Срочно требуется муж!

12 ВСЕ ТОЧКИ НАД Ё

Все эти дни Ольга и Кирилл провели словно в угаре. Мероприятий, затеянных друзьями-бизнесменами, они практически не видели, на берег не сходили, природой почти не любовались, морской болезнью не страдали.

Ольга была так насыщена любовью, что та уже переливалась через край и заливала мир вокруг нее, окрашивая его в какие-то волшебные, не встречающиеся в природе, радужные, сверкающие и переливающиеся тона. И даже Элеонора, утром вторника встретившаяся Ольге на палубе, показалась ей неожиданно симпатичной и доброй, даже захотелось сказать ей что-нибудь приятное.

— Доброе утро! Я за вас очень рада, Элеонора Константиновна. Петечка очень умный. И красивый. С ним приятно выходить в свет. Еще он готовит прекрасно. Яичницу… Одним словом, вам повезло с ним, а ему с вами. Классическая пара — молодой любовник и…

Ой-ей-ей! Ольга прикусила язык. Видимо, в воздухе витали чары зловещей Анфисы Бромберг, не иначе. Зачем ее понесло в прикладную психологию? Элеонора медленно меняла цвет с розового на свекольный, и Ольга не выдержала, махнула рукой и сбежала в каюту к Кириллу.

Элеонора же ввалилась в свою каюту и рявкнула с порога:

— Выметайся!

Петечка подпрыгнул в кресле, где прикорнул после бессонной ночи.

— Кроличек, я…

— Собирай свои манатки и выметайся, придурок с глазками. Кают свободных полно, до Кошкина посидишь там. Ты мне надоел!

— Элечка…

— Какая я тебе Элечка, идиот! Здесь же все уверены, что я тебе в бабушки гожусь!

— Но Кошкин…

— Прекрасный русский город. Отличное писчебумажное производство. Две маршрутки. Ресторан «Басни Крылова». Вокзал постройки девятнадцатого века. Электричка на Москву. Все ясно?

— Но…

— Что, альфонс, денег захотел? Надо было у Ольги своей распрекрасной тянуть, а ты раскатал губы, решил, что старуха заплатит больше!

Петечка выпрямился. В красивых голубых глазах блеснул незнакомый Элеоноре огонек. Петечке вспомнился горячий и искренний Тиребеков, размахивающий руками на его просторной кухне…

— Все можна, панимаешь?!! Денги, квартира, машина — жина даже можна отдать! Только нельзя честь свою мужскую! Савсем!!!

Петечка слегка наклонил голову, расправил плечи, неслышно щелкнули невидимые шпоры.

— Честь имею, Элеонора Константиновна. Всего доброго. Счет за билеты пришлите мне домой.

И вышел, ощущая себя если и не поручиком Голицыным, то уж корнетом Оболенским — наверняка.

Впрочем, на пристани Кошкина — крошечного городка на берегу великой реки — вся решимость Петечки увяла и куда-то делась. Он робко оглядывался по сторонам, ощущая себя белым путешественником, случайно забравшимся в самое сердце Африки и с горечью обнаружившим, что в этой деревне живут люди, возможно хорошие, симпатичные, но, к сожалению, практикующие человеческие жертвы и каннибализм…

Петечка в отчаянии повернулся — и неожиданно для себя увидел Ольгу. Его бывшая подруга, еще недавно такая невероятно красивая и счастливая, сейчас мчалась куда-то, и глаза у нее были абсолютно невидящие, а лицо — зареванное и несчастное.

Петечка в смятении посмотрел на трап — возле него, у самого борта, стоял Кирилл, спутник Ольги.

Пароход загудел, трап с грохотом пополз в люк, и Петечка удивился, почему Кирилл не предупредит капитана насчет Ольги, ведь она же не успеет вернуться…

А потом он увидел лицо черноволосого флибустьера — и просто отвел глаза. Честно говоря, ему стало страшно.

Этого можно ждать. Можно об этом даже не догадываться. Можно быть уверенным, что это не случится никогда. Все равно это случится совершенно неожиданно. Как удар ножом в сердце.

Кирилл стоял у иллюминатора уже довольно долго и размышлял о чем-то, созерцая безмятежный пейзаж. Ольге очень хотелось, чтобы он повернулся и посмотрел на нее… Ну… так, как мог смотреть только он…

Но Кирилл так долго молчал и не поворачивался, что ей вдруг стало немножко страшно. И вот тут-то он и произнес, так и не повернувшись к ней лицом:

— Знаешь, я тут подумал… Пожалуй, сойдем-ка мы в Кошкине.

А она, глупая, обрадовалась:

— Отлично! Я тут бывала. Здесь гостиница, про которую никто ничего не знает…

— Ольга…

Она замерла. Только теперь Кирилл повернулся и серьезно смотрел на нее, не произнося ни слова. Ольга побледнела и взялась за горло рукой, другой рукой непроизвольно натягивая на обнаженную и зацелованную грудь черную простыню…

— Сказка… кончается?..

— Уже. Кончилась. Да, маленькая. Так лучше. Неожиданно и на взлете.

Она села на кровати и кивнула очень осторожно — чтобы не расплескать слезы. Потом торопливо натянула халат, старательно укрывая от мгновенно ставшего чужим мужчины свое тело, подошла к секретеру, достала сумочку и молча выписала чек.

К Кириллу повернулась уже совсем другая женщина, холодная, деловая и спокойная. В ее руке белел клочок бумаги, он прекрасно знал, что это такое, но все равно озверел.

— Леля, я сейчас ударю…

— Кирилл Сергеевич, выйдите из образа. Это не чаевые, а гонорар. Вы его честно заслужили. Я полностью удовлетворена вашей работой.

Он кивнул, глядя ей в глаза своими синими лазерами. Взял чек. Аккуратно порвал его на конфетти. И бросил ей в лицо…

Она не заплакала, не закричала. Просто оделась стремительно и молча, перекрыв собственный же рекорд… нет, не думать, не думать, не вспоминать!

Побросала вещи в сумку, те, которые попались на глаза, потом почему-то бросила саму сумку, стиснула в кулаке портмоне, вышла из каюты… Бог всех обиженных хранил ее, и по дороге на палубу Ольгу никто не видел.

Она пересидела швартовку в шезлонге, а когда лязгнули борта о дебаркадер, взвилась, словно ужаленная, метнулась по трапу, еще не успевшему коснуться земли…

Она знала, что он на нее смотрит именно в этот момент. Синими своими глазищами, смотрит, молчит, и сжимаются могучие кулаки, и страшно, страшно, больно, пусто, надо уходить…

Она пронеслась по пристани, уже не в силах сдерживать слезы. Единственное, на что хватило ее выдержки — не зарыдать в голос. Сквозь колышущееся марево смутно привиделся кто-то, похожий на Петечку, потом размытые пятна, пыль, солнце, сверлящая боль в виске.

Ольга Ланская бежала по городу Кошкину, не в силах оглянуться на своего единственного мужчину, и слава богу, потому что иначе она умерла бы на месте.

Кирилл Степанович Александров впился побелевшими пальцами в поручни, и закаменели бронзовые скулы, а синие глаза больше всего напоминали два лазерных луча.

Попадись ему сейчас Анфиса Бромберг — мир наверняка лишился бы светила психологии.

Она понятия не имела, куда идут маршрутки, на которые она садилась и пересаживалась. Каким-то чудом оказавшись на станции, Ольга взяла себя в руки, но исключительно для того, чтобы выяснить, в какую сторону ей ехать. Потом хлынул ливень, и она сидела на скамеечке посреди перрона, наслаждаясь холодными струями, бившими ее по плечам и голове. Кроме того, под дождем можно было плакать, не скрываясь.

Домой Ольга явилась под вечер среды, мокрая, грязная, с шалой улыбкой на распухших губах и отсутствующим, пустым и тоскливым взглядом. Сидевшие во дворе старушки окаменели и проводили ее взглядами, в которых даже злорадства не было, одно изумление.

Войдя в прихожую, Ольга аккуратно прикрыла дверь и посмотрела на себя в зеркало, зачем-то потрогала губы пальцем, потом медленно набрала телефонный номер…

Приехавшая буквально через час Ляля Бескозыркина смерила подругу оценивающим взглядом и покачала головой.

— Ты выглядишь как русалка, напоровшаяся на группу военных водолазов.

— Почему военных?

— Потому что они молодые и горячие.

Ольга неуверенно улыбнулась, посмотрела на подругу — и вдруг зарыдала в голос, усевшись прямо на пол в прихожей.

Кирилл в отличие от Ольги собрал вещи деловито и тщательно. Аккуратно уложил и сумку Ольги, изо всех сил стараясь не втягивать ноздрями аромат духов, исходивший от ее вещей. Потом поднялся на палубу, оставил вещи у шторм-трапа и отправился к капитану.

Переговоры длились буквально пару минут, после чего «Академик Велиховский» слегка изменил курс и уже через полчаса прошел впритирочку к тихой деревенской пристани, носившей залихватское имя «Фроськина Падь». Кирилл легко спрыгнул на дощатый настил, один из матросов перебросил ему вещи, и счет-фактура номер пятьсот восемнадцать под названием «Жених из Лондона. Сопровождение в круизе» был закрыт.

Приветственно отсалютовав рукой капитану, Кирилл повернулся и широким шагом зашагал по направлению к деревне. Внешне он был совершенно спокоен, но в синих глазах горело нечто такое, отчего классическая троица молодых фроськинопадских хулиганов, собравшаяся было попросить у проезжего фраерка прикурить, поскучнела и поспешно отвернулась в другую сторону.

Через полчаса Кирилл вышел на трассу, где его и подхватил большегрузный трейлер с питерскими номерами.

Уже поздним вечером, практически ночью, Кирилл заявился в маленький уютный офис на окраине Москвы, сдал «казенную часть обмундирования» на склад, расписался в ведомости, затем отчитался за фальцдокументы и без стука вошел к боссу.

Анфиса Бромберг и босс Антоха гоняли чаи и хихикали о чем-то своем, но при виде лица Кирилла немедленно посерьезнели. Антон кашлянул и негромко поинтересовался:

— Что-то случилось, Кирюха?

Кирилл покачал головой, потом покивал, а затем сурово заметил:

— Да. Случилось. Я увольняюсь.

— Здрасти! Поподробнее нельзя?

— Можно. С завтрашнего дня я больше не работаю.

— Да чего случилось-то?!

Кирилл неожиданно широко улыбнулся.

— Влюбились мы, вот чего. Женюсь я, Тоха.

Анфиса энергично плюнула и рявкнула:

— Добрее к людям надо быть, Кирилл Степаныч! Так ведь и удар хватить может.

— Тебя хватит, как же. Знаешь, Анфиска, не будь ты этой самой гениальной светилой психологии, я б тебя… Утешает одно: на этот раз и твой план не сработал. Ладно, ребята, я вас люблю, но я устал и хочу домой. Пока! Созвонимся. Анфис, не переживай.

С этими словами Кирилл дружески поцеловал Анфису Бромберг, пожал руку бывшему боссу Антохе и отбыл восвояси. Когда же дверь за ним закрылась, Анфиса Бромберг негромко рассмеялась, и в черных глазах сверкнули лукавые искры.

— И кто ему сказал, что мой план не сработал?

Плакала Ольга долго, а весь ее рассказ уложился в несколько фраз… Когда она замолчала, Ляля в отчаянии заломила руки.

— Неужели так все и…

— Да. Ляль, ты иди, ладно? Прости, что я тебя сорвала. Я уж лучше одна…

— Оля, а ты…

— Ляль, не надо. Мне тридцать пять лет. Я же не девственница, которую соблазнили и бросили. Я наняла мужчину по вызову, он качественно выполнил свою работу. Все нормально.

— Оль, а он…

— Он, вероятно, уже дома. Или на работе. Не исключено, что на новом, не менее интересном задании, хотя я бы не отвергала и версию отпуска.

— И ты прямо из Кошкина…

— Да. На такси. Маршрутном. Потом на поезде. Довольно быстро, всего четыре часа, а главное — так трясет, что совершенно невозможно ни о чем думать.

Закрыв за Лялей дверь, она снова начала рыдать, и делала это долго, почти весь вечер, прерываясь иногда на беспокойный сон, больше похожий на обморок. К ночи она вдруг перестала плакать и ощутила мощный прилив ненависти к тому, кто посулил ей счастье и даже дал попробовать его на вкус, а потом вдруг взял и отобрал. Насовсем. В самый-самый счастливый момент — на самом пике радости, возрождения и надежды…

Ненависть спровоцировала выплеск адреналина. Адреналин обеспечил прилив сил. И ночь Ольга посвятила генеральной уборке, остервенело наводя в доме порядок, начищая все до блеска и надраивая полы, чтобы даже запах ненавистного Кирилла Сергеевича Андреева выветрился навсегда.

А утром, точно в тот самый момент, когда она вышла из душа, странно успокоенная, почти бесчувственная, в дверь позвонили.

Она не открыла, конечно, но ведь ключ-то у него был свой… Она сама ему дала.

Отвратительный синеглазый демон, чей дух она изгоняла из дома целую ночь, стоял на пороге и весело улыбался ей прямо в заплаканное лицо.

— Лель! Я тут подумал… А не хлопнуть ли нам на мировую?! Как ты насчет шерри?

Она медленно и спокойно подошла к нему, посмотрела прямо в синие глаза, осторожно прикоснулась кончиками пальцев к его губам. Тихо, задумчиво прошептала:

— Шерри, говоришь…

Ее пальцы… Самые нежные пальцы в мире, несущие наслаждение и покой… Конечно, он не мог удержаться. В принципе, он сначала хотел поговорить, но… Это его губы не могли удержаться. Они сами, независимо от него, целовали пальцы Ольги. Потом Кирилл вдруг нахмурился и отступил на шаг.

— Да, Лель, я, это самое… Короче, меня зовут Кирилл…

— Я помню, придурок!

— …Степанович Александров. И я правда программист. А фирма наша… Это не эскорт, это ролевые игры…

— Иди сюда. Только насовсем. Пожалуйста.

Кто из них сделал следующее движение? Ну какое это имеет значение? Неважно. Возможно, оба, возможно, вообще никто. Просто пространство вдруг резко сжалось, и они обнялись. Губы к губам, грудь к груди, и вот уже Кирилл Андреев, то есть Александров — да какая разница! — не помнит больше о своих мужских принципах и опасениях, о карьере и свободе, о кем-то придуманных запретах и этических нормах… Да и не хочет он больше никаких идиотских запретов, не знает вообще, про что речь!

Ее руки у него на плечах. Вот что важно. Нежные пальцы скользят по его волосам, сбегают по шее на плечи, гладят спину, впиваются в кожу…

Тело женщины выгибается в его руках, молит о близости, и уже нет сил сопротивляться этому призыву…

Нежные пальцы на миг становятся сильными и нетерпеливыми, торопливо рвут пуговицы на его рубашке и с облегчением прикасаются к груди, и опять гладят и ласкают, вкрадчиво спускаются все ниже…

И вот уже губы прижались к губам, и по языку бежит горячий ток, пробуя на вкус чужую, но такую близкую душу… Руки сплелись, два тела сплавились воедино… И нет больше Кирилла Александрова-Андреева, Исполнителя, нет Ольги Ланской, Заказчицы, есть только мужчина и женщина, и вокруг них нет никаких искусственно созданных рамок. Ничего нет, кроме огромного мира, который весь принадлежит — им двоим.

Они раздевали друг друга нетерпеливо — и осторожно, страстно — и нежно, боясь — и желая…

Ее нагота в который раз ослепила Кирилла. Он с трепетом касался пальцами обнаженной груди, ласкал нежную кожу, осторожно целовал ее плечи и шею, чувствуя, как она загорается от его прикосновений, как тает, словно воск, в его руках, чтобы через мгновение обратиться в пламя, способное растопить лед его замерзшей за время их недолгой разлуки души…

А Ольга не могла оторвать от него влюбленных глаз. Она смотрела и не могла насмотреться. Это было больше, чем страсть, больше, чем желание. Она упивалась его близостью, купалась в ней, раскрывалась ему навстречу, как весенний цветок жадно и доверчиво раскрывается лучам солнца, и сгорала в его объятиях, моля о большем…

Неожиданно Кирилл вздрогнул и отстранился, и тогда Ольга взвыла в голос:

— Нет! Только не это! Если ты сейчас извинишься и опять уйдешь, я брошусь с балкона! Клянусь! Немедленно!

Он хрипловато рассмеялся.

— Леля! Стыдись! Во-первых, у тебя нет балкона. Во-вторых, я не уйду. Я не могу уйти от тебя. Никогда. Но подожди минутку. Что это мы, как… Надо же все-таки поговорить… Что-то сказать друг другу. Мы же, Леля, ни разу не поговорили с тобой. Я имею в виду, ты не поговорила, я-то рта не закрывал… Вот что… Ты должна посмотреть мне в глаза. Сейчас! При свете солнца! И сказать мне правду. Как ты ко мне относишься? Только честно!

Она откинулась назад, тяжело дыша от возбуждения и веселого ужаса. Было светло и ясно. И при свете разгорающегося нового дня перед ней стоял совершенно обнаженный, возбужденный и явно растерянный мужчина, стоял и ждал приговора.

На жизнь и любовь — или на смерть и позор.

Ольга улыбнулась. Подалась вперед, встала перед ним на колени. Подняла голову и посмотрела в его глаза. Обвила руками его бедра. Вытянулась стрункой. И осторожно, очень нежно коснулась губами его груди. Там, где сердце.

Потом чуть ниже и еще ниже, еще… Она целовала его тело все более откровенно и страстно, не просто лаская, а призывая его ответить на ласку.

Кирилл держался, сколько мог, сдвинув брови и ожидая ответа, но потом острое наслаждение пронзило его тело, и он опустился на кровать, увлекая за собой Ольгу. Два тела сплелись воедино, стали одним, и солнце наступившего лета заливало их золотом, а воробьи вдохновенно пели за окном не хуже соловьев.

Беззаботные пташки озадаченно умолкли на секундочку только тогда, когда под крышей пентхауса раздались одновременно два тихих вскрика, два стона блаженства, два одновременных признания…

— Я люблю тебя…

— Я люблю тебя…

— Ты мой…

— Ты моя…

Вот и все. Птицы запели снова, потому что после таких слов может быть только песня. Нескончаемая песня любви…

И любовники вознеслись в небеса и обрушились с них в радугу, а звезды в свою очередь сплели им песню из своих лучей, и никого это здесь не удивило, потому что некому было удивляться. Рай всегда на двоих, и нет в раю ни смерти, ни боли, ни стыда, ни чудес, потому что рай — это одно большое чудо, ибо это — Любовь.

Звезды повисли слезами на ресницах женщины, и мужчина пил ее поцелуи так же жадно, как она ласкала его, кровь превратилась в огонь, а огонь превратился в золото, дыхание стало единым, и плоть стала единой, и дух стал един — и свободен.

Океаны обрушатся и станут горами, звезды погаснут и родятся вновь. Как — будешь знать только ты. И он.

Истина вспыхнет под веками ослепительным солнцем, и не будет ни времени, ни смерти. Как — будешь знать только ты. И он.

Письмена улетят по ветру, горы станут морями, золото — прахом, время — вечностью.

Но останутся двое. Ты. И он.

И однажды ты без страха посмотришь в глаза ангела с черными крыльями и скажешь:

— Я люблю!

Ангел кивнет. И отвернется, подарив тебе еще один миг вечности.