Советская республика и капиталистический мир. Часть II. Гражданская война

Л. Троцкий. НА ПЕТРОГРАДСКИЙ ФРОНТ

Сейчас несомненно настал момент провозгласить перед лицом петроградских рабочих и всей советской страны: фронт Петрограда получает крупнейшее значение.[98] Это не значит, что имеются причины для тревоги. Нет, наше военное положение достаточно благоприятно, – оно улучшается с каждым днем, и для тревоги, а тем более для паники, нет ни малейших оснований. Но не может быть также места и для беспечности. Наше военное положение улучшается именно потому, что мы все время были далеки от беспечности. Сейчас предусмотрительность требует принятия твердых, решительных мер для защиты Петрограда, или, вернее, для того, чтобы отбить самую мысль нападать на него.

Эстонская белая гвардия ничтожна. Ей помогли финские и шведские белогвардейские полки. Но и эти соединенные силы слишком незначительны, чтобы представлять действительную угрозу Петрограду. Если красные эстонские войска были отброшены, то главным образом потому, что в дело вмешался английский флот, который возмещал недостаток белогвардейских сил скоростью их переброски путем непрерывных десантных операций.

Однако, и английский флот не мог бы изменить положение, если бы соединенным эсто-финно-шведским белогвардейцам противостояла сколько-нибудь сплоченная и крепкая армия. Этого не было. Нужно сказать совершенно открыто, что большинство частей, противостоявших белогвардейцам на Эстонском фронте, проявило незначительную выдержку и крайне недостаточную устойчивость. Были, несомненно, полки, которые дрались геройски и несли большие потери, но большинство сражавшихся на этом фронте частей отступало почти без боя. Вот почему красные войска сдали Нарву.

В это самое время на финляндской границе сосредоточиваются белые финские войска. Генерал Маннергейм бряцает шпагой, на которой еще не обсохла кровь финских рабочих, и угрожает Петрограду. Телеграммы сообщают о том, что Маннергейм почтительно испрашивает разрешения у своих англо-французских хозяев двинуться походом на Петроград, который он обещает взять чуть не кавалерийской атакой.

Нет спора, Петроград является завидной целью военных операций для белогвардейских бандитов Финляндии и Эстляндии. Во-первых, можно было бы утопить в крови десяток-другой тысяч рабочих этого ненавистного города, – родоначальника социальной революции в России и во всей Европе. Во-вторых, можно было бы учинить гигантский грабеж, который, независимо от политических результатов похода, наполнил бы карманы и мешки вождей белогвардейского похода ценной добычей. Разумеется, ни один здравомыслящий человек не станет думать, чтобы Петроград мог стать надолго предметом оккупации маленькой Финляндии, правительство которой едва держится путем зверского террора против собственных рабочих. Но даже временный захват Петрограда – если бы он был осуществлен – имел бы крупнейшее моральное значение, и революционный пролетариат всего мира почувствовал бы падение Петрограда, как тяжкий удар. Этого не будет! Разрешат или не разрешат акулы англо-французского империализма Маннергейму его поход – Петроград не падет не только потому, что этого не хочет пролетариат и гарнизон самого Петрограда, но прежде всего потому, что этого не допустит вся Советская Россия.

Тов. Зиновьев совершенно прав, когда указывает в своих статьях, что мы до сих пор уделяли Петроградскому фронту слишком мало внимания. Это обстоятельство имело свои веские причины. Нам за последнее полугодие пришлось не только воевать, но в боях, под огнем неприятеля создавать армию. Естественно, если все силы военного ведомства и всей Советской России сосредоточивались в первую голову на том фронте, откуда грозила ближайшая опасность.

В августе, после падения Симбирска и Казани, Советская власть ударила в набат и привлекла внимание и силы лучших работников к Восточному фронту. В течение нескольких недель там были достигнуты крупнейшие успехи. Молодые части, впервые получившие в руки винтовки, в течение нескольких недель приобретали революционное воспитание и превосходный боевой закал. Военные успехи не заставили себя ждать. Мы очистили Волгу и продвинулись далеко на Южном Урале. Со взятием Оренбурга мы вернули Советской России Туркестан.

Успехи на востоке позволили сосредоточить все внимание на юге, где нам противостоял наиболее опасный враг. На юге задача оказалась не менее трудной, чем на востоке. На Дону сосредоточились многие тысячи белогвардейского офицерства. Богатое военное снабжение шло сперва от немцев, затем от англо-французов. Потребовалось сосредоточение важнейших сил, прежде чем нам удалось сломить волю противника. Сейчас это достигнуто. Красновская армия разбита. Железнодорожная связь с Царицыном восстановлена. Красные полки перешли далеко через Дон. Казаки либо сдаются целыми полками, либо разбегаются по станицам. Остатки красновской армии вместе с частями Добровольческой армии сосредоточиваются в районе Ростова, Новочеркасска и Донецкого бассейна. Здесь они охватываются железным кольцом наших войск. Наш Донской фронт быстро сокращается, силы освобождаются.

На очереди теперь стоит фронт Петроградский. Сюда привлечено ныне внимание Советской России. Здесь предстоит в течение ближайших недель проделать ту организационно-воспитательную работу, которая с таким успехом была проделана советскими работниками на Восточном и Южном фронтах.

В связи с этим во всей конкретности становится вопрос о наших отношениях к Финляндии.[99] Мы не хотим новой войны и нового фронта. У нас и без того достаточно врагов, и нам незачем умножать без крайней необходимости их число. Мы никогда и никого не вводили в заблуждение насчет тех чувств, какие Советская Россия питает к нынешнему правительству Финляндии, к правительству запятнанных палачей финского рабочего класса. Но политика определяется не чувством, а трезвым и холодным расчетом. Сами финские рабочие, временно раздавленные своей буржуазией при содействии штыков германского империализма, не требовали и не требуют от нас военного вмешательства, ибо слишком хорошо сознают те внутренние и международные затруднения, какие нам приходится преодолевать. С другой стороны, мы слишком уверены в грядущей победе финляндского рабочего класса, чтобы брать на себя инициативу военного столкновения с белогвардейским правительством Гельсингфорса. Мы соглашались и соглашаемся поддерживать мирные отношения с правящей Финляндией. Экономические органы Советской Республики ведут переговоры с представителями правящего класса Финляндии об установлении правильного товарообмена. Если бы финляндская буржуазия не пыталась переступить свою границу, Советская власть со своей стороны не нарушила бы мирных отношений. Но, по-видимому, правительство Финляндии претерпевает судьбу всех бессильных противонародных правительств: получив власть при помощи иноземных штыков, в постоянной борьбе с собственным народом, оно вынуждено встать на путь военных авантюр, чтобы поддержать свою призрачную власть. Советское правительство не может бесчувственно относиться к тому факту, что палач финских рабочих Маннергейм сосредоточивает на русско-финляндской границе все новые и новые полки. Мы не переоцениваем ни их количества, ни их военной ценности. Но столь же мало способны мы не дооценивать злую волю тех, кто командует этими полками. Было бы величайшим преувеличением сказать, что красному Петрограду грозит опасность. Но вполне уместно заявить, что необходимо принять энергичные военные меры, чтобы устранить самое возникновение опасности для красного Петрограда.

Нужно в кратчайший срок организовать, упорядочить, дисциплинировать, спаять Петроградский фронт. Петроград дал много тысяч первоклассных борцов на все фронты, теперь страна должна дать многие тысячи организаторов и борцов на Петроградский фронт. Наше военное положение настолько благоприятно, что мы с этой задачей справимся без чрезмерного напряжения. Петроград по-прежнему остается резервом, из которого можно черпать превосходные силы и средства, – чего нехватит, то даст остальная страна.

На Петроградский фронт! Таков теперь лозунг Советской России. Контрреволюционные авантюристы скоро убедятся, что подступы к Петрограду твердо обеспечены. Советская Россия не сдаст Петрограда. Петроград, как и вся страна, больше всего хочет спокойного труда и мира – мира даже с буржуазными соседями. Но если финские белогвардейцы попытаются нанести удар Петрограду, красный Петроград докажет, что он достаточно силен, чтобы разгромить белогвардейское правительство Финляндии.

Петроград – Ямбург.

«В пути», N 22, 11 февраля 1919 г.

Л. Троцкий. ПЕТРОГРАД ПОД УГРОЗОЙ[100]

(Речь на заседании Петроградского Совета 19 февраля 1919 г.)

Товарищи, последний раз, когда я выступал перед Петроградским Советом по вопросу об обороне Республики, я сделал несколько предсказаний, которые не совсем оправдались. Международное и стратегическое положение быстро изменяется, и нам приходится к этому приспособляться. Тогда наиболее важной задачей после очистки Волги от белогвардейских банд являлось очищение Урала, а главное – борьба с Красновым. Эти задачи выполнены лишь частично. На Урале у нас была одна крупная неудача, – единственная неудача за весь последний период. Мы потеряли Пермь – и потеряли ее не потому, что против нас там был многочисленный и стойкий противник, а потому, что мы сами на этом участке фронта были слабы и дезорганизованы. Но зато мы взяли Уфу, Оренбург, Уральск. Через Оренбург нам открылись большие широкие просторные ворота в Туркестан. И там теперь уже деятельно погружаются вагоны с хлопком и другими продуктами для Советской России.

На юге военные операции совершаются медленнее, чем я тогда ожидал. Я прошлый раз докладывал Петроградскому Совету о причинах наших неудач на фронте и о том мнимом перевесе, который, благодаря красновскому наступлению, получили белогвардейские войска на юге и который угрожал одно время Балашову, Воронежу, Царицыну. В настоящее время главное ядро красновцев сокрушено. Хотя мы еще не вошли в Новочеркасск и Ростов-на-Дону, хотя в Донецком бассейне идут еще бои с добровольцами деникинской армии, однако армия противника уже разложилась, ежедневно сдаются нам целые казацкие отряды. Станица за станицей посылают нам делегации с хлебом-солью. Теперь наши военно-революционные комитеты производят там ту очистительную работу, которая раз навсегда отучит казацкое кулачество и казацкое офицерство от выступления против рабоче-крестьянской власти. Конечно, теперь нам не нужно было бы больших усилий, чтобы отобрать от наших врагов Архангельск и Мурман. Но за последнее время возникли два новых фронта: Украина и Западный фронт – Литва, Белоруссия, Финляндия.

На юге в настоящее время освобождено все, кроме Одессы, Николаева и Херсона. Относительно последних двух городов сведения не ясны. Там несомненно происходит борьба против войск союзников. Но все остальные пункты находятся в руках советских войск, и те красные украинские полки, которые согласно неписанной, но тем более твердой конституции, составляют часть общесоветской армии, сражаются в одних рядах с нами. Если мы раньше могли опасаться, что возможный удар с юга на Москву встретит полный отпор только в Курске, то теперь противнику придется для удара на Москву преодолеть громадные пространства красной Украины. Наконец, со времени германской революции возник Западный фронт, на котором продвижение наших войск совершалось весьма быстро, отчасти благодаря военно-революционным и военно-дипломатическим переговорам с немецкими советами солдатских депутатов. Мы вынуждены были поэтому отвлечь некоторую часть наших боевых сил с Северного фронта на запад. Северный фронт можно было бы по справедливости назвать Петроградским, что дало бы тем больше оснований для тревоги, ибо тревога Петрограда есть тревога всей России, но, к счастью, удалось вовремя предусмотреть эту опасность.

По некоторым данным можно предположить, что Эстляндия, Финляндия, Швеция и др. скандинавские страны лелеют проект оборонительного союза против Англии, владычества которой на Балтийском море они опасаются. Но пока они еще слишком слабы для такого союза, а потому приступили к наступательному союзу против Советской России. Вот почему финская буржуазия, военные силы которой в действительности ничтожны, бросила свои войска на Эстонский фронт.

Несколько времени тому назад наши войска быстро продвинулись к Ревелю, а затем с такой же быстротой отошли назад за Нарву. Но те успехи были успехами экспромта, а не успехами солидной подготовки. Это мы можем заявить совершенно открыто. Раньше наша Красная Армия отступала и на других фронтах, а теперь перед нею дрожат старые, испытанные, закаленные в боях батальоны, состоящие исключительно из офицеров старой царской армии. Такие результаты были достигнуты путем морального перевоспитания красноармейских масс. И вот эту работу нужно проделать сейчас и на Северном фронте, и через несколько недель и там мы будем иметь армию, которая впишет свои подвиги в летопись побед. Я пробыл 4 дня на станции Салы, на Нарвском фронте, во время панического бегства и поражения – и был вновь там 4 дня тому назад. С полной уверенностью и с готовностью принять ответственность за свои слова, я заявляю, что те полки, которые стоят там сейчас, на 10 голов выше прежних. Настроение наших войск, стоящих у Пскова, по моим личным впечатлениям, вполне твердое.

Со стороны врага ясно отдают себе в этом отчет и пытаются наметить кое-какие планы нападения. За последнее время в Гельсингфорсе пытаются воскресить идею Карельского фронта, как угрозы Петрограду. Поэтому Петроградский Совет должен сказать свое веское слово, которое будет услышано во всем мире, в том числе и в Гельсингфорсе. Положение гельсингфорского правительства печально, ибо против него, поднявшегося к власти на крови финских пролетариев, в настоящее время громадное большинство всего финского народа, даже буржуазия, как то показывают недавние парламентские и коммунальные выборы. Не от избытка сил, а от избытка слабости и страха генерал Маннергейм замышляет поход на Петроград.

Мы еще раз открыто заявляем: в наши планы совершенно не входит увеличивать количество наших и без того многочисленных врагов. Мы не хотим создавать нового фронта. Колесо истории вертится в нашу пользу. Но нам выгоднее принять бой завтра, а не сегодня. Вот почему и с Финляндией мы готовы поддерживать мирные добрососедские хозяйственные отношения. Финские коммунисты, которые не менее закалены в классовой борьбе, чем российский пролетариат, совсем не требуют от нас немедленного объявления войны Финляндии. Наше миролюбивое отношение к Финляндии есть не фраза и военная уловка, а простой политический урок. Народный Комиссар по иностранным делам тов. Чичерин уже обратился сегодня ко всем иностранным державам с нотой, по поводу того, что Маннергейм стягивает свои войска к русско-финской границе.[101] Ответа еще нет, но несомненно Маннергейм бряцает своей шпагой по направлению к Петрограду, а бывший датский посланник Скавениус агитирует против большевиков в дипломатических сферах. Но Клемансо и Ллойд-Джордж, эти старые травленные волки империализма, слишком хорошо знают наши силы и вряд ли дадут разрешение Маннергейму на эту авантюру.

Однако, в случае угрозы Петрограду мы не ограничимся обороной. Если Финляндия не даст нам категорического ответа, что она против нас ничего не замышляет, если Маннергейм будет сосредоточивать свои полки, то мы будем отвечать на его удары такими ударами, эхо которых отразится в правительственных учреждениях и на улицах Гельсингфорса. Наша задача – пропитать наши части на Северном фронте сознанием той высокой миссии, которую возложила на нас история, а именно – обязанности защищать от возможной опасности красный Петроград.

Все недавно выпущенные курсами инструктора и красные командиры уже сведены в один маневренный отряд для защиты Петрограда. Маннергейм устраивает свои маневры около Териок, мы будем устраивать свои маневры недалеко от него.

С каждым днем наше положение становится все более и более благоприятным. Если Германии потребовалось полмиллиона солдат для оккупации одной только Украины, то англо-французам потребовалось бы 2 – 3 миллиона войск для занятия всей Советской России. Но это невозможно, невозможно хотя бы потому, что этого не позволит французам их собственный рабочий класс. В последних номерах французских газет громадными буквами распубликован порядок демобилизации, а демобилизация – это раскрепощение французского рабочего и крестьянина от военного аппарата, это начало предъявления гигантского счета за войну Ллойд-Джорджу и Клемансо.

Есть другие трудности, более значительные – это транспорт и продовольствие. Но и их – говорю по личному опыту – мы можем преодолеть, особенно если принять во внимание, что, по мере того как с фронтов будут освобождаться наши лучшие люди, прошедшие школу железной боевой красноармейской дисциплины, мы будем целыми пачками, целыми гнездами внедрять их в транспорт и продовольствие, и они сделают чудеса. Территория Советской России все растет с каждым днем. Хлеб, уголь, хлопок, а главное дружественные войска братских советских республик, – вот что ожидает нас. У нас нет основания падать духом. Нас душил германский империализм, а где он? Мы говорим через голову Маннергейма его хозяевам – Клемансо и Ллойд-Джорджу: «Помните, господа, судьбу небезызвестного Вильгельма Гогенцоллерна! Его дипломаты смотрели на нас в Брест-Литовске с высоты своего дипломатического тупоумия, как на фантазеров, они презирали нас, и эти реальные дипломаты втоптаны в грязь. А мы крепки сегодня и будем трижды крепки завтра!».

«Северная Коммуна», 15 февраля 1919 г.

Л. Троцкий. ЧЕРЧИЛЛЬ УГРОЖАЕТ, НО НАМ НЕ СТРАШНО

(Интервью)

Лорд Черчилль не принадлежит к числу тех политиков, слова которых принимаются за чистую монету. На невежественную и тупую мелкобуржуазную чернь, для которой говорит лорд Черчилль, число – «14 государств», вступающих в бой с Россией, должно производить большое впечатление.[102] Критически мыслящие рабочие Великобритании скажут, что, стало быть, дела победоносного английского империализма обстоят не блестяще, если чемпиону капиталистического насилия приходится крикливо хвастать числом мелких, в военном смысле ничтожных, союзников в борьбе против Красной Армии. Колчак с Деникиным были бы несравненно более довольны 14-ю дивизиями, чем 14-ю… географическими наименованиями.

Что искусственно насажденные буржуазные правительства Финляндии, Эстляндии, Латвии, Литвы, Польши, Венгрии и пр. враждебны Советской власти, – в этом мы не сомневались, как не сомневались и в том, что раньше или позже рабочий класс этих государств справится со своей буржуазией, – как только пролетариат Англии и Франции положит предел насилиям империализма Антанты над малыми и слабыми народами.

Завоевательные стремления безусловно и всецело чужды советской политике, что ясно каждому здравомыслящему человеку, осведомленному относительно целей и задач Советской власти, относительно программы и всего прошлого той партии, которая руководит жизнью нашей страны. Вот почему нами отдан был действующим на нашем Западном фронте войскам приказ не переходить границ мелких государств, объявивших о своем выходе из состава бывшей царской империи. Но это конечно не значит, что дальнейшие покушения Финляндии и Эстляндии на Петроград пройдут для них безнаказанно.

Если верить лорду Черчиллю (что необязательно), то колебания финляндской и эстляндской буржуазии разрешились ныне в сторону военного вторжения. Несомненно, что такому решению (если оно состоялось) содействовали наше отступление на Западном фронте и временные успехи Деникина.

Мы считали, как известно, Западный фронт третьестепенным в сравнении с Восточным и Южным. Теперь, после того как мы отодвинули наш колчаковский фронт на тысячу верст к востоку и продвигаемся ежедневно все дальше; после того как мы остановили натиск Деникина и перешли в победоносное наступление по всей линии Южного фронта, мы имеем возможность уделить достаточное внимание и Западному фронту.[103] Все необходимые меры приняты, так что даже и без любезного предупреждения лорда Черчилля мы не дали бы себя застигнуть врасплох.

У нас по-прежнему нет побудительных мотивов открывать враждебные действия против Финляндии и Эстляндии. Но мы твердо знаем, что те линии, которые лордом Черчиллем и другими намечены для наступления на Петроград, в обратном направлении ведут на Гельсингфорс и Ревель. Будьте уверены, что наши красные солдаты найдут дорогу.

Что касается великодушного обещания лорда Черчилля в случае неудачи наступления 14 государств признать Советскую власть, то мы с своей стороны нимало не сомневаемся, что после неизбежного крушения нового натиска на Советскую Россию, между этой последней, с одной стороны, и Англией, Францией и их мелкими союзниками, с другой, – установятся вполне дружественные отношения. Нужно, однако, полагать, что урок не пройдет бесследно и для внутренней жизни Великобритании. Английский пролетариат предоставит к тому времени лорду Черчиллю, его друзьям и союзникам достаточный досуг для того, чтобы сравнить их нынешнюю политику с образом действий той героини Диккенса, которая пыталась половой щеткой задержать морской прибой.

Москва, 29 августа 1919 г.

Архив.

Л. Троцкий. ФИНЛЯНДИЯ И ТРИНАДЦАТЬ ДРУГИХ

(Предостережение финской буржуазии)

Болтливый и хвастливый лорд Черчилль насчитал 14 объединенных супостатов у Советской России. К их числу относится и Финляндия. Европейские газеты за последнее время много говорили о сделке, которую Антанта заключила с финляндской буржуазией. Предметом сделки является наступление на Петроград. За это Англия дает 6 миллионов фунтов стерлингов, соответственное количество хлеба, снарядов и всего прочего. Черчилль назвал и срок реализации сделки, то есть наступления: конец августа. На биржевом языке это называется «ультимо».

Где тут кончается ложь и где начинается полуправда?

«Самостоятельная» буржуазная Финляндия является бесспорно самой жалкой, придавленной и порабощенной страной. Получив самостоятельность из рук Октябрьской русской революции, финская буржуазия, после подавления своего пролетариата, непрерывно продавала эту самостоятельность в обмен на чужеземные штыки в защиту буржуазной собственности. Сперва Финляндия стала мелким вассальным княжеством Гогенцоллерна, потом – прислужницей Антанты. Ген. Маннергейм с одинаковой готовностью продавал свои палаческие услуги как немцам, так и англичанам.

Но до каких бы низин политической проституции ни пала финская буржуазия, она все же не может отказаться от беспокойства за некоторые минимальные гарантии существования своей страны. Да к тому же народные массы Финляндии – за исключением петушиного сословия мелкобуржуазной шовинистической интеллигенции, так называемых активистов – отнюдь не склонны ставить свою судьбу на карту военной авантюры. Что же касается Ллойд-Джорджа, Клемансо и прочих мировых плутов Лиги Наций, которые божились свободой и независимостью мелких народов, то для них Финляндия, разумеется, не самоцель, а лишь третьестепенное средство: это, попросту сказать, охапка соломы, которую они хотят швырнуть в российский костер, чтобы разжечь пламя гражданской войны и таким путем содействовать обессилению и обескровлению русского народа. Если при этом сгорит Финляндия, – что до того зарвавшимся бандитам империализма?

Финскую буржуазию берет оторопь. Она прикидывает на счетах, торгуется, просит отсрочки, заламывает цену, соглашается и снова пугается. Эта неустойчивая канитель тянется уже долгий ряд месяцев. Генерал Маннергейм совсем было собрался захватывать Петроград в феврале месяце этого года. Он назначил на карельской границе маневры, которые должны были служить репетицией наступления. Дело, однако, закончилось печально. Мобилизованные финны замитинговали. На маневры явились две роты. Мы укрепили Карельский перешеек, увеличили петроградский гарнизон, поставили на боевую ногу Балтийский флот и вместе с тем заявили, что инициативы наступления на Финляндию ни в каком случае на себя не возьмем.

Авантюра на этот раз сорвалась. На выборах президента генерал Маннергейм потерпел крушение. Подталкиваемая соглашателями финская буржуазия выбрала в президенты бесцветного профессора Стольберга, политика которого сводится к тому, что он одинаково трепещет перед большевизмом, вмешательством в авантюру и угрожающим перстом Антанты.

Избрание трепещущего Стольберга и отъезд в Италию бряцавшего шпагой Маннергейма как будто означали ликвидацию плана военного вмешательства Финляндии. Иностранные газеты писали даже чуть ли не о разрыве между Финляндией и Антантой. Но на собственный запрос в английском парламенте правительство ответило, что смена президентов не отразилась на отношении союзников к Финляндии.

И действительно, в финских и эстонских водах наблюдается большое оживление. Скандинавская печать, как и другие источники, сообщает о значительных транспортах военного снабжения, приходящих в порты Финляндии. По тем же сведениям, германские заводы поставляют Финляндии пулеметы, взрывчатые вещества. Наблюдается оживление толков вокруг жалкой олонецкой экспедиции. Есть сведения о том, что готовится наступление на карельском участке, сперва под видом «зеленых». Как уже упомянуто выше, в самой Финляндии лишь небольшая группа бешеных шовинистов идет навстречу бандитским замыслам Великобритании. Часть офицерства, во главе с Игнациусом, угрожала даже чуть ли не восстанием в связи с уходом в отставку Маннергейма. Финские активисты считают, что вернее всего получат восточную Карелию и незамерзающий порт на Белом море, если в качестве «залога» захватят… Петроград. Эта идея вполне в духе фантастики финских былин Калевалы. Там, как известно, фигурируют гигантская утка, из яиц которой вылупляются земля и небо, исполинская корова с таким хвостом, что от начала до конца его птице приходится лететь целые сутки. Идея захвата Петрограда финскими активистами, в качестве «залога», вполне относится к циклу образов Калевалы. Только в народном творчестве все это дышит наивной поэзией, а в политике взбалмошных шовинистов – горячечным бредом.

Захват Петрограда при помощи финнов означал бы, конечно, превращение самой Финляндии в безвозвратный «залог» для Деникина.

Вопрос, однако, не в активистах. Английский империализм, если верить Черчиллю, обязал финскую буржуазию наступать на Советскую Россию в ближайшие дни. Во всяком случае мы в самом скором времени получим в этом вопросе необходимую ясность.

Наряду с другими тринадцатью врагами вмешательство Финляндии не может, конечно, иметь крупного непосредственного значения: военные силы, какие Маннергейм завещал Стольбергу, крайне незначительны. Тем не менее вопрос о Финляндии становится сейчас принципиальным. Расслабленная в военном отношении Антанта хочет грызть и терзать тело Советской России зубами наемных мелких собак. Открытое вступление в их свору Финляндии подняло бы до некоторой степени дух наших врагов и затянуло бы развязку. Вот почему Советская Россия не может дальше позволить буржуазной Финляндии играть с идеей наступления на Петроград.

Мы ведем слишком большую борьбу мирового масштаба, чтобы у нас могло быть какое бы то ни было желание откликаться на мелкую провокацию. Поэтому повторяем: если Финляндия останется в границах благопристойности, – ни один красный солдат не перешагнет через ее порог. Это решение твердо и нерушимо.

Чтобы облегчить гельсингфорскому правительству необходимое решение, мы напоминаем ему несколько основных фактов. Колчак, глава союза четырнадцати, разбит совершенно. Уральские и сибирские добровольцы исчисляются уже сейчас десятками тысяч. Освобожденные на востоке могущественные резервы только в одной своей части нашли счастливое применение на юге, Деникину нанесены первые жестокие удары. Он откатывается на юг. Пройдет немного времени – и наше наступление на Южном фронте приобретет решающий характер.

Но и сейчас уже мы имеем полную возможность сосредоточить против Финляндии силы, достаточные не только для отпора но и для наступления. И не только для наступления, но и для истребления виновников провокации и бандитизма.

Мы употребляем это суровое слово – истребление – не случайно. Попытка финляндской буржуазной черни нанести удар по Петрограду вызовет с нашей стороны истребительный крестовый поход против финляндской буржуазии.

Мы не откликались на долгий ряд провокаций, шедших из Гельсингфорса – отчасти потому, что были слишком заняты на востоке, отчасти потому, что рассчитывали на внутреннее противодействие в самой Финляндии. Если бы этот последний фактор оказался недостаточным, и трепещущий Стольберг явился бы проводником наглых замыслов Маннергейма, нашей первейшей и неотложнейшей задачей явилось бы – вскрыть длинным и острым ножом финляндский нарыв.

Наша политика диктуется не чувством мести, а революционным расчетом. Но бывают условия, когда революционный расчет требует беспощадной мести. Таково положение с Финляндией. Нужно показать продажной буржуазии мелких государств, что каиновы сделки с Англией не представляют выгоды. Этот урок мелким государствам мы дадим на спине Финляндии. В случае провокации со стороны последней, мы поставим себе по отношению к ней малую задачу, которую разрешим независимо от того, каким темпом пойдет разрешение задач большой войны.

Для экзекуции финляндской буржуазии мы найдем надлежащую силу. Советская Россия приступила к организации независимости народов Азии – башкир, киргизов и других. Эти народы, напряженно формирующие свои пехоту и конницу для обеспечения полученной независимости, знают, что финляндская буржуазия является помощницей Колчака и помогает установить его самодержавную власть над всеми народами бывшей царской империи. В числе тех дивизий, какие мы теперь перебрасываем на Петроградский фронт, башкирская конница займет не последнее место, и, в случае покушения буржуазных финнов на Петроград, красные башкиры выступят под лозунгом – на Гельсингфорс. Беспощадный истребительный поход против буржуазии, которая продает кровь собственного народа и кровь рабочих Петрограда в интересах английского золотого мешка!

Советская Россия бодрствует. Петрограда она не отдаст. Покушение на первый город пролетарской революции вызовет с нашей стороны крестовый поход смерти и опустошения.

«Правда» N 194, 1 сентября 1919 г.

Л. Троцкий. ПЕТРОГРАДСКИЙ ФРОНТ В ЦЕНТРЕ ВНИМАНИЯ

(Речь на экстренном заседании Петроградского Совета[104] 1 сентября 1919 г.)

Если память мне не изменяет, мне приходится в третий раз выступать перед организованным представительством петроградского пролетариата в моменты серьезнейших переломов на наших советских фронтах. Эта весна и это лето были в нашей краткой, но драматической истории самыми драматическими месяцами на двух важнейших фронтах – на Восточном и на Южном. Мы в течение весны и лета пережили моменты величайшей опасности, поражений, отступлений, но вместе с тем и моменты решительных побед. В начале марта на Восточном фронте, – с которого началось оздоровление и возрождение, упрочение и развитие красных войск, – обозначился для нас угрожающий перелом. Колчак впервые двинул там против нас большие силы из мобилизованных крестьян. Наши враги начали с партизанства свою борьбу против Советской власти не потому, что являлись принципиальными сторонниками партизанских методов борьбы, а потому, что они боялись мобилизовать – и боялись с достаточным основанием – многотысячные крестьянские рабочие массы. Дутов выступал, как атаман полуразбойничьей конной шайки. Немногим от него отличались Корнилов, Каледин, Краснов, даже Алексеев. Они боялись мобилизовать широкие крестьянские массы, а, за вычетом этого, у них было старое офицерство, т.-е. та его часть, которая порвала с трудовым народом и продала свою душу иностранному империализму. У них была золотая буржуазная молодежь: студенты, гимназисты, помещичьи и буржуазные сынки. Все это материал в военном смысле и не плохой, но пригодный только для создания небольших квалифицированных военных отрядов. С этого начинали они все. Они при этом понимали, что раздавить нас, организованный рабочий класс при помощи партизанских налетов дутовской или красновской конницы, возможности и надежды нет, но они себе такой задачи и не ставили. Дутов, Каледин и Краснов полагали, что смерть Советской власти придет от рук иностранного империализма. Они рассчитывали сперва на германского кайзера, на его колоссальное, массовое убийство, затем, обжегшись на своем германофильстве, они свои надежды перенесли на милитаризм английский и французский, на победоносную Антанту. Они считали себя только легким авангардом западно-европейских тяжелых войск. Свою задачу они видели в малой войне, в том, чтобы нас тревожить, тормошить, чтобы заходить нам в тыл и разрушать наши пути сообщения, в том, чтобы не давать нам возможности упорядочить на новых началах хозяйство русского народа, ослаблять, истощать нас понемногу, не дать нам возможности стать на ноги до того момента, когда придет их настоящий хозяин, англо-французский биржевик, вооруженный до головы, и задушит нас, дав им крохи со своего барского стола, превратив русский трудовой народ в данника на много десятилетий. Вот основные мысли нашего врага. Они опасались прикасаться к тяжеловесным пластам трудового народа. Только после того как пал германский милитаризм, как обнаружилось для всего мира, что Англия и Франция, эти победоносные страны, не имеют возможности сейчас, при всей ненависти к нам, выбросить на нашу территорию хотя бы два-три крепких корпуса, после того как стало ясно для всех, что английский и французский милитаризм держится только в силу инерции, что подлинной боевой силы у них не существует, а есть только декорация, пыл военной мощи, горы снаряжений, танков, орудий, но человеческой силы боевой больше нет, ибо рабочие массы этих стран враждебны войне вообще и войне с Советской Россией в особенности, только после того как это выяснилось, Дутов, Каледин и Краснов, а затем их преемники, Колчак и Деникин, оказались вынужденными сказать себе, что они являются не предтечами больших англо-французских войск, не их авангардом, а что они должны целиком стоять на своих ногах в смысле человеческого материала, что от малой войны против нас, от партизанских набегов надо перейти к большим войнам, другими словами, они должны были сказать себе, что их задача не в том, чтобы тормошить Советскую власть, а в том, чтобы опрокинуть и истребить ее. Вот почему, отчаявшись в надеждах на иностранную армию, они оказались вынужденными от партизанских отрядов перейти к мобилизации широких крестьянских масс и к созданию больших армий, включающих сотни тысяч солдат.

Первый такой опыт был сделан Колчаком на Восточном фронте. Там, где были дутовские банды, там Колчак противопоставил нам мобилизованные десятки и сотни тысяч сибирских и уральских крестьян и даже рабочих. Разумеется, он для этого создал предварительно крепкий кулак из верного ему офицерства и буржуазных элементов. И на первых порах опыт казался удачным. Через белогвардейского офицера он прибрал к рукам кулака; через посредство кулака – средние и низшие слои крестьянских масс. Когда он выставил против нас на Восточном фронте мобилизованную и сформированную в глубоком сибирском тылу армию во много десятков тысяч душ, и эта его свежая армия столкнулась с нашими войсками, уже истомленными, с войсками, которые очистили Волгу и подвигались на Урал, то наши уставшие красные войска этого первого автоматического удара колчаковских войск не выдержали. Образовался прорыв. Масса влилась в этот прорыв. Наши войска отступили к самой Волге. Тогда, товарищи, я докладывал об угрожающем положении на востоке Петроградскому Совету, петроградским профессиональным союзам, и тогда первая помощь пошла отсюда. Вы знаете, что мы в короткий срок преодолели нашу неустойку на Восточном фронте. В марте, в первых числах его, обнаружился прорыв, в конце апреля мы уже перешли в наступление, и с того момента это наступление не сдерживалось уже ни на один день. Под Челябинском Колчак попытался оказать серьезное сопротивление, там он получил последний смертельный удар. И вот, с конца апреля, за эти месяцы – май, июнь, июль, август – за четыре месяца наши красные войска на Восточном фронте в непрерывных боях прошли пространство в тысячу верст. Тысяча верст отвоеваны красными войсками для рабочей и крестьянской революции. И в этом числе на этом огромном пространстве значится ныне почти весь Урал, этот могучий хребет, являющийся в то же время хребтом русского рабочего класса, с его промышленными возможностями, с его естественными богатствами и с его огромным резервуаром человеческой рабочей силы, трудовой и революционно-коммунистической. Мы, товарищи, долгое время после утраты Урала опирались главным образом на Петроградско-Московский район. Разумеется, я не должен здесь перед представителями Петрограда говорить о значении петроградского рабочего класса для нас. Но Петроград не раз бывал под опасностью жестокого удара. Была опасность, что эта часть нашей пролетарской, нашей промышленной вообще и военно-промышленной в частности базы будет временно вырвана из наших рук. Вы знаете, какую огромную роль играют Московский и Тульский районы в деле нашего военного производства и снабжения. Потерять нам Петроград, потерять Тулу и Москву, хотя бы временно, еще несколько месяцев тому назад означало бы неизбежно нашу военную гибель в ближайший период, потому что это была вся опора военно-промышленная, опора нашей Красной Армии. Был, товарищи, момент, когда мы потеряли драгоценнейшую жемчужину – Ижевский оружейный завод. В руках врага был весь богатейший Екатеринбургский район; Златоуст, центр выделки холодного оружия, был в руках Колчака. Более того, мы вынуждены были несколько месяцев тому назад ставить вопрос – и тоже приступить к его практическому решению – об эвакуации Симбирского завода, столь важного для нас в военном отношении. Товарищи, с того времени наше военно-промышленное положение изменилось радикальным образом. Ижевский завод работает на нас с возрастающим успехом, Екатеринбургский район мобилизуется в военно-промышленных целях, в Златоусте мы выделываем необходимое для нас холодное оружие и, наконец, Симбирский патронный завод снабжает нашу армию патронами во все возрастающем числе. Стало быть, у нас теперь две военно-промышленные базы. Правда, мы сейчас дальше, чем когда-либо, от реальной опасности потерять Москву, Тулу, Петроград, но если мы теоретически предположим на момент, что потеряли Петроград, Москву и Тулу, то теперь для нас это будет тяжелым ударом, но, ни в коем случае, не смертельным. У нас есть второй становой хребет, у нас есть могучая база, это – Урал. На Восточном фронте за последние четыре месяца мы нанесли врагу такой удар, какого не наносили еще за два года существования Советской власти ни одному врагу нашему. Колчак, как военная сила, не существует; вы знаете, что он сам заявил, что, в случае его гибели, корона его переходит к Деникину Колчаковичу, его наследнику. Разумеется, не случайно, что благочестивый Колчак задумался о смертном часе: он потерпел там неисцелимый удар, и тут, на этом опыте разгрома Колчака на востоке выясняется картина и причина могущества и непобедимости рабоче-крестьянской Красной Армии. Смотрите: нам Колчак нанес жестокий удар в марте, мы откатились на сотни верст, мы сдали немало пленных, прошло немного недель, недель семь-восемь, и наша армия выросла, как из-под земли, а Колчака каждый новый шаг ослаблял. Почему? Именно потому, что он прибегал к тому методу и приему, который не применим к его политике восстановления самодержавия и помещичьей власти.

Он перешел к мобилизации сотен тысяч крестьян. Как масса, им собранная, как наспех организованная толпа, эти мобилизованные сибирские и уральские крестьяне могли в первый момент толкнуть механически наши войска. Но когда наша внутренне-организованная, идейно спаянная воедино Красная Армия нанесла им крепкий удар, так немедленно же сказался антагонизм, вражда между мужиком и барином, между белогвардейским офицером и насильно мобилизованным сибирским и уральским крестьянином, и в армии Колчака начался стихийный развал и распад, который дополнял работу ударов, наносившихся ему нашими красными полками. Мы, стало быть, приходим к тому поистине утешительному и спасительному для нас выводу, что для контрреволюции, для белогвардейцев, для помещиков, для буржуазии широкая мобилизация рабочих и крестьян – орех не по зубам. Но они могут путем нахрапа, путем насилия получить в свои руки сотни тысяч крестьян и рабочих, коленями и локтями вдавить их в полки, бригады, дивизии, дать им командиров, назвать их добровольческой армией, ибо, в силу почти непонятной иронии и издевательства над собою, Деникин свою армию продолжает называть добровольческой до сего дня. Это все они могут сделать. Но после первого удара эта армия рассыпается на части. Они видали, что мы мобилизуем, они подсмотрели все наши секреты, они видали, как мы мобилизуем крестьян и рабочих, ставим наиболее передовых питерских рабочих во главе полков, как комиссаров, как чиновников, как руководителей, это они видали; они подсмотрели, как мы ставим политотделы, которые ведут идейную агитацию среди отсталых солдат, они подсмотрели, что мы издаем газеты и широко распространяем их среди красноармейцев – все эти секреты они подсмотрели и сказали себе: и мы не лыком шиты, чем мы хуже большевиков, и мы станем мобилизовать; вместо питерских рабочих, мы поставим студентов, помещичьих сынков, офицеров, мы свою газету поставим, мы ее назовем «Правдой» или «Красной Звездой». Они сейчас сплошь, как вы знаете, подделывают нашу печать. У них есть агитпоезда, агит-пункты, политотделы и газеты под нашими названиями, нашего формата, нашего шрифта, где за нашими подписями они печатают свои собственные гнусности, не решаясь открыто выступать перед мобилизованными ими же крестьянами. Мы могли только с презрительной издевкой дожидаться последствий такого рода работы. Конечно, и нам приходится брать бессознательных и малосознательных крестьян, и нам против кулачья приходится применять насилие. Но сколько-нибудь пробужденный бедняк или середняк деревни – он за нас. А затем питерский и московский рабочий. Ничем не заменишь его, как комиссара, как руководителя отсталых крестьянских масс. И мы можем сказать Колчакам и Деникиным: У вас есть, конечно, английские и французские сребреники, есть типографии, есть бумага, вы можете подделывать наши агитпоезда, агитпункты, наши газеты, но питерских рабочих вам не подделать никогда. (Аплодисменты.)

Этот самый процесс повторяется теперь на нашем Южном фронте. В апреле мы перешли в наступление на востоке, после того как восстановили силы восточной Красной Армии. В начале мая Деникин перешел в наступление на Южном фронте. Разумеется, одним из наших преимуществ, помимо указанного идейного преимущества и помимо не поддающегося подделке питерского пролетариата, является наше центральное положение, благодаря которому мы действуем внутренними операциями, мы выбираем в любой момент того врага, который является нужным, и можем по сериям истреблять его, в то время как враги, не связанные друг с другом непосредственно на разных фронтах, оказываются неспособными организовать одновременное на нас наступление. Несомненно, что наше положение было бы крайне трудным, если бы Деникину, Колчаку и Юденичу, полякам и румынам удалось в одно время начать то самое концентрическое наступление, по поводу которого недавно бахвалился известный великобританский империалист и Хлестаков, лорд Черчилль. Он заявил своим избирателям на собрании, что вот 14 государств откроют концентрическое наступление на Петроград и Москву, и отныне Советской власти придет конец. Он даже в свою хлестаковщину попытался внести бухгалтерскую точность, говоря, что к концу сентября падет Петроград, к рождеству, как пить дать, падет Москва. Вот с какой точностью лгут почтенные лорды! Но для концентрического наступления нужны однородность и единовременность. Колчак успешно отступает к Байкалу; он прошел тысячу верст за последние месяцы, готовясь к концентрическому наступлению на Москву. Точно так же было указано и обещано этими лордами, что Колчак будет короноваться в Кремле, не то к пасхе, не то после пасхи, точно не помню. Я два месяца отсутствовал из Москвы, теперь, приехав, я заглянул в Кремль, в тот зал, где, казалось бы, полагалось ему короноваться, и между колонн увидел чуть ли не на 14 языках один и тот же возглас: Да здравствует Коммунистический Интернационал! (Аплодисменты.) Колчаку, очевидно, придется корону-то искать где-нибудь в далеких сибирских тундрах, где, может быть, ему одну подержанную корону ссудит на время японский микадо.

Положение его наследника-цесаревича сейчас несравненно более устойчивое. Деникин имел такие успехи, которые в известный момент сильно тревожили всю рабочую и крестьянскую Россию. Он развернул огромную силу наступления. Его преимущество перед Колчаком, помимо несравненно более крепкой организации вообще, состояло в обилии донской и кубанской конницы. А, кроме того, наши южные войска на всем своем протяжении долго не получали пополнений – не хватало у нас снабжения для пополнений: мы были заняты Восточным фронтом. А там, на востоке, Ижевский завод был не у нас, Екатеринбургский район не у нас, и Симбирский патронный завод задыхался, все Поволжье эвакуировалось. В этот момент все силы были сосредоточены на востоке, и мы не могли питать армии Южного фронта. А на крайнем правом фланге была не изжитая украинская партизанщина, причинившая величайшие бедствия. Товарищи, мы по отношению к Южному фронту применили те же методы, что и по отношению к Восточному. Те армии, которые недавно одержали решительную победу над Колчаком и добивают его последние остатки, эти армии построены по тем же принципам, теми же работниками, теми же тысячами передовых пролетариев Петрограда и Москвы, что и наша южная армия. Наша южная армия, разбив войска Краснова на линии севернее Донца, столкнулась грудь с грудью с новой армией – с армией Деникина, которую Деникин мобилизовал и сформировал на Северном Кавказе, в Крыму, на побережье Черного моря, и сосредоточил по линии Донца, воспользовавшись весенними разливами, задержавшими наше наступление, так что наши южные красные полки, разбив Краснова, столкнулись с новой, свежей, крепко сколоченной в лице своей конницы армией. Вот почему мы на юге потерпели удар, знали ли мы это, предвидели ли? Да, ответственные работники Южного фронта нас предупреждали. Могли ли мы предотвратить удар? Я сказал, почему мы не могли: у нас не хватало снабжения. Урал был не в наших руках. Да, нужно признать, что в московско-тульском районе и в питерском районе производство предметов военного снаряжения не было надлежащим образом организовано и централизовано. И в том, и в другом отношении мы сделали огромный шаг вперед. Во главе всего дела военного снаряжения с неограниченными полномочиями поставлен А. И. Рыков, который большинству из вас известен, как один из лучших наших организаторов. Надо сказать, что при медленной затяжной борьбе мы расходуем гораздо более человеческих жизней и материальных средств, чем при мобилизации сразу огромных масс и огромных материальных средств. Нам выгоднее сразу поставить на ноги 500.000, чем пять раз по 100.000; ибо 500.000 или миллион, поставленные на ноги, вооруженные, сразу дают работу не в пять раз большую, чем 100.000 враздробь, а в двадцать и в сто раз большую. Этот принцип был теоретически известен и раньше. Но, чтобы его практически воплотить в жизнь, необходим был аппарат. И аппарат мы создавали в боях, ибо наша война отличается от войн, какие вели буржуазные государства, в том отношении, что Англия, Франция, старая Россия, Германия, Австрия в течение годов и десятилетий создавали армию, а затем открыли войну.

Мы вынуждены были начать войну, прежде чем мы приступили к созданию армии. Это есть в сущности единственный в мировой истории пример, когда трудовой народ в процессе войны с осаждающим его со всех сторон врагом путем напряженной силы, организованности, выдержки, упорства создает крепкую могучую армию. Мы не могли из центра эту армию располагать по фронтам, мы могли из центра получить только материал, и нашу армию мы создавали на фронтах, сначала на Восточном, потом на Южном. На юге история востока повторяется только в расширенном объеме. После наших крупных побед Деникин от кавалерийских партизанских налетов и уколов оказался вынужденным перейти к мобилизации широких крестьянских кругов, он, благодаря этой мобилизации, получил первые крупные успехи, у него в добавление к танкам и коннице была многочисленная пехота. Танки сделаны на лучших английских заводах, его конница хороша, но его пехота на девять десятых настроена против него: это скажется после первых наших решительных ударов, как это сказалось на востоке. Вы знаете, что и на юге мы не только задержали Деникина, но и перешли в наступление. Уже тот факт, что мы Деникина задержали, сам по себе был смертным приговором ему, ибо как только мы зацепились, откат наших расстроенных частей прекратился, мы получили немедленно возможность привести в движение незаменяемый, не поддающийся подделке аппарат передовых рабочих – организации коммунистической партии, профессиональных союзов. Вот аппарат гибкий, инициативный, отважный, самоотверженный, который мы имеем, какого нет и не может быть у нашего врага. Разумеется, Деникин мог рассчитывать на успех, на решающий успех только при одном условии: если он не даст нам остановиться и подкрепиться, если он своей конницей и танками будет гнать нас без конца до полного разрушения нашей военной технической и идейной связи. Вот единственная надежда, которая могла быть у него. Но как только мы остановились, у него началось неизбежное разложение в тылу, у нас – сосредоточение сил и средств. Теперь я скажу относительно крестьян Курской губернии, Воронежской и других: это теперь крестьяне, которых узнать нельзя. Я назвал самые отсталые в промышленном, а следовательно, и в политическом отношении губернии, эти губернии давали огромный процент дезертиров; это слово неточное: речь идет об уклоняющихся от явки по воинской повинности.

Мы туда, в глубины Воронежской губернии, не дошли почти нашим агитационным аппаратом. Молодой крестьянин, который в начале революции был подростком, юношей, если не мальчиком, он не прошел еще сознательно через опыты и уроки, через которые прошло многомиллионное трудовое население городов и деревень старшего поколения; он уклонялся от мобилизации, считался дезертиром, считался врагом Советской России. Где могли, его привлекали к ответу. И то сказать, крестьянин не получает, разумеется, и десятой доли того от Советской власти, что он должен был бы получать при нормальном строе хозяйственных отношений, при упроченном хозяйстве на новых началах: все это раздергивает, растаскивает война. Причин для недовольства у русского крестьянина вполне достаточно и сейчас, но, когда перед этим крестьянином становится выбор между Советской властью и между Деникиным или Колчаком, выбор становится ребром, тогда даже темный крестьянин, получая вести от беженцев из районов, захваченных Колчаком или Деникиным, говорит себе: При Советской власти мне трудно, ибо многого не хватает, но при власти Деникина и Колчака придет полная смерть, полная гибель… И что же? В этих губерниях – в Курской, Воронежской, Тамбовской, Рязанской – десятки, сотни и тысячи крестьян, которые раньше уклонялись от явки по мобилизации, они сами добровольно являются в волостные и уездные комиссариаты. Они не помнят, что они укрывались, уклонялись, или стараются об этом забыть; они говорят: Мы добровольцы. Товарищи, я был на собрании так называемых дезертиров в ряде южных губерний – в Рязанской, Тамбовской, Курской, Воронежской, – это крестьяне, впервые пробужденные к своему мужицкому революционному сознанию наступлением Деникина. На советских собраниях, на митингах там среди них, среди этих товарищей, к которым нередко обращаются: «Товарищи дезертиры», царит такое настроение, какое было в Петрограде в октябрьские дни 1917 г. Они впервые пробуждены, они впервые устами своими припали к чаше революции. И это теперь первоклассный революционный и боевой материал. Они дали для Южного фронта десятки тысяч первоклассных и самоотверженных борцов. Вот какое перерождение в южных губерниях вызвало наступление Деникина: решающий залог нашей полной окончательной победы над деникинской контрреволюцией и первый материальный успех, первый военный успех уже налицо. Мы перешли в наступление по всей линии Южного фронта, между Волгой и Днепром, мы по всей линии продвигаемся вперед. Вы знаете, что мы вернули Камышин, прошли на десятки верст к югу. Последних сведений я, к сожалению, получить не мог, ввиду того, что аппарат закапризничал между Петроградом и Москвой. Мы приближаемся к Царицыну, и он будет не сегодня-завтра, во всяком случае в ближайшие дни, в наших руках. (Аплодисменты.) Вы читали о том, как третьего дня разбита была целая неприятельская дивизия. Три тысячи пленных, материальная часть, штаб дивизии – все честь честью подобрано было на Царицынском наступлении нашими войсками. В движении на Харьковском районе мы наблюдаем успехи, менее очевидные на поверхностный глаз, но не менее решающие. Мы продвинулись к Харькову на 50 – 60 верст и там острым клином врезались врагу в самое для него опасное место; ему приходится опасаться того, что его растянутый фронт от Северного Кавказа до румынских или бессарабских границ будет перерезан пополам, что его легкие кавалерийские авангарды, при помощи которых он налетом, нахрапом захватывал на время важные пункты Украины, будут отрезаны от его базы, которая до сих пор сосредоточена на Дону, в. Кубани, в Новочеркасске, в Ростове, в Таганроге. Не надо давать себя запугивать успехом Деникина на Украине. На Украине у Деникина была легкая задача, ибо там не было сколько-нибудь организованных, крепких и устойчивых частей. Украинская Республика прошла через ту же болезнь, через которую мы проходили раньше: ибо мы теперь в советском смысле старше. Там деникинская конница встречала перед собой нестойкие части и действовала шахматным порядком, резала на важных узлах железных дорог, зная склонность партизан лепиться по линии железных дорог, их склонность к эшелонным войскам, неспособным действовать в открытой полевой войне. Украина похожа сейчас на советскую рабоче-крестьянскую страну, захлеснутую белогвардейской пеной, которую смести будет нетрудно. Как только мы нанесем удар в Харьковском направлении с одной стороны, в направлении Ростова – с другой, Деникин должен будет втянуть свою слишком высунувшуюся голову, конницу, ибо она останется без базы. Украинский вопрос решается только в курском, харьковском и царицынском направлениях и решается на этот раз не партизанскими отрядами, а хорошо сколоченной и организованной Красной Армией. Западный фронт сравнительно имел значение второго порядка уже по одному тому, что резервуар, из которого пополняется армия нашего врага на западе, слишком невелик; конечно, польская шляхта совместно с польскими социал-предателями Дошинского и его единомышленников может нанести нам отдельные удары, захватить Минск, продвинуться на 10, 15, 20, 50, даже 100 верст, но вопрос не в территории, а вопрос в живой силе; у нас живая сила есть, это показали мы на востоке, это показали мы на юге, мы будем чередовать нашего врага: разбив Колчака, мы говорим, что теперь очередь за Деникиным, задушив Деникина, мы все силы, освободившиеся на востоке и на юге, направим против румынской и польской шляхты, которая с запада будет покушаться на рабоче-крестьянскую страну.

И нет сомнения, что этот поворот фронта на запад мы сделаем своевременно. Но есть на западе участок, где мы не можем подаваться назад ни на одну версту, где мы не можем уступать врагу ни одного кв. вершка территории. Этим участком является Петроградский фронт. Питер и сейчас остается нашим глазом, устремленным в Западную Европу у Балтийского моря. Мы не можем ослепнуть на питерский глаз, мы должны оставаться зрячими; мы не можем и не хотим позволить, чтобы здесь, где враг особенно близок к такому величайшему нервному узлу нашей страны, как Петроград, чтобы здесь нас дальше тревожили, тормошили и нам угрожали. Вам, товарищи, говорили не раз, и это выражало ваши собственные мысли, и вы переводили их на язык ваших резолюций, – вам докладывали не раз, что мы не стремимся сражаться с Маннергеймом и его нынешним заместителем Стольбергом, как у нас нет стремления ввязываться в борьбу с буржуазной Эстляндией. У нас есть другие дела, другие заботы. И та борьба, какую мы ведем – борьба мировая, борьба в мировом масштабе, она, разумеется, разрешится не на финляндском квадрате, не на эстляндском квадрате, она разрешится на поверхности всего земного шара: как себя покажут рабочие Великобритании, Франции, как себя покажут угнетенные массы Азии, Китая, Персии, Афганистана, Индии. Вот от каких величайших факторов зависит судьба той тяжбы, в которой мы противостоим великобританскому империализму, как самому еще сильному, самому опасному и хищному. Мы знаем, что вопрос о судьбе Финляндии и о судьбе Эстляндии будет разрешен попутно. Мы знаем, что финляндская буржуазия, как и эстляндская, держится только потому, что ее своей рукой, своими щупальцами поддерживает великобританский осьминог империализма. В тот момент, как удар будет нанесен по Лондону, по Парижу, по Индии, по Персии, по Китаю – в этот момент эти мелкие вопросы эстляндские и финляндские разрешатся сами собою. Вот почему, отнюдь не из симпатии или из миролюбия по отношению к Стольбергам, по отношению к нынешним владыкам на час Эстляндии, Финляндии, Литвы, мы говорим, что затевать войну с Эстляндией мы не хотим. Более того. Теперь, когда мы подошли к границам Эстонии, мы открыто и официально предложили эстонскому буржуазному правительству заключить с нами перемирие и приступить к переговорам о мире.[105] Вы знаете прекрасно, что мир, когда мы его заключали, никогда не шел во вред нашему здоровью. Наши враги, которые были покрепче эстонской и финляндской буржуазии, они ныне покоятся на кладбище, а мы с вами живы и здоровы. (Аплодисменты.) Наш Брест-Литовский контрагент отошел в историю, а Советская власть существует.

И поэтому мы можем с полной уверенностью и спокойствием сказать эстонской буржуазии: Какой путь смерти и гибели избираешь ты себе? путь ли открытой борьбы с нами, или путь временного примирения? Мы можем спокойно дожидаться того, какого пути она решит держаться в ближайшие дни и недели. Тем не менее, мы, без задней мысли, открыто предлагаем эстонскому правительству, как предлагали финляндскому правительству, заключить мир, хотя бы со скрежетом зубовным, со всей ненавистью к ним, ибо, как вы знаете, чувства, которые мы питаем к ним, таковы же, как и чувства, которые они питают к нам. Тем не менее, такое предложение мы делаем и этим предложением показываем и свои силы и свою веру в себя. Какой путь изберут белые, Эстония и Финляндия, мы не знаем. За последнее время скопляются данные в пользу того, что финляндская буржуазия как бы собирается перейти все же в наступление на Петроград. Вы знаете эпоху, когда у них во главе стоял Маннергейм; тогда вопрос о походе на Петроград казался решенным. Маннергейм назначил под Териоками маневры своих полков; это было в феврале текущего года, и это закончилось тогда в высшей степени печально для Маннергейма: финны замитинговали и отказались пуститься в авантюру; на маневры прибыли ровным счетом две роты, по сообщениям осведомленных финнов – меньше 300 человек. Пришлось отложить вопрос о наступлении на Петроград, тем более, что мы под Белоостровом на эти предполагавшиеся маневры ответили контр-маневрами, двинули красных курсантов Петрограда. Тогда было сказано, что если Петрограду будет грозить опасность, то честь большого удара будет предоставлена им, – это наиболее обученная и сплоченная единица; они, разумеется, с восторгом приняли весть об этой высокой чести. С того времени число их в Петрограде удвоилось, задача остается та же. После того Маннергейм вышел в тираж; неожиданно вместо него выбранным президентом оказался бесцветнейший профессор Стольберг, у которого половина существования состоит по-видимому в непрерывном трепетании перед большевизмом, перед Антантой, в трепетании перед маннергеймовцами, которые в лице генерала Игнациуса угрожали восстанием, если он не будет следовать политике Маннергейма. Это петушиное крыло финского национализма ничтожно, это бывшие активисты, буржуазные и мелкобуржуазные офицеры, которые выдвинули не более не менее как ту идею, что для того, чтобы взять в руки восточную Карелию, незамерзаемый порт на Белом море, им надо залог, и таким залогом будет – не угодно ли видеть – Петроград.

Стало быть, Финляндия в качестве залога положит себе в свой обширнейший карман Петроград, до того момента, когда мы выплатим ей чистоганом Карелию и порт на Беломорском побережье. Это, разумеется, детские представления. Не так давно я заглянул в превосходную финскую книгу «Калевала» – сборник былин, преданий, рун финского народа. Это превосходная книга народной поэзии, которая показывает, что финский народ – в высшей степени одаренный народ, которому предстоит дальнейшее высокое культурное и духовное развитие. Но там, товарищи, в этих былинах, в рунах можно встретить представление, несколько подобное политическим мыслям этих младофинских активистов и шовинистов. Там рассказывают о том, как прилетала гигантская утка, снесла яйца, и из них вышли земля и солнце, или была корова с таким хвостом, что птица 24 часа летела от начала и до конца хвоста. Это фантазия народной мысли. Но когда финские активисты, эта жалкая кучка, обещают взять Петроград с его пролетариатом, с его гарнизоном в качестве залога, то это напоминает эту старую финскую утку, которая снесла и землю, и солнце. Но то, что там является продуктом наивной народной фантазии, то здесь кажется горячечным бредом. Однако, не финские активисты способны нам нанести удар. Англия стоит за спиной Финляндии, и она говорит Стольбергу: Ты сделаешь то, что обещал сделать Маннергейм; под прикрытием твоего профессорского миролюбия и твоего профессорского трепета, мы мобилизуем из Финляндии все, что можно, мы вооружим и двинем на Петроград. При этом Англия смотрит на Финляндию, как на кусок угля, кирпича, как на охапку соломы для того, чтобы бросить ее в пламя гражданской войны. Что такое для Англии, если при этом погибнет Финляндия, лишь бы ярче разжечь костер гражданской войны в нашей стране, лишь бы более ослабить, обескровить рабоче-крестьянскую Россию. И та финская буржуазия, которая в этих условиях идет на сделку с великобританским империализмом, является предательницей, злейшей предательницей кровных элементарнейших интересов финского рабочего класса. И мы с вами, товарищи, особенно красный Петроград, его Совет, имеем право сказать, что мы не хотим и не будем, не можем дольше терпеть такого порядка, когда страна, небольшая страна, которая из рук Октябрьской революции получила свою независимость, эта страна становится ареной постоянных угроз. Она получила независимость без боя, и дает нам, взамен, шпионаж, налеты, стрельбу по нашим пограничным отрядам, постоянные угрозы, провокацию, дает убежище Юденичу, Родзянке. Они сейчас в Гельсингфорсе сосредоточивают горы военного снаряжения, там прибывают у них все новые и новые танки, которые они собирают против нас.

Они лгут своим народным массам, они обманывают путем ложных известий и шовинистической отравы, для того чтобы сколотить против нас два-три корпуса и двинуть по приказу англичан. Разумеется, на всяком другом участке эта угроза не была бы для нас серьезной, но на Петроградском участке мы этого позволить не можем, и здесь мы поведем игру открыто. Мы знаем их намерения. Наша информация знает о том, какие ковы куют в Финляндии, наша разведка на высоте, каждый их танк, каждый батальон у нас на учете. Их планы нам известны. Мы открыто готовимся теперь и призываем к этому и вас; надо сделать невозможным наступление Финляндии. Разумеется, мы не желаем покушаться на финляндскую независимость, если нам будет действительно дана гарантия, что Финляндия будет держать руки по швам, не будет покушаться на Петроград, на наши границы. Мы, разумеется, не возьмем на себя инициативы действий против Финляндии, ни один красный солдат не перешагнет финскую границу, но в то же время мы сосредоточим здесь – мы начали уже эту работу, она в полном ходу – достаточные боевые силы для того, чтобы в случае первого серьезного покушения Финляндии перейти в решающее наступление против нас, сказать Черчиллю, Ллойд-Джорджу и трепещущему профессору Стольбергу, что та самая дорога, которая из Гельсингфорса и Выборга ведет на Петроград, эта дорога ведет из Петрограда на Выборг и Гельсингфорс. (Аплодисменты.) Более того, если красный террор был когда-либо оправдан и уместен, так это в данном случае по отношению к финской буржуазии. Мы говорим: ты вырвала свободу, независимость, полученную финским рабочим классом, своими хищными руками; мы, надеясь на логику мирной революции, тебя не трогали; ты продавала молодую красную Финляндию немцам, потом англичанам, мы на тебя не покушались; ты посылала своих летчиков – мы молчали; ты обрушивала бомбы на женщин и детей – мы терпели. Нравственное право целиком на нашей стороне. Хотя мы знали, что угнетенный финский рабочий с восторгом приветствует красные полки, мы не направляли их, мы не отвечали на провокацию. Теперь, когда эта провокация сгущается, когда она готова принять характер открытого похода на Петроград, мы говорим, что мы делаем каждого финского буржуа в отдельности ответственным за покушение финской контрреволюции на нашу первородную столицу Петроград. Каждый финский буржуа в отдельности в Выборге и в Гельсингфорсе будет давать отчет, когда наши войска в ответ на провокацию ворвутся на территорию Финляндии.

Могут сказать – это месть. Разумеется, товарищи, нам чужда политика мести для мести. Но бывают моменты, когда месть становится делом революционной целесообразности. Англия, эта беззубая тварь, уже неспособна воевать против нас, у нее нет сил, она науськивает, натравливает на нас своих мелких собак, этих четырнадцати из своры, подсчитанной лордом Черчиллем. И они впиваются в тело рабочего класса, предавая вместе с тем кровь, достояние и счастье своих собственных рабочих. И нам нужно на одном примере показать, что мы не позволим мелким бандитам, находящимся в наймах у старейших бандитов, мировых, терзать тело русского рабочего народа. И этот пример мы покажем на Финляндии. Она первая попадется под руку Красной Армии, которая на ней отомстит этой политике окружения, терзания, расстройства, паники, провокации, шпионажа и подлости. Мы пройдем опустошительным крестовым походом против финляндской буржуазии, истребим ее с беспощадностью. (Аплодисменты.) Товарищи, для этого у нас отделены крепкие и надежные дивизии, которые будут сосредоточены здесь в Петрограде, на ближайших путях к нему, в качестве маневрированных резервов. Я ничего не скрываю. Пусть меня финляндский генеральный штаб проверяет через своих агентов, через своих шпионов, он найдет достаточное подтверждение моим словам. Мы соберем достаточно крепкие надежные части. Я не буду называть их номеров. Я назову одну часть, сосредоточение которой начнется вскоре здесь. Товарищи, вы знаете, что Советская власть, продвигаясь на восток, восторженно встречается там народностями Азии. Советская власть дала полную автономию и независимость в рамках Федерации башкирам. Башкиры сейчас со всем пылом формируют свои красные конные и пехотные части. Башкиры знают, что такое Колчак, ибо он был для них той школой, пройдя через которую, они стали горячими сторонниками Советской власти. На юге, на Украине, первые башкирские полки показали, что умеют и хотят сражаться. Разумеется, среди них есть много отсталых элементов, – честных, способных на героизм, но политически отсталых. Для них Петроград будет прекрасной академией. Мы дадим сюда вам, товарищи, первую башкирскую дивизию. (Аплодисменты.) Руководители башкир, коммунисты, революционные борцы, спрашивали с некоторой тревогой, не скажутся ли здесь какие-либо национальные предрассудки, некоторое пренебрежение или враждебность. Тем из них, молодым товарищам, которые сказали это, я ответил, что они стало быть не знают питерского пролетариата. (Аплодисменты.) Я им ручался, что рабочий Питера встретит первую башкирскую дивизию по-братски и откроет ей все возможности культурного и политического воспитания. Этим башкирам, у которых цельная степная натура, которые впервые пробудились к революционной мысли, к политической борьбе, которые получили теперь независимость, образовали башкирскую республику, мы скажем: вы знаете Колчака, который душил вас, вешал и расстреливал? Так вот финляндская буржуазия, помощница Колчака, она хочет восстановить его власть. В тот момент, когда из Выборга и Гельсингфорса по всем путям, намеченным английскими генералами, финская буржуазия пошлет на нас свои авангарды, мы наберем питерских рабочих, курсантов, мы наберем башкирскую конницу и скажем, что здесь мы отомстим за Колчака. (Аплодисменты.) Повторяю, каждое слово, которое я уполномочен здесь сказать, может быть проверено агентами финляндского генерального штаба. Эти господа затеяли слишком опасную игру, нам вручено слишком священное знамя, которое мы не выроним, споткнувшись об апельсинную корку, которую бросит нам под ноги Великобритания в лице Финляндии. Мы должны здесь, у Балтийского моря, стоять твердой ногой, потому что, повторяю, отсюда мы глядим непосредственно на запад. Вот почему вопрос о Финляндии не есть для нас заурядный вопрос, один из 14, – нет, это самостоятельный, отдельный вопрос, который мы отдельно разрешим, независимо от того, как пойдут дела на Западном фронте, победим ли мы через месяц, два, три или пять, независимо от того, когда задушим Деникина, через месяц, два, три или через полгода. Мы выделим против Финляндии силы, как основной капитал; проценты будут получены с него в Выборге и в Гельсингфорсе. (Аплодисменты.)

Я не упомянул о Северном фронте, там наши дела хороши, наступление на Онегу с моря снова отбито, и, по последним сведениям, англичане собираются на зиму уходить, почувствовав острую тоску по родине. (Аплодисменты.)

Если резюмировать то, что я сказал, нужно признать, что мы переживаем все еще время напряженнейшей борьбы, еще враг не сломлен окончательно. Но вот третьего дня тайным путем получено из Западной Европы, из Англии, письмо от имени передовых тамошних пролетариев-коммунистов, которые пишут: Ваш успех, ваши героические победы в борьбе против контрреволюции наполняют наши сердца несравненным энтузиазмом; те, среди нас, которые были скептиками несколько месяцев тому назад, теперь глубоко верят, что Англия стоит у порога революции.

Каким путем эта революция вспыхнет? Начнется ли она непосредственно в Лондоне, перекинувшись из Парижа, или же до этого в Азии раньше поднимется пламя восстания в порабощенных колониях, – этого мы не можем заранее сказать. Но факт таков, что наше продвижение на восток, на Сибирь и Туркестан поднимает трепет надежды и стремление к революционной борьбе в сердцах угнетаемых Англией азиатских народов. Там временно революционная борьба стихла, когда Колчак теснил нас к Волге. Теперь, когда мы возьмем Актюбинск не сегодня-завтра и непосредственно соединимся с советским Туркестаном, под боком у которого Персия, задавленная Англией, Афганистан, не остывший от последнего восстания против Англии, Индия, которая вся содрогается ненавистью к английскому империализму, порабощенный Китай, который смотрит на нас с надеждой и с ожиданием, мы, – может быть, пройдем через азиатские ворота, для того чтобы предстать призраком смерти перед английской и французской биржей. Кто знает, – может быть, дорога на Лондон, на Париж идет через города Китая и Персии, Афганистана и Индии: там мы убьем великобританский империализм и сведем Великобританию к жалкому отдельному острову, где пролетариат без труда справится со своей буржуазией. Перед нами неисчерпаемые, колоссальные исторические возможности. Весь азиатский материк на востоке пробуждается и поднимается нами. Мы получаем все больше вестей о том, что, несмотря на то, что движение ушло вглубь, оно не замерло, – наоборот, ставши молекулярным, подпочвенным, оно захватывает многомиллионные рабочие массы. А мы стоим посреди на этом рубеже – Москва, Урал – между Европой и Азией, между Англией и Китаем, как твердыня рабочего класса. И мы не те, что были два года тому назад, когда мы были смелыми зачинщиками, или год тому назад в октябрьскую годовщину, когда только приступали к созданию правильной армии. Нет, теперь мы организованы, мы вооружены, мы показали, что справились с разрухой в деле военного снабжения. Наши заводы военной промышленности работают так, что я могу с уверенностью сказать, сколько бы ни довелось воевать (а я считаю, что мы войну закончим скорее, чем думают многие), – сколько бы ни довелось воевать, у наших солдат будут винтовка, штык и необходимый комплект патронов, будут пулемет, сапоги. На вопросах снабжения мы не погибнем. Вместе с тем эта армия, которая научилась побеждать, которая сотрет с лица земли деникинскую контрреволюцию и отодвинет нашу западную границу до того пункта, где воля народа скажет: здесь граница Советской Федерации! – эта Красная Армия в своих рядах воспитывает и закаляет сейчас организаторов для всех остальных областей общественной жизни. Русскому рабочему, товарищи, история приказала пройти через армию, чтобы там научиться точности, исполнительности, твердости, пониманию, умению приказывать и умению исполнять. Эта великолепная школа дана рабочему классу, его передовым отрядам. Того комиссара, который сейчас стоит во главе полка, вы не узнаете, когда он вернется к вам на мирную гражданскую работу. Разумеется, вернется не всякий, многие погибнут в этой борьбе смертью героев. Когда-нибудь придет великий поэт рабочего класса, который напишет большую книгу о рабочем комиссаре, который на своих героических плечах вынес тяжести этих героических сражений, который, если оказывался перед угрозой плена, пускал себе пулю в лоб. Большинство комиссаров вернется к нам из армии вместе с победоносными полками и перейдет на ниву строительства хозяйственной и культурной жизни. Нет сомнения, что если мы, среди нищеты, голода, разрухи, почти с голыми руками против величайшего врага, англичан и французов, ранее германцев, сумели организовать рабочую и крестьянскую Красную Армию, научили ее побеждать закаленного врага, если сумели сделать это, то сумеем и другое: сумеем эту армию применить для организации хозяйства и нашей социалистической культуры. Мы покажем миру, как рабочий класс отсталой страны, поднявшись под ударом исторического бича из низин, угнетенный колоссальными бедствиями в короткий срок, в 2 – 3 года, сделал львиный скачок, поднявшись на небывалую высоту, и стал светить всему мировому рабочему классу, как его знаменосец, как освободитель. Все взоры были направлены и прикованы к этому русскому рабочему классу. Не Финляндии нас сбросить, нет! нам слишком высокая задача вручена. Горе тому, кто станет на пути рабочего класса! Врученное историей знамя он донесет до конца. Свое обращение к вам от имени Красной Армии я закончу возгласом: да здравствует первородный сын мирового рабочего класса, пролетариат красного Питера, да здравствует красный Петроград! (Продолжительные аплодисменты. Интернационал.)

Стенографический отчет заседания Петроградского Сов. Р. и К. Д. 1 сентября 1919 г.

Л. Троцкий. УДАР ПО ПЕТРОГРАДУ

Свора буржуазных псов со всех сторон рвет тело Советской России. На юге Деникин изо всех сил тянется к Туле и Москве. При этом ему приходится ослаблять себя самого на Украине, – результатом явился смелый захват Киева красными войсками.

На западе лязгает зубами польская шляхта. Немецкий генерал фон-дер-Гольц перекрасился в гетмана Гольцева и, подуськиваемый биржевой сволочью всех стран, захватывает при помощи монархических банд Прибалтийский край, чтобы оттуда ударить на Москву.

На северо-западном участке фронта кровавая пьяная троица: Юденич, Балахович, Родзянко наступают на Петроград.

Удару белогвардейских банд предшествовали мирные переговоры эстонских белогвардейцев, выступавших как бы и от имени генерала Юденича. Сейчас еще трудно понять, являются ли эстонские белогвардейцы прямыми агентами Юденича или жалкими дурачками в его руках. Но факт таков, что эстонские мирные переговоры послужили средством для убаюкивания красных петроградских войск, для усыпления их сознания, для понижения их боеспособности.

Армия, охраняющая подступы к Петрограду, не выдержала первого натиска и стала отступать. Над Петроградом снова нависла грозная опасность. Английские и французские радио с дьявольским злорадством сообщают о наших неудачах на Ямбургском пути. Биржевая печать всего мира, захлебываясь от восторга, предсказывает близкое падение Петрограда.

Они просчитаются и на этот раз. Петроград не падет. Петроград устоит. Петрограда мы не сдадим. Для защиты первого города пролетарской революции найдутся достаточные силы у рабоче-крестьянской страны.

Успех Юденича есть успех кавалерийского налета. Молодые пехотные полки, не имевшие дела с кавалерией, подались назад. Но продвижению конницы Юденича будет положен предел. На помощь Петрограду идут боевые части с других фронтов, и прежде всего на помощь Петрограду поднялся петроградский рабочий класс.

Вопреки завываниям буржуазных шакалов всего мира Петроград не падет. Он устоит. Рабочий класс отстоит его и на этот раз. Но нужно, чтобы этот раз был последним. Мало отстоять Петроград. Надо проломить череп юденическим бандам англо-французского империализма.

Москва-Петроград

«В пути» N 97, 16 октября 1919 г.

Л. Троцкий. ПЕТРОГРАД ОБОРОНЯЕТСЯ ИЗНУТРИ[106]

Задача не в том только, чтобы отстоять Петроград, но в том, чтобы раз навсегда покончить с северо-западной армией противника.

С этой точки зрения для нас в чисто военном отношении наиболее выгодным было бы дать юденичской банде прорваться в самые стены города, ибо Петроград не трудно превратить в великую западню для белогвардейских войск.

Петроград – не Ямбург и не Луга. Северная столица рабочей революции занимает площадь в 91 кв. версту. В Петрограде почти два десятка тысяч коммунистов, значительный гарнизон, огромные, почти неисчерпаемые средства инженерной и артиллерийской обороны.

Прорвавшись в этот гигантский город, белогвардейцы попадут в каменный лабиринт, где каждый дом будет для них либо загадкой, либо угрозой, либо смертельной опасностью. Откуда им ждать удара? Из окна? С чердака? Из подвала? Из-за угла? – Отовсюду! В нашем распоряжении пулеметы, винтовки, наганы, ручные гранаты… Мы можем оплести одни улицы колючей проволокой, оставить открытыми другие и превратить их в капканы. Для этого нужно только, чтобы несколько тысяч человек твердо решили не сдавать Петрограда.

Каковы силы врага? Предположим, что 5 тысяч, допустим даже, что 10. На улицах они не смогут маневрировать ни компактными массами, ни развернутыми цепями. Им придется разбиться небольшими группами и отрядами, которые затеряются в улицах и переулках Петрограда, без правильной связи друг с другом, окруженные опасностью за каждым углом.

Весь аппарат внутренней городской связи оставался бы целиком в наших руках. Занимая центральное положение, мы действовали бы по радиусам от центра к периферии, направляя каждый раз удар по наиболее важному для нас направлению. Возможность непрерывных перебросок и обилие транспортных средств удесятеряли бы наши силы. Каждый боец чувствовал бы за своей спиной хорошо организованную базу и обильные подвижные резервы.

Если бы белогвардейцам удалось даже подвести на достаточно близкое расстояние артиллерию до подхода наших подкреплений, – и в этом случае они не достигли бы ничего. Артиллерийский обстрел Петрограда мог бы, конечно, причинить ущерб отдельным случайным зданиям, уничтожить некоторое количество жителей, женщин, детей. Но несколько тысяч красных бойцов, расположившихся за проволочными заграждениями, баррикадами, в подвалах или на чердаках, подвергались бы в высшей степени ничтожному риску в отношении к общему числу жителей и выпущенных снарядов.

Наоборот, каждый белогвардеец, вступивший в город, подвергался бы личной прямой и непосредственной опасности, ибо защитники Петрограда направляли бы по нападающему удары из-за баррикад, из окон, из-за углов.

Труднее всего придется при этом белогвардейским всадникам, так как лошадь скоро станет для каждого из них тяжкой обузой.

Достаточно двух-трех дней такой уличной борьбы, чтобы прорвавшиеся банды превратились в запуганное, затравленное стадо трусов, которые группами или по одиночке сдавались бы безоружным прохожим или женщинам.

Вся суть в том, чтобы не спасовать в первый момент. Давно сказано, что большой город есть большая паника. И, несомненно, в Петрограде немало мещански-лакейских остатков старого режима, без воли, без энергии, без идеи, без мужества. Эта людская мякоть сама по себе неспособна ни на что. Но в критический момент она нередко сильно разбухает, впитывая в себя все испарения шкурного страха и стадной паники.

К счастью для революции, в Петрограде есть люди другого духа, иного закала: это передовые пролетарии и, в первую голову, сознательная молодежь рабочего класса. На эти элементы возложена внутренняя оборона Петрограда или, точнее, истребление белогвардейских банд, если бы они с размаху влетели в стены пролетарской столицы.

Конечно, уличные бои сопряжены со случайными жертвами, с разрушением культурных ценностей. Эта одна из причин, почему полевое командование обязано принять все меры к тому, чтобы не подпустить врага к Петрограду. Но если бы полевые части не оказались на высоте и открыли бы зарвавшемуся врагу дорогу в самый Петроград, это вовсе не означало бы конца борьбы на Петроградском фронте. Наоборот, борьба приняла бы более сосредоточенный, более ожесточенный и более решающий характер. Невинные жертвы и бессмысленные разрушения легли бы целиком на ответственность белых бандитов. А мы ценой решительной, смелой, ожесточенной борьбы на улицах Петрограда достигли бы полного истребления северо-западных банд.

Готовься, Петроград!

Дни октября не раз бывали в истории для тебя великими днями. Тебя судьба призывает в этом октябре вписать новую, может быть, славнейшую страницу в историю пролетарской борьбы.

16 октября 1919 г. Бологое – Петроград.

«В пути» N 98, 18 октября 1919 г.

Л. Троцкий. ПЕРЕД ПЕРЕЛОМОМ

Северо-Западный советский фронт подкатился к самому Петрограду. Несмотря на несомненную малочисленность врага, наши части продолжают отступать. Перелома на фронте все еще нет. Тем не менее можно сказать, что происходят явления, которые предвещают неизбежный перелом.

Почему мы откатились от Нарвы до Петрограда? Первая причина – малая стойкость, а стало быть, малая сознательность частей. Вторая причина – значительное число негодного командного состава. Третья причина – недостаточная энергия, настойчивость и бдительность политических работников. Четвертая причина – преждевременное успокоение передовых рабочих России и самого Петрограда насчет Северо-Западного фронта: мы дошли до границ Финляндии, Эстляндии; прибалтийские соглашатели затеяли с нами мирные переговоры; Юденич подрался с Балаховичем; в итоге казалось, что предстоит полная ликвидация Северо-Западного фронта.

Армия есть искусственная организация. Когда давление обстоятельств уменьшается, армия начинает расползаться, бдительность ослабевает, воля размягчается. В одном месте ослабеет гайка, в другом разболтается винт, – при первом серьезном толчке весь механизм начинает разваливаться.

Действующая армия должна находиться в состоянии постоянного напряжения, – иначе она не нужна вовсе. Такого напряжения в 7-й армии за последние недели не было вовсе, и петроградский пролетариат, столь широко отдающий своих сынов всем фронтам, слишком мало наблюдал за своим собственным фронтом. Когда разыгралась неудача, сперва под Псковом, потом у Ямбурга, петроградский пролетариат, видавший всякие виды и привыкший ко всем испытаниям, чуть-чуть тряхнул головой: «справимся». Но наступление Юденича развивалось. Внутренно расслабленные собственной пассивностью части продолжали откатываться. Фронт все больше придвигался к Петрограду.

Сперва передовые рабочие не верили, недоумевали: каким образом банда в несколько тысяч человек, хотя и хорошо организованная, способна угрожать великому революционному городу? Но после падения Красного Села, и особенно Гатчины, петроградский пролетариат понял, что вопрос стоит слишком серьезно. И с этого момента начинается лихорадочная работа в двух направлениях: укрепить фронт и создать условия внутренней обороны Петрограда.

Для укрепления фронта нужно подвинтить гайки там, где они ослабели. Нужно очистить войска от командиров, которые отделываются ложными оперативными донесениями насчет «давления противника», отступления «с боем» и пр., вместо того чтобы действительно вести свои части в бой, сламывать сопротивление и двигаться вперед. Командир без воли, без энергии, без стремления к победе – тряпка и дрянь, а не командир. Комиссар и вообще коммунист, который притерпелся к расшатанности своей части и терпеливо отступает вместе с нею, никуда не годен. Нам нужны стальные комиссары, олицетворяющие революционную волю рабочего класса. Бесхарактерность, вялость и дряблость руководителей влекут неизбежно деморализацию солдат. Эгоизм, трусость, шкурничество поднимают голову. Но война есть война. Для победы нужно, чтобы единицы подчинились целому. Тех шкурников, которые с этим не хотят считаться, мы должны суровой силой заставить выполнять свой долг. Затяжная война не может быть проведена и победно завершена при помощи импровизации энтузиазма, личного подъема. Она требует организации, точности, исполнительности и сурового режима.

Красный Петроград, лучшие работники 7-й армии, под давлением неудач, снова почувствовали все это со всей остротой и потребовали беспощадной расправы над всеми теми, кто нарушает единство действий, легковесно относится к воинскому долгу или не дает полного напряжения своих сил. Неряшливость, легкомыслие, леность, тем более предательство причиняют на войне смерть и гибель сотням и тысячам. Виновники подобных преступлений должны караться смертью.

Прилив в армию лучших работников и суровая расправа над худшими являются необходимым условием скорого возрождения армии.

Одновременно с этим пролетариат встрепенувшегося Петрограда решил не вверять судьбы своей красной столицы одним только полевым войскам, – он решил, если понадобится, оборонять город Октябрьской Революции в границах его собственных стен. Все рабочие и работницы, которые, по тем или другим причинам, не могут сражаться в поле, привлекаются ныне к организации городской обороны. Революционная решимость отстоять себя сочетается в этой работе с применением всех технических сил и средств, какими богат Петроград. Задача – превратить каждый квартал в бронированную часть одного грозного лабиринта – как раз по плечу передовым петроградским рабочим и успешно разрешается ими в настоящие дни и часы.

Линия фронта за истекшие сутки стала хуже. Но пролетариат Петрограда глубже понял опасность. Он хочет и может ее устранить. А это значит, что общее положение стало лучше. Через день – через два на Петроградском фронте наступит неизбежный перелом!

«Правда» N 234, 18 октября 1919 г.

Л. Троцкий. БОРЬБА ЗА ПЕТРОГРАД

(Речь в Петроградском Совете Раб., Крест. и Кр. Депутатов 19 октября 1919 г.)

Прежде всего, я считаю необходимым остановиться, хотя и в коротких общих чертах, на положении на всех наших фронтах, для того чтобы положение Петрограда уяснить себе в общей связи военных событий.

Северный фронт был наиболее спокойный, он остается таким же и теперь; там произошли, однако, события целиком в нашу пользу: оттуда эвакуировались англичане, которые перед тем долго угрожали нам. На Северном фронте вместо английского главнокомандующего – русский, белогвардеец, который в своем приказе по войскам и по области, в последних числах прошлого месяца, призывает не поддаваться панике, с одной стороны, – с другой стороны, открыто признает, что белым, после того как англичане покинули Беломорское побережье, придется, вероятно, эвакуировать Архангельск и перевести свою базу на Мурманское побережье. Стало быть, на этом участке фронта мы не можем ждать каких-либо неожиданных неприятностей, хотя, несомненно, те затруднения, которые испытывает за последнее время Петроградский фронт, поднимут наглость у остатков белогвардейщины на Северном фронте. Тов. Зиновьев указал здесь на то, что мы за последнее время переживали заминку на Восточном фронте, который последние месяцы был наиболее победоносным. На фронте, где наши войска в течение двух с лишним месяцев прошли с запада на восток около тысячи верст, несомненно, наблюдалась заминка. Она явилась не следствием какого-либо разложения или распада наших частей, она явилась в значительной мере результатом механического ослабления сил, их численности. Мы с Восточного фронта – это не тайна ни для кого – сняли не одну дивизию для других фронтов, в частности и в особенности для Южного.

Кроме того, вы знаете, что Колчак потерпел решительное поражение под Пермью и под Челябинском, оттянул остатки своих войск глубоко в тыл, там их доформировывал, преобразовывал. В течение известного периода времени наши войска Восточного фронта продвигались почти без сопротивления, и, когда они по инерции прошли еще тысячи верст, они натолкнулись на барьер, на пополненные и сколоченные остатки колчаковских войск. Точно так же, как отдельный человек, который разбежится и потом бежит по инерции и в известный момент на известном пункте, натолкнувшись на барьер, отшатнется, – так и армия, которая уже автоматически продвигалась в последние недели, без сопротивления Колчака, на известном этапе отшатнулась на несколько десятков верст назад и сосредоточилась на западном берегу Тобола. Но за последнее время она подтянула туда свои резервы и перешла в наступление по всей линии фронта. Те события, которые произошли там за последние дни, имеют для остатков колчаковской армии столь же решающее значение, какое большие бои под Пермью, под Екатеринбургом, под Челябинском имели в свое время для всей основы, для всей толщи колчаковской армии. Мы получили донесения за последние два-три дня о разгромленных начисто основных дивизиях Колчака, о захваченных у него десятках орудий, сотнях пулеметов и прочей военной добычи, о том, что враг разбит, рассыпался и отступает панически, и что наши войска победоносно продвигаются вперед по всей линии фронта. Это значит, что временная заминка там ликвидирована. При этом к чести Восточного фронта нужно сказать, что он из нового временного затруднения вышел целиком собственными силами, без поддержки остальных фронтов.

На Южном фронте картина, действительно, еще далеко не так благоприятна, как на фронте Восточном. Здесь борьба гораздо суровее, здесь силы врага несравненно многочисленнее, здесь дело идет именно не о десятках, а о сотнях тысяч солдат с обеих сторон. Как вы знаете, здесь, на Южном фронте, величайшим орудием Деникина является его богатая донская и кубанская конница. Здесь мы не могли ему противопоставить ничего равноценного, потому что конница всегда была, как я подчеркивал не раз, во всей истории наиболее консервативным, реакционным родом оружия; Дон, Кубань, степи, Астраханская и Оренбургская губернии, Тургайская область, Уральская, т.-е. наиболее отсталые части страны, являются той территорией, где выросла и воспиталась коренная русская конница. Русским же пролетариям приходится только взбираться на коня, только усаживаться в седло и обучаться кавалерийскому делу, после того как для нас стало ясно, что в гражданской войне, в подвижной, маневрирующей по преимуществу, нам необходимо создать свою собственную революционную конницу.

Мы ее создадим и в этом отношении нагоним и обгоним нашего врага. Но тот период, в течение которого мы приспособляемся к особенностям Южного фронта, когда мы учимся, создаем свою конницу или свои орудия отпора кавалерийским атакам, – этот период является для нас глубоко болезненным и тяжелым. На Южном фронте мы потеряли ряд опорных важных пунктов и широкие территории, которые явились для Деникина резервуаром для мобилизации многочисленных масс. Я, однако, целиком присоединяюсь к выводам тов. Зиновьева о том, что и там, в основном, перелом уже достигнут, и достигнут не только непосредственно в военном отношении. Он достигнут прежде всего тем, что, несмотря на предшествовавшие военные поражения на Южном фронте, наши политические силы обнаружились там во весь рост. Мы имеем на Южном фронте, в течение последних полутора-двух месяцев, два гигантского значения политических опыта: во-первых, измену казачьего полковника Миронова, во-вторых, кавалерийский налет – рейд генерала Мамонтова, ворвавшегося в Новохоперск, в Тамбовскую губернию, захватившего Рязанскую, Тульскую, Воронежскую, Курскую губернии. Мамонтов имел в своем распоряжении около семи тысяч сабель и хороший командный состав. Он выбирал свой путь по наиболее богатым контрреволюционным частям южных губерний. Прежде всего он ворвался в Тамбовскую губернию, губернию с кулацким, контрреволюционным, буржуазным элементом в деревнях, и поднимал везде знамя восстания кулачества против Советской власти, подкрепляя его аргументами казацкой шашки и пики. Весной этого года почти по всей Советской России прокатилась волна кулацких, даже середняцких контрреволюционных восстаний. Казалось, когда было бы и ожидать восстаний богатых кулаков-крестьян в южных губерниях России, как не теперь, когда на помощь кулачеству явился целый конный корпус, столь серьезная сила. Этот конный корпус в глазах Мамонтова и его хозяина Деникина был кристаллом, который опускался в насыщенный раствор Советской России; вокруг этого кристалла должна была обрасти сельская и городская буржуазия, развернуться контрреволюция в виде открытого восстания буржуазии и сельских и городских масс.

Что же мы увидели на деле? Мы увидели, как корпус Мамонтова, подобно комете с грязным хвостом из грабежей и насилий, пронесся по целому ряду губерний. Нигде решительно Мамонтову не удалось поднять восстания, хотя бы только одних кулаков против Советской власти. Чем это объясняется? Тем, что крестьяне, не только середняки, но даже и кулаки, поставлены были перед необходимостью выбирать открыто, в военном смысле, между властью Советской и властью контрреволюционного монархического засилья, и он, кулак, пассивно, а середняк активно голосовали делом за Советскую власть, не поддержали Мамонтова ничем и без всякого сопротивления вернулись снова в рамки советского режима.

Товарищи, мы прошли в значительной мере мимо этого факта, не оглянулись на него, не оценили его достаточно, а между тем этот факт знаменует собой колоссально возросшее ко второй годовщине политическое могущество советского режима в деревне. Это же доказано было по отношению к наиболее реакционному слою и реакционной части населения страны, к середняцкому казаческому населению Дона, восстанием Миронова. Миронов поднял лозунги, какие в свое время поднимались правыми, а затем левыми эсерами, лозунги демократии, Учредительного Собрания, под именем так называемых народных советов: «долой засилие партии коммунистов, долой чрезвычайки, да здравствуют трудящиеся массы!» – лозунги, популярные для среднего обывателя, для мещанина в городе и для крестьянина и казака-середняка. И Миронов на Дону имел колоссальную популярность. Вся борьба, все восстания низов против верхов казачества там поднимались ввиду дуэли между народным героем Мироновым и генералом Красновым. Этот Миронов, которому мы дали средства формирования, вооружения, снабжения, этими популярными для отсталых масс деревни лозунгами поднял восстание. Он надеялся стать на Дону хозяином положения в течение нескольких недель, может быть дней. И что же? Дон отверг его в лице нашего конного корпуса, в лице нашей 23-й дивизии, которой он раньше командовал, и которая в значительной части, в большинстве своем, состоит из кавалеристов. В казаках он не нашел никакой поддержки, и несколько сот их, под командой одного казака, окружили его отряд и овладели последним и самим Мироновым без единого выстрела. Миронову нельзя отказать в искренности, он типичный представитель мещанства, середняцких мелкобуржуазных слоев казачества, ему не чужд авантюризм, внешний карьеризм, связанный с интересами средних слоев казачества, но ему не чужда, повторяю, также и искренность. Он первым делом выступил с заявлением, что ответ должен нести он, ибо он других увлекал и вовлекал, в то время как его сподвижники предавали его и отрекались от него. Этот Миронов, наученный опытом того отпора, который дала ему пробужденная казацкая среда, заявил, – и его заявление не было трусливыми лепетом ребенка, а было заявлением прозревающего революционера, отметающего ряд иллюзий, – он заявил, что его действия были политически глубоко преступными, что падение партии коммунистов, в чем он теперь убежден, было бы величайшим несчастием для дела революции, и он молил об одном, чтобы ему дали возможность своею смертью в бою загладить преступление, какое он совершил. Вы знаете, что Центральный Исполнительный Комитет даровал ему жизнь, и в той или другой форме Советская власть даст ему возможность загладить его преступление и войти в историю донской борьбы в качестве честного борца. Но что означает судьба его восстания, его затеи? Она означает, что если царский генерал Мамонтов неспособен поднять восстания самых контрреволюционных элементов деревни лозунгами единой и неделимой России (будто бы единой и неделимой, которую они делят и распродают), лозунгами самодержавия, православия, народничества, то на Дону мы замечаем еще большее чудо: мелкобуржуазный демократ оказывается уже неспособным поднять восстание середняцких элементов казачества против господства пролетариата и деревенских низов.

Это значит, что мы стали политически несокрушимы, что против нас может бороться концентрированная, вооруженная, организованная сила генералов-империалистов, которые палкой и плетью гонят мужиков и рабочих в свою армию, но между этими генералами-империалистами уже не может быть никакой партии, никакой группы, никакого знамени, вокруг которого способны были бы идейно-политически объединиться сколько-нибудь широкие слои хотя бы отсталого, среднего элемента деревни. Таким образом, политически мы стоим теперь, несмотря на голод, несмотря на разруху, несмотря на двухлетнюю гражданскую войну, крепче, чем когда бы то ни было, и не только в городах, где новые и новые тысячи пролетариев входят в ряды нашей партии, коммунистической партии (уже партийная неделя в Москве, например, дала свыше тридцати тысяч новых членов), не только в городах, но и в деревнях, не только среди сельской бедноты, но и среди середняков, и не только в губерниях, близких к промышленному центру, но и в тяжеловесных, отсталых губерниях юга, даже на Дону, где чем дальше, тем глубже антагонизм между донцами и кубанцами, с одной стороны, и Деникиным, с другой. Эта колоссальная на вид гора деникинского могущества все больше и больше подкапывается, с одной стороны, ударами, с другой стороны, внутренним социальным, политическим и национальным антагонизмом. Все сведения и печать Дона и Кубани говорят о том, что антагонизм между этими областями и Деникиным достиг высшей остроты: Дон и Кубань отпали от Советской власти в лице своего казачьего кулачества, которое вело шайку середняков, но, конечно, они не думали о походе на центральную Россию, о походе на Москву. Они пережили тот самый период, какой переживало крестьянство всей России, когда оно разочаровалось в известных чертах Советской власти и пыталось восставать против нее… до того момента, пока Колчак и Деникин не научили их уму-разуму.

Теперь пришла очередь для Дона и Кубани. Там Деникин выколачивал за этот год со всей энергией, в которой ему отказать нельзя, все предрассудки даже из отсталых слоев казачества. Мы стоим перед неизбежностью, что три четверти, если не девять десятых донских и кубанских казаков открыто будет вынуждено повернуть свой фронт против Деникина и протянуть нам руку. Они встретят сочувственную руку помощи, которая будет протянута с нашей стороны. Наша политика по отношению к крестьянству за последний период в значительной мере направлялась на соглашение с крестьянами-середняками. Даже на Дону и на Кубани, которые в течение известного периода времени были как будто непоколебимым резервуаром контрреволюции, наша политика должна будет в ближайшую эпоху направляться на соглашение с казаками-середняками, с теми казаками-середняками, которые выдвинули Миронова, как героя, как вождя, и вместе с героем этим провалились. Они должны будут понять и признать, что спасение трудового казачества идет только через соглашение с рабоче-крестьянской властью. Все это, товарищи, явления, которые не в двадцать четыре часа развертываются. Конечно, дело Красной Армии важное, от нее непосредственно зависит исход борьбы, но самое дело Красной Армии зависит от соотношения классовых сил, от политического отношения группировок; в этом смысле группировка на Дону и на Кубани складывается как нельзя быть лучше.

Тов. Зиновьев упомянул о событиях на Кавказе. Здесь я не могу отказать себе в праве прочитать вам свежее телеграфное сообщение, которое я получил третьего дня вечером от одного из выдающихся работников Закавказья, который пробрался теперь в пределы Советской России. Это превосходно осведомленный товарищ, коренной кавказец, который, на основании собственных наблюдений, продолжавшихся более года, в то время как он был отрезан от нас, дает картину того, что происходит сейчас на Кавказе:

«Всеобщее общественное мнение Кавказа приковано к начавшемуся в конце августа восстанию горных народов Кавказа – дагестанцев, ингушей, чеченцев и кабардинцев. Вдохновителями и руководителями восстания являются духовные вожди горцев, всегда шедшие с народом и за народ. Кроме кучки изменников и предателей офицеров, продавшихся Деникину, все слои горных народов, не имея ни откуда помощи, но доведенные до отчаяния зверствами Деникина, решительно отказались платить наложенную контрибуцию, дать требуемые полки для борьбы против Советской власти. С одними винтовками и кинжалами, т.-е. без пулеметов и без орудий, бросились они в кровавый бой с офицерскими казачьими бандами, решив победить или умереть. Всеобщий энтузиазм, доходивший до фанатизма, охватил также женщин, детей и стариков, на которых ложится все сложное дело снабжения фронта и повстанческих отрядов, ибо все мужчины поставлены под ружье. На арбах и лошадях самое небоеспособное население подвозит на фронт для бойцов все, что имеется в аулах. Все новые и новые победы окрыляют повстанцев, проявляющих чудеса героизма, а громадная военная добыча подкрепляет отряды, обеспечивая их вооружением, которого у горцев очень немного. В ряду боев одними дагестанцами захвачено: более трех миллионов патронов, 16 орудий и несколько десятков пулеметов; уничтожен целый гарнизон на горном пункте Дагестана, где убитых казаков более 3.000 человек. По полученным белогвардейской газетой „Азербайджан“ сведениям, 28 сентября под Грозным разыгрались крупные сражения между горными повстанческими частями и 4 полками корпуса Шкуро, переброшенными с советского фронта специально для подавления горного восстания. Взяты громадные трофеи: 28 орудий, 31 пулемет, 48 тысяч винтовок, большое количество патронов, обоз, взяты в плен и изрублены 800 человек; остатки добровольцев отступают к Кизляру. К 7 октября повстанцами были очищены от Деникина опорные укрепленные пункты, заняты города Грозный, Темир-Хан-Шура и Дербент».

Вот, товарищи, картина событий, которые происходят сейчас на Кавказе. Это могучее восстание в непосредственном тылу у Деникина. И мы здесь читаем о том, что он снял часть корпуса Шкуро, лучшие свои воинские части, с советского фронта и перебросил туда. Более того, представителю Мамонтова заявили в Азербайджане, что если они не выступят непосредственно против восстания горцев, то Деникин снимет новый корпус с советского фронта, для того чтобы сокрушить весь Азербайджан. Стало быть, у нас на Южном фронте прибавилось несколько новых красных дивизий, которых мы не формировали, не вооружали и не снимали с других фронтов. Это – горцы, свободолюбивые горцы-бедняки восстали против издевательств, насилий и истязаний деникинских банд, и мы с вами можем сказать им: добро пожаловать, товарищи горцы, наши новые союзники, честь вам и место в нашей советской семье.

Что касается Украины, то я могу только присоединиться к словам тов. Зиновьева относительно огромного политического значения того раскола и той вооруженной борьбы, которые происходят теперь между Деникиным и Петлюрой. Конечно, Петлюра не представляет собою ни серьезной военной силы, ни серьезной политической фигуры, но за спиной его уже сейчас стоят в значительной мере буржуазная Польша и буржуазная Румыния, которые вооружают и снабжают Петлюру и поддерживают его против Деникина. Почему? Потому что они боятся победы Деникина, который, разумеется, несет смерть и гибель самостоятельному существованию всех маленьких народов. Деникин заявил уже, что он не признает независимости Польши, а только ее автономию. Он заявил также, например, что не признает хохлацкого языка, что государственным языком на Украине должен быть язык великорусский. Он уже сейчас подверг население, помимо других материальных издевательств, издевательству национальному и восстановил против себя украинское мещанство и украинскую буржуазию. Таким образом, он поколебал ту социальную базу на Украине, из которой мог черпать для себя силы как в военном, так и в социально-политическом смысле. Все это не может не воздействовать на Западный фронт. Еще месяца три-четыре тому назад можно было опасаться, бояться, – а буржуазия Антанты могла надеяться, – что Деникин, соединившись с поляками, т.-е. соединив Южный фронт с Западным, пойдет совместно на Москву. Теперь же мы можем с полным основанием сказать, что если Деникин и соединится с поляками, то, главным образом, для того, чтобы вцепиться друг другу в глотку, потому что они понимают, что они друг другу смертельные враги.

Это нас в политическом смысле чрезвычайно укрепило на Западном фронте. Мы считали Западный фронт второстепенным, а Южный, как раньше, – первостепенным. Когда я говорил о второстепенности Западного фронта, я имел в виду то, что нам противостояли второстепенные военные силы. Мы при этом мысленно, конечно, исключали Петроград, потому что та часть фронта, в которую входит Петроград, как борец, или Петроград, как город, которому угрожает опасность, – эта часть фронта не может ни в коем случае быть второстепенной. Мы переживали период, в течение которого казалось, что судьба Петрограда ограждена и обеспечена от каких бы то ни было опасностей, и даже некоторые товарищи, полу-шутя – полу-серьезно, говорили, что не пора ли подумать о том, чтобы перенести советскую столицу снова в Петроград, перенести ее снова на берега Невы. Финляндская буржуазия увидала себя вынужденной отказаться от наступления на Петроград; эстонская буржуазия, боровшаяся с нами, оказалась вынужденной всем ходом внутренних событий и событий внешних отказаться от мысли поддерживать империалистический поход против Москвы и Петрограда. 7-я армия, которая сражается здесь и защищает нашу красную столицу, революционная 7-я армия упиралась в границы Финляндии и Эстляндии, и казалось, что у ней нет задачи: она топталась на месте, в ней создавалось настроение как бы бесцельности ее существования; в основном на границах Финляндии и Эстляндии ее задача казалась разрешенной, и мы – этого нельзя утаивать – снимали с фронта 7-й армии и хорошие части, и лучших работников, и командиров, и опытных военно-политических работников. Это, конечно, не могло не ослабить 7-й армии. Но, повторяю, больше всего ее ослабило сознание, что перед ней нет более важных, решающих задач. Это ослабило внутренний режим.

Товарищи, армия не есть естественный организм, армия не есть организм, который создается производством, хозяйственным, промышленным трудом. Те связи соединения, которые создаются в деревне, в селе, на фабрике или заводе, – я не говорю уже об отношениях, которые создаются в семье, – гораздо прочнее, естественнее, органичнее. Те связи, те отношения, которые существуют в армии, в значительной мере чувствуются каждым участником и определяются, как искусственные отношения. Каждый из нас не стремится вырваться из труда, мы знаем, что мы будем работать всегда, но каждый из нас стремится вырваться из армии, скорее закончить дело войны и перейти к хозяйственному, культурному строительству. Вот почему, когда нажим внешних обстоятельств прекращается или ослабевает, ослабевает и внутренний военный режим в армии; это и наблюдалось у вас в 7-й армии, которая считалась за последние недели армией второстепенной, не потому, что Петроград второстепенная величина, – ясно, что это не так, – а потому, что казалось, что опасность, ему угрожавшая, отходит в прошлое.

К этому прибавлю переговоры с эстонцами, с латышами. Какую роль играли эти мелкобуржуазные парламентарии Эстонии: были ли они сознательными обманщиками, провокаторами, агентами Юденича или же, поддерживая пассивно, а в значительной мере и активно, Юденича, под давлением Антанты, они в то же время стремились найти опору с левого фланга, со стороны Советской России, – это для нас все равно. Мы не обязаны распространяться о психологии эстонских и латышских меньшевиков и кадетов, но факт таков, что роль, какую они сыграли, была роль того белого флага, который наиболее предательскими вероломными частями выкидывается иногда для того, чтобы обмануть врага, подпустить его на близкое расстояние и потом всадить ему нож в грудь, в бок или в спину. Эти переговоры о мире, до настоящего момента, со стороны Эстляндии и Латвии были как бы опиумом, которым они имели в виду усыпить сознание значительной части Красной Армии, поселив в ней уверенность в том, что война на этом фронте близится к концу, с тем, чтобы затем напустить на нас цепную собаку Антанты – Юденича и позволить ему вырвать клок мяса из тела Советской России. Во всяком случае, в дальнейшем, как бы ни шли переговоры, мы, с военной точки зрения, должны быть гораздо осторожнее, бдительнее, внимательнее и недоверчивее по отношению к этим мелкобуржуазным соглашателям, вольным или невольным агентам Антанты. Мы, вместе с тем, должны себе сказать, что близится время, когда Эстляндия и Латвия должны будут решить, мирятся ли они с нами, или воюют, ибо мы не можем, – как по отношению к Финляндии мы не могли терпеть политики Маннергейма, – не можем терпеть долго такого состояния, когда эти страны с нами не воюют, но в то же время поддерживают Юденича, Балаховича, Родзянко, Ливена и, от времени до времени, выпускают их против нас. Мы мириться хотим, – с каким чувством по адресу буржуазии этих стран, все равно, – но мириться хотим из трезвого расчета, считая, что и худой мир лучше доброй ссоры. Но мы не можем взять на себя всех отрицательных сторон и мира и войны. Мы заставляем нашу армию топтаться перед границами Финляндии, Эстляндии и Латвии, мы заставляем ее не переходить к открытой борьбе и в то же время даем право буржуазии названных стран накапливать у своей границы силы и выбрасывать их на нас, когда это заблагорассудится Антанте. Вот почему наша нынешняя борьба на Петроградском фронте является не только отпором налету на Красный Петроград и имеет своей задачей не одно только истребление банд Юденича, Родзянки, Ливена. Нет. Эта борьба должна в своем дальнейшем и скором развитии поставить вопрос перед Эстляндией и перед Латвией ребром.

Я думаю, что мы в течение ближайшего периода здесь сосредоточим достаточную силу для того, чтобы поставить эти страны не только перед доводами разума, перед доводами политической логики, но поставить их и перед доводами реальной силы, чтобы показать, что мы на этом фронте достаточно могучи, что мир с нами выгоден для стран, которым сейчас угрожает небезызвестный атаман Гольцев. Я не буду останавливаться на нем; во всяком случае поучительно, что история выдвинула фон-дер-Гольца, бывшего константинопольского пашу, превратившегося в русского атамана. Гольцеву поручили отстаивать единую неделимую Россию: большего издевательства нельзя себе представить. Нас обвиняли в свое время в союзе с кайзером, в пренебрежении к интересам России, говорили о священной национальной ненависти к немцам, как к вековому врагу русского народа. И вот теперь история выдвинула самого презренного реакционера, обратившегося в мусульманскую веру авантюриста, в качестве выразителя высшей идеологии русской буржуазии, все равно милюковской, деникинской, колчаковской или какой-либо другой марки. Фон-дер-Гольц-паша – вот подлинный вождь русской империалистической буржуазии! – это мы можем сказать перед лицом всего народа. Это опять-таки до последней степени упрочивает наше политическое положение, наши политические позиции. Дело мелкобуржуазных демократий на западных окраинах становится труднее. Фон-дер-Гольц не столько немецкий агент, сколько агент французской буржуазной республики. Между молотом Антанты, в руках которой фон-дер-Гольц только орудие, и наковальней русской и мировой революции находится мелкобуржуазная демократия западных окраин. Западный фронт нам не угрожает, но та часть Западного фронта, – его северо-западная часть, – где живет и дышит израненный, но еще крепкий Петроград, эта часть фронта находится сейчас под угрозой. Товарищи, если употребить вульгарное сравнение, в той игре, которую мы ведем, в той политической, мировой, исторической колоде, которую мы сдаем, есть несколько карт, которые не могут быть биты. Игра может сложиться так или иначе, но есть карта, которая зовется Петроградом, есть карта, которая зовется Москвой, есть карта, которая зовется Тулой, где сосредоточена военная промышленность, и как бы ни шла величайшая историческая игра, которую мы теперь ведем с контрреволюцией, эти три карты не могут быть и не должны быть биты.

Вот почему, товарищи, можно было бы в частных разговорах договариваться, что теперь, мол, Советская власть так крепка, что если бы взяли и Петроград, то, конечно, Советская власть устоит, а потом и Петроград вернет. Это, с точки зрения исторического развития, конечно, верно. Но когда, вместо предположений, гипотез и логических выводов, крушение Петрограда стало казаться реальностью, когда опасность Петрограду обнаружилась за последние дни вполне на деле, какой-то электрический ток прошел по всей стране, и прежде всего через сердце Москвы, через ее центральные учреждения, и все сказали: Нет! Мы, вот, сражаемся на севере, на востоке вновь гоним Колчака, мы открыли ворота на Туркестан, мы поднимаем в Азии знамя Советской власти, из мятежного Афганистана прибывает в Москву посол, приветствующий тов. Ленина от имени угнетенного империализмом азиатского народа; это великая борьба двух миров; тут могут быть отступления, наступления, победы и временные поражения, но есть, товарищи, одно отступление, которого мы себе позволить не можем, – это отступление на восток от Петрограда, и этого отступления не будет!

Товарищи, то, что мы взяли у вас, – а мы взяли у вас слишком много и тем ослабили ваш ближайший Северо-Западный фронт, – теперь мы стремимся с лихорадочным напряжением вам вернуть – вернуть сюда и хорошие части, и хороших работников – командиров и политработников. Мы сейчас все же достаточно твердо стоим на ногах, чтобы выполнять эту работу без серьезного урона для других фронтов. Когда мы из центра спрашивали вас, ваших представителей и тов. Зиновьева, что вам нужно сейчас в ближайшие дни, чтобы отстоять Петроград, и получили требование, то мы дали вдвое, втрое более, чем требовалось. Товарищи, подкрепления сейчас идут почти по всем линиям, которые связывают в настоящее время Петроград с остальной страной. Этих подкреплений будет достаточно для того, чтобы выполнить ту задачу, о которой я говорил. Но, товарищи, мы теперь переживаем на Петроградском фронте самый критический период. Новые подкрепления еще не сосредоточены и не развернуты, еще не заняты позиции. Этот период измеряется днями, неделей. Тут указывал тов. Зиновьев на то, как несовершенна работа железных дорог. Она, конечно, несовершенна в значительной мере в силу общих причин, но, конечно, как и везде, отчасти и в силу злой воли и неряшливости отдельных элементов страны. Но пройдут дни, пока все необходимые силы и средства будут сосредоточены, пройдут дни, пока ослабевшие части 7-й армии будут подтянуты, пока аппарат управления достигнет необходимой степени и силы напряжения, твердости и сноровки. Это делалось не раз нашими работниками на других фронтах, и это будет сделано теперь на Петроградском фронте. Но пройдут дни, часы, а каждый день и каждый час теперь имеет у вас здесь колоссальное значение, ибо фронт слишком близок от Петрограда.

На других фронтах мы могли себе говорить, что мы отведем ослабленные дивизии на 15 – 20 верст в тыл и там их переформируем, вольем свежие, крепкие, здоровые элементы, устраним негодные, перевоспитаем их. Здесь, на Петроградском фронте, мы не можем себе позволить этой роскоши отвода в тыл на 15 – 20 верст ослабленных дивизий. Если они раздадутся, то белые банды – а мы здесь имеем небольшие, но искусные и ловкие шайки – могут врезаться острием в тело Петрограда. Конечно, мы отдаем себе отчет, что Петрограда им не взять, – это город все-таки с миллионным населением и не может быть удержан в когтях шайки в несколько тысяч человек, – но повредить, нанести ущерб, учинить жестокое кровопускание ему они могут. Мы недавно имели пример: Мамонтову не удалось завладеть ни Тамбовом, ни Козловом. Он пытался завладеть, – а у него было больше силы, чем у этих господ, – но не завладел, восстания не поднял; он угрожал этим городам, истребил большое число рабочих, работниц, жен красноармейцев, оставил опустошение, ужас, отчаяние в семьях низов трудового населения. Это они могут произвести и здесь, в этом сосредоточии людского резервуара, который называется Петроградом. Эта опасность есть. Вы знаете, что мы, коммунисты и представители Советской власти, в силу нашей основной политики, не скрываем от широких народных масс опасностей, ошибок и угроз, которые открываются перед нами. В этом наша единственная сила. Всегда, в любой день и час, каждый должен иметь возможность выйти на любую трибуну, на любую площадь и сказать народу правду. В этом есть существо советской политики, и сейчас мы должны сказать с этой трибуны, – вы все должны сказать вашим избирателям на заводах, фабриках, на рабочих собраниях, везде, где вы видите борьбу за торжество революции, – что никогда еще Петроград не стоял перед такой опасностью, как в эти дни. Другими словами, несмотря на то, что общая раскладка в нашей великой революционной борьбе для нас благоприятна, нашей петроградской карте, для нас бесконечно дорогой и важной, грозит опасность быть битой. Поэтому мы должны себя сразу застраховать двояко: с одной стороны – на фронте, с другой стороны – в самом Петрограде, т.-е. обороняться не только там, по близкой линии Детского Села, но обороняться и той организацией, которая создастся здесь, в самом сердце Петрограда, ибо, товарищи, те, которые попытаются, может быть, нагрянуть ночным налетом на Петроград, чтобы перерезать горло спящим рабочим и работницам и их детям, должны узнать, и они это уже знают, что Петроград при всех тех недочетах, на которые справедливо указывал тов. Зиновьев, лихорадочно работал и лихорадочно будет работать эту ночь, завтра днем и в следующую ночь, и во все эти наиболее критические для него часы, над тем, чтобы упорядочить, укрепить свою внутреннюю организацию, чтобы свои районы и части этих районов превратить в ряд неприступных фортов, которые в совокупности дадут мощную организацию внутренней обороны Петрограда.[107]

Я писал и повторю: я глубоко верю, что мы все же и в ослабевшем Питере достаточно сильны, чтобы сокрушить, стереть в порошок белогвардейских налетчиков, если бы их было не 3, 4, 5 тысяч, а даже 10 тысяч. Это огромный город-лабиринт, который охватывает около 100 кв. верст, город с миллионным населением, в руках у которого, т.-е. у рабочего населения, имеются могучие средства обороны, инженерные средства, артиллерийские средства и, наконец, имеются советские, профессиональные и партийные аппараты. Этот город может создать одну сплошную западню, один капкан для белогвардейских налетчиков. Петроград не Тамбов, Петроград не Козлов, Петроград – это Петроград. Товарищи, вот в эти дни, в эти часы мы должны мобилизовать здесь для внутренней обороны все то, что не годится или не может быть оторвано для обороны внешней. Если для женщин слишком непосильны лишения, трудности походной жизни и полевых боев, то здесь, в рабочих кварталах, в домах, превращенных в рабочие крепости, женщина-работница, женщина-жена и женщина-мать будет не хуже мужчины вооружаться винтовкой и наганом и ручной гранатой для защиты на улицах, площадях и в домах Петрограда будущности русского и мирового рабочего класса. Все сейчас делается для того, чтобы дать полевым войскам необходимую сноровку, чтобы заставить их понять, что перед ними не какой-либо сплошной фронт, не серьезные тяжеловесные части, против которых надо действовать планомерно, систематически и методически, перед ними отдельные шайки банд, которые наносят уколы, порезы, – и их нужно душить, их нужно громить.

Единственная тактика, единственная стратегия, которая диктуется этой войной, с ее исключительными особенностями на этом фронте, это – наступать и душить. В тех случаях, когда наш полк, двинутый вперед хорошим командиром или комиссаром, уверенным, решительным человеком, начинает наступать – белые не принимают боя. Почему? Потому, что их мало. Они хорошо вооружены, у них автоматические ружья, пулеметы, но их мало: их втрое, вчетверо, в пять раз меньше, чем нас. Когда они на расстоянии или ночью поднимают массовую стрельбу, тогда наши солдаты не могут отдать себе отчета, сколько белых и сколько своих. Но в этот момент, когда наши солдаты видят белых, и когда белые видят наших, то они взаимно убеждаются, что красных много, а белых ничтожная горсточка. И это происходит при всех столкновениях. Вот почему белые систематически уклоняются от прямой встречи, от рукопашной, от штыкового боя, а стараются действовать с фланга, с тыла, путем обстрела с неожиданных мест, поддерживая представление о своей многочисленности и о своем могуществе. Какой для нас отсюда вывод? Тот, что нужно, чтобы наша Красная Армия, наши солдаты увидели белых и поняли, что их мало; надо, чтобы белые увидели красных и поняли, что их много. Как этого достигнуть? Очень просто, – свести белых с красными. Как этого достигнуть? Вести красных вперед, толкать, если надо, гнать вперед. Кто это может сделать? Питерские рабочие, мужественный комиссар. Для этого не надо большой стратегии, для этого не надо кончать академии, мечтать о сплошном фронте, – это не позиционная война, не надо непрерывной цепи войск, нужен крепкий кулак бригады, твердый командир, который идет на опасность, на вызов врага, на угрозу, ибо, куда бы мы ни пришли, мы везде сильны и многочисленны. Эту простую истину надо преподать нашим командирам и комиссарам. Сейчас единственная стратегия на Петроградском фронте, это – идти вперед, наступать. Белые будут отступать, и мы сокрушим их. В течение нескольких дней мы к этой стратегии перейдем; завтра, послезавтра совершится перелом психологический, как предпосылка перелома боевого и всей обстановки на фронте.

Последнюю ночь мы все-таки показали, что на призыв тревоги, на набат, хотя с некоторым опозданием кое-где, но питерский пролетариат умеет откликнуться в лице лучших боевых элементов. Он стал прошлою ночью на ноги, и если потребуют обстоятельства, он станет сегодня ночью или завтра днем с удвоенной и даже утроенной силой. В этом не может быть сомнения, и это несомненно является единственной гарантией того, что белые банды десять раз подумают, прежде чем сунуть сюда свою преступную голову.

Стало быть, мы отдаем себе отчетливое представление в том, что Петрограду сейчас угрожает непосредственная опасность. Это вы должны сказать, разумеется, борясь в то же время против всяких бессмысленных панических слухов. Проверяя их через ваши районы или в Совете Внутренней Обороны, проверяя эти слухи и беспощадно карая всякого, кто распространяет их, в то же время вы должны во всей остроте преподнести сознанию питерских рабочих, что сегодня, завтра Петрограду угрожает непосредственная опасность. Через несколько дней мы будем несокрушимы на этом фронте, благодаря перелому, который произойдет, и благодаря войскам, которые подходят. Но сейчас у нас еще много незащищенных мест на теле Петрограда. Мы защищаемся укреплением фронта и организацией внутри. Советом Народных Комиссаров посланы сюда войска, для того чтобы здесь на месте оказывать содействие вашему центральному органу и военным властям в их работе по укреплению Петрограда.

Я не скрою от вас, что я ехал сюда с тревогой в душе. Конечно, мы повторяли не раз, что Петроград является неисчерпаемым резервуаром работников и революционной энергии, но эту неисчерпаемость нельзя понимать абсолютно. Ни один город в мире, может быть, не пережил того, что пережил Петроград. В конце концов, притупляется чувствительность, нервы растягиваются и опускаются, как ненатянутая струна, люди перестают реагировать на опасность. Если бы это произошло с Петроградом теперь, это было бы смертельной опасностью, это было бы величайшей опасностью не только для него одного, но и для всей страны, ибо Петроград не только часть страны, но он барометр, революционный барометр красной Советской Республики. Но этого нет, товарищи. Конечно, тов. Зиновьев, как призванный руководитель петроградского рабочего класса и рабочего класса всей страны, с полным правом отмечает здесь недочеты, нехватки, прорехи, неряшливость, халатность в тех или других сторонах вашей организационной подготовки. Но позвольте все же сказать, что, несмотря на эту неряшливость и халатность, которые кое-где наблюдаются, все же Петроград в эти сумрачные, холодные, голодные, тревожные, осенние, ненастные октябрьские дни дает нам снова величавую картину подъема, уверенности в себе, энтузиазма и героизма. Город, который так страдал, внутренно горел, столько раз подвергался опасностям, который так не жалел себя, который так опустошал себя, этот красный Петроград остается тем, чем был – светочем революции, стальной скалой, на которой мы строим церковь будущего. И этого Петрограда мы объединенными силами всей страны не сдадим никаким врагам.

Архив.

Л. Троцкий. ПЕРЕЛОМ

Сегодняшний день был критическим. Наши войска отступили на Пулковские высоты, стало быть, на последний рубеж перед Петроградом. Отступление отсюда означало бы, что борьба будет вестись уже в стенах города, т.-е. превратится во внутреннюю оборону.

Показания перебежчиков и другие данные свидетельствуют о том, что противник отдал приказ в ночь с 20-го на 21-е овладеть Пулковскими высотами. Приказа этого белая армия, однако, не выполнила.[108] Мы не только не покинули важнейшего рубежа, а, наоборот, по всему фронту продвинулись с боем вперед. Нами захвачены пленные, пулеметы и другие трофеи. При этом даже наиболее слабые части обнаружили упругость и силу сопротивления. В боях приняли, с несомненным успехом, участие первые танки петроградского производства. Красные войска с восторгом приветствовали появление первой бронированной гусеницы.

Исход сегодняшнего дня можно оценить как вполне благоприятный. Благодаря свежим резервам, с одной стороны, освежению командного и комиссарского состава, с другой, в 7-й армии произошел несомненный внутренний перелом: части вернули себе самообладание и стремятся вперед. Снабжение поставлено более чем удовлетворительно. Настроение вполне уверенное. Особенно курсанты стремятся вознаградить себя за ряд неудач.

Тем не менее положение по смыслу самой обстановки остается напряженным: враг в расстоянии одного перехода от Петрограда. Следовательно, чтобы застраховать себя от случайностей, мы обязаны, не покладая рук, продолжать работу над укреплением Петрограда, над организацией его внутренней обороны. Обеспеченный изнутри Петроград является в то же время превосходным тылом для возродившегося фронта.

Перелом произошел. В ближайшие дни это должны будут признать столь лживые англо-французские радио.

21 октября 1919 г. Петроград.

«В пути» N 99, 22 октября 1919 г.

Л. Троцкий. ПЕРВЫЙ УДАР

До 21-го Юденич наступал, встречая слабое сопротивление. 21-го 7-я армия закрепилась на линии Пулкова и дала отпор. Наступление Юденича приостановилось. 22-го Красная Армия перешла в наступление. Сопротивление белогвардейских войск оказалось очень упорным. В течение 21-го и 22 октября, когда продвижение Юденича приостановилось, он успел подтянуть резервы и тем самым уплотнить свои ряды. Бои получили ожесточенный характер.

К вечеру 23-го мы завладели полностью Детским Селом и Павловском. Это серьезный успех. Мы не только остановили наступление, но и нанесли противнику крупнейший удар.

Наши части переродились. Аппарат связи и управления действует без перерывов и перебоя. Благодаря усилиям лучших работников Петрограда, снабжение поставлено на должную высоту. Части, застигнутые наступлением Юденича врасплох и ожесточенные рядом неудач, ныне соперничают в самоотвержении и героизме.

В рядах врага произошел первый надлом. В прошлые дни почти не было пленных; перебежчики насчитывались единицами. Теперь число перебежчиков и пленных сразу возросло. Они прибывают десятками и скоро начнут прибывать сотнями и тысячами.

Успех велик. Но до окончания задачи еще далеко. Нужно раздавить Юденича, стереть его с лица земли и тем раз навсегда обеспечить спокойствие Петрограду. Мы же пока нанесли белым бандам лишь первый удар.

Опасность, нависавшая над Петроградом, отодвинулась, но не исчезла. Враг стоит на расстоянии двух переходов от Петрограда. Работы по укреплению города должны поэтому идти полным ходом. С неменьшей энергией должны вестись работы по укомплектованию полевой армии людьми, по обеспечению ее лошадьми и всеми необходимыми предметами снабжения.

Было бы непростительно, если бы первый успех послужил причиной легкомысленного успокоения. Наоборот: он должен стать сигналом к новому напряжению энергии. Враг поколеблен, но не разбит. Мы сорвали его с важной позиции. Теперь нужно преследовать его неутомимо. Нужно привести в движение все силы и средства наступления; не давать бандам Юденича ни отдыха, ни срока; улучшать армейский аппарат, укреплять связь, повышать дисциплину, наступать, преследовать, бить – до конца, до полной победы. Тогда за первым ударом скоро будет нанесен последний.

23 октября 1919 г. Петроград.

«В пути» N 100, 24 октября 1919 г.

Л. Троцкий. ВМЕШАЕТСЯ ЛИ ФИНЛЯНДИЯ?

(Интервью)

На ваш вопрос о том, будет ли наступать на нас Финляндия в помощь Юденичу, я считаю возможным ответить отрицательно.

Почему? Не переоценивая дружеских чувств к нам финляндской буржуазии, не могу, однако, отказать ей в здравом смысле, а этот здравый смысл говорит следующее:

Во-первых, в случае наступления финляндской буржуазии, она была бы разбита, особенно теперь, когда армии Юденича нанесен удар, который, как всем станет очевидно в ближайшее время, явится для нее смертельным.

Во-вторых, Финляндия расположена слишком близко от Петрограда. Никакое русское правительство не сможет лояльно относиться к самостоятельной Финляндии, если последняя не свяжет себя лояльностью по отношению к России. Советское правительство достаточно показало свое уважение к самостоятельности Финляндии. Если бы при таких условиях финляндская буржуазия попыталась принять участие в нападении на Петроград, это означало бы в конце концов для всего русского народа невозможность терпеть самостоятельную буржуазную Финляндию в расстоянии двух переходов от Петрограда. Таким образом, история производит сейчас испытание возможности сожительства самостоятельной Финляндии и самостоятельной России в их нынешних границах. Финляндская буржуазия весьма заинтересована в том, чтобы это испытание было выдержано.

Мы побеждаем на всех фронтах. Налет Юденича явился последней ставкой авантюриста Черчилля. Эта ставка бита. Не думаю, чтобы финляндская буржуазия связывала свою судьбу с обанкротившейся авантюрой худшего из английских империалистов.

Если бы тем не менее наступление со стороны Финляндии последовало, оно явилось бы гораздо меньшей угрозой Петрограду, чем отбитое наступление Юденича. У нас достаточно резервов, внутренняя оборона Петрограда на должной высоте, а главное – у нас есть твердая воля проучить всякого, кто попытается навязать Советской России свою волю.

«Известия» N 242, 29 октября 1919 г.

Л. Троцкий. ПЕТРОГРАД

(Октябрь 1917 – 1919 г. г.)

Ко второй годовщине Октябрьской революции Петроград снова стоит в центре напряженного внимания всей страны. И опять, как два года тому назад, Петроград оказался под опасностью с юго-запада и совершенно так же, как и тогда, в конце октября 1917 г. (ст. ст.) решалась судьба Петрограда под Пулковскими высотами.[109]

Тогдашние военные операции как с противной, так и с нашей стороны были окутаны атмосферой полнейшей неопределенности. Никто не мог, хотя бы приблизительно, сказать нам, какие силы на нас наступают. Одни говорили – тысяча казаков, другие – три, пять, десять тысяч и т. д. Буржуазная печать и буржуазная молва (тогда еще обе были очень многоречивы) чудовищно преувеличивали силы Краснова. Помню, первые достоверные сведения о количестве прибывших казаков я получил от тов. Воскова, который наблюдал их эшелоны в Сестрорецке и категорически настаивал на том, что казаков никак не более тысячи сабель. Но все же оставалось возможным, что пришли еще какие-либо части походным порядком, – тов. Восков говорил лишь о железнодорожных эшелонах.

Столь же неопределенны были те силы, какие мы могли противопоставить казакам. В нашем непосредственном распоряжении был весьма значительный по численности петроградский гарнизон. Но он состоял из полков, которые в первых сотрясениях революции утеряли боеспособность. Старая дисциплина разрушалась вместе со старым командным составом. Революция требовала разрушения старого военного аппарата. Новой военной дисциплины еще не было. Создавались наспех рабочие красногвардейские отряды. Какова была их ударная сила? Этого никто не мог еще сказать. Мы не знали толком, где находилось необходимое снабжение. Старые военные власти отнюдь не спешили предоставить его в наше распоряжение. Новые власти не знали к нему пути. Все это создавало обстановку чрезвычайной неопределенности, в которой легко возникали и разрастались панические слухи.

В Смольном при участии тов. Ленина и моем (не помню точно какого числа) созвано было гарнизонное совещание с участием командного состава. Часть офицерства уже скрылась в этот период. Но значительная часть оставалась при своих полках, не зная, что предпринять и по традиции считая недопустимым покидать свою часть. Ни один из офицеров, принимавших участие в этом совещании, не позволил себе хотя бы заикнуться относительно неприемлемости «гражданской войны» и нежелательности отпора Керенскому и Краснову. Объяснялось это, главным образом, полной растерянностью офицерства, у которого не было причин, конечно, дорожить режимом Керенского, но не было также оснований радоваться пришествию советского режима. Организованного лагеря контрреволюции еще не было. Агентура Антанты еще не расстелила своих сетей. При таких условиях наиболее простым решением для командного состава было держаться за свой полк и выполнять его решения. К этому нужно прибавить, что командный состав был уже выборным. Наиболее злостные элементы были отброшены.

Однако же никто из командиров не хотел взять на себя ответственность за руководство всей операцией, отчасти потому, что среди участников совещания, насколько помню, не было лиц с серьезным боевым стажем, а, главным образом, потому, что никто не хотел слишком просовывать свою голову вперед, не зная, что из этого выйдет. После нескольких неудачных попыток привлечения командиров полков, выбор пал на полковника Муравьева, сыгравшего потом немалую роль в военных операциях Советской России.

Муравьев был прирожденным авантюристом. В этот период он считал себя левым эсером (левое эсерство было тогда прикрытием для многих пролаз, желавших примазаться к советскому режиму, но не решавшихся наложить на себя тяжелое бремя большевистской дисциплины). По военному своему прошлому, Муравьев был, кажется, преподавателем тактики в юнкерском училище. Хлестаков и фанфарон, Муравьев не лишен был, однако, некоторых военных дарований: быстроты соображения, дерзости, умения подойти к солдату и ободрить его. В эпоху Керенского авантюристские качества Муравьева сделали его организатором ударных боевых отрядов, которые направлялись, как известно, не столько против немцев, сколько против большевиков. Теперь, с приближением Краснова к Петрограду, Муравьев сам, и притом довольно настойчиво, выдвинул свою кандидатуру на пост командующего советскими войсками. После понятных колебаний, кандидатура его была принята. При Муравьеве была учреждена выбранная гарнизонным совещанием пятерка из солдат и матросов, которым внушено было иметь за Муравьевым неослабное наблюдение и, в случае малейшей попытки к измене, убрать его прочь.

Муравьев, однако, не собирался изменять. Наоборот, с величайшей жизнерадостностью и верою в успех он принялся за дело. В отличие от других военных работников того периода, особенно партийных, он не жаловался на недочеты, прорехи, на саботаж, а, наоборот, все недочеты заделывал жизнерадостным многословием, заражая постепенно и других верою в успех.

Главная организаторская работа легла, однако, на рабочие районы. Там разыскивали необходимые ружейные патроны, снаряды, орудия, лошадей и упряжку и выкатывали импровизированные батареи на позиции, которые тем временем укреплялись.

Полки Петроградского гарнизона выступили на позиции довольно вяло. Тогда, на заре Октябрьской революции, у рабочих масс еще не было сознания неизбежности суровой борьбы для закрепления переворота. Захваченным идейной силой революции массам казалось, что вопрос решится до конца одними мерами агитации, силою слова. Вооруженные столкновения с казаками казались им прискорбным недоразумением, случайно нарушившим победоносный ход Октябрьской революции. Предстоявших боев они не брали всерьез, предпочитая отправлять навстречу противнику агитаторов и парламентеров.

Петроградские пролетарии относились к делу серьезнее, чем солдаты гарнизона, но они могли выставить лишь наспех созданные отряды так называемой Красной Гвардии.

Исход боя решила артиллерия, которая с Пулковских высот внесла значительные опустошения в ряды красновской конницы. Называли 300 – 500 убитых и раненых, – число, несомненно, преувеличенное. Казаки сражались без всякой охоты. Их уверили, что петроградское население встретит их, как избавителей, и достаточно было небольшого артиллерийского удара, чтобы остановить их движение. Остановившись, они зароптали против своих командиров, замитинговали, вступили в переговоры с представителями красногвардейцев… Наконец, казаки отступили к Гатчине, где находился красновский штаб. Керенский бежал, обманув Краснова, который, по-видимому, собирался обмануть его. Адъютанты Керенского и состоявший при нем Войтинский были покинуты им на произвол судьбы и взяты нами в плен, как и весь штаб Краснова.

Натиск был отбит, Октябрьская революция закреплена. Вместе с тем открылась эпоха непрерывной напряженной гражданской войны.

Два года спустя нам опять приходится обеспечивать Октябрьскую революцию на тех же Пулковских высотах. Неосмотрительно отпущенный на волю в 1917 г., Краснов сражается ныне в войсках Юденича, под той самой Гатчиной, где он был взят нами в плен. За этими чертами сходства – какое однако огромное различие: тогда Петроград еще кишел буржуазными и интеллигентскими элементами, группами, кружками, партиями, газетами, и вся эта пестрая братия считала, что мир держится на ней, что Советская власть – недолговечная случайность. Пролетариат вошел в свою революцию с большим энтузиазмом, с великой верой, подъемом, но и с большим запасом благодушия. За эти два года метла революции сурово прошлась по петроградской буржуазии. С другой стороны, рабочие Петрограда прошли через огромные испытания. Энтузиазм не горит таким внешне ярким пламенем, как два года назад, но зато прибавилось опыта, твердости, уверенности, душевного закала. Враг организовался и стал сильнее. Уже не тысяча казаков наступает на Петроград, а много сотен тысяч бойцов, вооруженных средствами мирового империализма, наступают на Октябрьскую Россию. Петрограду угрожают десятки тысяч белых солдат, прекрасно вооруженных. Английские корабли выбрасывают на наше побережье пятнадцати-дюймовые снаряды. Но и мы стали сильнее. Старых полков нет. Импровизированные отряды вооруженных рабочих также отжили свой век. Их место заняла правильно организованная Красная Армия, которая – нельзя отрицать – знает моменты упадка, неудач и даже малодушия, но которая, в конце концов, в минуту опасности всегда умеет сосредоточить необходимую энергию и дать отпор врагу.

Два года назад Петроград выступал, как великий зачинщик. Теперь на Петрограде международный империализм хочет показать свою силу в деле удушения революции. Борьба из-за Петрограда получает характер мирового поединка между пролетарской революцией и капиталистической реакцией. Если бы этот поединок закончился неблагоприятно для нас, т.-е. если бы даже мы временно сдали Петроград, – этот тяжелый удар еще вовсе не означал бы крушения Советской Республики. За нашей спиной еще необъятный плацдарм, который позволит нам маневрировать до полной победы. Но зато наша победа в петроградском поединке означает сокрушительный удар англо-французскому империализму, который слишком многое поставил на карту Юденича. Борясь за Петроград, мы отстаиваем не только колыбель пролетарского восстания, но боремся самым непосредственным образом за его мировое распространение. Это сознание удесятеряет наши силы. Петрограда мы не отдадим. Петроград мы отстоим.

«Правда» N 250, 30 октября 1919 г.

Л. Троцкий. ВМЕШАЮТСЯ ЛИ ФИННЫ

(Интервью)

Последние радио принесли весть о том, будто буржуазия Антанты, в обмен за Аландские острова, заручилась согласием финской буржуазии участвовать в разбойничьем походе на Петроград. По этому вопросу, представляющему столь исключительный интерес не только для Петрограда, но и для всей страны, можно сообщить следующее:

1) Само сообщение представляется непроверенным и даже маловероятным. Юденич быстро откатывается от Петрограда, и Красной Армии поручено добить его во что бы то ни стало. Прекрасное положение на других фронтах дает возможность высшему командованию выделить для разгрома Юденича достаточные силы. В такой момент представляется крайне маловероятным, чтобы финская буржуазия рискнула поставить всю свою судьбу на неверную карту Юденича.

2) Если бы, тем не менее, невероятное стало фактом и финская буржуазия действительно обрушилась бы на Петроград, такое покушение обошлось бы ей чрезвычайно дорого. Местное командование получило все необходимые инструкции как относительно дальнейшего развития укреплений Карельского перешейка, так и относительно необходимого сосредоточения живой силы. Советское правительство, верное своей основной принципиальной линии поведения, отметает какие бы то ни было шаги или заявления, которые могли бы иметь характер вызова или провокации по отношению к Финляндии. Но именно поэтому, в твердом сознании своей правоты, советское правительство ответит на военное выступление Финляндии решительным контрнаступлением, при чем сделает ответственным за покушение на Петроград не только финляндскую буржуазию в целом, но и каждого финского буржуа в отдельности.

В заключение, мы считаем необходимым повторить еще раз, что есть все основания рассчитывать на то, что финляндской буржуазии не понадобится такого сурового урока.

3 ноября 1919 г.

Л. Троцкий. МЕЛКИМ СОШКАМ ПО РУКАМ!

(Приказ Председателя Реввоенсовета Республики и Наркомвоенмора Реввоенсовету 7-й армии от 3 ноября 1919 г., N 166, гор. Петроград)

Иностранное радио принесло одновременно два важнейших известия:

1. О том, что империалисты Согласия добились будто бы от Финляндии, путем уступки ей Аландских островов, готовности напасть на Петроград.

2. О том, что белогвардейское правительство Эстонии, отдельные полки которого поддерживают Юденича, объявило ныне общую мобилизацию.

Оба эти известия, если они подтвердятся, могут получить крупнейшее военное значение для 7-й армии.

Советское правительство заявляло не раз, – и заявления свои доказывало на деле, – что оно ни в малейшей мере не помышляет о войне против независимых Эстонии и Финляндии.

Наоборот, советское правительство видит величайший свой интерес в том, чтобы на деле доказать всем народам политику подлинного уважения к праву всех наций на самоопределение. Но, само собой разумеется, советское правительство ни в каком случае не может терпеть покушений со стороны буржуазии мелких государств на независимость рабоче-крестьянской России. Если бы Юденич, укрываясь от преследования 7-й и 15-й армий, нашел поддержку со стороны Эстонии, то задачей 7-й армии явилось бы отбить нападение не только Юденича, но и его бело-эстонских сообщников. При этом 7-я армия должна была бы твердо помнить, что ее целью является не нарушение самостоятельности Эстонии в каком бы то ни было отношении, а только разгром белогвардейских банд; поэтому 7-й армии пришлось бы выступить против эстонской армии лишь постольку и в тех случаях, поскольку и когда эстонские части активно выступали бы на поддержку Юденича.

Покушение финляндской буржуазии на Петроград означало бы столь чудовищный и бессмысленный разбойничий набег, что, несмотря на заверение иностранного радио, известие надлежит считать маловероятным. Если бы, тем не менее, оно подтвердилось, то задачей 7-й армии явилось бы не только дать нападению надлежащий отпор, но и отучить финляндскую буржуазию раз навсегда от всяких замыслов против Советской России. В случае сосредоточения финской буржуазией военных сил против Петрограда, необходимо будет первым делом разъяснить, через посредство комиссаров и командиров, всем солдатам 7-й армии разбойничий смысл затеваемого Финляндией нападения и ответственность за это преступление, в полном соответствии с фактами, возложить не только на финляндскую буржуазию в целом, но и на каждого финского буржуа в отдельности. Каждый финский буржуа своим имуществом и своею жизнью будет отвечать за кровожадный вызов русскому пролетариату, который готов жить в мире со всеми народами.

В соответствии с изложенным предлагаю:

1) развить линию карельских укреплений, придав ей вполне законченный характер;

2) сосредоточить на русско-финляндской границе достаточные войска из числа многочисленных подкреплений, поступающих в 7-ю армию;

3) командующему разработать во всех отношениях план короткого и мощного удара на Финляндию, в случае явного вызова с ее стороны;

4) принять все необходимые подготовительные меры к тому, чтобы преследование и разгром Юденича могли без задержки продолжаться и по ту сторону эстляндской границы;

5) при проведении всех этих мер строжайше избегать какого бы то ни было вызова по отношению к Финляндии или Эстонии с нашей стороны, ибо имеются еще все основания рассчитывать на то, что финляндская и эстонская буржуазия в последний момент откажется связывать свою судьбу с судьбой обреченного на полный разгром и гибель Юденича.

Л. Троцкий. ОБОРОНА ПЕТРОГРАДА

(Доклад на заседании ВЦИК 7 ноября 1919 г.)

Товарищи! Позвольте начать с сообщения, которое только что пришло к нам из Петрограда от тов. Зиновьева: 7-я армия вместе с соседней 15-й армией – две армии, которые ведут борьбу против белых банд Юденича, – успешно продвигаясь вперед, передали в наши руки единственный, в сущности, город, который служил опорным пунктом Юденичу, – город Гдов. Если вспомните, товарищи, что недели четыре тому назад наше военное положение не только казалось, но и было весьма угрожающим, то можно сказать, что за последний месяц Красная Армия на всех фронтах сделала большие успехи.

Как раз к юбилейному нашему празднику, вчера и сегодня, Красная Армия вернула нам Чернигов, Севск и Гдов.

На важнейшем фронте, на Южном, мы еще не сделали главного дела, мы еще не сокрушили основного ядра деникинских войск, но мы уже сильно ущемили это ядро. Наступления противника более нет, если не считать отдельного продвижения на небольших участках; наоборот, отступление Деникина совершается на огромном протяжении, и о причинах этого с естественной и законной тревогой спрашивает себя англо-французская печать. Что сталось с Деникиным? – спрашивает себя английское и американское радио, – кто его, так сказать, сглазил, этого победоносного недавно Деникина? – Они кое-чему научились в течение последних двух лет, эти господа, они видели, как Колчак, который был уже почти миропомазан всеми биржевиками и ростовщиками обоих полушарий, – как этот Колчак, протягивавший руку к Москве, великолепно откатился на восток и, по имеющимся у нас известиям, перенес резиденцию свою из Омска в Иркутск, ближе к своим собратьям, биржевикам Токио и Нью-Йорка.

Хороши наши дела и на северо-западе. Как раз у порога второй советской годовщины разразился удар из того угла, откуда мы как бы перестали ждать удара, – я говорю о северо-западной армии, армии Юденича, которого тов. Демьян Бедный, с основанием или без основания, считает потомком Иуды. У Юденича почти не было тыла, этим он был слабее двух других кандидатов: Колчака и Деникина. Но у него была обильная помощь Антанты, он был наиболее близок, наиболее доступен с моря, он опирался на вновь образовавшиеся прибалтийские государства. После своего майского наступления Юденич был нами отбит, – отбит, но не добит. В тиши, на эстонской территории, при поддержке в первую голову Англии, он восстановил свои силы и начал наступление.

Работа у нас была в высшей степени напряженная, мы были заняты Деникиным и вынуждены были, чтобы охранять пути на Тулу и Москву, ослабить 7-ю, петроградскую, армию. Как раз к тому моменту, когда на юге наши дела стали лучше и непосредственная опасность Туле и Москве миновала, разразился удар из Ямбурга на Петроград. Дело было поставлено так, что к вопросу о Петрограде как бы приковались все надежды, аппетиты и вожделения всех наших врагов; как бы приковался вопрос о судьбе Советской власти. На самом деле это не так, и сейчас, когда опасность Петрограду миновала, мы можем с уверенностью сказать, что если бы мы даже временно сдали Петроград, мы бы, конечно, не погибли. Но буржуазные классы всех стран, которые боролись с нами в течение двух лет и с нетерпением дожидались нашего падения, в тот момент когда им показалось, что Петроград будет в их руках, – сказали себе: это начало гибели Советской власти – от Петрограда недалек путь и до Москвы. Они так много связали с походом на Петроград, так сильно приковали к этому походу внимание всего мира, что наша удача явилась для них подлинной катастрофой.

У меня под руками имеются интересные и поучительные свидетельства буржуазной, главным образом скандинавской печати, и из этих свидетельств видно, как тщательно подготовлялся и с материальной и с идейной стороны – если могут быть названы идеями слова лжи, травли, клеветы, – как тщательно подготовлялся последний поход Юденича. Финляндская буржуазная газета в номере от 15 октября рассказывает о том, как долго и тщательно шла подготовка, как велика уверенность в успехе. Они мобилизовали все, что могли мобилизовать: эстонские и ингерманландские части, английский флот, армию Юденича, подкрепив ее отборным батальоном «светлейшего князя» Ливена, как он именуется в приказах, а также и части, снятые с Архангельского фронта. Все это – отборные в своем роде части, во многих из них во главе каждого звена стоит офицер, т.-е. на семь-восемь человек солдат – один офицер. При каждом шаге солдата назад, он немедленно убивается на месте.

Преимущества, которые были в борьбе против нас у войск буржуазной контрреволюции, заключались в том, что они были превосходно обеспечены всем необходимым и, разумеется, имели с технической стороны больше возможностей, чем мы. Кто привез эти легионы из-под Архангельска? Конечно, английский флот. У Юденича оказались танки. Кто привез эти танки? Англия. Кто управлял этими танками? Квалифицированные английские специалисты военного дела. Кто обстреливал из тяжелых орудий Красную Горку? Английские суда, мониторы, вооруженные 15-дюймовой артиллерией – последнее усовершенствование морской артиллерийской техники, введенное только в 1916 г. Наши матросы отстаивали Красную Горку под этими страшными снарядами. У меня под руками сообщение по радио о том, что Красная Горка должна быть взята сегодня или завтра, а также о том, что Кронштадт пал под ударами с английских мониторов. Они думали, что наши моряки не выдержат обстрела 15-дюймовой артиллерии, но наши матросы выдержали, и Красная Горка и Кронштадт крепче в наших руках, чем когда бы то ни было.

Повторяю, они подготовлялись к этому походу, они ждали его, они жаждали этого решающего момента. В первых числах октября, еще до удара Юденича на Ямбург, одна из буржуазных газет писала, что на днях предстоит наступление Юденича на Петроград, которое будет решающим, – это до нас тогда не дошло, мы получили газету с запозданием. Разумеется, английская газета выдавала военную тайну, но им так не терпится обещать низвержение Советской власти, что они делают это даже с нарушением собственных военных интересов. Английские империалисты типа Черчилля слишком связали свою судьбу с судьбой интервенции, на Черчилля напирает отчаявшаяся буржуазия, говоря: «ты ухлопал на походы русской буржуазии два с лишком миллиарда франков, и эти расходы ничего не дали, кроме укрепления военной мощи русской Красной Армии». Он, Черчилль, отвечал: «погодите еще, вот неделю, две, три недели, и генерал Юденич сделает то, чего не сделал обманувший нас Колчак и чего не доделал Деникин. Он возьмет Петроград, и там, в Петрограде он первым делом начнет формировать могущественную армию для наступления в глубь России». Об этом плане говорит шведская газета до начала похода: решающий короткий удар на Петроград, захват Петрограда, обеспечение базы, формирование и затем удар из Петрограда на Москву. Все было тщательно подготовлено.

Правда, Англия хотела, чтобы удар шел одновременно с двух сторон – со стороны Эстонии и со стороны Финляндии. И в течение октября вся английская печать науськивала Финляндию. Например, английская газета «Таймс» писала в своей передовой статье о «нравственном долге» Финляндии участвовать в разбойничьем походе, о том, что это поднимет ее международный авторитет. Могущественная Англия, в руках которой все милости и все кары, применила всю силу материальных угроз и посулов, для того чтобы вовлечь Финляндию в авантюру на помощь Юденичу. Финляндия колебалась и шаталась все это время, она не решилась до сих пор, и разгадку этой нерешительности мы находим в финской буржуазной прессе. У меня есть интереснейшее свидетельство о росте и возрождении коммунистического движения Финляндии. Вот, что говорит газета «Карьяла»: «До последних месяцев большевистские газеты распространялись у нас подпольно, издания приходили из Петрограда, но за последние месяцы наша рабочая пресса взяла чисто большевистский тон. Есть целый ряд легальных изданий, которые прямо и открыто угрожают революцией в случае наступления на Советскую Россию».

Вот, товарищи, важнейшее обстоятельство, которое связывало финскую буржуазию по рукам и ногам. Мы, правда, читали радио о том, что вопрос «решен» и что генерал Маннергейм уже едет из Европы в Финляндию, и затем вдруг снова перемена. Ген. Маннергейм раздумал, финская погода вредно влияет на его подагру, он остается в Париже. Так он и пребывает в Париже до настоящего момента. И то, что дал петроградский пролетариат и дала армия в эти критические дни, позволяет нам с полной уверенностью сказать, что и при наступлении Финляндии мы удержали бы Петроград. Теперь, после того как Юденич отброшен, нас тем более не страшит наступление маннергеймцев.

Но, разумеется, мы все глубоко заинтересованы в том, чтобы Финляндия не наступала. Те шаги, которые делала советская дипломатия, конечно, диктовались реальными интересами и реальными соображениями, а не симпатиями к финляндской буржуазии. Никогда мы на этот счет не вводили в заблуждение никого, – ни друзей, ни врагов. Но интересы финляндской буржуазии требуют, – если вообще история еще обеспечит за ней известную эпоху существования, – чтобы страна, которая находится на расстоянии одного или двух переходов от такого важнейшего центра нашей республики, как Петроград, – чтобы эта страна не пыталась просунуть своей головы в ту щель, куда ее толкает англо-французский империализм, ибо ясно для самого тупоголового выборгского мещанина, что мы не можем жить год за годом под постоянной угрозой, не решится ли генерал Маннергейм или кто другой «взять» у нас Петроград.

Поскольку Финляндия самостоятельна, – а мы открыто и честно, без всякой задней мысли, ее самостоятельность признали, – постольку за эту самостоятельность, за ее существование, как страны, несет прямую ответственность стоящая сейчас у власти финляндская буржуазия. И мы, считаясь с тем, что история прокладывает свои пути и в Финляндии, делаем свое собственное дело внутри нашей страны, и финский пролетариат не требует и не потребует от нас вооруженного вмешательства, ибо понимает, что такое вмешательство принесло бы только вред делу финляндской революции в настоящую эпоху. Вот чем объясняется возможность мирных отношений между нами и Финляндией. Но, с другой стороны, повторяем, город, в котором сейчас еще есть не один десяток тысяч работников и работниц, который ослаблялся, обескровливался, но остается по-прежнему превосходнейшим очагом революционной энергии, – этот город не может жить под дамокловым мечом наступления со стороны Финляндии, и если бы чаша весов склонилась в сторону вмешательства финляндской буржуазии, – чего мы не хотим, – то мы на этот раз сказали бы себе, что дело нужно доделать до конца.

Итак, Юденич выбит даже из своего Гдова… а ведь счастье казалось так возможно, так близко. Министр Юденича, петроградский адвокат Маргулиес, министр снабжения и продовольствия бывшего Гдовского государства, заготовил в Финляндии все, вплоть до стеариновых свечей для почти завоеванного Петрограда. Они торговались там по счетам с финляндскими поставщиками от имени разных правительственных учреждений. Вопрос казался предрешенным. И надо сказать, что кой-какие шансы у этих господ были. Наша армия откатилась до Пулковских высот – в расстоянии однодневного перехода от Петрограда. С Пулковских высот город открывается, как на ладони, ночью он кажется морем огня, – даже теперь при недостатке освещения он представляет ночью большое и привлекательное световое пятно. Детское Село, которое раньше называлось Царским Селом и одним своим именем привлекало всю международную буржуазию, так что каждый мелкий мещанин, каждый лавочник Парижа знал, что Царское Село – летняя резиденция царя, это почти Петроград, – и вот в этом Царском Селе Юденич и Родзянко! Какая победа! Рассказывают, что, когда Родзянко прибыл 20 числа в Царское Село и ему предложили в бинокль посмотреть на Петроград, он сказал: «не надо, завтра-послезавтра будем гулять по Невскому и без бинокля увидим». Теперь ему, пожалуй, нужны сильные увеличительные стекла, товарищи.

Чем объясняется наш откат? – Он объясняется целым рядом причин. Война, товарищи, – это ясно для нас всех, которые на нее посмотрели поближе, (а кто из нас не видел ее теперь более или менее близко?), – война не столько процесс материальный, сколько психический. В этом отношении положение нашей 7-й армии сложилось крайне неблагоприятно. Юденич скрывал свой хвост в Эстонии и в Финляндии, а главной базой его были британские острова. Мы против Финляндии не воюем, против Эстонии не воюем, – наоборот, мы вели переговоры с этими странами. Эстония будто бы крайне интересовалась мирными переговорами с нами. Кто кого там обманывал, или они совместно и сознательно пытались обмануть Россию, чтобы обеспечить успех наступления Юденича, этого сразу не разберешь, потому что в мелкобуржуазной политике эстонских правителей страшно трудно понять, где их обманывают, а где они обманывают. Но факт таков, что эти переговоры, положительного значения которых никто из нас не может отрицать, ибо они оказывают свое влияние на эстонское население, показывая ему на деле, что мы насилия над Эстонией не хотим, – эти переговоры воспринимались, однако, солдатами нашей 7-й армии так, что дело закончено. Одни говорили, что их надо перебросить на Южный фронт, другие просто отдыхали. Внимание солдат притуплялось, они не думали, что им грозит какой-нибудь удар.

Я уже упомянул, что мы из 7-й армии взяли целый ряд работников и комиссаров на Южный фронт. И вот это состояние армии, выжидательное, вялое, не напряженное, – с фронтом, упирающимся в Эстонию и в Финляндию, с которыми мы не воюем, – и придало известную рыхлость армии и дало возможность Юденичу воспользоваться положением и применить с большим успехом новые механические орудия – танки. И здесь опять танки не сами по себе страшны. Танки в конце концов действуют только пулеметами и орудиями, и в полевой войне их значение невелико, но самая форма их, способ передвигаться, ореол, которым окружены танки, произвели сразу большое впечатление на наших солдат, вызывая нередко настоящую панику. Новое техническое средство, танки, умелый командный состав, офицер на каждое звено, особенно в батальонах «светлейшего князя» Ливена, в лучших ударных частях, – и все это при выжидательной расслабленности у нас – вот общие предпосылки похода, который дал основание контрреволюции утверждать, что она войдет в Петроград не позже конца октября – начала ноября. Однако, они не учли того морального фактора, которым располагает наша армия в лице передовых рабочих, в лице коммунистов – нашей великой способности мобилизовать дух армии, поднять и напрячь ее волю в короткий срок.

Такой способности не имеет – это мы можем сказать с уверенностью – ни одна армия в мире. У нас есть много недостатков и недохваток, которые мы стараемся устранить. Мы теперь соорудили даже и танки, которые действовали против Юденича и действовали с большим успехом. Это произвело громадное впечатление на нашу Красную Армию. Наши красноармейцы с радостью говорили: «у нас есть теперь своя Танька на фронте». Но все же у нас очень много своих технических прорех, и бывают случаи, когда нам то там, то здесь приходится эти прорехи затыкать мочалкой. Но зато у нас есть наш незаменимый, надежный, необманный аппарат пролетариев-коммунистов. Наших коммунистов – командиров и комиссаров – не могут заменить Юденичу те офицеры, которых так много в главных его частях. Они, конечно, способны на героизм. Там было немало истреблено их, таких офицеров Юденича, в жестоких боях, – но это все же представители мелкобуржуазной интеллигенции: они способны на порыв, легко окрыляются при успехе, но после первой же неудачи падают духом. Совсем другое дело московские и петроградские пролетарии: чем их больше бьют удары судьбы, тем они делаются крепче.

Теперь мы это испытали снова. Каждый раз, когда такое испытание взваливается на нас, мы снова и снова убеждаемся в крепости пролетариата. Глядите на Петроград… Сколько мы выкачали работников из Петрограда, сколько их погибло на всех фронтах, но тем не менее Питер выдвинул новые тысячи в час опасности, которые не дали врагу опрокинуть себя. Задачу обороны Петрограда мы разделили на две части: противник находился у Пулковских высот, там боролась полевая армия, она, откатившись, пришла в небоеспособное состояние, и ее нужно было укрепить, перегруппировать, закалить. Но, с другой стороны, если бы полевая армия сдала все же свои позиции и Юденич ворвался в Петроград, то мы решили весь город превратить в один боевой лагерь, где каждый район, каждый сектор пришлось бы брать с боя. Петроградских работников разделили на две группы. Одни были привлечены на линию боя восстановлять части 7-й армии, а другим было сказано: укрепляйте город, стройте окопы, создавайте дружины, собирайте пулеметчиков, гранатчиков, создавайте отряды, находите подходящие дома, устраивайте там посты, занимайте подвалы, снабжайте работников или работниц оружием и гранатами, пусть они встретят достойно врага, если бы тот прорвался на несколько часов. В течение нескольких дней мы разделили город на районы, разделили районы на отсеки, организовали и распределили дружины, произвели необходимые укрепления, – и если бы белым пришлось ворваться в Петроград, то им пришлось бы грызть зубами каждый квартал, каждый сектор, каждый район. Если бы полевая армия отступила, это не значило бы, что Петроград сдан. Это значило бы только, что борьба переносится на улицы города, и здесь, на улицах Петрограда – мы не сомневались в этом – мы истребили бы армию Юденича до конца.

Но до этого дело не дошло. Взятие Детского Села и Павловска было последним успехом Юденича. 21-го наступление его было задержано, 22-го мы перешли в наступление, 23-го мы взяли Детское и Павловск, через несколько дней – Красное Село. Уже взятие нами двух первых деревень имело решающее значение. Оно показало, что 7-я армия возродилась, что в ней появилась упругость и цепкость, что в ней нет того безволия, которое обнаружилось, когда она была неожиданно отброшена от Ямбурга и отступала назад. Задача наша состояла в том, чтобы добиться перелома настроения. Гатчина была взята противником путем искусного ночного налета. Ничтожная часть, может быть, одна рота – это еще невыяснено – пробралась в парк, открыла ночью стрельбу и этим создала панику. Искушенный в партизанских действиях враг использовал эффект неожиданности. Одна рота произвела величайшее замешательство. Надо было во что бы то ни стало заставить наши части встряхнуться, нужно было каждого солдата заставить понять, что враг слаб, а мы сильны, надо было показать красным белых, нужно было вдохнуть уверенность в своей силе в каждого бойца армии, – и это сделал петроградский и московский рабочий. Нужно было показать, что танки – это не больше, как железные ящики, в которых сидят несколько человек, вооруженных всеми теми средствами, которыми вооружены обыкновенные пулеметчики и артиллеристы, и в этом нам могли помочь только живые силы, прибывшие из Москвы и Петрограда, которые, появившись, сделали сразу свое огромное дело. А когда они взяли две-три первые деревеньки, то вопрос был решен, потому что нас было больше, вооружены мы были весьма недурно и хотели сокрушить врага.

Перелома мы добились. Через несколько дней уже из среды противника появились пленные, даже перебежчики, – а в дни нашего отступления их не было, именно потому, что 7-я армия непрерывно отступала. Перелом совершился. Этот факт, товарищи, нам доводилось наблюдать не раз на наших фронтах. Не раз случалось, что та или другая наша армия, импровизированная, т.-е. созданная в короткий срок более или менее самодельным путем, мало сколоченная, теряла как будто свое боевое отличие, теряла самообладание, – именно в силу того, что ей не хватало сноровки, выучки, не хватало иногда надлежащего командного состава. Но достаточно было влить в эту армию известное количество мужественных пролетариев, которые твердо решали погибнуть, но не отступать, – и перелом совершался. Это тот новый фактор войны, которого не знали старые армии империализма и которого до сих пор не поняла английская биржа. Этот новый наш собственный революционный танк – московский и питерский пролетарий – делает чудеса.

Этот танк преодолевает все затруднения. Нужно только ясно понять, что опасность велика. В этом вся суть. Когда, товарищи, у нас бывают неустойки на фронте, питерский и московский рабочий говорит иной раз: «Ничего, справятся, не раз там справлялись»… И выходит нередко беда. Но когда он сам поймет, что опасность велика, что опасность непосредственна, тогда он всегда найдет где-то под спудом у себя неизрасходованные силы, и они оказываются каждый раз больше, чем все те силы, которые он расходовал в предшествующий раз. И борьба под Петроградом имела для нас значение двойное: с одной стороны, биржа поставила на карту Юденича большую ставку, она обязалась, что это наступление будет иметь решающий характер, – сперва Питер, а потом Москва. Стало быть, не отдать Петрограда, значило ударить крепко по европейской бирже, значило скомпрометировать ее, представить ее в смешном, жалком виде перед широкими рабочими массами Европы и Америки; с другой стороны, вопрос о Петрограде имел характер внутреннего испытания, внутренней пробы. Есть ли еще порох в пороховницах русской революции и, в частности, у петроградского пролетариата, после того как мы этот революционный порох расходовали нещадно? Оказалось, что есть, что Петроград способен за себя постоять.

Тот факт, что мы Петрограда не сдали, имеет огромное значение для отношения к нам европейского пролетариата и, рикошетом, для отношения к нам европейской буржуазии.

Европейский пролетариат не начинает своей революции именно потому, что европейская буржуазия представляет собой силу покрупнее нашей буржуазии. Есть известная инерция, косность классовых отношений, которая мешает старому рабочему классу поднять восстание против старой могущественной буржуазии. Пролетариат Европы идет к этому, но более медленным путем. Его буржуазия, пользуясь медленным развитием революции, борется с нами при помощи всех орудий и средств, которые она способна привести в движение. Правда Англия на нашу территорию не бросала своих дивизий, а только свои 15-дюймовые снаряды. Почему не бросала? – Потому что не могла. Но если не могла, то тем более не сможет дальше бороться против английского рабочего. Лондонские пролетарии, которые угрожали буржуазии всеобщей стачкой в случае продолжения войны с Россией, которые с осторожностью, с опаской спрашивали себя, будут ли они в состоянии поднять открытую борьбу против английской биржи, они скажут теперь этой бирже: «Что же, ты открыла борьбу против Петрограда, против России, обещала поджечь Балтийское море, обещала взять красный Петроград, – но не взяла. Как был Петроград городом пролетарским, таким и остался».

И чем больше мировая пресса поднимала интерес к вопросу о взятии Петрограда, тем сильнее, тем жесточе будет скомпрометирован мировой империализм в сознании мирового пролетариата, не только с моральной стороны (тут уже давно кредита нет), но и со стороны реальной военной силы. А что интерес к вопросу о судьбе Петрограда был в высокой степени напряженным, мы видим из той же буржуазной печати. Шведская газета прямо пишет: «Мировая неделя петроградской лихорадки». Взять Петроград, – писали буржуазные газетчики, – значит открыть новую главу в мировой истории. Стало быть, под Пулковскими высотами, где мы боролись с Юденичем, в этих небольших сравнительно армиях, были представлены два отряда двух величайших мировых сил: с одной стороны – мировая буржуазия, которая дала все, что могла дать в данный момент против нас; с другой стороны – европейский пролетариат, который в этот момент не мог дать ничего, кроме своих пламенных симпатий, ибо моря, пароходы, кабели и радио еще не в его руках. Борьба получила, следовательно, не только материальный, но и символический характер: это была проба сил мировой революции и мировой буржуазии. Это произошло как раз накануне второго юбилея Советской власти. Как будто история попыталась ко дню нашего праздника испытать, с одной стороны, нас, с другой – мировую биржу, этак пощупать, покачать обе стороны, крепко ли стоят на ногах. В боях под Петроградом Советская власть показала, что стоит на ногах крепко и несокрушимо. Поэтому петроградские бои получают огромное принципиальное и агитационное значение, которое скажется в ближайшие недели и месяцы.

Это не значит, что задача решена, – нет, она не решена еще даже и на Петроградском фронте, она в основе своей решена, пожалуй, только на Восточном фронте. Там противник разбит, и вся задача состоит в том, чтобы пожирать необъятные пространства до Тихого океана. Там нужно организовать и укреплять Советскую власть, но это уже задача на девять десятых не военная. На юге военная задача не решена. Не решена она еще и на северо-западе. Петроград вне опасности, это несомненно, враг надломлен, однако не сломлен еще, он отступает, но еще не бежит и, во всяком случае, еще не раздавлен. Эта задача должна быть нами выполнена, и армия Юденича должна быть раздавлена.

Войска с Петроградского фронта должны быть как можно скорее освобождены для других задач, прежде всего на Южном фронте, где перелом произошел вполне, но где нужно сосредоточить в ближайшие недели максимум сил, максимум воли и творческой энергии, ибо, как показал нам пример 7-й армии, горе нам, когда мы после крупных успехов позволяем нашей организации замирать, распускаться, расшатываться. Нам приходится потом путем невероятных усилий и многих лишних жертв наверстывать то, что мы теряем при отсутствии выдержки. К счастью, опыт чем дальше, тем больше нас закаляет и делает более упорными и систематичными в работе.

Нет никакого сомнения после всего того, что мы пережили на наших фронтах, что нашу военную задачу мы разрешим вполне победоносно. У нас, товарищи, в нашей молодой армии, уже есть превосходные кадры, есть борцы, подобных которым мы немного найдем в мировой истории. Если мы, товарищи, открыто говорим о наших недочетах и промахах, о случаях паники, то я считаю, что мы имеем право и обязаны сказать о том героизме, о том из ряда вон выходящем подъеме, который наблюдался на Петроградском фронте. Почитайте деникинские сводки, их сообщения в печати, где они говорят о том, что наши красноармейцы, наши курсанты, наши коммунисты дерутся, как они выражаются, с безумной страстностью. И это верно. Там, где на небольших участках у врага на семь человек один офицер, где третья часть вооружена автоматическим оружием, где имеются танки и автомобили и где не теряют патронов зря, где стреляют только по живой силе, – там с нашей стороны было меньше сноровки и встречались недочеты, но они с избытком восполнялись энтузиазмом и героизмом.

Белые утверждают, что у нас больше жертв, чем у них, хотя они признают, что жертв много и у них. Верно это или нет, проверить трудно. Но факт, что наша 7-я армия нанесла врагу непоправимый удар. Было много жертв. Я видел там в деле молодых рабочих и крестьян, московских и питерских курсантов. Какие борцы! Полки, прибывшие с Восточного фронта, латышский полк – какие герои! Они бросались на танки с револьвером в руке. Ротный командир латышского полка вскочил на танк с криком: «танк наш!». Это все факты, которые Юденич называет фактами героического безумия. Я верю, что при такой армии третий год Советской власти будет годом полного сокрушения наших врагов и твердого мира, обеспеченного вооруженной рукой пролетариата.

Да, я верю, что третий год будет годом мира, к которому мы так стремимся, который нам так нужен. Мы не ищем победы для победы, мы воюем потому, что нас вынуждают воевать. Мы хотим мирного хозяйственного строительства, развития и расцвета культуры. В навязанной нам войне мы видим страшную помеху нашим самым великим и святым задачам. Первый день мира принесет нам демобилизацию армии, вернет в наши ряды многие сотни тысяч пролетариев и крестьян, которых советская страна дала армии для защиты независимости и свободы трудовой республики. Они все вернутся, но они вернутся не вполне теми, какими ушли, они вернутся измененными, и в лучшую, а не в худшую сторону. То, что они там пережили, оставит в их душах глубокие рубцы и даст их воле новый стальной закал. Куда бы ни поставили в дальнейшем наших курсантов и красноармейцев – они свою работу выполнят. Мы им говорим: «враг – Юденич, разбей!» – они его бьют. Завтра, когда разобьем Юденича и Деникина и вы вернете своих бойцов к себе в тыл и скажете: «враг – это холод, голод, разруха в стране, разбей его!», – и тогда вся энергия, весь энтузиазм и самоотвержение, которое они скопили в Красной Армии, – все это пойдет на службу мирному труду, на благо нашим изголодавшимся рабочим, работницам, матерям и детям. И мы станем тогда подлинно непобедимыми, мы залечим раны нашей страны, мы обеспечим ей мир, довольство, свободное развитие и станем свободной страной в ряду других счастливых стран.

«Правда» N 251, 9 ноября 1919 г.

Л. Троцкий. ПЕТРОГРАД, БУДЬ НА СТРАЖЕ!

Петроград награжден орденом Красного Знамени, – вот кто его действительно честно заслужил! При награждении отдельных лиц всегда могут быть ошибки, случайные привилегии. Но при награждении Петрограда не было ни ошибки, ни пристрастия. Тут заслуги стоят ясно перед всей страной и перед всем миром.

Означает ли орден Красного Знамени для Петрограда право на отдых? Пока еще нет. Северная столица стоит у блокированной Балтики и с двух сторон, с запада и северо-запада, открыта сквозным ветрам империализма. Еще не заключен мир ни с Эстляндией, ни с Финляндией, и немало есть проходимцев, русских и иноземных, которые стремятся пролить кровь эстонских и финских рабочих и крестьян, ради восстановления царско-помещичьего самовластия и барышей англо-французской биржи.

В октябре эстонская буржуазия вовлекла свою армию в авантюру Юденича. Юденич разбит. Бело-эстонские войска отброшены частью за Лугу, частью за Нарову. В Дерпте (Юрьеве) ведутся переговоры.[110] Со стороны Советской власти целью этих переговоров является искреннее и добросовестное стремление к скорейшему заключению мира. Каково главное условие с нашей стороны? Оно совершенно ясно вытекает из опыта вчерашнего дня. Эстонское правительство должно дать действительные гарантии безопасности нашей Нарвской границы. Должны установиться добросовестные и добрососедские отношения. Эти условия понятны каждому эстонскому и каждому русскому рабочему и крестьянину. Мы хотим подлинного мира, а не временной передышки, при которой Юденич сможет собрать за Наровой свои силы и затем совершить на нас новый разбойничий набег.

Независимая Эстония не должна более служить будкой для цепных собак контрреволюции – вот все наши условия.

Финляндия не принимала открытого участия в походе Юденича на Петроград, хотя косвенно сделала все, что могла, для его успеха. В октябре и ноябре мы ничем не отвечали на провокации финских шовинистов. Причина этому, конечно, не в военной слабости Советской Республики. В центре страны и на наших победоносных фронтах, простирающихся на несколько тысяч верст, мы всегда могли бы найти два-три десятка полков, т.-е. силу вполне достаточную для того, чтобы раз навсегда отбить у наших северо-западных соседей охоту прямо или косвенно покушаться на Петроград. Если мы твердо отказывались от применения силы, то именно потому, что выше всего ставим достижение и сохранение мира. Мы воюем только там, где нас вынуждают воевать, где нам не дают возможности не воевать, – и только до тех пор, пока мы вынуждены воевать. Основная задача советского правительства целиком лежит в области хозяйственного и культурного строительства. Советской власти одинаково чуждо стремление к территориальным приобретениям и национальному угнетению. Вся наша политика в отношении к Финляндии, Эстляндии, Латвии, Литве и Польше вытекает из нашей уверенности в том, что существование этих стран возможно только при условии мирных и добрососедских отношений с Россией.

Эстония и Финляндия, которые захотят сделаться орудием великодержавного империализма, будут неизбежно размолоты между двумя жерновами. Финляндия и Эстляндия – в мире с Советской Россией – будут несравненно независимее в отношении ко всем великодержавным насильникам.

Нам нужен мир. Не менее нужен он Эстляндии и Финляндии. Но мир между нами не нужен кому-то третьему. Если в Дерпте решения будут вынесены волею эстонского и русского народов, то мир будет заключен, ибо сильнейшая сторона – Советская Россия – не хочет войны. Но если дерптские решения будут продиктованы эстляндскому правительству англо-французской биржей, для которой Эстляндия только ничтожная гирька на весах мирового могущества, тогда под Наровой будет литься кровь.

Решение еще не вынесено. Эстонское правительство колеблется. Не исчезла также опасность со стороны Карельского перешейка, ибо финляндское правительство не заявило о своей готовности к миру.

Опасность не исчезла. Стало быть Петрограду надлежит зорко стоять на часах у северо-западных подступов к Советской Республике. Время отдыха еще не пришло. Наоборот, сейчас Советская Республика переживает дни величайшего напряжения в жесточайшей борьбе.

Во время успехов нужно не меньше выдержки, чем во время неудач. Успех не должен усыплять нас ни на одном из участков нашего необозримого фронта, тем более на таком участке, где в вершине угла стоит Петроград. Опасность не прошла, – бдительность не должна ослабевать.

Привет Петрограду, городу Красного Знамени!

Привет и призыв: Петроград, будь на страже!

Москва – Петроград.

«В пути» N 104, 22 декабря 1919 г.

Л. Троцкий. ГОРОД-ПОБЕДИТЕЛЬ

(Письмо в редакцию «Красной Газеты» по поводу пятилетия разгрома Юденича)

Дорогие товарищи!

Вы просите несколько строк для «Красной Газеты» ко дням пятой годовщины борьбы против Юденича – за Петроград. Я охотно откликаюсь на ваше предложение, так как вместе с вами считаю, что нельзя дать угаснуть образу тех грозных дней в сознании младших поколений.

Деникин успешно тянулся тогда к Туле и Москве. С запада грозила польская шляхта. В Прибалтике укреплялись монархисты, собираясь ударить на Москву. На востоке шла еще нерешенная борьба с Колчаком. С северо-запада напирал на Петроград Юденич. И каждый час можно было опасаться вмешательства Финляндии и Эстонии в борьбу. Это были самые тяжкие, самые зловещие дни. Это был самый грозный октябрь в нашей истории. Над сырым, холодным и голодным Петроградом нависла уже, казалось, неумолимая судьба. Уже, ввиду неизбежной, казалось, сдачи северной столицы, вырабатывались планы увода революционных рабочих в юго-восточном направлении. Уже обсуждались возможные оборонительные линии между Питером и Москвой, в то время как на юге оборонительная линия проходила между Москвой и Орлом.

Но в самые последние часы, когда уж поистине могло казаться, что выхода нет, что спасения не будет, что гибель неизбежна, пролетарский авангард открыл в себе и в массах какие-то новые подспудные силы. Бешеный напор бедствий породил неистовую энергию отпора. В сыром и холодном, угрюмо-сосредоточенном великом городе голодные рабочие и работницы строили скрюченными пальцами проволочные заграждения, ставили дыбом камни мостовых, превращали улицы и площади в последние укрепления революции, в гигантскую западню для ее врагов. Могучее дуновение героизма проникло из Петрограда в поколебленную неудачами армию, ободрило и сплотило ее.

Город Октябрьской революции был спасен. Юденич был отброшен от Петрограда в те самые дни, когда Деникин стал откатываться от Тулы.

Прошло пять лет, в течение которых волны грозных событий не раз разбивались о гранит великого города. И вот незадолго до новой годовщины, пятой – со времени боев против Юденича, седьмой – со времени захвата власти, – по возрождающемуся Ленинграду ударила новая волна – на этот раз грозной, водной стихии.[111] Смысл этого нового бедствия ясен, урок его неотразим.

Пролетарии Ленинграда! Вы были зачинщиками великого революционного переворота семь лет тому назад; вы должны стать зачинщиками величайшей технической революции, которая победит и покорит все враждебные силы природы.

Память о черных и великих октябрьских днях 1919 года будет всегда вдохновлять и поднимать трудящееся население Ленинграда в самые тяжкие часы: город, который не пал тогда, выйдет победителем из всех исторических испытаний.

23 октября 1924 г.

«Красная Газета» N 245, 26 октября 1924 г.