СССР и Запад в одной лодке

Движение за права человека в СССР

Почти двенадцать лет в СССР существует феномен, известный сначала под именем Демократического движения, а сейчас — Движения за права человека.

В широком смысле слова к Демократическому движению можно отнести всех — вне зависимости от их методов и конечных целей, — кто выступает за демократизацию существующего в СССР режима, за расширение прав общества и ограничение прав власти (при этом надо оговориться, что «общества» в западном смысле слова в СССР не существует, а права власти практически безграничны). В узком смысле слова к движению относятся те, кто сам себя считал и называл участником Демократического движения.

Реформы Хрущева, при всей их противоречивости, отвечали общему стремлению общества к либерализации. Поэтому намерение послехрущевского руководства повернуть назад не могло не вызвать сопротивления, тем более что за годы хрущевской оттепели общество разморозилось и чувствовало себя уже смелее.

Первым столкновением между властью и обществом был суд над Андреем Синявским и Юлием Даниэлем. Маленькая демонстрация на Пушкинской площади 5 декабря 1965 года, организованная Александром Есениным-Вольпиным, с требованием гласности суда, может считаться началом движения.

Суд не был гласным, но он был задуман властями как «показательный»: газеты проклинали двух писателей, публиковавших свои книги за границей, проводились собрания с их осуждением. Однако суд оказался скорее «антипоказательным»: он показал, что и на скамье подсудимых можно сохранить свое достоинство, что в СССР возможен политический судебный процесс без покаяния и с явной моральной победой подсудимых над судьями.

Суд скорее воодушевил людей на борьбу, и эта борьба приняла форму, хорошо известную многим обществам, жившим под диктатурой, — обращение к власти с весьма скромными петициями: о гласности суда, о смягчении приговора, не возрождать сталинизм, не проводить репрессии.

В ответ власти решили провести новый «показательный» суд — над Александром Гинзбургом и Юрием Галансковым, первый из которых составил сборник материалов о деле Синявского и Даниэля, а второй — самиздатский литературно-политический сборник «Феникс». Однако их арест в январе 1967 года и суд над ними через год опять стали скорее катализаторами общественного движения, чем его глушителями.

Владимир Буковский организовал демонстрацию в их защиту и был сам арестован, но и на суде он отстаивал право человека на выражение своих мнений. Павел Литвинов был вызван в КГБ и предупрежден, что если он подготовит сборник материалов о суде над Буковским, то будет сам осужден. Литвинов сделал беспрецедентную вещь: он записал свой разговор в КГБ и начал распространять запись.

Ни Галансков, ни Гинзбург не признали себя виновными. Ежедневно у здания суда — в суд их не пускали — собиралась толпа сочувствующих, а также иностранные корреспонденты. Благодаря им об этих событиях узнавала мировая печать — а западное радио транслировало новости обратно на СССР, так что в СССР почти не было людей, которые так или иначе не узнали бы о движении протеста.

Эти примеры воодушевляли и побуждали к действию, тем более что развитие событий в Чехословакии с конца 1967 года давало многим надежду, что такое же развитие возможно и у нас.

Число обращений — уже не только к власти, но и к советскому и мировому общественному мнению, уже не только робких, но и достаточно резких — все более возрастало, число подписавших их перевалило за тысячу, речь шла уже не только о конкретных случаях неправосудия, но и о том, как вообще будет развиваться наша страна. Многие из подписывавших обращения надеялись, что власти примут их во внимание и вернутся к политике реформ.

Тогда же появился и термин Демократическое движение. КГБ утверждал впоследствии, что этот термин, как и все дурное, был придуман за границей, в действительности его предложили весной 1968 года Павел Литвинов и я.

Борьба между идеей равенства и идеей свободы была, пользуясь марксистским термином, «снята» советским режимом, соединившим несвободу с неравенством. Таким образом, Демократическое движение привлекало сторонников как свободы, так и равенства.

Оно не было и в условиях тоталитарного режима не могло быть многочисленным, но оно объединяло людей из самых разных слоев общества. Движение привлекло писателей и ученых, недовольных отсутствием творческой свободы, рабочих, остро ощущавших свое социальное неравенство, коммунистов, которые видели, что действительность не отвечает их теориям, людей, никогда не веривших в коммунизм, бывших заключенных, боявшихся возрождения сталинизма, тех, кто был в сталинские годы ребенком, людей, сделавших карьеру внутри системы, и тех, кого эта система отбросила еще до того, как они кончили университет. Меня всегда поражало, как могли оказаться вместе люди столь непохожих судеб и темпераментов.

Невозможно сказать, сколько людей в стране считали себя сторонниками движения, только ничтожная часть из них активно проявила себя. Несомненно, что если бы не репрессии властей, в демонстрации, в которой сегодня участвовало 50 человек, завтра приняло бы участие 50 тысяч. Легче сделать приблизительный анализ социального состава движения, основываясь на данных о подписавших письма протеста по делу Гинзбурга и Галанскова (1967-68, 700 человек) и об арестованных участниках движения (1969-70, 200 человек).

Интеллигенция 88 % 52 %

Студенты 5 % 14 %

Рабочие 7 % 34 %

Разница объясняется, во-первых, тем, что репрессии против студентов и рабочих были суровее, чем против интеллигенции, а во-вторых, тем, что часть студентов и рабочих была арестована не за письма протеста, а за участие в подпольных группах.

Уже в 1968 году перед движением, до этого стихийным, встал вопрос о программе и организации. Можно сказать, что участники движения, хотя и не всегда четко, разделились на «политиков» и «моралистов»: на тех, кто хотел сделать движение зародышем политической партии и выработать определенную программу политических и социально-экономических преобразований, и на тех, кто индивидуально или коллективно просто хотел стоять на позициях морального непризнания, неучастия и сопротивления тому злу, которое совершал советский режим.

Компромиссом между этими течениями — скорее бессознательными — было правозащитное движение, оно требовало от советского правительства, во-первых, соблюдать собственные законы и, во-вторых, привести их в соответствие с международным правом. Уже на демонстрации 5 декабря 1965 года был лозунг «Уважайте собственную конституцию!» — и хорошим примером проведения этой линии служит «Хроника защиты прав в СССР», издаваемая с 1973 года в Нью-Йорке под редакцией Валерия Чалидзе.

Однако правовое движение, при всей его важности в бесправной стране, не несло в себе никакого харизматического элемента, не могло для большинства людей стать альтернативой той законченной системе, которую предлагала обществу официальная советская идеология.

С другой стороны, общество тогда, по-видимому, еще не созрело для создания политических программ и партий. Так, появившаяся в 1969 году анонимная «Программа Демократического движения СССР» хотя и была составлена как своего рода программа партии, почти никакого отклика не нашла; кроме того, она все внимание сосредоточила на том, каким должно быть наше общество, но совершенно обошла вопрос, что и как для этого нужно сделать.

Мне кажется теперь, что стоял и стоит вопрос о выработке совершенно новой идеологии, на основе которой можно было бы предлагать обществу конкретную программу, идеологии, которая преодолела бы и марксизм, и авторитарный национализм, и классический либерализм. Все это легко сказать!

Вопрос об организации, о создании какой-то рабочей группы, необходимой при любой ориентации движения, тоже возник в 1968 году и наткнулся на сильный психологический барьер. Казалось, что если объявить открыто о создании какого-то правозащитного комитета, то сразу же все его члены будут арестованы и осуждены на долгие сроки: ведь до сих пор создание конспиративных групп кончалось арестом всех членов, как только КГБ группу раскрывал.

В 1969 году этот барьер был преодолен, и была создана Инициативная группа по защите прав человека в СССР в составе 15 человек. Сразу группа не была арестована и власти как бы игнорировали ее, но постепенно 10 ее членов оказались в лагерях или психбольницах по разным обвинениям. Однако начало было положено, и в рамках движения периодически стали создаваться открыто заявляющие о себе группы и комитеты.

Участники движения стали не только активными авторами и распространителями самиздата. По инициативе Натальи Горбаневской был создан журнал «Хроника текущих событий», который благодаря усилиям сотен людей выходит уже девять лет — вещь в условиях советского тоталитаризма, казалось бы, невозможная.

Принятие решения о вводе советских войск в Чехословакию сопровождалось резким усилением репрессий внутри СССР. Демонстрация 25 августа 1968 года на Красной площади против вторжения показала, впрочем, что у движения есть силы к сопротивлению.

В это же время произошло еще одно важное событие: была опубликована статья академика Андрея Сахарова «Размышления о прогрессе». Положение, которое занимал Сахаров в советском обществе, его моральная чистота не только обеспечили ему ведущее место в движении, но и движению придали новый оттенок.

Если попытаться сформулировать, что было тогда наиболее характерным для движения, то, по-моему, оно прежде всего выступило против двоемыслия привычки думать одно, а говорить и делать другое. Говоря открыто, что они думают, ставя вопрос о правах человека и одновременно о его моральной ответственности, участники движения начали расшатывать одну из невидимых, но важных опор советской системы. Движение было антимарксистским — не в том смысле, что оно выступало против марксизма, многие его участники считали себя марксистами, а в том, что на первое место оно ставило изменения в человеческом сознании, а уже на второе — социально-экономические изменения в обществе.

И теперь, спустя десять лет, можно сказать, что нравственная атмосфера в обществе изменилась и продолжает меняться. Это, правда, не только не снимает вопрос о некоей политической альтернативе советскому режиму, но даже делает его все более острым.

В 1969 году начинается, отчасти вызванный репрессиями, период растерянности и спада. Общество, обескураженное провалом кампании петиций и концом «пражской весны», отшатывается от движения, и движение все в большей степени замыкается на себя. Развитие идет по такой затухающей кривой: арест — протест — новый арест — более слабый протест… Движение как бы идет за властью, все сводя только к реакции на ее репрессивные действия.

Арест и суд над Петром Якиром и Виктором Красиным в 1972-73 годах и провозглашенная г-дами Брежневым и Никсоном разрядка означали, как думали многие, конец Демократического движения.

«Покаяние» и «саморазоблачение» двух ведущих участников движения, потянувшее за собой целую серию «покаяний», произвело самое тяжелое впечатление как на диссидентов, так и на общество, лишая движение морального ореола. Это совпало с выездом из страны известных и неизвестных участников движения, которые или предпочли выезд новому аресту или просто решили, что борьба бесполезна.

С другой стороны, новорожденная «разрядка» превращала движение из союзника западных демократий, каким оно само себя считало, в досадную помеху на пути соглашения Запада с СССР. Вопрос о правах человека мешал как правым, так и левым политикам на Западе, и они хотели бы свести его в лучшем случае к вопросам гуманитарной помощи той или иной жертве репрессий или лицу, желающему эмигрировать.

Если Демократическое движение рассматривало гласность как один из наиболее важных инструментов изменения советской системы к лучшему, то западные сторонники разрядки захотели прежде всего покончить как раз с гласностью, говоря, что все гуманитарные вопросы надо рассматривать с советскими властями келейно. Началось распространение советского двоемыслия на весь мир: можно было думать о советской системе что угодно, но говорить ей только то, что угодно ей.

И внутри самой оппозиции движение было атаковано с двух противоположных сторон: христианские демократы утверждали, что программой движения было только продолжение хрущевских реформ, причем руками самой партии; либеральные марксисты упрекали движение в отсутствии программы, романтических методах и объективной провокации, указывалось, например, что обращение к власти с коллективными заявлениями — это просто предоставление КГБ списка людей, с которыми нужно расправиться.

Обе эти точки зрения содержали в себе много верного, но по своей сути были не точны и несправедливы. Обе они упустили из виду, что основным делом Демократического движения было восстановление человеческого достоинства, без которого любые социально-экономические или даже религиозные реформы будут бесполезны. Едва ли верна была и оценка обращений к власти, потому что очень важна задача навязать власти диалог. Оказалась неправильной и сама оценка движения как бы постфактум: движение не погибло, но со временем даже усилилось.

Кризис 1970-73 годов показал еще одну интересную вещь: хотя само Демократическое движение еле держалось, оно успело дать мощный толчок национально-демократическим движениям. Как пример можно привести движение крымских татар за возвращение в Крым и движение евреев за выезд в Израиль.

Движение крымских татар возникло до Демократического движения, но участие татар в Демократическом движении и участие в их движении таких известных демократов, как Петр Григоренко, придало их делу размах и гласность и в конечном счете заставляет власти мало-помалу уступать им (сходное влияние Демократическое движение оказало на Украине, в Литве, в Грузии, в Армении).

Движение за выезд евреев в Израиль возникло также до Демократического движения, но оставалось почти неизвестным и невлиятельным, пока Демократическое движение и участие в нем евреев не дало ему мощный импульс (как впоследствии волжским немцам). Еврейское движение, пользуясь активной поддержкой из-за рубежа, на время заслонило Демократическое движение например, вопрос о праве свободного выезда из СССР рассматривался западной печатью как вопрос о праве выезда евреев.

Можно сказать, что все национальные движения в СССР, как те, кто ставит своей задачей выезд их участников из СССР, так и те, кто стремится к национально-государственному выходу или обеспечению своих национальных прав внутри СССР, делятся как бы на две части каждое: часть их участников считает, что национальным движениям не надо касаться «чужих дел», другая что только участием в общем Демократическом движении можно решить и свои национальные проблемы.

Несомненно, что Демократическое движение оказало влияние и на религиозные движения в СССР. Религиозные движения не только активизировались, но отдельные их представители начали искать контактов с участниками Демократического движения, стараясь с их помощью привлечь внимание мировой общественности к преследованиям религии в СССР.

С конца 1973 года начинается постепенный рост активности Демократического движения, или, как оно теперь себя называет, Движения за права человека — борьба за права человека представляет очень широкую основу для объединения людей разных политических взглядов.

Большую роль в это время сыграла публикация «Архипелага Гулаг» и высылка Александра Солженицына, что всколыхнуло оппозиционную часть общества, и чтобы остановить начавшийся подъем, власти снова проводят аресты, в том числе Сергея Ковалева, Андрея Твердохлебова, Анатолия Марченко, Мустафы Джемилева.

Присуждение Андрею Сахарову Нобелевской премии мира в октябре 1975 года дало новый толчок Движению за права человека в СССР, оно показало, что отношение к этой проблеме Запада постепенно меняется — и это обнадеживало. Быть может, с этого момента среди диссидентов начался интерес к Хельсинкскому соглашению, на которое до этого все смотрели просто как на уступку Запада.

Создание в мае 1976 года Группы содействия выполнению Хельсинкского соглашения во главе с проф. Юрием Орловым было новым шагом в развитии движения — и было встречено властями очень болезненно. Группа собирает и анализирует весь доступный ей материал о нарушении гуманитарных аспектов Хельсинкского соглашения и направляет свои отчеты правительствам всех стран — участниц соглашения. Группа впервые в истории движения занялась нарушениями социально-экономических прав, что позволило ей установить контакт со многими рабочими и еще более напугало и разозлило власти.

Успеху группы во многом способствовал удачный выбор руководителя. Юрий Федорович Орлов родился в 1924 году в деревне, в юности работал слесарем на заводе, поступил в артиллерийское училище и во время войны был офицером, уже в зрелом возрасте закончил университет и стал профессором теоретической физики. Во время войны он вступил в компартию и в 1956 году был исключен за критику антидемократического стиля в партии и в стране. За участие в борьбе за права человека его неоднократно увольняли с работы, хотя вновь принимали на другую как выдающегося ученого, пока в 1974 году все научные институты не закрыли перед ним двери. Отточенное научное мышление соединяется у него с большим житейским опытом, и мне кажется, что он один из наиболее стойких и здравомыслящих людей в Советском Союзе.

Есть признаки, что советская система переживает сейчас кризис власти, — и судьба движения во многом зависит от того, как этот кризис разрешится. Долгое время «наверху» существовал своего рода баланс между умеренными и неосталинистами, обеспечивавший стабильность власти, безопасность ее носителей, и ради его сохранения власти терпели диссидентов, проводя ограниченные, но не массовые репрессии.

Сейчас, однако, всей верхушке Политбюро уже за семьдесят, ни для кого не секрет, что неизбежна просто биологическая смена руководства, и это обостряет борьбу между двумя названными фракциями власти.

Подобная ситуация была уже в конце сороковых — начале пятидесятых годов, когда ожидаемая смерть Сталина побуждала его самого и радикальную часть Политбюро усиливать репрессии, чтобы и после его смерти заранее сделать невозможными любые позитивные либеральные изменения, и это наталкивалось на пассивное сопротивление умеренной части партийной верхушки.

Эта невидимая борьба имела вполне видимые и ощутимые всеми симптомы: так называемая «ждановщина» (поход против писателей и композиторов), партийные чистки (ленинградское и мингрельское дела), а также раздувание антисемитизма, который принял тогда форму «борьбы с космополитизмом». Точные, хотя и гораздо более бледные, аналогии всему этому мы находим и сейчас. Истерическое поощрение антисемитизма сверху вообще характерно для всех кризисов русской власти в XX веке.

Кульминацией борьбы с «космополитами» было появление в январе 1953 года в советской печати статей об «убийцах в белых халатах» врачах-евреях, убивавших якобы советских людей по указанию международного сионизма и американской разведки и разоблаченных «врачом-патриотом» Л. Тимашук. Через несколько месяцев последовала смерть Сталина, освобождение арестованных врачей — и это означало победу фракции умеренных.

В марте 1977 года «Известия» публикуют письмо нового «врача-патриота» хирурга С. Липавского, бывшего участника еврейского движения, о том, что это движение, равно как и движение за права человека, руководится зарубежными сионистскими организациями и американской разведкой. За несколько дней до публикации письма произошел загадочный взрыв в московском метро — и полуофициальное заявление, что это может быть делом рук диссидентов. За короткий срок было арестовано 13 членов Хельсинкской группы: Юрий Орлов, Александр Гинзбург, Микола Руденко, Олеся Тихий, Анатолий Щаранский, Звиад Гамсахурдия, Мераб Костава, Микола Маринович, Мирослав Матусевич, Викторас Пяткус, Левко Лукьяненко, Сурен Назарян и Эдуард Арутюнян.

Конечно, делая эти сопоставления, я помню, что ситуация во многом отличается от сталинской: изменилась структура советского общества, страна менее изолирована от остального мира, есть хотя и слабая, но слышная во всем мире оппозиция, наконец, нет Сталина.

В стране существует реальное недовольство — движение его выражает; несмотря на репрессии и высылку из СССР его участников, оно просуществовало более десяти лет и, проходя через кризисы, будет существовать и дальше. Его будущее, конечно, зависит от многих политических факторов.

Как я сказал, ради сохранения баланса советские власти избегали массовых репрессий, расчетливо комбинируя аресты, принудительную госпитализацию, увольнения с работы и высылки за границу. Кстати, когда на Западе говорят об эмиграции, то не совсем понимают, что это не только и не столько следствие разрядки, сколько следствие необходимости выпуска лишнего пара из котла, это своего рода мягкая форма ликвидации диссидентов и потенциальных диссидентов в стране.

Если сейчас победят неосталинисты и будет сделана попытка покончить со всяким гласным протестом, тогда общественное недовольство сможет принять форму террористических актов. Взрыв в метро — скорее всего дело КГБ, но мы уже знаем несколько примеров одиночного террора, взрывов и поджогов, не инспирированных властью. Если террористические акты не получили широкого распространения, то только потому, что практике всегда должна предшествовать теория. Как только появятся книги и брошюры, идеологически обосновывающие террор, терроризм распространится по стране. Если таких брошюр пока нет, это объясняется только тем, что среди оппозиционеров доминирует движение за права человека. Его ликвидация — прямой путь к террору снизу.

С другой стороны, если «наверху» начнут побеждать умеренные, им понадобится поддержка движения, чтобы справиться в неосталинистами. Если движение подойдет к этому моменту без всякой политической программы, его шансы на влияние будут весьма невелики.

Большая часть интеллигенции недовольна существующим положением вещей, но это не значит, что она в целом поддерживает движение. Движение беспокоит, требует выбора, а это всегда неприятно людям с парализованной активностью, многие готовы смотреть на движение как на опасную провокацию. Многие, кто в душе сочувствует движению, считает, что ничего изменить невозможно, — а это парализует волю подчас сильнее, чем страх. Однако интеллигенцию в целом все более беспокоит ее фальшивое положение в советской структуре.

Рабочие с самого начала участвовали в движении, поскольку для рабочего, как и для любого человека, играет роль не только материальное положение, но и чувство человеческого достоинства. Однако они тоже требуют ответа на социально-экономические вопросы.

Интеллигенция, которая в большинстве только-только «вышла из народа», не хочет «идти в народ», разрыв до последнего времени увеличивался, хотя сейчас появилась и обратная тенденция. В последнее время делались попытки сближения с рабочими — события в Польше дали и интеллигенции, и рабочим хороший пример. Недовольство среди рабочих очень сильно, но оно не может ими самими быть ни достаточно ясно сформулировано, ни достаточно громко выражено.

Между освободительными движениями Восточной Европы и Движением за права человека в СССР существует не прямая, но весьма отчетливая косвенная связь. Трудно, однако, сказать, сможет ли в Восточной Европе произойти что-то решающее без предварительных изменений в СССР. Что касается национальных движений в самом СССР, то здесь движение в будущем сможет сыграть роль примирителя.

Опасность со стороны Китая подталкивает СССР к Западу, критика китайского тоталитаризма косвенно помогает развенчанию советского. С этой точки зрения советско-китайский разрыв — фактор, работающий в пользу движения. КНР довольно внимательно следит за проявлениями инакомыслия в СССР и репрессиями властей.

И левые, и правые политики Запада, заинтересованные прежде всего в сохранении статус кво, смотрят на Движение за права человека в СССР отрицательно, как на источник известного беспокойства. Вся экономическая политика Запада в отношении СССР — включая технологические, кредитные и продовольственные вливания, — направлена на стабилизацию существующего в СССР репрессивного режима. Однако нельзя исключать, что есть или появятся политики, которые понимают важность для Запада в его же собственных интересах содействовать постепенной демократизации СССР и роль в этом процессе Движения за права человека. Сам факт гласных протестов и критики изнутри советского общества не может не оказывать влияния на разные стороны западной жизни, развитие еврокоммунизма — один из примеров этого.

Президент Картер, по-видимому, понял, что политика, лишенная моральной основы, постепенно приводит к преобладанию чувства самосохранения над всеми остальными и что моральной основой западной политики могут быть как раз права человека (в отличие от национальных прав, как у третьего мира, или классовых прав, как у коммунистов). Возвращение политике моральной основы, которой ее лишили нереалистичные «реальные политики», сможет вернуть Западу утраченную уверенность в себе и дать ему новую цель. Кроме того, США могли убедиться, что коль скоро за политическим насилием и двоемыслием признается право на существование в одном месте, они начинают расползаться повсюду, захватывая и Запад.

Поэтому, если г-н Картер будет проводить твердую линию в вопросе прав человека, советское руководство вынуждено будет считаться с движением в гораздо большей степени.

Президенту Картеру — новому человеку в международной политике удалось привести в замешательство советских руководителей, давно никто не разговаривал с ними подобным языком. Создается, однако, впечатление, что по мере того как г-н Картер приобретает опыт международной политики, он все более склонен отодвигать вопрос человека на задний план. Если сравнить его политику со зданием, то покажется, что проблема прав человека — это не несущая конструкция, а скорее орнаментальное украшение. Особенно это заметно в отношении СССР, с которым г-н Картер, как и его предшественники, надеется достичь быстрых соглашений и поэтому не склонен «раздражать» советское руководство.

Но для США уже невозможно махнуть рукой на судьбу арестованных участников Хельсинкской группы, не потеряв при этом своего престижа. Особенно это заметно в деле Анатолия Ща-ранского, обвиненного советскими властями в государственной измене и сотрудничестве с Си-Ай-Эй. Поскольку президент Картер лично заявил, что Щаранский не был связан с Си-Ай-Эй, осуждение Щаранского будет прямым вызовом президенту.

Для советских же властей — это прежде всего проблема сохранения контроля над собственным народом, и неясно, какой проблеме они отдадут приоритет: внешнеполитической или внутренней.

Трудно делать прогнозы относительно судьбы конкретных людей и даже конкретных форм сопротивления. Для меня несомненно, однако, что полное уничтожение оппозиции в СССР сейчас невозможно.

1977, Утрехт-Вашингтон