Спросите Фанни

Глава 6 Команда Блэр

Было самое жаркое и влажное 4 июля в истории, и Лиллиан Блэр в голубом платье стояла на трибуне рядом с мужем, изнемогая от полуденного зноя и беспокоясь о том, что публика заметит темные полукружья у нее под мышками.

Здесь, на импровизированной сцене, находилась вся семья Мюррея, выдвинувшего свою кандидатуру в Конгресс: Рут в собственноручно сшитой новой зеленой юбке, Дэниел в грязных штанах, Джордж с вывернутыми внутрь коленями и в великоватых для него старых брюках старшего брата и маленькая Лиззи, самая симпатичная из всех, в свободном сарафанчике, который пузырился от задувавшего снизу ветерка. Что касается Лиллиан, то у нее ныли ноги от высоких каблуков, а пепельно-русые волосы торчали как солома, несмотря на все утренние усилия завить их щипцами.

— И мы должны остановить возмутительный рост военного бюджета, — щурясь в толпу, говорил Мюррей (в рубашке с закатанными рукавами), — и направить эти средства на добрые цели: образование детей, заботу о бедных и обеспечение прочности мостов, чтобы они не рухнули под колесами наших машин!

Внезапно Лиллиан услышала в голове первое предложение нового рассказа: «Джули Энн читала материалы дел по конституционному праву, когда муж спросил, что на ужин».

Фраза была восхитительно хрустальной, и Лиллиан поймала себя на том, что машинально шепчет эти слова; ей даже пришлось остановить себя, пока сторонники Мюррея не сочли ее чокнутой дамочкой, что-то бормочущей себе под нос. Ей нередко слышались зачины рассказов; после долгого затишья (начавшегося с рождением Рут) они теперь являлись ей часто и неистово, порой в неудобное время, и приходилось записывать их на всем, что подвернется под руку: на салфетках, на оборотной стороне чеков; иногда она чирикала на полях поваренной книги, словно комментируя свою ежедневную пахоту, пока варятся яйца вкрутую для картофельного салата на шестерых. Если дети ее не донимали, иногда удавалось улизнуть на третий этаж в гостевую комнату, где на шатком столике стояла пишущая машинка «Смит-корона»; там, с сигаретой в углу рта, Лиллиан, если повезет, успевала напечатать набросок целого рассказа. Золотое время.

Но сейчас, несмотря на пришедшее на ум начало новой истории, ей требовалось играть другую роль. Мюррей привлек ее поближе к себе, и она широко заулыбалась толпе.

— Спасибо! — пророкотал он в микрофон. — Спасибо вам всем большое!

— Отстой, — пробормотал Дэниел, которому несколько месяцев назад исполнилось пятнадцать.

— Можно я помашу? — спросила шестилетняя Лиззи, дергая Лиллиан за подол. Ей нравилось внимание публики.

Лиллиан взяла ее на руки, и они обе стали махать собравшимся.

— Мы похожи на кучку задротов, — процедил Дэниел.

— Умолкни, Дэниел, — не переставая махать, шикнула на него Лиллиан.

Тогда Дэниел ущипнул Джорджа, который самозабвенно хлопал в ладоши. Мальчишки начали пихать друг друга. Все так же широко улыбаясь, Лиллиан развела их в разные стороны и встала между ними.

— Ну как я выступил? — спросил Мюррей, когда аплодисменты закончились и народ стал расходиться.

— Превосходно, — заверила Лиллиан.

— А что у нас на ужин? — поинтересовался Джордж.

— Папа должен ехать на пикник, — сказала Лиллиан, — и мы рассчитываем, что вы все тоже там будете.

— У меня на шесть кое-что намечено, — заявила Руг, разглаживая юбку: дешевый хлопок постоянно мялся, и этот факт вместе с прыщами отравлял шестнадцатилетней девочке жизнь.

— А у меня прямо сейчас, — подхватил Дэниел.

— Значит, оба придете к пяти часам, — предупредил их Мюррей. — Всего на полчаса. Салют! — воскликнул он, отходя от семьи и приветствуя группу сторонников. — Спасибо, что пришли! Бобби Ди! Сколько лет, сколько зим! Состыкуемся как-нибудь за обедом, а?

Лиллиан раздражал его выбор лексики. Дома он так не выражался, так зачем же менять стиль речи при общении с избирателями? Звучит неестественно. Надо указать ему на это вечером. Впереди четыре месяца выступлений, пикников с жареной рыбой, встреч за чашкой кофе и митингов во время заводских пересменок, и Лиллиан хотелось, чтобы Мюррей представлял себя таким, какой он есть, а не притворялся своим в доску парнем.

Тем временем она подталкивала детей — кроме Дэниела, который уже скрылся на своем велосипеде, — к «шеви-вэну», припаркованному на самом солнце. Она открыла боковую дверцу, и масса горячего воздуха бросилась ей в лицо вместе с вонью от грязных носков, скисшего молока и тухлой ветчины из недоеденного сэндвича. Лиллиан подумала: «Позволит ли мне совесть заставить детей убирать в машине в такой жаркий день, когда большинство семей отправится на пляж или в бассейн?»

Без сомнения.

— Это нечестно, — сопел Джордж, позже днем таща пакет с мусором к гаражу.

— Да, а как насчет Дэниела? — вытирая лоб, спросила Рут. — Что ты его заставишь делать? Несправедливо, что он смотался до того, как ты решила загрузить нас работой.

— Дэниел тоже получит задание, — пообещала Лиллиан, хотя она старалась не давать поручений старшему сыну: обычно он так нудил, что легче было сделать все самой. В последний год ее веселый мальчик с отменным чувством юмора стал крайне неприятным подростком. В свои пятнадцать он считал, что весь мир у него в большом долгу. Лиллиан подозревала, что перемены настроения связаны с какой-то девочкой, но Дэниел не рвался откровенничать, а Лиллиан не собиралась лезть ему в душу.

— Спасибо, — сказала она трем постным физиономиям, когда салон машины был убран. — Кто хочет мороженого?

Родители рассчитывали вечером повести детей смотреть фейерверк, но в шесть Рут ушла встречаться с друзьями, а Дэниел вообще не появился на барбекю, так что на стадион «Мемориал филд» мать с отцом сопровождали только Джордж и Лиззи, но и Джордж, пообещавший младшей сестре сахарную вату, заметил друзей и улизнул.

Лиллиан расстелила на траве старое покрывало. Вокруг кружила туча комаров, и мать побрызгала Лиззи спреем от насекомых. Лиззи не нравилось, что братья и сестра ее бросили.

— Смотри, что у меня есть, — сказал Мюррей и достал упаковку бенгальских свечей. Обнимая Лиззи сзади, он поджег одну из свечей и, держа своей большой широкой ладонью маленькую пухлую ручку дочери, помог ей написать огнем в воздухе ее имя. Когда начался салют, все трое улеглись на покрывало и стали смотреть представление — расцветающие в небе красные и синие хризантемы, шипящие и взмывающие вверх ракеты, вспышки со спиральными хвостами и беззвучные залпы со всполохами, возникающими после громкого хлопка.

В темноте Лиллиан чувствовала, как Мюррей сжал своей теплой ладонью ее руку.

— Не бросай меня сейчас, — прошептал он.

— А ты не подведи меня, — шепотом ответила она.

— Я буду дома к выходным, — пообещал он.

«Не говори „гоп“, пока не перепрыгнешь, — подумала Лиллиан. — Там будет видно».

Хлопок, россыпь огней — и кудрявые завитки дыма спиралью устремились к земле.

— Как громко! — закричала маленькая Лиззи, ерзая от восторга.

Лиллиан Холмс было всего двадцать три года, когда она заключила брак с Мюрреем Блэром в мировом суде Бостона. Отец Лиллиан, банкир Джон Холмс, на церемонии обошелся без дробовика, но такой вариант не исключался: новость о беременности дочери он воспринял с огромным разочарованием пуританина. В противоположность ему родители Мюррея, либеральные демократы из консервативного Нью-Гэмпшира, безумно радовались, что их тридцатидвухлетний сын наконец остепенился и скоро на свет появится внук, которого они станут баловать.

В то время Мюррей учился на втором курсе юридической школы в Бостоне. Он познакомился с Лиллиан летом, когда она проходила практику в юридической фирме в центре города. Мюррей сразу же пригласил ее на свидание, и вскоре они начали встречаться.

Свою секретарскую работу Лиллиан ненавидела. Она окончила колледж Смит по специальности «английская литература», считала себя прежде всего писательницей и даже трудилась над романом. Иногда она задерживалась в конторе, чтобы воспользоваться пишущей машинкой «Ай-Би-Эм селектрик» с юрким печатным шариком. В конце концов Лиллиан получила строгий выговор от начальницы отдела и перестала эксплуатировать машинку в личных целях, но таскала бумагу и другие канцелярские принадлежности, рассудив, что крупная юридическая фирма должна быть счастлива спонсировать будущего мастера слова.

Они с Мюрреем встречались почти полгода, когда Лиллиан вдруг обнаружила отсутствие в нужный срок месячных.

— Не может быть! — ахнула она, когда врач сообщил ей новость. Пара тщательно предохранялась.

— Презервативы не гарантируют полной безопасности, — пожал плечами врач. — Увы.

Это было перед самым Рождеством, и Мюррей уже уехал домой к родителям в Нью-Гэмпшир. В тот же вечер Лиллиан позвонила ему и все рассказала.

— Что ты собираешься делать? — спросил он.

Лилиан знала, что выбор невелик. Шел 1967 год. У женщины с нежелательной беременностью в то время было только два пути: сделать подпольный аборт в США или лететь в Пуэрто-Рико. Вернее, три: еще она могла прибегнуть к народным средствам. Мысль о подпольном аборте Лиллиан ужасала: одной ее подруге в процессе такой операции занесли инфекцию, и девушка осталась бесплодной, у другой открылось кровотечение, отчего несчастная едва не умерла. Денег на поездку в Пуэрто-Рико у Лиллиан не было, а предпринять меры самостоятельно она не осмеливалась.

К тому же она сомневалась, что вообще хочет делать аборт. Ей пришло в голову, что оставить ребенка — лучший выход из трудной ситуации. Она не пыталась подцепить на крючок Мюррея, вовсе нет, она действительно любила его, но ей представилось, что материнство более совместимо с сочинением романа, чем набор на машинке юридической зауми с девяти до пяти. Ведь вполне можно писать, пока ребенок спит.

— У меня есть деньги, — сказал Мюррей.

— Я не хочу делать аборт, — ответила Лиллиан. — Женись на мне.

— Жениться? — Мюррей немного подумал. — Что ж, пожалуй, я готов. Я все равно собирался сделать предложение после получения диплома.

— Я сама сделала ему предложение, — рассказывала потом Лиллиан детям каждый раз, когда они требовали подробностей женитьбы родителей. Им никогда не надоедала эта история. — И никто не вставал на колено: я предложила ему стать моим мужем по телефону. Мы получили разрешение на регистрацию брака и обратились в мировой суд. Я была в зеленом платье.

— А я хочу быть настоящей невестой, — заявляла Лиззи. — В настоящем платье.

— Не расстраивай маму, — говорил ей Джордж.

— Я ничуть не жалею о том, что все произошло именно так, — возражала Лиллиан. — К тому же зеленый цвет мне идет.

После быстрой гражданской церемонии молодожены и их родители отправились на ужин в ресторан в центре Бостона. Мать и отец Мюррея радовались, а Джон Холмс был в дурном настроении.

— Учись прилежно, — велел он новоиспеченному зятю, оплачивая счет. — Теперь тебе надо содержать семью.

— Я очень счастлив, — ответил Мюррей.

— Надеюсь, это правда, — буркнул Джон Холмс.

— Я никогда еще ни в чем не был так уверен, — сказал Мюррей.

После того как в 1969 году Мюррей получил диплом, молодые супруги переехали в Конкорд, столицу штата Нью-Гэмпшир, где Мюррей поступил на работу в юридическую фирму отца. Первые полгода они жили на верхнем этаже душного дуплекса с длинным узким просевшим крыльцом. Лиллиан неустанно присматривала настоящий дом. Однажды после мучительной поездки в супермаркет с полуторагодовалой Рут, которая все норовила вылезти из тележки для продуктов, юная мама ехала по обрамленной деревьями улице, заметила знак «Продается» и остановила машину.

Чуть поодаль от дороги стоял трехэтажный дом с широкой террасой по периметру и окнами с мелкой расстекловкой. К углу на уровне второго этажа примыкала круглая башенка под старину. Со всех сторон дом окружал просторный двор, в саду цвели пышные белые гортензии, а плакучая катальпа затеняла качели на крыльце.

Вернувшись в дуплекс, Лиллиан позвонила Мюррею.

— Приезжай скорее, — сказала она.

Мюррей смог уйти с работы в четыре; а в пять в залитой солнцем хозяйской спальне молодая пара договорилась с агентом недвижимости о цене в тридцать две тысячи долларов.

Дом идеально подходил для большой семьи: пять спален, обширный двор и большая игровая комната в подвале, где можно покувыркаться в плохую погоду. В тот день Лиллиан еще этого не знала, но она была уже снова беременна, и вскоре родился Дэниел, затем вечно голодный Джордж, а потом, спустя шесть лет, крошечная Лиззи, после чего Лиллиан наконец убедила Мюррея сделать вазэктомию.

Детство маленьких Блэров прошло на воздухе, с гонками на велосипедах, играми с соседями в прятки и «захват флага», с матчами по тачболу в пламенеющие октябрьские дни. Если Мюррей приезжал домой не очень поздно, то можно было видеть, как неторопливыми июньскими вечерами на задней лужайке он, закатав рукава рубашки, подает мяч юным бейсболистам, в то время как Лиллиан, сидя на заднем крыльце, наслаждается после ужина джином с тоником.

С тех пор как родилась Рут, Лиллиан не написала ни строчки. Ее роман лежал в коробке в гараже. Оказалось, что материнство несовместимо с писательством, особенно когда рождается один ребенок за другим. Никто из малышей не хотел спать, постоянно надо было разбираться в ссорах. Да и о чем она могла написать, даже будь у нее время? Об опрелостях? Лиллиан думала о рассказе Тилли Олсен «Пока я стою и глажу», который читала в колледже, и испытывала одновременно и надежду, и чувство неполноценности. По правде говоря, она страшно боялась неудачи.

И потому, вместо того чтобы писать — и потерпеть неудачу, — Лиллиан стала образцовой матерью. Она вступила в молодежную волонтерскую лигу и каждую среду работала в комиссионном магазине, где между делом могла покупать хорошие пальто детям и таким образом экономить. Также она состояла членом родительского комитета и готовила горы печенья для школьных ярмарок. Зимой по воскресеньям она возила детей кататься на лыжах на ближайшую гору Санапи; в летнюю жару, если дети не гостили у родителей Мюррея на побережье или в доме Холмсов в Вермонте, она ездила с ними на озеро Ньюфаунд.

«Очень счастлива, — написала она в опроснике для выпускников колледжа Смит. — О большем не могу и мечтать».

Но в откровенном разговоре Лиллиан, скорее всего, призналась бы, что, пока дети были маленькими, в ее жизни зияла внушительных размеров дыра. Время от времени она поднималась на третий этаж в гостевую комнату, куда складывали всякую всячину. Там она переставляла ломаные стулья, наугад разбирала коробки, сундуки и чемоданы с пальто, предназначенными для сдачи в комиссионку, и представляла, что здесь будет ее рабочий кабинет. Вынести все барахло. Покрасить стены в белый цвет. Поставить только один стол с пишущей машинкой «Смит-корона», на которой она писала курсовые в колледже.

Однажды Лиллиан упомянула о своей мечте в разговоре с Мюрреем. Муж ухватился за эту идею: по его словам, он всегда жалел, что у нее нет места для работы, а старые вещи можно запросто перенести в гараж. Они освободят комнату уже в выходные, обнадежил он жену.

Казалось бы, Лиллиан должна была плясать от счастья. Но нет.

— Я имела в виду, как-нибудь потом, — поспешно проговорила она, осушая стакан с джином. — Прямо сейчас в этом нет необходимости.

— Что ж, как только скажешь, — ответил Мюррей.

Лиллиан убеждала себя: нужно радоваться, что муж отнесся к ее предложению с таким воодушевлением. Но его энтузиазм задел другую струну, напомнил о том, чему Лиллиан старалась не придавать значения: что Мюррей часто пытался верховодить, дирижировать их жизнью. Он был хорошим человеком, но отличался категоричностью мнений. Особенно по финансовым вопросам — например, если они не находили согласия, как потратить лишние деньги, Лиллиан чаще всего приходилось отступить, смутно сознавая подразумеваемый факт, что, раз Мюррей содержит семью, последнее слово остается за ним. И потому они покупали новые водосточные трубы вместо штор или катались в отпуске на лыжах на севере, вместо того чтобы провести неделю на солнце.

И дело было не только в самом Мюррее. Лиллиан любила родственников мужа, но они тоже нередко тянули одеяло на себя. Взять, например, тот же отпуск. Обычно Лиллиан и Мюррей одну летнюю неделю проводили в доме Холмсов на озере в северном Вермонте, а другую — в доме Блэров на побережье в Нью-Гэмпшире. Не возникало сомнений, какой из этих домов больше любили дети. Джон Холмс установил в своем летнем коттедже спартанский распорядок: на завтрак овсянка, перед сном чтение Эдгара По. А вот родители Мюррея жили с одной-единственной целью: вместить в каждые сутки как можно больше удовольствий, что подразумевало пикники с жареными моллюсками на берегу океана, серфинг, волейбол и дурацкие настольные игры по вечерам.

— А почему нельзя провести обе недели в доме на берегу? — часто жаловался Дэниел.

— Ой, мне так нравится пляж! — восклицала Лиззи, вытаскивая изо рта чупа-чупс.

— У бабули гораздо веселее, — соглашалась Рут.

— Мама, ты плачешь? — спрашивал Джордж.

Суть в том, что при таком положении вещей Лиллиан иногда казалось, будто замужество ее проглотило. Вот и на сей раз Мюррей слишком уж рьяно выразил готовность обустроить ей рабочий кабинет. Лиллиан хотела снова писать, но Мюррей не понимал одного: будь у нее комната и все условия, ей пришлось бы предпринять попытку. А в этом случае оставался риск оказаться перед пустой страницей и осознать, что сказать ей нечего.

К такому она не была готова.

Но природа не выносит пустоты, особенно если замешаны амбиции. Однажды летним вечером, после долгого дня на озере и утомительного пути домой по жаре, Лиллиан и Мюррей сидели на заднем крыльце. Лиллиан накормила семью болонской колбасой, зерненым творогом и фруктовым салатом и уложила трехлетнюю Лиззи спать. Мюррей сделал себе и жене коктейль «Том Коллинз», и они оба наблюдали, как старшие отпрыски вместе с другими окрестными детьми балуются в пластиковом бассейне у Гисонов в соседнем дворе — чаша высотой метр двадцать и три с половиной метра в диаметре не предназначалась для банды из девяти шалунов, и Мюррей беспокоился, как бы они не испортили лужайку, выплескивая наружу столько воды. Лиллиан просматривала пришедшие днем письма.

— Я тут подумал… — начал Мюррей.

— Прекрасно, — перебила Лиллиан. — Еще один счет от стоматолога. У этого Чака ни стыда ни совести! Брать деньги за то, что вытащил из зубов кусок попкорна!

— Я сегодня обедал с Робертом, — продолжил Мюррей. — Он приезжал в город на прием к врачу. — Роберт был другом отца Мюррея и жил на севере штата. — Он говорит, мне пора баллотироваться в Конгресс.

— Тебе ни за что не выиграть, — без обиняков ответила Лиллиан. — Ты демократ.

В то время Нью-Гэмпшир был преимущественно республиканским; со времен Гражданской войны от штата выбрали в Конгресс всего несколько демократов.

— Я так ему и сказал, — усмехнулся Мюррей. — Но Роберт считает, что попробовать все же стоит.

— Не хочу я переезжать в Вашингтон.

— И не надо. В случае успеха я сниму там квартиру и буду приезжать домой на выходные.

— А я, значит, останусь одна с детьми?

— Ну… да, — признал Мюррей.

— Почему бы тебе не выдвинуть кандидатуру в Законодательное собрание штата? Твоего отца это вполне удовлетворяло.

Видимо, в ее голосе прозвучал оттенок раздражения, потому что Мюррей поинтересовался:

— Чем ты недовольна?

— Ты еще спрашиваешь? А как же мои планы?

— Писать книгу? Я ведь тебе говорил: я в любое время могу освободить для тебя комнату. Но ты все время откладываешь.

— Ну, может быть, сейчас я уже готова.

— Так что же мы медлим! — нетерпеливо воскликнул Мюррей.

— Но все равно ты хочешь оставить меня с детьми. Как я смогу чем-нибудь заниматься, если ты будешь мотаться каждую неделю в Вашингтон? — Лиллиан встала. — Рут! — закричала она. — Дэниел! Джордж! Пора спать!

— Я просто подумал замахнуться повыше, — объяснил Мюррей. — Ты ведь понимала, что рано или поздно нечто подобное произойдет.

Он был прав: Лиллиан с самого начала знала, что у него есть склонность к политической деятельности.

— Но не сейчас, — произнесла она, теперь уже откровенно ворчливо. — Я пока не хочу быть женой кандидата в Конгресс. Я и так чувствую себя домохозяйкой с рекламного плаката.

— Не злись, пожалуйста, — попросил Мюррей.

— Я не злюсь.

— А вид такой, будто злишься.

— Я устала, день был долгий и жаркий. Теперь у меня песок в трусах и квадратная голова от детского визга. Извините, что никому не понравился ужин, но было слишком душно, чтобы готовить.

— Мне понравился ужин, — возразил Мюррей.

— Разве тебя накормишь колбасой? Тебе нужен стейк.

Мюррей замолчал.

— Вот видишь? — заметила Лиллиан. — В последнее время вы постоянно мною недовольны. Все вечно жалуются! Попробуй-ка заботиться о детях, водить их по врачам, ездить на беседы с учителями, каждый вечер готовить ужин и следить, чтобы Рут не портила глаза, читая при слабом освещении, Дэниел не пропускал бассейн, Джордж не съел все припасы в доме, а Лиззи не сбежала кормить уток в парке. Нет, ты попробуй!

— Я же не говорю, что это просто, — поспешно сказал Мюррей. — Я знаю, что ты трудишься не покладая рук.

Лиллиан затушила сигарету.

— Я бы выпила еще, — заявила она, отдавая Мюррею свой стакан. — Стоять! — приказала она мокрым детям, которые взбирались по ступенькам. Она принесла из сушилки полотенца и бросила им: — И вытирайте ноги, мне в доме не нужна трава Гисонов.

Через несколько месяцев после того разговора Лиллиан проснулась среди ночи в холодном поту. Какой яркий сон! Купание в ночи, соседский бассейн, стрекот сверчков… Впервые с тех пор, как она родила детей, слова и образы нахлынули на нее. Лиллиан тихо встала с кровати, сняла ночную рубашку и обтерлась полотенцем, потом накинула халат, на цыпочках спустилась по лестнице и нашла принадлежавший Мюррею линованный блокнот. Будто на автопилоте, она записала: «На следующий вечер после того, как соседи уехали в отпуск, миссис Кларнер пошла купаться голышом в их бассейне». Потом она перечитала написанное. Кто эта миссис Кларнер? Что заставило ее пробраться в соседский бассейн? А был ли мистер Кларнер?

«Муж заметил это, — продолжала она, — но вместо того, чтобы отругать жену за вторжение на чужую территорию, на следующий вечер пошел купаться вместе с ней, а потом они занимались любовью на соседской кушетке».

Внезапно Лиллиан захотелось написать целый рассказ, стремительно стуча по клавишам со скоростью девяносто слов в минуту. Она нашла фонарик и отправилась в небольшой, отдельно стоящий гараж — еще одно хранилище старых вещей. Они никогда не ставили туда машину. Лиллиан водила лучом фонарика по свалке садовых инструментов, лыж, велосипедов, рождественских украшений и мусорных ведер. А, вот он — серый пластиковый футляр под хозяйственной полкой.

Вернувшись в дом, Лиллиан поставила футляр на кухонный стол и открыла его. Внутри покоилась «Смит-корона» — молочно-голубого цвета с кремово-белыми клавишами. Лиллиан провела по ней пальцами и вспомнила, как в своей крошечной душной комнате в общежитии колледжа печатала курсовые работы на специальной очищаемой бумаге для пишущих машинок.

Лиллиан отогнула скобы, вытащила машинку и тяжело опустила ее на стол перед собой. Сколько же лет прошло! Лучше не думать. Она вырвала из блокнота страницу и вставила ее в валик каретки, с удовлетворением чувствуя, как с каждым поворотом все больше захватывается бумага. К ее удивлению, клавиши не западали; лента была суховата, буквы «а» и «о» получались густо-черными из-за скопившейся на литерах грязи, но в целом машинка работала неплохо. Лиллиан начала печатать, сначала медленно, потом быстрее и быстрее. Слова одно за другим сыпались с кончиков пальцев. Нет — они слетали, а когда Лиллиан приближалась к концу строки, машинка тихо звякала, требуя передвинуть каретку, чтобы начать новую строку.

Она напечатала уже четыре страницы, когда вдруг подняла взгляд и увидела в дверях Лиззи в пижаме.

— Ой! — воскликнула Лиллиан. — Ты меня напугала.

— Что ты делаешь? — поинтересовалась Лиззи.

— Пишу, — ответила Лиллиан.

— А что пишешь?

— Рассказ, — призналась Лиллиан.

— А ты мне его прочитаешь?

— Иди спать, — велела Лиллиан. — Ночь на дворе.

— Но ты ведь не спишь.

— Да, но мне завтра не надо в садик.

Лиззи прошлепала к матери и попыталась забраться к ней на колени, но Лиллиан была непреклонна. Разве в три часа ночи она не имеет права уделить время себе?

— Иди в постель, — повторила она, вставая. Лиззи протянула вверх руку и попыталась нажать на клавишу, которая застряла. Лиллиан хотела было позволить дочери напечатать строчку из букв, но передумала: не следует девочке привыкать баловаться с машинкой.

— Это не игрушка, — строго произнесла она. — Это мамина машинка, и трогать ее нельзя. Ты меня поняла? Теперь иди спать!

В конце концов ей пришлось отвести Лиззи наверх и уложить в постель — видимо, дочка того и добивалась. Потом Лиллиан вернулась на кухню и продолжила работу. К рассвету она исписала больше десяти листов. Брак Кларнеров развалился. Соседи подали на них в суд. С ними произошло еще много ужасных событий, и Лиллиан была в восторге.

С той ночи начался новый период в жизни Лиллиан. Они с Мюрреем наконец освободили гостевую комнату на третьем этаже и покрасили ее. Лиллиан перетащила туда старый стол для шитья и водрузила на него пишущую машинку, упаковку бумаги и стакан для карандашей. Кроме прочего, она перенесла туда свои книги и расставила их по темам: современный американский роман, Джеймс Джойс, русская литература. А еще купила себе электрический чайник, чтобы не спускаться на кухню, и тяжелую стеклянную пепельницу, которую не нужно вытряхивать каждые пять минут.

Утром, как только старшие дети отправлялись в школу, а Лиззи в детский сад, Лиллиан поднималась в свой кабинет и садилась писать. Наверху не было телефона, а если он звонил внизу, она не обращала внимания. Перезвонят. Она прикуривала одну сигарету от другой. Разговаривала сама с собой. В половине двенадцатого золотое время заканчивалось, и Лиллиан ехала за Лиззи.

Детям разрешалось входить в кабинет только в случае крайней необходимости. Однажды Дэниел разбросал запасы бумаги, и Лиллиан рассвирепела, словно подверглась нападению вандала.

— Мне что, повесить на двери табличку «Не входить!»? — кричала она.

— Уважайте маму, — наставлял детей Мюррей.

Лиллиан не стремилась показывать членам семьи свою работу, поскольку понимала, что в писательской деятельности пришлось опять начинать с азов. К тому же в ее рассказах присутствовали описания секса. Из-за этой скрытности каждый относился к занятию Лиллиан по-своему.

«Маман кропает книжонку», — презрительно говорила Рут друзьям, маскируя обиду на то, что мать отказывается поделиться своими сочинениями с дочерью, у которой одни пятерки по английскому.

«Какая разница, чем она там занимается», — отмахивался Дэниел, поскольку не представлял, что мать делает наверху, и не собирался даже пытаться.

«Мамина работа», — уважительно отзывался Джордж.

«Мамино личное пространство», — с долей трепета объясняла Лиззи.

«Только обо мне не пиши», — шутил Мюррей.

Что же касается желания Мюррея избираться в Конгресс, то после того первого обсуждения мало что изменилось; республиканцы по-прежнему заправляли делами в штате, а Мюррей вкалывал в юридической фирме. Но в феврале того года, когда Лиззи пошла в детский сад, один из членов Палаты представителей оказался замешан в скандале на сексуальной почве, и друзья стали подталкивать Мюррея: сейчас или никогда. Основываясь на опросах общественного мнения, Мюррей решил — вернее, всего лишь предположил, — что во втором избирательном округе Нью-Гэмпшира люди могут предпочесть демократа. И сделал вывод, что у него есть неплохой шанс.

Лиллиан насторожилась. Она знала, что из нее не выйдет хорошей жены кандидата в Конгресс. К тому же она не хотела жертвовать своим «золотым временем». Лиллиан и так разрывалась на части: как и раньше, нужно было готовить, стирать и убирать в доме, а если дети болели и не спали всю ночь, то она сидела рядом с ними и на следующий день клевала носом за рабочим столом. Из занятий по литературе она помнила, что многие знаменитые писательницы вообще отказались от мысли иметь детей, а те, кто все же решился, остановились на одном ребенке. Может, она обречена со своим выводком из четырех отпрысков?

Что ж, делать нечего — только попытаться. Три часа в сутки быть неумолимой и эгоистичной. Если Мюррей хочет баллотироваться в Конгресс, пускай. Они и с этим справятся.

— Хорошо, — сказала она мужу. — Но за мной остаются три часа в день в кабинете.

— Шесть часов, — поправил ее Мюррей. — Ведь следующей осенью Лиззи пойдет в школу.

Шесть часов, чтобы писать! Лиллиан не верила своему счастью. Возможно, она даже откопает свой роман из коробки в гараже.

Совместить душевные потребности и жизненную необходимость будет трудно, но возможно.

Итак, Мюррей выдвинул свою кандидатуру. Однажды вечером они провели с детьми беседу о том, как важно хорошо себя вести, пока идет предвыборная кампания.

— Я не требую безупречности, — сказал им отец. — Но никакой полиции, понятно? Никаких наркотиков. И никаких беременностей.

— Папа! — воскликнула зардевшаяся Рут.

— Это для пущей ясности, — добавил Мюррей.

Вечером 4 июля Мюррей и Лиллиан вернулись после фейерверка в душный дом. Уложив хнычущую Лиззи спать, они включили у себя в спальне вентилятор и легли поверх постельного белья, наслаждаясь прохладой и ласковым потоком воздуха, овевающим их усталые конечности. Ожидая возвращения остальных детей, супруги разрабатывали план предстоящей кампании. Несмотря на жару, Лиллиан проявила изобретательность и открытость неординарным идеям. Муж и жена договорились, что по выходным вся семья в одинаковых сине-белых футболках будет ездить по избирательному округу. Осенью они начнут посещать церковные ужины, сельские ярмарки, пятничные футбольные матчи. Ради избрания Мюррея они станут одной командой.

Командой Блэр.

Глава 7 «Зиппер»

Самым насущным вопросом после Четвертого июля стал выбор места отдыха в августе. Поскольку Мюррей планировал в течение двухнедельного отпуска устроить блиц-кампанию, разумнее всего представлялось провести каникулы в доме на побережье. Лиллиан не могла с этим поспорить; в конце концов, дом родителей мужа был всего в часе езды от Конкорда, а коттедж на озере — далеко, на севере Вермонта.

Поскольку она не рассчитывала заниматься сочинительством во время суматошного семейного отдыха, то согласилась принять активное участие в кампании Мюррея. Тем более что веселые дедушка с бабушкой согласились развлекать детей, пока супруги будут разъезжать по штату. В те две недели Мюррей с Лиллиан вставали в шесть, принимали душ, выпивали по чашке кофе, а в семь их забирали два помощника на скромном «шевроле» и везли, например, в Конкорд на встречу с госслужащими, на митинг в общинных землях Кина, в Клермонт, чтобы лицо Мюррея знали в долине реки Коннектикут, и назад в Конкорд на ранний вечерний пикник электриков с жареной рыбой. Посетив все запланированные мероприятия, Мюррей, Лиллиан и два ассистента возвращались в дом на берегу и удалялись в гостиную, чтобы поужинать пиццей и обсудить дальнейшую стратегию. Рейтинг Мюррея показывал заметное и крепкое преимущество перед соперником — тем самым, который умудрился вляпаться в сексуальный скандал.

— Кстати говоря, — сказал как-то Мюррей.

— Что? — насторожилась Лиллиан. Она не любила разговоры, которые начинались с таких слов.

— Мартин считает, что тебе тоже следует встречаться с избирателями. — Мартин Тобин работал главным помощником Мюррея.

Лиллиан идея не понравилась. Она всегда чувствовала себя скованно, когда нужно было произносить речи; гораздо больше ее привлекало изложение мыслей на бумаге. Но в те дни, постоянно улыбаясь рядом с Мюрреем, она сравнивала себя с Пэт Никсон.[14] «Пожертвуй комфортом ради мужа, — говорила она себе. — Заставь себя». Мартин предложил ей пообщаться с народом на неформальных встречах за кофе, и на второй неделе августа Лиллиан стала по расписанию посещать мероприятия в Сейлеме.

— Постарайся сосредоточиться на проблемах образования, — наставлял ее Мюррей накануне выступления перед членами профсоюза учителей. — Поговори о программе «Успешный старт»[15] и Дополнительной программе питания для женщин и маленьких детей. Веди непринужденный разговор. Только не упоминай о праве носить оружие. То же самое с абортами: даже не заикайся об этих чокнутых.

Он имел в виду пару, которая на прошлой неделе устроила протест у абортария в Манчестере. Они держали в руках плакаты с фотографиями зародышей и в какой-то момент преградили дорогу молодой женщине, которая, взглянув на снимки, заколебалась. Видимо, митингующие решили, что смогут обратить ее в свою веру. Управляющий клиникой собирался прогнать их, но тут пара ворвалась внутрь и стала кричать в приемной на девушек, пришедших с бойфрендами, с матерями и поодиночке. Между протестантом и одним из посетителей завязалась потасовка, и администрация вызвала полицию, чтобы удалить нарушителей порядка с частной территории.

Представления Мюррея о праве на выбор были вполне черно-белыми. Порой он вспоминал тот вечер в декабре, когда Лиллиан позвонила ему и сообщила о беременности, и хотя он не мыслил жизни без Рут и ничуть не жалел о женитьбе на Лиллиан, но как было бы прекрасно, если бы у них тогда нашелся безопасный и законный выход. Теперь же, имея четырех детей, которые однажды могли попасть в такое же затруднительное положение, он часто мысленно благословлял судью Блэкмана за его решение на процессе Роу против Уэйда.[16]

Но Мюррей также добивался расположения избирателей-католиков, поэтому, будучи убежденным сторонником права на аборт, не хотел рисковать и подчеркивать свою позицию. Лиллиан считала это трусостью.

— Те «чокнутые» должны сидеть в тюрьме, — заявила она. — Они устроили драку. И тебе следует говорить об этом. Если люди являются противниками абортов, ты все равно не получишь их голосов.

Она услышала в голове начало статьи: «Представьте: вам шестнадцать лет, и вы беременны. Вас тошнит. Ваш бойфренд сам еще ребенок. У вас нет ни денег, ни образования, ни поддержки родителей». Лиллиан вытащила из сумочки блокнот, набросала несколько слов и убрала блокнот назад, чтобы потом все обдумать.

— Я просто предупреждаю, чтобы ты избегала скользких тем, — пояснил Мюррей. — Приходится быть прагматичным. Не хочу, чтобы газетчики разделали тебя под орех.

Следующим утром к семи часам Лиллиан нарядилась в отглаженные брюки цвета хаки и белый свободный джемпер, скрывающий небольшое брюшко, которое появилось у нее после рождения четырех детей. Родители Мюррея слегли с каким-то летним вирусом, так что Рут везла младших детей на весь день на пляж Олд-Орчард-Бич.

Лиллиан выдала последние указания:

— Никакой сахарной ваты, если только вы не хотите сами оплачивать стоматолога. И помните: ваш отец избирается в Конгресс. Ведите себя так, чтобы не поставить его в неловкое положение.

— Я прослежу, — пообещала Рут.

— Ой, спасибо, сестрица, — произнес Дэниел издевательским фальцетом.

— А что сегодня на ужин? — поинтересовался вечно голодный Джордж.

— Китайская еда, — ответила Лиллиан.

— А я уже достаточно выросла, чтобы покататься на «Зиппере»? — спросила маленькая Лиззи.

— Нет! — отрезала Лиллиан.

— Ты достаточно выросла, чтобы покататься на детской машинке, — сказал Дэниел.

Лиззи показала ему язык.

— Никто не будет кататься на «Зиппере», — объявила Лиллиан. — От него тошнит. Вот возьмите. — Она раздала всем по пятидолларовой купюре. — Развлекайтесь, увидимся за ужином.

На встрече в школе Сейлема присутствовало около тридцати учителей. Лиллиан, к собственному ужасу, поначалу остолбенела перед аудиторией; еле дыша, она заговорила надтреснутым голосом, но быстро взяла себя в руки и поблагодарила всех за усилия по воспитанию следующего поколения мыслящих граждан. Потом она завела речь о необходимости раннего обучения детей и назвала цифры, показывающие преимущества программ вроде «Успешного старта». Упомянула о сокращении бюджета, которое предложил президент Рейган, и подчеркнула, что Мюррей будет бороться за увеличение финансирования образования.

Но затем она сразу перешла к ответам на вопросы, решив, что это легче, чем ораторствовать. Кто-то спросил о надбавках за результативность, и Лиллиан объяснила, что без законодательного регулирования они приведут к вознаграждению по протекции. Другой слушатель задал вопрос об атомной электростанции в Сибруке, и Лиллиан искусно ввернула слова об опасности атомной энергетики и особо отметила, что нужно начинать изучать альтернативные источники энергии, которые не приведут к авариям вроде инцидента на Три-Майл-Айленд.[17]

Все шло гладко, пока не поднял руку парень за задним столиком.

— Возможно, вопрос не по теме, — произнес молодой человек, — но, как я понял, мистер Блэр оправдывает убийство невинных детей?

Лиллиан отхлебнула горького кофе и поставила пластиковый стаканчик на стол.

— Если вы говорите об абортах, то речь идет о зародыше, — спокойно поправила она. — Давайте не будем путать определения.

Человек поднял вверх фотографию:

— Это зародыш? — На снимке был изображен семимесячный плод: как его ни называй, у него были руки, ноги, большая, как у инопланетянина, голова, и он сосал палец.

У Лиллиан взмокла шея. Вечно эти люди лезут со своими фото, которые только размывают понятия. Жаль, что она не захватила с собой снимка шестинедельного эмбриона.

— Как ваш муж может одобрять убийство такого ребенка? — поинтересовался активист.

Лиллиан заправила за ухо выбившуюся прядь.

— Он одобряет и поддерживает, — осторожно начала она, — право женщины принимать трудное решение, когда ей рожать и рожать ли вообще. Как сформулировал Верховный суд.

— Но ведь речь о ребенке, — настаивал вопрошавший. — Аборт лишает его жизни, следовательно, аборт — убийство. Как вы можете это опровергнуть?

— Хватит, Ричард! — воскликнул учитель, сидевший за соседним столом. — Если хочешь, чтобы мистер Блэр знал твое мнение, напиши ему письмо.

— Нет, — возразила Лиллиан. Эссе, которое она записала в блокноте Мюррея прошлой ночью, вдохновляло ее. — Ничего страшного. Я скажу вам, что здесь неправильно. Неправильно, когда мужчина вроде вас указывает женщинам вроде меня, что мы можем, а чего не можем делать со своим телом. Если, допустим, мою дочь изнасилуют и она забеременеет, считаете, она должна девять месяцев вынашивать, а потом восемнадцать лет кормить, одевать и учить этого ребенка? Я придерживаюсь другого мнения. Я не вижу, чтобы активисты вроде вас предлагали меры помощи одиноким женщинам. Вы выступаете не за жизнь, а только за рождение. Так что бросьте вашу херню на тему «аборт — это убийство» и голосуйте за моего мужа, который, по крайней мере, попытается выделить больше денег в помощь тем невинным детям, которые уже рождены на свет.

В помещении повисла неловкая тишина, прерываемая только покашливаниями. Сердце у Лиллиан бешено колотилось. В дальнем конце комнаты репортер лихорадочно что-то записывал.

Мюррей ее убьет.

Лиллиан оглядела аудиторию. Похоже, все чего-то ожидали. Извинений? Она не станет извиняться за свои убеждения.

А вот грубить, пожалуй, было необязательно.

— Я немного вышла из себя. Может, перейдем к другой теме?

Послышалось шарканье, снова покашливание. Новых вопросов никто не задавал. Лиллиан отпила еще кофе.

— Что ж, тогда на этом и закончим, — приветливо предложила она.

Собирая свои бумаги, Лиллиан обернулась к Мартину, который с мрачным видом передал ей сумку. Аудитория начала расходиться, но несколько человек, включая и учителя, вставшего на ее защиту, подошли к ней.

— Ричард всегда такой, даже на педсоветах, — объяснил доброжелатель. — Ему нравится мутить воду.

— Мне следовало выбирать выражения, — вздохнула Лиллиан.

— Вы ведь живой человек, — успокоил он.

«И то правда, — думала Лиллиан, когда они ехали в Конкорд, чтобы присоединиться к Мюррею на обеде в доме престарелых. — Нечего стыдиться. Я человек. Ну погорячилась. С кем не бывает?»

— Как все прошло? — спросил Мюррей при встрече.

— Да понимаешь… — начала Лиллиан.

Мюррей взглянул на Мартина, и тот объяснил, что какой-то человек привязался к ней насчет абортов.

— Стервец явно хотел скандала, — с вызовом заявила Лиллиан.

— И ты его не разочаровала?

— Ну…

— Все совсем плохо? — спросил Мюррей Мартина. — А пресса была?

Еще как была. На следующее утро «Манчестер юнион лидер», ультраконсервативная газета штата, опубликовала фотографию Лиллиан с перекошенным ртом и дала заголовок: «Жена кандидата в Конгресс набросилась на противника убийства детей». В зачине статьи говорилось об «агрессивном выпаде вспыльчивой дамочки» против трезвого и уравновешенного активиста Ричарда.

Однако к утру супруги уже забыли эту историю, поскольку, когда после всех встреч они приехали в дом на берегу, у них появились более насущные заботы. В Олд-Орчарде Дэниел сбежал с друзьями и потратил свои пять долларов на литр водки. Мало того что его вырвало на «Зиппере», но, вылезая из вагончика, он споткнулся, грохнулся лицом вниз на бетон и выбил два передних зуба. Журналисты, ходившие по пятам за четырьмя детьми Блэра от одного аттракциона к другому (сам редактор придумал название статьи «Как веселятся дети кандидата в Конгресс» — ведь это всем интересно), сделали фотографию окровавленного Дэниела, которого тащили Рут и Джордж, а сзади семенила Лиззи, несшая два выбитых зуба брата в огромном стакане с колой. Затем репортеры проследовали за ними в медицинский центр Мэна, где детей Блэра встретил полицейский, в оперативном порядке выписавший штраф за распитие спиртных напитков несовершеннолетним лицом, прежде чем медсестра поставила Дэниелу капельницу.

Теперь вся семья собралась в гостиной в доме на побережье. Дэниел лежал на диване с набитым марлей ртом; стоматолог в приемном отделении больницы просто вставил ему зубы назад в десны. Родители Мюррея показались из своей спальни, ослабленные и взъерошенные из-за болезни, а возможно, из-за настойки «Перно», которую отец Мюррея считал панацеей.

Мюррей метался туда-сюда по потертому плетеному ковру.

— Как ты мог! — восклицал он.

— Я фефо фафу глотофкоф, — прошамкал Дэниел.

— Ничего себе пару глоточков! У тебя в крови обнаружили три и одну десятую промилле алкоголя!

— Фто?

— Это значит, что ты был пьян в стельку, — объяснил Мюррей. — И часто ты этим занимаешься?

— Это я нашла его зубы, — прошептала Лиззи матери.

— Молодец, — вполголоса похвалила ее Лиллиан.

— И положила их в свою колу, — гордо произнесла Лиззи.

— Умница, правильно сделала, — ответила Лиллиан. Она размышляла над тем, какой случай привлечет больше внимания: как надрался Дэниел или как она нахамила мистеру Зародышу.

— Может, мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит? — с отчаянием в голосе спросила мать Мюррея.

— Рут, а ты куда смотрела? — приступил Мюррей к дочери. — Ты обещала следить, чтобы никто не разбегался.

— Дэниел сказал, что пойдет в сортир. Что мне было делать — идти за ним в мужской туалет? — Рут полыхала праведным негодованием; она видела свою большую заслугу в том, что помогла Дэниелу, когда тот навернулся, и сумела отвезти его в больницу, не получив штраф за превышение скорости. Собственно, она была собой очень довольна.

Лилиан хотелось выпить, но она считала непедагогичным пить в присутствии Дэниела, поэтому пошла на кухню, налила в кофейную кружку немного водки и вернулась в гостиную, держа кружку обеими руками и дуя на нее, словно там был горячий чай.

— Ты понимаешь, что это попадет в новости? — спросил Мюррей Дэниела. — И как, по-твоему, я буду выглядеть? Все скажут, что моя семейка сорвалась с цепи.

Лиллиан подумала, что от кандидата на выборную должность не требуют идеальной семьи. Взять хотя бы детей Кеннеди. Но она все же признала, что ее выпад на встрече с учителями и выходка Дэниела неудачным образом совпали.

— А мы будем есть? — поинтересовался Джордж.

— Нельзя так напиваться! — бушевал Мюррей, мечась по комнате. — Ты понимаешь, сколько клеток мозга убил? Невероятная глупость! Да еще и эгоистичный поступок. Ты вообще думал о ком-нибудь, кроме себя?

— Ну ифини! — постарался оправдаться Дэниел. — Я не фнал, фколько фофно фыфить!

— А теперь знаешь? — Мюррей покачал головой.

Лиллиан подумала, что он слишком насел на парня. Ей было жалко Дэниела. В конце концов, ему всего пятнадцать лет. У него выбиты зубы, расквашено лицо. Зачем его еще больше мучить?

Она закурила сигарету и пробормотала:

— Лежачего не бьют.

Мюррей обернулся к жене и сурово произнес:

— Он должен извлечь из этого урок, Лиллиан. И осознать, что он не единственный человек на планете.

— А я считаю, что не нужно так усердствовать, — возразила Лиллиан. — По-моему, он уже все понял.

— А можно мне попробовать водки? — спросила Лиззи. — Она правда по вкусу как вода?

Мюррей сердито зыркнул на нее. Все валится из рук. Какой сумасшедший день!

— Думаю, пора ужинать, — сказала Лиллиан.

Хотя Дэниела при одном упоминании еды чуть не стошнило, все же трапеза отвлечет всех от неприятных событий и даст возможность успокоиться. Она пошла в кухню, открыла коробки с китайской едой и позвала семейство.

— А пельменей нет? — поинтересовался отец Мюррея.

— Я вспомнила, как учительница нам говорила: если у вас выпал зуб, положите его в стакан с колой, — рассказывала Лиззи бабушке. — А у меня в руках была кола, вот я и бросила туда зубы Дэниела.

— Ты очень умная девочка, — похвалила ее мать Мюррея. — Хотя, по-моему, зубы нужно класть в молоко.

Лиллиан свернула блинчик со свининой му-шу и положила себе на тарелку жареного риса, хотя аппетита у нее не было. Вместе с семьей она прошла в гостиную, где родные расселись кто куда, держа тарелки на коленях. Мюррей начал успокаиваться, и слышалось только звяканье вилок о фаянс. Почему бы журналистам не сфотографировать вот эту картину? Семья Блэр справляется с кризисом. Сын-подросток получает важный жизненный урок. Рейтинг Мюррея стал бы подниматься, а не падать. Все бы увидели, что у них обыкновенная семья. И они продолжили бы агитацию в своем округе.

— Что завтра? — спросила Лиллиан Мюррея. — Что у нас по расписанию?

Мюррей вздохнул. Лиллиан буквально видела, как у него чуть не сорвался с губ раздраженный ответ вроде: «Слет в торговом центре „Полный провал“», но муж только сказал, что намерен взять выходной. Это не повредит. К тому же Дэниела надо отвезти к эндодонтисту и узнать его мнение.

В тот вечер, лежа в кровати, Лиллиан снова стала прокручивать в голове свою перепалку с противником абортов. Она была довольна, что не промолчала в ответ на провокацию, а постояла за себя. Если это снизит рейтинг Мюррея среди католиков, ну и пусть. А проблемы с Дэниелом рассосутся. Команда Блэр не обязана всегда быть идеальной.

В доме спокойствие. В соседней комнате похрапывают родители Мюррея. Дальше по коридору Рут, скорее всего, читает с фонариком, а рядом с ней крепко спит Лиззи. Еще дальше в комнате мальчиков Дэниел, наверное, судорожно мастурбирует, а Джордж мечтает о завтраке. С улицы доносится только плеск Атлантического океана, волны нежно гладят берег, убаюкивая жителей ближайших домов.

Всех, кроме Лиллиан. Она выскользнула из кровати, пошла на кухню и перечитала статью, которую набросала вчера ночью. Слишком ханжеская, решила Лиллиан. И какая-то абстрактная. Она налила себе еще водки и подумала о своем опыте — о том, как в 1968 году узнала, что беременна; о своей подруге, которая чуть не умерла от потери крови во время подпольного аборта. А если бы она, Лиллиан, не любила Мюррея и не хотела выйти за него замуж? И, начав писать, она слилась воедино с девушкой из своей статьи и прошла вместе с ней по тускло освещенной лестнице на второй этаж в квартиру с вытертым линолеумом на полу, дребезжащими от ветра окнами и ветхой простыней на обеденном столе вместо скатерти. Она стискивала зубы во время операции и едва добралась на автобусе до дома, где повалилась в кровать, а когда два дня спустя оказалась в приемном отделении больницы Святого Иосифа, где ее осыпали упреками все подряд, что отказалась дать адрес врача, делавшего аборт, потому что, если бы не он, на кого еще ей рассчитывать?

Так гораздо лучше, подумала Лиллиан, откладывая ручку. Непонятно, статья это или рассказ, да и не важно. Лиллиан была довольна.

Было три часа, когда она вернулась в комнату и скользнула в кровать рядом с Мюрреем, лежавшим к ней спиной. Летом он спал в футболках, а не в стариковских пижамах, которые его мать дарила на каждое Рождество. Лиллиан хотела рассказать ему о статье, но боялась сглазить. Поэтому она только прижалась к мужу, вдыхая его сладкий, чуть перечный запах.

Мюррей засопел и заснул еще крепче.

Глава 8 Че!

Идея «блэрмобиля», зародившаяся Четвертого июля, превратилась в реальность после произошедшего с Дэниелом. Мюррей хотел, чтобы народ Нью-Гэмпшира видел, что у них нормальная семья, которая вместе проводит выходные — изучает окрестности, ужинает, время от времени останавливается выпить кофе с пирогом и купается в девственном озере, каких много в этом штате, — в противоположность, скажем, той семье, где своенравный подросток напивается до чертиков в парке аттракционов, а его мать хамит противникам абортов.

Шестнадцатилетняя Рут с восторгом восприняла официальную роль. Однако Дэниел счел эту принудительную семейную спаянность как наказание и не хотел верить, что родители собираются заставить его по субботам разъезжать вместе с ними. Джордж предложил нанести на борт старого синего минивэна пацифик; Мюррей наложил запрет на эту затею, но позволил сыну наклеить на бамперы сине-белые стикеры. Лиззи удовлетворилась разрешением взять с собой Барби.

Несмотря на внутренние разногласия, они были довольно фотогеничной компанией. Мюррей сидел за рулем, Лиллиан согласилась не курить в машине, а дети оттачивали искусство демонстрировать белоснежные улыбки — результат многолетних и разрушительных для семейного бюджета усилий ортодонтов.

Сложность заключалась в том, что даже такая просторная машина оказалась мала для семьи из шестерых человек, чтобы путешествовать долгими часами с многочисленными остановками, и все друг друга раздражали. Перебранки обычно вспыхивали в первый же час поездки. У Дэниела воняли носки, и сам он тоже вонял. Джорджу надо было репетировать для участия в школьном оркестре, и он брал с собой трубу. Рут кричала, что у нее лопаются барабанные перепонки. Лиззи без конца пела одну и ту же песню прямо в ухо Мюррею. Рут тошнило от запаха ног Дэниела. Лиллиан в конце концов не выдержала и закурила.

Мюррей высказал сомнение, что все семьи столько ругаются.

— Вы ведь с братом тоже ссорились, — напомнила ему Лиллиан. — Твоя мама говорила, что ей приходилось даже разнимать драки. У нас, по крайней мере, еще кулаки в ход не идут.

— Это пока, — буркнул Мюррей. — Подожди, когда в Джордже заговорит тестостерон.

— Если они начнут драться, я оболью их из садового шланга, — пообещала Лиллиан.

Временное решение — по крайней мере, для путешествия в «блэрмобиле» — было очевидным. Дэниелу принять душ и не снимать обувь. Никому не брать с собой вонючих пакетов с попкорном. Никаких сигарет. Никаких музыкальных инструментов. Книги разрешаются, аудиоплееры тоже. Общий разговор допускается, если только он не переходит в спор, в случае чего Лиллиан объявляет игру в молчанку: «Кошка сдохла, хвост облез. Кто промолвит, тот и съест». Только с такими ограничениями всем удастся пережить день в дороге.

Весь сентябрь по субботам они колесили по второму избирательному округу Нью-Гэмпшира. Иногда Мюррей позволял вести машину Рут. Они посетили Гановер, районы Белых гор и Великих северных лесов, заезжали на обувную фабрику и завод по производству шерсти. На мясокомбинате их угостили болонскими сэндвичами. Когда кроны деревьев пожелтели, «блэрмобиль» начал застревать в пробках вместе с отдыхающими из Нью-Йорка, приехавшими на природу пошуршать листьями.

— И ради этого я бросил футбол? — выражал недовольство Дэниел.

— Ты не был лучшим игроком в команде, — напомнила ему Рут.

— Потому что у меня разбито колено, — огрызнулся в ответ Дэниел.

— Бедный калека, — поцокала языком Рут.

— Играем в молчанку, — прекратила перепалку Лиллиан.

Тем временем им приходилось постоянно иметь дело с журналистами. За семейными ужинами Лиллиан поражалась, чего только не способны раскопать борзописцы. Репортеры обнаружили, что в колледже Мюррей входил в организацию «Студенты за демократическое общество». Что как-то летом в Бостоне Лиллиан встречалась с членом «Черных пантер».[18] «У нас было всего одно свидание», — протестовала она, но внимание газетчиков все равно переключилось на ее обеспеченное детство и спекуляции по поводу того, что ее связь со студентами-радикалами в колледже являлась формой бунта против привилегированного происхождения.

Мюррей резко сложил газету.

— Это не репортаж, а чистые домыслы! — возмутился он. — Кому какое дело, с кем ты проводила время в колледже?

— Не надо было мне давать интервью, — сказала Лиллиан.

— Что за черные пантеры? — спросила Лиззи. Накануне она побрила Барби электрической бритвой Мюррея и теперь пыталась исправить ошибку, приклеивая волосы назад скотчем. — Они водятся в Нью-Гэмпшире?

— Ты встречалась с «черной пантерой»? — удивилась Рут. Шел 1984 год, и на уроках истории в школе они изучали события шестидесятых.

— Однажды, — ответила Лиллиан. — Ничего серьезного.

— И она была совсем черной? — интересовалась Лиззи.

— Нет, серо-буро-малиновой, — съязвила Рут.

— Рут! — одернула ее Лиллиан. — Чернее не бывает.

— Наверняка дедушке это не понравилось, — заявил Дэниел, которого всегда будоражили маленькие семейные разногласия.

— Да, не понравилось, — кивнула Лиллиан. Она умолчала о том, что парень отказался пожать руку ее отцу. Ей до сих пор было неловко.

Лиззи вдруг шарахнула головой Барби по столу.

— Не получается! — крикнула она.

— Дай я попробую, — предложила Лиллиан, беря куклу. — Дорогая, нужно думать, прежде чем что-то делаешь.

— Зачем я только на свет родилась! — заныла Лиззи, пряча голову в коленях Лиллиан.

Джордж вышел из кладовки с пустой банкой из-под арахисового масла.

— Закончилось, — сообщил он.

— Потому что ты ешь его как мороженое, — заметила Рут.

— Я растущий организм, — заявил Джордж.

— Ты неандерталец, вот ты кто, — возразила Рут.

— Что у тебя на подбородке, Рут? — вмешался Дэниел, чтобы поддержать младшего брата. — Очередной прыщик?

Рут нервно коснулась подбородка.

— Не трогай, — предупредила Лиллиан. — Только хуже сделаешь.

— Я прямо вижу, как он растет, — дразнил сестру Дэниел. — Фу, уже побелел.

Рут расплакалась и выбежала из комнаты.

Лиллиан вздохнула.

— Разве обязательно издеваться над сестрой, Дэниел?

— Она назвала Джорджа неандертальцем, — ответил Дэниел. — Смотри. — И он начал жонглировать тремя мандаринами.

Лиззи тоже попробовала, но фрукты тут же попадали на пол.

— Никто мне так и не ответил, — пожаловалась девочка, собирая их.

— Я забыла, о чем ты спрашивала, дорогая, — сказала Лиллиан.

— Что такое черная пантера?

— Радикал, — бросила Рут, вернувшаяся с пятном густого оранжевого тонального крема на подбородке.

— А что такое радикал? — спросила Лиззи.

И Рут принялась рассказывать про различные политические группировки в Соединенных Штатах, про либералов и консерваторов, радикалов левого крыла и правого, организациях «Студенты за демократическое общество» и «Студенческий координационный комитет ненасильственных действий», антивоенное движение, Общество Джона Бёрча,[19] Пэтти Херст[20] и так увлеклась своей ролью оратора, что не заметила, как все вышли из комнаты, кроме Джорджа, который, обнаружив новую банку арахисового масла, сделал себе целую горку тостов и принялся намазывать их один за другим, уничтожая запас, который Лиллиан приготовила на следующую неделю.

Тем временем выборы приобретали напряженность, поскольку избирателей теперь интересовали не столько сексуальные скандалы, сколько ужасающая всех перспектива выдвинуть в Конгресс демократа. Оппонент Мюррея неустанно дискредитировал его пригодность к государственной службе. В каком-то году Мюррей не заплатил налог за дом (правда). Он действует от лица мафии (курам на смех). Он представляет интересы наркоманов (частично правда: однажды он защищал человека с зависимостью и устроил его в специализированную бостонскую клинику на лечение). Он объединяет фонды своих клиентов (ложь). Каждое обвинение требовало ответа, что отнимало у Мюррея время, которого и так не хватало даже на обсуждение серьезных вопросов.

О Лиллиан журналисты накопали еще больше грязи. «Юнион лидер» до нелепости раздул тот факт, что ее видели выходившей из нового отеля «Копли плаза» в Бостоне с пакетами из дорогих магазинов, намекая на мотовство и несоответствие стилю Мюррея, приближенному к «синим воротничкам». Это было несправедливо: просто мать повезла Лиллиан по магазинам в честь дня рождения — и они, черт возьми, покупали вещи только на распродажах. Другой репортер, вдохновившись этой историей, заметил, что однажды она запросила налоговую скидку в связи с использованием жилья под офис. На вопрос, каким бизнесом она занимается, Лиллиан ответила, что она писательница: «Хотите прийти посмотреть мой кабинет? Полюбоваться на стопку писем с отказами из издательств?»

Но к следующему вопросу она оказалась совсем не готова. Они сидели в кафетерии на Мэйн-стрит в Конкорде. Репортер открыл коричневый конверт и подвинул к ней через стол сложенную пожелтевшую газету. Это был экземпляр «Дэйли Гэмпшир газетт», на первой полосе которой красовалась черно-белая фотография любительского, но очень убедительного изображения Че Гевары, нарисованного на южной стене Торговой палаты Нортгемптона в штате Массачусетс. «Студенты колледжа Смит арестованы за вандализм» — гласила подпись, и в прилагаемой статье рассказывалось, как Лиллиан Холмс вместе с двумя другими студентами повязала полиция, когда они раскрашивали лохматую бороду кумира.

— Желаете прокомментировать? — спросил журналист.

— Да бросьте вы, — ответила Лиллиан. — Мне было двадцать лет. Почему вы не спрашиваете меня о помощи семьям с детьми-иждивенцами? Или о волонтерской работе в столовой для нищих?

— Ну и ну! — ернически покачал головой репортер.

— Идите ко всем чертям, — буркнула Лиллиан и потянулась за газетой, но собеседник быстро забрал ее.

— Вы признали свою вину? — поинтересовался он.

Собственно, по совету отцовского адвоката она действительно призналась во всем и была приговорена к четырем месяцам общественных работ и к оплате затрат на пескоструйную очистку стены.

— Интервью окончено, — сказала Лиллиан. — Пишите что хотите. Вот мое заявление: «Учась в колледже, я была подвержена многим идеям, часть которых можно отнести на счет юношеского идеализма. Я не поддерживаю и никогда не поддерживала коммунистический режим на Кубе». Всё. Вы довольны?

Репортер быстро заносил ее слова в блокнот.

— Я получил все, что мне надо, — произнес он.

— Очень хорошо, — Лиллиан встала, — тогда идите в жопу. — И она вихрем вылетела из кафетерия.

Когда она приехала домой, то уже успокоилась, но, увидев Мюррея, снова расстроилась: муж не знал, что ее привлекали к суду за вандализм. Мюррей и сам только что вернулся и переодевался наверху.

— Как прошло интервью? — спросил он, ослабляя галстук.

Лиллиан поведала ему о стычке с репортером.

— Погоди-ка, ты малевала портрет Че на стене Торговой палаты?

— Вообще-то это была фреска. — Она постаралась сдержать оттенок гордости в голосе. По ее мнению, фреска удалась на славу, особенно если учесть, что Лиллиан не художник.

— И тебя арестовали?

— Я заплатила штраф, — объяснила Лиллиан. — И оттрубила на общественных работах.

— Почему ты никогда мне об этом не рассказывала?

— Даже не знаю, — пожала плечами Лиллиан. — Прости.

У Мюррея выдался неудачный день. Пришли результаты нового опроса.

— Извинения не спасут меня на выборах, — возразил он. — Особенно теперь, когда люди узнают, что я женат на коммунистке.

— Я не коммунистка! — воскликнула Лиллиан. — И никогда ею не была!

— А выглядит так, будто была, — сказал Мюррей. — Для некоторых кругов в этом штате Джо Маккарти живет и здравствует. Черт бы их всех побрал.

Когда он злился, уголки рта напряженно поднимались вверх, как у учителя начальной школы, и тогда муж казался Лиллиан совсем несимпатичным. Она постаралась убедить себя, что любой человек в гневе некрасив, но внутри у нее как будто щелкнул переключатель, и теперь она не могла вспомнить, почему вообще когда-то находила Мюррея привлекательным. (Хотя сейчас, наверное, и она его не особенно восхищала.)

Тут раздался стук в дверь. Мюррей чуть приоткрыл ее. Лиззи сообщила, что Джорджа вырвало хот-догами.

— Мы разговариваем, Лиззи, — ответил Мюррей. — Мама скоро придет.

— Он не добежал до туалета, — добавила Лиззи.

— Дай нам минуту, — сердито потребовал Мюррей.

Когда Лиззи ушла, Лиллиан села на кровать и обхватила себя руками.

— Мне надо было тебе сказать, — повторила она. — Еще в самом начале.

— Так почему же ты молчала?

Она попыталась представить свой образ мыслей в двадцать три года, когда она летом встретила Мюррея в юридической фирме. Видимо, она сочла тогда, что юный студент-юрист плохо о ней подумает. Но не могла же она предположить, что обстоятельства ее ареста догонят их в далеком будущем во время политической кампании.

— Не знаю, — сказала она.

Мюррей бросил на нее недовольный, но смягчившийся взгляд.

— У нас, конечно, не было вечера взаимных признаний, — заметил он. — И все же следовало понимать, что кто-нибудь может раскопать эту историю. Пока она не попала в газеты, нужно рассказать об этом детям. Прямо сейчас. Черт возьми.

В ужасном настроении после нахлобучки от мужа Лиллиан вышла из комнаты и отправилась в кухню, чтобы приготовить ужин. Они только что постелили на пол линолеум под кирпич; пока в доме суетились рабочие, распорядок дня у нее сбился. Лиллиан выложила пироги-полуфабрикаты на противень. Она злилась и на Мюррея, и на себя и боялась, что репортер упомянет, как она послала его в жопу. Тогда, памятуя еще и о случае на встрече с учителями, люди сделают вывод, что она привыкла сквернословить.

А ведь так оно и было на самом деле. И, откровенно говоря, сейчас она этим даже гордилась. Ей стоило бы вообще поменьше стесняться в выражениях.

Лиллиан добавила в тоник еще джина.

Когда все расселись за столом, получив по пирогу и пытаясь, не разломав, вытащить их из алюминиевых форм, Лиллиан поведала детям о своей сегодняшней выходке.

— Так держать, мама, — одобрил Дэниел.

— Хочешь сказать, что у тебя есть судимость? — настороженно спросила Рут и тут же добавила: — И мне придется писать об этом в заявлении о приеме в колледж?

— Ни в коем случае, — ответил Мюррей. — И не думайте, что это дает вам право выкидывать фортели, — проворчал он.

— Мне уже лучше, — сказал Джордж, из-за тошноты приговоренный к куриному бульону. — Можно мне пирога?

— Даже не думай, — отрезала Лиллиан: ей пришлось убирать рвоту, пока пеклись пироги, и она не собиралась после ужина заниматься тем же.

«Она их выпорола всех и загнала в постель».[21]

Как оказалось, репортер «Юнион лидер» исхитрился связать с Че Геварой самого Мюррея. В газете опубликовали фотографию фрески Лиллиан под крупным жирным заголовком с именем Мюррея, и, если не вчитываться, складывалось впечатление, будто он сам нарисовал портрет Че буквально пару дней назад. Мюррей раздраженно сложил газету; Лиллиан снова обиделась; Дэниел купил себе экземпляр, чтобы принести его на урок обществознания; а Рут написала статью для школьной газеты о том, как ошибки молодости могут настичь нас двадцать лет спустя. Взносы в кампанию Мюррея резко упали, как и количество его сторонников по предварительным опросам. Лиллиан, которая копалась в памяти в поисках еще каких-нибудь проступков, способных (как указала Рут) настигнуть ее, была слишком занята, чтобы писать, и, конечно, когда в тот день она добралась до кабинета, сочла свою писанину за последний месяц никуда не годной: персонажи одномерные, рассказы слишком цветистые и почти бессюжетные. Она проклинала кампанию и поймала себя на мысли, что желает Мюррею проиграть, чтобы жизнь вернулась в привычную колею.

В первую субботу ноября, за четыре дня до выборов, помощники Мюррея запланировали большой митинг перед зданием Капитолия штата. Мюррей выразил пожелание, чтобы там присутствовали все члены семьи.

— Кампания почти закончилась. Никто больше не станет копаться в нашем прошлом, — объявил он.

— Не понимаю, каким образом мое присутствие на трибуне может повлиять на твоих избирателей, — ворчал Дэниел. Он стал таким обидчивым в последнее время. Лиллиан скучала по клоуну.

— Мы семья, — возразил Мюррей. — И держимся вместе.

— А можно мне сказать что-нибудь в микрофон? — спросила Лиззи.

— Кому надо выступить, так это мне, — заявила Рут. — Я, по крайней мере, знаю слабые места этой кампании.

— Если хочешь выступить — пожалуйста, — разрешил Мюррей.

— Правда? — Получив желаемое, Рут нервно заулыбалась.

— Конечно, — ответил Мюррей. — Напиши небольшую речь, минут на пять, и обсудим.

Так Рут начала готовить речь и практиковаться каждый вечер в ванной. За два дня до митинга она репетировала ее перед семьей.

— Никаких комментариев с галерки, — предупредил Мюррей других детей, когда они собрались в гостиной. — Уважайте сестру. Она усердно трудилась над текстом и должна выглядеть уверенно.

— Чушь какая-то, — буркнул Дэниел, падая на диван.

— Что тебя гложет, сын? — забеспокоился Мюррей. — Что бы мы ни делали, ты все критикуешь. У тебя проблемы в школе?

Дэниел сложил руки на груди и исподлобья уставился на родных. Джордж вошел в комнату с миской попкорна, как будто они собрались смотреть фильм.

— Ладно, Рут, — дал отмашку Мюррей. — Давай послушаем.

Рут встала перед камином. Она была еще в школьной форме — клетчатой юбке в складку, белой рубашке и пиджаке. Внезапно застеснявшись перед членами семьи, она развернула веером карточки с подсказками, закрыла глаза, пошевелила губами и начала:

— Я вышла на трибуну, потому что верю в своего отца. — Она обращалась к морю, расстилавшему за диваном. — Я верю в то, что он отстаивает. — Дальше она коснулась всех тезисов программы Мюррея, и Лиллиан вдруг с удивлением осознала, что у Рут есть талант к ораторскому искусству. Она представила себе будущее и увидела Рут юристом, а может быть, даже кандидатом на выборную должность, и вообразила, какую испытает гордость оттого, что они с Мюрреем привили дочери эту способность с самого начала. Лиллиан окинула взглядом всех своих детей, и, хотя предвыборная кампания теперь вызывала у нее только досаду, ее вдруг охватило безмерное чувство любви к ним всем: к Рут, спокойной, хладнокровной и уверенной в себе; к Дэниелу, которому сейчас нелегко, но он минует трудный период и снова станет смешить людей, поднимать им настроение и внушать более оптимистичный взгляд на жизнь; к Джорджу, который будет заботиться о других с тем же пылом, с каким всегда опекал младшую сестру; к резвой маленькой Лиззи, которая наверняка будет презирать правила и делать все, что вздумается. Стихийная материнская любовь поднималась, точно дым, из самого нутра через грудную клетку к горлу, и вместе с ней приходил ужас утраты, потому что жизнь таит в себе столько опасностей. Внезапно Лиллиан уверилась, что, несмотря на ежедневные бытовые препирательства, однажды ее дети будут тесно связаны, как фрагменты мозаики, и когда они с Мюрреем уйдут в иной мир, все четверо сплотятся, станут опираться друг на друга и любить братьев и сестер до конца дней. И она приложила к этому руку и может похлопать себя по плечу за отличную работу.

Глава 9 Снег

В день последнего митинга, в субботу перед выборами, Лиллиан встала рано и увидела, что лужайка покрыта инеем: ночью резко похолодало. Циннии потемнели, но выносливые хризантемы выстояли, лишь посеребрились кончики красных и желтых лепестков. Лиллиан сварила крепкий кофе и расположилась у окна, наслаждаясь последними красками осени перед долгой серой зимой.

У нее было полчаса, прежде чем встанут Мюррей и дети, поэтому она поднялась на третий этаж в гостевую комнату, села за стол и взяла в руки конверт, пришедший со вчерашней почтой: не один из тех недобрых стандартных бежевых конвертов с возвращенной рукописью и отказом в публикации, которые она привыкла получать, а тонкий, кремового цвета, с личным письмом на плотной бумаге от редактора «Нозерн ревью» — небольшого журнала, куда, в числе прочих, она посылала свои рассказы. Лиллиан развернула письмо и прочитала его в пятый, а то и в шестой раз.

Лиллиан перечитала приложенный список. Такие незначительные поправки! И они действительно улучшат сюжет — ну кто же в здравом уме будет возражать?! Лиллиан отчаянно хотелось провести все утро в кабинете и написать новый, сильно улучшенный вариант рассказа. Но придется подождать до понедельника, когда дом снова окажется в ее распоряжении.

Она убрала письмо и приложение в конверт и сунула его между страницами в пачке черновиков. Она еще не поделилась новостью с Мюрреем: он готовится произнести речь, и все ее слова влетят в одно ухо и вылетят в другое. Она сообщит ему сегодня вечером, после митинга. Муж, скорее всего, даже не слышал о таком журнале, но наверняка разделит ее радость.

Было уже полвосьмого, и Лиллиан спустилась в кухню и налила себе вторую чашку кофе. Послышалось шарканье, и через мгновение в кухню вошла Рут во фланелевой ночной рубашке, босая и нечесаная, и открыла шкаф.

— Хлопья закончились, — требовательно объявила она, словно Лиллиан могла щелчком пальцев обновить запасы.

— Возьми что-нибудь другое, — предложила мать, разливая апельсиновый сок. Хватило только на три стакана. Черт.

Рут сморщилась, но тут же просветлела:

— Я знаю! Приготовь булочки!

Лиллиан распределила сок по четырем стаканам.

— Ох, Рут, у нас сегодня такой тяжелый день, — запротестовала она.

— Пожалуйста!

Лиллиан хотела было отказать, но на самом деле — почему нет? Она пекла булочки десятки раз. Смешать в миске несколько яиц, молоко, муку, смазать маслом формы для кексов, налить туда тесто и через полчаса достать из духовки золотистые подушечки. Их любят все, особенно Дэниел. Может, сегодня удастся его развеселить.

Кроме того, это отличная возможность для Рут научиться печь.

Лиллиан потянулась за своей главной помощницей на кухне — поваренной книгой Фанни Фармер, которую подарила ей мама, а той — ее мама, и открыла на странице с нужным рецептом, заляпанной жирными пятнами в процессе многократного использования. Рядом со списком ингредиентов теснились написанные почерком Лиллиан комментарии, как увеличить количество булочек. Надо же рассчитывать еще и на Джорджа. Кроме того, там имелись заметки о способе приготовления: «Духовку предварительно разогреть. Не просеивать муку!»

Внезапно к Лиллиан пришла идея рассказа. «Элеанор: до белого каления / Люси», — записала она на полях.

— Доставай миску, — велела она Рут.

Дочь с вызовом взглянула на нее:

— Я собиралась в душ.

— Вот поставим противень в духовку, и пойдешь, — сказала Лиллиан. — Тебе надо научиться самой их печь.

— Не хочу я учиться печь булочки, — проворчала Рут.

— Ну пожалуйста.

— Я ненавижу готовить, — заявила Рут. — Когда я вырасту, то найму кухарку. Не обижайся, мама, но я не хочу быть простой домохозяйкой, как ты.

У Лиллиан перехватило дыхание. Простой домохозяйкой? Неужели все шестнадцатилетние девочки так жестоки? Она с трудом взяла себя в руки.

— Хочешь булочки — приготовь сама, — отчеканила она, и до Рут, видимо, дошло, как прозвучали ее слова, потому что она опустила голову и не стала спорить. — Сначала яйца. — И Лиллиан прошлась вместе с Рут по всему рецепту, заглядывая дочери через плечо. — Не страшно, если останутся небольшие комочки. — Тем временем она разложила по двум противням для кексов вощеные бумажные формочки. — Не мелочись, наполняй гнезда на две трети, — посоветовала она, когда Рут стала наливать тесто в углубления. — Большие булочки вкуснее.

После того как Рут поставила противни в духовку, Лиллиан разрешила ей идти в ванную.

— Только возьми с собой часы, чтобы не передержать булочки. Мне надо вымыть пол, намолоть муку и погладить твоему отцу рубашку.

Рут выскользнула из кухни.

Не прошло и часа, как все сидели за столом и ели горячие булочки.

— Спасибо, мама, — с полным ртом прошамкал Дэниел.

— Благодари не меня, а Рут, — возразила Лиллиан, откидываясь на спинку стула и закуривая сигарету.

— Маленькая домохозяйка, — подколол сестру Дэниел.

— Пошел ты, — отмахнулась та.

— Во сколько сегодня митинг? — спросил Мюррей.

— В три, — ответила Лиллиан. — Оденьтесь нарядно. Опрятные брюки. Никаких кроссовок. Рут, твоя речь готова? Хочешь еще раз отрепетировать?

Рут помотала головой.

— А я тебя проинструктирую, — усмехнулся Дэниел.

— Как будто ты что-нибудь понимаешь, — съязвила Рут.

— Вот видите, что бывает, когда я стараюсь быть милым, — пожаловался Дэниел.

Рут повернулась к отцу:

— Я выступаю до тебя или после?

— До, — ответил он. — Ты у меня на разогреве. Не забывай говорить в микрофон. Лиллиан, я тебя очень прошу не дымить за столом.

Лиллиан потушила недокуренную сигарету. Когда закончится эта кампания, надо бы бросить дурную привычку.

— Все ставят свои тарелки в посудомойку, — скомандовала она.

Дэниел взглянул на Джорджа, который щедро мазал последнюю булочку джемом.

— Ты бы хоть сначала остальным предложил, — упрекнул он брата.

В конце концов пришлось ехать к зданию Конгресса на двух машинах, поскольку Джордж в последний момент заляпал рубашку джемом и Мюррей начал беспокоиться, что опоздает. Лиллиан считала, что две машины — это напрасная трата бензина, но, раз Мюррей так нервничает, пусть едет вперед.

Никогда еще погода не менялась так быстро, как в тот день. Утро было солнечное, но к началу митинга на севере стали собираться тучи. Лиллиан оглядела толпу. Последнее мероприятие! Пришло меньше людей, чем они ожидали, но кое-где все-таки мелькали сине-белые плакаты. Лиллиан сделала вывод, что семья Блэр привлекательно выглядит на трибуне: в середине они с Мюрреем, рядом с ними с одной стороны Лиззи и Дэниел, с другой — Рут и Джордж. Дэниел широко расставил ноги, Лиззи обнимает лысую Барби, Рут сжимает свои карточки с тезисами, а Джордж не знает, куда деть руки.

Пока Рут произносила речь, резко похолодало. Когда к микрофону подошел Мюррей, начало моросить, а к концу его выступления повалил мокрый снег. Несмотря на весь энтузиазм в отношении кандидата, избиратели ринулись к своим машинам.

А вместе с ними засобиралась и семья Блэр. Рут и Джордж хотели остаться в городе, а Мюррею надо было встречаться с ветеранами зарубежных войн, так что Дэниел и Лиззи сели в минивэн с Лиллиан.

— Можно я поведу? — спросил Дэниел. На прошлой неделе ему исполнилось пятнадцать с половиной, и он только что получил ученические права.

— Не сегодня, — ответила мать. Дороги уже покрылись слякотью, и на водительское место села сама Лиллиан. — Живее, — поторопила она детей.

— Ты не забыла, что мне надо остановиться у дома Дженнифер? — напомнил ей Дэниел.

— Зачем?

— Лабораторная по биологии.

— А это не может подождать до завтра? Дорога в ужасном состоянии. — Дженнифер жила на вершине Скул-стрит-хилл — крутого холма, на который Лиллиан не хотела взбираться в такую погоду.

— Нет, не может, — раздраженно ответил Дэниел.

Даже утренние булочки не задобрили его.

— Почему?

— Потому! — огрызнулся он.

Лиллиан устало вздохнула. С другой стороны, дело не только в лабораторной работе. Если она побоится подниматься на Скул-стрит-хилл, придется весь вечер терпеть упреки Дэниела. Ничего, не так уж много и намело.

— Ладно, — согласилась она. — Только мигом.

И действительно, она благополучно заехала на холм и притормозила возле дома Уайтов. На улице сгустились ранние сумерки, и окна были освещены. На лужайке стояли два предвыборных плаката: Мюррея и Мондейла-Ферраро. Уайты принадлежали к новой волне демократов в Конкорде, бывшим либеральным республиканцам, которые разочаровались в администрации Никсона, сменили партию и в 1976 году проголосовали за фермера, который выращивал арахис.[22] Сами Уайты щедро вкладывались в кампанию Мюррея.

Барбара Уайт, приятельница Лиллиан по работе в комиссионке, открыла Дэниелу дверь и стала энергично махать Лиллиан, приглашая ее в дом.

Та опустила окно, и в салон ворвался холодный воздух.

— Не могу! — крикнула она. — У меня в машине замерзшая малышка, и надо ехать готовить ужин!

— Заводи ее внутрь, у нас растоплен камин! — ответила Барбара. — Приехали Карлсоны!

— Ты не против? — осведомилась Лиллиан у Лиззи.

— Нет, — сказала Лиззи, желая угодить матери.

— Ну слава богу! — воскликнула Лиллиан, обнимая дочь. — Всего десять минут, — пообещала она. — Не дольше.

— А где Мюррей? — спросила Барбара у двери.

— Встречается с ветеранами зарубежных войн, — объяснила Лиллиан. — Сегодня у нас был последний митинг. Слава богу, что эти выборы почти закончились.

— Лиллиан, здравствуй, дорогая, — поприветствовал ее Чак Уайт, чмокнув в щеку. Он был семейным стоматологом, и его улыбка демонстрировала идеальные зубы, ровные и белые, безо всяких заостренных клыков. На Хеллоуин он раздавал детям зубные щетки. — Невооруженным глазом видно, что тебе просто необходимо выпить «Манхэттен».

Лиллиан и Лиззи отряхнули снег с обуви на коврике в прихожей. Гостиная Уайтов была декорирована более сдержанно, чем дом Блэров, — туго обитая мебель и журнальный столик со стеклянной столешницей, на котором стояли корзинка крекеров и жаровня с некой закуской, будто прямиком из журнала «Домоводство». Лиллиан уселась в мягкое кресло около камина. Позади нее Лиззи, прячась, повисла на спинке. Чак протянул девочке имбирный эль с коктейльной вишенкой в стакане.

— Скажи «спасибо», — напомнила Лиллиан.

— Спасибо, — послушно повторила Лиззи.

Они обменивались шутками, говорили о детях, а потом разговор зашел о президентских выборах. Все с печалью отметили низкий рейтинг Мондейла.

— Не верится, что нам светит еще четыре года с Джиппером[23] во главе страны, — заметил Чак.

Джо Карлсон высказался в том духе, что Мюррей, возможно, единственный толковый кандидат на выборах в Конгресс.

— Отправь его в Вашингтон, путь задаст им там жару, — ободрил он Лиллиан.

— Когда мы поедем домой? — прошептала Лиззи.

— Скоро, — ответила Лиллиан.

— Иди поищи Дэниела и Дженнифер, — предложила девочке Барбара Уайт.

— Да-да, и помешай им заниматься тем, чем они там занимаются, — с усмешкой протянул Чак.

Лиззи расплела руки, оторвалась от кресла и убежала. Чак подмигнул Лиллиан:

— Всегда полезно иметь младшую сестру, которая войдет в самый неподходящий момент.

Лиллиан удивило, насколько беспечно Чак относится к тому, что его дочь остается наедине с Дэниелом; она была уверена, что, окажись Рут в такой же ситуации, Мюррей не находил бы себе места.

Но когда Лиззи вернулась и сообщила, что дверь заперта, Чаку стало не до смеха. Он подошел к лестнице и крикнул наверх:

— Дженнифер! Открой дверь!

— Извините, — сказала Лиллиан.

— Ты не виновата, — ответил Чак. — Парни есть парни. Им всем в этом возрасте хочется одного. Дженнифер! — снова крикнул он. — Мне что, подняться?

— Я схожу, — встала с места Барбара.

— Нет, я сам, — возразил Чак. — Извините. — И он рванул вверх по лестнице, перешагивая через две ступени, ибо, несмотря на усилия обратить все в шутку, на кону стояла репутация его дочери, и пусть Лиллиан и Мюррей ему и друзья, но у их сына Дэниела есть некий аппарат, который легко может эту репутацию разрушить.

Лиллиан услышала, как Чак постучал, потом подергал ручку; шаги, скрип открываемой двери. Лиллиан надеялась, что Дэниел хотя бы в штанах: от мысли, что его с голой задницей спустят с лестницы, ей стало нехорошо.

Но ничего подобного не случилось, и никто не скидывал подростка к ногам старшего поколения. Лиллиан учуяла запах дыма и поначалу взглянула на камин, решив, что ветер задул в комнату через дымоход. Но потом сообразила, что горящее дерево так не пахнет.

Она подняла взгляд и увидела, что Чак за шиворот тащит Дэниела вниз по лестнице, а большие неуклюжие ноги сына заплетаются. На лице мальчишки застыло ошарашенное, придурковатое выражение.

— Вряд ли эта история будет выглядеть красиво в прессе, — прошипел Чак.

Лиллиан не понравилась подразумеваемая угроза Чака обратиться в газеты. Она встала и уперла руки в бока. С одной стороны, ей хотелось напуститься на Дэниела прямо сейчас, но с другой, пожалуй, разумнее по-быстрому и с достоинством удалиться, а в машине всыпать ему по первое число.

— Что это так странно пахнет? — спросила Лиззи.

— Спроси у Дэниела, — ответила Лиллиан, сверля взглядом сына, старательно отводившего глаза.

— Где Дженнифер? — строго спросила Барбара.

— Я приказал ей оставаться наверху и подумать о своем поведении, — ответила Чак. — Пускай попотеет.

Лиллиан была в бешенстве. Неужели эти двое действительно думали, что могут обдолбаться в доме Уайтов, когда внизу сидят пятеро взрослых?

— О чем, черт возьми, ты думал, Дэниел? — вполголоса вопросила она.

— А что тут такого? — хихикнул Дэниел и как ни в чем не бывало потянулся за крекером, но Лиллиан шлепнула его по руке.

— Например, то, что это противозаконно, — ответил Чак. — Скажи мне: травка твоя или Дженнифер?

— Я отказываюсь от дачи показаний, — сдавленно фыркнул Дэниел, и Лиллиан захотелось свернуться клубочком и умереть.

— Ты понимаешь, что из-за тебя нас всех могут арестовать? — воскликнул Чак. — Как домовладелец, я по закону отвечаю за все, что обнаружено в моем доме!

Лиллиан сомневалась, что Чак — в конце концов, он не юрист, а стоматолог — прав в анализе ситуации. Она подумала, что надо посоветоваться с Мюрреем, а пока ее идея быстро удалиться представлялась наиболее целесообразной.

— Надевай пальто, — велела она Лиззи.

— А что натворил Дэниел? — поинтересовалась девочка.

— Спроси у него сама, — ответила Лиллиан.

— Буга-буга, — произнес Дэниел, растопырив пальцы.

— Ты тупее своей шестилетней сестры, — бросил ему Чак.

Лиллиан, которая застегивала пальто Лиззи, выпрямилась:

— Что-что?

— Твоего сына больше на порог не пустят в нашем доме, — заявил Чак.

— А кто сказал, что эту дрянь принес Дэниел? — спросила Лиллиан.

— Ну уж точно не Дженнифер, — огрызнулся Чак.

— Откуда ты знаешь? — спросила Лиллиан. — Они сейчас все курят травку. — Ей, например, точно было известно, что дочерей-двойняшек Джо и Нэнси Карлсон застукали за тем же занятием.

— Только не моя Дженнифер, — возразил Чак.

— О боже, — вздохнула Лиллиан. — Какой же ты кретин, Чак. И, кстати говоря, твои расценки просто возмутительны.

— Я могу подать на тебя в суд, — пригрозил Чак.

— Давай прямо сейчас, — дерзко предложила Лиллиан. — Подай на меня в суд. С меня и взять-то нечего. На выход, оба, — подтолкнула она детей к двери, негодуя на Чака, но упрекая себя (снова) за несдержанность.

Дорожка к дому уже покрылась льдом, и замерзшая слякоть хрустела под ногами. Пока они дошли до машины, никто не упал, и Лиллиан была благодарна судьбе хотя бы за это.

— Садитесь.

Дэниел забрался на переднее сиденье, Лиззи назад. Лобовое стекло обледенело, и Лиллиан пришлось чистить его, но в легком пиджаке она мерзла на пронизывающем ветру, а потому отскребла только два неровных овала и бросила.

— Независимо от того, чья была трава, от отца тебе достанется, — сказала она Дэниелу, плюхнувшись на холодное кресло. — Сначала водка, теперь травка… Что дальше, Дэниел? ЛСД?

— А у нас нет ничего поесть? — спросил Дэниел.

— У меня есть лакричный леденец. — Лиззи протянула ему конфету, к которой прилипли крошки и мусор.

Лиллиан завела мотор и включила дворники, которые только размазали иней по стеклу.

— Черт возьми! — выругалась Лиллиан. — Нам вообще не стоило туда заезжать. А теперь мне придется вести машину по льду и снегу. Ты хотя бы взял материалы для лабораторной?

— А? — откликнулся Дэниел.

— Понятно. Тебя ждут очень большие неприятности, охламон, — пообещала Лиллиан. — Сядь на место, Лиззи.

— А Дженнифер — твоя девушка? — спросила Лиззи Дэниела.

— Дэниел наказан, — бросила Лиллиан Лиззи через плечо. — Не разговаривай с ним, пожалуйста. И не вскакивай, я сказала! — Она включила передачу, и колеса захрустели по замерзшей жиже. — На машине еще стоит летняя резина, — продолжала Лиллиан. — Я пытаюсь помочь тебе с домашним заданием, и вот как ты меня благодаришь — куришь траву? Лиззи, сколько раз тебе говорить? Не прыгай!

Но Лиззи, вероятно, решила, что, раз Дэниел плохо себя ведет, ей тоже, можно: она стояла на коленях за креслом брата и что-то шептала ему в ухо.

— Заткнись и сядь на место! — прикрикнул на нее Дэниел. — Ты слышала, что мама сказала?

Они приближались к вершине Скул-стрит-хилл. Лиллиан проверила тормоза. Машина чуть скользила, и, спускаясь по холму, Лиллиан снизила передачу. Другой автомобиль, буксуя, поднимался наверх.

Вдруг сын и дочь затеяли потасовку и принялись шлепать друг друга, отчего Лиллиан пришла в ярость. «Почему мои дети не могут вести себя спокойно, когда мы едем по такой опасной дороге? — думала она. — Почему они не прекратят свои бесконечные драки? Почему не могут хоть раз подумать обо мне?» Она выкинула назад правую руку, чтобы растащить драчунов, и в пылу бешенства чуть повернулась, отчего руль крутанулся на четверть, машина вильнула к ряду кленов, обрамляющих улицу, и оказалась между деревьями и встречным автомобилем. Поддавшись панике, Лиллиан забыла все, что нужно делать, когда теряешь управление на скользком склоне, и поступила с точностью до наоборот, то есть ударила по тормозам и стала выворачивать руль. Минивэн широко и медленно закружился; и чем сильнее она жала на тормоза, тем большую невесомость чувствовала, поскольку заднюю часть машины неумолимо заносило в сторону.

«Словно скользишь по бархату», — успела подумать Лиллиан.