Современная наука и философия: Пути фундаментальных исследований и перспективы философии

Необратимость развития познания и проблема инвариантов

Чтобы осознать взаимосвязь современной науки и философии, нужно разграничить эти понятия, иначе проблема потеряет смысл или, что почти то же, станет тривиальной. В чем различие философии и частных, конкретных наук?

Известно, что кроме мира в его пространственном и временном многообразии, кроме взаимодействующих, определенных неисчислимыми опосредствованиями конкретных вещей и процессов, нет ничего, нет творящей, длящейся субстанции, которая была бы отделена от мира. И этот мир изучается и конкретными науками, и философией.

Разграничение философии и наук может быть выражено как разграничение применяемых там и тут инвариантов. По-видимому, возможно известное уподобление конкретно-научного понятия преобразований и их инвариантов соотношению идей, оценок, выводов, тому многообразию, которое можно было бы назвать пространством познания.

В инвариантах науки фиксируется соотношение между конкретными меняющимися, хотя и взаимосвязанными элементами бытия, в инвариантах философии – соотношение между единой субстанцией и ее многообразными проявлениями.

Проблема субстанции являлась сквозной проблемой философии, начиная с ионийской школы. Исторически инвариантным здесь было сопоставление гомогенного, неподвижного бытия и бытия, обладающего бесчисленными предикатами. Оно принимало формы апорий, и предлагавшиеся выходы из них поднимали философию на новый уровень. «Круги» в философии, о которых писал В. И. Ленин[4], включали самые различные направления, уводившие ее в сторону, возвращавшие назад. Сама указанная проблема оставалась, но она решалась каждый раз, на каждой новой ступени по-новому. И здесь речь идет о необратимости развития философии, ее преобразованиях, выражающихся в переходах от раньше к позже, что вело ее ко все более полному и глубокому отображению объективного бытия.

В математике и физике инварианты определяют группу преобразований. Философское обобщение придает этому понятию максимально широкий смысл, максимально общий характер. Инвариант становится определением уже не модусов бытия, а бытия в целом, бытия как субстанции. Это общее определение каких угодно модусов, каких угодно преобразований, каких угодно предикатов.

Допустимо пи, однако, переносить понятие инварианта в область, где нет метрики, нет величин, где фигурируют качественно иные понятия? Думается, ответ может быть утвердительным. Философское обобщение данных современной науки означает выход не только за пределы мира величин, но и за более широкие пределы мира модусов, переход от количественного смысла понятия «инвариант» к более общему. Существует классический пример философского обобщения – переход от физических представлений к философскому понятию материи[5]. Аналогичным образом возникает общенаучное понятие инварианта. Это – обобщение истории науки и вместе с тем обобщение всей иерархии научных дисциплин.

Обратимся к античной философской мысли. Укажем на переход от качественных свойств меняющегося во времени и в пространстве бытия к понятию единой, тождественной себе субстанции. У Фалеса это все еще одна из качественных форм вещества – вода, но ей уже приписана тождественность себе, она сохраняется в своих качественных трансформациях. У Апаксимена эту роль играет воздух, у Гераклита – огонь, но уже Анаксимандр формулирует представление о более общем, хотя и не потерявшем связи с чувственным миром, первоначале – апейро-не. Может ли исчезнуть проблема субстанции, находящая свое выражение в понимании субстанции то как непространственной, идеальной, то как пространственной, материальной, сенсуально постижимой сущности бытия? Нет, исчезновение такой проблемы и такой коллизии было бы исчезновением философии. Она инвариантна при всех изменениях, преобразованиях, которые имели место в процессе исторического развития философии.

Превращение инвариантов науки в инварианты философии – это и есть философское обобщение науки. Оно состоит в устранении частных границ йнварианта, в переходе через границы количественных, вообще модальных его характеристик. Если говорить о физике, то тождественность частных субъектов преобразований – координат, скорости, ускорения, импульса, энергии и т. д. – выступает уже как тождественность субъекта всякого преобразования, как наличие в нем общих предикатов. Иначе говоря, движение, изменение, трансформация, многообразие не имеют смысла без того, что движется, изменяется, трансформируется, что является носителем этого многообразия.

Значение философского обобщения науки для истории познания становится особенно отчетливым, когда мы переходим к проблеме необратимости познания.

Замечания В. И. Ленина о «кругах» в истории философии и о спирали исторически развивающегося познания уже содержат ответ на вопрос об обратимости и необратимости познания. Познание идет по кругу, «возвращается на круги своя» и в этом смысле обратимо. Но если эти круги образуют спираль, повторяя друг друга на все более высоком уровне, то движение становится необратимым. Круги познания, повторяя друг друга в пространстве идей, появляются в различные времена. При этом главное в том, что эти времена действительно различны, что время, отсчитываемое кругами, обладает необратимым направлением. Такая необратимость направления состоит в возрастании адекватности познания, во все более адекватном отображении неисчерпаемой сложности бытия.

Механизм такого возрастания тесно связан с взаимодействием философии и частных наук. Каждое крупное открытие, даже если внешне оно возвращает нас к теориям прошлого, оказывается в изменившихся «начальных условиях» обобщения. Коперник вернулся к идеям Аристарха Самосского. Но он вернулся к ним на новом этапе развития общества, тогда, когда коренным образом изменились критерии истины и ее познания, когда натурфилософия Возрождения, еще не найдя внешнего, эмпирического оправдания теории, уже прокламировала его, когда изменилась или была готова измениться традиционная логика, когда канонизированная перипатетика, аристотелизм переживали острый кризис. Общая концепция мира, к которой апеллировали теперь в поисках внутреннего совершенства, была новой. Она впитывала опыт изучения конкретного многообразия мира и превращала такое изучение в составную часть необратимой эволюции представлений о мире в целом.

Необратимость – это упоминавшаяся уже инвазия прошлого и будущего в настоящее.

В результате настоящее, по словам Лейбница, обременено прошлым и чревато будущим. Здесь-теперь с этой точки зрения чем-то напоминает частицу в квантовой механике – средоточие волны, средоточие вне-здесь-теперь. Так и философское обобщение, по сути дела, есть устранение изолированного здесь-теперь в науке, ликвидация иллюзорной автономии частной концепции, связывание ее с общей концепцией бытия, мира. Французский ученый Лаплас утверждал, что разуму труднее погружаться в самого себя, чем идти вперед. Философское обобщение – это погружение разума в самого себя, вызванное его продвижением вперед.

Погружение разума в самого себя меняет смысл повторяющихся при его продвижении вперед концепций, приводя к тому, что некоторое повторение высказанных ранее идей не означает повторения пройденной ступени познания.

В современной естественнонаучной литературе различают два определения необратимости времени: слабое, сводящее необратимость к различию раньше и позже, и сильное, требующее, чтобы однонаправленность времени характеризовала уже данное мгновение, т. е. теперь. Можно показать, что такая двойственность определений вытекает из двойственности самого бытия. Первый его аспект – это дифференциальные законы движения, где заданы соотношения бесконечно малых в каждый данный момент, заданы теперь. Второй аспект – интегральный, когда заданы начальные условия для уравнений, определяющих локальные элементы бытия. Хорошо видно соотношение этих аспектов в классическом примере поисков рационального решения проблемы начальных условий возникновения первичной туманности. Закон движения планет – дифференциальный закон, описываемый дифференциальным уравнением. Он позволяет установить повторяющиеся положения планеты на орбите. Но форма орбиты и тангенциальная составляющая действующих на планету сил могут быть определены переходом к новому закону и даже, как показал Кант, к иной форме движения. Ньютон предоставил право на первоначальный толчок, объясняющий тангенциальную составляющую, богу, Кант – молекулярным силам в первичной, предшествовавшей созданию планет туманности. При этом он называл мысль о божественном первоначальном толчке выходом, недостойным для философа. В лице Канта разум вышел за пределы рассудка, замкнувшегося в известных ему законах, и перешел к иному закону. «Рассудок, – отмечал Гегель, – дает определения и твердо держится их; разум же отрицателен и диалектичен, ибо он обращает определения рассудка в ничто; он положителен, ибо порождает всеобщее и постигает в нем особенное»[6].

Философия ограничивает локальный закон, переходя к другому закону, к универсальной связи мироздания. Но при этом более широкие пространственно-временные рамки нового закона, переход ко всеобщему, к определению в нем особенного – это и есть тот переход, который сообщает познанию его необратимый характер.

Проблема необратимости развития науки, перехода от одного открытия к другому, от одного уровня обобщения к другому связана с проблемой движущих сил этого процесса, Внутренняя логика, приведшая к тому или иному открытию, не может объяснить, почему открытие произошло в данное время и в данном месте. Чтобы понять историю науки, приходится принимать во внимание такие факторы, как практические запросы, связанные в конечном счете с развитием производительных сил, исходные идеи науки, положение науки в обществе и многое другое. В целом это компоненты и результаты преобразования мира, которые создают начальные условия и импульсы для его познания.

Взаимосвязь внутренней логики и внешних импульсов познания приобретает особенно отчетливые формы в современных условиях, для которых характерны наиболее мощные внешние импульсы эволюции познания, новые условия и запросы производства, наиболее широкое и глубокое видение физического мира, новые эмпирические корни познания. Сюда входят характер и уровень развития производительных сил, экономика, социальные отношения, все области культуры, все, что направляет науку в определенное русло, образует условия для ее движения в этом русле. Сюда включаются и исходные принципы, достигнутый уровень техники эксперимента и наблюдения. Все это оказывает определенное воздействие на логику развития научной мысли.

В чем состоит специфика современной научной мысли? Прежде всего в том, что наука сейчас свободно оперирует обоими полюсами иерархии природы: уходящими в бесконечно большое космическими масштабами и уходящими в бесконечно малое ультрамикроскопическими масштабами пространства и времени. Причем тут не две операции, а одна. Современное атомно-космическое мышление соединяет схемы внутриатомных и внутриядерных и схемы внегалактических областей.

У Гоголя в «Страшной мести» есть такая фантастическая картина. Вдруг расширился горизонт и стали видны горы, реки и города, отстоящие от зрителя на сотни и сотни верст. Нечто подобное произошло сейчас, только видны стали (не всегда отчетливо, не всегда однозначным и достоверным образом) области в миллиарды световых лет и области в миллиардные доли сантиметра и соответственно – временные интервалы в миллиарды лет и в миллиардные доли секунды.

Представим себе некое существо, путешествующее вперед и назад по всей иерархии современной картины мира, от элементарной частицы до Метагалактики. Это существо не очень отличается от современного физика. Оно не похоже на фантастического фламмарионовского Люмена, который улетел от Земли со сверхсветовой скоростью (эта литературная гипотеза несколько раздражала творца теории относительности) и, последовательно перегоняя световые лучи, несущие все более ранние зрительные образы, видел происшедшие на Земле события в обратном порядке. Существо, о котором идет речь, находится в этом смысле целиком в рамках релятивистской причинности и необратимости времени. Более того, необратимость времени, неповторимость не только событий, но и управляющих ими законов, модификация законов – это основное, в чем убеждаешься при переходах к бесконечно большому и к бесконечно малому.

Уже в очень давние времена существовали две концепции повторяемости – пространственная и временная. Первая исходила из конечного числа частиц в мире и бесконечного числа вариаций их размещения. Среди таких бесконечных вариаций конечного числа элементов неизбежно встретятся повторяющиеся сочетания, т. е. миры с одним и тем же сочетанием частиц, идентичные миры, где у таких же людей с такими же именами повторяются паши поступки и душевные состояния. Временная модификация подобной концепции состоит в повторении событий при бесконечной модификации частиц в одном и том же мире: рано или поздно «Ахиллес будет снова послан в Трою».

Современная наука в качестве фундаментального принципа, определяющего логику ее развития, выдвигает иной принцип, исключающий и современное повторение Земли в безбрежных просторах Метагалактики, и повторение настоящего во временной эволюции, в прошлом или в будущем. Нельзя познавать мир без понятия повторяемости и однотипности событий, инвариантности, сохранения, соблюдения законов. Но вместе с тем наука не может развиваться, приближаться к истине, т. е. быть подлинной наукой, не обнаруживая необратимого усложнения, неповторимости, нарастающего многообразия мира. Сейчас признание растущей сложности сменяет принцип элементарности, который лежал в основе логики научного развития в классические времена, когда нормальным считался переход от сложного к простому. Вернее, даже не сменяет, просто поиски элементарной схемы сочетаются с признанием необратимого усложнения.

Современная картина мира напоминает художественный шедевр, находящийся не на стене картинной галереи, а на мольберте в мастерской: общая композиция уже видна и может быть сформулирована, хотя рисунок кое-где дан совсем эскизно и краски перемежаются пятнами нетронутого холста. Общая композиция состоит в усложнении мира в обоих направлениях, причем усложнение в сторону бесконечно большого увеличивает сложность, дифференцированность, структурность, многоплановость бесконечно малого и наоборот. Парадоксы космоса и парадоксы атома переплетены и питают друг друга. Это не сближение типа брюсовского: «Быть может, эти электроны – миры, где пять материков…» Это унисон диссонансов.

Как это влияет на наш «мир, где пять материков»? Он очень зависит от не повторяющих этот мир электронов. И не меньше – от протонов, нейтронов, мезонов… имя же им – легион. От успехов в упорядочении это-, го легиона. Но не от классического упорядочения, а от такого, которое находит новые и новые каноны и нормы «порядка». Сейчас основные пути, на которых открывают новые свойства элементарных частиц, – это исследование космических лучей, в том числе внеземные наблюдения, и изучение поведения частиц в ускорителях. Эти пути ведут не только к увеличению числа известных элементарных частиц (что подчас смущает душу физика), но и к надеждам на установление единой теории, которая объяснит их число и многообразие.

Несомненно, это и есть внутренняя логика научного развития. Мысль об ускорителях высоких энергий (в сотни миллиардов электрон-вольт), которые помогут открыть новые закономерности рождения, движения и распада частиц, – логический вывод из экспериментов с космическими лучами и с частицами, прошедшими через современные ускорители. Но ускорители и эксперименты – это не только мысль. Ныне наука все более превращается в неотъемлемую часть материального производства, в непосредственную производительную силу, неотделимую от других производительных сил. То, что можно назвать логикой развития науки, включает соотношения между экспериментом и производством, отражает определенную структуру производства, т. е. условия, которые отнюдь не являются внешними. Отсюда видна крайняя условность понятий «внешних» и «внутренних» факторов развития науки.

Такое понимание роли науки противостоит концепции, которая выступает под именем сциентизма и дает повод для двойственной оценки роли науки в судьбах современной цивилизации. Это иногда означает простую констатацию возрастающей роли науки, хотя такому утверждению ни к чему претендовать на особый «изм». Но возможна и другая оценка, когда наука рассматривается как общий, всеобъемлющий и самостоятельный фактор развития цивилизации. Дело в том, что, расширяя свое воздействие на это развитие, наука тем самым способствует устранению того разрыва между наукой и трудом, который в течение веков накладывал отпечаток на всю историю познания. Но их органичный синтез возможен лишь при условии преобразования социальной структуры. Таким образом, воздействие на развитие общества со стороны науки носит такой характер, что ему противоречит ограниченная концепция науки как автономного и определяющего источника прогресса.

Спираль философии

Мы уже упоминали о высказанной В. И. Лениным идее «кругов» в философии, образующих спираль ее исторической эволюции. Это понятие тесно связано с положением о связи философии с необратимым потоком научных открытий и обобщений. Несовпадение каждого нового витка с предыдущим, включение философии в общий необратимый процесс познания означает, что философия, переходя от одного витка к другому, охватывает, дифференцирует и объединяет все больший круг достоверных знаний о мире. Спираль, отображая прошлое философии, устремляется из настоящего в будущее, и при этом сохраняются специфические философские проблемы, несмотря на самые радикальные преобразования картины мира. Последние происходят сейчас очень быстро, чуть ли не каждый очередной номер научного журнала заставляет задуматься над определениями и проблемами пространства, времени, движения, вещества, поля, жизни.

Представление о будущем философии не может свестись к перечислению проблем, которые, по всей вероятности, будут поставлены перед ней с развитием конкретных наук в течение прогнозируемого периода. В этом смысле в философии не может быть чего-то аналогичного упомянутым выше задачам Гильберта, которые он поставил перед математикой в качестве прогноза для наступавшего тогда XX столетия. Здесь могут быть и проблемы, которые решались с древности до наших дней и которые по своей природе получают все новые и новые решения. Поиски решения этих проблем в философии сопровождались столкновением самых различных, нередко противоположных, концепций – материалистических и идеалистических. Это, однако, не значит, что меняются лишь ответы, а вопросы остаются одними и теми же. Переход от одного круга в спирали познания к другому, что составляет необратимое движение философской мысли, связан с изменением как вопросов, так и ответов.

В поисках специфических философских проблем мы всегда будем возвращаться к античным истокам философии, и в этом смысле прогноз сопровождается историко-философским аккомпанементом.

Как уже говорилось, первой из выдвинутых в Древней Греции философских проблем была проблема субстанции – тождественной себе основы бытия, предполагающей изменение, включающей понятия инвариантности и преобразования. Тем самым возникла проблема гетерогенности и гомогенности бытия, т. е. его структуры. С онтологической проблематикой была связана проблема истины, ее относительного и абсолютного характера, роли эмпирии и логики в поисках истины.

Для античной философии в целом, в ее зависимости от механико-математических, физических и биологических представлений того времени, характерен переход от статических понятий к динамическим. Ионийские философы искали в движущемся, гетерогенном мире субстанцию как нечто устойчивое, пребывающее. Для Фалеса, как уже отмечалось, это что-то чувственно постижимое, воздействующее на органы чувств и при том способное к качественным модификациям. Фалес находит такую субстанцию бытия в воде, как Анаксимен – в воздухе, Анакси-мандр – в апейроне. Вода способна принимать любую форму, она подвергается качественным преобразованиям, но сохраняет свою способность воздействовать на органы чувств. В постоянном включении гетерогенности и изменчивости в понятие субстанции как тождественной себе основы бытия состоит характерная черта античной мысли.

После ионийской школы, уже переходившей к гетерогенной и модифицированной во времени, но гомогенной в пространстве субстанции, Эмпедокл в V веке до нашей эры включил в концепцию субстанции многообразие в каждый данный момент без модификации во времени. Субстанция мира – сохраняющиеся во времени, не переходящие одна в другую стихии земли, воды, воздуха и огня. Гетерогенность субстанции в пространстве позволяет Эмпедоклу объяснять многообразие мира и его эволюцию, исходя из сохранения стихий. Позиция Демокрита была в этом отношении иной. Субстанция не имеет качественных различий ни во времени, ни в пространстве. Многообразие бытия в пространстве и его эволюция во времени объясняются только различием между атомами и пустотрй, между бытием и небытием, а также различием в расположении атомов.

Разграничение многообразия бытия и его единства и попытки выведения многообразия из единства лежат и в основе другого направления античной мысли, отказавшегося искать субстанцию в мире протяженных, чувственно постижимых объектов. Поиски пребывающего привели Пифагора к идее: основа бытия – это не меняющиеся предметы, а числа. Аналогичным образом – через устранение сенсуальной пестроты – Анаксагор пришел к понятию «нус» (это слово трудно перевести, настолько разнообразен вкладываемый в него смысл). «Нус» близок к понятию упорядоченности, структурности мира, качественных различий между рядами явлений и в то же время – к понятию управляющего миром интеллекта. А согласно Платону, идеи правят миром, ведь именно они объявляются основой бытия.

В философии Аристотеля протяженная материя противостоит форме, обладая «силой», т. е. способностью приобрести форму, возможностью бытия, в то время как форма обладает «энергией» – формирующим началом, превращающим эту возможность в действительность, вносящим в мир качественное разнообразие, гетерогенность. Впрочем, еще до того, как появилась подобная концепция (а ей предстояло стать господствующей в течение двух тысячелетий), греческая философия достаточно отчетливо противопоставила понятия гомогенности и гетерогенности субстанции. Речь идет о гомогенной в пространстве и во времени неподвижной субстанции элеатов и мире Гераклита, в котором нельзя дважды войти в одну и ту же реку, ибо «все течет, все изменяется». Концепция Гераклита не была историческим завершением выдвинутого античной мыслью круга представлений, но она явилась новым решением той апории равного себе и неравного, покоя и движения, которая побуждала античную мысль к движению по этому кругу.

Концепция Гераклита, согласно которому сущность бытия – это огонь, явилась решением данной апории потому, что она превратила само движение, саму трансформацию мира в его сущность. Огонь Гераклита не изменяется, он и есть само изменение, сгорание и уничтожение всего сущего. Подобное изменение самого понятия субстанции вместе со всеми проблемами, входящими в первый круг спирали познанпя, оказалось логическим завершением этого круга.

Такой оценке Гераклита нисколько не противоречит тот исторический факт, что его учение относится не к эпилогу, а к прологу античной философии. Последняя в качестве начала всего последующего прогресса философии отнюдь не была сокращенным выражением идей, предвосхищающих своей структурой их историческую последовательность. Как уже говорилось, чисто логические переходы еще не реализуют необратимости времени. Слияние логики с историей, необратимость исторического процесса связаны с переходами от одного круга к другому. Возникновение и в еще большей мере распространение философских концепций в древности и в средние века имело исторические, социальные корни. Но тогда еще не было того преобразования, которое положило начало следующему кругу развития философии.

Этот круг охватывает классический рационализм, атомистику XVII века, учение Спинозы. Мы знаем, что ход античной мысли состоял в поиске субстанции, объясняющей многообразие мира. До известной степени аналогичной этому была эволюция проблемы субстанции в эпоху Возрождения и в XVII веке. Декарт ограничил физику протяженной субстанцией, которой он приписал движение как присущее ей состояние, не требующее внешних воздействий. Гассенди вернулся к идеям Декарта, но уже на новой основе, с обобщением большого круга фактов, объясняя многообразие мира, как и античная атомистика, разграничением качественно неразличимых частиц и пустого пространства. Спиноза попытался ввести гетерогенность, структуру в само определение субстанции, отождествив бытие в целом – производящую природу (natura naturans) с дифференцированной, составленной из модусов, произведенной природой (natura naturata). Конечно, это достаточно далеко от отождествления творящей и изменяющей мир субстанции Гераклита с персонифицированным временем, огнем.

Наука XVII века сделала инерцию субстанциальной. То, что для древности было нарушением статической гармонии мироздания, стало основой его динамической гармонии. Динамизация пошла дальше. Признаками субстанции, вернее, ее атрибутами стали считать способность ускорения, силовые взаимодействия, массу. Но общей философской предпосылкой такого расширения и обобщения понятия субстанции стало ее отождествление с охватывающей пространственные и временные модусы natura naturata.

Следующий круг включает прежде всего диалектику Гегеля, в которой динамической стала сама логика бытия. Эта логика предъявляет претензию на роль движущей силы эволюции мира, на роль субстанции движущегося бытия.

Качественно новое понимание субстанции было дано в философии марксизма. Оно явилось завершением предшествующего развития философии и вместе с тем началом нового периода в истории познания и преобразования мира. У Маркса субстанцией становится само бытие, сама объективная реальность в единстве всех форм ее саморазвития, всего многообразия явлений природного и социального бытия. Развитие естественных наук в этот период связано с установлением иерархии форм движения, что стало возможным, как показал Ф. Энгельс в «Диалектике природы», благодаря естественнонаучным открытиям XIX века, таким, как принцип сохранения энергии, клеточная теория, эволюционная биология.

Дальнейшее развитие философии будет связано с углублением динамизации учения о бытии, с учетом того представления о гетерогенности и структурности мироздания, которое вытекает из развития науки XX столетия. В древности и в средние века основой представления о единстве и вместе с тем о структурности бытия была интегральная идея статической гармонии мира. В последующие столетия такой основой стали дифференциальные переходы от положения к скорости и от скорости к ускорению, дифференциальное представление о движении от мгновения к мгновению и от точки к точке, т. е. о непрерывном движении в гомогенном пространстве и времени. В XIX веке структурность мира и его единство были поняты в аспекте перехода одной формы движения в другую при их несводимости друг к другу. Вся эта эволюция демонстрировала динамизацию учения о пространственных свойствах субстанции, проникновение времени в это учение. Неклассическая наука XX века продолжает линию все более глубокой динамизации и структурализации картины единого бытия, установления все более тесной связи пространства и времени.

Вместе с тем сейчас структурализация картины мира, отображение его объективной дифференцированности и единства, происходит в условиях усиливающейся взаимосвязи философии и частных наук.

Античная философия включала совершенно конкретные, чувственные представления о структуре вещества. Спиноза отождествил natura naturans и сумму модусов natura natu-rata и вместе с тем разграничил их, сосредоточив внимание философии на natura naturans. Гегель приписал природе функцию остановившегося инобытия духа, и в его «Философии природы» интерпретация физики, химии и биологии исходит, по существу, из неподвижных и претендующих на окончательный характер представлений о процессах природы. В марксизме диалектика превратилась в учение о законах развития бытия и его отражении в логике развития понятий.

Приобщение к диалектико-материалистической философии раскрывает не научные истины в последней инстанции, а живую динамику науки, движение, изменение, трансформацию научных представлений.

Философские обобщения выступают как исходный пункт трансформации научных истин.

Но могут ли решения тех или иных философских проблем объяснить эволюцию науки? Может ли сквозной характер таких утверждений, как положение о единстве пространства и времени, о познании как отображении бытия, объяснить смену конкретных представлений о пространстве и времени, эволюцию познания?

Ведь каждый раз, когда мы говорим о субстанции, мы тем самым адресуем самой науке вопрос о том конкретном множестве модусов, которое здесь спрессовано в единое, всеохватывающее целое.

Понятие «вопрошающего инварианта», прогноза тесно связано с понятием абстракции как момента движения познания к богатству конкретных определений и опосредствований, с понятием, которое в своей рациональной форме было разработано К. Марксом. Это понятие, отнесенное к будущему философии, в его научной трактовке принадлежит диалектико-материалистической философии, исходящей из движения бытия и отображающего его движения познания. Метафизическая философия видела некоторое развитие лишь позади себя – историю заблуждений, через которые постепенно пробивалась истина, обретенная наконец в данной системе, которая оставляет будущему только шлифовку деталей и коллекционирование аргументов. Такая философия могла мириться с историей философии, но не могла включать прогнозы. Даже философия Гегеля была в этом смысле беспрогнозной: она видела в прошлом не заблуждения, а эволюцию истины, но эта эволюция заканчивалась самопознанием абсолютного духа. Только философия, рассматривающая логику как отображение бесконечного в своей сложности и в своем усложнении бытия, может включать прогнозы будущего.

При этом она исходит из того, что самые радикальные изменения теряют смысл, если нет чего-то постоянного, некоторого тождественного себе субъекта изменения, определенной основы для дальнейшего развития. Познание эволюционирует, но оно бы потеряло смысл, если бы исчезли понятия объекта познания, приближения к этому объекту. Они не могут исчезнуть, так же как не может в реальном движений исчезнуть его субъект. Отсюда следует, что прогнозы в диалектико-материалистической философии – это органичная часть истории познания, его предшествующего движения. Речь идет о прогнозах дальнейшей эволюции философских понятий, которые утверждают существование, познаваемость неисчерпаемого в своем бесконечном движении объективного мира.

Мы разграничиваем в движении философской мысли движение по кругу – как логически оправданную эволюцию идей и движение по оси спирали, от круга к кругу, совпадающее по направлению с необратимым потоком времени от раньше к позже. Этот процесс включает и переход от одного решения той или иной проблемы к другому, и переход к новой фундаментальной проблеме. При этом каждый акт «углубления разума в самого себя» ведет и к преобразованию картины мира. Такие преобразования необратимы. Поэтому они являются звеньями подлинной истории мысли. Слово «история» означает, что процесс направлен туда же, куда направлено и время, что процесс превращает раньше в позже. Вдоль оси философской спирали направлена необратимая эволюция познания, отображающая историю природы и человечества, историю познания и преобразования мира.