Сосуд порока. Гиляровский и Станиславский

Глава 1. Вновь растворилась дверь на влажное крыльцо…

– Снова хотите сделаться сыщиком? – спросил меня Рудников. Городовой Рудников? Вот этот сухощавый полицейский в чине с манерами бешенной креветки? Да нет! Какой же это Рудников! Рудников был здоровый детина с пышными усами, немного глуповатый, но все-таки!

Я открыл глаза. Белый потолок с лепниной, люстра с черным проводом, уходящая к стене – совсем недавно заменили керосиновые лампы электрическими. Но зато по вечерам светло, хотя и свет какой-то механический, нереальный. Но работать можно. Пошарил рукой по столику у кровати, нашел табакерку и нюхнул. Взбудораженные глупым сном мысли потихоньку начали правильно укладываться в извилины. Все хорошо, ранняя осень, на дворе солнышко, птички все еще поют, жена на кухне говорит со служанкой… видать, завтрак готовит, мне спешить некуда. И даже телефон не звонит. Красивый, шведский, хотя и почти бесполезный телефон, потому что разобрать речь собеседника можно только по наитию. То есть в Москве ничего не происходит, тишь да гладь, да Божья благодать. Можно просто накинуть мой любимый персидский халат, сунуть ноги в тапочки и… Увы, именно в такие светлые дни и происходит какая-то гадость!

Звонок. Не телефонный. Кто-то жал на дверной звонок. Да и не просто жал. Не робко, а как будто с силой топил кнопку, будто требовал – скорее откройте, откройте немедленно, иначе я просто изойду бешенством тут у вас на третьем этаже! Быстро затопала служанка, стукнула дверь, и послышался мужской голос. Требовал меня. Немедленно! С яростью! Я быстро сел на кровати и накинул рубашку.

Дверь приоткрылась и в комнату просунулась голова Маши.

– Сейчас штаны одену, – буркнул я. – Кто там?

– Станиславский. Волосы дыбом, глаза сверкают. Чуть не трясется. Ты что-то натворил?

Я недоуменно пожал плечами.

– Похоже, ты его сильно обидел, – сказала Маша.

– Да чем я его мог обидеть? Мы и не виделись. Что за ерунда?

Одевшись, я накинул сверху пиджак, чтобы не представать совсем уж в домашнем виде. И вышел в прихожую.

– Ага! – крикнул Станиславский. – Вот и он! Автор, так сказать!

Выглядел он действительно странно. Длинное лицо было перекошено, большая нижняя губа вздымалась тараном. Вообще Константин Сергеевич был аккуратист, с красиво уложенными седыми волосами и пышными усами. Говорят, по ночам он фиксировал их особой масочкой, а утром умащивал парижским лосьоном. Но на данный момент Станиславский был похож на яростного вепря. Шляпу сжал в кулаке, седые волосы торчали, усы взъерошились.

– Здрасьте вам пожалуйста, – ответил я. – Может, позавтракаете?

– Завтракать? Да мне кусок в горло не лезет!

Я пожал плечами и пошел в гостиную, где прислуга уже ставила кофейник и тарелки с бутербродами.

– Вам с сыром? Или с ветчиной? – спросил я. – Кофе или чай?

– Какое кофе! Какой чай! – крикнул Станиславский, ввалился за мной в гостиную, снимая пальто и бросая его прислуге, потом размашисто упал на стул. Заломил руки, помотал головой, потом уронил эти руки на стол и понурился. Ага. Актерская игра! Злой, да мастерства не теряет. Я никогда не мог понять, кто он в данный момент – актер, режиссер или все-таки богатый купец, один из совладельцев золототканой фабрики.

– Так что случилось-то? – спросил я, усаживаясь напротив и принимая от жены чашку с чаем.

– Что же вы, Владимир Алексеевич! Как же можно издавать книгу со мной в главной роли без спросу, да еще и такую глупую!

Я спокойно отпил кофе и спросил:

– Книгу?

– Книгу!

– Какую?

– Что значит «какую»? Вы что, по три книги в день печатаете? Не помните какую? Да вашу последнюю!

– Не издавал я. Писать – пишу. Но после того как в Сущевской части сожгли мою первую книжку, пока опасаюсь вообще что-то передавать в цензурный комитет.

Станиславский поднял большие глаза и с сомнением посмотрел на меня. Потом взял бутерброд с колбасой, нашел служанку взглядом и попросил чаю.

– Не издавали?

– Нет.

– Книгу про то, как мы с вами расследовали какое-то убийство индуса на Хитровке?

– Нет, конечно. Да и какой индус на Хитровке? – удивился я. – Там людей много, как вы помните, но только индусы там не живут. А что делать индусу на Хитровке? Это же рабочий рынок. Ну, если бы индус пытался устроиться маляром или кровельщиком… Ну, стены бы клал… по-индусски… А жить там. Где? В ночлежках? Среди воров и проституток?

– Вот! – голос Станиславского снова обрел силу трагика. – Вот! Как вы могли написать про то, что я влюбился в проститутку Княжну?

– В кого? В Княжну? Да вы же женаты! – я чуть не расхохотался. – Да Княжне сейчас лет пятьдесят! Или даже больше! Где же вы это все прочитали?

– В вашей книге! – с сарказмом сказал Станиславский. Он нервно откусил кусок бутерброда и начал бешено жевать.

– Я же вам говорю, не издавал я никаких книг.

– С ва… – Константин Сергеевич хотел что-то сказать с набитым ртом, но опомнился, разжевал, вытер усы салфеткой и продолжил. – С вашим именем на обложке. Во всех книжных лавках и магазинах продается. Я в театр ходить не могу! Актеры тут же интересуются, мол, как там у Княжны, где, мол, миловались, у вас или у нее? А как жена относится к этому? Актрисы нос воротят – с проституткой связался. Книппер со мной не здоровается. Немирович качает головой, мол, вот вы какой, не актер, а просто фанфарон! Но, говорит, ничего, зато все билеты раскупят. Теперь, говорит, люди будут ходить во МХТ не Чехова с Горьким посмотреть, а на вас полюбоваться. Скандал какой, говорит, хотя с коммерческой стороны это и неплохо. Актер, режиссер, знаменитый человек, фабрикант, а тут такое… Такое!!!

Тут до меня, наконец-то дошел смысл его рассказа.

– То есть, – грозно сказал я, – вы хотите сказать, что кто-то издал под моим именем книгу?

– Насчет кого-то не знаю. Но Гиляровский в Москве один.

– А что же это за книга?

Я грохнул чашкой о блюдце, пролил немного кофе, не замечая, как Маша подобралась. Станиславский закатил глаза.

– А я вам о чем толкую?

– Где она?

– С собой я ее таскать не буду. Да в любую книжную лавку зайдите, они там первыми продаются. Хватают как пирожки!

Я вскочил и пошел к двери. Станиславский, прихватив еще бутерброд, пошел за мной.

– Извините, не успел позавтракать. То есть книжка точно не ваша?

Я помотал головой. Прислуга снова подала режиссеру пальто. Он был обескуражен:

– А почему же она продается как ваша? А кто же ее тогда написал? И главное – почему про меня? Как такое может быть?

Мы быстро спустились по недавно вымытой лестнице вниз. На улице я повернул налево, свернул за угол и оказался около небольшого книжного магазина. И хотя повсюду в больших вазах стояли свежие цветы, перебить запах старой бумаги они не могли. Внутри книги стояли в десятках шкафов, было очень узко, некоторые полные люди должны были ходить только боком, и то задевая полки.

Маленький толстый хозяин с седыми усами и крохотной бородкой, прямо расплылся в улыбке.

– Владимир Алексеевич! Вам сам бог послал! Уж будьте так любезны, подпишите мне несколько экземпляров. Для меня, для родственников и еще для дорогих сердцу покупателей! И правда дорогих, Владимир Алексеевич, потому что и возьму с них подороже! А как же! С подписью автора!

– Где эта книжка? – грозно спросил я.

– Да вот же, справа от вас!

И действительно, на низеньком столе в углу, под вазой с пышными, хотя и искусственными цветами лежало несколько книг: с моей фамилией, портретом Станиславского (Константин Сергеевич был нарисован просто дьявольски, с усмешкой и ножом в руке) и какой-то ангельской внешности дамы (если ангелы бывают с надутыми губками и сонными глазами). Вероятно так должна была выглядеть Княжна. Лет тридцать назад. И посреди обложки заглавие: «Хитровка. Сосуды порока».

– Заглавие, конечно… Дамы не берут. Зато потом от них горничные и кухарки прибегают, – радовался хозяин магазина. – Все-таки, «Сосуды порока»! Так что по самому краю прошлись! Вы, Владимир Алексеевич, конечно, репортер, но и писательское начало в вас… Ого-го! Да! Прямо ого-го-го! Я сам прочитал за один вечер. Но уж очень непохоже на то, что вы пишете в газетах. Тут вы просто как бы скинули с себя фрак журналистики и окунулись, так сказать, прямо в эти сосуды!

– Да подождите вы с этими сосудами! – Станиславский тронул меня за рукав и осторожно указал на дверь. Я даже повернуться не успел, как загрохотали подошвы сапог.

– Тэ-э-экс, – грянул зычный голос. Не просто зычный. Только у городовых такие трубные ноты. – Эй, продавец, Сосуды есть?

– Порока? – Хозяин еще даже не понял, что происходит нечто из ряда вон. – Вот они, а с ними и автор. Владимир Алексеевич Гиляровский!

В мое поле зрения ворвался городовой с жесткими усами и глазами холодными, будто почтенное утро туманное.

– Уж повезло! Михайлов!

– Слушсь!

– Литературу в мешок! Автора в участок!

– Как же так, – вдруг побледнел хозяин магазина, – Почему книги в мешок? Что это за самоуправство?

– А потому как цензора не прошли. А вы продаете. Впрочем… Михайлов, мы сколько лавок прошли?

– Три!

– Три, – кивнул городничий. – И везде нам говорили…

– Что книга цензуру прошла. И мне показывали письмо, – пролепетал хозяин.

– Именно! Липа это. Не было цензуры. Самиздат, можно сказать! Так что вас, хозяин, мы забирать не будем, однако из Москвы пока не уезжайте. А автора с собой возьмем, чтобы он тут литературным саботажем не занимался.

Я схватился за голову! Час от часу не легче!

– Да не моя это книга! – крикнул я.

– Фамилие ваше?

– Гиляровский.

– Ну и отлично. Выходите.

И тут Станиславский снова тронул меня. Пока я отвлекался на городового, актер сумел взять одну из книг, раскрыл ее и нашел строчку с издателем. Город Тверь, прочитал я, издательство «Петухов и Курочкин».

– Не к добру курица петухом запела, – мрачно сказал я.

Я вышел с городовыми, а Станиславский остался в лавке, просто стараясь не привлекать внимания. Второй городовой, Михайлов, закинул мешок с книгами в полицейскую карету, сел и пригласил меня.

– Нет уж, – проворчал я, – лучше пешком пройдусь. Я знаю, тут недалеко. На Большую Дмитровку?

– Точно! – ответил первый городовой. – Бывали уже?

– Не без этого.

– По преступной части?

– Да ладно! Я же был криминальным репортером!

– Ну, пошли!

Люди обходили нашу пару – видать не просто так городовой ведет мужчину в легком пальто и картузе. Такой, небось, хлыщ, вроде под стражей, а не заметишь – и походя обворует.

– Вас-то как звать? – спросил я.

– Жулькин моя фамилия.

– Да?

– Ага. Городовой, да при этом и Жулькин. Это родителям спасибо. Зато я и жуликам сдачи не дам. Нет…

Сзади послышался совсем близко топот копыт. Это был мой извозчик Водовоз с женой Машей в пролетке. Он пустил кобылу шагом.

– Так… – сказала Маша, наклонясь. – Это что такое? Вы куда ведете моего мужа?

– В часть пройдемся, – отозвался я. – Дело тут такое. Ненадолго.

– Это как сказать, – заметил городовой Жулькин. – Может, ненадолго, а может, и на подольше. Как судья скажет. Может, ночевать вернется. А может, и по Владимирскому тракту пойдет, цепями гремя.

Но Маша даже не обратила на него внимания.

– Обед для тебя готовить? Или сразу в часть принести? – равнодушно спросила жена.

Так-то и не сказать, чтобы ее что-то беспокоило. Однако пальцы сильно сжали бортик пролетки.

– Лучше собери-ка мне вещи. Мне потом надо будет отъехать на день или два. И не беспокойся, это я уже по своей воле.

– Хорошо.

Водовоз взглянул на меня и сказав только:

– Держись, Лексеич, Бог не выдаст… – он посмотрел на городового, – свинья не съест. – Хлестнул лошадь и покатил прочь, увозя мою жену.