Срочно требуется царь

Здравствуй, дорогой дневничок. Извини, если разбудил, но у нас, у людей, принцип такой — сам не сплю, и другим не дам. Тем более что скоро утро и всё равно вставать.

Ночка сегодня выдалась — врагу не пожелаешь.

Только прилег, прибегает стражник городской, из бывших дворцовых, и как оглашенный орет, что разбойники грабят хлебный склад. Хорошо еще, успел ему рот закрыть, пока Ивана не разбудил. Сам, естественно, резко бросаю спать, одеваюсь на ходу и бегом за ним. По дороге подобрали Кондраху и еще троих, полуодетых, но до зубов вооруженных, взяли коней (тоже в одних подковах), и к месту совершения преступления против национального достояния поскакали.

Не доезжая метров пятьдесят спешились, смотрим — ворота открыты, у дверей — две телеги, над воротами — факел, сторож пришибленный у стены сидит, искры считает, которые у него из глаз сыплются, и на всё ему… всё равно. Только поближе подобрались, в засаду залегли, посмотреть, сколько их там, как видим — с другого конца склада такое же скрытное шевеление идет. Ну, думаю, конкуренты. Только чьи — татей или наши? В темноте-то не разобрать. Потом пригляделся — во главе отряда того кто-то здоровушший, вроде медведя, и в лапе у него, вроде, шестопер отблеснул. От сердца отлегло: Спиридон со своими.

К тому времени мы уже любителей дармовщинки человек двадцать пять насчитали, пока они мешки к своей телеге носили.

Многовато будет для нас, двенадцати.

А потом мысля умная в мою голову пришла (дверью ошибившись, не иначе), да, как ни странно, еще и вовремя.

Мы же в темноте-то не людей, а ходки считаем!

Кондрахе сказал, тот согласился и дал нам команду в атаку, пока расхитители не ожидают.

Рванули.

Конкуренты во главе со Спиридоном, нас увидав, тоже.

Они факел с косяка сорвали, мы светильники Находкины зажгли — и внутрь всей толпой заломились. Сюрпризик получился грабителям — закачаешься.

С мешками на спинах как стояли, злодеи, так под ними и сели.

Десять человек всего оказалось.

Спиридон — парень добрый, бить их не стал, сказал, что сразу повесит, прямо на воротах, как врагов народа.

А они на нас — глаза квадратные (хотя, если припомнить, то они у них сразу при виде нас такие получились, и стараться особо не пришлось). Вы чего, говорят, какого такого народа? Мы — сами народ, в смысле, евойные мстители. Мы царя Костея грабим, чтоб он тем хлебом, что ему не достанется, подавился. Тут форма и размер очей и у нас меняться начали. И выдали мы им пролитьинформацию, в смысле, лекцию про международное положение и прочие новости, включая прогноз погоды. А они нам — что первый раз такое слышат. Спирька им ни в какую не верит, говорит, вор должен висеть, особенно после того, сколько он с мужиками за ними бегал под дождем и снегом и по каким буеракам. Те кулаками себя в груди лупят и на жалость давят. Мол, не виноватые они, жизнь у них тяжелая, детство трудное, пряники деревянные, и вообще по случаю смены власти им амнезия причитается. В смысле, помилование.

И тут, пока перепирались, сторож снаружи очухался и орать начал. Сначала думали, что это у него по поводу ограбления сигнализация запоздало сработала. А потом слышим — он «Пожар!!!» голосит. Выскочили наружу…

Ёшкин трёш кедрова мама!..

Пять складов полыхают!

Сначала дернулись было все открывать, но вовремя сторожила вспомнил, что хлеб только в двух остался, в остальных — паутина.

Паук, конечно, тоже животное полезное, хоть и несимпатичное, но хлеб нужнее, и поэтому что спасать споров не было.

Разделились, кинулись ворота ломать, зерно выносить, глядим — а разбойнички-то наши с нами бок о бок работают! Позже выяснилось, что только один сбёг, да и то в город, на помощь звать. Потом вернулся, с подмогой.

Всю ночь провозились.

Склады те сгорели к ёшкиной кошке, с ними еще два, тоже пустые, а зерно уцелело, всё вынесли.

Уделались, как черти полосатые. Едва ноги до управы дотащили, ни есть, ни пить, ни спать — ничего не хочется, просто сесть и сидеть, ручки сложив и очи вылупив, словно баба на чайнике.

Кондраха по дороге предложил разбойникам должность городских пожарных-трубочистов. В последнее время гореть частенько стало, особенно в старой части. Дрова появились, трубы от сажи старой не чищены, вот и полыхает, почем зря.

Мужики даже думать не стали — тут же согласились.

А что, хороший способ выдумал наш Кондрат. Чтобы избавиться от двух проблем, науськай одну заняться другой. Надо будет запомнить, может, когда и пригодится.

За всю ночь только одна добрая новость. Дом Вранежа тоже сгорел. Свиньи и куры разбежались, кто поймал — тот молодец.

* * *

Почти неподъемные волокуши, нагруженные тушами и их комплектующими, глухо царапали замерзшую землю, оставляя в буром слое павших листьев безобразные черные борозды. Выдыхая мутные облака пара сквозь стиснутые от напряжения зубы, охотники из последних сил тянули тяжеленный груз и ждали команды «привал».

Серафима, крякнув, поправила на занемевшем, бесчувственном плече мешок с мясом для детского крыла, заодно пощупала, на месте ли еще само плечо, и, получив обнадеживающий результат, вгляделась в метки на стволах:

— Ничего, мужики, потерпите еще чуток… Дорога уже совсем рядом. К ней выйдем — тогда и передохнем.

— Если раньше не передóхнем, — хохотнул обросший густой бородищей и ставший почти неузнаваемым бывший младший стражник Зайча.

— Что-то слаб ты стал, Заяц, — подначил его охотник сзади, впряженный в другие носилки. — Так тебя самого, глядишь, на волокуши скоро уложить придется лапками кверху.

— Кто слаб?! — притворно, но очень грозно возмутился Зайча. — Это я слаб?! А вот сейчас я тебе покажу, Борзай, кто из нас двоих едва ноги волочит! А ну, догоняй!

И — откуда силы взялись! — парень ринулся вперед, как беговой конь при звуке хлопушки, и мелкий хруст мерзлых листьев да сучки под носилками слился в сплошной захлебывающийся треск.

— Врешь, не уйдешь! — выкрикнул Борзай, гикнул, свистнул, подсунул большие пальцы под плечевые ремни, и понесся под улюлюканье и выкрики оставшихся позади товарищей вдогонку за Зайчей.

— Айда за ними, мужики! — поправил лямки упряжи и прибавил ходу третий в колонне. — А то этих бегунов не останови — так они город проскочат, не заметят!

— Давай, давай, Еноша, прибавь ходу!

— Э-эх, с зайцами да борзыми поведешься, так и еноты галопом забегают!..

— А ну его, этот привал! Так глядишь, потихоньку и до города дойдем, без передыху! Чай, дальше всё под горку будет, да под горку!

— А и верно! Чего уж тут осталось-то! Прибавь шагу, мужики!..

— Прибавь шагу!..

— Веселей, Бобрак! Чай, домой идешь, не на службу!..

— И-эх, зал-летные!..

— Поскакали!..

Но без остановки до города им дойти так и не удалось, потому что за первым поворотом дороги они нашли клад.

Если под кладом подразумевать скрытые кем-то ценности, то то, что они увидели, могло называться именно этим словом, и никаким другим.

Прямо поперек дороги лежала гора разбитых сундуков, из которых вытекли и застыли, покрытые матовым налетом утренней изморози, золотые, серебряные и медные ручьи.

А сверху все это богатство заботливо прикрывала опрокинутая на бок карета.

О том, что лошади предпочли свободу благосостоянию, говорили оборванные постромки и полное отсутствие конского духа в округе. А после беглого обхода места ночного ДТП Серафима пришла к выводу, что и дух человеческий, кто бы ни был его хозяином, по зрелому размышлению решил присоединиться к лошадиной точке зрения.

Следов вокруг — ни на дороге, ни в лесу, конечно, не было и в помине, но когда охотники общими усилиями, кряхтя, ухая и поминая недобрым словом не справившегося с управлением кучера поставили экипаж на колеса, стало ясно, что гладкий булыжник или крутой поворот вряд ли стали причиной аварии.

Бок кареты и дверца, смотревшие до тех пор в набрякшее очередным холодным дождем свинцовое ноябрьское небо, были разбиты в щепки, словно в них саданули не очень тяжелым, но чрезвычайно подвижным тараном.

— О-го-го… — с испуганным благоговением округлил глаза Еноша. — Не иначе, как кабанчик тот приложился…

Отряд охотников, словно по волшебству забыв о годовом бюджете большого города, рассыпанном у них под ногами, ощетинился стрелами и рогатинами.

— Эй, хозяин! — больше для очистки совести, чем в ожидании отклика крикнула, приложив ко рту руки рупором Серафима.

— Да какой уж тут хозяин, — нервно всматриваясь в ставший вдруг чужим и недобрым лес, пробормотал Борзай. — Он, поди, после такой встречи, куда ехал, уже пешком прибежал.

— А чья это карета, не знаете? — не рассчитывая на ответ, всё же поинтересовалась она. — Честно говоря, не думала, что в городе вообще остались кареты. И те, кто на них обычно раскатывает, кстати, тоже.

— Да как не знать, — переглянулись охотники. — Градоначальника Вранежа это карета, ваше высочество.

— Вон, черный лак — тройное покрытие, вороненые стекла, можно поднимать, можно опускать — внутри ручка специяльная, — стал загибать пальцы Тетеря.

— Четырехдверная, ручной тормоз, два фонаря — дальнего и ближнего света, на крыше — особый фонарь, сине-красный, всепогодный… — с азартом подхватил Зайча.

— Запятки на два лакея, усиленный расширенный багажник на восемнадцать сундуков, — тыкал пальцем в перечисляемые достоинства Хорьх.

— Двойной обод и спицы из настоящего черного дерева, рессоры — шатт-аль-шейхской стали, на заказ деланные!.. — мечтательно затуманился взор Борзая.

— Да и герб Постола на целой дверке нарисован, с той стороны, видали? Гора и река. Его герб, Вранежа, — закончил ряд отличительных признаков градоначальницкого экипажа Еноша.

— Вранежа? — непонимающе воззрилась сначала на них, потом на изуродованное транспортное средство Серафима. — А при чем тут Вранеж? Он же… Он ведь… С тех самых пор, как… как… Неужели сбежал?!.. Проворонили!!! Или?..

Нет.

Всему свое время.

В том числе, дурным вестям.

Ее взгляд оценивающе пробежал по медным копям, рудникам серебряным и золотым россыпям на сером неровном булыжнике: беглый голова явно не любил путешествовать налегке.

Всё до копейки Костей на войско забрал.

Честное слово.

Ага.

— Ну, что ж… Будем считать, что была команда «привал», — разведя руками, обратилась она к мужикам. — И теперь наша задача — ликвидировать утечку капитала, загрузить всё обратно и дотолкать колымагу до города.

Но скоро только сказка сказывается.

Расколотые падением с усиленного расширенного багажника восемнадцать сундуков годились теперь только на растопку, в шапки, карманы и за щеки такое количество благородного и не очень металла распихать было и думать нечего, и перед группой спасения золотовалютного запаса Постола встал глупейший вопрос ценой в несколько медяков: где взять новую тару?

После почесываний в затылках и потираний подбородков охотники, хоть и разными путями, пришли к одному и тому же выводу: надо идти в город за новыми сундуками, или, на худой конец, ящиками.

И тут Серафиму осенило.

— Надо под сиденьями посмотреть! В карете и у кучера! Может, там мешки какие завалялись!

И, не дожидаясь одобрения коллектива, она устроила быстрый обыск интерьера экипажа.

— Ну, как? Есть чего? — вытянул шею Зайча, пытаясь заглянуть под протертое пышными градоначальничьими формами сиденье.

— Пять жареных куриц, горшок сметаны, головка сыра и три каравая белого хлеба, — огласила весь список царевна разочаровано.

Если бы еще полчаса назад ей бы сказали, что это — единственное чувство, которое способны у ней вызвать пять жареных куриц, горшок сметаны, головка сыра и настоящий белый хлеб без отрубей и опилок, и что всё это богатство она будет готова с восторгом променять на два десятка самых прозаических мешков, она бы рассмеялась этому человеку в лицо[62].

Охотников же содержимое рундука навело на совершенно адекватные мысли, и с языка самого молодого и вечно голодного Тетери уже было готово сорваться предложение объесть подлого казнокрада, как в руке у ее высочества вдруг появился нож.

— А я чё… я ничё… я просто так… — испуганно заморгал парень при проявлении такой способности к чтению мыслей, и внезапно обнаружил, к собственному изумлению и полной конфузии чувств, что всё это кулинарное великолепие оказалось в его объятьях.

— Чтоб не мешалось, это можно съесть, — сообщила ему и остальным оживившимся мужикам царевна. — А я пока срежу обивку с сидений, стенок и потолка: вот нам и мешки!

Дальше дело пошло как по маслу.

Используя обломки сундуков как совки, охотники нагребли монеты словно гальку в распростертый на булыжнике бархат и замшу, связали в узлы и затолкали в раздетую и лишенную остатков былой роскоши карету. Оценивающе поглядев в салон и почесав в затылках, под самый ободранный потолок вслед за капиталом мужики упихали и несколько упирающихся окорочками туш со своих носилок. Хоть чуть-чуть меньше на себе тащить — и то веселее.

— Что дальше? — вопросительно взглянул на царевну Борзай, привязывая ремнем пострадавшую дверцу к рульке вольготно развалившегося на оголенных пружинах заднего сиденья кабанчика.

— Дальше потребуется один человек на козлы — работать ручным тормозом на случчего, один останется мясо караулить до возвращения народа, а остальные будут изображать парадный выезд эрцгерцога на именины императора.

— Что-что будут делать?.. — озадаченно захлопал глазами Тетеря.

— Тарантас толкать, — просто пояснила она.

Без отдельных намеков и объяснений, как-то само собой все поняли, что сама Серафима не будет входить ни во вторую, ни в третью группу. И когда оставленный караульщиком Еноша пристроился под разлапистой елочкой и попытался спрятать за поднятым воротником от ледяного ветра покрасневшие свежемороженые уши, парадный выезд городского управделами уже медленно, но неотвратимо двигался к распростершемуся под горкой городу.

Девять охотников, уцепившись за что ни попадя, не глядя нащупывали ногами в мостовой щербины, упирались в них носками сапог, натужно, на «раз-два», толкали неподъемный, неповоротливый экипаж, попутно впервые в жизни сочувствуя нелегкой участи лошадиного племени.

Перегруженное средство транспорта одышливо скрипело натруженными рессорами, скрежетало чем-то металлическим под днищем, постукивало треснувшим ободом, щелкало осями и, грузно переваливаясь с боку на бок на выбоинах, тяжело катилось по дороге, не спеша набирать ход.

Серафима с видом бывалого капитана на мостике боевого галеона положила одну руку на рукоятку тормоза, поднесла другую за неимением подзорной трубы козырьком к глазам и стала вглядываться в малолюдные, окутанные матовой морозной дымкой улицы Постола, расстилающиеся у них под ногами.

Похоже, этой ночью добрым горожанам снова скучать не пришлось: в низкое серое небо вяло поднималось грязными кляксами несколько дымков на окраине, пара-тройка в кварталах ремесленников и один — вот забавно! — почти в центре Нового Постола. Интересно, чему там гореть? Ведь дома бывшей знати необитаемы. Ну, да невелика потеря. Одним дворцом больше, одним меньше… С горящими складами и жилыми домами никто, наверное, этого пожара и не заметил. А вот с сажей в остальных трубах города надо что-то делать… Может, теперь, когда пастухи пригоняют овец на продажу и охотники немного высвободились, попросить их… попросить их…

Ну-ка, ну-ка, ну-ка!..

Ага!

Наконец-то!

Колымага Вранежа прибавила ходу!

А то уж, я думала, мы в город только к вечеру такими темпами доберемся.

Какой лукоморец не любит быстрой езды!..

Старый рыдван междугороднего сообщения после десяти минут отчаянных усилий людей кажется, понял, что он него требуется, примирился с мыслью, что его упряжка теперь находится не спереди, а по бокам и состоит не из четверки породистых вороных, а из девяти вспотевших бородатых мужиков, и согласился выполнять свои прямые обязанности.

Вздыхая и скрежеща всеми сочленениями на колдобинах, приседая и подскакивая на напряженных до предела рессорах, карета стала потихонечку ускоряться, и внезапно почувствовала, как ровная доселе дорога медленно уходит у нее из-под колес вниз, к Постолу.

— Ско-рей. Ско-рей. Ско-рей, — торопливо застучали по булыжнику двойные обода.

— Э-ге-гей!.. — не удержались от ликующего восклицания кони. — Пошла, пошла, залетная!.. Шевели колесами!.. Скоро дома будем!..

Будто поняв слова людей, экипаж приободрился, скрипнул всем корпусом и стал весело набирать скорость.

Город Постол радостно устремился ему навстречу.

То, что скорости набралось слишком много, гораздо больше, чем было бы надо, кони и кучер поняли слишком поздно.

— Перестаньте толкать!.. — встревожено оглянулась назад царевна, туда, где еще несколько минут назад располагался двигатель кареты в девять человеческих сил, но никого не увидела.

Охотники, отчаявшись угнаться за экипажем, судя по всему, вообразившим себя чем-то бесколесным, из далекого будущего, с твердотопливным трехступенчатым двигателем, попадали и бессильно остались лежать в живописных позах несколько метров назад.

— Тормози, высочество, тормози!.. — задыхаясь и кашляя, поднял голову и отчаянно выкрикнул Зайча из положения «на локтях лежа поверх головы Тетери». — Мы ее удержать не можем!..

Но и не дожидаясь совета, Серафима вцепилась в рукоятку тормоза и, что было сил, рванула ее на себя.

— Ах, чтоб тебя!!!..

Изукрашенная резьбой костяная ручка, возомнив вдруг себя отдельным произведением искусства, отделилась от рычага и осталась у нее в руках, а распоясавшийся тарантас восторженно подпрыгнул на выбоине, чем-то звонко хрустнул, брякнул, звякнул и понесся вниз, туда, где его ждал родной сарай.

— Пры-ы-ы-ы-ыга-а-а-а-ай!!!.. — донеслось истошно из-за спины царевны, но и в этой подсказке она не нуждалась.

— Прыгать надо было, пока она стояла, — мысленно отмахиваясь от незваных советчиков, сосредоточено пробормотала она, приподнялась, словно жокей в заезде, на полусогнутых над жестким кучерским сиденьем и вцепилась обеими руками в передок.

Дорога из Постола — или в Постол, кому как — шла узкой серой каменной рекой, утопленной меж двумя высокими берегами, густо поросшими лесом и спутанным колючим кустарником, в котором стыдливо притаились пузатые живописные глыбы с плешинами лишайника.

И сейчас все это пейзажное великолепие, словно взбесившись, проносилось мимо нее со скоростью набитой до отказа кареты, метеором летящей под гору.

Исход так неожиданно начавшегося путешествия был бы печален и ожидаем, если бы не одно «но».

Эта дорога, кроме недостатков в виде щербин и негостеприимных человекоубийственных обочин имела и достоинство, пусть одно, но большое: она была абсолютно прямая.

Словно граница, прочерченная добросовестным, но неизобретательным государем, булыжная лента спускалась с горы текучей линией и точно также, не дрогнув, входила в город. Там она вливалась в аккуратно, словно по трафарету очерченные кварталы Нового Постола и терялась среди точно таких же ровных булыжных товарок под нависающими переходами и ажурными арками.

На которых, если забраться на крышу беглого экипажа и вовремя подпрыгнуть, можно было с комфортом повиснуть и подождать, пока всё самое интересное закончится без ее участия.

— Пры-ы-ы-ы!.. — слабо донес издалека нечаянный порыв ветра.

— Щаз, — едва заметно кивнула царевна и впилась взглядом в приближающиеся дома.

Арок впереди пока не было.

Зато, заслышав приближающийся грохот, повернулись в ее сторону и застыли на месте трое прохожих.

— Раз-зой-ди-и-и-и-ись!!!.. С доро-о-о-о-оги-и-и-и-и!!!..[63]

Прохожие взвизгнули и прыснули в разные стороны, как тараканы из-под тапка, а первая безлошадная самодвижущаяся повозка в мире, гулко и грозно громыхая по камням, промчалась мимо, обдав их упругой воздушной волной и острыми кусочками льда из раздавленной лужи.

— Арки, арки… Да где же эти несчастные арки, от которых неба не видать, когда их не надо?!.. Раз-зой-ди-и-и-и-ись!!!.. Раз-зой-ди-и-и-и-ись!!!..

Стайку детишек как ветром сдуло с проезжей части.

— Раз-зой-ди-и-и-и-ись!!!..

Тарантас пролетел пятый перекресток, снова подскочил на выбоине, угрожающе качнулся влево, выпрямился, и, казалось, всё снова прекрасно обошлось…

Как вдруг под днищем внезапно что-то предательски сочно хрустнуло, и он просел.

Серафима пятой точкой или шестым чувством поняла, что натруженной задней оси с секунды на секунду придет бесславный конец.

Арка!!!

Никогда в жизни царевна ни одному архитектурному излишеству не радовалась самозабвеннее.

— Раз-зой-ди-и-и-и-ись!!!.. Раз-зой-ди-и-и-и-ись!!!..

Отряд гвардейцев, переходящих улицу перед долгожданной аркой, кинулся врассыпную на тротуары… а за ними рванул тощий кривобокий мужичок.

Оставив поперек дороги ручную тележку с большущим облезлым комодом размером с лукоморскую печку.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а!!!..

БАМ-БАХ-ТРЕСЬ-ХРЯСЬ-Х Р У С Ь!!!!!!..

— …а-а-а…

Улица на мгновение исчезла в грохоте фонтана из мяса, щепок, колес и денег.

А когда всё осело и стихло, ошеломленные Наум, Захар, Кондрат, Прохор и держащийся обеими руками за сердце мужичок отлепили себя от стены дома и на негнущихся ногах приблизились к месту столкновения неопознанного катающегося объекта с приданным мужичковой дочери. С осторожным ужасом склонились они над бездыханными, обезглавленными и окровавленными телами жертв страшного ДТП, проглядывающими из груды бесформенных обломков…

— П-пульс надо п-поискать… п-пульс… — заикаясь и зажимая теперь уже рот, сдавлено посоветовал гвардейцам кривобокий и мягко повалился в обморок.

— Л-лестницу надо п-поискать… л-лестницу… — раздраженно поправил его недовольный глас с неба.

Или, всё-таки, с арки?

Возвращение с небес на землю для Серафимы было безрадостным.

Россыпи разноцветных монет с веселым гомоном собирала в дождавшиеся своего часа сундуки городской казны ребятня из детского крыла. Тут же трудились, очищая туши от щепок и мусора, добровольцы, случившиеся в городской управе, когда кривобокий мужичок, лишившийся комода, прибежал туда за подмогой.

Неподалеку с долей разочарования и сожаления наблюдала за происходящим Находка. Она так спешила помочь, что впопыхах забыла закрыть на замок дверь своих апартаментов. Результат не замедлил сказаться, а, вернее, объявиться: через три минуты после начала работы на место катастрофы прикосолапил довольный своею сообразительностью и предприимчивостью Малахай, и с этого момента единственной работой октябришны стало не давать ему мешать работе других.

И только гвардейцы стояли рядом с ней, сконфужено переминались с ноги на ногу и старательно избегали глядеть ей в глаза.

Они только что закончили излагать события прошедшей ночи.

— …И с тех пор Ивана абсолютно никто не видел? — угрюмо уточнила она.

— Нет… совсем никто… Мы всех переспрошали… Макарша на себе волосы клочками дерет, говорит, это он его прокараулил, не углядел, не уследил…

— Кстати, о «прокараулил», — запоздало спохватилась царевна, скрепя сердце отодвигая пропавшего супруга на второй план. — Вранежа вы отпустили, или сам удрал?

— Вранежа?!..

— Понятно, — мрачно поджала губы она. — Сначала Иван, теперь еще и этот гусь…

— Вранеж сбежал?!

— Ну, если никто ему вольной не давал…

— Да кто ему!..

— Да кто его!..

— Да кому он!..

— Демоны его задери!..

— Постой, а откуда ты знаешь, что он утек?.. — прервал поток красноречия друзей Кондрат.

Царевна обвела театральным жестом следы аварии.

— Это была его карета, ребята. И его деньги. Мы с охотниками их сегодня на горке нашли. Правда, ни лошадей, ни кучера, ни хозяина нигде рядом не было…

— Демоны задрали? — с робкой надеждой воззрился на нее Прохор.

— А у него сегодня ночью дом сгорел, — ни с того, ни с сего вспомнил вдруг Захар.

— Поджег и сбежал? — нахмурилась Серафима.

— Сбежал и поджег? — предположил Наум.

— Сбежал, поджег и сбежал, — сурово вывел окончательную версию происшедшего Кондратий.

— Но где же тогда может быть Иван, где?!.. Интуицией чувствую, что это как-то связано, но как, как, как, как?!..

— Ваше высочество Серафима?..

Царевна почувствовала, как кто-то несмело, но настойчиво потянул ее за рукав сзади.

Она раздраженно оглянулась, и на уровне плеча встретилась взглядами с тремя парами серьезных детских глаз.

— Ваше царственное высочество, надо говорить, — с негодованием прошипела единственная среди них девочка на своих друзей и сделала попытку изобразить реверанс, держась за подол нового армячка.

— Да, то есть, ваше царственное высочество, — быстро отпустил ее рукав и поправился курносый мальчишка.

— Мы хотели… — заговорил было третий.

— А теперь про погоду надо, — так же сердито цыкнула на второго невежду девчонка и, не сводя преданного взора с озадаченной царевны, с выражением продекламировала:

— А погода сегодня холодная, ваше царственное высочество. Скоро конец ноября, как — ни как. Снег должен уже вовсю лежать…

— А он все никак не уляжется, — степенно присоединился к светской беседе курносый. — Смотрю я, небо темное, смурное, а ни шиша нету…

— Может, хоть сегодня снег пойдет? — нерешительно предположил парнишка с поцарапанной щекой.

— Какой снег? При чем тут снег? — непонимающе сморгнула Серафима и перевела встревоженный взгляд с одного знатока придворного этикета на другого, потом на девочку. — Вы что-то про Ивана знаете, так?

— Да… То есть, нет…

— Мыська хочет сказать, что мы видели его высочество Ивана после того, как все в управе разошлись, — пояснил курносый мальчик.

— Но мы не знаем точно, куда он ушел… — развел руками его поцарапанный товарищ.

— Но нам кажется…

— Скорее всего…

— Хотя мы не знаем точно…

— Потому что он ничего про это не говорил…

— Это просто мы думаем, что он думал, вы не думайте…

— А точно мы и не знаем никак…

— ЧТО?!

— Что он хотел пойти в тюрьму поговорить с Вранежем, — расстроено завершила девочка, повернулась уйти с чувством выполненного долга[64], и мальчишки потянулись за ней.

Гвардейцы вскинулись.

— Откуда?!..

— Кто?!..

— Как?!..

— Когда?!

— Тихо, тихо, Кондрат, Захар, прекратите! Вы же их так только перепугаете! — укоризненно замахала руками на солдат как на драчливых мальчишек Находка.

— Но мы должны!..

— А мы не боимся!..

— Что?.. Что эти пострелята опять наваракосили? На минуту отвернуться нельзя!..

Это подоспели дед Голуб с матушкой Гусей.

— Ничего…

И тут Находка, последние несколько минут недоуменно вглядывавшаяся в лицо тощей пигалицы с косичками, точно вспоминая нечто важное, наконец это важное вспомнила, и с пытливо заглянула Мыське в лицо:

— Как дела у тебя в новом доме? Собаки твоего отчима теперь ведут себя хорошо?

— Так это вы?!.. Вы знали?!.. В мешочке был не… То есть, это вы нарочно?.. В смысле, специально?.. — вытянулась и заиграла недавними моральными страданиями Мыськина физиономия.

Из всего мини-разговора попечители бездомных постолят уловили только три ключевых слова.

— В твоем новом доме?!.. — глаза деда увеличились в диаметре размеров на пять.

— Какие собаки? Какого отчима?!.. — посоперничать с ними могли только изумленные очи старшей воспитательницы.

Мыська втянула голову в плечи и густо покраснела.

— Мы сейчас все объясним! — поспешно пришел на выручку боевой подруге Кысь.

— Мы же как лучше хотели!.. — беспомощно обвел отчаянным взглядом озадаченно-суровую аудиторию Снегирча.

— Мы же для всех старались… — прошептала девочка.

— Вот и хорошо, — с холодным неподвижным лицом снайпера, замершего у прицела, обвела всех стальным взглядом Серафима, и пальцы ее сжались и закаменели на рукоятке меча. — Тогда мы сейчас отойдем в сторонку, и вы расскажете всё быстро, с начала и по порядку.

Серафима, Находка и четверо гвардейцев застыли у закопченных, местами еще дымящихся руин некогда роскошного белого особняка.

Малахай жалко ссутулился и, горестно вздыхая и отфыркиваясь, прижался к хозяйкиным ногам, уткнув черный мокрый нос в колючую шерсть юбки.

Черная копоть…

Провалившиеся черные перекрытия, продавленные безжалостно изломанными огнем бугристыми черными балками…

Вонзающиеся вопиющими об отмщении одинокими перстами в серое небо черные каминные трубы…

Безобразные черные проплешины, выгоревшие в бурой пожухлой осенней траве…

Горький черный запах гари, расползшийся и отравивший собой всю улицу, всю землю и весь воздух вокруг…

Черный день.

Черное время.

Черное место.

Живых здесь быть не могло.

С неба, как замерзшие слезы холодного бога, стали медленно падать огромные белые снежинки.

— Ваше высочество…

— Серафима…

Октябришна и солдаты заговорили одновременно, толком даже не зная, что хотели сказать — утешить, убедить, подбодрить, или отвлечь, но только чтобы разбить, порвать это безжизненное черное молчание, которое гнело, сжимало, давило на них словно огромная обугленная балка. Но царевна яростно вскинула на них блеснувший то ли сталью, то ли слезами взгляд, и голоса нерешительно смолкли.

— Сейчас мы возвращаемся. К тому месту, где нашли карету. Ищем следы. Любые. Я уверена. Разгадка там.

— Мы с тобой, — быстро кивнули гвардейцы.

— А я вернусь в управу, травки разберу, чайку вскипячу, бульончика сварю с корешками, чтобы, когда его высочество вернется с мороза, хворать не вздумали и согрелись незамедлительно, — прижимая замершие руки к груди, плавно, нараспев, словно читая заговор, проговорила ученица убыр.

— С-спасибо… — сглотнула что-то и отвернулась царевна. — Н-надо спешить.

— А я сейчас айда к конюшням бегом, пока вы подойдете, мы пятерых коней заседлаем! — Прохор с места в карьер, не хуже любого скакового жеребца, бросился вперед.

— Шестерых! — гневно выкрикнула ему вслед Серафима, и тот кивнул на бегу, услышав и признав оплошность.

— Побежали! — махнула она гвардейцам, и те, повинуясь сигналу, кинулись за Прохором по пустой, морозно-звонкой улице.

— Стой, ты куда!!!.. — испуганный вскрик Находки заставил их оглянуться.

Принял ли Малахай команду царевны на свой счет, или были у него иные соображения, но именно в этот момент смирно сидевший косолапый вскочил, чихнул, фыркнул и бросился в зияющий темный провал парадного так, словно за ним гнались все гигантские кабаны Белого Света.

— Малахай?.. — приотстал Кондрат.

— Вернись, придавит!.. — панически взвизгнула октябришна и, пренебрегши своим собственным предупреждением, подхватила в горсть юбку, взлетела по парадной лестнице и пропала в дверях.

«Находка!!!» и «Помоги ей!!!» прозвучали почти одновременно, и, благодарно кивнув царевне, Кондрат развернулся на сто восемьдесят градусов и помчался к пожарищу за октябришной и ее шалопутным медвежишкой.

* * *

— …и с тех самых пор лежит, ровно мертвый…

— Он?!..

— Да нет, нет, Серафимушка, живой он, дышит, и не обгорел нисколечко, что само по себе невероятно… ведь в самом пепелище нашли… Просто… ну, как спит… Почти сразу, как вы на гору ускакали, от сгоревшего дворца Кондратий прибежал за каретой… Говорит, медведь ваш его отыскал… Чудо какое-то… В смысле, что нашли, чудо… А если подумать, то и звереныш этот чудо тоже…

Пауза.

Тишина.

Кто-то склонился над ним…

Рука осторожно, медленно, словно боясь спугнуть трепещущую на ветру бабочку, потянулась к его щеке…

Прикоснулась…

— Ванечка…

Горячая тяжелая капля плюхнулась ему на нос.

Потом, почти сразу, еще одна — на лоб.

— В… В… Ванька…

— Се… Се…Се?..

— Ваньша!!!

— С-сеня?..

— А как ты догадался? — хитрый игривый голос, словно и не было этих двух соленых капелек, и дрожащей руки не было.

Веки его дрогнули, и из едва видных щелочек из-под коротких белесых ресниц блеснули на нее серые удивленные глаза.

— Ага, так нечестно, ты подглядывал! — изображая капризное недовольство, прищурилась его дражайшая супруга, но через секунду, отбросив все игры и шутки, под протестующий дуэт Находки и Щеглика накинулась на своего благоверного и чуть не задушила его в объятиях.

— Ваньчик!!!.. Ванюшик!.. Ивашечка!.. Живой, живой, живой…

Недоуменно хмуря брови и моргая, Иванушка ухитрился выглянуть одним глазом из подмышки пришедшей в экстаз супруги и вопросительно оглядел собравшийся вокруг места его упокоения… в смысле, отдохновения, кабинет министров в полном составе и почти всех гвардейцев.

— Всё… в порядке?.. — просипел он спекшимся от долгого простоя горлом мучавший его вопрос. — Золота… на что хватило?.. Там ведь еще и бадья… была…

— Бредит… — озабоченно покачал лысеющей головой Щеглик.

— Я не бредю!.. То есть, не брежу!.. — хриплым шепотом возмутился царевич, и Серафима, наконец, отпустила его отдышаться и хлопнулась на край кровати рядом с ним.

— Конечно, не бредишь, какие разговоры! — успокаивающе погладила она его по руке. — А про что конкретно ты не бредишь, я прослушала?

— Про то ведро с золотыми монетами, которое мы с постольскими министрами вынесли из подземелья, — немного успокоившись, пояснил Иван. — И оно, кстати, тоже было золотое.

— С витой ручкой, топазами усыпанной? — припомнив старую шахтерскую сказку, невольно усмехнулся министр полезных ископаемых Медьведка.

— Вот-вот! — обрадовался Иванушка. — Точно! Вы запомнили! А они говорят — я брежу!.. бредю…

Медьведка поперхнулся набранным в грудь воздухом.

— Но… ваше высочество… — осторожно приблизился к страдающему от неведомого заболевания или просмотренной травмы Щеглик. — Ни мы, ни вы никогда не были ни в каких подземельях… А вас нашли на пожарище дома Вранежа. В самом центре.

— Вранежа?..

Взгляд лукоморца остановился, будто устремился куда-то внутрь черепа, что-то выискивая там, выглядывая, высматривая, нечто знакомое, но очень важное…

Все замерли.

— Вранежа… — повторил едва ли не по слогам Иван. — Вранежа… Так ведь это он привел меня к себе, сказал, что в подвале у него спрятаны деньги, украденные им у Костея… и что он хочет отдать их городу… Мы спустились… Там действительно было несколько сундуков… с монетами… как он обещал… А потом… Он сказал, что в конце подвала есть потайной ход… в секретное хранилище… и надо только нажать камень на стене… Я подошел… и… и…

— Вранеж сбежал вместе с челядью и деньгами той ночью, когда ты пропал, — тихо проговорила царевна. — А дом его сгорел дотла. Наверное, они сами его и подожгли. Перед побегом. Чтобы никому не достался.

— Чтобы следы скрыть, — угрюмо поджал губы Кондрат.

— Но… я не помню никакого пожара!.. — робко попытался сопротивляться показаниям свидетелей Иванушка. — Там были подземелья… сокровища… какие-то уродцы… Они держали вас в цепях! — впился он взглядом в Коротчу, призывая его в свидетели. — Потом серебряный тигр… Коридор… длинный и узкий… и арка с медной пли… той.

Теперь он вспомнил всё.

— Так я не умер?.. — изумленно оглядел он скучившихся вокруг его кровати костеев. — Там… плита… опустилась… и…

— Конечно, нет, — мягко, как малышу, начитавшемуся на ночь страшных сказок, прошептала ему на ушко Серафима. — Тебе это всё приснилось. Дыма надышался. Или орясиной по макушке приложило.

— И… мы не были в подземелье?..

— Нет.

— И ведра… не было?..

— Нет.

— И золота?..

— И золота.

— А меч? — встрепенулся он. — Я там сломал меч!..

Сенька покрутила головой, нашла на полу около кровати ножны с торчащей из них знакомой рукояткой и потянула за нее — меч вышел легко и полностью, матово отблескивая вороненой сталью, как новый.

— Но… но… — Иванушка сосредоточенно наморщил лоб, заморгал, поднял к глазам руку, словно желая отогнать наваждение…

И замер.

— Что?

— Что случилось, ваше вы…

— Вот.

Лукоморец не без усилия разжал судорожно сведенные в кулак пальцы и показал жене то, что лежало на ладони.

— Что это? — пришедшие навестить больного костеи сдвинулись, едва не стукаясь лбами, чтобы рассмотреть…

— Золотой ключ. Серебряный камень. Медный зуб, — четко проговорил царевич.

Руки потянулись к миниатюрным предметам, рассыпавшимся по ладошке, но Серафима успела первой.

— Желтый ключ. Белый камень. Красный зуб, — бесстрастно поправила она супруга, разглядев поближе его трофеи.

— Они все каменные, просто покрашены, — подтвердил Воробейник, которому удалось подобраться к странным вещицам ближе остальных.

— Откуда они у вашего высочества? — с любопытством посмотрел на Ивана Барсюк.

— Каменные?.. — растерянно переводил взгляд с одного человека на другого Иванушка, словно не слыша вопроса. — Каменные?… Но… они были настоящие!.. А старички сказали, что это — золото, серебро и медь… Для Постола… И страны Костей…

— Какие старички? — насторожился Медьведка.

— Какое золото? — насторожилась Сенька.

— Слушай, Иван, — осторожно склонился к нему Кондрат. — Ты можешь прекратить говорить загадками и рассказать всё по порядку?

— Как?.. Еще раз?..

— …И смотрю — из стены выходят те самые старички, и за то, что напрасно плохо обо мне подумали, извиняются, и говорят, что теперь знают, в чьих руках их подарки пользу людям принесут. И дает мне желтобородый дед золотой ключ, седой — серебряный слиточек, а рыжий — медный клык… или зуб… А дальше я ничего не помню. Ни как из подземелья выбирался, ни пожара, ни как вы меня отыскали.

Когда повествование царевича было завершено, в комнате повисла напряженная тишина, звенящая, клубящаяся и светящаяся такими возможностями и горизонтами, что ни в одной сказке не сказать, ни в генплане геологоразведки не описать.

Набрался духу или просто собрался с мыслями и разорвал ее первым Воробейник.

— Но это же небылица есть такая… старая… про двух рудокопов… А вся эта история ее шибко напоминает… Правда, Медьведка?

— Почему это небылица? — вместо просимой поддержки взял и обиделся тот. — Сам ты — небылица! А это — истинная правда. Про трех подземных мастеров у нас все с пеленок знают. Только редкий рудокоп их встретит. Слышать, или помощь от них принимать — это да, это бывает, хоть и не часто. То об обвале они предупредят, то о затоплении, или о рудном газе, чтобы рудокопы убежать успели. Вот мой дед, помню, рассказывал одну историю длинную…

— Ты лучше вспомни, железная душа, не рассказывал ли тебе твой дед, что их подарки, вроде этих, означать могут, — не слишком любезно прервал его воспоминания остроносый Коротча.

— Нет, — не задумываясь, помотал головой рудокоп. — Не рассказывал. Ничего подобного. Они в загадки никогда не играли. Понравился им человек — наградили деньгами. Не понравился…

— Ну не может же быть, чтобы старички просто так Ивану эти штучки дали, после стольких-то мытарств!

— Погодите, погодите… — наморщил вдруг лоб министр угля. — Красный зуб… К северу от Постола… у тропы углежогов… есть скала одна красноватая… как сейчас помню. По форме на этот камешек шибко похожа. Да вы, поди, и сами там бывали? Мы, углежоги, ее Красным Зубом называем.

— И что? — непонимающе уставился на него Макар.

— А километрах в двадцати-тридцати на закат в горах большой родник есть! Желтый Ключ! — почти радостно воскликнул министр теплоснабжения, бывший главный лесоруб. — Их там много рядом, и они быстро объединяются, и речка получается, Ключевая!

— А белый камень? Кто-нибудь, может, видел такой где?.. — умоляюще, с заново вспыхнувшей надеждой оглядел постольцев Иван.

— Белый камень?.. — напряженно задумались те. — Белый камень…

— Дом Вранежа, кажется, единственный в Постоле из белого камня был построен, — неуверенно проговорил хмурый старик в синем, потертом почти до прозрачности армяке — министр капитального и временного строительства. — И когда я маленьким был, помню, его еще отец с артелью, и не только они, белокаменными палатами называли…

Костеи пожали плечами и переглянулись.

Может, и есть такая скала.

И родник такой имеется.

И дом прихлебателя царя Костея и впрямь единственный в городе белый был.

А дальше-то что?

И тут слово взял молчавший доселе в задних рядах учитель дед Голуб.

— А еще старые люди сказывали, что давным-давно под Новым Постолом шахта была серебряная. Только потом ее затопило, да обвал пошел за обвалом — не угодили чем-то подземным мастерам те рудокопы. Вои и бросили ее наши предки да забыли. Так, я думаю, может, твое лукоморское высочество в ее старый шурф провалилось? Что в подвале Вранежевом оказался, когда дом строили? А иначе откуда там трем подземным мастерам было взяться? Они ведь по всяким подвалам, погребам да глупым Вранежевым подземельям-то не ходят — лебеди в лужах не плавают…

* * *

Здравствуй, дорогой дневничок.

Вроде, с прошлого раза не много времени прошло, а новостей у меня накопилось столько, что не знаю, вспомню ли все сейчас, чтобы записать.

Начну-ка я в хронологическом порядке. То есть, с той истории, когда Иван сходил к Вранежу в гости.

Когда Серафима и парни помчались искать следы кареты, повалил такой снежище — словно снегохранилище прорвало. И, естественно, ничего они не нашли — ни следов, ни людей, ни, тем более, кабана, который на ту карету напал. Впрочем, последнее, я бы сказал, к счастью.

Которое не заставило себя ждать.

На следующий же день министерство полезных ископаемых отправило лучших рудознатцев на Красный Зуб и Желтый Ключ, пока все окончательно снегом не занесло и пройти можно. А сами господин министр Медьведка полезли в руины Вранежева дворца вход в шахту искать. И представь — нашел-таки, когда полпожарища разворошил! Тут ему шахтеры на скорую руку клеть соорудили, подъемник, и он самолично в провал тот опустился, от нетерпения едва не подскакивая. Через час дал сигнал поднимать. Вытянули его — он и минуты на роздых не взял, в пляс пустился. На головешках чуть ногу не сломал, отделался трещиной и вывихом, и сейчас с костылями по городу шкандыбает с таким видом, будто это он серебряную шахту отыскал, а не Иван. А рудокопы наши свое железо позабросили, и прямо посреди Нового Постола устье шахты оборудуют по всем правилам, как будто так и надо!

Плавильщики тоже как с цепи сорвались: печи погасили, совещание на три дня устроили, орут друг на друга, руками машут, схемы чертят, на пальцах высчитывают да дедовские предания перетряхивают — придумывают, как серебро выплавлять. Семь раз ученый диспут до рукоприкладства доходил. Три раза Щеглика вызывали носы вправлять. Двое у нас в гошпитале лежат с черепно-мозговым сотрясением.

Ох, и опасное, оказывается, ремесло — металлургия…

И это они еще не знают, что полчаса назад экспедиторы вернулись с родника и из леса — и тоже с золотым песком и медной рудой!

Может, не говорить им сразу, подождать, пока хоть эти плоды дискуссии заживут?

Кстати, эту руду я сам видел и в руках держал — каменюка как каменюка, мимо прошел бы, и если никого огреть не надо, так и не заметил бы. А Хвилин (министр плавок, или как там его для важности по-новому обозвали), Воробейник и Медьведка как увидели, так и от ума стали.

Да уж…

Сойдешь тут с ума…

Не было ни гроша — да вдруг серебряная шахта, золотая речка и медный рудник!

Не обманули, стало быть, нашего лукоморца подземные мастера.

В смысле, не приснилось ему всё приключение.

Сказка, да и только!

И еще, пока не запамятовал: когда Медьведка серебро на пожарище искал, нашел подвал — продуктовый склад Вранежа. К счастью, в целости и сохранности.

Побывал я там.

Поглядел своими глазами.

Всё в точности, как Кысь со товарищи описывали.

Ну, что я, культурный интеллигент столицы, могу сказать по этому поводу?

ВОТ ГНИДА!!!!!!!!

Если он всё еще где-нибудь живой — чтоб он подавился!!!

Кхм.

Ладно, ну их, шакалов, к веряве.

Продолжим.

Во-вторых, еще одна новость, и тоже замечательная.

Городской рынок открылся.

Из северных деревень стали приезжать крестьяне с продуктами, с кожами, с шерстью, с птицей живой и битой, овец пригоняют на продажу, коз, коров. Из южных — от октябричей — вчера пришел обоз с рыбой вяленой, грибами сушеными и медом. Все, что на топоры-косы-гвозди выменяли. Купчики наши отдохнут вот, железяки соберут, и снова туда собираются. Шибко хорошо торговля идет, говорят.

А еще сегодня после обеда купчина Хверапонт из Хорохорья большущий обоз с зерном привел, как договаривались. Рожь, пшеница, и гречихи два воза. И, клянется, еще один через неделю прибудет, тоже уже оплаченный — его брат приведет. Спрашивал новых амулетов, согласился посидеть, подождать. А как деньги, реквизированные у Вранежа, увидал, да про серебряный рудник услыхал — так вообще растаял, будто масляный, и моментом стал лучшим другом костейского народа. В поставщики царского двора стал набиваться. А то в толк, чудик, не возьмет, что ни двора у нас в Постоле, ни царя. Иван не хочет, говорит, морально не готов, и права не имеет, а насильно только замуж можно выдать — царем не сделаешь.

Вот, кстати, подумаешь об этом — и иногда даже обида берет. Достанется же кому-то такое царство «под ключ» за просто так!

Ну, и в-третьих, самое необычное.

Дед Голуб — кладезь преданий старины глубокой, в библиотеку не ходи — утром в присутствии Ивана обмолвился, или нарочно сообщил, что скорее, что раньше в Стране Костей обычай был первого декабря праздновать праздник старинный. День Медведя называется. В это день, наши предки считали, медведь в берлогу ложится, и новый год начинается. И устраивали костеи в День Медведя ярмарку превеликую, с каруселями, скоро… скомо… скромо… мохами? и прочими забавами — в основном, на потеху детишкам, но и себя не забывали. Только из наших, современных костеев, по понятным причинам никто не припомнил не только какие именно такие прочие забавы в этот список входили, но и что такое ярмарка вообще.

И тогда Серафима изрекла, что если настоящую костейскую ярмарку организовать не представляется возможным, то они могут организовать настоящую лукоморскую. И предложила всем — и гвардейцам, и деду Голубу — собраться сегодня, как стемнеет, во дворце на горке и всё как следует обсудить.

А потом первый раз за полмесяца выспаться до обеда на настоящих кроватях под настоящими одеялами, если кто-то еще помнит, что это такое.

Я — нет.

И, кстати, о потемках — за окном уже сумерки опускаются, надо дописать скорее, да бежать.

И не забыть спросить у лукоморцев, как эти скоромохи правильно пишутся.

И кто они такие.

* * *

Волшебные восьмерки, подвешенные за ниточки на фамильных подсвечниках ушедшей династии костейских царей, хоть и покачивались на забредшем невзначай гуляке-сквозняке, но сияли ярко и ровно, освещая обитый выцветшим малиновым шелком кабинет, малиновые бархатные портьеры с золотыми кистями, стыдливо лысеющий ковер и большой овальный стол посредине.

На лицах восемнадцати человек, собравшихся в этот морозный ветреный вечер за сим шедевром безвестного краснодеревщика, на всеобщее обозрение были представлена вся гамма выражений — от изумления и мечтательной улыбки до сосредоточенной суровости и нетерпения.