Сражаясь с 'летающим цирком' (Главы 1-14)

Следуя за ним на небольшом расстоянии, я мог видеть как он "посыпался" на довольно приличное поле к югу от Понт-а-Мусона. Его машина мягко плюхнулась в грязь, пробежала несколько футов, а затем, к моему изумлению, воткнулась носом в землю, постояла в нерешительности хвостом в небо секунду или две и, когда я пролетал над ней на высоте сотни футов, спокойненько улеглась на спину вверх тормашками. Бьюсь об заклад, Лафбери изысканно выругался, увидев меня, планирующим мимо.

Вернувшись назад, я стал свидетелем потрясающего зрелища: майор на четвереньках выбирался по грязюке. Перемазанной рукой он помахал мне - с ним всё в порядке. Я прибавил скорость и поспешил домой, чтобы выслать помощь. Его машина кувыркнулась менее, чем в трёх милях от позиций противника.

Майор Хаффер лично отметил по моему описанию точное расположение "panne" места аварии, и, запрыгнув в автомобиль, укатил в указанную мною точку. Там он обнаружил Лафбери, который совершенно не пострадал в результате вынужденной посадки, если не считать лёгкой царапины вдоль носа. Взорвался один из цилиндров, но ему хватило высоты, чтобы спланировать и приземлиться, оставшись незамеченным противником.

Это случилось на следующий день после того, как лейтенант Джимми Мейсснер (Jimmy Meissner) из Бруклина пережил другой тяжёлый инцидент с "Ньюпором". Около полудня его с лейтенантом Дэвисом (Davis) выслали для прикрытия французского наблюдательного самолёта, который должен был сфотографировать вражеские позиции за Понт-а-Мусоном. Машина аэрофотосъёмки снизилась на семь или восемь тысяч футов и спокойно приступила к делу, оставив заботы о своей безопасности двум американским пилотам в четырёх или пяти тысячах футов выше.

Внезапно Джимми Мейснер обнаружил два истребителя "Альбатрос" почти над собой, заходящих со стороны солнца. Они уже начали атаку и, пикируя на "Ньюпоры", открыли огонь.

Джимми выполнил быстрый маневр и повис над ближайшим "Альбатросом". Так как преимущество по высоте теперь было у Джимми, он не преминул воспользоваться им, мгновенно свалившись на хвост противника, выпуская длинные очереди из пулемёта и пикируя за убегающим гансом. Но пилот "Альбатроса" знал толк в подобных играх и, прежде, чем Мейсснер смог догнать его, бросил машину в штопор, который не только превратил его машину в трудноуязвимую мишень, но и почти убедил Джимми в том, что самолёт ганса потерял управление.

Тем не менее, Джимми доводилось слышать истории о подобных уловках. Он решил пристроиться за вращающимся "Альбатросом" и увидеть конец схватки. Соответственно, на полном газу он устремился в безудержное пике. Одну тысячу, две тысячи, три тысячи футов он продолжает преследование, не обращая внимание ни на что, кроме выбранной цели, вращающейся перидически перед прицелом. Наконец он выпускает очередь, незамедлительно принесшую результат. Из "Альбатроса" вырывается клуб дыма, за которым появляется масса языков пламени. Одна из трассирующих пуль, выпущенных Мейсснером, попала в бак с горючим вражеской машины. Отважный победитель "выдёргивает" "Ньюпор" и осматривается удовлётворённым взглядом.

Едва ли не в тысяче футов под ним находятся окопы противника. С разных сторон пулемёты и мелкокалиберные "Арчи" ведут огонь. Он презрительно ухмыляется и ищет "Ньюпор" лейтенанта Дэвиса и другой "Альбатрос". Не видно никого. Наверняка они по другому борту. Всего один взгляд налево - и седце Джимми подступает к горлу.

Его левое верхнее крыло по всей длине осталось без перкаля! А когда он с ужасом вглядывается в другое крыло, то видит, что и его обшивка начинает отрываться от передней кромки крыла и хлопает на ветру. Преследование в пикировании было столь стремительным, что давление набегающего потока воздуха сорвало тонкий перкаль с обоих верхних крыльев. Без этих поддерживающих поверхностей его аэроплан рухнет камнем. Так как на кону стояла его жизнь, Мейсснеру было всё равно - падать на германской территории или на своей. Позже он признался, что всегда мечтал о военных похоронах. Итак, он сбрасывает скорость и, осторожно развернув шатающуюся машину, летит к французской территории.

Снизив обороты двигателя до минимально допустимых и управляя искалеченным самолётом с максимальной деликатностью, Мейсснеру удалось добраться до нейтральной полосы, а затем и перетянуть через американские траншеи. Он не решался менять ни направления, ни скорости. Менее чем через полмили его машина спланировала к земле и развалилась на части. Мейсснер выкарабкался из-под обломков и осторожно ощупал себя всего, чтобы убедиться: он по-прежнему реален и находится среди живых.

Такой была кульминация первой победы Джеймса Мейсснера и четвёртой на общем счету эскадрильи. Мейсснер выжил, чтобы неоднократно повторить свой успех и прибавить новый блеск к лучам славы нашей эскадрильи. Но подобная удача в смертельной ситуации редко улыбалась пилотам на фронте.

И снова весть о победе опередила победителя. Когда час или два спустя Мейсснер прибыл на аэродром на автомобиле, там уже находились американские фотографы и газетчики, которые стали умолять его позировать для снимка. Словно смущённый школьник, Джимми отталкивал их, восклицая: "Никто кроме меня не видел как упала горящая машина. Это ещё требует подтверждения". Каково же было его удивление, когда он узнал, что с французского наблюдательного поста наблюдали за ходом всего боя и уже сообщили по телефону не только результаты схватки, но и указали место, где Мейсснер совершил вынужденную посадку. Понадобилось наше вмешательство, чтобы заставить сбитого с толку пилота стать перед камерой. За последующие полгода это стало обычаем, с которым познакомилось большинство пилотов 94-ой.

Но наша радость была недолгой. Позже в тот же день капитан Петерсон вернулся с патрулирования над позициями противника и привёл домой двух из троих компаньонов, которые вылетели с ним. Мы все выбрались на поле, чтобы узнать новости. Петерсону удалось поджечь ещё один вражеский аэроплан. Этим он увеличил количество побед эскадрильи в тот день до двух, а общий счёт довёл до пяти. Но во время боя, в котором наша четвёрка пилотов атаковала пять монопланов "Пфальц", капитан Петерсон заметил, как один из его "Ньюпоров" стремительно пронёсся мимо, объятый пламенем. Быстро собрав вокруг себя патруль, он всмотрелся в их обозначения. Не хватало Чарли Чэпмена! В наличии все, кроме хорошо известной машины Чэпмена.

Тогда Петерсон припомнил, что Чэпмен вывалился из общей свалки, чтобы атаковать двухместный немецкий самолёт, находившийся ниже. Позже остальные пилоты восполнили недостававшие детали схватки. Не успел Чэпмен войти в пике, как у него на хвосте оказалась одна из машин противника. Чэпмен развернулся, чтобы перехватить преследователя и таким образом стал отличной мишенью для огня двухместника. Вспыхнувшее от первой же очереди, разгоревшееся пламя очень быстро разнесло ветром по всему аэроплану.

То была наша первая боевая потеря, которую мы тяжело переживали. Чарли Чэпмен был одним из любимцев нашей маленькой шайки, и каждому из нас было больно осознавать, что нам больше никогда не увидеть его жизнерадостной добродушной улыбки. Поверьте, мы приняли близко к сердцу ужас его гибели. Никакая из возможных смертей не страшит пилота так, как падение в горящем самолёте. Позже один из наших наиболее известных друзей разбился насмерть, выпрыгнув за борт, лишь бы избежать медленной пытки сожжения заживо.

Одним из самых забавных парней, которых направил в нашу эскадрилью всеведущий штаб воздушных сил, был некто, кого мы назовём "Т.С." ("T.S."). Для всех окружающих он был источником постоянных недоразумений, связанных подчас с непреодолимым желанием передать его в руки противника, где бы он имел возможность позабавить своими "шутками" лагери для пленных. Мы назовём его Т.С., потому что на самом деле у него другое имя. Т.С. попал к нам в начале учебного сезона и был немедленно квалифицирован как пилот, который боится своего предназначения. Он был откровенным трусом и даже не скрывал этого от окружающих. Эта прямолинейность ставила нас в тупик. Так же как и он, мы боялись пуль и войны, но всё же мы определённо стыдились признаться в этом. Но Т.С. не видел смысла в том, чтобы притворяться ханжой, когда речь идёт о смертельной возможности быть сбитым в небе. И в самом деле, требовалось определённое усилие, чтобы удержать Т.С. на стартовой отметке, когда возникала необходимость в патрулировании над вражескими позициями. Этот большой здоровяк был великолепным пилотом и всегда пребывал в добром здравии и отличном расположении духа. Но при этом испытывал неприязнь к пушкам и снарядам.

Впервые Т.С. обмишулился, когда его назначили в "тревожное" дежурство на аэродроме. Все патрули находились в воздухе, и он должен был находиться в готовности на случай экстренного вызова. Сержант, принимавший телефонные сообщения, прибежал в ангар и обнаружил там наш бесстыжий резерв:

- Кто дежурит сегодня днём? - осведомился посыльный.

- Должно быть, я, - ответил лейтенант Т.С., апатично рассматривая не в меру пытливого сержанта, - чем могу Вам служить?

- В окрестностях Сен-Мийеля отмечено появление над нашими окопами двух вражеских аэропланов. Это двухместные машины, высланные немцами для наблюдения за нашими позициями.

Сержант отдал честь и отступил в сторону, так как обычно после подобных разведдонесений затевалась суетливая круговерть.

Но Т.С. даже глазом не повёл. Он смерил сержанта взглядом и, наконец, тоном, не терпящим возражения, медленно произнёс: "Ну что же, пусть продолжают наблюдение! Если Вы полагаете, что я полечу туда, рискуя быть сбитым, то Вы заблуждаетесь!"

Когда позже его опросил командир, лейтенант, ничтоже сумняшеся, повторил своё заявление. "Меня до смерти пугает сама мысль о том, чтобы подставляться под огонь "Арчи" и вообще всего, что летает над линией фронта" - признался он, - "и я не собираюсь ввязываться в это, если у меня есть такая возможность. Здесь полно парней, которым наплевать на себя - вот кого Вы должны посылать на задания".

Офицер недоуменно уставился на Т.С., не находя слов, чтобы возразить безупречной логике откровенного солдата. В конце концов, обдумав всё как следует, руководство решило отправлять Т.С. на патрулирование в сопровождении ветеранов до тех пор, пока тот не преодолеет страх перед "Арчи". Таким образом ценный пилот мог быть сохранён для правительства.

В соответствии с этим, в один из дней лейтенант Т.С. был назначен сопровождать капитана Холла и меня в случае "тревожного" вылета. Поступило сообщение о пересечении линии фронта двумя вражескими наблюдательными самолётами к северу от Нанси на высоте всего восемь тысяч футов. Капитан Холл приказал Т.С. держаться близко за его левым крылом, в то время, как мне надлежало занять такую же позицию с правой стороны. Капитан Холл лидировал полёт, и нам следовало подчиняться всем его сигналам и указаниям

Мы поднялись с поля, не мешкая, и пересекли его по небу в идеальном V образном строю. Мы летели прямо к линии фронта, набирая высоту по мере приближения к ней. Неподалеку от расположения войск мы осмотрели окрестные небеса, но в нашем поле зрения не обнаружилось никаких аэропланов - ни вражеских, ни каких-либо других. Тогда мы отправились в глубь вражеской территории. Нам удалось достичь участка почти в двух милях за линией фронта, когда добрая дюжина изумительных "Арчи" взорвалась над, под и вокруг нас. Немцы подстроили всё это шоу и заманили в нас в ловушку. Они ожидали нашего появления на той же высоте, на какой пролетели два самолёта-приманки, и тщательно подготовили противовоздушные орудия и снарядные взрыватели с задержкой таким образом, чтобы нашпиговать шрапнелью именно этот участок.

К счастью, мы не получили прямых попаданий. Но я заметил, как один снаряд разорвался под хвостом машины Т.С., внезапно подбросив самолёт так, что он на мгновение повис хвостом вверх. В следующее мгновение он восстановил управление "Ньюпором" и, выполнив короткий полуразворот, устремился домой на полном газу. Он полетел прямиком к Нанси, не оглядываясь ни налево, ни направо. Капитан Холл и я последовали за ним, причём капитан предпринимал безуспешные попытки нагнать его, постоянно раскачивая крыльями и пытаясь вернуть испуганного авиатора в строй. Но всё без толку. Через две минуты Т.С. скрылся из виду, причём двигатель его машины бешено вращал пропеллер с частотой, по крайней мере, в 1 700 оборотов за минуту. Мы прекратили погоню и вернулись к патрулированию.

Через час мы приземлились на родном аэродроме и навели справки о Т.С. Никто не видел его и ничего не слышал о нём. Несколько встревоженные такой странной развязкой полуденного представления, мы обзвонили всю провинцию, но смогли лишь выяснить, что он не приземлялся ни на одном из прифронтовых аэродромов. Закончился обед, а новостей о Т.С. по-прежнему не поступало. Мы решили, что он потерял ориентацию и приземлился по ошибке на одном из немецких аэродромов. Линия фронта от Нанси до Швейцарии протянулась таким беспорядочным образом, что подобная ошибка вполне могла произойти.

Наши опасения развеялись лишь к концу следующего дня. Лейтенант Т.С. сам позвонил нам. Он вполне благополучно приземлился на французском аэродроме строго на юг от Нанси в дюжине миль от нашего поля. Он сообщил, что вернётся к нам при первой возможности. На наши расспросы о том, почему он так долго держал всех в неведении относительно своей судьбы, Т.С. с негодованием ответил, что в течение суток он был занят восстановлением после шока от обстрела и ему было не до звонков!

Сама исключительность подобного примера в американской авиации делает всю историю достойной, чтобы её поведать. Героическое поведение стало столь общепринятым и привычным, что карьера Т.С. кажется невероятной и даже забавной. Сам контраст показывает, как тщательно американские парни скрывали вполне естественное желание "выжить в войне" и самоотверженно бросались в гущу опасностей над полями сражений.

Глава 6. Последний полёт Джимми Холла

В понедельник 6 мая 1918 года монотонность ещё одного "дряного" дня была прервана прибытием на наш аэродром старых товарищей из 95-й эскадрильи, находившихся вместе с нами в Эпье. Они только что завершили стрелковое обучение в Казо и теперь были готовы к большой войне. С этого дня и до конца конфликта эскадрильи 94 и 95 располагались на одном аэродроме. Никакая другая пара американских эскадрилий во Франции даже не сравнялась с ними по количеству воздушных побед и часов, проведенных над линией фронта.

95-я эскадрилья преимущественно состояла из такого же материала, что и моя. Джон Митчелл (John Mitchell) из Бостона (Boston), теперь капитан эскадрильи (Captain of the Squadron), окончил школу Фэй, Св. Марка и Гарвард (Fay School, St. Mark's and Harvard).

Квентин Рузвельт (Quentin Roosevelt) был одним из вновь назначенных пилотов 95-ой. Как приписанный состав, так и друзья-пилоты нашли, что Квент полагался скорее на собственные навыки, чем на репутацию своего известного отца, и можно сказать, что Квент Рузвельт был обожаем эскадрильей. Чтобы показать стремление Квентина к честности и безукоризненности, я могу открыть маленькую тайну, которую - останься Квентин в живых - продолжал бы хранить.

Его командиир - вероятно под впечатлением того, что Квентин был сыном Теодора Рузвельта (Theodore Roosevelt) - назначил новичка флайт коммандером (Flight Commander) до того, как тот совершил хотя бы один вылет к линии фронта. Квентин прекрасно осознавал, что его руководство может поставить под угрозу жизни людей, следующих за ним. Соответственно, он отклонил лестное предложение. Но вышестоящее начальство заставило его подчиниться приказу и занять соответствующую должность. Под его начало было отдано трио пилотов, каждый из которых имел значительно больший опыт боевых вылетов, чем Квентин. Кроме того, был отдан приказ о вылете на первое патрулирование крыла лейтенанта Рузвельта сразу следующим утром.

Квентин собрал пилотов вместе.

- Послушайте, ребята, кто из вас совершил наибольшее число вылетов к линии фронта? Ты, Кёртис (Curtis)?

Кёртис покачал головой и ответил:

- Бакли или Буфорд - любой из них видел побольше, чем довелось мне.

Квентин оглядел всех и принял решение:

- Что ж, каждый из вас видел больше, чем я! Завтра утром ты, Бакли, будешь флайт коммандером вместо меня. Как только мы взлетим, командование возьмешь ты. Я займу твоё место. Мы попробуем каждого по очереди. Формально они могут сделать меня командиром, но фактически лидировать группу будет лучший пилот.

Вплоть до того дня, когда он пал смертью храбрых, Квентин Рузвельт продолжал летать под командованием одного из его пилотов. Сам он никогда не лидировал крыло.

Самнер Сьюэлл (Sumner Sewell) из Гарварда, Билл Тэйлор (Bill Taylor), погибший позже в бою, старина Хейни Хендрикс (Heinie Heindricks), который позже попал в германский плен, получив в бою десять ранений, и ещё добрая дюжина незаурядных личностей составляла 95-ю эскадрилью, - собрание, равного которому не было в мире - за исключением моей 94-ой.

Около восьми часов утра 7 мая 1918 года телефонный звонок французов поднял нас по тревоге. Четыре вражеских аэроплана летели над Понт-а-Мусоном в южном направлении. К счастью, как думали Джимми Холл, Эдди Грин (Eddie Green) и я, в это время дежурило первое крыло - моё. Мы запрыгнули в машины и с волнением наблюдали, как механики раскручивали пропеллеры.

- Выключить ток! - выкрикивает механик.

- Coupez! - отвечаю я, отключив его одним пальцем и просовывая остальные в меховые перчатки. Три или четыре удара снизу по ручке управления - и механик замирает на мгновение, глядя мне в лицо поверх фюзеляжа.

- Контакт? - решительно вопит он.

- Есть контакт! - кричу я в ответ, щёлкая переключателем.

Холёный мотор заходится рёвом с первого оборота, и практически в то же время я вижу, что Холл и Грин так же готовы к нашему занятию. Мгновение спустя три машины отрывают вращающиеся колёса от земли и направляются к маленькому городу Понт-а-Мусон на Мозеле (Moselle), набирая высоту.

Когда я взглянул вниз и обнаружил под собой крыши Понт-а-Мусона, мой альтиметр показывал высоту 12 000 футов. В глубине германских позиций в небе никого не было, поэтому я обратил пристальный взгляд на восток по направлению к Сен-Мийелю. Извилистая река бежала расплывчатой линией вокруг холмов близ Сен-Мийеля и наконец исчезала около далёкого Вердена. Я рассмотрел местность поближе и мгновенно различил движущуюся тень в двух или трёх милях вглубь нашей территории в окрестностях Бомона, на половине расстояния до Сен-Мийеля. Вот и бош - это я увидел с первого взгляда. Похож на двухместник, явно корректирующий артиллерийский огонь гансов против каких-то американских позиций за Бомоном. Я покачал крыльями, чтобы проинформировать о моём открытии компаньонам и как только сделал это, то увидел, что "Ньюпор" Джимми Холла выполняет такой же маневр. Наша тройка вместе устремилась в атаку.

Как только мы приблизились к нашей беспечной жертве, я заметил взрыв снаряда немецкого "Арчи", но не возле себя, а поблизости от их машины. Снаряды гансов образовывали чёрный дым, что и отличало их от снарядов союзников, для которых был характерен белый дым. Двухместный "Альбатрос" мгновенно развернулся и стал снижаться в сторону Германии.

Через мгновение ещё три немецких снаряда разорвались перед отступающим двухместником. И эти три разрыва находились приблизительно на нашей высоте. Похоже, что это был заренее условленный метод общения, которым артиллеристы на земле поддерживали связь с аэропланом высоко над ними. Они сообщали "Альбатросу", что три наших быстрых истребителя приближаются с востока, и дымами разрывов они указывали точную высоту, на которой мы летели.

Много раз мне доводилось наблюдать эту удивительную сигнальную сработанность между зенитчиками и немецкими аэропланами. Однажды со мной произошёл случай, когда снарядные разрывы указали бошам на моё присутствие над облаками, где я укрылся, расчитывая преподнести сюрприз приближавшемся гансам. Это восхитительное взаимодействие между германской артиллерией и их авиаторами могло бы с большой пользой быть перенятым и нашей армией. Ведь ценное предупреждение получали не только угрожаемые машины, но и самолёты подкрепления могли видеть разрывы на большом расстоянии и лететь на выручку, располагая полной информацией о количестве, высоте и, возможно, даже типе машин неприятеля перед ними.

Вот батареей гансов передан ещё один сигнал, информирующий пилотов о строе наших машин. С помощью мощных телескопов они установили позицию каждой машины в нашем строю относительно друг друга. Как только один их самолётов взобрался значительно выше остальных, чтобы иметь преимущество по высоте и нести дозор на случай сюрпризов сверху, как об этом маневре немецкие пилоты были проинформированы разрывом одного снаряда значительно выше остальных. Боши сразу насторожились, высматривая антагониста, который прятался в лучах солнца и не был им виден. О том, что он должен быть где-то там их уведомило одно всокое облачко взрыва.

Как только капитан Холл, лейтенант Грин и я приблизились к медленной двухместной машине, как ещё один дымовой сигнал был послан батареями под нами. Я повернул голову и огляделся в поисках вражеских аэропланов, привлечённых этими сигналами. Сзади по направлению к Понт-а-Мусону я заметил что-то в небе. Вглядевшись пристальнее, я понял, что мои подозрения подтвердились. Четыре истребителя "Пфальц" гнались за нами, стремясь по диагонали пересечь нам курс и отрезать путь к отступлению.

Заняв место перед капитаном Холлом, я покачал крыльями и бросился вправо. Этим сигналом я обратил внимание лидера на опасность, которую он проморгал. В следующий миг капитан Холл снова лидировал строй, и все три машины развернулись, устремляясь на восток. Приближающаяся группа противника летела значительно ниже нас, что давало нам определённое преимущество. Мы могли спикировать в атаку в любой удобный для нас момент, а могли оставаться вне досягаемости до тех пор, пока висели выше. Наши машины в тот момент находились в трёх или четырёх милях от линии фронта на немецкой территории.

По какой-то необъяснимой причине капитан Холл стал уходить все дальше и дальше вглубь немецких позиций. То ли он увидел нечто в том направлении, то ли ещё по какой причине, он по-прежнему игнорировал близкое присутствие четырёх "Пфальцев". Секунду я колебался, а затем "подрезал" Джимми и вновь просигналил. Будучи в полной уверенности, что теперь он увидел группу бошей, которая находилась уже не более, чем в миле от нас, я вышел из виража и свалился в атаку. С таким человеком, как капитан Холл, меня не страшил исход схватки. Его машина следовала по пятам.

Воспользовавшись превышением по высоте, мы быстро набрали скорость, которая позволила занять очень выгодную позицию. Я выбрал задний "Пфальц", намертво загнал его в прицелы и приготовился открыть огонь. Моя цель даже не дрогнула, пока дистанция между нами сокращалась. На расстоянии 200 ярдов я нажал гашетки и увидел, как трассирующие пули устремились к крыльям "Пфальца". Мой пулемёт непрерывно стрелял, пока я не подобрался к "Пфальцу" на 50 ярдов. Затем вражеская машина перевернулась и упала в штопоре. Я не решился следовать за ней далее. Я набирал высоту пока практически не стал на хвост, и в таком положении быстро осмотрелся.

Моей первой мыслью было то, что в горячке погони за жертвой один из её компаньонов мог так же зайти мне в хвост. С величайшим облегчением я увидел, что позади никого нет. Но не более, чем в сотне ярдов справа я заметил круто снижающийся "Ньюпор", а за его хвостом пикировал "Пфальц", поливая огнём фюзеляж и кабину американской машины. Но даже пока я наблюдал за этоим смертельным преследованием, расклад неожиданно изменился. Холл или Грин, не знаю кто это был, казалось, устав от монотонности, быстро "выдернул" машину, и, описав полную петлю, вышел из неё в тот момент, когда "Пфальц" проходил под ним. Ситуация пременилась в мгновение ока, и "Ньюпор" стал поливать 650 пулями в минуту летящую впереди машину боша.

Бош упал, и я, спикировав, пролетел мимо победоносного Джимми Холла. Представьте каково было моё удивление, когда я обнаружил не Холла, а Грина, глядящего на меня из кабины! И больше ни одной машины в небе. Что могло случиться с Джимми Холлом?

Мы летели домой вместе, Грин и я, натолкнувшись на ожесточённый огонь "Арчи", когда пересекали окопы. Как только мы приземлились, я немедленно побежал к Грину, чтобы осведомиться о Джимми. Моё сердце словно наполнилось свинцом, так как я был почти уверен в ответе, который услышу.

"Ушёл вниз в штопоре без верхнего крыла!" - сообщил мне Грин, не успел я и рта раскрыть, - "Я видел как он пикирует на боша, когда сам начал атаку. Следующее, что я разглядел: он входит в штопор, а бош продолжает стрелять по нему, пока он падает. Он, должно быть, разбился как раз за теми деревьями у Монсека.

Я не в силах описать радость, которую испытала эскадрилья около месяца спустя, когда мы получили письмо от Джимми Холла лично. Он писал из госпиталя в Германии, где он лежал со сломанной лодыжкой. Он не был сбит в бою, как мы предполагали, а ввёл "Ньюпор" в слишком глубокое и быстрое пике, и слабая конструкция крыла разрушилась в полёте; и когда он почти достиг земли, ему удалось выровнять аэроплан. Аварию Джимми пережил, отделавшись поломанной лодыжкой. Он надеялся полностью выздороветь за последующие две недели.

19 ноября 1913 года [так в тексте - прим. пер.], когда французская армия входила маршем в оккупированную крепость и город Мец, несколько офицеров из нашей эскадрильи перелетели с нашего аэродрома в Рамберкур (Rembercourt), чтобы увидеть церемонию. Мы оказались первыми американцами, которых видели обитатели Меца. Один из жителей, который первым заговорил с нами, пока мы любовались триумфальным шествием через Плазу (Plaza), спросил, не знаем ли мы американского авиатора по имени капитан Холл. Мы немедленно окружили его и засыпали расспросами.

"Ну", - заговорил он наполовину по-французски и наполовину по-немецки, "ваш капитан Холл находился в местном госпитале несколько недель, а затем был переведен в тюрьму. Только вчера немцы оставили Мец и всех заключённых отпустили. Капитан Холл вчера убыл в направлении Нанси. Он неплохо передвигался с помощью трости и наверняка ему удастся проехать часть пути".

По возвращении на аэродром из Меца на следующий день, мы узнали что Джимми Холл действительно пересёк линию фронта. Он отправился в Париж на отдых. Несколько его старых друзей немедленно улетели на своих машинах в Париж, где подобающим образом приветствовали долго отсутствовавшего товарища в заслуженно знаменитой гостинице мсье де Крийона (Inn of Monsieur de Crillon) - этом оазисе встреч американских авиаторов в Париже.

И от лично Джимми Холла нам удалось узнать действительные факты его аварии в тот день над Монсеком. Слишком быстрым снижением он подверг "Ньюпор" излишним перегрузкам. Оторвалось крыло, что могло привести к падению на деревья внизу. Но ему почти удалось справиться с ситуацией, управляя машиной лишь при помощи двигателя, подобно тому, как Джимми Мейсснер сделал это за день до описываемого проишествия, совершив уникальный перелёт домой, как вдруг он ощутил сильный взрыв мотора. Его двигатель остановился. Машина снова потеряла управление и, в итоге, разбилась в чистом поле, что привело к сложному перелому лодыжки.

Один из пилотов, с которыми он сражался, приземлился неподалёку и взял его в плен. Быстрый осмотр мотора показал, что внезапный врыв, произошедший в воздухе, стал результатом прямого попадания шального снаряда! Только чудом он не разорвался!

Пилот "Пфальца" забрал капитана Холла в штаб своей эскадрильи, где он отобедал с немецкими авиаторами. Они признали потерю двух машин в бою с нашей группой в тот день.

Двух машин! Одну сбил Грин, но кто завалил вторую? Я видел, как мой противник свалился в штопор, но у меня не было времени проследовать за ним, и я пришёл к выводу, что он сжульничал, будучи на самом деле невредим. Я даже не предполагал, что одержал победу в том бою. Представьте, как я был поражён, когда позже капитан Холл рассказал, что лично видел, как мой антагонист загорелся и разбился, сгорев дотла! А выжившие пилоты из его эскадрильи признались капитану Холлу, что потеряли в том бою две машины! Так победы иногда приходят к истребителю, когда он о них даже не подозревает. Победа над тем самолётом никогда не была заявлена и, соответственно, не была записана на мой счёт.

Об исчезновении капитана Холла весь цивилизованный мир узнал в течение двадцати четырёх часов. Широко известный публике как наиболее одарённый автор, он был любим всеми американскими пилотами во Франции в качестве самого отважного лётчика-истребителя. Каждый пилот, имевший привилегию быть знакомым с ним, горел жаждой мести.

Приземлившись после последнего патрулирования Холла, не более чем через пятнадцать минут я случайно встретил старину Лафа, шедшего через аэродром с видом, который свидетельствовал о беспощадности ко всем врагам, о которых он думал. Я знаю - он был одним из ближайших друзей Джимми. Много месяцев они летали вместе в знаменитой эскадрилье "Лафаетт".

Механики, завидев приближение Лафа, предугадали его пожелания и выкатив самолёт, принялись за подготовку лётного снаряжения. Не говоря ни слова, Лафбери натянул лётный костюм, взобрался в машину и вылетел в сторону Германии.

Он провёл в воздухе полтора часа, не встретив противника. Затем, имея запас топлива едва на полчаса, он углубился на немецкую территорию и атаковал три одноместных истребителя, замеченные им к северу от Сен-Мийеля. Одного из них он сбил, а остальных обратил в бегство. На следующий день эта славная победа была подтверждена передовым постом наблюдения, с которого следили за ходом боя.

Хотя исчезновение Джеймса Нормана Холла было печальным и угнетающим для всех нас, я уверен, что память о нём стала одной из причин будущих выдающихся достижений его эскадрильи. Каждый пилот в его организации в тот день поклялся отомстить за самую тяжёлую из личных потерь, которую когда-либо понесли американские Воздушные Силы.

Глава 7. Новые обязанности

8 мая 1918 года, на следующий день после печального исчезновения капитана Джимми Холла, я был уведомлён, что меня назначили на его место, и впредь я буду командовать звеном номер I нашей эскадрильи. Будучи очень довольным таким назначением, я всё же понимал, что ещё до конца дня кто-нибудь из моего звена может стать командиром вместо меня так же, как и я занял место капитана Холла.

Множество маленьких идей, способных продлить мою жизнь в авиации, постоянно занимали моё сознание несколько последних недель. На некоторые из них я обратил внимание в результате собственных нелепых промахов. Чем большим глупцом я чувствовал себя после каждой ошибки, тем лучший извлекал из неё урок. Как только я стал флайт-коммандером, то решил начать обучение подчинённых пилотов тем спасительным трюкам, которые усвоил сам. Так опасная хрупкость крыльев "Ньюпора" была тем, о чём стоило помнить всегда.

Ещё одной из маленьких предосторожностей, которые могут означать разницу между жизнью и смертью, стала выработанная мною привычка делать один или два полных круга над аэродромом перед посадкой по возвращении из патрулирования. Необходимость в трате времени для такой меры предосторожности вполне объяснима. Стремительное снижение с высоты 15 000 футов, где воздух разрежен и очень холоден, к поверхности земли, с резкими перепадами давления, может запросто вызвать недомогание у авиатора. Он может неправильно оценить расстояние до земли и разбиться вдребезги, пытаясь лишь коснуться её поверхности. Круг или два над самой поверхностью летного поля дадут ему время для того, чтобы "отрегулировать" зрение и привыкнуть к перепаду давления воздуха. Это занимает какую-то минуту, а может спасти жизнь. Пользуясь случаем, можно осмотреться - нет ли других самолётов, готовящихся к посадке на тот же участок в то же время.

Через два дня после того, как я принял командование, наше звено возвращалось из дневного патрулирования. Когда мы кружили над полем, я заметил под собой самолёт, заходящий на посадку. Минутку я понаблюдал за ним и отметил, что всё шло отлично. В следующее мгновение я заметил другой самолёт, садившийся точно с противоположного направления. Обе машины практически одновременно коснулись земли колёсами в разных концах поля. Я был бессилен сделать что-либо большее, чем просто смотреть за развязкой этого нелепого происшествия, хотя и пытался кричать им, чтобы они обратили внимание друг на друга. Конечно, они не могли меня расслышать, но и я не мог не кричать, так как инстинктивно знал - их ждёт жуткое крушение.

Две машины грациозно неслись друг на друга, словно в постановке железнодорожного столкновения на ярмарке. Они встретились точно посредине аэродрома, их крылья обнялись, как в приёме улан "левый алеман" и они всё вертелись и вертелись волчком. Во время этого крутящегося танца был задет механизм синхронизации в пулемёте капитана Марра (Marr) и светящиеся трассирующие и зажигательные пули стали разлетаться из карусели со скоростью 650 выстрелов в минуту. С моего места наверху это очень походило на празднование Дня Независимости четвёртого июля, с гигантским колесом, разбрасывающим живые искры во всех направлениях.

К счастью, на протяжении всего представления никто не пострадал, что, в общем-то, является обычным исходом псевдовоенных маневров. Оба пилота выкарабкались из-под обломков, пожали друг другу руки и направились к ангарам сообщить людям в укрытии, что шоу завершилось. Затем приземлились и мы.

На следующий день, когда Рид Чемберс сопровождал меня в полёте через немецкие позиции, мы сделали ещё одно довольно интересное открытие. Со стороны Тьякура (Thiaucourt), расположенного в четырёх милях в глубине вражеской территории, к нам приближались четыре великолепных "Альбатроса". Они летели в чётком строю и находились приблизительно на нашей высоте. Я покачал крыльями Риду и он покачал мне в ответ. Мы поняли друг друга. Нас было двое против четырёх, но у нас была ещё и полная уверенность друг в друге, да и последние успехи нашей эскадрильи определённо придавали сил. А вот противостоящей четвёрке, возможно, не хватало такого взаимопонимания. В любом случае стоило рискнуть и разыграть блеф - вдруг удастся их разделить.

Доскональное знание как своего партнёра, так и его способностей в воздушном бою - уже половина успеха, собственно, как и в любом другом предприятии. Как ни крути, Рид Чемберс был тот ещё сорвиголова и пилот от Бога, но я заметил, что безрассудство сочеталось в нём с редкой осторожностью и это делало его надёжным товарищем в бою. Впоследствии Рид записал на свой счёт семь официальных побед и к концу войны был следующим за мной по количеству часов, проведенных над позициями противника.

Одновременно развернувшись по направлению к группе "Альбатросов", мы добавили обороты и ринулись прямо на них. Мы не отклонились ни на дюйм от параллельных курсов, стреляя прямо в центр приближающегося квартета. Неизвестно, приняли ли нас за двух неистовых экспертов-истребителей из Соединённых Штатов или за двух безумных новичков, способных, чего доброго, протаранить врагов, но прежде, чем нам удалось приблизиться на дистанцию "пистолетного выстрела", их лидер заложил вираж и повернулся к нам хвостом. Остальные участники группы покорно, словно овцы, последовали за ним; круто снижаясь в сторону немецкой территории, эта четвёрка оставила нам чистое небо над Тьякуром. Одной лишь наглостью мы запугали соединение, количественно превосходившее нас.

В отношении полётов день 12 мая был "дрянным" днём, но он был отмечен одним из самых приятных событий, произошедших во время моего пребывания во Франции. Полковник Митчелл позвонил на аэродром, чтобы пригласить с собой несколько наших представителей в Шато Сирю (Chteau Sirur) - прекрасное поместье древнего французского рода, расположенное в пятидесяти милях к югу от нашего аэродрома. Майор Хаффер и ещё несколько офицеров нашей эскадрильи, включая и меня, покинули столовую сразу после ланча и были в Шато спустя несколько минут после прибытия полковника Митчелла и майора Холла. Графиня чрезвычайно сердечно поприветствовала нас, а затем провела в часть поместья, состоявшую из парка, площадью около десяти миль. Угодья были густо усажены деревьями и поддерживались в отменном состоянии. Через лес петлял извилистый поток, берега которого были соединены огромными старинными каменными мостами через определённые интервалы. Пруды для разведения рыбы и охотничьи угодья круглый год обеспечивали поместье живностью. Во время нашей прогулки несколько диких кабанов пересекли дорогу буквально в двух шагах перед нами. Нам сказали, что охота на кабанов - одно из любимых развлечений обитателей Шато.

Собственно усадьба состояла из множества роскошных залов. Один из уголков Шато занимала тускло освещённая маленькая часовня, которая, как мы выяснили, помнила ещё романскую эпоху. Во время чаепития графиня великодушно предложила считать её восхитительный древний замок нашим домом в любое время, как только американские авиаторы устанут от фронтовых забот. Когда-нибудь мне всё же придётся признаться доброй графине, что недопустимое количество наших смертельно уставших авиаторов и, вероятно, ещё большее число совершенно не уставших американских авиаторов впоследствии пользовались её весьма благородным приглашением.

После сердечного прощания с нашей гостеприимной хозяйкой мы выехали назад в Шомон (Chaumont), где отобедали с полковником Митчеллом, а затем, после ещё одного долгого "заезда", в 3.30 утра, усталые, но довольные, вернулись домой. Там я "лицом к лицу" столкнулся с приказом, предписывавшим возглавить патрулирование над позициями противника ровно в пять часов утра! Всего полтора часа сна для смертельно уставшего авиатора!

Должно быть, небеса той ночью услышали мои молитвы о дожде, потому что когда я проснулся в одиннадцать часов утра и подошёл к окну, то обнаружил за ним пелену дождя. Ординарец не стал будить меня в назначенное время, так как видел, что погода нелётная. 15 мая нескольким парням из нашей эскадрильи были вручены награды за мужество и героизм; в то утро все мы обнаружили, что занимается прекрасный рассвет. Разыгрывая чисто американское пренебрежение к представлениям подобного рода, мы, тем не менее, совершенно выдавали своей нервозностью гордость, которую испытывали на самом деле в связи с присвоением наград.

Генерал Жерар - командующий Шестой Армией французов должен был прибыть на наш аэродром вскоре после ланча. Всё время до полудня я сторонился моих галантных приятелей, постоянно разыскивавших меня, чтобы посоветовать мне ещё раз побриться и как следует напудрить щеки, чтобы расцеловаться с генералом. Лейтенант Джимми Мейсснер так же, как и я, был новичком в этой чехарде с награждением, и нас здорово разыграли парни, утверждавшие, что они знают всё об этом. Майор Дэвид Петерсон тоже должен был получить Военный Крест, но он уже участвовал во множестве подобных церемоний, и его такая перспектива мало беспокоила. Капитан Джеймс Норман Холл, которого мы считали убитым в бою, и лейтенант Чарльз Чэпмен, сбитый две недели назад, также были вызваны для вручения заслуженной награды, но, увы, не могли и откликнуться на свои имена.

Вскоре после часа дня на наше поле вошли маршем три подразделения (слово "company" может обозначать любую воинскую единицу под командованием офицера прим. пер.) превосходного французского полка, возглавляемые великолепным военным оркестром. Затем прибыло ещё несколько пехотных подразделений знаменитой американской 26-й дивизии, в составе которых были парни из Новой Англии. Перед ними вышагивал щеголеватый американский оркестр. Обе группы как французских, так и американских солдат выстроились в шеренги, образовавшие полый квадрат в центре аэродрома.

Тем временем мы выкатили из ангаров все наши "Ньюпоры", и они стояли вдоль поля бок о бок, ярко сияя на солнце красными, белыми и синими обозначениями. Все механики и приписанный состав выстроились в шеренги за аэропланами, ожидая начала церемонии.

Джимми Мейсснер и я стояли, дрожа от страха, в то время как наши оживлённые товарищи подходили, чтобы дать нам последние утешительные советы. Затем, вместе с майором Петерсоном мы ожидали фатального слова вступления в пугающую реальность. Внезапно, посреди рёва труб обоих оркестров, из-за одного из ангаров появился генерал со свитой: оказывается они прятались там всё это время. Одну минуту я думал о том, как бы гордилась мною моя старенькая мама, а потом я попытался задрать лицо так высоко, чтобы ни один обычный генерал не смог дотянуться до него губами. Это был последний из отменных советов, с которым ко мне подошла через аэродром делегация старейших друзей.

Вдруг дальний оркестр заиграл нечто, что звучало несколько знакомо. Это оказалось гимном "О! Скажи! Видишь ли ты?...". Все вытянулись смирно и отдавали честь, пока мелодия не стихла. Затем далеко впереди меня полковник Митчелл - глава наших Воздушных Сил - произнёс короткую речь, поздравив нас с той честью, которую нам оказала своими наградами французская армия. А затем генерал Жерар - милый на вид человек с деловитой военной выправкой в облике и движениях - приблизился к нашему строю из трёх человек. В руках он держал Военный Крест и отпечатанный лист с упоминаниями в приказе от французской армии. Остановившись перед нами, он громко зачитал их по-французски.

Военный Крест представляет собой красивую бронзовую медаль, с артистизмом придуманную и выполненную. Она подвешивается на ленте с красными и зелёными полосами, а на ленту, в свою очередь, крепятся пальмовые ветви или звёзды, обозначающие упоминание ("цитирование") в приказе по армии или дивизии. Если за акт героизма какой-либо солдат специально упоминается в приказе по армии, то ему вручается дополнительная пальмовая ветвь за каждое такое "цитирование". Некоторые из французских пилотов упоминались в приказах так часто, что сама медаль висела бы ниже талии, будь у неё лента достаточно длинная для того, чтобы вместить все "пальмы". Мне довелось видеть, как Рене Фонк (Ren Fonck) французский ас из асов, которого за одержанные победы "цитировали" 29 раз одевал Военный Крест из двух частей, чтобы вместить все пальмы, как полагалось во время торжественных церемоний. Если же упоминание фигурировало в приказе по дивизии, а не по армии, то на ленту Креста в таком случае вместо "пальмы" крепилась звёздочка. Полковник Вильям Тоу наряду с другими наградами носил две звёздочки и три пальмовых ветви.

Быстро прикрепив к нашим мундирам желанные награды, энергично пожав руки и величественно отсалютовав нам (что было одновременно выполнено и нами), генерал Жерар удалился. Привередливый командующий даже не попытался поцеловать нас!!!

В течение пяти минут поле было очищено, и мы запустили моторы, чтобы продемонстрировать подготовленные заранее высший пилотаж, учебный бой и воздушную акробатику. В тёплом небе мы полтора часа описывали всевозможные кривые на наших послушных маленьких "Ньюпорах". После приземления самый учтивый французский представитель командования вновь наградил нас рукопожатием и улыбкой благодарности. Войска удалились вместе с затихающей мелодией марша "Самбра и Мёз" ("Sambre et Meuse"), забрызганные грязью автомобили увезли последних наших посетителей, механики переоделись в замасленные комбинезоны начали возню с машинами.

Неожиданно Джимми Мейсснер подошёл ко мне, улыбаясь самой непосредственной из своих ухмылок. "Рик", - сказал он, - "я чувствую как мною овладевает чувство "смерть гансам". Как насчёт того, чтобы взлететь и добыть боша?" "Хорошо", - бросил я через плечо, - "поехали; мы неплохо развлечёмся".

Таково уж было наше счастье, что едва мы оторвались от земли, как заметили высоко над нами немецкую двухместную машину, вероятно "Румплер" (Rumpler). Из всех вражеских двухместников он обладал наибольшим потолком, и эти аэропланы часто проплывали над нашими позициями на высоте, недосягаемой для "Ньюпоров". Это выводит из себя, когда ты взбираешься на максимальную высоту и видишь, что враг по-прежнему невозмутимо продолжает фотосъёмку и, как бы в насмешку, иногда выпускает по тебе очередь - другую. Мы набирали высоту со всей стремительностью, на какую были способны, стараясь догнать этого парня до того, как он сумеет занять безопасную позицию. Очевидно, он уже выполнил своё задание, так как через несколько минут набора высоты он развернулся в сторону германских позиций и скрылся из виду. Мы завершили наш вылет к линии фронта, так и не обнаружив в небе других противников, и вернулись на базу, где приземлились с твёрдым обоюдным намерением приняться со следующего дня за серьёзное коллекционирование "пальм" до тех пор, пока наши новые Военные Кресты не будут свисать ниже колен.

Джимми задумчиво посмотрел на мои длинные ноги.

- Побойся Бога, Рик!, - ласково сказал он, - подумай, какой волокитой это обернётся!

Глава 8. Победа на волоске от гибели

Я часто обсуждал с Ридом Чемберсом новые трюки и уловки, с помощью которых мы могли бы провести коварных гансов. В конце концов, вся эта игра военной авиации настолько нова, что любой новичок в какой-нибудь из дней может столкнуться с таким коварным приёмом, какой мы даже не представляли. Я думаю, что гансы, как и мы, просиживают ночи напролёт, пытаясь разработать некое поразительное новшество в формирующейся науке воздушного боя. Во всяком случае, мы с Ридом частенько засиживались допоздна и вставали спозаранку, чтобы привести в исполнение какой-нибудь маленький план, захвативший нас ночью.

Утром 17 мая 1918 года ординарец выгнал меня из постели ровно в четыре часа, в соответствии с приказаниями, которые я отдал ему прошлой ночью, предварительно разбудив. Я послал ординарца в комнату Рида, чтобы он поднял и его.

Через пятнадцать минут я и Рид обсуждали за чашкой кофе нашу маленькую схему утреннего рейда. Мы планировали подняться в воздух до рассвета и занять высоту вне видимости и слышимости гансов до того, как они выберутся из постелей. Околачиваясь вдоль их передовой, мы надеялись перехватить какую-нибудь отдельную машину, пересекающую линию фронта для фотосъемки. Великолепный план. Непонятно, почему никто не додумался до этого раньше.

В районе над Тулем, Коммерси и Нанси мы наматывали круги и лезли всё выше и выше, и выше. На высоте порядка 18 000 футов мы прекратили подъём. На такой большой высоте температура казалась 18 000 градусов ниже нуля. Мне доставляла удовольствие мысль о том, что теперь мы наверняка обладаем преимуществом по высоте над любым двухместником, а хорошая видимость обеспечивала потрясающий обзор.

Мы ждали и ждали. То вверх, то вниз вдоль отведенного заранее сектора, где представлялась вполне вероятной встреча с противником, пожелавшим снять фотографии столь чудным утром; вверх-вниз, туда-обратно. В конце концов мне стало надоедать это занятие. Задумка сработала великолепно, без сучка и задоринки. Вот только глупые боши, похоже, решили испортить всё шоу тем, что остались дома. Меня стали бесить мысли о нашем раннем подъёме, чудных погодных условиях, высоте полёта, достигнутой без малейшего намёка на "Арчи" - всех этих честно заработанных достижениях, сводившихся на нет тем, что рыбка отказывалась клевать.

Майор Лафбери часто напоминал нам, что бошей не достанешь, засиживаясь дома и грея ноги у камина. Я размышлял над этим мудрым советом, разворачиваясь для продолжения дозора в двадцатый раз и прикидывая, что в баке есть ещё горючее на час полёта. Меня почти доконали холод и голод. Довольно огорчительно было сравнивать уютный огонь печи в комнате для завтраков с ледяными небесами, в которых я провёл последний час. А ведь и там и тут можно было настрелять одинаковое количество бошей. Я чувствовал, что меня надули.

Как бы там ни было, но куда же подевался Чемберс? В результате моих рефлексий я забыл приглядывать за ним. Я осмотрел каждый закоулок неба, но не обнаружил его в поле зрения. Вообще ничего не было в поле зрения. Больше ни один дурак в мире не покинул дом в этот неурочный час. Но всё же, я должен признаться себе, что Лаф был прав! Это как рыбалка. Если в реке нет рыбы, то выловить её довольно затруднительно, однако ни одной и никогда не поймает тот, кто греет кости у камина. Я улыбнулся, подумав о цветном джентльмене из Алабамы, который весь день ловил рыбу в корыте. Придирчивый белый мужчина проходил мимо и наблюдал как тот вытаскивал леску из воды раз шестой. В конце концов белый мужчина крикнул:

- Ты чёрный шакал! Разве ты не знаешь, что в кадушке нет рыбы?

- Знаю, босс! Но эта лужа совсем неподалёку - ответил негр.

Старый анекдот подсказал мне идею. Наверняка, я выбрал плохое место для рыбалки, единственным достоинством которого было то, что оно находилось "под рукой". Тогда я направился к Мецу. Там должен быть хороший клёв. В 25 милях от линии фронта, кроме знаменитой крепости, находился один из лучших немецких аэродромов.

Теперь я находился на высоте 20 000 футов и, как только повернул на восток, то увидел первый луч солнца, появившийся над Францией в тот день. Солнце лежало большим красным шаром за далёкими горами Рейна. Я направил самолёт в ту сторону, рассчитывая пересечь линию фронта восточнее Понт-а-Мусона, где, как мне было известно, располагалось несколько замаскированных зорких германских батарей. С той максимально возможной высоты, на которой я пролетал над позициями противника ранним утром, звук мотора наверняка долетал до артиллеристов, но, в этом я убеждён, ни один из них не мог увидеть меня, даже в самые мощные телескопы. Как бы там ни было, но на протяжении всего рейда к Мецу по мне не выпустили ни единого снаряда.

Знаменитые укрепления вскоре лежали под крыльями моей машины. Собственно Мец располагался глубоко внизу долины - очаровательной долины реки Мозель. Практически вертикальные обрывы высотой в тысячу футов на обоих берегах реки, а также резкий поворот русла в миле под городскими стенами образовывали единую цельную фортификационную систему вокруг города.

Хотя я и нашёл Мец очаровательным, но всё же на какое-то мгновение пожалел, что не управляю бомбардировщиком, с которого можно было бы сбросить в многолюдные лагеря внизу несколько сувениров. Вне всякого сомнения, в Меце расположились сотни тысяч солдат и множество высоких чинов, так как безопасный маленький город являлся воротами между Германией и линией фронта по Мёзу. С такой высоты мой пулемёт не мог причинить никакого вреда. С сожалением я описал прощальный круг над жемчужиной округи Лоррен (Lorraine), а над аэродромом Фраскати (Frascati), чьи ангары расположились на верхушках холмов, взял курс домой, снизившись в долину Мозеля. Ни один аэроплан оттуда даже не собирался подниматься в воздух.

Но всё же в то утро у меня оставался ещё один шанс достать боша. Я знал, что можно обнаружить воздушную активность над одним аэродромом по эту сторону от Тьякура. Время патрулирования почти истекло, так как горючее было на исходе. Мысль о возможных проблемах с двигателем в двадцати милях за линией фронта заставила меня немного "ускорить шаг". Для врага по имени Рикенбэкер Германия была бы не лучшим местом приземления во время войны. Я слегка опустил нос машины, в надежде, что это несколько увеличит её скорость. Ага! Вот и Тьякур появляется в поле зрения. Выключив двигатель, я спланировал почти беззвучно и оказался над городом на высоте около 18 000 футов.

Я выполнил два или три круга над Тьякуром с замолкшим движком. В конце концов мой взгляд отыскал вражеский аэродром, который занимал маленькое поле сразу за маленьким городком. Там явно происходило что-то, а когда я проплывал над этой площадкой, то заметил три грациозных "Альбатроса", поднимающихся в воздух один за другим. Судя по их курсу, они направлялись за линию фронта, набирая высоту по мере продвижения в южном направлении. Я постарался быть как можно более незаметным, пока последний из трех самолётов не оказался далеко впереди меня. Затем я вернулся на прежний курс и стал постепенно сокращать дистанцию между нами.

К тому времени, когда мы достигли Монсека - этой знаменитой горы к северу от Сен-Мийеля - меня и мою неожиданную добычу разделяло около 3 000 футов. Мне так хотелось, чтобы противник оказался над нашими позициями, прежде, чем атаковать его, что я совсем позабыл о том, что теперь представляю прекрасную мишень для немецких "Арчи". Два внезапных разрыва прямо перед машиной указали мне на ошибку. Не тратя времени на выяснение того, попали ли в меня, я, призвав всю дерзость, бросился в отвесное пике за замыкающим "Альбатросом". Одиночный чёрный разрыв, посланный батареей снизу, заставил германских авиаторов оглянуться. Из этого сектора они никак не ожидали нападения.

Когда их ведомый заложил первый вираж, я находился уже менее, чем в 200 ярдах от последнего "Альбатроса" Я нёсся вниз в бешенном темпе, не обращая внимания ни на что, кроме цели впереди. "Ньюпор" летел со скоростью не меньше 200 миль в час. Не обращая внимания на спидометр, я держал нос самолёта направленным в хвост "Альбатроса", который, в свою очередь, перешёл в резкое снижение, чтобы уйти из-под удара. С дистанции около 50 ярдов я мог видеть как яркие трассы пуль прошивают спинку кресла пилота. Я вёл огонь, наверное, целых десять секунд. Испуганный бош допустил ошибку тогда, когда решил спасаться пикированием, вместо того, чтобы использовать маневр. За эту оплошность он заплатил жизнью.

Все эти мысли пронеслись в моём сознании за долю секунды. Всё время, пока мои пальцы нажимали на гашетки, я прекрасно осознавал чрезвычайную опасность положения, в котором находился сам. Одна, а возможно, и обе вражеские машины, несомненно, уже зашли мне в хвост, так же, как и я повис на хвосте их невезучего компаньона. Будучи один, я мог полагаться исключительно на свою маневренность, если хотел оторваться от врага.

Кажется, что несмотря на возможные последствия, я продолжал преследование моей цели до самой земли - так отчаянно хотелось её сбить. Поэтому я несколько увлёкся излишне скоростным спуском. Как только вражеский аэроплан потерял управление и перешёл в беспорядочное падение, я притянул ручку к креслу и начал стремительный подъём. Печально известная слабость конструкции "Ньюпора" быстро напомнила о себе. Жуткий треск, отозвавшийся в моих ушах, как звук трубы, возвещающей Страшный Суд, означал, что внезапная перегрузка разрушила правое крыло. Обшивка верхнего крыла была целиком сорвана напором воздуха и исчезла позади. Лишённый поддержки с этой стороны, "Ньюпор" стал разворачиваться направо. Хвост задирался вверх, не смотря на все мои старания удержать его с помощью ручки управления и руля направления. Он стал вращаться поначалу медленно, а затем всё быстрее и быстрее. Всё больше и больше становилась скорость нашего падения. Я попал в штопор, а с такими повреждениями, как у моей машины, выйти из него не представлялось возможным.

Оставалось совершенно неясным, намерены ли два "Альбатроса" обстреливать меня до самой земли. Дважды мне удалось заметить, как они пикировали на меня, выпуская огромное количество пуль в маленький беззащитный аппарат, несмотря на его очевидную обречённость. Я не испытывал злобы к ним. Всё, что я ощущал своего рода скепсис по поводу их бездумной траты боеприпасов. Впрочем, и это не верно. Я был сбит с толку. Во мне вызывала скептичность их глупая убеждённость в том, что я блефую. Эти дураки даже не могли определить, когда аэроплан действительно сбит. Машина лишилась целого покрывала из обшивки. Ни одному пилоту ещё не удавалось пилотировать без неё аэроплан.

Меня занимали мысли о том, где я упаду. Внизу расстилались леса Монсека. Господи! Насколько приблизилась земля! Разрушится ли конструкция самолёта полностью и вышвырнет меня на все четыре стороны? Если я застряну в верхушках деревьев, то, возможно, отделаюсь лишь переломанными костями. Ведь Джимми Мейсснер и Джимми Холл избежали смерти, попав в подобный переплёт на своих "Ньюпорах". Если я выживу в этой передряге, то больше не поднимусь в воздух. Но сейчас нет смысла думать об этом. В любом случае, мне либо не выжить, либо я стану пленным инвалидом в Германии. Как это переживёт моя мама?

Неожиданный приступ желания вновь увидеть маму поднял мой боевой дух. С мыслью о том, что будет, когда она откроет каблограмму с фронта, извещающую о моей смерти, с этой картиной перед глазами в моём сознании пронеслась целая серия ярких детских воспоминаний. Раньше я и не представлял, что перед лицом неминуемой гибели в сознании человека проносятся все события его жизни. Несомненно, на самом деле, это лишь несколько воспоминаний, но животный ужас и неотвратимость смерти превращают их в множество.

Меня стало занимать, почему скорость штопорения не возрастает. С каждым оборотом я ощущал повторяющееся вибрирование, словно от удара воздушной подушкой по левому крылу. Эти монотонные удары вызывали во мне рост раздражения. И, хотя я постоянно экспериментировал с рулём, ручкой управления и даже перемещением веса собственного тела, мне совершенно не удавалось повлиять даже в малейшей мере на вращение аэроплана. С тех пор как крыло разрушилось, машина снизилась таким образом на целых десять тысяч футов. Я выглянул за борт. Еще неполных 3 000 футов и - крушение! Я мог разглядеть людей на дороге перед линией грузовиков. Побледневшие, они пристально глядели в мою сторону. Мысленно они уже подбирали сувениры из обломков машины и моего тела.

Была не была - я дал полный газ! Дополнительное ускорение, которое дал вновь запущенный движок, оказалось достаточным для того, чтобы стоявший перпендикулярно хвост занял горизонтальное положение прежде, чем я смог осознать что-либо. Я мгновенно схватился за джойстик и переложил руль направления. Теперь пропеллер тянул машину вперёд. Только бы она смогла продержаться так пяток минут, тогда я смогу перетянуть через траншеи. Они служили ориентиром в каких-нибудь двух милях прямо по курсу. Я посмотрел вверх и вниз.

Ни одного аэроплана в небе. Недавние противники, вероятно, посчитали, что мне конец. Земля стремительно проносилась внизу. Я летел вперёд значительно быстрее, чем вниз. Внезапное ликование овладело мной. Я самонадеянно попытался приподнять нос машины. Безрезультатно! Она летела по прямой, но это было всё, на что был способен самолёт. Ага! Вот и дружище "Арчи"!

Довольно забавно, но оказывается можно настолько привыкнуть к "Арчи", что страх перед ним совершенно исчезает. Я был настолько признателен своему маленькому искалеченному аппарату за то, что он спас меня от падения, что говорил с ним, обещая хорошенько его почистить по возвращении в конюшню. А на скверное поведение "Арчи" я едва обращал внимание.

Над самой линией фронта я скользнул вниз и теперь находился на высоте тысячи футов. Избежав опасности приземления на немецкой территории и применив несколько маленьких хитростей, я выжал из повреждённого самолёта ещё одно усилие. Впереди виднелись крыши родных ангаров. С мотором, работающем на полных оборотах, машина скользнула по ангару старой 94-й и плюхнулась на поле.

Сразу сбежались французские пилоты, находившиеся по соседству, чтобы взглянуть на новичка, садящегося с включённым мотором. Позже они рассказывали, что это напоминало приземление птицы со сломанным крылом.

Вспоминая те события, я понимаю, что пережил довольно нервный эпизод. Припоминается, что мне не казалось, будто произошло нечто необычное, в тот момент, когда я выбрался из кабины и поинтересовался судьбой Рида Чемберса. Это любопытное последствие полётов на войне. Пилот настолько проникается своего рода фатализмом, что начинает воспринимать все события как вполне заурядные. В результате он лишь изредка выказывал значительное волнение по поводу работы, проделанной за день, каким бы тяжёлым он не выдался.

Итак, несколько озлобленный, я навёл справки о Риде Чемберсе как только покинул машину. Мне казалось, что он меня подставил. Ярость была единственным моим чувством в тот момент.

О Риде известий не было. Однако спустя несколько минут он появился и стал городить какие-то небылицы о том, как подло я его покинул, нарушив наш уговор. Он тоже находился над немецкой территорией и во время возвращения повстречал два "Альбатроса", пилоты которых возвращались на свой аэродром, возможно, рассчитывая побыстрей добраться до моих останков на машине. Однако доклад о встрече с двумя "Альбатросами" подтвердил мои предположения, что третий аппарат всё же разбился.

В начале следующего дня французы известили нас, что они в самом деле видели крушение "Альбатроса" и то, как мой израненный "Ньюпор" ковылял домой, окружённый разрывами зенитных снарядов. Они даже подтвердили мою победу безо всяческого запроса с моей стороны. Но самым необычным в этом происшествии оказалось то, что тело мёртвого немецкого пилота - моей последней жертвы таким образом зафиксировало управление самолётом, что тот, пролетев значительное расстояние, приземлился в нескольких сотнях ярдов за линией фронта на французской территории.

Глава 9. Уничтожен в огне{1}

84-я эскадрилья находилась на фронте уже почти месяц, когда прибыл один из моих товарищей по учёбе - лейтенант Куртц. По окончании лётной школы, Куртц был оставлен для прохождения специального обучения воздушной стрельбе с тем, чтобы в дальнейшем стать инструктором для тысяч молодых людей, призванных в воздушный флот дядюшки Сэма. С этой целью его отправили в Англию, а вернувшись оттуда во Францию, Куртц был отправлен на фронт в 84-ю эскадрилью с целью приобретения реального боевого опыта над позициями противника.

После того, как мы забросали новичка тысячами вопросов и получили ответы на них, он заявил, что ему необходимо приступить к более сложной ступени реальных боёв с противником. Так как в то время я, будучи флайт-коммандером 1-го крыла, являлся вторым по старшинству в эскадрилье, то в мои обязанности входило сопровождение вновь прибывшего пилота во время патрулирования над вражеской территорией. Неважно, насколько выдающимися способностями обладает человек или насколько высок уровень его выучки, первые вылазки за линию фронта, первый контакт с машинами врага всегда довольно сложен. Пустячная растерянность, необдуманная бравада, малейший просчёт - и даже человек, на обучение которого потрачена масса времени и средств и обладающий всеми задатками успешного пилота, может пасть жертвой мастерства более опытного авиатора.

По этой причине я практиковал сопровождение новых пилотов во время их первого полёта к позициям противника и советом либо личной поддержкой уже в воздухе помогал освоиться во время непростого перехода от школьной теории к суровой практике боя.

Мы по-прежнему летали на знаменитом одноместном "Ньюпоре" "Бебе" "chasse" ("охотнике") или машине-истребителе, оснащённом двигателем "Гном Моносупап" ("Gnome Monosoupape"). В то время он был лучшим аппаратом, хотя, несомненно, и не лишённым некоторых недостатков. Только что из тыла, Куртц ещё не был знаком с этими странностями самолёта. Потому я запланировал для него несколько коротких перелётов с нашего поля с частыми посадками в расчёте на то, что он выработает навыки приземления на любую подходящую площадку в случае неожиданной поломки мотора. За несколько дней подобной практики Куртц показал себя как пилот, способный управлять самолётом в любой ситуации и вполне готовый к величайшему приключению в жизни молодого авиатора - первому вылету к линии фронта.

Мы условились, что лейтенант Куртц вылетит на так называемое свободное патрулирование в сопровождении лейтенанта Чемберса и меня. Наша пара имела привычку предпринимать дополнительные вылеты, если "рабочий" день заканчивался, а в нас всё ещё оставалась, выражаясь жаргоном авиаторов, "свирепость на боша". Занималось прекрасное летнее утро - яркое, чистое и спокойное - именно такое утро авианаблюдатели гансов вполне могли выбрать для фотосъёмки над нашей территорией.

Мы подробно изложили новому товарищу план действий. Полёт будет происходить в V-образном строю: я впереди, Чемберс слева и Куртц с превышением в 100 метрах позади нас. Ему предписывалось в случае встречи с каким-либо авиатором бошей не вступать в бой до тех пор, пока не станет очевидным наше преимущество. Я вообще считал для себя обязательным не влезать в драку, пока есть возможность маневром занять наиболее выгодную позицию. Иными словами, Куртцу всё время следовало сохранять место в строю сзади и выше нас, выполняя роль наблюдателя. Он был проинструктирован, что иногда ему следует проверять пулемёт, стреляя несколькими короткими очередями в тех случаях, когда самолёт развёрнут в сторону Германии. И, наконец, если наша группа рассеется, и он не сможет отыскать нас, то, учитывая, что солнце всходит на востоке, Куртцу следовало лететь, "удерживая" светило по левому борту, в южном направлении до тех пор, пока он не убедится в том, что под ним французская территория, а затем приземлиться.

Вылет был назначен после завтрака точно на 8 часов, затем сбор над аэродромом на 1 500 футов, набор высоты между Нанси и Тулем и пересечение линии фронта на высоте 15 000 футов. Перед стартом я обратил внимание, что лейтенант Куртц выглядел несколько нервозным, но при подобных обстоятельствах это не было удивительным. Вряд ли я тогда понимал причину подобной нервозности и даже не предполагал, к каким трагическим последствиям она приведёт.

Машина Куртца с трудом набирала высоту, так что мы довольно долго карабкались на отметку 14 500 футов. На этой высоте я решил оставить нашу относительно безопасную сторону и углубиться в немецкую территорию, полную опасностей и риска. Господину гансу тоже не сиделось дома: я заметил нечто, что опознал как самолёт фоторазведки, который находился в шести милях за линией фронта над нашими позициями и очень высоко - наверное на 19 000 футов. Так как этот противник несомненно был вне досягаемости для нас, то я решил держать нос самолёта направленным в сторону Германии и постоянно набирать высоту, пока это возможно. В то же время я приглядывал за нашим врагом на тот случай, если нам удастся взобраться на такую же высоту и нагнать его до завершения фоторазведки.

Внезапно впереди и чуть выше нас прозрачный воздух наполнили белые курчавые клубы дыма. Противовоздушная активность наших означала, что неподалёку находилось ещё несколько гансов. Через несколько минут мы их заметили - три мощных одноместных машины типа "Альбатрос" появились в 1 500 футов над нами и около полу мили впереди. Я покачал крыльями, что в переводе с кода авиаторов означало для моих спутников следующее: "Будь внимателен и следи за лидером". У меня было время оглянуться и заметить, что лейтенант Куртц находился на достаточном удалении позади и немного выше немецких машин. Беспокоиться о нём не было причин. Уж тем более не нуждался в опеке такой опытный истребитель как лейтенант Чемберс. Я летал в компании с ним достаточно для того, чтобы убедиться - он стоил любых двух гансов. Вне всякого сомнения, Рид заметил бошей впереди и пристроился поближе ко мне, наверняка пытаясь угадать, какой план я подготовил.

Присматривая за нашими оппонентами, я быстро анализировал ситуацию. Противник обладал преимуществом по высоте, их было трое, вполне вероятно, опытных пилотов, в то время как нас было двое истребителей и один новичок, увидевший немецкий самолёт первый раз в жизни. Однако вражеские авиаторы находились над нашей территорией. Внизу несколько сотен людей наблюдали за тем, что казалось им равной схваткой - трое американцев против трёх немцев. Через полевые бинокли французские офицеры видели чёрные кресты и красно-бело-синие кокарды аэропланов США. Вне всякого сомнения, именно в этот момент они обсуждали исход неизбежного боя. У них было право ожидать схватки, так как нас было 3 к 3. То-то будет драка!

Кажется, и немцы не испытывали ни тени сомнения или колебания. Превосходя нас по высоте, они внезапно втроём устремились на нас. Сначала один, за ним другой, а там уже и третий нырнули вниз, поливая наши машины огнём из пулемётов. Я успел заметить, как лейтенант Чемберс крутнулся на крыле и ушёл вниз; я выполнил полу переворот и за время, меньшее, чем занимает чтение этих строк, мы оба оказались вне досягаемости. Немцы в ходе атаки с пикирования не только не сумели достать кого-либо из нас, но и утеряли преимущество по высоте. Теперь мы поменялись ролями, или, по крайней мере, оказались в равных условиях, а гансы явно думали только об отходе.

Мы бросились в погоню и уже через несколько минут мне удалось отделить один из самолётов от строя. Теперь кто кого! Может мне удастся сделать фатальный выстрел, а может, удача будет на его стороне; в любом случае, я решил, что это будет драка до смерти. Хотя я и был занят своим оппонентом, у меня всё же нашлось время для того, чтобы убедиться - лейтенант Куртц в порядке. Он вместе с лейтенантом Чемберсом устремился в бешенную погоню за двумя другими "Альбатросами", и всё это шоу перемещалось в направлении Сен-Мийеля.

Что до меня, то вскоре наша парочка оказалась над Тьякуром - маленьким городом в шести милях от линии фронта на немецкой территории. Теперь мой противник решил, что находится в более выгодном положении и, неожиданно развернувшись, устремился на меня. Однако я был только рад принять этот вызов, так как моя машина находилась в 100 ярдах позади и около 200 ярдов выше оппонента, что давало мне неоценимое преимущество. Открыв шквальный огонь из двух пулемётов, он приближался всё ближе и ближе в восходящем вираже. Это впечатление, почти не поддающееся описанию: мы словно вели спарринг на расстоянии нескольких ярдов друг от друга, подобно двум бойцам на небесном ринге. Зажигательные разрывные пули щёлкали вокруг меня и любая из них, в случае попадания в жизненно важную точку, могла решить исход боя. Мои чувства словно не принадлежали мне; действительно, в такие критические моменты, составляющие кульминацию боя, авиатор, как правило, совершенно не думает о себе. Быстро заложив неполный вираж, я занял позицию позади противника. Теперь я оказался в таком положении, что у него не было возможности направить на меня оружие. Вот он - мой шанс, шанс, который может ускользнуть уже в следующую долю секунды. Но у меня не было намерения упустить его. После нажатия на обе гашетки, пули посыпались градом на немецкий самолёт.

Он устремился вниз. По-видимому, пилот потерял управление. Разобьется ли он или сумеет вытянуть машину после головокружительного пикирования и благополучно приземлиться? Я не мог ответить на этот вопрос, ведь несмотря на то, что пикирование в штопоре всегда выглядит как верная гибель, часто для искусного пилота - это единственный, но верный путь к спасению. Будь я над нашей территорией, то последовал бы за оппонентом, чтобы убедиться в его крушении. И если бы я обнаружил, что противник восстановил управление машиной, то возобновил бы бой на низкой высоте

Но я находился в глубине вражеской территории и на высоте всего 10 000 футов. Вполне возможно, что пока я был занят боем, новые вражеские машины собрались где-то вверху и приготовились отомстить. Личная безопасность и элементарные правила воздушного боя предписывают в подобных обстоятельствах следующее: "сохраняй высоту или возвращайся к линии фронта как можно скорее".

Таким образом, исход боя остался для меня не ясен. Правда, оставалась призрачная надежда на то, что какой-нибудь наблюдатель сможет подтвердить крушение врага, что позволит мне записать на личный счёт ещё одного ганса. Прошло несколько минут и я убедился, что мои недавние интуитивные опасения стали слишком реальными. Высоко вверху, но, к счастью, на значительном удалении появились два немецких самолёта, и я быстро заключил, что это были машины, которым удалось оторваться от Куртца и Чемберса, а теперь они собирались наказать меня, обнаружив мою удалённую изолированность от общего строя.

Единственная надежда на спасение заключалась в скорости. Частенько на гоночной трассе, когда машина мчится на полном газу, каждый нерв натянут, а каждая унция энергии сосредоточена в руках, мне хотелось добавить в двигатель хотя бы чуточку мощности, придать автомобилю ещё хотя бы чуточку скорости, чтобы оторваться от гонщика, чья машина приближалась ко мне дюйм за дюймом.

Но в данном случае всё обстояло куда серьёзнее. Скорость сейчас означала спасение, скорость здесь равноценна жизни. Мотор работал на полных оборотах, нос машины направлен вниз, и я мчался, как никогда до этого - ведь на кону была моя жизнь. Но что бы я не предпринимал, от одного из оппонентов избавиться не удавалось. Вот уже внизу линия фронта; ещё несколько минут и на своей территории я смогу либо приземлиться либо уйти от назойливого преследователя. Тем не менее, преимущество по высоте, которое сохранял другой парень, оставляло мне так мало шансов, что я посчитал наилучшим выходом повернуться и принять бой. В мгновение ока я развернул хвост машины и помчался на противника. Он, не открывая огня, устремился вниз, в то время, как я держал пальцы на гашетках пулемётов. Я уже находился на дистанции прицельного огня, но всё же медлил. В мозгу промелькнула мысль, что, пожалуй, ещё через три секунды мои пули произведут более фатальный эффект.

Вот уже он в прицеле; пора открывать огонь из обоих пулемётов. И в это мгновение его машина виражнула "на конце крыла" с креном; и под нижним крылом я увидел концентрические красные, синие и белые круги воздушных сил Соединённых Штатов. Тот, кого я принимал за ганса, оказался Чемберсом, возвращавшимся из погони за противником, а второй самолёт принадлежал лейтенанту Куртцу, который благополучно пережил первую воздушную потасовку. Одному Богу известно, почему я удержался от того, чтобы открыть огонь на какую-то долю секунды. Позже, во время обсуждения этого эпизода, Чемберс сказал: "Когда я увидел Рика, разворачивающегося с таким остервенением, то понял, что он всё ещё "свиреп на боша" и решил - самое время показать ему мои цвета".

Не часто человека окрыляет такая радость, какая овладела мной, пока мы возвращались домой: бой окончен и все трое живы. У меня были все основания полагать, что мой немец сбит, возможно, что Чемберс завалил ещё одного, да и Куртц во время первого вылета держался молодцом.

Я огляделся в поисках пилота Куртца, которого считал своим подопечным, но, к удивлению, не обнаружил его. Несколько минут я курсировал во всех направлениях, но не обнаружил в небе ни единого самолёта. Придя к выводу, что он наверняка отправился домой, я, в результате такого умозаключения, тоже развернулся в сторону аэродрома, надеясь, что в любую минуту нагоню его. Едва завидев нашу посадочную площадку, я смог вздохнуть с облегчением, так как впереди и ниже нас находился лейтенант Куртц, круживший над полем, следуя моим наставлениям.

Куртц как раз завершал последний круг и находился над примыкавшим полем, готовясь к посадке, как вдруг, к моему неизъяснимому ужасу, его "Ньюпор", сорвавшись в штопор, врезался в землю и машину быстро охватил яростное пламя. Что там могло произойти?

Если бы у меня была возможность оказаться рядом с ним в то мгновение и вытащить товарища из обломков до того, как пламя поглотило его. Но я не мог добраться до него, так как то место, где упала машина было настолько плотно окружено проволочными заграждениями и траншеями, что о посадке нечего было и думать. Всего в 50 ярдах от горящего самолёта проходила дорога, на которой стоял французский грузовик. Я снизился, выключил мотор и жестами и окриками пытался принудить водителя к оказанию помощи. Однако он только стоял как вкопанный и смотрел. Позже я понял, что он понимал всю бессмысленность подобной затеи - ведь в разрушенном самолёте рвался боекомплект, и приближение к нему означало почти верную смерть

Лишённый возможности приземлиться неподалёку, я поспешил на наш аэродром, где выпрыгнул из аэроплана ещё до того, как он остановился. Оседлав мотоцикл, я помчался к месту крушения, лелея смутную надежду, что в моих силах сделать ещё хоть что-нибудь. Даже если мне доведётся прожить миллион лет, я не смогу забыть ужасный вид обуглившихся останков человека, который был моим товарищем по учёбе, и который ещё какой-то час назад был полон жизни и надежды.

Загадка той катастрофы развеялась через несколько часов. Как я уже упоминал, перед вылетом лейтенант Куртц выглядел нервозным, но старался не привлекать к этому внимания. Объяснения были получены от сослуживца, который прибыл в эскадрилью вместе с лейтенантом. Перед тем вылетом Куртц признался ему, что он был подвержен внезапным обморокам на больших высотах, и подобный приступ в воздухе - единственное, чего он опасался. Увы, эти опасения оказались слишком небезосновательными. Какая досада, что Куртц не поведал о своих страхах мне, своему командиру!

На следующее утро скромная похоронная процессия брела по дорожкам, усыпанным листьями, а в небе диссонансом свистели снаряды. По возращении со скорбной церемонии я обнаружил официальное донесение от французского командира. Он кратко сообщил, что пехотный офицер, находясь на аванпосту на нейтральной территории, видел, что немец, с которым я вёл бой, разбился. Я достал того боша, но потерял друга, причём он погиб самой страшной смертью, которая может настичь авиатора: уничтожен в огне.

Глава 10. Лафбери убит

Лейтенант Уолтер Смит (Walter Smyth) из Нью-Йорка заглянул ко мне утром 10 мая 1918 года и спросил: "Рик, где ты находишь всех этих бошей над линией фронта?" Я поинтересовался, что он подразумевает под "всеми". "Ну как же, ответил тот, - я был там уже два или три раза, но не видел вражеской машины даже краем глаза. Мне хотелось бы полететь туда с кем-нибудь вроде тебя и как следует развлечься. Возьмешь меня с собой в свободное патрулирование?"

Мне нравилось видеть в пилоте подобное настроение, и я сразу сообщил Смиту, что прихвачу его в девять часов этим же утром, если он будет готов. Мой очередной вылет был запланирован около полудня, так что всё утро я был предоставлен самому себе. Смит, польщённый приглашением, немедленно подготовился к вылазке.

Мы вместе взлетели с аэродрома и устремились к Сен-Мийелю. Наши альтиметры находились на отметке 17 000 футов к тому времени, когда патрулирование завершилось, а мы переместились к Понт-а-Мусону. Ни одной вражеской машины встречено не было.

Полагая вполне возможным, что какой-нибудь "Румплер" способен предпринять таким чудесным утром фоторейд, я решил "срезать угол" над немецкой территорией и от Понт-а-Мусона направился к Вердену. Смит при этом держался неподалёку от правого крыла моей машины. Лёгкий северный ветер пригнал нас прямо к Марс-ла-Туру (Mars-la-Tour), где, как я знал, базировалась немецкая эскадрилья. Любопытство Смита следовало удовлетворить, даже если бы нашей паре пришлось спуститься к гансам на аэродром.

Как только мы пересекли маленький город Марс-ла-Тур, я заметил немецкий двухместник, направлявшийся от Вердена едва ли не прямо на нас. Это был "Альбатрос", находившийся в нескольких тысячах футов ниже нас и на расстоянии около двух миль впереди. Мы были в превосходной позиции не только потому, что противник не ожидал нападения с тыла, но и в силу того, что солнце оставалось позади нас; к тому же мы обладали количественным преимуществом и превышением по высоте. Я чувствовал уверенность в исходе предстоящего боя и мысленно от всей души поздравил Смита с тем, что он сделал хороший выбор, предложив мне стать его ведущим в сегодняшней экспедиции. Покачиваниями я просигналил ему и стал пристраиваться по солнцу. К тому времени, когда наша пара достигла Конфланза (Conflans), я занял прекрасную позицию прямо над хвостом вражеской машины. Мы же по-прежнему оставались незамеченными.

Я бросил "Ньюпор" в пике. Для испуганного наблюдателя первым признаком моего присутствия стали трассирющие пули, пронёсшиеся рядом с ним. Немецкий пилот также наверняка заметил огненные трассы. Затем каким-то образом я проскочил мимо "Альбатроса", продолжая остервенело стрелять в пустоту, в то время как двухместная машина противника уклонилась одним искусным маневром и теперь находилась надо мной. Оппонент несомненно был весьма опытен в этой игре и мне следовало быть с ним осторожным.

Я снова набрал высоту. Но на этот раз было невероятно сложно занять позицию для прицельной стрельбы. Пилот швырял хвост машины с такой изворотливостью, что каждый раз, когда я намеревался спикировать на него, то находил наблюдателя, хладнокровно наводящим ствол пулемёта точно мне в лицо. Более того, обнаружилось, что на такой большой высоте "Альбатрос" маневрирует столь же хорошо и даже чуть лучше, нежели мой более лёгкий "Ньюпор". Так, я бросил машину в правый вираж со значительным креном, но при этом совершенно забыл о разреженности воздуха и, в результате, вместо виража вогнал самолёт в штопор. Аэроплан выполнил два полных оборота прежде, чем мне удалось выровнять его. Осмотревшись в поисках противника, я увидел "Альбатрос" почти в миле от меня, задавшим стрекача домой. Одинокий Смит невозмутимо летел выше меня; казалось, он был совершенно очарован зрелищем.

Я столкнулся с опытной парой воздушных бойцов, пилотировавших "Альбатрос", и потому смотрел им вслед с определённым восхищением, смешанным с разочарованием. Однако это ощущение быстро покинуло меня, едва лишь я осознал, что мы со Смитом углубились на немецкую территорию более чем на двадцать пять миль. Вполне удовлетворённый тем, что мне удалось показать Смиту нечто вроде первого шоу на "все его деньги", я решил убраться восвояси, пока отступление возможно,

Когда по пути домой наша пара пролетала над Сен-Мийелем, моё внимание привлекли белые разрывы "Арчи" сзади нас по направлению к Вердену. Вглядевшись пристальнее, я обнаружил всё тот же двухместный "Альбатрос", потихонечку прыгавший по воздушным ямам прямиком к французским позициям. Пилоты посчитали, что их блеф удался и теперь у нас на глазах они возвращались к своей работе.

Я просигнал Смиту и бросился в новую погоню за хитрюгой "Альбатросом". Однако противник немедленно выполнил разворот кругом и, войдя в зону заградительного огня "Арчи", "твёрдой походкой" направился к Марс-ла-Туру, а затем - домой. Я бросился вправо, пытаясь отсечь его, и осмотрелся, чтобы выяснить точную позицию Смита. Но его нигде не было видно!

Внизу находился Этен (Etain). Я был по меньшей мере в десяти милях за линией фронта. Когда Смит оставил меня и куда он мог подеваться? Чувствуя себя более чем неуютно из-за того, что я пренебрёг наблюдением за ведомым в течение нескольких последних минут, я с полуразворотом ушёл прямиком к дому. Как выяснилось позже в тот же день, у Смита приключились неполадки в двигателе, он приземлился на нашей территории, и до самого вечера у него не было возможности вернуться на родной аэродром.

Когда я находился уже в районе нашего поля, то увидел толпу, собравшуюся посередине аэродрома. Было точно десять часов пятьдесят минут утра, когда мой самолёт приземлился неподалёку от сборища, и я поспешил выяснить, какое несчастье постигло моего бедного друга Смита. Если в результате допущенной мною халатности, Смит оказался втянутым в неравную схватку и был ранен или разбился при посадке, то мне придётся держать ответ за эту потерю. Переполняемый дурными предчувствиями, я поспешил к ангарам.

Восклицания, которые мне довелось услышать, лишь усилили моё замешательство. У всех на устах было имя майора Лафбери. Я поинтересовался, не видел ли кто-нибудь возвращения лейтенанта Смита. Ребята посмотрели на меня отсутствующим взглядом и ничего не ответили. Тогда я потребовал объяснить причину необычного собрания на аэродроме. Ответ лишил меня дара речи от отчаяния и ужаса.

Нашего любимого Лафа больше не было в живых! Майор Рауль Лафбери, американский ас из асов, наиболее почитаемый во Франции американский авиатор, уничтожен в огне только что в каких-нибудь шести милях от нашего поля!

Эта грустная история известна всему миру настолько хорошо, что я не стал бы повторять описание обстоятельств последнего боя Лафбери, если бы не стремление опровергнуть те многочисленные фальшивки о его героической смерти, что распространились по всей Америке, как только новость о потере была телеграфирована домой. Позже мне довелось столкнуться с некоторыми из таких искажённых рассказов.

Как рассказал наш командир - майор Хаффер, около десяти часов противозенитные орудия на вершине горы Мийель начали извергать огромные клубы дыма на большую высоту. В эскадрилью незамедлительно поступило тревожное сообщение о том, что к нам летит немецкий фоторазведчик, и к тому моменту он находился практически точно над нашим аэродромом.

Единственным готовым к вылету пилотом оказался лейтенант Жюд (Gude). На перехват нарушителя его выслали одного и весь инцидент обернулся весьма прискорбными последствиями. Эту стычку прекрасно видели все зрители, собравшиеся у нашего ангара.

Как только Жюд поднялся в воздух, французский "Арчи" прекратил огонь. Вероятно, зенитчики засчитали себе попадание, так как немецкая наблюдательная машина вошла в затяжной штопор, вращаясь всё быстрее и быстрее по мере приближения к земле. Когда свидетели падения уже не сомневались в скором крушении машины, "Альбатрос" менее чем за 200 ярдов до земли восстановил устойчивость и развернулся к немецкой территории. Практически сразу лейтенант Жюд бросился в атаку.

Жюд открыл огонь с невероятно большой дистанции и продолжал обстрел до тех пор, пока не израсходовал весь боекомплект, не причинив двухместному "Альбатросу" сколько-нибудь заметных повреждений. Когда вражеский аэроплан направился домой, за дело принялись батареи "Арчи", находившиеся по соседству. Они буквально выстроили стену шквального заградительного огня, "укутав" в него одинокого оппонента со всех сторон. Но всё без толку. "Альбатрос" неуклонно отступал в направлении Нанси, потихоньку набирая высоту.

Тем временем майор Лафбери, находившийся рядом с казармами и наблюдавший за ходом боя, вскочил на мотоцикл и помчался к ангарам. Его собственный аэроплан был неисправен. На поле находился другой "Ньюпор", явно пригодный к полётам. Машина принадлежала лейтенанту Дэвису (Davis). Механик подтвердил полную готовность аппарата, после чего Лафбери без лишних слов впрыгнул в машину и, не теряя ни секунды, взлетел.

Хотя на счету майора уже имелось множество побед, Лафбери ещё не довелось сбить хоть один вражеский аэроплан над нашей территорией. Все семнадцать предыдущих побед в составе эскадрильи "Лафаетт", а также и последние, когда он вылетел отомстить за Джимми Холла, - все они были завоёваны за линией фронта. Ему ещё не доводилось видеть мест крушения своих противников собственными глазами. Естественно, он с невыразимым воодушевлением ухватился за предоставившуюся возможность влезть в драку практически на глазах товарищей. Лафбери вступил в бой даже не проверив, в каком состоянии находились пулемёты его машины, да и вообще ничего не зная об особенностях поведения пилотируемого им аппарата.

Обладая значительно большей скоростью, чем его более тяжёлый антагонист, майор Лафбери нагонял врага, набирая высоту. Когда прошло около пяти минут после взлёта, он поднялся на 2 000 футов и оказался недалеко от "Альбатроса" в шести милях от аэродрома. Свидетелями первой атаки стали все, кто находился на поле.

Атаковав противника, Лаф выпустил несколько коротких очередей. Затем он резко отвернул в сторону: вероятно, ему пришлось повозиться с пулемётами, которые, похоже, заклинило. Ещё один круг над их головами - и неисправность устранена. Он снова набрасывается сзади на врага, как вдруг машину старины Лафа охватывает бушующее пламя. Она проскакивает мимо "Альбатроса" и ещё в течение трёх или четырёх секунд летит прямо. Затем шокированные наблюдатели видят, как в безрассудном прыжке из огненного горнила появляется фигура их доблестного героя. Лафбери предпочёл выброситься навстречу верной гибели, чем подвергаться медленной пытке превращения в угли. Его тело упало в сад возле крестьянского дома в маленьком поселении строго на север от Нанси. Почти в сотне ярдов от этого места струился небольшой поток и позже мы пришли к выводу, что, возможно, бедняга Лафбери воспользовался призрачным шансом и выпрыгнул в надежде упасть в воду. Он упал с высоты 200 футов [так в тексте прим. пер.], а самолёт нёс его со скоростью 120 миль в час! Безнадёжная, но героическая попытка сохранить бесценную жизнь для своей бедствующей страны!

Пока я выслушивал детали этой шокирующей истории, зазвонил телефон. Французский офицер сообщил точное место падения нашего последнего героя. Запрыгнув в автомобиль, мы понеслись с чудовищной скоростью и прибыли на место трагедии менее, чем через 30 минут после падения Лафа. Но дружеские руки уже забрали его тело. Местные жители перенесли останки бедняги Рауля Лафбери в маленькое здание муниципалитета, где мы его и обнаружили. Обуглившаяся фигура Лафа была полностью укрыта цветами из близлежащих садов.

Мне припоминается разговор, который произошёл у нас с майором Лафбери на предмет пожара в воздухе незадолго до этого трагического случая. Я спросил Лафа, что он предпримет в таких обстоятельствах - выпрыгнет или останется с машиной? Все мы относились к опыту майора Лафа с безграничным уважением и потому подались вперёд, чтобы услышать его ответ. "В любом случае, я предпочту остаться с машиной - ответил Лаф. Выпрыгнув, вы точно не оставите себе никаких шансов. Кроме того, всегда есть возможность попытаться так скользнуть машиной на крыло, что вы сможете сбить огонь с себя и с крыльев. Возможно, вам даже удастся погасить пламя до того, как вы достигнете земли. Такое уже случалось. Так что я за то, чтобы оставаться со старой повозкой в любом случае!"

Теперь эти инструкции старины Лафа невозможно вспомнить без горькой иронии! В топливный бак его аэроплана попала зажигательная пуля. Очевидно, та же пуля срезала большой палец его правой руки, ударившись о джойстик.

Распорядившись переправить тело в американский госпиталь рядом с нашим аэродромом, мы вернулись на место нашего базирования. Там мы узнали новые подробности боя Лафбери и его гибели.

Капитан Де Род (De Rode), командовавший соседской французской эскадрильей, повстречал нас и рассказал, что один из его пилотов - фактически, ас соединения - стал свидетелем смерти Лафбери и немедленно начал преследование "Альбатроса", чтобы отомстить за американского авиатора. В первой же атаке он получил пулю прямо в сердце и камнем рухнул вниз. Его машина разбилась в миле или двух от того места, где упал Лафбери. Однако, в конце концов, немецкий аэроплан был сбит огнём другого французского самолёта и свалился в миле от линии фронта на нашей территории, а пилот и наблюдатель попали в плен.

Что касается Дуга Кэмпбелла, то вскоре мы узнали, что он тоже поднялся в воздух, желая отомстить за смерть Лафбери. Час спустя он вернулся и доложил о том, что "Альбатрос" удалился слишком далеко и пускаться за ним в погоню было бессмысленно, но над Бомоном он вступил в бой с двухместным "Румплером" и после ожесточённой схватки убил кормового стрелка, а пилота ранил. Машина упала на нашей территории, а оба её крыла оторвались во время стремительного беспорядочного падения.

Сдержанно приняв поздравления, Дуглас заверил нас, что этот "Румплер" лишь первый из того множества аппаратов, которыми гансам придётся заплатить за гибель Рауля Лафбери. И Дуглас Кэмпбелл сдержал своё слово!

В тот день к нам на ланч заглянул его брат. Дуг ждал его. Брат Кэмпбелла служил офицером инженерного корпуса, расквартированного неподалёку в Гондрекуре (Gondrecourt), и Дуглас пригласил его отобедать с нами в тот особый день.

Едва он прибыл, как тут же сообщил Дугласу, что с его стороны было весьма галантным подняться в воздух и сбить аэроплан противника прямо у него на виду да ещё и в день званого обеда. Он сказал, что не прочь выехать к месту катастрофы и взглянуть на то, как выглядит немецкий аэроплан после падения с высоты 16 000 футов. Потому сразу же по завершении ланча я и оба Кэмпбелла погрузились в машину майора Хаффера и стали пробираться к фронту, а затем припарковали машину в какой-то посадке настолько близко к Бомону, насколько это представлялось возможным. У нас над головами практически каждые десять секунд со свистом пролетали снаряды, посылаемые нашими тяжёлыми орудиями, находившимися далеко позади.

Осторожненько мы прошли вперёд полмили и, наконец, достигли места, где лежала жертва Дугласа Кэмпбелла. Французский полковник, курировавший данный сектор, выставил у обломков караул из двух или трёх человек. Крылья лежали в нескольких сотнях футов от фюзеляжа.

Мы подобрали несколько сувениров победы Дуга и направились домой. Вообще-то авиатору редко доводится увидеть собственными глазами какую-нибудь часть сбитой им машины. Как правило, аэроплан противника падал на немецкой территории, так как враги предпочитали принимать бой только над своими позициями. Однако, даже если нам всё же удавалось перехватить боша в глубине наших позиций и сбить его там, последние обломки его машины растаскивали люди из окопов или водители грузовиков, оказавшиеся поблизости, задолго до того, как на сцене появлялся авиатор, одержавший победу. Но когда мы вернулись домой с сувенирами, нам снова пришлось столкнуться с тем печальным фактом, что старина Лаф больше не усядется с нашей компанией за гостеприимным обеденным столом

Останки всеми любимого последнего героя подлежали захоронению на нашем маленьком "кладбище авиаторов" на следующий день - 20 мая. Этим именем уже успели назвать небольшой участок, где в чужой земле лежало рядом почти полдюжины наших товарищей - вдали от родины и дорогих им людей. Теперь к ним присоединялся тот, кого вся Франция и Америка считала самым выдающимся авиатором.

Генерал Жерар - командующий Шестой Армией - прибыл со всем штабом в час дня. Генерал Лиггетт - командующий 26-й дивизией - появился в сопровождении полковника Вильяма Митчелла - командующего американскими Воздушными Силами. Все принесли с собой множество прекрасных цветов. Сотни офицеров всех служб пришли отдать дань уважения памяти самого знаменитого американского авиатора.

Я наблюдал, как собиралась огромная толпа людей. Их цветы укрывали шлем погибшего лётчика и вскоре образовали над ним большую пирамиду. В час тридцать я поспешил на аэродром. Мне предстояло выполнить последний полёт рядом с товарищем, который столько раз сопровождал меня в небе.

Пилоты крыла No 1 уже сидели пристёгнутыми в машинах и ожидали меня. Механики молча вручили нам корзины с цветами. Поднявшись в небо, мы кружили над кладбищем, пока часы не показали один час пятьдесят пять минут. Последний участник процессии пересёк короткую полосу дороги и место последнего упокоения авиатора заполнилось друзьями Лафбери.

Я дважды провёл строй над морем непокрытых голов, а затем, заглушив двигатель, снизился до пятидесяти футов над открытой могилой. В то время как тело Рауля опускали в могилу, я бросил цветы, и каждый пилот повторил мою поминальную церемонию один за другим. Возвращаясь на наш пустой аэродром, мы с прискорбием думали о том, что величайший авиатор Америки, ас из асов, обрёл свой последний покой.

Глава 11. Развлечения эскадрильи

Монотонность нелётных дней взыскивает с авиаторов свою цену, которую нельзя ни подсчитать, ни вообще чётко установить, однако бывалые авиационные командиры давно поняли, что их подчинённые живут дольше и дерутся лучше, если редкие развлечения помогают им пережить этот нудный период. В особенности это верно, когда отпуска не очень-то часты. Англичане - признанные мастера по части заботы о своих людях, не только установили чёткое расписание отпусков для пилотов, но ещё и обязали всех своих авиаторов во время проживания на аэродромах принимать участие в определённом количестве спортивных мероприятий, игр и дружеских визитов в другие эскадрильи. Кинопоказы, турниры по висту, долгие прогулки и другие методы позволяли пилотам отвлечься от работы и формировали в их среде моральный дух, равного которому нет во всём мире.

Что касается американских вооружённых сил, то, в силу некоторых причин, нам не довелось испытать столь счастливого разрешения мучительной проблемы. Мы были новичками в этой игре и потому ещё не приступили к изучению психологии лётчика; на фронте находилось слишком мало наших авиаторов, чтобы позволить им регулярные и частые отпуска; у нас был такой огромный объём работы, что мы не могли нарушить её выполнение экспериментами. Начальственные шишки решили, что больше пользы принесёт отправка во Францию дополнительных сил пехоты, чем увеличение числа авиаторов. В результате те, кого послали на фронт первыми, упорно служили там до конца, почти без увольнительных даже на денёк, которые позволили бы восстановить силы и вернуть бодрость духа.

Считается, что работа военного пилота находится в значительно большей зависимости от его личных качеств, чем у представителей других родов войск. Возможно, авиатор находится в большем постоянном напряжении. Я не могу объективно оценить правдивость подобного утверждения, поскольку мне не известны все детали работы других людей. Но тот факт, что любому авиатору известно о постоянной угрозе внезапной смерти каждый раз, когда он поднимается на борт самолёта, будь то смерть от пуль или снарядов или же в результате разрушения машины в воздухе, - подобное постоянное моральное и психическое напряжение, создаваемое ежедневными опасностями, окружающими лётчика, крайне негативно сказывается на состоянии пилота после долгих недель ежедневной службы. Потому мудрый командир старается предоставить авиаторам столько возможностей развлечься, сколько позволяет военная обстановка.

25 мая адъютанту нашей эскадрильи лейтенанту Смиту посчастливилось встретить в Мениль-ла-Туре (Menil-la-Tours) двух сестёр Херринг (Herring) из старых добрых Соединённых Штатов, которые под эгидой Красного Креста давали во Франции представления для наших фронтовиков. Лейтенант Смит, не мешкая, позвонил двум молодым леди и добился от них обещания приехать в Туль и выступить на аэродроме. Они любезно согласились заглянуть к нам уже на следующий день.

По такому случаю мы развернули приготовления на поле. Один из самых больших французских ангаров, который занимала эскадрилья фоторазведки, был освобождён от самолётов и оборудования. Каждый с энтузиазмом старался помочь чем-нибудь и через несколько часов у нас был готов театр. У одной из стен соорудили сцену и "по-театральному" разместили электрическое освещение. Из столовой было принесено трофейное немецкое пианино, а грязный пол вымыт и отполирован.

Мисс Херринг прибыли в четыре часа и обнаружили, что все офицеры и солдаты ожидают их с нетерпением. Даже французы, по-прежнему занимавшие часть нашего аэродрома, жаждали увидеть и послушать "чисто американское" шоу.

Все мы нашли выступление превосходным и, я уверен, ни одна аудитория ещё не награждала мисс Херринг такими восторженными и искренними аплодисментами. По окончании "шоу" мы пригласили девушек в столовую нашей эскадрильи, а после приятного обеда все мы вышли проводить их, усадить в машину и убедиться, что они благополучно отправились в путь.

Когда машина уже отъезжала, я просунул голову за занавески и узнал у девушек, каков их пункт назначения. Они сообщили, что направляются в Ланже (Langes), находившийся не так уж далеко от Туля, и с огромным радушием пригласили заехать к ним и отужинать каким-нибудь вечерком на следующей неделе. Естественно, я принял такое приглашение с огромной радостью и стал договариваться, каким именно вечером мне следует предпринять вылет и совершить "вынужденную" посадку неподалёку от Ланже, как вдруг услышал сдавленный смешок за спиной. Я высунулся из-за занавесок и оказался лицом к лицу с командиром. Майор Хаффер посмотрел на меня с лёгкой улыбкой, а затем изрёк: "Я слышал всё, мой мальчик, и я не думаю, что у тебя случится "поломка" в райне Ланже на следующей неделе". Да уж, командир умеет обрадовать!

На следующий день Дуглас Кэмпбелл, который по результативности шёл со мной "ноздря в ноздрю", одержал выдающуюся победу. Он в одиночку предпринял небольшую вылазку и в районе Понт-а-Мусона увидел группу Британских Независимых Воздушных Сил (British Independent Air Force), возвращавшуюся после бомбёжки Тьонвилля (Thionville) - важного железнодорожого узла в тридцати милях к северу от Меца. Несколько английских бомбардировочных эскадрилий находились на аэродроме всего в нескольких милях к югу от нашей базы, и мы частенько встречали их на пути или уже над самой линией фронта. Эти соединения были вооружены двухместными "Де-Хэвилендами" (De Haviland) с двигателями "Либерти" (Liberty), а каждая такая машина была способна поднимать до тонны бомб. До двадцати таких эскадрилий находились в распоряжении генерала Хью Тренчерда (Hugh Trenchard), по моему мнению, - величайшего руководителя воздушных сил в мире, и они были обозначены как Независимые Воздушные Силы, так как эти подразделения не подчинялись никаким армейским приказаниям. Единственной их функцией было сбрасывать бомбы на немецкие города.

Лейтенант Кэмпбелл заметил, что один из британских самолётов отстал от основной группы почти на милю во время её возвращения из рейда. Истребители не сопровождали бомбовозы. Для того, чтобы отбить возможные атаки, им приходилось полагаться на плотность строя. Очевидно, у отставшей машины приключились неполадки в двигателе, и потому она не могла находиться на нужной высоте, а отставала от группы всё больше и больше. Ситуацию усугубляло ещё и то, что как раз в тот момент её атаковали одновременно три истребителя "Пфальц".

Дуг бросился на помощь без колебаний.

Выстроив курс таким образом, что солнце на востоке оказалось у него за спиной, Кэмпбелл описал длинный, но стремительный круг, в результате чего он незаметно пристроился в хвост вражеской группе. Дуг поймал в прицел ближайший "Пфальц" и мастерски сбил его практически первой очередью. Довернув аэроплан на два других "Пфальца", он стал свирепо посылать в них очередь за очередью. Обе машины развернулись и устремились в спасительное пике.

Продолжив преследование гансов на протяжении нескольких миль, американец затем развернулся и быстро догнал изувеченный "Де-Хэвиленд". Сопроводив пилота и наблюдателя до места назначения, Кэмпбелл покачал им на прощанье крыльями и отправился домой.

Через час нам позвонил командир английской эскадрильи и спросил, как зовут отважного пилота, который сбил одного ганса и отогнал от намеченной жертвы двух других. Он сообщил также, что английские пилот и наблюдатель были ранены во время атаки истребителей "Пфальц", и, если бы не своевременное появление лейтенанта Кэмпбелла, они оба, несомненно, были бы убиты.

Следующим утром лейтенант Кэмпбелл и я отправились на свободное патрулирование в надежде добыть несколько машин гансов. Это было 28-го мая. Мы покинули аэродром в девять часов и, поднявшись в прекрасное чистое небо, направились к фронту в направлении Понт-а-Мусона. Мы предусмотрительно держались в глубине наших позиций, чтобы "Арчи" гансов не смогли выдать нашего присутствия аэропланам противника. Мы пролетали между Понт-а-Мусоном и Сен-Мийелем уже в четвёртый или пятый раз: туда-обратно, туда-обратно.

Спустя приблизительно час после того, как мы поднялись в воздух, я заметил, что из района Марс-ла-Тура к нам приближается группа самолётов. Судя по направлению их движения, а также в связи с тем, что они не провоцировали огня немецких зенитных батарей, расположенных неподалёку, становилось очевидным, что это аэропланы противника.

Я поднялся до 18 000 футов и развернулся в сторону вражеских позиций. Теперь члены приближающейся группы были вполне различимы; я разглядел по курсу два двухместных истребителя "Альбатрос" на высоте около 16 000 футов, а над ними находились четыре одноместных истребителя "Пфальц" в качестве прикрытия. Несомненно, перед экспедицией стояла задача проведения важной фотосъёмки, а мощная защита предназначалась для того, чтобы "Альбатросы" смогли выполнить миссию, несмотря на любые атаки с нашей стороны.

У нас имелось превышение приблизительно в 2 000 футов, но нам требовалось достичь максимального преимущества перед лицом такого противника. Исходя из этого, я отступил и перед тем, как атаковать, дождался, когда вся группа пересекла линию фронта и углубилась на нашу территорию.

Как только мы перешли в снижение, нас заметили. Два "Альбатроса" незамедлительно развернули хвосты и устремились к фронту. Четыре истребителя сомкнули строй и тоже повернулись, держась между нами и аэропланами, которые они защищали. Хотя расстояние до них и было слишком велико, мы с Кэмпбеллом сыпанули вслед несколькими очередями, сохраняя преимущество по высоте и не давая возможности открыть огонь по нам. Таким образом мы все пересекли линию фронта и вскоре оказались над Тьякуром, причём Кэмпбелл и я оставались сверху.

Очевидно, гансов начала утомлять эта унизительная игра, потому что в этой точке мы заметили, как их строй распался: два "Альбатроса" развернулись над Тьякуром назад, в то время как четыре "Пфальца" отвалили на восток и стали подыматься в направлении долины Мозеля. Несколько минут мы наблюдали за этим маленьким хитрым маневром. Затем, чтобы проверить коварную ловушку, явно приготовленную для нас, наша пара резко снизилась или, скорее ложно обозначила снижение к покинутым "Альбатросам". Кэмпбелл кинулся прямиком на ближайшего из них, в то время как я оставался над ним и присматривал за четырьмя истребителями.

Моментально вся четвёрка легла на обратный курс и поспешила на выручку. Дуглас мастерски набрал высоту и занял позицию прямо подо мной, и мы продолжили медленный отход к линии фронта. "Пфальцы" держались на безопасном расстоянии далеко позади.

Тогда хитрые гансы предприняли новый причудливый манёвр. Мы заметили как один "Альбатрос" внезапно направился на запад, прямиком к Сен-Мийелю, в то время как другой прекратил наматывать круги и поспешил нагнать четыре истребителя впереди. Они дождались его, а затем впятером повернули к Мозелю, оставив одинокий "Альбатрос" в двух милях позади себя в качестве лакомой наживки для нашей пары.

С максимальной точностью мы постарались определить расстояние до него. Прекрасно осознавая, какая ловушка перед нами расставлена, мы понимали, что успех предприятия будет зависеть от нашей способности снизиться к приманке, разделаться с ней, а затем вновь набрать высоту прежде, чем вражеская группа спикирует на нас. Наш замысел был таким же, как у них. Однако наша позиция была несколько лучше, так как мы могли с большей точностью определить расстояние от нашей точки в небе до медленного "Альбатроса", оставленного на западе в качестве наживки. С другой сторны, мы знали возможности наших "Ньюпоров" до дюйма, а гансы, возможно, недооценили нашу скорость. Им достаточно было ошибиться всего на долю секунды. И они допустили эту ошибку!

Словно молнии, наши аэропланы развернулись и на полном газу стремительно бросились бок о бок на одинокий "Альбатрос". "Пфальцы" незамедлительно начали преследование. Но едва они поступили таким образом, как должны были понять тщету погони - ведь между нами не только пролегла миля или больше, но это расстояние ещё и стремительно увеличивалось. По мере приближения к "Альбатросу" мы довернули машины таким образом, что прицелы оказались направлены точно на него. Каждый из нас сделал около сотни выстрелов, прежде чем мы отвернули машины и стали набирать высоту. Оглянувшись, мы убедились, что с "Альбатросом" полностью покончено. Он спикировал сначала в одну сторону, затем - в другую, перейдя в последний штопор, после чего мы видели, как аппарат разбился у окраины Флири (Flirey) в лесах Ратта (Ratta).

Задолго до финального крушения последней жертвы мы с Кэмпбеллом заняли прежнюю высоту. И тут случился сюрприз дня!

Вместо нанесения сокрушительного удара в отместку, четыре истребителя гансов поспешно вернулись к оставшемуся "Альбатросу" и, окружив его, заботливо повели на север - ещё дальше вглубь собственной территории! Позже я много раз сталкивался с этой малодушной чертой вражеских пилотов. Не имеет значения, насколько существенным преимуществом по количеству или расположению он обладает - если нам удавалось сбить одного из них, остальные почти всегда уклонялись от драки, оставляя за нами поле боя. Такое поведение, может быть, и оправдано с точки зрения боевой эффективности, но для меня это казалось банальной трусостью.

Мы с Кэмпбеллом были вполне удовлетворены их отходом. Не успели "Пфальцы" убраться восвояси, как батареи "Арчи" под нами начали тренировку в стрельбе по целям. В их распоряжении было достаточно времени, чтобы вычислить наше положение и то, чего они добились, делало им честь. Я помчался домой, но Кэмпбелл, слепленый из того же теста, что и Джимми Холл, заставил ждать себя, пока он вернулся в зону заградительного огня и набросился на немецких артиллеристов внизу с американской извращённостью, в то время как разрывы шрапнели вокруг бушевали, словно шквал града над Айовой (Iowa). После того, как немцы поняли, с каким презрением относится к ним Дуг, он, вполне удовлетворённый, присоединился ко мне. Мы пересекли фронт без единого повреждения и вскоре катились через поле в маленьких победоносных "Ньюпорах" к воротам родных ангаров.

Едва мы выбрались из аэропланов, как Дуглас узнал новость, которая полностью омрачила его радость победы. Лейтенант Джон Митчел - брат нашего полковника и близкий друг Дугласа Кэмпбелла - погиб тем утром при посадке в Колумби-ле-Белль (Columbey-les-Belles). Кэмпбелл и Митчелл были школьными приятелями, вместе пошли в авиацию и отплыли из Нью-Йорка во Францию на одном пароходе. Они были неразлучны, и все друзья принимали их за братьев. Бедняга Дуг был безутешен.

Близкая дружба - необычное явление в эскадрильях. Когда Ваша ежедневная работа - искать неприятности, совершенно необходимо быть подтянутым и хладнокровным. Если позволить себе такую роскошь, как проявление эмоций любви или дружбы, то это может притупить остроту восприятия в бою. Тем более, что следует считаться с противником как с оппонентом, чьё сознание не отягощено такой тяжёлой ношей. Быстрота реакции, острота восприятия и ясность ума качества, от которых зависит жизнь или смерть лётчика-истребителя.

Потому я замкнул своё сердце для дружбы, крепкой настолько, что способна вызвать прострацию в случае смерти друга. Я извлёк урок необходимого стоицизма, когда сбили Джима Миллера. Затем ушли Джимми Холл и Лафбери. Много людей последует за ними, и мне это было хорошо известно. Связанные дружескими отношениями, подчиннные единой цели, взаимозависимые в своей работе, жившие бок о бок, - все пилоты 94 эскадрильи, как мне кажется, в конечном итоге относились к скоропостижной смерти ближайших друзей с некоей грубоватой беспристрастностью. По-моему, неизбежность подобного отношения - один из наибольших ужасов войны.