Спокойной ночи, детектив Саммерс!

…то, что любит Томас

Найти его детектива не составило труда. Он ведь не скрывался, как это делал сам Том, и не убивал людей. Хотя… Том как-то раздобыл карту медицинских обследований детектива с летним именем Джон Саммерс3 и внимательно изучил. В том числе три направления к штатному полицейскому психологу. Не может быть, чтобы этот человек ни разу никого не убил. Интересно, что он чувствовал при этом? Захлёстывала ли его та же ярость, что терзала Тома? Получал ли он наслаждение? Такое же, какое получал Том, глядя, как эти жалкие людишки просили пощады, а после, понимая, что уже ничего изменить нельзя – нельзя получить отсрочку, прощение, нельзя заработать себе свою жизнь обратно, – начинали плакать и скулить, всё ещё ноя о чём-то таком, о чём Том имел весьма смутное представление: жалость, семья, любимые.

Любовь… Том любил убивать. Это то, что сидело в нём, жужжа нестерпимым зудом где-то под черепом, оглушало невыносимым гулом голосов в ушах: человеческих, злобных, крикливых голосов, которые он давно бросил пытаться понять или – вот ещё! – узнать.

Шум нарастал изо дня в день, в один прекрасный момент становясь нестерпимым, дёргающим, долбящим мозг болью, словно открытый нерв рассыпавшегося от времени зуба. И Том наслаждался этой болью. Затягивал это состояние так долго, сколько мог выдержать, оставаясь в своём уме. Он получал ни с чем несравнимое удовольствие, осознавая, как легко он может избавиться от этой боли: один человек, одна жертва – и всё! После убийства наступала тишина. Том боготворил её. Он знал, что это и есть счастье, а ещё он знал, как его добиться. Следует просто немного подождать. И Том любил ждать…

А ещё Том любил наблюдать и чаще всего он наблюдал за теми, кто его окружал – за людьми.

Они были жалкими подобиями настоящего человека, как Том, например. Они тратили свои жизни на глупости: жрали, срали и работали. Нет! Не просто "работали", а работали, работали и ещё раз работали. Как будто это так важно. Как будто им на том свете зачтётся, сколько часов они провели у экранов мониторов с застывшими в рабочем экстазе лицами. Как будто на Страшном Суде с них спросят, достаточно ли штанов они протёрли на офисном стуле и достаточно ли глубоко целовали непогрешимое начальство в зад…

С той же радостью, с которой люди тратили время на работу, они тратили время, пожалуй, только на себя и себе подобных – тех, кого называли "любимыми". Семья, отношения, секс.

Том знал эти слова. Он рос в обычной семье. У него были отношения с коллегами по работе и с продавщицей из ближайшего от дома фаст-фуда. У него бывал секс. С помощью секса можно было показать человеку, что ты выделяешь его из толпы ему подобных и ставишь на ступеньку выше, и Том часто так делал. Ведь люди любили быть выше…

О, да! Ещё один порок, который любил Том – власть. Люди тратили жизни на работу, пытаясь залезть как можно выше по служебной лестнице. Стать выше за счёт других. Чтобы смотреть на тех, кто остался позади, сверху-вниз. Люди имели других людей в постелях, чтобы сделать их выше в своих глазах. Или наоборот: самим почувствовать себя выше – и это чаще. И вот ведь что – они и вправду думали, что становятся выше других…

Власть – любимый порок человечества. И Том любил власть. За то, что она делала людей слепыми и оставляла их по-прежнему жалкими. Никто из них не избежал своей судьбы, стоило Тому сделать свой выбор. Он сам по себе был выше их всех, и для этого ему не нужно было целовать начальника в зад или премилую глупую жёнушку в щёку. "Спасибо за завтрак, дорогая! Ты отлично постаралась сегодня!"

Том был лучше сам по себе. Он на всех смотрел сверху-вниз.

Стоило ли жалеть тех, кого он выбирал себе в жертвы? Перед ним не вставал подобный вопрос. Разве старый фермер слушает блеянье овец? Разве смерть жалеет тех, за чьими жизнями пришла? Нет! И Том не собирался…

Том просто любил наблюдать. За людьми – за своим стадом. Он наблюдал за тем, как они прожигают великий дар, данный им свыше – их жалкую, никчёмную жизнь. Он пытался понять их. Он старался быть – выглядеть – как они. Он слушал их. Но слушал лишь до тех пор, пока крикливые, острые голоса не смешивались в неразборчивый комок звуков, долбящий его несчастную голову болью. И только убивая он мог прекратить эту нескончаемую муку, заглушить мерзкий гул и получить покой. Временный…

Том любил… Нет. Совсем не так. Том не любил людей. Никогда! Но детектив Джон Саммерс заинтересовал его. Да. Пожалуй, это был первый человек, который действительно заинтересовал Тома.

Том был заинтересован детективом Джоном Саммерсом.

Джон Саммерс не был праведником. Вряд ли его скульптура попала бы в Зал славы великих американцев. И уж точно про него не стали бы снимать серию о героическом спасении котят из колодца в этом нелепом ТВ-шоу "9-1-1". Джон был простым человеком. Со своими странными и нелепыми целями: семьёй, работой, жаждой жизни. И со своими слабостями. Например, Джон легко мог врезать задержанному по роже, когда тот был закован в наручники и не представлял никакой угрозы. Том сам как-то видел подобную картину, когда наблюдал за детективом с безопасного расстояния.

Том помнил, как в тот момент внутри него разлилось приятное чувство сопричастности. Как будто это он шёл за руку с детективом и направлял его удар. Интересно, сам Джон получил от этого удара удовольствие? Том – получил.

А на следующий день Том приобрёл полицейские наручники. Они холодили кожу, напоминая оружие – лезвие ножа было таким же холодным. Они легко могли обездвижить жертву. Но Том ни разу не думал взять их с собой на охоту. Они были не для обычных людей, а только для них с Джоном.

Том не раз засыпал, держа наручники в ладони, и чувствуя, как медленно согревается металл, становясь одной температуры с кожей его рук, становясь с ним одним целым, и та сцена – Джон ведёт закованного в наручники мужчину, резко останавливает его и бьёт – крутилась в голове, как клип, поставленный на бесконечный повтор. Чёрт! Том хотел бы это испытать…

Джон Саммерс заинтересовал его. И нет, Джон Саммерс не был праведником.

Как не был он и идеалистом. Отдел внутренних расследований отстранял его от дел несколько раз. До суда дело не дошло, но Том ни на мгновенье не усомнился: рыльце у его детектива в пушку.

Почему у «его детектива»? Тут всё просто. Джон Саммерс вёл дело убийцы и маньяка, а Том как раз и был тем самым убийцей и маньяком, хотя ни тем, ни другим он себя не считал. Он просто любил наблюдать за людьми. Он был вынужден убивать. И он был рад, что ему приходится делать то, что он любит. Том любил убивать.

А ещё Тома "интересовал" детектив Джон Саммерс.

И это было что-то новое. Том никогда раньше не испытывал подобного чувства. Что-то острее обычного пренебрежения и ничуть не похожее на его охотничий азарт – который больше походил на жажду избавления от старой и частой знакомой – от боли.

Том хотел узнать детектива Джона Саммерса поближе и сделал это. В его коллекции была медицинская карта детектива, копия его анкеты из школы и архивная папка из полицейской академии Сан-Франциско. Фотографии Том не считал за полезные материалы и не копил. У Тома всегда была возможность пересечься с детективом в городе: около полицейского участка на Карго-уэй или возле крохотного дома Джона Саммерса на Честнат-стрит, и увидеть его вживую.

Том хотел стать ближе к детективу Джону Саммерсу и сделал это. Он устроился барменом в «Red Jack», в котором детектив любил пропустить стаканчик-другой по дороге домой.

И желание Тома стать ближе к детективу, его заинтересованность – всё это привело к странному результату. Однажды, плеснув в бокал детектива Джона Саммерса далеко не первую порцию виски, Том облокотился на барную стойку – он рассказывал детективу старый и несмешной анекдот, который слышал от другого посетителя бара, – и не смог сдержаться: коснулся руки детектива, лежащей на стойке, а почувствовав чужое, притягательное тепло, накрыл ладонь детектива своей ладонью.

Прикосновение жгло, горело обжигающим пламенем прямо под кожей. Казалось, ещё чуть-чуть и на её поверхности выступят пузыри, сама кожа обуглится, слезет клочьями и обнажит горящую в эту самую минуту алую плоть, пахнущую горелым мясом и кровью.

Том внутренне замер, застыл, умер. Дыхание, биение сердца, сама жизнь – всё это замерло в нём, оставляя лишь одно ощущение – случайное касание рукой чужой руки. Его руки.

Но внешне Том остался спокойным. Он дорассказал старый и несмешной анекдот и улыбнулся. Детектив тоже улыбнулся, а затем рассмеялся: ему понравилось. Он залпом допил виски и вытянул свою ладонь из-под руки Тома. Не сбросил, не брезгливо выдернул, а вытянул медленно, проведя по открытой ладони Тома кончиками пальцев. Так не прерывают нежелательный контакт, так предлагают продолжить – приглашают в постель, чтобы заняться с избранным сексом и возвысить его в своих глазах или возвысится самому.

Том смотрел в глаза своего детектива достаточно долго, чтобы понять – он не ошибся, это было именно приглашение. Но в тот вечер Джон Саммерс решил свою судьбу сам. Он достал из заднего кармана брюк потрёпанного вида бумажник, выложил на барную стойку перед Томом двадцатку и сказал:

– Сегодня с меня хватит.

И Том его отпустил. В этот раз…

Но теперь он точно знал ещё кое-что. Когда он убьёт своего детектива, то сможет испытать куда большее удовольствие, чем обычно. Да. Это должно будет стать чем-то бесподобным, не испытанным им никогда ранее.

Осталось запастись терпением и дождаться гула мерзких голосов, дотерпеть, когда гул станет невыносимым – громким, болезненным, разрывающим мозг на куски и заставляющим страдать от каждого мгновенья, прожитого впустую в стаде этих тупых баранов, и снова накрыть ладонь детектива рукой и сказать "да", когда он позовёт к себе домой. И он сможет убить детектива Джона Саммерса. Он сможет испытать истинное счастье…