Спросите Фанни

Глава 10 Сила притяжения

Долгое время после аварии Лиззи полагалась на Рут совершенно во всем. И Рут не возражала. Она каждое утро помогала сестре выбрать наряд. Собирала ей обед в школу. Проверяла домашние задания и подделывала записки от отца. Окончив выпускной класс, Рут поступила в колледж и уже не могла все время быть рядом, но жила всего в двух часах езды, благодаря чему исправно посещала и концерты в музыкальной школе, где Лиззи училась играть на пианино, и ее балетные выступления в платьях с воздушными юбочками. Когда у Лиззи начались месячные, это Рут советовала ей, какие прокладки покупать (Мюррей не подумал запастись такими вещами).

Но приблизительно в то же время Лиззи начала особенно остро чувствовать, как ей недостает матери. В двенадцать ей очень не хватало мамы, которая, вооружившись бумажной салфеткой, отчитывала бы ее за слишком густой макияж и на которую можно было бы жаловаться друзьям. Лиззи скучала даже по сигаретному дыму, пропитывавшему весь дом. Искренне скучала.

Мюррей же понятия не имел, как справляться с девичьим бунтом. Если подумать, то подростковых проблем Рут он даже не заметил. Но Лиззи иногда вела себя как настоящий бесенок. Она рыдала из-за стрижки. Орала на Джорджа, когда тот съедал последний кусок чизкейка. Грубила учителям. Растерянный Мюррей лишил ее карманных денег; когда это не помогло, запер ее дома; когда и это не помогло, заставлял ее ездить с ним в дом на побережье по выходным делать ремонт, хотя побаивался давать ей в руки молоток.

По существу, Лиззи ненавидела мать за то, что та умерла, и не собиралась облегчать жизнь Мюррею. О, она доставляла ему массу неприятностей: кражи в магазинах, наркотики. Она научилась заводить машины без ключа и открывать замки шпилькой. Мюррей заработал язву. Ярость Лиззи стала остывать только к двадцати пяти, после того как Джордж и Рут на Рождество сделали ей втык и убедили Мюррея отказать дочери в деньгах, если она не возьмется за ум. Им удалось пристыдить Лиззи. Она вырыла яму, свалила туда весь свой гнев и утрамбовала. Поступила в аспирантуру. Встретила Брюса. Поклялась заботиться об отце, и, когда появилась работа в университете штата на севере Нью-Гэмпшира — недалеко от того места, где Мюррей, уйдя на пенсию, купил фермерский дом, — Лиззи ухватилась за нее и радовалась, что сможет быть рядом и помогать отцу в старости, готовить блюда, которые готовила ее мать, подменять его во время сбора семян подсолнечника. Она чувствовала себя преданной дочерью, какой никогда не была, и это делало ее счастливой. Единственное, что она ненавидела, — ход времени, поскольку годы неумолимо утекали один за другим.

В субботу вечером, после того как дом покинули хмурые полицейские Остин и Боб, трем детям Блэр удалось приготовить ужин, почти не поссорившись, что очень обрадовало Мюррея. И оттого, что настроение отцу может поднять столь незначительное обстоятельство, Лиззи расстроилась и испытала чувство вины.

— За моих детей, — провозгласил Мюррей, поднимая стакан.

— За тебя, папа, — сказала Рут, в свою очередь поднимая бокал с вином. — За лучшего отца на свете.

В середине ужина Лиззи вдруг вспомнила про соседских кошек. Она вскочила и схватила сумочку и ключи:

— Мне все равно надо забрать из дома вещи для ночевки.

— Ты ведь не планируешь навестить Гэвина, правда? — спросил Мюррей. — Мне не хотелось бы так думать.

— Может, мне поехать с тобой? — предложила Рут.

— Может, вы перестанете намекать мне, что я психопатка? — парировала Лиззи. — Вернусь через час.

Сев в машину, она открыла окна и вдохнула прохладный осенний воздух, чтобы успокоить нервы, но на подъездах к Шугар-Хиллу снова начала мрачнеть. Вдали от семьи, от счастливого стука вилок о тарелки, она стала гадать, с кем разговаривали полицейские и не приперли ли они к стенке Джессику, чтобы услышать ее вариант случившегося — разумеется, в пользу Гэвина. Лиззи мало общалась с девчонкой, но те пару раз, что они встречались, Джессика, учившаяся в частной школе в Нью-Йорке, была угрюмой и вела себя высокомерно, с пренебрежением относилась к провинции, не высовывала носа из своего айфона и не расставалась с розовыми пакетиками витамина С. Лиззи не сомневалась, что надменная девица могла представить ее сорвавшейся с катушек маньячкой, вознамерившейся портить имущество и калечить людей.

Тут уж ничего не изменишь, напомнила себе Лиззи. Значит, нет смысла и беспокоиться.

Когда она открыла дверь соседского дома, кошки уже вопили. Лиззи насыпала корма им в миски, проверила, есть ли вода, и вычистила лотки. Потом она подъехала к своему дому и собрала пижаму, халат и туалетные принадлежности. У нее есть контрольные, которые надо проверить до понедельника, и…

Господи, вдруг подумала она. А если ее арестуют?

У Лиззи никогда не было настоящих проблем с законом, она ничего не знала о полицейских процедурах, если не считать криминальных фильмов, и теперь представляла себя в оранжевом комбинезоне, сидящей в камере на холодном цементном полу. Отпустят ли ее под залог? И что она скажет своим студентам, если не отпустят?

В ужасе от этих мыслей, Лиззи сунула пачку контрольных в сумку и выключила в доме свет. В машине она снова стала убеждать себя, что волноваться бессмысленно. Кто знает, что может случиться? Гэвин так же непредсказуем, как она сама. Лиззи задумалась, что он делает сегодня вечером, и поколебалась у выезда на улицу. Может, притормозить у его дома? Продемонстрировать беспокойство по поводу ожога. Это не значит, что она согласна на примирение, но, возможно, проявления заботы будет достаточно, чтобы он снял свои обвинения.

«Нет, — сказала она себе. — Держись от него подальше. Эмоции еще бурлят. Сворачивай направо и выезжай на шоссе. Только не налево. Ни в коем случае не сворачивай налево. Даже если от этого будет зависеть твоя жизнь».

И свернула налево.

Дом Гэвина находился в трех километрах и прятался за большими елями. Лиззи не стала заворачивать на подъездную дорожку и таким образом возвещать о своем прибытии, а съехала на обочину, чтобы обдумать свои слова. Она заглушила мотор и выключила фары. Первый этаж дома был освещен, и Лиззи увидела Джессику, хлопочущую на кухне. Она представила, как девушка разогревает в микроволновке готовый замороженный ужин, наливает Гэвину красное вино в его любимый широкий бокал, а тот вращает его и оценивает букет — Лиззи никогда не утруждала себя этим обрядом, что обычно злило Гэвина. Она воображала, как Джессика поправляет подушечку под перебинтованной рукой отца, приносит ему лекарства, стакан воды.

В это время звякнул телефон: пришла эсэмэска. «Где ты?» — писала Рут.

«Уже еду», — ответила Лиззи.

«Давай скорее».

«Ладно. А к чему такая спешка?»

«Хочу кое о чем поговорить, пока все здесь».

«Потому что завтра меня могут замести в кутузку?»

«Хватит. Отец устал. Он хочет после игры лечь спать».

«Тогда перестань мне писать, чтобы я могла вести машину».

Рут не ответила. Лиззи уставилась на телефон. Она снова закипала и начала придумывать сообщения Гэвину.

«Брось врать полиции. Я на тебя не нападала. И мне совсем тебя не жалко. Сам виноват».

Или: «Мне по барабану».

Или: «Плевать с высокой колокольни».

Или: «Мне по херу».

Гэвин заслужил, чтобы как можно больше людей говорили ему подобное.

Его жена наверняка так и выражалась. Ну и брак у них! Ни капли любви не осталось, но после стольких лет они до сих пор не разведены. Лиззи видела Джоанну однажды летом, когда та приезжала из Нью-Йорка забрать плетеное кресло, которое Гэвин хранил в сарае. Гэвин не позаботился о том, чтобы Лиззи в это время не было в доме, и ей пришлось выдержать удивленный взгляд, когда бывшая вышла из «приуса» и столкнулась с Лиззи, направлявшейся к своей машине после четвергового дневного свидания.

— А вы которая из них? — спросила Джоанна. Ее темные волосы были гладко зачесаны назад и безжалостно стянуты, как у старой балерины. Дряблые мочки ушей отягощали тяжелые серьги.

— Я Лиззи. — «Курва Лиззи».

— Так, значит, вы нынешняя счастливица? Скажите, Гэвин все еще утверждает, будто я хочу ободрать его как липку? Так вот, это неправда. Жадный сукин сын. Прилюдно бросается деньгами, а экономит на самом необходимом. Покупает дорогое вино, но когда надо платить за обучение Джессики, тут же оказывается, что ему не переводят роялти. Так что наслаждайтесь хотя бы вином, цыпочка! — воскликнула она, энергично рубя руками воздух. — Привет, Гэвин.

Лиззи бросила взгляд через плечо и увидела Гэвина, галантно стоявшего в дверях с чашкой эспрессо в руках, хотя дело уже шло к вечеру.

— Джоанна, дорогая, — кивнул он. — Ты знакома с моей подругой Элизабет?

— С очередной твоей сожительницей?

Гэвин спустился по широким шероховатым плиточным ступеням. В солнечные дни Лиззи нравилось сидеть на них, ощущать их тепло. Сейчас ей сидеть там совсем не хотелось.

— А где твой мужик? — поинтересовался Гэвин.

— Мой «мужик», как ты выражаешься, — которого, кстати, зовут Колин — занят делами поважнее, чем тащиться в Тмутаракань забирать кресло, которое ты должен был привезти мне еще на День благодарения. Непонятно, почему ты не поселился в Вермонте, — с ехидством покачала головой Джоанна. — В этом штате на каждом шагу плакаты с рожей Трампа. Вермонт, по крайней мере, отдает предпочтение Берни.

— Живи свободным или умри,[24] — ответил Гэвин. — Не обижай Элизабет, она местная.

— Мне пора, — сказала Лиззи.

— О, не уезжайте! — воскликнула Джоанна. — Нам с Гэвином как раз надо поговорить о моей грядущей гистерэктомии. Не то чтобы я переживаю о потере матки, но по какой-то причине страховая компания считает, что операция мне не нужна. Так что, Гэвин, дорогой, придется тебе в следующем месяце раскошелиться. И не говори мне, что у тебя нет денег: я видела в выписке с твоего счета неслабый перевод перуанскому гиду, а человек, который в состоянии выложить десять тысяч долларов за поездку в Мачу-Пикчу, явно может позаботиться о здоровье жены. Разве не так, Лиззи?

— Как мне жаль слышать, что тебе нужна гистерэктомия, дорогая, — продолжал игру Гэвин. — Хотя ты говоришь об этом с тех пор, как родилась Джессика, и у меня есть подозрение, что деньги тебе понадобились именно сейчас, поскольку ты ремонтируешь кухню в квартире, за которую я все еще плачу половину.

— Ну разве не радость, что вы не являетесь женой этого человека? — обратилась Джоанна к Лиззи.

— Мне надо проверять контрольные, — пробормотала Лиззи. Она работала в летней школе. — Так что прошу меня извинить.

— О, идите, детка. Думаю, мы с Гэвином переживем полчаса наедине. — Джоанна театрально вздохнула. — Только обещайте не верить ему, когда он станет рассказывать обо мне всякие гадости, потому что этот человек — патологический врун.

Ну и едкий разговор! Теперь, сидя в машине возле дома Гэвина, Лиззи пыталась нейтрализовать ядовитые воспоминания — а гнев все еще кипел на медленном огне. Она постаралась вспомнить о лучших качествах Гэвина; определенно они должны присутствовать — не могла же она пасть настолько низко. Она мысленно расставляла галочки по списку: он не спешил в постели, уделял ей внимание; делал маленькие сюрпризы: книжка, бутылка шампанского, картина. А однажды принес травку, они дико развеселились и смотрели «Южный парк» и мультфильмы про Дональда Дака. Вопреки тому, что говорила Джоанна, Гэвин был щедрым.

В последнее время они даже стали разговаривать о личном. Однажды после секса Гэвин развалился на смятой постели, разбросав ноги, дряблым животом кверху, а она лежала на боку, перебирая жесткие волоски у него на груди. На жарком дворе сверчки призывали самок; в небе тяжело нависли тучи, предвещая грозу. Вдруг Гэвин стал рассказывать, что в детстве заикался. Учительница заставляла его писать правой рукой (Гэвин был левша), а одноклассники смеялись над ним.

— Я огрызался, — пояснил он. — Вопил: «Ид-д-д-дите к ч-ч-ч-черту!» Это было самое страшное ругательство, которое я знал в восемь лет. — Он усмехнулся воспоминаниям.

— Как ты научился говорить? — Лиззи трудно было представить, что крупный, уверенный в себе мужчина, на каждом выступлении окруженный толпой обожательниц, был когда-то мальчиком-заикой.

— Стал снова писать левой рукой, — ответил он. — Вот и всё. Твоя очередь. — Он похлопал Лиззи по бедру. — Прогулка в прошлое.

Это было непривычно для них; они редко интересовались прошлым друг друга. Но она осторожно начала делиться воспоминаниями и вдруг обнаружила, что не может остановиться. Мама, которая быстро и решительно стучит на пишущей машинке. Веревка, натянутая поперек лестницы и преграждающая путь в гостевую комнату третьего этажа, когда мама работает. Отец, репетирующий на заднем дворе заключительную речь. «Блэрмобиль». Церковные ужины. Дэниел.

Авария.

— Тяжело тащить такой груз, — только и заметил Гэвин, когда она закончила рассказ о том, что сделала в тот вечер.

И все же сама природа их отношений в конце концов привела любовников к конфликту. У Гэвина был мотоцикл, и однажды в знойный тягучий день, вместо того чтобы валяться в постели, они доехали до малоизвестной лесной дороги и пошли по старой заросшей тропе к водопаду Гравити, где ледяная вода переливается через плоские гранитные плиты, отшлифованные временем и стихией. Люди составили осколки породы в замысловатые пирамиды, отчего водопад стал казаться мистическим местом, где можно уснуть и проснуться от раскатистого грохота только через двадцать лет.

В тот день там никого не было, и Лиззи с Гэвином устроили небольшой пикник, наслаждаясь вином и копченой рыбой. Кричали голубые сойки, и сквозь густую летнюю листву проникали лучи солнца. Гэвин лег на спину на теплом камне, закрыл глаза и пробежался вверх пальцами по голой ноге своей спутницы. Лиззи почувствовала возбуждение и вдруг села, сняла футболку, расстегнула бюстгальтер и легла, ощущая горячий камень и прохладное влажное дуновение с реки. Она закрыла глаза. Пальцы Гэвина достигли края шорт, и она развела ноги, потом шорты полетели прочь, а он уже двигался внутри нее, и когда она вскрикнула, птицы вспорхнули и улетели в знойное марево.

Дома он осторожно промыл ссадины у нее на спине. Обычно они так не рисковали, но Лиззи посчитала в голове числа и заключила, что день, скорее всего, безопасный. Настолько безопасный, что она даже не упомянула об этом Гэвину, он тоже ничего не сказал, и они просто отдались капризу, напоминающему о прежней страсти, пусть и не имеющей никакого отношения к любви. У Лиззи проскользнула мысль, разумно ли решаться на незащищенный секс, зная, что последствия нежелательны, но она сказала себе, что два трезвых взрослых человека отвечают только перед собой.

Теперь Лиззи вспоминала тот день и проклинала водопад Гравити, когда дом Гэвина вдруг засиял неживым голубым светом. Лизи вздрогнула. Прожекторы. Он установил их после того, как в прошлом году к нему кто-то вломился. Неужели Джессика что-то услышала?

Словно в ответ на ее вопрос, на крыльце появилась призрачная фигура Джессики.

Сердце у Лиззи выпрыгивало из груди. Приезжать сюда было большой ошибкой. Большой ошибкой было думать, что она сможет разговаривать с Гэвином. Но если сейчас завести мотор, Джессика услышит, и тогда к списку обвинений, которые выдвинет против нее Гэвин, добавится еще и слежка. Лиззи пожалела, что сидит не в своем прежнем «Фольксвагене-жуке» — тогда она могла бы поставить нейтральную передачу, откатить машину подальше и только тогда завести мотор; но у старого «сааба», на котором она теперь ездила, автоматическая коробка передач, и там ничто не работает, пока не запущен двигатель. В ужасе Лиззи наблюдала, как Джессика спускается с крыльца и направляется к ней, а луч прожектора двигается вправо, влево, а затем прямо, ползет по капоту и наконец светит через ветровое стекло прямо Лиззи в глаза.

Не ожидая продолжения, Лиззи сорвалась с места и помчалась по грунтовой дороге прочь из Шугар-Хилла в городок Франкония, где остановилась у мигающего фонаря и перевела дух. Слава богу, никто за ней не гнался. Она вычислила, что Джессика видела машину, может быть, секунды три и вряд ли сможет описать ее, а если учесть, что автомобиль черного цвета, возможно, девчонка вообще его не разглядела.

Но если все-таки разглядела, то пожалуется отцу. А чья еще черная машина может сейчас маячить возле его дома?

Звякнул телефон.

«Папа забыл имя Гэвина. Вот видишь?»

Когда она приехала в дом отца, на кухне уже было все вымыто и родные сидели в гостиной, где Мюррей смотрел игру «Сокс». Джордж развалился на диване, изучая что-то в ноутбуке. Лиззи взяла себе пиво и присоединилась к ним. Она не поручилась бы, что Рут подняла брови, но сестра точно покосилась на бутылку, и этого было достаточно.

— Ну давай, Рут, скажи вслух, — бросила вызов Лиззи.

— Что сказать?

— Что я слишком много пью.

— Я не обязательно так думаю, — сделала поправку Рут. — Просто меня удивляет, что ты пьешь после ужина.

— Значит, пить до ужина в порядке вещей, а если я пью после ужина, то я алкоголик?

— Ой, перестань, — отмахнулась Рут. — Я не говорила, что ты алкоголик.

Мюррей закричал:

— Браво, Большой Папа![25] — и радостно выкинул кулак в воздух.

— Просто, по-моему, тебе надо следить за тем, сколько литров в день ты пьешь, — произнесла Рут. — Кстати говоря…

— О господи, — с мученическим выражением лица вздохнул Джордж. — Что теперь?

Рут распустила волосы и сложила руки на коленях.

— Раз мы все здесь, я считаю, пора поговорить об отцовском будущем. Мы должны знать, какие существуют варианты, и подготовить план действий.

В воздухе повисло неловкое молчание, хотя Мюррей, кажется, не слышал ее слов: он развалился в кресле и выковыривал остатки еды из зубов.

— Я не предлагаю предпринимать меры прямо сейчас, — продолжала Рут. — Но, по-моему, самое время подыскивать интернат.

— Ты торопишь события, — возразила Лиззи.

— Послушай меня, — не сдавалась Рут. — Морган не разговаривал со своими родителями на эту тему, а потом Джейни умерла, и некому стало присматривать за Хербом. Он перестал готовить и питался только хлопьями, но когда брат Моргана предложил ему переехать в дом престарелых, отец отнесся к этому как к полной чепухе. Они ругались месяцами. Херб похудел на девять килограммов.

— И, кажется, умер через два месяца после переезда в интернат, — напомнил Джордж. — Уверен, что от горя.

Рут проигнорировала его замечание.

— Что касается нашего отца, то я не собираюсь просто вырывать его из привычной обстановки. Но он стареет, и ему требуется более основательная помощь, так что нам надо подумать, чем все это может закончиться.

— Я вообще-то здесь, — не отрывая глаз от экрана, произнес Мюррей. — Если вы не заметили.

Рут виновато взглянула на него, отчего Лиззи испытала злорадство, но тут же устыдилась своих чувств.

— Но, папа, ты даже домработницу не хочешь пригласить, — не сдавалась Рут.

— А разве у меня грязно?

— Нет, чисто, но в какой-то момент тебе не захочется пылесосить. У тебя ведь есть деньги. Найми кого-нибудь. И еще я считаю, что тебе не стоит лазить по лестницам, — набравшись уверенности, продолжила Рут. — Ты можешь упасть и сломать бедро, — повысила она голос, когда Мюррей закатил глаза. — Знаешь, что бывает, когда люди ломают бедро? Они лежат в больнице полтора месяца. Теряют мышечную массу, а это начало конца. Спроси вот у Джорджа. Правда ведь, Джордж?

— О господи, Рут! — воскликнула Лиззи, поскольку ей показалось, что сестра перегибает палку. — Тебе не кажется, что ты слишком сгущаешь краски?

— Главное — все спланировать, — возразила Рут. — Если предвидеть сложности, их можно избежать. А если закрыть на них глаза, будет только хуже.

— Закон Рут, — усмехнулся Джордж.

— Если ты живешь в восьмистах километрах отсюда, это не значит, что никто не заботится об отце, — сказала Лиззи. — Я бываю здесь как минимум раз в неделю, и Джордж тоже…

— Когда не мотается в Аризону, — перебила Рут.

— Ничего себе! — возмутился Джордж. — А кто ездит в Мексику каждый год? А кто прошлым летом в одиночку на две недели летал в Европу?

— Я уже говорила вам: в случае чего я села бы на ближайший самолет. К тому же я никогда не расстаюсь с телефоном.

— Я тоже, — сказал Джордж.

— А вот я, например, никогда не езжу так далеко в отпуск, — подчеркнула Лиззи. — У меня нет денег, чтобы кататься за пределы штата, а теперь мне могут и вовсе запретить покидать район.

— Мы отклонились от темы! — прикрикнула Рут. — Проблема, которую мы обсуждаем, — это отец. Да-да, ты, папа. Что, если ты поскользнешься в душе? У тебя там даже поручня нет!

Лиззи стало стыдно за то, что она сама не подумала об этом.

— Я могу привинтить, — вызвался Джордж.

— Нет, я сам могу привинтить! — воскликнул Мюррей, поворачивая к спорщикам кресло. — Слушайте, я ценю вашу заботу, но кого, скажите на милость, касается, куда я качусь? Это мое дело. И я намереваюсь остаться здесь как минимум на десять лет. Вы не отправите меня в дом престарелых, дети, и точка. Понятно? Я не хочу есть за одним столом с незнакомцами, мастерить скворечники и делать зарядку в компании старых развалин! Даже когда совсем одряхлею, — добавил он. — Вы, ребятишки, видимо, иногда забываете, чего я лишился в жизни. Я потерял жену и сына. Я не хочу потерять никого из вас, но не хочу и остаться без собственного дома. Вам это, может быть, и кажется несущественным в общем масштабе, но для меня дом очень важен. Договорились?

— Договорились, — бодро закивала Рут. — Я рада, что ты высказал свое мнение. А как насчет помощи по хозяйству? Я волнуюсь, что ты начнешь питаться от случая к случаю. Не хочешь нанять кухарку?

— Я люблю готовить, — возразил Мюррей. — Я воспринимаю кулинарию как приключение.

— Никому не нравится торчать у плиты каждый день, — настаивала Рут. — Я не говорю, что нужна полноценная домработница, — просто женщина, которая будет приходить пару раз в неделю и готовить тебе ужин.

— Если понадобится, я сам разберусь, — отрезал Мюррей. — От этого разговора у меня повышается давление, Рут. Нам сейчас хватает и проблем Лиззи, а ты еще поднимаешь такую неприятную тему и заставляешь меня ворчать.

— Как будто я спрашиваю, как вас похоронить, — буркнула Рут.

Не поднимая взгляда от ноутбука, Джордж произнес:

— Лично я хочу, чтобы меня кремировали и развеяли прах над Хартбрейк-Хилл[26] в Бостоне. Это к сведению.

— О, Кей Райст! — воскликнул Мюррей, снова возвращаясь к игре.

— Лиззи, — повернулась Рут к сестре, — а ты, раз уж зашла речь?

— А я не хочу это обсуждать, — ответила Лиззи. — Меня угнетают такие разговоры. Папа ясно выразился. Никакого дома престарелых. Никакого «тебе пора». Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

— Ну, если хочешь, можно обсудить вероятное обвинение в нанесении вреда здоровью, — ядовито произнесла Рут.

Джордж издал стон и спросил:

— А ты только и умеешь мусолить проблемы, да? Ты хоть иногда шутишь, Рут? Рассказываешь анекдоты? Или мир для тебя — это сплошная опасная зона?

Рут коснулась подбородка, словно Джордж сообщил ей, что у нее выскочил прыщ. Вид у нее был обиженный.

— Я умею смеяться, — возразила она. — Если ты считаешь, что я не замечаю смешного в жизни, то ты ошибаешься. Только я не привыкла ржать в голос.

— Тогда работай над собой, Рут, — поддел Джордж. — Противно видеть, как ты вводишь людей в заблуждение.

Рут, казалось, сейчас расплачется. Мюррей, видимо, почуял это в напряженной тишине, потому что оторвался от телевизора.

— Пожалуйста, не катите бочку на Рут, — попросил он, и Лиззи поняла, что, несмотря на видимую увлеченность игрой, он слышал каждое слово. Еще одно очко в его пользу. — Она просто старается смотреть на вещи по-взрослому. Рут, извини, если мы все ведем себя как дети. Хорошо, что ты думаешь о будущем. Но теперь, когда мы всё решили, может быть, оставим эту тему и сосредоточимся на насущной проблеме?

«То есть на мне», — хмуро подумала Лиззи.

— Просто Морган выбивался из сил в той истории с отцом, — шмыгнула носом Рут. — Не знал, как заставить его принять очевидное.

— Так будем решать проблемы по мере их поступления, — сказал Мюррей. — А пока еще рано. Я не поеду в дом престарелых. И не хочу никакой помощи. У меня есть Бойд, и этого достаточно.

— Ура, Большой Папа! — заорал Джордж.

Мюррей обернулся так стремительно, что кресло чуть не опрокинулось.

— Обожаю этого парня, — заявил он.

В десять часов Мюррей пожелал детям спокойной ночи и велел не засиживаться допоздна.

— На завтрак будут французские тосты, — пообещал он.

Дети остались на кухне. Рут заварила чай, Джордж сделал себе сэндвич, а Лиззи открыла очередную бутылку пива, стараясь не обращать внимания на осуждающий взгляд старшей сестры.

Но она хотела, чтобы Рут с профессиональной точки зрения оценила ситуацию с Гэвином.

— Что касается нанесения вреда, — произнесла она. — Я не пыталась ошпарить Гэвина. Но полиция все-таки собирается арестовать меня?

— У Гэвина есть свидетель, — напомнила ей Рут. — Это многое меняет.

— А что будет, если меня арестуют?

Рут обрисовала ей процесс: тюрьма, рассмотрение вопроса о содержании под стражей, выход под залог, предварительное слушание.

— Хотя такой случай вряд ли дойдет до суда, — заключила она. — Ты согласишься на сделку. Я плохо знаю Гэвина, но, может, просто предложить ему компенсацию за ноутбук? Тогда он забудет об обвинениях?

Лиззи переглянулась с Джорджем.

— Гэвин порой бывает очень упертым, — ответила она. — Он любит, чтобы все плясали под его дудку.

— Тогда, я полагаю, он заупрямится и выдвинет против тебя обвинения.

— И получится его слово против моего?

— Как я уже сказала, есть еще показания дочери, — повторила Рут.

Джордж громко рыгнул.

— Если честно, его дочь не кажется мне надежным свидетелем.

Лиззи нахмурилась:

— Откуда ты знаешь?

— Я с ней встречался, — объяснил Джордж.

— Когда? — спросила Рут, тоже сдвинув брови: ее беспокоило, что какие-то обстоятельства ей неизвестны.

— После обеда я ездил навестить Гэвина, — признался Джордж. — Он лежал в приемном покое с перевязанной рукой. И его дочь была там. Нервная какая-то девица.

— Ну, для полицейских это не важно, — заметила Рут. — Ей надо только дать правдоподобные показания.

— И как он? — поинтересовалась Лиззи у Джорджа.

— Накачан лекарствами и взбешен. Ему поставили капельницу, потому что у него сахар не в порядке. Хватит качать ногой, Рут. Раздражает.

— Ты сказал ему, что Лиззи заплатит за новый ноутбук?

— А надо было?

— Нет, — ответила Рут, — хотя это могло бы помочь. Я тебя не критикую, — поспешно добавила она.

— Я тоже тебя не критикую, но мог бы и посоветоваться со мной, — сказала Лиззи Джорджу. Ей не понравилось, что Джордж разговаривал с Гэвином сам.

— Это было спонтанное решение, — ответил Джордж. — Не злись.

Все трое замолчали. Рут нервно дергала ногой.

— Я так взвинчена, — призналась она.

— Хочешь курнуть? — предложил Джордж.

— Нет, не хочу.

Вокруг глаз Джорджа собрались лукавые морщинки.

— Когда ты последний раз курила, Рут?

— Не знаю, двадцать лет назад. Я устала чувствовать себя параноиком.

— Травка теперь совсем другая, — подначивал Джордж. — Тебе нужно обязательно попробовать.

— Я — за, — сказала Лиззи.

— Тогда давай выйдем на улицу, — предложил Джордж.

Прихватив куртку, Лиззи вышла следом за Джорджем на подъездную дорожку. Был приятный вечер — холодный, но не морозный, с осколком луны в небе. Листья на деревьях шуршали, и земля отдавала тепло, которое накапливала весь день. В кустах шевелилась какая-то мелкая живность, и пахло древесным дымом: поблизости кто-то развел костер. Потом сумерки прорезал огонек зажигалки, и в воздухе повис запах конопли.

Лиззи затянулась и задержала дым в легких. Они с Джорджем тихо стояли рядом. Брат с сестрой всегда умели молчать друг с другом. После аварии она нередко приходила спать к нему в постель, и часто они просто лежали в темноте, не говоря ни слова. В другие ночи он рассказывал ей о мальчиках, пропавших в море, о мальчиках без родителей, о мальчиках, заблудившихся в дремучем лесу. «А где в твоих рассказах девочки? — обычно спрашивала Лиззи. — И хватит про сирот».

Она выпустила воздух из легких; голова закружилась, Лиззи перегнулась пополам и вдруг, повинуясь внезапному порыву, улеглась на землю прямо здесь, на плотно утоптанной подъездной дорожке. Джордж устроился рядом под углом к ней, и они лежали макушка к макушке, точно две спицы в колесе. В небе Лиззи увидела хвост падающей звезды.

Поскольку через два дня после процедуры был ее день рождения, гнетущее настроение только усилилось: она ощущала себя старой как мир. В то утро она лежала в кровати, все еще с болями, и проклинала Гэвина. Но гнев застрял у нее в горле. Ничто не поможет. Что было, то прошло. И она ненавидела любовника за это.

— Не засыпай, — сказал Джордж.

— Я не сплю, — ответила Лиззи. — Видел падающую звезду?

— Да. Жаль, что Рут не вышла с нами.

— Жаль.

Молчание.

— Как ты считаешь, она счастлива? — спросил Джордж.

Лиззи ненадолго задумалась.

— По-моему, у Рут масса нереализованных способностей, о которых никто не знает.

— Как мрачно.

— Наверное, это из-за травки.

— Но ты, по-моему, права, — согласился Джордж. — Мне кажется, что у них с Морганом не очень-то нежные отношения.

— Почему?

— Вчера в машине Рут все время звонила ему, а когда нажимала на отбой, принималась ворчать: «Морган мог бы сейчас поменьше работать» и «Если Морган вспомнит, что мальчиков надо везти на футбол, это надо где-то записать». Хоть бы она его бросила.

— И свою работу.

— И свою манеру всем указывать, как поступить.

— Хотя, может, не все сразу, — заметила Лиззи.

— Кстати, а что это за затея с Непалом? — поинтересовался Джордж. — Ты ведь не собираешься уходить с работы?

— Нет, — вздохнула Лиззи. — Мне, наверное, просто попался плохой класс в летней школе. Надо будет запомнить на будущее: не думать вслух при отце.

— Особенно если речь идет о переезде на другой конец света. Он очень волнуется за нас.

— «Из четверых детишек теперь осталось трое»,[27] — промурлыкала Лиззи. — Это история его жизни.

На кухне Рут погасила свет, и в небе появился миллион новых звезд.

— Ты когда-нибудь попадал в тюрьму? — спросила Лиззи.

— Нет.

— Значит, я буду первой из нас всех.

— Если только Рут ничего не скрывает.

Они оба захихикали над мыслью о Рут, сидящей в тюрьме.

— Дэниел наверняка тебя бы в этом переплюнул, — сказал Джордж. — Он прямо-таки напрашивался на неприятности. Помнишь, как он напился водки?

Лиззи ответила:

— Я помню, как его вырвало на меня, а больше ничего. Но мне было всего шесть лет.

«Отвяжись! Сядь на место, пиявка!»

— А помнишь его пародии? — продолжал Джордж. — Как он изображал Рональда Рейгана, Джонни Карсона.[28] Вот ведь был приколист!

И оба надолго замолчали, глядя в небо и размышляя о масштабах Вселенной в контексте потери брата.

— А еще его задание по физике, помнишь? Он занял весь первый этаж, конструируя катапульту, и во время испытаний разбил окно. Я так хотел быть на него похожим, — вздохнул Джордж. — Таким же веселым, всегда в центре внимания. Но, хоть убей, не мог выдать ни одной шутки. Мама любила Дэниела, — добавил он.

— Она любила всех нас, — возразила Лиззи. — Она всегда так говорила.

— Да, но Дэниела больше. Так, конечно, не должно быть, но я не мог не заметить. Хоть и не обижался. Просто хотел, чтобы она была счастлива, а Дэниел делал ее счастливой.

— Завидую, что у тебя осталось столько воспоминаний, — призналась Лиззи. — Жаль, что я провела с ними обоими так мало времени.

— А что ты помнишь про маму?

— Помню, как она читала мне стихи из большой книги, — ответила Лиззи. — «Он каждый день приходит в дом. Одет он в жалкие лохмотья…»[29] Мы читали, пока вы с Дэниелом были в школе. Но потом мама сказала, что ей нужно личное пространство, как она это называла, и натянула веревку поперек лестницы на третий этаж. «Дальше не ходи, — говорила она мне. — И не трогай веревку». Я всегда боялась, что меня ударит током.

— Грустно, — заметил Джордж.

— А потом я однажды дотронулась до веревки, и ничего не произошло. И я пошла наверх. Слышно было, как быстро стучит пишущая машинка. Я заглянула в комнату. На полу валялась смятая бумага, мама сидела за столом — во рту сигарета, между бровями отвратительная глубокая складка — и печатала. Потом я, наверное, выдала себя, потому что мама прямо-таки подпрыгнула на стуле. «Не пугай меня так! — крикнула она. — Иди вниз!»

«Лиззи, я сказала, сядь!»

— Тебе когда-нибудь бывает ее жалко? — спросила Лиззи.

— Маму? Нет! С чего бы?

— Она видела себя писательницей. Столько работы, и все впустую.

— Но она была нашей матерью, — сказал Джордж. — Она могла похвастаться нами.

— Ей этого не хватало. — Лиззи не понаслышке знала, какое значение имеет публикация твоего труда — хоть рассказа, хоть научной статьи, — как важно представить плоды своих усилий людям. — Она писала-писала и не получила никакого признания.

— Жаль, что отец не помнит, куда дел все ее произведения, — произнес Джордж.

Лиззи хмыкнула.

— На удивление, он может сказать, где лежит каждый оплаченный чек, но не знает, где мамины рассказы.

Ее одолевал дурман, и Лиззи пожалела, что так накурилась. Она столько лет прожила без матери, что ее отсутствие стало казаться по большей части нормальным — если не считать таких вечеров, как сегодня, когда кто-нибудь вроде Джорджа пробивал в материи жизни дыру и открывал дорогу половодью воспоминаний. Лиззи пришло на память, как мать на вечеринке в блестящем платье поднимает ее на руки, чтобы показать дочь улыбающейся публике. Как она стоит у кухонного стола, разбивает в миску яйца, покачивая бедрами при каждом движении, и выпускает дым кольцами, чтобы Лиззи нанизывала их на палец. Лицо матери запомнилось молодым и симпатичным. Какой она была бы сейчас?

— Как ты думаешь, отцу надо переезжать? — спросила Лиззи.

— Ни в коем случае! Но ему нужно больше помогать.

Лиззи согласилась.

— Он в самом деле забыл имя Гэвина?

— Это Рут так сказала?

— Да.

— Только на миг. Назвал его Кельвином.

— Кельвин!

— Очень похоже. Но он сразу поправился.

— Тогда беспокоиться не о чем. Имена все забывают.

— Даже сам Гэвин, — кивнул Джордж. — Все время зовет меня Грегом.

— Знаешь, — улыбнулась Лиззи, — если забыл имя — это еще ничего. Вот если забыл, кто ты есть, — тебе пора!

Глава 11 Ар бисхен фулла марг

Не только Лиззи и Джорджу пришлось в те выходные столкнуться с измененным сознанием. На следующее утро Мюррей проснулся в растерянности, не понимая, где он, словно после ночного кошмара, хотя никаких снов не помнил. Он лежал в кровати, смотрел в окно на клен и думал: «Откуда взялся этот клен? Какой месяц на дворе? Какой сегодня день недели? Где дети? Где Лиллиан?»

Но уже через пару секунд вспомнил: Лиллиан давно умерла. Потом он сел в кровати — клен склонился налево. Мюррей помигал и увидел, что дерево медленно выпрямляется. Старик свесил ноги с кровати, нащупал тапочки и, держась за стены, прошаркал в ванную.

Только включив свет и взглянув в зеркало, он понял: и в самом деле произошло нечто весьма скверное. Правая сторона лица обвисла, как часы на картине Дали, а под правым глазом набрякла складка кожи пепельного цвета. Мюррей попробовал улыбнуться — улыбка вышла кривобокой и нелепой, а язык показался куском мяса.

Он вспомнил, что у него в гостях дочь Рут.

— Моль! — крикнул он. — Кому! — И стукнул кулаком в стену.

В ванную вбежала Рут, торопливо завязывая поношенный розовый халат. Через мгновение примчалась Лиззи в длинной футболке.

— Что случилось?! — закричала Рут. — Лиззи, зови Джорджа!

Мюррей шлепнул себя по щеке, надеясь вернуть к жизни омертвевшую мышцу. Джордж вошел, взглянул на отца и велел сестрам вызывать скорую.

— Папа, — спокойно обратился он к Мюррею, — ты знаешь, какой сегодня день?

— Ар бисхен фулла марг! — воскликнул Мюррей.

В первую очередь Джордж усадил отца на табуретку, стоявшую возле ванны. Потом дал ему какую-то таблетку. Мюррею никак не удавалось ее проглотить, поскольку работала только одна сторона рта, но, пролив порядком воды, он все-таки принял лекарство.

— Где твой тонометр? — спросил Джордж.

Мюррей указал на бельевой шкаф. Врач говорил ему, что нужно ежедневно измерять давление, но Мюррей не следовал предписаниям; на самом деле он так и не научился пользоваться чертовым аппаратом. Джордж нашел прибор, обернул вокруг запястья отца манжетку и стал смотреть на мигающие цифры. Когда аппарат издал сигнал, Джордж записал показания, но не назвал их Мюррею, да тот и не хотел их знать: давление наверняка намного выше нормы.

— У тебя что-нибудь болит, папа? — спросил у него сын.

Мюррей помотал головой. Он никогда не видел Джорджа за работой. Временами Мюррей посещал врачей в больнице в центре Конкорда и встречал в кафетерии Джорджа в униформе санитара, с аккуратно собранными в густой короткий хвостик волосами. Но сын ни разу не принимал его как пациента, и теперь Мюррей с удовлетворением отметил, как спокойно и рассудительно тот себя ведет.

Тем временем прибыла скорая: пятеро мужчин протопали наверх, как пожарная бригада, в ботинках и парусиновых жилетах, с тяжелыми пластиковыми ящиками в руках, и принялись одновременно задавать множество вопросов, измерять давление и ставить капельницу. Мюррей мог только кивать и мотать головой, а когда его потащили вниз на каталке, он подумал, не настал ли конец привычной ему жизни, не произошло ли то самое событие, которое отправит его в дом престарелых; не зря Рут все время твердила, что рано или поздно ему понадобится особый уход, — возможно, уже нет «рано или поздно»; возможно, осталось только «здесь и сейчас», и у Мюррея было ужасное чувство, что между вчерашним вечером и сегодняшним утром он потерял и самостоятельность, и авторитет в качестве старейшины семьи. С этого момента, с упавшим сердцем подумал Мюррей, дети станут распоряжаться его судьбой.

Его вывезли на улицу, спустили по ступеням крыльца, погрузили в карету скорой помощи, и он посмотрел в окно. За стеклом стояли трое его детей, сбившиеся вместе: Джордж в спортивном костюме, Лиззи в джинсах и Рут в том же самом поношенном розовом халате. Родители Лиллиан подарили его дочери на Рождество, вспомнил Мюррей (по крайней мере, воспоминания остались при нем!). Он так и видел, как жена со свисающей с губ сигаретой сидит на обитом ситцем диване в освещенной солнцем гостиной в Конкорде и открывает большую коробку из магазина «Джордан Марш». В то же Рождество они купили детям новые лыжи и комбинезоны, а когда выходные закончились, Мюррей и Лиллиан начали присматривать дом в Белых горах, чтобы проводить там уик-энды и школьные каникулы; они надеялись, что свежий воздух и физическая активность уберегут детей-подростков от неприятностей.

Хочешь рассмешить Бога? Расскажи ему о своих планах.

Кто это сказал?

Джордж приник к квадратику дневного света:

— Мы поедем следом. Ты поправишься, папа.

Конечно, подумал Мюррей без малейшего раздражения, потому что знал, что так всегда говорят глубоко больному человеку, хотя прекрасно понимают, что дни его уже сочтены. Он хотел попросить Джорджа — вообще-то, всех трех детей — не волноваться, но побоялся, что изо рта снова вырвется какая-то абракадабра, и просто показал большие пальцы.

— Вам не холодно, мистер Блэр? — поинтересовался врач.

Мюррей помотал головой. Ему было удобно. Но как только машина тронулась, закружилась голова и стало тошнить, поэтому он закрыл глаза. Ему представлялся дом в Конкорде весной, когда в саду начинали зеленеть деревья и зацветали рододендроны. Мюррею не нравился их тревожный лиловый оттенок, и он порывался их обрезать, но вскоре они увяли, и во дворе обосновались красные и желтые тюльпаны — леденцовый сад, как он это называл, — и действительно, на третий или четвертый день рождения Лиззи, он точно не помнил, Лиллиан воткнула в землю гигантские спиральные леденцы на палочках для стайки девочек, пришедших на праздник в пышных юбочках и черных лакированных туфельках. А еще он видел, как его дети, вереща от восторга, резвятся в струях оросителя в тот субботний день, когда он сидел на заднем крыльце и читал протоколы судебных заседаний. Потом его мысли снова обратились к Рождеству, когда на перилах были развешаны гирлянды, а высокая бальзамическая пихта наполняла дом хвойным ароматом.

Здоровой рукой Мюррей потер щеку, жалея, что не получилось побриться. Теперь он будет выглядеть как дряхлый старик, а он вовсе не такой. У стариков течет слюна, у них мутные глаза, и они носят подгузники. Машина снизила скорость, сделала большой поворот и вскоре резко остановилась. Двери распахнулись, каталку вывезли наружу, холодный воздух лизнул шею, из носа потекло, и Мюррею отчаянно, больше всего на свете захотелось, чтобы ему дали салфетку, прежде чем капля жидкости на конце носа кристаллизуется, заморозит его вены и превратит его в глыбу голубого льда на белой простыне, в то время как вокруг него люди будут выкрикивать цепочки цифр, которые никогда не сложатся вместе.

Лежа внутри аппарата МРТ и мучаясь от ритмичного грохота, Мюррей пытался успокоиться. Он вспомнил, как Лиллиан прямо перед его речью прошептала что-то смутно двусмысленное.

Вспомнил случай с иском о получении травмы в результате падения, где фигурировали магазин «Кей-март», банка томатного соуса и стодвадцатикилограммовая женщина в розовом спортивном костюме с начесом.

Вспомнил Рут, которая позвонила ему сообщить, что поступила в Йельскую школу права.

Джорджа, выигравшего художественный конкурс в седьмом классе.

Жонглирующего Дэниела.

Вспомнил кухню в Конкорде, дверцу холодильника, увешанную фотографиями, рисунками и справками для школы, и мечту иметь хотя бы одно, всего одно не загроможденное вещами место в своем доме, своем замке.

— Это недолго, — заверил его врач МРТ.

— Уже скоро, — сказала сестра.

И затем, когда его отвезли обратно в приемное отделение, Мюррей будто по волшебству почувствовал улучшение. Словно начало проходить действие новокаина: лежа на больничной кровати, он снова принялся массировать омертвевшую щеку — но, к его удивлению, она уже не была такой безжизненной. Он скорчил гримасу и ощутил, как напряглись лицевые мышцы. Потом широко открыл рот, поднял и опустил брови.

— Рут, — прошептал он в виде эксперимента. — Джордж. Лиззи. Дэниел. Ля-ля-ля. Та-ра-рам, та-ра-рам, та-ра-рам. Эники-беники ели вареники. Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять.

Ну надо же! Какое чудо! Мюррей продолжал проговаривать все известные ему детские считалочки, когда вошла врач — миниатюрная смуглая женщина индийского происхождения с тугим узлом волос на затылке. Ей же не больше пятнадцати лет, подумал Мюррей.

— Вижу, функция речи уже восстанавливается, — сказала врач с мелодичным акцентом. — Как насчет Геттисбергской речи?[30]

— «Восемьдесят семь лет назад наши отцы основали на этом континенте новую нацию…» — отчеканил Мюррей. — Вы тут не видели трех детей или, скорее, взрослых?

Доктор, улыбаясь, вглядывалась в мониторы и что-то заносила в свой ноутбук. Потом осмотрела Мюррея, послушала сердце, проверила артерии на шее. Поводила перед лицом пациента рукой и посветила в глаза фонариком. Проверила коленные рефлексы и попросила со всей силы упереться ей в ладонь.

— У вас был микроинсульт, также называемый транзиторной ишемической атакой, — объяснила она.

Мюррей уже слышал раньше этот термин, но никогда не придавал ему значения. Врач продолжала рассказывать, что ТИА может быть предвестником обширного инсульта, поэтому она хочет назначить Мюррею антикоагулянты и оставить его в больнице на сутки, чтобы понаблюдать за течением заболевания и при необходимости провести дополнительные анализы.

Мюррей уже собирался пошутить: «Накрылись выходные медным тазом», но не успел произнести эту довольно неблагодарную реплику, как послышались шаги, и за шторку ввалились его дети: Рут с букетом цветов, Лиззи с четырьмя чашками кофе в держателе и Джордж с коробкой пончиков.

— Надеюсь, кофе мне можно? — спросил Мюррей у врача.

— Ты разговариваешь! — воскликнула Рут.

— «Восемьдесят семь лет назад наши отцы…» — продемонстрировал Мюррей свои способности. — Дайте сюда кофе.

— Не спешите, — предостерегла доктор. — И пончики есть не стоит, иначе подскочит уровень сахара в крови. Как только вас разместят в палате, то сразу накормят завтраком.

Она ушла, и дети столпились вокруг кровати. Мюррей рассказал о диагнозе и о рекомендации врача остаться на сутки в больнице.

Джордж нахмурился:

— Они не собираются перевозить тебя в Конкорд?

— Об этом речи не было, — ответил Мюррей.

— У нас там есть инсультное отделение, — объяснил Джордж и вышел.

— Ничего страшного, — щебетала Рут. — Мы можем посидеть здесь, как сидели бы в гостиной. Правда, Лиззи?

— Легко, — ответила ее сестра. — Только мне надо проверить студенческие работы. Если, конечно, меня не заметут в тюрягу.

Мюррей удивился, но потом вспомнил, за что Лиззи могут арестовать.

— Ноутбук Гэвина, — сказал он. — Ты облила его кипятком.

— А он заявил, что я покушалась на него, — мрачно добавила Лиззи.

У Рут пискнул телефон, и Мюррей услышал, как старшая дочь выругалась себе под нос. Напечатав сообщение, она сунула аппарат в сумочку. Мюррей был ей благодарен.

— У меня есть предложение, — произнесла Рут. — Давайте забудем про Гэвина, если только он действительно что-нибудь не предпринял. Не хочу, чтобы над нами висела эта тень. Если он выдвинет обвинения, тогда и будем разбираться. Но до тех пор давайте наслаждаться обществом друг друга.

Мюррей подумал, что Рут проявляет нехарактерное спокойствие; обычно она так себя накручивает в ожидании худшего, что редко способна наслаждаться чем бы то ни было.

— Хорошая мысль, — одобрил он.

Вернулся Джордж, и Рут спросила, что сказала врач по поводу Конкорда.

— Страховка покрывает перевозку больных только в случае обширного инсульта, — ответил он.

— Безобразие, — заметила Рут.

— Я уверен, что здесь обо мне хорошо позаботятся, — успокоил их Мюррей. — Не сомневайтесь в моем враче. Мне она понравилась. — Помолчав, он попытался сменить тему: — Рут, расскажи, какие новости в Вашингтоне.

Рут немного подумала.

— Ну… мы собираемся сделать пристройку к дому, — наконец сообщила она.

— У вас и так огромный дом, — сказала Лиззи.

— Морган хочет тренажерный зал, — объяснила Рут. — Сейчас его гребной тренажер вместе со всеми утяжелителями стоит в общей комнате. Там повернуться негде. Так что я бы не возражала против помещения, куда можно все это перенести. А еще там можно поставить беговую дорожку.

— А вы не посещаете спортзал? — поинтересовалась Лиззи.

— Перестали, — ответила Рут. — Морган счел, что невыгодно покупать абонемент: мы не часто туда ходили.

— Но ты ведь любишь плавать, — напомнил Мюррей. — Вы и бассейн хотите пристроить?

— Вряд ли у нас хватит денег.

— То есть пристройка будет в основном для Моргана? — уточнил Джордж.

— Почему? Я тоже буду ею пользоваться, — сказала Рут.

— И когда вы начнете строительство? — полюбопытствовал Мюррей. Ему не нравилось, что у Рут нет возможности плавать. Сам он жалел, что всегда настаивал на своем в ущерб интересам Лиллиан. Почему последнее слово всегда должно было оставаться за ним? Почему он не позволял ей купить новые шторы, когда она хотела? Порой он вел себя как сущий деспот.

— Следующим летом, — ответила Рут. — Еще мы планируем устроить там «тещину комнату». Я не говорю, что это для тебя, папа, но зимы здесь такие долгие и унылые. А в Вашингтоне пожилому человеку жить удобнее. В марте уже зацветают растения.

Мюррей постарался вспомнить название того городка в Мексике. Интересно, можно ли там арендовать машину? Было бы любопытно осмотреть окрестности. Нужно ли там менять водительское удостоверение? Или делать прививки? Можно ли пить тамошнюю воду? Следует ли беспокоиться по поводу наркокартелей? Он представил, как выучит начатки испанского и сможет разговаривать с соседями. «Как вы варите этот рыбный суп? — спросит он. — Есть ли в городе англоязычный врач?»

— У тебя была бы своя ванная, — говорила в это время Рут.

Мюррей вернулся из теплой и влажной страны на тропике Рака в больницу.

— Не надо для меня специально ничего делать, — сказал он дочери.

— А я смогу использовать комнату как кабинет, — поспешно добавила Рут. — Так что она будет не специально для тебя. Просто подумай.

— А хочешь, поедем со мной в Чили, — предложил Джордж. — В апреле у меня забег в Сантьяго.

Мюррею в равной степени не хотелось жить зимой у Рут и стоять в Сантьяго в толпе в ожидании, когда мимо промчится Джордж. Ему хотелось сделать что-то ради себя, не быть ни отцом, ни юристом, ни представителем штата, ни даже мелким фермером. Идея перезимовать в маленьком мексиканском городке казалась превосходным способом изменить жизнь. Не то чтобы он не любил детей — он любил их до боли. Но на нем постоянно висели обязанности сына, потом мужа, потом отца четверых отпрысков, и вечно не хватало времени побыть просто человеком.

— С чего вы все взяли, что я собираюсь куда-то ехать на зиму? — спросил Мюррей. Может, он высказывал свои мечты о Мексике вслух? Он не хотел пока посвящать детей в свои планы. Они будут его отговаривать. Главным аргументом станет: «Ты не знаешь испанского». Это правда. Но он пройдет курс «Розетта стоун»,[31] а остальное доберет в живом общении. «А если ты заболеешь?» А теперь еще и: «Что, если у тебя случится настоящий инсульт?»

— Мы просто обсуждали это по пути сюда, — объяснила Рут.

— Я их не поддерживаю, — заверила отца Лиззи. — Я знаю, что ты хорошо переносишь холода и не против остаться здесь.

Мюррея поразило, как плохо дети представляют, чего он желает на самом деле.

Около девяти часов пришли санитары и отвезли его койку на лифте на второй этаж в двухместную палату. Вторая кровать была пуста.

— Это единственная палата без других пациентов, — сообщила сестра. — Считайте, что вам повезло.

Мюррей выбрал кровать у окна с видом на гору Лафайетт. Привезли завтрак: манная каша, консервированные персики и тепловатый чай. Негусто, но Мюррей не расстроился. Поев, он сообщил детям, что устал и не хочет, чтобы они провели весь день у его кровати.

— Отправляйтесь на прогулку, — посоветовал он. — А после обеда приходите.

После бурных возражений дети согласились уйти, и Мюррей остался один. Если не считать писка кардиомонитора, в палате было тихо. Мюррей закрыл глаза. Он мог сколько угодно мечтать о поездке в Мексику, но дело в том, что он никогда не перестанет беспокоиться о детях. Не перестанет бояться самого худшего, ибо то, что случилось однажды, всегда может повториться, и потому каждый раз, когда один из них садится за руль у него на глазах, Мюррей автоматически возвращается в тот снежный вечер тридцать два года назад, когда в ярко освещенном приемном отделении его встретил врач со скорбным лицом.

Но Мюррей волновался и без конкретного повода. Возможно, его дни сочтены, и в каком состоянии он оставляет детей? Удовлетворены ли они своей жизнью? Счастливы ли они? Все ли он сделал для них? И не слишком ли много? Он часто совал Лиззи сто долларов, поскольку у нее была очень маленькая зарплата, и теперь гадал, не попала ли дочь в зависимость от его щедрости. Конечно, после его ухода в распоряжении детей окажется его собственность и каждый унаследует солидную сумму, но Мюррей не мог избавиться от назойливой мысли: прежде чем покинуть сей мир, ему следует убедиться, что Лиззи крепко стоит на ногах…

Его разбудил яркий свет. К телу тянулись провода от кардиомонитора, и, к своему облегчению, Мюррей увидел, что соседняя кровать по-прежнему пуста. Он взглянул в окно на горную гряду. Учась в колледже, он работал летом в хижине «Гринлиф» на горе Лафайетт. В его обязанности входило ежедневное приготовление завтраков и ужинов на тридцать человек, и раз в неделю надо было ездить в город за пополнением припасов и привозить по тридцать килограммов продуктов — груз тяжелый, но вполне подъемный, когда тебе двадцать лет.

Однажды он взял с собой в хижину Лиллиан. Она никогда не увлекалась походами, но смело встретила крутой каменистый маршрут. Это было лето перед тем, как она забеременела. Мюррею пришлось ее подбадривать. Когда добрались до хижины, она закурила на террасе. Чертова привычка! Он все время боялся, что у нее будет рак легких. Лиллиан часто говорила, что собирается бросить, но всегда находила отговорки. Новый ребенок. Карапуз, за которым надо бегать. Подростки. Сам Мюррей никогда не курил и не мог понять, почему так трудно отказаться от сигарет. На следующий день после аварии он выбросил из дома все пепельницы до единой.

Что ж, по крайней мере, рака легких Лиллиан избежала.

Тут вошла сестра и сообщила, что разносят обед. Она проверила жизненные показатели Мюррея и сказала, что у него будет сосед.

— Простите, что приходится подселять к вам второго пациента, — извинилась она.

Мюррей, вообще-то, не возражал. Он подумал, что неплохо поболтать с человеком, который не является членом семьи. Дети! Может, ему так только кажется, но, похоже, они могут говорить, напрямую или косвенно, исключительно на одну тему: «Что мы будем делать с отцом».

Он как раз доедал желе, когда услышал в коридоре голоса. Кто-то горячо утверждал, что уровень сахара у него не так уж и высок. Скоро дверь в палату отворилась, и пациент, которого ввезли на каталке, взглянул на Мюррея и с тоской закрыл глаза.

— Они что, издеваются? — произнес Гэвин.

Глава 12 Двое в цилиндрах на одном мотоцикле

Рут приходилось уговаривать себя, что врачи этой маленькой больницы в северном Нью-Гэмпшире компетентны, умны и находятся в курсе последних исследований транзиторной ишемической атаки и что нет необходимости настаивать на перевозке отца в инсультный центр Конкорда или в медицинский центр Дартмут-Хичкок для получения квалифицированной помощи. Учиться отступать Рут было трудно, но она понимала, что выбрала правильный подход: увлечение скептицизмом и паранойей принесет окружающим только еще больше тревог, а результат будет, скорее всего, тот же: Мюррей останется лежать в двухместной палате провинциальной больницы на севере страны, глядя в окно на хребет Франкония.

Однако у Рут имелся серьезный опыт общения с некомпетентными врачами. Когда Кайл сломал бедро во время футбольного матча, доктор заявил, что делать рентген не нужно, поскольку ни отека, ни синяка нет и мальчик не особо реагирует, когда ногу двигают. Кайл же не реагировал исключительно потому, что на футбольном поле, когда он кричал от боли, бригада скорой помощи накачала его анальгетиками. Только после того, как Рут устроила скандал, другой врач назначил рентген, показавший очевидный перелом (что нисколько не удивило Рут). И это в Бетезде, штат Мэриленд!

Поэтому теперь она набрала в поисковике через телефон симптомы Мюррея, изучила все сведения об инсультах и ТИА и удостоверилась, что местный врач выбрала правильный порядок действий. Однако нельзя терять бдительности: пока Рут согласится с решением доктора, но, если у Мюррея будет еще один приступ, она добьется, чтобы его немедленно транспортировали в город.

Господи, ну разве это не подтверждает ее доводы в пользу дома престарелых!

Еще находясь вместе с Мюрреем в приемном отделении, Рут получила сообщение от Эйба, который спрашивал, остается ли в силе договоренность о свидании в десять. Конечно, встреча совершенно вылетела у Рут из головы. Она ответила, что у нее семейные неурядицы, и испытала облегчение оттого, что не нужно встречаться с бывшим бойфрендом.

Но теперь, когда Мюррей получил место в палате и выпроводил детей, она оказалась перед выбором: снова связаться с Эйбом или пустить дело на самотек. Рут подумала и решила ничего не предпринимать. Идея изначально была дурацкой по многим причинам: а) на троих у них одна машина, и если попросить Джорджа и Лиззи подбросить ее в кафетерий, они начнут задавать вопросы и раздуют целую историю; б) ей вообще не стоило писать Эйбу, она просто расстраивалась из-за Шарлин; в) между ними больше нет ничего общего, и придется искать темы для разговора; и г) у него рак, а она никогда не знала, что говорить таким людям.

Рут достала телефон и набрала: «У меня все-таки появилось свободное время». Руки у нее дрожали.

«„Крупный помол“, 10:30», — ответил Эйб.

— У меня просьба, — сказала она Джорджу и Лиззи, когда они выходили из больницы. — Можете высадить меня около кафе под названием «Крупный помол»?

— Ты нас бросаешь? — удивился Джордж.

— С кем ты встречаешься? — поинтересовалась Лиззи.

Рут объяснила.

— Эйб! — воскликнул Джордж. Они с Лиззи обменялись взглядами.

— Не начинайте, — предупредила Рут. — Я всего лишь иду пить кофе. Но отцу все-таки не говорите. Он сделает из мухи слона.

Она представила живот Эйба с длинным шрамом от операции по удалению аппендицита.

В машине Лиззи они поехали в город и остановились около «Крупного помола» — крошечного кафетерия, зажатого между тату-салоном и тайским рестораном. Рут попросила забрать ее через час. Внутри было темно и тесно — одни посетители пялились в ноутбуки, другие читали воскресные газеты.

Увидев ее, Эйб просиял. Волосы у него за последние два года поредели, но мускулистые руки и ноги невольно привлекали внимание: он был в велосипедной майке, шортах из лайкры и похожих на башмачки эльфа черных кроссовках на липучках. С широкой улыбкой он без обиняков объявил Рут, что рак находится в стадии ремиссии, но его сразила новая болезнь.

— Мышечная атрофия! — чуть ли не с восхищением пояснил он. — После четырех часов на велосипеде я отрубаюсь. Через пять лет мне придется опираться на ходунки, — признался он как ни в чем не бывало, словно они обсуждали пластику десны.

Рут испытала отвратительное чувство. Она призналась себе, что таила слабую надежду на возможность флирта, обмена долгими выразительными взглядами, — не столько в отместку Моргану, сколько потому, что, как и Лиззи после романа с Гэвином, она словно потеряла часть себя из-за связи Моргана с Шарлин и хотела узнать, безвозвратно или нет. Теперь она стыдилась своей вульгарной затеи: этот человек борется за жизнь, и с ее стороны стрелять глазками над чашкой латте невероятно пошло.

— Мне очень жаль, — проговорила она, имея в виду не только его недуг.

Эйб снова просиял.

— Неприятно, конечно, но эта зараза меня не убьет. Пока могу, наворачиваю километры на велике.

Рут рассказала ему про мальчиков, про свою работу и постоянную занятость.

— А как ты развлекаешься? — поинтересовался Эйб.

— Развлекаюсь? Ну, читаю, кино смотрю… — Прозвучало не особенно весело. — И еще мы много путешествуем. — Тоже не бог весть какое развлечение, поскольку ей все равно приходится следить за детьми, которые вечно забывают лыжи, или Морганом, который нервничает из-за низкого пульса. К сожалению, она не могла сказать, что рисует, или играет на пианино, или стала мастером спорта по плаванию. Рут понимала, что Эйб тоже оценивает ее, и ей хотелось прямо сейчас достать телефон и записаться в поход по Гималаям с группой подруг. Вот это было бы развлечение.

Собственно, она чувствовала себя жалкой.

— Надеюсь, жизнь перестанет быть такой сумасшедшей, когда мальчики пойдут в колледж, — пробормотала Рут.

— Ты должна заботиться о себе, Рут, — сказал ей Эйб.

— Да я забочусь! — запротестовала она. Но голос звучал фальшиво. Она заботилась обо всех на свете, кроме себя. Рут вспомнила, как мать холодными зимними утрами взбалтывала яйца, чтобы накормить детей завтраком перед школой. Но потом у Лиллиан было четыре, пять или шесть часов на себя, и она проводила их в комнате на третьем этаже. Писала. Творила. Хоть никогда ничего и не опубликовала. Была ли она больше довольна своей судьбой, чем Рут?

Еще один вопрос, который навсегда останется без ответа.

Скоро время истекло. Рут и Эйб встали и обнялись, и она пообещала, что напишет, когда в следующий раз будет в этих краях, а он — что позвонит, если когда-нибудь окажется в Вашингтоне.

— Передавай привет своим, — сказал Эйб и вышел, поскрипывая липучками, на улицу, где на парковке был пристегнут его велосипед.

Глядя, как он отъезжает, Рут подсчитала: Калебу четырнадцать, Кайлу двенадцать — до колледжа шесть лет.

Дома у Лиззи все трое собрались на кухне.

— Садитесь, — предложила Лиззи и стала прибираться.

Джордж тем временем проверял сообщения на телефоне, а Рут оглядывала обстановку. Все еще в некотором смятении после встречи с Эйбом, она пребывала не в лучшем настроении и поймала себя на осуждении. Ее не волновало, что Мюррей помог Лиззи с первоначальным взносом за дом, потому что отец помогал и ей, хотя в принципе они с Морганом не нуждались в деньгах. Но ей не нравилось большое высохшее пятно над покоробленными половицами, а также разбитое стекло в гостиной, заделанное куском картона. Выглянув в окно кухни, Рут увидела, что от клена отломилась большая ветка, оставившая рваную рану, которую нужно подровнять и покрыть защитным средством. «В самом деле, Лиззи! — подумала она. — Было бы жаль потерять такое дерево — единственное, что придает твоему гипсокартонному сарайчику некоторую солидность».

Но она промолчала. Сегодня, когда Мюррей в больнице, а сестре после вчерашней выходки угрожает арест, порицание за плохое ведение хозяйства казалось неуместным.

Рут только вздохнула.

Она заставила себя проявить к сестре снисхождение и даже похвалила стеллаж из шлакобетона.

— Здорово, что у тебя много книг, — сказала она. — Морган считает, что книги загромождают дом, поэтому нам пришлось раздать большинство из них. Я по ним скучаю. Ой, смотри-ка, у тебя есть мамин сборник сказок. — Она присела, взяв с полки потертый томик. — Отлично. Я рада, что он у тебя. — Рут помолчала. — Только не отдавай его Гэвину, — пошутила она.

Само собой вырвалось.

— Это не смешно, Рут, — осудил ее замечание Джордж.

Черт.

— И еще мне нравится, как ты расставляешь тарелки на открытых полках, — поспешно добавила Рут. — В таком французском деревенском вкусе. Приятно, что ты соблюдаешь чувство меры: один набор тарелок, один набор стаканов. Морган сплавил книги, но не смог избавиться от посуды, которую унаследовал от бабушки, хотя она совсем не в нашем стиле — золотая окантовка и все такое — и занимает кучу места в серванте; но когда я предлагаю продать сервиз через интернет, он возражает: мол, а вдруг однажды мы устроим большой прием на День благодарения и пригласим всех друзей…

— Рут, — прервал ее Джордж, — хватит сравнивать. Никто не критикует тебя за твой образ жизни.

— Я просто рассказываю Лиззи, что мне нравится в ее доме.

— Только почему-то это выглядит как хвастовство, — ответил Джордж. — Мы все разные: Лиззи преподаватель, я медбрат, а ты юрист. Все мы хороши по-своему.

Его слова привели Рут в раздражение.

— Вот не надо устраивать тут доморощенный психоанализ. — Она действительно хотела провести мирное утро с братом и сестрой, но Джордж все время вставлял палки в колеса, и это вывело ее из себя. — Кстати говоря, — начала она, — я знаю, что вы не желаете ничего слышать, но кто-нибудь из вас был у отца в подвале? Там повсюду мышиные экскременты и воняет дохлятиной. Думаю, надо вызвать дератизатора.

— Я поставлю ловушки, — пообещала Лиззи. — Все равно дератизатор сделает то же самое.

— Ладно, — сказала Рут, — но…

— Что «но»?

Рут понимала, как все будет выглядеть на практике. Лиззи поставит ловушки и забудет о них, а Мюррей даже не будет знать, где они. В результате дом совсем провоняет дохлыми мышами.

Поэтому она сказала напрямик:

— Вот только дератизатор будет приходить и проверять свои ловушки.

— И что это значит? — подбоченилась Лиззи.

Рут проследила взглядом за комком пыли, который перекатился в угол.

— Так что же ты имеешь в виду, Рут? — настаивала Лиззи.

Рут не отказалась бы закурить. Она относилась к тому счастливому типу курильщиков, которым хватает одной-двух сигарет в неделю, но в семье об этом никто не знал.

— Я думаю, что порой ты слишком занята собственной жизнью и уделяешь отцу меньше внимания, чем хочешь изобразить.

Лиззи надулась:

— Вообще-то, я бываю там чаще тебя.

— Допустим, — кивнула Рут, — но что ты делаешь, когда бываешь там?

— Готовлю еду, — резко отозвалась Лиззи, — мою холодильник, играю с отцом в карты и помогаю ему с подсолнухами. Но ты права: я не отрабатываю навыки уничтожения грызунов.

— Значит, он оставляет еду тухнуть в холодильнике? Вот видите? — Она переводила взгляд с Лиззи на Джорджа и обратно. — Он не должен жить один, особенно если учесть, что случилось сегодня утром.

— Ему ничто не помешает забывать еду в холодильнике и в пансионате «Сосны», — заметил Джордж.

— Я говорю о другом. За последние два дня я уже сто раз это повторила и не понимаю, почему вы оба так сопротивляетесь, — я говорю о том, что ему не следует жить одному. Особенно теперь. А вдруг у него случится настоящий инсульт и никого не будет рядом? В таких случаях нельзя просто сидеть и ждать, нужна неотложная помощь. В «Соснах» он сможет дернуть за веревочку — и скорая тут как тут.

— Значит, купим ему сигнальное устройство вроде тех, что вешают на шею, — сказала Лиззи.

— И все равно помощь приедет не скоро. Кроме того, отцу нужна круглосуточная забота. Я бы предпочла иметь план, а не принимать решение в последнюю минуту.

— Ты, видимо, забыла, Рут, что я работаю в больнице и знаю все виды медицинских услуг, — заметил Джордж. — Можно договориться об уходе на дому. И я готов переехать чуть поближе.

Рут покачала головой:

— Вы оба зарываете голову в песок.

— Погоди-ка, — произнес Джордж. — А ты забыла, что сказал отец вчера вечером? Он совершенно ясно выразился, что не хочет переезжать. Как бы тебе понравилось, если бы тебя вышибли из собственного дома? «Эй, папа, забирай любимое кресло, а диван оставь, для него там места нет». И что он будет делать в интернате целый день? Он там со скуки помрет.

— Иногда в таких заведениях есть сады, и старики в них работают, — не растерялась Рут.

— Тоже мне радость — выращивать морковку в корыте. Ему нравится сажать подсолнухи целым полем, а не копаться в грядках с редиской, — возразил Джордж. — Думаешь, ему разрешат притащить трактор в дом престарелых? Тебя здесь не было, когда папа его купил: он радовался, как ребенок в Рождество. Я думал, он доедет на нем до самого Вермонта. Нельзя сбрасывать со счетов качество жизни.

Рут не стала опровергать этот аргумент. Но сколько еще отец сможет ухаживать за полем подсолнухов? Его нынешний образ жизни нужно сопоставлять с преимуществами дома престарелых — причем прямо сейчас, пока не случилось ничего страшного и они могут предотвратить непоправимое. Она считала, что размышляет разумно. Ясно же как день: надо оценивать затраты и выгоды. Неужели брат с сестрой этого не видят?

Рут решила зайти с другого боку.

— Давайте поездим по интернатам, — предложила она. — Я могу остаться еще на пару дней. Отправимся в Конкорд и устроим своеобразный тур. Может, когда отец побывает в таких учреждениях, то перестанет их бояться.

— Я не могу, — ответила Лиззи. — Я буду в тюрьме.

«Ой, пожалуйста, не надо драматизировать», — подумала Рут. У нее было отчетливое впечатление, что Лиззи все еще не хочет признать безрассудность своего поступка, и Рут устала от инфантильности сестры.

— Теперь ты видишь, как твое маленькое приключение осложняет жизнь?

— Все никак не успокоишься, да? — огрызнулась Лиззи.

— Да нет, — покачала головой Рут, — просто размышляю.

— О чем ты размышляешь?

— Может, и приступ у отца случился из-за переживаний по этому поводу.

— Ну хватит, Рут! — гаркнул Джордж.

— Я просто говорю, что Лиззи следует признать свою вину.

— Встать, судья Рут идет! — саркастически воскликнула Лиззи.

— Может, это и совпадение, — продолжала Рут. — А может, и нет, кто знает.

— Да пошла ты! — рявкнула Лиззи.

— Перестаньте обе, — попытался утихомирить сестер Джордж.

Рут резко встала.

— Наверное, пора ехать в больницу.

— Когда вы грызетесь как собаки? — скривился Джордж. — Нет уж, спасибо.

— Ну что ж, я буду рада поговорить с отцом наедине, — ответила Рут. — Если вы не возражаете.

— Катись, — бросила Лиззи. — Нет никаких причин проводить вместе целый день.

Будучи юристом, Рут умела быстро переходить от нападок к пожатию рук и шуткам, но ее порядком утомили выкрутасы сестры. Она ведь не предлагает расставаться до конца дня! Она-то надеялась более подробно обсудить семейные дела и предполагала, что они с Лиззи прекратят грызню хотя бы ради отца. Только по этой причине она и подняла неприятную тему.

Было бы невежливо напоминать Лиззи, что ради визита сюда она, Рут, потратила четыреста долларов, потеряла двадцать оплачиваемых рабочих часов и пропустила две игры в футбол, в которых участвуют ее дети.

— Ладно, — процедила она. — Поехали.

Лиззи схватила ключи и направилась к двери. Рут пожалела, что не взяла напрокат машину.

Прежде чем зайти в палату, Рут остановилась у сестринского поста, чтобы узнать, есть ли какие-то изменения в самочувствии отца. Какое у него сейчас давление? Когда его последний раз осматривал врач? Медсестры оказались не слишком дружелюбными, но Рут это не особенно волновало. Кто-то же должен наблюдать за динамикой состояния пациента.

Потом она прошла по коридору к палате. Дверь была полуоткрыта. Внутри разгоралась дискуссия.

— …Тропой инков в списке моих планов на всю жизнь, и мне пришлось внести значительную сумму, так что, если я не поеду, она должна хотя бы возместить мне и эти потери.

— Ладно, но уголовные обвинения? Нужно ли идти таким путем?

— С ожогом второй степени? Сто пудов.

Рут распахнула дверь. Сосед Мюррея бесстрастно взглянул на нее.

— Ни хрена себе, как вы похожи, — заметил он.

— А вы, должно быть, Гэвин, — ровным голосом проговорила она.

— Это моя дочь Рут, — представил ее Мюррей. — Старшая из всех. Адвокат.

— Фу-ты ну-ты, — уронил Гэвин.

— Вас положили в больницу из-за ожога? — вежливо спросила Рут.

— Нет, они заявляют, я не слежу за сахаром. Просто смех. Что я могу сделать, если сахар время от времени зашкаливает? Хотя, конечно, ожоги по всей руке не на пользу диабетику. Знаете, что мне нравится в вашей сестре? Она ведет себя как подросток.

Лиззи не говорила, что Гэвин диабетик. Рут вспомнила о принципе ответственности за ущерб независимо от тяжести последствий. Непредвиденные обстоятельства.

— Ну если она ведет себя как подросток, почему вы вообще связались с ней? — спросила Рут. — Человек вашего возраста, женатый, почти пенсионер… Это у вас такой образ жизни — трахать женщин в два раза моложе?

— Рут, — одернул ее Мюррей.

— Нет-нет, пусть выпустит пар, — усмехнулся Гэвин.

Рут нашла его замечание оскорбительным. Как ответила бы мама? Рут была уверена: Лиллиан не дала бы наглецу спуску.

— Я не «выпускаю пар», — возразила она. — Я говорю то, что считаю нужным. Вся эта история с моей сестрой вообще не должна была случиться. Вы использовали Лиззи, сыграли на ее чувствах. А если бы она влюбилась в вас? Вы будто специально нарывались на неприятности. Может, именно пикантность вас и возбуждает, но это непотребство. Скажите спасибо, что она не страдает по поводу разрыва.

— Не похоже, что она не страдала, когда пришла за поваренной книгой, — заявил Гэвин. — Мне она показалась весьма расстроенной.

— Да, потому что вы испортили семейную реликвию! — Тут Рут задалась вопросом, можно ли подать иск о халатности, приведшей к порче имущества.

— Ой, да перестаньте вы, — отмахнулся Гэвин. — Это всего лишь сборник рецептов. К тому же дело вовсе не в нем.

— И в чем же, по-вашему?

— Спросите Лиззи.

Что еще Лиззи утаила? Рут повернула помолвочное кольцо бриллиантом к ладони, чтобы не забыть спросить сестру. А пока придется обходиться теми сведениями, которые у нее есть.

— Что касается обвинений в нападении, — продолжила она, — то Лиззи рассказывает другую историю. Она говорит, что вы пытались выхватить чайник и как раз поэтому вода попала вам на руку. Она не хотела вас ошпарить.

— Конечно, она будет отрицать. А чего вы ожидали? Но моя дочь была там и все видела, а факт в том, что ваша сестра практически плеснула в меня кипятком. Мне пришлось скрутить ее, и вот результат. — Он помахал мумифицированной лапищей.

Нарастающее чувство неловкости заставило Рут отвести взгляд от собеседника. Неужели ее сестра действительно была в такой ярости? Если да, то по какой причине?

— Это досадное недоразумение можно уладить, заплатив за новый ноутбук, — предложила она. — Нет необходимости прибегать к закону. Правда, папа?

Мюррей, чистивший ниткой зубы, что-то пробурчал.

— Вы оба ошибаетесь, — заметил Гэвин. — Поскольку, если честно, я хочу, чтобы она поволновалась о том, что может попасть в тюрьму.

— Очень взрослый поступок с вашей стороны.

— Ой, умерьте свою спесь.

— Нет, я все-таки еще кое-что скажу, — возразила Рут. — Все это время вы были женаты. Уверена, супруга не очень рада вашим развлечениям.

— Глупое предположение, — ответил Гэвин. — Я точно так же могу допустить, что и ваш брак — туфта. Вы ведь замужем? Брак — это сложный институт. Люди живут вместе по самым разным причинам.

— И каковы ваши?

— Финансовые, если хотите знать правду. И раз уж вы такая праведница, скажите мне: а на чем держится ваш брак? Дайте догадаюсь. Двое детей. Двойной доход. Дорогая ипотека, Малая лига по бейсболу, занятия музыкой, домашние задания, ужин каждый вечер, и это еще пятьдесят на пятьдесят. Вы всё рассказываете друг другу? У вас остается время для занятий любовью? Что вас связывает?

Рут не знала, что сказать. Если честно, слова Гэвина уязвили ее, ведь он был прав, особенно в контексте разговора с Эйбом. Она действительно многого не рассказывала Моргану. Начиная со всяких мелочей: например, как ее раздражает, что он стрижет ногти над раковиной в кухне. Не говорила и о более существенном: скажем, о страхе проснуться в семьдесят лет и понять, что в юридической фирме она угробила всю жизнь на споры с людьми и попытки оградить крупные корпорации от радаров Министерства юстиции.

Да. Она не говорила об этом Моргану из опасения, что он, со своей стороны, тоже начнет перечислять, что ему не нравится в их браке, и потом она помянет Шарлин, а он скажет: «Ты никогда мне этого не забудешь, да?», и однажды вечером они посмотрят друг на друга поверх зубных щеток и осознают, что, возможно, весь их брак — пустая затея.

Потому что, в самом деле, что их связывает, кроме детей? Точно не секс — они всегда очень устают к ночи. И не общие увлечения — Морган ездит на мотоцикле, бегает, ходит на лыжах, но всегда только с товарищами, без нее, поскольку она совсем не в той физической форме и не может соответствовать. Общие ценности, подумала Рут, но тут же вспомнила о том вечере в доме на побережье, когда Морган, непривычно игривый, захотел секса и собирался разрешить мальчикам скачать фильм, хотя они договорились не использовать во время отдыха никаких цифровых развлечений. Казалось бы, малость, но для Рут она означала, что Морган готов отказаться от принципов ради собственного удовольствия.

Внезапно ей захотелось прямо сейчас позвонить Моргану, сесть в самолет, прилететь домой и упасть в постель с мужчиной, за которого она вышла замуж, — не с тем, кем он стал сейчас, а с тем, в кого она влюбилась двадцать лет назад в юридической школе: кто дурачился, когда все остальные угрюмо грызли гранит науки и волновались о том, чья была лиса;[32] кто кругами катался по двору на мотоцикле в цилиндре и пообещал достать ей такой же головной убор, если она сядет позади и уедет с ним; кто пригласил ее к себе в квартиру на третьем этаже и заварил китайскую лапшу, а потом, когда они лежали в постели, провел пальцем по ее вздернутому носу и признался, что ждал этого момента с самого первого дня, когда на занятии по контрактному праву ее вызвали изложить факты о судебном случае и она опозорилась перед всей группой.

— Не отвечайте на мой вопрос, — сказал Гэвин. — Я и так догадываюсь, что все не так, как было раньше. У вас есть работа, двое детей, вы заколачиваете бешеные деньги, и вам в голову не приходит бросить привычный образ жизни только потому, что земля больше не уходит из-под ног.

Откуда он все это знает? Некоторые факты могла рассказать ему Лиззи, но она не в состоянии влезть сестре в душу. Чаще всего даже сама Рут блуждала в потемках собственной души.

— Ни хрена вы не знаете о моей жизни, — холодно проговорила она.

— Именно об этом я и толкую, — ответил Гэвин. — Вот и вы не учите меня жить.

Не желая выдать свое потрясение, Рут перевела взгляд на отца и увидела, что он закрыл глаза и сложил на животе руки с дряблой рябой кожей и проступающими голубыми венами.

— Папа, — позвала она. — Ты спишь?

Не открывая глаз, Мюррей подстроил слуховой аппарат.

— Пойду попрошу, чтобы Гэвина перевели в другую палату, — сказала Рут. — О чем они только думали, когда клали его сюда?

— Как будто сестры знают о наших взаимоотношениях, — усмехнулся Гэвин. — Но ради бога, я не против. Я бы предпочел лежать в палате, где никто не напоминает мне о вашей сестре. Девица больна на всю голову. — Он покачал головой: — Ну и водевиль!

Прежде чем пойти к медсестрам, Рут позвонила Моргану. На мобильный он не ответил, поэтому Рут набрала номер домашнего телефона. Трубку взял младший сын, Кайл.

— Где отец? — спросила она.

— Не знаю, — промямлил Кайл.

— То есть его нет дома?

— Наверное.

— И он не сказал вам, куда ушел?

— Может, Калебу и сказал.

— Позови Калеба к телефону.

Через минуту подошел Калеб.

— У меня очень странно болит колено, — пожаловался он. — Когда я сгибаю его, простреливает до самых пальцев.

У Калеба все время что-нибудь болело, и Рут в конце концов заключила, что лучший рецепт — одна доза сочувствия, одна доза талейнола и запрет пользоваться интернетом.

— Где отец? — спросила Рут.

— Сказал, у него встреча.

— В воскресенье?!

— Не ори на меня, мама, я просто передаю его слова. И у меня дико болит колено.

— Он сказал, когда вернется?

— Нет. А ты когда приедешь?

— Не знаю. У дедушки случился небольшой удар. — Она ожидала, что Калеб ужаснется, но он принял новость равнодушно. — Я собиралась вернуться завтра вечером, но, возможно, придется остаться чуть подольше и помочь дедушке. Но я бы очень хотела поговорить с отцом.

— Позвони ему на мобильный.

— Звонила, не отвечает.

— Мама, расслабься. Так а что мне делать с коленом?

— Прими талейнол и приложи лед, — велела Рут. — И в «Гугле» ничего не смотри.

— Я уже посмотрел, — ответил Калеб, и ей показалось, что она услышала шмыганье носом. — С боли в ногах начинается рак костей.

— У тебя нет рака костей, Калеб, — вздохнула Рут. — У тебя болезнь роста. Пожалуйста, попроси отца, чтобы он мне позвонил, когда придет домой.

Она нажала на отбой и представила, как Морган в ванной дешевого отеля старательно намыливается, чтобы, прежде чем идти домой, смыть запах другой женщины, а Шарлин в номере сует в карман его джинсов магнитный ключ — своего рода визитную карточку, которую Рут найдет через неделю, складывая вещи в стиральную машину.

Глава 13 Тик-так

Больше всего на свете Джордж не любил сравнений. У кого круче дом, лучше машина. Кто зарабатывает больше денег. Кто быстрее бегает марафон. Кто любимый ребенок. По-простому говоря, Джордж ненавидел членомерство.

У него был нюх на подтекст. Он мог засечь подсчеты еще до того, как собеседник успевал сообразить, что взвешивает свои и чужие достоинства. И когда Рут начала хвалить книжные полки Лиззи и декор ее кухни, Джордж оборвал сестру, поскольку знал, что она думает примерно следующее: «Какое счастье, что я зарабатываю достаточно, чтобы жить в деревянном каркасном доме в два этажа со встроенными лакированными шкафами и непротекающей крышей. Слава богу, что я не обречена прозябать в северном Нью-Гэмпшире в окружении простаков, поддерживающих Трампа. Как же замечательно, что я старший и самый серьезный ребенок в семье, потому что мне бы не хотелось стать жертвой эмоционального всплеска, заставляющего поливать кипятком компьютер бывшего любовника».

Что-то в таком духе.

С точки зрения Джорджа, после отъезда из родительского дома Рут вела себя крайне заносчиво. Сначала она поступила в небольшой колледж в Мэне, где научилась смаковать томалли.[33] После этого отправилась в юридическую школу Нью-Хейвена и стала использовать в телефонных разговорах слова вроде «безотносительно». А потом получила работу в крупной юридической фирме в Вашингтоне и теперь явно не собиралась возвращаться к своим новоанглийским корням. И все бы ничего, если бы Рут не пыталась вставлять в любой разговор намеки на свой изысканный образ жизни. Она произносила на французский манер самые расхожие названия вроде «круассан» или «Буэнос-Айрес» («Буэнозэ-эр»). В ресторане она просила положить в салат именно яйцо пашот (которое Джордж считал отвратительным) или добавляла: «И будьте любезны принести соус сирача» — видимо, с намерением невзначай обронить, что пристрастилась к нему на Бали.

«И без крутонов, пожалуйста», — добавляла она, что раздражало Джорджа, поскольку он считал низкоуглеводную диету полной чушью и с удовольствием сыпал гренки в чили.

Он несколько раз приезжал к ней в гости и с неохотой признавал, что они с Морганом действительно живут стильно. У них были даже приспособления, улучшающие вкус вин: аэраторы, обогащающие кислородом только что открытое красное. Около гостевой комнаты находилась отдельная ванная с полотенцесушителем и двумя махровыми белыми халатами. На столик в прихожей Рут всегда ставила свежие цветы и меняла их каждую неделю на новый изысканный букет; в секционном диване в гостиной мог бы утонуть великан. Дом Рут напоминал бутик-отель, и гребной тренажер Моргана напротив огромного плоского телевизора вовсе не портил впечатления.

Сам Джордж снимал небольшую квартиру в районе Конкорд-Хайтс. Поскольку все деньги он тратил на путешествия, то так и не накопил на покупку дома, что ничуть его не волновало, зато волновало Мюррея, который все время предлагал сыну «одолжить» некую сумму на первоначальный взнос. «Я просто вычту ее из твоей доли наследства», — говорил отец, но Джордж не хотел владеть домом. У него не было желания конопатить окна и беспокоиться о замерзших трубах. Ему нравилась его жизнь, свободная и не связанная обязательствами во всех смыслах слова; четыре дня в неделю он ходил на работу в больницу, потом отправлялся на скромную тридцатикилометровую пробежку или дома общался через интернет с другими бегунами.

Включая, до последнего времени, Саманту. Разведенная сорокадвухлетняя Саманта жила в Бостоне с дочерью восьми лет. Джордж познакомился с ней в прошлом июне во время марафона в Колорадо, где они вместе задавали темп. У Джорджа, как и у Лиззи, были длительные отношения после тридцати, но они развалились несколько лет назад, поскольку его девушка хотела детей — а Джордж нет. Он считал, что дети делают человека слишком уязвимым: родителям есть что терять.

А если приемный ребенок? — размышлял Джордж в том июне и летом даже позволил себе несколько раз поужинать с Самантой. В начале августа они вместе пробежали марафон, потом провели ночь в гостинице. Отношения выглядели многообещающими.

Но через неделю Джордж вдруг испугался. Саманта пригласила его поехать с ней и ее дочерью на пляж, и пока Джордж наблюдал, как девочка резвится в волнах, он мог думать только о подводных течениях. В небе собрались тучи, и он начал бояться грозы. Когда они ели бургеры, Джордж волновался о кишечной палочке. Он сделался паникером даже рядом с восьмилетней девочкой, которую видел первый раз в жизни. Что же будет, если он привяжется к ней или заведет своего ребенка!

Так что на следующие выходные у Джорджа неожиданно появились планы, а когда Саманта предложила в День труда[34] пойти в поход, он соврал, что уезжает к отцу. Ее он не пригласил, а сам провел уик-энд за колкой дров и укладыванием поленниц и вечером улегся спать в одиночестве с ноющими от усталости плечами.

Вскоре после полудня Джордж и Лиззи вернулись в больницу, сочтя, что у Рут было достаточно времени, чтобы поговорить с отцом наедине. Выходя из лифта, они увидели, что Рут спорит с медсестрой. Она лихорадочно замахала брату и сестре.

— Догадайтесь, кого положили в палату к отцу!

Лиззи побледнела:

— Почему он еще здесь?

— Не знаю, что-то с сахаром в крови. Не могу понять, почему они вдруг решили положить его в палату к отцу, хотя пытаюсь исправить положение. Вот такие дела. Уверена, у папы подскочит давление.

Лиззи направилась к палате.

— Подожди, Лиззи, — окликнул ее Джордж. — Мне кажется, тебе не надо туда ходить.

— Совершенно не надо, — согласилась Рут. — Он все еще угрожает выдвинуть обвинения.

Лиззи обернулась:

— Ты, блин, издеваешься?

— Как я и говорила: его слово против твоего, но у него есть свидетель, — напомнила Рут.

— Стерва, — выругалась Лиззи.

Джордж видел, к чему все идет: Гэвин будет упираться, Лиззи проглотит любую его наживку, и Мюррея хватит удар.

— Не ходи туда! — крикнул он. — Подумай об отце, Лиззи.

По лицу Лиззи вдруг разлилось выражение недоверия.

— Он собирается отправить меня в тюрьму, — с удивлением констатировала она. — Из-за него у меня будет криминальное прошлое. Просто невероятно.

Джордж был счастлив, что Рут не полезла в бутылку и не заявила что-нибудь вроде «сама виновата».

— Тебя не отправят в тюрьму, — заверила сестру Рут. — Получишь пару лет условно с испытательным сроком, и то если сукин сын действительно подаст иск. А у меня, если честно, возникло впечатление, что он просто пытается напугать тебя. Это пустые угрозы. Подожди, я еще раз попрошу медсестер перевести Гэвина в другую палату.

— Давай лучше я, — предложил Джордж.

Рут удивилась, потом сконфузилась.

— Ладно, — согласилась она.

На сестринском посту Джордж узнал, что мистера Лэнгли поместили в палату к мистеру Блэру, чтобы диабетик не подхватил инфекцию: больница маленькая, и другие палаты в этом крыле заняты заразными пациентами.

— Увы, им никуда друг от друга не деться, — развела руками медсестра. — Придется этим двоим уладить свои разногласия, что бы там между ними ни произошло.

Джордж так и передал Рут и Лиззи.

— Знаете что, — сказал он, — сходите в кафетерий или еще куда-нибудь, а я посижу с отцом. — Пускай у сестер будет возможность помириться после утренней стычки. — А я задерну занавеску между ними. Я уже имел беседу с Гэвином. Больше мне нечего ему сказать.

— Не говори ему, что Лиззи здесь и что к нам приходили из полиции, — проинструктировала его Рут. — Но можешь упомянуть, что у Лиззи есть адвокат.

Джордж устало прикрыл глаза.

— Тебе обязательно контролировать каждый шаг?

— Я понимаю значение каждого шага, — возразила Рут.

Джордж вздохнул.

— Знаю. Но ты можешь просто немного помолчать? — И, не давая Рут шанса нагрубить в ответ, он оставил своих сестер у лифта и направился в палату к отцу.

Гэвин поднял взгляд от электронной книги:

— Супер. Опять ты.

Проверяя показания мониторов, Джордж держал руку на плече Мюррея. У них с отцом не было, что называется, демонстративных родственных отношений; Мюррей обычно не стремился обниматься, разве что во время прибытия или отъезда по важным поводам. Но, будучи медбратом, Джордж знал целебную силу прикосновения и не собирался менять свои профессиональные привычки только потому, что пациентом оказался его отец. Мюррей вытянул шею:

— Я еще жив?

— Насколько я могу судить, — кивнул Джордж.

— А я? — спросил Гэвин. — Может, это все дурной сон?

Джордж не удостоил его ответом. Он придвинул стул, сел рядом с отцом и дал ему пластиковую кружку с крышкой и гофрированной на сгибе трубочкой:

— Попей.

Мюррей послушно взял в рот трубочку. Он совершал это простое действие с особым старанием, говорившим о неуверенности, необходимости сосредоточиться. Несколько капель пролилось на щетинистый подбородок, и Мюррей смахнул их, после чего вытер палец о простыню.

— Помнишь прибор для измерения давления, который есть у тебя дома? — спросил Джордж.

Мюррей кивнул.

— Хорошо. Я хочу, чтобы ты каждое утро им пользовался. И еще тебе придется носить браслет с тревожной кнопкой.

— А что это?

— Такое приспособление, чтобы ты мог подать сигнал о помощи, если упадешь.

— Хватит обращаться со мной как со стариком, — буркнул Мюррей.

— Ладно, — ответил Джордж. — Я согласен.

Он встал и задернул занавески вокруг кровати Мюррея. Хотя Гэвин все равно мог слышать их, это давало иллюзию приватности.

— Послушай, я не хочу, чтобы ты переезжал в дом престарелых, — объяснил Джордж. — Но ты должен рассуждать трезво. В случае удара помощь нужно оказать очень быстро.

— Мой дядя умер от удара, — заметил Гэвин из-за занавески.

— Я многого не прошу, — продолжал Джордж. — Только измеряй давление и носи сигнальное устройство. Тогда мы не будем волноваться. Ты ведь не хочешь, чтобы твои дети все время сидели как на иголках?

— Хорошо, — согласился Мюррей. — Но не уговаривай меня не забираться на лестницу и бросить работу в подсолнуховом поле.

— Следующей весной ты снова хочешь посадить подсолнухи? — полюбопытствовал Гэвин.

Джордж выглянул в щель между занавесками. Халат Гэвина распахнулся на груди, обнажив жесткие седые волосы.

— А ты возражаешь?

— Я просто интересуюсь подсолнухами, — ответил Гэвин.

— Тогда посмотри про них в интернете, — бросил Джордж через плечо.

— Они требуют много воды, — сказал Мюррей. — И птицы любят их клевать.

— А когда ты их сажаешь? — осведомился Гэвин.

— Когда появляется мошкара — где-то в середине мая. Высаживать надо с севера на юг, чтобы они поворачивались к востоку.

Джордж начал раздражаться и, чтобы справиться с этим чувством, спросил себя: «Что плохого в том, что два старикана хотят говорить о подсолнухах?»

— В Вермонте есть одна фирма, где из масла делают морилку, — сообщил Мюррей. — Подсолнечное масло сейчас очень востребовано, если ты интересуешься продажей.

— Нет, — ответил Гэвин. — Я хочу делать биодизельное топливо.

Джордж обернулся:

— Да? Бросишь писать?

— Нельзя сидеть за столом целый день, — пожал плечами Гэвин.

— Тогда выращивай свои подсолнухи, но информацию добывай сам! — рявкнул Джордж и резко задернул занавески.

— Я все равно слышу все, что вы говорите, — заметил Гэвин.

Джордж злился. Он намеревался подольше поговорить с отцом по поводу его здоровья, ведь теперь Мюррею волей-неволей придется его слушать. Когда, например, он последний раз делал колоноскопию? Обследовался на предмет рака кожи? Но обсуждать эти темы в присутствии Гэвина совсем не хотелось.

Внезапно Джордж ощутил, как трагически утекает время. Он еще столько всего не сказал отцу. Как сильно он его любит. Что в возрасте восьмидесяти одного года хочет быть похожим на него — активным и имеющим увлечения вроде выращивания подсолнухов. Ему хотелось спросить, каково это — войти в последнюю стадию жизни. Есть ли у Мюррея список поступков, которые обязательно нужно совершить? Боится ли он смерти? Верит ли в загробную жизнь? И главный, самый важный вопрос: как ему удалось пережить потерю жены и ребенка?

Но как задавать такие вопросы, когда рядом греет уши Гэвин?

Джордж взял отца за руку. Мюррей вздрогнул, отдернул ее, но потом успокоился и позволил сыну держать свою ладонь. Кончиками пальцев Джордж аккуратно массировал основание большого пальца на руке отца, потом перешел на тыльную сторону кисти и стал делать пальцами расслабляющие круговые движения. Он заметил, что мизинец не выпрямляется. Вероятно, артрит; Джордж не знал, что у Мюррея больные суставы. Чего еще он не знает о своем отце?

Мюррей закрыл глаза и через некоторое время повернулся и дал сыну другую руку. Джордж придвинулся ближе и стал массировать ее тоже, машинально двигая пальцами. Он вспомнил, как в детстве отец учил его держать биту и замахиваться, помнил запах отца летними вечерами — терпкий запах мускуса и джина. Теперь руки у Мюррея загрубели, пальцы стали узловатыми, и от старика шел несвежий, кислый дух.

Словно прочитав его мысли, Мюррей спросил, не может ли Джордж найти ему зубную щетку.

— И я бы не отказался от чашки кофе, — добавил он. — Если тебе удастся пронести ее потихоньку от медсестры.

— Пока тебе нельзя пить кофе, папа, — напомнил Джордж. — А щетку я достану. — Он слегка сжал плечо отца и вышел из палаты. Возможность сказать важные слова была упущена, и, хотя Джорджу очень хотелось свалить всю вину за это на Гэвина, он знал, что главная причина кроется в его сдержанности по отношению к отцу, когда дело касалось эмоций.

«Будь честнее, — велел он к себе. — Хватит ждать. Скажи Рут, что на самом деле уважаешь ее. Скажи Лиззи, что не можешь всегда стоять за нее горой. Скажи Саманте, что ты просто немного испугался».

И еще надо сказать отцу, что после его смерти трое его детей сохранят семейные узы.

Глава 14 Одна и одна десятая

Никто не любит лежать в больнице. Там шумно: непрестанные звонки, колокольчики, свистки, сообщения по трансляции. Никакого уединения. Микробы. Отвратительная еда. Уколы с утра до ночи.

Тем не менее Мюррей благодарил случай за возможность попасть сюда — даже притом, что в двух шагах от него лежал Гэвин Лэнгли. Здесь он чувствовал себя защищенным от своих детей: тут они не посмеют пилить его. А также не будут ссориться в присутствии посторонних, это ведь неприлично.

К тому же здесь за ним ухаживали. Мюррей вспомнил, как после рождения Лиззи врач оставил Лиллиан в больнице подольше. Мюррей тогда еще удивился, что Лиллиан не возражала: разве ей не хочется домой, в собственную постель? Чтобы быть в кругу любящих ее людей? Она ничего не сказала ему, а Мюррей только сейчас догадался: в больнице тебе приносят завтрак, обед и ужин в постель; кто-то меняет младенцу подгузники; нет голодных ртов, которые требуют еды; нет справок от родителей, которые надо подписывать; никто тебе не помешает принять душ; можно спать, сколько хочешь.

Теперь Мюррей все понял. Это приятно: не думать, что приготовить на сегодня, и не убирать за собой. Потому что, по правде говоря, в последнее время ему стало тяжело. По временам наваливалась усталость, и было трудно, например, симулировать интерес к филе лосося, которое он купил с самыми лучшими намерениями, но пережарил, откусил пару раз и выбросил остатки в мусор. Порой его озадачивала чековая книжка. Иногда он не мог понять инструкции автоответчика: надо нажать двойку или тройку?

Так что пребывание в таком месте, где не нужно контактировать с реальным миром, определенно сулило облегчение — даже если приходилось делить палату с Гэвином.

Который читал электронную книгу. Мюррей книг не захватил и жалел об этом. А Гэвин подготовился. К тому же недавно к нему приходила дочь и принесла латте. Мюррей концептуально возражал против того, чтобы платить пять долларов за кофе, но в данный момент он бы с удовольствием выпил чашечку, тем более что все, включая Джорджа, вознамерились отказывать ему в кофеине.

В конце концов из-за отсутствия книги Мюррей стал проявлять непоседливость. Джордж ушел около часа назад, чтобы присоединиться к Рут и Лиззи; они собирались заказать две пиццы и около шести принести их в больницу. Сейчас, глядя в окно, Мюррей видел, как лежащие на горах мягкие тени темнеют и превращаются перед сумерками в синие и лиловые. Дома в это время он бы помогал Бойду доить коров, думал бы об ужине, предвкушал вечер с детьми.

Наконец он не выдержал:

— Что ты читаешь?

— Кто, я?

— Ну а кто еще?

— «Сердце тьмы».[35]

Мюррей обдумал его выбор.

— Отличная книга, но тяжеловата для чтения в больнице, тебе не кажется?

— Каждый год ее перечитываю, — ответил Гэвин. — Я ужасно обрадовался, когда сняли «Апокалипсис сегодня».[36]

Мюррей знал, что Гэвин был во Вьетнаме, но тот ясно дал понять, что не любит об этом говорить. Сам Мюррей родился в 1935 году и был слишком молод для участия в войне в Корее и слишком стар для Вьетнама.[37] Когда он встречал ветеранов тех войн, то всегда чувствовал потребность извиниться, что появился на свет не вовремя.

Он не ответил на слова Гэвина и уставился в окно. Рассмотрел облако, формой напоминавшее летающую тарелку, оглядел голубую ель и решил, что океан туманным утром бывает такого же цвета. «Тоже мне, поэт», — посмеялся он над собой.

— Так что, может, тебе почитать вслух? — спросил наконец Гэвин.

— Я не скучаю, — возразил Мюррей. — Читай себе спокойно.

Гэвин отложил электронную книгу.

— Сколько тебе лет, Мюррей?

— Восемьдесят один. А тебе?

— Шестьдесят пять. — Гэвин потянулся к своей кружке с водой, такой же, как у Мюррея, с больничным логотипом. У Мюррея возникло нелепое впечатление, что они играют в одной спортивной команде.

Он сказал:

— Тебе не кажется, что ты староват для женщины тридцати восьми лет? Я говорю о своей дочери.

— Я знаю, о ком ты говоришь, — буркнул Гэвин. — Считаешь меня недоумком?

— Нет. Я считаю, что ты совершаешь неразумные поступки. На мой взгляд, это все равно как младенца совращать.

— Двадцать семь лет разницы — сущая ерунда. К тому же она прекрасно знала, на что шла.

— И на что она шла?

— Мне жаль тебе такое говорить, но мы никогда не стремились к тому, что называют долговременными серьезными отношениями.

— И это меня тоже беспокоит, — сказал Мюррей. — Считай меня старомодным, но как ты называешь такие связи — забавой?

— Забавы у студентов.

— Но тут ведь то же самое.

— Мы не были влюблены, но получали удовольствие в компании друг в друга. Давай тут и остановимся, я и так слишком много тебе сказал.

«Наверное, он прав», — подумал Мюррей. Он одновременно хотел и не хотел знать больше. Сама мысль о романе дочери еще заставляла его испытывать неловкость.

Шею сковало, и он подумал, отчего: давление или очередная ишемическая атака?

Тем временем Гэвин откинул одеяло и принялся изучать свою ногу, на удивление тонкую для такого крупного мужчины. Часть кипятка попала на голень, оставив злое красное пятно.

— Как ожоги? — поинтересовался Мюррей, радуясь, что обсуждение сексуальной жизни дочери закончено. — Болят?

— Еще бы, — ответил Гэвин. — Знаешь, на руке потребуется пересадка кожи, так что в дополнение к уголовным обвинениям я предъявлю гражданский иск о компенсации ущерба, и твоей дочери придется выплатить мне миллионы.

— Так уж и миллионы, — усомнился Мюррей, который занимался несколькими случаями по поводу изуродованных рук. — К тому же Лиззи не миллионерша. В самом деле, разве обязательно подавать в суд? Зачем привлекать закон?

— Из принципа, — заявил Гэвин. — Она гонялась за мной, как дикое животное.

— Давай прекратим. Если ты не против. У меня от этого разговора повышается давление, — сказал Мюррей.

— Дыши глубже, чувак. Рано или поздно тебе придется разбираться.

— Не придется, поскольку меня только что хватил удар.

— Микроудар. Ты говоришь как моя мать: «Не спорь со мной, у меня от тебя мигрень». Таким образом она избегала конфликтов.

Мюррей попытался представить Гэвина маленьким мальчиком, который, болтая ногами, ест сэндвичи с арахисовым маслом.

— Она еще жива?

— Условно говоря. Альцгеймер.

— Что ж, — сказал Мюррей, — жаль это слышать. — И, к собственному удивлению, почувствовал, что ему действительно жаль. — А отец?

— Умер тридцать лет назад, пошел на лодке и утонул. А твои родители?

— У матери был рак легких, — ответил Мюррей, — а через неделю после ее смерти у отца случился сердечный приступ.

Тогда стояла долгая хмурая зима. Мать лежала с кислородной маской, а отец ухаживал за ней, шаркая по дому в мягких стариковских тапочках. Они удалились в коттедж на берегу, и Мюррей проводил там с ними много воскресений, глядя на холодный серый Атлантический океан. Отошли в прошлое семейные праздники, долгие летние дни, когда они все вместе строили песчаные замки, собирали моллюсков и загорали, отчего чувствовали себя подтянутыми, веселыми, живыми. Сидя в коттедже со своими престарелыми родителями, Мюррей не мог представить более унылого места и всегда с радостью возвращался в свой дом с видом на Белые горы.

Гэвин шумно отхлебнул воды и поставил кружку на тумбочку, потом откинулся на подушку и закинул левую руку за голову.

— Раз уж мы тут застряли вдвоем, можно провести время с пользой.

— Что ты предлагаешь — петь походные песни?

— Нет, — ответил Гэвин. — Давай подумаем. Ага, вот: расскажи мне о себе какой-нибудь секрет, Мюррей. Удиви меня.

— С чего бы?

— Потому что мне скучно.

— Тогда ты первый.

— Ладно, — сказал Гэвин. — Во Вьетнаме я однажды пристрелил собаку. У нее было бешенство, шла пена изо рта. Вот я ее и пристрелил, а труп бросил там же. Всё. Твоя очередь.

Мюррей облизал губы. Они пересохли и потрескались; казалось, вот-вот лопнут.

— А что за собака? — уточнил он.

— Какая разница?! Дворняга! Бешеная дворняга. Я выстрелил ей в голову, она еще две минуты дергала лапами, а потом застыла. И теперь чертова псина мне снится, — добавил Гэвин. — Давай, твоя очередь.

Мюррей растерялся: он не знал, о чем рассказывать. Все в его жизни, кажется, было предсказуемо, ничего удивительного. Конечно, кроме того, что случилось в тот вечер тридцать два года назад.

— Если не можешь ничего вспомнить, тогда расскажи, о чем ты жалеешь, — не отставал Гэвин. — Все о чем-нибудь жалеют. Мне, например, жаль, что я не переехал в Канаду. Тогда меня не послали бы во Вьетнам и я не убил бы ту проклятую собаку. Еще жалею, что не завел детей пораньше. И что в девять лет не запретил кузену трогать мою пипиську.

— Сочувствую.

— А как насчет тебя? Ага, знаю: ты жалеешь, что подал в отставку и вышел из Конгресса, после того как тебя избрали. Угадал?

— Я не успел принести присягу, поэтому не подавал в отставку. Просто снял свою кандидатуру.

— Ну все равно. И что?

— Нет, я не жалею, что не поехал в Вашингтон. Вместо этого я служил в Законодательном собрании Нью-Гэмпшира. Тридцать лет. Я сделал много хорошего.

— И тебе этого достаточно?

— То есть?

— Масштабы-то разные. Наверное, иногда ты жалел, что не присоединился к большим ребятам в Вашингтоне?

Мюррей начал раздражаться:

— А что еще мне оставалось делать? Я только что потерял жену и сына. Мне надо было растить трех детей. Я не мог сбежать в Вашингтон и бросить их на няню.

Гэвин, казалось, задумался над его словами, и Мюррей закрыл глаза. Он хотел еще поспать. У Гэвина, однако, были другие планы.

— Расскажи мне о кампании, — потребовал он. — Это ведь тяжелое испытание для семьи. Все время на глазах у публики и прочее.

Мюррей вспомнил, как Дэниел навернулся лицом вниз около «Зиппера» и его сняли фотографы; подумал обо всех тех субботах, когда они колесили по штату в «блэрмобиле». Страдала ли его семья? Он вспомнил срывы Лиллиан: как она отбрила противника абортов во время встречи с учителями и как наорала на репортера, раскопавшего случай о вандализме в Нортгемптоне. Должно быть, трудно держать себя в руках, зная, что в любую минуту можешь что-нибудь ляпнуть. И все-таки она никогда не жаловалась.

— Все не так страшно, — произнес Мюррей.

— А чем занималась твоя жена?

— Она была домохозяйкой, — ответил Мюррей. — Но работала не покладая рук, — поспешно добавил он, поскольку слово «домохозяйка» все еще напоминало о Бетти Крокер:[38] печенье, мастика для пола и виртуозно застеленные кровати. Не стоило так называть жену. Рут права — как он мог забыть?

— О, мне известно, что это значит, — заявил Гэвин. — Моя мать занималась семьей и домом, и тех, кто говорит «всего лишь домохозяйка», надо пристрелить. Но она ведь еще и писала?

— Откуда ты знаешь?

— Элизабет упоминала.

— Да, писала, — подтвердил Мюррей.

— Что именно?

— Короткие рассказы.

— Где-нибудь публиковалась?

Неизбежный вопрос. Раньше он иногда думал: было бы легче говорить людям, что Лиллиан писательница, если бы она публиковалась. Мюррей не гордился такими мыслями, но ему правда хотелось бы показать экземпляр «Атлантика» и сказать: «Видите? Здесь напечатан рассказ моей жены».

Не в первый раз ему подумалось: сними он с Лиллиан часть домашних обязанностей, она, возможно, сумела бы что-нибудь опубликовать. Но он этого не сделал. Конечно, он ободрял жену, но на нее беспрестанно обрушивались домашние заботы вроде ремонта подвала, которые целиком поглощали ее. Он ни разу не вызвался съездить в магазин или приготовить ужин; если кто-то из детей болел, он никогда не предлагал посидеть с ними, чтобы Лиллиан могла уделить час-другой себе.

Теперь Мюррей с грустью размышлял об этом.

Он оправдывал свое поведение тем, что был кормильцем, содержал семью. Но сейчас, в разговоре с Гэвином, он подумал: если бы он дал Лиллиан больше свободного времени или хотя бы нанял домработницу, те часы, которые жена проводила в гостевой комнате на третьем этаже, могли бы вылиться во что-то ощутимое. Даже восхитительное.

— Нет, не публиковалась, — сказал Мюррей Гэвину. — Жалею, что я не догадался облегчить ей жизнь.

— Был слишком занят своими делами? Относился к себе слишком серьезно?

— Можно сказать и так.

— Ладно, а о чем ты еще жалеешь?

— Зачем мы играем в эту игру? — сердито спросил Мюррей. — Я не люблю оглядываться, предпочитаю смотреть вперед.

— Мне просто интересно, — пояснил Гэвин. — Все о чем-то жалеют. Это многое говорит о человеке.

— Тогда спроси медсестру, о чем сожалеет она, — буркнул Мюррей, — а меня оставь в покое.

— Как хочешь. — Гэвин взял электронную книгу и снова стал читать.

Мюррей, внутренне закипая, откинулся на кровать. Гэвин отворил дверь, которую старик предпочитал держать на замке, а теперь створка застряла и не закрывалась. Черт бы побрал эту больницу и этого Гэвина.

— Знаешь, о чем еще я жалею? — подал голос Гэвин.

— О чем?

— Что не был строг с дочерью. Ты видел ее. Она не особенно вежлива, да? Избалована. Жаль, что я не научил ее хорошим манерам. Видел бы ты, как она разговаривала вчера с твоим сыном. Мне было стыдно.

— А у нас в семье хорошее воспитание считалось обязательным, — заметил Мюррей, гордясь, что может похвастаться. — Когда дети брали трубку телефона, они должны были сказать: «Дом Блэров. Говорит Рут». Хотя роль злого копа играла Лиллиан, — признался он. — Только когда речь шла о Дэниеле, мы менялись местами: Лиллиан всегда ему потакала.

Он унесся в мыслях к тому дню, когда произошла авария: Дэниел вынудил их отправиться на митинг в двух машинах, чтобы ему не пришлось оставаться в городе (или, не дай бог, идти домой пешком), пока отец встречается с ветеранами зарубежных войн. Сам Мюррей был против: зачем тратить лишний бензин, но Джордж заляпал рубашку джемом, и Лиллиан воспользовалась поводом, чтобы угодить Дэниелу, так что Мюррей выехал раньше других. Теперь он раскаивался, что в тот день не настоял на своем и не усадил всю семью в одну машину.

Вот о чем он жалел.

Только делиться этими мыслями с Гэвином он не собирался.

— Лиззи когда-нибудь рассказывала о своей матери? — неожиданно заинтересовался Мюррей.

— Никогда.

— А о Дэниеле?

— Только про аварию.

— И что она говорила?

— А это уже женские сожаления. В основном она раскаивается, что затеяла с Дэниелом драку в машине, и винит себя в аварии.

— Чепуха, — заявил Мюррей. — Она не виновата. Лиллиан привыкла к детским стычкам. Она на них и внимания не обращала.

— Нетрудно представить, — продолжал Гэвин, словно Мюррей ничего не говорил. — Ты пытаешься вести машину, а дети бесятся — это очень отвлекает. Возможно, она вышла из себя. Однажды я вез дочь и ее друзей в лагерь, а они вдруг начали драться подушками. Прямо на заднем сиденье! По всему салону летали перья, я ничего не видел, и пришлось съехать на обочину — ну и разозлился же я. А в другой раз…

— Не мог бы ты замолчать? — попросил Мюррей. — Лиззи не виновата в аварии.

— Но ведь тебя там не было. Откуда тебе знать?

— Не важно откуда.

— Считаешь себя господом богом?

— Поверь мне, — настаивал Мюррей. — Это не ее вина.

— Но она определенно думает иначе. У них случилась потасовка, а потом — ба-бах — и темнота. Тут не поспоришь, правда?

— Ну, Лиззи не владеет всеми фактами, — возразил Мюррей.

— Какими фактами?

— Важными, понятно?

— Не хочешь говорить мне, скажи хотя бы своей дочери. Помоги ей снять с плеч груз того, в чем она, возможно, не виновата. Ну что там за секрет? Думаешь, я устрою по этому поводу пресс-конференцию? Вы, жители Новой Англии, такие скрытные даже по самым не…

— Лиллиан была пьяна, — перебил его Мюррей.

Гэвин замолчал.

— Да. Моя жена была пьяна.

Помолчав еще немного, Гэвин спросил:

— Насколько?

— Одна и одна десятая промилле. Шел снег, она выпила пару коктейлей и потеряла управление машиной на крутом спуске. Может, дети и дрались или она отвлеклась, но основная причина аварии состояла в том, что она села за руль в нетрезвом виде, — так мне сказали.

Гэвин, казалось, обдумывал услышанное без осуждения.

— А как вышло, что такие подробности не просочились в газеты? Ты ведь избирался в Конгресс, а это случилось как раз перед выборами.

— Потому что… — начал Мюррей. Черт с ним со всем — кому теперь есть до этого дело? Прошло больше тридцати лет, ему восемьдесят один год, и в любой момент у него может случиться удар. — Потому что коронер был моим другом.

— И что, он изменил токсикологический анализ?

— Да.

— По твоей просьбе.

— Конечно.

Гэвин присвистнул.

— И никто не узнал, что она была пьяна?

— Ну, были некоторые предположения, особенно у тех, кто поил ее коктейлями, — на мой взгляд, они и есть настоящие преступники, но это отдельный разговор. В любом случае, официально ее пьяной не признали. Содержание алкоголя записали как ноль целых три десятых.

— И за все эти годы никто не рассказал правду?

— Мы все были друзьями. Меня жалели. Зачем кому-то порочить имя Лиллиан?

Гэвин стал медленно кивать.

— А дети — они тоже ничего не знают? Потому-то Элизабет и считает себя виноватой?

— Сейчас никто, кроме тебя, не знает о том, что отчет подменили, — ответил Мюррей. — Тот коронер уже умер. Возможно, мне еще придется пожалеть о своей откровенности. Буду тебе признателен, если ты сохранишь это в тайне.

— Зачем мне трепаться? Может, я иногда и веду себя как заноза в заднице, но не делаю людям гадостей без оснований.

— Я серьезно, — предупредил Мюррей.

— Я тоже. Но, если тебе интересно мое мнение, надо обязательно рассказать об этом детям.

— Расскажу, — пообещал Мюррей, — но только когда сам сочту нужным. А ты не вмешивайся.

— По-моему, чем скорее, тем лучше. Расскажи им, когда они вернутся сюда. Возможно, ты уже на смертном одре, знаешь ли.

Мюррей усмехнулся:

— Вряд ли. — Он взглянул на часы: дети должны принести пиццу через полчаса.

Его очень опечалило, что дочь возложила на себя груз ответственности за аварию. И поскольку она никогда даже не заикнулась об этом, Мюррей внезапно со всей очевидностью понял, какой он никудышный отец. Когда разговор касался тех событий, он сразу замыкался в себе и к нему было не подступиться. Теперь, по прошествии многих лет, собственное молчание казалось ему ужасным недомыслием. Определенно стоило еще тогда все рассказать Рут, которая в шестнадцать лет могла понять необходимость хранить тайну; а со временем следовало раскрыть обстоятельства аварии и Джорджу с Лиззи.

Но он выбрал другой путь — вообще не говорил на эту тему; отчасти потому, что не хотел пятнать в глазах детей образ матери, но в основном из боязни выдать гнев, который с трудом держал в узде. У него было много вопросов, которые неизменно угрожали свести его с ума, например: «Почему она просто не сказала Чаку: нет, спасибо? Почему не позвонила мне? Почему не уследила за тем, сколько пьет? Почему, почему, почему?» А если он придет в ярость, то и дети тоже разволнуются; их вопросы смешаются с его вопросами и породят неуправляемое негодование и скорбь, которые, как опасался Мюррей, разрушат семью.

Поэтому он хранил молчание.

Через некоторое время после аварии он предъявил претензии Чаку Уайту. Ему требовался козел отпущения. «О чем ты думал, накачивая ее коктейлями?» — спросил Мюррей. Семейный дантист попятился, стал защищаться: «Я ее не накачивал. К тому же откуда я знал, что пара коктейлей ударит ей в голову? Мы все заходим в бар, выпиваем, а потом едем домой. Она не казалась пьяной. И в любом случае, она ведь могла не садиться за руль». Это правда, думал сейчас Мюррей, в то время правила были другими. Тогда, в 1984 году, о запрете на вождение в нетрезвом виде и не слыхивали: если держишься на ногах — езжай себе на здоровье.

Мюррей, разумеется, сменил стоматолога.

— Признайся, — сказал Гэвин, — ты ведь видишь, что я прав. Расскажи детям. В самом деле, старик, что тебе терять?

Он действительно был прав, и Мюррей это понимал. И все же от одной только мысли о разговоре с детьми на столь болезненную тему у него учащался пульс — он чувствовал, как скачет сердце, и слышал писк кардиомонитора. Чтобы успокоиться, он повернулся на бок к окну, закрыл глаза и представил тот город в Мексике, который собирался отыскать. Гэвин еще что-то сказал, но Мюррей не ответил. Он рисовал в воображении песчаный пляж, ласковые волны, почти ощущал соленый влажный воздух: запахи рыбы и кокоса; солнце огромным пылающим шаром опускается в Тихий океан. Эти образы, почерпнутые из журнала «Путешествия и досуг», который он читал много лет, убаюкали его, и, когда Гэвин снова что-то сказал, он опять не ответил, а потом сосед, видимо, сообразил, что лучше заткнуться, и палата погрузилась в тишину. Тогда Мюррей поплыл на спине в теплых водах океана, полных разноцветных рыб, а над головой летали гигантские пеликаны.

Через некоторое время пришла медсестра проверить показания приборов. Мюррей открыл глаза. Сестра была в униформе с бабочками. Мюррей поинтересовался, не появилась ли отдельная палата.

— Ты все-таки хочешь избавиться от меня? — усмехнулся Гэвин. — После всего, что мы пережили вместе?

— Я хотел бы остаться с детьми наедине, когда они придут, — объяснил Мюррей.

Но сестра ответила, что на шоссе произошла авария и скоро привезут еще троих пациентов.

— Так что нет, — заключила она.

— Может, дадите моему соседу снотворное? — пошутил Мюррей.

Молодая медсестра не обладала чувством юмора. Она подняла одеяло Гэвина и осмотрела его ногу.

— Или давайте я поменяюсь с кем-нибудь из другой палаты? — предложил Мюррей.

— Да брось ты, чувак, — сказал Гэвин. — Нам друг от друга никуда не деться. Когда можно будет посмотреть меню для ужина? — спросил он сестру.

— Скоро, — ответила та. Когда она выходила из палаты, бабочки на униформе запорхали.

— Знаешь, наверное, сыграло роль и то и другое, — произнес Гэвин.

— О чем ты? — не понял Мюррей.

— Опьянение и потасовка, — пояснил Гэвин. — И еще плохая погода. Все вместе.

— Вождение в нетрезвом виде затмевает все остальное, — отчеканил Мюррей. — Слушай, не заставляй меня жалеть, что я тебе рассказал.

— Не будь параноиком, — отмахнулся Гэвин. Он, морщась, обернул вокруг ноги одеяло, потом, прищурившись, вгляделся в перебинтованную руку, словно просвечивал ее рентгеном.

Мюррей отвернулся.

— Надеюсь, здесь подают оссобуко,[39] — обронил Гэвин.

Глава 15 Разломы

Лиззи никогда бы не произнесла этого вслух, но она считала, что заплатить за пиццу должна Рут, поскольку она богатая; и Рут заплатила, хоть и обмолвилась, что отец, скорее всего, постарается возместить расходы, — что показалось Лиззи непорядочным со стороны сестры, опять же поскольку Рут далеко не бедствует. После утренней ссоры между ними установилось хрупкое согласие, однако обвинение в том, что Лиззи послужила причиной отцовского приступа, все еще витало в воздухе. Так ли это на самом деле? Действительно ли она провоцирует все несчастья в семье? Ради сестры и брата она пыталась до конца дня игнорировать упрек, чтобы снова не завестись. Итак, они купили пиццу, и по пути в больницу Лиззи с Рут прикладывали все усилия, чтобы Джорджу не удалось отхватить кусок.

И к тому же у Лиззи был более насущный повод для беспокойства, а именно — встреча с Гэвином. Когда они поднялись по лестнице на второй этаж, она решила подождать в коридоре.

— Наверное, мне не стоит находиться с ним в одном помещении.

Никто не возражал, Джордж даже обещал вынести ей немного пиццы. И вина — Рут тайком пронесла в своей большой сумке бутылку.

— А что вы скажете, если Гэвин спросит, где я?

— Что ты скоро придешь. Пусть теряется в догадках, — сказала Рут. Старшая сестра обожала строить планы.

Лиззи уселась в холле в потертое кресло прямо около двери в палату отца, а брат с сестрой вошли внутрь. «Ш-ш-ш», — услышала она голос отца, и у нее появилась надежда, что Гэвин дрыхнет без задних ног и она сможет проскользнуть внутрь. Но потом она услышала, как Гэвин кашляет, ворчит и чмокает губами; поэтому пришлось остаться на месте, а изнутри донесся звук вынимаемой из бутылки пробки. Лиззи надеялась, что Джордж вынесет ей немного вина, поскольку в голове у нее опять закипали мысли о том, какой же все-таки Гэвин козел.

— Надеюсь, я приглашен на вечеринку? — услышала она его голос.

Ничего себе! Какая наглость!

— Нет, — ответил Мюррей. — Где Лиззи?

— Скоро придет, — ответила Рут.

— Надеюсь, она не прячется где-то из-за меня, — заметил Гэвин. — Ой, спасибо, Рут. Хоть у одного члена семьи хорошие манеры. Что это, «пино-нуар»?

Предательница!

— Не слишком ли много, Рут? — Это Джордж. — Ему и на один глоток хватит.

— Рут, может, задернешь занавеску у Гэвина, чтобы у нас было хоть подобие приватности? — предложил Мюррей.

Лиззи услышала, как звякнули кольца занавески. Она решила, что может безопасно проникнуть внутрь, если только воздержится от разговоров, поэтому открыла двери, прижав палец к губам, помахала отцу и на цыпочках проскользнула в палату. У Мюррея так и не было возможности побриться; щетина отросла неравномерно, и старик напоминал неопрятного уголовника.

Лиззи осторожно взяла из рук Джорджа стакан с вином и начала красться к двери.

— Так-так-так, — сказал Гэвин из-за занавески.

— Етицкий корень! — в сердцах воскликнул Мюррей. — Тебе известны какие-нибудь правила приличия?

Лиззи медленно раздвинула занавески на половине Гэвина. И вот он, голубь сизый: полусидит в кровати, спинка поднята под углом сорок пять градусов. Лохматые брови примяты и неряшливы, как на дешевой маске для Хеллоуина, морщины по всему лицу — ни дать ни взять постаревший ковбой Мальборо, на которого он, наверное, когда-то хотел быть похожим. Ворот больничной пижамы в цветочек оттопыривался, обнажая дряблый индюшачий зоб у основания шеи. Гэвин поднял бокал в знак приветствия, и Лиззи показалось, что рука у него дрожит.

И чем ее привлек этот мужчина?

Гэвин указал подбородком на стакан Лиззи:

— Только не поливай вином мою электронную книгу, ха-ха-ха.

И Лиззи захотелось выплеснуть содержимое стакана ему в лицо. Но она лишь спросила:

— Как рука?

— Надо же, какая забота, — скривился Гэвин. — Или изображаешь вежливость, чтобы я не засудил тебя? Ты в курсе, что мне нужна пересадка кожи?

— Слышала, — ответила Лиззи. Она ощутила чувство власти над Гэвином уже просто потому, что была в уличной одежде, а он лежал тут в девчачьей ночной рубашке. — Не надо было отбирать у меня свой дурацкий чайник.

— А не надо было обливать мой ноутбук. У тебя есть хороший адвокат?

— Даже два.

— Члены семьи не в счет.

— Ты что, действительно собираешься подавать в суд? — прищурилась Лиззи.

— Гэвин, Лиззи, — попыталась остановить их Рут. — Ваша грызня не пойдет отцу на пользу.

— Я не намерена спускать тебе клеветнические заявления, будто я покушалась на тебя, — сказала Лиззи. — Мне плевать, что там была твоя дочь. Она — как это говорится? — необъективный свидетель. И не надо забывать: ничего не случилось бы, не испогань ты мамину поваренную книгу.

Гэвин откинул голову на подушку.

— Черт возьми, это всего лишь кулинарная книга! Я знаю, что в ней были заметки твоей матери, но ей-богу, не слишком ли много шума из-за досадной неприятности? Я подозреваю, что дело совсем в другом.

— Да, черт тебя подери, — подтвердила Лиззи.

— В чем другом дело? — спросил Мюррей.

— Ни в чем, папа, — сказала Лиззи.

— И ты убеждаешь себя, будто я заставил тебя так поступить, — продолжал Гэвин. — Что полная брехня.

— Так и есть: заставил, — запальчиво бросила Лиззи.

— Хватит! — Рут встала. — Я больше не могу вас слушать, у меня голова заболела. А у отца, я уверена, подскочило давление. Какой бы секрет вы ни обсуждали, прекратите оба сейчас же. Я объявляю игру в молчанку.

Лиззи злобно уставилась на Гэвина, а тот пренебрежительно пожал плечами.

— У меня есть предложение, — сказал Джордж. — Почему бы вам просто не извиниться друг перед другом — и все дела? Гэвин, скажи, как ты сожалеешь о том, что уронил книгу в раковину. Лиззи, извинись за то, что облила ноутбук кипятком. Пусть каждый останется при своем мнении: пыталась Лиззи плеснуть воду на руку или все вышло случайно. И покончим с этим.

— Молодец, Джордж, — похвалила удивленная Рут.

— Гэвин? — позвал Джордж.

— Я подумаю, — пробурчал тот. — Но ничего не могу обещать.

— Лиззи?

— Забудь, — ответила Лиззи. — Ему слишком за многое придется извиняться. Я даже не знаю, с чего начать. И нет, я не согласна на такие условия. Лучше вернусь в коридор, — сообщила она своей семье. — Мне вообще не стоило сюда входить. — И она откинула длинные волосы назад, чтобы они не липли к разгоряченной шее. — Все это не способствует пищеварению, как сказала бы мама.

— Подожди, — окликнул ее Гэвин, глядя на Мюррея. — Прежде чем ты уйдешь, твой отец хочет что-то тебе сказать.

Мюррей повернулся и в ярости уставился на него:

— Что?!

— Эх ты, чувак, — покачал головой Гэвин.

— Мне совершенно нечего сказать, — пробормотал Мюррей. — Лиззи права: место крайне неподходящее для серьезного разговора. И прошу не называть меня чуваком, — добавил он. — Я ненавижу это слово.

— Ну и семейка, — присвистнул Гэвин. — Я считаю, вам всем следует почаще делиться наболевшим, чтобы скрытые помыслы не проявлялись в таком извращенном виде.

— Прекрати, Гэвин, — предупредил Мюррей.

— Нет, ну правда: ты целый век хранишь свой большой секрет. Дети уже выросли. Они должны знать.

— О чем? — забеспокоилась Рут.

Мюррей гневно уставился на Гэвина:

— Не смей вмешиваться в нашу жизнь! Я не нуждаюсь в твоих советах. И в ободрении тоже. Я скажу им, когда сочту нужным, и уж точно не в твоем присутствии.

— Что за большой секрет? — не унималась Рут.

— Рут, — вполголоса произнес Джордж, — не лезь.

— Но сейчас представился такой удачный случай, — напирал Гэвин. — Все собрались, а если ты вдруг расчувствуешься и подскочит давление, медработники сразу окажут тебе помощь. Я бы на твоем месте не ждал ни минуты. Хотя бы ради Лиззи. Не стоит заставлять ее и дальше нести бремя вины.

«Бремя вины?» — подумала Лиззи.

— За аварию, — словно ответил на ее мысли Гэвин. — Я случайно проговорился твоему отцу, что ты считаешь себя виновницей.

— Я тебя убью! — прошипел Мюррей Гэвину.

— Это действительно была моя вина, — заявила Лиззи. — Но я бы предпочла, Гэвин, чтобы ты не распространялся о наших разговорах с глазу на глаз.

Мюррей печально покачал головой:

— Ты не виновата в аварии, Лиззи.

Лиззи не хотела спорить с отцом. Она-то знала, что именно послужило причиной несчастного случая, но не собиралась вдаваться в подробности — их лучше оставить для разговора с психотерапевтом, которого она посещала раз в месяц.

— Я должен был уже давно открыть вам некоторые обстоятельства, дети, — с грустью произнес Мюррей.

— Хочешь сказать, что за рулем был Дэниел? — вклинилась Рут. — Это бы все объяснило.

— Нет, — ответил Мюррей. — Дэниел не был за рулем. — Он помолчал и взглянул в окно. — Вела машину ваша мать. И она была пьяна.

— Наконец-то! — произнес Гэвин.

Но дети Блэр ответили на новость молчанием. Рут поморгала, а затем взгляд у нее словно остекленел. Джордж, опиравшийся на подоконник, взъерошил волосы.

На Лиззи тупая сила этих слов подействовала как удар в живот. «Пьяна». Не «выпила чуть больше, чем надо», а «пьяна». Она пыталась вспомнить, не спотыкалась ли мама, не заплетался ли у нее язык, и на память не приходило ничего подобного. Хотя Лиззи было всего шесть лет — слишком мало, чтобы уловить последствия распития коктейлей.

Лиззи чувствовала, что отец смотрит на нее, но не могла собраться с силами и встретить его взгляд. Несмотря на открывшееся обстоятельство, она все равно ощущала себя причастной, поскольку единственная из оставшихся членов семьи находилась в доме Уайтов. Она очень хорошо знала, что ответственность может лечь тяжким грузом даже на плечи шестилетнего ребенка.

— Ну что же вы молчите? — поторопил их Гэвин, переводя взгляд с одного лица на другое в ожидании реакции.

Наконец Джордж прочистил горло:

— Насколько она была пьяна?

— Одна и одна десятая промилле.

— Да, многовато, — кивнул Джордж.

Мюррей продолжил:

— Помните, она заехала к Уайтам, чтобы Дэниел забрал материалы для лабораторной у их дочери? У них в гостях была одна знакомая пара, и вашу мать пригласили зайти.

«Лиллиан, дорогая, невооруженным глазом видно, что тебе просто необходимо выпить „Манхэттен“».

— По словам Чака, ваша мать отказалась от выпивки, но потом передумала. — «О, совсем чуть-чуть, миссис Блэр». — Она пообещала при необходимости позвонить мне, чтобы я отвез их домой. Или позволить Дэниелу сесть за руль. Помните, Дэниел тогда только что получил ученические права?

Лиззи этого не помнила, но заподозрила в поведении матери некий умысел: мама ни за что не позволила бы подростку, только что научившемуся водить, вести машину во время снегопада. К тому же вечером и с младшим ребенком в машине.

Мюррей пожал плечами, словно прочитав мысли дочери:

— Не лучший план. Но, насколько я понимаю, она просто нашла оправдание, чтобы выпить коктейль. А потом, по словам Чака, и второй.

— Здесь что-то не складывается, — сказал Джордж. — Допустим, после двух напитков лучше не садиться за руль. Но я не понимаю, как от двух коктейлей в крови может оказаться одна и одна десятая промилле алкоголя.

— Я тоже, — поддакнула Лиззи.

Рут промолчала.

— Я объясню, — ответил Мюррей. — Они приятно беседовали, Дэниел и Дженнифер были наверху в комнате девочки, снег за окном валил все гуще, и в конце концов ваша мать решила, что пора ехать. Она позвонила домой, как и собиралась, но я не ответил — я еще был на встрече с ветеранами. Не забывайте, что мобильных телефонов в то время не существовало. И тогда пришлось прибегать к запасному плану. Чак позвал детей спуститься в гостиную.

Лиззи как сейчас видела доктора Уайта, стоявшего у лестницы с полированными перилами красного дерева. Портреты предков на стене; площадка, лестничный марш.

— И вот здесь начинается самое интересное, — продолжал Мюррей. — Как оказалось, парочка наверху баловалась марихуаной. И когда они спустились, всем стало ясно, что обкуренный пятнадцатилетний подросток с ученическими правами не в состоянии практиковаться в вождении в темноте и во время метели. Поэтому мать сказала, что поведет сама. По словам Чака, она была совершенно в ясном уме. Может, вы захотите обвинить Чака в том, что он предложил ей выпить? Но в Нью-Гэмпшире в те годы не было законов против вождения в нетрезвом виде. Хотя, поверьте мне, я все равно думал о том, чтобы подать на него в суд.

Лиззи помнила, как доктор Уайт протянул ей стакан имбирного эля с коктейльной вишенкой. «Скажи „спасибо“, Лиззи». Она помнила грубую шершавую обивку кресла, куда ей пришлось сесть, пока взрослые разговаривали; помнила, как мать сунула в рот сигарету и как запахло бензином, когда она прикурила от блестящей зажигалки. Серебряный браслет с четырьмя подвесками — две девочки, два мальчика — у матери на руке. Куда он делся?

Лиззи взглянула на Рут, которая так и не шевелилась, уставясь остекленевшим взглядом в темноту под кроватью Мюррея. Рут не произнесла ни слова в ответ на рассказ отца. Она вообще что-нибудь услышала? Лиззи хотелось потормошить сестру: «Земля вызывает Рут. Спустись с небес».

— И в конечном счете именно ваша мать виновата в аварии, — говорил Мюррей. — Потом, в больнице, я нашел у нее в сумочке фляжку с водкой, наполовину пустую. Это меня удивило, но тем не менее. Так что неизвестно, сколько она выпила до приезда к Уайтам.

— Достаточно для одной и одной десятой промилле, — заметил Джордж.

— Вот именно, — кивнул Мюррей.

Теперь Лиззи увидела, как Рут решительно направляется к раковине и моет руки. Очень тщательно. Потом стряхивает капли и выдергивает из держателя два бумажных полотенца. Лиззи подумала, что сестра слишком уж демонстративно изображает драму.

Видимо, Мюррей считал так же.

— Перестань, Рут, — сказал он. — В чем дело? Эта новость явно не стала для тебя неожиданностью. Ты наверняка знала, что твоя мать несколько злоупотребляла алкоголем.

— Я не считала, сколько она пьет! — резко развернувшись, воскликнула Рут. — Или что мне надо было делать — вести учет, сколько миллилитров джина мать наливает себе в течение дня? Отмечать уровень жидкости на бутылках? Проверять мусорное ведро? Кроме того, — она закрыла глаза и аккуратно убрала со лба прядь волос, — мне интересно, почему ты все эти годы молчал. — И она бросила бумажные полотенца в корзину, не наклоняясь, словно боялась запачкаться.

— Я был неправ, — понурился Мюррей. — Никаких разумных оснований.

— Почему же ты заговорил об этом сейчас? — спросила Рут.

— Потому что Гэвин сказал, что Лиззи винит себя в аварии, — объяснил Мюррей. — Но она не виновата.

«Виновата», — подумала Лиззи.

— А почему в новостях ничего не сообщали? — засомневалась Рут. — Жена кандидата в Конгресс садится за руль в нетрезвом виде — пресса зубами ухватилась бы за такую новость.

— И я задал тот же вопрос, — гордо вставил Гэвин.

— Замолкни, Гэвин, — рявкнула Лиззи. — Никому не интересно, какие вопросы ты задаешь.

Мюррей два раза медленно постучал кончиками пальцев о бедро.

— Я забрал флягу из сумочки до того, как полиция изъяла личные вещи Лиллиан.

— А результаты вскрытия? — спросила Рут.

— Я попросил Мо Грина изменить отчет.

— Ура! — ухмыльнулся Гэвин. — Молодец, Мюррей!

— Ради успеха кампании? — скривилась Рут. — Отлично, папа.

Лиззи подумала: почему Рут так жестока к Мюррею? Эта насмешка, похоже, рассердила отца, потому что он зло взглянул на старшую дочь:

— В то время мне было наплевать на кампанию. Я просто не хотел, чтобы марали имя вашей матери. Что тебе теперь не нравится?

— Все нормально, — проговорила Рут, распуская волосы. Но по надменно поднятым бровям сестры Лиззи могла заключить, что у той далеко не все нормально. Вскочив на постамент, Рут не спешила его покидать. Лиззи же было все равно, садилась мать пьяной за руль или нет. Это ничего не меняло.

— Все совершенно нормально, — повторила Рут. — Просто мне минуту назад стало известно, что моя мать напилась и разбила машину, в которой погиб мой брат, а отец скрыл улики и подделал официальный документ.

— Не надо сворачивать в эту сторону, — посоветовал Гэвин.

— А почему нет? — прикрикнула на него Рут. — Это правда. Как она могла? Как посмела сесть за руль? О чем она думала, разъезжая с флягой в сумке? О господи, вот куда она ходила, когда говорила, что ей надо сбегать за сигаретами! Пропустить пару глоточков? Ха! Какое лицемерие — а еще учила нас, как надо пить: «Всегда в умеренных количествах и никогда в одиночку».

— Она пыталась воспитать вас правильно, — пожал плечами Мюррей.

— Ты знал, что она носит с собой выпивку?

— Нет, — признался Мюррей.

Рут закатила глаза, словно проклиная сам институт брака.

— Ну хватит, Рут, — шепнул Джордж.

— Да заткнись ты, Джордж! Я еще не закончила. Возвращаясь к Уайтам — почему она не попросила чашку кофе? Это было бы разумно.

— Не знаю, — пробурчал Мюррей. — Я не господь бог.

— Да ладно, — снова ухмыльнулся Гэвин.

— Но ты явно пытался сыграть его роль, когда забирал флягу, — возразила Рут. — Это называется сокрытием доказательств, папа. Как ты мог? Просто чтобы избежать огласки?

— И ничуть не жалею. И поступил бы так снова, Рут, — ровным голосом ответил Мюррей. — Не задумываясь. И напрасно ты злишься на свою мать, — добавил он. — Поверь мне, я злился много лет, и это ни к чему не привело.

— Да, конечно, наплевать, что она искалечила той аварией жизнь всей семье, — саркастически произнесла Рут.

Джордж взглянул на нее в замешательстве:

— Разве мы искалечены?

— А разве нет? — вскинулась Рут. — Лиззи до сих пор ведет себя как шестилетка. Ты отказываешься размножаться. А мне надо за всеми следить, потому что в шестнадцатилетнем возрасте мне вдруг пришлось готовить еду, проверять домашние задания и успокаивать ночные кошмары. Хотя мне хотелось уехать в Джорджтаун,[40] носить джемпер наброшенным на плечи и работать волонтером на Капитолийском холме.

Снова воцарилось долгое молчание. Из коридора донесся раздраженный голос: «Я не просил держать его в неведении! За кого вы меня принимаете?»

— Что ж! — Гэвин потирал руки и переводил взгляд с одного Блэра на другого. — По-моему, у вас состоялся очень плодотворный разговор!

— Только мы еще не закончили, — заметил Мюррей.

— Разве?

— Именно. Я не хочу, чтобы Лиззи вышла из этой палаты, все еще считая себя виновной в аварии.

— Ой, папа, пожалуйста, хватит, — вздохнула Лиззи.

Гэвин фыркнул и покачал головой:

— Тут, должно быть, играют роль гены. Хотя никак не возьму в толк, почему семьи постоянно хранят друг от друга всякие секреты.

Лиззи почувствовала, что все присутствующие уставились на нее.

— Смелее, детка, — сказал Гэвин.

— Да. Можешь по примеру отца вывалить на стол весь свой мусор, — проворчала Рут.

— Я не отец, — сказала Лиззи.

— Но ты что-то держишь в себе, — заметил Мюррей. — И мне было бы легче знать что именно.

Лиззи не хотела ничего рассказывать — отчасти потому, что не желала вспоминать подробности. Из-за них она чувствовала себя грязной.

— Здесь все свои, — подбодрил ее Гэвин.

— Заткнись, — ответила Лиззи. Она видела, к чему все идет: родственники просто так с нее не слезут.

— Я баловалась в машине, — произнесла она, глядя в пол. — Приставала к Дэниелу и слишком заигралась.

— То есть как? — спросила Рут.

Мурашки по коже.

— Ну хорошо. Я была на заднем сиденье, а Дэниел сидел впереди. Я все время вставала на коленки у него за спиной. Дразнила: «Дэниел и Дженнифер — тили-тили-тесто, жених и невеста». Мама говорила мне, чтобы я села на место, я садилась, а потом снова вскакивала. Вела себя как капризный ребенок. Дэниел не обращал на меня внимания. А мне хотелось, чтобы обратил. — Она замолчала.

— И что? — спросил Мюррей.

— И я засунула ему мизинец в ухо. Глубоко, — добавила она. — Как ватную палочку.

— Фу! — передернулась Рут.

— Хочешь, чтобы мне было совсем хреново? — ровно проговорила Лиззи. — Тогда продолжай осуждать меня.

— Я так понимаю, Дэниел тебе ответил, — сказал Мюррей.

— Да, — кивнула Лиззи. — Он развернулся и попытался схватить меня. И мама резко вытянула руку назад, чтобы нас разнять. Под прямым углом, как турникет. — Она пожала плечами. — Повернулась и нечаянно дернула руль, потом затормозила — а остальное вы знаете. Ну что, довольны?

— Лиззи, Лиззи, — покачал головой Мюррей. — Ты была ребенком.

— Ребенком, который никого не слушался! Не сунь я Дэниелу палец в ухо, он бы не разозлился, и мама не потеряла бы управление. Вы должны признать, что я сыграла свою роль в аварии. Верно, Рут? Ты ведь быстро делаешь выводы, так скажи мне, что я не виновата.

Рут не ответила, и Лиззи подняла глаза к потолку. Джордж дал ей бумажную салфетку.

— Ты, конечно, мешала матери вести машину, — признал Мюррей, — но все равно нельзя возлагать всю ответственность на тебя. Неужели ты терзалась этим всю жизнь? Слишком тяжелый груз для ребенка. Какой я дурак, что не рассказал вам об истинных обстоятельствах!

Лиззи взглянула на отца. Кожа у него на лице — под глазами, на щеках, под подбородком — провисла, как у шарпея. Комнату наполнил странный лилово-желтый свет, предвестник зимы, хотя стояла еще только середина сентября. Рут сунула руки под мышки, словно пытаясь согреться. Джордж сел в кресло и начал щелкать костяшками пальцев.

— Респект вам всем! — воскликнул Гэвин. — Знаете что? Я предлагаю сделать небольшой перерыв. Вообще-то я хочу попросить, — бросая салфетку в мусорную корзину, сказал он, — оставить нас с Лиззи наедине. Насколько я помню, в коридоре есть холл, там вы можете доесть свою пиццу. Дайте нам поговорить несколько минут.

— Не собираюсь я с тобой говорить, — возразила Лиззи.

Гэвин поднял брови:

— Думаю, нам нужно обсудить очень важные вопросы.

— Я уже все сказала, — отрезала Лиззи.

— Повзрослей уже! — рявкнул Гэвин. — Если ты была неуправляемой в детстве, это не значит, что надо всю жизнь вести себя как капризный ребенок.

Лиззи увидела, что Рут уже везет к кровати Мюррея кресло-каталку, и возмутилась при виде подобного предательства. Но даже отец, кажется, собирался покинуть палату, поскольку сел в кровати. Джордж позвал медсестру и попросил снять датчики с груди отца. Освободившись, Мюррей свесил ноги и, шатаясь, пересел в кресло. Потом трое Блэров направились прочь из палаты. Лиззи было поплелась за ними, но Мюррей велел ей остаться.

— Может, вы сумеете наконец разрешить свои разногласия, — бросил он через плечо. — Чтобы больше никто из членов семьи не поливал кипятком ноутбук врага.

Рассердившись на родных, Лиззи плюхнулась в кресло, в котором сидел Джордж, и сгорбилась там по-мужски, расставив колени и уперев ступни в пол. Потом скрестила руки и с вызовом взглянула на Гэвина.

— Н-да, — сказал Гэвин.

— Сам ты «н-да», — огрызнулась Лиззи.

— Конечно, услышать правду было тяжело, — начал Гэвин, — но, по-моему, тебе следует это переработать в душе, а иначе, как сказал твой отец, ты так и будешь поливать кипятком чужие ноутбуки при каждом удобном случае.

— Нечего меня опекать.

— Я и не собирался, — ответил он. — Но давай поговорим о том, что, по-моему, действительно тебя гложет.

— Ты слышал, что я сказала?

— Беда в том, что ты считаешь, будто я вынудил тебя, и потому злишься.

— Ты и вынудил! Я никогда бы на такое не пошла, если бы не ты!

Гэвин пожал плечами:

— Я только выразил свое отношение. Но я не заставлял тебя так поступать.

— Да неужели? А вот что я услышала: ты открытым текстом заявил, что слишком стар для нового отцовства. И ясно дал понять, что с моей стороны будет нечестно растить ребенка одной, поскольку ты у нас такой святой, что почувствуешь себя обязанным помогать нам и всегда будешь на меня обижен.

— Ничего подобного я не говорил.

— Но имел это в виду.

— Тогда тебе надо было спросить, что именно я имел в виду, — возразил Гэвин. — И вообще, почему ты так расстроена? У тебя раньше уже была беременность, и ты говорила, что аборт тебя нисколько не волновал.

— Мне было девятнадцать лет! А сейчас мне тридцать восемь. Ты что-нибудь слышал о том, что часики тикают?

— Чушь, у тебя еще полно времени. Знаешь, что я думаю? По-моему, ты злишься в первую очередь на себя: за то, что залетела, за тот день у водопада. И за то, что у тебя недостает силы воли игнорировать меня. Слушай, пора взять на себя ответственность. Хватит делать из меня монстра. Я просто был с тобой честен. И тебе следовало ответить мне тем же. А уже потом принимать правильное для тебя решение.

— Ты даже не видишь, каким деспотом иногда бываешь.

Гэвин с раздражением вздохнул.

— О чем я тебе и толкую: в твоем возрасте надо уметь постоять за себя.

— Лучше бы мы никогда не встречались, — бросила Лиззи.

— Ты правда так думаешь? А по-моему, мы прекрасно провели последние полтора года, — заметил Гэвин. — Это была не любовь, но мы во многом подходили друг другу. Благодаря тебе я будто помолодел, а ты благодаря мне ощущала себя востребованной.

Лиззи вспомнила, как первое время после того, как Брюс ее бросил, казалась себе пустой скорлупой. Не могла писать. Не могла преподавать. Однажды на занятии она так грубо отчитала студента за неправильное толкование фрагмента из романа Хемингуэя «И восходит солнце», что позже пришлось вызывать его к себе в кабинет и извиняться. По ночам она лежала в постели, жалела себя и думала: «У меня никогда не будет такой семьи, как у родителей». Она понимала, что неразумно упиваться такими мыслями, что наверняка она встретит другого, но в тот момент ничего не могла с собой поделать. Худший период в ее жизни.

И вот явился Гэвин, при виде которого у нее подгибались колени.

Она спросила:

— Ты правда собираешься подавать в суд?

— Ох, Элизабет, — вздохнул он, — почему ты не можешь просто признать, что пыталась окатить меня кипятком? И тогда, возможно, у меня отпадет охота сводить счеты.

— Ладно, — сдалась Лиззи, — я пыталась окатить тебя кипятком.

— Нет, скажи искренне. А ты просто повторяешь слова, не вкладывая в них смысла.

— Ой, ну что ты пристал? — простонала Лиззи. — Все произошло за долю секунды. Внезапно ты стал отбирать у меня чайник, и, может быть, у меня и появилось такое желание. Откуда мне было знать, что там кипяток?

— Вода только что вскипела! Из носика шел пар!

Разве заметишь такую мелочь в пылу ссоры?

— Так что, ты собираешься подавать иск или нет?

Гэвин пристально посмотрел на нее прищуренными глазами.

— Тягомотина судебного процесса перевесит все вероятные компенсации, которые я мог бы получить, — сказал он. — Так что нет, лично я не собираюсь выдвигать обвинения. Но это не значит, что тобой не займется полиция.

— Рут говорит, что без твоего заявления я им неинтересна.

— Ну, это их дело.

— Нет, Гэвин, все зависит от тебя. Мяч на твоей стороне. Если ты не станешь свидетельствовать против меня, не будет и расследования. Ты правда думаешь, что мне приятно говорить, будто я во всем виновата?

Гэвин стал рассматривать костяшки пальцев.

— Допускаю, что слишком остро отреагировал, когда увидел, что ты льешь кипяток на мой ноутбук.

— Я за него заплачу.

— Сто пудов.

— И все же поваренная книга испорчена. Ее восстановить нельзя.

— Ладно, мне жаль, что так случилось.

— А слова «извини» в твоем словаре нет?

— Нет, — помотал головой Гэвин. — А может, и есть. Извини, что тебе пришлось сделать аборт. Я очень об этом сожалею и хотел бы повернуть время вспять.

Он взглянул на нее из-под тяжелых век, и Лиззи увидела его кроткое лицо, которое, возможно, всегда было таким, только она отказывалась это замечать, потому что в Гэвине ее главным образом привлекало умение оставаться на два шага впереди: он выглядел умнее, добился в жизни большего. Но она ошиблась: он обыкновенный мужчина со сложным, запутанным характером. Ей с самого начала следовало получше разглядеть его.

— Спасибо, — ответила Лиззи. — Я благодарна тебе за эти слова. Не подозревала, что ты на такое способен.

— Я добрее, чем ты думаешь, — ответил он.

Врач решила оставить Мюррея в больнице до утра, чтобы понаблюдать за его состоянием, так что Рут, Лиззи и Джордж вернулись на ферму без него. Лиззи с грустью заметила, что дом словно скучает без хозяина. В самых неожиданных местах щелкало и поскрипывало. Трубы урчали. Окна звенели. Все напоминало об отсутствии отца: от разобранной кровати до пустого крючка для пальто в прихожей.

Никто не спрашивал Лиззи, о чем они с Гэвином говорили наедине в больничной палате, но она по собственному желанию сообщила, что Гэвин не будет обращаться в полицию и подавать на нее в суд. Сразу после приезда в отцовский дом Рут принялась разбирать коробку с документами Мюррея — доверенностями, завещанием и различными дополнениями к нему, — Джордж надолго залез под душ, а Лиззи окопалась в комнате с двумя кроватями и принялась проверять студенческие работы. Но через некоторое время она начала клевать носом, поэтому спустилась в гостиную, где нашла Рут, которая восседала за столом, заваленным стопками бумаг, и ворчала, что Мюррей, будучи юристом, мог бы вести дела и поаккуратнее.

— Надеюсь, отец не лишил меня наследства из-за того, что я облила водой ноутбук Гэвина, — сказала Лиззи. — Шутка, — тут же добавила она.

— Знаю, что шутка, — ответила Рут. — И в глубине души я смеюсь.

Интересно, подумала Лиззи, переварила ли Рут новость о том, что в ночь аварии Лиллиан была пьяна, и поубавился ли теперь ее гнев на мать. Должно быть, сестре очень тяжело: ведь все эти годы она ставила Лиллиан на пьедестал. А Лиззи нет. Она была еще очень мала, когда Лиллиан умерла, и не успела как следует ее узнать, поэтому у нее не сложилось представления о достоинствах матери.

Но Лиззи не хотела сейчас углубляться в этот вопрос. Для одного дня достаточно болезненных разговоров.

— Во сколько ты завтра улетаешь? — спросила она.

— В три, — ответила Рут. — Хотя подумываю остаться еще на день или на два. Правда, Моргану это не понравится, — добавила она. — Он же тогда не сможет каждый день кататься на мотоцикле, и ему придется заботиться о том, чем кормить детей.

Морган иногда вел себя как сукин сын.

— А пожалуй, знаешь, переживет, не маленький, — чуть погодя добавила Рут.

Лиззи гадала, возникло ли это решение само собой или под влиянием слов Гэвина о том, что им нужно почаще обсуждать проблемы. И лишь позже вечером Лиззи невольно подслушала, как Рут объясняет Моргану по телефону, что не поедет домой завтра и что, по ее мнению, в их браке есть несколько основательных изъянов, а потом предлагает наконец записаться к семейному психологу, поскольку ее нужды во многом не удовлетворяются («нет, Морган, мне мало того, что ты готовишь по утрам в воскресенье банановые блинчики, которые никому не нравятся, и постоянно твердишь мне, что надо ходить в спортзал, но не хочешь взять на себя часть домашних обязанностей, чтобы я выкроила время; нет, я не собираюсь разводиться, и Шарлин тут ни при чем; не валяй дурака, никто не говорит об обсуждении опеки над детьми — если ты только сам этого не хочешь, — но мы должны обратиться за семейной консультацией, а если ты откажешься, я пойду одна, и у психолога будет только моя версия событий»). Только после этого Лиззи поняла, что за выходные в душе Рут произошли изрядные тектонические сдвиги.

В эту минуту Лиззи сообразила, что, подслушивая, лезет в чужую жизнь, и поднялась на второй этаж. Проходя мимо отцовской спальни с неубранной кроватью и кучей одежды поверх одеяла, она передумала идти к себе и вошла внутрь. Комната пахла ментолом и старой кожей. Лиззи собрала вчерашнюю одежду и начала разглаживать простыню; тут к ней присоединился Джордж, и они вместе стали заправлять кровать, стоя с двух сторон и туго натягивая постельное белье, как любил отец.

— А я никогда не убираю кровать, — хмыкнув, призналась Лиззи, подтыкая угол одеяла.

— Я тоже.

— А Рут наверняка убирает.

— Каждый день, — подтвердил Джордж. — С той же неизбежностью, как солнце встает по утрам.

Они чуть помолчали.

— Я сделала аборт, — вдруг сказала Лиззи, и в горле у нее встал ком. — В прошлом месяце.

Джордж выпрямился.

— Господи, — выдохнул он. — И почему ты до сих пор мне ничего не говорила?

— Не знаю. Но теперь я очень жалею, что избавилась от ребенка. — Глаза Лиззи наполнились слезами. — Я хочу детей.

— Сочувствую.

Лиззи взяла с тумбочки салфетку.

— Переживу, — сказала она. — Просто жалко, что я не настояла на своем.

— Гэвин уперся?

Она помотала головой.

— Нам обоим не везет с партнерами, — сказал Джордж. — Помнишь Луэнн?

— Еще бы! Редкая стерва.

Они накинули на кровать покрывало и проверили, чтобы края были ровным со всех сторон.

— А что с той подругой, с которой ты встречался летом? — поинтересовалась Лизи, внезапно почувствовав необходимость сменить тему.

— Под вопросом.

— Не будь дураком, Джордж. Такая милая, достойная женщина.

— Дело в ребенке. В отличие от тебя, я очень боюсь иметь детей. Глупо, да?

— Не то слово. Преодолей это.

— Как?

— Посчитай. У отца было четверо детей, а осталось трое. Думаешь, он жалеет, что кто-то из нас появился на свет? Беспокойство — неотъемлемая часть жизни, Джордж. — Лиззи выбросила смятые грязные салфетки, которые Мюррей оставил на тумбочке. — Ты знал, что мама в тот вечер была пьяна?

— Нет. Может, такая мысль и приходила мне в голову, когда я ходил на курсы вождения и нам усиленно внушали, что нельзя садиться за руль после возлияний. Но я решил, что тогда мы бы обязательно узнали: столь пикантное обстоятельство вызвало бы скандал.

— Как считаешь, мама была алкоголичкой?

— Если и так, то она отлично справлялась. Кормила нас завтраками, собирала обеды в школу, весь день писала, а потом готовила ужин, убирала в доме и укладывала нас спать, целуя на ночь.

Лиззи вспомнила, как мать со стаканом в руках подтыкала ей одеяло. Однажды Лиззи отхлебнула «маминой содовой», и Лиллиан отшлепала ее по попе.

Лиззи попыталась взбить подушку, но та только сложилась пополам.

— Почему у отца такие жидкие подушки?

— Он живет экономно.

— Завтра его выпишут, правда?

— Вроде бы так.

— Иногда он выглядит совсем старым.

— Он и есть старый.

— Но еще не настолько, чтобы переезжать в «Сосны», — возразила Лиззи.

— Вряд ли он когда-нибудь настолько состарится, — успокоил ее Джордж.

Глава 16 Да кому какое дело?

Когда ночью пришел санитар, чтобы перевести Гэвина в другую палату, Мюррей блуждал во времени, вспоминая, как Лиллиан каталась на лыжах и сломала лодыжку. Она упала на крутом склоне и проехала на пятой точке почти до конца спуска, потом встала и, преодолевая боль в ноге, спустилась на лыжах донизу, убеждая себя, что травма несерьезная. Только когда вечером лодыжка распухла, как бейсбольный мяч, Лиллиан согласилась сделать рентген.

В те полтора месяца, которые она провела на костылях, они питались чуть ли не одними готовыми пирогами, и дети привыкли ходить пешком, поскольку Лиллиан не могла водить машину. Она попросила мужа перенести ее пишущую машинку с третьего этажа в их спальню, и на полу теперь все время валялись машинописные листы. Однажды Лиллиан дала ему почитать рассказ, но, когда Мюррей сделал несколько замечаний, молча отобрала у него рукопись и больше ничего никогда не показывала. Мюррей обиделся: ведь он только хотел помочь! Теперь же он понимал, что жена нуждалась не в советах, а просто в аудитории. Только и всего. Почему же он не видел этого тогда?

Почему он не относился к ее потребностям с большим вниманием? Почему жизнь всегда крутилась вокруг него?

И какой толк был злиться на нее столько времени? Он помнил, как даже через год после аварии лежал по ночам в постели, положив руку на пустую холодную впадину на соседней половине кровати, и гнев гудел вокруг него роем пчел. Мюррей даже не осознавал, что возмущение съедает его, и вымещал раздражение на детях. Наорал на Джорджа за маленькую вмятину на машине. Запретил Лиззи гулять, когда она нагрубила учителям. В конце концов через несколько лет после несчастья Мюррею, по совету одного из партнеров, пришлось обратиться к психотерапевту. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким беспомощным. Необходимость показывать чужому человеку свою ярость унижала его. Психотерапевт предлагала ему боксировать подушку, рвать резинки. Потом она попросила его представить свое негодование как океанскую волну и дать ей пройти мимо. Прием казался слишком простым и потому сомнительным, но со временем Мюррей обнаружил, что упражнение помогает. Однажды утром он проснулся, провел рукой по тому месту, где раньше спала Лиллиан, и не нашел впадины. Он перестал кричать на детей. Разрешил Рут, тогда первокурснице, поехать на весенних каникулах во Флориду. Откопал в кладовке фотографию Лиллиан в желтом сарафане и снова поставил ее на секретер.

Теперь, лежа в палате, Мюррей жалел, что не может сейчас взглянуть на тот снимок. Он заметил себе: если впредь придется лечь в больницу, нужно обязательно взять фотографию с собой.

Санитар, пришедший за Гэвином, старался не шуметь, усаживая больного в кресло-каталку, но Мюррей не спал. Он видел сутулую фигуру соседа в кресле. Почему со спины люди выглядят такими беззащитными?

— Перебираюсь на более злачные пажити, чувак, — буркнул Гэвин через плечо.

— Поправляйся, — пожелал ему Мюррей. — Следи за уровнем сахара. И брось это дело.

— Пока-пока, — сказал Гэвин.

Мюррей остался в палате один, и от тишины зазвенело в ушах. Он чувствовал, как сжимается и разжимается манжетка для измерения давления. Во рту был неприятный вкус, и Мюррею хотелось снова почистить зубы. Скоро на соседнюю кровать привезли нового пациента, который все время кряхтел. Мюррей притворился, что спит.

Но он отнюдь не спал. Ему представлялась рыбацкая деревушка в Мексике: эспланада с пристанью, скалистый утес, длинный песчаный берег с рядом гостиниц, мерцающих в ночи огнями. Он часто заглядывал на сайт одной турфирмы, поскольку не знал, как снимать жилье через специализированные порталы, но хотел жить не в гостинице на берегу, а в городском домике неподалеку от рынка, с плиткой в комнате, чтобы готовить экзотические блюда. Говорят, можно есть кактусы!

Мюррею никогда не давались языки, но он не сомневался, что в латиноамериканской стране через месяц бегло заговорит по-испански. Местные жители станут хвалить его. Он познакомится с тамошним рынком недвижимости: «Se vende, se rente».[41] Если он задержится там подольше, то, возможно, купит casita[42] и осядет в тех краях. Дети, которых всегда влечет к нему закон земного притяжения, будут приезжать к нему и восхищаться независимостью отца, тем, как легко он договаривается с продавцами черепицы, с el plomero, el electricista.[43] Сын с дочерьми перестанут по любому поводу донимать его просьбами об осторожности и с восторгом отдадут должное его умению торговаться на базаре. Он организует для них рыбалку в открытом море, а вечером они зажарят на гриле свой улов, потягивая cervezas и vino blanco.[44]

«Отец», — скажут они. «Papa»[45], — поправит он их.

В воображении Мюррей набирал номер турфирмы.

«„Buenas Aventuras“,[46] — услышал он голос в трубке. — Слушаю вас».

Звонок раздался в 2:58 ночи. Рут знала время, потому что развернула часы с подсветкой к себе, чтобы утром встать пораньше и успеть позаниматься йогой, прежде чем проснутся Лиззи и Джордж.

Звонки посреди ночи никогда не сулят хороших новостей.

— Это дом Блэров? — спросил женский голос на другом конце провода.

Рут задрожала.

— Да.

— Я звоню по поводу вашего отца, — начала женщина. — У него случился тяжелый инсульт с летальным исходом.

Неожиданно для себя Рут самым идиотским образом спросила:

— Но он хорошо себя чувствует?

Женщина в трубке замялась:

— Вы, наверное, меня не поняли. Я сказала: с летальным исходом.

На соседней кровати Лиззи приподнялась на локте и включила свет.

— Пожалуйста, скажи, что все хорошо! — взмолилась она.

Рут положила трубку, взглянула на сестру и кивнула, но кивок превратился в покачивание головы, и Лиззи все поняла. Она села в кровати и прижала ладони к лицу, не проронив ни слова.

«Так, — думала Рут, чувствуя, как тяжело колотится сердце. — Так. Это случилось. Что надо делать? Что теперь? Почему я не рыдаю? Почему не плачет Лиззи? Да что мы за люди?!»

— Что произошло? — приглушенным ладонями голосом спросила Лиззи.

— Очередной инсульт. На этот раз обширный.

— Надо сообщить Джорджу.

Вместе они босиком прошлепали по коридору к комнате брата. В отличие от сестер, Джордж выкрикнул сдавленное: «Нет!», из-за чего Рут и Лиззи наконец заплакали, и все трое сгрудились на двуспальной кровати, сблизив головы и обнимая друг друга.

— Надо было перевезти его в Конкорд, — сокрушался Джордж, и ни одна из сестер не могла ему возразить.

В общей печали они согласились, что до утра смысла ехать в больницу нет. Нужно будет принять много решений. Хотел ли отец, чтобы его кремировали, и если да, то где надо развеять прах? Или он предпочел бы традиционные похороны? И почему они никогда не обсуждали это с ним? Даже Рут, всегда заводившая гнетущие разговоры, поднимала любые вопросы, связанные с последними годами Мюррея, кроме одного.

— Что мы будем устраивать — гражданскую церемонию или церковные похороны?

— Папа не принадлежал к церкви, — напомнил Джордж.

— А как было, когда хоронили маму и Дэниела? — спросила Лиззи.

— А разве ты не помнишь? — удивилась Рут.

— Я помню только подносы с лазаньей и горы шоколадного печенья, — призналась Лиззи. — И каких-то грудастых теток, которые меня тискали. И как папа стоит на улице и курит.

— Тогда были церковные похороны, — сказала Рут. — Ты правда не помнишь? Два гроба, бок о бок. Море белых лилий. Душераздирающее зрелище.

— Отец в черных очках, — добавил Джордж.

— Он был раздавлен, — объяснила Рут.

— Как и мы все, — напомнил Джордж.

Рут закрыла лицо руками.

— Не могу поверить, — всхлипывала она. — Еще вчера мы вместе ели пиццу. Может, это произошло из-за острой еды? Или из-за вина? Может, не стоило давать папе алкоголь?

Ужасная мысль посетила их всех, и снова никто не возразил Рут, что случившегося не воротишь. Казалось, чувство вины только помогает им наконец осознать невыносимый факт смерти Мюррея.

Наконец Лиззи предостерегла Рут и Джорджа:

— Слушайте, такие мысли не приведут ни к чему хорошему. Не надо забывать, что ему исполнился восемьдесят один год. Он ушел при благоприятных обстоятельствах: ему довелось быть рядом с нами до самой смерти.

Рут высморкалась.

— По крайней мере, никто из нас не умер раньше него, — угрюмо произнесла она.

Лиззи удивилась нездоровой забывчивости сестры.

— Потому что смерть еще одного ребенка его бы убила, — добавила Рут, кивая собственной мудрости.

— Думаю, нам нужно попытаться поспать, — через некоторое время сказал Джордж. — Кто сообщит Бойду, когда он придет на работу?

— Я, — вызвалась Лиззи. — Все равно я вряд ли смогу уснуть.

В комнате с двумя кроватями Рут и Лиззи забрались под одеяло. Луны в небе не было, и вокруг царила темень. Лиззи лежала на спине со сложенными на животе руками. В их жизни теперь начинался третий период: круглое сиротство. Лиззи жалела, что не удалось провести время с отцом в больнице наедине; Рут такая возможность представилась, и Джорджу тоже. Хотя Лиззи виделась с Мюрреем почти каждые выходные, ей казалось, что она не сказала ему нечто очень важное, что говорят человеку, едва пережившему смертельную опасность. Например, как ей жаль, что подростком она так бесновалась. Как жаль, что в колледже она взяла академический отпуск и поехала по Мексике в старом школьном автобусе с неисправными тормозами. Мобильные телефоны еще не появились, и она всего раз в неделю звонила Мюррею, который в то время ухаживал за собственной умирающей матерью. Действительно ли Лиззи нужно было «искать себя» именно тогда, добавляя отцу переживаний?

Она повернулась на бок и подоткнула подушку. Отец часто говорил, что хочет только одного: счастья для трех своих детей. Счастлива ли Рут? Ее отношения с Морганом не кажутся очень уж романтичными, и она всегда столько работает. А Джордж? У него достойная профессия, и он увлекается бегом, но его личная жизнь сошла на нет. Что до самой Лиззи, то полтора года связи с Гэвином завели ее в тупик. Чтобы оправдать потраченное время, она могла хотя бы родить ребенка.

Пытаясь заснуть, Лиззи скакала мыслями с одного маловажного предмета на другой. Студенческие работы, водосточные трубы, Хиллари, старые материнские кофты.

— Слушай, — сказала она через плечо, — а помнишь мамин браслет?

— Такой с серебряными подвесками в виде человечков?

— Да. Не знаешь, куда он делся?

— У меня его нет, и у Джорджа, кажется, тоже. Может, отец его потерял или отдал кому-то? А может, даже выбросил.

— Надеюсь, нет, — хмуро произнесла Лиззи.

— Где-то есть коробка с мамиными вещами, — вспомнила Рут. — В подвале или на чердаке. Завтра можем поискать.

— Я ничего не знаю о такой коробке, — призналась Лиззи. — Хотя часто копаюсь в старых вещах.

— Мне сказал о ней отец, когда я была у него сегодня, — объяснила Рут. — Он просил найти ее и принести в гостиную к моменту его возвращения домой.

— Ты хочешь спать? — спросила Лиззи.

— Нет. А ты?

— Тоже нет.

Некоторое время они лежали молча.

— Если хочешь взять армейскую штормовку, забирай, — предложила Лиззи.

— Нет, вы с Джорджем оставьте ее себе, — сказала Рут. — В Вашингтоне ее некуда носить.

— Правда?

— Правда.

— Хорошо. Это очень мило с твоей стороны, Рут.

— Иногда я могу быть очень любезной, — ответила ей сестра.

Годами Рут баловала себя хорошим постельным бельем из чистого плотного хлопка и испытывала незамысловатое удовольствие в том, чтобы каждый вечер забираться в кровать и шевелить ногами, ощущая прохладную гладкую ткань. Здесь, в Нью-Гэмпшире, белье было старым, тонким и наполовину состояло из полиэстера — это она определила по катышкам и по тому факту, что ночью ей стало жарко. Подушки тоже были старыми, со скомканным наполнителем, и Рут подумала: раз уж ей, по-видимому, придется провести здесь некоторое время, вступая в права наследства, можно заказать новое белье, чтобы все спали с бо́льшим удобством.

Ей также понадобится отпроситься на некоторое время с работы за свой счет. Отпуск она каждый год использовала полностью на поездки к побережью летом и на горнолыжные курорты зимой. А сделать предстояло много всего. Разобрать вещи, рассортировать их, найти хорошего агента недвижимости, выставить дом на продажу… Рут не имела понятия, как здесь устроен рынок недвижимости, но, учитывал необходимость ремонта (будем надеяться, что черная плесень все-таки не завелась), рассчитала, что дом будет готов к показу не раньше весны.

Каждый угол здесь был плотно забит скарбом. Покидая дом в Конкорде, Мюррей ничего не выбросил, просто перевез все добро на новое место жительства. Никаких дворовых распродаж. У него сохранились вещи, относящиеся еще к холостяцкой жизни: например, на чердаке Рут нашла коробку с надписью «Конспекты — колледж». Работа предвиделась долгая и упорная.

Моргану тоже придется поучаствовать.

Пожалуй, сейчас не лучшее время для посещения семейного психолога.

А может, наоборот, самое подходящее.

Лежа в кровати, Рут услышала, как на длинной подъездной дорожке погромыхивает грузовик — Бойд прибыл доить коров. Заскрипели пружины — Лиззи вскочила с кровати.

— Хочешь, я пойду? — сказала Рут в темноте.

— Нет, мне все равно не уснуть. А ты постарайся.

— Разбудишь меня в семь?

— Хорошо.

Сестра закрыла за собой дверь, и Рут, лежа в темноте, заплакала.

Утром, ища в буфете приличный кофе, Джордж обнаружил на одной полке мелкий помет. На нескольких пачках с печеньем остались следы мышиных зубов. Джордж достал пылесос, закрыл дверь кухни, чтобы не шуметь на весь дом, и к тому времени, как встала Рут, пропылесосил буфет сверху донизу.

Старшая сестра выглядела ужасно: волосы всклокочены, глаза покраснели и опухли.

— Кофе, — простонала она.

Она ничего не сказала о том, что Мюррей плохо вел хозяйство, и Джордж вздохнул с облегчением. Разговор о «Соснах» теперь, разумеется, был неактуален.

— Будет через минуту, — ответил ей брат.

Наводя порядок, Джордж нашел пакет «Старбакса», который кто-то, видимо, принес в подарок, и теперь достал отцовскую кофеварку, налил в нее воды и насыпал молотый кофе в чашу. Дети часто пытались убедить Мюррея пользоваться автоматической капельной кофеваркой, но он всегда сопротивлялся. «Не надо чинить то, что не сломано», — приговаривал он.

Вскоре кофе в небольшом стеклянном куполе забулькал, словно ничего не изменилось.

— Хочешь вафель? — предложил Джордж.

Рут вытаращила на него глаза:

— У тебя когда-нибудь пропадает аппетит?

Джордж подумал и признался:

— Не помню такого.

Тут со двора вошла Лиззи, а за ней Бойд — невысокий пузатый мужчина с бородой, густыми бровями и пожелтевшими зубами. Он снял бейсболку «Джон Дир», и на волосах остался след от нее.

— Вот так внезапно? — сокрушенно покачал он головой. — Без всяких предвестий?

— Я рассказала ему, что случилось вчера утром, — объяснила Лиззи.

Бойд по воскресеньям не работал — в этот день коров доил другой помощник, — поэтому не знал о транзиторной ишемической атаке, пока Лиззи утром не сообщила ему.

— Чертовски жаль, — произнес Бойд. — Я буду скучать по нему — мне тут хорошо работалось.

— Ну, в плане работы ничего не изменится, — ответил Джордж. — Вы все равно нам нужны.

— Я ценю это, — кивнул Бойд. — А будет поминальная служба?

— Мы еще обдумываем, как ее устроить, — сказала Рут. — Позже мы вам сообщим.

— Если нужна для поминок палатка или что-то в этом роде, то я знаю, где взять.

— Спасибо, Бойд, — поблагодарила Рут.

— Хотите кофе? — предложил Джордж.

— Я бы выпил чашечку, — согласился Бойд.

Потом он встал и надел кепку, пристроив ее строго на то место, где на волосах осталась вмятина. Джордж пожалел, что мало времени проводил с отцом и Бойдом в сарае и не смог побольше узнать о производстве молока. Отец был членом кооператива, но Джордж не имел понятия, как вести дела. Он решил пока об этом не волноваться: когда надо будет принимать решение, Бойд все объяснит.

И все же.

Случается ли смерть, которая не вызывает сожалений? Как медбрат, работающий в реанимации, Джордж часто видел, как близкие умерших причитают или тихо плачут, а то и застывают в ступоре, но обычно первыми словами после того, как люди узнают о несчастье, бывает фраза «надо было». «Надо было раньше привезти его в больницу», «Надо было больше кормить его рыбой», «Надо было предупредить его, что лестница совсем ветхая… что руль барахлит…».

Бедная Лиззи, подумал Джордж. Она несет груз сожалений тридцать два года. «Не надо было дразнить Дэниела». Джордж хотел бы освободить ее от мук совести, но понимал, что они у сестры в крови. Он попытался мысленно нарисовать ход событий. Сам он ненавидел, когда кто-то дотрагивался до его ушей, и представил, как Дэниел замахивается, а мать в ответ теряет самообладание. Такое с ней не часто случалось, но если случалось, она могла и затрещину дать. Как-то раз они с Дэниелом валяли дурака возле плиты, где варились макароны. После того как Лиллиан в третий раз прикрикнула на них, а баловство продолжалось, мать огрела обоих по голове шумовкой. «Вы что, не понимаете, что можете ошпариться, бестолочи?» — кричала она. У Дэниела даже пошла кровь, и он пригрозил пожаловаться на мать в полицию за жестокое обращение с детьми. Только менее измотанный Мюррей смог его успокоить.

Пока закипал кофе, Рут перебирала банки, вынутые Джорджем из буфета. В основном это были джемы, компоты и экзотические соусы, которые она привозила в подарок отцу из путешествий: в продуктах он не нуждался, но всегда приятно для разнообразия открыть баночку какого-нибудь нового лакомства — или так ей казалось.

Рут взяла в руки бутылку с соусом для говядины:

— Я купила его в Аргентине. Из-за него меня затормозили на таможне. Отец должен был передать его тебе, — печально сообщила она брату.

Небо посветлело, весь остальной мир проснулся, и дети Блэр поехали в больницу. Тело Мюррея перенесли в небольшую комнатку в подвале, и две сестры с братом вместе вошли туда, чтобы попрощаться с отцом. Он лежал на каталке, накрытый белой простыней; санитарка отогнула край полотна с его лица, аккуратно подвернула на плечах покойника и вышла.

Первое, что заметил Джордж, — что волосы отца зачесаны назад и намазаны каким-то гелем вроде бриллиантина. Выглядело это совершенно дико, поскольку непокорная папина челка всегда спадала на лоб, поэтому Джордж взъерошил ее пальцами, чтобы Мюррей был больше похож на себя.

Потом они молча смотрели на тело отца. Несмотря на большой опыт столкновения со смертью в отделении реанимации, Джордж поймал себя на том, что рассуждает как ребенок: будто бы усопший вот-вот проснется. Вот сейчас он, Джордж, сделает отцу искусственное дыхание и вернет ему жизнь. «Я пошутил! — хрипло засмеется Мюррей. — Вы принесли мне кофе?» И Джордж пытался разглядеть, не дергаются ли веки мертвеца.

Глупость какая.

Через некоторое время Рут поцеловала отца в лоб и вышла. Лиззи сделала то же самое. Джордж остался. Он нащупал под простыней руку умершего и стал гладить большим пальцем сухую, словно бумажную кожу. Другую ладонь он приложил к лицу покойника, разглядывая его черты. Джордж всегда чувствовал прохладцу между собой и отцом. После смерти Дэниела все надежды Мюррея сосредоточились на единственном оставшемся сыне, а потому отец оказывал на него слишком большое давление: поступай в юридическую школу, устраивайся на работу в семейную фирму, выдвигайся на выборную должность, приноси пользу. Джордж нашел другой способ приносить пользу, хотя всегда ощущал, что родитель разочарован его выбором медицины вместо юриспруденции.

Но Джордж об этом не жалел.

И все же ему хотелось, чтобы отец хоть раз сказал: «Я горжусь тобой, сынок».

Вернувшись в дом, Лиззи поднялась на чердак, чтобы поискать коробку, о которой говорила Рут. Под крышей было тепло, остро пахло перегретым сухим деревом. Лиззи открыла небольшое окно в дальнем конце помещения, затянутое паутиной и засиженное мухами, и стала расчищать себе путь по чердаку, отодвигая в сторону сломанные стулья и составленные друг на друга коробки, но не нашла ничего с надписью «Лиллиан». Ей попались байдарочные весла и спасательные жилеты, старые лампы и фарфоровая раковина; в большом сундуке обнаружилась армейская штормовка, но, надев ее, Лиззи начала чихать, поэтому быстро положила куртку в пакет и оставила около лестницы, чтобы отнести в химчистку, а потом отдать Джорджу.

Наконец Лиззи махнула рукой на чердак и спустилась в подвал, где на аккуратно сколоченных полках Мюррей хранил погашенные чеки, старые ипотечные документы и клубки шнуров и переходников самого жалкого вида. У одной стены, казалось, вот-вот опрокинутся несколько пар лыж. Кому нужны старые лыжи? Никому, кроме ремесленника-хиппи, который может смастерить из них садовые стулья. Осмотрев чердак и подвал, Лиззи ужаснулась, сколько предстоит работы. Ей захотелось вывесить на улице объявление: «Старое барахло совершенно бесплатно — только заберите».

Однако она так и не нашла коробку с надписью «Лиллиан».

Лиззи уже начала подниматься наверх, как вдруг случайно глянула в темное, затянутое паутиной пространство под лестницей, забитое перчатками для софтбола, наколенниками и велосипедными шлемами. Позади этой кучи ее внимание привлекло светлое пятно. Присев, Лиззи вытащила лежащие впереди вещи и обнаружила коробку для документов. Надписи на ней не было. Лиззи сняла крышку.

Коробку доверху заполняла бумага.

Если точнее, то очищаемая бумага для пишущих машинок — страницы, скрепленные степлером по десять — двадцать штук. Лиззи вытащила коробку и разложила стопки перед собой. «Руководство к действию. Рассказ Лиллиан Холмс», «Ремонт в доме. Рассказ Лиллиан Холмс». И так далее. Всего она насчитала четырнадцать рассказов, каждый с несколькими черновиками, пестрящими красными карандашными правками. На самом дне лежала потрепанная папка. Лиззи не стала сразу ее открывать, а подхватила коробку и торжественно понесла наверх, окликая Рут и Джорджа.

— Ой, ты нашла браслет? — воскликнула Рут, выходя из кухни. Она надела старые джинсы, в которых казалась кривоногой.

— Нет, — ответила Лиззи. — Кое-что получше. — Она поставила коробку на пол и сняла крышку. — Мамины рассказы!

Рут уставилась на находку:

— С ума сойти! Где ты их откопала?

— В подвале под лестницей.

— Надо же. А я думала, отец их выбросил. — Рут присела на корточки; колени выглянули из прорех в джинсах. — Я все еще злюсь на нее, — призналась она.

Услышав это, Лиззи не могла больше сдерживаться.

— Рут! — закричала она и схватила ладонями лицо сестры. — Я только что откопала коробку с мамиными рассказами, о которых никто не знал! Это сокровище! А ты собираешься дуться? Когда отец только что умер? Она ведь была нашей мамой! Да, она облажалась. Мы все не ангелы. Но отец сам сказал — что толку злиться на то, что произошло хрен знает когда?!

Рут побледнела.

— Это от меня не зависит, — слабо проговорила она. — Даже сейчас. Что я могу поделать?

Лиззи отпустила ее.

— Не знаю, Рут, — вздохнула она. — Может, просто выйти на улицу и поорать в небо? А потом…

— Что потом?

— Забыть об этом.

Рут вроде бы заколебалась, но, прежде чем Лиззи подыскала для убеждения сестры новые слова, дверь с улицы на кухню хлопнула, и в проеме возник Джордж.

— Что тут у вас? — спросил он, опускаясь рядом с ними на колени.

— Мамины рассказы! — воскликнула Лиззи. — Четырнадцать штук! Наброски и прочее.

— Обалдеть, — изумился Джордж. — А я думал, они пропали. Это покруче, чем поваренная книга, правда?

— Ну не знаю, но… Рут, ты куда?

— Орать в небо, — бросила Рут через плечо.

— Чего? — не понял Джордж.

Лиззи сделала ему знак молчать. Они услышали, как задняя дверь открылась и закрылась, а потом раздался первобытный горловой рев, эхом отразившийся в горах, вспугнув зверей и вызвав снежные лавины и схождение ледников в восьми тысячах километров к северу.

— Рут пытается выплеснуть какие-то чувства? — поинтересовался Джордж.

— Именно, — ответила Лиззи.

Потом старшая сестра вернулась в комнату с бутылкой отцовского джина, и трое детей Блэр уселись на полу вокруг коробки с рассказами матери. Они стали передавать друг другу скрепленные листы, в то время как Рут усердно старалась раскладывать черновики в правильном порядке. Они пролистывали страницы, проглядывая их и периодически зачитывая понравившиеся места вслух. Среди прочих им попался рассказ про супружескую пару, которая пыталась освежить чувства, занимаясь любовью в соседском бассейне. А еще о подростке, который напился.

— Интересно, откуда взялась идея этого произведения, — уронил Джордж.

Когда все рассказы были вынуты из коробки и прошли по рукам, Лиззи открыла папку, лежавшую на самом дне. Внутри находилась стопка писем с отказами от издателей — официальными, в стандартных выражениях, и менее шаблонными, представляющими плохую новость в более мягких формулировках — «не вполне то, что мы ищем», «рецензентам многое понравилось, но…».

— А это что? — спросил Джордж.

— Отказы от издательств, — пояснила Лиззи.

— Ух ты, — удивился Джордж.

За годы научной работы Лиззи получила свою долю отрицательных отзывов и потому посочувствовала матери. Некоторые комментарии болезненно точно указывали на недостатки рукописей, и Лиззи представила, как, получив очередную отповедь и подавляя разочарование, мама стоит у плиты и жарит лук, чтобы приготовить на ужин традиционную запеканку. Когда нужно кормить еще пять ртов, нет времени на жалость к себе.

Лиззи уже хотела положить папку назад в коробку, как вдруг из нее выпал тонкий конверт кремового цвета. Лиззи подняла его. Судя по обратному адресу, письмо пришло из «Нозерн ревью» — литературного журнала, который Лиззи хорошо знала, — из редакции художественной литературы.

Она с интересом открыла конверт и прочитала письмо, потом перечитала снова и передала Джорджу, который, пробежав глазами текст, произнес тихое: «Ого».

— Что там? — спросила Рут.

— Предложение опубликовать рассказ, — ответил Джордж и протянул письмо Рут.

Рут, нахмурившись, прочла письмо и взглянула на дату.

— Двадцать девятое октября восемьдесят четвертого года, — задохнулась она от удивления. — За неделю до гибели матери. Наверное, она получила его перед самой смертью.

— Как ты думаешь, отец знал об этом? — спросил Джордж.

— Разве он бы нам не сказал? — пожала плеча ми Рут.

— Видимо, он просто сунул все вместе в папку, — предположила Лиззи.

— Но почему редактор не попытался связаться с ней снова? — вслух подумал Джордж.

Лиззи с недоумением покачала головой:

— Кто знает. Может, из-за простой неорганизованности.

— Как называется рассказ? — спросила Рут.

— «Да кому какое дело?». — Лиззи перебрала стопку рассказов, нашла нужный и прочитала вслух первую строку: «Люси хотела яичный салат, но Элеанор приготовила яйца вкрутую для вечеринки».

Внезапно Лиззи осенило. Она направилась в кухню и достала поваренную книгу Фанни Фармер, которую в субботу утром оставила в доме отца. Аккуратно разделяя слипшиеся страницы, она пролистала книгу до рецепта фаршированных яиц. «Люси / яичный салат/ мать / ф. я.» — гласили заметки Лиллиан на полях.

Лиззи принесла книгу в гостиную и отдала ее Рут. Сестра удивленно распахнула глаза.

— Наверное, идея рассказа пришла ей в голову, когда она готовила фаршированные яйца! — воскликнула она. Рут любила разгадывать загадки.

— Читай дальше, — попросил Джордж.

Лиззи взяла стопку страниц и продолжила: «Напрасно Элеанор надеялась, что Люси не будет капризничать: следующие полчаса она пыталась угомонить рыдающую шестилетнюю девочку, которая, по мнению Элеанор, уже вышла из возраста детских истерик».

— Ой, Лиззи, это же про тебя! — воскликнула Рут. — Ты все время закатывала истерики!

Лиззи продолжала: «Но Элеанор не уступила, и в конце концов Люси заснула, и у Элеанор появилось время приготовить фаршированные яйца и помыть кухню до четырех часов, когда из ресторана привезут готовые блюда. (Единственным, что она стряпала для вечеринки сама, были те самые яйца.) Муж придет домой после занятий футболом к пяти, а гости, включая губернатора с женой, ожидались в шесть».

— Мама ненавидела устраивать вечеринки, — заметила Рут. — У нее было что-то вроде фобии.

— Тихо, — оборвала ее Лиззи.

«Для Элеанор это была важная вечеринка, поскольку люди платили за участие в ней по пятьсот долларов, чтобы собрать деньги на кампанию повторных выборов Элеанор. Ее поддерживали многие жители и группы населения. Члены профсоюзов. Учителя. Три газеты штата. Губернатор. Проблема в том, что она не находила поддержки у своего супруга.

Последние два года ему нравилось быть мужем конгрессвумен, и он без возражений оставался дома с Люси, когда Элеанор ездила на работу в Вашингтон. Но он считал, что постоянное отсутствие жены плохо отражается на семье. „Посмотри на капризы Люси, — говорил он. — Почему, по-твоему, она так себя ведет?“ И его не радовало, что три дня в неделю Элеанор не ночует дома. „Мы скучаем по тебе, — жаловался он. — Ты нужна нам“».

— Подождите, — остановил Лиззи Джордж. — Кто наша мама в этом рассказе? Жена или муж?

— Просто слушай, — сказала Лиззи.

«На самом деле Элеанор наслаждалась жизнью в Вашингтоне. Она снимала квартиру на двоих с другой женщиной — членом Конгресса от Орегона. Поздно вечером они пили белое вино и брюзжали по поводу тупиковых ситуаций. Порой они вместе ходили в ресторан, а иногда в десять вечера заказывали доставку пиццы. Надо было постоянно читать меморандумы и газеты, и Элеанор чувствовала себя осведомленной как никогда…»

Лиззи подняла взгляд от бумаг:

— Продолжать?

— Непременно, — сказал Джордж.

— Да, давай, — подтвердила и Рут.

И Лиззи стала читать дальше. Сюжет приобрел неприятный поворот, когда во время вечеринки Элеанор позвонили из столичной газеты. Некий фотограф откопал снимок, на котором Джон и Элеанор курят травку. Не могла бы она его прокомментировать? Она повесила трубку, но проблема никуда не делась. После того как гости разошлись, Джон угрюмо заметил, что пресса могла получить и другие компрометирующие факты из того же источника. Элеанор назвала его паникером. Джон возразил, что их жизнь теперь будут рассматривать под микроскопом, и Элеанор обвинила его в том, что это он послал в газеты фотографию, чтобы сорвать ее кампанию.

Читая вслух, Лиззи увлеклась описанной историей. Она понимала позицию Элеанор, но сочувствовала также и Джону. Она знала, что сблизить две противоположные точки зрения тяжело, — вот почему мать не получила никакого признания, и только один зоркий редактор сумел оценить всю прелесть ее рассказа.

Затруднительное положение: кризис семейных отношений. Ребенок, просыпающийся от кошмаров. Родители, соперничающие за право утешить его. А в конце Элеанор наполняет для себя ванну, запирает дверь, ложится в горячую воду и зажигает сигарету.

«Она выдохнула дым через нос, как дракон, и внимательно прислушалась, — читала Лиззи. — Слышно было, как Джон в спальне открывает и закрывает ящики; звякнула мелочь, которую он бросил в тарелку на секретере. Через мгновение он ляжет в постель с библиотечной книгой в руках. Секс? Сегодня ни за что. Но, сделав долгую затяжку, Элеанор представила, как утром он выйдет на пробежку, а они с Люси будут доедать на завтрак фаршированные яйца, а когда муж вернется, они вместе сочинят для прессы подобающее заявление, где будет сказано: да, я курила травку, и — нет, я об этом не жалею; законы неправильные, никто не пострадал, да и кому какое дело? Подход дерзкий, но она не собиралась лгать и скрывать свое истинное „я“, и если она проиграет на выборах, что ж, такой будет цена за честность.

Вода в ванной уже почти остыла, и Элеанор дрожала. Большим пальцем ноги она выдернула затычку, встала и потянулась за полотенцем. Вокруг лодыжек плескалась убегающая вода».

Лиззи отложила рукопись.

— Что? — спросил Джордж. — Что там?

— Ничего, — ответила Лиззи. — Конец.

— Какой-то оборванный, — заметила Рут.

— И что это значит? — задумался Джордж. — Что мама злилась из-за отцовской кампании? Или сама мечтала избираться? Или у нее был скелет в шкафу, о котором нам не положено было знать? В чем смысл?

Сейчас Лиззи не хотелось быть преподавателем литературы.

— Это не обязательно должно что-то означать.

— А как ты думаешь, у героев, Джона и Элеанор, все будет хорошо? — с тревогой спросил Джордж.

— Ох, Джордж, — вздохнула Лиззи, — а ты как думаешь?

— Думаю, да, — ответил Джордж.

— Я тоже, — согласилась с ним Рут.

— Вот и славно, — сказала Лиззи. — Может быть, на такой эффект мама и рассчитывала.

Лиззи аккуратно подровняла пачку бумаг на ковре. У нее онемела нога, и она с трудом поднялась с пола, допрыгала до двери во двор и распахнула ее. Стоял полдень, в небе перились белые штрихи облаков. Лиззи медленно втянула носом сухой сентябрьский воздух. Оранжевые плоды шиповника усеивали кусты, а на фоне густо-зеленой листвы клена бросалась в глаза багряная ветвь. Лиззи помахала Бойду, стоявшему у сарая. Он ответил тем же.

— Что мы будем делать с рассказами? — спросила Рут.

Трое детей Блэр были озадачены этим вопросом.

— Можем издать книгу, — после некоторого молчания предложил Джордж. — Отсканировать, пропустить через компьютер и напечатать. «Полное собрание рассказов Лиллиан Холмс».

— Прекрасная мысль! — воскликнула Рут. — Сделаем три экземпляра, чтобы у каждого из нас была книга!

— Неизвестно, как мама отнеслась бы к такой инициативе, — предупредила Лиззи. — Писатели всегда четко определяют, какие произведения они хотят показать миру.

Но Рут и не предлагала делиться со всем миром:

— Только для нас.

И правда: было бы приятно собрать все мамины рассказы в одном томе. Лиззи снова взглянула на заголовок рассказа: «Да кому какое дело?»

— Ладно, — кивнула она. — Я — за.

— И я, — отозвалась Рут.

— Тогда решено, — подвел итог Джордж. — Мы все согласны.

Потом Лиззи представила, как мама в желтом сарафане и очках в черепаховой оправе на носу читает свои произведения с трибуны группе поклонников. На мгновение голос Лиллиан дрогнет, но затем она продолжит, твердо и ясно.

— Это будет сенсация, — сказала Лиззи.