Срок истекает на рассвете. Черные цветы Френсиса. Цивилизованные джунгли. Актеры-любители. Утром, в день святого Патрика. Десять нитей. «Шутка»

Уотт БЛЕССИНГЕЙМ ЦИВИЛИЗОВАННЫЕ ДЖУНГЛИ

Была жаркая ночь, но я чувствовал себя прекрасно. После нескольких кружек пива и встречи с очаровательной девушкой — Пэгги Томпсон — я был в полном согласии со всем миром.

Итак, в эту жаркую июньскую ночь я стоял на углу Университетской улицы раздумывая, что мне предпринять дальше.

Вдруг на другой стороне улицы, как бы возникнув из мрака, появился доктор Нолан Беннинг. Мне показалось, что, с тех пор как я видел его в последний раз, он несколько прибавил в весе. Несмотря на жару, на докторе Беннинге было надето какое-то пестрое пальто, галстук и панама с пером. Вам может показаться странным, что я заметил все эти подробности при свете уличного фонаря, но если бы вы сами увидели наряд Беннинга, то перестали бы удивляться — дальтоник, и тот бы почувствовал головокружение и попросил темные очки.

— Хелло, Нолан! — крикнул я.

Он взглянул на меня, сделал приветственный жест рукой, но продолжал идти дальше. Я постоял еще несколько минут, затем решил, что лучше мне пойти домой спать, чем пить еще пиво. Дело в том, что я недавно бросил пить.

Спустившись вдоль темного туннеля, я направился к своему дому. Здесь мне следовало бы сделать философское отступление на тему, как иногда незначительное и случайное событие может повлиять на человеческую жизнь.

Проходя мимо зарослей кустарника, я на минуту остановился, чтобы поправить развязавшийся шнурок ботинка. Этот кустарник находился в нескольких шагах от бокового входа в здание университета. Здание было погружено во мрак. Там шел ремонт, и сейчас, во время летних каникул, туда заходили только те профессора, у которых там были свои кабинеты. В эту минуту боковая дверь открылась и из нее вышел человек. Он остановился, посмотрел вокруг и что-то сказал в темноту позади себя. Показалась женщина, и они вместе пошли по тропинке, ведущей к моим кустам.

Я тихонько прошмыгнул в чащу кустарника. Пара прошла на расстоянии двух шагов от меня, и, хотя они меня не видели, я их рассмотрел очень хорошо.

Это был профессор Вильям Джеймс с незнакомой мне девушкой — вероятно, какой-нибудь школьной учительницей, приехавшей на лето для повышения квалификации. Билл Джеймс был незаменим в этой области. Женщины действовали на него, как алкоголь и наркотики на других мужчин. Но что приводило меня в бешенство, так это тот факт, что он всегда выходил сухим из воды. Ему удавалось проворачивать такие дела, о которых я мог только мечтать. И в то время как я умудрился попасть в беду, он стал помощником декана английского факультета.

Билл Джеймс всегда бывал на тех чаепитиях, на которых следовало бывать, и жены ректора и всех деканов считали его очаровательным, неотразимым и выдающимся молодым человеком.

Когда Джеймс был еще преподавателем и делал слабые попытки сочетать свои дорогостоящие вкусы со скромным жалованьем, он женился на богатой местной девушке. С точки зрения начальства, у него была идеальная семейная жизнь. Может быть, это и соответствовало действительности, но Джеймс находил время заниматься с дюжиной студенток в каждом семестре. Книги его стали пользоваться успехом. Он был очень красив, и женщины влюблялись в него, как в героя экрана. Но даже намек на официальный скандал никогда не коснулся имени профессора Вильяма Джеймса.

Вы, очевидно, догадались, что я не был высокого мнения о Джеймсе. Он платил мне тем же.

Через четыре дня после описанной выше ночной встречи меня пригласил к себе декан. Войдя в приемную, я увидел девушку, которую встретил с профессором Джеймсом. Даже тогда, ночью, она показалась мне хорошенькой. Сейчас я убедился в том, что эта блондинка с большими голубыми глазами похожа на рафаэлевского херувима. Этой девушкой я мог бы любоваться, потихоньку вздыхать о ней, но не ухаживать. Я бы считал ее недосягаемой, пока какой-нибудь тип, вроде Билла Джеймса, не доказал бы, что она такая же женщина, как и все другие.

— Ваша фамилия? — спросила девушка. На ней были белая юбка и блузка. В этом скромном туалете она казалась чистой и целомудренной.

— Эд Фернандец. Я — преподаватель испанского языка.

— Декан ждет вас, — сказала девушка. — Входите.

Декан Фэрруэл сидел за большим письменным столом. Он предложил мне стул и стал разглядывать меня сквозь очки без оправы.

— Когда вы работали здесь перед войной, мистер Фернандец, у вас была не очень хорошая репутация, не правда ли?

— Мне кажется, я неплохо справлялся со своими обязанностями, — ответил я.

— Ваша преподавательская работа была вполне удовлетворительна. Но вы… хм… сильно выпивали. Мы с вами имели не один разговор на эту тему.

— Да, сэр, — ответил я.

— Вы были очень молоды. Я надеялся, что война, годы исправят вас.

— Полагаю, что вы были правы — я перестал пить.

— К несчастью, — продолжал декан, — у меня имеются другие сведения.

Я уставился на него. Для меня было чрезвычайно важно сейчас сохранить эту работу, тем более что я не совершил ничего предосудительного.

— С тех пор как я вернулся, я ни разу не выпил больше нескольких кружек пива подряд.

— Возможно, что ваше мнение о том, что из себя представляют несколько кружек пива, расходится с мнением других людей.

— Я знаю, что ни разу не был пьян в последнее время.

— Моя информация относительно этого…

Я пришел в бешенство.

— Ваша информация! Откуда вы ее получили?

— Я не нахожу нужным обсуждать этот вопрос. Я считаю эту информацию заслуживающей доверия.

— Неправда. Кто-то оклеветал меня перед вами, и я бы хотел знать, кто это сделал.

— Я слышал об этом из нескольких источников.

Уголком глаза он взглянул на папку, лежащую перед ним. Я тоже бросил взгляд в том же направлении и прочитал: профессор В. Джеймс.

— Ах, этот местный Казанова!.. — воскликнул я. — Он…

— Мистер Фернандец! — произнес декан. А когда он говорил таким тоном, вы сразу успокаивались. — Я не знаю, кого вы имеете в виду, но, как я уже сказал вам, моя информация исходит из нескольких источников. А теперь, мистер Фернандец…

И он начал говорить о том, что я был взят обратно на факультет только благодаря службе в армии. И что стоит мне еще один раз споткнуться, и я должен буду искать применения своему испанскому языку где-нибудь в другом месте. После того как он довел это до моего сведения, он добавил, что больше ему не о чем со мной говорить, и пожелал мне доброго здоровья.

Я вышел из кабинета слишком озлобленный, чтобы спокойно рассуждать. В приемной, отгороженная своей вазой с цветами, сидела голубоглазая блондинка — ни дать ни взять — светлый ангел… Я подошел к ней и положил обе руки на ее письменный стол.

— Я хочу просить вас передать от моего имени Биллу Джеймсу, мисс…

— Простите?!

— Я не знаю вашего имени…

На ее лице отражалось одновременно и возмущение и растерянность.

— Мое имя миссис Тэррелл. Миссис Сэм Тэррелл.

Я раскрыл рот от удивления.

— Вы хотите сказать, что вы жена того самого Тэррелла, который преподает педагогику?

— Да.

Это был серьезный, спокойный, невзрачный парень. Как он смог заполучить такую жену, трудно было себе представить.

— Ладно, миссис Тэррелл, — сказал я. — Вы, очевидно, дружны с Биллом, поэтому прошу вас передать ему следующее: если он не заткнет свою глотку относительно меня, то я заткну ее сам.

Она смотрела на меня своими огромными голубыми испуганными глазами.

— Но я едва знакома с мистером Джеймсом.

— Неужели? Ну так вспомните боковую дверь университета и ночь с субботы на воскресенье, — сказал я и удалился.

Пэгги ждала меня в кафе и ела мороженое. Я изложил ей содержание своего разговора с деканом. Лицо ее приняло озабоченное выражение.

— Я боялась, что речь пойдет об этом.

— Да?

— Последние два-три дня я слышала разговоры о том, что вы снова начали сильно выпивать.

— Но это неправда, и вы это знаете.

— Я это знаю. Поэтому я и волновалась. Я не могла понять, почему люди говорят подобные вещи.

— А кто это говорил?

— Девушки в университете. А когда я спросила, с чего они это взяли, они ответили, что все об этом говорят. Но кому может быть выгодно, чтобы вас уволили?

— Никому. Вот этого я и не могу понять.

При мысли об этом меня снова охватило бешенство.

— Я не допущу, чтобы меня выгнали, — сказал я. — Я вернулся сюда, чтобы добиться успеха. В армии у меня было достаточно времени, чтобы продумать все это. И теперь я знаю, чего хочу. Если же меня выгонят отсюда за пьянство, мне никогда не найти другую работу. Поэтому я не собираюсь терять эту.

Между рядами столиков к нам пробирался Нолан Беннинг. В пиджаке в синюю, серую и коричневую клетку, в брюках цвета горчицы и в двухцветных ботинках он был великолепен.

— Хэлло, Эдвард, старина! — произнес он тенорком. — Я слышал, у вас была беседа с деканом.

— При таком молниеносном распространении сплетен в нашем колледже мы можем перестать пользоваться радио и газетами, — сказал я. — Откуда ваши сведения?

— Я вошел к декану, после того как вы вышли от него. Декан был в премерзком настроении.

— В таком же настроении нахожусь и я.

Он протянул великолепно отманикюренную руку и похлопал меня по плечу.

— Почему вы не подаете заявления об уходе, Эдвард? Вы могли бы еще получить работу на осенний семестр где-нибудь в другом месте. Вы же знаете, какое отношение к вам у декана и у заведующего кафедрой вашего факультета. У этих старомодных чудаков такая изумительная память! Они не в состоянии забыть некоторые ваши прежние прегрешения. Вы же знаете, что в то время вас спасла армия.

Пэгги спросила у Беннинга, слышал ли тот сам циркулирующие обо мне сплетни. Беннинг поколебался немного, затем ответил:

— Да так, обычные разговоры в факультетском клубе. Если я не ошибаюсь, болтали Билл Джеймс и Сэм Тэррелл. Кажется, Сэм видел вас или кого-то, кто видел вас.

— Черт побери! Ведь мы с Тэрреллом всегда ладили, — я начал терять самообладание. — Я поговорю с Сэмом!

Пэгги и Беннинг стали меня удерживать.

— Нет, нет! — воскликнула Пэгги, — вы только наживете еще больше неприятностей.

Несмотря на свое возбужденное состояние, я понимал, что она права. Выбивание зубов коллеге не является лучшим доказательством того, что ты собираешься начать примерный образ жизни. И, кроме того, Тэррелл вряд ли является источником сплетен.

В течение нескольких дней я вел себя как кандидат в президенты общества трезвенников. Я никуда не ходил, кроме университета. Это продолжалось до тех пор, пока я не услыхал случайно, как один студент говорил другому, что я больше не появляюсь в публичных местах потому, что напиваюсь дома.

Я почувствовал себя так, будто меня высекли.

Встретив через несколько дней Сэма Тэррелла, я рассказал ему то, что услышал от Беннинга.

— Мы с Биллом Джеймсом действительно говорили о вас, — подтвердил Сэм, — но никто из нас не видел вас пьяным. Так что, если это неправда, я очень рад.

— Благодарю. Но мне хотелось бы знать, кто распускает эти сплетни.

— Не имею представления.

Сэм выглядел усталым. На его лице появились глубокие складки. Его светло-карие глаза так глубоко запали, что казались черными.

— Я слышал, что вы женились во время моего отсутствия, — сказал я.

Его лицо внезапно осветилось.

— Два года назад, — ответил он. — На девушке из моего родного города.

Затем лицо его снова погасло, и он добавил без всякого энтузиазма, чтобы я как-нибудь зашел к ним. Я поблагодарил за приглашение.

Примерно дня через два после этого разговора, в воскресенье утром, раздался телефонный звонок.

— Мистер Фернандец? — спросил женский голос.

— Да.

— Говорит Сильвия Тэррелл.

— Кто?

— Сильвия Тэррелл. Миссис Сэм Тэррелл. Я должна с вами встретиться сегодня. Это очень важно.

— Пожалуйста. В котором часу?

— В половине седьмого.

— Я буду дома.

— Нет, я не могу прийти к вам. Нам придется встретиться в другом месте.

Наступила пауза, во время которой я подумал «ого!» и, вспомнив, какой от нее веяло чистотой, очень удивился.

— Вы знаете место, где у негров происходит церемония крещения на возвышенности у Бычьего Ручья? — спросила она.

— Да.

— Так вот, сегодня перед заходом солнца там будет происходить крещение. Вероятно, кое-кто из белых приедет посмотреть на эту церемонию.

— Вероятно, — подтвердил я. — Я и сам несколько раз ездил туда. Я люблю послушать, как они поют.

— Так вот, примерно в полумиле от этого места, вверх по ручью, стоит заброшенная молельня. Вы ее знаете? — спросила она.

Я знал ее. Упоминание об этой молельне вызвало в моей памяти нежные воспоминания юности.

— Но, миссис Тэррелл, не считаете ли вы… — я подумал о Сэме. Видит бог, он всегда был скучным парнем, но он был очень порядочным человеком.

— Дело в том, что кто-то снова сообщил декану, что видел вас пьяным, и декан собирается вызвать вас завтра. Я знаю, кто распространяет эти слухи. Вы можете встретиться со мной, но так, чтобы об этом никто не знал? — спросила миссис Тэррелл.

— Хорошо, — ответил я.

Но, повесив трубку, я задумался об этой истории, о таинственности, которой миссис Тэррелл окутала ее, и о месте, которое она выбрала для нашего свидения. Жаль, что я не подумал обо всем этом более основательно.

Крещение подходило уже к концу, когда я проезжал мимо на машине, взятой напрокат. Если вы никогда не видели церемонию крещения негров, вам следует посмотреть на это зрелище. На братьях и сестрах, которых должны окрестить, и на помощниках священников надеты белые одежды. Все выстраиваются вдоль берега реки и вместе с прихожанами, собравшимися вокруг, поют псалмы. Время от времени вновь посвященные, один за другим, входят в воду. Кое-кто доводит себя до обморока. Так что пение перемешивается с взвизгиванием, выкриками и всплесками воды. Но пение заслуживает того, чтобы его послушать.

Когда я проезжал, они пели. Я услыхал тонкий, нежный, как бы парящий в небе женский голос, и где-то внизу, под ним — глубокие, мягкие, чувственные звуки остальных голосов. Я немного притормозил машину, чтобы послушать и посмотреть. В стороне я заметил нескольких белых, но среди них я не увидел ни одного знакомого лица. Я только узнал одну машину — роскошный, последней модели автомобиль с откидным верхом, принадлежащий Биллу Джеймсу.

Узкая грунтовая дорожка вилась сквозь дубовый лесок. Вокруг не видно было ни одной другой машины, но я на всякий случай принял меры предосторожности — спрятал машину среди деревьев.

Солнце уже почти зашло. В тени деревьев было темно и полно москитов. От гладкой темной поверхности ручья исходило мерцание, а с той стороны, где происходило крещение, доносились звуки пения. Просто удивительно, как далеко может быть слышен высокий женский голос.

Заброшенная молельня выглядела еще хуже, чем тогда, когда я видел ее в последний раз. Часть крыши осела. Ступеньки прогнили. Густо разрослись кусты бленды и сассафраи.

Я осторожно поднялся по ступенькам и заглянул во внутрь. Заходящее солнце, казалось, остановилось у разбитых окон — внутри был серый мрак. Едва различались голые стены и пустой сгнивший пол. Ничего, кроме москитов, я там не обнаружил. Москитов было несметное количество.

Я повернулся, чтобы выйти, и увидел у дверей Сильвию Тэррелл. Так как она заслоняла спиной свет, черты ее лица не были отчетливо видны. Под моей ногой заскрипела половица. У Сильвии вырвался приглушенный крик. Она отпрянула назад и чуть не свалилась со ступенек.

— Будьте осторожны, — сказал я, подходя к двери. — Эти ступеньки совершенно прогнили.

— О!.. Это вы, мистер Фернандец?

— Да.

Я продолжал стоять в дверях, так как не знал, где она предпочитает разговаривать — внутри или снаружи молельни. Она так таинственно уславливалась со мной о встрече, что я ни в чем не мог быть уверен. Сильвия долго и пристально смотрела на меня, и я подумал, что, если Сэм Тэррелл попадет когда-нибудь на небо, он будет знать, как обращаться с ангелами, так как имел практику на земле. Затем Сильвия медленно поднялась по ступенькам и вошла в помещение.

— Я пришла, — произнесла она.

Это было настолько очевидно, что я решил ответить ей в тон:

— Ну, что ж, я тоже здесь.

После небольшой паузы она добавила:

— Я никому не сказала, что должна встретиться с вами.

— Я тоже никому не сказал об этом.

— Но мне пришлось проехать мимо того места, где происходило крещение. Я не уверена, что меня никто не увидел.

— Я тоже, — ответил я.

Мне показалось, что наш разговор зашел в тупик, поэтому я решил приступить прямо к делу.

— Кто это распространяет слухи о том, что я снова начал пить?

Она посмотрела на меня своими голубыми большими глазами.

— Я не знаю.

— Как это вы не знаете?

— Откуда я могу знать?

— Я не знаю, — откуда вы можете знать, но мне интересно, кто этим занимается.

Ее нижняя губа задрожала.

— Мистер Фернандец, я не понимаю, о чем вы говорите. Я не понимаю, зачем вы настаивали на моем приходе сюда.

— Черт возьми… — воскликнул я и остановился. — Я вовсе не настаивал на вашем приходе, это вы позвонили мне и просили встретиться с вами. Помните?

Она покачала головой.

— Я вам не звонила. Вы позвонили ко мне и сказали, что если я не встречусь с вами, вы… — она остановилась. — Вы уверены, что не звонили мне?

— Конечно, уверен.

— Вы уверены, мистер Фернандец?

— Да.

— Кто-то позвонил мне, назвался мистером Фернандецом и сказал, что если я не встречусь с ним здесь, он… — она снова остановилась.

— Что он?

— Это не имеет значения. Он просто настаивал, чтобы я с ним встретилась.

Мы стояли и смотрели друг на друга. Так мы простояли некоторое время, когда ее взгляд вдруг переметнулся с моего лица на что-то, находящееся за моей спиной. Ее глаза округлились, и она произнесла:

— Кто?..

Это было все, что она успела сказать. Раздался отчетливый и резкий звук выстрела. Сильвия приложила руку к левой стороне груди и упала на спину. В тот же миг я повернулся в сторону окна. Там я увидел слабое очертание человеческой фигуры и в ту же секунду — вспышку огня. Все вокруг меня осветилось, как от взрыва, пол начал ускользать из-под моих ног, и я упал в темноту…

Я пришел в себя, сел и снова лег на спину. Разрозненные мысли, жужжание москитов — все смешалось. Мне казалось, что я попал в ад — больше нигде нельзя было чувствовать себя так плохо. Очевидно, я в своей жизни согрешил больше, чем предполагал раньше, — слишком уж тяжела была расплата. Оказывается, в аду нет забастовок — все черти работают сверхурочно.

С большим трудом мне снова удалось сесть. Мне почудилось, что я ослеп, и я притронулся к глазам, чтобы проверить это. Когда я вытер с глаз немного крови, зрение вернулось ко мне.

Я все еще находился в старой молельне, и в окна проникала смесь лунного света с сумерками — последнего признака дня и первого признака ночи. Сильвия Тэррелл лежала на спине подле меня, и ее белое платье почернело на груди. Между нею и мною лежал револьвер, и я уставился на него, как может уставиться на слона маленький ребенок. Просто вид револьвера не вызвал в моем мозгу никаких ассоциаций. Я сидел и смотрел на него, потому что больше ничего не мог делать.

Через некоторое время — может быть, через две-три секунды, а может быть, и через несколько часов — я начал размышлять. Вернее, в моем мозгу зародилась одна мысль: человек, убивший Сильвию Тэррелл, уверен, что убил и меня. И он хотел, чтобы это выглядело как убийство и самоубийство. И, следовательно, если меня здесь найдут, то обвинят в убийстве. Обстоятельства, в которые я попал, говорили о том, что моя оценка их правильна. Пойди я прямо в полицейский участок, я попал бы в тюрьму по обвинению в убийстве. В данном случае мною руководила не любовь к логическому мышлению — для этого у меня слишком болела голова, — а инстинкт самосохранения и страх.

Вдруг я услышал снаружи голоса.

— Как ты думаешь, эта мамаша вправду пошла за полицией? — сказал один.

— Она сказала, что они оба мертвые и что мы можем сами поглазеть на это, — сказал другой.

Я слышал весь этот разговор, но до моего сознания дошло только одно слово — «полиция». Сюда придут представители закона — значит, мне надо убираться. Когда я поднялся, кровь, стекавшая со лба, снова ослепила меня. Наскоро вытерев ее, я вышел за дверь, в лунную ночь. Один из негров при виде меня побежал по направлению к ручью. По-моему, он от страха и не видел, куда бежит, пока его ноги не оказались в воде. Я не заметил, в какую сторону побежал второй негр, но он тоже исчез.

Рана была не тяжелая. Когда в моей ванной комнате я ее промыл, то обнаружил, что пуля прошила кожу на полтора дюйма. Но убийца, увидев хлынувшую из раны кровь, должно быть, решил, что по меньшей мере сорвал всю верхнюю часть моей головы.

Я перевязал рану, достал из кладовки нераспечатанную бутылку виски и открыл ее. Высыпав в рот содержимое пакета с аспирином, я запил его несколькими глотками виски и улегся умирать. Но, как ни странно, вскоре я почувствовал, что, очевидно, буду жить. Несколько вполне связных мыслей стали оформляться в моей разбитой голове.

Кто-то пытался вышвырнуть меня из университета, а теперь сделал попытку убить меня. Но как только он или она обнаружит, что его или ее попытка не удалась, это лицо может предпринять новое покушение. Я же не могу никак обезопасить себя, так как не имею представления, кого должен остерегаться.

Я подумал, не вернуться ли мне в армию. На войне ты, по крайней мере, знаешь, кто твой враг.

Чтобы уменьшить боль в голове, я выпил еще немного виски и начал анализировать все, что со мной произошло: какая-то женщина, назвавшая себя Сильвией Тэррелл, позвонила мне по телефону. С Сильвией Тэррелл я обменялся за всю жизнь не более чем десятком слов. Поэтому ничего удивительного, что не узнал ее голоса. По той же причине она могла поверить, что это я звонил ей. Вдруг я вспомнил слова одного из негров: «Как ты думаешь, эта мамаша вправду пошла за полицией?» и ответ второго: «Она сказала, что они оба мертвые». Это значило, что какая-то женщина заглянула в молельню, увидела Сильвию и меня после стрельбы. А, может быть, именно она и стреляла. Но кто она? Я не мог вспомнить ни одной женщины, которая могла бы хотеть моей смерти. Во всяком случае в настоящее время. С момента моего возвращения из армии единственной женщиной, с которой я общался, была Пэгги Томпсон, и я надеялся, что между нами зарождается нежная дружба.

Затем мне пришла в голову другая мысль — узнала или не узнала меня та женщина, которая собиралась сообщить в полицию об обнаруженных ею трупах? Сообщила ли она полицейским, что один из трупов — Эд Фернандец?! Если сообщила, то через некоторое время у меня будут визитеры. А я не хотел встречи с визитерами. Во всяком случае — в полицейской форме.

Вы могли бы сказать, что самым разумным для меня было бы пойти самому прямо в полицию, но, к счастью, мой мозг все еще не был в состоянии логически мыслить. Поэтому, схватив в охапку недопитую бутылку и шляпу, я быстро вышел из дому. Впрочем, как только я сел в машину, то понял, что не знаю, куда ехать. Я подумал о Сэме Тэррелле, но потом отверг эту мысль. Нельзя приехать к человеку и сказать ему: «Послушай, старина, во время моего тайного свидания в лесу с твоей женой кто-то убил ее». Он может неправильно истолковать всю эту историю и неправильно отреагировать на нее, а у меня было достаточно неприятностей и без этого.

Куда-то надо было мне деваться — и я поехал к Пэгги.

Увидев меня с забинтованной головой и с бутылкой в руке, она поразилась.

— Вы решили сделать из сплетника честного человека, не так ли? — иронично спросила она.

— Рассматривайте эту бутылку виски как лекарство.

Я закрыл за собой дверь и запер ее на замок. Подойдя к окну, я задернул шторы, затем повернулся и посмотрел на Пэгги. Ее волосы не были такими светлыми, как у Сильвии Тэррелл, и она не была так хороша, но мне она казалась самой прекрасной женщиной на свете. С ней я чувствовал себя в безопасности.

Я рассказал Пэгги обо всем случившемся. Слушая меня, она побледнела, и глаза ее расширились от ужаса.

— Но это какой-то бред! — воскликнула она, — в этом нет никакого смысла!

— Смысла, может быть, и нет, но головная боль есть.

— Не считаете ли вы, что вам следует пойти в полицию и рассказать все, что произошло. Они все равно рано или поздно найдут вас, и тогда это будет выглядеть так, будто вы пытались скрыться от них.

— Так оно и есть — я от них скрываюсь.

— Но почему? Ведь вы ни в чем не повинны.

— До сегодняшнего вечера я был неповинен и в злоупотреблении алкоголем, а что хорошего мне это принесло? Убийца миссис Тэррелл организовал все так, чтобы убийцей выглядел я. Вы должны помочь мне, Пэгги.

— Каким образом?

— Пойдите в редакцию газеты и скажите, что вы студентка-журналистка, что вам нужно завтра написать контрольную работу и вы просите снабдить вас свежим материалом о каком-нибудь убийстве, если таковое имело место. Постарайтесь вытянуть из них все, что они знают. Затем пойдите с той же просьбой в полицейский участок.

Пэгги поднялась и надела шляпу.

— Держите голову выше, Эдди! — сказала она и вышла из комнаты.

Я снова запер дверь. Мне надо было спокойно все обдумать, но выпитое виски, шок и головная боль затрудняли этот процесс. Мысли вертелись у меня в голове, цепляясь одна за другую, не приводя ни к каким выводам. Они все время возвращались к неизвестной женщине, которая пошла в полицию сообщить об этих трупах. Я недолго был в бессознательном состоянии, и если она видела меня в это время, значит, она была где-то поблизости, когда прозвучали выстрелы.

Я все еще размышлял об этом, когда раздался стук в дверь.

— Пэгги? — спросил я, подойдя к двери.

— Да.

Я открыл дверь, и Пэгги вошла, снимая шляпу.

— Ну что? — спросил я.

Она положила шляпу на стол. Посмотрев на мою забинтованную голову, сказала:

— Не ударили ли вы голову, упав с лестницы, Эдди?

— Возможно, — ответил я. — Ну так что же вы узнали?

— Полиции ничего неизвестно. Никто сегодня не был убит, и ни в кого не стреляли.

Я уставился на Пэгги. После небольшой паузы она продолжала.

— Вы уверены, что миссис Тэррелл была мертва?

— Когда я уходил, она все еще лежала там. И она не двигалась.

— Давайте проверим.

Пэгги нашла в телефонной книжке номер телефона Сэма Тэррелла и набрала его. Никто не ответил.

— Это ни о чем не говорит, — сказала Пэгги, повесив трубку.

— Значит, эта женщина, о которой говорили негры, не сообщила в полицию, — произнес я. — Хотел бы я знать, почему она этого не сделала. Хотел бы я знать, кто она!

— Если бы нам найти этих двух негров, которых вы напугали, они, вероятно, могли бы кое-что рассказать.

— Найти их нелегко. Вы же знаете, как это бывает: когда белый человек приходит в негритянские кварталы, его принимают либо за полицейского, либо за сборщика налогов. И тогда вам скажут, что никто ничего не слыхал и никто ничего не знает, — возразил я.

— В этом доме живет одна негритянская девушка. Мы с ней дружны, — сказала Пэгги. — Если я ей открою немного из того, что произошло, она, безусловно, поможет найти этих людей. Не может быть сомнения в том, что они кое-что рассказали своим друзьям.

Я сделал еще глоток виски и сказал Пэгги, что она умница. Выпитое виски и мысль, что полицейские еще не разыскивают меня, подняли мой дух.

— Пока вы будете беседовать со своей подругой, я тоже нанесу один визит, — сказал я.

— Вам не следует разгуливать, Эдди, вы потеряли слишком много крови.

— Это будет короткий визит.

— К кому?

— Я хочу повидать мистера Вильяма Джеймса.

Она удивленно посмотрела на меня.

— Его автомобиль сегодня перед заходом солнца стоял у того места, где происходило крещение негров. Кроме того, мне кажется, что он с миссис Тэррелл был в более дружеских отношениях, чем это могло бы быть приятно Сэму, — пояснил я.

— О… — произнесла Пэгги, и лицо ее нахмурилось. — Билл не может оставить в покое хорошенькую женщину…

— Сильвия была похожа на ангела, — сказал я, — и, очевидно, Биллу интересно было проверить, можно ли оборвать ей крылышки.

Джеймс жил в дорогом, современного стиля доме, расположенном в одном из тех псевдодеревенских уголков, где селились почти все профессора. Окаймленная большими сосновыми деревьями поднимающаяся в гору дорога с маленьким деревянным мостиком, перекинутым через небольшой ручеек, вела прямо к дому.

Я не предупредил по телефону о своем приходе, так как хотел увидеть выражение лица Джеймса, когда я предстану перед ним. Я, собственно, не думал, что он попытается убить меня. Я надеялся, что не подвергаюсь никакой опасности. Но уверенности, конечно, быть не могло. Я весь дрожал, как в приступе малярии, но старался внушить себе, что это — следствие слабости от потери крови. «Если бы я действительно боялся, — говорил я сам себе, — то не был бы здесь». При этом я неискренне рассмеялся.

В доме еще горели огни. Звонок мягко прозвучал где-то внутри дома. Вскоре дверь передо мной открылась. Я отступил немного в тень, желая увидеть Джеймса прежде, чем он увидит меня. Но дверь открыл не Билл, а его жена Дженнет. Открыв дверь, она начала всматриваться в темноту. Тогда я вышел вперед на освещенное возле двери пространство.

— Хелло! — произнес я. — А что Билл..?

Дженнет отскочила назад с раскрытым ртом и растерянными глазами. Но выражение страха быстро исчезло с ее лица.

— Хелло, Эдди, — сказала она, — вы напугали меня. Вначале я никого не увидела. А когда вы подошли, то первое, что бросилось мне в глаза, — повязка на вашей голове. Я подумала, что передо мной привидение.

— Да. Кое для кого я действительно буду привидением.

— Вы так и выглядите, — подтвердила Дженнет. — Что случилось?

— Я ударился об дверь. Билл дома?

— Нет.

Дженнет была миниатюрной темноволосой хорошенькой женщиной — все женщины, с которыми имел дело Билл, были хорошенькими, — но с несколько напряженным и угрюмым выражением лица. Я ее знал до того, как она вышла замуж за Билла.

— Он работает над книгой в своем кабинете, в университете. И часто просиживает там допоздна.

Я сказал, что поеду повидать Билла в университет.

— Не уходите, — сказала Дженнет, — с тех пор как вы вернулись из армии, я почти не вижу вас. Сейчас приготовлю вам коктейль.

Дженнет заметно нервничала. Подав коктейль, она начала светскую беседу. Разговаривая, теребила носовой платок, лежавший на ее коленях.

Я спросил ее, дошли ли до нее слухи о моем пьянстве.

— Билл рассказывал, что кое-кто болтает об этом. Но он говорил, что никто, собственно, не видел вас пьяным. Он не верит этим слухам.

Я сказал, что рад это слышать.

— Вы из-за этого хотите видеть Билла? — спросила она.

— Почти.

— Я поеду с вами к нему.

Билл Джеймс и я никогда не были друзьями, но к Дженнет я всегда хорошо относился. И я знал, что когда она выходила замуж за Билла, она была влюблена в него. Поэтому мне вовсе не хотелось спрашивать Билла о другой женщине в присутствии Дженнет.

— У меня вопрос сугубо личного порядка, — возразил я.

— Я все понимаю. Пока вы будете разговаривать, я подожду в машине, а потом поеду домой с Биллом.

Она стала торопливо собираться, но, выйдя надеть шляпку, пропадала добрых пять минут.

Луна уже спускалась с небосклона. Ночь была темной, безветреной. Жара давила, как если бы на плече у вас сидела кошка. Я спросил Дженнет, были ли они с Биллом дома сегодня после полудня.

— Нет, — ответила она. — Билл уехал работать около трех часов дня. Он сейчас очень много работает.

Я оставил Дженнет в машине напротив университета. Несколько окон в здании были освещены. В университетских коридорах — известка, вдоль стен стоят лестницы, козлы.

Увидев свет в одной из аудиторий, я вошел в нее. Огромная комната была пуста. Свыше трех лет я не был в этом помещении. В прошлом стены были выкрашены в темно-коричневый цвет, и на них висели тяжелые и очень дорогие картины, которые являлись гордостью университета. Но на эти картины свет падал таким образом, что никто не мог насладиться ими. Сейчас картин не было — стены начали красить в белый цвет. Вдоль невыкрашенных еще стен стояли лестницы и прочие атрибуты ремонтных работ. Кресла были покрыты пестрым материалом.

Услышав позади себя какой-то шум, я обернулся и увидел Нолана Беннинга во всей его красе: в белом костюме, оранжевом галстуке, с оранжевым носовым платком, торчащим из верхнего кармана пиджака.

— Что вы здесь делаете, Эдвард? — спросил он у меня. — И что за ужасная штука у вас на голове?

— Повязка, — ответил я. — Сегодня, занимаясь боксом, я не успел наклонить вовремя голову.

— Эдвард! Вы выпили!

— Только для того, чтобы излечиться!

— Вы должны немедленно уйти отсюда, пока никто вас не увидел. Здесь сегодня полно начальства.

— Правда? Почему?

— Случилось нечто ужасное. Ужасное! Я не могу вам ничего рассказать. Это пока еще секрет. По этому поводу было собрание ректора, деканов и всех руководителей кафедр.

Я понял, что об убийстве Сильвии Тэррелл уже стало известно, хотя Беннинг ничем не выдал, что знает о той роли, которую играл в этом деле я. Мне хотелось поговорить с Беннингом. Я знал, что он слишком болтлив, чтобы долго держать язык за зубами. Но я хотел сначала встретиться с Биллом Джеймсом.

— На улице стоит моя машина, — сказал я, — в ней ждет Дженнет Джеймс…

— О, Эдвард!..

— Вы ошибаетесь, Нолан, у нас старая дружба, — возразил я. — Пойдите поговорите с ней, а я через несколько минут выйду и отвезу вас домой.

— У меня своя машина. Вы же знаете, что терпеть не могу ходить пешком.

— Ладно. Я скоро буду у вас дома.

Я направился к кабинету Джеймса. Сквозь матовое стекло его двери виден был свет и слышен стук пишущей машинки. Осторожно повернув дверную ручку, я бесшумно открыл дверь и вошел в комнату.

Джеймс, вероятно, видел, как открывалась дверь. Он поднял взгляд от пишущей машинки и, увидев меня, ничем не выдал своих эмоций.

— Хелло, Фернандец, — произнес он. — Вы всегда так тихо ходите?

— Только в роли привидения.

— Вы и выглядите, как приведение. Что случилось с вашей головой?

— Кто-то стрелял в меня и слегка промахнулся.

Очевидно, Джеймс подумал, что я сказал это в шутку.

— Кажется, вы действительно полуживы, — заметил он.

— Вы, вероятно, уже слышали, что случилось? — спросил я.

Он спокойно закурил сигарету.

— Нет. А что случилось?

— Ректор, все деканы и руководители кафедр собирались по этому поводу.

— Я не являюсь руководителем кафедры.

— И я тоже. Мне рассказывал Нолан Беннинг, что у них было собрание.

— По какому поводу?

— Он не хотел мне говорить.

Почувствовав, что у меня ничего не получается, я решил попробовать с другого конца.

— У вас очень уютный кабинет. Вероятно, единственный во всем университете, в котором стоит такой большой диван.

— Я всегда пишу здесь свои книги и люблю время от времени прилечь отдохнуть.

— Диван выглядит очень удобным. — Я пересек комнату и сел на диван. — Давно видели Сильвию Тэррелл?

Джеймс слегка изменился в лице. Но так незначительно, что мне трудно было определить, в чем выразилось это изменение.

— Давно не видел.

— Она была очень хороша.

— Да, она красивая женщина.

— Вы здесь проводили с ней дополнительные занятия?

Он посмотрел на меня сквозь дым своей сигареты.

— Что вы хотите этим сказать?

Я сам не знал, зачем сказал это. Мне нужно было что-нибудь выудить из него. И, кроме того, я был основательно пьян.

— Сэм уверен, что вы с Сильвией неплохо проводите здесь время, — сказал я.

— Сэм сошел с ума! — Но, подняв руку с сигаретой, он чуть не пронес ее мимо рта. — Откуда вам известно, что он так думает?

— Так мне кажется. — Я поднялся с дивана. — Между прочим, как вам понравилось крещение? Я видел там вашу машину сегодня.

— Машина была у Дженнет.

Когда я вышел из кабинета, мне послышались чьи-то шаги в коридоре. Но я никого не увидел. Лишь у дверей кабинета на полу у стены лежал носовой платок. Это был дамский платочек, похожий на тот, который я видел в руках Дженнет. Я поднял его и вышел на улицу. Дженнет в машине не было. Тогда я сел в машину и поехал к дому Беннинга.

Нолан жил один в доме, таком же ярком и красочном, как и его одежда. Возле дома был раскинут сад (в котором он сам не работал, находя это слишком утомительным), и запахи цветов лежали дополнительным грузом на этой душной ночной тиши. В гостиной стояла огромная ваза с розами. Стены были увешаны картинками, нарисованными самим хозяином. Здесь же стоял кабинетный рояль.

— Надеюсь, у нас все прошло благополучно? — спросил Беннинг.

Я ответил, что не видел никого, кроме Джеймса.

— Очень рад этому, потому что выглядите вы безобразно.

— Я и чувствую себя соответственно. Не дадите ли чего-нибудь выпить?

— А вы не считаете, что с вас довольно?

— Виски с водой, пожалуйста, — сказал я, зная, что иначе он состряпает какую-нибудь смесь, на приготовление которой потратит по крайней мере полчаса.

Нолан мне всегда нравился. Он был одним из самых талантливых людей в университете и одним из самых одиноких. В этом учебном заведении, где пределом мечтаний каждого студента было стать футболистом, а каждой студентки — заполучить футболиста, Беннинг вызывал больше насмешек, чем восхищения.

Он принес мне виски.

— Вам это понадобится, чтобы подбодрить себя, — сказал Нолан, — когда вы услышите, что случилось. Случилось нечто ужасное!

Я выпил большой глоток виски. Почувствовав, как горячая струя пробежала по моему пищеводу, небрежно сказал:

— Вы имеете в виду убийство Сильвии Тэррелл?

Беннинг чуть не уронил свой стакан.

— Что вы говорите, Эдвард?! Что это значит?

— Разве вы не об этом хотели мне сообщить?

— Конечно, нет! Я ничего не слыхал об этом. Расскажите.

— Но это собрание… Ректор и прочие?..

— Все это вызвано тем, что из университета была украдена одна из картин — картина Рейнолдса, стоимостью по меньшей мере 50 000 долларов. Но я ничего не знаю относительно Сильвии.

В моей голове все перемешалось.

— Может быть, она не убита, — сказал я, — может быть, мне все это приснилось? — я потрогал повязку на голове. — Может быть, меня стукнуло привидение?

— Я ничего не понимаю, Эдвард.

— Я тоже ничего не понимаю. Где ваш телефон?

Он показал мне, где телефон, и я набрал номер Сэма Тэррелла. Я долго держал трубку, прислушиваясь к звонкам, но никто не отвечал.

И я рассказал Нолану все, что со мной случилось, полагая, что не причиню этим никому никакого вреда. Мне, правда, не ясно было, какую это может принести пользу, но я смутно надеялся, что у Нолана появится какая-нибудь спасительная мысль. Она у него действительно появилась.

— Мы должны удостовериться, что миссис Тэррелл мертва, — сказал Нолан.

— Удостовериться? — переспросил я. — А как мы можем это сделать?

— Вернуться к тому месту, о котором вы рассказываете, к этой старой молельне, и проверить.

— Когда?

— Сейчас.

— Вы что, с ума сошли?

— Но вам же надо знать, что произошло. А может, все это было неудачной шуткой, и вас вовсе не собирались убивать?

— Возможно, — ответил я. — Но я уже один раз был сегодня в этой молельне. С меня хватит.

— Я пойду с вами. Это будет захватывающее приключение!

Я уставился на него, размышляя, как плохо знаем мы, чего можно ожидать от того или иного человека. Нолан Беннинг со своим тенорком и «кричащими» костюмами никогда не производил на меня впечатления храброго человека. Но вот, пожалуйста, он готов отправиться со мной среди ночи, чтобы обследовать место только что происшедшего убийства!

— Вы, возможно, найдете там, на месте, что-нибудь такое, что прояснит всю эту историю, — добавил Беннинг.

— Да, я могу найти там человека, который стрелял в меня. И на этот раз он, возможно, не промахнется.

— Глупости. Вы же понимаете, что убийца не станет так долго околачиваться возле этого места. Зачем ему это нужно?

Я сделал еще глоток. Сейчас, сквозь призму алкоголя, идея вернуться к месту преступления уже не показалась мне такой абсурдной, как прежде. Вся эта затея начала выглядеть вполне благоразумной.

Так случилось, что, еще до того как бутылка была пуста, я уже ясно понимал, что единственная возможность выяснения случившегося — поездка на место преступления. Нолан достал фонарь и пару перчаток.

— Мы не должны запутать картину преступления своими отпечатками пальцев, — пояснил он. — Я все это вычитал в одном детективном романе.

Мы отправились на моей машине.

— Полиция только мешает в таких делах, — разглагольствовал Беннинг, — надо самим раскрыть преступление. В книге было именно так. Вот почему не могут найти и пропавшую картину — ректор заявил об этом в полицию.

— А как давно обнаружили пропажу?

— Пару недель тому назад. Вы же знаете, какое было освещение в этом зале. Никто, кроме совы, не мог разглядеть эти картины. Кроме того, оригинал был заменен копией — поразительно хорошей копией.

В это время мы подъехали к месту нашего назначения.

— Боже мой, как темно, — проговорил Нолан.

Это замечание не совсем соответствовало действительности. Было темно до такой степени, что я почувствовал себя слепым.

— С таким же успехом мы можем вернуться сюда завтра, — заметил я.

— У меня с собой фонарь, — сказал Нолан.

— И бутылка. Где она?

— Она у меня.

Я нашел фонарь, мы оба приложились к бутылке и вылезли из машины. Очевидно, москиты были экипированы, как ночные истребители, — они немедленно атаковали нас.

— Я не думал, что у меня осталось еще достаточно крови, чтобы заинтересовать москита, — сказал я.

— Они почуяли алкоголь и тоже хотят напиться, — ответил мне Нолан.

Мы медленно продвигались вперед. Деревья и кусты, выхваченные из мрака лучом фонаря, неожиданно возникали перед нами. Я нес фонарь и порой не был уверен — двигался ли свет или те предметы, которые освещались фонарем. Время от времени луч света падал на гладкую темную поверхность ручья.

Не знаю почему, но мы перестали разговаривать.

Наконец, добрались до старой молельни. Она возникла перед нами, выхваченная из мрака лучом фонаря. Мы смотрели на нее, и нам казалось, что она движется — ползет на нас. Я попытался стать за спину Беннинга, но он уже стоял за моей спиной.

— Идите вперед, — прошептал он.

— Идите вы вперед, а я вам посвечу фонарем, — шепнул я.

— Мне лучше видно, когда свет впереди меня.

Мы поднялись по ступенькам. Прогнившие доски заскрипели под нашими ногами.

— Идите вперед, — прошептал Беннинг.

Я переступил порог и поднял фонарь. Круглый белый островок света скользнул по голому полу. Затем край светлого островка коснулся чего-то, — я отпрянул, и свет тоже. Я снова медленно вернул свет на прежнее место. Край луча нащупал предмет и осветил его. Внутри этого светящегося круга лежало женское тело. Золото сбившихся под головой волос мерцало в луче фонаря. Белое платье над грудью выглядело черным.

Возле тела Сильвии, за пределами светлого круга, что-то зашевелилось. Казалось — шевелится темнота. Фонарь в моей руке сам помимо моей воли — мне не хотелось видеть, что там такое, — передвинулся, и я увидел Сэма Тэррелла, стоящего, как собака, на руках и коленях с безумным выражением лица и горящими глазами.

— Вы все же вернулись, — сказал он. Он поднял руку. В руке был револьвер.

С того момента, как я перешагнул порог молельни, я чувствовал себя бомбой замедленного действия. И вот теперь я взорвался. Человек не знает, как быстро может он передвигаться, пока обстоятельства не вынуждают его к этому. В одно и то же время я пятился назад и вертелся вокруг собственной оси. Мой фонарь осветил фигуру Беннинга, и я увидел в его руке револьвер. Позади меня револьвер Сэма производил шум, равный залпу нескольких бортовых орудий. Затем я побежал. Пробегая мимо Нолана, крикнул:

— Чего вы стоите, идиот, бежим!..

Мы понеслись с быстротою молнии. Сэм все еще продолжал стрелять, как будто подготавливал побережье к высадке десанта. Но, после того как он промахнулся в первый раз, у него уже не было шансов попасть в меня.

Мы достигли машины за полторы-две секунды. И в первые несколько минут нам казалось, что автомобиль — слишком медленный способ передвижения. Но, в конце концов, осознав, что Сэм Тэррелл остался позади и не может застрелить меня, я вздохнул свободнее.

Впервые за все время Нолан заговорил. От страха его голос звучал на высоких тонких нотах.

— Что… Что произошло?.. Кто в нас стрелял?

— Вы не видели его?

— Я же был позади вас.

Возможно, его выдал голос. А может, у меня просто появилось время подумать, вспомнить, как выглядел Беннинг, когда я вертелся, как белка в колесе, чтобы избежать пули Сэма. Вспомнить, что Нолан держал револьвер. Он не сказал мне, что берет с собой оружие, — и целый поток всевозможных мыслей внезапно нахлынул на меня.

— Нолан, когда была украдена картина? — спросил я.

Он взглянул на меня. Я увидел его глаза.

— Почему вы спрашиваете, Эдвард?

— Знает ли кто-нибудь точно, в какой день она была украдена?

— Да.

Теперь он сидел спокойно и внимательно смотрел на меня. Я повел машину очень медленно — больше смотрел на Беннинга, чем на дорогу. Вскоре рот его начал дергаться, в глазах появилось какое-то странное выражение; он протянул руку, выключил мотор и откинулся на сиденье. Я думал, что его револьвер потерян, но когда он вынул его из кармана, почувствовал, как все у меня внутри перевернулось.

— Мне очень жаль, Эдвард, мне безумно жаль… — произнес Беннинг.

— Понимаю, — ответил я.

— Мисс Четерли — декан художественного факультета — наблюдала за снятием картин. Я этого не знал. И она уверена, что со стены сняли оригинал.

— А может быть, она не совсем уверена? Может быть…

— Она абсолютно уверена. Это было ровно две недели назад. Картины оставались в аудитории всего одну ночь, а на другое утро были перенесены в подвал. До вчерашнего дня подвал не открывался. Вчера его открыли, чтобы показать картины одному приезжему критику. Она заметила, что картина Рейнолдса не оригинал, а копия.

— Значит… — произнес я, судорожно глотая воздух.

— Значит, картина была украдена ровно две недели назад. Это было в первый понедельник после открытия летней сессии, — сказал Беннинг.

— Это было в тот день, когда я встретил Пэгги, — заметил я.

— Да?

— Да, — ответил я. — И знаете, это произвело на меня такое впечатление, что я забыл обо всем, что произошло после этой встречи.

— Хотел бы поверить этому. Знаете, Эдвард, ведь вы всегда мне очень нравились.

— Вы мой лучший друг, — сказал я. — Мой самый лучший друг.

Мне сейчас очень не хотелось вспоминать, но я вспомнил все: первый понедельник летней сессии, день, когда я встретил Пэгги; в тот вечер, возвращаясь домой…

— Нолан, я абсолютно ничего не помню, — сказал я.

Первый понедельник летней сессии — в ту ночь я увидел Билла Джеймса и миссис Тэррелл, выходящими из боковой двери университета. Но до того, как я увидел их…

— Я никогда не говорил вам, Нолан, что во время войны был контужен в голову?.. Я совсем потерял память… Иногда я ничего не помню. Вроде той ночи, когда я встретил Пэгги…

Но я помнил, что видел Нолана до того, как встретил Джеймса и миссис Тэррелл. И он тоже выходил из университета. И, несмотря на жару, на нем было надето пальто. И я вспомнил, что подумал тогда, что Нолан поправился, что он раздался в груди и в талии. Теперь мне понятно, что картина, вынутая из рамы и обмотанная вокруг тела — под прикрытием пальто — могла придать ему эту полноту. И Нолан не остановился поболтать со мной, как обычно, а быстро удалился. И он шел пешком, хотя всем известно, что он терпеть не может ходить пешком. Но человек, ворующий картину, не рискнет поставить свою машину напротив здания, где совершает кражу.

На коленях у Беннинга лежал револьвер, и его пальцы обвились вокруг курка.

— Я был уверен, что вы вспомните, Эдвард, — сказал он. — Но мне не хотелось причинять вам зло. Поэтому я и пытался заставить вас уехать отсюда, распространяя слухи о вашем пьянстве. Но когда обнаружилась пропажа картины, было уже слишком поздно… Поэтому…

— Не торопитесь, Нолан, — произнес я, и мои слова прозвучали, как кваканье лягушки. — Прошу вас! — Я сложил в мольбе руки.

Мое лицо было повернуто к нему, а левый локоть касался руля.

— У меня нет выбора, — ответил Нолан.

Левым локтем я нажал рожок сигнала. К раздавшемуся резкому гудку примешался звук выстрела. Пуля пролетела над моим левым плечом. Затем я схватил револьвер левой рукой и начал колотить Беннинга правой. В машине было тесно и трудно двигаться, но я вложил в эту работу все свое умение.

— Милый, доктор сказал, что вы должны лежать совершенно спокойно, — сказала Пэгги. Но женщина все же взяла в ней верх. — Я все-таки ничего не понимаю…

— Все очень просто, — ответил я. — Нолан Беннинг был неплохим художником. Он сделал копию Рейнолдса и выжидал случая, чтобы подменить ею оригинал. Если бы ему повезло, то прошло бы много месяцев, прежде чем замена была бы обнаружена. Но ему не повезло. Благодаря стечению ряда обстоятельств легко установили точную дату преступления.

— И он знал, что вы видели его в ту ночь, когда он совершил кражу?

— Да. Желая застраховать себя, он пытался вышвырнуть меня из университета прежде, чем я узнаю, что случилось. Он, собственно, не хотел вредить мне.

— Но он пытался убить вас, — возразила Пэгги.

— Это было уже после того, как пропажа обнаружилась, и через день-два новость стала бы всеобщим достоянием.

— А миссис Тэррелл?

— Об этом мне рассказал сам Нолан. Оказывается, Сильвия тоже видела его в ту ночь. Кроме того, будучи секретарем декана, она одной из первых узнала о том, что подмена обнаружена. Сильвия позвонила Нолану и пыталась шантажировать его.

— Как наружность может быть обманчива — она выглядела таким ангелочком!

— Таким образом, Нолану надо было избавиться от двух свидетелей, и он решил сделать это одним ударом. Соответственно изменяя голос, он позвонил мне и Сильвии. Он рассчитывал, что вся эта история будет выглядеть, как убийство и самоубийство.

Затем Нолан послал Сэму Тэрреллу записку, напечатанную на машинке, с подделанной подписью Сильвии. В ней Сильвия якобы сообщала мужу, что у нее со мной интимные отношения, но что я хочу дать ей отставку. Там было сказано, что она должна встретиться со мной в старой молельне, и мы либо вместе уедем, либо… Такой галиматьи я еще никогда не читал. Нолан хотел, чтобы. Сэм обнаружил трупы и сообщил о них в полицию. Но человек предполагает, а… Я не был убит. А бедный Сэм, который был без ума от своей жены, оказался возле ее тела с оружием в руках. Когда я появился, он начал в меня стрелять.

— Но зачем Беннинг уговаривал вас вернуться туда?

— Так как первая его попытка убить меня не удалась, он рассчитывал исправить свою ошибку.

— Он не предполагал, что застанет там Сэма?

— Очевидно, нет. Он уже вынул револьвер и приготовился выстрелить в меня. Беннинг испугался Сэма не меньше, чем я.

— Моей подруге удалось найти негра, которого вы напугали. Он принял вас за приведение. Я разговаривала с ним. Женщина, сообщившая им о трупах в молельне, была негритянкой — одной из тех, кто участвовал в крещении. На ней были белые одежды.

— Это был Нолан Беннинг, — сказал я. — В таком одеянии и гриме он не мог околачиваться там целый день, не вызывая подозрений. Его, конечно, могут отправить на электрический стул за всю эту историю, но он, несомненно, извлек из нее максимум удовольствия. Ему удалось проявить почти все свои способности, — нарисовать картину, подражать женскому голосу по телефону, загримироваться и сыграть роль негритянки.

— Он все прекрасно разыграл, одно только подвело его — вы воскресли из мертвых, — заключила Пэгги.