Сотрудник отдела невидимок

1

Солнце медленно наливалось жаром. На голубой морской глади сверкали и искрились яркие блики цвета расплавленного золота. Едва заметные волны неустанно полировали прибрежный песок, оставляя на нем затейливые узоры из стеблей водорослей. Где-то надоедливо ныла противоугонная система, напоминающая гнусавый напев муэдзина. Единственная раздражающая деталь, мешающая наслаждаться утренним пейзажем.

Воспоминание о муэдзинах, минаретах и прочих прелестях Египта заставило поморщиться мужчину, вышедшего на пляж. Не так давно он вернулся из Каира и меньше всего стремился обратно. Можно сказать, что ему позволили наслаждаться отдыхом. Если не считать одного раздражающего обстоятельства: со дня на день мужчина ожидал прибытия связного, который выдаст ему инструкции. После этого каникулы резко сменятся трудовыми буднями. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Вот тебе, Юрьев, и бесплатная путевка за счет фирмы.

Фирма, в которой работал мужчина, называлась Служба внешней разведки, сокращенно – СВР. Это было постоянное место его службы. Что касается фамилии, то она была временная. Что с того? Мужчине было безразлично, кем представляться, поскольку примерно с двадцатипятилетнего возраста он общался с людьми под вымышленными именами. Теперь было около сорока, и он начал забывать, как звали его в прошлом. Иногда чудилось, что вообще никак. Он был кем угодно – и никем.

Находясь в Каире, мужчина утверждал, что он – Максим Галатей, путешествуя по свету, кем только не представлялся, а теперь вот настало время побыть Иваном Игоревичем Юрьевым. Всего лишь до конца отпуска, плавно переходящего в работу.

Ее всегда хватало, сколько он помнил. А в последнее время начался настоящий аврал, усугубляемый отсутствием достаточного количества профессиональных кадров.

Мир стремительно менялся. Запад, поманивший доверчивых россиян образом «капитализма с человеческим лицом», внезапно перестал расточать обворожительные улыбки, а то и вовсе демонстрировал откровенный волчий оскал. Возобновление холодной войны, о которой поспешили объявить массмедиа, грозило перерасти в войну самую настоящую, жестокую, беспощадную и кровопролитную. Подогреваемые иностранцами «горячие точки» были подобны искрам, из которых однажды возгорится пламя. Что станется с планетой, охваченной пожаром Третьей мировой? Ни один политик, ни один ученый или аналитик не сулили человечеству шансов на выживание. Пожалуй, в третьем тысячелетии от Рождества Христова это была главная и единственная причина, препятствующая открытию полномасштабных боевых действий.

Зато на невидимом фронте сражения шли не прекращаясь, денно и нощно, во всех уголках земного шара, в воде и воздухе, в массовом сознании и на дипломатических приемах, в темных переулках и под хрустальными люстрами. В этой необъявленной войне, как в любви, все средства были хороши, и, кстати говоря, любовь являлась опаснейшим секретным оружием, а не божьей благодатью. Возможно, даже более разрушительным, чем ненависть.

Прочитав однажды знаменитый роман Оруэлла «1984», Юрьев поразился тому обстоятельству, как точно предугадал писатель путь, по которому станет развиваться так называемое цивилизованное общество. И речь в романе шла вовсе не про СССР, что ускользнуло от внимания западных цензоров. Оруэлл нарисовал мрачную утопию, пришедшую на смену демократии. И название пресловутого Министерства любви вполне подходило для Пентагона или Центрального разведывательного управления Соединенных Штатов Америки…

В сравнении с махиной ЦРУ СВР России не тянула даже на скромный министерский отдел. Когда Юрьев читал в «Таймс» или в «Комсомолке» статьи о вездесущей руке Москвы (всегда в перчатке, и непременно – в окровавленной), он только дивился дремучему невежеству авторов… или их бессовестной продажности. Бюджет российских разведчиков в сотни раз уступал американскому или британскому, а уж о размахе деятельности и говорить нечего. В представлении Юрьева СВР являлась чем-то вроде пистолета, из которого приходилось отстреливаться от пулеметов, пушек и бомбардировщиков.

Структура учреждения была довольно запутанна, но его штатное расписание было короче любого департамента ЦРУ. По направлениям деятельности СВР делилась на три основных подразделения: оперативное, аналитическое и функциональное. Юрьев принадлежал к числу оперативников, хотя руководство отдавало должное его аналитическим и интеллектуальным способностям. Плюс отличная физическая подготовка, знание полутора десятков языков, многолетний опыт работы, развитая интуиция, личное обаяние. Благодаря этим своим качествам Юрьев почти не вылезал из загранкомандировок. В полном соответствии с тезисами недавней речи российского президента, призывающего разведчиков «усиливать активность», «наращивать потенциал», «стоять на страже интересов» и «опережать противника на ход, а лучше на два».

Почему не на три? Не на десять?

Если бы за эти усиления, наращивания и опережения еще платили как следует, лениво подумал Юрьев и тут же велел себе прекратить хныкать. Уж кому-кому, а ему грех жаловаться на судьбу. Мчится галопом по Европам, скачет по Азиям и Африкам, открывает для себя Америки. Чтобы сосчитать увиденные страны, не хватит всех пальцев на руках и ногах, а с городами вообще без карты и калькулятора не разберешься. Живал Юрьев в трущобах, но зато порой сибаритствовал и в пятизвездочных отелях. И кухни народов мира перепробовал, и багамский песочек таптывал, и за рулем «Бентли» сиживал… правда, чтобы в следующий момент юркнуть в крысиную нору лондонской подземки, а затем отлеживаться на матрасе в каком-нибудь конспиративном клоповнике, перебиваясь с хлеба на воду.

Так что болгарское захолустье – не худший вариант, подумал Юрьев, сидя на полотенце у самой кромки моря. А работа… Что работа? От нее, говорят, кони дохнут, однако забывают добавлять при этом, что люди без работы чахнут и умирают. От тоски. Пусть даже в переносном смысле, а все равно безрадостная перспектива.

2

Со стороны казалось, что одинокий мужчина на пляже наслаждается покоем, блаженно щурясь на солнце. Это было верно лишь отчасти. Юрьев действительно радовался передышке, но полностью расслабляться себе не позволял, по привычке контролируя обстановку. Когда настанет время действовать, каждая деталь может оказаться важной, каждый пустяк. Разведчики часто горят на мелочах – прописная истина, известная каждому почитателю шпионских романов. Но умные разведчики используют мелочи в своих интересах.

Юрьев досконально изучил Албену, не только исходив ее вдоль и поперек по улицам и аллеям, но и облазив все крутые тропы, исследовав все уголки парка. У него имелось наготове несколько маршрутов, подходящих для того, чтобы избавиться от слежки. Он знал, как незаметно покинуть бильярдную, где расположены запасные выходы из центральных отелей, куда скрыться в случае опасности и откуда неожиданно возникнуть при необходимости. А еще он незаметно изучал курортную публику, отмечая про себя тех, кто вольно или невольно оказывался рядом. Это было механическое, почти бездумное занятие. Своеобразная медитация, избавляющая от скуки человека, который дал себе зарок не смотреть телевизор и не читать газет, чтобы на время забыть о существовании большого мира с его большой и грязной политикой.

Рассеянно водя прутиком по песку, Юрьев вычерчивал причудливые вензеля, стирал их, начинал заново, а сам поглядывал на яхту, стоящую на якоре в паре километров от берега. Кому она принадлежит? Почему никуда не плывет, день за днем привлекая внимание Юрьева? Довольно странное времяпровождение для владельца и его пассажиров. Судя по размерам и очертаниям яхты, она стоит денег немалых. Хм, у богатых свои причуды, но на то они и богатые, чтобы даже в причудах оставаться рациональными.

Воткнув прутик в песок, Юрьев встал и пошел в воду.

Сложение у него было скорее полуспортивное, чем спортивное. Возможно, в молодости он занимался гимнастикой или плаванием, но никак не борьбой, не боксом и не тяжелой атлетикой. Если не считать курчавых зарослей на груди, то волосяной покров на теле был редкий, и не бугрились на нем мускулы, без которых немыслим настоящий герой. Тем не менее женщины засматривались на Юрьева, когда в поле зрения не оказывалось объектов поплечистей, помоложе и понахрапистей.

Почему? Кто их разберет, женщин? Кто отгадает, чем может привлекать их мужчина средних лет, с невыразительным лицом и глазами неопределенного цвета. Может быть, он двигался как-то по-особенному. Может быть, в его взгляде присутствовало что-то притягательное. А может, дамам нравилась прическа Юрьева: тщательно зачесанные наверх и назад волосы, как у киноактеров прошлого века, когда мужчины ходили в отутюженных брюках, гладко брились, аккуратно стриглись и стеснялись хлебать пиво на ходу.

Странные нравы, наивная публика. Что ж, у каждой эры свои химеры, и хорошо, если они не страшны, а забавны.

3

Плавая, Юрьев всегда держал глаза открытыми, а выходя на берег, любил поваляться с зажмуренными глазами. Это позволяло ему не видеть окружающих, в особенности вездесущих пышных матрон, взявших моду загорать топлес. Смотреть на них было не слишком приятно. Не только из-за их рыхлых форм и обилия складок. Стоило случайно повернуться в сторону такой перезрелой красотки, как она спешила принять картинную позу, а ее супруг начинал подозрительно коситься на Юрьева. Мужья не любят одиноких бездельников, ошивающихся поблизости. Вместо того чтобы обрядить жен в нормальные купальники, они нервничают, ревнуют и отравляют себя ядом желчи.

Дабы не будоражить общественность понапрасну, Юрьев завел привычку являться на пляж с первыми лучами солнца, пока гости Албены видели десятые, самые сладкие утренние сны. Приходя к морю задолго до завтрака, он успевал как следует размяться и обзавестись поистине зверским аппетитом.

Чем-то это напоминало молодость, когда Юрьев был физически силен, морально устойчив и готов к любым подвигам во славу отечества. Если бы ему приказали свернуть горы, он взялся бы за эту задачу без колебаний. С годами сил поубавилось, пыл уменьшился, будущее перестало видеться в радужном ореоле, а вера в идеалы сменилась сарказмом. Иногда он чувствовал себя постаревшим мушкетером, только без верных боевых товарищей. Двадцать лет спустя – это совсем не то, что двадцать лет назад. Когда Юрьев уяснил для себя, насколько подла и продажна любая политическая система, он утратил смысл жизни, ощутил себя преданным, брошенным, никому не нужным.

Года три назад он даже написал прошение об отставке, но, проходив всю ночь из угла в угол своей квартиры, порвал рапорт, привел себя в порядок и как ни в чем не бывало отправился на службу. Без нее Юрьеву и жить становилось незачем. Ему постоянно требовалась труднодостижимая цель, риск, испытания, опасности. Существование на грани позволяло чувствовать себя востребованным и не испытывать угрызений совести за бездельничанье на пляже.

Ему нравилось купаться и загорать в одиночестве. Уборщики еще копошились где-нибудь в отдалении, спасатели и аттракционщики только-только заволакивали в воду свои катера и скутеры, а Юрьев уже покидал пляж, получив прекрасный заряд бодрости.

Так должно было произойти и сегодня. Заплыв далеко в море, он нырнул поглубже и устремился навстречу солнцу. Извиваясь над песчаным дном, Юрьев напоминал себе летающего персонажа какой-то фантастической повести. Прозрачная, как воздух, вода усиливала иллюзию полета. Ощущение было сказочное, словно в детском сне, когда без всякого усилия отрываешься от земли и паришь над ней, то взмывая вверх, то снижаясь, чтобы рассмотреть какие-то детали.

Перед глазами Юрьева проплывали размытые изображения ракушек, камней и водорослей. Они виделись не слишком отчетливо, но зато очень ярко, как на экране старенького кинотеатра, когда, прокручивая цветную пленку, киномеханик забывает навести резкость, за что публика освистывает его и клянет последними словами. В данном случае единственный зритель помалкивал, да и изображение было немым. До тех пор, пока Юрьев не осознал, что является персонажем мутного фильма ужасов.

Издав под водой сдавленное мычание, он поплавком выпрыгнул на поверхность и шумно зафыркал, отплевываясь от едкой воды, попавшей в носоглотку.

На берегу все оставалось по-прежнему. Вдоль линии моря медленно полз миниатюрный игрушечный трактор, волочащий за собой сеть с пустыми бутылками, пакетами, окурками и прочим мусором, оставшимся на пляже со вчерашнего вечера. Мускулистые, загорелые дочерна парни расстанавливали лежаки и раскрывали пестрые паруса тентов. Из желто-синего шатра выносились надувные бананы, парашюты и водные лыжи. Тишь, гладь да божья благодать. Даже не верится, что в нескольких десятках метров от мирного берега можно обнаружить кошмарные находки, от которых к горлу подступает тошнотворный ком, а волосы торчат дыбом.

Бред? Временное помрачение рассудка? Галлюцинация? В таком случае крайне тошнотворная галлюцинация.

Сплюнув в сторону, Юрьев вспомнил деревню, куда частенько ездил во время школьных каникул. Перед Новым годом дедушка, бабушка и многочисленная родня непременно запасались холодцом, именуемым деревенским народом «холодное». Поедалось кушанье с хреном или горчицей, непременно под самогон, а готовилось оно из говяжьих и свиных ног, или «булдыжек». Желтые, пупырчатые, окостеневшие, они лежали в сенях навалом, словно поленья. Маленький Юрьев не мог смотреть на них без отвращения, и теперь, много лет спустя, испытал аналогичную тошноту.

Двигая руками осторожно и плавно, чтобы не делать волн, мешающих обзору, он посмотрел вниз. Сомнений не оставалось. Внизу, на трехметровой глубине, покоилась человеческая рука, косо отсеченная по линии запястья. Пятерня, несомненно, принадлежала взрослому мужчине плотного сложения. Масти он был рыжеватой и, как показалось Юрьеву при ближайшем рассмотрении, отличался обилием веснушек. Если…

Если это не были брызги крови.

Вздор, сказал себе Юрьев, снова погружаясь на глубину. Вода смывает кровь. И следы она тоже смывает.

Зависнув вниз головой, он сделал несколько расчетливых гребков, чтобы приблизиться к находке, не подняв тучи песка. Ладонь никуда не делась. Она действительно лежала на дне тыльной стороной вверх. Рядом суетились два маленьких юрких краба, терзающих лохмотья кожи. Судя по характеру повреждения, рука была не оторвана и не отпилена, а отсечена каким-то острым предметом. Вряд ли это был топор, сабля, турецкий ятаган или японский меч катана.

Вынырнув, Юрьев почти не сомневался, что руки неизвестный лишился в отчаянной схватке с противником, вооруженным ножом. Он даже нож себе приблизительно представлял. Широкий прямой клинок с плавно изогнутым острием – безотказное, бесшумное оружие подводного пловца. Не тот псевдоармейский нож, который преподносится рекламой как «идеальное холодное оружие, прошедшее сертификацию для элитных частей специального секретного десантно-штурмового суперподразделения суперморских суперкотиков». Нет. Какой-нибудь стандартный «кабар» из арсенала морских пехотинцев США, применявшийся еще во время Второй мировой войны и снискавший себе такую же грозную славу, как автомат Калашникова. Узкая, тщательно заточенная полоска нержавеющей стали, способная перерубить толстый сук и человеческую кость.

С одинаковой легкостью.

С профессиональным мастерством.

Но откуда взяться диверсантам на болгарском курорте? Повернувшись в сторону яхты, Юрьев не заметил ничего похожего на радары, пулеметы или зенитки. Обычное прогулочное судно с компашками людей на палубе. Они не собрались вдоль борта, наблюдая за человеком, заплывшим далеко в море. Хотя все может быть.

Отдышавшись, Юрьев набрал полную грудь воздуха и нырнул в третий раз, подавляя позывы к рвоте. Пришлось приблизить лицо к страшной находке почти вплотную, чтобы рассмотреть детали. Зачем? Юрьев не сумел бы ответить на этот вопрос. Пары секунд хватило, чтобы увидеть на мертвых пальцах золотой перстень и золотое же кольцо – обручальное.

Юрьев поспешил на поверхность и, улегшись на спину, погреб к берегу. Небо вверху было синее, яркое. Не верилось, что под этим небом могут происходить столь дикие, столь страшные вещи. Это не укладывалось в голове. Не поддавалось логическому осмыслению. Не вписывалось в общую картину светлого, солнечного утра.

Но, к своему несчастью или счастью, Юрьев отлично знал, как обманчив окружающий мир, каким хрупким и ненадежным бывает он на самом деле. А еще он знал, что жуткая находка и будущее задание каким-то образом взаимосвязаны. Одним словом, отдых закончился.

4

Доплыв до берега, Юрьев с трудом добрел до своих вещей, плюхнулся на полотенце и подпер подбородок кулаком, не отдавая себе отчета, что копирует классическую позу «Мыслителя» Родена.

«Что же это получается? – спрашивал он себя. – Жил-был крупный рыжий мужчина, которому ни с того ни с сего вдруг взяли и оттяпали руку. Или – за дело. Заманили в море и…»

Юрьев раздраженно почесал переносицу. Нет, конечно же, никто мужчину в море не заманивал, потому что искалечить его можно было на берегу. Либо на лодке. Либо…

Юрьев посмотрел в сторону яхты, почти неразличимой в сверкании солнечных бликов. Если до сих пор она вызывала недоумение, то теперь словно излучала угрозу. Или у Юрьева разыгрался приступ паранойи, профессиональной болезни всех разведчиков? Он ожесточенно помотал головой, разгоняя мрачные мысли, и уткнулся лбом в поднятые колени.

– Плохо? – участливо спросил мужской голос.

Юрьев поднял глаза и увидел перед собой пожилого болгарина, заправляющего пляжным аттракционом и спасательной службой. Молодые подчиненные звали его Папá, с ударением на последнем слоге, на французский манер. На его плече была вытатуирована Эйфелева башня, он никогда не расставался с зеркальными солнцезащитными очками и мобильным телефоном, прицепленным к плавкам. Как большинство жителей Албены, он прекрасно говорил по-русски, хотя обожал вворачивать словечки иностранного происхождения, звучащие в его произношении как «абсолутно», «глобаль», «эффектив», «колоссаль».

Выигрывая время, Юрьев встал, проделав это с несвойственной ему медлительностью.

Сообщить болгарину о страшной находке? Попросить вызвать полицию? Но каковы будут последствия? Не исключено, что конечность несчастного давно унесло прибрежным течением, и тогда «руссо туристо» Иван Юрьев предстанет перед албенскими полицейскими полным идиотом. В лучшем случае предположат, что он перегрелся на солнце или перепил анисовой водки. В худшем – сообщат об инциденте российскому консулу и порекомендуют определить Юрьева в психиатрическую лечебницу. Если же ему все-таки поверят и чудом обнаружат улику, то Юрьеву придется давать свидетельские показания, подписывать протоколы и заполнять анкеты, а он не имел права привлекать к себе повышенное внимание блюстителей порядка. Общение с ними чревато срывом встречи со связным. Рассказывай потом начальству про руку на дне. Проваленная операция может стоить карьеры, а переквалифицироваться в дворники Юрьев готов не был. При одной мысли об отставке у Юрьева возникло чувство, напоминающее изжогу. Моральную.

– Плохо, – подтвердил он, вымученно улыбаясь.

– Алкоголь синдром? – нахмурился Папá.

Ах, если бы причиной было банальное похмелье!

– Да, – соврал Юрьев. – Небольшой перебор вчера случился.

– Не рекомендуется делать миксы.

– Гм, миксы?

– Смеси, – подобрал синоним Папá. – Кто не мешает с пивом мастику или ракию, у того голова болеть не будет.

«Будет, – мысленно возразил Юрьев. – Она уже болит, голова. Раскалывается от тревожных мыслей».

Мимо прошла супружеская пара преклонного возраста. Немцы, как определил Юрьев, были обряжены в пестрые одежды и весили вместе центнера два. Толстенные, порозовевшие от солнца, с тяжело колыхающимися телесами и кривыми ножками, они походили на мультяшных слонов или бегемотов. Но забавными они Юрьеву не показались. Он бессознательно взглянул на руку немца, прикидывая, какую силищу и точность необходимо приложить для того, чтобы отсечь ее одним ударом. К горлу подкатил ком. Юрьев провел ладонью по глазам, прогоняя видение, подброшенное мысленным взором.

– Давно хотел спросить вас, – сказал он, вставая, – в здешних водах водятся хищные рыбы?

– Как же иначе? – удивился Папá.

– И чем они питаются? Кем? – поправился Юрьев.

– О, корма хватает. Все кого-нибудь кушают. Так устроен мир. Глобаль аппетит.

Вот уж действительно. Вместо того чтобы корпеть над заумными манускриптами, философам следовало бы поспрашивать о смысле жизни у простых людей.

– Акулы? – предположил Юрьев.

– Есть и акулы, есть, – подтвердил Папá с такой гордостью, словно лично сотворил их и запустил в море.

Глядя на него, трудно было удержаться от улыбки, но Юрьев удержался. Он опасался, что его улыбка будет воспринята как страдальческий оскал.

– На людей нападают? – спросил он.

Папá расхохотался, качая головой:

– Черноморские акулы, или катраны, как их иногда называют, маленькие, размером с собаку. – Он развел руки в классическом жесте рыбака. – Нет причин для фобии. Скверная водка, смешанная с пивом, – вот что по-настоящему опасно для жизни. Убийственная, ха-ха, смесь.

По привычке Юрьев проанализировал смех, делая это автоматически, как компьютер, настроенный на определенную программу. Когда в хохоте преобладает буква «у», и человек, собственно говоря, «хухучет», а не хохочет, это означает, что он робеет или скрывает страх. Хихиканье скрывает в себе скрытность, злорадство и хитрость. Смех, который можно описать как «хе-хе», говорит о дерзости или завистливости собеседника, а «хо-хо» означает хвастливость, неискренность и высокомерие. Папá смеялся искренне и открыто, хотя поддержать его Юрьев не сумел.

– Один знакомый, – сказал он, – утверждает, что в Черном море есть рыбы, способные отхватить человеку руку.

– Не имею таких сведений, – пожал плечами Папá. – Хотя всякое бывает.

Юрьев решил закрыть тему. Про акул он спросил по привычке не отбрасывать ни одну из возможных версий, пока окончательно не убедится в ее несостоятельности. На мужской руке, не дававшей ему покоя, отсутствовали следы зубов.

Юрьев кивнул в сторону яхты:

– Кто владелец?

Тени на лице болгарина словно потемнели, сделавшись черными и контрастными.

– Не знаю, – произнес он.

– Чем можно заниматься на яхте, стоящей на якоре вдали от берега? Пассажиры приплывают в Албену?

– Не знаю, – повторил Папá.

– Что ж, спасибо за информацию, – сказал Юрьев, свертывая полотенце. – До свиданья. Пойду, пожалуй, перекушу.

– Непременно покушайте горячего, – посоветовал Папá.

– Да, да, – рассеянно кивнул Юрьев.

Перед его мысленным взором возникла пятерня, лежащая на песке. Вряд ли в глотку полезет хоть горячее, хоть холодное. Не этим утром. Не при столь свежих впечатлениях.

– И не вздумайте похмеляться с утра, по русскому обычаю, – погрозил пальцем Папá, после чего стало ясно, почему он получил свое уважительное прозвище.

– Есть другие обычаи? – съехидничал Юрьев.

– Непременно, – с достоинством ответил Папá.

– Разве болгары похмеляются?

– Случается. Даже мне иногда приходится.

– Неужели?

– Я человек, следовательно, ничто человеческое мне не чуждо.

Если бы Карл Маркс, чье высказывание было процитировано, услышал непередаваемую интонацию Папá, он перевернулся бы в гробу от зависти.

– Ни за что бы не подумал, – заметил Юрьев.

– Тем не менее это так, – сказал болгарин. – Положитесь на мой опыт. Слушайте рецепт. Одна бутылка ледяного пива, плотный завтрак и крепкий сон – вот что возвратит вас к жизни.

«Меня – да, – мысленно согласился Юрьев. – Но не того бедолагу, которому безжалостно оттяпали руку. Готов спорить на что угодно: он тоже покоится на дне морском».

– Спасибо, – произнес он.

– На здравие, – улыбнулся Папá.

– Еще один вопрос, – улыбнулся в ответ Юрьев.

– Да?

Во взгляде болгарина появилось отсутствующее выражение. Он явно не желал возвращаться к разговору о яхте. Юрьев тоже не собирался этого делать. Он был не из тех людей, которые готовы биться в стену лбом. Жизнь научила его искать обходные пути.

– Я слышал ночью какой-то шум, – сказал он.

Папá осторожно произнес:

– Я – тоже. Летом у нас всегда шумновато. Нон-стоп музыка.

– Не музыка, – возразил Юрьев.

– О чем тогда?

– Крики.

– Крики?

– Да. И полицейская сирена. – Юрьев притворился озабоченным. – Мне показалось, что случилось какое-то преступление.

– Криминал? – встревожился Папá.

Учитывая вялотекущую преступную жизнь Болгарии, этому не приходилось удивляться.

– Это происходило где-то рядом. – Юрьев провел перед собой рукой, охватывая жестом ближайший сектор пляжа. – Не подскажете, что здесь произошло? Кого-то ранили? Убили?

– В Албене? – Болгарин огляделся по сторонам, как бы ища взглядом, кого привлечь в свидетели столь странным речам.

Предположение явно показалось ему невероятным. Осторожно, мягко, чтобы не повергнуть его в шок, Юрьев подтвердил:

– В Албене. Если не ошибаюсь, кому-то повредили конечность.

– Простите?

– Руку. Насколько я понял, один из дравшихся был вооружен ножом.

– Ничего не знаю об этом, – насупился Папá. – Абсолютно.

– Несчастный так вопил от боли…

– Я дал неправильный рецепт. – Болгарин смерил Юрьева оценивающим взглядом и щелкнул языком. – Одна бутылка пива не поможет. Выпейте две. И постарайтесь пробыть в постели как можно дольше.

– Э-э… спасибо.

Благодарить болгарина вроде было не за что, но других фраз не нашлось. Это была та самая ситуация, про которую принято говорить: «Нет слов». Отвесив прощальный полупоклон, Юрьев отправился восвояси.