Спящий варвар

РУНИДЫ

«Мне говорят, что я своими утвер-

ждениями хочу перевернуть мир вверх

дном. Но разве было бы плохо перевер-

нуть перевёрнутый мир?»

Джордано Бруно

На мороз, из дома-тела,

выплыл выдох – клок тумана.

Поклонились веки солнцу,

слив по капле океана.

Утопив в них облака,

ввысь низвергнулась река, -

разрывая притяженье

по закону отторженья.

Мир очнулся, содрогнулся, и…

вниз дном перевернулся.

И нахлынули дождём,

белой ночью, чёрным днём,

нотой лопнувшей струны:

мирта мира, вой войны,

чёрно-чёрное кино,

дубль пусто домино,

свист куражный, фрак бумажный,

меч заветный, флаг бесцветный,

цифры длинные в очах,

тайный завтрак при свечах,

вожделенья наважденья,

пафос алчного служенья,

плеск железа, лай протеза,

шрам на лбу не от пореза,

пыль дороги, запах лени,

клок прожжённой солнцем тени,

визг трамвая, стон весла,

поступь Белого осла,

глаз гневливый, гнев глазливый,

смех греховный, ров неровный,

крест крестильный,

съезд партийный,

пленный свет, нетленный бред,

сквер тягучий, пах колючий,

лес, не то что бы дремучий,

страх солёный, сон слоёный,

страж, бездельем утомлённый,

мягкий камень в кулаке,

три аккорда в рюкзаке,

бездуховная яда,

заряжённая вода,

чемоданчик атомный,

твой чулочек скатанный,

коробок огня на сдачу,

жизнь случайная в придачу,

в храм, оплаченный проезд,

в хлам, исписсанный подъезд,

и дешёвый медальончик:

«Брошу всё – лишь позови!»

В нём резиновый чехольчик,

чтоб не сдохнуть от любви.

И клубок похмельных мыслей,

и свалявшаяся дурь,

и серебряные гусли повелительницы бурь.

Эти мутные стишки, -

к небу робкие шажки,

Быт – фундамент из песка…

и… по разуму тоска.

Виталию Требневу

«То, не знаю, что», в потёмках я всю жизнь свою искал.

Антрацитовые блики спят на лаке лысых скал.

Ночь смущает обоняние, загоняя выдох вспять,

И приходит время знаки не приметить, а принять.

Сладив дом в березняке, возродившись в роднике,

Звёздам тыча кулаком, – дурачок стал Дураком.

Взяв дуду у скомороха, гусли вырвав у Слепца,

Ну! дудеть и струны строжить до всеясного конца.

Вам нашить бы на всё тело разноситцевых заплат,

Да и взять себя с собою на малиновый закат.

Мне ж, – «туда куда не знаю» невзначайно забрести,

Дабы там бы, в странных странах, бабаёжичку найти.

Я бы с ней бы ох и дал бы растопыриться душе,

Спел бы вольно и сплясал бы (может, даже в неглиже).

Исповедался бы матом, небо постелил на пол,

И подрался. – Нет, – сразился! -

за прекрасный ёжкин пол.

Всходят Руны! Стеблем нежным рвут бетон

и мнут металл.

Неужели мир расчуял, что не ведал то, что знал.

Воспарю на Сивке-Бурке. Над крестом. Один одним…

Наконец-то, как и прежде, я богам не раб, а сын.

(ИЗ ВНЕ. НИ Я)

Глади неба

всколыхнутся

от ударов вёсел-слов,

Рифмы-волны в ритме сердца

просочатся в жизнь из снов.

Спит

подкинутым младенцем

на пороге дряхлый век,

в разрифмованной бумаге,

белой,

как внезапный снег.

Расшифровывая знаки

на исписанных пелёнках,

Возмущаясь

на бездушье

уродителя рабёнка,

Приютив

сиротку старость

как июльскую порошу,

Снов

нечаянную радость,

Чувств

неношеную ношу.

Нагирляндю вам на тушки

бусы фраз из слов-узлов,

примеряючи на душки

обнажающий покров.

От непонятого всуе

поперхнётся жидкий ум

не разжёванным удурьем

не придуманных придум.

Златом дыры зашивать, -

блажь блаженных ублажать.

Что родилось – то сгодилось,

что проведал – то сказал.

Что калечит, то не лечит,

в кабаке, не правят бал…

Вот!

А если что не так, то не я один Дурак.

Вопрос

порождает ответ. Ответ

убивает вопрос.

По праву на правду праведный спрос,

хоть и вырос,

но не дорос.

В чёрные сиськи – дыры зефира,

бестактными тактами лязгов контактов,

круглые зевы тычут радары.

Но небо иссохло,

как нёбо Сахары.

Память истлела

невыбранной сетью.

Плоть разжирела

за собственной клетью.

Как жалкое жало беззубой гадюки,

безликие лики,

безрукие руки…

Штатные боги напялили тоги

и рубят слова на ликвидные слоги

на пафосном мраморе

гадко прегладком.

Венами генными дыбятся складки.

Вон у ворот

наипервый народ.

Звали мессию?

Это Россия.

Трепетным тремором вскинутся пальцы,

стон продевая,

в уши, как в пяльцы.

Так

чёрный луч

протыкает свет.

Под новым и ветхим, -

нетленный завет -

Возлюби!

Но не любовью «би».

Не любовью «к».

И вообще не любовью

тел, дел и прочих «и».

Надписи

пред вратами чистилища:

Не пытайтесь

нанять адвокатов в судилище!

Фемида,

«по понятиям» не понимает!

Бог

кредиток не принимает!…

Смертные твари

сбились по паре

в гнезда и норы.

Дыбятся горы.

Все тронулись,

вниз,

за крутою кривою.

И музыка страшная

нотой восьмою.

Чуя,

как время сужает круги,

если зовут «помоги!» – моги.

Чёрные нимбы у глаз.

Не лги!

Не от себя, -

в себя беги.

Вольные волны

волею полны.

В кромешно-яркой

солнечной мгле.

Сквозь

архи-времени сверх-расстояния

рушат порталы храмов незнания.

Слышишь? Необычайных

мерную поступь

мер чрезвычайных.

Холодными искрами связей случайных,

жгущих вязи несвязных связей.

Взял помазок

первенец Божий,

в шкуре, лаптях и с грязной рожей.

Наши грязи -

волшебные мази.

Мазнёшь,

и махом из князя в грязи.

Вращают ундины гнилые дубины.

Травят ракеты стайку комет.

Навет

иногда сводит на нет.

Совет

всегда обрекает на да.

Но похоронены мертвые души

в живущих телах.

А в учёных кругах ходят слухи о том,

будто Бог точно есть.

И опять я погряз

не в текущих делах, а в стихах.

Мне бы только вот знать,

что кому-то их надо прочесть.

По профессии я не ПОЭТ,

и ПОЭТому толком не знаю,

как рождается слово и строчка.

Как вдовея,

многоточье становится точкой.

Восклицательный знак

изгибает прозрение в знак вопросительный,

А падеж щедро-дательный -

превращается в жалко-просительный.

Развернув извне – вовнутрь, глаза и уши,

просто опрастываю душу,

отпуская слова на бумагу,

те, что уже через верх.

Отныне, отвечая

за них за всех.

Схватки у сердца, – отдыхай голова

Дух свободен, – свободнорожденны и слова,

из Вышнего мира прихожие,

абсолютно бескожие

Нe спорю с ними,

исправить не пытаюсь, тем более убить!

Ведь учат меня богобуквенно буквы

слова любить.

А не их смертное произносилише,

очень временное, из мяса и воды

(неважно, я это, он или ты).

Любить не созвучие звуков,

не рифмы пунктирную нить,

не крылокопытные «муки»

прилётоскакавшие «вдохновить».

– Свободу первенцу-слову

«вначале» рождённому ИМ!

Не в полон и рабство лицам третьим

(читай всем остальным).

Ведь творить -

не ума работа, а духа игра.

Не потуги, а пухость пера.

Не трудорифморадение

со штампом «полет вдохновения»,

А заведанное освобождение

(вот и словоназванье приспело), -

Словорождение.

Я у этого слова-младенца в долгу.

Я ему помогу,

Чем смогу,

Как смогу…

(акрологостих)

Варвар вправе выжать вдохновенье

Из

тягучей тверди трудных троп:

Азимут

любовный

исцеленья;

Йоту

словом

умертвлённых

нот;

Дерзость – декламировать

аккорды;

Каламбуром колебать канон…

Осознав однажды обречённо

Высшую возможность – выйти вон!

Наготу надев на душу,

Связь миров я не нарушу.

«Ничего» забрав с собою,

«Всё» оставлю за спиною:

Мир бумаги, слов и крови,

«храм» наживы и неволи,

искус власти, груз традиций,

яд наветов, дым амбиций,

пир корысти, лжи и мести,

скуки, зависти и лести,

плен вещичек, спуд идей, -

Мир людишек и людей.

Эка дурость – смякнуть словом.

Эка тайность – крепнуть делом

В мире нашем чёрно-белом.

А попробуйте очнуться,

Рассупониться, взметнуться.

Потянуться за звездою,

Не рукою.

Бог в космосе,

наверное, скучал.

Себя изучал.

По звёздной пыли,

мечтая, брел

И!…

Мир изобрёл.

Слово обронил -

свет породил.

Землю создал,

души роздал, -

вылепив пару тел.

Разных.

Наверное, прекрасных.

Потом посмотрел,

прикинул

и подумал:

– Ну, я и удумал!

Призывает меня время

жить с оглядкой и опаской,

верить формулам и фактам

и не верить в сны и сказки.

Мол, пора ходить по морю,

не под ветром, – под мотором,

ориентируясь в пространстве

не по звёздам, – по приборам…

От себя себе наследством

дарит память бегство в детство:

Преземная красота -

блики красочные красок.

Образы, как образа, -

лики сказочные сказок:

…В тридевятом государстве,

на крутом краю земли,

Путе-Шественникам храбрым

дарят царства короли.

И под чёрным флагом сохнет,

деревянная нога,

И одарит чужеземца

щедро бабушка Яга…

Как волшебник в доброй сказке,

глобус старый поверну.

Пальцы в рот. И детству свистнув,

в травы рухну. И усну.

Страх несбыточных фантазий,

в золотую сев карету,

покатился в мою старость

неразменною монетой…

Спит закладкой меж мирами

липкий фантик от конфетки,

Протирает мама глобус

белой влажною салфеткой.

Средь потёртостей и вмятин

станет больше «белых пятен», -

«Вот бы я!», да «если бы!», -

две сакральные печати

траектории судьбы.

В царстве грёз о «Белом свете»,

по игрушечной планете,

согреваемой торшером,

мчусь к себе на волке сером.

Над шатром моим походным

феи звёзды разожгли

И под мягким пледом пыли

дремлет чучело Земли.

Наступил на огромного чёрного таракана, нечаянно,

Маленький, белый, с прожилками синими слоник.

Фолианты научных томов заслонили своими телами

Изрезанный нервными рифмами томик.

Всё! – устала калёная цепь от собачьего лая спесивого,

И тошнит моряка от лазурного моря,

ужасно красивого.

Он отдал бы всё то, что надёргал из моря сетями,

За козюлю земли под обгрызенными ногтями.

Возвращает дефисом война от приказов – до сказок

Сапогом по лицу, босиком по траве,

кувырком из салазок.

И обида зелёной слюной

за карманами щёк пузырится…

Может, вылизать кошку и в птичьем гнезде

умаститься

Удалив привычное, взяв взаймы далёкое,

Канарейку выменяв на слепого сокола,

Вырубив зелёное, – посадив засохшее,

Сняв сухое гладкое и надев промокшее,

Распродав доверие и купив презрение,

Поменяй сознание на прозрение.

Я исправлю огрехи,

оставив грехи,

так, как правлю стихи,

оправляя их в правду.

Жаль судьбы не поправить,

поправ все права,

как себя я расправил,

отправив от правил.

Пресвятая Владычице Лево,

Непорочная Матерь всего

Покровительница и упование

Ты спасения моего!

Ныне вновь я хощу отлучитися,

в многотрудный се путь предлежащий.

Ибо ведаю, не течёт водица

под недвижимый камень лежащий.

Отправляшись на праведно дело,

Свою душу и бренное тело

Всесвятая вверяя Тебе,

Превручаю на время сие.

Во смотрение Твоё крепкое,

И всесильную помощь Твою.

Богородице, Одигитрие,

покаянно я Тя молю.

Буде мне Ты во всём помощницей,

Руководствуй мя на Пути,

Наипаче же, в далях дальних,

Ты направи мя и соблюди.

Под державным покровом Твоим,

Да не ползок путь будет моим

Мирна Ангела, верна хранителя,

Дево дай.

И незримого неба силою – охраняй.

И от видимых враг, и невидимых,

живота моего

Во все дни охрани и от многих,

Не забыв одного.

От скорбей и от бед находящих

Огради.

И всецела к жилищу мя отчему

Возврати.

Дай летящим к своей мечте,

Путь и Истина сый, Христе,

Ныне, присно, во веки веков,

Береги Божья Мать чудаков.

(Египет. Под бетонным курганом хлопца Хеопса)

Чем засеял Ра Расею?

Что Ра жал, когда рожал?

Ра дугу, мостком подвесив

Рать, под Радугой собрал.

Хлопотать, -

хлопать тать.

Доле в цифери играть?!

Спеленали мужика

в лейбаки, как в фанты.

На рогатине кишкой

золотые банты.

Навались, Святая Рать, -

повертаем время вспять!

Чудо-юдовых творцов

скалигеровских писцов,

всё одно, тверёз иль пьян,

в Чёрмно-море-окиян.

Потекли по роне Руны,

киммерийцы, скифы, гунны,

и Моголы, и татары, -

все имперские Тартары.

Рей, седая борода,

Ра Великая Орда!

Ряска хлюпнет,

стиснув тину.

Скрипнет крест,

взойдя под спину.

Свистнет Вече: -

В коло-круг!

За спиной-спиною друг.

Копоть кружит кружева.

Русь пока ещё жива.

Ожил Сфинкс,

взмахнув крылами.

Рвёт железными когтями

заскорузлую кору

и клокочет: к топору!

Наш посыльный -

ветер пыльный.

Девять рун шлёт Перун.

Ну…

– Ату темноту!

Под хоругвями у Ра

грянем грозное -

уРа-а!!!

Сны

превращают в пепел сермяжный

Мир,

заколдованный ложью бумажной.

Руки

в карманах,

Губы

в мозолях,

Чувства

заджинены в аэрозолях.

Память усохла.

Плечи обвисли.

В дезодоранте нуждаются мысли.

Если не снится – значит не спится.

Сердится

сердце встревоженной птицей.

Вот бы

проснуться и

улыбнуться

от услышанного

обескрышенного.

Голосит глас:

– Звоните сейчас!

Облучение-приучение.

Экранное уркаганное.

Тонны чистейшего телеозона.

Доставка в любые зоны:

военные – патогенные,

курортные – эрогенные…

Из анальных анналов

сточных каналов и чёрных дыр,

помоем

помоями «ойдодыр».

За качество отвечаем, -

до дыр облучаем.

Орган: «мозги».

Диагноз: «скисли».

Чудо-шампунь «Тёмные мысли».

Флакончик пота «Запах работы».

Крылатки-прокладки

«Мой нежный вампир»…

Кому чума,

а кому пир.

Зарплата кровью!

Умри на здоровье.

Мир прекрасен,

ужасен и сир.

Если не спится,

то и не снится.

Сердце

трепещется раненой птицей.

Как бы проснуться и

не свихнуться

от увиденного

постпредвиденного.

В Землю-матушку

вонзив

хоботок железный,

извивается вампир:

– сколько вам, любезный?

Жаль природные дары

стерегут лишь комары.

Я бы пил,

да можно спиться.

Я бы спал, – увы,

не спится.

Мне бы кинуться закинуться,

но досрочно не откинуться.

Мне бы броситься отброситься,

но душа

в пенаты просится.

Врывается то и дело

в контейнер-тело,

пугая глазами,

наполненными миражами.

– К Президенту? На приём?

Не в чем.

И потом, о чём?

– Не каждый не может (подумай!)

«быть»

активированным Членом

блабладарственной Думы.

– Членом?!

Ответ соответственно нет.

Предпочитаю

«не быть»

органом оргазма,

миазменного маразма.

Пока в согласии

с головою

(органом не столь активным,

но менее интимным).

Звёзды не падают,

а возвращаются

туда,

где рождаются.

И цветут в соцветиях,

а не в созвездиях, скопом, -

как видится из телескопов.

Ветхое фортепиано

предпочитает piano,

а не forte-музон,

вздыбленный как газон.

– Ученичёк!

Покаж дневничёк. Пятёрки за что?

За незнание?

Похвальное оправдание.

Из небесной канцелярии. Справка.

Внесена поправка

в уложение «О размножении»:

Совокупляться впредь -

будете в муках.

Рожать – в наслаждении.

Законодатель: Создатель.

Судьба навестила.

Устало спросила, -

всё истязаешься?

Ой, нарываешься.

Ладошки,

нежные и горячие,

щенками незрячими

заёрзали по лицу.

Дети, -

дайте поспать отцу!

Обычно к концу

снится, что спится.

Но

что там валяется…

мёртвою птицей?

Ватные ноги -

стыдятся дороги.

Нежные руки -

боятся разлуки.

Голое тело режет глаза.

Стынет

без ножен жало ножа

Беда вальяжно

змеем бумажным

скользит над миром:

Мальчик

мечтает стать банкиром!

Принимают

отделы пропажи,

стариков и детей

как поклажу.

В моде измор.

Сапог сапогу не пара.

Не пойман – значит вор.

В своре свара.

– Как, -

шесть материков?

Тревога!

Семёрка, число Бога.

В морге ор, -

нет тары.

Восьмёрка

на колесе Сансары.

Ухабами жизней

вырваны спицы, -

года и годы,

лики и лица…

Жизнь или смерть?

Игра или спор?

Всё одно, -

Пе-ре-бор!

Крик немой разорвал на пупке

Плоть тяжёлого пыльного неба.

Белый камень в плетёной руке

Стал краюхою чёрного хлеба.

На базаре старушки, крестясь,

Продают свои девичьи грёзы.

И не всходят без боли стихи,

И тошнит от рифмованной прозы.

Усыпана суша ещё не сухими цветными

костяшками раковин.

Серебряными доспехами поблёскивают на берегу

тела мелких рыбин и крупных рыбёшек.

Как измерить величие не говорящих?

Они лежат на боку, – значит мертвы.

Они захлебнулись воздухом, исследуя сушу.

Или так их хоронят?

Не считанные никем, лежат все как один, -

поодиночке. Потому что не в ряд, не касаясь друг

друга, и в разные стороны головами.

Хотя, возможно, не голова считается органом

главным у рыб.

Совсем, как не у людей.

Не у всех, иногда и при жизни.

Я видел, как говорящих ртами, ходящих на двух

опорах, – мужчин и женщин, стариков и детей, -

словом, людей, – живущих на верхе земли, после их

смерти закапывают под землю, лицом вверх.

Может, живущих в воде, после их жизни выносят

могильщики-крабы на сушу, и на бок кладут?

Не знаю про жизнь многих рыб ничего,

к роме посмертных названий в меню.

Знаю чуть больше зато про людей, хоть и не ел их,

живя с каннибалами.

Людей выносят из жизни не головой назад,

а ногами вперед.

Наверное, ноги считаются органом главным

у мертвых людей.

Празднует тризну процессия в белом.

Это чайки. Чтобы летать, хоронят они в своём

брюхе останки существ, дышащих глубиной.

Или летают, чтобы кого-то в небе похоронить

Чтобы ответить на голый вопрос, нужно ответить

на предыдущий, – рождаемый сразу после него.

Чайки живут на земле, на воде или в небе?'

Вдоль берега, от моей тени до горизонта, не сгустки

крови на белом как сахар солёном песке.

Это фрагменты тел красных кораллов.

Каменные у них тела. Мягкие.

Оборачиваюсь.

Рифмы разбились о рифы и прозою стали.

Пятнами темного мха небрежно обрызганы скалы.

Только мои следы на песке,

как следы уцелевшего воина.

Великая битва была в океане.

Кто воевал?

Сто жар-птиц со щенячьим восторгом клюют

отощавшие за зиму бледные тучи.

Домочадцы сгребли в живописные тучные кучи

мои прелые мысли, -

наводя во дворе муравьиный уют.

Забреду в океан, закатав рукава и штанины,

мимо жирных медуз, мимо тины-рутины.

Простирнув Мировом всю слащавую пресную сушу…

о молитвой, увы, не припудрить истлевшую душу.

Но, увы, уходя, – никуда не прийти,

Без Любви,

Без Мечты,

Без Пути…

Днём и ночью кота на цепи

Стерегут медалисты-собаки,

Выдавая права только тем,

Кто усвоил запретные знаки.

Награждаются тени телами,

Так становятся тексты звуками.

Нарекаются бесы богами,

Так становятся звуки муками.

От теории страхов Селье,

Спит старуха в ажурном белье.

И четырнадцать женщине лет

Стукнет в обед.

По праву – направо, по блату – налево.

Жаль, не пьют комары пиво.

Женщина без мужчины, – дева.

Мужчина без женщины, – диво.

Гружённые дымом подводы,

Усталые талые воды,

И честный, священный обман,

Как розовый жирный туман.

Нет в столице светящихся лиц,

Нет в деревне нудистских пляжей…

Мною писано, в «День восьмой»,

Белой сажей.

Спи, заевшая нота шарманки, -

Спать – не знать.

Ты приснись мне похожей на маму, -

Божья Мать.

Зелёный ветер заблудился в бороде

И радуга клубком у ног свернулась.

И с криком падают снежинки на цветы

Смолой горячий лёд течёт к вершинам.

И запах слова, и горечь мёда, и сладость перца

И Бог заглядывает в сердце

И я переступаю горизонт.

Заводи, славяне, вой да миряне -

Братину по кругу – Лиду, Брату, Другу.

Горят уста медовые, текут слова бедовые:

– Тризну правим, павших славим.

А я свой зель отведаю и боле Вед не ведаю,

И боле дум не думаю, и лиха не уйму.

Живые раздайтесь, ратные чурайтесь,

Полымь в чреве, кости ось!

Эко, ладно занялось!

Разведу на вороте оберег срачицы.

Топну оземь, чтоб прознать – устоит ли твердь,

Свистну, гикну, руки врозь, запою – заво-ою…

Бабий род заголосит, – Ярую впустил!

Ой, распляшу для брани – ноги, плечи, длани,

Но поспеть за вами голове, – плясать не пить!

– Кулаки что гири? – Дак пальцы растопырю,

Лбы кого куражливо в задоре не прибить.

Макошь Мать, Перун Сварожич, – будьте вместе

Поминальну Тризну поможите довершить

По завету чести, алча правды-мести,

Ворога настигнуть, небо упредить.

Тетивой насторожу, Ра-Дугу тугую.

Девять в туле молний-стрел, не сдержать любую

Солнце-щит червлёный мой, за спиной всегда,

Алый свет, волчий клик, да мухомор-вода.

Стрелы-трусы степняка, подло жалят сдалека

Пеший, верхом, хошь и рать – всё теперь моё!

Подступи ко мне на меч,

чтобы кровью правде течь

А кому на поле лечь, уж знает вороньё.

Харалуг Заветный, лишь со спины приметный,

Рукоятью к тучам, да над голым, над плечом.

Ты врага приветил и на удар ответил,

Я ужо до чресел разниму его.

Заскрипел Священный Дуб – разогнулся

В Отний дом Стрибожьий внук возвернулся.

По завету чести, светлой правды-мести,

Ворога настигнул, Тризну довершил.

Опять стихи читаю вслух.

Глухим.

Огонь давно уже потух.

Все спим.

Слово зародилось и об зубы билось.

А я так старался (выпустить боялся),

что оно погибло, задохнувшись в чреве…

Схороню его я в родословном древе.