Созвездие гончих псов

Динго. I

Сон никак не хотел уходить. Солнце давно уже светило в глаза, всячески намекая, что время движется к полудню, но я только больше жмурился. Желания вставать не было ни на каплю. Ни журчание ручейка, ни пение птиц в глубине леса не нарушали моей дремоты, а только как бы обрамляли ее. Ну как тут проснешься? Что за насилие над собой?

Но повалявшись так с полчаса, я понял, что вставать все-таки надо. Весь день не проспишь, тем более что во мне начал пробуждаться, потихоньку царапаясь изнутри, голод. Не сильный, но ноющий, настырный и мешающий на чем-нибудь сосредоточиться. Такой голод всегда напоминал мне зверька вроде суслика или хомяка — суетливый и жадный, он хотел запихнуть себе за щеки как можно больше запасов и ни с кем ими не делиться. Впрочем, мне и не с кем было — я был абсолютно один, и это было прекрасно. Я был предоставлен самому себе. И сейчас я встану не потому, что так нужно или кто-то сказал, а потому что сам решил. Потянувшись всем телом, я вскочил на четыре лапы.

Неожиданно? Вы уже настроились на что-то другое? Ну что же, если вы намерены дочитать этот рассказ до конца, то к неожиданностям вам лучше привыкнуть. Да и в жизни, как говорит мой опыт, может случиться всякое — лучше быть готовым ко всему.

Но в тот момент ничего не нарушало моего безмятежного спокойствия (и это было даже немного странно, в дальнейшем вам предстоит в этом убедиться). Итак, я потянулся, вскочил на четыре лапы и начал втягивать носом воздух. Воздух был густой, горячий и полный запахов. Многие считают, что запах — это что-то легкое, еле уловимое, не идущее ни в какое сравнение со звуком или изображением. Я немного жалею тех, кто так думает. Чтобы быть счастливым, вы должны постоянно чувствовать три основных запаха — запах солнца, запах сухой земли и запах воды. И регулярно примешивать к ним еще один — запах адреналина и страха. Запах охоты. То самое, чего мне сейчас не хватало.

Однако охота начинается не со страха и адреналина — она начинается с куда более банального запаха. С запаха пыли. Просьба не путать его с упомянутым выше запахом сухой земли — если первый вызывает чувство надежности и уюта, то второй может вызвать только раздражение, и к тому же ужасно щекочет ноздри. Если бы можно было от него избавиться, то любой уважающий себя хищник с радостью сделал бы это. Однако охота невозможна без выслеживания — а значит, и без его постоянного спутника, запаха пыли. И я, заранее чихая, приник носом к земле, стараясь уловить след какой-нибудь некрупной дичи. Вообще-то номинально я являюсь одним из самых грозных хищников в округе, но достаточно юный возраст и отсутствие надежной компании не давали мне поохотиться на кого-нибудь побольше и примиряло с необходимостью поймать и распотрошить кого-нибудь пернатого.

Запахов пернатых, мохнатых и даже иглокожих соседей вокруг тоже вилось великое множество. Но одно дело — почуять, что рядом, где-то на том же куске леса, есть какое-то животное, и совсем другое — выследит по тонкому следу запаха кого-нибудь конкретного. Выследить, не выдав при этом себя. До последнего момента.

Внезапно мою голову закололо какое-то беспокойство. Что-то в окружающей меня обстановке было не так, как обычно. Что-то шло не по плану, не по стандартному сценарию. Вот только что?.. Я наморщил рыжий лоб, покрытый короткой шерстью. Никак не могу сообразить. Ну и черт с ним, пусть. Меня сейчас волнует другое. Я вновь наклонился к земле и настроился на слежку. Голод ворочался уже сильнее, и это подстегнуло меня и немного обострило мои и без того сильные чувства.

На деревьях вокруг висело немало летучих мышей. Я не стал обращать на них внимания — мяса на два укуса, зато писка, визга, вонючей шерсти и противного хруста крыльев — выше головы. Да и висят высоковато. То и дело пролетающие попугаи мне тоже не подходят — слишком уж они проворны, даже если и сядут, то успеют трижды вспорхнуть, прежде чем я накинусь на них. Нет, тут нужно что-то другое. Например, запах не слишком большой нелетающей птицы — судя по всему, это была глазчатая курица — меня заинтересовал. Если мне удастся расправиться с ней, еды должно хватить на весь день. Конечно, получить большой шипастой ногой было бы неприятно, но, в конце концов, хищник я или нет? В охоте всегда есть определенный риск… Но я должен показать этой безмозглой птице, кто здесь главный! Азартно взяв след, я начал пробираться вперед, стараясь не слишком шуметь. Вперед… Вправо… Опять вперед… И еще немного влево… Есть! Мой нос раздвинул высокую траву, и я увидел курицу, преспокойно пьющую из полувысохшей лужицы. Она была одна — как и я, и это было хорошо, ведь с целой стаей я мог бы не справиться. Да что там, точно бы не справился. Позорного бегства от пинающихся и клюющихся птиц я искренне не хотел, поэтому тихо порадовался такой удаче. Теперь самое сложное (и самое интересное) — непосредственная атака на жертву. Запах адреналина вокруг меня стал густым, как ил, в ушах отчетливо был слышен стук моего собственного сердца. Страха пока не было — жертва еще не успела меня увидеть. Я сжался, собирая все свои нервы и все свои мышцы в один комок — и… Прыгнул.

Увидеть меня птица еще успела. А вот осознать — вряд ли. Ее возмущенно-паническое воркование, резкая волна страха и один короткий кувырок по траве длились от силы две секунды. Она только поняла, что с ней происходит что-то не то, а что именно — не было времени понять, потому что я уже перекусил хрупкую шею курицы. Несколько уже бессознательных судорог — и я, растрепанный и мокрый (вмазался в ту самую лужу, из которой птица пила), тяжело дышал над теплой тушкой. Вот так и бывает — выслеживаем долго, а сама схватка длится несколько мгновений.

Что-то не то… Это чувство охватило не только курицу. До этого я был занят слежкой, но теперь оно было сильнее, сидело внутри меня, сверля похуже голода… Я помотал головой, отгоняя странные ощущения. В самом деле, возможно, это просто головокружение после большого прыжка или еще что-нибудь?

Курица — а это была самка — весила каких-нибудь пару килограммов, а то и меньше, но мне этого хватало надолго. Утолив первый голод, я оттащил тушку к себе. Не на ту поляну, где я дремал утром, а в свою родную нору, где мне предстояло скоротать остаток дня. Дневные вылазки были кратковременными и непостоянными — самая активная жизнь в лесу кипела ночью.

Моя нора была глубокой, сухой и теплой, от нее исходил тот самый запах сухой земли. Я вдохнул его полной грудью. Приятно оказаться снова дома… Нора была моим и только моим местом. Когда-то тут жил кто-то другой, но когда я впервые ее обнаружил, она уже пустовала. Когда-нибудь я, возможно, и приведу сюда кого-нибудь… А еще позже — по ней, возможно, будут бегать мои дети… Но мне об этом было думать еще рано. Чтобы вам было понятней, поясню — на человеческий возраст мне было тринадцать с небольшим лет. Возраст вполне самостоятельный для того, кто является одним из самых опасных хищников в округе, поэтому я давно уже жил один. Но что до любви и продления рода — нет, с этим я еще подожду.

Я взял в зубы небольшую кость (остальная тушка разместилась в другом, специально предназначенном для этого углу) и устроился поудобнее. Настроение было преотличное, если бы еще в зубах не застряла пара перышек…

Чувство обеспокоенности и осознания того, что что-то идет не так, накрыло меня так же внезапно — уже третий раз за достаточно короткое время. Я нахмурился. Что же неправильно? Нет, это не может быть просто так. Где-то какая-то ошибка, обычно все как-то иначе… Нет…

Помучившись над этой загадкой несколько минут, я уже собирался махнуть лапой на все чувства и ощущения и заняться костью, как вдруг меня точно пронзило. Точно! Как же я сразу не сообразил! Это же… Это… Я вскочил, откинув в сторону кость и стукнувшись головой о потолок норы, застревая, кинулся к выходу наверх, вылетел на поляну, огляделся, тяжело дыша… Это невероятно. Это невероятно. Невероятно!

Несоответствие было только одно. Зато какое! Мое сердце готово было вылететь из грудной клетки, стуча в три или четыре раза сильнее, чем тогда, во время охоты. Я с совершенно окосевшим взглядом обозревал все, что находилось вокруг. Объяснения произошедшему не было.

Итак… Подытожим. Я — молодой пес динго. Я только что загрыз глазчатую курицу, а после этого лежал в норе и грыз ее кость. И, кроме того, я, вне всякого сомнения, нахожусь в Австралии.

Несоответствие было в том, что еще вчера я был человеком и находился в Англии, в Хэмпшире.

А что? Я же предупреждал, что неожиданностей будет много.

Сердце не прекращало своих попыток проломить мне ребра и выскочить наружу, хотя дыхание немного успокоилось. Так. Не отвлекаться. Думать. Думать серьезно. Почему это произошло? Что мне теперь делать? Спокойно. Не волноваться. Думать.

Практически сразу я понял, что метаться по поляне и звать на помощь бесполезно — в текущей ситуации я никак не мог себе помочь. Я даже говорить по-человечески не мог. Поэтому мне оставалось обдумывать произошедшее. Я превратился в динго. Я каким-то непонятным образом попал в Австралию и вселился в тело дикого динго. Да, не превратился, именно вселился — я это понял почти сразу. Не смотря на то, что я полностью вспомнил, кем я был раньше, мое восприятие мира сильно отличалось от обычного человеческого. Я видел, слышал, обонял как пес — ну, это, положим, понятно, я ведь в теле пса. Но откуда я знал все те подробности быта динго? Почему я помнил не только свою прошлую человеческую жизнь, но и свою жизнь динго? Откуда я, например, знал, что та птица, которую я загрыз час назад — именно глазчатая курица, если до этого я (человеческий я) из всех австралийских птиц знал только эму да казуара? Почему меня не передергивает от сырого, еще теплого мяса этой самой курицы? Нет, я не превратился. Я именно соединился с каким-то динго.

На какое-то мгновение я даже засомневался — а может быть, это моя человеческая жизнь — вымысел? Может, я только что придумал ее? Но, помотав головой, я отогнал эту мысль — уж больно живыми были воспоминания. Интересно, а может быть, сознание динго сейчас в моем теле? Несмотря на весь шок, я хихикнул. Вышел очень странный звук. Ничего, небось, мое подсознание поможет ему разобраться.

Так. Что произошло — мы разобрались. Теперь бы выяснить, почему это произошло. И вот здесь — дубль пусто. Вы когда-нибудь раньше слышали о том, чтобы люди превращались, вселялись или обменивались телами с животными, да еще и находящимися на другом конце света? Честно говоря, я даже о «близких» превращениях не слышал.

За кустами что-то зашевелилось. Внутреннее «я» подсказало мне, что это могут быть шакалы и что мне лучше убраться обратно в нору, что я и сделал. Доползя до прежнего места, я машинально цапнул пастью оброненную кость, застыл на пару секунд, собираясь выплюнуть ее, а потом мысленно плюнул на это — если уж я стал животным, то и питаться надо соответственно. Кругом джунгли, и никто здесь не сварит супа и не налепит котлет. То, что до ближайшего человеческого жилища достаточно далеко, я тоже чувствовал инстинктивно.

Итак, еще спокойнее. Ну превратился и превратился. Почему — непонятно. Сделать ничего нельзя. Отлично! Значит, буду сидеть тут и ждать… Чего? А не знаю. У моря погоды. В самом деле, может быть, если я заснул человеком, а проснулся динго, может быть, мне стоит попробовать снова заснуть? Маловероятно? Ну а мало ли! Надо попробовать, ну что я теряю? Правда, проблема была в том, что прямо сейчас заснуть ну никак не получится — уж слишком много эмоций бурлило во мне. Заснешь тут! Это было не проще, чем еще совсем недавно — проснуться.

Значит, остается только ждать. Что же. Я положил голову на лапы, закрыл глаза и постарался расслабиться. Выходило это, конечно же, не лучшим образом, но я старался.

В голове пролетали самые разные мысли. Вперемешку плыли воспоминания из человеческой и звериной жизни. Вот я в Лондоне, на большом празднике. Вот я, еще детенышем, впервые вижу кенгуру. Вот я заканчиваю третий класс. Вот моя первая охота. Вот…

Вообще, честно говоря, в том, что я превратился именно в динго, есть большая ирония. Дело в том, что меня зовут (звали?..) Дик Бинго. Практически Динго. Меня раньше так дразнили в школе, пока я не намылил обидчикам шею, сам попутно потеряв пару молочных зубов. Хотя если задуматься — а что в этом было такого обидного? Не лягушкой, не коровой. Благородным животным. Хищником. Я шевельнулся, рассматривая получше свои рыжие лапы. По правде сказать, всегда мечтал быть рыжим. Не знаю, почему, глупо, но мне почему-то казалось, что рыжие волосы — это весело. Но я как родился брюнетом, так и оставался им… До сегодняшнего дня. Вот такое вот бинго.

Текли минуты, и мне начало казаться, что ничего такого страшного в моем положении нет. То есть, конечно, я понимал, что насовсем такой вариант не подойдет, но побывать в шкуре зверя — почему бы и нет? Недельку пожить так — даже приятно. Кому еще из моих друзей выпадала возможность пережить такое приключение? В том, что это — не навсегда, я почему-то был уверен. Ну не может быть так, чтобы туда — можно, а обратно — никак! Я обязательно стану самим собой и буду вспоминать эти дни с улыбкой! А пока — буду наслаждаться запахом яркого солнца и охотиться на куриц!

Интересно, а что сейчас творится дома? Я задумался. Хорошо еще, если мое тело тоже кто-то занял. Конечно, он может там с непривычки или от усердия что-нибудь натворить… Но все-таки это было бы намного лучше, чем если бы я просто исчез из родного дома, будто растворившись. Поднимется паника — мама дорогая, нет, мне такого совсем не нужно. Любые перспективы остаться в шкуре динго до конца жизни пугали меня намного меньше, чем сцена объяснения после подобной «пропажи». Это же… Это же катастрофа! Я снова погрустнел.

В самом деле, а что, если я не стану обратно собой? Так и буду жить в лесу? Динго живут не так уж долго, между прочим. А если я стану собой, но останусь тут, в Австралии (в том, что это именно Австралия, сомнений не было: уж больно специфическая флора и фауна, да и подсознательные «звериные» воспоминания говорили то же самое)? Долго ли я протяну тут? Да уж… Не самые радужные перспективки.

Время шло, снаружи уже стемнело; я, шевеля затекшими от неподвижности конечностями (ходить и даже бегать на четырех лапах мне было ничуть не сложно, как будто я ходил так всю жизнь… А может, так оно и было, кто его знает?..) выполз наружу. И обалдел. Прямо перед моей норой, буквально в паре метров, сидел здоровый кролик. От подобной наглости я даже не кинулся на него, а только возмущенно рыкнул. Кролик тупо поглядел на меня и сиганул в кусты. И чего он тут вынюхивал, интересно?.. Неожиданно мне пришла в голову интересная мысль. Что, если подобное произошло не только со мной? Что если этот кролик, или (о Господи!) убитая мной сегодня курица, или еще какие-нибудь животные в этом лесу и не только в нем — тоже на самом деле люди, странным образом превратившиеся в зверей и птиц? И как мне подать им знак, если это действительно так? Как я узнаю, кто разумный, а кто нет? У меня стала кружиться голова — слишком много впечатлений на сегодня. От избытка эмоций я, сам того от себя не ожидая, внезапно поднял голову к небу — там висела круглая, как идеальный диск, бледная луна — и громко завыл. Звучало для моего человеческого «я» необычно и даже как-то дико (а что поделать, здесь все дикое), но, как ни странно, это помогло — на душе стало немного легче. Исполнив еще пару рулад, я услышал, как с разных точек леса откликаются другие голоса. Звучало это завораживающе и немного страшно, как будто выл сам ночной лес. Что это? Признак того, что я не единственный разумный динго? Или обычный вой диких животных? К вою моих новых сородичей присоединилось тоненькое подвывание шакала, крики разбуженных птиц, еще какие-то совершенно дикие и неопределяемые даже подсознанием звуки… Нет, если будет твориться такая какофония, я никого и нигде не найду. Да и не могут же они все быть разумными! Поэтому я полез обратно в нору. Нет, надо поспать. Вдруг все-таки подействует! А, в конце концов, если даже и не подействует, так ведь я прободрствовал почти весь день и хочу спать! Я зевнул. Что принесет новый день — увидим утром. Подсознание завопило было о том, что динго — ночные животные, но я прикрикнул на него. Если уж мне суждено жить тут, в звериной шкуре, то придется ему перестроиться на дневной образ жизни — отсыпаться днем и бегать ночами я не привык. Хотя… Кто его знает, кому из нас придется перестроиться и отказаться от своих привычек?

Что же… Надо дождаться утра.

Сон наступил быстро, стоило только прикрыть глаза. А закончился — тоже почти сразу же. Бывают такие ночи, когда сон неосязаем, будто его и не было, только все время от вечера и до утра кто-то стер ластиком. Итак, сон закончился, я разлепил сонные глаза и с радостным удивлением обнаружил себя не в земляной норе, а в собственной кровати. В моей комнате было светло, солнечные лучи били в окно со всех сторон с такой силой, что я мог разглядеть каждую пылинку вокруг. На полке размеренно тикали часы. Я еще раз бегло оглядел комнату, окончательно убедился, что сегодня я — это я, и, решив, что нужно как-то незаметно узнать, что же происходило со мной вчера, прислушался. Снизу доносился запах блинов, какие обычно печет моя мама по воскресениям, шкворчала сковородка. Я радостно чихнул от залетевшей в нос пыли.

— Дик? Ты уже проснулся? — раздался из кухни мамин голос.

Отлично! Вчера ничего не было, я ни в кого не превращался и никуда не исчезал! А может быть, это и правда только лишь приснилось мне? Вот забавный сон… Рассказать — не поверят! Я весело вытянул лапы…

Стоп. Опять лапы? Ну точно. Сон (на этот раз действительно сон) моментально развеялся, а я остался тут, созерцать земляные стены норы.

Итак. Не подействовало. Я встал, перебрался в угол, где лежала вчерашняя курица, и стал меланхолично ее поглощать, еще раз обдумывая случившееся. Ушел вчерашний шок, и ушла вместе с ним заторможенность мыслей. Осталось только четкое понимание того, что мне хана. Если в ближайшем времени не случится что-нибудь столь же мистическое и непонятное, как то, что сделало меня таким, то я останусь в шкуре динго до конца своих дней. Какова вероятность того, что это — чем бы оно не было — произойдет? Не знаю, вероятнее всего — нулевая. Мне, наверное, стоило бы бежать куда-нибудь и делать там что-нибудь. Но осознание того, что я все равно ничего не могу сделать и, более того, даже встреть я людей — все равно ничего не смогу им сказать, заставило меня только отложить куриные кости и осторожно выглянуть из норы. Снаружи хлестал дождь. Я испуганно отпрянул — это был действительно сильный ливень, возможно, даже муссон, не чета английским дождям — частым, почти постоянным, но обычно небольшим. А вдруг тут сезон дождей? И такие здесь постоянно? Подсознание стихло, не давая ответа на этот вопрос. Человеческое «я» ехидно напомнило, что у меня есть вопросы и поважнее, чем дожди или засуха. Правда, мне и идти-то некуда, но, с другой стороны, сидеть второй день в норе? Ну уж нет. Можно же хотя бы округу изучить получше, что ли, раз уж подсознание замолчало. Пообщаться с другими динго… Посмотреть, поймут ли они меня вообще — я не был уверен, что смогу понять их язык. Нет, я спокойно мог издавать различной тональности рычания и повизгивания. Но значили они для меня ровно то же, что и для любых других людей: какие-то звуки, исходящие из собачьей пасти. Даже странно, что это я являюсь их источником.

Я плюнул — да ну, все равно на мне нет одежды, которая могла бы прилипнуть к телу, только собственная шерсть — и выскочил наружу. Дождь ударил по рыжим бокам твердыми водяными лентами, но он был достаточно теплым, и я выбежал с поляны. Капли приято пахли небом, откуда они только что свалились. Да и вообще — я отметил краем сознания, что воздух здесь не в пример чище английского, и дело здесь не только в обострившемся нюхе. Постепенно быстрый бег и хлещущий сверху теплый дождь придали мне азарта, и я уже просто бежал, не разбирая дороги и не соображая, куда я бегу и зачем. Нос отмечал десятки, если не сотни разных запахов, мир превратился в пеструю картинку перед глазами (а глаза у собак располагаются совсем не так, как у людей, и видят под другим, более широким ракурсом), и я наслаждался всем этим. Я в джунглях. Я под дождем. Я бегу.

Остановился я только тогда, когда заболели лапы. Сколько времени я бежал так — сказать сложно. Может быть, полчаса, а может, полдня. Тяжело отдышавшись, я полусидел-полулежал, не заботясь о том, что земля — одна большая грязная лужа (быть мокрее, чем я сейчас, было просто невозможно) и, высунув язык, ловил им дождевые капли. Приоткрыв один глаз, я лениво посмотрел на пейзаж передо мной. Ну Австралия и Австралия. Прерия какая-то, или как там это называется? Все дикое. Все нетронутое, первозданное. Где я нахожусь относительно моей норы — ума не приложу.

Внутри шевельнулось беспокойство. Мало того, что превратился не пойми в кого, так еще и угораздило потеряться на второй же день. Вчера я мигом нашел свою нору после охоты, хотя отошел достаточно далеко. А сейчас? Мое подсознание снова молчало, хотя на мой взгляд — пора бы ему было уже проснуться. Внезапно меня посетила интересная мысль. А что, если это самое животное подсознание — всего лишь не выветрившиеся из меня остатки динго, и сегодня они исчезли окончательно? Тогда мне предстоит использовать только ту информацию, что я успел запомнить за вчера и то, что знал раньше? Ой, как бы мне этого не хотелось… Дождь уже почти не ощущался, хотя бил с прежней силой. Итак, проблема номер один: как добраться до норы? Там какое-никакое, а свое личное пространство. Ну, здесь хотя бы ясно, что нужно делать: идти и искать. В какую сторону идти и по каким признакам искать — это уже другой вопрос. Я ведь вчера весь день просидел внутри, кружа только по поляне вокруг, а события до того, как я осознал, кто я есть, вспоминались смутно — скорее всего, я действительно терял инстинкты. Нет, какие-то, основные, еще остались, но вот ориентироваться в джунглях я не мог. Может быть, это умение ушло навсегда, может, нет. Я, опять же, сделать ничего не мог. Это начинало раздражать.

Так что же мне? Просто бродить теперь по джунглям и искать, откуда я такой вылез? Нет, сообразил я, я могу попасть на «чужую» территорию, туда лучше не заходить — может достаться. Ага, значит, не насовсем ушло, все-таки что-то подсказывает… Но если в джунгли нельзя — мне что же, здесь сидеть? Нет, нужно куда-то идти. Хоть вперед, хоть назад. Шанс найти прежнюю нору без помощи подсознания был равен практически нулю, особенно если я действительно бежал несколько часов (я сейчас я — по положению солнца и просто собственным ощущениям — начинал понимать, что это действительно так). Ладно. Буду идти, просто идти, пока… Пока не набреду на что-нибудь интересное. Возможно, я вообще ни на что такое не наткнусь, а просто буду идти и идти по Австралии.

Дождь начинал раздражать. Я заворчал (сам себя, опять-таки, не понял, издавая звуки совершенно инстинктивно, но вышло это недовольно) и, встав, перешел под одинокое дерево. Надеюсь, молния в меня не ударит? Хотя после всего произошедшего такая возможность меня не слишком-то пугала. Я отряхнулся (стать более сухим это мне не очень помогло, но хоть основная грязь слетела) и попытался оглядеть прерию получше. Хлещущая стена дождя, конечно, мешала осмотру, но в целом было видно, что она простирается достаточно далеко, что на данный момент живности в ней почти не видно и что где-то вдали — действительно вдали — виднеется что-то. Не то гора, не то поселение. Не то поселение на горе. Так как жизнь в джунглях никаких перспектив мне не сулила — в норе или не в ней, но это была бы достаточно однообразная жизнь дикого животного в дикой природе — и потому я решил взять курс именно на это темное нечто. То, что с людьми мне лучше не встречаться — пристрелят за милую душу, я ведь опасный хищник и ежедневно режу скот — я понимал, но поделать с собой ничего не мог — меня тянуло к людям. Доберусь до них, а там… Посмотрим, может быть, что-то и прояснится. Хотя что именно может проясниться в моей ситуации, я решительно не знал. Но… Надежда, как говорится, умирает последней.

Тронуться ли прямо сейчас или подождать, пока дождь закончится? Здесь я долго не размышлял. Конца и края этому ливню не видно вовсе, я же все равно мокрый — хоть выжимай. Так зачем ждать? Тем более, что усталость если не прошла совсем, то, по крайней мере, стала терпимей, и я мог опять пробежать значительное расстояние на одном голом энтузиазме. Я переступил с лапы на лапу, снова предвкушая бег под дождем своими внезапно накатившими животными чувствами. Мой хвост (ощущать то, что у меня есть какие-то лишние, непривычные человеку части тела, которыми я могу свободно шевелить — непередаваемо) инстинктивно задергался из стороны в сторону, и я, не дожидаясь ничего и никого, рванул прямо с места, как стоял. Окружающий мир опять размазался в полосу, в ушах засвистело, по телу застучали твердые капли. Ну и пусть… Я бегу, а остальное меня не волнует! Да, именно так! Азартное, потрясающее веселье захлестнуло меня, свалившись откуда-то сверху, вместе с дождевыми каплями, и теперь я не обращал внимания ни на какие мысли, кроме мысли о том, что я бегу — я бегу — я бегу… К чему мне какая-то там нора? В ней можно только сидеть или лежать, а здесь я бегу! Зачем мне становиться человеком? Там я не ощущаю всех этих запахов, цветов, звуков, там я слабее, там я не могу бегать, а здесь я бегу! Я могу бежать! Я свободен! Я могу делать, что захочу! Я динго! Я в Австралии, я бегу по ней…

…Кстати, если я в Австралии, почему я еще не видел кенгуру?

Время шло; я бежал, почти не останавливаясь. Удивительно, но когда я почти выбился из сил, у меня будто бы открылось второе дыхание — я совершенно внезапно почувствовал прилив новых сил, током разбегающихся по телу. Я весело прорычал что-то в мокрое пространство (гавкать я почему-то не мог, хотя пытался) и побежал дальше. Честно говоря, на бегу сложно было разобрать, становится ли то нечто, находящееся на краю прерии ближе. Но в те редкие мгновения, когда я останавливался, я четко видел своим животным зрением, что это уже не просто какое-то пятно на горизонте, а подножие плоской горы — именно такие я видел на картинках в Интернете, когда мне попадались пейзажи Австралии. Конечно, до горы было еще бежать и бежать — но все равно она была ближе, ощутимо ближе. Бежать же я мог хоть вечно.

Настоящая, безжалостная усталость навалилась на меня только когда на небе, еще светло-голубом, стали зажигаться первые звезды. Надо сказать, что созвездия в этом полушарии сильно отличались от английских, и когда я, наконец, рухнул под каким-то не слишком высоким кустом, вымотанный дневной пробежкой, я долго просто лежал и любовался серебристой россыпью этих небесных крупинок. Тем временем стемнело окончательно. Дождь к этому времени уже где-то час как прекратился, и шкура моя начала подсыхать в теплом воздухе. Все, что я чувствовал в этом момент, было бесконечное счастье от бега по прерии и всепоглощающая усталость — от него же. Мои глаза закрывались сами собой, сон стирал все остальные мысли — о голоде, о возвращении домой, обо всем случившемся… Мне просто нужно было выспаться.

А вот утром, когда я, разбуженный совершенно наглым щебетом каких-то птиц чуть в отдалении (там, где уже начинался лес), все это взяло реванш. И первым был именно голод. Я покрутил мохнатой головой, стряхивая с себя остатки сна. Нужно было идти на охоту. Я робко окликнул свое животное «я», но оно снова молчало. Что ж… Попробуем узнать, что же я вынес с его уроков.

Добравшись до леса (тут внутренний голос все-таки вставил фразу про чужую территорию, но я мысленно махнул на него — не помирать же с голоду, авось, и не заметят), я быстро и без лишних раздумий взял след. Судя по моим слабым внутренним ощущениям, это был кролик. Или кто-то, очень на него похожий. Во всяком случае, млекопитающее. След вился долго и нудно, будто бы неохотно ведя меня через кусты и заросли, в которых в это утро отметился шустрый зверек. А побегал он, надо сказать, основательно. Но в итоге я его все-таки успешно выследил — это действительно оказался кролик. А вот дальше… Дальше начались проблемы.

Казалось бы, что должен сделать молодой динго с кроликом, когда видит его? По-моему, ответ очевиден: поймать, загрызть и съесть. Это так. Но взгляните с другого ракурса: как кого-то поймать и убить может тринадцатилетний мальчишка, который до этого убивал только мух на подоконнике? Даже если он и есть этот молодой динго? Позавчерашняя курица не в счет: там меня вели инстинкты. Сейчас же их не было. Был лишь голод, который подразнивал меня: хочешь есть? Так вот же еда, прямо перед твоим вытянутым рыжим носом! Возьми и съешь! Но меня внутренне передергивало от мысли, что я своими зубами буду сейчас грызть и рвать этот пушистое существо.

К счастью для меня, все эти внутренние размышления длились на деле всего несколько секунд. К счастью — потому что кролик уже собрался убегать и даже приподнялся. Завидев это, я, почти не соображая, что делаю (включились все-таки инстинкты), что есть мочи прыгнул вперед и подмял под себя зверька, когтями ломая ему хребет. Придя в себя после подобного кульбита, я тупо посмотрел на свои лапы. Раненый кролик бился в агонии, и пусть быть хоть все гринписовцы мира в этот момент взывали ко мне с требованиями пощадить несчастного зверька — самое милосердное, что я мог сделать в этой ситуации, это прекратить его мучения. Что я и сделал. Странно, но теперь, когда все уже произошло, я сам уже не чувствовал ни угрызений совести, ни какой-либо жалости к кролику. Возможно, причиной тому был запах крови, пахнущий до одурения вкусно и аппетитно, настолько, что мне уже было не до каких-либо сантиментов. Я отбросил все сомнения, словно бы оставив их в прошлой, английской, жизни, и просто начал есть, раздирая теплую тушку когтями и орошая кровью свои лапы и пасть.

Наскоро покончив с завтраком, я сыто икнул, довольно забил хвостом (вышло у меня это, как и раньше, совершенно непроизвольно) и не то с гордостью, не то с грустью подумал, что становлюсь настоящим диким животным. Еще немного — и вся моя человеческая жизнь будет казаться только сном. Чудаковатым и нелепым. В джунглях так не бывает.

Эта мысль потянула за собой и другую. Если я не хочу забыть, кто я такой — а я этого, разумеется, совсем не хотел — значит, нужно просто выйти к людям, как я и собирался. Необязательно, подумал я, идти и показываться им на глаза. Можно просто поселиться так, чтобы постоянно видеть — пусть даже издалека — город или небольшую деревушку. Это будет мне своеобразным напоминанием о том, что я человек. Хотя и в шкуре динго. Если бы у меня была привычка разговаривать с собой самим, подумал я, я бы обязательно называл себя по имени и фамилии. Дик Бинго. Но у меня — к счастью или к сожалению — не было такой привычки.

Наступало полуденное время. Пора было снова бежать. Нет, конечно, никаких рамок мне никто не ставил, но уж очень мне хотелось как можно скорее оказаться… Ну, хотя бы у горы. И еще — снова испытать это ощущение бега. Это было действительно ни с чем не сравнимое чувство. Знаете то ощущение, когда летаешь во сне? Представьте его, только в сто раз реальнее, и у вас четыре лапы. А еще — шерсть, пусть и короткая, но ее приятно щекочет ветер. Конечно, со вчерашним бегом под дождем это не сравнится, но все-таки я хотел бежать снова. Пока есть цель — бежать. Ну а что мне еще было делась? Пасьянсы тут раскладывать? И я побежал.

Разница между бегом под дождем и бегом под солнцем стала ясна где-то после второго-третьего часа. Никогда бы раньше не подумал, что второе утомительнее первого, но это было так. Язык вываливался от жары, лапы стали заплетаться, на губах комьями оседала слюна, и я подумал, что кролики кроликами, а попить все-таки стоило воды, а не крови. Вчера была просто потрясающая дождина — не может быть такого, чтобы нигде не было ни одного ручья и ни одной лужи!

Однако на открытом пространстве их действительно не было. Пришлось снова заворачивать в лесок — благо, он, хоть и редел по мере приближения к цели, все еще оставался сбоку, верно сопровождая меня в моем беге — и искать там, что, впрочем, не составила труда. Набредя на глубокий, прохладный ручей, я просто-напросто сунул пасть в воду, только что не булькая через нос (его пришлось вытащить наружу). От такого нехитрого удовольствия я сильно и надолго забалдел, и просто стоял там, наслаждаясь тем, что мой язык и мою нижнюю челюсть омывает холодная, чистая вода. То, что она чистая, я отлично чувствовал — здесь с неба падает вода, а не бензин с газом и другой химией. Голос в голове тоненько и ехидно спросил, хочу ли я все еще к людям, или лучше остаться здесь? Но я собрал в кулак всю силу воли, и, мощно глотнув пару раз, вытащил морду из воды. Я должен помнить, кто я такой, и если ради этого мне придется пожертвовать чистыми водой и атмосферой — что ж, так тому и быть. Правда, перед уходом я наклонился к воде еще раз и пролакал с полминуты. Делать это было так же удобно, как и бегать на четырех лапах.

Вернувшись из пролеска обратно на открытое пространство, я с энтузиазмом глянул вперед. До горы по-прежнему было далеко, но это далеко даже в сравнение не идет с тем далеко, которое было вчера. Вчера до горы нужно было бежать целую неделю! Сейчас же до нее оставалось всего лишь каких-нибудь шесть с половиной дней.

Не буду утомлять вас подробностями следующих пяти дней. Все они проходили примерно в одном режиме: охота — бег — отдых — бег — охота — сон — бег — охота — и так далее. За прошедшее время я намертво запомнил ступнями землю травянистой прерии, вымок в нескольких дождях (не таких больших, как тот первый, но все-таки и не маленьких) и научился окончательно не морщиться при охоте на дичь. А еще — передумал кучу мыслей. Это только вначале бег забивает всю голову, а мысли вылетают через уши. Потом все становится намного легче. Тело бежит, ему не нужно никакой подсказки, а в это время голова думает о чем-то своем.

Первое, что я еще раз четко вывел из своих мыслей — никаких гарантий на возвращение назад и превращение в человека у меня нет. Причины всего произошедшего пока неизвестны, и узнать их тоже будет очень и очень нелегко, особенно в собачьем облике. А значит — мне нужно готовиться, морально и физически, к тому, чтобы остаться тут, в Австралии, и прожить свою жизнь животным. Да, в этом мало хорошего (хотя приходилось признавать — оно, хорошее, все-таки было). Но и бросаться с обрыва в речку тоже не вариант. Живы будем — не помрем.

Второе — к людям мне одновременно нужно и нельзя. Нельзя — потому что, насколько я помнил, динго действительно отстреливали, уж больно охочи они были до овец и прочего скота. А нужно… Я не мог точно сказать, почему меня так тянет к людям, но меня тянуло действительно сильно. То ли просто потому, что я не хотел забывать о своей настоящей сущности, а то ли я каким-то шестым чувством, присущим только диким животным, чуял, что только там я смогу во всем разобраться и получит ответы на все свои вопросы. На самом деле, не в лесу же мне ждать, пока разгадка сама свалится с неба мне на… Хвост.

Интересно, думал я, а есть ли домашние динго? Могу ли я втереться в доверие, жить вместе с людьми… Но мысль эта мне не понравилось. Я хищник все-таки, мне ли жить в будке и носить тапочки? Нет уж. Увольте.

К концу пятидневного срока случилось первое значительное событие. Уже под вечер, на закате, когда я отдыхал после бега и охоты и одновременно с любопытством рассматривал заметно приблизившуюся красную гору, до моих ушей донесся какой-то звук. Я шевельнул головой. В мозгу как будто что-то щелкнуло — моя поза не изменилась, но я стал готов тут же вскочить и броситься опрометью куда подальше, если вдруг замечу что-нибудь опасное. Глаза неожиданно стали видеть дальше, уши — слышать острее, и только нюх не изменился — скорее всего, он и так уже был на пике своих возможностей. Я разобрал какое-то… Мычание, что ли? Или блеяние? Да, скорее блеяние. И еще — окрики. Инстинкты динго и знания человека без лишних проволочек сложили имеющиеся сведения и доложили мне, что мечта идиота наконец-то сбылась и я вышел-таки к людям. Тут бы мне и успокоиться, заснуть, а под утро продолжить свой путь, но нет. Мне срочно понадобилось подобраться поближе и посмотреть. Что это за люди, белые или аборигены? На каком языке они говорят? Поселение это или одинокая ферма? Я понимал, что это опасно и вообще неумно, но я уже почти неделю не видел никого, кроме попугаев и кроликов. Я же осторожно, сказал я про себя. Или не про себя? Из моего рта вырвалось какое-то нехорошее рычание, и я внезапно ринулся вперед, туда, откуда раздавались звуки. Зачем я это сделал — сказать я не могу до сих пор. Инстинкты это были — или все-таки временное помутнение разума? Инстинкты обычно вели себя осторожней. Это было похоже на то, как идущая спокойно и послушно на поводке собака неожиданно срывается с места и бежит, утягивая за собой своего хозяина. Только тут различие было в том, что и собака, и хозяин были одним существом, и я будто бы не поспевал сам за собой. Где-то на полпути я все-таки смог совладать с собой, загнал куда-то подальше на задворки сознания желание нестись и жрать овец и резко затормозил. Мне следовало быть намного осторожнее… Тем более, что находился я все-таки на открытой местности и сейчас, скорее всего, был уже заметен. Сообразив, что сейчас не лучшее время для выяснения национальности встретившихся мне овцеводов, я попытался было осторожно отойти назад, но было поздно. Со стороны фермеров, которые для меня были вполне различимы в подробностях, пусть и не самых мелких, уже раздавались какие-то крики. На каком языке кричали, я не расслышать, так как уже бежал назад. Но неоднократно прозвучавшее слово «динго» я разобрал совершенно отчетливо.

В спину пару раз стрельнули, но, судя по всему, больше для острастки. Убедившись, что за мной никто не гонится, я сел на землю и отдышался. Ничего себе. Сбегал, посмотрел. Нет, впредь надо быть осторожнее. Как-то взять все эти рывки, прыжки и прочие проявления дикости под свой контроль. Я зевнул. Надо было устраиваться на ночь.

Оставшийся путь до подножия горы занял еще два дня, к вечеру последнего из которых я уже стоял буквально в паре километров от колоссальной громады из буро-рыжего камня. Ну вот, собственно, добрался. Что дальше? Я улегся под большим, старым деревом, положил голову на лапы и крепко задумался. Людей я по дороге больше не видел, но, может быть, я случайно обошел их стороной? Что-то, отдаленно напоминающее поселение, вдали виднелось. Бежать еще неделю? Я готов. Авось тут тоже кролики водятся.

На небе горели какие-то странные всполохи, мерцали звезды. Среди них особо ярко сиял знаменитый Южный Крест, известный нам — жителям северного полушария — больше по флагу Австралии. Все это волей-неволей наталкивало на мысли о бренности всего земного, о ничтожности земных размеров и понятий. Однако насколько ничтожными являются такие события, как превращения человека в животное с перенесением его за тридевять земель? Происходят ли они часто — или же раз в тысячу лет? Почему я превратился именно в динго? Мог ли бы я с таким же успехом стать моржом, бабочкой, игуаной — или вся суть случившегося в превращении именно в динго? Связано ли это как-то с моими именем и фамилией — или же это просто удачное (здесь я хмыкнул) совпадение?

Спать не хотелось, хотя именно сейчас, когда цель была достигнута, на меня вывалилась вся недельная усталость. Усталость — но не сонливость. Ничто на свете — ни фермеры с ружьями, ни аппетитные кролики, ни даже возможность мгновенно возвращения домой в первозданном облике — не заставило бы меня сейчас сдвинуться с места или даже чуть-чуть шевельнуть ухом, лапой или хвостом. Но глаза я не закрывал, задумчиво глядя вверх.

Надо сказать, что за прошедшее время я вполне освоился в теле динго, и, стань я сейчас снова человеком, я бы непременно испытал большую растерянность от того, что запахи внезапно куда-то ушли, а лап стало всего две. В определенные моменты — недолгие, по счастью — я даже забывал о том, кто я есть. Чаще всего это было во время охоты или в самые яркие моменты быстрого бега. Конечно, я совру, если скажу, что всю неделю бежал так же, как и в первый день. Нет, мои силы были не настолько велики. В жару или под вечер я скорее трусил, быстро и уверенно. Но все-таки на шаг за это время я не перешел ни разу.

Лежа у подножия красной горы, я наблюдал, как небо из светло-фиолетового превращается в неистово-черное, освещаемое только яркой россыпью звезд. Спать по-прежнему не хотелось. Слишком уж необычным было то, что ждало меня впереди. Что именно это будет, я еще не знал, но в том, что оно даже удивительней того, что уже произошло, я почему-то не сомневался. Возможно, об этом мне сообщило то самое, животное, шестое чувство. А оно меня до сих пор не подводило.