Ссыльный № 33

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Попытка решить «проблему Достоевского» художественно-образными средствами и воссоздать сложнейшую фигуру великого писателя в романе сама по себе вызывает невольное уважение.

Наша художественно-биографическая литература (включая сюда и пьесы, и киносценарии), надо сказать, очень редко подымается до подлинного величия и сложности воскрешаемых ею образов гениальных людей прошлого. И здесь утвердилась навязчивая схема, где с одной стороны обаятельный герой-народолюбец, а с другой — всегдашняя светская чернь, созданные всегда с помощью одних и тех же примитивных приемов.

Роман о Достоевском «Ссыльный № 33» — пока скажем — претендует на гораздо бо́льшую сложность, больший анализ и широту показа внутренней жизни своего героя. К этому, естественно, обязывал автора и сам реальный прототип. В этом случае общеизвестные штампы неприменимы.

Роман Ник. Арденса — не просто историческая иллюстрация или переодетая современность; это сложное «проблемное» повествование о во многом загадочной молодости Достоевского, о его трагическом внутреннем мире, об идейной «завязи» всего его потрясающего творчества. В этом отношении роман отличается следующими особенностями.

Во-первых, историко-бытовой «фон», вообще то, что окружает героя, на что падает его взгляд, вплоть до мелочей, — это не просто достоверная реставрация «стиля» эпохи по документам и мемуарам; это — прежде всего вещный, зримый мир героев самого Достоевского, воссозданный на материале его книг. Отсюда редкое образное единство книги, единство восприятия в ней, постоянное присутствие испытующего, остро наблюдательного взгляда ее центрального героя — Достоевского, как бы его автобиография или дневник.

Второе: Ник. Арденс не стремится к литературной «занимательности»; может быть, поэтому некоторые стороны жизни его героя, интересные для беллетриста-психолога, опущены или едва упомянуты (например, интимный мир героя). Но зато автор наполнил свой роман глубоким идейным материалом, причем он не страшится на девяти десятых страниц книги излагать обнаженно идеологическую, «скучную» материю — размышления о человечестве, теоретизирование, потоки психологии. Деятельность героя романа Ник. Арденса, по его собственным словам, «вся ушла в голову. Вечное думанье и одно только думанье, и, главное, без всяких внешних впечатлений, чтоб поддерживать эти думы». «В этом была особая тяжесть», — добавляет автор.

Внутренний мир героя романа катастрофичен, подвижен, думы высокие, сознание воспалено, и те петли и зигзаги, которые он делает, яркие картины, которые возникают в нем, с успехом заменяют подчас элемент беллетристической интриги.

В-третьих, там, где Ник. Арденс все-таки дает «внешние впечатления», не включенные прямо в «думанье» героя, — среда, быт, исторические сцены, — там мы находим очень яркие художественные эпизоды. Это либо исторический «жанр» и пейзаж (Невский проспект, салоны, III отделение, Парголово), либо блестящий по разнообразию и живости (хотя несколько «кунсткамерический», гротескный) человеческий типаж (литераторы, члены общества Буташевича-Петрашевского, жандармы и пр.).

В романе изображен Ф. М. Достоевский периода первых литературных выступлений, близости с Белинским, движения петрашевцев, омской каторги — вплоть до освобождения в солдаты. Период, насыщенный идейной жизнью («кружковщина» 40-х гг.), политическими и литературными событиями (революция в Европе, бунты крепостных, Гоголь — Белинский, «натуральная школа» и т. д.).

Ник. Арденс глубоко характеризует содержание идейной жизни Достоевского, назревавшую в 40-е годы драму его мировоззрения. Мало того, что мы непосредственно «читаем» в душе Достоевского, следим за кипением его ума, атакующего современность. Кроме этого, в романе есть «прием». Автор как бы «разыгрывает» духовную драму Достоевского «в лицах». Он проецирует его внутреннее раздвоение вовне, выводя в романе фигуры близких ему людей, влияющих на героя и олицетворяющих несводимые к одному нравственно-идейные силы, сталкивающиеся в Достоевском. Это доктор Степан Дмитриевич и петербуржец Василий Васильевич. С одной стороны — христианская «душегрейка», славянофильство, «осердеченная» реакция. С другой стороны — якобинство, палящая ненависть к угнетению и самодурству, острая боль об «униженных и оскорбленных». И, наконец, так сказать, «трагический рок» этой драмы — это судьба народа, отвергающего барское заступничество, дерзающего по собственному разумению распоряжаться своей судьбой (важную роль поэтому играет в романе сторож, а потом каторжанин в Омске — Михаил Иванович). Все это хорошо, очень «литературно», крепко сделано и очень верно в смысле «историко-идейном».

Художественно образ Достоевского в том ракурсе, который избран автором романа, на большинстве страниц полон жизни, противоречивых и жгучих чувств, перед нами живая драма человеческой души, очень гуманной и очень изможденной. Автору удалось показать нравственно-идейный облик героя как органическое качество его, «нутряное», созданное всем ходом его жизни, а не просто, как бывает, суммою усвоенных общеизвестных идей. Мы видим остро индивидуальное сознание героя в постоянном беспокойстве, кризисах, движении.

Производят большое впечатление многие сцены с участием Достоевского или просто увиденные «глазами» Достоевского. Особенно сильно написаны эпизоды ареста Достоевского, Достоевский в Петропавловской крепости, «казнь» петрашевцев. Замечательна своей «зримостью» и каким-то непередаваемым подлинно историческим колоритом сцена встречи арестованных в зале III отделения. Думаешь, что вот именно так они сидели, слонялись, нервничали, не выспавшись, острили, так падал свет из окна и ходили жандармы в голубых мундирах…

Книга Н. Н. Арденса полна скрытой, но страстной полемики с нигилизмом в отношении к Достоевскому.

М. Щеглов