Советский воинский долг и религия

2. Как религиозные пережитки мешают осознавать советский воинский долг и выполнять его требования

С установлением в нашей стране власти трудящихся религия не перестала морально разоружать верующих. С первых дней существования Советской власти религиозная идеология мешала патриотическому воспитанию трудящихся, формированию у верующих сознания советского воинского долга и выполнению его требований.

Известно, что церковники в штыки встретили Великую Октябрьскую социалистическую революцию. В «соответствии» со словом божиим «взявший меч от меча и погибнет» они помогали белогвардейцам с церковных колоколен расстреливать рабочих, взявшихся за оружие для борьбы с угнетателями, собирали и прятали оружие в алтарях, вели разнузданную антисоветскую пропаганду, всячески помогая белогвардейщине. А когда Советская власть декретом от 23 января 1918 г. «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» объявила все имущество церковных и религиозных обществ народным достоянием, святые отцы, позабыв апостольское наставление о необходимости подчиняться властям, стали призывать верующих к борьбе против Советской власти»

На революционных трудящихся, на Советы и «безбожников-коммунистов» посылались проклятия церковников. «Подлежите вы огню геенскому в жизни будущей… Властью, данной мне от бога, анафематствую вас…» — писал патриарх Тихон в своей грамоте от 19 января 1918 г. Старообрядческий архиепископ Мелетий, так же как и патриарх Тихон, называл Великую Октябрьскую социалистическую революцию делом антихриста и призывал к вооруженной борьбе против Советской власти. Иначе и быть не могло. Церковь, отмечал К. Маркс, скорее простит нападки на 38 из 39 пунктов ее символа веры, чем посягательство на 1/39 ее денежного дохода.

Реакционное духовенство не только призывало к мятежу против Советской власти, но и нередко с оружием в руках само выступало против трудящихся. Например, во время белогвардейско-эсеровского мятежа в Ярославле в июне 1918 г. духовенство расстреливало из пулеметов рабочие отряды, боровшиеся с белогвардейскими бандами. Православное духовенство приняло деятельное участие в создании в армии Колчака специальных полков «Иисуса Христа», «Пресвятой богородицы» и т. п. Церковники возбуждали у белогвардейцев религиозный фанатизм для борьбы против Советской власти. Духовенство помогало с крестом в руках вести хорошо вооруженные колчаковские полки в бой за восстановление в России старых, эксплуататорских порядков.

Но народы нашей страны под руководством партии Ленина поднялись на борьбу. И на фронтах гражданской войны Советская власть одерживала одну победу за другой. Стремясь уберечь контрреволюцию от окончательного разгрома, церковники завопили «не убий», стали призывать трудящихся к отказу от службы в Красной Армии и выполнения советского воинского долга. В этом особенно усердствовали не только церковники, но и сектанты.

Сектантские вожаки, только что вместе с православным духовенством участвовавшие в первой мировой и гражданской войнах, вдруг вспомнили, что «евангелие осуждает употребление оружия», и стали призывать сектантов к «отказу от службы в Красной Армии». Для оправдания этого они усиленно распространяли легенду об антимилитаристском протесте сектантов в довоенный период и во время первой мировой войны, якобы выразившемся в массовых отказах от военной службы. Но так ли это?

Нет! Было бы ошибочно преувеличивать антимилитаристский протест сектантов в дореволюционный период и в годы первой мировой войны. Если некоторые сектанты и протестовали против гнета эксплуататоров и войны, то это были не сектантские руководители. Ведь известно, что лишь на ранней стадии развития сектантства, когда оно в силу ряда причин находилось в оппозиции к существовавшему в России государственному строю, руководство ряда сект (баптисты, евангелисты, адвентисты и др.) отрицательно относилось к защите родины и военной службе. Впоследствии, когда в царской России секты были признаны легальными, сектантское руководство поддерживало существующую власть. Сектанты всем авторитетом религии призывали свою паству к защите «веры, царя и отечества», в том числе и с оружием в руках. Сектантские руководители в годы первой мировой войны обращались к народу с печатными и устными воззваниями, посылали царю верноподданнические телеграммы, организовали сбор пожертвований на нужды войны и т. д. Они всемерно поддерживали политику русского милитаризма, служили царю, помещикам и капиталистам в качестве активной контрреволюционной силы. Многие тысячи сектантов сражались на фронте. Русские сектанты с успехом убивали немецких «братьев во Христе» и даже получали за это боевые награды. А старообрядцы удостоились лестной репутации «хороших служак» из уст царского военного министра Сухомлинова.

Статистика показывает, что отказы сектантов брать оружие и выступать против первой мировой войны не были массовым явлением в многомиллионной русской армии. За отказ от военной службы в период первой мировой войны с момента мобилизации и по 1 апреля 1917 г. было осуждено военно-окружными судами всего 837 сектантов.

В царскую армию были призваны сотни тысяч сектантов. Но отказывались брать в руки оружие немногие. Наибольшее число отказов от службы в армии падает на членов сект евангельских христиан — баптистов и адвентистов, хотя вожаки этих сект официально поддерживали царизм и милитаризм. Рядовые сектанты, отказавшиеся сражаться на фронте, не находили поддержки в руководящих кругах сектантства.

Конечно, были сектанты-одиночки, протестовавшие против первой мировой войны. Но к превращению империалистической войны в гражданскую (за что боролся пролетариат, возглавляемый большевиками) сектанты относились отрицательно. «Любите врагов ваших», «Терпите и прощайте до конца» — эти лозунги классового примирения с врагами трудового народа (превращавшими кровь и слезы трудящихся в барыши) проповедовались сектантством с первых дней войны. Они преследовали цель превратить трудящихся в безвольных и смиренных рабов капитала, слепо верующих в невозможность революционного преобразования мира.

Партия осуждала «оборончество» в империалистической войне. Но она учила трудящихся не отказываться от оружия, не разоружаться, как советовали некоторые социалисты и сектанты, а использовать оружие для борьбы с угнетателями. В. И. Ленин в те годы говорил: «Тебе дадут ружье. Бери его и учись хорошенько военному делу. Эта наука необходима для пролетариев — не для того, чтобы стрелять против твоих братьев, рабочих других стран, как это делается в теперешней войне и как советуют тебе делать изменники социализма, — а для того, чтобы бороться против буржуазии своей собственной страны, чтобы положить конец эксплуатации, нищете и войнам не путем добреньких пожеланий, а путем победы над буржуазией и обезоружения ее»[32].

Отказ от военной службы, стачку против войны В. И. Ленин объявлял простой глупостью, убогой и трусливой мечтой о безоружной борьбе с вооруженной буржуазией.

Пацифистская фразеология социалистов ряда стран и сектантов в годы первой мировой войны была очень вредной. В. И. Ленин говорил: «Одной из форм одурачения рабочего класса является пацифизм и абстрактная проповедь мира… Пропаганда мира в настоящее время, не сопровождающаяся призывом к революционным действиям масс, способна лишь сеять иллюзии, развращать пролетариат внушением доверия к гуманности буржуазии и делать его игрушкой в руках тайной дипломатии воюющих стран. В частности, глубоко ошибочна мысль о возможности так называемого демократического мира без ряда революций»[33].

Революционная деятельность большевиков коренным образом отличалась от пацифистских фраз и воздыханий некоторых правых социал-демократов, либеральных буржуа и сектантов. Большевики призывали превратить империалистическую войну в гражданскую, так как это было единственно верным средством покончить с грабительской войной, а заодно с эксплуатацией и милитаризмом.

Большевики и в дореволюционный период отрицательно относились к чуждой марксизму идеологии сектантства. Тем не менее они не могли равнодушно смотреть на преследования, которым подвергались верующие за отход от православия. Поскольку дореволюционное сектантство росло и на почве пассивного протеста против существовавших реакционных порядков, партия стремилась использовать этот протест, хотя бы частично, в интересах революционного движения пролетариата. Партия ни на минуту не забывала о том, что сектантская верхушка не только не поддержит программу и политику коммунистов, но станет против них в решительную оппозицию. Так оно и случилось.

Баптисты, евангелисты, меннониты, толстовцы на своих съездах в 1918–1920 гг. призвали верующих отказываться от службы в Красной Армии и от работы на оборонных заводах по «внутренним, духовным» убеждениям. Сектантский журнал «Голос истины» с первых номеров после Октябрьской революции вел активную пропаганду против обороны Советской республики. Верующим внушалось, что убивать белогвардейцев грех, они-де наделены «живой душой, нам на земле никто не дал права ее уничтожать, и она стоит выше всех наших желудочных благ».

Летом 1918 г., как раз в то время, когда начался призыв в Красную Армию, в религиозном журнале «Голос истины» была опубликована статья «Христианство и военная служба». В ней давались подробные инструкции сектантам, как дезертировать из Красной Армии. Вот что внушалось верующим: «Имеющиеся в Библии описания войн ни в коем случае не могут служить оправданием войны современной», т. е. борьбы против белогвардейщины и интервентов. Если бы кто-нибудь стал указывать дезертирам на необходимость защиты их же собственных интересов, журнал рекомендовал такой ответ: «Земных интересов у верующих не должно быть. Наше отечество на небесах, и должно искать только горнего». Сектантов, сражавшихся в рядах Красной Армии, журнал запугивал тем, что они «сходят в преисподнюю наравне с неверными».

В соответствии с декретом «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» никто не мог, ссылаясь на свои религиозные воззрения, уклоняться от исполнения гражданских обязанностей, главной из которых была защита Отечества трудящихся. Однако для тех, кто по религиозным мотивам раньше твердо стоял на точке зрения отрицания войны, Советская власть сделала исключение и на основе декрета от 4 января 1919 г. не стала принуждать их к военной службе с оружием в руках[34]. Декрет был оправданной мерой нового государства рабочих и крестьян, впервые не на словах, а на деле гарантировавшего свободу совести. Он давал лишь персональные льготы, имея в виду отдельных лиц, которые и раньше твердо стояли на антимилитаристских позициях. Решение дел об освобождении отдельных лиц, искренность антимилитаристских убеждений которых несомненна, подлежало ведению народных судов. При этом было оговорено праве дачи экспертиз сектантскими организациями, в частности Объединенным советом религиозных общин и групп.

Но сектантские организации недобросовестно отнеслись к толкованию декрета, постарались распространить его не на отдельных лиц, как указывалось в документе, а на всех лиц, принадлежавших к сектантству. Сектантские общины выдавали сектантам призывного возраста (среди которых было немало шкурнических элементов) всякого рода справки и удостоверения, освобождавшие их от службы в Красной Армии. При этом личные качества, момент искренности, наличие или отсутствие антимилитаристских убеждений у домогавшихся освобождения от военной службы сектантов в большинстве случаев не принимались во внимание. Сектантские вожаки говорили, что по евангельскому принципу «не судите, да не судимы будете» они не могут разбирать внутренние мотивы человека, отказавшегося взять ружье. С них, мол, довольно одного признания своего брата, что он не может проливать или содействовать пролитию человеческой крови; остальное — дело его совести.

Сектантская верхушка широко объявила, что их религиозные организации могут ходатайствовать об освобождении от военной службы. Шкурнически настроенные элементы, просто из-за страха или по соображениям контрреволюционного порядка не желавшие с оружием в руках защищать Советскую власть, не замедлили воспользоваться этим, стали прикидываться сектантами. Среди таких «сектантов», внезапно «прозревших», обретших евангельское смирение и отрицательное отношение ко всякой войне, оказались бывшие кадровые царские офицеры, участники первой мировой войны и даже георгиевские кавалеры.

По другую же сторону фронта сектантские верхи вели себя по-иному, откровенно выступая в качестве верных прислужников реакции. Меннонитская верхушка организовала торжественную встречу германским войскам при занятии ими весной 1918 г. центра секты г. Гальбштадта (юг Украины). Хотя по учению секты запрещалось брать в руки оружие, кулацко-меннонитская молодежь под руководством германских унтер-офицеров обучалась военному делу. Из числа меннонитов были созданы вооруженные ударные группы, проводившие кровавую расправу с беднотой. Позднее меннониты в армии Врангеля сформировали свой полк. На Дальнем Востоке большое число старообрядцев служило в бандах барона Унгерна. Томские адвентисты в 1918 г. вступили в колчаковскую контрреволюционную армию. Иннокентьевцы в целях поощрения военной службы в белогвардейской Добровольческой армии распространяли листовки, где фигурировали два умирающих воина — красноармеец и белогвардеец. Красноармеец окружен пляшущими чертями, а изо рта его выползает змея. Белогвардеец же охраняется (Стоящими у его изголовья ангелами-утешителями, уготовляющими ему путь в рай.

В годы гражданской войны контрреволюционная политическая деятельность и пропаганда религиозной идеологии и морали, особенно христианских заповедей «о непротивлении злу», «не убий» и т. п., наносили ущерб обороноспособности страны. Сектанты вели среди красноармейцев агитацию, что владеть оружием и изучать военное дело противно богу и нравственности. Отказы от службы в Красной Армии по религиозным мотивам увеличились. Например, в одной только Киевской губернии в 1923 г. было подано 1000 заявлений об отказе от военной службы по религиозным мотивам[35].

Обычно злоупотребления религиозно-нравственными мотивами при уклонении от военной службы легко разоблачались народными судами, куда допризывники подавали заявления об освобождении их от воинской обязанности. Например, на суде по делу домогавшегося освобождения от службы в Красной Армии жители деревни Сумено, Славковского района, Псковской губернии, Василия Воробьева экспертиза установила, что Воробьев вступил перед призывом в секту евангельских христиан ради личной выгоды и из-за трусости перед военной службой. Рядовой Шпигарь, отказавшийся от оружия по религиозным убеждениям, как выяснилось судом, даже не состоял ни в какой религиозной общине[36]. Ижевский областной суд, разбирая дело А. Медякова, подавшего заявление об освобождении от военной службы, выяснил, что Медяков не знает даже структуры своей евангельской сектантской общины, не имеет представления о «священном писании»[37].

Контрреволюция потерпела поражение в гражданской войне. Трудящиеся, в том числе и верующие, поддерживали, защищали Советскую власть как свою власть. Под влиянием этого церковникам и сектантским вожакам пришлось занять (во многих случаях только на словах) лояльную позицию. Чтобы урегулировать отношения с Советской властью, приспособиться к советским условиям жизни и не растерять своего влияния на верующих, они стали признавать допустимость насилия в решении вопросов, связанных с революцией и войной по защите социалистического Отечества, пересматривать вопрос об отношении нерующих к военной защите Советского государства. Например, часть православного духовенства во главе с руководителем и идеологом так называемой «обновленческой церкви» митрополитом А. Введенским выступила в двадцатых годах с проповедью «христианского социализма», объявила проповедуемое толстовцами и представителями ряда других сект «непротивление злу насилием» антихристианской теорией. На одном из диспутов с А. Луначарским[38]. Введенский прямо заявил: «Нельзя себе представить более чудовищной клеветы на Христа, чем та, которой Христа опозорил Толстой»

Введенский пытался доказать, что евангельский текст о «непротивлении злу» — досадное недоразумение, возникшее вследствие неправильного перевода. Он утверждал, что истинным был бы перевод не «не противься злу», а «не противься злом». По его взглядам, Христос не отказывался от физического, в том числе и вооруженного, насилия, но при этом отдавал предпочтение нравственному увещеванию. Конечно, попытка Введенского «доказать», будто («непротивление злу» чуждо христианству, была тщетной. Несмотря на противоречивые положения, в евангелиях действительно проповедуется непротивление. Попытка Введенского свидетельствовала о стремлении церковников приспособиться к новым условиям.

Многие церковные и сектантские идеологи стали говорить, будто мифический Христос из заповеди «не противься злу» не делал общего правила, он-де не запрещал в некоторых случаях ни самозащиты, ни войн, не возбранял прибегать к «мечу». При этом, конечно, был использован старый излюбленный прием истолкования евангельской заповеди о «любви к врагам» как любви только к «личным врагам». Дескать, любить и прощать можно только личных врагов, а врагам государства и общества не может быть прощения. На этой «теоретической основе» некоторые церковники и сектанты стали осуждать отказы от военной службы по религиозным мотивам.

Так, секретарь союза баптистов Иванов-Калашников, выступая на 26-м съезде баптистов (1926 г.) по вопросу об отношении к Советскому государству и военной службе, вынужден был признать, что декрет Советского правительства от 4 января 1919 г. об освобождении от военной службы по религиозным убеждениям был использован при содействии сектантского руководства для злостного отлынивания от военной службы. Он отметил, что «подавляющее большинство домогающихся освобождения не имеет никаких убеждений и в духовно-нравственном отношении стоит низко». «Советская власть, — признался баптистский руководитель, — проявила довольно много терпения и снисходительности, наблюдая, как… происходит брожение при появлении среди красноармейцев призывников-баптистов, которые открыто говорят о своем непризнании военной службы. По справедливости мы должны признать, что никакая государственная власть с таким положением мириться не может». Съезд большинством голосов принял решение об отбывании баптистами воинской обязанности. В нем говорилось: «Мы веруем, что правительство и в Новом завете не напрасно носит меч, но имеет право и обязанность по божьему закону употреблять его против делающих злое в защиту обижаемых, а посему мы считаем обязанными, когда потребует от нас этого правительство, нести военную службу». Можно ли всерьез говорить о религиозных убеждениях против употребления «меча», если баптисты с 1906 г. согласились служить в царской армии, в 1920 г. от службы в Красной Армии отказались, в 1923 г. решили этот вопрос «предоставить на совесть каждого баптиста», а в 1926 г. приняли новое решение служить в армии?!

Подобное же решение X съездом евангелистов было принято еще в 1925 г. «Признать всякую военную службу за оброк, т. е. за обязанность евангельских христиан на общих основаниях со всеми гражданами страны» — было записано в нем. В 1928 г. на съезде в Баку с этим «оброком» согласились молокане. Однако эти решения принимались не единодушно. Евангелисты, например, приняли свое решение лишь двумя третями голосов. Менно, нитские и адвентистские вожаки долго и упорно настаивали на освобождении от военной службы.

Несмотря на принятые резолюции, случаи отказа от службы в армии по религиозным мотивам полностью не прекращались. Сектантство было удобной ширмой для умышленного уклонения от военной службы. Выражая интересы торговцев в городе и кулаков в деревне, некоторые церковники и сектантские руководители не теряли надежды на реставрацию капитализма и продолжали вести разлагающую пропаганду, наносящую ущерб обороноспособности страны.

В Вышневолоцком районе, Московской области, в 1928 г. во время проводившейся кампании по укреплению обороны страны евангелисты организовали демонстрацию. Они несли изображение Христа и лозунги с надписью: «Не убий». В Архангельске сектанты агитировали: «Терпите гонения за веру, не противьтесь злу, не берите оружие и не защищайте никакой власти». Пензенские баптисты пропагандировали предательскую идею, что «если Красная Армия, в случае интервенции, воткнет штыки в землю, то она поступит по-христиански»[39].

Сектанты на своих молитвенных собраниях распевали:

Сектантские рассуждения о греховности всякой войны и военной службы, их лозунги «люби врагов», «все люди — братья», «не убий», их рецепты обеспечения мира непротивлением злу оказывали разлагающее влияние на часть молодежи. Например, на Украине в 1928 г. из числа отказавшихся от оружия сектантов был сформирован рабочий батальон в 1000 человек. Из них 600 принадлежали к секте меннонитов, 185 баптистов и столько же евангелистов, 22 адвентиста и др. После длительной воспитательной работы в батальоне часть сектантов согласилась взять оружие, заявив: «Мы, 62 человека сектантов, призванных в рабочий батальон на производственные работы, освобожденные от несения воинской службы в РККА по религиозным убеждениям, отказываемся от таковых в «неделю обороны» и заявляем Советскому правительству и вам, трудящиеся, что в случае нападения на наш Союз со стороны империалистов по первому зову правительства войдем в ряды Красной Армии и с оружием в руках будем защищать завоевания Октябрьской революции»[40].

В ходе социалистического строительства с каждым годом все более подрывались социальные корни религии, устранялись глубочайшие источники религиозного мировоззрения — эксплуатация человека человеком, безработица, нищета и т. д. Массовый отход трудящихся от религии происходил под влиянием социально-экономических преобразований, проводимых Коммунистической партией, а также огромной воспитательной работы. Уже в 30-х годах XX века большинство советских людей освободилось от религиозных предрассудков и суеверий. В этом — одно из замечательных достижений партии, социалистического строя. Естественно, что и число отказов от военной службы по религиозным мотивам резко сократилось. Но и с победой социализма религиозные пережитки сохранились у части советских людей. Христианская мораль время от времени толкала отдельных верующих к отказу от участия в «греховном деле» — укреплении обороны СССР и в годы, предшествовавшие второй мировой войне. Хотя та же мораль в те годы не мешала многим церковникам за рубежом благословлять и поощрять кровавые дела Муссолини, Франко и Гитлера.

В годы Великой Отечественной войны верующая часть советских людей бок о бок с неверующими сражалась на фронте и ковала победу в тылу. Неверно считать верующих людьми не от мира сего. Религия не настолько всесильна, чтобы подавить земные потребности людей и заставить их выступать против своих жизненных интересов. Дело борьбы со смертельной опасностью, нависшей над Родиной в связи с нападением гитлеровских полчищ, отодвинуло на задний план запрещение религиозной морали противиться злу «мечом». Зверства фашистских молодчиков — расправы над невинными, варварское уничтожение оккупантами материальных и культурных ценностей на нашей земле — убедили многих верующих в реакционности призывов любить своих врагов. «Пришел 1941 год, а с ним лихая беда — война, — вспоминает бывшая баптистка П. Г. Коненкова. — Море без воды, а война без крови не бывает. И полилась она рекой по нашей земле. А я думаю, что ж это бог смотрит, да не защитит невинных от гибели? И от таких мыслей больно на душе, будто кошки скребут. А тут однажды собрались мы в свой молитвенный дом, а к нам немцы пришли, тоже баптисты. Меня будто кто по сердцу резанул. Фашисты опоганили нашу землю и вместе с нами молиться будут. Кому, какому богу? Выходит, нашему, баптистскому. Тут я уже поняла: не все гладко в моей религии, есть в ней обман.

Пришла домой, вспомнила слова из писания Христа: молись за врага твоего. «Вот как! — думаю. — Фашисты людей убивают, вешают, а мы должны молиться за них». Вот тогда и дала моя пера во «всевышнего и всемогущего» большую трещину»[41].

Как и все советские люди, верующие с оружием в руках защищали не веру, а социалистическое Отечество трудящихся, не искупали на фронте «грехи перед богом», а выполняли свой патриотический долг. Глубоко ошибочно искать причины участия большинства верующих в военной защите Отечества в их религиозных взглядах, в проповедях церкви. Верующие исполняли и исполняют воинский долг не благодаря религиозной идеологии, а вопреки ей. Заслуги религиозной идеологии тут никакой нет! Наоборот, в годы Великой Отечественной войны религиозная идеология морально уродовала часть советских людей, принижала их волю и творческую активность, извращала общественные отношения и их понимание верующими. Религиозные предрассудки затрудняли формирование сознания советского воинского долга и его выполнение.

Некоторые могут спросить: позвольте, ведь в годы Великой Отечественной войны православная церковь и ряд других религиозных организаций заняли патриотическую позицию, участвовали в сборе средств в фонд обороны СССР, призывали верующих сражаться с фашистскими захватчиками. Разве это не факт? Да, факт. Общеизвестно, что за участие в защите Родины, призывы к верующим бороться с вражеским нашествием, сбор средств на танковую колонну, на помощь детям и семьям воинов и т. п. некоторые священнослужители были награждены орденами и медалями. Но разумеется, не советский народ, не массы верующих следовали за церковью и духовенством, а наоборот. Несгибаемый моральный дух советских людей на фронте и в тылу определялся не верой в бога, а огромной любовью к социалистической Родине, не евангельской, а коммунистической моралью.

Отмечая положительное в деятельности духовенства в период войны, в то же время мы не вправе забывать, что немало религиозных пастырей, изменив Родине, сотрудничали с гитлеровцами на временно оккупированной территории страны. Оказавшись по другую сторону фронта, они кадили Гитлеру и эсэсовцам, распинались перед ними в верноподданнических чувствах, проклинали «Советы и большевизм», желали «быстрейшей победы немецкому непобедимому оружию».

Так, в Белоруссии большая группа духовенства активно поддерживала оккупантов. Эти изменники в рясах в августе — сентябре 1942 г. при содействии гитлеровских властей организовали в Минске собор (съезд) для объявления автокефалии (самостоятельности) белорусской православной церкви. Присутствовало 36 представителей духовенства и 39 делегатов от верующих. Собор предателей Родины, проходивший под председательством архиепископа Могилевского и Мстиславского Филофея, послал приветственную телеграмму «фюреру Адольфу Гитлеру» с благодарностью за «освобождение Белоруссии от московско-большевистского ига» и с пожеланием «быстрейшей полной победы немецкому непобедимому оружию». Эти изменники осуждали партизанское движение белорусского народа, пытались запугать адскими муками всех, кто не хотел подчиниться фашизму и сотрудничать с ним.

Сотрудничала с оккупантами часть духовенства Украины, некоторых областей Российской Федерации. Предали Родину многие католические и протестантские пасторы, баптистские, евангельские и другие священнослужители. Вот далеко не полный перечень предателей в рясах, облеченных высоким духовным саном: архиепископ Могилевский и Мстиславский Филофей, епископы Витебский и Полоцкий Афанасий, Смоленский и Брянский — Стефан, украинский националист епископ Поликарп Сикорский, бывший глава униатской церкви на Украине Шептицкий, митрополит Литовский Сергий Воскресенский и др. А сколько было изменников рангом пониже! И как ни странно, многие гитлеровские прислужники, отбыв наказание, вновь находятся в штатах духовенства и учат верующих, как жить на свете…

Мы не вправе забывать и о том, что в годы войны церковь усилила пропаганду антинаучной религиозной идеологии, затуманивавшей сознание верующих. Ее вред намного перекрывает то положительное, что наблюдалось в патриотической деятельности религиозных организаций и ряда церковнослужителей.

Это очень хорошо показал писатель В. Тендряков в повести «Чудотворная» славами учительницы Прасковьи Петровны в разговоре ее с приходским священником отцом Дмитрием. Поп доказывал, что во время войны он религиозной деятельностью приносил пользу людям: «поддерживал среди прихожан веру в победу великого русского воинства» и собрал из пожертвований верующих «около двухсот тысяч рублей в фонд обороны», на которые «наверное, была отлита не одна пушка». Но учительница ответила ему: «Да, верю, польза была. Но сколько вреда тем же людям вы принесли с такой пользой… Я учила Варвару Гуляеву, чтоб она умела во все вникать, обо всем самостоятельно мыслить. Я хотела, чтоб она стала человеком с широким кругозором, с сознательной верой в будущее. А вы, быть может, именно в эти военные годы сумели навязать ей свою веру — слепую веру, при которой не нужно думать, не надо рассуждать. Мир для нее стал темен и непонятен. Мы победили в войне — зачем ей, Варваре, анализировать, зачем ломать голову над вопросами, отчего да почему, — просто божья благодать. С войны в Гумнищенском колхозе стало труднее жить. Как поправить положение? Опять один ответ: на то божья воля. И так во всем и всюду — умственная слепота. А от слепоты, от неизвестности появляется чисто животный страх перед жизнью. Страх перед божьим гневом, страх перед начальством, перед дождем не по времени, перед кошкой, перебегающей дорогу. А тут еще вы вдалбливаете: терпи, ибо все от бога, будь покорной. Покорность, ленивый ум и страх — этого вполне достаточно, чтобы сделать из человека духовного раба. Хотели вы или не хотели, а создали духовно убогих людей, моральных уродов по нашему времени. Спасибо вам за вашу маленькую пользу, но знайте: мы по достоинству оценили и вред».

Духовенство с первых дней внушало верующим, что война приносит им не только бедствия, но и «бесценные сокровища» и пользу церкви и вере.

Патриарший местоблюститель митрополит Сергий 26 июня 1941 г. на молебне о победе русского воинства в Богоявленском соборе в Москве говорил: «Пусть гроза надвигается. Мы знаем, что она приносит не одни бедствия, но и пользу: она освежает воздух и изгоняет всякие миазмы. Да послужит и наступившая гроза к оздоровлению нашей атмосферы духовной, да унесет она с собой всякие тлетворные миазмы: равнодушие к благу отечества, двурушничество, служение личной наживе и пр.»[42].

На что же туманно намекает патриарший местоблюститель? Ясность в эти слова внес протоиерей А. П. Смирнов. В патриаршем соборе в Ульяновске 4 декабря 1941 г. он сказал: «Наш первосвятитель, Блаженнейший Митрополит Сергий, в своем слове по поводу войны указывает, что она приносит не одни только бедствия, но и пользу… Владыка митрополит выразил пожелание, чтобы военная гроза послужила к оздоровлению нашей атмосферы духовной… в этот момент, когда будут гибнуть у нас непрочные сокровища мира, которые «моль и ржа тлят, воры подкапывают и крадут», мы должны приобрести нетленное и негибнущее сокровище, которое бы укрепило наше мужество.

Для нас, христиан, таким сокровищем должна быть наша вера…

Что такое христианская вера? Это «уверенность в невидимом, как бы в видимом» (Евр. 11, 1). «Чем ночь темней, тем ярче звезды; чем глубже скорбь, тем ближе бог!» Звезды, незримые в блеске дня, ярко сияют ночью; В тесноте и беде вера показывает свою высшую силу…»[43]. Из этих слов видно, что духовенство возлагало большие надежды на «темноту и скорбь военной ночи» в деле предотвращения быстрого угасания религиозной веры в массах трудящихся, их отхода от религии. Надо признать, что их надежды в какой-то степени оправдались.

Идеи умершего руководителя церкви о «пользе войны» заимствованы им у известного реакционера и мракобеса Иоанна Кронштадтского, писавшего, что «война… есть милость божия, потому что она очищает нравственную атмосферу, вразумляет обезумевших от упоения грехом людей и влагает в их сердца страх божий»[44].

В годы Великой Отечественной войны церковь проповедовала, что войны — это не результат империалистической системы, стремлений империалистов к наживе и насильственному захвату чужих земель, а божье наказание людей за грехи. «Мы прогневили твое благоутробие, и враги наши, — говорилось в проповеди в патриаршем соборе о нападении гитлеровских полчищ, — явились, по твоему определению, как бы жезлом гнева и бичом негодования твоего на нас за наши грехи, как древние ассирияне явились наказанием для израильтян»[45]. Так, агрессия гитлеровской Германии выдается за «орудие божие», карающее советских людей за их «согрешения».

Это высказывание религиозного проповедника повторялось во многих церквах. В проповедях и писаниях церковников в период Великой Отечественной войны не найдешь ни одного слова о подлинных причинах войны. Тот факт, что именно империализм порождает войны, скрывался от верующих. Война, говорили священники, возникла по воле божьей как наказание людей за грехи. Эта затасканная в течение многих столетий «мудрость» церковников преподносилась верующей части советских людей со всех церковных амвонов.

Религиозно-идеалистические теории рассматривают причины возникновения войн вне условий места и времени, вне классовых общественных отношений. Ссылки на волю божью снимают ответственность за войну с действительных ее виновников — реакционных классов.

Войны возникают не по воле божьей, не в результате грехопадения людей. Марксизм-ленинизм учит, что войны порождаются действием экономических законов капиталистического способа производства и вытекающей из него политики. «Война, — писал В. И. Ленин, — не случайность, не «грех», как думают христианские попы (проповедующие патриотизм, гуманность и мир не хуже оппортунистов), а неизбежная ступень капитализма, столь же законная форма капиталистической жизни, как и мир»1.

Наука в отличие от религии усматривает причины войн не в «воле всевышнего», а всецело в земных, классовых отношениях. Будучи обусловлена экономикой, война по своей сущности политический акт. Война есть продолжение политики того или иного класса иными, а именно насильственными средствами. Марксизм-ленинизм считает войну общественно-историческим явлением, закономерным лишь для определенной эпохи. Война возникла с появлением частной собственности и разделением общества на враждебные классы — эксплуататоров и эксплуатируемых. С уничтожением капитализма, частной собственности на средства производства, с победой социализма во всех странах исчезнет всякая почва для возникновения войн. В. И. Ленин учил, что «достижение социалистического общественного устройства, которое, устранив деление человечества на классы, устранив всякую эксплуатацию человека человеком и одной нации другими нациями, неминуемо устранит всякую возможность войн вообще»[46].

Религиозное затуманивание и превратное толкование истинных причин второй мировой войны, а также политических сил, виновных в ее развязывании, в какой-то мере мешали морально-политическому воспитанию советских людей. Все это притупляло законную ненависть к гитлеризму, к вскормившим и поддерживавшим его темным силам международной империалистической реакции.

Огромные жертвы и потери, которые понес советский народ, церковь объявила искупительной жертвой богу. Согласно разъяснениям служителей церкви бог, наказав советских людей за «согрешения» и получив искупительную мзду миллионами погибших советских людей, морем народных слез и крови, сменил гнев на милость и «определил» победу Советской Армии над гитлеровской Германией и ее союзниками. Кстати, церковь свой главный вклад в дело победы над фашистской Германией видит в ходатайстве перед всевышним о даровании победы советскому оружию. «Забота о нашей несравненной, доблестной, великой Красной Армии, — говорил митрополит Алексий в докладе на заседании Поместного Собора русской православной церкви 31 января 1945 г., — проявляется главнейшим образом в неперестающей молитве не только отдельных лиц, но и церкви в целом, о даровании нашим защитникам от Господа сил… победы над врагом. Для верующего человека не может быть сомнения в том, что блестящие, невиданные и неслыханные победы нашего воинства являются следствием особой, могущественной помощи Божией нашим защитникам»[47].

Это высказывание — не случайная обмолвка. В «Журнале Московской патриархии» о победе советского народа в Великой Отечественной войне говорится как о «следствии божьей помощи». «Наш христианский и патриотический долг состоит в том… чтобы проповедовать и утверждать мысль о помощи божией, дарованной нашей стране во время Великой Отечественной войны, ныне завершенной полной и блестящей победой». Вот как церковники затемняют умы верующих советских людей при объяснении важнейших социально-политических вопросов! Вот как церковь оценивает свой вклад в дело победы над врагом! Ведь по разъяснениям служителей церкви, бог, наказав советских людей за «согрешения», сменил гнев на милость. Вняв якобы слезным молитвам церкви о заступничестве, он склонил чашу весов военной победы в пользу Советской Армии. Церковь-де упросила «всевышнего» даровать нам победу! Наша победа в войне — «следствие божьей помощи». Разве эта непомерная претензия церкви на свой будто бы решающий вклад в дело разгрома фашизма не похожа на претензию той мухи из басни, которая, сидя на шее у вола, заявляла: «Мы пахали»? Разве это не принижает усилий и воли советских людей, не затемняет умы верующих?

Советское правительство, как известно, оценило патриотическую деятельность ряда церковнослужителей в годы войны, но, разумеется, не за молитвы перед богом о заступничестве и не за распространение антинаучной идеологии.

В годы войны священнослужители утверждали, что на поле брани нравственный религиозный фактор более действен, чем «численность и сила орудий современного боя», что нравственное условие успеха воинского оружия — «твердая вера в бога, благословляющего справедливую брань; религиозный подъем духа; сознание правды ведомой войны; сознание долга перед богом и Родиной»[48].

Конечно, для победы велико значение справедливости целей войны. Но вера в бога и «религиозный подъем духа» тут ни при чем. Высокий моральный дух советского народа, состоящего преимущественно из атеистов, героизм и самоотверженность советских воинов проявлялись отнюдь не на религиозной почве. Не вера в бога, а огромная любовь к социалистической Родине воодушевляла советских воинов в битвах с врагом. Младший политрук Ю. Казьмин с фронта писал своей престарелой религиозной матери: «Не листай, мама, закапанные воском листы древних книг, не ходи к деду Архипу Найденову, не ищи вместе с ним святого чуда в наших удивительных делах. Послушай меня: мы побеждаем смерть не потому, что мы не уязвимы, мы побеждаем ее потому, что мы деремся не только за свою жизнь… Мы выходим на поле сражения, чтобы отстоять святая святых — Родину. Когда я произношу это слово, мне хочется встать на колени».

Источниками могучего морального духа советских воинов были: передовой советский общественный и государственный строй, марксистско-ленинская идеология, незыблемый союз рабочего класса и крестьянства, морально-политическое единство советского общества, дружба народов СССР, мудрая политика Коммунистической партии и Советского правительства. Невиданная моральная сила заложена в самих особенностях Советской Армии — армии нового типа, в ее историческом назначении и задачах. Благородная цель защиты социалистического Отечества трудящихся от гитлеровских захватчиков, справедливый характер войны, которую вынуждено было вести Советское государство, придавали советским воинам несокрушимую моральную силу. Высокие морально-боевые качества советских воинов обеспечивались не религиозными проповедниками, а деятельностью Коммунистической партии по идейно-политическому воспитанию трудящихся в духе социалистической идеологии. Массовый героизм, проявленный советскими воинами на полях сражений Великой Отечественной войны, — результат большой и умелой партийно-политической работы в Советской Армии и Военно-Морском Флоте. Высокий моральный дух советских воинов основывался не на евангельской, а на господствующей в советском обществе коммунистической морали.

Христианская мораль отнюдь не способствует осознанию советского воинского долга. Даже митрополит Алексий, призывая христиан к отпору гитлеровским захватчикам, вынужден был обращать внимание на это обстоятельство. Прекрасно зная пренебрежительное отношение глубоко верующих к интересам «преходящего отечества земного» во имя «вечного отечества небесного», он мотивировал выполнение воинского долга христианами велениями самого бога.

«У многих вдумчивых религиозных людей, — писал он, — часто возникает вопрос: как сочетать присущую каждому патриоту потребность с мечом в руках защищать свою родину, когда на нее нападет враг, с требованиями церкви, проповедующей любовь и всепрощение? Многие спрашивают, благословляет ли бог войну?

Эти вопросы недоумения вполне разрешаются словом божиим:

«Бог, — говорится в книге Псалмов, — научает руки верных своих на ополчение и персты на брань…

Библейский Авраам, образец кротости и благочестия, воевал за своих единомышленников и союзников.

Войной, по повелению божию, народ божий приобрел землю обетованную. Дух божий, который носился над Давидом, управлял его рукой не только тогда, когда он извлекал из десятиструнной псалтыри пророчественные звуки, но и тогда, когда он победоносно сражался с Голиафом.

Равноапостольный царь Константин прежде всего употребил крест Христов, только что им познанный, для войны против врагов, для победы над ними.

Итак, Бог благословляет справедливую войну во имя победы добра над злом»[49].

Вот так в период Великой Отечественной войны церковь, призывая верующих к выполнению воинского долга, прибегала к той же антинаучной аргументации, с помощью которой веками оправдывала насилия эксплуататоров.

В годы Великой Отечественной войны попыток уклониться от воинской обязанности по религиозным мотивам у православных христиан почти не наблюдалось. У сектантов такие попытки были нередкими. Хотя руководство большинства сектантских организаций и призывало верующих сражаться с гитлеровцами, но жизнь показала, что официальные позиции сектантских организаций — это не всегда то, чем руководствуются сектанты. Например, обращение Всесоюзного Совета баптистов и евангельских христиан с призывом к верующим сражаться с гитлеровцами не нашло отклика у части сектантов. «Мы этого Совета не знаем, и ему не подчиняемся. А его воззвание супротивно духу евангелия»[50], — говорили они.

Некоторые сектанты, призываемые в годы войны в Советскую Армию, руководствуясь евангельскими заповедями, отказывались от принятия военной присяги и оружия, от изучения военного дела. Так, в одной баптистской общине села Ольшаны, Давид-Городокского района, Брестской области, несколько человек уклонились по религиозным мотивам от службы в Советской Армии, чем безусловно помогали врагу [51].

Факты отказа части сектантов от защиты Отечества с оружием в руках вынуждено было признать даже центральное руководство евангельских христиан-баптистов. «Несмотря на то, что в этом вопросе (в отношении к военной службе. — К. П.) как будто не должно быть места сомнениям и колебаниям, — писалось в баптистском журнале, — из среды верующих все же раздаются отдельные голоса, вопрошающие: как ученики Христа могут употреблять оружие и проливать человеческую кровь?»[52]

Религия в годы войны была особенно вредна не только тем, что толкала отдельных верующих на ложный путь. Она служила удобным прикрытием для шкурнических элементов, стремившихся увильнуть от участия в защите Родины. Отмечены случаи, когда бойцы, уже участвовавшие в боях с гитлеровцами, пытались прикрыться религиозными убеждениями, чтобы избавиться от отправки на фронт. В этом деле пособническую роль играла разлагающая агитация активных сектантов. В одном из запасных стрелковых полков евангельский проповедник рядовой Гамелюк убеждал земляков: «Евангелистов никто не заставит брать оружие… Вступайте в наше общество»[53]. Прикинувшийся сектантом рядовой Козак пытался по религиозным мотивам отказаться от военной присяги и оружия, но, будучи разоблаченным, признался, что его научили назваться евангелистом имевшиеся в полку сектантские проповедники, уверявшие, что если он откажется от принятия военной присяги и оружия, то его не пошлют на фронт[54].

Под личиной сектантов, отказавшихся от оружия якобы по религиозным мотивам, нередко скрывались пособники врага, активно помогавшие фашистским захватчикам наводить «новый порядок» во временно оккупированных районах Западной Украины и Белоруссии. Это старосты и их помощники, полицаи и т. п. Они не хотели сражаться с гитлеровцами и жертвовать жизнью по политическим соображениям. Например, прикидывавшийся евангельским христианином бывший кулак Н. Миколюк, призванный из Ровенской области, признался сослуживцам: «Нечего мне умирать за Советы на фронте… Лучше сейчас погибнуть»[55].

Каковы мотивы, которые выдвигались рядом сектантов в оправдание своего отказа от службы в Советской Армии и вооруженной защиты социалистической Родины? Чаще всего это объяснялось боязнью греха перед богом — нарушения заповедей «люби врагов», «не убий», «не клянись» — и посмертного воздаяния за грех. Житель деревни Волоша, Степинского района, Ровенской области, сектант-евангелист А. Волошин, мотивируя свой отказ от принятия присяги и отправки на фронт, заявил: «Небось ведь вы, наверно, знаете божью заповедь «не убий»? А кто убьет — тот в царство небесное не попадет! А Христос какую заповедь дал? «Люби ближнего, как самого себя». А солдат разве любит ближнего, когда готовится убивать его?» Уроженец деревни Дулебы, Березинского района, Минской области, А. Бу-лич, отказываясь от оружия, сказал: «Я являюсь евангелистом, а поэтому винтовку взять не могу… В евангелии написано, что, кто с оружием в руках будет убивать людей, тот от меча и погибнет. Я не желаю совершать грех перед богом и поэтому не беру винтовку и отказываюсь сражаться с немцами… Кто не знает евангелия, тот пусть воюет и уничтожает немцев. А мне этого делать нельзя. Об ответственности за отказ от оружия мне известно, но мне труднее нарушить учение бога, чем взять оружие и убивать людей». Рядовой А. Козлов, уроженец деревни Толиечицы, Могилевского района, Могилевской области, свой отказ от изучения военного дела мотивировал: «По закону Христа убивать людей — это грех. А грешных бог наказывает. Я не желаю быть грешным и наказанным богом. Поэтому не беру в руки оружие и не занимаюсь боевой подготовкой».

Таким образом, страх посмертного воздаяния за грехи, боязнь фантастических существ, с которыми «грешным» придется неизбежно столкнуться в «преисподней», — вот наиболее распространенный мотив отказа фанатично верующих сектантов от якобы «греховного и безбожного» звания солдата.

Нередко выдвигался такой довод: военное дело противоречит христианскому учению о непротивлении злу; зло можно победить не насилием, а лишь любовью. Воюющий никоим образом не может исполнить божьей заповеди о любви к врагам. «Какую же любовь я проявлю к врагу, воюя с ним?» — говорили некоторые сектанты. «Оружие — орудие насилия и зла, — заявил уроженец деревни Крапивна, Климовского района, Брянской области, баптист Шендрей П. С., — а поэтому я не могу взять его в руки… Я понимаю, что немцы уничтожают советские города и села, убивают и насилуют, но я, по божьему учению, не должен убивать людей, каких бы то ни было. Господь говорит, чтобы все люди жили мирно. Зла злом не уничтожишь, а зло можно уничтожить только любовью. Не делай другому того, чего не желаешь себе — вот почему я не могу воевать против врагов». Иногда верующие утверждали, что «следование евангельским нравоучениям — лучшее средство обеспечить мир, что если бы все были евангелистами, то войн никогда не было бы».

Отказ от защиты Отечества оправдывался некоторыми сектантами отрицанием «земной родины», поскольку, мол, отечества для верующего на земле нет, не может быть и вопроса о его защите. Суетные земные интересы не согласны с вечными, «высокими» целями, к которым должен стремиться христианин; христианину не следует сражаться за «бренную земную суету»; военная служба для христианина непозволительна, так как у верующего врагов нет; насильников накажет сам бог. Рядовой Кравченко А. Е., уроженец деревни Городецкая, Краснопольского района, Могилевской области, свой отказ сражаться с гитлеровцами мотивировал так: «У меня, как верующего в бога, нет никаких врагов. Немцев за то, что они убивают людей, накажет сам бог — это не мое дело. На земле моей родины нет, а моя родина в небесах».

Некоторые фанатично верующие сектанты, запуганные сказками о божьей каре за грехи после смерти, отказываясь от отправки на фронт, утверждали, что не только сражаться с врагом, но и умереть на фронте грешно. А когда рядовому Кислянко А. Т., отказавшемуся от оружия по религиозным мотивам, сказали, что его, безоружного, немцы могут убить, он ответил: «Я смерти не боюсь, так как знаю, что безгрешные воскреснут и будут жить вечно в царстве небесном».

Часто сектанты, руководствуясь апостольскими поучениями о необходимости подчиняться всякой власти, соглашались защищать страну от немецко-фашистских захватчиков только трудом в тылу, упорно отказываясь при этом сражаться с фашизмом с оружием в руках.

Встречались и такие сектанты, которые, «подчиняясь власти», соглашались ехать на фронт, но с оговоркой, что пользы от них не будет, так как убивать врагов они отказываются. И действительно, были случаи ведения неприцельного огня верующими сектантами. Нетрудно себе представить «боеспособность» подразделения, если бы оно состояло из таких «христовых воинов».

Некоторые сектанты соглашались принимать присягу и оружие при условии, если ответственность за «грех перед богом» возьмут на себя командиры. Известны случаи, когда офицеры охотно брали на себя этот «грех», надеясь на то, что со временем в процессе идейно-воспитательной работы им удастся доказать верующим антинаучность и вредность религиозного мировоззрения, религиозной идеологии. В условиях Великой Отечественной войны такую уступку религиозным заблуждениям в какой-то степени можно было и допустить. Однако явно ошибочными были поступки тех офицеров, которые вставали на путь уговаривания упорствующих сектантов взять оружие. При этом, идя на уступку фанатично верующим сектантам, они говорили, что применять оружие и тем более убивать кого-либо им не обязательно.

Партийно-политическая работа, проводившаяся в годы Великой Отечественной войны среди верующих нового пополнения в запасных частях и соединениях Советских Вооруженных Сил, в подавляющем большинстве случаев давала положительные результаты. «Я являюсь баптистом, — заявил рядовой одного из запасных стрелковых полков Ионыч В. В., — и по своим религиозным убеждениям отказывался защищать Родину с оружием в руках. Но командиры и политработники помогли мне понять вред отказа от защиты Отечества, и я решил поехать на фронт, так как этого требуют интересы народа… Я видел, как немцы уничтожают деревни, села и города, убивают невинных людей. Поэтому, хотя я и баптист, я должен вести с ними борьбу».

Большая группа евангельских христиан в одном из запасных артиллерийских полков заявила: «У нас в сердце бог! И мы с богом пойдем в смертный бой на наших врагов — немецко-фашистских супостатов».

В годы Великой Отечественной войны советский народ ценил всякое честное выполнение воинского долга независимо от того, верующий или атеист его выполнял. Однако это вовсе не означает, что Советская власть в борьбе с врагом сознательно использовала религию и опиралась на нее, как это лживо утверждается теперь буржуазной пропагандой. Например, военно-теоретический журнал западногерманских реваншистов «Веркунде» поместил статью доктора Б. Маураха. В ней говорится об «опеке и поощрении Кремлем религии и церкви во время критических для Советского Союза военных лет», о якобы вызванном государственной необходимостью «впряжении стоящих в стороне сил (т. е. религии и церкви. — К. П:) в совместную оборону»[56].

Нет, это ложь! В Советском Союзе последовательно осуществляется свобода совести. Коммунисты всегда вели борьбу с религиозной идеологией, суевериями и предрассудками. Но они при этом никогда не боролись с верующими советскими людьми, не допускали раздробления сил, деления трудящихся по их отношению к религии, помня, что сила советского народа в единении. Коммунистическая партия и Советское правительство в годы Великой Отечественной войны не ставили верующих советских людей под политическое сомнение из-за их религиозных убеждений.

И в годы Великой Отечественной войны партия вела в массах пропаганду научного мировоззрения, боролась с суевериями, предрассудками и пережитками бескультурья. Именно в эти годы ЦК партии принял постановление «Об организации научно-просветительной пропаганды» (1944 г.). Партия учила терпеливо, чутко и внимательно относиться к верующим, честно выполняющим свой гражданский, в том числе и воинский, долг перед Родиной. Коммунистическая партия и Советское правительство, командиры и политорганы, партийные и комсомольские организации Советских Вооруженных Сил в годы войны воспитывали у бойцов сознательное отношение к выполнению воинского долга. Этот долг не предписан извне «всевышним», как утверждает духовенство, а нравственная обязанность человека перед советским обществом, он вытекает из идеала борьбы за коммунизм. Только такое сознание и чувство долга дает человеку силы в преодолении любых трудностей для победы над врагом.

Ныне трудящиеся СССР, в том числе и верующие, тесно сплочены вокруг КПСС и Советского правительства. Большинство священнослужителей поддерживают мероприятия Советской власти. Руководящие деятели православной церкви и других религиозных организаций поддерживают внешнюю политику СССР, участвуют в борьбе за всеобщее разоружение и мир. Политическая деятельность церкви в пользу мира внутри страны и за ее пределами отмечена Советским правительством. Патриарх Алексий за свою деятельность в пользу мира награжден орденом. Однако не деятельность церкви определяет успехи в борьбе за мир. Вклад религиозных деятелей, организаций и верующих в борьбу за мир не дает повода видеть заслугу религиозной идеологии в этом деле.

Религиозные деятели — участники движения сторонников мира — стремятся с позиций «священного писания» мотивировать положительную деятельность верующих в защиту мира. Однако корни участия многих верующих в борьбе за мир надо искать не в их религиозных взглядах. Главное, что вдохновляет советских людей, атеистов и верующих, на борьбу за мир — это стремление сделать счастливой жизнь на земле. Эти интересы нашего народа нашли свое воплощение в научно обоснованной политике Коммунистической партии и Советского правительства. Она поддерживается всеми советскими людьми, независимо от их принадлежности или непринадлежности к религии. Религиозная же вера не имеет внутренней связи со стремлением людей счастливо устроить жизнь на земле, она считает земные интересы «суетными». Религиозная идеология призывает верующих к покорности «божьей воле», учит уповать на «милость всевышнего». Она не содействует активной борьбе за мир.

Оптимистической уверенности советских людей в возможности предотвратить новую мировую войну религия противопоставляет пессимистическую, кладбищенскую идеологию. Она проповедует бессилие предотвратить ракетно-ядерную войну человеческими средствами, неизбежную гибель «грешного мира» и второе пришествие Христа. Религия вселяет несбыточную надежду на предотвращение войны путем нравственного самосовершенствования людей в духе евангельской морали.

В борьбе за мир религиозная идеология в условиях советского общества способна лишь порождать у части верующих рецидивы буржуазного пацифизма, наивную надежду на «гуманизм» империалистов и помощь «всевышнего». Религиозная идеология не утратила своего антинаучного, враждебного марксизму-ленинизму характера. И по сей день она затемняет сознание верующих, обрекает их на пассивность, сковывает инициативу, затрудняет выполнение общественного, в том числе и воинского, долга.

«Комсомольская правда» сообщала о «божьем человеке» Бобровском, который, стремясь «спасти душу» и выслужиться перед богом, сжег военный билет.

Призванный на учебные сборы военнообязанных запаса гражданин И. Тыхун при получении противогаза заявил, что он евангелист и по религиозным убеждениям ни противогаза, ни оружия в руки брать не будет.

Среди призывников иногда встречаются «обработанные» сектантами молодые люди. Они, уверовав в «небесное отечество», забывают о своем общественном долге, о Родине и обязанности защищать ее с оружием в руках. До сих пор некоторые сектанты, особенно иеговисты, «истинно православные христиане» и отдельные представители других религиозных сект, считают службу в рядах Советской Армии «греховным делом» и советуют своим «братьям» не брать на себя «безбожное и греховное звание солдата», требуют «повиноваться богу более, нежели людям», исполнять его заповеди «не убий», «не клянись» и др.

Например, в журнале «Информатор», распространяемом среди верующих иеговистским подпольем в СССР и в других социалистических странах, есть прямой призыв к отказу от службы в армии, от защиты социалистических завоеваний. В одном из пунктов иего-вистской программы, опубликованной «Информатором», говорится, что иеговисты «не идут ни в коем случае в ряды военной армии, ибо помнят, что являются воинами Христа»[57]. Были случаи, когда получив подобное напутствие от руководителей «стреф», групп, кружков, общин, а также своих фанатично верующих родителей, некоторые молодые сектанты отказывались являться на призывные пункты в дни очередных призывов в Советскую Армию.

Вот что написал в редакцию белгородской газеты «Ленинское знамя» житель деревни Гагарино, Скороднянского района, Ф. Трясоруков, отказавшийся явиться в военкомат, а потом осознавший свое заблуждение: «Мне 19 лет. В школе я учился 6 лет. Мои родители называют себя истинно православными христианами… Отец внушил мне, что служить в Советской Армии грех. И я поверил ему. Отказался явиться в военкомат. Страх перед богом и отцом привели меня к этому преступлению. Теперь я понимаю так: плохо, когда люди убивают друг друга. Это — преступление. Но если на нашу землю нападут враги, каждый с оружием в руках должен защищать ее».

Сознавая необходимость выполнения воинской обязанности, некоторые верующие стремятся попасть в те части и подразделения Вооруженных Сил, служба в которых менее связана с оружием и боевой техникой. Такие верующие, проходя службу в военно-строительных отрядах, автошколах и т. п., в беседах с родными и знакомыми выражают удовлетворение и «благодарность богу» за то, что они получили возможность выполнять воинскую обязанность, не «прегрешая» перед богом.

Итак, факты говорят о том, что руководство религиозных организаций, учитывая настроения подавляющего большинства верующих, официально признает справедливость войн в защиту социалистического Отечества и необходимость выполнения верующими своего воинского долга. Но обосновывает это антинаучными аргументами: ссылками на «божью волю», на «богоугодность» службы в Советской Армии и т. п.

Однако официальные позиции религиозных организаций — одно, а религиозная идеология, догматы религии — другое. Некоторые религиозные заповеди дают отдельным верующим основание считать «греховными» все, в том числе и справедливые, войны, а выполнение советского воинского долга также «небогоугодным и греховным делом». Религиозная трактовка воинского долга несовместима с обоснованием его коммунистической идеологией и моралью.

Этическая категория долга обозначает нравственную обязанность человека перед обществом, классом, партией. У каждого класса свое понятие долга, соответствующее его интересам. Долг представителей прогрессивного класса выражает объективно назревшие потребности развития общества. Нравственные обязанности, долг советского человека вытекают из идеала борьбы за коммунизм.

Выполнение долга перед обществом — один из основных нравственных принципов морального кодекса строителя коммунизма, вошедшего в Программу КПСС. Этот принцип гласит: высокое сознание общественного долга, нетерпимость к нарушениям общественных интересов.

Общественный долг советского человека включает в себя и долг самоотверженно защищать Советскую Родину, великие завоевания социализма с оружием в руках. Это воинский долг. Защита Отечества с оружием в руках для граждан СССР не только правовая обязанность, зафиксированная в основном законе — Конституции СССР, но и моральный долг. Сознание советского воинского долга — главный нравственный побудитель в обороне СССР.

В чем источник советского воинского долга? Он не в требованиях божественной воли, не предписан «всевышним», как говорят проповедники религии, а в глубоком сознании советскими людьми необходимости защищать свой народ и его социалистические завоевания от империалистических агрессоров. В Программе КПСС говорится, что империалистические государства не хотят примириться с существованием мировой социалистической системы и открыто заявляют о своих безумных планах ликвидации путем войны Советского Союза и других социалистических государств. Угроза строительству коммунизма со стороны империализма ставит советского человека перед необходимостью проявлять неослабную бдительность к агрессивным проискам врагов мира, быть всегда на страже мирного труда, в постоянной готовности к защите своей Родины и других социалистических стран. Защита Отечества, служба в Советских Вооруженных Силах воспринимаются советскими гражданами как высокая и почетная обязанность.

Советский воинский долг выполняется не под страхом божьей кары за ослушание, не потому, что так угодно богу, на то «воля божья», а в силу внутреннего убеждения советского человека в исторической правоте его борьбы за дело коммунизма. «Советские воины, — пишет Министр обороны СССР Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский, — защищают мирный труд мирного народа, воплощающего в действительность светлую мечту человечества о коммунизме. Они защищают священную землю своих отцов и матерей, свершивших революцию и построивших социализм. Они стоят на страже интересов народов социалистических стран, всего прогрессивного человечества»[58]. Советский воин совершает подвиги, идет на самопожертвование, не жалеет своей крови и жизни, чтобы выполнить с достоинством и честью воинский долг. Он это делает не с целью выслужиться перед богом и получить входной билетик в вымышленный церковниками рай, а во имя благородного, возвышенного и реального дела — победы коммунизма!

Религия не в состоянии погасить у верующих чувство любви к своей Родине и преданности ей, чувство общественного долга. Однако религиозная мораль притупляет эти чувства. Она как бы ставит верующего в двоякого рода отношения — к богу и к своему «ближнему» и обществу в целом. Религиозные проповедники постоянно подчеркивают, что долг верующего перед богом должен быть на первом месте. Он более важен, чем долг перед «ближними», перед обществом. Выполнение раздвоенных обязанностей верующих перед богом и обществом основано на страхе «божьей кары за ослушание». Подчас верующий не выполняет свои обязанности перед обществом из-за страха перед богом. Из-за страха перед «всевышним» он иногда должен поступать вопреки своим земным интересам, не так, как требуют его совесть и общественные интересы.

Эксплуататорские классы, спекулируя на чувстве страха верующих перед богом, сохраняют в своих армиях религиозную военную присягу. Страх перед земным наказанием за нарушение присяги эксплуататорское государство подкрепляет запугиванием небесным возмездием. Но долг, предписанный свыше, — это своего рода узда. В нравственном смысле — это недостойное и неестественное для человека рабское состояние, лишенное живого общественного источника. Человек исполняет долг перед «всевышним», но с внутренним сопротивлением. Его воля и желание в случае понимания несправедливости той или иной войны, развязанной эксплуататорами, направляются в противоположную сторону. Человек постоянно живет в страхе перед «божьей карой за ослушание». Это делает его слабым и утомленным, отрицательно влияет на психику и рано или поздно порождает искушение сбросить это иго.

Клятва советского воина на верность Родине — военная присяга — не носит религиозного характера не только по соображениям принципиального, мировоззренческого порядка. Нравственная ответственность воина перед советским обществом, перед своим коллективом неизмеримо выше, чем перед несуществующим богом.

Верующие, как правило, выполняют советский воинский долг. Отказ от оружия отдельных фанатично верующих сектантов — редкие исключения. Однако далеко не все верующие служат в армии с полным сознанием своего воинского долга. Среди верующих военнослужащих нередко встречаются люди, выполняющие воинский долг не в силу внутреннего убеждения в общественной необходимости этого, а под влиянием внешних факторов: государственной дисциплины, опасения потерять доверие и т. п. Например, в одной из частей служил ефрейтор Е. Д. Подзолов, состоявший в секте евангельских христиан-баптистов. Он добросовестно выполнял служебные обязанности. Однако тихий и исполнительный ефрейтор считал, что «владение оружием — грех». Он взял оружие не по убеждению, а «по необходимости подчиняться властям». По его словам, ответ перед богом за службу в армии несет не он, а командование, которое «ходит под грехом».

Хотя воинский долг в подобных случаях и выполняется, но, как правило, не полностью. Ведь образ мыслей таких верующих остается индивидуалистическим, эгоистическим. Тут нет глубокого осознания советского воинского долга, нет твердой воли к его выполнению. В беседе с упоминавшимся баптистом Подзоловым я спросил, как он будет действовать при нападении на охраняемый им как часовым пост или в случае империалистической агрессии, если употребление оружия — «непростительный грех»? Он уклончиво и неопределенно ответил: «Там видно будет…»

Защита нашей социалистической Родины с оружием в руках требует от воинов бодрости духа, умения преодолевать трудности, воли к победе, а нередко героизма и самопожертвования. Военная присяга и уставы учат воина стойко переносить все тяготы и лишения военной службы, не щадить своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами. Особенно суровы требования воинского долга в современной, особенно ракетно-ядерной, войне, в условиях постоянной опасности для жизни не только отдельных воинов, но и целых соединений. Тем крепче должны быть у воинов марксистско-ленинское мировоззрение, прочнее моральные устои, непреклоннее воля к выполнению воинского долга!

Марксистская этика не считает безнравственным выполнение долга без внутреннего убеждения человека в необходимости этого. Она одобряет и ценит выполнение общественного, в том числе воинского, долга и тогда, когда, скажем, верующий выполняет его в силу государственной дисциплины, под давлением общественного мнения. Дисциплина, общественное мнение — могучие средства воспитания людей в духе требований общественного долга. Но нет никакого сомнения, что на поле боя более ценен тот воин, который сознает и выполняет воинский долг не только по внешней обязанности, но и по внутренней убежденности в справедливости дела, за торжество которого он сражается. Внутреннее осознание долга дает воину максимум сил в преодолении любых трудностей для победы над врагом.

Категория общественного, в том числе воинского, долга не является независимой и изолированной. Она входит в единый комплекс связанных между собой, взаимообусловливающих и дополняющих друг друга категорий и принципов коммунистической морали. Моральный долг советского человека конкретизируется всей совокупностью нравственных принципов и категорий. Говоря о значении принципов морального кодекса строителя коммунизма в формировании сознания воинского долга, Министр обороны СССР Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский отметил, что «моральный кодекс строителя коммунизма включает в себя все основное, чем определяется моральный облик советского воина. Он расширил основу наших воинских уставов и наставлений, дав в руки командиров, партийных и комсомольских организаций новое мощное средство воспитания таких качеств, которые необходимы для победы в бою с сильным и коварным врагом: мужества, смелости, решительности, стойкости, инициативы, боевого наступательного духа. Мы теперь опираемся на нормы поведения, которые в категорической форме предписываются Военной присягой, воинскими уставами, и на такие нормы поведения, которые признаны моральным законом нашего общества»[59]. Действительно, разве принципы морального кодекса строителя коммунизма: преданность делу коммунизма, любовь к социалистической Родине, к странам социализма, непримиримость к врагам коммунизма, мира и свободы — не говорят советскому воину о его долге перед народом?! Разве категория справедливости не уточняет содержания советского воинского долга?! Ведь нет советского воинского долга без понимания необходимости борьбы против несправедливости!

Почему же несовместимы религиозные предрассудки с сознанием советского воинского долга, основанного на коммунистической идеологии? Почему противоположны основные принципы коммунистической и религиозной морали?

Нет нужды сопоставлять все принципы и категории коммунистической морали с религиозными нравоучениями. Мы ограничимся лишь критикой религиозного понимания справедливости, поговорим о противоположности социалистического патриотизма и гуманизма с религиозными.

Нет советского воинского долга без борьбы за справедливость. Непримиримость к несправедливости — одно из требований морального кодекса строителя коммунизма.

Что такое справедливость? Это нравственная оценка общественных явлений с классовых позиций. У рабочего класса и капиталистов свое представление о справедливости. Но это не значит, что каждый класс прав по-своему. Существует только одна справедливость. С позиций коммунистической морали справедливо то, что способствует утверждению коммунизма.

Понятие справедливости очень важно для нравственной оценки и такого общественного явления, как война. Оно позволяет людям с классовых позиций оценивать характер войн и на основе этой оценки выработать то или иное отношение к войне. Классовая, нравственная оценка войны — могучее средство морального воспитания. Сознание справедливости того дела, во имя которого ведется война, имеет первостепенное значение для формирования сознания воинского долга, высокого морального духа народа и армии в войне. Безмерна сила народа, защищающего правое дело! Сознание справедливости повелительно вторгается в жизнь людей и заставляет их действовать. Сознание воинского долга — результат нравственного оправдания войны. Оно прочно лишь тогда, когда война в нравственном сознании человека оценивается как справедливая и он видит в ней свое кровное и близкое дело — защиту интересов своего класса, народа, нации. От того, на чьей стороне сила морального энтузиазма масс, против чего направлено их моральное негодование, во многом зависит ход и исход войны. «Во всякой войне, — учил В. И. Ленин, — победа в конечном счете обусловливается состоянием духа тех масс, которые на поле брани проливают свою кровь. Убеждение в справедливости войны, сознание необходимости пожертвовать своею жизнью для блага своих братьев поднимает дух солдат и заставляет их переносить неслыханные тяжести»[60].

Служители культа в нашей стране в годы Великой Отечественной войны, призывая верующих сражаться с гитлеровскими захватчиками, так или иначе прибегали к нравственной оценке войны, признавали ее «богоугод-ность» и «справедливость». Но религиозное понятие справедливости несовместимо с понятием справедливости в коммунистической идеологии.

В чем антинаучность религиозного понятия справедливости? В том, что оно крайне абстрактно и мистифицировано. Из него выхолощено классовое содержание. «Правда», «добро» и «справедливость», рекламируемые духовенством, основываются на соображениях абстрактной религиозной морали. А эта мораль оторвана от жизни, от конкретно-исторического содержания, рассчитана на все времена и народы и поэтому практически бесплодна.

Духовенство утверждало и утверждает, что война с христианской точки зрения — средство защиты и восстановления попранной справедливости и допустима для верующего, если она направлена к достижению этих целей. Но критерий, мерило справедливости у церковников носит крайне неопределенный и отвлеченный характер. Как и в дореволюционный период, православное духовенство в СССР утверждает, что в спорах между людьми роль высшего суда, последней апелляционной инстанции принадлежит «слову господнему». Это истинный источник справедливости и мерило законности человеческих действий. По словам религиозных проповедников, настоящую справедливость могут соблюдать и осуществлять только те люди, которые воплощают христианство в жизнь, придерживаются правил евангельской морали. Только в их душах звучит голос божьей справедливости.

Православное духовенство справедливость Великой Отечественной войны связывало в первую очередь с защитой от гитлеровских захватчиков («сатанинских врагов Христа») православной религии и ее святынь. Характерно, что, призывая верующих к выполнению воинского долга перед «богом и Родиной», церковники, как правило, долг перед богом выпячивали на первое место.

Естественно, что неопределенность и абстрактность религиозного критерия справедливости обусловливает своего рода неопределенность нравственного долга вообще. Это усложняет и затрудняет понимание верующими истинного характера войны, выработку правильного отношения к ней.

В отличие от религиозной, в коммунистической идеологии существует простой и ясный критерий справедливости. Он связан с борьбой трудящихся за улучшение жизни. «В основе коммунистической нравственности, — учил В. И. Ленин, — лежит борьба за укрепление и завершение коммунизма»[61].

Из чего исходит марксизм-ленинизм при нравственной оценке войн как справедливых или несправедливых? Марксизм-ленинизм исходит не из соображений абстрактной религиозной морали, а из определяемых конкретно-историческими условиями политических интересов классовой борьбы пролетариата за освобождение трудящихся масс от эксплуатации, за построение коммунистического общества.

Главная идея коммунистической идеологии — идея коммунизма. Коммунизм в отличие от религии вносит в жизнь трудящихся глубочайший смысл и раскрывает перед ними захватывающие перспективы роста материального благосостояния и культурного уровня всего общества. В отличие от религии марксизм-ленинизм учит, что коммунистическое общество нельзя построить без вооруженной защиты социалистического Отечества от империалистов.

Идея вооруженной защиты социалистического Отечества — неотъемлемый элемент ленинской теории социалистической революции. В. И. Ленин в работе «Военная программа пролетарской революции» отмечал, что победа социалистической революции в одной стране неизбежно должна вызвать «прямое стремление буржуазии других стран к разгрому победоносного пролетариата социалистического государства. В этих случаях война с нашей стороны была бы законной и справедливой. Это была бы война за социализм, за освобождение других народов от буржуазии»[62]. Идея вооруженной защиты Отечества трудящихся от империалистических агрессоров, обеспечения мира есть и будет неотъемлемой стороной коммунистической идеологии до тех пор, пока не исчезнет опасность агрессии империализма против социализма.

Идею вооруженной защиты социалистического Отечества В. И. Ленин связал с безусловной справедливостью войны в его защиту. «Признавать защиту отечества, — учил Ленин, — это значит признавать законность и справедливость войны… Если войну ведет пролетариат, победивший у себя буржуазию, ведет в интересах укрепления и развития социализма, тогда война законна и «священна»[63].

Какова цель справедливых войн в защиту социалистического Отечества? Это защита социализма, завоеваний трудящихся, помощь трудящимся других стран, что понятно и близко сердцу каждого советского человека. Народ, ведущий войну в защиту социалистического Отечества, непобедим. Где ясное понимание справедливости войны, там большее моральное негодование и ненависть к врагу, там выше сознание воинского долга по защите Отечества. Конкретность и ясность марксистского положения о справедливости войн в защиту социалистического Отечества, его неизмеримое превосходство над абстрактными религиозными рассуждениями о «божьей справедливости» обусловливают преимущество и силу советского воинского долга.

Оценка некоторыми религиозными деятелями Великой Отечественной войны как справедливой совпадает с ее объективной справедливостью. Но нельзя не отметить вреда религиозной мистификации идеи справедливости для воспитания сознательного отношения к выполнению воинского долга. Ведь в годы минувшей войны даже патриотически настроенная часть духовенства, призывая верующих к отпору гитлеровским захватчикам, мотивировала выполнение воинского долга божьим благословлением и его волей. Митрополит Алексий (ныне патриарх) писал, что «бог благословляет справедливую войну во имя победы добра над злом»[64], что «подлинно сам господь научает руки наши на ополчение» [65]. Но ведь там, где человек побуждается к выполнению тех или иных обязанностей чисто внешним образом, будь то страх земного наказания или божьей кары за ослушание, там нет ревностного отношения к исполнению долга. Прочное сознание долга и горячее стремление выполнить его возникают лишь там, где люди объединяются в коллектив для решения близких и важных для них общественных задач. Не «божья воля», а решение близких и понятных советским людям общественных задач по защите советского общественного и государственного строя, по освобождению народов Европы и Азии от фашистского ига и т. д. — вот что определяло высокий моральный дух советского народа и его армии в войне.

Советский народ и его государство не нуждаются в религиозном угаре и тумане. Социалистическое государство, в отличие от буржуазного, не нуждается в мистификаторских услугах церкви. Ему нечего скрывать от советского народа. Интересы народа для него превыше всего. Для обоснования целей и задач советского народа по защите социалистического Отечества не требуется помощь «всевышнего». Для формирования сознания советского воинского долга нужна не религиозная мистификация и ложь, а только правда.

Борьба с религией, формирование воинского долга неразрывно связаны с воспитанием трудящихся в духе советского патриотизма. Любовь к Родине предполагает деятельное служение ей, в том числе и с оружием в руках. Быть патриотом — значит образцово выполнять долг перед Родиной как на поприще мирного, так и ратного труда. В Постановлении июньского (1963 г.) Пленума ЦК КПСС «Об очередных задачах идеологической работы партии» подчеркивается, что воспитание советского патриотизма, любви к нашей социалистической Родине, к великой Коммунистической партии Советского Союза — важнейшая, первоочередная задача идеологической работы.

Советский патриотизм в отличие от религиозного — это великая нравственная сила, могучий источник энергии советских людей. Беззаветная преданность социалистической Родине, стойкость и мужество при выполнении трудового и воинского долга перед ней — обычные явления в жизни советского общества. Яркое подтверждение этому героические дела нашего народа в годы гражданской войны и пятилеток, в период Великой Отечественной войны, в освоении целины, в строительстве новых предприятий, освоении несметных богатств Севера и Востока страны и т. д.

В нашей стране верующие и неверующие совместно строят коммунизм. Неправильно было бы также утверждать, что каждый верующий автоматически превращается в труса и дезертира, когда встает задача вооруженной защиты Отечества, что верующим не присуще патриотическое чувство любви и преданности социалистической Родине. Религия не настолько всесильна, чтобы подавить земные потребности верующих, заставить их выступать против своих жизненных интересов. В годы Великой Отечественной войны большинство верующих бок о бок с атеистами сражались на фронте и ковали победу в тылу. И в послевоенные годы они трудятся активно.

Большинство религиозных деятелей в годы Великой Отечественной войны занимало патриотическую позицию, а сейчас участвует в борьбе за мир. Учитывая настроения верующей части советских людей, религиозные проповедники сейчас не скупятся на призывы к труду «на благо Отечества», к выполнению «долга перед Советской Родиной», к дружбе между народами и т. п. Однако это вовсе не означает, что религиозная идеология сблизилась с идеологией социалистического патриотизма и интернационализма и помогает коммунистическому воспитанию советского народа и его воинов. Религиозная идеология была и остается враждебной марксизму-ленинизму. Если верующие советские люди вместе с атеистами отстаивают свободу и независимость своего Отечества и трудятся во имя построения коммунизма, то это происходит не благодаря религиозной идеологии, а вопреки ей.

Некоторые советские люди видят, что многим верующим не чуждо патриотическое воодушевление в труде и в обороне страны, и поэтому склонны считать, будто религия в СССР теперь не помеха в воспитании советских людей в духе социалистического патриотизма. Но они заблуждаются. Вопрос об отношении верующего к Отечеству, к общественному долгу не прост.

Пожалуй, ни один вопрос не вызывает столько сомнений у верующих и так не запутан богословами, как этот. Может ли быть признано патриотическое воодушевление допустимым с христианской точки зрения? Правильный ответ невозможен без разъяснения более общего вопроса: какую ценность представляет для верующего с религиозной точки зрения все земное бытие?

Религиозная идеология противопоставляет «небесное отечество» миру земной действительности, отдавая предпочтение небесному. Согласно христианскому вероучению земная жизнь вследствие греха противоположна «честному и непорочному царству божию». Поэтому ее нужно избегать и бороться как со злом. «Дружба с миром есть вражда против бога» (Библия. Послание Иакова. Глава 4, стих 4), «Не любите мира, ни того, что в мире» (Первое послание Иоанна. Глава 2, стих 15), «О горнем помышляйте, а не о земном» (Послание к колоссянам. Глава 3, стих 2) — вот так наставляют верующих Библия и ее проповедники. Верующим внушается, что все земное — «суета и томление духа». Борьба за земное счастье не имеет смысла. Человек — странник в этом мире. Настоящее его пристанище на небесах. «Отчизна моя в небесах» — поется в одном из баптистских гимнов. Главное — спасти душу, получить входной билетик в рай. А для этого высшими нравственными добродетелями христианство объявляет аскетическое отношение к материальным благам, отказ от активной общественной деятельности, примирение с социальным злом, смирение и т. д.

Христианское вероучение проникнуто духом самоотречения от земного мира. Поскольку патриотизм имеет мало ценности в сознании людей, уверовавших в «небесное отечество», нетрудно понять, что религиозные предрассудки притупляют патриотические чувства и традиции народных масс. Но религия не в силах погасить патриотических чувств народа.

Патриотизм, как указывал В. И. Ленин, это «одно из наиболее глубоких чувств, закрепленных веками и тысячелетиями обособленных отечеств»[66]. Это моральное чувство выражает преданность человека своей Родине, заботу о ее судьбах. Патриотизм уходит корнями в толщу народа — подлинного носителя патриотических традиций.

В упорном труде с иноземными захватчиками, вопреки пропаганде церковников, что «отечество верующих на небесах», рос патриотизм народов России. Русский народ жестоко угнетался царизмом, но крепка была его любовь к неласковой Родине. В многочисленных войнах против захватчиков и поработителей развертывались таланты русского народа, смелость, выдержка, героизм, терпение и упорство, готовность пойти на любые жертвы во имя спасения Отчизны. Именно патриотизм побуждал народ становиться на защиту родной земли. И никакая религиозная проповедь о «небесном отечестве» не могла угасить в массе простых верующих людей любовь к земному отечеству! Ведь религиозный фанатизм никогда не был свойствен русскому народу.

Следовательно, церковь и духовенство не могут игнорировать патриотические чувства и традиции трудящихся, их земные интересы и потребности. А главное — они не могут игнорировать свои корыстные материальные интересы и в соответствии с ними вынуждены занимать те или иные позиции в классовой борьбе, выбирать тот или иной политический курс, вырабатывать угодное им отношение верующих к происходящей в обществе борьбе. В этом случае разжигание патриотических чувств или же принижение и извращение их играют важную роль в достижении церковью и духовенством своих корыстных целей.

Как привлекали верующих к активному участию в войнах в интересах эксплуататорских классов царской России и церкви? Духовенство всегда прибегало к религиозно-мистическим трактовкам понятий отечества и патриотизма для обоснования божественного характера эксплуататорской власти, гармонии интересов всех классов общества, чтобы выдать государство за божественного вершителя правды и справедливости. Церковники объявляли, что в основе патриотизма лежат учение и заповеди Христа, и призывали верующих к верноподданническому служению, христианской любви и преданности эксплуататорскому государству, к защите «веры, царя и отечества».

Христианская церковь и духовенство всегда хитро использовали противоречивый характер библейских преданий и поучений: то для шовинистического искажения патриотических чувств и традиций народных масс, то для проповеди безразличия к интересам отечества и протаскивания космополитических идей. В условиях капитализма буржуазный национализм и космополитизм, как правило, выступают в религиозных одеяниях.

Всякая религия разжигает национальную вражду и нетерпимость к инаковерующим. Верующим внушается, что лишь их религия истинна, а все другие ложны и те, кто веруют в других богов, не заслуживают доверия. В Библии, например, содержится немало призывов против дружбы с иноверцами и иноплеменниками: «Предай их заклятию, не вступай с ними в союз и не щади их» (Библия. Второзаконие. Глава 7, стих 2). Такой же ненавистью к иноверцам проникнут Коран. К. Маркс отмечал, что «Коран и основанное на нем мусульманское законодательство сводят географию и этнографию различных народов к простой и удобной формуле деления их на две страны и две нации: правоверных и неверных. Неверный — это «харби», враг. Ислам ставит неверных вне закона и создает состояние непрерывной вражды между мусульманами и неверными»[67].

Эксплуататорские классы широко использовали религию для разжигания национальной и религиозной вражды, для идеологического оправдания захватнических войн. Колониалисты раньше и теперь широко пользуются религиозно-националистическими предрассудками для разъединения и ослабления угнетаемых ими народов колониальных и зависимых стран. Например, играя на религиозной нетерпимости мусульман и иудеев, неоколониалисты раздувают вражду между арабами и евреями на Ближнем Востоке. Империалисты используют непримиримость мусульманской и индуистской религий для натравливания народов Индии и Пакистана друг на друга. Разжигание религиозно-националистических предрассудков империалисты используют и в диверсиях против стран социалистического лагеря.

Вред религиозной идеологии в капиталистических странах состоит в подмене классовой борьбы с угнетателями религиозной, националистической враждой, мешающей объединению трудящихся разных вероисповеданий для борьбы против общего врага — эксплуататоров.

Религиозные предрассудки среди части советских людей мешают укреплению дружбы между народами СССР, между воинами различных национальностей, способствуют сохранению буржуазно-националистических пережитков.

Необходимое дополнение буржуазного национализма — космополитизм. Империалисты стремятся извратить патриотические чувства трудящихся усиленной пропагандой космополитизма. В этом им значительную помощь оказывает религиозная идеология. Так, космополитические идеи в религиозной форме в нашей стране проповедуют иеговисты. Бруклинский иеговистский центр в США в своих печатных религиозных изданиях, нелегально распространяемых среди верующих в СССР, пропагандирует космополитическую идейную отраву. Иеговистская проповедь установления во всем мире единого «теократического государства», стремление собрать все народы в единую родину Христа как нельзя лучше соответствует целям монополистической буржуазии США, стремящейся к мировому господству.

Антипатриотическая, космополитическая религиозная идеология иеговистов подводит отдельных верующих к отказу признавать социалистическое Отечество и защищать его с оружием в руках. Например, привлеченный к судебной ответственности за противозаконные действия иеговист Д. Михайлов заявил: «Мы, свидетели Иеговы, частью данного мира себя не считаем, а являемся только частью «нового мира», т. е. теократии… Мы также исходим из того, что являемся воинами Христа, а воин Христа в руки оружия не берет и на службу в армию не идет»[68].

Религиозно-космополитические идеи игнорируют национальные особенности народов и их патриотические чувства, а религиозно-националистические индивидуализм и эгоизм несовместимы с дружбой и братством народов, в основе которых лежат коллективизм и взаимопомощь трудящихся, независимо от национальных, расовых и религиозных различий.

Церковнослужители в нашей стране по-прежнему протаскивают религиозно-идеалистические воззрения на патриотизм. Они утверждают, что в его основе лежат учение и заповеди Христа. Религиозные организации в своих печатных изданиях проповедуют, что будто бы советский патриотизм имеет божественное происхождение и свой истинный смысл и опору находит в христианстве. Например, в годы Великой Отечественной войны в «Журнале Московской патриархии» писалось о «мощном религиозно-патриотическом подъеме», о «поднятии в сердцах православной массы священной волны христианского патриотизма» и т. д., якобы вдохновивших советских людей на защиту Отечества. Верующим внушается также, что даже такое замечательное свойство советского патриотизма, как чуждость шовинизму, сочетание с интернационализмом, будто бы своим истоком имеет православную веру. Подобные взгляды лишь затемняют сознание верующей части советских людей.

Православное духовенство, например, в понятие «патриотизм» вкладывает преданность человека богу и любовь к нему, к своей религии и церкви, и лишь после них — любовь к «христианской цивилизации». Под этим разумеется общественное состояние, дающее возможность «морального блага», развития «христианских добродетелей». Церковники не прочь порассуждать о патриотизме как «психическом феномене», т. е. якобы вечном и естественном, заложенном богом в самой природе человека чувстве любви к родной земле как причине своего бытия и существования. Церковники замалчивают исторический характер патриотизма, изменение его классового содержания в различные исторические эпохи.

Социалистический патриотизм — патриотизм высшего типа. В его содержании нет места религиозной мистике, любви к несуществующему богу, его культу и культовым учреждениям. Он воспитывает деятельную любовь к своей Родине. Это любовь не только к месту рождения, «дыму родного очага», родному языку, национальным традициям, но прежде всего любовь к утвердившемуся в стране подлинно народному социалистическому общественному строю, созданному творчеством народных масс под руководством Коммунистической партии.

Социалистический патриотизм органически связан с пролетарским интернационализмом. Борцу за коммунизм, к какой бы нации он ни принадлежал, дороги не только судьбы своей Родины, но и судьбы трудящихся других стран. Любя свою Родину, советский патриот поддерживает борьбу трудящихся других стран и наций за социальный прогресс.

Содержание социалистического патриотизма и интернационализма как важнейшего принципа коммунистической нравственности предельно четко определено в моральном кодексе строителя коммунизма. Это — любовь к социалистической родине, к странам социализма; дружба и братство всех народов СССР; нетерпимость к национальной и расовой неприязни; братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами.

Что значит быть советским патриотом? Это не только беззаветно трудиться во имя торжества коммунизма и мужественно защищать Родину от империалистических агрессоров с оружием в руках, но и быть интернационалистом, содействовать миру и процветанию всех народов, их борьбе за демократию и социализм, независимо от их расовой, национальной и религиозной принадлежности. Советский патриот считает своим долгом оборонять не только свою страну. Советские воины, выполняющие патриотический долг с оружием в руках, считают своей интернациональной обязанностью крепить боевое содружество с воинами армий социалистических стран и вместе с ними обеспечить надежную защиту всего социалистического лагеря и мира во всем мире.

Мы одобрительно относимся к честным побуждениям некоторых религиозных деятелей, выступающих иногда с патриотическими призывами к верующим выполнить патриотический долг перед Отечеством. Но мы не вправе не видеть за отдельными призывами священнослужителей (кстати, в них нет ничего религиозного) антипатриотической сущности религиозной идеологии, которую они постоянно проповедуют. Мы не можем уступать им по идеологическим вопросам. И ныне христианская идеология притупляет патриотические чувства, мешает выполнению патриотического долга верующими.

Во-первых, учение о христианском самоотвержении требует от верующего во имя «любви к ближнему и врагам» поступиться любыми благами по первому требованию со стороны других из одного только побуждения прекратить возникший спор. Из-за нежелания борьбы с врагом, стремления к смирению во имя личного спасения у отдельных верующих развивается безразличное отношение к общественным интересам, к нуждам социалистического Отечества.

Во-вторых, по своему нравственному развитию глубоко верующий иногда всецело занят небесными интересами, ему некогда подумать об Отечестве. И не потому, что он считает заботу о земном злом, а любовь к Родине — моральным преступлением. Его помыслы поглощены небесными заботами. Верующему подготовка к «загробной жизни» кажется иногда более важным делом, чем борьба за блага на земле. «Царство божие» довлеет над земным. Верующий стремится путем, «нравственного самосовершенствования» уйти от общества и забот о нем, стать «гражданином» лучшего, «небесного мира». У христианина, воспитанного в духе евангельской морали, огонек любви к земной родине угнетается навязчивой религиозной идеей о «горнем отечестве» и поэтому порой едва тлеет.

Это вынуждены признать и сами религиозные деятели. «Есть верующие, — пишет один из баптистских проповедников, — которые думают, что патриотизм и христианство несовместимы, что хороший христианин не может быть горячим патриотом»[69].

Духовенство пытается «совместить» христианство с патриотизмом. Однако тщетны попытки совместить несовместимое. И не помогут служителям культа натяжки в истолковании некоторых мест из Библии в пользу патриотизма. Весь дух религии и ее учения враждебен ему. Идеология социалистического патриотизма и интернационализма несовместима с религиозно-мистической идеологией церковников. Естественно, антипатриотическая религиозная идеология затрудняет осознание верующими советского воинского долга.

Строительство и защита коммунизма неразрывно связаны с воспитанием трудящихся в духе социалистического гуманизма. Моральный кодекс строителя коммунизма включает принцип: гуманные отношения и взаимное уважение между людьми; человек человеку друг, товарищ и брат. Этот принцип весьма существен для конкретизации морального долга советского человека.

Буржуазные идеологи и большинство зарубежных религиозных деятелей усиленно трубят об антигуманизме безбожников-коммунистов, что будто бы гуманизм в отношениях между людьми возможен лишь на основе веры в бога. Но посмотрим, что же кроется за религиозным, в частности христианским, гуманизмом?

Важнейшие требования христианской нравственности — любовь к ближнему, ко всем людям, в том числе и к врагам, всепрощение, непротивление злу насилием и т. п. Эти требования и выдаются защитниками религии за подлинный гуманизм. Но религиозный гуманизм выглядит весьма убого. Что остается от христианского «человеколюбия» и «гуманизма», если они в конечном счете поглощаются любовью к богу? Ведь ради эгоистической цели — «достижения царства небесного» — христианин должен отречься от самых близких ему людей и всецело посвятить себя высшему подвигу — любви к богу. «Если кто приходит ко мне, и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть моим учеником» (Евангелие от Луки. Глава 14, стих 26). Эти слова, приписываемые мифическому евангельскому Христу, далеки от духа подлинного, жизнеутверждающего человеколюбия.

Противоположны подлинный социалистический гуманизм и гуманизм христианский. Об этом очень хорошо сказал Н. С. Хрущев в беседе с корреспондентом французской газеты «Фигаро» С. Груссаром. «Часто о нас, коммунистах, говорят много вздорного, доказывают, что если люди не верят в бога, которого даже верующие ясно себе не представляют, то такие люди не могут руководствоваться высокими чувствами гуманизма. Но коммунисты — это самые гуманные люди, потому что они ведут борьбу не за то, чтобы лишь самим жить хорошо… Мы считаем, что каждый человек имеет право на труд, на хорошую жизнь, которую человеческое общество может создать для всех людей. Мы — за подлинное равноправие людей и народов. Разве это не является выражением гуманности? Забота о живом человеке, об обществе, в котором ты живешь, забота о жизни народа — вот наши идеалы, вот наше убеждение. Думаю, что это значительно лучше, чем верить в бога и грабить работающих на тебя людей, выбрасывать их на улицу с заводов и фабрик, как это делают верующие в бога капиталисты»[70].

Эти слова метко разят лицемерие христианских «гуманистов». Возводимое христианской нравственностью в ранг высшего благочестия требование любви к врагам и всепрощения не имеет ничего общего с подлинным гуманизмом. Почти 2 тысячи лет произносятся христианские проповеди о любви и братстве, а их между угнетателями и угнетенными нет и быть не может. Разве, скажем, рабочий может «любить как самого себя» и считать ближним капиталиста, который его угнетает, обрекает на голод, болезни и нищету?! И разве считает капиталист своим ближним и любит шахтера, металлурга, слесаря, из которых он выжимает все соки?! Призывы любить ближних, в том числе и врагов, как самого себя, обезоруживают не притеснителей и насильников, а их жертвы, притупляют ненависть трудящихся к угнетателям, отвлекают их от классовой борьбы. Фразы о «религиозном гуманизме» всегда использовались эксплуататорами и духовенством для прикрытия реакционных и кровавых дел.

Советские люди отвергают «гуманизм», проповедуемый религиозной моралью, так как такой «гуманизм» носит реакционный характер. Подлинный социалистический гуманизм несовместим с всепримиряющим, пассивно-христианским гуманизмом. Идеей «воздаяния добром за зло» он не искореняет, а на деле лишь поощряет зло. «И если бы мы с вами вышли с крестом, да с молитвами, — говорил Н. С. Хрущев, — да на колени встали бы и призывали империалистов к человечности, то они посмеялись бы над нами, они бы увидели в этом только нашу слабость и свою силу» ^[71].

Религиозные деятели в нашей стране не осмеливаются теперь открыто проповедовать любовь к врагам социалистического государства и непротивление им. Тем не менее отдельные верующие считают, что победить зло и сохранить мир можно только любовью. Выполнение воинского долга, вооруженная защита Отечества будто бы противоречат духу человеколюбия и гуманизма. «Какую же любовь солдат может проявить к врагу, если готовится сразить его?!» — заявляют некоторые сектанты.

Такие верующие обычно считают, что христианские заповеди «не убий», «люби врагов», «не противься злу» выражение подлинного гуманизма и миролюбия. Но они ошибаются. История свидетельствует, что христианская мораль служила отнюдь не гуманным целям. Евангельские поучения «люби врагов», «не держи в сердце злобы», «прощай обиды» и др. лишь воспитывали в труженике раба, покорного эксплуататорам.

Христианский гуманизм на деле антигуманизм, поскольку он учит примирению с врагами, с эксплуататорами, с социальной несправедливостью. Подлинный, социалистический гуманизм — революционный гуманизм. Он исходит из того, что счастье народа завоевывается в борьбе с врагами. Ему чужды реакционные идеи «непротивления злу». С любовью к трудящимся, к борцам за его счастье социалистический гуманизм сочетает жгучую ненависть к врагам.

Ненависть к врагу имеет огромное значение в войнах для защиты социалистического Отечества. Без жгучей ненависти к врагу нельзя его победить. Ненависть к империалистическим хищникам, эксплуататорам — это проявление любви к трудящимся, своему народу и социалистической культуре. Советским воинам, воспитываемым на основе коммунистической идеологии, чужды человеконенавистничество, слепая злоба и мстительность. Ненавидя врага, советские воины всегда гуманно относились к мирному населению вражеских стран, к военнопленным, к ценностям материальной и духовной культуры. Гуманизм советских воинов получил благодарное признание всего прогрессивного человечества.

В коммунистическом идеале нет места насилию над людьми, в том числе и военному насилию. Ленин учил коммунистов неустанно бороться за мир, добиваться ликвидации войн. «Окончание войн, — писал он, — мир между народами, прекращение грабежей и насилий — именно наш идеал…»[72]. Для коммунистов и их сторонников достижение коммунистического идеала мирным, бескровным путем было бы самым желанным. Но этому мешают реакционные силы и классы. Поэтому в отличие от христианских моралистов, козыряющих гуманистическими фразами, коммунисты для достижения самого гуманного, коммунистического идеала прибегают к революционному насилию над насильниками. «…Социализм, — писал В. И. Ленин, — вообще против насилия над людьми. Однако, кроме христианских анархистов и толстовцев; никто еще не выводил отсюда, что социализм против революционного насилия»[73].

Опыт истории учит, что реакционные классы первыми прибегают к насилию. Не будь реакционного насилия, не ставился бы вопрос о революционном насилии. Чем же можно обуздать злодея и хищника, как не насилием? «Без насилий по отношению к насильникам, имеющим в руках орудия и органы власти, нельзя избавить народ от насильников»[74]. Евангельские рецепты «воздаяния любовью за зло» не могут покончить с эксплуатацией, несправедливостью и произволом насильников. Н. С. Хрущев раскритиковал христианский принцип «непротивления злу». Он предупредил врагов: «Нет уж, господа хорошие, вы должны знать, что мы не будем придерживаться библейского изречения: если тебя ударили в левую щеку, так ты подставь правую. Нет, мы предпочитаем поступать так — если нас ударят один раз, то мы ударим два раза» [75].

Евангельские рецепты установления братства и любви между людьми обречены на провал. Они не учитывают реальных условий развития капиталистического общества. Они не вели и не ведут общество вперед. Моральные заклинания бессильны в капиталистических странах, где насилие существовало и существует на объективной, экономической основе — антагонистических производственных отношениях. Только при социализме ликвидируется насилие над людьми.

Советское правительство с первого дня существования нашего государства последовательно проводит политику мира и дружбы между народами. Однако советским людям не раз приходилось отрываться от мирного труда и браться за оружие, чтобы защитить социалистическую Родину от врагов. «Но, даже когда мы сражались, — говорил Н. С. Хрущев, — на наших боевых знаменах было написано: «Мир народам»[76].

В капиталистических странах некоторые буржуазные и церковные деятели чернят коммунистов в глазах людей, мало сведущих в политике. Они заявляют, что коммунисты — безбожники, поэтому они не могут руководствоваться гуманными принципами человеколюбия. Действительно, коммунисты — атеисты и не придерживаются христианской морали. Мы руководствуемся самой справедливой и благородной коммунистической моралью. Коммунисты не просят у несуществующего бога мира и благоволения, а настойчиво борются за мир, настаивая на запрещении оружия массового поражения, на всеобщем разоружении. Коммунисты стремятся вовсе исключить войну из жизни общества. Благодаря их усилиям заключен Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, космическом пространстве и под водой, который встречен народами с горячим одобрением.

Мировая общественность все более убеждается, что миролюбивые слова и заявления некоторых руководителей капиталистических стран, христианских по вере, расходятся с их делами. Даже богослужители признают (а среди них не мало честных людей), что не «христиане» типа Аденауэра, а именно «безбожники-коммунисты» делают подлинно гуманное дело, твердо отстаивая дело мира. Английский священник Н. С. Диксон в ответ на внесенный Н. С. Хрущевым в ООН план всеобщего разоружения прислал на его имя письмо. В нем говорится: «Дорогой мистер Хрущев! Спасибо Вам за Ваш план мира. Вы коммунист, но во многих отношениях Вы более христианин, чем многие так называемые «христиане». Эти слова метко разят христианское лицемерие поборников «холодной войны».

Мечту народов о всеобщем мире ныне возможно осуществить. Но мир не приходит по воле божьей. Молитвы и моральные заклинания тут не помогут. Христианская мораль с ее «любовью к врагам», «непротивлением злу» и «всепрощением» никогда не способствовала осуществлению этой светлой мечты человечества. Мира не ждут, а за мир борются, мир завоевывают. «Мы должны быть бдительными каждый день и каждый час, — говорил Н. С. Хрущев. — Мы не выпрашиваем мира от слабости. Мир — это непременное условие спокойной и счастливой жизни людей. Но для того, чтобы мир действительно торжествовал, надо, чтобы солдаты мира, воины справедливого дела всегда были готовы к отпору агрессору, к ответным ударам, если противники мира спровоцируют нападение на нашу страну или любую другую страну социалистического лагеря»[77].

Верующие, которые отказываются от вооруженной защиты социалистического Отечества под предлогом «человеколюбия и гуманизма», совершают грубую ошибку. Это, по существу, предательство Родины. Мы не можем быть похожими на некоторых сентиментальных англичан, которые в период минувшей войны с гитлеризмом под предлогом «религиозного гуманизма и снисхождения к лютому врагу» (подвергшему разрушениям Лондон и Ковентри) протестовали против бомбардировок Германии. О всепрощающем «религиозном гуманизме» этих английских буржуа можно сказать: «Всякому ясно, что это не гуманность… а лицемерие, ибо самый фанатичный вегетарианец, наипочетнейший член общества покровительства животных, застрелит волка, напавшего на ягнят, а не станет кричать: «Осторожно! Вы наступите волку на хвост!»

Нетрудно понять, что идеология христианского гуманизма мешает формировать у нашего воина сознание воинского долга, непримиримое отношение к врагам коммунизма и способна вызвать лишь настроения чисто созерцательного, бездеятельного пацифизма.

Пропаганда идей мира внутренне присуща социалистическому строю. Но она не имеет ничего общего с пацифизмом, в какой бы форме он ни проявлялся. Борьба за мир органически сочетается с задачей вооруженной защиты социалистического Отечества от агрессивных действий его врагов. Защита Родины как священный долг каждого гражданина сохраняет в современных условиях все свое значение. Борясь активно за мир и мирное сосуществование, наш народ не может допускать в своей среде пацифистских настроений и ослаблять бдительность к проискам агрессоров. Тем более это недопустимо в армии.

Начальник Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота тов. А. А. Епишев в речи на июньском Пленуме ЦК КПСС (1963 г.) вновь предостерег от недопустимости односторонней пропаганды мира в отрыве от задачи укрепления обороны СССР. «В нашей пропагандистской работе, — сказал он, — вопросы борьбы за мир иногда рассматриваются в отрыве от необходимости укрепления обороноспособности страны. Порой в ней подчеркивается лишь одна сторона дела, а именно то, что мы не хотим войны, и при этом упускаются задачи воспитания людей в духе бдительности и готовности с оружием в руках громить любого агрессора».

Итак, сознание советского воинского долга, основанного на коммунистической идеологии, несовместимо с религиозной идеологией и моралью. Религия мешает верующим правильно понять воинский долг, формируемый на основе требований морального кодекса строителя коммунизма, военной присяги и уставов, мешает им выполнять требования этого долга.

Требования воинского долга весьма многообразны. Рассмотрим вред религиозных пережитков и суеверий лишь при выполнении некоторых из них.

Военная служба предъявляет повышенные требования к воле людей, к их способности сознательно и целенаправленно, с учетом конкретно складывающихся обстоятельств управлять своим поведением. Воин в бою должен иметь не только сильную волю, этого мало. В бою, связанном с риском для жизни, надо проявить активные волевые свойства, вплоть до самопожертвования. «В поле — две воли» — говорится в русской пословице. Для воинов это значит, что одна воля твоя, другая — врага. Какая возьмет верх — от этого в огромной степени зависит победа или поражение, жизнь или смерть.

В современных условиях требования к волевым качествам воинов возрастают. Будущая война, если империалистам удастся ее развязать, будет решающим столкновением двух противоположных общественных систем. По характеру применяемых средств она неизбежно станет термоядерной войной, в которой главным средством поражения выступит ядерное оружие, а основным средством доставки его к целям — ракеты. Эта война будет характеризоваться невиданной ожесточенностью и напряженностью, динамичностью и высокой маневренностью военных действий. Не будет сплошных стабильных фронтов, граней между фронтом и тылом. И войска, и глубокие тылы воюющих стран будут подвергаться внезапным ударам большой силы. В сложнейших условиях ядерной войны применить новейшую технику, мощные средства поражения смогут только люди, обладающие не только глубокими военно-техническими знаниями, но и высокими морально-боевыми качествами, способные к смелым и решительным действиям, готовые отдать все силы, а если потребуется, и жизнь для защиты социалистического Отечества.

Как религия влияет на волевые качества человека? Многовековые религиозные проповеди о том, что «все происходит по воле всевышнего», «человек — бессильная игрушка в руках бога», не смогли превратить верующих в безвольных и пассивных людей. Вопреки молитвам церковников трудящиеся в нелегкой борьбе с природой, с внутренними и внешними врагами много раз демонстрировали несгибаемую волю, моральную и физическую стойкость. Жизненный опыт и в мирном и в ратном труде учил их надеяться не столько на бога, сколько на себя, на свои силы. Испокон веков, например, среди русского народа бытуют пословицы и поговорки: «На бога надейся, но сам не плошай», «Бог-то бог, но и сам не будь плох», «Под иконой не стой, а иди в бой» и др.

Религия оказывает вредное влияние на волевые качества верующих. В основе религии лежит слепая вера в фатальную божественную предопределенность событий. Религия сковывает волю человека, внушает ему чувство страха, беспомощности и полной зависимости от сверхъестественной силы. Она лишает верующего уверенности в своих силах, подрывает у него активность и инициативу.

Могут возразить, что церковники не отрицают свободы нравственной воли человека в определении своего поведения по отношению к добру и злу. Но хотя богословы и утверждают, что человек «свободен», однако принципы религии опровергают эту «свободу». Поэтому вопрос о соотношении божественного предопределения и воли человека порождал ожесточенные споры между богословами. Эти споры не дали и не могли дать определенного результата.

Но одно дело — «ученые» богословские споры и трактаты, тщетно пытающиеся доказать свободу воли, другое — бытующие среди верующих предрассудки. «Все дело в воле божьей», «Человек предполагает, а бог располагает» — вот наиболее распространенные в массе верующих религиозные «мудрости». Само духовенство для достижения своих корыстных целей очень часто прибегает к этим затмевающим разум и вселяющим неуверенность в себе религиозным «мудростям».

А раз все зависит от бога и предопределено роковым образом, то всякая попытка человека изменить ход событий по своему разумению и воле не имеет смысла. Ему остается лишь, уподобясь безвольному существу, покорно плыть по течению и уповать на чудо, милость божью. Вера в судьбу порождает болезненные и беспокоящие человека чувства страха и зависимости, бессилия и слабости перед сверхъестественной силой. Это способствует возникновению таких отрицательных черт характера, как неуверенность в своих силах, слабоволие, болезненная восприимчивость и т. д. Постоянные опасения и тревоги, неустойчивость и непоследовательность во взглядах, чувствах и поступках возникают на почве противоречивого религиозного сознания. Они затруднц-ют формирование сознания воинского долга, последовательное и уверенное выполнение его требований.

Христианская мораль не способствует выполнению воинского долга, это замечено давно. Ж. Ж. Руссо, например, писал: «Христианство — религия всецело духовная. Отечество христианина не в этом мире; он выполняет, конечно, свой долг, но он исполняет его, относясь глубоко индифферентно к хорошему или дурному результату своих забот. Лишь бы ему не в чем было себя упрекнуть, а дальше ему совершенно безразлично, идут ли на земле дела хорошо или скверно. Если государство процветает, то он едва ли осмелится пользоваться общественным благополучием; он боится, что возгордится славой своей страны. Если государство погибает, он благословляет десницу бога, карающую его народ.

Применение силы, пролитие крови плохо согласуется с мягкосердечием христианина, — отмечает Руссо… — Наконец не все ли равно, будет ли он свободным или рабом в этой юдоли бедствий. Главное — это попасть в рай, а смирение только средство для этого… Истинные христиане созданы для того, чтобы быть рабами; они знают об этом, и это мало их смущает. Краткая земная жизнь имеет слишком мало ценности в их глазах». В случае войны, пишет Руссо, христиане охотно идут в сражение, «никто не думает бежать; они выполняют свой долг, но не проникнуты горячим желанием победить; они скорее умеют умирать, чем побеждать. Не все ли равно, будут ли они победителями или побежденными? Разве провидение не знает лучше их то, что им нужно? Можно себе представить, какую выгоду может извлечь из такого стоицизма гордый, страстный и непреклонный враг».

Было бы, конечно, неверно утверждать, что религиозное сознание, идея защиты своей религии вовсе не способны возбудить стремление к вооруженной борьбе с врагом, содействовать формированию воинского долга. Неверно также считать, что фаталистическая вера в божественную предопределенность во всех случаях делает верующих безвольными людьми, неспособными проявлять в бою мужество и решительность.

Прав был Г. В. Плеханов, когда писал, что «фатализм не только не всегда мешает энергическому действию на практике, но, напротив, в известные эпохи был психологически необходимой основой такого действия… Очень ошибаются те, по мнению которых стоит нам только убедиться в неизбежном наступлении данного ряда событий, чтобы у нас исчезла всякая психологическая возможность содействовать или противодействовать ему»[78]. Плеханов справедливо отмечал, что если «личность считает свою деятельность необходимым звеном в цепи необходимых событий», то тем меньше она проявляет колебаний и тем решительнее она действует, что «отсутствие свободы воли равносильно для нее совершенной неспособности к бездействию и что оно, это отсутствие свободы воли, отражается в ее сознании в виде невозможности поступать иначе, чем она поступает. Это именно то психологическое настроение… благодаря которому люди обнаруживают самую неукротимую энергию, совершают самые поразительные подвиги» [79].

В доказательство этого Плеханов ссылается на энергичность английских пуритан XVII века, на магометан, за короткий срок завоевавших обширные земли от Индии до Испании, на неукротимую энергию Кромвеля, убежденного в том, что его действия — «плод божьей воли», и т. д.

Разве не под влиянием Корана и тех благ в раю Магомета, которых не удалось получить при жизни, фанатично верующие арабы в свое время проявляли решительность и самоотверженность в боях, способствовали успеху их завоевательных войн?

Наполеон не без основания считал, что «религиозный фанатизм, любовь к отечеству и народная слава могут с пользой воодушевить новоизбранные войска».

В царской армии офицеры и духовенство занимались воспитанием у солдат мужества и решительности на религиозной основе. Они внушали солдатам, что не отказом от религии закаляются характер и воля, а под ее благодатным влиянием. Смелым в бою и не боящимся смерти может быть лишь тот, кто верит в воскресение, в посмертную награду. «Много побуждений имеется для воина быть храбрым и мужественным в боях: любовь к отечеству, долг присяги, слава и гордость победы, позор и горечь поражения, воинские награды и отличия, — писалось в военно-пастырском журнале. — Но главнейшими и господствующими из них должны быть наставления и утешения веры»[80].

Вместе с церковниками царский полковник Герберг утверждал: «Чтобы быть храбрым, надо, во-первых, быть верующим в бога и святые заповеди человеком… Раз в бога веришь, знаешь, что от судьбы не уйдешь, то и страха не будет…»[81]

Для преодоления страха и внушения уверенности в бою солдатам упорно твердили, что если бог не допустит, так и ядро вражье не зацепит. Чтобы остаться в бою невредимым, воинам внушали: «Веруй! Молись!» В одном из изданий церковников, широко распространяемых в войсках, писалось:

Солдатам изо дня в день вдалбливали, что только с надеждой на божью милость и обретение радости вечной в раю можно в бою спокойно смотреть в глаза смерти и «сиротить свои семьи».

Каков в капиталистических странах излюбленный прием милитаристов и их приспешников в рясах в идеологической обработке и подъеме боевого духа своих солдат? Это смазывание религиозным елеем лишений и невзгод, связанных с военной службой, заглушение страха смерти в бою сладостной горечью духовной сивухи.

Этот прием широко используют в современных империалистических армиях буржуазные специалисты по психологической обработке солдат. Английский военный писатель Н. Коупленд пишет: «Важнейший источник высокого морального состояния солдата — уверенность. Это никогда не было более справедливо, чем теперь, когда солдатами овладевают тяжелые раздумья из-за неуверенности в будущем… Необходимо сделать все возможное, чтобы воодушевить солдат и вселить в них уверенность!

Важную роль может сыграть религия, больше того, если использовать ее решительно, она может сделать все… Военные капелланы и представители религиозных организаций, работающие в войсках, обязаны использовать каждую возможность, чтобы внушить солдатам уверенность в себе и в деле, за которое они воюют. Церковные службы должны стать средством воодушевления солдат на ратные подвиги. Пусть песнопения, чтения Библии, проповеди служат душевному подъему, внушают уверенность»[82].

Империалисты пытаются возродить в армиях капиталистических стран массовый фанатизм прошлого. Но религиозное сознание и здесь все более перестает быть господствующей формой общественного сознания и «психически необходимой основой» энергии людей. Но с нашей стороны было бы ошибкой недооценивать возможности, связанные с использованием империализмом религиозных предрассудков для того, чтобы принудить своих солдат сражаться за чуждые им интересы. Сознание далеко не каждого человека может долго противостоять идеологическому насилию. А раз оно уступает — империалистам удается поддерживать боевой дух значительной части солдат даже и на основе ложных, иллюзорных религиозных идей, представлений и чувств.

Конечно, о воспитании у советских воинов моральнобоевых качеств на ложной антинаучной религиозной основе, на слепой вере в нечто несуществующее не может быть и речи. Религия противоположна науке и поэтому не может способствовать достижению целей советского народа. Строительство коммунизма и его защита, воспитание преданных, мужественных и умелых строителей и защитников коммунизма возможно лишь на основе научных знаний об объективных закономерностях развития природы и общества.

Советские воины — убежденные атеисты. Им чужда всякая мистика. Очень редко, но встречаются и верующие воины. Большинство из них верят в бога по традиции. В среде, в которой они воспитывались, религиозные обряды вошли в привычку. Такие верующие не имеют сколько-нибудь твердых религиозных убеждений и чувств. Их связь с религией больше внешнего порядка, чем внутреннего — через глубоко укоренившиеся привычки, традиции, обряды. Таких воинов с религией ничто другое не связывает. В идейно-политическом, культурном и других отношениях они мало отличаются от атеистов, успешно выполняют воинский долг, проявляют высокие морально-боевые качества. Однако есть военнослужащие, которые находятся в плену религии. Это отрицательно сказывается на их волевых качествах.

С чем связана воля человека как способность целенаправленно руководить поступками в различных условиях? Так или иначе она подвластна убеждениям и сфере чувств. Воля выступает как своеобразный рефлекс, отражение материального бытия сознанием. «Воля, — писал Ф. Энгельс, — определяется страстью или размышлением»[83]. Мышление, рассудок как бы задают программу волевому движению, намечают его содержание. Роль же чувств и эмоций сводится к побуждению к действию.

Убеждения, если они основаны на науке, на знании, проверенном опытом, наиболее существенные для усиления воли. Советские воины черпают свои убеждения в марксистско-ленинском мировоззрении. Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский пишет: «Марксистско-ленинское мировоззрение — это фундамент коммунистической сознательности, убежденности в правоте нашего великого дела, уверенности в победе линии Коммунистической партии, а значит, основа невиданной моральной устойчивости советских воинов, их твердости в борьбе против врагов социализма и мира, их напористости в труде, в боевой подготовке и в бою. Глубоко прав Никита Сергеевич Хрущев, говоря, что идейно убежденного человека никакая сила не остановит, не заставит свернуть с дороги. А Вооруженным Силам нужны именно такие люди»[84].

Сила воли воина, если прибегнуть к математической терминологии, прямо пропорциональна знаниям и практическому опыту, сознанию и убежденности в правоте того дела, за которое он сражается. Но также справедливо и то, что там, где чувства не обладают достаточной силой, там одно знание не может придать воле достаточной твердости.

Раз воля возникает под воздействием идейных и эмоциональных моментов, то при рассмотрении влияния на волевые качества воинов религиозного сознания следует учитывать не только религиозную идеологию, но и психологию — религиозные представления, чувства верующих и т. п. Их нельзя игнорировать.

В сознании глубоко верующих воинов есть религиозные идеи, представления, чувства (например, идея воскресения после смерти в бою за божью справедливость и т. п.), которые могут усиливать волю, служить основой уверенности. Но вместе с тем в сознании верующих имеется множество идей, представлений, чувств, свидетельствующих о ничтожестве, бессилии человека изменить что-либо в богоустановленном порядке. Они пагубно действуют на волю. Идеи, представления, чувства такого рода не могут усиливать волю.

В империалистических армиях в результате целенаправленного идеологического насилия над солдатами удается односторонним внушением парализовать те религиозные идеи, представления, чувства, которые пагубно влияют на боевой дух. Солдаты воспитываются в духе только тех религиозных идей, которые в какой-то мере «способствуют поднятию уверенности».

В нашей стране, где не на словах, а на деле обеспечивается свобода совести, религиозная идеология, представления и чувства не могут не быть существенной помехой в формировании морально-боевых качеств у верующих. Ведь религия — это иллюзорное, фантастическое отражение действительности. Религиозная фантазия, как метко характеризовал ее В. И. Ленин, — «больная фантазия». Под влиянием религиозных верований у человека возникают болезненные, удручающие чувства. Они теснятся в душе верующего со всех сторон: к себе — презрение, перед людьми — стыд и унижение, перед «всемогущим богом» — болезненный и благоговейный страх, томительное ожидание близких и отдаленных зол. Страх кар загробных в отличие от земных тягостен для верующего своей таинственностью и неизвестностью. Беспокойство о грехах, непрестанные тревоги постоянно мучают верующего, доводя его подчас до отчаяния или психического расстройства. Врачи-психиатры установили, что фанатичная религиозность — один из признаков эпилепсии.

Нормальные идеи, представления, чувства людей, будучи связанными с религией, становятся «больными». Так, нравственные идеи и чувства любви, взаимного уважения людей, почитания старших и т. п. общих для всех людей, верующих и атеистов. Они необходимы для поддержания нормальных условий человеческого общежития. Но, будучи связанными с религией, они извращаются до противоестественных и антиобщественных заповедей «любви к врагам», «непротивления злу», «всепрощения», категорического «не убий» и т. д., подчиненных узкоэгоистической цели личного спасения.

Религиозные идеи и чувства не подходят для советского народа и его воинов. Они могут морально разоружить верующих воинов, помешать с достоинством и честью защищать социалистическое Отечество от империалистических агрессоров. Они мешают воспитывать важнейшие морально-боевые качества: уверенность в исторической правоте борьбы за коммунизм, ненависть к его врагам, мужество, бесстрашие, инициативу и находчивость, самообладание, готовность и умение преодолеть любые трудности и тяготы военной службы во имя победы над врагом. Некоторые верующие воины под влиянием сковывающих мысль и волю религиозных взглядов и чувств проявляют половинчатость и неустойчивость в поведении, малодушие и пассивность. Опасаясь накликать на себя беду за какой-либо неугодный для неба незначительный проступок, они нередко проявляют безволие, колебание и нерешительность, обращают взоры к небу, прося у бога помощи и спасения.

Верующие, испытывая болезненные чувства зависимости и страха перед «всевышним», как правило, находятся еще и в плену различных суеверных страхов и представлений. Эти страхи связаны с верой в существование других сверхъестественных существ — чертей, ведьм, леших, оборотней, водяных, а также с верой в сверхъестественные явления — в «вещие сны», «чудесные исцеления», «порчу», «сглаз», «присуху», в дурные предзнаменования, связанные с «черной кошкой», «чертовой дюжиной» и т. п.

«У страха глаза велики» — говорит народная пословица. «Великие глаза» суеверного страха порождают иллюзии и галлюцинации, заставляют «видеть» то, чего нет в действительности, парализуют в ряде случаев волю и самообладание верующих. Такое состояние часто бывает у суеверных молодых солдат, особенно у часовых, которым приходится в одиночку стоять на посту в темную ночь в поле, в горах, в глухом лесу, полных таинственных звуков и шорохов. Если психика этих солдат предрасположена к восприятию суеверных представлений, то она не выдерживает напряженного ожидания и сдает. Факты свидетельствуют, что эти солдаты нередко всплеск в реке или озере крупной рыбы принимают за водяного, куст или пень — за лешего, крик филина — за стоны покойника. На этой почве иногда могут быть случаи ложной тревоги.

Парализующее влияние суеверий и мистических примет на волю воинов подчас приводит к неоправданным потерям в бою. Герой Советского Союза майор Г. Шу-пик в статье «Страх — враг номер один» приводит такой пример из опыта Великой Отечественной войны. «Например, мой товарищ по эскадрилье летчик Казаков так уверовал в колдовскую силу «чертовой дюжины» — число «13», что на самом деле попал из-за этого в большую беду. Сперва он отказался летать на машине № 13. Но, пристыженный товарищами, сел на нее. Но сел с тем же суеверным страхом. Потом наступило 13-е число месяца. В этот день пополудни был получен приказ подняться в воздух. Казакова и вовсе сковал страх. Ровно в 13 часов наши штурмовики оказались над целью. А Казаков, словно загипнотизированный, не может сделать ни одного осознанного маневра. А тут ударили зенитки врага. В результате плохо управляемый самолет Казакова оказался беззащитным и был подбит. Летчик, оставшийся в живых по счастливой случайности, после уверял нас, что его подбили ровно в 13 часов 13 минут»[85].

Много вреда от внушений и наветов пожилых верующих — родителей и родственников воинов. Они вручают новобранцам различные «спасительные» талисманы в виде крестиков, иконок Пантелеймона-целителя, молитв с заговорами от пуль и т. д. Укоренившаяся в сознании некоторых верующих надежда на сверхъестественную помощь этих амулетов порождает в ряде случаев легкомысленное отношение к изучению военного дела, недооценку знания и практического выполнения наиболее целесообразных приемов использования оружия, боевой техники, местности и т. д. Например, рядовой Клевцов, уверовавший в силу крестного знамения, к полевым занятиям по боевой подготовке относился с прохладцей, пренебрегал самоокапыванием, маскировкой, целесообразными методами передвижения по «полю боя» и использования при этом рельефа местности и местных предметов. Когда командир заметил все и напомнил о вытекающих из этого возможных последствиях в бою, солдат ответил: «Спросите любого верующего старика, бывшего на войне, каким чудом он спасся от смерти? Он никогда не скажет вам, что остался цел и невредим благодаря своей силе и умению. Он непременно ответит, что его сохранил всемогущий бог, в которого он верил и на защиту которого крепко надеялся».

Чувство уверенности, возникающее иногда на почве религиозных суеверий, непрочное, раздвоенное, легко сменяется чувством неуверенности. У воинов, у которых нет твердой уверенности в себе, обретенной на основе знаний и опыта, потеря веры в сверхъестественную помощь, утрата «спасительных» талисманов (крестиков, иконок и т. п.) в сложной и опасной боевой или учебной обстановке чревата появлением растерянности, пассивностью. «В одном из авиационных соединений летчик, получая боевое задание, смутился и растерялся. Выяснилось, что он забыл дома талисман — плюшевого медвежонка, которого всегда брал в полет, наивно веря, что он охраняет его от всяких неприятностей». А что могло бы случиться, если этот летчик обнаружил отсутствие талисмана и растерялся в полете?

Некоторые командиры и политработники считают, что не освободился от религиозных пережитков лишь тот, кто верит в бога. Подверженных суевериям военнослужащих не считают верующими. На их слабости к амулетам, «чертовой дюжине» и т. д. смотрят сквозь пальцы. Это ошибка. Суеверность религиозна. Сущность веры в бога и суеверий одна и та же — это вера в сверхъестественные силы. А где вера в сверхъестественные силы — там и религия. Вера в чертей, оборотней, водяных, в чудодейственность амулетов, креста, крестного знамения и т. д. — не что иное, как остатки древних религиозных верований. Религиозная вера в бога лишь разновидность суеверий, их база и рассадник.

Иногда некоторые солдаты, сержанты говорят о «пользе» суеверий. «А что плохого в том, если вера в бога, в чудодейственную силу креста или другого амулета помогает воину сохранить уверенность, позволяет спокойно смотреть смерти в глаза? Что плохого, если воин спокойно вверился судьбе и, положась на нее, выполняет все требования воинского долга?» Мало того, что так заявляют, но иногда пытаются с помощью суеверий добиться определенной цели. В одной из воздушнодесантных частей автору пришлось наблюдать, как сослуживцы «обрабатывали» молодого десантника, оробевшего перед подъемом на аэростате для первого прыжка с парашютом: «Ну и чудак! Испугался… Полезай! Была не была… Ведь от судьбы не уйдешь. Чему быть, тому не миновать. Пойми это — и страха не будет».

Ошибочность подобных мнений очевидна. Уверенность, основанная на слепой вере, подобна «бесстрашной уверенности» опьяненного алкоголем, которому «море по колено». Истинные бесстрашие и героизм выражаются не в безразличном отношении к жизни и смерти, не в отсутствии инстинкта самосохранения и чувства страха, а в умении преодолевать их силой воли, основанной на знании и опыте. Важно научить воина смело смотреть смерти в глаза, но еще важнее научить его побеждать. «Бесстрашие» и «уверенность» религиозного фанатика или опьяненного спиртным, не подкрепленные разумными мерами предосторожности, знанием и умением, не принесут успеха в бою.

Воин хорошо действует на поле боя, если он в совершенстве овладел своим оружием, передовыми приемами и методами вооруженной борьбы, твердо уверен в своих силах и в справедливости того дела, за которое он сражается. Вот что говорил о необходимости перехода от веры в бога к вере в себя, в свои силы, в знание своего дела известный летчик Герой Советского Союза М. В. Водопьянов: «В старое время летчик не брался за штурвал, не помолившись богу и не поцеловав креста. Мы, советские летчики, — безбожники, обходимся без этого. У нас другая привычка: перед полетом тщательно, придирчиво проверять материальную часть. Так-то оно вернее!»

Фанатично верующий воин, ослепленный ложной религиозной идеей, может проявить известное упорство, мужество в бою. Совершая «подвиг служения Христу» с эгоистической целью «спасения души», он может пойти даже на самопожертвование. Но с точки зрения коммунистической морали волевые действия, лишенные общественно полезных побуждений, не могут быть признаны нравственными. Воля оценивается по способности человека подчинить личные интересы общественным. Огромная ценность высоких морально-боевых качеств советских воинов (мужества и решительности, стойкости и выдержки, инициативы и железной дисциплинированности) в том, что они пронизаны научно обоснованными мотивами, вытекают из благородных общественных интересов строительства коммунизма и его защиты, укрепления оборонной мощи социалистической Родины.

Каковы главные источники высоких волевых качеств советских воинов? Это не религия, а понимание справедливости того дела, которое они защищают, высокая политическая сознательность, уверенность в торжестве коммунизма, благородство и возвышенность задач, решаемых Вооруженными Силами СССР, глубокое сознание и чувство советского воинского долга, высокая боевая выучка, первоклассная техника и оружие.

Мы рассмотрели отрицательное влияние религии на волевые качества верующих воинов. А теперь поговорим о том, как религиозные пережитки вредны в изучении оружия и военного дела, в укреплении дисциплины.

Некоторые воины находятся под влиянием сектантских проповедников и верующих родственников в плену религиозных предрассудков и суеверий; они не про-являют старания в изучении военного дела, нарушают воинскую дисциплину.

Вот что, например, пишет командир подразделения об отношении молодого верующего солдата к изучению оружия.

«…Начались занятия. Объясняю данные оружия. Все солдаты слушают с интересом, переспрашивают, спорят, запоминают.

— Рядовой Алексеев, повторите, как называется эта деталь?

— Не знаю, да и знать мне это запрещено.

— Как так? Кто запретил?

— Обет, данный богу»[86].

В ряде случаев верующие солдаты, принявшие присягу и взявшие оружие, отказывались стрелять в мишени в виде человеческих силуэтов, колоть при обучении штыковому бою учебные чучела.

Военный летчик Шаталин в результате «душеспасительных» бесед с религиозными родственниками вступил в религиозную секту. Это отрицательно сказалось на его отношении к военному делу. В беседе с командиром летчик заявил: «Как только бог поселился в моем сердце, я понял, что изучать оружие и пользоваться им — великий грех. Если нападет враг, то слово божье защитит меня»[87].

Вот другой случай.

…В ночи раздался окрик часового: «Стой! Кто идет?» Ответа не последовало. Но язык баптиста не повернулся крикнуть: «Стой! Стрелять буду!» Так рядовой С. Голубев, охранявший важный объект, грубо нарушил требования воинского устава. Солдат доказывал потом, что у христианина нет врагов; христиане, по заповеди господней, должны всех любить. Враг — это прежде всего человек, а потому не только стрелять в него или угрожать оружием, но и думать об убийстве — непростительный грех.

Нетрудно понять, что нарушение правил караульной службы, совершенное Голубевым под влиянием религиозной морали, могло нанести серьезный ущерб боеготовности и боеспособности всей части.

В Московский райвоенкомат г. Киева явился с повинной Пономаренко М. А., уклонившийся от службы в Советской Армии по религиозным мотивам. В течение двух лет военной службы в его душе боролись чувства долга перед советскими людьми и перед богом. Однако религиозное сознание «греховности» военного дела и звания воина взяло верх, и он с целью «спасения души» решил постричься в монахи и укрыться за стенами монастыря. Познакомившись с порядком в монастыре и занятиями монахов, Пономаренко убедился, что они полезным трудом не занимаются, и решил с повинной вернуться в армию.

Очень редко, но бывают случаи, когда верующие грубо нарушают воинскую дисциплину: отказываются от занятий по боевой подготовке и работ в дни религиозных праздников, выпивают в эти дни и т. д. Например, на одной из военных строек после религиозного праздника «троицын день» несколько воинов-строителей были пьяны и не вышли на работу.

Религиозные предрассудки и суеверия мешают выполнять воинский долг. Об этом убедительно рассказывают воины, порвавшие с религией. «Поначалу службы, — вспоминает солдат С. Зуев, — я, помнится, порой просил бога простить мне тот или иной грех. Мне казалось, что за мной кто-то постоянно наблюдает. Вот почему на первых стрельбах, например, я находился в каком-то смятении. Мои пули не поражали цели».

Другой солдат, Адамюк, уроженец села Омельянка, Ровенской области, вспоминает: «После того как я первый раз почистил автомат, я не мог нормально есть, спать, все время мое сознание возмущалось таким отступлением от нашей веры. Оно все время не давало мне покоя, и я решил твердо отказаться от оружия, за что был привлечен к суду. На суде мне помогли разобраться в моих ошибках и заблуждениях. Теперь меня считают примерным солдатом».

Еще пример. После лекции на антирелигиозную тему в одной из частей к автору этой книги подошел солдат. «Рядовой Седов!» — представился он. Разговорились. Зашла речь и о вреде религии для службы, о чем говорилось в лекции. Вот что он рассказал.

«Я верующим пришел в армию — с детства был так воспитан. Правда, первое время об этом в батарее, где я служу, никто не знал. Когда удавалось остаться одному — тайком молился. Помню, раза два во время увольнения в город даже в церковь заглядывал. В деревне-то, откуда я, церкви не было. Как-то раз ночью во время дневальства застал меня за молитвой рядовой Сивоконь. Развязный, недисциплинированный был солдат. Из старослужащих. И дернуло же его в такой час выйти по надобности…

— Да ты, оказывается, святоша! — уставился он на меня.

Помню, я растерялся, не знал, что предпринять, как молился, так и остался стоять на коленях перед Сиво-конем.

— Да ладно, встань же, — ухмыльнулся он, заметив мое замешательство. — Не бойся, не расскажу. Ты вроде парень свой. Не фискалишь на собраниях…

«Вот как, — думал я после, — своим для Сивоконя оказался». Пусть я не критиковал, но его разгильдяйство и проделки в душе никогда не одобрял. Что правда, то правда — ни Сивоконя, ни другого кого я открыто не осуждал. Считал, что так спокойнее. «Не судите, да не судимы будете», — вспоминались слова из евангелия. Помнится наш агитатор Ваня Коноплев, душевный паренек, упрекал меня как-то за игру в молчанку, за то, что я не одергиваю непристойные выходки Сивоконя. Ведь в одном расчете с ним были, рядом в строю стояли. «Не бросай песок против ветра — на тебя же обратится», — как бы в шутку отделывался я, когда Ваня напоминал требования устава — удерживать товарищей от дурных поступков.

Но в конце концов на такой тактике я погорел. И поделом! Вот как было. Стоял дневальным на контрольнопропускном пункте. У Сивоконя знакомая была в городе. Зная, что я дежурю, он вечером без увольнительной пришел ко мне на КПП.

— Пусти! — говорит.

Я инстинктивно загородил дорогу.

— Услуга за услугу! — напомнил он мне тот случай с молитвой на дневальстве.

Ведь никому не рассказал он об этом. Сдался я.

Пропустил на часок. «Скрой чужой грех — бог два простит», — мысленно оправдал я себя.

Скоро хватились — нет Сивоконя. Когда меня спросили — молчать или врать не стал, покаялся. За грубое нарушение дисциплины наказали и меня, и Сивоконя. Тогда я еще не осознавал вреда своего проступка. «Пострадать за других — бог такие поступки одобряет. Мученики ему милее», — считал я.

Но теперь-то, на третьем году службы, вместе с такими настоящими людьми, как Ваня Коноплёв, командир взвода старший лейтенант Чижов, командир батареи капитан Попов и др., я хорошо понимаю вред религиозных нравоучений, их эгоистический, антиобщественный смысл».

Так командиры и политработники, товарищи — коммунисты и комсомольцы приходят на помощь верующим. И там, где антирелигиозная работа ведется со знанием дела, верующие, как правило, порывают с религией и честно выполняют свой воинский долг.

Среди военнослужащих, как и всех советских людей, ведется постоянная разъяснительная атеистическая работа, направленная на окончательное искоренение религиозных пережитков и суеверий. Тем не менее бывают еще случаи усиления и даже обретения религиозности во время службы в армии и после увольнения. Это влечет за собой и соответствующее изменение отношения к военному делу. Например, евангельским христианам-баптистам удалось втянуть в свою секту старшину сверхсрочной службы Чикина. Некогда веселый и общительный, воин стал замкнутым и угрюмым, изменилось и его отношение к военной службе. «Я призван богом, — заявил он, — готовить душу для потустороннего мира». Вот как религиозная идеология вредно влияет на выполнение воинского долга!

Итак, факты убедительно свидетельствуют, что религиозные пережитки мешают верующим воинам изучать военное дело, наносят вред укреплению воинской дисциплины и порядка.

Начальник Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота А. А. Епишев на заседании Идеологической комиссии при ЦК КПСС (в ноябре 1963 г.) отметил, что хорошую школу политической, идейной и моральной закалки проходят молодые люди во время службы в армии. Эту школу проходят почти все советские юноши. И очень важно использовать ее для того, чтобы те, кто пришли в армейскую часть с верой в бога, избавились от нее, а неверующие еще больше укрепили свои материалистические взгляды, атеистические убеждения.

Воспитание солдат и матросов, сознание которых затуманено религиозным дурманом, мы считаем важной составной частью всей идеологической работы в Вооруженных Силах.

Командиры, политорганы и партийные организации накопили известный опыт работы по перевоспитанию верующих. Главное внимание при этом обращается на индивидуальное перевоспитание людей. Можно привести в качестве примера работу по перевоспитанию в одной из воинских частей сектанта-пятидесятника Савчука, пришедшего в армию из Волынской области. С ним вели кропотливую индивидуальную работу, вовлекали в общественную жизнь, приглашали в кино, на вечера, на открытые комсомольские собрания, на лекции. И постепенно Савчук стал колебаться в своей вере, а со временем и вовсе расстался с ней. Этот пример характерен для работы командиров, политработников и партийных организаций по перевоспитанию верующих. Но к сожалению, наши пропагандисты не всегда учитывают сложность этой работы, подчас слишком легко и поверхностно относятся к атеистической пропаганде. Этому в известной степени способствуют и некоторые статьи, рассказывающие о том, как в результате двух-трех бесед верующие уже отказываются от своих убеждений. На деле же все обстоит гораздо сложнее.

Служба в армии — это, так сказать, последний этап формирования сознания, убеждений, нравственного облика молодого человека; здесь он должен окончательно закалиться идейно, духовно. Долг командиров и политработников, армейских парторганизаций — добиваться, чтобы каждый юноша, прошедший службу в Вооруженных Силах, возвращался домой убежденным атеистом. И те редкие случаи, когда, отслужив в армии, молодой человек все же остается верующим, — несомненно, недостаток нашей партийно-политической работы.