Совсем другая сторона

5.

Утром, когда мы собирались, я молчала, как зарезанная — надеюсь, Хаарт был доволен.

Опять же, никуда мы с утра не поехали, а вновь отправились бродить по базару. Рыночная площадь довольно быстро наполнялась народом, хотя, самое оживленное время, видимо, приходилось на полдень.

— Нам надо купить муку, — сказал Хаарт, — и соли.

И нырнул в эту толпу.

Я пробиралась за ним. В голову мне закралось нехорошее подозрение, что, раз тут женщина не может слова молвить, как у нас на Востоке, то и тяжести тоже положено таскать ей. А мужчина должен идти впереди и отмахиваться кинжалом.

И тут я впервые увидела конченного.

Он сидел на земле — может, он и мог передвигаться без посторонней помощи, но это должно было стоить ему огромных усилий — расплывшаяся, бесформенная туша, настолько, что руки и ноги у него походили на чудовищные ласты.

Я отвела в сторону взгляд, как обычно делаешь, когда сталкиваешься с каким-нибудь уродством или увечьем, и уже хотела пройти мимо, но тут он меня окликнул:

— Эй!

Я вздрогнула и обернулась.

— Привет, — сказал он.

Он говорил на языке той стороны.

— Ты ведь оттуда, верно? — сказал он. — повезло тебе. Вовремя ты оттуда убралась. Там сейчас, знаешь, что творится?

— Может, не везде, не во всем мире, я хочу сказать… — Я все еще старалась не смотреть на него.

— В Европе — точно. Послушай, а ведь я тебя знаю. И отца твоего помню. Я еще на лекции к нему ходил и в экспедиции с ним пару раз ездил, не помню как его фамилия.

Я помнила, как его фамилия, этого человека — каким-то образом я узнала его. Звали его Ян и, когда я его последний раз видела, он был нормальным стройным парнем. Лет пять назад это было, а потом он куда-то делся. Тогда многие куда-то девались, все носились по свету, как безумные, в предчувствии грядущих катаклизмов…

Хаарт окликнул меня из толпы и я была рада этому. Под насмешливым взглядом человека с той стороны я попятилась, потом повернулась и кинулась бежать.

Хаарт уже грузил мешки на телегу. Видимо, насчет тяжестей я напрасно беспокоилась.

— Ну, что опять? — спросил он.

— Там сидит человек… он выглядит очень страшно.

— А, — сказал Хаарт, — это, наверное, конченный.

— Что это значит?

— Болезнь.

— Заразная?

— Нет. Не думаю. — Он забросил последний мешок на телегу и кивком велел мне садиться, — во всяком случае ты можешь не волноваться.

— Я… почему?

— Потому, что женщины ей не болеют.

Хоть в чем-то здесь женщинам повезло. Но все равно, неприятная штука.

— Я его знаю. Он с той стороны.

— Ну и что? Люди с той стороны чаще всего и заболевают. И довольно быстро.

Вообще-то, так оно и должно быть. Если предположить, что у местных есть иммунитет. А женщины не болеют потому, что она, болезнь эта, как-то связана с у-хромосомой… Но все это были малоприятные мысли и я быстро их оставила.

Я и не заметила, как мы выехали из города — несколько десятков метров, и перед тобой слева и справа переливается травой равнина, шум базарной площади остался за спиной, он все затихал, затихал, затих и мы снова оказались одни в мире. Казалось, Хаарту и было легче одному, чем с людьми, он сразу как-то расслабился, словно что-то там выталкивало его из толпы или он не принимал их, не знаю. Вообще, не знаю, насколько тесно тут люди между собой общаются — даже из того, что мимоходом сказал мне Хаарт, было понятно, что отношения тут строго регламентированы… того нельзя, этого нельзя… Но до чего они спокойнее наших… ни одной драки за весь базарный день.

Я все еще размышляла над этим, больше по инерции, убаюканная мерной тряской телеги, как вдруг лошадь резко остановилась. Хаарт бросил поводья и спрыгнул на землю.

— Эй, что там?

— Погляди.

Я посмотрела в том направлении, куда он показывал и, поначалу, ничего не увидела. Потом… Высокая, по пояс, трава в том месте колыхалась как-то иначе. Хаарт уже бежал туда, разрывая перепутанные стебли. Я видела, как он наклонился, пропал из виду, потом появился вновь и крикнул:

— Иди сюда!

Я слезла с телеги.

Трава была такая сырая, что, не будь я в новых кожаных штанах, я бы тут же промокла, как если ступила бы в реку. Наконец, я добралась до Хаарта и увидела какую-то темную массу у его ног — эта масса вяло шевелилась.

— Помоги мне дотащить его до телеги Сказал Хаарт.

Сульп лежал на животе, его мощные, покрытые бурым мехом руки вытянуты вперед, словно он пытался ползти к дороге. Темная шкура казалась мокрой от росы, но, когда я, сев на корточки, дотронулась до него, ладонь моя стала красной.

— О Боже! — сказала я. — Да он ранен! Кто его так? Какой-нибудь хищник?

— Ты что же, не видишь? — раздраженно бросил Хаарт. — Это же огнестрельные раны. Это ваши.

— Ты так говоришь это, как будто я имею к ним какое-то отношение.

— Но ведь ты же все время хочешь стрелять, разве нет? Помоги мне перенести его.

Я собрала остатки здравого смысла и сказала:

— Нет, так не пойдет. Нужно переложить его на попону. Если мы потащим его за руки и за ноги, он умрет.

— Он и так умрет, — возразил Хаарт, но, тем не менее, поднялся с колен и пошел за попоной.

Я осталась рядом с раненным существом. Он лежал, уткнувшись лбом в траву, так что лица не было видно — только затылок с массивным костяным гребнем. таких существ — или почти таких — обычно рисуют в учебниках зоологии, они идут в цепочке, держась друг дружке в затылок, в руках у них намалеваны какие-то дубинки, а впереди цепочки — человек прямоходящий с человеком разумным.

Хаарт принес попону, мы расстелили ее рядом с сульпом и перекатили его на бок. Он слабо застонал. Я нажала на здоровое плечо и опрокинула его на спину, при этом из раны на груди толчком выплеснулся фонтан темной крови. С пулевыми ранениями я сроду дела не имела, а тут еще абсолютно чуждое существо. Тем не менее было ясно, что рана сквозная и, раз он не помер мгновенно, может, ничего важного и не задето. Я стащила свою хорошенькую хлопчатобумажную блузку — здесь-то не было хлопка, только лен, — и, как могла, перетянула рану. Сульп больше не стонал, но, видимо, лишь потому, что находился в глубоком обмороке. Мы с трудом перенесли его на телегу — весил он явно больше ста; я подсунула ему под голову мешок с овсом, чтобы уберечь от тряски. Лицо у него было страшное — я имею в виду, не из-за ранения, а вообще страшное — неумелая карикатура на человека. Расплющенный нос, скошенный лоб, выступающие надбровные дуги… все, как положено.

Хаарт уже подобрал вожжи и лошадь мягко двинулась с места.

— Мы повезем его домой? — осторожно спросила я. Не очень-то весело обихаживать такую громадину.

— Нет, — ответил Хаарт, — в становище. Не знаю, откуда он, но тут есть становище, в лесу неподалеку.

Синяя полоса леса приближалась медленно — мы сделали остановку, чтобы поесть и выпить теплого пива из глиняного кувшина. Я налила пива в кружку и попробовала напоить сульпа — он глотал, но в сознание так и не пришел. Я думаю, что для него так было и лучше — может, здесь и существовали какие-то болеутоляющие снадобья, наверняка растительного происхождения, но я-то ничего о них не знала.

К полудню стало почти жарко, роса со стеблей начала испаряться и вокруг одуряюще пахло разогретой травой. Зелень и зелень — цветов, которые у нас все время попадаются в полях и считаются сорняками, тут не было — ни цветов, ни опыляющих их насекомых. Только однодольные, только травы, а, когда мы подъехали к лесу, то оказались в густом покрове папоротника.

Очень тихий лес — никаких певчих птиц, хотя вообще-то, птицы тут, вроде были — я пару раз видела, как над равниной высоко в небе парили черные, точно вырезанные из бумаги силуэты. Лес, по которому можно проехать в телеге, поскольку он был полностью лишен подлеска. Колея шла под уклон и почва становилась все более сырой. Тут уже росли не хвойные деревья, а что-то коленчатое, раздутое, с нежной бледной зеленью. Хаарт повернул лошадь, запахло дымом и мы оказались вскоре в становище сульпов.

Все поселение состояло из нескольких шалашей или шатров, по моему, сложенных из полых стволов этих странных деревьев, и центральной площадки для очага — видимо, она служила местом общего сбора. В печи, сложенной из камней, горел огонь и в огромном котле варилось что-то съедобное. Мне потом пришлось попробовать это варево — это оказались коренья, а сульпы, при всем их внушительном облике, на самом деле были вегетарьянцами. Около огня возилась куча детишек — они были голенькими — я имею в виду, что шерсти на них не было и они вполне могли сойти за детенышей какого-нибудь человеческого племени. Хаарт, просунув голову за полог одного из шатров, объяснялся с сульпами на их странном наречии. Наконец, из шатра вылез патриарх — шерсть у него на груди была седая, а суставы рук и ног явно подагрические. Он наклонился над раненым, лежащим на телеге, оглядел его своими маленькими черными глазками и что-то буркнул. Потом протопал к другому шатру и оттуда, после недолгих переговоров, вылезли еще двое — одна из них совершенно определенно женщина — отвисшие груди свободно болтались по сторонам мощной грудной клетки. Сульпы подошли к телеге, без всяких усилий подняли попону и утащили раненного в шатер. Через несколько минут оттуда раздалось монотонное пение, сопровождаемое ударами чего-то мягкого (ладоней?) о какой-то гулкий предмет.

Я повернулась к Хаарту, который раскуривал трубку, прислонившись к чешуйчатому стволу огромного хвоща

— Что с ним будет дальше?

— Может, он умрет, — резонно ответил он, — Может, нет.

— Они будут лечить его как-то?

— Ну, у них есть свои способы. Сульпы очень хорошо разбираются в травах.

— А теперь что будет?

— Теперь, думаю, они нас накормят.

Нас действительно накормили, с моей точки зрения, в обход всяких санитарных правил, потому что все ели из того самого котла одной ложкой, которую передавали по кругу. Я проглотила пару ложек из вежливости, по вкусу это была дрянь порядочная, и дальше пропускала свою очередь, просто наблюдая за происходящим. Я уже поняла, что, несмотря на свою пугающую внешность, сульпы были существами покладистыми — никакой толкотни, никакого права сильного. Дети ползали повсюду и время от времени какая-нибудь мамаша отпихивала от раскаленных углей уж слишком подвижного исследователя.

Когда мы возвращались домой, Хаарт держал ружье на коленях.