Спортсмены

Л. Безуглая
СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА (Любовь Кулакова)

Любку знала вся улица, на которой она жила, и не только вся улица, а знала вся Гольяновка, где она царствовала без трона, и не только Гольяновка, но и Большая почтовая, куда она водила драться гольяновских мальчишек. А суждено было Любке, что узнает ее вся страна.

Улица резко спускается к прудам. Зима. Ребята с улицы, крутой и прямой, на санках лихо съезжают на лед. И санки, словно юла, начинают крутиться по льду. Чем больше кругов, тем сильнее удовольствие. Мальчишка лет семи разогнался изо всех сил и мчится на пруд. Вдруг — треск, и он вместе с санками (даже крикнуть не успел) идет под лед. Было одно место на пруду со слабым льдом: старались не кататься там, да новичок не знал этого. Обожгла его ледяная вода, ничего не успел понять, а его, мокрого, оглушенного и испуганного, вытащив из проруби, уже колотила распаленная девчонка. Колотила и приговаривала:

— Иди, бес, домой и не показывайся мне на глаза, а то еще получишь. — А сама легла на лед и еще пыталась выудить шапку и санки паренька. Малый с ревом помчался домой. Знал, что с Любкой Кулаковой шутки плохи. Еще всыплет, тумаков надает.

Любка отогнала мелюзгу от проруби и пошла домой сушиться.

Мама стирает. Рядом с корытом лежит гора белья — опять взяла у студентов. Любка сняла с себя мокрую одежду, повесила поближе к печке, переоделась в сухое, пошла к колонке за водой, потом наколола дров.

— Люба, садилась бы за уроки!

— Сейчас, мам! Давай помогу. В четыре руки быстрей управимся. Уроки подождут.

Вода греется. Пар, мокрое белье. В доме, и без того сыром, стало совсем душно. Закончили стирку. Теперь за готовку. Скоро с работы вернутся братья и сестры. После стирки и готовки надо прибрать комнаты. На комод постелила кружевную салфетку, на стол — клеенку, убрала постели. Дома одни только кровати да сундуки. Но всегда чисто и от этого уютно. Народу полным-полно. Не до мебели. Было бы где спать да есть.

Все домашние дела закончены, осталось только младшую сестру Лиду разыскать. Опять куда-то умчалась. На прудах ее нет. Наверное, на лыжах не накатается. Любка, захватив лыжи-самоделки, побежала за Лидой с тайной мыслью и самой разочка два прокатиться с горы.

Ребят здесь, как всегда, много. Самые смелые и удалые съезжают с горы на санках. И Лида, конечно, здесь. На правах старшей (Любке — четырнадцать) она пытается загнать Лиду домой. Но та хитрит, видит, что Любка сама на лыжах, значит, ее можно уговорить еще покататься. Невдалеке увидела Люба и свою тезку (за редкую миловидность ее все звали Ляля). Красивую темноглазую девчушку опять осаждали мальчишки, по-ребячьи выражая свое расположение: то дергали за косички, то кидали в нее увесистые снежки, словом, не оставляли без своего жестокого в этом возрасте внимания. Любка опекала и охраняла ее. Разогнала слишком ретивых поклонников: «Смотрите, если кто обидит Ляльку — жизни дам!» Для Ляли наступило блаженное время — можно спокойно покататься.

— Эй, кавалеры! Чем к Ляльке приставать, давайте с горы не на пятой точке, а на лыжах. Кто из вас смелый?

Смельчаков не нашлось. Просто глядеть вниз — голова кружится, на санках и то дух захватывает. А Любка закрепила ремнями свои «скороходы»-самоделки. И-и-их — понеслась! Да не просто, а с фокусами. Зрителей собралось много. Жуть первой секунды сменилась радостью и легкостью. Все могу. Захочу, остановлюсь на всей скорости посреди горы. Резкий поворот. Ребята на горе не сразу поняли, в чем дело. Шлейф из снега. И Любка как вкопанная стоит посредине отвесной горы лицом к ним. И хохочет во весь свой зубастый рот. Ребята смотрели на нее с восхищением. Это было не просто поклонение, а удивление перед чудом. Ребята забыли и про Лялю — тайную любовь почти всех мальчишек их улицы. Сейчас торжествовала Любка Кулакова.

Любка не была красивой, но красавицы завидовали ей. Любка колотила мальчишек, а они ходили за ней косяком, безмолвно признавая ее превосходство над собой и рсеми девчонками своей улицы. Бремя власти не тяготило Любку. Она несла его легко и весело. Любка непреклонно, но справедливо следила за тем, чтобы ребята держали свое слово. Если заваривалась драка, то один на один, обидчик на обидчика, а не все на одного.

Зимой ей не было равных.

— Любка, выходи с лыжами! Давай наперегонки!

— Давай, только иди вперед, все равно обгоню.

— Слабо.

— На что спорим? Мороженое, кино или щелбанчики?

Все плохо! На мороженое и кино — денег нет, а щелбанчики у Любки не сладкие. Ну да ладно, своя голова, не покупать.

— Погнали, что ли? Только к дому! Идите вперед, а я за вами!

Энергия, рассчитанная по меньшей мере на пятерых, отпущена ей одной. Снег за Любкой так и вихрится, и вся она, гибкая, ладная и быстрая, в снежной пыли, словно Снежная королева под вуалью. Любка, озорная, одержимая Любка, легко и свободно обгоняет одного, другого, третьего… И вот уже мчится одна, все дальше, дальше и дальше… Показались дома. Деревянные домики Голья-новки. Любка ждет должников. Ей стало уже и холодновато. А вот и они.

Надо расплачиваться. Неохота щелбанчики получать.

— Айда завтра в кино!

— Денег нет? А вон лавка утильсырья. Одна смехота. Разберем в минуту. Тряпье в другую сдадим. А потом в кино «Пятый рабочий».

За такие дела родители не разрешали своим детям дружить с Любкой. Доходили до взрослых слухи, что ребята в Измайлове таскали щенят и отвозили на конный рынок, трясли сады. Огороды и сады Ухтомки помнят оголтелую компанию под предводительством светловолосой и отчаянной девчонки.

На 1-й Гольяновской улице в двух маленьких комнатках одноэтажного деревянного дома бедно, но в ладу жила семья рабочего-маляра вагоноремонтного завода коммуниста Алексея Никитича Кулакова. Жену его, Евдокию Трифоновну, наградили медалью материнской славы. Она родила и растила пять дочерей (Антонину, Веру, Валентину, Любовь, Лидию) и двоих сыновей (Александра и Владимира). Жили все вместе — в тесноте, да не в обиде. Дети вырастали, женились и выходили замуж, но из родительского дома уходить не спешили. В тесных сыроватых комнатках всем хватало и места, и тепла, и ласки.

Люба родилась 9 июня 1920 года. Она была шестым предпоследним ребенком Кулаковых. Вскоре после рождения Любы Алексей Никитич ушел на войну с белополяками. Всем детям, кроме Любы, он выхлопотал места в разные детские дома. Нельзя же было оставлять без помощи мать с грудной дочкой. Затужила Евдокия Трифоновна. Тосковала безмерно, места себе не находила. Да хорошо, с поляками быстро покончили. Вернулся Алексей Никитич и сразу забрал всех детей домой, кроме Тони. Не стали ей срывать учебу. Училась она легко и с охотой, а дома только малолетки — будут мешать ей. Хватит, понянчила. Пусть учится. Тоне тоже понравилось в опытно-показательной школе. Оттуда она попала в педагогический техникум.

В 1928 году непоправимая беда свалилась на семью Кулаковых. Смертельно болен оказался отец — Алексей Никитич. Раньше все недуги переносил на ногах — надо было кормить большую семью, все болезни перемогал. А теперь слег. Туберкулез. Напряжение стольких лет не прошло бесследно. Ухаживали за ним все. Но было поздно, болезнь зашла слишком далеко — легких почти не осталось.

Любе надо было идти в школу, но она бегала за врачами, за лекарствами. Не хотела отходить от отца. Думала, что если она рядом, то с ним не случится ничего плохого.

Отец умер, оставив любимых детей и жену в страшном горе. Тяжелее навалилась и нужда. Осиротели. Но все оказались еще ближе и дороже друг другу. Муж Тони (Сергей Дмитриевич Маковеев, он работал во Всесоюзном комитете по физической культуре и спорту) взял на себя заботу и о семье жены. Помогал всем, чем мог. Мама, Евдокия Трифоновна, устроилась подсобным рабочим и по совместительству уборщицей на меховую фабрику, да еще брала стирать белье у студентов. Маленькая Люба не могла видеть, как мама выбивается из сил, и тоже помогала ей. Носила воду, вешала белье. Дрова ей не разрешали рубить, но она уже пыталась колоть их в свои восемь лет. Если кто-нибудь из старших заставал ее за этим, ей влетало.

Люба пошла учиться на девятом году. Школа № 8 размещалась в бывшем особняке владельца меховой фабрики Гольянова. В окна класса заглядывали старые липы. Любка очень любила смотреть на них — они напоминали ей вольное житье. «Вот бы убежать сейчас на насыпь или на Козьи горы! А может, лучше на пруды? Мама дома предупреждала вчера, чтобы не бегала на богато, там, рассказывают, недавно засосало корову». Люба представила себе, как мычала корова, пытаясь выбраться из болота, и ей стало жалко корову. «А может, все неправда?» И вздохнула с облегчением.

С учебой Любка сразу не поладила. Ей казалось, что учиться — только время тратить. Дома столько дел, надо маме помочь, а потом и мяч погонять. Без Любки игра шла вяло.

Объяснения в школе она слушала с интересом, а к домашним заданиям не прикасалась. Ей и в голову не приходило, что она не успевает в школе из-за хозяйственных хлопот, да и как она могла жаловаться на то, что делала добровольно, с охотой и удовольствием. Видно, честолюбивая в душе, Люба не могла смириться с тем, что она не первая в классе, а раз не первая, то лучше никакая. Так и шло. Зато на физкультуре девочка брала реванш за все свои неудачи.

В четырнадцать лет — 25 марта 1935 года — Люба Кулакова заняла первое место в районных соревнованиях по лыжам среди ребят младшего возраста.

Тогда она впервые держала в руках грамоту райсовета физкультуры. Здесь даже не подходит слово «завоевала». Она спокойно и быстро обогнала всех своих соперников. Ей это не стоило большого труда. Ведь ребят со своей улицы она обгоняла на лыжах даже с двухгодовалой племянницей Галей на руках.

Первыми Любкиными соперниками на лыжне были мальчишки Гольяновки. Они «тренировали» ее беспощадно. Когда она обгоняла одного, тут же подбегал другой и говорил: «А меня слабо обогнать!» И без передышки, пренебрегая всеми международными спортивными правилами, рассчитанными на сохранение здоровья спортсменов, шла Любка с очередным мальчишкой, отчаянно хотевшим перегнать ее. Не было случая, чтобы Любку обошли.

Однажды Сергей Дмитриевич увидел, как Любка идет на одной лыже, и у него дух захватило от удовольствия: «Не покачнется, чертовка! И откуда у нее только такое чувство равновесия? Ведь со спортсменов на тренировках сто потов сойдет, прежде чем они добьются такой устойчивости, а ей, видно, природой отпущено».

Вспомнилось ему, как первый раз сажал десятилетнюю Любу на свой велосипед. Хотел ее придержать, а она уже спокойно едет, смеется, оглядываясь на него.

— Ты что, уже раньше каталась?

— Никогда, дядя Сережа. У нас же нет ни у кого велосипеда.

Признаться, даже не поверил он тогда Любке. «Хочет, видно, прихвастнуть».

Но Любка врать не умела.

Люба очень любила Сергея Дмитриевича, он стал ей и отцом, и старшим братом, и другом. А ему дома часто жаловались на Любу, что не хочет учиться, вот и на второй год, наверное, останется. Отчаянная больно и непоседа. Про погромы лавки с утильсырьем слышал. Как бы не в ту сторону девчонка не свернула. Горяча и неосмотрительна.

— Люб, хочешь настоящей спортсменкой стать? Знаешь, где стадион «Сталинец»? Пойди разыщи Пенязеву Антонину Григорьевну. Она заслуженный мастер спорта СССР по лыжам. Скажи, что хочешь у нее тренироваться. А будет спрашивать, кто послал, скажи — сама пришла.

Люба удивленно посмотрела на него. Ведь дядя Сережа признавался сам не раз, что ему нравятся ее откровенность, правдивость. Говорил: «Любаша, ты не верь, что молчание — это всегда золото. Молчание бывает разное. Иногда это подвиг, если ты не выдашь друга, а иногда это предательство, если ты не предупредишь друга о беде. Молчать удобно, верно, но чаще оно все-таки сродни подлости».

— Дядя Сережа, не понимаю, почему не сказать, что ты меня прислал?

— Любаша, я не хочу, чтобы Антонина Григорьевна взяла тебя к себе только из уважения ко мне. А то еще, чего доброго, сочтет мою просьбу приказом. Я же в некотором роде их начальник. Если Антонина Григорьевна увидит, что ты способная лыжница, она тебя и без моей рекомендации возьмет.

— Ясно, дядя Сережа, не выдам, не подведу.

«Да, к сожалению, не часто можно преподносить такие подарки своим коллегам! Интересно, сумеет оценить ее как лыжницу Антонина Григорьевна? Не упустит?»

На стадионе «Сталинец» в тренерской раздался стук в дверь. На пороге стояла девушка среднего роста, в брюках и пальто нараспашку.

— Здравствуйте! Можно мне поговорить с Антониной Григорьевной Пенязевой?

Антонина Григорьевна встала.

— Здравствуй! Я Пенязева.

Люба взглянула на нее решительно и озорно.

— А я Люба Кулакова. Хочу, чтобы вы меня тренировали.

— Откуда ты обо мне знаешь?

— Знаю!

— Давно на лыжах ходишь?

— Как себя помню.

— Какие у тебя лыжи?

— Недавно подарили фабричные, а всегда — самоделки. Сначала папа мастерил, потом — братья, последние — сама.

— В соревнованиях участвовала?

— Да, есть грамота — первое место в районе.

— Сколько тебе лет?

— В этом году будет шестнадцать.

— Ну что ж, приходи на тренировку, посмотрю, как ты ходишь на лыжах.

На стадионе «Сталинец» очередная тренировка. Пришла и Люба. Антонина Григорьевна дала Любе лыжи, и они пошли на лыжню вместе со спортсменками. Пенязева объявила старт. «Раз!» И Любка рванулась. Единственный резкий толчок, а потом эта девочка преобразилась. Мягкие, кошачьи движения, полная расслабленность и невероятная работа палок. Антонина Григорьевна увеличила темп. Люба справляется, успевает за женщинами-мастерами. А ведь ей нет и шестнадцати.

Антонина Григорьевна смотрит со все нарастающим удивлением, удовольствием и даже завистью. Легко и свободно, красиво идет девочка! Пенязева еще увеличивает нагрузку и внимательно следит за новенькой. Что же это такое? Самородок! Как идет спокойно и накатисто! Пенязева просто любуется, зовет своих коллег, а они уже с интересом следят за незнакомой лыжницей. Только Любка ничего не видит и знай себе работает ногами и руками. Тренировка окончена.

— Ну что же, девочка! Тебя, пожалуй, и учить нечему. Быть тебе чемпионкой!

Любка засмеялась. И тут Антонина Григорьевна увидела, какая она славная и милая. Ничего примечательного и яркого не было в ее лице. Светлые бровки, даже бровями не назовешь их, светлые реснички, светлые волосы, зачесанные налево, близко расположены и глубоко сидят небольшие голубые озорные глаза. Носик прямой, слегка приплюснутый, небольшой рот. Лицо скуластое, задорное, мальчишеское, а вот засмеялась — и сразу стала женственней, мягче. Захотелось смотреть на нее. Такие зубы называют сахарными. Лицо, очень легкое на улыбку. Улыбка, открытая и доверчивая, дерзкая и отчаянная, а девочка ожидает чуда и счастья.

И Антонина Григорьевна рассмеялась вместе с ней. Уж очень хорошо и заразительно хохочет ее новая воспитанница.

— Мамуля, — и Любка закружила Евдокию Трифоновну по комнате.

— Оставь, озорница!

— Не оставлю, — целуя ее, говорила Люба. — Меня будет тренировать сама Пенязева Антонина Григорьевна. Значит, я многообещающая. Увидишь, скоро в газетах обо мне напишут!

— Любаша, что ты говоришь? В каких газетах? За уроки-то опять не бралась. И где ты все время пропадала?

— Наверное, мой ум весь в ноги и руки ушел.

— Ох, и когда ты его только в голову загонишь?

— Не робей, мама, все будет в порядке. Наши спят? Иди и ты ложись. Я все доделаю.

В доме наступила тишина, но Евдокия Трифоновна долго не могла заснуть. Прислушивалась, как Люба убирается. А вот загремели лыжи. «И что она все время с ними возится? Какие-то ремни к ним пристраивает. Господи, что же с ней будет? Уж пора бы ей семилетку закончить, а там и на работу. Видно, учеба не по ней».

И не знала Евдокия Трифоновна, что дочка нашла сегодня и свое призвание, и друзей, с которыми потом пошла на смерть.

Антонина Григорьевна Пенязева стала не только ей тренером, наставницей, воспитателем, но и просто близким человеком. Люба преклонялась перед ней. Мнением ее бесконечно дорожила. Люба быстро располагала к себе людей. Вот и Антонина Григорьевна, много знающая и добрая, щедро делилась своим опытом и знаниями с этой девушкой. Она сразу почувствовала незаурядность и своеобычность этой простой девочки. Заводила, бедовая и озорная, задиристая со своими ровесниками, Люба, от природы наделенная внутренним благородством, с большим уважением и даже почтением относилась к старшим. Она знала, где и с кем можно поозорничать. Отчаянная и смешливая, напористая и смекалистая, она тянулась к хорошим людям, платя им бесконечным доверием и своей удивительной непосредственностью. Как-то на очередных занятиях на стадионе Любку спросили:

— Какой у нас высший орган власти?

— Милиция, — отчеканила Любка, по-своему распределив и власть и силу. Любка знала немного, но старалась сама собственным разумением дойти до самой сути.

Прошел год. Люба все время пропадала на стадионе. Антонину Григорьевну беспокоило это. Привязавшись к Любе, она не раз чуть ли не силой отводила ее в школу.

— Любаша, учти, без образования даже с твоими физическими возможностями далеко не уедешь. Как ты думаешь жить дальше? Ведь лыжницы выступают примерно до тридцати лет — самые высокие результаты у женщин в это время. А потом? С лыжами расставаться знаешь как трудно? Захочешь тренировать спортсменов, а образования не будет.

— До тридцати лет закончу школу, — смеется Люба.

Ну как тут сердиться? Улыбается и Антонина Григорьевна находчивому ответу.

— Ты же способная. Все понимаешь.

Очевидно, интерес Любы к лыжам перебивал все другие интересы.

В 1936 году Люба впервые участвовала в чемпионате СССР по лыжам среди девушек, но проиграла. Антонина Григорьевна считала, что виной здесь была не Любина подготовка, а лыжи.

1937 год. Свердловск. Соревнования лыжниц на первенство Союза. Первыми идут спортсменки-девушки. Дистанция пять километров. В этот раз Антонина Григорьевна дала Любе свои лыжи фирмы «Лямпинен».

Перед соревнованиями Любу охватило нетерпение, она нервничает, ей кажется, что лыжи недостаточно хорошо смазаны, хотя возилась с ними часами напролет.

— Антонина Григорьевна, подмажьте еще, пожалуйста!

— Давай лыжи, Любаша! — Антонина Григорьевна делает вид, что еще подмазывает, понимая, что если еще к ним притронуться, то можно только испортить дело. Нетронутые возвращает Любе.

Та становится на лыжи, пробует скольжение:

— Совсем другое дело! Спасибо!

Слышна команда: «На старт!» Любка напряглась. «Внимание!»

«Марш!» — Любка рванулась. Уже всем был известен этот кулаковский рывок. В эстафете в первые годы Антонина Григорьевна всегда ее ставила первой, и команда сразу выигрывала время; позже, когда Люба стала сильнейшей лыжницей, Антонина Григорьевна ставила ее на финиш, и Люба на финише обходила соперниц.

Сейчас Люба старается изо всех сил, идет как гончая, со звуком выдыхая воздух. На большой скорости она так часто работает палками, что снег струится за ней, как за мотоциклом. Спортсменка, шедшая впереди Любы, не оглядываясь, по одному этому выдоху узнала обгоняющую Кулакову и без просьбы уступила лыжню.

Люба пришла первой. Так она доказала, что Антонина Григорьевна была права. От качества лыж зависит очень много. Да, Люба не просто пришла первой. После девушек шли женщины — мастера спорта. Время, за которое Люба преодолела пять километров, оказалось абсолютно лучшим — даже взрослые спортсменки на этой дистанции отстали по времени от ученицы Пенязевой. Подобного еще не случалось на чемпионате СССР. Этому не поверили, решили, что ошибка. Вскоре Люба пошла второй раз и показала такое же блестящее время.

Так Люба стала первый раз чемпионкой СССР среди девушек.

Март 1937 года. У Кулаковых сегодня праздник.

— Любаша-то наша — чемпионка! — говорила Евдокия Трифоновна, приглашая гостей к столу. — Проходите, проходите, садитесь.

Народу полно. Здесь сестры и братья, гольяновские ребята, подруги; шумно, весело, передают газету со статьей о Любе. Только Евдокия Трифоновна нет-нет да и всплакнет. «Не дожил отец до Любиного торжества, не знает, что о его озорнице в газетах пишут».

А Любка хохочет: «Погодите, еще в киношке меня увидите, и книги напишут».

— Эх, куда хватила, Люба! Молчи! — говорит мама, вытирая руки о фартук.

Звонок.

— Наверное, Тоня с дядей Сережей. Это он мне напророчил, да я не верила. Думала, что многие так могут на лыжах ходить.

Кто-то из ребят сказал: «Оказывается, не многие, а ты одна в стране. Хоть теперь не так стыдно тебе проигрывать. Ты же не просто девчонка, а чемпионка страны», — и запел: «Люба-Любушка, Любушка-голубушка…» Все подхватили…

— Ну, Любаша, поздравляю! Молодчина! Гармонист, не дреми! — говорил, входя, Сергей Дмитриевич. Расступились, и Любка пустилась в пляс. Куда девались резкость и даже грубоватость? Люба преобразилась. Медленно и плавно поднялись и опустились руки, задор и озорство в глазах, глядеть на нее и то весело. Ровные белые зубы ослепительны, а ноги, стройные, крепкие и сильные, отбивают такой умопомрачительный ритм, что сидеть и смотреть нет никаких сил. Ребята не усидели…

Гости разошлись далеко за полночь.

Люба упивалась своей славой. Улица радовалась вместе с ней. Во дворе был праздник после каждой победы Любы. В школе № 8 все поздравляли Любу Кулакову со званием чемпионки страны, а в другой школе (№ 414) тоже поздравляли свою Любу Кулакову — красавицу Лялю, Любкину любимицу.

— Ах ты, скромница! Ты что же молчала? В школе даже и на лыжи не становишься, а сама чемпионка страны.

И Ляля говорила всем, что она просто тезка, однофамилица Любы Кулаковой, а на лыжах ходить, к сожалению, не умеет, густо краснея при этом и сильно завидуя Любиной славе. К Лялиной досаде, поздравляли ее очень часто, она уж и не знала, куда бы ей спрятаться, только бы не объяснять все сначала.

Однажды Люба Кулакова встретила Лялю:

— Привет, тезка! Как жизнь?

И Ляля рассказала, как все поздравляют ее со званием чемпионки СССР. Люба удивилась:

— А ты тоже Кулакова? Полная тезка. Живем рядом, а я только узнала. Ну и принимай поздравления на здоровье. Говори, что чемпионка. Мне вот пообиднее пилюли приходится проглатывать. Встречают и говорят: «А нам рассказывали, что Любка Кулакова — краса-а-а-вица». Ну теперь хоть все ясно, тезка. Нас двое Любок Кулаковых! Знаешь, мне даже приятно, что моя тезка красивая. Привет! Пойду себе и тебе славу зарабатывать. Хочешь сахару? — и убежала на стадион, на ходу посасывая сахар, который всегда носила с собой в карманах брюк.

Любка играла в мальчишку, не обращала внимания на внешность. Игра слишком затянулась. Она почти всегда ходила в брюках. Ей казалось, что они придают ей независимость: так понятно, что она не рассчитывает на мужское внимание, и оно ей не нужно.

И ребята на стадионе относились к ней как к своему парню: иногда даже просили ее сбегать за куревом. И Любка бежала, не находя в этом ничего зазорного. Сама даже пыталась курить, чтобы показать, что она ничем не отличается от ребят, хотя курение не доставляло ей удовольствия, она очень любила все сладкое.

Если спортсменам на сборах давали шоколад или конфеты, Люба откладывала их для племянниц и мамы. Когда на стадионе спортсмены получали пайки, Люба старалась взять побольше хлеба, чтобы отнести домой — там было не до деликатесов. Теперь Люба стала кормилицей. Маме она не разрешала больше стирать:

— Побереги себя, мамуля. Мы все выросли.

Целыми днями Люба на стадионе. Семилетку закончила в 1938 году и целиком ушла в спорт, постигая его премудрости; ни одна тонкость лыжной техники не ускользала от Любкиных зорких глаз. Если Любы не было на лыжне, то ее искали в мастерской, там она часами колдовала над лыжами, не замечая, как бежит время.

Как спортсменка Люба Кулакова необыкновенно быстро выросла. Острый врожденный ум, трудолюби°. нерастраченная энергия помогли стать ей очень разносторонней спортсменкой. Спортивная многогранность и одаренность Любы Кулаковой поражали самых маститых знатоков спорта.

В 1938 году Кулакова — чемпионка СССР среди женщин на «гладкой пятерке». Так называется дистанция на пять километров в отличие от «военизированной пятерки», когда спортсмену, словно военнослужащему с полной служебной выкладкой, приходится преодолевать самые неожиданные препятствия, возникающие обычно в военной обстановке.

В 1939 году Люба уступила звание чемпионки страны Марии Початовой, проиграв ей только одну секунду. Зоя Болотова (сейчас заслуженный мастер спорта СССР, двенадцатикратная чемпионка страны по лыжам), с которой Люба жила в одной комнате на сборах в Свердловске, посочувствовала:

— Жаль, что ты проиграла одну секунду. Обидно. Всего одну секунду.

— А ничего, на следующий год я выиграю, — не очень огорчалась Люба, очевидно чувствуя безмерный запас сил.

Она любила спортивную борьбу и этот проигрыш воспринимала как временный и легко поправимый промах. Не завидовала, не тосковала, не уединялась. Всегда была на людях и по-прежнему озорничала. Обливала водой зимой Зою Болотову, которая была чемпионкой по лыжам на «военизированной пятерке», и они, заигравшись, босиком бегали друг за другом по снегу.

Вернувшись в Москву, Люба, не прекращая тренировок, 10 декабря 1939 года закончила с оценкой «хорошо» курсы по подготовке и переподготовке начсостава ПВО. Кулакова получила удостоверение, которое свидетельствовало о том, что она признана соответствующей замещать должность командира взвода противохимической команды промобъекта ПВО.

В это же время Любу избрали членом месткома. Она чувствовала и переживала чужую беду острее, чем свою. И в месткоме Люба была на своем месте.

Жил на 1-й Гольяновской хороший мальчишка — сирота Вовка Щукарь. Он был моложе Любы на три года, тоже ходил на лыжах и бегал за Любой хвостиком. Люба слышала, что его хотят исключить из школы.

— Вовка, не повторяй моих ошибок. Будешь хорошо учиться, устрою тебя на стадион. Возьму к себе. А не будешь — пеняй на себя.

Слово Любы Кулаковой, чемпионки, было для Вовки Щукаря больше чем приказом. Стал лучше учиться, и Люба помогла ему устроиться в спортивное общество. Он всерьез занялся лыжами уже на стадионе «Сталинец». Люба Кулакова слов на ветер не бросала.

В 1939 году Люба еще раз пришла второй, участвуя в десятикилометровых массовых велогонках на дорожных машинах. Но это высокое место в чужом ей виде спорта делало только честь Любе Кулаковой-лыжнице. У себя на стадионе «Сталинец» в 1939 году она, словно компенсируя свою неудачу и доказывая ее случайность, вышла на первое место в метании гранаты и преодолении полосы препятствий ГТО.

Люба не ошиблась. До сих пор ее считали спринтером, а Зою Болотову и Марию Початову почти непобедимыми стайерами. Но 12 февраля 1940 года в Горьком Люба снова спутала все прогнозы и заставила еще раз удивиться знатоков спорта. Она стартовала на стайерскую для женщин пятнадцатикилометровую дистанцию и победила 246 своих соперниц. Поражали необыкновенная выносливость и великолепное умение молодой спортсменки экономить силы, легкость, с какой она преодолевала затяжные подъемы и головокружительные спуски… Так Люба стала победительницей и получила звание чемпиона ВЦСПС.

Высокая лыжная культура помогла ей успешно пройти самые сложные участки трассы. В техническом отношении Люба Кулакова была выше всех.

Перед поездкой в Свердловск Любе Кулаковой вручили премию — два дорогих отреза на платья. Антонина Григорьевна повезла ее в самое лучшее ателье. Первый раз в жизни Любе шили платья из нового, да еще и очень красивого материала. Прежде ей перешивали все из сестриных «нарядов».

Когда она надела новое платье, Антонина Григорьевна не узнала свою воспитанницу, а Люба — себя. Тонкая талия, ровненькая спина, округлые плечи, крепкие и стройные ноги — Люба смотрела на себя в зеркало и вдруг поняла, как это здорово быть девушкой, да еще такой ладной и милой: «Неужели это я? Ох, что теперь будет?» — и отбила чечетку нетерпеливыми ногами. «Быстрее бы на танцы!»

В те годы сильнейшей командой лыжниц в стране была сборная ВЦСПС. В эстафете участвовали Гордеева Анца Алексеевна, Рагозина Вера Ивановна, Пенязева Антонина Григорьевна. Когда на стадион «Сталинец» пришла Люба Кулакова, она постепенно заменила в эстафете Антонину Григорьевну, которая к тому времени была уже старшим тренером сборной команды ВЦСПС. Люба была самой молодой в эстафете. Да что там молодой, просто девочкой. Все были значительно старше и относились к ней покровительственно. Хотя она и обходила их на лыжне.

Приехали в Свердловск. Антонина Григорьевна пришла к Любе в номер, а та, намазанная зубным порошком и закутанная в простыню, в темной комнате пугала свою соседку, изображая привидение.

— А ну-ка, Люба, умывайся и надевай платье побыстрее. Поедем в театр на оперетту «Прекрасная Елена».

Люба хотела обнять и поцеловать Антонину Григорьевну, да вовремя опомнилась — ведь Антонина Григорьевна была уже одета для театра, а Любка вся в зубном порошке. Ее соседка по номеру облегченно вздохнула, а то хотела уже идти жаловаться на Любу Пенязевой. Умучила ее Любка вконец.

Сборы и дорога позади. Свердловский театр музыкальной комедии. Зал полон. Праздничная и искристая музыка Оффенбаха пришлась Любке по душе. Дома Люба, когда убирала или стирала, всегда включала радио. И сейчас Любке хотелось подпеть, когда она слышала знакомую мелодию. Она с увлечением следила за развитием событий на сцене.

И вдруг Прекрасная Елена предстала полуобнаженной перед коленопреклоненным Парисом. Глаза у Любки раскрылись во всю ширь, губы приоткрылись от удивления и неожиданности. Антонина Григорьевна и Вера Ивановна удрученно переглянулись. Они забыли, что Любка совсем ребенок.

— Развлекли девочку!

А та замерла и смотрит во все глаза. Надо же, что показывают в театре! Оказывается, войны бывают и из-за женщин.

Любке нравились приключенческие и веселые фильмы. «Три поросенка» Диснея — первый цветной фильм она смотрела раз десять. Утоляли ее любознательность, жажду героического фильмы о событиях гражданской войны и революции. Любимым был «Чапаев», она просиживала по два сеанса подряд, преображаясь в Анку. Если ей не удавалось долго видеть этот фильм, то ей страшно чего-то не хватало. И она снова разыскивала кинотеатр, где показывали его, и мчалась туда со всех ног, словно надеясь, что в этот раз Чапаева не ранят, он не утонет и все кончится хорошо.

Люба очень любила кино и сразу, приезжая в другой город, только что сойдя с поезда, звала ребят: «Пошли в киношку». Характер у Любки был легкий, веселый, и она любила вещи легкие и веселые. Оперетта Любке тоже пришлась по душе.

Поезд идет в Ленинград Обычно Люба в дороге бедокурила, не давала никому покоя. Разбудит спортсмена: «Вставай, небо рушится!» — и тот спросонок бросается куда-то. Все хохочут, а Люба громче всех. А в этот раз приросла к окну, и ее не было слышно. Вместе с ней в купе ехали горнолыжники И вдруг Люба запела: «Дни идут, как уходит весной вода…» Голос был сильный и верный. Лыжник с верхней полки не поверил своим ушам:

— Любаша, а ты еще и поешь? — и сам с удовольствием подтянул Любе, потом спели «Кирпичики», «Любу-Любушку».

Из другого купе на Любу все время посматривал моряк. Решился подойти к ней:

— Простите, девушка. Разрешите представиться. Меня зовут Николай Мокротов. Я служу в Кронштадте. Мне кажется, я вас узнал — вы Люба Кулакова — чемпионка СССР по лыжам?

— Не ошиблись, — ответила Люба.

— Я тоже люблю лыжи, а вот служу на море. И знаете, не жалею. Сколько ни смотрю на море, наглядеться не могу. Оно такое неповторимое всегда. Не помню, какой поэт сказал: «Приедается все. Лишь тебе не дано примелькаться». А вы были на море?

— Да, в Ялту на сборы ездили.

— Простите меня, пожалуйста, вам, наверное, часто надоедают с такими просьбами. Я хочу вам написать письмо — дайте ваш адрес, пожалуйста.

— Если очень захотите, напишите. Адрес давать не буду. Сами найдете. Я не иголка.

— Обязательно напишу.

В Ленинграде в гостинице ребята завели разговор о девушках. Лыжник, который ехал вместе с Любой, спросил у Николая Антоневича:

— Ты не знаешь, есть у Любы Кулаковой любовь?

— Ты что, с ума сошел? Какая там любовь? Она сама как мальчишка.

— Сегодня к ней один краснофлотец подъезжал, адрес просил, а она не дала.

— Ишь ты, фитюлька какая, — с уважением протянул Антоневич.

— Но морячок сказал, что все равно разыщет ее.

Почему-то это сообщение не обрадовало Николая Антоневича. Любку он знал давно, уже года четыре; вместе объездили полстраны. На сборах, пожалуй, не было парня веселей и находчивей, чем Любка, а на соревнованиях все ждали от нее чуда — чем еще ошеломит Кулакова.

Захотелось сейчас же увидеть ее. Постучал в номер к девушкам. Но Любка уже убежала с каким-то ленинградским лыжником в кино.

Встретил ее только вечером. Идет в окружении ребят, хохочет, несет большую лошадь-качалку. Никому из ребят даже в голову не пришло помочь ей. Любка — свой парень, в помощи не нуждается.

— Привет, Люб! Ты кому это конягу тащишь?

— Галинке, племяннице, дочке Тониной.

— Себе купила что-нибудь на память о Ленинграде?

— А что мне надо? Только снег! Захвачу мешок.

Новый, 1941 год Люба встречала в подмосковном доме отдыха со своими друзьями по спорту.

На маскараде появилась старая барыня с буклями, в белой кофте, в длинной широкой юбке. Скользила по снегу такая страхолюдина, что в темноте ребята пугались. Потом бросила лыжи и такого трепака отплясывала — пол ходуном ходил. Никто в этой барыне не узнал Любашу.

А наутро Люба вышла к столу в новом платье. Все ахнули — такой милой и нарядной ее видели впервые. Ребята уступили ей место. Николай Антоневич загрустил.

— Люба, мне пришла повестка в армию. Писать будешь?

— Посмотрим, как служить будешь.

— Я тебя серьезно спрашиваю.

— И я не шучу.

— А моряк тебе пишет?

— Конечно. Интересные письма.

— Значит, разыскал? — Николай закурил.

Проводили Николая Антоневича в армию. И Люба вдруг стала с нетерпением ждать от него письмо. Заглянула в ящик — есть. Да только из Кронштадта. Не то, что надо.

— Неужели Антоневич забыл меня?

Письмо пришло через день из Львова. Люба сразу же ответила. Николай просил ее фото, ему так не хватало Любки. Ревнует ее к Мокротову. А Люба думает только об Антоневиче. Вот ведь как получилось — сразу два Николая полюбили ее.

Оба Николая с гордостью следили за Любиными спортивными достижениями.

Люба специально не занималась слаломом и скоростным спуском с гор. В ее характере было ошеломлять и удивлять. А потом посмотреть на лица друзей и послушать, что они скажут. В Мурманске, на Празднике Севера, куда Любу командировали 25 марта 1941 года, она поразила не только своих друзей, но и всех знатоков лыжного спорта.

Она показала безукоризненное владение горнолыжной техникой в альпийском двоеборье. 2 апреля 1941 года Люба стала победительницей в соревнованиях по слалому и скоростному спуску с гор.

Специалистам было ясно, что эту блестящую спортсменку надо готовить к международным состязаниям. В стране она самая сильная и разносторонняя лыжница.

О своих победах Люба не сообщает, да ребята и так все знают — не пропускают в газетах ни одной строчки о ней.

Обычно Николай Антоневич писал ей карандашом, а 8 июня 1941 года пришло от него два письма, написанные чернилами. В первом Николай объясняется ей в любви, а во втором делает предложение: «Мне нужна именно такая жена, как ты, — честная, справедливая и верная».

В письмах передает приветы Антонине Григорьевне Пенязевой.

Он знал, что Любаша часто бывает у нее. Муж Антонины Григорьевны тоже опекал Любу, и она тянулась к этой семье. Первой черемухой Люба одаривала всех, кого любила. Муж Антонины Григорьевны, сидя спиной к двери, услышал шаги:

— Вон Любаша черемуху несет.

— Откуда ты знаешь?

— Таким ходом идет.

От своей сестры Тони Люба заезжала с черемухой сюда.

Сохранились два Любиных письма, написанные Антоневичу уже во время войны. Сдержанная на людях в выражении сокровенных чувств, она раскрывалась в письмах Николаю Антоневичу, расстояние и разлука делали ее откровенней.

Война. Люба примчалась к Антонине Григорьевне.

— Идем?

— Конечно! — ясно о чем речь.

И они пошли с Антониной Григорьевной, Верой Ивановной Рагозиной и другими спортсменами на стадион, подали заявления о зачислении их в бригаду особого назначения. Народу полно. Ребята как награду получали направления на фронт.

— Любовь Кулакова? Вы лучшая лыжница, и мы обязаны сохранить вас.

— Но я же стреляю по цели, плаваю, неплохо бросаю гранату, вожу мотоцикл! Возьмите. Кому же, как не мне, бить врага?

Отказали и Антонине Григорьевне.

Как жить? Хорошо, что дел много.

Из московских добровольцев-спортсменов в первые же дни войны на столичном стадионе «Динамо» был сформирован отряд особого назначения, который впоследствии пополнился комсомольцами предприятий Москвы, и все подразделение получило название — Отдельная мотострелковая бригада особого назначения, сокращенно ОМСБОН НКВД СССР. Здесь готовили бойцов для разведывательной и диверсионной деятельности в тылу врага. Спортсмены проходили специальную подготовку в лагере под Москвой. Здесь, на стрельбище «Динамо», расположился первый полк бригады. Бойцы под руководством опытных пограничников, чекистов изучали подрывное дело, новые виды оружия, тактику и стратегию борьбы в тылу врага Особое внимание командование обратило на лыжную подготовку бойцов. Наступала зима В числе других инструкторов лыжного спорта была приглашена и Люба Кулакова. Она набросилась на эту работу. Тренировала без устали, передавала бойцам все свои сокровенные приемы. В короткий срок сумела обучить большую группу воинов.

Иногда бывали ночные тренировки с выполнением условных боевых задач. Тогда приходилось совершать броски на 30–40 километров. Любка задает такой темп, что ребята потихоньку начинают ругаться.

— Хлопцы, не пищать! — слышен ее голос впереди колонны.

— Тяжело в ученье — легко в бою! — Любка уже очутилась в хвосте. — Давай, давай, нажми! Представьте, что впереди вас ждет Карла Доннер!

И ребята изо всех сил нажимают, стараясь не уронить мужского достоинства.

— Ну и деваха на нашу шею, — уважительно ворчат.

Приезжая из части в Москву, Любка не находила себе места «Почему я не на фронте?» От Николая Антоневича ничего нет. Отправила ему два письма: «Скоро я буду тоже на фронте». И наконец, сама написала ему, что любит и ждет его. «Пусть моя любовь прибавит сил тебе Бей беспощадно фашистскую гадину».

Порой Любе становилось чуть ли не стыдно оттого, что она идет по Москве, по своей Гольяновке и ей ничто не угрожает, когда там, на фронте, дороги каждые руки, каждый точный выстрел. Не было сил жить так. Сейчас она опять шла и спорила сама с собой, приводила, как ей казалось, убедительные доводы в пользу того, что ей надо быть на фронте. И было внутреннее ощущение чуть ли не того, что она, Любка Кулакова, способна повлиять на ход войны, ускорить победу. Конечно, она никогда и никому этого бы не сказала, но это чувство подсознательно жило в ней.

Надо обязательно что-то сделать самой, чтобы прогнать фашистов. И не что-то, а бить их собственными руками. Когда Люба тренировала мужчин, уходящих на фронт, она думала, что каким-нибудь чудом окажется на фронте. Фронт, фронт, фронт! Ни о чем другом думать уже не могла.

В январе 1942 года Люба снова подает рапорт. На этот раз ее просьбу удовлетворили и зачислили в партизанский оперотряд, сформированный из состава Отдельной мотострелковой бригады особого назначения. Это был один из многих отрядов ОМСБОНа, направленных зимой 1941/42 года в тыл врага для выполнения особых заданий командования. Командиром отряда, в который попала Люба, был назначен Анисим Ильич Воропаев. Он партизанил еще в гражданскую войну на Дальнем Востоке.

В дверь квартиры Пенязевой настойчиво и нетерпеливо звонили. На пороге в овчинном белом полушубке стояла Люба, неудержимо и победно улыбаясь.

— Ухожу, Антонина Григорьевна! Пришла проститься.

Сели. Антонина Григорьевна почему-то вспомнила первое появление Любы в тренерской на стадионе. Вот так же неожиданно, как ветер, ворвалась она в ее жизнь. «Прошло всего пять лет с тех пор, а как Люба выросла. Уже чемпионкой СССР уходит на фронт».

— Ну, прощай, Любаша! Будь умницей. А меня, видишь, не взяли. Наверное, возраст не тот. Пусть тебе сопутствует удача. Возвращайся домой целой и невредимой.

Обнялись, расцеловались.

— Спасибо вам за все, Антонина Григорьевна!

— Ну что ты, Любаша.

— Ждите с победой.

Воскресенье. 8 февраля 1942 года. Последнее увольнение. В распоряжении Любы только час.

Дома мама. Вся в слезах. «Родная моя, куда же ты в самое пекло! Мужиков, что ли, там не хватает?»

— Мамуля, не плачь! Такое время. Или грудь в крестах, или голова в кустах. Не бойся за меня. Я же сильная.

Сели. Помолчали. Люба крепко-крепко обняла маму.

— Прогоним гадину. Все будет хорошо.

Хлопнула дверь. Люба услышала, как в голос заплакала мама. Жалость и незнакомая прежде тоска охватили Любу. Она прощалась со своей юностью, Гольяновкой. На улице караулит Вовка Щукарь.

— Люб, я провожу? — полувопросительно уставился на нее.

— Только до остановки. Дальше нельзя.

— А почему меня не берут?

— Мал еще, Вовка-морковка. Учись получше, лады? Ну прощай! Не поминай лихом!

Любка была одна среди мужчин. Да ей это не в новинку. Детство ее прошло в окружении мальчишек, юность — с ребятами-спортсменами, и вот сейчас на войне — двадцать шесть мужчин и она одна.

Отряд формируется, он еще в Москве. Люба получает первое задание: вместе с Ипполитом Рогачевым, заслуженным мастером спорта по гребле (ныне он также и заслуженный тренер Советского Союза по гребле), ей поручено тщательно подготовить к долгому и сложному переходу тридцать пар лыж. Надо подогнать крепления под валенки разных размеров. Энтузиазма эта кропотливая, сложная, довольно-таки однообразная и нудная работа не вызывала, тем более что всех, кроме Любы и Рогачева, отпустили 8 февраля на двое суток домой.

Работы на несколько дней.

«Только успеть бы, не ударить лицом в грязь».

А руки делали привычное дело споро и хорошо. Позднее в долгом и тяжелом пути крепления выдержали испытание. Кулакова и Рогачев поработали на совесть, и через сутки все было готово. «Какая трудяга, — удивлялся он в душе. — И ведь не пожалуется, молодчина!»

В отряде, кроме спортсменов-добровольцев, есть опытные чекисты, уже побывавшие в тылу врага, партизаны из отряда Медведева, радист, врач. Любу сразу же зачислили в разведку. Анисим Ильич Воропаев удовлетворил ее просьбу, учитывая то, что блестящие способности выдающейся лыжницы-гонщицы пригодятся в предстоящих вылазках в тыл врага.

Любка торжествовала в душе: «Я разведчица!» Внешне ничего не было заметно. Она стала строже, сдержаннее, но по-прежнему очень была похожа на парнишку — коротко стриженная, в ватных брюках, валенках, белом овчинном полушубке, перепоясанная ремнем. Пистолет, гранаты и карабин за плечами довершали это сходство.

Предстояло перейти на лыжах линию фронта и вести разведку прямо в логове врага.

Утро 10 февраля 1942 года. Отряд на двух автомашинах покидает Москву. Улица Горького, Ленинградское шоссе и дальше, дальше… Остались позади Калинин, Торжок.

Ехали ночами, днем отсиживались, чтобы не попасть под авиационные налеты.

У поселка Кресты — затор. Дорога занесена снегом, забита застрявшими машинами. Команда: «На лыжи!» Партизаны грузят сани-волокуши, надевают тяжелые рюкзаки, встают на лыжи и в путь-дорогу длинную. До линии фронта еще ох как далеко!

«Кулакова, Бородин! К командиру!» — раздается по цепи.

— Наверное, боевое задание, — говорит Любе высокий плечистый Володя Бородин.

Любка — сама готовность и собранность.

— Задача такая, — говорит Анисим Ильич, внимательно и испытывающе глядя на них, — добраться до первого населенного пункта и подготовить места для ночевки!

— Есть! — Люба встает на лыжи. Володя Бородин едва успевает за нею.

Несколько дней добирались до линии фронта. Шли ночами, днем отсыпались в селениях. «Какая она, линия фронта?» — не раз думала Люба. Ей представлялись сплошные ряды пушек, если не пушек, то колючей проволоки или ежей: «Как же мы, двадцать семь человек, будем прорывать ее?»

Ранним утром пришли в деревню Маклоки[7]. В 5 утра стали готовить завтрак — в это время начался воздушный налет. Каким-то образом отряд был обнаружен противником, и самолеты сбросили на деревню бомбы. Завтрак сгорел вместе с домом. Отсиживались в лесу, впервые ощутив его как свою верную защиту.

В деревне Маклоки дали подводы, и на них 19 февраля партизаны прибыли в Каменку в штаб 350-й дивизии. Здесь полупили указания о переходе линии фронта, и в отряд был зачислен проводник — Тимофей Иванович Большаков, местный житель, прекрасно знающий все лесные тропинки.

Зимой 1942 года на Калининском направлении линия фронта была не сплошной. И Тимофей Иванович повел партизан. Подводы тронулись, но что-то подозрительным показалось Большакову, повернули назад — и не напрасно. Здесь оказались новые подразделения фашистов.

В деревне Сенино стали готовиться ко второй попытке. Ясно, что на подводах трудно маневрировать. Пошли на лыжах. Зимовать придется в лесу, поэтому утеплены основательно: ватные брюки, телогрейки, полушубок, валенки. Взяли с собой только оружие, взрывчатку и минимум продуктов. Но каждый нагружен так, что, казалось, если упадет, то не встанет: автоматы, карабины, пистолеты, гранаты, запас патронов, тол, мины.

Зима 1942 года на редкость была снежной. И снег, которого всегда с нетерпением ждала Любка, вдруг оказался таким недобрым и коварным. В лесу снежный покров достигал метровой толщины. Протаптывали лыжню поочередно. Первые все время менялись: впереди шли то Рогачев, то Люба, то Володя Бородин, то Анатолий Кирш. Из-за тяжелой поклажи лыжи проваливались в снег на полметра. Последний лыжник тащил за собой елку: по заметенной лыжне труднее определить количество прошедших людей.

На соседнем участке в это время разгорелась перестрелка, и отряд незаметно скользнул в гущу леса.

Путь был так изнурителен, что идущие впереди менялись через каждые сто метров. Надо спешить, чтобы скорее миновать самую опасную зону, где расставлены дозоры гитлеровцев. К утру Тимофей Иванович вывел отряд к одиноко стоящему в глуши домику. Линия фронта позади. Можно отдохнуть.

Люба сбросила с себя поклажу. Ох, как же стало легко! Хотелось только спать, спать. Но Люба нашла в себе еще силы осмотреть лыжи: «А вдруг разбудят — и придется идти на задание» — так или приблизительно так думала Люба, приводя в порядок свои лыжи. Как бы она ни уставала, как бы ни хотела спать, вернувшись с очередного задания, в первую очередь проверяла лыжи и карабин.

Проснулась.

Партизаны после ночного перехода еще спали, а Люба пошла к хозяйке: «Давайте помогу».

Намыла котел великолепной смоленской картошки. Печь жарко топится. По избе разлился душистый вкусный запах свежей баранины. Ребята проснулись. Съеден котел вкуснейшей рассыпчатой картошки и целый баран — хозяева ничего не жалели своим. Только хозяйка сердобольно смотрела на голубоглазого, крепко сбитого паренька: «И зачем такого юнца с собой берут? Ведь идут-то все дальше и дальше, в самое пекло».

Наступила ночь, и партизаны вновь готовы отправиться в путь.

— Сохрани тебя господь, сынок! — украдкой перекрестила хозяйка Любу.

Партизаны надели белые маскировочные халаты, и Тимофей Иванович повел их одному ему ведомыми тропами.

Цепочка белых лыжников нырнула в лощину, пересекла речушку Насплю, мелькнула на другом берегу и скрылась в лесу. Это была та самая Соколянская дача, где и обосновался отряд. Дачами на Смоленщине называют большие участки леса. Цель уже близка; сделав ложную петлю, чтобы запутать след, партизаны остановились на небольшой поляне.

— С прибытием, товарищи! — Анисим Ильич распределил места для всех отделений. Разведчики расположились на краю поляны. Люба огляделась. Снег. Темень. Густой лес сухо шумит голыми ветвями, воет ветер…

Люба вместе с разведчиками расчищала большую яму, диаметром метров в пять. Из длинных жердей и еловых веток над ямой соорудили высокий шатер, но верхнюю часть оставили открытой, чтобы выходил дым от костра, который должен гореть все время. Морозы в феврале и марте 1942 года стояли такие, что даже эта напряженная работа не очень-то согревала. Развели костер, в котелках закипела вода — все повеселели.

— Огонь в очаге — уже жизнь, — сказал Володя Бородин Любе.

Она выбрала себе место у входа в шалаш справа, разложила вещи и сразу принялась за карабин. Разбирая карабин, Люба ощущала то же самое, что ощущают другие женщины за вышиванием или вязанием. Она уходила мыслями в прошлую жизнь. «Что-то сейчас делает мама? Наверное, ждет не дождется письма. А ведь ей и рассказать-то нельзя, где мы и что будем делать». Дома печка, и ее неказистое и сырое прежде жилье показалось вдруг таким благоустроенным и теплым по сравнению с ее лесной квартирой…

Началась партизанская жизнь. В шалаше царил суровый благородный дух мужской дружбы. Говорили немного. В отделении разведчиков по соображениям конспирации особенно и не рассказывали, куда и зачем уходит партизан. Ушел — значит, на задание. Пришел — легче всем на душе.

Постепенно отряд стал налаживать связь с местным населением.

Любу Анисим Ильич берег для серьезных заданий. В сорока километрах от лагеря находился Смоленск, где располагались штабы большой группы немецких армий, аэродромы, военные склады. Туда и была направлена Люба вместе с разведчицей из деревни Чача.

По лесу партизаны их везли на лошадях, а по шоссе девушки пошли одни. На разведчицах была крестьянская одежда. Они везли сани с продуктами, якобы для того, чтобы обменять их в городе на соль, спички, керосин.

Добравшись до Смоленска, девушки, прежде чем попасть на рынок, долго ходили по городу, приглядывались и старались запомнить как можно больше. Люба сейчас в нарочито скромной одежде оставалась незаметной в толпе. Только чаще, чем всегда, билось Любино сердце, да еще зорче стад взгляд. С ненавистью смотрела она на фашистов, нахально и свободно расхаживающих по русскому городу… Какой-то вертлявый немецкий офицер стал даже нервно оглядываться, очевидно, почувствовал, что на него смотрят. Люба нагнулась к саням. И дала себе слово сдерживаться. «Лучше попрошусь у Воропаева на операцию вместе с партизанами».

В этот же вечер ценные сведения, добытые девушками, были переданы в Москву.

Ночью наши самолеты совершили налет на Смоленск.

Воропаевцы получили приказ — необходимо ликвидировать школу шпионов-радистов «Сатурн», обосновавшуюся на даче в Красном Бору. Подойти к ней было невозможно. Вокруг минные поля, колючая проволока, все деревни в радиусе восьми-десяти километров заняты крупными гарнизонами.

Люба вместе с разведчицей из соседнего партизанского отряда Лидой Младовой — учительницей Бабневской школы, отправилась в Красный Бор. Многое удалось узнать отважным партизанкам, но позже Лида Младова попала в руки гестаповцев. Двое суток фашисты ее истязали и, ничего не добившись, расстреляли.

Всего два месяца отряд находился в смоленских лесах, а Любе казалось, что прошла целая вечность. Столько пережито!

Наконец Люба вырвалась в свою первую боевую операцию. Двенадцать человек под командованием начальника штаба Павла Предтеченского отправились на задание — уничтожить гитлеровских наймитов — полицаев. Партизаны на лодках отчалили от берега, двинулись в путь…

Операция была проведена успешно. Люба наравне со всеми действовала смело и находчиво. Группа возвращалась обратно.

Но в селе нашлись предатели, которые донесли о действиях партизан командованию большого немецкого гарнизона. Гитлеровцы выслали три танка, пятьдесят автоматчиков и отряд конницы. Около деревни Андрюпы фашисты устроили засаду.

23 апреля 1942 года партизанская группа вышла на пригорок перед деревней. В это время танки выдвинулись из-за домов и открыли огонь.

— Люба, идем с нами! — крикнул Рогачев, уводя часть группы влево. Но она была уже далеко и с другой группой вполроста отходила. Танки усилили огонь прямой наводкой по этой группе партизан, уходящей вправо. Сразу же был убит Володя Бородин. Погибли Павел Предтеченский, инженер-москвич; Егор Долголеев — учитель из Козельска и Евгений Сиохин — тракторист-сибиряк, комсомолец. Осколок настиг и Любу…

Лилась Любкина кровь, согревая еще не оттаявшую после суровой зимы землю. Под кромешным огнем навзничь лежала Люба, медленно в последний раз закрывая глаза. Запрокинулась голова, упала шапка, рассыпались светлые волосы, открывая чистый ясный лоб. Так оборвалась жизнь Любы Кулаковой, Любы-Любушки, замечательной лыжницы, самоотверженной и смелой разведчицы, предводительницы и гордости гольяновских мальчишек, их Снежной королевы.

Оставшиеся в живых семеро партизан с трудом добрались до лагеря с твердой решимостью отомстить за гибель боевых друзей.

Трагедия разыгралась на глазах жителей небольшой деревушки Линьки[8]. Двое суток фашисты не давали возможности похоронить погибших партизан.

Так и не выполнив намеченной операции по уничтожению партизанской группы, гитлеровцы ушли из деревни.

Через двое суток местные жители прощались с погибшими партизанами. Хоронила Любу и Анна Трофимовна Гаврекина. «Видели бы вы, как хороша была ваша дочь», — писала она через несколько лет Любиной маме…

«Мамочка, ты не волнуйся, все будет хорошо…» — в который раз читала Евдокия Трифоновна весточку от Любы. От нее долго скрывали гибель дочери, подальше убирали газеты, на улицу выходили вместе с ней. Но как-то дошла до нее страшная весть, и Евдокия Трифоновна слегла.

Вовка Щукарь, узнав о смерти Любы, добился направления на фронт, ушел мстить за Любу и погиб. Сложили головы и оба Николая — Антоневич и Мокротов. Не знала Люба, что в письмах рассказывала о своей любви уже погибшему Николаю Антоневичу.

12 апреля 1945 года Евдокии Трифоновне вручили пакет из Кремля.

«Президиум Верховного Совета

12 апреля 1945 года Москва — Кремль

Кулаковой Евдокии Трифоновне

По сообщению военного Командования Ваша дочь красноармеец Кулакова Любовь Алексеевна в боях за Советскую Родину погибла смертью храбрых.

За совершенные Вашей дочерью, Любовью Алексеевной Кулаковой, боевые подвиги в борьбе с немецкими захватчиками она награждена орденом ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ ВТОРОЙ СТЕПЕНИ.

Орден ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ ВТОРОЙ СТЕПЕНИ и орденская книжка, согласно статье 10-й статута ордена Отечественной войны, передаются Вам на хранение как память о дочери, подвиг которой никогда но забудется нашим народом.

Первый заместитель Председателя Президиума Верховного Совета СССР Н. Шверник».

Люба Кулакова осталась в памяти родных, друзей, спортсменов, однополчан. Лица их становятся добрыми, когда они вспоминают о Любе.

Пионерская дружина школы, в которой училась Люба Кулакова, названа ее именем. Там создан музей боевой славы, где есть материалы, рассказывающие о жизни Любы.

На стадионе в Лужниках в Музее физкультуры и спорта часть одной из витрин посвящена трехкратной чемпионке СССР по лыжам, спортсменке-партизанке, молодой разведчице Любе Кулаковой. За высокие спортивные достижения Любе посмертно присвоено звание заслуженного мастера спорта СССР. Ежегодно проводятся лыжные соревнования на приз Любы Кулаковой.

На родном стадионе памятник Любе:

«Заслуженный мастер спорта

СССР

Люба Кулакова

(1920–1942)

партизанка Великой Отечественной войны.

Погибла в боях за Советскую Родину».