Специалист по джунглям

Глава 15

Резко, как если бы глубоко под землей произошел какой-то внезапный сдвиг, весь стадион задрожал. Перекрывая вопли утихающего уже боя, завывания Животных на трибунах, хлынул звук, подобный шуму вздыбленного штормом моря, бьющегося в огромный утес неподатливого металла, — миллионы тонн подгоняемой ветром воды, мерно стучащие в огромную стальную стену: «Барт! Барт! Барт!» Низкий звук, резкий звук, звук столь мощный, что его ударная волна едва ли не ощущалась кожей.

На трибунах через Арену, напротив Фрейдена, стоявшего в фокусе кольца винтовок, произошел, казалось, чудовищный взрыв. Взрыв людей. Они вырывались из каждого служащего входом портала — прилив садиан столь чудовищный, что напор их тел разнес бетонные обрамления порталов, словно гнилую бальсовую древесину. Тысячи тысяч мужчин, женщин, маленьких детей, размахивающих ножами, секачами, дубинками, копьями, факелами ворвались на трибуны, как какая-то пестрая химическая пена, внезапно высвободившаяся из-под крайнего давления, за секунды заполнили дальнюю секцию трибун; их было так много, что стадион трясся, бетонные и стальные балки, казалось, скрипели под их тяжестью.

И все больше садиан вливались в разбитые ворота Арены, сплошной поток мужчин, женщин и детей, который снес целую секцию ограды у ворот легко, как деревянные спички, и погнал кипящее переплетение Киллеров и партизан к дальнему краю Арены — небрежно, сметая препятствия, как бурун, несущий перед собой на горе вздымающейся пены обломки леса и старые водоросли. Садиане, ворвавшиеся через трибуны, растеклись по боковым проходам, через скамьи и тела на скамьях, не успевшие увернуться, и хлынули вниз, на Арену, пока наконец вся ближняя половина стадиона не была покрыта ковром из человеческих существ от верхнего края до Арены, словно некое несчастное животное, заживо съедаемое полчищем рабочих муравьев. И каждый из них, десятки десятков тысяч, вопил: «БАРТ! БАРТ! БАРТ!»

У Вандерлинга отвисла челюсть, глаза расширились от ужаса; он безнадежно озирался, как попавшая в ловушку крыса.

В это мгновение предельного потрясения Барт Фрейден двинулся. Когда на кратчайшее мгновение Вандерлинг отвел от него глаза, он рванулся вперед, погрузил кулак глубоко в живот Вандерлинга, вкладывая в удар весь вес своего тела.

Вандерлинг хрюкнул, сложился вдвое, ухватился за живот, выронив снипган. Фрейден подхватил оружие, левой рукой поддерживая Вандерлинга под спину, принуждая его стоять прямо, прижал дуло снипгана к его брюху.

— Хочешь держать пари на твою жизнь, что я не лгал? — рявкнул Барт Вандерлингу. Потом повернулся лицом к вооруженному кольцу героинщиков.

— Бросайте винтовки и бегите! — пролаял он. — Это мои люди! Прислушайтесь к ним! Бегите, или вы все покойники! Бросайте винтовки и убирайтесь отсюда, или я выдам вас им, и они сожрут вас живыми!

Тыквы посмотрели на море поющих садиан внизу, на поток людей, размахивающих ножами, дубинками и копьями и факелами, который катился на них слева и переливался через расщепленные скамьи, выкрикивая имя Фрейдена. Как один человек, они сорвались с места, побежали к выходу; некоторые отбрасывали свои винтовки, другие все еще угрюмо сжимали их в руках.

Фрейден поднял винтовку, отбросил бесполезный снипган, приставил дуло винтовки к спине Вандерлинга.

— Опять неверно! — крикнул он ему, полуобернувшись к Арене.

Киллеры — те немногие, что остались в живых, — карабкались через ограду Павильона впереди сплошной стены визжащих садиан, которые сейчас заполнили едва ли не всю Арену. Садиане швыряли ножи и копья в бегущих Киллеров, и десятки солдат падали обратно в гущу толпы — лезвия, наконечники копий торчали из их спин, — чтобы быть разорванными на части руками, зубами и ногтями Животных. Садиане заполнили Арену, потрясая ножами, обломками разломанных крестов, горящими факелами, разбрызгивающими кровь конечностями, к которым все еще липли лохмотья черной одежды.

— Боже! — пробормотал Фрейден, с трудом веря собственным глазам. — Они окончательно сошли с катушек! Все ведь закончилось! Братство уничтожено, Вильям обезврежен — их нужно остановить!

Потому что садиане нападали на все, что еще двигалось. Киллеров и партизан одинаково разрывали в кровавые клочья ножами, зубами и ногтями, и все это время толпа, как один сошедший с ума организм, в один могучий голос выкрикивала его имя тысячами глоток.

Одной рукой Фрейден притягивал к себе Софию, другой сжимал винтовку, приставленную к спине Вандерлинга. Он вспрыгнул на скамью, поднял винтовку горизонтально над головой своего маршала, свободную руку положил на плечо Софии, которая, с лицом совершенно помертвевшим и белым, осталась стоять слева и ниже от него.

Он сделал четыре быстрых выстрела в Воздух — и Вандерлинг вздрогнул, когда оружие сработало в нескольких дюймах от его головы.

Фрейден уставился на кипящее море безумных, диких лиц. Тысячи из них, малая доля, но все же тысячи, услышали выстрелы и посмотрели вверх на Фрейдена, подталкивая локтями своих соседей, и через пару минут сражение стихло, пение ослабело. Десятки тысяч садиан пристально смотрели на своего освободителя, и тысячи других продолжали вливаться на стадион нескончаемым потоком.

Все еще держа винтовку над Вандерлингом, Фрейден поднял левую руку, поднес ее рупором к губам. Пение стало низким, гортанным рокотом — вещь ближайшая к молчанию в этом безумствующем человеческом море, увидевшем, что их Герой собирается говорить с ними.

— Все кончено! — прокричал Фрейден во всю силу легких, и все же едва слышный самому себе на фоне колоссального ропота. — Все кончено! Мы победили!

Толпа бессмысленно взревела, снова затягивая свою молитву:

— Барт! Барт! Барт!

Голос Фрейдена смело, как нежное дуновение зефира сметается ураганом. Огромный, все собой покрывающий ковер садиан принялся безумно прыгать и корчиться, и Фрейдену было видно, как целые тела, члены, оторванные головы скачут над толпой, как мячи на пляже. Садиане стали набрасываться на партизан, попавших на Арене в ловушку, на редких Киллеров, друг на друга…

«Нужно остановить их! — отчаянно думал Фрейден. — Но каким образом… Если только не…»

Он поднял голову, драматически указывая ею на Павильон — Павильон, который был громадной грудой изрешеченных пулями тел, плавающих в огромной сворачивающейся луже темно-коричневой крови.

Внизу глаза обратились в указанном направлении, увидели кладбище мертвых тел, трупы Братства Боли, которое железной рукой правило Сангрией в течение трехсот лет, тел ненавистного врага, изуродованных тел Братьев, лежащих без движения, истекая кровью в красных лучах сангрианского солнца.

Сражение опять приостановилось. Пение смолкло, и на этот раз замер даже могучий ропот, и в молчании, зловещем, чреватом безумием молчании, сотни тысяч глаз с недоверием и изумлением пялились на гору сырого кровавого мяса, бывшего останками Братства Боли.

Во всю мощь своих легких, чувствуя, как рвутся капилляры в его горле, Фрейден крикнул в ужасный звуковой вакуум:

— Свобода! Свобода! Братство мертво! Да здравствует Свободная Республика! Отправляйтесь по своим…

Казалось, что все произошло одновременно.

Вандерлинг прыгнул, ухватился за винтовку отвлекшегося Фрейдена, в прыжке поворачиваясь к Барту покрасневшей, исказившейся от бешенства рожей. Когда пальцы генерала скользнули по винтовке и он уже был готов вырвать ее из рук Фрейдена, изумленного и не ожидавшего такого подвига, Вильям внезапно вскрикнул и сложился пополам, как перочинный нож, отшатываясь от Барта.

Фрейден видел, как София прыгнула на скамью, нацеливая колено в пах Вандерлинга.

Фрейден оправился, как раз когда стадион взорвался ревом пронзительных голосов, и оправился достаточно, чтобы садануть скорчившегося Вандерлинга прикладом винтовки в челюсть.

Вандерлинг повалился назад, крутанулся на месте, и Фрейден нанес ему сзади последний удар — чудовищный свирепый пинок. Плешивый вояка, нелепо дергаясь, покатился по круто уходящим вниз трибунам, столкнулся с разбитым ограждением, отделяющим трибуны от Арены, пролетел мимо и исчез в водовороте дергающихся тел, рук, ног, копий, факелов, дубинок.

Все случилось мгновенно: жест в сторону Павильона, молчание, нападение Вандерлинга, удар Софии, вопли садиан, падение генерала в толпу. В одно мгновение, подобно тому как нейтроны бомбардируют неустойчивое ядро атома с разных сторон одновременно, и в следующую секунду колеблющаяся масса взрывается с ужасающей первобытной яростью.

— Свобода! Братство погибло! Свобода!

Весть разнеслась по плотно стиснутой толпе на стадионе как пожар, зажигая каждую каплю крови в каждом жалком теле освобождением, избавлением от трех веков тирании столь мощной, что она едва ли не укоренилась в их генах. Свобода!

Но Сангрия осталась верна себе. Планета противоположностей. Две грани — черного и белого — запечатлены в душах людей абсолютным деспотизмом. Упыри поклонялись Наслаждению как божеству. Почитали дьявола Боли, не знавшего середины. Раб — значит Животное. Брат — значит свободный. Не свобода от, но свобода для — свобода убивать, пытать, пожирать живую плоть, откликаться на каждый темный каприз, гноящийся в самых глубинах человеческой души, воздвигнуть гору трупов до самого неба, чтобы утолить самый глухой и грязный зуд. Братья были… свободны!

Но Братство мертво, оно навсегда исчезло! Теперь Животные Сангрии свободны! Они все сейчас стали Братьями-по-Боли.

Целый стадион взорвался оргией бессмысленной жестокости. Мужчины кидались на женщин, женщины на мужчин, дети на родителей, отцы на отпрысков. Садиане обрушивались друг на друга с ножами и дубинками, копьями и секачами, пуская в ход зубы, когти и даже оторванные конечности. Стадион затрясся, когда вся Арена и дальние секторы амфитеатра стали одной сплошной массой раздирающих друг друга, молотящих, топчущих кровожадных зверей. Мужчины и женщины смыкали объятья — объятья смерти. Ногти вонзались в лица, руки вырывали волосы с кровавыми ошметками кожи. Дети падали под топчущие их ноги, с ножами и копьями, вонзенными в спины, впивались зубами в босые ступни и бедра, повисали на них, сжимая челюсти, как черепахи в предсмертной агонии. Десятки рук вырывали из тел конечности, запускали их над толпой, тогда как все еще живые тела затаптывались и, разбрызгивая кровь, исчезали в лесу лягающих их ног, щелкая зубами и кусаясь даже в самый момент смерти.

Дальняя стена стадиона вспыхнула языками пламени, отбрасывая зловещий мерцающий оранжевый свет на безумие внизу. Подобно перевернутым остаточным изображениям, врезающимся в сетчатку слепого глаза, эмоции, побуждения, желания вывернулись наизнанку, превратились в свои противоположности. Любовь была ненавистью, удовольствие — болью, убийство — милосердием, жизнь — смертью, когда три столетия преследований и лишений прорвались нескончаемой лавиной, словно огромный воспаленный нарыв, наконец вскрытый.

И каждая глотка, все еще связанная с парой функционирующих легких, выкрикивала чудовищную, насмешливую песнь:

— Барт! Барт! Барт!

Фрейден, приросший к бетону, бессмысленно таращился на темную массу стиснутых, мучимых, безумных людей. Барт, выпучив глаза, наблюдал, как бьются о трибуны человеческие волны, плющат дерево, сталь и бетон — тонны взбесившейся бурлящей плоти. Словно всесокрушающий таран, толпа громила трибуну. Стадион стонал и вздыхал, как живое существо в агонии, и в итоге, ослабленный бушующим по соседству пожаром, просевший под массой впавших в безумие людей, с ужасным треском, как если бы раскололось небо, развалился. Целая секция трибун подалась, распалась, рухнула, унося тысячи жизней и погребя головной отряд толпы под лавиной тел, расколотых стальных балок, колоссальных зазубренных плит бетона.

Но огромная толпа напирала и снаружи, подалась внешняя стена, и посреди падающих бетонных плит и балок открылся огромный каньон, расколовший дальний конец стадиона, в котором отчетливо стал виден пролет между стадионом и разрушенной стеной Дворца и город за стеною…

Все пространство между стадионом и городскими кварталами превратилось в людское море, едва ли не перехлестнувшее обвалившуюся стену Дворца, морем, над которым плыли тысячи факелов. Тысячи деревянных лачуг были преданы огню. Город исчезал в чудовищном столбе пламени, уходящем к огромному облаку густого черного дыма.

Потом Фрейден увидел Вандерлинга.

Как пробка, подскакивающая на вздыбленных ветром волнах, Вандерлинг выныривал над скученной толпой, по-прежнему заполнявшей Арену, безумно прыгая над Животными, впивавшимися в него тысячами рук. Его лицо было окровавлено, правая нога гротескно искривлена, как у сломанной куклы.

По его дергающимся рукам, по конвульсиям боли было достаточно ясно видно, что Вандерлинг еще жив. Потом в толпе подобрали один из вывороченных из земли крестов, дюжины рук высоко подняли его в воздухе над головами. Он нырнул, исчез из виду в человеческом водовороте. Те же руки потянули Вандерлинга вниз, и он тоже исчез — человек, затянутый живыми зыбучими песками.

Но минутой спустя и крест, и Вандерлинг показались опять, объединенные в мерзкое целое, вертикально поднятое высоко над кровожадной ордой как какой-то чудовищный племенной тотем.

Они пригвоздили Вандерлинга к кресту, грубые железные шипы пронзили кисти его рук, кровь стекала на предплечья. И все же Вандерлинг, голова которого моталась взад-вперед в агонии, как у пригвожденной к амбарной двери летучей мыши, а тело корчилось от муки, все еще был жив.

Как мотыльки, летящие на огонь свечи, Животные на стадионе хлынули через колоссальный пролом в сторону вызывающего ужас погребального костра их города, их мира, не прекращая на бегу уничтожать друг друга, запутываясь в собственных кишках, как стая бешеных псов. Они бежали вперед, готовые на всю планету обрушить свои высвобожденные желания.

А впереди, словно мистическую икону, словно боевое знамя, возвышавшееся над ними, когда Животные плотным потоком катились грабить, разорять и насиловать свою планету, погрузить Сангрию в долгую, долгую ночь варварства и трупоедства, ночь, которая, казалось, не кончится, пока в последней бешеной пасти не исчезнут последние волокна мяса с последней обглоданной расщепленной кости, — они несли крест с прибитым к нему Вандерлингом. И пока они несли перед собой свой живой тотем, мужчины, женщины выпрыгивали вверх, впивались в тело Вандерлинга зубами, ползли вверх, цепляясь за дерево и живую плоть, пока не падали обратно вниз или пока их не оттаскивали остальные; клочья кожи и кусочки теплого живого мяса прилипали к их зубам и ногтям.

И все время, пока крест то подпрыгивал, то исчезал из виду, пока стадион пустел и толпа выливалась сквозь рваную брешь в стенах, голоса сангриан выкрикивали могучую, ужасающую, насмешливую песнь, гимн тошнотворного, разрывающего душу поклонения:

— Барт! Барт! Барт!

— Вильям! — взвыл Фрейден. Слабый жалкий звук, потерявшийся в урагане непристойного пения. — Я не знал! Как мог я знать?..

Вильям — убийца, бандит, средоточие всего самого грубого, порочного и дурного в человеке. Вильям дважды пытался убить его на протяжении последних минут. Но они сражались бок о бок в двух войнах, вместе странствовали в космосе, говорили, ели, спорили, бранились, делили победу и поражение. Кем бы он там ни был, предателем, убийцей, лгуном, Вильям Вандерлинг, в конце концов, — подлинное человеческое существо. Видеть его изломанной игрушкой среди своры бешеных зверей, человека, который был настоящим… настоящим другом, настоящим врагом…

Фрейден вонзил ногти в ладони, пытаясь заставить себя почувствовать хоть что-нибудь, что угодно — ненависть, чувство вины, омерзение, даже боль. Но не чувствовал ничего. Он знал — сейчас все происходит по-настоящему. Ужас был слишком велик, чтобы его постичь, слишком глубок, чтобы его прочувствовать; он стал непосильным бременем для способности Фрейдена испытывать вину, ненависть, отвращение, уничтожил эту способность. «Это не реально!» — вопил разум. Это не может быть реальным!

Но это было! Было! Вильям, изуродованный и умирающий, — реален! Сангрия — реальна! Вселенная — тоже реальна! Она была реальностью, эта бездонная, бесконечная черная яма, изрыгавшая такие вещи, перед которыми рассудок человека, его душа, были жалкой потерянной фигней, хныкающей в вечной темноте.

Центр мироздания, всех и вся контролирующий ум! В трясине этой лжи он прозябал; ложь позволяла стоять ему безбоязненно и гордо. Но у Сущего нет центра, и никто не мог контролировать его или даже просто постичь; оно — вакуум неограниченных возможностей, безграничного ужаса. И человек в нем — всего лишь жестокая, болезненная шутка судьбы, щепка, из стороны в сторону швыряемая свирепыми волнами. Только это реально! Только это… А Барт Фрейден, тот самый старый знакомец, оказался фальшивкой. Лживым, никчемным, жалким, бессильным ничтожеством. Он выжат, высосан, как лимон, побежден, неспособен беспокоиться даже…

Безвольное создание, которым он теперь стал, посмотрело вниз, увидело Софию, стоящую на коленях, цеплявшуюся за него; потоки слез струились по ее лицу, тело содрогалось от рыданий.

— Барт, Барт… — стонала она. — Увези меня отсюда! Пожалуйста, увези!

Сердце его рванулось к ней — еще одному бедному ничтожеству, тщетно молящему о спасении в черном вакууме, в глухой, беспощадной пустоте, безразличной к страданиям глупых маленьких существ. Некий слабый уголек, все еще тлеющий глубоко в сером пепле души, жарко вспыхнул. «София не должна погибнуть здесь, только не это!» Все превратилось в абсурд, в бессмыслицу — действие или бездействие. Но у Барта оставался шанс выбрать свою собственную бессмыслицу — по крайней мере, ничто не могло отказать ему в этом.

Барт рывком поднял подругу на ноги, оглядываясь вокруг, как загнанное в угол животное. Стадион быстро пустел, толпа выливалась через зияющую дыру в стене, но на Арене все еще крутился водоворот ужаса. Фрейден глянул на верхние ярусы трибун и увидел кучку из двух дюжин Киллеров, в изодранных мундирах, с дикими от испуга глазами. Они неуверенно жались у портала, покинутые своими мертвыми хозяевами. «Бедные брошенные твари, вроде… Действуй! — одернул себя Барт. — Думать некогда! Действуй!»

Он юркнул под скамью, по-кошачьи набросился на бумажный сверток, содрал обертку, накинул на плечи черную мантию Брата. Таща за собой Софию, он побежал вверх по трибунам, встал перед Киллерами.

— Вы! — прогрохотал он. — Выстроиться в кольцо вокруг нас! Немедленно! Во имя Братства Боли, приказываю вам повиноваться мне! Шевелитесь!

В течение секунды Киллеры тупо пялились на этого ревущего демона с дикими глазами. Брат! Приказы! Милосердные приказы! Киллеры выстроились в неровный круг, выставив винтовки наружу.

Они бежали вниз, через потайные ходы разрушенного, горящего стадиона, по коридорам, где уже не продохнуть от дыма. Пусто, все мертво и пусто. Они выскочили на залитую солнцем площадку между стадионом и Дворцом. Там стояли в кругу припаркованные грузовики. Дворец позади горел, огромные оранжевые языки пламени лизали небо, жар опалял кожу Фрейдена.

Толкая перед собой Софию, почти на руках подняв ее в кабину, Фрейден прыгнул следом, плюхнулся за руль. Включил зажигание, нажал на газ, и мотор, фыркнув, заработал. Как нечто омерзительно-липкое, Фрейден сорвал черную мантию, швырнул ее вниз, прямо в рожи остолбеневших Киллеров, выжал полный газ — и грузовик в облаке пыли рванулся прочь от стадиона.

Машина со скрипом завернула за угол, и Фрейден увидел толпу, быстро бегущую к городу. Все постройки разнесены в щепки. Стены Дворца проломлены в десятках мест, сметены, превращены в груды обломков. Временные загоны, переполнявшие двор, исчезли; все вокруг теперь засыпано миллионами деревянных обломков и раздавленными, истекающими кровью телами мясных Животных — душераздирающее зрелище трупиков тысяч обнаженных детей. На западе вздымался столбом пламени Сад, охваченный грандиозным пожаром; по направлению к нему, словно насекомые, ползли огромным живым ковром садиане, тащившие десятки тысяч крошечных подпрыгивающих факелов.

Фрейден вдавил акселератор и швырнул грузовик к закиданному обломками пролому в восточной стене. Машина, подскакивая, кое-как протиснулась сквозь дыру — с пронзительным скрипом металла о бетон, разбрызгивая ливень искр. Нога у Барта прямо-таки вросла в акселератор, будто превратившись в естественное продолжение механизма. Накренившись, грузовик безумными виражами скатился с поросшего травой дворцового холма и вылетел на широкую пустую равнину.

К югу, к югу, через пустую долину! София оцепенело уставилась вперед, не глядя на Фрейдена, не произнося ни слова. Примерно в пятидесяти милях южнее города Фрейден повернул грузовик на северо-запад. Отчаянно трясясь, машина неслась по равнине, и каждый ухаб, казалось, поддразнивал, отвешивая очередной пинок в зад: «Получай! Получай!» У Судьбы тяжелые башмаки и увесистые удары.

Наконец они выбрались на дорогу, что вела через равнину на запад, к партизанскому лагерю, к заветной шлюпке.

«Бегство! Бегство!» — стучала в висках дурная кровь. Машина вылетела в узкий каньон, и взору предстала картина давешней бойни: мерзкие останки, тысячи искореженных человеческих тел. Здесь разыгралось последнее сражение перед осадой столицы. Здесь убивали, рубили, резали, грызли зубами… Когда? Наверное, миллион лет назад! Нет, не наяву — в кошмарном горячечном бреду, в воспаленном мозгу одного шизоида, возомнившего себя пупом мироздания.

Они ехали в молчании: София — застывший манекен, Фрейден — пара рук на руле да нога на акселераторе. Рассудку, пляшущему на грани помешательства, так необходимо к чему-нибудь прилепиться, найти точку опоры — любую, пусть даже обыкновенную железную педаль. Они катили через джунгли, через луга и равнины, мимо деревень и усадеб… И все вокруг горело, полыхало, дымилось, словно сумасшествие обезумевшей твари, в которую превратился Сад, распространялось так же быстро, как раковая опухоль по телу.

Бегство! Бегство! Беспорядочные мысли бились под черепом, как испуганные зверьки в тесной клетке. Барт вспомнил другой побег — менее года назад, — побег с Астероидов. Что случилось с человеком, спокойно и расчетливо покидавшим поле битвы, уходившим от врага с циничной улыбкой на устах? Куда он делся? Как он сумел превратиться в эту тварь, шаг за шагом погрузившую целый мир в предельно слепую тьму; как он выродился в монстра, толкнувшего огромную планету, подобно пешке, на край бездонной пропасти?..

Наконец они достигли лагеря. Фрейден притормозил у борта одной из чистеньких, прямо-таки стерильно выглядевших шлюпок. Не проронив ни слова, он вылез из кабины, помог Софии спуститься. Подошел к шлюпке, нажал на кнопку блокировки. Наружная дверь ровно скользнула вверх, открылся манящий интерьер. Манящий к чему?

Барт оглянулся на пустой лагерь, притихшие хижины, пепелища дюжин костров. В отдалении над верхушками деревьев клубилось облачко дыма, и еще одно, и еще. Казалось, что вся планета стала одним исполинским разлагающимся трупом, и сам Барт заживо гнил внутри гигантского мертвого чрева. Куда теперь идти? Что делать?

Он припомнил те минуты, когда впервые ступил на землю Сангрии. Незнакомец, чужак, приземлившийся на неведомой планете, чтобы прибрать ее к своим рукам… Волна невыносимой боли и чувства утраты затопила сознание, когда Барт вспомнил того самоуверенного наглеца, что этаким фертом стоял под чужим солнцем и думал, будто держит бытие у себя на ладони, — Герой, Центр Мироздания, Человек Который… Все это теперь казалось далеким и призрачным. Смог бы он найти этого человека вновь? Смог бы он вернуться?

Он повернулся к Софии. Ее глаза покраснели, на щеках остались полосы от высохших слез, длинные рыжие волосы дыбились спутанной копной. Какое-то мгновение губы Барта двигались совершенно беззвучно.

— Ты знаешь, что я должен сделать? — проговорил он наконец.

София стояла все так же неподвижно, глядя на него, — окоченевший труп с лицом, стянутым в застывшую маску.

— Я должен вернуться назад, — сказал он. — Назад к Солнцу, на Астероиды, на Землю. Куда… куда еще? Я не смогу уже больше искать другую планету, начинать… новую Сангрию. Бог знает что они сделают со мной… Полагаю, я военный преступник или что-то в этом роде. — Он засмеялся; горький, скулящий смех. — Кому какое дело? Со мной покончено в любом случае, я пуст, выжат. Я никогда не был тем, кем воображал себя. Все это… мне просто не по плечу, как, впрочем, и кому-нибудь другому. Я всего лишь червяк, который думал, будто его мокрый камень — вселенная. До тех пор, пока кто-то, проходя мимо, не придавил его одним ударом…

— Барт… — пробормотала София, дотрагиваясь до его щеки. Фрейден отдернул голову.

— Как можешь ты прикасаться ко мне? — крикнул он. — Посмотри на меня! Посмотри, кто я! Вспомни, что я сделал! Я высажу тебя на Марсе… У меня там остались связи. С тобой все будет в порядке, никто тебя не тронет. Ты будешь в безопасности, и в один прекрасный день оглянешься на прошедшее, как на дурной сон. Ты даже не сможешь поверить, что это действительно произошло. Я сам с трудом верю, даже сейчас. Ты обо мне Забудешь. Забудешь, даже как сильно меня ненавидела.

— Ненавидеть тебя? — запинаясь, проговорила она. Что-то от прежнего огня промелькнуло в ее глазах. — Ненавидеть тебя? — София сорвалась на крик. — Ты, конченый недоумок! Тупая, зацикленная на себе свинья! Тебе не давали пинка под зад прежде? Думаешь, жизнь это большая сладкая малина? Нет, парень! Жизнь полна ужаса и скверны! Все мы иногда делаем вещи, которые потом жаждем выблевать всякий раз, когда вспоминаем а них! Мы грязные маленькие черви, копошащиеся в помойной яме! Я узнала это прежде, чем мне исполнилось шестнадцать. Добро пожаловать в клуб, Барт, добро пожаловать туда, где все по-настоящему. Довольно скулить! Ты что, собираешься ублажать этот мир? Готов принять всю его тупость, ужас и очевидную банальность? Это не тот Барт Фрейден, с которым я спала! Барт Фрейден, которого я знаю, нашел бы мужество сражаться. Мой Барт скатал бы всю эту мразь в комок потолще и засунул бы ее в пустую глотку бытия!

София — кипящая от гнева, глаза налиты кровью, лицо перепачкано высохшими слезами и грязью, губы злобно сжаты, — ничего более прекрасного Барт в своей жизни не видел.

— Соф…

Она кинулась к нему, уткнулась лицом в плечо.

— Ты не избавишься от меня так просто, — прошептала она, и ее голос прозвучал ломающейся, дрожащей пародией на циничную жесткость. — Ты заставил меня полюбить тебя, ублюдок, и останешься со мной, нравится тебе это или нет. Камо грядеши… Мой Бесподобный Вождь!

— Соф…

Держась за руки, они полезли в шлюпку.

Часом позже они сидели рядом в рубке звездолета, и лампочки на панели кибер-пилота загорались разноцветными огнями. Заканчивался автоматический цикл проверки. Сангрия на экране монитора выглядела спокойным, мирным шаром — мягкие коричневые, зеленые и голубые тона.

Барт Фрейден пристально посмотрел на изображение и подивился своим чувствам. Поскольку в душе отзывалась лишь пустота. Каким-то образом он воспрянул. «Возможно, — с усилием смог он сказать самому себе, — возможно, все-таки существует Некто. Он может понимающе рассмеяться, может позаботиться о тебе».

Барт взглянул на Софию, на удивительный свет нежности в ее глазах. Что бы он ни потерял, кое-что в конце концов и приобрел. Жизнь прекрасна уже тем, что она есть! А даже если и не так, эта игра по-прежнему «единственная в городе».

Загорелась последняя лампочка, и глубоко в недрах корабля автоматы уже собирались отправить посудину в долгое странствие. Назад, к Солнечной системе, назад, к неизвестности…

«Плевать на всех! — решил Фрейден. — Если я пережил Сангрию, то переживу все что угодно!» Он улыбнулся.

— Чему ты улыбаешься? — мягко спросила София.

Фрейден рассмеялся.

— Я подумал о дерьме, в которое мы возвращаемся… Интересно, как там Великий Китай, Атлантический Союз и Священная Совдепия? Совместно владеют Федерацией, огрызаясь иногда из-за Урановых Тел? Вот уж неустойчивое триединство! Хм-м-м… Знаешь, я ведь формально никогда не отрекался от своего гражданства. Если теперь вынырнуть и заявить, что de jure я все еще глава Астероидов? Обращусь за признанием непосредственно к Атлантическому Союзу. Это даст ему законное право потребовать единоличного владения Урановыми Телами… Китай и Совдепия, конечно, завопят: мол, кровавый убийца! Но Союз вполне может решиться сотрудничать со мной… Откроются прекрасные возможности… Кто знает, может, я даже верну А-Минга…

София засмеялась своим прежним, таким до боли знакомым смехом. Она стиснула руку Барта, потом поцеловала его.

— Ты никогда не станешь посыпать голову пеплом, — заметила она с кривой понимающей улыбкой, когда корабль уже покидал орбиту. — Назад к бизнесу, а, Бесподобный Вождь? Игры и забавы! Игры и забавы!