Спящий агент

– Да, – буркнула Ксения, не поднимая глаз. – Понимаю.

– Вот и хорошо. И надеюсь, что мы больше не увидимся при таких обстоятельствах.

Директриса повернулась к Тому.

– Спасибо, что пришли.

Нормальные, дружелюбные слова, но прозвучали фальшиво, настолько самодовольна и снисходительна была ее физиономия.

Том и Ксения пересекли школьный двор в полном молчании. Пока они сидели в кабинете у директрисы, снег покрыл землю дециметровым слоем и теперь то и дело попадал в элегантные, надетые к важной встрече ботинки. Уже начинало темнеть, а снег и не думал кончаться.

– Как ты могла совершить такую глупость?

Она промолчала.

– Ты же попадешь в регистр преступников! Ты этого хочешь?

Молчание.

– Ксюша, у тебя впереди вся жизнь, и ты выкидываешь такие идиотские номера. Зачем? Почему? Ты можешь хоть как-то объяснить?

Ксения резко остановилась и посмотрела на него пронзительным взглядом. По щекам ее текли слезы.

– Я вас ненавижу! Тебя, Ребекку, всех! Но больше всего я ненавижу эту проклятую страну. Я хочу домой, в Россию!

Повернулась и побежала. Не прошло и десяти секунд, как ее наклоненная вперед фигурка в рваных джинсах и сапогах «Др. Мартенс» скрылась в равнодушной пелене падающего снега.

Сонни поежился – ветер дул порывами, проникая под куртку. До парковки триста метров, не больше, а он уже замерз. Он только что навестил оперативников – те втиснулись в закрытый микроавтобус в двух кварталах отсюда и уже несколько часов не снимали наушники.

Визит нельзя назвать удачным – его приняли с холодком, и он знал, почему. Сонни никак не удавалось скрыть абсолютное отсутствие интереса к потенциальному изготовителю бомб, которого они пасли.

Вздохнул и сунул руки поглубже в карманы. Острые снежинки неприятно кололи лицо, приходилось все время щуриться.

Эти джихадисты… надо честно признаться – не его епархия. Всю свою профессиональную жизнь он охотился за шпионами. Сегодняшняя система контршпионажа создана в семидесятые – восьмидесятые годы не без его участия. Он неплохо говорил по-русски, знал всех сотрудников КГБ при русском посольстве, знал, что они едят на завтрак, с кем спят и что едят на завтрак те, с кем они спят.

Это не преувеличение. В его мире все сходилось на одном-единственном понятии: информация. Богиня Информация. Он в нее верил, ей он поклонялся, ей он служил. И она отвечала ему взаимностью.

Как охотничий пес, говорили про Сонни. Взял след – никогда не упустит. Ему поручали самые сложные расследования. Он несколько лет вел Стига Берлинга[13], мало того: когда СЭПО проверял неофициально, разумеется, связи Улофа Пальме с советской разведкой, это щепетильное дело поручили не кому-нибудь, а именно Сонни Хельквисту. А сейчас?

Он бросил взгляд через плечо на силуэты многоквартирных домов Ринкебю, сел в машину и поехал к центру.

В новом мире для него места нет. После распада Советского Союза мир неузнаваемо изменился, и теперь считалось, что главная угроза – исламистский экстремизм. На первый план вышли бритые, сочащиеся адреналином сэповские юнцы, малообразованные, понятия не имеющие о тонкостях разведывательной службы. Он даже подозревал, что, слыша слово «анализ», они в первую очередь думают про анальный секс. Определенно, в мире, где боевые искусства ценятся выше, чем культура, язык и глубокое понимание тонкостей большой политики, для него места нет.

Снегопад усилился.

На Свеавеген – пробка. Здесь и в хорошее-то время стада машин, а в такую погоду… быстрее пешком дойти.

На углу Тегнергатан он, как всегда, подумал о Кинге. Ее ресторан существует по-прежнему. Поздравить друг друга с днем рождения, несколько вежливых фраз – вот и все, что осталось после десяти лет совместной жизни.

Он был почти уверен, что расстались они из-за того, что не было детей. Были бы дети, сто раз бы подумали.

Сам Сонни не считал, что бездетность – такая уж катастрофа, но Кинга очень печалилась. Постепенно печаль переродилась в горечь, горечь – в кислоту. И кислота эта постепенно разъела их отношения.

Теперь у нее другой муж, аудитор. Поляк. Живут в Больсте.

Настроение окончательно испортилось.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, включил новостной канал. Диктор рассказывал про исполинский проект под названием «Западный поток» – русские хотят строить подводный газопровод в Европу, но требуется согласие шведской стороны, поскольку часть трубы должна пройти через шведскую экономическую зону. Акции шведского энергетического гиганта «Свекрафт» подскочили чуть не на двадцать пять процентов: в прессу просочились сведения, что будет сделано ответвление и часть газа поступит и в Швецию. Еще больше, почти вдвое, вырос курс акций «Олшор», строительной компании. Рынок торжествовал, но еще больше торжествовали профсоюзы: речь шла о тысячах новых рабочих мест, не говоря о сотнях шведских субподрядчиков.

– Наивные вы ребята, – сказал Сонни вслух, вздохнул и переключил приемник на Р-2, канал классической музыки. Зависимость от русского газа – огромный риск, это должен понимать любой, даже более чем скромно одаренный политик. Но кто думает о каких-то рисках, когда речь идет об огромных деньгах и пиаре: как же, борьба с безработицей!

Неизвестно зачем – скорее всего, из сентиментальных побуждений – он проехал мимо здания русского посольства на Йорвелльсгатан в Мариеберге. У этого здания он провел больше времени, чем, наверное, у любого дома в Стокгольме. Сонни пришел в СЭПО через пару лет после того, как посольство, еще советское, переехало с Эстермальма. Тогда он был совсем молодым… Рядовой оперативник Сонни Хельквист проводил тут часы, попивая кофе из картонных стаканчиков.

Прямоугольное, похожее на бункер здание в глубине двора едва маячит за тюлевой завесой снегопада. Но видно, что в средней секции во многих окнах горит свет. Интересно, чем вызвана такая активность? Чем они там заняты в неурочный час?

Он вышел из машины и подошел поближе. Снег нападал за воротник куртки, тут же растаял, и по спине побежал тонкий ледяной ручеек – почти символическое напоминание: русский медведь не спит.

– Я вас вижу! – громко сказал Сонни бетонному кубу.

Том вернулся в контору, и первым, на кого он наткнулся, был Кнут – они подъехали почти одновременно. Кнут помахал рукой – зайди ко мне. Том не ожидал, что встреча в «Дипломате» закончится так быстро, но незапланированная беседа с Кнутом – очень кстати. Иначе бы ему пришлось заняться вгоняющим в депрессию делом: подсчитывать, сколько диоксида выбрасывает станция «Свекрафт» на угле в Германии. Не врать, но и не пугать потенциальных покупателей. Дело в том, что шведское государство потирало руки, когда «Свекрафт» приобрел станцию лет пятнадцать назад. Теперь они требуют срочно избавиться от этой экологической бомбы. В одном Том был уверен – невозможно представить более некомпетентного и незаинтересованного совладельца, чем государство.

Он подошел к кофейному автомату, налил чашку кофе и направился в огромный кабинет Кнута.

Тот сидел, вернее, полулежал в кресле, откинув голову.

– И как? – спросил Том. – Что они хотят? Договариваться или опять политическая болтовня?

– Честно? Не знаю, как ответить.

Голос усталый и даже апатичный – не похоже на Кнута.

– Кто он? Очередной аппаратчик? – щегольнул Том русским словечком, стараясь настроить друга на более веселый или хотя бы иронический лад.

Его мучила совесть – напрасно он послушался Кнута. Том считался в конторе непревзойденным мастером переговоров – немного польстить, немного пообещать, иногда завуалированно пригрозить какими-нибудь высшими инстанциями – для русских понятие «высшие инстанции» звучит магически. В России девяностых, когда Кремль бредил реформами, ему случалось бывать у президента – и завязший в бюрократических и коррупционных схемах проект сдвигался с места.

– Они же сказали – замминистра? Ты правильно понял? – Кнут поерзал в кресле.

– Да. А что?

– Самое большее – помощник министра. Какой-то Смирнов. Либо он просто не в курсе, либо увиливает. Мы говорили на разных языках.

– В прямом смысле? Плохой переводчик?

– Не в языке дело. Он хорошо говорит по-английски. Переводчик вообще не понадобился. Дело не в том, как он говорил, а что.

– Наверное, нам опять не повезло. Не того послали. Минэнерго – пожалуй, самое большое из гражданских министерств. Еще финансов, конечно… Но у министра энергетики семь замов, они сказали, что еще не знают, кто поедет в Стокгольм. Но все-таки, что он сказал? Какое-то решение они приняли по газу?

– Нет. Не приняли.

Том даже зубами заскрипел от раздражения.

– Может, я придумываю, – сказал он, ощущая свою вину за два часа потерянного шефом драгоценного времени, – но у них так бывает – какой-нибудь чиновник находит причину съездить с женой за покупками. Оплаченный шоппинг, так сказать. Поэтому его секретарша и просила не распространяться по этому поводу.

Кнут выпрямился, облокотился на стол и смотрел на него отсутствующим взглядом.

– Все может быть… но этот парень, мне кажется, не тот типаж.

Том мысленно чертыхнулся. Надо, надо было поехать с Кнутом на встречу. Директриса подождала бы часок, ничего бы с ней не случилось.

– Извини за эту накладку с Ксенией. И, как назло, именно сегодня. Сам дурак. Сказал бы – извините, сейчас не могу. Договориться о другом времени.

– А что случилось?

Типичный Кнут – он ведь искренне заинтересован в том, что там произошло с Ксюшей. Том не раз встречал начальников его ранга, которые постфактум констатировали – да, мол, упустил я своих детишек!

Но Кнут охотно и подолгу общался с детьми, особенно с Ксенией. Он знал ее настолько, насколько может знать ребенка чужой человек.

– Украла что-то в «Клара Фрукт».

Кнуту можно сказать. Кнут и сплетни – две вещи несовместные.

– Обойдется. В тот раз же обошлось.

Было такое. Ксения уже пробовала себя в мелком воровстве в «Оленсе». Не попалась. Но Ребекка случайно обнаружила в ее сумке нижнее белье с неснятой магнитной защитой.

А Кнут откуда знает? Насколько Том помнил, он никогда Кнуту не рассказывал.

– Не переживай. Все подростки дурят. Пробуют себя.

Тому стало тепло от этих слов. Кнут знает, что говорит. Сам он уже не верил в свою интуицию, по крайней мере, что касается Ксении. Ребекка подчас давала очень дельные советы, но насчет своих детей ни секунды не сомневалась – отправила всех троих в интернат. Странное совпадение… она решила порвать с ним сразу после того, как уехала ее младшая, Александра.

А может, она давно планировала? Детей – в интернат, Тома – куда подальше. Можно наслаждаться жизнью.

Кто-то заглянул в дверь – свободен ли шеф. Том помахал рукой – скоро, скоро… а когда обернулся, увидел, что Кнут схватился за живот, наклонился и вздрогнул, как от сильной боли.

– Не понимаю, в чем дело, – тихо сказал Кнут. Боль, очевидно, немного отпустила. – Вообще чувствую себя как-то странно.

– Кишечный грипп?

– Вряд ли… У меня с детства иммунитет.

– Ты что-нибудь ел в «Дипломате»? Я, кстати, там один раз отравился.

– Только чай.

Кнут с трудом встал и подошел к зеркальному шкафу.

– Выгляжу как труп, – констатировал он. – Но сейчас вроде получше. Пройдет… но этот русский меня ошарашил. У меня было ощущение, что он в первый раз слышит про шведскую ветку газопровода.

– Может, дурачком прикидывался?

– Возможно… но в чем тогда смысл визита? Я предложил ему использовать Северный Готланд для развертывания строительных работ, а он смотрел на меня как на идиота. Пустился в заверения, что Швеция и Россия – друзья не разлей вода. Министерство, дескать, хочет заручиться шведской поддержкой. Ну ты знаешь – обычная болтовня.

– Может, они притормаживают? Рассчитывают, что шведская сторона сама откажется от строительства ветки?

– Я тоже так подумал… Слушай, мне пора…

– Надо обсудить дальнейшие шаги…

– Я тоже так считаю, – Кнут глянул на часы. – У меня встреча через полчаса. Займемся этим завтра. И об остальном надо поговорить…

– Об остальном?

– О тебе и Ребекке.

Том кивнул. Он забыл, что они уже касались этой темы.

– Ты тоже куда-то собрался? – спросил Кнут.

Том пожал плечами. Он хотел заняться делом, но из головы не выходила Ксения – как она там одна? Так психануть… Наверное, он перегнул палку. «Идиотские номера… Ты можешь хоть как-то объяснить?»

Нельзя было так говорить.

– Я сейчас, только захвачу куртку.

Кнут ждал его у лифта. Тому показалось, что он еще бледнее, чем был в кабинете, – возможно, из-за чересчур яркого освещения.

Они вошли в лифт. Том уже поднял руку, чтобы нажать на кнопку.

– Подожди! – сдавленно крикнул Кнут. – О, черт! Мне срочно нужно в сортир.

Перекошенное лицо, отчаянный взгляд.

– Не жди меня. Добежать бы… – болезненно усмехнулся Кнут и исчез за дверью туалета.

Хайнц ехал на условленное место встречи у горного озера Шельшё. Во все небо полыхал пурпурный закат. Сухая змеиная чешуя сосновых стволов вспыхнула ярко-оранжевым свечением.

«Как зубы, – подумал Хайнц. – Зубы, готовые впиться в небо и отхватить кусок роскошного заката».

Что за идиотские мысли. Хайнц покачал головой. Он чувствовал себя скверно. Сквернее и представить трудно.

Как прекрасна была жизнь, пока Центр не напомнил о своем существовании! Только сейчас он понял, насколько прекрасна была его жизнь в последние двадцать лет. Он похоронил Хайнца Андреевича в подсознании и был уверен: они никогда больше не встретятся. Омерзительный близнец. А он-то надеялся, что освободился от него навсегда.

И ведь нельзя назвать такую надежду безосновательной. После распада Советского Союза Центр ни разу не давал о себе знать, и он был уверен: это навсегда.

Но от судьбы не уйдешь.

Он миновал рудники в Лёвсте. А вот и роковая бензоколонка. Рядом с неприметной пентаграммой кто-то нарисовал спреем огромный мужской член со всеми анатомическими подробностями, будто хотел отвлечь внимание от тайного знака.

Впереди шла старая «вольво», взметая за собой снежные фонтаны.

Все. Последний раз. Он больше не оказывает услуг Центру.

Так он решил. За ним закрылась тяжелая дверь отеля «Дипломат», и он облегченно вздохнул. Кошмарные часы в номере 431. Вздохнул и с чувством послал ко всем чертям и Центр, и Хайнца Андреевича. Ему больше всего хотелось залезть в постель и похлопать Марианн по щедро вылепленному заду. Увидеть детей, Ханса и Сабину, и пятилетнюю внучку Туву. Тува… невинное существо. Как невинность оборачивается цинизмом, он хорошо знал на собственном опыте.

«Последний раз, последний раз», – клялся он себе, шагая по парадной Страндвеген. Оказывается, не последний – опять едет проверить, нет ли нового задания.

Да, в юности он был завербован советскими спецслужбами. Прошел подготовку. Но вся его шпионская деятельность заключалась в сборе совершенно безобидной информации о ядерной станции «Форсмарк». Как выглядит зал управления, какие принимаются меры безопасности. Имена сотрудников. Один раз Центр даже запросил список членов спортивного клуба «Форсмарк». Хайнц снабжал Центр информацией, даже не спрашивая, зачем она и как ее можно использовать. А мог бы спросить, потому что совершенно не понимал, для чего нужны все эти чепуховые сведения.

Но он знал и другое: логику спецслужб далеким от всего этого людям понять трудно.

Как бы там ни было, Хайнц себя уговорил: никакой тайны, ставящей под угрозу безопасность Шведского королевства, он своим кукловодам не откроет.

Разумеется, понимал, что именно так рассуждают все информаторы. Зарывают голову в песок и делают вид, что не понимают, как из фрагментов пазла, которыми они снабжают своих работодателей, где-то там, в тайных кабинетах, складывается цельная картина. А может, даже и не делают вид, а и в самом деле не понимают. И, самое главное, не хотят понимать.

Первое время он ни в чем не сомневался – сказывалась выучка. Он даже был готов выполнять и другие, куда более рискованные задания. Но шли годы, и его романтический идеализм постепенно поблек и выветрился. Он все больше и больше сживался со страной, в которой поселился. Стал шведом. И перестал сознавать себя коммунистом, посвятившим жизнь борьбе за счастье всего человечества.

А очень скоро замолчал и Центр, как старый радиоприемник, в котором сгорела какая-то лампа.

Свернул на узкую грунтовую дорогу к Шельшё. Обломившийся сук, который он убрал с дороги в последний раз, так и лежал на обочине. Только теперь был покрыт толстым слоем снега.

Быстро стемнело. Он оставил машину около огромной ели и вышел в зимний мрак.

Очень холодно. Собачий холод, как говорит его сын Ханс. Ниже двадцати. Расход электроэнергии колоссальный. Сотрудники «Форсмарка» стараются изо всех сил, наращивают мощности. Если такие холода удержатся, придется покупать электроэнергию в соседних странах или, что еще хуже, запускать законсервированную мазутную ТЭС в Карлсхамне.

Он вышел на знакомую поляну с большим, оставшимся после ледникового периода валуном в центре. На снегу – цепочка следов, едва присыпанных снегом.

Кто-то из Центра.

Хайнц перевел дух, чувствуя, как в нем закипает злость.

А может быть, плюнуть на все, развернуться и ехать домой? И забыть все это дерьмо?

«Хорошо бы…», – подумал он, машинально надевая перчатку. Выгреб снег из щели в валуне и достал запаянный пластиковый конверт.

Подумал немного, осмотрел со всех сторон. Стандартный конверт, именно в таких почта отправляет боящиеся сырости предметы.

Когда Хайнц прочел, что там написано, он взвыл от ярости.

Они украли его молодость. Они напичкали его своей ложью. Они сделали его самого лжецом и предателем. Двадцать лет они забавлялись с ним, давая понять, что все, игра окончена – чтобы теперь за несколько дней разрушить все, что он с таким трудом создавал. Семью, карьеру… Друзей на станции. Они там, в Центре, хотят, чтобы он их предал? После стольких лет неомраченной никакой ложью дружбы? Неужели они считают его их слугой? Дворовым псом, выполняющим любой, даже самый пакостный приказ хозяина? Считают, что он по-прежнему верит той лживой пропаганде, которой они его напичкали?

Первым его желанием было выбросить этот конверт в снег, затопать ногами и выкрикнуть все, что он думает о своих работодателях. Разбить в кровь кулаки об этот проклятый валун.

Можно проще.

Он сунул руку в карман куртки, достал ручку и написал по-русски:

С МЕНЯ ХВАТИТ.

Сунул конверт в расщелину, расстегнул ширинку и помочился на свои следы.

Сонни отхлебнул глоток остывшего кофе и потихоньку оглядел присутствующих. Сотрудники внимательно слушали Бёрье – тот, не прекращая говорить, чертил на белой доске замысловатый алгоритм контртеррористической деятельности. Кружки и прямоугольники, соединенные бесчисленными и беспорядочными стрелками. Жизни не хватит разобраться. Наверняка вынес с последних курсов по менеджменту, куда их всех теперь регулярно посылают.

Перед глазами стоял окутанный снежной пеленой массивный силуэт русского посольства с таинственно светящимися окнами. Массивный и непостижимый, как и сама Россия.

Приоритеты изменились. Ради бога, ловите ваших террористов, но не думайте, что русские спят на печи только потому, что арабские подростки с промытыми мозгами мастерят самодельные бомбы в подвалах.

Скорее наоборот. Русский медведь проснулся. Он уже не лежит в берлоге, как в девяностые. Он бродит по городу, и каждый, у кого есть хоть капля аналитического ума, видит его. Беда в том, что принимают его за сбежавшего из цирка ручного мишку.

– Сонни?

Он встретился взглядом с Бёрье и вдруг сообразил, что в зале уже несколько секунд стоит полная тишина.

– Да?

– Ты спишь?

– Нет-нет… я только…

– Я спросил, как там дела у оперативников в Ринкебю. Ты же побывал там, надеюсь?

– Да… да. – Сонни вспомнил трех парней в наушниках. – Они сидят в железной коробке и ведут Ахмеда Хассана, гражданина Египта. Сидят и ведут.

– И что? – когда Бёрье раздражается, его сконский акцент становится особенно заметным. – Твоя оценка?

– Моя оценка вот какая: пока ничего существенного не высидели.

Бёрье коротко кивнул. Значит, не нарыли.

– Все свободны на сегодня… Сонни, ты не мог бы задержаться на минуту?

Коллеги, бросая любопытные взгляды, вышли за стеклянную перегородку, отделяющую кабинет шефа от общего конторского зала.

Бёрье поставил стул напротив Сонни, сел и уставился на него с той сочувственной и доверительной миной, которую всегда надевал, когда ему надо было сказать что-то неприятное.

– Как тебе у нас, антитеррористов?

Что он ждет? Чтобы я ответил: «Спасибо, все хуже и хуже»?

– Нормально.

– Ты уверен?

Сонни посмотрел в окно. Снегопад почти закончился. В воздухе плясали, как мотыльки, отдельные легкие снежинки.

– Ты же знаешь, что я специалист по России.

– Твоя зашкаливающая компетентность всем известна, Сонни. Но мир меняется, и мы должны уметь расставлять приоритеты. И некоторые сотрудники начинают сомневаться в твоей заинтересованности. Что я должен делать? В первую очередь поговорить с тобой. Ты же понимаешь, нашим ресурсам необходима абсолютная мотивация.

Ресурсы… Мотивация… Это он про меня. Я для него ресурс. Станок. Или счет в банке.

– У меня нет никаких проблем с мотивацией.

Бёрье вздохнул.

– Ты же понимаешь – вопрос безопасности. Мы должны стопроцентно доверять друг другу. Поэтому… поэтому у меня есть к тебе предложение. Ты перейдешь на другой проект… у тебя будет время разобраться, чего ты хочешь.

– Я прекрасно знаю, чего я хочу.

– Чего?

Сонни мотнул головой в сторону перегородки, за которой сотрудники сидели, уставившись на дисплеи компьютеров.

– Я хочу заниматься тем, чем занимался всегда. Делать то, что я умею и делаю хорошо.

Это было откровенное вранье. Он терпеть не мог просиживать штаны в канцелярии. И Бёрье тоже знал, что это вранье.

Шеф вздохнул еще раз, будто его тяготили все горести мира. Потер модно небритую щеку.

– Я предлагаю тебе перейти в проект «Многообразие и развитие».

– Ты шутишь? Ты предлагаешь мне работать в МИРе?

Очередная безумная затея. Упражнения в пустословии, выдумка политиков, старающихся неизвестно кому доказать, что они в фарватере современных взглядов на мироустройство. Худшего унижения и придумать нельзя. Лучше бы его просто-напросто уволили.

– Это очень важный проект, – продолжил Бёрье, делая вид, что не замечает реакции Сонни. – Координация всех отделов – антитерроризм, защита конституционных прав, обеспечение внутренней безопасности. Постоянные встречи с руководством – отменный случай показать себя.

Сонни закрыл глаза. Шведский военный летчик, задержанный им в почтовом отделении на Васагатан. Сочащийся дорогим виски Стиг Берлинг. Русский дипломат, которого он уговорил стать двойным агентом.

Вся его впечатляющая карьера закончится тотальным унижением. До пенсии просиживать стул и выслушивать нескончаемую и пустую трескотню. Гендерные трения, национальные трения… о господи.

– Не хочу, – коротко сказал он. – НЕ ХОЧУ.

Бёрье сочувственно улыбнулся, но что-то в его физиономии подсказало Сонни, что он втайне наслаждается этим разговором.

– Боюсь, у тебя нет выбора.

И в эту секунду в Сонни что-то взорвалось. Он вскочил, будто его подбросила пружина, бросился на Бёрье и схватил его за горло.

– Я увольняюсь, – тихо и яростно сказал он, глядя в его выпученные глаза. – С меня довольно этого дерьма.

Оттолкнул начальника и вышел из кабинета.

Ровно в семь часов вечера Хайнц Браунхаймер остановил свой «сааб» у растущего с каждым днем сугроба на участке. День выдался длинный. Плановая остановка одного из реакторов – контроль безопасности. И хотя реактор не работал всего двое суток, недопроизводство электроэнергии было довольно ощутимым для «Свекрафта». Как-никак, они недодавали тысяча двести мегаватт каждый час.

Запер машину и пошел к крыльцу. Отшвырнул ногой нападавшие на ступеньки еловые шишки, нащупал в кармане ключ и вдруг услышал отчаянный крик… и даже не крик, а вой… вознесся к ночному небу и тут же затих. Словно кто-то репетировал оперную арию в упландской глуши.

И этот кто-то не мог быть никем иным, кроме его жены Марианн.

Дрожащими руками повернул ключ в замке и рывком открыл дверь.

– Марианн!

Шаги. Из кухни вышла Марианн. Ее полная фигура заполняла почти весь дверной проем. Одета странно: тонкая хлопковая блуза и теплые лыжные брюки, будто только что вернулась с долгой прогулки по зимнему лесу и не успела переодеться. Взгляд отчаянный, по лицу текут слезы.

Хайнц, не снимая ботинок, бросился к ней и схватил за плечи.

– Что случилось?

– Альберт!

– Что – Альберт? Господи, я думал, кто-то умер.

– Альберт… мне кажется…

Семейный песик. Двенадцатилетний джек-рассел-терьер с совершенно щенячьим характером, сгусток веселья, озорства и преданности. Его назвали в честь Эйнштейна, и дети постоянно подшучивали – кто у нас настоящий физик? Папа или Альберт?

Он прошел в кухню.

Альберт лежал на столе. Не надо быть ветеринаром – мертв. Мертвее не бывает. На животе – огромная рана. Ноги вытянуты, как будто смерть застала его на бегу.

– Я его выпустила пописать. Думаю, пусть побегает. Закрутилась и забыла. А его нет и нет. Он же всегда лает, когда хочет домой. Потом вышла, взяла почту, а он лежит там… где у тебя смородина. Что это было? Волк? Лиса?

Марианн оторвала кусок бумажного полотенца и звучно высморкалась.

Хайнц подошел к столу. Глаза открыты, язык свисает на стол. На животе – резаная рана сантиметров двадцать-двадцать пять. Он с горечью погладил песика.

– Ты думаешь, волк? – повторила Марианн.

Как же… волк. С опасной бритвой. Или с охотничьим ножом.

Марианн снова ударилась в рыдания. Хайнц подошел и обнял ее за плечи – он совершенно не выносил ее слез. С молодости.

Марианн немного собралась.

– Мне надо пописать, – неожиданно заявила она и вышла.

Он посмотрел на свои ботинки – на полу грязные лужицы растаявшего снега.

Рядом на столе лежала стопка счетов, писем, реклам. Он начал перебирать конверты, и тут же на глаза попалось адресованное ему письмо.

В конверте лежал сложенный вчетверо лист бумаги А4.

Развернул лист и увидел распечатанную фотографию молодого человека в пиджаке со значком Эрнста Тельмана на лацкане.

И не сразу сообразил, что на фотографии не кто иной, как он сам. Хайнц Андреевич. Так он и выглядел в начале семидесятых, когда его завербовал Центр и после двухгодичных разведывательных курсов заслал под другим именем на Запад.

Его опасный близнец, пролежавший в могиле больше двадцати лет, воскрес.

Он услышал шаги Марианн и быстро спрятал фотографию в карман пальто.

– Хайнц, – спросила она почти неслышно. – Неужели волк?

– Да, – сказал он. – Волк. Кто же еще?

В кабинете посмотрел на конверт. Обычный конверт, марка, приоритетная наклейка. Но штемпеля нет. Письмо бросили прямо в ящик.

Морской трамвайчик «Ваксхольм» подошел к мосткам в Стюрсвике – одному из причалов на большом острове Рунмарэ.

Леннарт бывал здесь не раз в дополнение к обычным встречам в Ставснесе, через широкий пролив отсюда. У его приятеля дача на восточном берегу Рунмарэ, так что всегда есть ответ на вопрос: «А что вы здесь делаете?»

Прошел пару километров по дороге – по утрамбованному гравию идти легко и приятно. Потом свернул на лесную тропинку и остановился за большим валуном – надо убедиться, не следует ли кто за ним. Годы работы информатором научили его многому.

Последние два года ставки возросли. Его должность обеспечивала доступ к финансовому управлению страной, и те данные, что он должен был передать сегодня, представляли для русских большую ценность.

Никого. Он вышел из-за укрытия и пошел дальше. В свете ласкового сентябрьского солнца за деревьями то и дело вспыхивало голубой искрящейся полоской спокойное море. Яхты в гавани стояли почти неподвижно, лишь иногда укоризненно покачивали стройными мачтами.

Идиллия. Воздух, пряный аромат влажного мха. Даже трудно представить, что вся эта часть острова, как и другие острова архипелага, были дотла сожжены русскими в набегах 1719 года.

Проходят столетия, и мало что меняется. Соседи враждуют, ищут, что бы им отхватить в свою пользу.

Он вышел из леса, прищурился, посмотрел на солнце и уселся на бревно.

Через несколько минут появился его работодатель.

Леннарт сразу заметил – он не в себе. Возможно, поубавилось самоуверенности. Распадалась цитадель, в которой он так прочно обосновался, – Советский Союз.

Подошел, протянул руку, Леннарт неохотно пожал. Может быть, не так неохотно, как обычно, – что-то подсказывало ему, что они сейчас почти на равных.

Русский присел рядом на бревно, вытер пот со лба ярко-голубым носовым платком и сразу приступил к делу.

– Вы замечательно написали. Может быть, не так вдохновенно, как Стриндберг, – он многозначительно кивнул на дом, где знаменитый писатель жил в конце девятнадцатого века, – не так вдохновенно, но, с нашей точки зрения, куда лучше.

Понятно, что он имел в виду, – последний отчет о финансовом положении в Советском Союзе, который Леннарт скомпоновал для своего истинного работодателя – Министерства финансов Швеции. Он был горд, и не без оснований. Правда, он не мог отрицать, что такой глубокий и реалистичный анализ помог ему создать его русский партнер. Снабдил его необходимыми данными. Скорее всего, секретными. На Западе никто не знал, в каком катастрофическом положении экономика на шестой части суши. Он сдал свой доклад буквально за несколько дней до путча ГКЧП, и ему аплодировали все инстанции. Даже канцелярия премьер-министра дала восторженный отзыв.