Спаривание

Воздух. Охотник и Птица

Никогда прежде не замечала, как утомляет картина тропического рая: аляповатые, назойливые краски, резкие переходы, раскаленный желток солнца в ультрамарине, стекающем в яркую океаническую бирюзу… Мне бы сейчас дождь и туман в самый раз. Зачем сюда приехала? Что за бредовая идея?

Марина натянула поглубже на лоб шляпу, сдула песок с темных очков и улеглась на топчане под хилой пальмой. Серость, наступившая после разрыва с человеком, игравшего семь лет роли друга, страстного любовника и влиятельного покровителя, становилась невыносимой. Ее внутренний глаз, обычно острый и восприимчивый, каким и должен быть глаз художника, затягивался мутной пленкой безразличия и апатии. Причина этому была любовная ампутация, прошедшая быстро, грубо, без анестезии, а теперь напоминающая о себе фантомными болями. От них надо было избавляться любым способом. Придуманный план излечения: приехать на место их последнего побега к трем океанам — моря, солнца, любви, хлебать до отвращения и тошноты отраву воспоминаний и выздороветь, как при курсе химиотерапии, явно не работал. Кто знал тогда, что больше они никогда сюда не вернутся? На дне одного океана лежат ее утонувшие шлепанцы, другой затянули тучи, а третий обмелел и высох.

Перевернувшись на спину, Марина вытягивает ногу, чтобы нанести крем от загара. Жарко, липко. Нога упирается в небо. Красивая нога. Марина знает толк в красоте: ее полотна с женской «обнажёнкой» — украшение многих галерей и частных коллекций. И даже если есть уйма претензий к собственной ноге, то линия пока безупречна, гладкость и упругость тоже. Золотистая корочка загара уже проступила на коже от кончиков пальцев до бедра. Мише бы понравилось: гурман в сексе и в еде, сказал бы: «как у правильно запеченной птицы». Любимая шутка, которую повторял, облизываясь, глядя на выпирающие косточки ее запястий, ключиц и щиколоток, была про то, что хотел бы немедленно расчленить и медленно съесть, обсасывая каждый хрящик. В результате так и получилось — высосал все внутренности. Сначала закормил любовью, а потом разбил и съел с потрохами, вроде сидящей неподалеку чайки, бьющей ракушкой об камень, чтобы извлечь из нее нежное, желейное содержимое. Так и он с ней тогда. А разве она с ним по-другому?

Скучно-синее небо оживилось двумя мохнатыми облаками, затеявшими игру в догонялки. Увлекательное занятие — угадывать образы в их очертаниях, придумывать сюжеты и загадывать желания, заставило Марину задержаться на пляже, хотя больше всего хотелось вернуться в номер и там вырубиться под кондиционером. Одно облако напоминало птицу, а другое — охотника, натянувшего стрелу. Охотник настигал, но птица удалялась, уносимая потоком ветра. Марина загадала: «Если облако-охотник догонит облако-птицу и они сольются, значит еще встретимся, а если нет, то все правильно: никакая она не птица, а он не охотник». А ведь тогда с этого все началось…

Марину, уже известного живописца, буквально за руку привели к матёрому галеристу с репутацией неутомимого бабника. К этому времени, почти тридцатилетняя, она сменила законного мужа на «гостевой брак» с Сашей — типичным айтишником, не требующим к себе особого внимания. Эти отношения устраивали Марину, в них не было никаких обязательств, пока не родился сын. Саша сразу позвал в жены, но при условии, что переедут за океан. Марине этот вариант не понравился, уезжать она не хотела, ведь только почувствовала успех, обросла связями, ее картины выставлялись и продавались. Саша смирился, но приходил все чаще к сыну, а не к ней. Тут и появился Михаил Львовский — богатый, влиятельный владелец нескольких галерей, собиратель и ценитель живописи. В свои «за сорок» выглядел подтянуто и спортивно, но его портила смешная розовая лысина на темечке, похожая на ермолку, рыжие ресницы и брови. Марина органически не переваривала рыжих и лысых. Поначалу избегала Львовского, фокусировавшего свой взгляд не на ее картинах, а на формах создателя полотен. Ловко выпархивая из раскинутых им сетей, вроде случайных встреч в укромных уголках галереи и в застревающих лифтах, и не заметила, как попалась, правда, охотник угодил в эти сети первым, не представляя, какой прочности они окажутся.

Началом их сближения стал немного пьяный и веселый вечер после успеха ее выставки. Марина, сбросив напряжение, шутила с гостями и журналистами, затеяв игру, которую сама давно придумала и называла «Спариванием». Эта игра отлично развлекала и помогала понять кто есть кто. Идея игры возникла давно и случайно, когда натолкнулась в одном старинном тексте на знаки-тотемы, обозначающие животных и людей, образующих пары: Рыбак — Рыба, Охотник — Птица, Наездник — Лошадь, Пастух — Корова. Они олицетворяли связь между женщиной и мужчиной, приводящую либо к согласию, либо к разрушению, но в описании пар не значилось, кто в этой паре мужчина, а кто женщина. Не было очевидным, что Птица, Рыба, Лошадь или Корова — женщины, которые должны подчиниться чужой воле или желанию, хоть так и казалось на первый взгляд. Древний текст утверждал обратное. Тотемные пары как бы заключали в себе повадки и поведение обоих полов одновременно. Кто-то управлял, а кто-то подчинялся, постоянно меняясь местами. Парадигма зависимости разрушалась в тот момент, когда соединялись пары, принадлежащие разным стихиям, например: Рыбак — Птица, Наездник — Рыба… В таких союзах исключалось подчинение, а значит боль, но именно их описывали как самые разрушительные. С этим Марина не могла согласиться. Какая, к черту гармония, если не на равных? Задав себе вопрос, каким животным себя считает и какое занятие ей по душе, поняла, что живет в постоянном раздрае между Птицей и Наездником. Душа ее жаждала свободного полета, а оседлать партнера и заставить подчиняться командам было любимым занятием, особенно в постели.

В тот вечер, разложив салфетки, на которых с изяществом изобразила условные, но достаточно узнаваемые знаки, предложила сыграть, чтобы вычислить из присутствующих гармоничную пару. Обычно женщины не признавали себя коровами, а мужчины сплошь подавались в рыбаки, но несколько совпадений все же случилось. Миша безошибочно выбрал знак Охотника и положил рядом с Птицей. «Я ведь не ошибся?» — подмигнул Марине и прошептал на ухо: «Ты птица, которую хочется поймать и держать в золотой клетке, но у меня уже есть одна. Ей там хорошо, а вот тебя не удержишь». Марина улыбнулась. Да, конечно, перед ней стоял настоящий охотник, а вот в шкуре какого животного чувствует себя Львовский, не спросила — и так ясно. Его орлиный профиль и стремление всегда быть на высоте, выслеживая добычу, не оставляли сомнения — он крылатый хищник. Всем вокруг было известно, что Михаил давно женат. Птица — Алиса, лет десять как им окольцована, обожает хозяина клетки, мило чирикает и растит птенцов. Породы она голубиной — нежная и заботливая, но злые языки утверждают, что все больше стала смахивать на цесарку.

Облака, еще недавно стремительно летящие по небу, застыли над головой, теряя четкие очертания. Марина теперь не узнавала в них прежних образов. Зря только загадала: вряд ли они сольются, слишком далеко разлетелись, а ветра ноль. Значит, так тому и быть, а вот с Мишей тогда слились намертво. Сейчас бы уже не могла объяснить, чем он заманил. Да всем, наверное: остроумием, эрудицией, чутьем и, конечно же, свитой, играющей короля. Кто только ни попадал в сети его обаяния: от кинозвезд и олигархов до водителей и уборщиц. Ее место оказалось не в свите — ей достался трон королевы. Вот только очень скоро надоело сидеть к нему привязанной. Если уж спариваться, то только в свободном полете. Он хорошо это понимал. Сам был такой. Так бы и летали, но случилась беда — ее птенец выпал из гнезда, буквально…

Егор, стараясь достать зацепившийся за перила балкона самолетик, перевесился всем телом, не удержался и упал с высоты пятого этажа. От смерти спасла клумба под окнами, но перелом позвоночника превратил мальчика в калеку. Врачи не могли дать точный прогноз, требовались сложные операции, специальная методика восстановления. Михаил готов был оплатить любые клиники, на которые ни у Марины, ни у Саши не хватало денег, но самым правильным было уехать семьей в Америку, куда Сашу пригласил Google. Там точно бы Егора поставили на ноги. Марина, не раздумывая, стала официальной женой Саши, и они улетели в Силиконовую Долину, как только состояние сына это позволило.

В те тяжелые дни перед отъездом, когда Марине было уже не до любовных метаний, Миша повел себя жестко: пытался всеми способами удержать. Заявил, что с женой разведется и женится на Марине, что Егора усыновит и вылечит, чего бы это ни стоило, но она спустила его на землю. Чутье подсказывало — как только станет ручной, тут же повторит судьбу Алисы. Да и Егор рос Сашкиной копией — такой же замкнутый, сосредоточенный, подпускающий к себе только самых близких. Марина хорошо помнит, как Миша психанул — вмазал кулаком по капоту машины и процедил сквозь зубы: «Куда ты, птица моя, денешься? Я тебя не отпускаю, так и запомни…»

Не соврал. Через два года жизни в Силиконовой Долине, когда все самое страшное было позади и Егор сначала робко встал на ноги, а потом уверенно пошел и побежал, Марину накрыла жесточайшая депрессия. Борьба с болезнью сына отняла все силы, а восстановить их было нечем. Отчаянно борясь с апатией, она заставляла себя делать наброски, но работа не шла, пока однажды поутру Марина не была застигнута Мишиным телефонным звонком: «Птица моя, а ведь я прилетаю. Будем под одним небом жить. Как Егор? Бегает? Отлично. Везу семейство. Алиску по хозяйству, малышню в школу. Дом им куплю, может, и присмотрю что для галереи, а сам, как всегда: одна нога тут, другая там. Сейчас все не так „шоколадно“, как было: нужен глаз да глаз. Я на пару месяцев приеду, а потом назад. Соскучилась?» Марина хотела возразить, что это плохая идея, что уже отвыкла, остыла, но все это прозвучало бы фальшиво. Она обрадовалась. Разве что огорчала неизбежность знакомства с его женой и просьба помочь семье освоиться на первых порах. То есть Алиса достается ей в нагрузку, и ясно, почему теперь Миша не боится их представить — Марина наконец замужем.

За пять лет их романа он ни разу не допустил встречи любовницы и жены, никаких обсуждений с Мариной его семейной жизни, никаких встреч, а тем более постели в их доме, даже когда Алиса уезжала на долгий отдых с детьми. Жена для него была константой, данностью. Марина уважала его за это. Теперь все должно было повернуться в сторону пошлой игры, сплошного вранья и притворства на глазах у вторых половинок. Но того поворота, который на самом деле произошел после приезда Мишиной семьи, не мог предугадать никто.

Громкая музыка опостылевшей сальсы отвлекла Марину от воспоминаний. По пляжу прошло оживление: кто-то лениво подтягивался в группу танцующих, чтобы размять конечности, ей тоже предложили, но она предпочла взять стакан сока, наполненного наполовину льдом, и вернуться под пальму. Сок непонятного происхождения отсвечивал рубином сквозь запотевшее стекло, пах леденцами и Алисой. От Мишиной жены всегда исходил конфетно-цветочный аромат. Она оказалась милейшим созданием, легкого нрава и детской наивности. Привычка заботиться обо всех была ее второй, если не первой, натурой. Смотреть на нее — мягкую, сочную, с ямочками на локотках и щеках, порхающую по кухне в цветастом передничке, вздувающемся на выпуклом животе, было одно удовольствие. Готовила она сказочно, домработниц и поваров к этому делу не подпускала, разве что в помощники. Дом, который купил Миша, очень быстро из безликого огромного пространства превратился в уютное гнездышко, куда часто зазывались гости по поводу и без. Марина боялась, что будет чувствовать себя рядом с Алисой не в своей тарелке, но удивительным образом этого не произошло. Миша наигранно отстранялся от Марины, стараясь не смотреть в ее сторону, зато Саша, наоборот, не выпускал из поля зрения Алису и всячески нахваливал ее стряпню. Им всем оказалось весело и комфортно проводить вместе время. Младшие дети Миши и Алисы подружились с Егором, а восьмилетний Егор, в свою очередь, подружил их с девушкой, которая жила на другом конце улицы и волонтирила в их школе, обучая рукоделию. Она помогала Егору справиться с неуверенностью после травмы, а он ее просто обожал.

Ее звали Мэри. Ей исполнилось двадцать, и похожа она была в глазах Егора на инопланетянку или русалочку из одноименной сказки. У Мэри были длинные, прямые волосы цвета льна; на бледных, тонких руках и ногах сине-зеленые татуировки, смахивающие на чешую, а серые глаза в ободках розоватых век казались всегда заплаканными. Носила Мэри шелковые накидки, шарфы-батики, которые сама делала, а обувалась в грубые сапоги армейского кроя. Егор по секрету поведал малышне, что Мэри умеет говорить по-русски, только очень плохо и очень этого стесняется. На самом деле в детстве ее звали Машей и привезли сюда из Петербурга, когда ей было пять. Жила она до этого в детском доме. Своих настоящих папу и маму никогда не видела, а приемные родители, вырастив ее, уехали в Африку помогать детям-сиротам.

Дети сговорились пригласить Мэри в гости и подружить с родителями, научить хорошо говорить по-русски, немножко откормить и развеселить.

Так в их компании появилась странная девушка, которая все больше молчала и предпочитала детскую компанию.

Знаток прекрасного, Львовский сразу отметил ее красоту, называл не иначе, как «наша питерская», и пытался завлечь разговорами об искусстве. Мэри улыбалась, односложно отвечала, явно испытывая языковой дискомфорт. Батики, которые она сделала и подарила хозяйкам, поразили всех: небесный в ласточках для Марины и бледно-зеленый в ромашках Алисе. Миша загорелся посмотреть всю ее коллекцию и помочь в раскрутке бизнеса, но ничего этого не сделал, смертельно обидевшись на Мэри, Алису, но больше всего — на Марину.

Потягивая сладкий сок, Марина пыталась восстановить в памяти последовательность событий тех дней, в сотый раз мысленно собирая этот пазл. В нем самым нелепым и бесформенным звеном была она сама, ее мотивы и поступки. Объяснить, почему так и не случилось нормальной близости между ней и Мишей, не считая короткого секса в первый день встречи, захлебнувшегося в поцелуях и ласках, и парочки суетливых соитий в круговерти забот, она не может по сей день. В ней что-то оборвалось — больше не тянуло к Мише. Сеть, туго натянувшись через океан, не выдержала и лопнула. Марина выпала из нее, разминая затёкшие крылышки. Опять заметила его лысину — теперь не розовую, а багровую, усыпанную рыжими веснушками, а глянув на семейные фотографии Львовских, закатанные в фальшивый глянец семейного счастья именно в те годы, когда Миша задыхался от любви к ней, испытала досаду. Они с Мишей словно вернулись в начало отношений: она улетала — он догонял, только теперь охотник сбился с тропы и блуждал в дебрях недопонимания, полностью сбитый с толку повадками своенравной птицы. Он мрачнел, огрызался, не понимая, что с Мариной не так, почему игнорирует попытки уединиться, выбирая бесконечные шопинги и трёп с Алиской. А дело было в том, что семейные «скелеты в шкафу» Львовских полезли из всех углов. Марина уже не могла смотреть на Мишку прежними глазами. Куда делся тонкий, умный, все понимающий человек? Становясь невольным арбитром их споров, признавалась самой себе, что все чаще принимает сторону Алисы, и та стремительно набирает очки своей природной мудростью, а вот Миша обнуляет прежнюю шкалу. Хочется трахнуть его по башке чем-то тяжелым, чтобы согнать с него спесь и упрямство. Абстракция по имени «Мишина жена» превратилась в обаятельного, славного человека, с которым Марине было хорошо.

Однажды Алиса, проглотив очередную порцию капризов и претензий мужа, призналась, что сил нет, харэ… Пора отправлять муженька из этих пуганых «ми-тушных Америк» к бесстрашным русским «птичкам» и «зайкам», потому как у него начинается спермоинтоксикация. Такая циничная, но точная характеристика Миши рассмешила, но и встревожила Марину. Последнее время Миша кидался на всех, как баба в климаксе — то с обожанием, то с ненавистью. О причине этого Марина догадывалась, только никакой вины за собой не чувствовала. Алиса не скрывала, что с первого дня знакомства поняла, какой «ходок» ее обхаживает, что это неисправимо, но приняла предложение пожениться. Да, влюбилась, а как можно в него не влюбиться? С годами поняла, что муж слишком ленив и ценит комфорт, чтобы затевать долгоиграющие романы. Только однажды она дернулась и заподозрила неладное, когда лет семь назад он почти перестал с ней спать, стал спокойнее, чаще проводил время дома с детьми, не срывался неведомо куда. Именно это было подозрительным, ведь всегда с появлением на горизонте очередной добычи возбуждение передавалось в супружескую постель. А тут — расслабленный, веселый, щедрый, не то, что сейчас, когда закатывает скандал с выбрасыванием из шкафа ее вещей и нижнего белья, пересчитывая покупки.

— Ты не подумай, он не жадный, тут другое, — начала Алиса извиняющимся тоном, — психует, что мы с тобой все время по распродажам бегаем. Мол, сколько нужно чулок, трусов, лифчиков бабе, которая никуда не ходит и никому, кроме него, не нужна? Понимаешь, он меня унижает. Всегда. Может и матом послать. А теперь кажется, что еще и ревнует.

Марина и сейчас испытывает неловкость, припоминая свою реакцию и последовавший вопрос: «К кому ревнует, к Сашке?» — намекнув на мужний интерес.

— Почему к Сашке? К тебе, дорогая.

И теперь, вспомнив, чуть не поперхнулась соком… А тогда, закашлявшись, судорожно искала предлог, чтобы поскорее уйти и не продолжать этот опасный разговор. Благо, телефон завибрировал сообщением, которое было пятым гневным от Миши в тот день. Он настаивал на встрече в отеле. Марина изобразила на лице озабоченность и засобиралась по срочному делу. Алиса обняла, чмокнула в щеку и попросила найти время «для посидеть и поговорить по душам» — ей надо выговориться, а иначе слетит с катушек.

Ни тогда, ни после так и не дошло до постели, просто не дошли. Они встретились в ресторане. Миша уже был пьян и продолжал подливать, якобы в шутку, неся ахинею про Алиско-Маринкину лесбуху, которая его еще больше заводит и, явно издеваясь, предложил стать третьим. Марина не ожидала такой пошлости от человека, которого ценила за безукоризненный вкус и чувство меры. Она поняла, что сейчас возможен любой поворот, даже грубость и насилие. Проорала что-то невразумительное про мужское скотство, про унижение жены, хотя уж точно из уст давней любовницы это выглядело дико. Когда резко вскочила из-за стола, он больно схватил за руку, вывернув кисть. Бокал вина пришелся кстати: красный винный сок выплеснулся на Мишино лицо, растекся по светлой рубашке и пиджаку. Потом было уже все равно — синяки на запястье, появление Алисы на пороге Марининого дома, ее истерика, что Миша сошел с ума: пришел пьяный, в уделанной вином одежде, наспех собрался и уехал в аэропорт, проорав, что уходит, что детей не бросит, а она ему осточертела.

Марине никогда не забыть, как сидит перед ней женщина с дрожащими губами и цедит сквозь зубы, не отводя заплаканных глаз:

— Я все знаю, и ты знаешь. Вы от меня скрывали. Ладно он, но ты!

Марина покрывается испариной, окаменев, и не знает, что ответить. Она готова провалиться от стыда на месте, но Алиса опускает глаза и произносит спасительное:

— Скажи правду. Ты должна знать или догадываться, ведь вы давно знакомы. Кто она, где живет? Он же не просто так придумал наше переселение. Ради чего? Теперь понимаю — чтобы от меня избавиться. Ясно же, как божий день, тут ее быть не может. Значит, там. Этой истории должно быть лет семь, не меньше. Есть соображения, кто из вашей тусовки? Он влюблен, и давно. Я его теряю, помоги…

В тот момент Марина напоминает нашкодившую кошку, прижавшую уши, но уже радостно подрагивающую хвостом, потому что сейчас хозяйка гоняет не ее, а кого-то другого. Пронесло! Она набирает дыхание и кивает:

— Ты права. Я знаю, кто она. Но тебе этого не стоит бояться. Там все кончено. Она его не любит. Теперь у нее муж, ребенок. Упустил добычу — вот и психует. Зачем тебе имена и фамилии? Что это меняет? Увидишь, он вас позовет назад. Сам вряд ли сюда вернется. Не переживай. Мишка тебя не бросит.

В общем, Алиску удалось успокоить тогда и усыпить ее возбужденное воображение, перебирающее возможные варианты мужнего адюльтера среди знакомых женщин их круга. Всех обсудили, позлословили, посмеялись…

Миша позвонил Марине на следующий день уже с другого конца света. Он бил зло и наотмашь: «За то, что ты натворила, тебе стоило шею свернуть, но живи. Не порть мне жену, слышишь. Передай своей лучшей подруге, что заберу ее, пусть успокоится, но тебя больше знать не хочу. Какие вы, все ж таки, курицы!»

Миша пропал надолго. Алиса не верила, что он позовет. Ждала, плакала, а потом успокоилась, и на это были свои причины.

Два облака, за которыми Марина давно перестала следить, в конце концов слились у горизонта, превратившись в тяжелую грозовую тучу. Горячий воздух качнулся, обдав душной влагой распаренного белья. Первые капли дождя зашипели на добела раскаленном песке. Назревала буря.