Современная дРама (СИ)

— Мне сейчас обидеться, что я умненькая страшненькая и старая? — я наигранно надуваю щеки.

— Что касается первого это правда, умненькая, а все остальное… — он становиться серьёзен. — Алис ты невероятно красивая, притягательная, горячая, немного чокнутая, но не мой формат это и искренность. Я привык, что всегда есть подтекст, а с тобой никакой другой трактовки нет. Честно секс? Честно… И все, ты не выстраиваешь тридцать три позы для того, чтобы впечатлить, ты просто сама кайфуешь от этого. Я отвык.

Я осталась довольна его исповедью и поняла, что в этом мы похожи. Искренность и честность. А вот сейчас этим его «я буду занят» меня подхлёстывает лучше, чем кнутом. Хочется перезвонить и рявкнуть в трубку, кем он там занят будет?! Но я держу себя в руках, хотя лучше бы подержала голову метафорической блондинки в тазике с водой, что будет занимать моего мужика.

Я что сказала моего? Да нет, это я образно. Или привет оговорочки по Фрейду? В любом случае, я, подгоняемая азартом охоты, подхватываю собаку и говорю ей в моську:

— Ириска, мы едем в лес!

Глава 27

Во времена мирового краха мы никуда не успеем. Мы побросаем свои пожитки, разобьём на дорожку любимую вазу, кастрируем кота, но все равно опоздаем к вселенскому апогею. Потому что будем стоять в пробке!

Я и стояла. Жевала выклянченную у пекарей булку, запивала ее кефиром и стояла. В душном городе, что не выпускал народ в полдень субботы, заперев проезд через мост. В кои-то веки я собралась на встречу с Ником, как на Каннский фестиваль: стильное коктейльное платье цвета молока, нижнее белье из заоблачных заграничных магазинов, макияж! С ним я возилась дольше всего, стрелки перекашивались, стремясь к бесконечности. Плюнула на них, оставив тонкую подводку и вернулась к рюкзаку с вещами. Их набралось предостаточно, словно я не на одну ночь уезжаю, а как минимум в северную экспедицию в качестве маркитантки, потому что большая часть гардероба для выходных состояла из прозрачного неглиже, чулок с кружевами, в сетку, с поясом, разнообразных цацок, что подчеркнут мою природную красоту и корма для собаки. Ириска сидела на пассажирском сидении и вяло муслюкала детский грызунок, тоже тяготилась долгой поездкой. Но как только мы проехали затор, я вдавила педаль газа и домчала до лесного посёлка за полчаса.

Машина Никиты стояла на парковке. Я, как ищейка обошла ее пару раз, застревая каблуками босоножек в траве и принюхиваясь. Что я хотела учуять, не пойму. Но для достоверности ещё высматривала через пассажирское окно внутренности, стараясь заметить какие-то изменения: светлый волос на моем сидении, отпечаток губной помады на потолке или гондон на руле. Ничего не нашла. Успокоилась. Ровно до того момента пока не нашла мужчину на улице. И это было странно. Зачем приезжать загород, чтобы сидеть в доме?

С рюкзаком на плече и собакой на руках я поднялась по трём ступенькам и постучала. Мне не открывали. Я занервничала. Меня смущало это его «буду занят». В голове пролетали образы, как он жарит какую-нибудь блондинку на тахте. Я не ревновала, просто эксклюзивность нашей постели была приоритетом. Бесилась, потому что какая-то мымра сейчас крадёт мой секс!

Не получив результата, я забарабанила по двери с остервенением гнома, что завидел серебряную жилу в конце тоннеля. Нет реакции. Я развернулась спиной и стала пинать по дереву ногой. В какой-то момент я так увлеклась, представляя на месте деревянного полотна физиономию предполагаемой похитительницы, что прошляпила момент, когда мне открыли. По инерции стала заваливаться назад, но была подхвачена сильными руками. Какими-то незнакомыми руками… Я обернулась и уткнулась носом в чужого мужика в растянутых трениках и с такой мозолью на пузе, что казалось ему руками руль держать не надо. Хлопнула глазами, словно не веря им и вздрогнула от басовитого голоса с восточным акцентом.

— А вот и дэвочки приехали, — меня приобняли за талию вместе с собакой, последняя ошалела и противно тявкнула, тем самым заставив незнакомца разжать хватку. — Я Соломон…

— Отлично, но я не Зухра, — перебила сеанс знакомства и шагнула на ступеньку. — А где Никита?

— Ай! Вэй! Какой Никита? — он почесал живот под белой «алкашкой». — Тут я, мой брат, друг моего брата…

Я вообще спустилась с крыльца. Истерично вскрыла сообщение с адресом и нашла неувязку.

— Какой это дом? Тридцать шестой?

— Нэт, тридцать восьмой, но ты проходи, проходи…

Пожалуй повременю. Я отшатнулась от протянутой ладони и трусцой ринулась к живой изгороди, что здесь была вместо заборчиков между домами. Случилась заминка. Кустарник был мне по пояс и без проплешин. Но подгоняемая гадостными криками восточного мужчины, в стиле «вернись, не обижу» и «шулюм почти готов», я раздвинула заросли и, нащупав каблуком самый устойчивый корень, перевалилась на другую сторону. Никита распахнутыми глазами наблюдал за моим десантным появлением и не сразу нашёлся, что сказать. А зря! Я бы ему ответила. Он только отставил ноутбук на столик, что стоял на открытой террасе в окружении плетённых кресел и шагнул навстречу. В избытке яда я пихнула ему в руки Ириску и вошла в дом, вытряхивая из трусов особо коварную листву.

Справившись с потрясение, конечно, не каждый день девки через забор перепрыгивают, Ник зашёл следом, все также прижимая к себе собаку. Та в порыве чувств пыталась сожрать его и начинала это делать с носа. Мужчине это не нравилось и он спустил псицу на пол. Я хлопнула дверцей холодильника, вытащив бутылку с минералкой, набрала полный рот, чтобы она для надёжности встала у меня поперёк горла и приготовилась к разбору полётов.

— Что не ясного во фразе «я буду занят»? — программист сложил руки на груди, татуировки на загорелой коже, наверно, станут моим личным сортом героина, поэтому я с трудом посмотрела ему в глаза и нахально бросила:

— Решила удостовериться, что занят ты будешь не нарушением нашего с тобой договора, в котором один лишь только пункт, — Ник вздёрнул бровь, как бы не веря услышанному.

— Тебе не обязательно ловить меня на измене, чтобы просто прекратить его… Ты ведь этого хочешь?

А он обиделся. Хотя на что? Я же действительно была рада и до сих пор рада его успеху. Или может не стоило уезжать? Да нет… Стоило. Хотя, не повлияло никак на ситуацию, червячок неясности до сих пор подтачивал опоры моего благоразумия. Или…

Боже, вот я дура! Подарок!

— Не хочу, — я мотнула головой, словно слов было недостаточно.

— Так чего ты, твою ж мать, хочешь? — рявкнул мужчина. Я попыталась усовеститься, местами напугаться, но актриса из меня несостоявшаяся, потому что бездарная.

— Не знаю, — легко и кокетливо отозвалась я, крутанувшись так, чтобы платье выгодно подчеркнуло длину ног, и плюхнулась в кресло, закидывая эти самые ноги на подлокотник. Потянулась, чтобы декольте обрисовало грудь и взглянула снизу вверх.

— Ну вот и не знай дальше, а я пошёл работать! — прикрикнули на меня, а я залипла, провожая атлетичную фигуру коварным взглядом.

Вот в этом мы с Никитой похожи. Он тоже не умеет закатывать скандалы. Ему не хватает запала. За эти пару месяцев мы даже шпильками не обменивались, хотя какие причины у нас могли быть? Недостаточно горяч? Неправдоподобно стонала? Не было у нас причин и эта размолвка первая, почти, как брачная ночь. Наверно, поэтому у нас с ним ничего кроме постели и не могло бы получиться. Мы как две стороны одной монеты, местами разные, но принадлежим к одному целому, в то же время, постоянно перетягивая одеяло на себя. Как орёл пытается всегда прижать пешку к полу, так и мы. Каждый из нас настолько эгоистичен, что так и хочется прокричать: «Смотри, смотри я лучше». Мы с ним создавались по одному проекту: самолюбивых и лепились из одного теста. Однозначно. Но это не мешает нам наслаждаться друг другом. Поэтому я пошла переодеваться в купальник, который и под пляжную одежду натянуть было страшно. Чёрный, сплошь из одних верёвочек, которые перетягивают грудь, очерчивая полушария, спускаясь к низу, чтобы раскрестить талию и заманчиво сойтись на филее кокетливым бантиком.

Я осмотрела себя в настенном зеркале и, прихватив крем от загара, спустилась на первый этаж. Выглянула на улицу, подмечая, что двор пуст и рискнула выйти. По задумке я должна была грациозно продефилировать пару раз возле мужчины, чтобы он восхитился мной, но реальность внесла коррективы. Я смутилась. И мелкими шажками приблизилась к увлечённому прогами и багами Нику. Постояла, привлекая внимания. Не дождавшись оного, подвинула пятой точкой компьютер на его коленях и с придыханием попросила:

— Не поможешь? — в руке появился флакон с кремом. — Я не дотягиваюсь до лопаток…

Он помог. Закрыл компьютер, положил на деревянный пол и забрал из моих рук средство от загара. Когда его ладони скользнули по спине, я невольно закусила губу и заерзала. Он провёл большими пальцами вдоль позвоночника с силой надавливая, всегда делал так в предвкушении. Вырвавшийся из моих губ стон, тоже был одним из сигналов. Никита то гладил, то болезненно нежно касался и в этом недомассаже я узрела его коварство. Он довёл меня до пика возбуждения, а потом шлёпнул по заду и приказал:

— Все, иди не мешай, — я под прикрытием волос передразнила его и уселась в кресло рядом, провокационно закинув ноги в босоножках на стол. Воткнула в уши наушники и стала загорать.

Бессонная ночь дала о себе знать и через полчаса я придремала. Проснулась, когда солнце стало более щадящим. Внутренний циферблат подсказывал, что спала я часа три. В кресле. От этого тело затекло и стало деревянным. Никиты нигде не наблюдалось и, вдоволь настрадавшись, я разогнулась. Крем противно лип. Я брезгливо подвинула лямку купальника и поковыляла в ванну.

Если бы можно более комфортно насладиться водными процедурами, я бы без раздумий подписала закладную на душу. Джакузи, определено не ванна, поражало своими размерами и количеством функций. Налив гелей из разных пузырьков, чтобы шапка пены сравнивалась с Эверестом, я включила решим массажа и залезла в воду. Волосы выкинула за борт, облокотившись головой на край.

Щелчок дверного замка. Едва слышный стон петель, все же деревянном доме есть свои прелести. Дерево чувствует все, оно отзывается на прикосновения и ябедничает. О том кто старается неслышно зайти в ванну, о том кто медленно проходит, переступает по доскам, о том кто приносить запах зимних костров.

Я не открываю глаза. Мне это не надо. Я физически ощущаю присутствие мужчины рядом. Его дыхание, аромат, взгляд. Он присаживается на край ванны, опускает пальцы в пену и та недовольно шипит, потревоженная незваным гостем. А вода всхлипывает всплесками.

— То есть вот это не показатель того, что наш договор больше не действителен?

Я приоткрываю один глаз. Два это слишком много в нынешней ситуации и боюсь просто не удержу серьёзную мину на физиономии. Никита одним движением вытягивает из кармана шорт цепочку с сапфирами. Вот незадача, все-таки заметил. И разглядывает меня с таким многообещающим видом, что не знай я его чуть больше чем никак, точно бы напридумывала себе баек о маньяке. И плохо, что он расценил мой отказ от подарка именно таким образом.

— Нет, — я нагребаю побольше пены себе на грудь, чтобы хоть как-то занять руки и снова прикрываю глаза.

— Тогда почему не приняла подарок? — он разгоняет пену на уровне моей талии, чтобы прикоснуться пальцами к коже.

— Я слишком порядочна, чтобы принимать такие подарки от… — тут я осеклась. Посторонним назвать Никиту я не могу, незнакомым тоже. — От друга!

Сама ошалев от такого выверта мозга, я наблюдаю за мужчиной, что верно оказался озадачен не меньше чем я.

— От друга? — переспрашивает он. — Не любовника, не мужчины, а именно от друга? То есть мы с тобой так дружим между одеялом и простыней, порядочная моя?

— Ты опять? — я сажусь в воде, свожу руки крест на крест на груди. — Зачем ты все усложняешь?

— Это ты усложняешь! — он скидывает одежду и шагает в ванну. Я трусливо поджимаю ноги. — Можно засунуть свою гордость и просто принять подарок?

— Этот? — я киваю головой в сторону шмоток, где прячется украшение. — Нет. И дело не в гордости. Я не набиваю себе цену и не кокетничаю. Я просто не хочу усложнять и быть обязанной.

— Чему быть обязанной? — Ник подбирается рукой к моей стопе, тянет на себя. Я упорно хватаюсь за бортики. — То есть за цветы не обязана, за рестораны ты не обязана, за отдых ты не обязана, а за цацки вдруг станешь? Что за двойные стандарты, Алис?

— Это просто правила хорошего тона, — я подхватываю клок пены и кидаю в мужчину, чтобы отвлечь его от моих ног. — Я ничего не могу дать тебе взамен.

— А я что-то прошу?

Мы смотрим друг на друга, словно два грибника встретившиеся на разных концах поляны, где только один пень с опятами.

— Просто прими этот чертов комплект! — цедит Ник.

— Просто прекрати меня привязывать к себе! — выдаю я и сама пугаюсь своих слов.

Гарвардский метод переговоров. Это не сам процесс, а результат, при котором будут достигнуты цели каждой из сторон. Мы с Никитой явно о таком не слышали. Мы вообще друг друга не слышали. Просто давили друг на друга. Я тем, что между нами просто постель, он тем же, но с привилегиями. Не знаю, что он бы в итоге сказал, но мне надоело. Вода стала остывать, пена исчезать, а мое терпение… В общем, это не принадлежащая мне добродетель.

— Меня все устраивает как есть, — глядя в воду, произношу я. — Я тебе ничего не должна, ты мне тоже. Нам не стоит забывать об этом. Мне безразлично чем ты живешь, сколько тратишь на подарки постельным грелкам. Господи, мне было бы безразлично, если сегодня бы я застала тебя в постели со знойной мулаткой…

Ну и лицемерная же я дрянь. Как же безразлично. Да в меня бес вселился при одной только мысли, да я все свои развратные комплекты приперла, да, черт возьми, я показалась мужчине всей женской мечты в том проституточном купальнике.

— Алис, — хриплый голос выдёргивает меня из мыслей, — ты что сейчас ревнуешь?

Да как он посмел так плохо обо мне подумать? Я просто…

— Что? Нет, ты что?

— Алиииса… — мурлычет мужчина, одним плавным движением оказываясь рядом и разводя мои ноги, чтобы притянуть к себе.

И я… Дьявол! Он так меня на что угодно уговорит.

Глава 28

Снег. Он рыхлый. Пушистый. А ещё ледяной.

Он сонно летит по мостовым, обволакивает в липкую пену фонарные столбы. Он прикрывает всю грязь, что прячется на улицах города, как умело сшитое модисткой венчальное платье, скрывает изъяны немолодой невесты. Он холодит пальцы, которые становятся мокрыми, только не всегда от него, все больше от слез, которые льёт девочка гимназистка из-за плохих оценок. Он дарит забвение для всего сущего, что на время пурги и затяжных снегопадов укроется под тонкой коркой наста.

Белый снег.

Он так коварен, что способен заявиться в лето. Поселиться глубоко в сердце, вымораживая его изнутри. Он запугает горячее солнце и оно скромно провалится за горизонт раньше положенного, чтобы на несколько часов дать буре разгуляться.

Мне никогда не снился снег. До того ноября, когда я осталась одна. И вот сейчас он снова приснился.

Заморозил все чувства, укрыл провода нервов мягкой бахромой, затопил душу непроглядной тоской, как самая длинная ночь в году, когда ещё не понятно наступит рассвет или нет.

И я лежу в этом жарком августе и задыхаюсь от мороза. И ночь, горячая, томная, яркая блекнет перед щемящей белизной снежного полога. И лежать становится невыносимо. Слышать дыхание Никиты, ощущать тонкую простынь на нас двоих, греться о его тело.

Я не выдерживаю и встаю с постели. На часах нет ещё и половины пятого, но рассветные сумерки раскрашивают в молочные оттенки персика небо. Я прижимаюсь носом к холодному стеклу и смотрю.

Почему кошмары, как неожиданно приехавшая теща, не могут предупредить о своём явлении? Почему, вообще, снятся кошмары? И почему мои всегда про снег?

Я щелкаю кнопкой чайника. Присаживаюсь на столешницу и бдю. Наверно, навеки вечные я возненавидела зиму и Новый год. Они у меня будут ассоциироваться с разводом, крахом жизни, переломанной судьбой. Стоит обратиться к Фрейду, чтобы досконально проработать этот момент, но потом я вспоминаю, что старик был больше по эросу и решаю, что плевать на снег, это все же не Эдипов комплекс.

Никита подбирается неслышно. Он большой, брутальный, но ходит, как кот на мягкие лапах. И я каждый раз вздрагиваю от горячих прикосновений.

— Ещё рано… — он обнимает со спины, уютно трется носом мне в шею и мне становится теплее. Не снаружи.

— Кошмар…

— Какой? — ему не обязательно об этом спрашивать. Наверно, он и права не имел на этот вопрос, потому что он обязывает больше, чем просто постель, но я отвечаю.

— Снег… Ненавижу зиму, — почему-то всхлипываю, как будто на улице буран, сопли на шарфах и лютый мороз. И мне надо через все это пробраться.

— Хочешь не будет этой зимы? — он перебирает пальцами мои волосы и дышит в ключицу. — Давай улетим на зиму в Сочи или к туркам? Ммм?

Я проворачиваюсь в его руках, чтобы обнять за шею и потереться носом о щетину, вдохнуть шоколадный аромат с нотами перца и покачать головой.

— Работа… — только и хватает сил выдать самую банальную отмазку.

— Я поработаю удалённо, а ты… — Никита прикусывает мне нижнюю губу, словно в раздумье. — Хочешь стать моим личным ассистентом?

А улыбаюсь этой бредовой идее, как бы притягательна она не была. Ник умеет переключить и отвлечь. И само его предложение настолько нереальное, что я даже подумать о нем не могу. Не будет никого лета зимой, это всего лишь предлог, избежать грустной любовницы, не более.

— Чай будешь? — я отстраняюсь, чтобы дотянуться до чашек, но мужчина шагает вслед за мной, придерживая за талию и шепчет:

— Тебя буду…

***

А август со вкусом сочных арбузов. Никита приносит их из узбекского ларька, что стоит не далеко от моего дома и каждый раз мы спорим, по пятну надо было выбирать или сухому хвостику. Потом это нам обоим наскучивает и он идёт в кухню, чтобы в очередной раз удивиться моей коллекции ножей.

Да. Я фетишист на кухонные ножи. Меня бесят эти мелкие заточки, которыми ни мяса не нарезать, ни язык недоброжелателю. Помню, была у меня знакомая, в гости к которой я шла, как на виселицу, потому что как бы не был готов ужин, кто-то из народа все равно что-то доделывал на кухне. И вот стою я в обнимку с багетом, а она мне протягивает не нож, а зубочистку, которая максимум будет давить хлеб, но не резать. Я матерюсь и неровными пластами чекрыжу хлебобулочное, внутри возмущаясь, дескать ещё бы кортик мне дала для идиотизма картины. Так и повелось, что свою коллекцию колющих я собирала не один год и упёрла при разводе в первых рядах. И самое смешное, что никто кроме Ника, не разделял моего пристрастия к хорошим кухонным приборам. Он настолько впечатлён, что предлагает женится на мне, только чтобы заполучить эту оружейную, я ехидно уточняю, что в моем приданом только наволочки.

Так и живем. Перетягиваем на себя одеяло, нам каждому нравиться встречаться лишь на своей территории, хотя я полюбила квартиру Ника всем сердцем за высокие потолки, свободное пространство и незастеклённый балкон, который смотрит на центр города с клумбами и фонтанами, но из принципа тяну его к себе. Он психует, потому что у меня маленькая кровать, неудобная ванна, где сложно купаться вдвоём и напрочь отсутсвует парковка. Выбешенный тем, что пришлось оставить машину в соседнем дворе, он просит встречаться только у него, а ещё лучше перевезти Ириску, тогда у меня не останется выбора, но это опять все усложняет и мы ругаемся на несколько дней, чтобы в сонное утро со вкусом земляночного чая встретиться у меня в постеле.

И эти несколько дней без него для меня превращаются в медленную агонию. Я протаптываю на ламинате тропинку от спальни к кухне, потому что не могу сидеть на месте. Спать я тоже не могу: постель помнит его запах. Я психую. Задерживаюсь на работе, чтобы не дышать ароматом дома, что пропитался насквозь одним невероятным мужчиной. А потом заявляется он, с ящиком свежей ежевики и признанием, что скучал и просто падает с ног. Пусть падает. Он засыпает раньше полуночи, а я, как коршун вьюсь над ним, по-прежнему не находя себе места. Успокаиваюсь лишь подкатившись ему под бок, оказавшись прижатой к груди. До утра со вкусом земляничного чая, что завариват Никита в стеклянном чайнике. И я сижу на кухне, наблюдаю за его шаманскими обрядами с ягодами и заваркой и понимаю, что проигрываем мы оба, такие гордые и неприступные с одним лишь только сексом. Безбожно. Можно сказать «в сухую».

Он слишком близко. Даже не на расстоянии вытянутой руки. Ладони возможно. Я теряю бдительность и вот в дождливый августовский вечер Никита бурчит из ванной, где наблевала собака, что именно поэтому не любит животных.

— Почему? Они блюют и гадят? — я вычёсываю из шерсти собаки остатки корма, а мужчина выбрасывает в мусор влажные салфетки, которыми он оттирал следы безответной любви шпица и арбуза.

— У меня родители врачи, — он перехватывает Ириску за шкирку, чтобы мне было удобнее ее чесать и держит на вытянутой руке, потому что футболок не признаёт и по привычке рассекает у меня в квартире в одних домашних шортах. — И как любые озабоченные санитарией, они запрещали всяких животных. У меня даже рыбок не было!

В голосе сквозит такая неприкрытая обида, что я невольно улыбаюсь, глядя как взрослый, сильный мужчина, забитый татуировками, с должностью главы регионального филиала по программному обеспечению, стоит тут такой недовольный.

— А на даче у родительских друзей, — продолжает Никита, спуская собаку с рук, — я нашёл ежа. Принёс его, и то ли отец был уже хорошо поддат, то ли мама не доглядела… Мне его разрешили оставить. А эта неблагодарная скотина, которую я мясом кормил весь вечер, ночью начал гадить. На утро батя поскользнулся на дерьме и заставил меня все это мыть. Тогда-то я и понял, что недостаточно люблю животное, раз так не понравилось убирать ним.

Я посочувствовала и рассказала историю про кота Филю, который жил у бабушки. Я в возрасте девяти лет ещё не знала, что молочные продукты семейству кошачих нельзя и пока бабуля была занята весь день походом по магазинам, я упорно скармливала Фильке банку отборной, деревенской сметаны. На утро там не то что кучи, там минное поле было. И да. Меня тоже заставили все это убирать.

— То есть, та история тебя ничему не научила, раз ты все равно завела псину? — он подбрасывает на ладони мячик и кидает его в спальню. Ириска с грацией мамонта сносит все углы, но прибегает, держа в зубах игрушку.

— Научила, — я вытягиваю ноги, кладя их на колени Никите и требовательно подрыгиваю ими, чтобы он погладил. — Кошкам нельзя молочку. А в остальном… Знаешь, я ведь не воспринимаю собаку, как животное. Она для меня, как ребёнок, несказанно проще, чем ребёнок, но все же. Такой вот процесс декомпенсации.

— А ты вообще хочешь детей?

Острый вопрос. Неправильный. Я балансирую над пропастью, медля с ответом, потому что не уверена нужно ли ему это и имею ли я право о таком говорить. Это как залезть в душу.

— Я… — подтягиваю к себе ноги, и Ник чувствует перемену настроения, но не подает виду, что заметил. — Наверно, когда-нибудь. Как любая нормальная девушка.

Вру ли я сейчас? Не знаю. Почему-то когда я узнала, что у бывшего мужа будет ребёнок меня это так задело, со мной у него не было детей. Меня это невероятно больно ударило. Я чувствовала такую всепоглощающую ненависть к нему, к его женщине, к их ребёнку. А потом поняла, что это зависть. И сейчас, уже когда отболело, я не уверена, что случись такое со мной, и ребёнок, я однозначно была бы не счастлива. Но объяснять все это мужчине, что вытягивается на диване, пристраивая голову мне на колени, не имеет никакого смысла. Поэтому я и перевожу стрелки.

— А ты? — я запускаю пальцы в его волосы, потягиваю и перебираю прядь за прядью. — Ты хочешь детей?

Когда хочешь честности от собеседника, знай, что ты тоже должен быть честным. Никита это знает, поэтому медленно подбирает слова:

— Не знаю, Алис… — его рука гладит мои колени. — Девушкам это проще. Смотри, ты захотела ребёнка и ты его завела, тебе может не нужен мужчина, ведь для тебя ребёнок это твоя плоть, это часть тебя, которую ты вынашиваешь. А для мужчины не просто захотеть ребёнка. Ему важна женщина, которая родит ему. Не бывает так, если он не помешанный на продолжении рода, что просто ребёнок нужен и все. Нужна женщина, которую он полюбит настолько сильно, что захочет увидеть своё и ее продолжение. Поэтому я не знаю, Алис…

Разговор оставляет привкус недосказанности и наоборот, что сказано слишком много. И за это много каждый корит себя.

Когда август переваливает за половину и окрашивается ароматом астр, я нахожу себя на кухне с разделочным ножом и куском стейка. Спаржа, в нужном месте подрезанная, уже ждёт, когда ее обдадут жаром, масло с веточками тимьяна плавится на плите. А я задыхаюсь.

Из памяти ускользает как я брожу по супермаркету, выбирая самый сочный кусок мяса, как перебираю зелень, ища именно ту самую, как придирчиво рассматриваю красное полусладкое вино, потому что даже в импортном всегда есть вероятность местного. И вот с мешком продуктов я заваливаюсь в квартиру, чтобы стать примерной домохозяйкой и хорошей женой. Я почему-то делаю это не осознавая, просто машинально, как умение кататься на велосипеде никогда не покинет человека, так и забота о близком срабатывает автоматом.

Я кручусь между плитой и раковиной. Цокаю неудачной марке сливочного масла, которое на вкус почти правильное, только не хватает лёгкой пленки сытности. Меня коробит, что сливки с молока уходят куда-то налево, а могли же в масло.

И во всей этой суете я отчаянно пытаюсь забить насмерть одну мысль.

Я влюбилась.

Нервный смешок вкупе с рассыпанной солью- а это ведь к ссоре! — вылетает наружу.

Я сортирую в памяти события. Когда я проморгала этот момент? Когда он подарил сапфировый гарнитур? Или раньше? В ту ночь с его сталкерскими замашками, когда он пугает меня до дрожи и заставляет визжать от удовольствия? Или ещё раньше? Намного раньше… Когда Никита в порыве гнева разбивает о стену светильник?

Я присаживаюсь на пол и обнимаю колени. Нет, нет, нет! Это у меня просто горячка, ангина, почечная колика. Это не может быть ею. Такого раньше никогда не было. А я в своей жизни уже влюблялась и в мужа, и в его лучшего друга. Но тогда было не так. А сейчас я, как маленький ребёнок, который с приходом гостей вытаскивает все свои игрушки, лезет на стул, чтобы прочитать стихотворение Агнии Барто и показывает свои тайные ценности из бумажек, обрывков наклеек любимых машинок и мультяшных персонажей.

Почему сейчас мне так хочется все свои таланты показать Никите и ещё кричать при этом: «Смотри, смотри какая я хорошая! Погляди меня можно любить!»

Меня штормит и размазывает по полу кухни. Холодный кафель обжигает щеку, но я этого не замечаю. Меня пугает сама мысль того, что я влюблена в мужчину, с которым у меня простой секс. Без обязательств. Без соплей. И чувств.

По-хорошему стоит разорвать этот круг. Может, если Никиты не станет в моей жизни, эта хотелка пройдёт сама собой? А может просто раствориться и забыться? А может…

Не успеваю додумать, потому что кухонный будильник трезвонит, и я подрываюсь обдать ледяной водой спаржу, чтобы она не стала внутри, как картофельное пюре. Хватаю голой рукой ручку кастрюли и разражаюсь отборным матом, где присутствуют все мужские персонажи. Перехватываю полотенце со стула и сливаю бурлящую воду через сито. Следом чашка со льдом куда отправляются овощи. Ненадолго, просто остановить процесс термического набора температуры.

Вот они мои таланты. Я ненавижу готовить, но делаю это отменно. Временами получаю удовольствие, как от оргазма. Но никому не рассказываю этого. Делаю пренебрежительный вид, будто бы меня вынуждают заниматься готовкой, но глубоко внутри, там куда сапёрной лопатой не докопаешься, я кайфую от этого.

За шесть лет брака я испробовала многое: не готовить вовсе, готовить на автомате, но это как-то без души, простая механика, и спихивать на рестораны доставки эту мороку. Но никогда я так отчаянно не хотела, чтобы бывший муж обкончался от самого факта насколько я гениальна в этом деле. Почти богиня.

А сейчас хочу.

Хочу маниакально сделать зефир с его нестабильной текстурой и вечным затыком на стабилизации. Испечь проклятую Павлову, которая у меня стала получаться через пару лет моих кулинарных страданий. Или больше того… Замутить рождественский кекс Эмили Дикинсон. Он сложный. И требует большой подготовки. А ещё бренди.

Охлажденная спаржа смотрит на меня с укором, словно намекая, что как я не старайся, все равно ни к чему хорошему это не приведёт. Я показываю ей язык и вытаскиваю пакет с рукколой. Надо сделать соус…

Оливковое масло неровной струйкой проливается мимо соусника, потому что я вздрагиваю от звука дверного звонка. Понимаю, что кроме Ника прийти никто не должен. Я мечусь по своим нескольким квадратным метрам в панике, решаю все здесь быстро прибрать, а то мужчина сразу догадается…

О чем?

Я давлюсь этой мыслью и опять пугаюсь трели из коридора. Так и держа в руках салатник с ароматной травой, я открываю дверь и застаю оторопело смотрящего на меня Никиту. Он шагает в квартиру, закрывает на все замки дверь и, втянув воздух, говорит:

— Просто сними с себя всю одежду и накорми меня чем-то вкусным, что ты сейчас готовишь. Отвечаю, я кончу прямо в штаны…

Мужчина притягивает меня к себе, фарфорово застывшую, обескураженную и целует. Его прикосновения отдаются внутри не привычным пожаром, вожделением, а какой-то щемящей тоской и сердце падает вниз, по ощущениям в трусы.

— По твоей коллекции ножей я догадывался, что ты шикарно готовишь, но не представлял, что настолько… — он загружает грязную посуду в посудомойку и ведёт себя омерзительно правильно. Не уходит после ужина, а помогает убрать со стола. Бывший муж никогда себе такого не позволял, просто вставал и уходил, а тут посмотрите, прям женская мечта топчется у меня на кухне.

От действий Никиты я начинаю закипать, как будто недостаточно было всего того, что он просто делал для меня. Нет. Он словно собирает бонусные баллы. А потом я понимаю, что это не он виноват, а я злюсь, потому что он просто такой какой есть. Честный. Добрый. Внимательный. Горячий. Сочувствующий. Сильный. Мужественный. Мудрый.

Будь он засранцем, мне было бы проще прям сейчас ему сказать, что мне все надоело и он надоел, я хочу прекратить наш нелепый договор. Но он таким не был. И значит у меня даже достойной причины для расставания нет. Не могу же я ему сказать: «Никит, я влюбилась, давай, прощай!»

Вообще-то могу.

Но признаваться ему в своих чувствах, это как дать карт-бланш на военные действия, по витью верёвок из одной влюблённой идиотки. А я так не хочу. Мне важно оставить за собой хотя бы один нетронутый бастион.

Почему-то принято восхвалять в стихах и прозе первую любовь, но ещё никто не догадался написать о последней. По крайней мере, в определённый этап жизни. А они ведь диаметрально противоположны друг другу. Первая-она чистая, незамутненная пошлым желанием, хрупкая. Последняя-это пожар, боль, вожделение. Но их объединяет одно. И в пятнадцать лет и почти в тридцать любовь-это в первую очередь страх. Он разливается по венам густым, терпким вином. Его не глушат уверения в ответности чувств. Не перекрывают признания.

И в эту ночь я отчаянно боялась. Меня трясло в руках самого желанного мужчины. Я цеплялась за него пальцами, зубами, телом. Меня накрывало волнами не страсти, а отчаянья, что это все кончится. Что острый аромат перца, шоколада и зимних костров навечно впечатался в память, но ощутить его вкус я больше не смогу. Наверно, поэтому вместо всепоглощающего счастья в момент, когда тела двигаются в унисон, когда ночь заливается звуками стонов и вздохов я почти рыдала, лёжа на Никите. А он…

Он зализывал места укусов. Целовал мое лицо, пытаясь найти соленые дорожки по щекам и был болезненно нежен, словно чувствовал конец.

А утро ничего не прояснило. Усугубило. Я опять в лучших традициях вселенского зла не спала, поэтому выползла из-под руки Никиты и, прикрыв в спальню дверь, прошелестела на кухню. Вытащила упаковку слоеного теста и сделала круассаны. Вышли они жуть до чего хороши, тонкая румяная корочка и мягкое податливое нутро, в коем плавилось сливочное масло. Ник проснулся ближе к девяти и, обняв меня со спины, укоризненно посетовал:

— Не стоило Алис, — намекая на завтрак, шепчет мужчина. Его ладони скользят по моим плечам, а я сжимаюсь в комок.

— Ты прав, Никит, не стоило…

Отодвинутая чашка чая. Шаги в коридор.

Я закрываю дверь ванной и выкручиваю кран, чтобы вода заглушила, если я вдруг решу тут разреветься. Но я держусь. Сбрасываю сорочку и шагаю под душ.

В голове строятся цепочки из воспоминаний. Для него это не больше чем простой секс. Только я умудряюсь влюбиться. А он… Никита даже вслух никогда не называет меня иначе, чем «моя спутница». В ресторанах он именно так и говорит. Или «а девушка будет пить полусухое». Он не знакомит меня с друзьями. Да он ничего обо мне не знает. Ему не понять откуда у меня любовь к животным, почему у меня ни одного живого цветка в доме и как я получила шрам под щиколоткой. Мы просто не знаем друг друга.

И это плохо?

Если учесть, что для любви нужно что-то большее, то, наверно, хорошо. Мы не настолько проросли друг в друга, чтобы горевать от сепарации. Надо просто набраться смелости и сказать. Это ведь не сложно? Мы же взрослые люди.

— Я тут подумал… — Никита заходит в ванну и трогает меня за бедро через шторку, — мне сегодня улетать на встречу с заказчиком. Давай со мной?

Я не вижу его лицо, только баритон через плеск воды. И он отдаётся ссадинами на душе. Охота закричать: «Да как ты носорог толстокожий не видишь, что я влюбилась!»

— Нет, — короткое слово, обычное.

— Это на пару дней, — не сдаётся он. — Возьми отпуск за свой счёт…

— Нет, — выдыхаю я, опираясь руками о мокрый кафель, но он меня не слышит.

— … а потом давай в Питер махнём, на выходные….

Нет…

Мне не хватает смелости произнести ещё раз вслух это слово, поэтому я сдёргивают полотенце и, закрутившись в него, вылезаю из ванны. А Никита все говорит, но звуки не доносятся до меня. Я выталкиваю из горла слова, о которых буду жалеть.

— Никит, мне это надоело, — он останавливается на полуслове, — ты говорил мне не нужна причина. Но она есть. Мне надоело.

Я отворачиваюсь к зеркалу, вытаскиваю с полки крем. Пальцы подрагивают, когда я свинчиваю крышку и она улетает под ноги. В отражении у меня бледнеют губы, а у него чернеют глаза, заливается тенями лицо. Он смотрит неотрывно и я замираю, боясь услышать…

А что собственно я боюсь узнать? Я настолько закалена, что сейчас он может что угодно мне сказать, все равно не заденет мое эго. Но он молчит. Растрепанные волосы, чёрные глаза, щетина. Я сжимаюсь от осознания, что больше не прикоснусь к этой жесткой щетине, не поглажу подушечками пальцев упрямую морщинку между бровей. Я не почувствую на языке его вкус…

— Алис, я не побегу за тобой в третий раз, — голос не злой, он такой же обескураженный, словно мужчина сам не верит, что говорит.

— Не беги…

Он разворачивает меня за плечи. Сдавливает так, что я почти вскрикиваю, чтобы он убрал руки. Но он вглядывается в меня.

— Я уйду, ты же это понимаешь? — его пальцы из железных тисков превращаются в нежные лепестки садовых роз, что он приносит весь июль. Я вздрагиваю от привычной ласки.

— Уходи, Никит! — зло и отчаянно. — Иди чего ты ждёшь? Уходи, не беги, вообще забудь про эти четыре месяца!

Он отшатывается от меня, словно получив пощёчину. Я без его рук чувствую, как ноги начинают подкашиваться. А потом все…

Ураган с именем Никита проноситься по квартире. Он натягивает джинсы, футболку, засовывает в карман телефон и только щелчок дверного замка подсказывает, что теперь точно все.

Мир лопнул, как мыльный пузырь и в стороны разлетелись брызги. Мир разбился, как хрустальная ваза, раскололся на до и после. Я танцевала на этих осколках голыми ногами, чтобы ступни были изрезаны в кровь острыми краями. Я упивалась безнадёжностью. Дрожала над ней, тряслась.

А оказывается я просто упала на пол в коридоре и ревела так, как никогда себе не позволяла, ни во время развода, ни после писателя. Меня душило изнутри отчаяние и, чтобы не задохнуться, я выплёскивала его солеными слезами, что жгли лицо.

Концовка была неизбежна. Я не смогла бы дальше быть с мужчиной, который ничего ко мне не чувствует. Я не смогла бы жить зная, что снова моя любовь не гарант взаимности. Мне тяжело даётся это чувство, но если далось с руки перепуганной сойкой, то это фанатизм, трепет, идилопоклонство, поэтому мне проще сделать вид, что никого никогда не любила. Заверить себя саму в этом, самой так влюбиться в эту ложь, что становиться почти не страшно, но сейчас я хочу.

Хочу почувствовать себя нормальной. Не смелой, не сильной. А обычной, что захлёбывается соплями, ползая по грязному керамограниту в одном полотенце, когда с волос стекает вода. Хочу услышать как бьется сердце, оно бухает об рёбра, норовя расколоть их надвое. И гул его изнутри глушит все посторонние звуки: скулит собака, разрывается телефон противно трелью, сосед снизу все не доделает свой ремонт.

Глава 29

Я не понимаю сколько времени пролежала в коридоре. Я безбожно опоздала на работу. Я застудила почки. Я хотела умереть.

Просто, чтобы не чувствовать, не слышать и не вспоминать.

Три шага до мобильного. Десятки непринятых от начальства. Короткое смс, что простыла и жду врача. Шеф перестаёт трезвонить. Я закидываю телефон в подушки. Иду на кухню, где нетронутый завтрак и как насмешка-две кружки чая. Опираюсь руками о стол. Двигаю посуду, прямо по краю. Неосторожно. Стекло опасно балансирует по кромке столешницы. Как я. И новый виток боли качает чащу весов.

На пол летят чашки, блюдца. Звенит обиженное стекло, разливается холодный чай и ягоды малины кляксами раскрашивают белый гранит. В жерло бессилия падает заварник, сахарница, салатник. Достаётся из шкафов фарфор, глина. Они разбавляют цветовой круг акцентными пятнами. Я танцую.

Плачу.

Вдыхаю сигаретный дым вперемежку с ядреным виски. Оно паршивое и тёплое, но другого нет. Собака закрыта в спальне, до туда ещё не добралась моя истерика. А я закрыта на балконе. В шуме города неслышно внутреннего голоса. Да и черт с ним. Все равно ничего дельного посоветовать не может.

Сон не помогает. Я не могу нормально уснуть, лишь обессилено отключаюсь на полчаса или час. В перерывах я кричу в подушку, что пропиталась его запахам. Выбрасываю ее на пол, а потом, скуля, подбираю снова, чтобы дышать, дышать и задыхаться.

Утро с привкусом сигарет и перегара. Меня выворачивает над унитазом одной слизью и алкоголем. Долго лежу в ванной, намеренно и опасно задерживая дыхание под водой. Наказание? Физическая боль взамен душевной? Отчасти…

Три мешка с разбитой посудой. Девять часов слез. Тринадцать порезов на руках. Двое людей. Одна обреченная.

Я боюсь солнечного света. С ним все внутренние монстры дохнут, а я хочу, чтобы они жили. Пусть бы своей жизнью они пожирали меня, ведь у меня больше нет смысла.

Я прорицала выть после этого мужчины. Как я была скучна. Моя фантазия не могла шагнуть настолько далеко, чтобы в один момент я призналась своей шизофрении, что не хочу жить. Шиза, потрепав меня по плечу, как верная и боевая подруга, сваливает к другим больным, оставляя мой разум в покое. Но я против. И намерено себя загоняю в ментальную ловушку, чтобы чокнуться от воспоминаний, запахов и касаний.

Глубоко за полночь я догадываюсь почему меня так несёт. Когда ты любишь человека без физиологии, тебе больно от чувств. Я же влюбилась в физическое, в его руки, что держат крепко, в голос, который шепчет пошлости, в движения, точные и слаженные. И поэтому мне физически плохо. Я понимаю, что никто не прикоснется ко мне так же, никто не обнимет, не будет таскать на руках. И от этого ноет тело, скручивается, мышцы рвутся…

Смешивать снотворное и алкоголь идея для психопатов. Но вы же помните про мою закадычную подружайку? Она толкает меня под локоть, заставляя высыпать на ладонь вместо одной таблетки, три, и я запиваю их осточертевшим вискарем. Сон от этого приходит душный, тяжёлый. Мне почему-то кажется, что опиумный. И я проваливаюсь в него, расправив руки, как в недавно забытые объятия. И сплю.

Проснуться удаётся с трудом. Меня штормит и кидает на стены. Из зеркала на меня смотрит чудовище с одутловатым лицом зелёного колера. Снова сгибаюсь над унитазом, почти благоговейно сплевывая кислую слюну. Хочется есть. Ужасно. И гадость фастуфдую какую-нибудь.

На улице ливень, который может быть только в августе. Идёт стеной, так что не видно соседнего дома. В растянутых шортах и заляпанной майке, я выбегаю к парковке. Смотрю на брелок и понимаю, что ключи от машины бывшего мужа. Плюю на это и гружусь во внедорожник.

В супермаркете на меня смотрят, как на блаженную. Я в нем отовариваюсь последние полтора года и за все это время работники никогда не видели меня в затрапезном виде. О! Я поняла, что чувствует Вася, когда впадает в депрессию-полнейшую независимость от чужого мнения. Но сейчас я здесь и бесцельно слоняюсь между продуктовыми рядами, ища чего бы сожрать. В отделе заморозки лежат бургеры. Сейчас они такие притягательные, но будут ли такими как только я вернусь домой? Замороженная картошка фри… Ммм.

Я сглатываю слюни и кидаю в корзину ещё и пельмени. Зачем-то иду в отдел с алкоголем и вытаскиваю коньяк. Вылитый набор холостяка: пельмени и коньяк, пойду воблу ещё возьму. Рассчитывая, девушка на кассе, смотрит на меня с плохо скрываемым сочувствием. На ее месте я бы посочувствовала сейчас моей печени, но никак не моральному здоровью.

В машине тепло и сухо. Было. До моего появления. Дождь льёт такой, что будь на мне нижнее белье, его стоило бы выжать. Дворники без перебоя работают, а я катаюсь по городу. Проезжаю поворот во двор, чтобы выехать на проспект. Зачем? Не знаю… Просто не хочу возвращаться в квартиру, где все пропахло им, где одни напоминания: в ванной он меня трахал, в кухне тоже, на полу в зале. А вот на балконе мы ели арбуз. Ночь была темная, поэтому я, охамев в край, плевала косточки в окно в надежде вырастить арбузную плантацию в палисаднике. Никита ворчит и требует прекратить разбрасывать семена, это все же не конопля, за ними уход потребуется. Я смеюсь и провокационно стараюсь попасть семечкой в уличный горшок с петуниями соседки снизу.

Слёзы или все ещё коварный дождь стекают по лицу. Да что я за сопля такая? Реву и реву который день. Но потом вспоминаю, что вырезала своими руками любовь из своей жизни и рыдаю в голос.

Дорога выводит на набережную. Я сбавляю скорость, то ли дождь, то ли я развела в салоне такую сырость, что окна запотевают. Наклоняюсь к панели и не могу вспомнить какая кнопка отвечает за обдув лобовухи. Щелкаю все подряд. Включается подогрев сидений и климат-контроль. Выдыхаю. Ещё чуть-чуть и станет ясно. Но испарина не торопится удаляться. Я чертыхаюсь и лезу в бардачок, там наверняка у бывшего валяется какая-нибудь тряпка, чтобы протереть окна. Слишком долго вошкаюсь, чтобы не заметить ремонтные работы. Когда я могу посмотреть на дорогу, мне остаётся только что выкрутить руль направо, чтобы не влететь в ограждение. Машину подбрасывает, меня синхронно с ней. Я теряю управление и бьюсь виском, а следом, вишенкой на торте, меня впечатывает переносицей в руль.

Глава 30

Какая боль, какая боль. Аргентина-Ямайка пять-ноль.

Признайтесь, вы сейчас это пропели? Я вот пропела, когда закончила материться и вытирать из-под носа кровь. Голова гудела, будто бы в ней трезвонили все колокола христианских церквей. Я поморщилась, ощупывая свою противоположность заднице. Вроде все цело. Кроме машины. И, конечно, как будто смеясь, мироздание высушило окна, и я смогла рассмотреть как влетела в поребрик. Вышла под ливень. Струи противно хлестали по оголенным частям тела. М-да… Правая фара разбита, крыло помято и бампер…

Я вытащила телефон, сделала снимок и отправила смской с текстом: «Ты ошибся, я просто так ее разбила». Вернулась в машину, стала гуглить, что делать на случай аварии, просто это у меня первый раз. Там, вроде бы, каких-то комиссаров надо вызвать. А если второй участник дтп ограждение, тоже их вызвать?

Найти в сети ничего не успела. Рубенской стал названивать. Почему-то даже через телефон я видела, что он беситься, сжимает кулаки и вена на лбу вздувается. Надо ему подсказать, чтобы проверил своё давление, это ненормально так реагировать. К чему это я? Ах да! Авария.

Выхода из положения я не видела, полчаса прошли зря. Самым дельным советом было позвонить сто двенадцать, но мне мешал бывший муж, который звонил, слал гневные смс и, вообще, бесил. Настолько, что я рявкнула в трубку:

— Что?

— Идиотка!!! — заорал телефон голосом Михаила, а я оглохла на оба уха. — Ты цела? Где ты?

— Все в порядке, не ори, — взгляд упал на бутылку коньяка, я потянулась за ней, но опомнилась, так и НС недолго получить. Хотя, наверно, оно итак у меня будет, пила я вчера, промилле ещё остались скорее всего.

— Алиса, назови немедленно адрес!

— Чего пристал? — я была сама любезность.

— Я приеду, решу все.

— Тоже мне решала нашёлся, — огрызнулась я, выжимая подол майки на коврик. — Успокойся и смирись, что ошибся.

— Дура чокнутая! Где ты сейчас?

— Черт его знает, где-то на набережной… — я стянула кеды с ног, потому что они безбожно промокли и только холодили ноги.

— Сиди тихо.

А мне хотелось громко, с песнями и плясками, можно было бы ещё и с дракой. Но это на свадьбе принято, а на похоронах только угнетение, пусть и хоронят не человека, а чувства.

Когда бывший муж приехал я не заметила, потому что сидела на песке с бутылкой коньяка. Дождь стекал по полностью промокшей мне, но я взирала на ситуацию с беспристрастностью Эраста Фандорина, что садится за карточный стол.

— Что ты натворила? — Михаил взбудораженный и нервный встал рядом, надменно глядя сверху вниз. Меня это выбесило и я поднялась на ноги. Песок противно прилип везде.

— Разбила машину, — философский тон довёл мужчину быстрее, чем самая позорная истерика и он взорвался.

— Ты понимаешь сколько стоит эта машина? — он развернул меня лицом к себе и встряхнул. Коварный коньяк выплеснулся на его футболку. От частоты потряхиваений меня стало мутить, но чтобы сказать об этом, мне надо было перебить Рубенского, но куда там, проще позвоночник динозавру перебить, чем остановить нотацию разгневанного бывшего. — Ты отупляешь, что тебя прав лишат, ты пьяная в хлам!

Вестибулярный аппарат с детства у меня был не ахти. На всех горках меня мутило, при подъёме на высоту я паниковала, да даже на каблуках временами дезориентировалась. И сейчас случилось то, что я держала в себе с младенчества, справляясь с головокружением. Я блеванула. Прямо на мужчину.

Пока я пыталась отдышаться и прийти в себя, бывшего несло, как старый жигуль по непаханому полю. Я узнала такое о себе, что все шесть лет он держал глубоко внутри. Даже чуточку возгордилась. А потом он вырвал бутылку из моих рук и с размаху запустил в реку.

— Что случилось? — спокойно спросил он, когда меня перестало выворачивать коньяком. Я оттопырила средний палец, намекая на ответ и зашагала к дороге. — Я тебя всю в песке не повезу.

Я махнула на него рукой. Может быть мечта у меня была: погулять под дождем, а он тут за салон свой беспокоится. Через сто метров меня догнала машина и Миша, открыв окно, заговорил:

— Садись, Алис, — но я упорно топала босыми ногами по асфальту, ощущая какое-то мазохисткое удовольствие. Дождь не прекращался, на мне не осталось ни одного места где не было бы мокро. — Я перегнул, идём отвезу домой.

Камень, что впился мне в пятку, испортил момент, и я оступилась, зашипела. Подумалось, что не такая уж и приятная прогулка. Я обошла внедорожник с разбитой стороны, покачала головой и открыла пассажирскую дверь.

— На счёт машины не парься, — Рубенской включил обогрев и я, поджимая босые ноги, тряслась от резкого контраста температур. — Я сам в ремонт отгоню. ДТП… Короче, я был за рулём, Алис, поняла?

Мне только и оставалось невнятно проклацать зубами чечётку. А возле дома Миша внезапно произнёс:

— Так вот значит как ты любишь? Сжигаешь города, а не мосты?

Человек, с которым ты шесть лет живешь, по определению должен знать тебя лучше всех. Миша и знал, если не полностью, то поверхностно точно. От этого я взбесилась и процедила, стараясь не прикусить язык:

— Да что ты знаешь о моей любви?

— Точно, что ее в нашем браке не было… — я задохнулась и хотела втащить ему, так сказать превентивно. — Была любовь из благодарности, с Васей из сопереживания, но вот такой, что ты разрушаешь свою жизнь, пляшешь босая под дождём и блюешь на песок, не было. Ты не любила Алис, ты позволяла себя любить. Благодарила, уважала, поддерживала взамен, но не любила. Только мне, чтобы понять это понадобилась шесть лет, а Вася, поди ж ты, понял спустя полгода, умный зараза…

Я не знала, что ответить ему. Мне итак плохо, а он ещё тут препарирует нашу с ним жизнь. Хорошая ведь жизнь была, чего ноет?

— Чего ты от меня ждёшь? — я шмыгнула носом, потому что сопли отогрелись в тепле. — Может мне извиниться, что вот так случилось? Что глупая девочка Алиса не знала, как это любить по-настоящему?

Рубенской усмехнулся и, посерьёзнев, заставил посмотреть ему в глаза.

— Просто, Алис, не просри это чувство…

Глава 31

— Не просри это чувство, не просри это чувство, — бурчала я себе под нос, поднимаясь на этаж. Рубенской вот умеет нагадить, ляпнуть и свалить в закат. А мне потом переваривай. Я злая и ещё более изнеможённая психовала на него, потому что не на кого было больше. Так увлеклась посылами к такой-то матери, что почти оступилась, когда увидела на верхних ступеньках Никиту.

Он сидел подперев подбородок руками и, упираясь локтями в колени. Под глазами залегли густые тени и моя внезапная радость омрачилась осознанием.

— Ты что-то забыл? — я старалась, чтобы мой голос не дрожал, но не удавалось. Мне захотелось прям тут сесть и снова разреветься, потому что было так паскудно, ведь вот только алкогольная интоксикация вошла в чат, заглушила все мысли о нем.

— Угу, — он кивнул и встал, — забыл. Открывай дверь.

Я открывала. Но замок не поддавался. Возможно меня передергивало от пристального внимания мужчины, но он это заметил и вырвал ключи из рук. Быстро вставил в скважину и, ухватив меня под локоть, затолкал в квартиру. Я признаться не знала что делать, пусть идёт собирает своё барахло. А он не шёл, сверлил меня своим чёрным взглядом.

— Ещё раз давай, — он выдохнул, словно ему неимоверного тяжело со мной разговаривать, — какого черта я сделал не так?

Он шагнул навстречу. Я невольно отшатнулась. Мне казалось, что стоит ему меня коснуться, и я растекусь тут лужей, а его прикосновения это то, что убеждает меня получше чем заветы из Библии и уголовный кодекс.

Никита потянул галстук. Впервые вижу его в официальной одежде и это настолько непривычно, что я подвисаю как зачарованная, глядя как к лицу ему этот стиль. Пиджак подчёркивает фигуру, белые манжеты рубашки контрастируют с цветом кожи, и сам он такой нереальный, как с обложки Форбс.

— Просто ответь, — ещё шаг и галстук стянут с шеи. Теперь рубашка провокационно расстегнута. — Что не так? Хочет Алиса сбежать от обязательств? Пожалуйста! Хочет все виды цветов и чтобы не было больше дорогих подарков? Сколько угодно! Не хочет мёрзнуть в России зимой? Да без проблем! Поэтому я у тебя спрашиваю ещё раз какого…?

Он двигается на меня. Я перебираю пальцами по стене, мечтая поскорее найти вход в зал. Там не замкнутое пространство и спальни есть опять же, бежать намного сподручней.

— Э-э-то не ты… Это я… — оправдываюсь и плюхаюсь на диван. А Ник становиться напротив, распахивает пиджак и бросает на кресло.

— Что ты? Недовольна? Обижена? Оскорблена? Что? — теперь пуговицы на рукавах и он так профессионально это делает, что я не могу с ним говорить, это так похоже на стриптиз, что я выбираю точку у него над плечом и пялюсь туда, — Что Алис, ответь мне, дураку!

— Да ничего! — взрываюсь и подскакиваю на диване. Я настолько громко это выкрикиваю, что Ириска подгавкивает. — Ничего понимаешь! Дело не в тебе, дело во мне!

— Не мели чепухи! — уже его голос на повышенных тонах. — Это самая дурацкая отговорка.

— Это самая правдивая исповедь, скотина ты толстокожая, что не видит ничего дальше своего носа!

— Чего я не вижу? Чего?

— Того, что я влюбилась в тебя! — кричу и обхватываю себя руками, заходясь в немой истерике. А Никита останавливается не расстегнув пуговиц, с сомнением смотрит на меня.

— Мне не послышалось?

— Что тебе могло послышаться? — я подскакиваю с дивана и бросаю в мужчину пульт от телевизора. Он уворачивается, но меня не остановить. В ход идёт ваза с астрами, фоторамка, тапочек. — Что? Что я такая чокнутая, что влюбилась в человека, с которым простой секс? Что это случилось не вчера, не месяц назад, а я сама не знаю когда? Что мне больно было знать, что этот человек просто спит со мной без всякой там любви?

Снаряды кончились и Никита воспользовался моментом, поднырнув мне под руку, схватил поперёк талии, закинул себе на плечо.

— Отпусти меня! — я закричала и брыкнулась так, что он невольно охнул, но лишь сильнее прижал к себе. Мы свалились на кровать, когда я вцепилась ему зубами в место пониже поясницы. Он навалился сверху и не давал пошевелиться. Его нос был в опасной близости от моих зубов, чем я не побрезговала воспользоваться, но Ник оказался проворнее, в итоге я вхолостую проклацала челюстью. — Пусти меня сейчас же!

— Алис, — он зафиксировал меня максимально удобно и выдохнул:- Я люблю тебя…

Я забыла как дышать, орать и кусаться. Лишь возразила:

— Ты врешь!

— Я влюбился в тебя тогда, в тот день, когда ты приехала загород в этих чертовых белых валенках, когда разревелась у меня на руках, когда извинялась, что прокатила. А потом, когда ты пришла сама ко мне, я понял, что не смогу без тебя. Я так сильно погряз в тебе, что занялся сталкерством, отыскивая всю информацию о тебе, потому что Олеся не дала твоего номера, она свято верила, что ты не готова и я сделаю только хуже и я ждал тебя. Полтора года ждал, чтобы увидеть тебя снова в свадебном платье…

— Так не бывает… — шептала я, с затаённым страхом, что он сейчас рассмеется и спросит серьезно ли я поверила в эту чушь. — Люди не влюбляются с первого взгляда …

— А почему? — он так правдоподобно удивился, что мне захотелось поверить. — Почему ты считаешь, что для любви нужны условия, долгое знакомство и нечто большее чем секс? Почему ты не веришь, что любовь с первого взгляда это и есть твой человек? Почему ты не веришь, что тебя просто можно любить?

— Потому что я эгоистичная, инфантильная и холодная…

— Горячее я ещё не встречал. Не видел такой страсти к человеку, не ощущал пламя, которое может так охватывать сразу двоих, а ведь оно твое… Ты чистый огонь, первозданный. Алис, как тебя можно не любить?

Я его не слышу я просто глотаю слёзы и уже не вырываюсь. Я тыкаюсь ему в шею носом, размазывая сопли. Никита ослабляет хватку и в один момент я цепляюсь за него руками и ногами. Я боюсь что он встанет и уйдёт. Я боюсь без него…

— Я тебя люблю, — повторяет он снова и снова. — Сильнее всего на свете. Я врал тебе, когда сказал, что не побегу за тобой в третий раз, я побегу. И в пятый раз, в десятый, в сотый. Буду бежать за тобой до тех пор пока ты мне не поверишь. Только оставляй мне лазейку всегда успеть догнать тебя. Алис… Я люблю…

Дождливой ночью в одной квартире были двое. Он и я.

Мужчина гладит меня по спине, убаюкивая своим дыханием. Он трепетно перебирает мокрые от дождя волосы. А я… Я любила его.

— Алис, Алиса… — Никита касается языком моего уха и шепчет. — Алис, а где вся посуда?

— Я ее разбила…

— Слава богу, а то я подумал будто ты нормальная…

Зря… Очень зря…

Эпилог

— Алиса Дальнозёрова, согласна ли ты стать Полонской?

Никита сидит на полу у моих ног и открывает коробку. Вытаскивает оттуда…

— Валенки? — я настолько обескуражена, что не могу сообразить к чему такой креативный подход. Да сейчас декабрь месяц, мы в загородном комплексе катаемся на снегоходах и готовимся к новому году, но валенки?

— Вообще-то, как принц я должен был сидеть тут с одним валенком, — он смущённо тянет себя за хвостик. — С тем, что ты потеряла в то утро, когда сбежала от меня в первый раз. Но потом у тебя в гардеробной я нашёл к нему пару и не смог удержаться.

— Так, — меня разрывало от смеха, — то есть, я наша русская Золушка? А это мои черевички?

— Ага!

— Как у царевны? — я пародирую панночку из вечеров на хуторе близ Диканьки, а этот невозможный мужчина подыгрывает мне.

— Лучше! — Никита стягивает с ног тапочки и примеряет мне валенки.

— Хорошо, а где мое кольцо? — начинаю торговаться и ловлю смущённый взгляд жениха.

— Честно? — он растирает лицо руками. — Я его в унитаз спустил…

— Что? Зачем? Я ведь тебя не кусала, ты должен был остаться нормальным…

— Я психанул, когда ты не приняла сапфиры и выбросил его. Поэтому валенки из запасного варианта стали главным! Ну так что? Согласна?

— Никит… я…

P.S.

Девушка в белых валенки бежала по заснеженной аллее. Тридцать первое декабря. Люди спешат по домам. А она, вот сумасбродная, бежит к площади.

Снегопад разыгрался, превратился в снежный танец.

Мужчина на площади. Он ловит ее на руки. Кружит.

— Скажи мне да, Алис… — в его руках появляется кольцо. Оно связано из трёх в знак бесконечность.

Глаза мужчины спрашивают. Ждут. Он держит девушку крепко, прижимает к себе. А она…

Она давно, в снежную ночь холодного ноября, сказала ему да.