Sorry, no preview (стихи 1993-2013)

Винный камень

Идёт бычок, качается...

(А. Барто)

...как ни корми: всё бестолку, не впрок,

всё – на убой... Зерно не терпит плевел...

Ещё один откинулся не в срок,

и я привычно смерть его примерил

и подытожил: снова не моя...

А наверху, под куполом печально

идёт бычок – качается земля,

и зрители застыли в ожиданье...

Длинноты истерической любви

и краткость поучительной концовки:

shоw must gо оn... Tо be оr nоt tо be

в таком контексте кажется издёвкой,

иллюзией... Как призрачная цель

распластанных под атмосферным прессом.

...успеть бы вплюнуть пару строк в туннель

за окнами летящего экспресса,

впечатать в холст замысловатый крик

и выжечь в небе чёрную полоску...

Площадка перед замком. Зал затих.

И мертвецы выходят на подмостки,

выцеживая звук из челюстей:

семёрка, тройка... что там с третьей картой...

Бычок бежит по встречной полосе

и вздрагивает – будто перед стартом.

(16.12.2004)

Плывёт в тоске необъяснимой...

Плывёт в тоске необъяснимой...

(И. Бродский)

Плывёт в тоске необъяснимой

с опасной бритвою в кармане

певец пассивно-агрессивный

и сам себя любовно ранит.

А в облаках железный панцирь:

над Сахалином и Цусимой

вишнёвоглазый камикадзе

плывёт в тоске необъяснимой.

За хлипкой пазухою камень

неся на праздник кумачовый,

безмозглой бабочкою Фанни

летит на лампу ильичову.

Hа поезд, пахнущий телами,

отчаливающий уныло,

садятся ангелы с крылами,

внося под юбкой пуд тротила.

Над головами вереницей

плывут в тоске необъяснимой

хронический самоубийца

и Бог, прибитый к древесине.

И вновь расставленные кегли

глядят на шар. Hа шее зимней

бульваров каменные петли...

Плывёт в тоске необъяснимой

певец красивый, волоокий –

ничейный друг и не сородич...

И мозг его, уснув глубоко,

плодит чудовищ.

(25.11.2004)

у окна

И. Г.

упершись лбом в холодное стекло,

я наблюдаю ночь и, в то же время,

свою физиономию с весьма

нелепым, старомодным выраженьем

Созвездия твоей далёкой ночи

моложе вдвое... Нам не разминуться

пока наш компас точен как часы

и дважды в день показывает север...

(18.11.2004)

Агорафобия

...мне кажется, отсутствие – не тем,

а некой фокусирующей призмы –

вливает в меня яд мифологем:

от эллинизма и до фетишизма.

В долине Нила засуха. Hа стон

походит песнь расстроенной Изиды...

Рамзес Последний умер и закон –

сервирован в фамильной пирамиде.

...вот именно, отсутствие – не тем,

а некой нерушимой сердцевины –

в конце концов и сделает нас тем,

чем сделает... а впрочем, всё едино...

Мельчает Тибр – как всё наше бытьё...

В провинциях разврат и вакханальи.

Последний Цезарь поднят на копьё,

что было без сомнения брутально...

Я выхожу – без слова, без руки –

из времени и видимого спектра...

Родная речь как ствол большой реки

ветвится рукавами диалектов...

И часть меня – как человека труд

по капле обращает в обезьяну –

в угрюмой глубине сибирских руд

в который раз творит себе тирана.

(10.11.2004)

Гадес*

Нарисованный ветер не вывернет воротник,

не испортит причёску, не перехватит вдох...

Разве что, сунет в ухо мунковский ультра-крик

или лизнёт извилины парой шершавых строк.

И оттого, проснувшись, спешно впадаешь в транс,

прячешь за быстрой маской медленное лицо.

Древней крылатой кляче не вытянуть на Парнас

обморочный поезд царственных мертвецов.

По бесконечным ступенькам, вяло текущим вниз,

мимо немого паромщика – в каменное нутро

с метастазами станций... Вслед мне слепой гитарист

тянет «...помилуй полярников» из перехода метро...

Нарисованный ветер не всколыхнёт огня

неоновой Wreagley Spearmint,** вмонтированной в горизонт.

Мутные тени ахейцев движутся сквозь меня,

и редкая птица камнем падает в Ахеронт.***

*Гадес – то же, что Аид. Прим. сост.

**Wreagley Spearmint – название жевательной резинки. Прим. сост.

***Ахеронт – одна из главных рек Гадеса (Аида). Прим. сост.

(04.11.2004)

Симбиоз

Природа-мать вползёт в моё окно,

навалится живородящим лоном...

И я пред ней – то хрупкий эмбрион, то

эдипов Гамлет в траурном трико.

Точно за ствол цепляющийся плющ –

одновременно бич его и пленник:

в замке её найдёт успокоенье

в моем паху вибрирующий ключ...

Дитя металлургических поэм,

что в имени тебе её и лоне...

Как юный Гензель в леденцовом доме,

я в ней живу, боюсь её и ем.

Гостеприимно приоткрыв окно,

пред архи-лоном грохнусь на колени,

и на потребу женщин из селений,

в избе горящей буду конь в пальто.

(17.10.2004)

В поэзии добравшись до конца...

В поэзии добравшись до конца,

не отличу от красной чёрной даты.

В истории, где брат пошёл на брата,

в конце концов зарезали отца...

Года идут, и зеленеет медь

вознёсшегося гордо монумента.

Я пялюсь в мониторы перманентно:

мне, как и прочим, нравится смотреть

как умирают дети.

(10.10.2004)

Упражнение

Кто мог знать, что он провод, пока не включили ток.

(БГ)

Не уверен. В деталях, числах, движеньях губ.

Точки: отсчёта, кипения, и – над i

переменчивы точно количество пальцев рук –

не упрятать в перчатку и не собрать в горсти.

Слово (было уже!). Из хаоса вышел хлам,

и из хлама взросли бамбуки и вбили клин.

Педантичный топограф разрезал всё пополам,

но забыл про ничейную плоть между ян и инь.

Из горячих отверстий забил речевой поток.

Ты, эффектно срывая скальп, завершил стриптиз.

Слово – НЕ воробей, а скорее всего, патрон,

и озвученный ангел срывается уткой вниз.

Орнитолог фиксирует птиц золотой иглой

на небесной лазури. Барометр падает ниц.

Ты не знал, что ты – липа, до встречи с бензопилой.

Но ты можешь считать, это Джоплин поёт на бис...

(05.10.2004)

Омен

Искать в себе или бороться за...

Но вырастет – Анчар (какой по счёту?).

У древа жизни тоже – корень зла.

...так вслед за звуковым – два самолёта

проходят временной барьер – хлопок...

На мониторах пусто. Стюардессы

умело разливают кипяток,

со страхом глядя на пустые кресла,

точно с экрана – в мёртвый кинозал...

Взрыв фейрверка в магазине кукол

рвёт из орбит стеклянные глаза

и оплавляет глянцевые руки.

А мудрецы стараются – точь в точь

как завещалось в старой доброй книжке –

посеять в нас разумное и проч.

Фотографы отбеливают ночь,

и бесконечно длится фотовспышка...

(07.09.2004)

Пожилой Амур не натягивает тетивы...

Пожилой Амур не натягивает тетивы,

а нажимает на курок «Кольта» или «Беретты»,

и свинцовые пчёлки неотвратимой любви

жалят тугую плоть под бронежилетом.

И каждый патрон на четверть, или, скорей, на треть,

каждый расстрельный залп или выстрел в спину –

проводники любви, её хлеб и плеть...

(а газовая камера – love-машина)

Постоянный ингредиент или конечный продукт

всего, что взрывает мир или улыбается в колыбели...

Пожилой Амур стреляет с обеих рук

как всегда без промаха. И без цели.

(02.09.2004)

Синяя борода

...в своём роде любовь или равное ей по боли

упражнение с бритвой – отворение юной плоти...

Я твой чёрный король на белом (E8) поле,

ты прекрасная пятая дама в моей колоде.

Под стальное крещендо пикирующего Гастелло,

под метеосводки о сошествии урагана

мы не встанем с постели... Я дам тебе лук и стрелы:

постреляй, дорогая – я стану св. Себастьяном...

Горизонт на закате со стекающей в небо струйкой

как от горла к горлу протянутая паутина...

Выше нас только адово пламя в моей буржуйке.

Mы – нечётная пара (почти уже двуедины).

...прорастая друг в друга, пока время не выбьет зубы:

в своём роде инцест – словно Гензель в постели у муттер.

Синева на моём подбородке... Забудь, не думай...

Ничего не бойся – у нас ещё три минуты...

(20.08.2004)

Кариес

Чувство, отлитое в слово, не достоверней

половозрелой лососи, идущей на нерест.

Звёзды – не факт при обильном наличии терний.

Кариес в чём-то честнее чем съёмная челюсть.

Из невозможных сентенций всего мне милее

та, что стирает границу меж небом и ямой,

то есть, ещё один рот отворяя на шее,

пачкает воротничок незатейливым ямбом.

Похоть прямее... И истина мне не дороже

дружбы меж Ваней и Лялей, любивших Жюль Верна.

Впрочем, их нежное чувство едва ли надёжней

бабочек в юном паху и уж не достоверней

Зевса с его Олимпийцами, спящих в курганах.

В дёснах у неба твой купол сияет как фикса...

Нет никого, кто надёжней твоих истуканов

и ничего – достоверней безносого сфинкса.

(14.08.2004)

Геология

1.

Васильев был геолог. Прозябая

восточнее уральского хребта,

он, не снимая рюкзака с хребта,

сбивал подмётки, начиная с мая

до осени, природою вещей

заняв свой разум на пути к астралу...

Он люто ненавидел минералы,

руду и геологию вообще...

Но он любил. Любил давно и трудно

начальника их партии Петрова.

И, каждый год записываясь снова

к нему в отряд, надеялся на чудо

взаимности. Увы ему: на деле

(всему виной всегда людская косность)

Петров предпочитал традиционность

как в огненной воде так и в постели.

А посему, не видя в жизни толку,

после ночного пьяного признанья,

наткнувшись на стенУ непониманья,

Васильев застрелился из двустволки.

2.

Возможно выжить с безответным чувством,

но невозможно пережить надежду, –

так думалось Петрову много позже

(его-таки достал поступок друга)...

И далее: что вообще есть дружба?

Ступенька ли, преддверие любви?

И где тогда граница между ними?

Васильев перешёл её и умер...

Петров же перейти её не смеет:

употребляет спирт и практиканток

и служит геологии одной...

(10.08.2004)

Цюрих. Кафе Одеон. Улисс.

1.

Я пришёл к тебе с приветом...

(А. Фет)

Ну вот и я – твой бедный Одиссей,

измученный капризами Каллипсо...

Довольно ткать и вдовствовать, царица.

Гони взашей непрошенных гостей.

Я утомлён и дьявольски промёрз:

Ирландия – не место для еврея...

Я подменял на скалах Прометея

и птица мне выклёвывала мозг.

О, я входил в историю, затем

оставил за спиной десяток спален...

Мой ход конём был в чём-то гениален,

и до сих пор пугает ЭВМ.

Ну вот и я. С приветом к Вам, ma belle...*

Наш поцелуй не будет скоротечен.

Он станет длиться, длиться – бесконечно,

пока не сплюнем зубы на постель.

2.

Он здесь бывал: ещё не в галифе...

(И. Бродский)

Десятый год (минуло как во сне!)

я обитаю у истоков Райна**

в... как метко называют здесь, Wahlheimat***,

что, впрочем, несущественно: passe...****

...Одно из многих уличных кафе,

с не очень длинным списком из великих

однажды посетивших... и безликих –

случайных, трезвых или под шофе.

Традиция зеркальных плоскостей...

Бармен у стойки как шофёр Роллс-Ройса...

Забрызган подсознанием Дж. Джойса

и перхотью Эйнштейна до бровей,

я рассыпаю сахарный песок,

чуть-чуть не донеся до чашки с чаем,

и – аноним – назвавшись Гантенбайном,*****

заказываю скотч на посошок,

как будто замыкая некий круг...

К полуночи здесь тише и безлюдней:

лишь безымянный сын ошибок трудных

и Ленин...

3.

Среди вошедших нет полугероя...

(В. Красавчиков)

...не просто относительно (на мыло) –

едино всё (что воля – что капкан)...

Храню осколок из пяты Ахилла

и иногда прихрамываю сам.

Как пуля со смещённым центром веса

рвёт внутренности, но щадит покров,

блуждая в мясе времени и места,

я где-нибудь выныриваю вновь.

Что там на перевёрнутой странице,

и чем ты был мгновение назад?

(я до сих пор склонялся, что Улиссом,

но иногда мне кажется: Синдбад)

За столиками пусто, только тени...

В осиротевшей зале гасят свет.

И кажется, что двигался без цели,

но шёл

след в след.

*ma belle – моя прекрасная (фр.) Прим. сост.

**Райн (Rhein) – немецкая транскрипция р. Рейн. Прим. авт.

***Wahlheimat – родина по выбору (нем.) Прим. авт.

****Passe – прошлое (фр.) Прим. сост.

*****«Назову себя Гантенбайн» – роман Макса Фриша. Прим. сост.

(17.07.2004)

майнкампф

...из жвачного щас – там, где лица поплоще и глаже,

развивая дежурную грусть в беспримерный катарсис,

я срываюсь в унылое до, где всё глубже, но гаже,

чёрно-белой палитрой пороча спектральный анализ.

Я покроюсь асфальтом поверх философского щебня

и взрасту на глазах точно рог белозубого фавна

из дырявых затылков героев Цусимы и Плевны,

закалившись как жидкая сталь в штык апостола Павла.

Что-то скажет на это далёкий заоблачный фатер...

Перетрёт, перемелет в муку как законченный мюллер

всевозможные виды и мой (!) человеческий фактор,

станет хлопать дверьми и ругаться, и с горечью плюнет.

Так вычёсывать звёзды и солнце засасывать в окна...

В бесконечном не-до-и-не-после бороться со скукой.

Обожжённый романтик прокусит обугленный кокон

и родится – крылат – изумрудной назойливой мухой.

(01.07.2004)

Восход

И. Г.

...Так клавишами движима рука,

и губы – тетивою поцелуя...

Дождь вырастет из-под воротника,

нанизывая облачность на струи,

сшивая серой ниткой верх и низ...

И скульптор вычтет статую из глыбы,

и пекарь напечёт зверей и птиц,

и Бог коржей наделает из глины.

Ночь выпадет из скважины зрачков

как чёрный холст из пыльной антресоли,

с прорехами пастушечьих костров

и тусклым серебром личинок моли,

и поплывёт – недвижима ничем...

И молодая ведьма – молчалива

и безутешна – не сомкнёт очей

и будет ткать рубашки из крапивы

пока крыло не выбелит восток...

И женщина – невинна и бесстыдна –

задумчиво надкусывает плод.

Звезда восходит. Бремя станет сыном.

(01.06.2004)