пыталась увильнуть от неприятных занятий? Работаем.

Дверь во двор открывается без малейшего сопротивления, только ручка в моей ладони слегка трепыхается — словно прощаясь. Рорик, обгоняя меня, оглядывается — но вроде бы пусто и тихо вокруг — и спешит через скверик в дом напротив. Ведуну достаточно прошептать несколько слов дверному замку и тот послушно отщёлкивается. Прямо с порога мы попадаем в кухню — пустую, к моему облегчению, потому что представить не могу, как бы я оправдывалась перед хозяевами. Вломиться в чужое жильё, даже не постучав… И вдруг у себя за спиной слышу далёкий собачий лай, приглушённый стенами. Это Нора надрывается. Ведун прикладывает палец к губам, успокаивающе машет рукой и устремляется через кухню к выходу, а я, поспешая за ним, ещё успеваю различить собственный голос, внушающий что-то Норе. Ай, молодец, думаю с нежностью. Ай да конспиратор! Мне бы, в самом деле, такой домик, особенно когда детишек маленьких не с кем было оставить. Не знаю, как у него получается имитировать мои интонации, но хоть на полчаса, да отвлечёт огневиков, а мы за это время будем далеко.

Едва выйдя, ныряем в ближайшую подворотню и пересекаем ещё один двор и ещё, и только тогда поворачиваем к центру. Здесь все дороги выводят к центральной площади, я уже говорила? С одной стороны — не заблудишься, с другой — поджидать ведь могут и там, наши преследователи не дураки, поэтому нужно быть настороже.

Улица пустынна, эхо наших шагов отскакивает от стен. Дома, и здесь слепленные боковыми стенами в одну линию, угрюмо молчат, ставни закрыты, а где их нет — там наглухо зашторены окна; магазинные витрины, что ещё не так давно радовали глаз изобилием безделушек и полезных мелочей, ворохами одежды и тканей, столовым серебром и дорогим фарфором, книжными пирамидами — пустуют. Никого и ничего вокруг, только мы с ведуном и наши тени, что пляшут и ломаются, прыгая то и дело с тротуаров на стены.

— Слушай, Рорик, — шепчу, потому что громко говорить боязно, — а здесь Сеть тоже есть? Что-то я её не вижу.

— Я т-тоже, — говорит он озабоченно. — Д-давно уже пытаюсь прощупать — а нет её. Вот только, что осталось, см-мотрите.

Остановившись, указывает основанием посоха на бордюрный камень. Слабо тлеющая по кромке тротуара линия жиденьким пунктиром тянется вдоль улицы и никак не тянет на ограждение, разве что обозначает контур.

— А что же делать? Выходит, этот сектор уже незащищён, проходи и бери всех голыми руками? Там, у русичей, то же самое?

Рорик, наклонившись, озабоченно вглядывается в то, что осталось от барьера.

— Не-ет, у меня просто встречаются дыры, я их перед уходом за-алатал. Здесь всё почти снесено, госпожа И-ива. Об-бесточено. Ве-есь квартал оголён, не м-меньше.

— Диверсия?

— По-охоже.

И не успеваю я ужаснуться, как он, выпрямившись, с резким выдохом ударяет посохом оземь. Божечка мой, никогда не видела ничего подобного! Огневая стена, что вырастает в доли секунды из чуть намеченного контура, заставляет меня отшатнуться. Поспешно гашу аурное зрение, потому что слепну. Да он ещё силы своей не осознаёт, этот парень, не привык работать с таким усилителем, как посох, шарахнул со всей дури в одном месте, а отозвалось-то… на пол-Сети, не меньше!

— Ни-ичего себе, — только и могу сказать, и от растерянности тоже начинаю заикаться. — Да ты силён, Рорик! Вы-ыходит, правильно о тебе из Ковена отзывались, что ты лучший? Верю!

— Я… в теоретической магии лучший, — признаётся он и как-то смущённо косит на дело рук своих. — С практикой-то у меня не очень, посоха долго не было.

Похоже, мы поменялись местами. Он говорит гладенько и чисто, а я от волнения затыкаюсь.

Ещё раз по-особому смотрю на стену огня. Да, получается сплошной барьер из густого, нас не обжигающего пламени высотой метра в два, не меньше. Он ровнёхонько по намеченному пунктиру уходит вглубь улицы, а сюда приходит со стороны центра. Что-то мне это напоминает…

Стоп! Не о том думаешь! — отрезвляет внутренний голос. Малец только что недвусмысленно просигналил на весь мир: мы здесь! Понятно, что цель-то у него была другая, но стоило ли бежать, старательно заметать следы ради того, чтобы сразу же засветиться? Хорошо, если те шпионы, что у дома остались, действительно не маги и не просекут на расстоянии волшебство. А ну, как запеленгуют? А ну, как не только они?

— Хватит любоваться! — Тереблю его за рукав. — Пора делать ноги отсюда! Не ровён час, в городе остались ещё маги!

— И что? — смотрит он непонимающе, а сам сияет: посмотри же, мол, у меня получилось! Ах, дурачок-теоретик!

— Что-что… Вот возьмут и примут эту твою иллюминацию за прорыв да ка-ак поджарят нас на месте! Вякнуть не успеем! Бежим, говорю!

Но он упирается, как осёл Ходжи Насреддина. Хлопает рыжими ресницами. Наконец, до него что-то доходит.

— Тогда к центру, — деловито говорит. Шустро укорачивает балахон, поддёрнув его в талии под верёвочную опояску, поясняет, краснея: — Это чтоб не путаться… С площади все сектора можно проверить! — И пускается вскачь по улице.

«Зачем нам ещё и другие?» — чуть не брякаю, но вовремя спохватываюсь. Работа у него такая — за барьеры отвечать, и он её везде будет находить, где бы ни оказался, отличник, взялся на мою голову…

«Стой!» Голос, вклинившийся в мои мысли, оглушает. От неожиданности я спотыкаюсь. «Не смей туда соваться, слышишь? Отвали! Не вздумай ему помогать!»

Рорик, вовремя оглянувшись, успевает меня подхватить под локоть и теперь тащит за собой. Никогда бы не подумала, что в таком щупленьком на вид юном тельце столько силы, ведь чешет так, что я за ним едва поспеваю. Бегу, а сама в панике думаю: что это за голоса? Глюки?

«Я сказал — стоять!» — рычит голос. Мужской, охрипший, то ли застуженный, то ли оравший до этого несколько часов подряд. «Уйди, дура, не вмешивайся, прошу по-хорошему!»

Ни с того ни с сего поперёк дороги рушится фонарный столб. Мы с Рориком одновременно перепрыгиваем через него и бежим, не замедляя хода.

— Зачем нам в центр? — кричу ведуну, задыхаясь, но в надежде, что заглушу того, кто во мне раскомандовался. — А вдруг там ловушка? Вдруг нас поджидают?

— Нет там никого, я чувствую. — У Рорика даже дыхание не сбивается. — Там центр Сети, оттуда она по секторам расходится на четыре автономных участка. Один мы запустили, а ну как остальные обесточены? Это ж весь город без защиты останется!

Перед ним в тротуар ударяет слепящий зигзаг, но парнишка словно не замечает, зато посох в его руке странно дёргается и следующие две молнии отклоняются с нашего пути и попадают в жадную пасть барьера. Короткая вспышка — молнии нет. Вспышка — ещё одной нет.

«Зараза», — бессильно шепчет голос. «Всё равно достану. Не его, так тебя».

Очередная молния, на этот раз шаровая, возникает в полуметре от моей головы, но я не успеваю притормозить, как она подпрыгивает на месте и гаснет с шипением, словно спичка, брошенная в снег. Справа и слева возникают ещё, но с таким же позорным результатом. Неизвестный мне стрелок продолжает бомбардировку ещё квартал, пока не выдыхается, а я с каждым новым загашенным сгустком электричества чувствую лёгкий укол в центре лба. Но некогда мне, некогда проверять, что там такое, до площади рукой подать и нужно посматривать, как бы не напороться на засаду. Этот же мальчик ничего не знает об осторожности. На бегу скидываю с плеча лук, тащу стрелу из колчана.

Мы врываемся на площадь, с виду — абсолютно пустынную, хорошо просматриваемую. В пределах видимости никого — как на площади, так и на расходящихся во все стороны света улицах. Окна и здесь слепы. Ратуша безмолвствует. Даже голубей не видно.

«Последний раз говорю: уходи». — Голос звучит жёстко. «Ты не понимаешь, во что ввязалась. Я просто сотру этот город с лица земли, он мне надоел. А ты… ты вечно путаешься под ногами и мешаешь. Иди к себе, отсидись в домишке своего муженька, уцелеешь. А хочешь — я его кокну, твоего Магу? Сейчас натравлю на него сразу несколько орков — и не отобьётся, у него силы на исходе. Заодно и родню его подчищу, достали он меня. Останешься со своим Васютой, с дочками, будешь где-нибудь подальше отсюда жить себе да поживать… Ну же! Уходи!»

Прижав лук локтём, я зажимаю уши и трясу головой.

«С-сучка», — тихо и как-то безнадёжно отмечает голос. И пропадает. И скатертью дорога. А я, отдышавшись, с болью смотрю на когда-то красивейшее в городе место. Совсем недавно здесь вовсю кипела жизнь, мне улыбались незнакомые люди, дети бросали голубям крошки белого хлеба, молоденькие цветочницы распускались вместе со своим товаром, неподалёку отсюда рассыпался в любезностях перед посетителями смешной Мишель, гоняя без устали на примерки своих худосочных девушек. А если смотреть напротив — там сектор русичей, там такие знакомые просторные подворья, дома, надёжные, как люди и люди, надёжные как скалы. Петруха, Ольга, Ян, Пров, Василий, Флор и Фрол — я успела узнать немногих, но по ним сужу об остальных. Рорик тоже отсюда. И всё это… И всех — с лица земли?

— А не пошёл бы ты, искуситель, — говорю вслух. И накладываю на всякий случай стрелу на тетиву. — Демиург хренов…

Здесь, в центре, Сеть видится мне паутиной: от кольцевого барьера, что опоясывает площадь, расходятся по радиусам толстые объёмные канаты с проросшими огненными гребнями. Впрочем, это касается только той улицы, откуда мы вынырнули и двух соседних: эти барьеры, поправленные ведуном, смотрятся образцово. Восточный сектор и оставшаяся часть Европейского — тусклы и лишь слегка размечены обесточенным пунктиром. Барьер в Секторе русичей, к моему удивлению, шатко-валко, но держится: пусть и не в полную силу, пусть низенький, просвечивающийся, но он есть. Недаром Рорик столько в него вложил, даже без посоха.

Ведун обходит повреждённые участки, восстанавливая сегмент за сегментом. Неужели это он, оробевший, беспомощный стучался в мою дверь всего час назад? Поглядите-ка на него, он так уверенно выбирает участок на брусчатке, чтобы в очередной раз ударить посохом, что-то нараспев говорит, подправляет заклинание жестами… Даже заикаться перестал. Может, у него был в энергообмене какой-то перекос, который и на речи сказывался, а теперь выправился?

Я следую за ним в некотором отдалении, поглядывая по сторонам: кому-то нужно сохранять бдительность! Один за другим вспыхивают и возрождаются барьеры, а у меня где-то внутри начинает звенеть тревожный колокольчик. Так просто нам это с рук не сойдёт. Нужна нешуточная сила, чтобы загасить барьер, да не один, да, практически по всей Сети! И, говоря откровенно, мне очень не хочется встретиться сейчас с тем, кто увидит свою работу испорченной и сильно на нас за это обидится.

— Рорик, долго ещё?

— Почти закончил, — отзывается он. — Госпожа Ива, нож не дадите? Без него никак.

Устал… Да он мокрый как мышь после такой работёнки, даже красно-рыжие лохмы в сосульки слиплись. Но в глазах такая гордость от хорошо выполненной, наконец, работы, что у меня язык не поворачивается предложить ему отдохнуть.

— Хочу кое-что попробовать, — говорит он. И режет себе запястье. Может, так оно и надо по его задумке, но я поспешно отворачиваюсь. Когда смотрю снова — он уже шепчет что-то над лезвием, омоченным в крови, а затем, подойдя к ближайшему участку барьера, с лёгкостью вонзает нож по самую рукоятку прямо в булыжник мостовой. Согнувшись, вытягивает за рукоятку наполовину и начинает, пятясь, вести линию. Нож вспарывает камни, словно сухую листву. Затаив дыхание, я смотрю, как ведун постепенно обходит площадь, замыкая защитный круг. Идти ему предстоит долго, да и пятиться так — не слишком удобно, и посох подмышкой отягощает, поэтому Рорик время от времени приостанавливается, но не перестаёт что-то шептать. А я, подумав, снова беру лук наизготовку. И вовремя. Потому что брусчатка в самом центре площади, гулко вздохнув, как живая, начинает вспухать. Из-под растущего каменного хребта бегут во все стоны трещины, сбегает осыпь плит, щебня, мелких камушков… И упорно, как младенец из чрева матери, рождается, рвётся наружу знакомая пронзительно-синяя арка портала.

Глава 4

Вне всякого сомненья, это именно портал. Я узнаю его сразу, несмотря на то, что брызжущая аквамарином дуга вознеслась над землёй не более чем на метр. Через такой же мы с Магой прошли в этот мир не далее, как вчера вечером. Но если вчерашний и нынешний проходы между мирами скроены по единому образцу и, что самое главное, одним творцом — пора готовиться к худшему и паниковать.

— Рорик! — Стараюсь, чтобы голос звучал спокойно, без дрожи. — Поторопись. Кажется, у нас скоро будут гости.

Только на миг он скашивает глаза на сияющий эллипс, растущий как на дрожжах, и кивает. Упорно продолжает тянуть охранную линию, и я внутренним чутьём понимаю: нельзя обрывать заклинание, оно, как и этот круг, должно строиться единым махом, непрерывно, иначе сведутся на нет все его усилия. Юный ведун проложил чуть меньше половины окружности, и при теперешней скорости ему понадобится самое малое минут пять-семь. Смогу я их ему обеспечить?

Смотря кто на меня выскочит с той стороны портала.

А что потом? В чём назначение круга? Допустим, основательно усилить барьеры, поскольку заклинание на крови — вещь сильнейшая. Но наша маленькая проблема останется: создатель портала вот-вот прорвётся, и хорошо, если будет один, потому что стрел у меня не так уж и много, и хоть я теперь хвалёный стрелок, рано или поздно нам с Рориком придётся уходить. Да что там уходить — бежать, если выпустят, да ещё надо будет и малого как-то тащить, потому что обережный круг высосет из него последние силы. Парень скоро будет пуст, он держится только за счёт посоха.

Арка воздвигается ещё на метр. Рориков круг перевалил за половину.

Куда же откроется выход? Туманное двустороннее зеркало выйти на любую сторону. Мне сейчас главное — уловить, куда именно, дабы вовреся прикрыть напарника: он должен закончить круг без помех. Судя по пропорциям, портал сформирован пока на треть от цельного объёма, значит, у меня ещё есть толика времени. Я прикидываю будущую высоту прохода, и мне становится не по себе. Кто оттуда появится? Орк? Горный тролль? Дракон?

Да в какую же сторону будет выход, в конце концов?

Чёрт! Я совсем забыла! Поспешно опускаю завёрнутый левый рукав джинсовки. У меня при себе — ни нарукавника, ни защитного браслета, ни перчатки, а без них после первого же выстрела незащищённую руку располосует тетивой. Джинса, конечно, не металл и не плотная кожа, но хоть как-то смягчит удар.

Рорик спотыкается и замедляет ход. Ему осталась треть пути. Если непрошенный гость выскочит прямо на него — прибьёт с маху, не задумываясь, незащищённая цель так на это и напрашивается. Лучше, пожалуй, быть к парню поближе, тогда в любом случае хоть разок, да успею пальнуть. А если останусь здесь, и противник появится с моей стороны, а главное — не один? Пока буду отстреливаться, другие обнаружат парня и… прибьют. Рвусь к ведуну, и, чтобы выиграть время, не по окружности, а напрямик, пересекая площадь буквально в метре от растущего диска, с которого вдруг срывается и больно щиплет в бок ветвистая молния. Словно портал огрызается, не войдя ещё в полную силу. Занимаю позицию, чтобы быть на линии между порталом и ведуном. Тому остаётся уже четверть пути. А порталу — восьмушка, не больше.

В отчаянии оборачиваюсь глянуть, как там Рорик. А тот уже побелел, на одно колено опустился, но нож из рук не выпускает. Рот приоткрыл от напряжения, в глазах… нет, не слёзы, а баранья упёртость: мол, сдохну, но дойду! Доползу! Замкну!

И я решаюсь на одно действо, хоть многим оно показалось бы не ко времени. Но, в конце концов, мне же помогли однажды таким образом, и помогли быстро, почему бы не попробовать? Сейчас все средства хороши. Остаётся сделать четыре торопливых шага к Рорику, опуститься рядом, пристроив лук на мостовую, притянуть обеими руками рыжую голову и, пока он не успел сообразить, что к чему — поцеловать. И с тем поцелуем отдать всю силу обережницы, которую можно вложить в один выдох.

Его губы солоны от пота, но удивительно нежные, как у младенца. А взгляд… временно стекленеет. Некогда мне проверять, сработало или нет: я поспешно его отталкиваю, хватаю оружие и с места прыгаю в привычную стойку. И вовремя.

Портал, наконец, округляется в полный рост, взметнувшись метров на десять, и радужная перепонка лопается, прорезая выход — в мою, мою сторону! Приставным шагом отодвигаюсь левее, потому что краем глаза ловлю шевеление сбоку: Рорик снова в строю и движется, надо сказать, заметно энергичнее. Но отвлекаться на него больше не могу. И первыми тремя стрелами срезаю трёх выскочивших из лазурного сияния ламий, я их сразу узнаю, полулошадей-полудев. Портал, гад, достаточно широк, чтобы пропустить ещё и не таких тварей, вооружённых до зубов.

Это очень хорошо, что их много, думаю хладнокровно (бояться уже некогда). Потому что об увесистые, бьющиеся в агонии тушки уже запнулись следующие. Похоже, построение у них тройками… Тетива щёлкает несколько раз, всё сильнее обжигая руку. Больно-о… Это ещё вскользь, Ваня, потерпи, потом залечишь.

Теперь на выходе из портала — куча мала из шести ламий, кое-кто ещё трепыхается и делает попытки подняться. Одна даже, ощерившись, плюётся в меня ядом, но не достаёт — далековато. Я не то чтобы промахнулась, а просто не соображаю, куда целиться, где у них уязвимые точки: головы чешуйчатые, торсы, хоть и человечьи, но в броне, поэтому мечу стрелы кому в лошадиную грудь, кому в незащищённый бок, если удаётся. Следующая тройка, наткнувшись на павших подруг, злобно шипит, на глазах перетекая из лошадиной в змеиную форму и восстав на хвосты, чем живо вдруг напоминает тех самых степных кобр, что пытались на меня напасть во время медитации на камнях. И нет рядом Рика, и не будет уже, рассчитывать нужно только на себя. Теперь уже прицельно я посылаю смерть в незащищённые глаза рептилий, и мне сейчас не до гуманизма или сантиментов — у меня товарищ за спиной, я за него отвечаю. Перед кем? Перед собой, Обережницей. И трачу ещё три стрелы. Потому что эти дуры, вновь взявшие невесть откуда, упорно прут по трупам своих же, не соображая, почему те застряли. Говорю же — дуры.

Двенадцать стрел потрачены. В воздухе тянет остро-солёным, терпким… кровью. Отвлекаться недосуг, я накладываю очередную стрелу и жду.

Голубой обод портала содрогается от раздражённого рыка по ту сторону. Гигантская мохнатая нога в бесформенном кожаном сапоге перешагивает и через нижний обод проёма, и через трупы ламий, с хрустом походя наступив на одну. Вослед за нижней частью ноги и нарисовавшимся коленом вырастает заросшее редкой бурой шерстью бедро толщиной со старый кладбищенский тополь. Когда появляется сам корпус, я машинально задираю голову, чтобы разглядеть одноглазую уродливую башку. В ручищах циклоп сжимает окованную железом шипастую дубину, ибо ни один оружейник не скуёт меч для такой образины.

Вопреки игровым вариантам, он не в набедренной повязке, а в панцирном доспехе. Ручищи наружу, шея голая, но его плотную, серую как у слона кожу не пробьёшь, стрела, которую я запускаю на автомате, лишь чиркает — и рикошетом отлетает от толстенной жилистой шеи. Значит, и его остаётся бить в глаз — это уж точно уязвимое место.

Но прицелиться я не успеваю. Волосатому громиле не нравится, что его укололи; он запрокидывает уродливую голову, вздымает руки-клешни, даже не замечая тяжести палицы, и издаёт оглушающий рёв. Затем, набычившись, ищет меня единственным горящим оком, злобно кривя бесформенный рот с торчащими в разные стороны жёлтыми зубами, принюхивается, втягивает воздух вывернутыми ноздрями… Я нашариваю в колчане очередную стрелу, когда он, наконец, меня замечает.

Взрыкивает ещё раз — и словно в замедленной съёмке я вижу, как поднимается, сгибаясь в грязном колене, ножища, как обрушивается на брусчатку ступня с мой диван величиной, чувствую, как содрогается и корчится в ответ земля, как бьёт в подошвы с такой силой, что невольно подгибаются ноги. От монстра, вспахивая булыжники многострадальной брусчатки, мчится ко мне сейсмическая волна, рождая в камне крупную рябь, как на воде, а поверх — поток визжащих вихрей, что искажают и скручивают в штопоры пространство, преломляют материю, парализуют, оглушают. Я не в силах не то, что бежать — пальцем пошевелить.

Встречь Волне Искажения, упруго оттолкнув меня в сторону, летит чистый морозный вихрь. И сшибается лоб в лоб со скопищем маленьких злобных смерчей. Я трясу головой, пытаясь справиться с оглушением, когда меня хватают за плечи и тащат назад.

— Сюда! Скорее!

Рорик волочёт меня к самому крыльцу ратуши, бесцеремонно прислоняя к стене, поскольку я всё ещё нетвёрдо держусь на ногах и, взвесив посох на руке, энергично им встряхивает. Только на этот раз не бьёт оземь, а словно перезаряжает на ходу ружьё, как Сара Коннор в финальной схватке с Терминатором. После чего направляет навершие на циклопа, который, хоть и помят слегка воздушной атакой, но уже топает в нашу сторону. От его чугунных шагов площадь содрогается.

— Огонь! — тихо и со вкусом командует Рорик. И в тот же момент между циклопом и нами вырастает стена огня, полыхающая на этот раз нестерпимым жаром. Он успел замкнуть круг, этот отчаянный парень, он это сделал. О, теперь я понимаю, как рождаются Герои!

Поперхнувшись горячим воздухом, герой просит жалобно:

— Давай отойдём что ли…

По стеночке мы убираемся к повороту на ближайшую улицу, и остаток зрелища досматриваем оттуда. Подозрительно близко пахнет палёным. Я хватаюсь за голову: так и есть, с левой стороны волосы укоротились и словно спеклись. Но это ещё терпимо, прихожу я к выводу, косясь на боевого товарища. У того шевелюру тоже подпалило, но так, самую малость, значит, и с моей не всё так плохо. А вот лук… Лук нагрелся сильно, но это ещё полбеды…

Бдзиннь! Тетива лопается, больно хлестнув по руке в последний раз.

Да. Побочным эффектам от огневой магии в играх явно не уделяется должного внимания.

Машинально лезу в карман за запасной тетивой. Засада… Я ж левша наполовину, вот и сунула моток в левый карман, а этим же боком была сейчас развёрнута к барьерному огню. Вот и имею, что имею: бесформенный клубок спутанных спёкшихся жил. С полминуты обречённо смотрю на него. Это не по правилам, говорю себе. У меня же лутовое оружие, именное, оно должно быть наипрочнейшим, бессмертным, можно сказать, и вдруг — такое!

Ничего удивительного. Игрок бонус дал — Игрок и отобрал. За то, чтобы не лезла, куда не надо. Ещё немного — и я начну истерически смеяться.

— Как ты думаешь, — говорит Рорик озабоченно, пытаясь что-то высмотреть за трёхметровыми языками пламени, — ещё кто-нибудь полезет?

Мы смотрим друг на друга. И вдруг он, зардевшись, быстро целует-клюёт меня в щёчку. В смущении отступает.

— А-ага. Пожалуйста, — невпопад говорю, оторопев. — Надо понимать — ты мне так «спасибо» сказал?

И снова мы глядим туда, откуда пришли. В небо уходят клубы чёрного дыма, несёт гарью, но что отвратительнее всего — палёным мясом. Не знаю, как справляется со своим желудком ведун, а моим внутренностям очень нехорошо, я едва сдерживаю приступ тошноты.

— Сейчас утихнет — и поглядим, — говорит Рорик, сглотнув. Похоже, и ему несладко. — Ты, главное, барьер не переступай, вдруг снова зажечь придётся.

Да, поглядим… Только я, выходит, совсем нынче безоружная, и случись что — вся надежда на тебя, партнёр.

Огонь спадает, и мы возвращаемся к площади. Борозда от ножа заметно расширилась и теперь выглядит, как след от колеса легковушки, присыпанный рдеющими угольями. Всё вокруг в жирной копоти: стены и окна домов, черепичные крыши, мостовая. Фонарные столбы торчат обугленными спичками, стеклянные шары на них полопались от жара. Трупов нет, ни одного. На миг представляю себе, что это они летают сейчас вокруг, оседая хлопьями пепла… и снова еле справляюсь с тошнотой. А ты как хотела? Лучше подумай, каково приходится тем, кто сейчас в настоящей битве. Сколько там таких тварей? А сколько магии и файерболов носится в поисках жертв? Это только в игре снаряды и пульсары бьют точнёхонько по врагам, своих не задевая, а тут, если подставился — пеняй на себя, получишь по полной.

Нам с Рориком досталась жалкая горстка монстров. Будь их много — высыпалась бы сразу лавина, эти же словно не воевать шли, а осмотреться. Разведка? Или сопровождение? Или зачищали дорогу тем, кто следом подойдёт?

Кто там ещё следом?

Ответ не заставляет себя ждать. Из разверстой пасти портала стремительно вылетает нечто узкое и длинное и вонзается прямо в тлеющую полосу барьера перед нами. Крошечные языки пламени, снующие по всему обережному кругу, одновременно опадают и гаснут, словно их выключили. А перед нашими глазами вибрирует от удара охвостье тяжёлого копья.

— Не может быть, — не веря глазам, бормочет Рорик. — Дедова посоха работу погасить никто не должен! Если только…

Сросшуюся было портальную перепонку вспарывает хищная, сжатая с боков, тупорылая зубастая морда. От носа куда-то к основанию длинной шеи тянутся ремни. Тварь свирепо крутит чешуйчатой бугристой башкой с прижатыми к затылку рогами и упирается в нас взглядом. Ядовито-жёлтые глаза наливаются злобой. Чудовище делает мощный рывок в нашу сторону, продирается через проход, высвобождая перепончатые, как у летучей мыши, крылья и, пригнувшись, выпускает в нашу сторону длинную струю пламени. Не сговариваясь, мы с Рориком прыгаем в разные стороны и отделываемся обожжёнными боками, ведун, опомнившись, поспешно встряхивает посох и встречает очередную атаку направленным водным потоком. Сразу становится душно, влажно, как в бане, из клубов дыма доносится фырканье дракона; слышно, как он откашливается и хлопает крыльями, разгоняя клубы раскалённого пара.

— Рорик, — хватаю напарника за руку, — мы против него не потянем. Бежим!

Кольцо огня, казалось бы, потухшее, возрождается сзади нас с новой силой, отрезая дорогу. Слышится язвительный смех, нарочито усиленный, перекатами уходящий по крышам. Не выдержав, зажимаю уши. Пар концентрируется и крупными каплями оседает на землю, приглушив пламя совсем немного, но хотя бы искры не прижигают. Тем не менее, чтобы не спечься, мы вынуждены даже сделать пару шагов навстречу зверю, который довольно бьёт по земле шипастым хвостом. В глазах у него — чистая незамутнённая радость от вида загнанных мышек.

— Всё, ведун, кончилась твоя сила, — слышим мы холодный голос. И понимаем, что, отвлекшись на дракона, не разглядели седока.

Ремни, закреплённые на морде ящера — не что иное, как упряжь, хвосты которой — в крепкой руке всаднике. Разглядев его, я едва не ахаю. Такой мускулатурой не может похвастаться даже Васюта. Неимоверной ширины плечи кажутся неестественно раздутыми, гипертрофированные бицепсы столь отчётливо демонстрируют своё достоинство, что по ним, а так же по боковым и косым мышцам живота, по пресловутым кубикам пресса, словно прорисованным тушью, можно изучать анатомию. Лицо всадника прикрыто полумаской в виде черепа, виден только мужественный выдвинутый вперёд подбородок и полные чувственные губы.

Увесистый посох, с виду неподъёмный, словно сделанный из цельного узловатого ствола, снабжённый и богато украшенным навершием, и наконечником, обитым металлом, смотрится в его ручищах ореховым прутиком.

— Н-ну, — сексапильные губы кривятся в усмешечке, — прочухались? Ты, мелкий, можешь сваливать, от тебя вреда уже никакого, так что убирайся. А вот с Обережницей мы поговорим.

Жар за спиной спадает. Невольно обернувшись, мы с Рориком видим прогал в огненном кольце.

— Н-никуда я не пойду, — тихо говорит парень. — Женщину не брошу. Сам убирайся. — И крепче сжимает посох.

— Как знаешь, — насмешливо отзывается всадник. Его рептилия меж тем нетерпеливо бьёт хвостом, пыхтя, как паровоз и, видимо, сдерживаясь, потому что время от времени из ноздрей вылетают струйки пара. — В общем, не буду я на вас больше время своё драгоценное тратить. Я тебя предупреждал, сучка, чтобы ты под ногами не путалась? Так получи!

Он театрально вздымает свой посох к небу и в центре навершия загорается солнце, окученное сетью молний. Приблизительно догадавшись, что сейчас будет, я бросаюсь к Рорику и сгребаю его в охапку. Тот и рыпнуться не успевает, а в нас уже летит целый сноп молний, готовых то ли пронзить заживо, то ли поджарить заживо… Не знаю и знать не хочу. Мне надо успеть развернуть ауру и расправить своё Зеркало. И я успеваю. Последнее, что вижу — это кокон крупных антрацитовых чешуек, смыкающийся в плотную защитную сферу над нами.

— Тихо, — шиплю на ведуна, не выпуская из объятий. — Ещё не всё!

Зеркало содрогается от мощного удара. И ещё. И ещё. Не знаю, чем кидается в нас рассвирепевший Игрок — я давно узнала его по голосу — но добром он от нас не отстанет. А у меня ведь ресурс ограничен, ещё немного и… Я уже замечаю, что при очередном сотрясении в стройных рядах чешуек образуются единичные бреши.

— Ага-а! — доносится до нас торжествующий вопль. — Ну, всё, хана вам, смертные!

Мы с Рориком невольно прижимаемся друг к другу крепче, и я чувствую, как он пытается влить хоть немного остаточной энергии из своего посоха в мою сферу. В отчаянии он глядит на Зеркало, потом на меня… и меняется в лице. И неожиданно тычет навершием прямо мне в лоб.

Мир вокруг взрывается белым. Где-то неподалёку слышится звериный вой, смешанный с криком боли и звук падения на мостовую чего-то тяжёлого. Рорик трясёт меня за плечи.

— Эй! Эй! Ива! Да очнись скорее!

Жмурюсь и одновременно пытаюсь разлепить глаза. У меня всё болит, обожжена спина и вся левая сторона тела, ноет исполосованная тетивой рука — и в довершении ко всему нестерпимо чешется лоб. Но надо приходить в себя.

— У тебя тут… — невпопад и как-то растеряно говорит Рорик и осторожно указательным пальцем чуть касается моего лба, — пятно белое так и светилось, и луч он него шёл, в твою защиту упирался, вот я тебе и… засветил. Не подумай плохого. Сработало.

— Что? — Я не понимаю. — Какой луч?

— Белый, — повторяет он, не сводя с меня преданных глаз.

Невдалеке слышится стон. Мы поспешно оборачиваемся. Дракон, распластав крылья, лежит, завалившись на бок, с виду — в полной отключке. Из-под него, постанывая, поскуливая, выбирается Игрок, резко сдавший в размерах. Сейчас это всего-навсего высокий угловатый вьюнош, правда, достаточно широкоплечий, но растерявший прежнюю богатую мускулатуру. Маска с него свалилась, и в тот момент, когда он поворачивается к нам, страдальчески и капризно хмурясь…

… я узнаю его. И от неожиданности замираю, но совсем ненадолго.

— Ах ты, сукин сын, — шиплю ламией, потому что от злости аж горло перехватывает, — ты, значит, всё это ещё тогда задумал? Да ты знаешь, что я сейчас с тобой сделаю? Да я тебя в клочья разнесу!

С меня уже сыплются зелёные искры. И в ушах стоит тот самый гудёж тысячи пчёл, который я слышала однажды, когда мы с Магой обоюдно друг друга припечатали. Теперь я знаю, что это. Это проклятье набирает силу.

Лицо Игрока искажается. Поспешно оглянувшись, он хватается за свой посох и чуть не роняет — силы-то видать не те! Он теряется, хочет, укрепив древко стоймя, направить его на меня и слепить какое-то заклинание… Я злорадствую. Что, голубчик, не выходит? А думать надо, когда в Зеркало швыряешься, что весь твой удар рикошетом к тебе и вернётся!

— Гарм! — хрипло зовёт Игрок. В страхе пятится от меня. — Гарм! — И тычет посохом в свою зверушку. Я приостанавливаюсь. Он с размаху тычет наконечником по сгибу крыла и, должно быть, попадает в болевую точку, потому что дракон, коротко взвыв, приподнимается и оседает на задние лапы. — Гарм! — Ещё один тычок, уже в брюхо. — Взять её! Сжечь! — И снова колет.

Рептилия, очнувшись окончательно, переводит на меня осмысленный взгляд и замедленно расправляет крылья. Теперь уже пячусь я. Ну всё, капец, думаю обречённо, пламя — не магия, его Зеркало не отбросит. И удрать не успеем… Рорик хватает меня за рукав, и мы с ним уже перепрыгиваем через канавку круга, когда мир темнеет, словно большая непроницаемая туча наползла на солнце.

— Не-ет! — внезапно визжит Игрок. И мы невольно оборачиваемся.

С неба на дракона камнем падает огромная чёрная масса, мы даже не успеваем рассмотреть — кто или что, и сразу же вслед за тем ударяют по ушам отвратительный хруст костей, бульканье крови, предсмертные хрипы, удары о брусчатку длинного извивающегося в конвульсиях хвоста. Из пропоротой грудной клетки нашего несостоявшегося палача выскакивают белые обломки рёбер. Огромный, вдвое крупнее ящер, придавив зверушку Игрока к камням, приподнимается — и одним махом перекусывает жертве шею.

Ну, крови-то уже немного, отмечаю в полнейшей прострации, глядя, как натекает под обезглавленной тушей тёмная лужа. Уже и без того тут набрызгано… И меня снова чуть не сгибает пополам. Сколько же можно… Не могу я больше. Не хочу.

Чёрный как уголь дракон неторопливо сползает с мертвого тела и поворачивает к Игроку голову, играя солнцем в отполированной чешуе. Демонстративно, точно так же, как и его сплоховавший противник всего минуту тому назад, расправляет могучие перепончатые крылья, покрытые колдовским, чересчур правильным, словно рукотворным узором. Когти пятипалой передней лапы многозначительно постукивают о мостовую. Жест настолько человеческий, что и угадывать не надо: что, мол, с тобой, мелочью, прикажешь дальше делать?

Игрок отступает.

— Ты-ы не посмеешь, — неуверенно говорит он. — Слышишь? Ты не сможешь мне навредить!

И, не рискуя далее, не дожидаясь доказательств, кидается в разъём портала. Огненная струя, пущенная ему вслед, успевает разве что подпалить ему зад. Портал схлопывается.

Ящер в досаде щёлкает зубами и переключается на нас. И… и меня знакомо примораживает к месту. Рорик пытается воздеть посох, но получает по рукам сильным гибким усом и шипит от боли.

Драконья голова придвигается вплотную ко мне. Для того чтобы заглянуть мне в глаза, ему приходится наклониться и сильно согнуть шею, тем не менее, несмотря на неудобство позы, он не торопится.

На расстоянии полуметра от меня — пасть, усеянная ровными крепкими клыками, каждый из которых в два раза длиннее и толще моего пальца. Мелькает раздвоенный язык. Янтарно-медовые глаза насмешливо щурятся. Голова чуть наклоняется, меня словно обнюхивают… От звука, похожего на щёлканье хлыста, я невольно вздрагиваю: это дёрнувшийся ко мне на выручку ведун снова осаживается драконьим усом.

В этот жуткий момент мне приходит в голову совершенно неподходящая мысль: о том, что Ящер просто непозволительно красив: благородная голова идеально ровной треугольной формы — никаких бугров, ямок и шишек, не то, что у простака Гарма; изящно вырезанные ноздри, из которых доносится до меня жаркое дыхание; раскосо поставленные глазницы. Лоб и щёки покрыты костяной бронёй. Он не просто хорош — он изящен в своей мощи и даже костяной воротник кажется украшением, а не грозной окантовкой из дополнительных шипов.

И кто сказал, что из драконьей пасти должно смердеть и нести падалью? Его дыхание освежено ароматом мяты и дорогих сигар.

Раздвоенный язык не спеша прикасается к моей щеке. Медленно, словно дегустируя, скользит вниз, к шее, к круглой горловине футболки… этаким интимным, я бы сказала, жестом. Мне даже слышится мысленный смешок. Я широко открываю глаза от внезапной догадки.

Ящер шумно выдыхает, снова обдавая меня запахом мяты и каких-то трав. Распрямляется. Видимо, дискомфортно ему так долго сидеть, угнувшись. Протянув лапу, небрежно щёлкает когтём по оставленному Игроком копью и отбрасывает в сторону; оно приземляется с сухим стуком, как простая палка, после чего уголья освобождённого круга медленно занимаются. Ящер внимательнейшим образом изучает обережную линию, переводит взгляд на Рорика, на его посох… и, развернувшись боком, подставляет ему крыло.

Жест достаточно красноречив: забирайся. Садись.

— Иди, — одними губами говорю напарнику. — Ты там будешь нужнее… туда, куда он тебя отнесёт.

Он топчется в нерешительности.

— Иди, — повторяю. — Там каждый человек… каждый маг дорог. Тебя признали. Защита твоя работает, прорывов больше не будет. За меня не бойся.

— Он кто? — одними губами спрашивает ведун.

— Родственник, — усмехнувшись, отвечаю.

Он порывисто меня обнимает — Ящер при этом недовольно пристукивает хвостом — и лезет на кожистое крыло, которое, согнувшись, само подталкивает его дальше на спину; там он и устраивается между двумя хребтовыми зубцами. Его посох сияет, напитываясь солнечными лучами. Пока долетит — зарядится, думаю. Особенно, если солнце в тучу не уйдёт.

— Спасибо! — спохватившись, кричу вслед.

Ящер, насмешливо пыхнув огнём, кивает на соседнюю улочку и дожидается, когда я отбегу, но даже на таком расстоянии меня достаёт воздушной волной от его почти вертикального взлёта. Заложив крутой вираж, чёрный, как уголь, дракон с Рориком на спине улетает.

Вот и снова я проводила на войну.

Дождусь ли я хоть кого-то? Игрок, конечно, подрастерял силы, напугался, ослаб, но и разозлён порядком; и как бы, вернувшись на поле боя, не наворотил он дел. Ведь прочухается — и как возьмётся виноватых искать, а ведь это же я его довела до такого позорного состояния! И если до меня ему пока не дотянутся — он хорошо знает, кто мне дорог… Вот за кого надо бояться.

Последний раз я смотрю вслед улетающему Ящеру и думаю: домой. Теперь остаётся только ждать.

И в этот момент шею мне захлёстывает петля.

Невольный крик застревает в горле вместе с воздухом. Меня резко дёргают назад, откидывая голову, и одновременно упираются в спину чем-то твёрдым, не давая упасть. Неправда, что при удушении отключаешься сразу, в лёгких ведь остаётся немного воздуха, за счёт этого я ещё дёргаюсь… Задыхаясь, пробую просунуть пальцы под широкую петлю и освободиться. Страх придаёт мне силы: крутанувшись на пятках влево, я оказываюсь лицом к лицу к нападающему, давление петли при этом ослабевает и мне удаётся вдохнуть. Одновременно я вижу кулак, летящий в лицо, а дальше следует такая вспышка боли, что перехваченное горло в сравнении с ней просто ничто.

Боль вгрызается под бровь и увязает в голове, искры осыпаются и гаснут, остаются мрак и заложенные уши. Я теряю ориентацию. Я не могу понять, что со мной, где я, день сейчас или ночь, потому что перед глазами непрестанно клубящееся серое марево. Над головой глухо бухают, как часы, мужские голоса, распадаясь на отдельны звуки, меня потряхивает, в висках тяжело стучит кровь, словно я умудрилась заснуть вниз головой. Совсем рядом — конский топот. Нос и подбородок упираются во что-то жёсткое, пропахшее лошадиным потом. Марево колышется, и рвётся, как туман, в клочья.

Копыта стучат мягче, сквозь ресницы я вижу проплывающую где-то внизу подо мной колею грунтовой дороги, комочки сухой глины, летящие из-под лошадиных ног, чахлую траву на обочине… Я лежу поперёк седла? Что-то мешает мне поднять голову. Чуть позже я понимаю: это же мои собственные руки, заведённые за затылок и связанные. Пытаюсь ворохнуться, но кто-то, подъехав совсем близко, молча перехватывает мне горло жёсткой мозолистой ладонью. Опять? Нет, не душат, на этот раз просто пережимают сонную артерию. Я окончательно выпадаю из реальности.

При очередном возвращении снова первым включается слух. Доносится лязганье железа, скрип петель. Меня стаскивают и куда-то переносят бесцеремонно, чуть ли не сложив пополам, опять голова, руки и ноги болтаются. Так и вишу тряпкой, похоже, на чьём-то плече, не в силах пошевелиться. Снова мужские голоса. Лечу вниз, как кулёк, ударяюсь затылком и спиной. Короткий приказной возглас, резкая боль, пронзающая руку до локтя, чей-то вскрик. И опять пальцы мне на шею… Да что же это такое? — мысленно воплю остатками разума. Не хочу! Что происходит? Кто это надо мной измывается, в конце концов?..

…Наконец-то! Хоть какой-то свет. Мир вокруг формирует контуры предметов, заполняя их красками и объёмом. И почему-то я вижу себя в Магином доме.

Растерянно оглядываюсь. Да, я как раз на винтовой лестнице застряла — похоже, спускалась… А как я здесь очутилась? Я чего-то не помню? Почему ничего не болит, даже шея, и странная лёгкость во всём теле, и движения замедлены, словно сквозь воду идёшь?

И почему это Нора, гремя карабином поводка по ступенькам, трусит себе, меня не замечая, и хвост её просачивается, виляя на ходу, прямо сквозь моё колено?

От догадки мне становится дурно. Я что — умерла? И превратилась в призрак? И буду мотаться по местам, к которым была неравнодушна при жизни? О нет!

— Подожди, псина, — слышу усталый голос Маги. — Рой, не мог бы ты с ней прогуляться?

— Конечно, — торопливо говорит Рорик. Его шаги вместе с цоканьем собачьих коготков удаляются, захлопывается дверь чёрного хода. Встряхнув головой, я догадываюсь, наконец, что виток лестницы загораживает мне кухню, поэтому-то я никого и не вижу. Оказывается, я ещё здорово торможу. Может, привидениям так и полагается? Машинально берусь за перила и чувствую, что что-то не так. Опускаю глаза…

Лучше бы я этого не делала. Отдёргиваю руку, в ужасе уставившись на кисть. У меня недостаёт двух пальцев — безымянного и мизинца.

— О нет-нет-нет, — причитываю, не сводя глаз с двух крошечных культей с торчащими белыми хрящиками и подтёками высохшей крови на коже. — Нет-нет, только не это! — Без сил опускаюсь на ступеньки и рыдаю белугой, поддерживая искалеченную руку как младенца. Кто сотворил со мной такое? И за что? Хлюпаю носом минуты две, пока, наконец, не обращаю внимания на одно обстоятельство. Пока я плачу, рядом, на кухне несколько знакомых голосов ведут свой разговор, на меня совсем не реагируя, хотя могли бы и услышать… Значит, я всё-таки призрак.

Уныло лезу в карман в поисках носового платка и взвываю от боли. Забыла! Задела свою открытую рану! Наплевав на приличия, вытираю слёзы подолом длинной футболки. Снова рассматриваю кисть, угрюмо и даже с каким-то отвращением. Нет, какая сволочь это сделала? Знала бы, кто — убила…

А вот в фильмах и книгах, внезапно припоминаю, где говорится о жизни после смерти, обитатели потустороннего мира расписаны, между прочим, целёхонькими и свежими, как огурчики. И раны затянуты, и несть печалей и воздыхания, и руки-ноги на месте. Почему со мной не так? Потому что я непутёвая?

Ладно. Выудив, наконец, левой рукой платок, высмаркиваюсь и делаю глубокий вздох. Начинает жечь шею, саднить в горле, тотчас простреливает обожжённый бок. Может я всё-таки живая, если чувствую боль? Тогда почему меня никто не видит? Машинально сунувшись правой рукой к перилам, отдёргиваю, опираюсь с левой стороны. Пойдём уж, посмотрим, кто здесь, послушаем, а там по ходу дела определимся, кто я есть и что тут делаю.

Спускаюсь. Правда, на последних ступеньках так и застываю в изумлении, потому, что никак не рассчитываю застать здесь такое общество.

За столом, утомлённо откинувшись на спинку неизвестно откуда взявшегося председательского кресла, дымит сигарой не кто иной, как Глава Клана некромантов, Архимаг и прочая и прочая, а по совместительству мой свёкор, благородный дон Теймур дель Торрес да Гама, в неизменном чёрном камзоле с серебром. По правую руку от него в потёртом кожаном доспехе попыхивает трубочкой сэр Джонатан Кэррол, странствующий паладин и Одиссей, старый приятель дона. Его наследник и мой наставник, Майкл-Джонатан Кэррол-младший, в глубокой задумчивости меряет шагами кухню, он, как и отец, затянут в кожу и поэтому при ходьбе слегка поскрипывает. Чист, свеж и безукоризнен и как всегда, безмятежно спокоен, только нет-нет, да начинает теребить перевязь от тяжёлой шпаги.

Прямо на ковре перед камином, опершись спинами о диван, пристроились оба брата дель Торрес да Гама: Маркос и Николас. Впервые я вижу их вместе. Правда, не слишком хорошо различаю — они от меня в отдалении, да и в комнате полумрак. Что, уже вечер?… Николас! — вдруг доходит до меня. Нет, я точно всё ещё торможу. Николас здесь! А где, в таком случае, дети? И Анна?

— Итак, Тимур, — нарушает тишину старший паладин, — ты нас собрал — мы здесь. Мы тебя слушаем.

Братья дель Торрес нехотя синхронно поднимаются и перекочевывают за стол: Ник, по старшинству, ближе к отцу. Вот теперь я вижу, что они не слишком похожи, и от этой разницы становится больно. У Маги чёрная повязка через глаз, кудри сострижены накоротко, клоками, чувствуется — наспех, кожа на щеке и подбородке подозрительно розовая, как у младенца. Должно быть, восстановлена после ранения или ожога. Отрастающей бородки он тоже лишился. Хмур и мрачен, что, впрочем, для него обычно; но вот чтобы таким же был и Николас, вечно цветущий! Но у того хотя бы шевелюра сохранилась. Он не то чтобы прихрамывает, но пока подходил к столу, ступал на левую ногу осторожно.

Досталось ребятам. Чувствуется, подлечили, подлатали, но — досталось. Тихо вздохнув, я присаживаюсь на нижнюю широкую ступеньку, так и не решившись подойти ближе. Похоже, занесло меня сюда именно прослушать этот важный разговор.

Дон Теймур расстаётся с сигарой и извлекает из внутреннего кармана небольшой футлярчик, обтянутый нежно-зелёной кожей.

— Мне сегодня кое-что прислали, — сообщает он ровным тоном. — Не далее как час тому назад, при въезде в город. Собственно, это и есть причина общего сбора. Доставивший посылку был уполномочен сделать мне устное предложение, на которое я ответил отказом. Однако, господа, нам с вами крайне необходимо принять совместное решение о дальнейших действиях, поскольку возникшая ситуация достаточно сложна и затрагивает интересы всех присутствующих.

— Отец, — сдержанно говорит Мага. — Я думал, мы собрались для того, чтобы решить, как найти Иву.

Окинув его испытующим взглядом и не удостоив ответом, дон передаёт футлярчик сэру Джонатану. У Маги на щеках играют желваки. Я настораживаюсь — и в то же время ликую, несмотря на серьёзность обстановки: хоть кто-то обо мне волнуется! Сэр Джон открывает футляр, через его плечо склоняется Кэррол-младший — и оба слегка бледнеют. И смотрят почему-то не на главу, а тоже на Магу. Тот нетерпеливо дёргает плечом.

— Что там?

Сэр Майкл чересчур стремительно выпрямляется. Ноздри слегка трепещут, словно от сдерживаемого гнева.

— Николас, — игнорируя младшего племянника, обращается сэр Джон к старшему, — будь готов придержать своего брата, если он начнёт вытворять глупости. Маркос, друг мой, могу я надеяться на твоё благоразумие?

— Давайте сюда, дядюшка. — Мага требовательно протягивает руку. После некоторого колебания сэр отдаёт ему открытую коробочку. Николас, вытянув шею, присматривается — и плотным хватом за плечи удерживает брата на месте. Мага оттягивает ворот плотного свитера, словно тот мешает ему дышать.

— Омар? — только и спрашивает. И вдруг шарахает кулаком по столешнице. — Говорил же ей, просил, как человека — сиди дома! Куда она попёрлась?

— Это мы уже обсуждали, — сухо напоминает дон. — Вопрос закрыт. — Помедлив, добавляет: — Маркос, сын мой…

Видимо, подобное обращение к младшему наследнику столь необычно для Главы, что вся компания взирает на председателя с изумлением. Даже Мага утишает гнев и, аккуратно прикрыв коробочку, опускает её на столешницу.

— … теперь ты понимаешь, почему замолчало кольцо? Его потому и срезали вместе с пальцем, чтобы оно не навело нас на след. Омар идиот. Он не знает нашей специфики. Кость тянется к кость, и теперь по этим пальчикам достаточно просто разыскать их владелицу. Джонатан, — обращается он к старшему паладину, — сколько дней ты сможешь продержать их в достаточно хорошем состоянии?

— Сколько нужно, — коротко говорит сэр Джон. Подумав, добавляет: — Но это, пожалуй, задача для Майкла. Регенерация — одна из лучших его аур и действует при нём постоянно. Поэтому…

Дон Теймур кивает. Передаёт футляр моему наставнику и тот, предварительно подержав его между ладоней и пошевелив губами, прячет на груди. И впервые я вижу, какими жёсткими могут быть голубые глаза паладина.

Ник до побеления в костяшках сжимает брату плечо. Спрашивает у отца:

— Что ты ответил посланнику?

— Что переговоров не будет, — всё так же сухо отзывается дон Теймур. Мага вскидывается и смотрит на него в упор, но молчит. Дон с достоинством встречает взгляд сына. — Омар не таков, чтобы отдавать. Он получит своё и от нас, и, если я правильно понял его замыслы, от Обережницы — и просто убьёт её. Поэтому — пусть посылает к нам своих людей с новыми предложениями, пусть думает, что мы готовы торговаться, а мы тем временем будем вести поиски. Вот ты за это и возьмёшься, Маркос, вместе с Майклом. Он наставник, ты — наречённый супруг, у вас обоих сильная эмоциональная привязка; работа с костью — твой конёк, так что вам и карты в руки. Пеленгуйте, ловите возможные сигналы, а мы будем собирать людей и информацию.

— Ты отпустил посланника, не расспросив? — неверяще уточняет Мага. Сверкнув очами, дон на миг опускает веки, погасив в глазах огонь голодно Ящера.

— Я немного погорячился и убил его. Пришлось исследовать только голову. Но Омар сообразил заблокировать курьеру память, оставив только самое необходимое, поэтому след взять не удалось.

— Ты — погорячился? — словно не веря своим ушам, переспрашивает сэр Джонатан. — Ты?

Дон хмурится.

— Да, представь себе, иногда это случается даже со мной. Сегодня, знаешь ли, день был не из лёгких. Теперь уже поздно сожалеть, но всё, что мог, я сделал. Я отправил парламентёра назад к хозяину, заставив вызубрить всего три слова: Переговоров не будет! — Дон сердито хлопает ладонью по столу.

— А как же он без головы? — встревает Николас.

— Как… — Глава усмехается. — Взял подмышку и понёс. Я пустил за ним вслед Абрахама, но тот смог проследить его лишь до ближайшего квартала, а там сработал одноразовый портал. Я приблизительно определил сектор возможного пункта назначения, но разброс на местности будет слишком велик, да и погрешность… Во всяком случае, у нас есть с чего начать. Поэтому, господа, включаемся в поисковый режим.

Мага поднимается из-за стола.

— Схожу за картой.

Я жмусь к перилам, но он проскакивает мимо меня, конечно, не заметив. Николас порывается пойти вслед за братом, но, передумав, остаётся на месте. А я, не утерпев, подхватываюсь наверх.

— Ох, Ива, — встречает меня возглас, и я готова заплясать от радости: неужели Мага меня видит? Но вдруг соображаю, суженый мой, упершись лбом в оконное стекло, и говорит с самим собой. — Что ж ты вечно влипаешь неизвестно во что? И почему я тебя не запер?

Яростно чешет бровь над повреждённым глазом. Идёт к одному из стендов с оружием, поворачивает как створку на петлях, из открывшейся ниши вытаскивает объёмистый бумажный рулон. Уходит вниз. Я с грустью смотрю вслед.

Они ещё долго обговаривают детали: порядок осмотра каких-то квадратов, возможность привлечь добровольцев со стороны, тактику общения с новыми посланниками от Омара. Я же в тоске сижу на своём посту и думаю: хоть бы деться куда-то или проснуться уже… Что толку здесь торчать?

Обсуждение ведётся в спокойных и сдержанных тонах, до тех пор, пока мой суженый внезапно не ломает с треском линейку, с помощью которой что-то определял на карте. Буркнув что-то, извиняясь, он сгребает щепки и уходит к очагу. Швыряет обломки в огонь и сверлит их взглядом единственного глаза, сунув руки в карманы. Мужчины замолкают.

Сэр Джонатан, подойдя, участливо кладёт руку на плечо моему мужу. Да, кажется, я привыкаю так его назвать. Надеюсь, мужу, не вдовцу. Надеюсь, это всё-таки сон или видение, а не мытарства моей неприкаянной души.

— Не могу забыть, — глухо говорит Мага. — Так и стоят перед глазами…

— Маркос, мальчик мой, это всего лишь пальцы. Мы регенерируем ей новые, а возможно, прирастим и эти, лишь бы найти её живой. Живой, всё прочее несущественно, ты понял? Но будь готов ко всему: такие, как Омар, не церемонятся с женщинами.

— Знаю. — Мага поворачивается к сидящим. — Отец, чего он всё-таки хочет? Что ему нужно кроме Ивы?

— Передела власти, — отвечает Глава. — Собственных сфер влияния. Похоже, он сделал ставку на поддержку Игрока — и прокололся. Почему, как ты думаешь, когда бой был в самом разгаре, в городе была практически полностью обесточена сеть? В сражении вместе с нами участвовало не более восьми Магистров Огня, остальные отсиживались здесь: для чего? И не по домам сидели, а рассредоточились по всему городу, по определённой схеме.

— Готовили прорыв?

— Не просто готовили. Обеспечили. Только вот под ногами у них кто-то запутался. — Дон тянется за новой сигарой и добавляет едко: — Одна бестолковая Обережница, которой велели сидеть дома и которая вечно влипает в неприятности… — Хлопает входная дверь. Покосившись в сторону вошедших, Глава довершает: — … и не менее бестолковый ведун, вчерашний выпускник магической школы. — Рорик робко подсаживается к столу, смотрит виновато, довольная же Нора лезет со всеми здороваться. — Угораздило же эту зелень вмешаться… Мало того, что они выправили Сеть; они ещё и Игрока запечатали в его теле! — Глава с нескрываемым удовольствием смотрит на ведуна, тот стремительно заливается краской.

— Запечатали? — обычно степенный сэр Джонатан так и подскакивает на скамейке. — Тимур, ты ничего не говорил об этом! Выходит, теперь…

— Теперь, господа, мы можем начать свою Большую Игру и показать, наконец, кто в этом мире хозяин. Маркос, сын мой, и ты думаешь, что мы позволим пропасть женщине, которая предоставила нам такую возможность?

Озадаченно смотрю на дель Торреса-самого-старшего. Это он обо мне, что ли? Какую это возможность я им предоставила?

Тянусь к перилам, чтобы подняться — за время сидения порядком затекли ноги. Но вместо гладкого, отполированного множеством прикосновений дерева встречаю влажную шероховатую холодную стену. С удивлением наблюдаю, как она растёт вширь, заполняя всё видимое пространство, и почти сразу меня охватывает густой подвальный холод, до мурашек, до гусиной кожи, пробирающий до костей. Потому что вместо уютной тёплой кухни с двумя пылающими очагами пребываю на деревянном топчане в каком-то затемнённом каменном мешке, иначе не назовешь, с сиротливым крошечным оконцем прямо под потолком.

Озираюсь по сторонам, но всё вокруг тает во мраке, только играют на каменных откосах отблески пламени — должно быть, во дворе разведён костёр. Да какое там окно — узкая прорезь в два-три кирпича; крыса пролезет, я — нет, да и не допрыгну, от пола метра три будет. Но насчёт подвала я не ошиблась, потому что снаружи в оконный проём переползли одуванчики и клочья пырея, значит, проём вровень с землёй. Порыв ветра кидает снаружи горсть песка. Попала…

Ох, я попала…

Тотчас становится нестерпимо жалко себя, любимую и несчастную. Болит всё… да и не переставало болеть, к шрамам на руке, к ожогам прибавилась ещё и порядочная припухлость над левым глазом, куда меня так хорошо гвозданули, чтобы вырубить. На правую руку мне даже не хочется смотреть, но я всё-таки скашиваю глаза. Ничего не изменилось, ничего не отросло. Сволочи, думаю в бессильной злобе, тряпку пожалели — замотать! И как я кровью не истекла! То-то у меня голова «плывёт» — кровопотеря, должно быть, сказывается. Поёживаюсь, потираю плечи, чтобы согреться, — куртку с меня стащили, по-видимому, чтобы помёрзла, как следует. Доски, на которых я сижу, голые, нет даже намёка на подушку и на классическую охапку гнилой соломы, о которой любят упоминать в романах. Двинув ногой — хорошо хоть не разули! — слышу звяканье. Лодыжку охватывает железный браслет, от которого к заржавленной скобе в стене тянется цепь.

И вдруг, несмотря на весь трагизм положения, меня пробивает на хихиканье. Нервное ли это, начало ли истерики — но мне становится смешно. Мизансцена под названием «Несчастная бесправная узница» выдержана на совесть. По идее, сейчас я должна удариться в панику, завопить, зарыдать, кинуться к двери, в общем — выдать весь набор, ожидаемый от глупой бабы, изнеженной домашним воспитанием и получившей впервые в жизни по физиономии, по почкам, по печени. Ещё малость поднажать — и меня можно брать тёпленькой и заставлять делать, что угодно, лишь бы не били.

Вытираю проступившие от смеха слёзы. Не выйдет, Омар ибн Рашид.

Будь я одна — может, так и случилось бы, не буду зря хорохориться. Но хвала наследию Рика, от которого, должно быть, и осталась у меня способность к видениям-снам: я точно знаю, что не одна. Сейчас я готова расцеловать даже дона Теймура, явись он тут в полном блеске славы. Хотя, может, и не успеет, он сам говорил — сектор большой, погрешность при поисках большая… Я всё прекрасно понимаю. Рахимыч мог утащить меня вообще за край мира, даже в другую локацию, ведь неизвестно, сколько времени я провела в отключке… Минуту. Дон говорил, что парламентёр со зловещей посылкой перехватил его «час назад, при въезде в город». Значит, прикидываем: придушили меня… ну, пусть около десяти утра, доставили сюда, чиркнули по пальцам… ежусь, понимая, чей вскрик тогда услышала. Приблизительно столько же времени затем ушло на то, чтобы посыльный разыскал дона…

Это не другая локация. Это место не так уж далеко от Тардисбурга, в четырёх-пяти часах езды верхом, в моём случае — неспешной езды, потому, что везли меня, хоть и бесцеремонно, но не быстро. Разброс для поиска действительно большой, будем реалистами, мои спасатели могут не успеть. Я не знаю, что от меня нужно Омару. Я не знаю, какую тактику он выберет — жёсткого немедленного прессинга или взятия на измор. Сколько у меня времени?

И всё же… Я невольно расправляю ноющие плечи. Честь и хвала моим мужчинам. С гордостью повторю: моим мужчинам, не у каждой женщины наберутся такие защитники. Но только не следует мне сидеть, сложа лапки, в ожидании принцев на белых конях, это может оказаться непозволительной роскошью. Судьба, говорят, помогает тому, кто сам что-то делает.

В который раз пытаюсь оглядеться, но при столь скудном освещении почти ничего не вижу; а стоит заглядеться на мизерное оконце в скупых отблесках невидимого костра, ещё хуже: отведёшь глаза — и на чёрном фоне пляшет светлый прямоугольник, и нужно пережидать, когда глаза снова привыкнут к темноте. Да, вот чем следует запастись — так это терпением.

Снаружи тихо: прислушавшись, различаю знакомый звук — потрескиванье поленьев; значит, действительно костёр разведён. Должно быть, дрова хорошие, сухие, дым уходит сразу вверх, или ветер меняется, потому что запах до меня не доносится. И здесь, внутри, тоже тихо, и, слава богу, а то я бы с ума сошла услышав по углам мышиное или, не ровён час, крысиное шебуршанье, только цепь звякает, когда я спускаю ноги с топчана. Осторожно иду вдоль шершавой стены. Руки прощупывают кладку, крошащие от сырости швы между крупными обтёсанными камнями.

Поднеся ладонь ближе к глазам, вижу влажные меловые следы. Известняк, скорее всего. Стена светлая, характерного оттенка, с желтизной — это я уже могу различить, поскольку свыкаюсь с темнотой, и запах от стен своеобразный — мокрого щебня. В нашей местности известняка навалом: проступающими из осыпей глыбами щедро усыпаны крутые берега Дона и Красивой Мечи. Хорошо, что здесь именно известняк, он ведь пористый, впитывает лишнюю влагу, а окажись вместо него гранит или другая плотная порода — я бы давно оскальзывалась бы на плесени… Угол. Поворот. Прутья решётки. Ага, это дверь. Через полметра ещё угол. Широко расставляю руки, касаюсь кончиками пальцев одной стены, и чуть сдвинувшись — другой. Ежели при моих ста шестидесяти сантиметрах размах крыльев тот же, то камера — около метра семидесяти. Прижимаюсь к решётке, улавливаю еле заметный сквознячок со стороны напротив — там, должно быть, тоже окошко типа моего, но я его пока не вижу. Потянувшись через прутья, шарю в разные стороны — ни до чего не дотягиваюсь. И тихо, и глухо.

В результате дальнейших исследований выясняю, что жилплощадь, доставшаяся мне в личное пользование, невелика — метра два на те же метр семьдесят; что Рахимыч — жмот, для столь дорогой его сердцу Обережницы мог бы и расщедриться хотя бы на подушку или соломку — всё не так жёстко было бы; что цепь, немалая по весу, начинает раздражать своим бряцаньем, и что я почти покрываюсь инеем. Не иначе как небольшое промораживание тоже входит в воспитательную программу узниц. Думаю, что от меня уже с нетерпением ждут воплей и стонов типа: «Где я?», «Здесь есть кто-нибудь?» вплоть до апофеоза: «Я на всё согласна, только выпустите!»

Обломайся, Омарчик. Я тебе не жук на верёвочке, чтобы куда захотел, туда и дёрнул.

Опускаюсь на жёсткое ложе по-турецки и усиленно думаю, стараясь не обращать внимания на трясучку от холода, а может и от воспалённой раны. Голос, ты где? Твой выход. Устраиваем домашний Совет.

…Я так понимаю, дорогуша, откашлявшись, кидает реплику внутренний голос, что настал час Икс.

Это как? Скептически поднимаю бровь. Икс — в смысле, что полная зад… непонятка?

Икс — это час, ради которого с тобой и носились и цацкались твой любимый Васюта, сэр Майкл, Николас, Аркадий, Гала — все, кто принял участие в твоей судьбе, кто вбивал в твою непутёвую головушку всё, что сам знал, делился, чем мог. Кто-то — опытом, кто-то — кровью, кто-то — упорством, жизнелюбием, чувством собственного достоинства… Что, как не их выучка и выручка позволяют тебе держаться и верить в себя? Даже Рорик — разве не научил тебя кое-чему, из последних сил добивая защитный круг? Вспомни его глаза, упрямо закушенную губу…

Вот и покажи, что можешь. Разминка закончилась. Работай, Ива.

Молодец, голос. Ты меня никогда не подводил.

Итак, встряхнувшись и сжав зубы, чтобы не клацали, составляю план действий. Перво-наперво — устранить самые сильные раздражители. Чтобы не отвлекали, не мешали думать. Затем — просчитать тактику. Морально подготовиться. Пока меня не трогают — признаков жизни не подавать, пусть считают, что я всё ещё в отключке. А дальше… придётся импровизировать.

…Конечно, мне страшно. Я же и до этого не в идеальном мире жила, знаю, что делают разные отморозки с похищенными и заложниками, — низкий поклон средствам массовой информации и интернету за леденящие душу подробности. Я хорошо понимаю, что давить на жалость, стараться понравиться, улещивать, пятки лизать — в моей ситуации бесполезно. Единственный козырь, который и нужно обыгрывать — это какая-то необходимость во мне Главы Клана Огня. Видать, очень я его интересую, если даже на связях с доном, на их старинной дружбе крест поставил, это ж серьёзно для восточного мужчины… да и для мужчины вообще.

А вот как правильно обращаться со мной, он даже не задумывался, действует по своей методе, по которой, вероятно, собственных женщин обламывал. Для него они все на один манер скроены, должно быть, привык начинать с запугивания. Побеседовал бы со мной по-хорошему, глядишь, до чего-нибудь и договорились бы, зачем сразу-то душить и пальцы резать? Или он думает, что после этого я воспылаю к нему любовью?

Я вспоминаю дона Теймура и его ответ посланнику. Переговоров не будет, Омар. Всё, что я могу себе позволить — тянуть время.

У меня сводит челюсти от напряжения. Вот он, самый насущный вопрос — холод. Что можно предпринять? Костёрчик не разведёшь, нечем, да и жечь нечего. И даже если я до хрипоты наорусь через решётку — зуб даю, до утра никто и пальцем не пошевелит и не затопит гостеприимный очажок. А что бы, например, посоветовал мне сейчас Николас?

Родственница, сказал бы, придумай что-нибудь сама, ты же у меня такая умная… Не выдержав, фыркаю. Давай-ка прокрутим в памяти его уроки…

Упорно не идёт из головы наша прогулка по парку. Допустим, пример с двойником дона Теймура мне пока не пригодится, для его использования нужен прямой, так сказать, контакт с объектом. Хотя бы визуальный. А ведь что-то было ещё интересное, промелькнувшее тогда же, в разговоре? Думай, родственница, слышу знакомый шёпот. Думай, Ивушка.

Стаканчик с лимонадом, закипевшим у меня в руках, — вот что надо было вспомнить. Кровь — та же вода, говорил Ник, с ней всегда можно договориться.

…Одна моя знакомая держит кошек-сфинксов. По-разному можно относиться к этой породе, но что меня всегда поражало — так это её удивительная приспособляемость. Несмотря на полное отсутствие меха, киски не мёрзнут — у них температура тела не тридцать шесть и шесть, как у человека, а тридцать девять градусов. У собачек китайской хохлатой породы — то же самое.

Заинтересованно прислушиваюсь в себе. Тут главное — не переусердствовать, а то мозги закипят, в буквальном смысле, кстати. Мозг, как арбуз — почти весь из воды, так что аккуратнее надо. Нам нужно только чуть подогреть кровь, а не вскипятить, а то, не ровён час, не рассчитаю по неопытности. А вот чтобы довести себя до нужного состояния, взвинтить, пытаюсь вспомнить, чем же это Николас меня так задел, что я завелась. Подловив, кстати, на том моменте, когда я тянула силу с молодой магнолии. Вот ещё одна нужная деталь: сила, энергетика. Есть она здесь?

Да сколько угодно, фыркает воображаемый Ник. О чём только думал этот Глава Огня, засовывая Обережницу в подвал, выложенный камнем? Вспомни, ты можешь тянуть энергетику изо всех стихий, а их вокруг — в переизбытке. Земля — вот она, под ногами, хорошо утоптанный пол, не изолированный никаким покрытием. Известняк — так и сочится энергией древних скал, из коих его вырубили, влагой дождей, поливающих эти скалы, огнём иссушающего когда-то солнца, силой ветров, тысячелетиями полирующих поверхность… И это всё сейчас — твоё!

Работаем, Ива.

О чём ещё он думал, Рахимыч, приказав посадить меня на цепь? Мне как раз некуда сбрасывать излишек энергии, чтобы не было передоза, а здесь — готовый аккумулятор, да из стольких звеньев! Правда, тянуть из земли и облицовки приходится в ускоренном режиме, и уже из-за одного этого меня шибает в пот. Когда от избытка силы цепь начинает искриться, я принимаюсь активно жалеть свою бедную покалеченную ручку, растравляя себя видом несчастных культяпочек… в общем, довожу себя до слёз, но где-то там, отстранённо ловлю момент, когда почти незаметным усилием ускоряю бег молекул в собственной крови… А что я там ещё делаю, какие механизмы задействую — без понятия. Человеческий организм очень умный и умеет сам настраиваться под правильно поставленную задачу. Не знаю, сколько показал бы градусник, но явно выше традиционных тридцати шести и шести, поскольку мне становится ощутимо жарко. Настолько, что я даже сбрасываю кроссовки и с удовольствием шевелю пальцами ног. После чего занимаюсь своим многострадальным телом, вспомнив уроки по заживлению.

Раны на месте отсутствующих пальчиков стараюсь продезинфицировать — и вовремя, потому что уже скапливается под кожей нехорошая чернота; помогаю рассосаться шишке над бровью, унимаю боль в шее — от борозды, оставленной петлёй. Больше всего по времени и затратам отнимает обожжённый бок, но я и с этим справляюсь. Впрочем, на всех болевых точках стараюсь ограничиться самым необходимым — снимаю боль и воспаления, и достаточно. Силу придётся экономить — мало ли, вдруг мне понадобится сразу и много. Мне ещё ночь куковать в этом холодильнике, а собственное тепло тоже нужно поддерживать. Жаль, конечно, что голову преклонить не на что — не привыкла я без подушек, но ведь не в грязи лежу, и то хорошо. И крыс мне сюда не напустили, чему я несказанно удивляюсь, но, должно быть, Рахимыч брезглив и не желает у себя под боком этакую пакость разводить, против неё любая магия бессильна.

В общем, хочешь жить нормально даже в тюрьме — устраивайся по-хозяйски. У меня получилось. Осталось дождаться утра.