Сотворение мира

1

Прошлой ночью стратег Перикл праздновал третий год моего посольства, устроив в доме Аспазии вечеринку с музыкой. Как и все, касающееся мало кому известного и еще менее славного посольства, вечеринка проводилась в относительной тайне и в последнюю минуту. Незадолго до заката, когда я уже собрался лечь спать, явился Демокрит с сообщением, что стратег хочет меня видеть. Мы поспешили через весь город, закрывая лица плащами, чтобы консерваторы не узнали, что представитель Великого Царя сговаривается с Периклом поработить Афины.

В начале ведущего к дому Аспазии переулка — нельзя назвать это улицей — стояли два скифа-охранника. Они спросили Демокрита, по какому мы делу. Он назвал им какой-то пароль, и нас пропустили.

Я совершенно взмок. Летом здесь так же жарко, как зимой холодно. В общем, климат почти такой же скверный, как в Сузах, если это возможно. Впрочем, теперь я стал необычайно восприимчив к жаре и холоду. Короче, придя к Аспазии, я обливался потом.

Демокрит говорит, что обстановка там очень изысканна. Но откуда тебе знать? Несмотря на все богатство твоего деда, дом в Абдере, где ты воспитывался, весьма неказист, если не сказать большего. Из всех окрестных домов лишь дом Каллия представляется одновременно и удобным, и роскошным. Я чувствую, что ковры лежат на каменном полу, а на жаровнях курится ароматическое дерево.

В дом Аспазии входишь по длинному, узкому, низкому коридору, ведущему в маленький дворик. Справа от дворика под портиком устроен приемный зал, не больше комнаты, где мы сидим сейчас, пытаясь скрыться от палящего солнца.

Я сразу понял, что нахожусь в доме милетской дамы.

Воздух был напитан дорогими духами, а музыканты играли так тихо, что приходилось прислушиваться. Это редкость в Афинах, где граждане столь немузыкальны, что когда ходят на концерты, то напряженно вслушиваются в каждую ноту, пытаясь выяснить, от какой из них нужно получать удовольствие. Ионийцы из Малой Азии не таковы. Они считают музыку дополнением к беседе, пище, даже плотской любви. Музыка для них — часть воздуха, которым они дышат, а не математическое уравнение, чтобы Пифагор его решил.

В комнате, куда мы пришли, собралась, наверное, дюжина людей. Демокрит говорит, что гостей было десять, а также множество рабов из Сард. Рабы занимались музыкой и столом. Меня приветствовал Эвангелос, управляющий Перикла. Хотя эта важная фигура обычно в деревне присматривает за фермами стратега — и двумя законными сыновьями, — последнюю неделю он вместе с остальными афинянами праздновал трофей победы: народное собрание проголосовало за Перикла. Предлогом для трофея стало возвращение Эвбеи, но на самом деле его устроили в честь хитрости, с помощью которой Перикл прошлой зимой одолел спартанского царя, когда спартанское войско захватило Аттику и афиняне спрятались за своими длинными стенами.

Когда из спартанской штаб-квартиры в Элевсине пришло требование сдаться, собрание чуть было не поддалось соблазну так и сделать. В конце концов, спартанское войско самое сильное в Греции, зачем же сопротивляться? Афины господствуют на море, а не на суше. Но Перикл не собирался ничего отдавать. Он тайно встретился со спартанским царем, лупоглазым подростком, никогда раньше не бывавшим дальше Пелопоннеса. Зная неопытность молодого царя, подозрительные спартанские старейшины приставили к нему специального советника, чтобы тот не спускал глаз со своего подопечного. Но, как позже заметил Перикл, такая предосторожность всего лишь удвоила цену. Малолетний царь получил три золотых таланта, оставленных для него в Дельфах, а советник — ушлый политик — семь золотых талантов на месте. Когда царь и советник были куплены, спартанское войско убралось восвояси. Малолетнего царя старейшины потом оштрафовали на огромную сумму, а советник бежал в Сицилию, где, предположительно, наслаждается богатством по сей день.

— Единственная трудность, — говорил Перикл на вечеринке, — как объяснить эти расходы собранию.

Совет Аспазии отличался прямотой:

— Когда представишь свои счета, просто укажи: десять талантов — на необходимые расходы.

Предчувствую, именно так Перикл и поступит. Все равно все знают, что спартанцев купили. Когда я сделал Периклу комплимент, как дешево Афинам обошелся мир, он мрачно ответил:

— Я купил не мир. Я купил время.

Но мой рассказ стал сумбурным.

Хотя, когда мы пришли, Перикла не было, Аспазия более чем восполнила его отсутствие. У нее прелестный голосок, она очень нежно исполняет милетские песни, читает стихи лучше всех, кого я слышал. Конечно же, я не представляю языка прекраснее, чем правильный ионический диалект. Да, Демокрит, даже прекраснее персидского.

— Я хотела встретиться с вами с первого дня, как вы приехали в Афины.

Она двумя руками держала мою, и создавалось впечатление, что каждое произнесенное ею слово значит именно то, что она хочет сказать. Когда я похвалил ее мужество принять меня у себя в доме, Аспазия рассмеялась:

— Меня всегда звали мидофилкой. Но мне все равно. Правда, бывает, что…

Ее голос затух. Я еще раз проклял свою слепоту. Что бы я ни отдал за возможность рассмотреть ее лицо! Демокрит говорит, что Аспазия невысокого роста и немного похудела с прошлой зимы. Волосы светло-каштановые и некрашеные — так он думает. Ты еще мало смыслишь в этих вещах, не то что я. Не то что я в былые времена.

Аспазия представила мне множество мужчин: Формион, правая рука Перикла на собрании, другой — полководец по имени Софокл. Много лет назад, когда ему было двадцать, этот Софокл написал трагедию и получил за нее первый приз на празднике Диониса. Старик Эсхил был так раздосадован своим вторым местом после этого молодого выскочки, что бежал в Сицилию, где остроглазый орел удачно нацеленной черепахой положил конец соперничеству поэтов. Всегда с удовольствием думаю о смерти Эсхила.

Софокл здесь пользуется дурной славой, потому что открыто домогается молодых людей своего класса. По каким-то причинам это в Афинах табу. Хотя среди афинских граждан поощряется любовь к мальчикам-подросткам своего класса, когда у мальчика начинает пробиваться борода, он должен отказаться от половых сношений с другими гражданами. Ему полагается жениться и начать семейную жизнь. Потом, выполнив свой долг, ему не возбраняется подыскать мальчика-любовника и продолжать… Продолжать что? Полагаю, обучение нового гражданина и воина. Такие обычаи не в диковинку везде, и в частности среди наших родственников в северных племенах. И все равно я не вполне понимаю строгий запрет на половые сношения между взрослыми мужчинами, которые к тому же афинские граждане. Хотя иностранцы и рабы считаются законной добычей для имеющих подобные половые предпочтения, взрослые граждане, желающие завести между собой любовь, теряют право занимать государственные должности.

Но пока что Софокл умудряется и занимать должность, и соблазнять юных граждан. Правда, Перикла он здорово раздражает. Недавно стратег отчитывал своего друга и подчиненного.

— Ты должен служить примером, — говорил главнокомандующий. — Не прикасайся к своим солдатам. Отводи глаза, когда они купаются.

Но Софокл продолжает возмущать афинян. Говорят, когда он навещает друзей, молодым людям этого дома велят прятаться. Кстати, поскольку стратег Перикл не проявляет ни малейшего интереса к мальчикам, его считают бессердечным. Здесь очень необычное общество.

Аспазия провела меня к низенькой кушетке. Я сел на краешек, а она устроилась у моих ног, как внучка. Нам принесли вина. Вдали слышался смех девиц. Если Аспазия и не снабжает Перикла девицами, как утверждают его враги, ей определенно удается привлекать к себе в дом самых талантливых гетер в Афинах. Мне давно не было так хорошо, как прошлой ночью. Хотя в моем возрасте такие удовольствия не только неприличны, но и небезопасны, я был рад припомнить — впервые с тех пор, как покинул Индию, — как восхитительно раствориться в обществе мужчин и женщин высшего ранга. Для Персии это нечто немыслимое. Потому, полагаю, нужно афинянам отдать честь изобретения нового и восхитительного вида светского общества.

Демокрит считает, что эту честь следует отдать лично Аспазии. Он говорит, что другие афинянки не то что уступают ей, а их вечеринки становятся просто тупыми пьянками. Демокрит знает. Благодаря царственному позволению отца, он может сколько угодно пропадать в домах гетер. Он также сумел не попасть в лапы мужчин. Можешь благодарить судьбу за такую доброту — пока. Неудивительно, что ты так часто смеешься.

Я спросил у Аспазии про Анаксагора.

— Он в Коринфе.

— Вернется?

— Не знаю. Надеюсь.

— Я уверен, вернется. Я слышал, как Перикл защищал его.

Весь закутавшись, я ходил на собрание. Фукидид нападал на Анаксагора и его теории. Перикл защищал своего друга и не касался теорий. Не скажу, что на меня произвел впечатление тот или другой оратор. Перикл красноречив и может, если захочет, выводить прямо-таки фригийские страстные ноты. Я привожу музыкальный термин, потому что стратег пользуется своим голосом, как музыкальным инструментом. Но на суде, где обвиняли Анаксагора, лира Перикла молчала. Оба оратора были слишком расстроены недавними событиями — вторжением спартанцев, потерей Беотии, переворотом в Эвбее. В некотором смысле Перикл оказался на суде, когда афиняне в нем больше всего нуждались. В конце концов, когда собрание решило, что Анаксагор не мидофил и не атеист, этим оно просто выказало свое доверие Периклу. Фукидид тяжело воспринял свое поражение. Он обещает повторить свое нападение в другой раз. Уверен, так и будет. После суда Анаксагор тактично покинул Афины. Должен признаться, я скучаю по нему не меньше Перикла.

Я похвалил Аспазию за вино, музыку, надушенный воздух. Она рассмеялась — приятный звук.

— Мой дом покажется очень бедным в сравнении с гаремом Великого Царя.

— Откуда вы знаете, что мне известно, как там?

— Вы были наперсником старой царицы и в милости у нынешней царицы-матери. О, я о вас все знаю!

И она в самом деле знала. Очевидно, греческие женщины в персидском гареме как-то умудрились наладить связь со своими товарками в греческих городах. Я удивился осведомленности Аспазии о придворной жизни.

— Но ведь мой отец служил Великому Царю — как каждый день напоминают нам консерваторы.

— Великий Царь очень любил Милет, — проворковал я.

В действительности Милет доставил Персии больше бед, чем все остальные малоазийские города, вместе взятые. Ксеркс хотел срыть его до основания.

Перикл присоединился к нам так тихо, что я не замечал его присутствия, пока не ощутил на плече руку и не услышал знаменитый глуховатый голос:

— Рад вас видеть, Кир Спитама!

— Стратег!

Я попытался встать, но рука на плече усадила меня обратно.

— Не беспокойтесь, досточтимый посол. Я сяду рядом.

Аспазия удалилась за вином для стратега. Я заметил, что вечеринка продолжается как ни в чем не бывало, словно правителя и не было, хотя не заметить того, кто сидел рядом со мной на кушетке, было невозможно даже в темноте, — так он был заметен. Я не знал, что Перикл настолько выше меня.

— Мы не оказали вам должного внимания, — сказал он. — Но просто не было возможности.

— Я понимаю, стратег.

— Вы знаете, что это я послал Каллия в Сузы заключить мир?

— Да, мы знали это еще тогда.

— Надеюсь, вы знаете, как я противился Египетскому походу. Прежде всего, это было грубым нарушением нашего соглашения. Но поскольку я не смог должным образом огласить его перед собранием, то и не смог собрание уговорить. Все равно, оглашенный или нет, договор остается в силе, пока это касается нынешнего правительства.

— Великий Царь сказал бы так же.

— Долго же мы продержались! — Перикл хлопнул в ладоши — от радости? Я не мог определить только по голосу, не видя его. — Вы знали Фемистокла.

Это было утверждение, а не вопрос.

— Да, я переводил его слова, когда он приехал в Сузы.

Перикл встал и подал мне руку, мускулистую руку воина. Я кое-как поднялся на ноги.

— Я бы хотел поговорить с вами, — сказал он. — Наедине.

Стратег провел меня через зал. Хотя он задерживался перекинуться словом то с одним, то с другим из приглашенных, ни к кому из женщин, кроме Аспазии, он не обращался. Перикл отвел меня в маленькую душную комнатку, где пахло оливковым маслом.

— Здесь я работаю.

Он усадил меня на табурет.

Мы сидели так близко друг к другу, что я ощущал запах его пота, напоминающий раскаленную медь.

— Когда Фемистоклу устроили остракизм, мне было двадцать восемь, — сказал Перикл. — Я думал, это величайший человек из всех, что породил наш город.

— Но теперь…

Я начал было придворный ответ, но стратег перебил меня. Он не был падок до лести, то есть лести в персидском смысле. Как грек, он жаждал аттического разнообразия.

— С тех пор я изменил свое мнение. Это был алчный человек. Он брал деньги со всех, принимал их в том числе и от родосского тирана, что непростительно. Хуже того, взяв от тирана деньги, он ничего для него не сделал.

— Возможно, так Фемистокл доказывал, что он истинный демократ. — Я не удержался от колкости по адресу его партии. Шутка прошла незамеченной.

— Фемистокл доказал, что его слово ничего не значит. Но в свое время он был величайшим полководцем. Более того — или, возможно, к тому же, — он понимал мир лучше всех, кого я знал.

— Даже лучше Анаксагора?

— Анаксагор понял многие тайны мироздания. Конечно, это очень важные и глубокие знания. Но я говорю о политике. Фемистокл понимал, как поступят люди, раньше их самих. Он умел предвидеть будущее. Он мог сказать, какие грядут события, и не думаю, что этот дар достался ему от Аполлона. Нет. Думаю, он умел предсказывать будущее, потому что ясно понимал настоящее. Вот почему я хочу знать…

Перикл запнулся. У меня было чувство, что он смотрит на меня.

— Что вы хотите знать, стратег?

— Я хочу знать, что говорил Фемистокл об Афинах, о Спарте, о Персии. Естественно, если вы не захотите говорить, я это пойму.

— Я расскажу вам, что могу. — Я был честен. — То есть что смогу вспомнить, а моя память о недавнем прошлом не слишком хороша. Я могу рассказать слово в слово, что говорил мне Великий Царь Дарий тридцать лет назад, но уже забыл большую часть из того, что говорил мне Фукидид зимой в Одеоне.

— Счастливец! Хотел бы я его забыть. Да он не дает. Вы знаете, он борец, и борец плохой. Из тех, кто жмется, жмется к тебе, а потом исподтишка кусает. Афины тесны для нас двоих. Рано или поздно один должен уйти. Потому что…

Перикл снова запнулся. У него была склонность жалеть себя, принимавшая форму притворного непонимания противника. На последнем собрании он вел себя явно по-детски. Перикла критиковали за трату слишком больших государственных средств на строительство новых зданий. Вместо того чтобы объяснить, что без этих расходов половина населения лишится работы, он сказал:

— Прекрасно. На завершение строительства я потрачу собственные деньги. Но тогда честь постройки будет принадлежать мне, а не городу.

Поскольку хор «Нет!» был отрепетирован заранее, стратег получил ассигнования — и сберег свои средства.

Перикл воспринимал политические дела слишком лично. Впрочем, Афины — небольшой городишко, лидеры слишком хорошо знают друг друга, и поэтому их взаимные нападки всегда имеют личный характер и рассчитаны не только ранить, но и растравить рану.

Как бы то ни было, по настоянию Перикла я постарался припомнить свою единственную личную беседу с Фемистоклом. Она состоялась в Магнезии за год-два до его смерти. Не помню, почему я оказался в этой части мира. Но помню: когда вдоль тракта разнеслась весть, что едет царский друг, Фемистокл выслал навстречу мне гонца. Не соизволю ли я остановиться гостем в доме наместника? Как персу, естественно, мне было приятно, что он меня помнит. Как грек, естественно, я понял, что ему от меня что-то нужно.

Помню, что день клонился к вечеру. Кажется, стояло лето. Мы с Фемистоклом сидели на прекрасной лоджии с видом на сады его обширного поместья. За годы Фемистокл скопил огромное состояние и умудрился каким-то образом вывезти его из Афин до того, как лишился власти.

— Между мной и сатрапом в Сардах возникло недоразумение. — Он собственноручно налил мне и себе вина. — Дело пустяковое, однако… — По греческому обычаю, он выплеснул немного вина на пол. — Несколько лет назад я установил в Афинах статую, названную «Водоносом» — в память о тех временах, когда я был надзирателем за водой, — между прочим, непростая работа, но я тем не менее справлялся с ней неплохо. Статуя бронзовая — старомодно, конечно, но всем она понравилась. Как бы то ни было, после падения Афин персы забрали статую и установили в храме Геры в Сардах.

Да, Демокрит, он сказал «после падения Афин».

— И я спросил сатрапа, не могу ли я выкупить статую у храма и послать обратно в Афины, — понимаете, в знак примирения между персами и греками, и все такое прочее. Сатрап пришел в ярость. И теперь обвиняет меня в оскорблении Великого Царя, в измене, в…

Фемистокл долго перечислял угрозы сатрапа. Он был искренне обеспокоен этой перепалкой. Я постарался его успокоить, сказал, что улажу это дело через канцелярию и Третий дом гарема. Определенно мирный договор для Великого Царя важнее, чем какая-то статуя. К несчастью, примерно в то же время афинян угораздило напасть на нашу провинцию Египет. В ярости Великий Царь приказал Фемистоклу собрать флот. Через неделю Фемистокл умер — говорят, его укусила лошадь. А статуя Водоноса так и осталась в Сардах по сей день.

Когда я заверил Фемистокла, что какой-то лидийский сатрап не собьет с толку Великого Царя, мы обсудили тысячу и одну вещь. Фемистокл имел живой и любознательный ум; он задал мне множество вопросов и выслушал многие, если не все, ответы.

Я тоже задавал вопросы. Разумеется, я спросил о Египте. Уже тогда все знали, что недовольные там ждут помощи извне. Поддержат ли афиняне анти-персидское восстание в Египте? Ответ Фемистокла был категоричным;

— Если афиняне не сойдут с ума окончательно, то есть, так сказать, не перечеркнут собственный опыт, — он улыбнулся, — они никогда не нападут на континентальную Азию и Африку. Какой смысл? Завоевать их они не смогут. Афинян для этого просто мало.

Я повторил его слова Периклу, который пробормотал:

— Да, да. Он прав. Нас действительно слишком мало. Продолжайте. Прошу вас.

Я рассказал остальное из запомнившегося. Диалог состоялся примерно такой:

— Я уверен, что для Афин нет опасности со стороны Великого Царя.

Фемистокл остановил на мне долгий взгляд, чтобы убедиться, насколько серьезно я воспринимаю рассуждения персидского наемника. Я не выразил никаких чувств.

— Я больше не пользуюсь близостью с Великим Царем. Но с вами я согласен. Великий Царь хочет лишь сохранить, что имеет. Если мои молитвы сбудутся, когда-нибудь мы двинемся на восток…

— А если мои молитвы найдут отклик, афиняне двинутся на запад, — сказал Фемистокл.

— Он не сказал куда?

Перикл придвинулся так близко, что я чувствовал щекой жар от его лица.

— Сказал. Фемистокл говорил про Сицилию, Италию. Он говорил: «Европа должна быть греческой. Мы должны смотреть на запад».

— Именно! А теперь, что он говорил обо мне?

Меня позабавило, что Перикл обладает обычным тщеславием общественного деятеля. К счастью — или к несчастью, — общественный деятель всегда кончает тем, что путает себя с народом, который возглавляет. Когда стратег Перикл думает об Афинском государстве, он думает о себе. Помогая одному, он помогает другому. Поскольку Перикл талантлив и мудр — не говоря о хитрости, — Афинам должно повезти.

Хотя я не припомню, говорил Фемистокл о своем политическом преемнике или нет, я дал волю фантазии. Говорить с правителем — это не давать показания под присягой.

— Фемистокл понимал, что вы логичный преемник Эфиальта. Он сказал, что не принимает всерьез проклятия на ваш род Алкмеонидов…

Я запустил эту выдумку из любопытства, как Перикл отреагирует на то, что многие греки по-прежнему считают его и весь его род проклятыми, поскольку два века назад один из его предков убил врага в храме.

— Как известно, проклятие снято с тех пор, как наше семейство отстроило храм Аполлона в Дельфах.

Из этого небрежного ответа я не понял, верил Перикл в действие проклятия или нет. Если оно действует, пострадают Афины, потому что Перикл и есть Афины, или так он думает. С возрастом я все больше и больше верю в вечные проклятия. Ксеркс ждал, что его убьют, и я уверен, не выказал удивления в последний предсмертный момент, прежде чем, барахтаясь в крови, расстаться с грозным величием владыки.

Я играл придворного.

— Фемистокл с уважением отзывался о вас — в отличие от Кимона. Его он ненавидел.

Последнее было правдой.

— Кимон был опасным человеком, — сказал Перикл. — Я бы никогда не позволил ему вернуться. Но Эльпиниса меня перехитрила. Да, я поддался этой старой карге. До сих пор не пойму, как это она проделала, — не зря говорят, ведьма. Так или иначе, она пришла ко мне, нарядившись невестой. Я онемел. «Ты слишком стара для таких нарядов», — сказал я. Но она спорила со мной, как мужчина, и добилась своего. Кимон вернулся домой. Теперь он мертв, в то время как Фукидид… Да, город тесен для нас двоих. Один должен уйти. Скоро.

Перикл встал. И снова сильная рука помогла мне подняться на ноги.

— Вернемся к гостям. Отпразднуем мир со Спартой и мир с Персией.

— Конечно, стратег. Отпразднуем Периклов мир, — сказал я совершенно искренне.

Перикл ответил, как мне кажется, с такой же искренностью:

— Хорошо бы, будущие поколения говорили, что ни один афинянин не надел по моей вине траур.

Я, Демокрит из Абдеры, сын Афинокрита, разбил эти воспоминания Кира Спитамы на девять книг. Я заплатил, чтобы их переписали, и теперь каждый грек может их прочесть.

Через неделю после приема у Аспазии Кир Спитама умер, быстро, без мучений, слушая мое чтение из Геродота. Это произошло около сорока лет назад.

За эти годы я совершил путешествия по многим странам. Я жил в Вавилоне и Бактре. Я поднялся до истоков Нила и на востоке дошел до берегов реки Инд. Я написал много книг. Но когда я вернулся в этом году в Афины, никто не узнал меня — даже говорливый Сократ.

Похоже, Кир Спитама был прав, считая, что проклятие Алкмеонидов все еще действует. Перикл был великим человеком, но над ним висел рок. Во время его смерти двадцать лет назад Афины были разбиты извне спартанским войском, а изнутри смертоносной чумой.

Теперь, через двадцать восемь лет постоянных войн, Афины сдались Спарте. Этой весной длинные стены были срыты, а когда я пишу эти строки, Акрополь занят спартанским гарнизоном.

В большой степени благодаря знаниям, полученным от Кира Спитамы, я смог за долгие годы жизни выявить причины не только всех небесных феноменов, но и самого мироздания.

Первоосновой Вселенной являются атомы и пустота, все остальное — просто человеческие выдумки. Миров, подобных нашему, бесконечное множество. Они появляются и исчезают. Но ничто не может возникнуть из ничего или перейти в ничто. Более того, атомы сами по себе распространены в бесконечности и бесчисленны, они образуют вселенский вихрь, где порождаются все составляющие начала — огонь, вода, воздух, земля. Причина возникновения всех вещей в непрекращающемся кружении, которое я называю необходимостью, и все происходит по необходимости. Так, Вселенная постоянно воссоздается вновь и вновь.

Как начал догадываться, если не верить, Кир Спитама, у мироздания нет ни начала, ни конца, и Вселенная постоянно развивается во времени, которое бесконечно. Хотя я нигде не наблюдал ни малейшего следа Зороастрова Мудрого Господа, он вполне может служить понятием, переводимым как круг, символизирующий космос, первичное единство, мироздание.

Но об этих вещах я написал в других книгах, и, упоминая о них сейчас, я просто хочу выразить признательность старому человеку, чью историю жизни я рад посвятить последнему живому свидетелю блестящего времени — Аспазии, жене Лисикла, торговца баранами.