Этот аргумент также представляет описанный подход Крипке-Патнэма к родовым терминам и опирается на расширенную теорию референции: Джон указывает на H2O, а Дубль-Джон - на хуz даже в том случае, если они вообще не осведомлены о сущностной природе того, о чем они говорят. Термин "вода" в идиолектах Джона и Дубль-Джона должен быть твердым десигнатором. В силу этого предположения, термин "вода" в идиолекте Джона не указывает на хуz на Дубль-Земле, даже если Джон был бы расположен утверждать, что этот предмет имеет свойства воды, и термин "вода" в идиолекте Дубль-Джона не относится к H2O на Земле, даже если он был бы расположен утверждать, что это дубль-вода.
Хотя ментальные состояния индивидов, выражающие знание значения терминов, идентичны, это не означает, что хуz тождественно Н2О; хуz - это другое вещество, которое просто похоже на воду. Следовательно, чтобы правильно определить экстенсионал термина "вода", мы должны знать, о какой конкретной планете идет речь. Никакое ментальное состояние индивида, соответствующее определенному уровню знания значения, не может выделить экстенсионал единственным образом, и это свидетельствует о том, что термины родов индексикальны по отношению к конкретному месту. Чтобы интерпретировать такой термин, как "вода", мы должны знать, для указания на какое вещество этот термин используется, а это требует знания того, в какой ситуации и в каком месте используется термин. Можно, вероятно, найти множество примеров того, чтo еще мы должны знать для правильной семантической интерпретации терминов естественных родов. Так, представители какого-либо рода могут изменить свои наблюдаемые свойства, не меняя при этом существенных характеристик (например, эволюция видов в животном мире.) Следовательно, семантическая интерпретация терминов должна учитывать и фактор времени. Это означает, что термины родов индексикальны не только относительно места, но и конкретного времени. Например, "вода" относится к тому, что содержат сейчас океаны, реки и озера и что может со временем измениться.
Таким образом, для любого объекта 0, если С1, С2, С3 являются концептуальными компонентами значения знака S и если S указывает на 0 в какой-то ситуации, то оно указывает за счет того, что референт обладает свойствами с1, с2, с3. Далее, если в процессе эмпирических открытий 0 обогащается за счет с4, с5...сn, то соответственно и значение S изменяется от С4 до Сn. Только в рамкаx такой упрощенной концепции связи значения и указания оказалось возможным представление терминов естественных родов как индексикалов. В данной ситуации представление S в качестве индексикала означает фиксирование однозначной связи между каким-либо компонентом S, например С3, и свойством с3. Тогда индексикал можно определить как концептуальное средство, подобное твердому десигнатору и устанавливающее однозначную связь между семантическими компонентами слова и эмпирическими свойствами его референта.
Экстенсионал при таком подходе выводится не из знания какого-либо необходимого и достаточного количества свойств представителей родов, а из фактов действительного употребления терминов. Патнэм, по-видимому, принимает аргумент Крипке, согласно которому первоначально идентифицирующие род признаки могут в дальнейшем оказаться случайными и даже ошибочными. При правильном семантическом анализе термины родов ближе к индексикальным выражениям типа "это вещество", чем к выражениям "это желтое вещество", в которых смешаны дескриптивные и индексикальные элементы.
Тогда компонентами значения термина естественного рода являются, например,
* правила употребления конкретных слов, с помощью которых мы распознаем стереотип рода, но не выделяем экстенсионал, и
* индексикалы, точно определяющие экстенсионал термина естественного рода.
Патнэм считает, что мы фиксируем референцию термина, индексикально указывая только на образец вещества или стереотип рода, не пытаясь при этом выразить все его индивидуальные характеристики. Если определение терминов естественных родов через дескрипции направлено на выделение объекта или экстенсионала именно через указание их индивидуальных характеристик, то в подходе Патнэма - Крипке выделение объекта происходит не через указание совокупности индивидуальных свойств объекта, а через описание тех обстоятельств, в которых однозначная связь термина и объекта не подвергается сомнению. В теории Крипке единичность указания достигается при условии адекватной передачи обстоятельств церемонии "первого крещения" в ходе различных социальных коммуникаций. Другими словами, в семантике Крипке имена индивидов непроизвольны в том отношении, что они получены в ситуации "первого крещения", независимо от обнаруживаемых новых свойств в ходе развития научной мысли. С точки зрения Патнэма, наоборот, правильная семантическая интерпретация термина возможна только тогда, когда мы учтем все обстоятельства, сопутствующие конкретному употреблению термина.
Для нас здесь важно различение априорных свойств, которые устанавливают референцию, и необходимых свойств, которыми обладает вещь. Первые здесь очевидным образом не являются данными, "контекстно независимыми". Поскольку употребление языка - это динамический процесс, продолжающийся и постоянно меняющийся, постольку высказывания, составляющие их слова и понятия, а также способ их передачи - все это обусловлено как непосредственной ситуацией, так и всеми прежними событиями. Восприятие сообщения реципиентом подобным же образом предопределяется и данным речевым актом и всеми предшествующими информациями, которые он получал; ответ на данное сообщение, в свою очередь, повлияет на поведение первого говорящего. Это указывает на известную методологическую трудность в описании природы языка, состоящую в том, что данные, взятые из живых языков и диалектов, не ограничены и не составляют закрытого класса. Адекватное и прагматически релевантное описание языка должно не только удовлетворительным образом представлять уже сказанное и написанное, но также и то, что может быть сказано и написано на этом языке. Иначе говоря, оно имеет дело не только с актуальными предложениями, но также и потенциальными - и, соответственно, с условиями актуализации последних.
Поскольку нельзя полностью реконструировать коммуникационный процесс, осуществляющийся в каждый данный момент, то описание системы языка оказывается перед необходимостью создавать идеализированную статическую картину процесса, которая позволяет реконструировать в существенной степени составные элементы и природу коммуникации. Представление языка в категориях системы знаков, фонологии, лексики и грамматики является не чем иным, как именно такого рода моделированием. Описание условий актуализации потенциальных высказываний на исследуемом языке оказывается при этом связанным, в частности, с усмотрением единых оснований описания исторического развития языка и описания его различных версий, локализованных в пространстве - т.е. с единством подхода к анализу обстоятельств употребления языковых выражений.
3.2 МЕТОДОЛОГИИ АНАЛИЗА ОБСТОЯТЕЛЬСТВ УПОТРЕБЛЕНИЯ ЗНАКА В ЯЗЫКЕ
3.2.1 ВНУТРЕННЯЯ РЕКОНСТРУКЦИЯ И ВНЕШНЕЕ СРАВНЕНИЕ ЯЗЫКОВЫХ ЯВЛЕНИЙ
Заключение о том, что значения не являются мысленными сущностями и не фиксируются свойствами психики носителей языка, органично для философа, работающего в русле логической традиции, поскольку в этой традиции семантика скорее рассматривается как дисциплина об отношениях между выражениями языка и внеязыковыми объектами, о которых говорят эти выражения, чем как дисциплина об отношениях между выражениями языка и действующими в сознании правилами и представлениями, составляющими языковую компетенцию носителей языка. Но для лингвиста это заключение может на первый взгляд показаться парадоксальным: ведь значения должны быть фиксированы для данного языка носителями этого языка, поскольку естественные языки - это создание человека, они отличаются друг от друга и изменяются с течением времени. Даже если предположить, что интенсионалы сами по себе, как функции от возможных миров к объектам различного вида, являются абстрактными объектами, могущими существовать независимо от людей, подобно числам, то все равно следует признать, что то, чем определяется, что некоторый интенсионал является именно интенсионалом некоторой лексической единицы в некотором естественном языке, должно зависеть от явлений и фактов, связанных с данным естественным языком, и, следовательно, должно зависеть от свойств людей - носителей этого языка.
Этот парадокс снимается с помощью понятия "каузальной истории" и социолингвистической гипотезы о "лингвистическом разделении труда", выдвинутой Патнэмом. Согласно последней родовые термины могут передаваться от одного носителя языка к другому таким же образом, как имена собственные. Вопрос о том, насколько универсально дальнейшее применение первоначально использованных идентифицирующих особенностей, является эмпирическим вопросом; исследование обычно улучшает наше понимание идентифицирующих особенностей (эмпирический опыт может раскрыть "реальную сущность"). Действительно, то, чем являются актуальные интерпретации лексических единиц в данном языке, определяется свойствами носителей этого языка, но не исключительно свойствами их психики. Равно важны взаимодействия носителей языка с внешним миром, которые сопровождают введение слов в язык, и важны также необходимые интенции говорящих использовать слова языка стабильно, тождественным и постоянным способом. Если в момент введения слова вода в язык в определенном отношении к носителю языка находилось вещество Н2О, а не хуz, то это обстоятельство является определенным фактором в фиксации интенсионала слова вода. Этот фактор решающим образом вовлекает в процесс говорящего, а не только вещество воды и слово вода; ведь без первоначального намерения говорящего использовать слово, например water, для обозначения вещества данного образца, это слово в английском языке не имело бы референции к данному веществу. Таким образом, свойства говорящих, вводящих слова в язык, являются решающим фактором, но это не их психические свойства.
С такой точки зрения, принцип "лингвистического разделения труда" Патнэма работает на обоснование, например, того лингвистического факта, что различие знаков вода - вада в русском языке характеризует различия диалектов одного времени на разных территориях и одновременно различия одного диалекта на одной территории в разные эпохи его существования.
Согласно современным лингвистическим представлениям, синхронное описание современного состояния языка есть не что иное, как проникновение через эмпирически фиксируемые факты в систему этого языка, скрытую от непосредственного наблюдения. Тем самым синхронное описание, выявляющее систему языка, оказывается первым этапом исторической реконструкции. С такой точки зрения, восхождение от наблюдаемых явлений к глубинной структуре в данном синхронном состоянии языка есть одновременно и углубление внутренней реконструкции (движение к архетипу), и выход за пределы данного диалекта к родственным диалектам (от данного языка и родственным языкам). Таким образом, утверждается единство синхронного описания и внутренней реконструкции и далее - внутренней реконструкции как обобщения данных во времени и внешнего сравнения как обобщения данных в пространстве. Сущностное единство оснований употребления термина в языке проявляет себя, в частности, в том факте, что не существует дискретной границы между внутренней реконструкцией и внешним сравнением языковых явлений.
Всякая внутренняя реконструкция, по мере того как она отдаляется от современного исследователю момента времени, постепенно переходит во внешнее сравнение, сначала - близкородственных диалектов одного языка, затем генетически родственных языков ( 1.1.2.2). В связи с этим возникает вопрос: обладает ли каждый из диалектов одного языка собственной языковой системой и структурой или же система и структура каждого из них являются разновидностями, вариантами одного инварианта - общей системы и структуры данного языка в целом?
Традиционные для классической сравнительно-исторической лингвистики представления, согласно которым диалектные изоглоссы обычно совпадают с границами племен в родовом обществе и с границами феодальных земель в более позднее время, сменились более детально проработанной позицией, согласно которой внутренние системы диалектов являются вариантами одной общей системы-инварианта17. По мнению Ю. С. Степанова, здесь целесообразно говорить о тройном соотношении: система языка в ее ярусах (от поверхностного до внутренних разной степени глубины) - территориальное распространение (от говора, через диалекты, до языка) - различия во времени (от современного состояния к все более удаленным состояниям в прошлом). Это соотношение конкретизует более общий "принцип лингвистического единства": языковая система - пространство - время и подчеркивает градуальный характер соотношения трех частей. В таком виде этот принцип позволяет корректировать внутреннюю реконструкцию данными внешнего сравнения: на определенном этапе реконструкции - и чем далее от ее начала, тем больше - реконструируемая система должна проверяться показаниями родственных диалектов18.
Тот же принцип позволяет корректировать внешнее сравнение и сравнительно-исторический метод вообще данными внутренней реконструкции. С такой точки зрения, сходное параллельное развитие родственных языков не может быть случайным уже хотя бы в том отношении, что оно может быть рассмотрено как возникающее на основе тенденций, заложенных в системе праязыка. Таким образом, из логически равноправных реконструкций системы праязыка, возникающих на основе сравнения архетипов, более приемлемой оказывается та, которая может обосновать динамические процессы переходов от общей системы к архетипам.
Вместе с тем принцип единства "языковая система - пространство - время" характеризует и языковые союзы, независимо от генетически общего или необщего происхождения составляющих их языков. Этот принцип подчеркивает общность языковой семьи, основанной на генетическом принципе, и языкового союза, основанного на принципе длительного соседства, сосуществования в пространстве и времени, различных по происхождению языков. Четким критерием отличия семьи от союза остаются закономерные фонетические соответствия и общность по происхождению грамматических морфем, что может характеризовать только генетическую семью. Однако по мере углубления реконструкции этот критерий утрачивает четкость, и поэтому в наиболее глубоких реконструкциях фактически говорят о едином явлении "семье-союзе", не вводя дальнейшей характеристики, - генетическая ли это семья или языковой союз. При этом речь идет не о наблюдаемом явлении ("таком союзе, который по данным наблюдения превратился бы в генетическую семью"), а о закономерной при глубинной реконструкции абстрактной категории, в которой различия между семьей и союзом уже не играют роли19.
Передача языковой единицы сквозь меняющиеся состояния языка, от одного говорящего к другому, от одной эпохи к другой, решающим образом вовлекает в процесс социальные намерения людей говорить на одном языке. В принципе, возможна такая ситуация, в которой какой-либо говорящий ввел какое-то слово с жесткой референцией к какому-то данному объекту, затем этот объект перестал существовать и вообще не оставил никаких следов; но слово остается в языке и сохраняет ту же жесткую референцию к тому же объекту, несмотря на то, что последующие говорящие никогда не попадали в ситуацию воспроизведения его первого употребления: его употребляют так - а не иначе - потому, что "так говорят".
Таким образом, здесь мы имеем дело с анализом корреляций между различиями в истории употребления термина и индивидными различиями в группах людей, употребляющих его, - выражающимися, например, в пространственных различиях.
Наличие таких корреляций может быть рассмотрено как связанное с ролью актуального экстенсионала в отграничении значения. Так, Б. Холл Парти ссылается на пример с терминами, обозначающими социальное положение человека: в изменении экстенсионала и значения этих слов велика роль исторических изменений в обществе20. Термин сеоrl, предок современного английского слова сhurl - "грубый, грубиян, мужлан", - претерпел семантическое изменение, обозначая вначале свободного крестьянина низшего социального ранга (VII в.), затем полукрепостного (XI в.) и наконец крепостного, serf (XII в.). В каком смысле в подобных случаях можно говорить о том, что экстенсионал остался фиксированным, а его свойства изменились? Ответ на этот вопрос может быть дан в духе Патнэма: экстенсионал в данном случае отграничен членством в некотором социальном классе, который сохраняется как самотождественная сущность, несмотря на постоянные замещения в его членстве, подобно тому, как наше тело сохраняется тождественным при всех изменениях его атомов и молекул.
Но как бы ни была важна роль актуального экстенсионала в фиксации значения термина, примеры указывают на важность и еще одного фактора - на роль мыслительных склонностей, "когнитивных установок" носителей языка. В самом деле, еще более ранним значением слова сеоrl было просто "человек, мужчина", а сопутствующим значением, которое прошло сквозь все изменявшиеся значения социальных рангов, было то, которое в сущности сохраняется и теперь - "неотесанный парень"; "мужик". Семантическое изменение, состоящее в том, что сначала термин обозначал социальное положение, а затем стал обозначать нечто другое - черту характера, облика или социального поведения, предполагает изменение в критерии воспринимаемого сходства, на основании которого производится индукция от данного набора образцов-индивидов к более широкой области применения. Невозможно (как правило) остенсивно указать полный экстенсионал какого-либо предиката; само отношение подобия, на котором основано обобщение от одного примера или образца к полному экстенсионалу, может быть рассмотрено как относительное и конвенциональное. Поэтому общие всем говорящим на языке L склонности определять свойства объектов, их сходства и различия так, а не иначе, остаются решающим фактором индивидуации.
Итак, фиксация определенной интерпретации знаков может быть рассмотрена как предполагающая два основания:
* "актуальную природу данных индивидуальных (раrticular) объектов, которые выступают как парадигма"21 - то, что является независимым от носителей языка и чего они полностью не знают, и
* общие перцептивные и когнитивные свойства человеческого сознания, определяющие природу генерализации, при которой указанная парадигма начинает служить образцом для обобщения.
При этом оба основания проявляются взаимосвязанно в том отношении, что когнитивные свойства сознания обеспечивают актуализацию парадигмы.
Такое понимание процесса установления связи между знаком и его референтом позволяет далее конкретизировать релевантность интерпретант - факторов стабилизации интерпретации. Например, когда в язык впервые был введен термин тигр, то лишь какая-то небольшая часть существовавшего тогда множества тигров была в истории термина связана с этим языковым актом. Те же самые факторы, которые обеспечивали правильность применения этого термина ко всем остальным существовавшим тогда же тиграм, обеспечивают применение этого термина ко всем тиграм, родившимся после того, и ко всем возможным тиграм, которые появились бы на свете при каком-либо ином ходе событий. Актуальная природа объектов, вовлеченных в первоначальный акт введения термина, ведет к тому, что интенсионал термина становится частично жестким, в том смысле, в каком Крипке говорит, что собственные имена делают их интенсионалы полностью жесткими.
С подобной точки зрения, определение такого понимания референции, которое учитывает процесс установления связи между знаком и его референтом, как каузального подхода неоправданно сужает его объем. Предыдущее употребление термина выступает не столько собственно причиной его последующего употребления, сколько основанием его очередной реинтерпретации, актуализуемой его очередным употреблением. Такое основание включает говорящего в некую заданность, допускающую интерсубъективную проверку правильности употребления термина в пределах языкового сообщества. Стабильность употребления знака в одном и том же значении объясняется в таком случае не причинной обусловленностью знака, но открытостью описания для верификационных метатеоретических процедур, подразумевающих интерпретацию в более широком метаописательном контексте. На первый план при этом выходит проблема правильности интерпретации, а уместный в этой связи вопрос можно сформулировать так:
какими критериями мы должны руководствоваться для того, чтобы иметь возможность судить о том, правильно или неправильно употреблен термин?
Очевидно, здесь не может быть достаточно не только критериев соответствия с действительностью, но и вообще каких бы то ни было критериев, игнорирующих свойства знаковых систем. Задачей знаковых систем является не только отражать то, что происходит в реальности, но и дополнять реальность доступными этой системе средствами, помогая разобраться во внешнем мире при помощи методов, имеющихся в распоряжении данной системы. Эта важнейшая функция знаковых систем усиливается по мере того, как человечество сталкивается со все более сложными и абстрактными проблемами реальности, не данными нам в непосредственные ощущения, и о которых можно получить представление только при помощи сложной дифференцированной символики. В этих случаях основными критериями правильности нашего манипулирования с системой на некотором отрезке познания становятся правила самой системы и наше буквальное их исполнение. Многочисленные факты свидетельствуют, что временное и вынужденное отключение от ориентации на эмпирическую реальность и переключение на автономную деятельность самой системы может в итоге привести к решению задач, не поддающихся разрешению иными способами.
Представление о том, что в этих случаях решающий вклад принадлежит внутренним ресурсам знаковых систем, возникает из того факта, что в реальном процессе употребления даже обыденного языка проблема автономной (не связанной с механизмом соответствия внеязыковой действительности) работы механизма действий языковой системы является весьма существенной. Всякий раз, когда мы хотим высказать, например, модальное суждение или же когда нам требуется восполнить ряд фактов, не связанных в цепочку последовательных событий, нам приходится прибегать к автономной работе правил языковой системы. Эта проблема обычно анализируется как проблема контрфактуалов.
Например, Н. Гудмен так рассматривает предложение: "Если этой спичкой чиркнуть, то она зажжется":
Предположение, что событие произойдет, зиждется на некоторых посылках, не упомянутых в придаточном предложении. Кроме основного условия (чиркнуть спичкой), подразумеваются и другие - спичка правильно изготовлена, достаточно суха, помещена в кислородную среду и т.д. Так что следствие практически вытекает из целого ряда релевантных предпосылок... Но "если спичка будет сухая" относится не к сфере логики, а к тому, что мы называем естественным, физическим или причинным миром22.
Гудмен далее перечисляет еще и еще условия, и приходит к заключению:
Мы в конце обнаруживаем, что находимся в бесконечном вращении по кругу... Другими словами, чтобы прийти к правильному выводу, надо все дальше и дальше обеспечивать тылы. Строго говоря, мы можем сделать окончательный вывод только на основе недоказанных посылок; проблема условных предложений оказывается неразрешимой23.
Таким образом, обращение к реальной действительности для решения проблемы контрфактуалов оказывается недостаточным. Своеобразие нереальных (еще неосуществленных) условий проявляется в том, что их выражение в речи включает не только две посылки, одна из которых является логическим следствием другой, но и уверенность, что правильность этой последней посылки может быть дедуктивно-гипотетически установлена самостоятельным, не зависимым от логики способом.
К самостоятельным факторам, устанавливающим правильность нереальных условий, можно отнести объем существующих у людей знаний и вывод, получаемый из более обширного по объему закона, для которого рассматриваемый случай является частным. Однако объем существующих у людей знаний предстает некоторой абстракцией, связанной с познавательной и креативной практикой, и как объем может в наиболее общем виде определен как область возможности общего знания, общего для всех членов языкового сообщества в том отношении, что оно потенциально доступно, открыто для постижения каждым из членов языкового сообщества в результате определенного познавательного процесса. Так, Д. Льюис показал, что контрфактические высказывания ведут себя иначе, чем обычные условные высказывания с материальной импликацией24. Если имеет место (p > q) и (q > r), то отсюда следует, что (p > r). Однако из истинности высказываний "если бы имело место p, то q" и "если бы имело место q, то r" не следует истинность высказывания "если бы имело место p, то r". Различие между условными и контрфактическими высказываниями указывает на эпистемологическую и онтологическую значимость собственно языковых правил, сложившихся в результате историко-культурного процесса функционирования языка (т.е. "социальных и культурных факторов", о которых Льюис писал в связи с конвенцией). В самом деле, еще одним источником придания уверенности выводам из обычных силлогизмов (или из более сложных типов рассуждений, включая реальные и нереальные условия) предстает жесткое следование правилам языка, используемого для аргументации. Аккумулированный в языке опыт человечества может убедить отдельного человека или группу людей в правильности языковых построений, если они будут сформулированы в соответствии с правилами логики и языковых действий. Языковые конструкции, опирающиеся как на жизненный опыт, так и на правила логики, живут и самостоятельно, по своим собственным законам. С их помощью можно построить мощные теории, в которых обнаруживаются совершенно неизвестные из прежнего опыта вещи.
Поэтому вопрос о том, какими критериями мы должны руководствоваться для суждений о правильности употребления термина, имеет минимум два измерения: референциальное и синтаксическое, связанное с правилами действия языковой системы; но и последнее разделяется надвое в зависимости от того, понимаются ли правила как множество образцов или как руководство к действию.
3.2.2 ПРАВИЛЬНОСТЬ ИНТЕРПРЕТАЦИИ И КРИТЕРИИ АДЕКВАТНОСТИ
Вопрос о необходимости установления четких критериев правильности поднимался Патнэмом, Дэвидсоном, но наиболее последовательные попытки продвинуться в этом направлении были предприняты Нельсоном Гудменом.
Согласно Гудмену, адекватность описания ни в каком случае не может быть вопросом истинности. Утверждение истинно, а описание или представление правильно, для мира, которому оно соответствует (fit).
Вымышленная версия, словесная или образная, может при метафорическом истолковании может соответствовать некоторому миру и быть для него верной25.
Вопрос задается скорее не о том, правильно ли представление или нет, а о том, в какой системе координат или категорий, в каком контексте оно правильно. Например, изображения с обратной перспективой или цветопередачей могут в определенных контекстах восприниматься нами как реалистичные. Однако допущение об относительности понятия правильности и о возможности существования конфликтующих правильных воспроизведений (renderings) не означает отказа от четких критериев оценки правильности, различения правильного и неправильного.
В этой связи Гудмен проводит довольно тонкую дистинкцию между двумя смыслами, в которых употребляется слово "реалистичный"26. С одной стороны, "реалистичный" означает "соответствующий обыденным суждениям о правдоподобии": в этом смысле мы говорим, например, что картины Дюрера реалистичнее картин Сезанна. Но мы можем говорить также о достижении нового уровня реализма в работах того или иного художника или фотографа, показавшего нам новые стороны жизни, о которых мы не знали раньше, но которые мы восприняли как узнаваемые, когда увидели их. В этом случае "реалистичный" означает "вновь обнаруженный с некоторой достоверностью". Речь здесь идет не об узнавании привычного объекта, но об открытии, раскрытии вновь встреченного. Эти два смысла соответствуют понятиям инерции и инициативы, с помощью которых Гудмен охарактеризовал свойства индуктивных умозаключений.
В номиналистической онтологии Гудмена такие понятия объясняются в терминах той проекции предикатов, которая связывает в единый индивид комплекс, принадлежащий одному месту и времени, и комплекс, принадлежащий другому месту и времени. В терминах такой проекции некоторое место в поле зрения, в котором в настоящий момент отсутствует цвет, присутствующий в другое время и в другом месте, можно считать окрашиваемым (соlоrаblе) в этот цвет, а палку, которую не сгибают в настоящий момент, можно считать гибкой. Решающая проблема заключается в том, чтобы оправдать такие проекции в терминах законоподобных высказываний, а эта проблема по существу является проблемой индукции.
Классическая проблема индукции - как вообще мы можем знать о будущем на основании свидетельств о прошлом - может считаться (или по более или менее общему согласию считается) снятой в духе Юма: поиски дедуктивного доказательства утверждений о будущем на основании прошлого и настоящего тщетны в принципе; индукция находит необходимое оправдание в фактических обычаях нашего повседневного мышления и научных исследований. Кант, отвечая на вызов Юма, определил то направление исследований, согласно которому в центре находится вопрос не о том, познаваем ли мир, а о том, каким образом возможно, как возникает и организуется наше знание - направление, актуальность которого не только не уменьшается, но продолжает возрастать, о чем свидетельствуют и работы Гудмена. Однако, по мнению Гудмена, мы продолжаем сталкиваться с новой проблемой индукции, а именно: каковы те подтверждающие процессы, на которые опираются эти повседневное мышление и научное исследование?
Прояснение этой проблемы связано с особенностями отображения предикатов, при котором может проявляться как инерция, так и противоположное ей свойство - "инициатива". Если начинать в поисках решения с уже сделанных проекций (в будущее) - т. е. тех, которые приняты на основании имеющихся данных, но еще не полностью исследованы, - и затем устранять противоречия, то опровергнутые и исчерпавшие себя гипотезы исключаются с самого начала, а остающиеся гипотезы будут подкрепляться в различной степени, зависящей от обстоятельств и прежней информации. При формулировке законоподобных высказываний более укоренившиеся ("инерционные") предикаты следует предпочесть менее укоренившимся, и в случае возникновения противоречий последние должны уступать место первым. Можно предложить специальные правила для определения таких предпочтений; такие правила смогут постепенно приближать нас к формализации обычного процесса подтверждения.
Поэтому, возвращаясь к определению правильности обозначения (описания), можно заметить, что во всех случаях речь идет об идентификации, но по различно проявляющимся основаниям. Если мы намерены считать правильным описание, соответствующее обыденным суждениям о правдоподобии (некоторому фиксированному набору суждений), то это означает, что мы идентифицируем описание через установление его тождественности данным нашего предшествующего опыта. Если же мы считаем правильным описание, являющееся правдоподобным в силу того, что оно обладает некоторой достоверностью, то мы также проводим идентификацию через установление отношения с имеющимися у нас данными, но это отношение не тождества, а некоторой согласуемости, совместимости. Но отношение тождества может быть рассмотрено как видовое по отношению к родовому - совместимости в том отношении, что тождественные вещи, вообще говоря, абсолютно совместимы, поэтому все объекты, между которыми установлено тождество, могут считаться совместимыми (но не наоборот). Первый способ идентификации очевидно не является единственным, но он так же очевидно является предпочтительным для многих систем - например, для вынесения обыденных суждений. В определенном смысле он более обоснован для тождества требуются не просто совместимые вещи, но абсолютно совместимые вещи - но эта разница в уровне обоснованности не носит качественного характера. Мы имеем здесь дело не с новым свойством, но с полнотой проявления того же свойства совместимости.
Рассмотрим, каким образом эти эпистемологические установки проявляются в реальном употреблении языка. Правильность некоторого речевого конструкта обнаруживается, с такой точки зрения, минимум в двух аспектах - правильность его построения как наличие некоторых соответствий в множестве речевых конструктов этого языка и правильность его оформления в соответствии с языковыми правилами как результат их действия. Проблема, с такой точки зрения, заключается в выяснении того, как лучше может быть понято то или иное явление: в терминах непроцедурной характеристики его результатов или же в терминах процедурной характеристики связанных с ним процессов27.
Для выявления этого различия может быть привлечена, например, используемая немецкими лингвистами оппозиция "построенные (имеющие внутреннее строение) vs. непостроенные (не имеющие внутреннего строения) тексты" (komponierende - nicht komponierende Texte)28. Если в основе текстов, которые можно отнести к какому-то одному типу, например "рассказ", "последние известия", "инструкция" и т. п., может быть усмотрен определенный целостный композиционный план, то следует признать, что существуют "непостроенные тексты", то есть такие описания, которым нельзя поставить в соответствие определенный единый композиционный план и которые потому нельзя отнести к какому-то определенному традиционному типу названного вида. При этом стратегия говорящего, играющая большую роль в актуализации описания, далеко не для всякого текста должна быть направлена на актуализацию определенного традиционного композиционного типа.
Э. Ланг приводит следующий пример "построенного" текста типа "выпуск последних известий по радио" с такой композиционной схемой: ОРИЕНТИРОВКА (подтип: объявление о сообщении) - СООБЩЕНИЕ 1 - ... - СООБЩЕНИЕ n - КОДА (подтип: эксплицитно поданная заключительная фраза)29.
1) "Передаем последние известия. ... - Мы передавали последние известия. Следующий выпуcк слушайте в 13 часов".
2) "Передаем последние известия. ... - Итак, на этом я кончаю. В 13 часов я опять прочитаю вам последние известия".
В известном смысле оба текста правильны, в них выполнены необходимые условия связности, предложения построены грамматически корректно и, что важнее всего, эти речевые отрезки отвечают критерию относительной законченности. Вместе с тем в (2) есть одно отклонение, которое не разъясняется в свете требований, предъявляемых к данному типу описания, в то время как для носителя языка очевидно различие между (1) и (2). Подоплека этого различия состоит в том, что (1) возможно как "выпуск последних известий" по радио, тогда как (2) содержит один дефект: выпуски последних известий так не заканчиваются.
Описания, подобные (2), имеют черты двоякого рода: в одном отношении они совершенно правильны, в другом - нет. Первое из этих свойств может быть названо свойством правильного оформления, второе - свойством правильного построения. Текст (2) является правильно оформленным, но неправильно построенным, в то время как текст (1) и хорошо оформлен, и правильно построен. Это различие может быть показано еще на одном примере:
3) "Передаем последние известия. - ... - Итак, на этом я кончаю. В 13 часов я опять спою вам песню".
В отличие от текста (2) текст (3) содержит совершенно отчетливый дефект, который легко обнаружить: здесь совершенно ясно прослеживается нарушение семантического условия связности. Следовательно, текст (3) в отличие от текста (2) является плохо оформленным, но и тот и другой являются неправильно построенными.
Рассмотрим теперь такой пример:
4) "Передаем последние известия".
Описание (4) не удовлетворяет критерию законченности и является плохо оформленным текстом. Другими словами, понятие "правильно оформленное описание" содержит в себе и критерий относительной законченности: текст, который нельзя потенциально закончить, является плохо оформленным. В самом деле, если мы ограничим понятие "правильно оформленного" описания только критериями, которые касаются связности текста или словарной правильности лексемы, то понятие "текст" станет практически синонимичным понятию "связная последовательность предложений" и т.д. Это означает, что сюда уже не будут включаться входящие в интуитивное представление об описании специфические критерии относительной завершенности, наличия начала и конца.
В этой связи важно отметить следующее: чтобы различить (4) и (2), нам не нужна информация о композиционной схеме, по которой порожден этот текст. Пример (4) является незаконченным описанием не потому, что в нем отсутствует полноценное заполнение композиционной схемы: незаконченность следует из самой информации, которая непосредственно сообщается высказыванием (4).
Далее обнаруживается, что различие между (1) и (2) не имеет отношения к критерию законченности, потому что именно по данному признаку эти описания не различаются. Для того чтобы объяснить относительную законченность текста (2) - точнее говоря, объяснить, почему (2) в отличие от (4) является потенциально завершенным описанием - нам не потребуется уже обращаться к специфике различения описаний (2) и (1). Поскольку эта специфика основана на критерии правильной построенности, постольку можно говорить, что законченность описания не является специфическим признаком правильной построенности. Правила языка продолжают действовать, и если мы можем в соответствии с ними создать нечто новое, то оно может быть правильным, даже если ничего подобного по этим правилам никогда ранее не производилось.
Стоящая перед исследователем задача может, таким образом, пониматься двояко. Теория языка должна:
1. объяснить способность человека компонировать языковые выражения, то есть создавать композиционный план и организовывать описания в соответствии с этим планом, а также способность декомпонировать описания и реконструировать лежащий в их основе композиционный план;
2. объяснить способность человека продуцировать и понимать языковые выражения.
Задача 1 охватывает такую область исследования, которая будет объяснена при экспликации понятия правильной оформленности описания. Задача 2 содержит предмет исследования, для объяснения которого должна быть привлечена правильная построенность описания. При этом очевидно, что предмет исследования задачи 1 охватывает как типологические, так и прагматические критерии, так как для построения композиционного плана необходима, например, информация о коммуникативных интенциях, так же как информация о типах описания, то есть виды информации, имеющие источником область функционирования языка. Последняя же является собственно предметом исследования задачи 2.
Задача выявления критериев правильности в их соотнесении с теорией может в таком случае быть сформулирована двояко:
1. Теория должна дать экспликацию понятия "правильно построенное описание". В частности, она должна предоставить те критерии, которые показывают, в каких случаях описание является потенциально укомплектованным с точки зрения композиции и в каких - нет; какие композиционные элементы возможны в описании; в каких случаях композиционные элементы описания организованы правильно и в каких - нет и т.д.
2. Теория должна дать экспликацию понятия "правильно оформленное описание". В частности, она должна предоставить те критерии, которые показывают, в каких случаях описание является потенциально законченным и в каких - нет; в каких случаях текст, состоящий более чем из одного предложения, является связным и в каких - нет; в каких случаях предложение в языковом контексте может рассматриваться как возможная часть описания и в каких - нет и т.д.
Итак, правильная организация композиционных элементов описания зависит от лежащего в его основе композиционного плана, а также в известной степени от коммуникативного намерения, реализации которого служит данный текст. Получатель сообщения должен реконструировать композиционный план отправителя и, насколько это возможно, его коммуникативные интенции. Существует, таким образом, тесная связь между задачей 2 и более общей задачей - объяснить процессы языковой коммуникации30.
Тогда можно сказать, что к теории 1 оказывается применима претензия Куайна, заключающаяся в том, что теория такого типа рассматривает язык как соответствие, вторым компонентом которого является класс семантически правильных истинных утверждений этого языка31 ( 2.2.1). Теория второго рода выходит из круга подобной критики. Ее теоремы являются теоремами конструктивной системы в том отношении, что они полагаются "реальными" определениями, использующими определенные семантические критерии правильности в дополнение к обычным синтаксическим критериям, налагаемым на чисто формальные (или "номинальные") определения32. Конструктивная система формализует некоторую область (предполагаемого) знания, которое может быть представлено как множество предложений, сформулированных в неформализованном дискурсе (например, естественном языке), где некоторые термины должны быть соответственно определены в системе, использующей правила вывода, а некоторые образуют специальное множество терминов, принятых за элементарные, т.е. базовые примитивы системы ("внелогические основы" - "extralogical basis"). Таким образом, вопрос о динамических критериях правильности возвращает нас к вопросу о произвольности/непроизвольности выбора "атомов" категоризации, элементарных терминов системы, на новом уровне. Примитивы должны при этом пониматься как уже являющиеся предметом преднамеренного использования или интерпретации; если их использование или интерпретация не очевидны, то они могут быть обеспечены неформальным объяснением, в строгом смысле не являющемся частью системы.
Термин выбирается в качестве элементарного не потому, что он является неопределяемым; скорее, он является неопределяемым в силу того, что он был выбран как элементарный... Вообще термины, принятые в качестве элементарных в одной системе, вполне могут поддаваться определению в какой-либо другой системе. Не существует ни абсолютных элементарных терминов, ни такого их выбора, который был бы единственно правильным33.
Так, например, неформализованная область может состоять из предложений, описывающих человеческие отношения родства, а конструктивная система в этом случае будет состоять в точных определениях всех предикатов родства в терминах примитивов (например, Х - родитель Y и X - женского пола) и в рекурсивно устанавливаемой спецификации теорем через аксиомы и правила вывода. При этом каждая из теорем является интерпретацией (путем определения) одного из первоначальных неформализованных предложений.
Здесь может быть задан следующий вопрос, явившийся бы приложением общего для аналитической (и не только) философии "парадокса анализа", или "парадокса объяснения": если мы уже располагаем неформализованным "знанием", к которому мы должны обратиться в оценке как точности определений конструктивной системы, так и ее адекватности (то есть, образуют ли ее теоремы достаточно дифференцированное множество: является ли, скажем, некоторое описание законченным), то зачем вообще нужно строить такие системы? Каким образом может что-то объяснить такая теория?
Ответ может учитывать три аспекта.
1. Успешно построенная конструктивная система сообщает нам нечто, чего мы вообще не знаем заранее, а именно тот факт, что некоторые примитивы представляют адекватные основания для определения всех рассматриваемых терминов - факт, имеющий несомненное методологическое значение. Кроме того, конструктивная система демонстрирует набор отношений логической и определительной зависимости, многие из которых не даны заранее, но способны обеспечивать возможность дальнейшего анализа.
2. В большинстве случаев, представляющих интерес, неформализованная область не так ясна и не так однозначно формализуема, как в примере с семейным родством. Разветвленность и гетерогеннность формализуемых областей будет мотивировать преимущественное развитие конструктивных систем прежде всего в отношении систем, которые можно назвать "эпистемологическими" в том смысле, что их назначением является представление некоторой части нашего знания относительно соответствующих этой части данных восприятия. Например, система, которая пытается представлять наше знание физических объектов в терминах явлений, должна вначале поставить вопрос, какой вид феноменальных объектов рассматривать (сенсорные данные, отрезки "потока опыта" и т.д.) вопрос, который сам по себе не может быть решен обращением к обычному или традиционному употреблению термина.
Поэтому хотя конструктивные системы могут в первом приближении быть рассмотрены как формализации, они являются не только формализациями: они являются именно теориями, и их развитие требует креативного построения функционирующей теории, а не является простым формальным моделированием обычного употребления языка.
Возможно, наиболее важны здесь соображения теоретической интерпретируемости. При сохранении важнейших особенностей неформализованной речи конструктивные определения разрешают достаточно тонкий способ замены неясных и неточных терминов более ясными и точными. Если целью моделирования является простое "отображение" обычного употребления языкового выражения (например, выявление композиционного плана высказывания), то это явилось бы искажением. Однако с точки зрения построения теории, такая процедура обязательна: более точные понятия лучше входят в проверяемые гипотезы и доказуемые результаты.
Это ведет к третьему пункту в ответе на предполагаемый парадокс анализа.
3. Ряд философских вопросов традиционной важности может быть плодотворно выражен в категориях оснований формализации представляемого знания. Например, спор между номинализмом и его противниками может быть сформулирован как вопрос о том, способна ли система, которая берет за основу рассмотрения лишь конкретные индивидные объекты, к адекватному представлению всего нашего релевантного знания. В таком случае решение подобных вопросов заключается в том, чтобы либо построить адекватную систему, либо так или иначе показать, что это не может быть выполнено.
Сложность здесь состоит в том, что основной предикат обычно не формулируется в философских системах с точностью, сопоставимой с точностью научных дисциплин, использующих исчисления. Конструктивные системы, напротив, с необходимостью требуют решения вопроса о допустимых основаниях, и, соответственно, очевидным образом предоставляют или положительную демонстрацию результата, или подтверждение его невозможности (фальсификацию).
Эта особенность конструктивных систем ведет к прояснению различия между критерием их точности (который мы ввели через понятие правильной построенности описания) и критерием адекватности (который мы ввели через понятие правильной оформленности описания). Вопрос адекватности является вопросом полноты системы - обеспечивает ли множество определений интерпретацию всех неформализованных предложений, представляющих интерес, в зависимости от целей системы, и является ли множество теорем системы достаточно всесторонним. Вопрос точности касается скорее статуса реальных определений системы - отношений между определяющими терминами (definientiae) и определяемыми терминами (definienda) - и истинностного статуса теорем.
Это разграничение точности (accuracy) и адекватности (adequacy), введенное Гудменом в "Структуре явления", во многом обусловило важную для современной аналитической философии тенденцию ослабления семантического критерия, налагаемого на исследования. Главное перемещение в этом направлении происходит от синонимии или аналитичности к вполне экстенсиональному критерию. При этом сам Гудмен считает коэкстенсивность definienda и их definientiae все еще слишком сильным критерием. Неформализованное использование неопределенно и непоследовательно (противоречиво) многими способами, и отражение этих особенностей в объяснении вовсе не непременно увеличивает объяснительную силу definientiа. Неясные случаи не могут быть прояснены в соответствии с таким требованием, как коэкстенсивность; кроме того, случайный отход от неформализованных ясных случаев оправдан стремлением построить хорошую теорию. Кроме того, неудовлетворительность требования коэкстенсивности указывает на качественно отличную и более глубокую проблему: в науке и обыденном языке возможны (и весьма многочисленны) случаи альтернативных истолкований предикатов истолкований, которые являются полностью неразличимыми в отношении любых критериев, уместных в тех теориях, к которым они принадлежат; однако альтернативы не просто не коэкстенсивны - они очевидным образом не пересекаются.
Описанный подход Гудмена представляется принадлежащим эпистемологическому и онтологическому "номинализму" - в том смысле, в котором это определение используется, например, для характеристики взглядов Куайна, предложившего известный "онтологический критерий": "Существовать - значит быть значением квантифицируемой переменной". Этот критерий, выступающий инверсией семантического критерия, связывает онтологию со способом ее описания, освобождая подобную связь от свойственного рационалистической традиции каузального детерминизма.
Итак, можно следующим образом сформулировать те эпистемологические и онтологические посылки конструктивного подхода, которые представляются наиболее важными для анализа естественного языка:
* Любой предмет может быть категоризован с одинаковым успехом многими способами, которые отличаются по существу в онтологическом наполнении и являются в этих систематизациях взаимно несовместимыми (плюрализм).
* Из-за множественности версий мира в различных знаковых системах бесполезно искать полное описание действительности (сущностная незавершаемость).
* Онтологические предложения имеют истинностное значение только относительно "истолкования" или "трактовки" объектов, мира, действительности, и т.д.; в целом, отсылка к "миру" имеет смысл только в том случае, если она релятивизуется к системе описания (онтологический релятивизм)34.
Исходящая из таких посылок общая теория референции, охватывающая все референциальные функции, основана на единой символической операции, посредством которой один предмет представляет ("stands for") другой35.
На первый план здесь выходит критерий внешности по отношению к символической (знаковой, или языковой в самом широком смысле) системе критерий, в определенном отношении предельно формальный: мы не можем говорить о предметах обозначения как о сущностях, внутренне присущих самой знаковой системе, о неких свойствах обозначения, поскольку отсылка к чему-то иному, направленность на иной предмет является сущностным свойством знака. Именно благодаря этому конституирующему свойству знак (например, гудменовский или кассиреровский символ) является собой, а не чем-то иным (скажем, не относится к некоторому классу чисто физических, метафизических или психических явлений). (Для обоснования альтернативного объяснения, отрицающего конститутивность референции для знака, потребовалась бы совершенно иная теория языка, с помощью которой было бы труднее объяснять функционирование естественных и других используемых нами языков.)
Таким образом, хотя базовые семантические примитивы (предельные единицы) конструктивных систем могут являться феноменальными сущностями, эти системы тем не менее не будут являться феноменалистскими системами, т. к. не будут поддерживать феноменализм как фундаментальную эпистемологическую доктрину (равно и как онтологическую доктрину, претендующую на полноту).
Отсюда становится ясной эпистемологическая значимость конструктивных систем для обоснования употребления языка. Она состоит прежде всего в выявлении совокупности взаимоотношений между различными частями концептуального аппарата. Фундаменталистская метафора заменена в них Куайновой "сетью полаганий" ("web of belief"). Подобно гипотетико-дедуктивным теориям естественнонаучных дисциплин, определения и теоремы конструктивных систем устанавливают дедуктивные отношения между предложениями, несущими рациональную нагрузку; причем на чем более элементарных основаниях строится конструктивная система, тем более плотными устанавливаются систематические связи и тем полнее общая связность и внутренняя непротиворечивость системы. Следующим этапом является выявление согласуемости различных систем, т. е., применительно к лингвистическим ситуациям, интерсубъективной аутентичности значений, возможности одинаковой идентификации референтов всеми членами языкового сообщества.
Если мы применим критерии подобного рода к ситуации употребления естественного языка, то референции, возникающие в ходе этого употребления, оказываются таким образом в поле согласования индивидуальных картин мира, или индивидуальных концептуальных схем носителей языка. Эпистемологически сама возможность реального употребления языка предстает при этом обнаружением собственно полисубъектности, необходимой для возможности интерсубъективной верификации. Такой подход позволяет избежать традиционно адресуемого релятивизму упрека в бессодержательности, недостаточном представлении референциальных оснований. Онтологический статус общей для всех носителей языка области согласования их индивидуальных картин мира оказывается при этом открытым для точного анализа и прояснения.
Редукционистские эпистемологические программы, пытающиеся вывести значение фактуальных предложений в терминах "наблюдаемых", обнаруживаемых логических последовательностей оказываются, с такой точки зрения, беспредметными. Для прояснения представлений о конвенциональности значения в естественных языках это означает следующее.
Возможность одновременного наличия нескольких конфликтующих версий мира не отменяет и не уменьшает их истинностного значения (для разных концептуальных схем). Аналогичным образом признание относительности истинности языкового выражения не отрицает необходимости выявления четких критериев его правильности, в качестве которых могут выступать критерии адекватности правилам конструктивной системы. Это означает, что признание конвенциональности значения не подразумевает с необходимостью признание его произвольности.
Итак, если утверждение истинно, а описание или представление правильно, не "само по себе-для-мира", а для конструктивной системы, критериям адекватности которой оно соответствует, то в таком случае можно предположить, что отсылка (референция) к "миру" имеет смысл и может служить для построения адекватной теории значения только в том случае, если она релятивизуется к системе описания. Поскольку в этом отношении установление связи между знаком и его референтом является источником семантических правил, постольку оно может быть признана внеязыковым детерминативом (стабилизатором) значения. Поскольку, далее, пределы взаимного согласования индивидуальных концептуальных схем (которые очевидно могут быть рассмотрены как конструктивные системы ментальных репрезентаций) устанавливаются их отношением к внеязыковому миру, через каковое отношение (в частности, референцию) осуществляется обозначение языковыми выражениями элементов внеязыкового мира, постольку установление отношения обозначения выступает внешним динамическим стабилизатором значения. Динамическим же он предстает в первую очередь потому, что способность знака служить источником факта наличия предмета обозначения является, по-видимому, единственным удовлетворительным внеязыковым стабилизатором, соответствующим внутриязыковым стабилизаторам значений речи в смысле, описанном в 1.4.2, т.е. понимаемым как синтагматические отношения в языке в той степени, в которой они представляют правила функционирования языка (значение как результат некоторого процесса).
3.2.3 СТАБИЛИЗАТОРЫ ЗНАЧЕНИЯ В КОНСТРУКТИВНЫХ МОДЕЛЯХ ЯЗЫКА
Развитие современной аналитической философии - и не только той ее части, которая питается интуициями позднего Витгенштейна - оказывается связанным с внедрением в концептуальный аппарат науки представления о том, что динамические категории - какова бы ни была их онтология - могут рассматриваться как семантические объекты sui generis. Однако от такого внедрения до создания процедурно-семантических теорий, способных усилить описание семантических свойств языковых выражений, т. е. внести вклад в лингвистическую семантику, пролегает значительная дистанция, обусловленная прежде всего слишком высокой степенью абстрактности, присущей философскому варианту процессуальной семантики. Так, влияние концепции значения как употребления, признающей за динамическими категориями семантический статус и наделяющей их социально-бихевиоральной онтологией, на лингвистическую семантику оказалось в основном опосредованным теорией речевых актов36 - так же, как опосредованным теорией искусственного интеллекта и когнитивной наукой стало влияние идей Г. Райла о противопоставлении "знаний ЧТО" и "знаний КАК"37. Не меньшая степень удаленности от специальных теорий языка свойственна и герменевтической традиции, в рамках которой был разработан целый комплекс процедур, ведущих к так называемому разрыву герменевтического круга. Понимание в этом случае становится активным процессом, требующим от интерпретатора использования определенных операций, которые обеспечивают вхождение в понятийный мир текста (установка на активное понимание реализуется, например, в рекомендации искать вопросы, содержащиеся в тексте, и отвечать на них, используя достигнутый уровень понимания38).
Однако, разумеется, не только указанные философские интенции могут быть рассмотрены как использующие динамические категории. Вообще говоря, поскольку семантика есть учение о значимой стороне языковых выражений, в рамках которого делаются утверждения об устройстве этой последней, постольку процедурно-семантическими являются любые подобного рода утверждения, содержащие апелляцию к процедурам, процессам, преобразованиям, инструкциям и другим динамическим категориям39. Очевидно, однако, что в силу разнообразия как представлений о том, какие вообще утверждения могут делаться в семантике (например, при "сильном" и "слабом" понимания последней), так и способов апелляции к динамическим категориям в составе этих утверждений процедурно-семантические построения оказываются чрезвычайно разнообразными.
Большинство исследователей, высказывавшихся о процедурной (процессуальной) семантике в общем плане, констатировали значительную неоднородность теоретических построений, ассоциирующихся с идеей динамического описания. Т. Виноград писал о том, что термин "процедурная семантика" употреблялся "в самых разных смыслах, не всегда совместимых и не всегда понятных"40. Здесь следует учитывать прежде всего способ апелляции к динамическим категориям - признается ли за ними семантический статус. Использование этого параметра представляется принципиальным: хотя с идеей процедурного описания семантики и, шире, с принципом динамического описания языка ассоциируется множество различных концепций, собственно процедурными можно, вероятно, считать лишь те из них, в которых динамическим категориям признаются семантическими объектами (а не, скажем, внеположенными семантическим объектам преобразованиями). Теории этого последнего вида могут различаться, далее, по тому, какую конкретную онтологию они приписывают динамическим категориям: социально-бихевиоральную, абстрактно-ментальную (понятийную), когнитивно-психологическую, нейрофизиологическую, программно-алгоритмическую, метаязыковую и т.д. Очевидно, что этот набор онтологий в значительной мере коррелирует с набором ответов на центральный вопрос "сильных" семантик: что есть значение?
Вполне разработанный, но не получивший сколько-нибудь заметного отклика в лингвистической литературе вариант процедурно-семантических построений, приписывающий статус семантических объектов динамическим категориям с абстрактно-ментальной онтологией, был представлен в 60 - 70-е годы в отечественной семиотике41. Согласно этому подходу, содержание и понимание текста являются двумя сторонами одного и того же явления. Для экспликации этого тезиса было предложено не вполне стандартно используемое понятие "тезаурус", трактуемое как "действующая личность... выступающая как индивидуально-общественная модель среды"42. Понимание заключается в том, что под воздействием языкового выражения в тезаурусе происходят некоторые изменения - появление новых и/или исчезновение старых элементов и/или связей.
Подобная абстрактность радикальным образом преодолевалась в процедурно-семантических построениях, предложенных в начале 70-х годов в исследованиях по искусственному интеллекту (ИИ), где и возник сам термин "процедурная семантика", принадлежащий У. Вудсу. Согласно предложенным здесь представлениям, мы не только должны рассматривать производство и понимание естественно-языковыми высказываний как процессы, описываемые в алгоритмических терминах, но сами наши высказывания следует считать частями программ, результатом которых является изменение бихевиоральных предрасположений других людей. Естественно-языковым высказываниям в качестве их семантики сопоставляются алгоритмические процедуры-предписания. В условиях ограниченных предметных областей систем ИИ (например, в модели мира BLOCKS, на которой была задана программа SHRDLU Т. Винограда43) тезис "высказывания суть программы" оказался практически осуществимым, тем более, что сам мир BLOCKS и ряда других ИИ-систем начала 70-х годов (скажем, моделирующих понимание высказываний по поводу игры в "крестики-нолики" или приготовления бутербродов) был преимущественно акциональным.
Однако система, в которой вся сколько-нибудь неэлементарная семантика задается специализированными и детализованными процедурами, оказывается чрезвычайно чувствительной к изменению предметной области в том смысле, что смена ее приводит практически к необходимости радикальной переделки системы. Такого рода соображения, соответствующие принципиальной ценностной установке современного ИИ на "нечерноту ящика", привели во второй половине 70-х начале 80-х годов к формированию когнитивного варианта процедурной семантики, возникновение которого следует рассматривать в контексте формирования когнитивной науки как теоретической составляющей ИИ44. Центральным для когнитивистики помимо категории знания является понятие когнитивной системы и операций в ней. Таковые операции и получают статус семантических объектов в когнитивном варианте процедурной семантики, в результате формирования которого, во-первых, возникли предпосылки для построения процедурно-семантических описаний промежуточной степени абстрактности, а во-вторых, сложилось представление о так называемой декларативно-процедурной контроверзе, т.е. о взаимодополнительности семантических описаний в статических и динамических терминах.
Формированию лингвистического варианта процедурной семантики способствовало несколько стимулов. С одной стороны, это восходящее к Гумбольдту представление об изучении языка как деятельности; следование этому принципу в семантике предполагает описание ее в терминах понимания. Но кроме того, по словам Й. Уилкса,
вся процедурная семантика - это начинание, имеющее целью построить нереферентную семантику45.
Следует, вероятно, заметить, что построение нереферентной семантики вряд ли может являться самодостаточной целью. Неудовлетворительность традиционной референтной семантики связана с невозможностью идентификации в референциально непрозрачных контекстах, но для решения этой задачи не обязательно отказываться от привлечения понятия референции для объяснения природы значения. Ряд расширенных теорий референции предлагают варианты решения с помощью различных концептуальных средств ( 3.1.2 - 3.1.3); эти варианты могут быть признаны удовлетворительными или нет, но вряд ли может быть предложен удовлетворительный аргумент против собственно привлечения понятия референции для объяснения природы значения (разумеется, такое объяснение не обязано сводиться исключительно к теории референции). Уилкс не приводит соображений, по которым процедурная семантика исключала бы возможность рассмотрения процессуально заданного значения как указания на предмет обозначения. Однако такой подход, видимо, разделяется одним из наиболее отчетливо "динамических" начинаний в специальных теориях языка за последние десятилетия: это многоуровневые модели языка, известные лингвистике с 50-х годов - сменяющие друг друга версии трансформационной порождающей грамматики, стратификационная грамматика, порождающая семантика и ее развития, модель "смысл - текст" и др.
Сильной стороной порождающей грамматики можно как представляется, считать не столько ту конкретную форму, которую она приобрела при попытке исчислить все трансформации, необходимые для перехода от тех или иных глубинных структур к структуре поверхностной, сколько саму ориентацию на абстрактный процесс, связывающий эти структуры и описываемый в виде отдельных формальных операций, осуществление которых шаг за шагом приводит к желаемым семантическим последствиям. Именно в этом состоит, в частности, общелингвистический смысл новой грамматической теории, независимой от целей логической формализации. Главной особенностью такого представления оказывается опора на понятие трансформации в трансформационно-порождающей грамматике и на понятие аппликации - в аппликативной, представляющих собой не что иное, как формальные операции, необходимые для преобразования единиц одного уровня (глубинного) в единицы другого (поверхностного) и соответствующие в каждом отдельном случае применению одной из таких операций, или же деривационных шагов. Список таких возможных операций в общем соответствует тому, что описывалось в традиционной грамматике под названием "грамматических способов выражения значений".
Для содержательной постановки задач грамматики достаточно предположить лишь частичное знание предложений и непредложений. Это значит, что в рамках данного рассмотрения мы можем допустить, что некоторые последовательности фонем суть определенно предложения и что другие последовательности являются определенно непредложениями. Во многих промежуточных случаях мы должны быть готовы предоставить самой грамматике решать вопрос о грамматической правильности предложения, если грамматика построена простейшим образом так, что в нее включаются несомненные предложения и исключаются несомненные непредложения. Это - обычная черта логического анализа понятий*. Определенное число ясных случаев предоставляет нам, таким образом, критерий адекватности, пригодный для любой конкретной грамматики. Для одного языка, взятого в изоляции, этот критерий весьма слаб, поскольку ясные случаи могут быть удовлетворительно истолкованы разными грамматиками. Однако этот критерий может превратиться в весьма сильное условие, если мы будем настаивать на том, чтобы ясные случаи удовлетворительно истолковывались для любого языка посредством грамматик, каждая из которых построена по одному и тому же методу. Это значит, что каждая грамматика должна соотноситься с конечной совокупностью наблюденных предложений описываемого ею языка так, как это предусмотрено заранее данной лингвистической теорией. Таким путем мы получаем весьма сильный критерий адекватности для лингвистической теории, претендующей на общее объяснение понятия "грамматически правильного предложения" через понятие "наблюденного предложения", а также для множества грамматик, построенных в соответствии с этой теорией46.
Мы видим здесь, как конструктивная теория стремится продемонстрировать совокупность взаимоотношений между различными частями концептуального аппарата. Ранний вариант трансформационной грамматики включал только такой механизм, который мог определить тождество и различие в значении сравниваемых предложений, но не давал ответа ни на вопрос о том, как соотносится смысл высказывания с синтаксической структурой предложения, ни на вопрос о том, что понимается под смысловым представлением предложения и на каком этапе порождающего процесса оно формируется. Поэтому создание новых вариантов порождающей грамматики было связано именно с попыткой разобраться в указанных проблемах.
Так называемая стандартная теория заключалась в том, что смысл предложения полностью задается его глубинной структурой и что, таким образом, трансформации не влияют на смысл предложения. Однако несоответствие этой теории многочисленным фактам привело к ее модификации в рамках расширенной стандартной теории, расширившей сферу действия семантического компонента и признавшей тот факт, что семантические правила интерпретации синтаксических структур эффективны на всем протяжении трансформационных циклов от глубинной структуры до поверхностной: глубинная структура задает основной, инвариантный смысл предложения, но последний все время обогащается на пути к поверхностной структуре. Некоторые ученики Хомского отказались, далее, и от этой теории, выдвинув положение о том, что резких границ между синтаксическим и семантическим компонентами грамматики не существует и что базовый компонент грамматики порождает непосредственно семантико-синтаксические представления предложения. Таким образом, если для представителей расширенной версии порождающей грамматики синтаксические структуры и трансформации должны постоянно подвергаться семантической интерпретации (отсюда ее название - интерпретативная грамматика), то для представителей порождающей семантики (эту теорию иногда называют также гомогенной, ибо она предусматривает в качестве гомогенных объектов своего исследования синтаксические структуры и синтаксические правила) семантических представлений отдельно от синтаксических не существует.
Характеризуя указанные различия, Хомский утверждает, что их можно сформулировать в виде противопоставления в направлении порождающего процесса, который представителями расширенной стандартной теории изображается как направленный от синтаксиса к семантике, но для представителей порождающей семантики - как направленный от семантики к синтаксису47.
Естественно, что понятия синтеза, порождения, развертывания и т. п., чтобы быть понятиями, адекватно отражающими процесс деривации, не должны отождествляться ни с линейными способами разворачивания высказываний в акте речи, ни с буквальным "расширением", единицы, принимаемой за исходную. Формирование единиц в языке - чрезвычайно сложный процесс, не сводимый к буквально понимаемому линейному связыванию единиц. Так, новые единицы номинации типа газ или кварк возникают в акте словотворчества холистически48. Производные и сложные слова могут возникать на базе мотивирующего их синтаксического высказывания путем "свертывания", а не "развертывания" структур. Процессуальное представление языковых данных и оказывается эффективным в той мере, в какой при таком представлении удается избежать механистического отражения нелинейного опыта и, напротив, описать его передачу в виде серии последовательно протекающих процессов конструирования одних единиц на основе других. Именно поэтому понятия порождения и деривации должны не совпадать с понятием линейного синтеза и учитывать иные, нелинейные типы зависимостей.
В этой связи снижается важность противопоставления аналитических процедур и собственно конструктивных, т.е. процедур синтеза. Ситуация здесь подобна "парадоксу анализа": приступая к решению задач синтеза, исследователь уже непременно каким-то образом знает всю описываемую совокупность объектов, т. е. будущий результат процедур синтеза. Чтобы осуществить синтез, надо располагать некоторым (в определнном отношении исчерпывающем) знанием о конструируемом, т.е. синтезируемом объекте. Процедуры анализа и синтеза могут поэтому рассматриваться как две стороны единого процесса: какие бы из них ни преобладали в представлении данных, в их исследовании они всегда совмещены.
Реальный механизм производства речи, описать который мы стремимся, существует, по-видимому, не столько для того, чтобы определить все множество правильно построенных фраз, сколько для того, чтобы каждый раз построить (соответственно проанализировать) языковое выражение для заданного факта внешнего мира49.
Так, представление данных в виде поэтапно синтезируемых последовательностей вовсе не означает, что и ход их познания исследователем был аналогичным. Совершенно так же принятый в работах представителей трансформационной грамматики стиль изложения достаточно стандартен: привести несколько синтаксических конструкций, дать им содержательное истолкование, приписать им определенную структурную характеристику или формулу, раскрывающую иерархию входящих в них единиц и т. д. Ясно, однако, что подобная процедура аналогична аналитическому подходу (подробно разработанному, например, в морфологии), когда в качестве отправного момента исследования берется некая последовательность, а в качестве его задачи выступает членение этой последовательности на составные части и установление формально-смысловых соответствий между ними. От генеративной же грамматики как таковой, т. е. как определенной модели описания, требуется другое: представить правило порождения объектов, называемых "правильными предложениями", из более простых объектов, которые используются здесь при изображении исходного, глубинного уровня деривации. В противном случае тезис о языке как о порождающем устройстве теряет свою силу.
В аппликативной грамматике синтез форм понимается буквально; он и описывается как образование более крупных единиц из более мелких. В порождающих грамматиках процессуальному представлению подвергаются, собственно, иные процессы: превращение единицы одного уровня в другую, правила "перевода" с одного символического языка на другой. Не случайно многие правила в моделях рассматриваемого типа получали название "правил переписи". Ни в той, ни в другой модели не остается, однако, места для исследования отношений, возникающих между порожденными высказываниями, а также существующих между говорящим, его предыдущим опытом, ситуацией речи и прочими грамматическими факторами, в значительной мере предопределяющими выбор речевых средств, моменты тематизации тех или иных частей предложения, а также организацию целостного текста. Все, что выходит за рамки синтеза, не получает специального освещения. Так, в аппликативной грамматике изучают отношения внутри одного словообразовательного гнезда, которое выступает как определенная схема порождения производных слов от одного корня на разных ступенях деривации (т. е. при применении разного количества деривационных шагов), однако эта модель описания пока не дает возможности для истолкования семантики получающихся единиц. Вне ее компетенции остаются также отношения, связывающие разные способы словообразования или существующие между единицами одного словообразовательного ряда или единицами, образованными в одной точке гнезда и т. п. Аналогичным образом порождающая грамматика занимается изолированными предложениями, но не их связями в реальном связном дискурсе.
Приписываемый этим моделям динамизм непосредственно связан с их многоуровневым устройством: правила межуровневого перехода в них столь же важны, как и наборы иерархизованных статических репрезентаций. Тем не менее семантика в этих моделях признается воплощенной именно в таких репрезентациях, т. е. за динамическими категориями - правилами - не признается семантического статуса, и весьма показательно, что к трансформационной грамматике предъявляют претензию в том, что использование в ней динамических терминов - таких, как "понимание", "порождение" и т. д. лишь дезориентирует читателя50.
Таким образом, в методологии теорий языка можно, вообще говоря, выделить три уровня, на которых отчетливо релевантны разграничения по принципу учета динамики. Во-первых, это введенная Соссюром оппозиция синхрония/диахрония. Но и синхроническое описание может быть динамическим, если оно рассматривает единицы языка как результат действия языковых процессов. В свою очередь, синхронические динамические описания могут быть разделены в зависимости от того, играют ли в них динамические категории собственно семантическую роль.
Статическое описание
Динамическое описание
Учет исторических изменений
Синхроническое описание
Диахроническое описание
Учет действия языковых процессов
Структурная лингвистика
Конструктивное направление в лингвистике
Учет семантического статуса динамических категорий
Трансформационные семантики
Процедурные семантики
Разработка принципов процедурного описания в лингвистике составляет содержание еще одного начинания (правая нижняя ячейка в таблице), вызванного задачей описания языковых объектов с сущностно процедурной семантикой например, коммуникативных категорий.
Коммуникативные значения представляют собой не термины или предикаты, а определенные инструкции. ... Знаки несут не сообщение о действительности, а сообщение о сообщении (то есть о способе понимания сообщения51.
Лингвистические процедурно-семантические построения могут приписывать динамическим категориям семантический статус с большей или меньшей степенью решительности, однако он всегда будет носить выраженно метаязыковой характер. По классическому определению Р. Якобсона, единственным исследовательским приемом лингвистики вообще и лингвистической семантики в частности является перевод выражений языка-объекта в выражения метаязыка52. Другими словами, право динамических категорий считаться метаязыком с лингвистической точки зрения несомненно; что касается валидности этого метаязыка, то она подлежит обоснованию совместными усилиями всего комплекса когнитивных наук.
Подобные лингвистические теории усваивают методологические принципы конструктивистской эпистемологии: отклонение понятия "данного", отказ от проведения различия между восприятием и осмыслением (и, следовательно, от всех такого рода подходов к дихотомии наблюдения/теории для науки), отказ от априорности в пользу последовательности обоснования; акцент на прагматических соображениях в выборе теории и т.д.
Методологические особенности процедурного подхода в лингвистической семантике отчетливо сформулировал Т. Виноград.
Во многих дискуссиях от процессов переработки информации было принято отмежевываться на том основании, что они слишком переплетены с экстралингвистикой и не принадлежат приемлемому для лингвистической теории уровню идеализации. Две проблемы смешивались в подобного рода характеристиках: идеализация и процедурное описание. Очевидно, что в лингвистике, как и в любой другой науке, мы осуществляем идеализацию, дабы изучать основные явления без помехи со стороны второстепенных. (...). Другая проблема - это выяснение того, как лучше может быть понято то или иное явление: в терминах непроцедурной характеристики его результатов или же в терминах формальной характеристики связанных с ним процессов53.
Из сказанного выше следует, что проблемы выбора уровня идеализации имеют два тривиальных решения: одно реализуется в системах ИИ, другое - в логико-философских концепциях. Очевидно, что ни одно из этих решений не является достаточным с лингвистической точки зрения. Реально существующие варианты процедурной лингвистической семантики строят семантическое описание на некотором промежуточном уровне идеализации, учитывая и процедурный, и декларативный принципы. Основное положение здесь следующее: процесс есть смена состояний, и чем "плавнее" сменяются состояния, тем более процесс является процессом.
Как при декларативном (теоретико-модельном), так и при процедурном задании семантика выражения, вообще говоря, определяется переходом модели мира как части когнитивной системы из начального состояния Sinit в конечное состояние Sfin54. Oднако при декларативном задании учитываетcя лишь результат перехода, т. е. Sfin, а при процедурном - также и промежуточные состояния S1 (Sinit+1), S2, S3 ... Si, Sj ... Sfin-1. Переход между соседними состояниями Si и Sj принципиально являет собой тот же переход от Sinit к Sfin, и, в свою очередь, может быть расчленен на промежуточные шаги, потенциально до бесконечности. Чем больше степень дробности, тем в большей степени семантика определяется процедурой перехода и тем более состояния модели мира "растворяются" в инструкциях по их изменению. На каждом принятом уровне дробности операция перехода от Si к Sj синтагматически элементарна; противопоставление декларативного и процедурного способов задания семантики имеет смысл лишь постольку, поскольку при уменьшении шага Si > Sj сокращается парадигматическая сложность операций: они определяются на все меньшем числе пар состояний моделей мира, и соответственно необходимое для понимания количество "модельных" знаний уменьшается. Рассмотрение интерпретации как процедуры или процедуры как интерпретации означает переход к большему или меньшему уровню дробности соответственно.
Установление степени дробности членения мира в модели (и, соответственно, установление уровня идеализации процедурно-семантических описаний) предстает решением вопроса о "базовых примитивах" системы, ее "внелогических основах". Оно достигается в процедурных моделях путем привлечения ряда абстракций. Например, сведения об исходном состоянии модели мира могут признаваться включаемыми в процедурное описание только тогда и лишь постольку, когда и поскольку на них имеется эксплицитное указание в семантически характеризуемом языковом выражении. (При последовательно декларативном подходе такая абстракция, вообще говоря, абсолютна: семантическое представление языкового выражения определяется самим этим выражением и, в идеале, ничем более. Однако невозможно при анализе естественно-языкового выражения полностью отвлечься от обстоятельств его употребления).
Другая абстракция состоит в том, что при переходе от Sinit к Sfin под влиянием языкового выражения е можно выделить состояние Slit, отличающееся от Sinit тем, что модель мира, перейдя в Slit, пополняется моделью ситуации, непосредственно закодированной в е и определяющей тем самым буквальный смысл е. Прочие изменения, переводящие Sinit в Slit, считается возможным учитывать отдельно, т. е. достижение состояния Slit рассматривается как завершение некоторого вычленимого этапа понимания. Еще один подход предполагает, что понимание языкового выражения заключается в построении ментального образа описываемого этим выражением фрагмента внешнего мира и последующей интеграции этого образа в модель мира. При этом механизмы, ответственные за построение и интеграцию, относительно автономны, и вклад каждого из ник в процесс понимания определяется помимо прочих причин природой понимаемого выражения55.
Легко видеть, что перечисленные абстракции являются достаточно сильными и в совокупности представляют собой весьма радикальную уступку репрезентационизму. Они, однако, позволяют сохранить процедурную форму семантических интерпретаций, обеспечивая одновременно возможность формулировать их на приемлемом для науки о языке уровне идеализации.
Представление о "данном" в опыте здесь фактически отклонено наряду с любым возможным требованием эпистемологического приоритета "внелогической основы" конструктивной системы. В самом деле, подобные требования могут быть рассмотрены в рамках традиционной "догмы эмпиризма", полагающей, что все знание может быть выстроено на основе некоторых перцептуальных образований, метафизически предшествующих любой концептуализации; однако вопрос о самом существовании таких образований нельзя не признать дискуссионным. В терминологии Лакатоша такая позиция может быть названа "активистской": согласно ней, разум активен в восприятии на всех уровнях; не существует вообще такой вещи как неструктурированные, абсолютно непосредственные сенсорные "данные", свободные от классификации. С такой точки зрения, все восприятие определено выбором и классификацией, в свою очередь сформированными совокупностью унаследованных и приобретенных различными путями ограничений и преференций; даже феноменальные утверждения, подразумевающие описание наименее опосредованных ощущений, не свободны от подобных формообразующих влияний.
Таким образом, традиционные эпистемологические вопросы, связанные с "данностью" и поиском предельных оснований знания, не исчезают в конструктивном построении бесследно, но заменяются другими, более специальными вопросами отношений между царствами абстрактного и конкретного. Такие отношения предстают определяющими для нашей концептуальной схемы, поскольку они характеризуют ее феноменальность как область ее определения. Вопрос же о составных частях или категориях "действительности" имеет смысл в рассмотренных нами системах лишь в тех случаях, когда он релятивизуется к "способу рассмотрения" ("way of construing") референции.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Сущность творческого начала в языке Гумбольдт связывал с тем, что язык обладает способностью посредством ограниченного, а потому и исчислимого количества языковых средств создавать безграничное, неисчислимое множество предложений. Однако первая часть указанного утверждения достаточно спорна: из истории языков хорошо известно, что при необходимости они всегда создают новые средства выражения значений и что инвентарь лингвистических средств на всех уровнях языкового строения, в том числе и на синтаксическом, не остается без изменений. Исчисление же трансформаций, как и мысль о возможности такого исчисления, создают иллюзию тавтологичности языка - его бесконечной синонимии, а множество языковых единиц в таком случае как бы превращается лишь в варианты какого-то общего смысла. Поэтому, возможно, динамическое представление языка оказывается неполным (и, вероятно, существенно ущербным) без постановки вопроса о том, каким образом вновь употребляемые языковые выражения могут существовать в качестве таковых. В том аспекте рассмотрения, о котором идет речь, этот вопрос может быть конкретизован так:
каким образом языковые выражения могут выполнять свои задачи, участвовать в процессе функционирования языка?
- и, далее:
каким образом языковые выражения могут указывать на внешние языку референты?
Анализ вариантов модификации теорий референции показывает, что в целом им не удается выполнить поставленную задачу - обеспечить экстенсионально корректное указание в интенсиональных контекстах. Причина этого, возможно, заключается в том, что таким теориям не удается преодолеть принципиальную паллиативность в определении онтологического статуса отношения между знаком и обозначаемым им предметом. Ограничение произвольности этого отношения с помощью "жестких десигнаторов", "идентифицирующих дескрипций" и т.д. лишь вводит дополнительный уровень фиксации, но ничего не говорит о том, какие именно свойства знака позволяют ему выполнять свою функцию обозначения - и тем самым поддерживать стабильность, о которой идет речь. В то же время такие свойства несомненно онтологически значимы, поскольку именно благодаря им знак является собой как таковым.
Для более широкого взгляда на возможный онтологический статус отношения между знаком и обозначаемым может оказаться целесообразным сделать еще один шаг в этом направлении и отказаться от представлений о таком отношении как об описываемом корреспондентной теорией истины, использующей абстракцию абсолютной (универсальной) истины. Последняя может быть заменена релятивистской: "истинно-относительно-W", где W - концептуальная схема, т.е. индивидуальная картина мира, образуемая системой ментальных репрезентаций. Понятие о языковой конвенции в этом случае предстает степенью интерсубъективной проверяемости индивидуальной концептуальной схемы. Но поскольку могут существовать достаточно радикально различающиеся между собой концептуальные схемы, постольку сами формы фактуальности могут позволять действительности быть структурируемой различными способами.
В качестве такого шага могут рассматриваться конструктивные модели языка, в которых последовательное развитие идей концептуального структурирования привело к полаганию отношения референции отношением интендирования знаком своего референта. С такой точки зрения, сам избранный для каждой знаковой системы способ идентификации индивидов порождает тот факт, что индивиды имеются в наличии, и определяет, каких и сколько индивидов мы обнаруживаем. Отсылка (референция) к "миру" имеет смысл только в том случае, если она релятивизуется к системе описания. Поскольку в этом отношении установление связи между знаком и его референтом является источником семантических правил, постольку оно может быть признано внеязыковым стабилизатором значения. Способность знака служить источником факта наличия объекта обозначения является, по-видимому, единственным удовлетворительным внеязыковым стабилизатором, соответствующим внутриязыковым динамическим стабилизаторам значения.
Возможность одновременного наличия нескольких конфликтующих версий мира не отменяет и не уменьшает их истинностного значения (для разных концептуальных схем). Аналогичным образом признание относительности истинности языкового выражения не отрицает необходимости выявления четких критериев его правильности, в качестве которых могут выступать критерии адекватности правилам конструктивной системы. Это согласуется с выводом о том, что признание конвенциональности значения не подразумевает с необходимостью признание его произвольности.
Если мы обратимся теперь к исходному вопросу исследования - какие факторы обеспечивают неизменность употребления языковых знаков в одном и том же значении и каково соотношение этих факторов, - то мы обнаруживаем следующую типологию стабилизаторов значения.
Внутренние
Внешние
Статические
Композициональность и контекстуальная зависимость значений
Конвенция
Динамические
Порождение знака (деривация)
Установление связи между знаком и его референтом
Правый столбец отвечает на предварительный вопрос - какие факторы могут ограничивать произвольность отношения языкового знака к предмету внешнего языку мира? Проведенное исследование должно было показать, что для прояснения этого вопроса может оказаться существенным строить анализ в соответствии с факторами, релевантными в специальных теориях языка (левый столбец), которые могут быть представлены в статическо-динамической контроверзе.
Задача исследования выполнена в той мере, в какой изложение достигает этой цели.
Но задача исследования может быть - теперь - сформулирована и иначе. Изначально я стремился придерживаться аналитического способа философствования, принципиально исключающего из аргументации метафоры. Тем уместнее, вероятно, закончить метафорой.
Дело даже не в том, что на ответы нет вопросов: вопросы можно поставить, но этого оказывается недостаточно. Установление признаков, связей, любая категоризация сама по себе еще не приближает к языку.
Чтобы в самом деле прибавить нечто к пониманию основного текста, я могу, например, предположить, что и он может быть рассмотрен в качестве комментария, призванного прояснить понимание стихотворения Чеслава Милоша "Смысл".
- После смерти увижу подкладку мира.
Изнанку его за птицей, горой и закатом солнца.
Необходимо постичь и понять ее смысл.
Неверное на земле окажется верным здесь.
Непонятное станет понятным.
- А если изнанки мира нет и в помине?
Если дрозд на ветке - это вовсе не знак,
А только дрозд на ветке, если день и ночь,
Сменяя друг друга, в смысл не вникают,
И нет ничего на земле, кроме самой земли?
Если так оно и есть, то все же остается
Слово, разбуженное однажды бренными устами,
Которое мчится и мчится, гонец неустанный,
К межзвездным полям, в круговорот галактик,
И возражает, скликает, кричит1.
1 Степанов Ю.С. Методы и принципы современной лингвистики. М., 1975. С. 304.
2 Платон. Кратил. - Сочинения. Т. 1. М., 1968. С. 416.
3 Там же. С. 422.
4 Там же. С. 423.
5 Там же. С. 424.
6 Там же. С. 471.
7 Разумеется, аналитические теории являются не единственным видом философских теорий, заключающих об отношении обозначения, но, поскольку отправной точкой исследования выбран элемент методологии научной дисциплины, то корректнее будет, как представляется, придерживаться сциентистски ориентированного способа философствования.
8 Goodman N. On starmaking. - Synthese, 45 (1980). Рp. 211-215.
1 Комлев Н. Г. Семантическая аспектация языка. - В кн.: Язык и мышление. М., 1967.
2 Corder S. P. Introducing Applied Linguistics. Harmondsworth, 1977. P. 121.
3 Леонтьев А. А. Слово в речевой деятельности. М., 1965. С. 48.
4 Серебренников Б. А. О материалистическом подходе к явлениям языка. М., 1983. С. 28-29.
5 Ricken U. Grammaire et Philosophie au Sciecle des Lumieres. Lille, 1978. P. 29.
6 Пауль Г. Принципы истории языка. М., 1960.
7 Будагов Р.А. К проблеме устойчивых и подвижных элементов в лексике. М., 1951.
8 Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М., 1984. С. 80.
9 Потебня А. А. Мысль и язык. Харьков, 1913. С. 170.
10 Остхоф Г., Бругман К. Предисловие к книге "Морфологические исследования в области индоевропейских языков". - В кн.: Звегинцев В. А. (сост.) История языкознания XIX-XX веков в очерках и извлечениях. Ч. 1. М., 1964.
11 Хомский Н. Объяснительные модели в лингвистике. - В кн.: Математическая логика и ее применение. М., 1965. С. 467.
12 Степанов Ю. С. Основы общего языкознания. М., 1975. С. 244.
13 Chomsky N., Halle M. The Sound Pattern of English. N.Y., 1968. Р. 251.
14 Ajdukiewicz K. O zwiazkach skladniowych miedzy czlonami zdan oznajmujacych. - In: Ajdukiewicz K. Jezyk i poznanie. Vol. II. Warszawa, 1965. S. 344.
15 Степанов Ю. С. Основы общего языкознания. М., 1975. С. 218.
16 Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. - Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М., 1977. С. 52.
17 Там же.
18 Степанов Ю. С. Основы общего языкознания. С. 219.
19 Bolinger D. L. Generality, Gradience and the All-or-None. The Hague, 1961.
20 Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка. - В кн.: Новое в лингвистике. Вып. I. М., 1960. С. 348.
21 Кубрякова Е. С. Динамическое представление синхронной системы языка. В кн.: Степанов Ю. С. (ред.) Гипотеза в современной лингвистике. М., 1980. С. 217.
22 Хайдеггер М. Семинар в Ле Торе, 1969. - Вопросы философии №10, 1993. С. 123.
23 Блумфилд Л. Язык. М., 1968. С. 24-26, 561-562.
24 Буслаев Ф. И. О преподавании отечественного языка. М., 1941. С. 169.
25 Бодуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды по языкознанию. Т. 1. М., 1963. С. 349.
26 Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. С. 114.
27 Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. С. 115.
28 Там же. С. 123.
29 Кубрякова Е. С. Текст и синхронная реконструкция словообразовательного акта. - В кн.: Лингвистика текста. М., 1976. (Сб. научных трудов МГПИИЯ, вып. 103).
30 Spang-Hanssen H. Recent theories on the nature of the language sign. Copenhague, 1954. Р. 63 - 64.
31 Степанов Ю.С. Имена. Предикаты. Предложения. Семиологическая грамматика. М., 1987. С. 136.
32 Spang-Hanssen H. Recent Theories on the Nature of the Language Sign. Р. 14.
33 Шрейдер Ю. А. Логика знаковых систем (элементы семиотики). М., 1974; Степанов Ю. С. Семиотика. М., 1971.
34 Моррис Ч.У. Основания теории знаков. - Семиотика. М., 1983.
35 Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976. С. 125.
36 Там же. С. 126-128, 187.
37 Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. - Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М., 1977. С. 152-153.
38 Из заметок Соссюра к "Песни оНибелунгах". Цит. по: Starobinski J. Les mots sous les mots. Les anagrammes de F. de Saussure. P., 1971. P. 16.
39 Волошинов В. Н. Марксизм и философия языка: основные проблемы социологического метода в науке о языке. Л., 1929. С. 103.
40 Моррис Ч. У. Основания теории знаков. - В кн.: Семиотика. М., 1983. С. 39.
41 Пиотровский Р.Г. Инженерная лингвистика и теория языка. Л., 1979. С. 17-18.
42 Nauta D. The Meaning of Information. The Hague - P., 1972. P. 28, 33-35.
43 Пиотровский Р.Г., Бектаев К.Б., Пиотровская А.А. Математическая лингвистика. М., 1977. С. 5-7.
44 Church A. The Need for Abstract Entities in Semantic Analysis. Proceedings of the American Academy of Arts and Sciences, 1951 (80). P. 106.
45 Lewis D. Convention. Cambridge Mass., 1969. Р. 205.
46 Kung G. Ontology and the Logistic Analysis of Language. An Enquiry into the Contemporary View on Universals. Dordrecht, 1967. P. 4.
47 Френкель А., Бар-Хиллел И. Основания теории множеств. М., 1966. С. 364-379.
48 Клини С. Введение в метаматематику. М., 1957. С. 57.
49 Dummett M. Elements of Intuitionism. Ox., 1977.
50 Maenpaa P., Ranta A. Intuitionistic Categorial Grammar. - In: Papers from the 2nd Symposium on Logic and Language. Budapest, 1990. P. 302.
51 Петров В. В., Переверзев В. Н. Обработка языка и логика предикатов. Новосибирск, 1993.
52 Лекомцев Ю. К. Гипотеза и формальный язык описания. - В кн.: Степанов Ю. С. (ред.) Гипотеза в современной лингвистике. М., 1980. С. 143.
53 Palmer F. Semantics. A new outline. Cambridge Mass., 1976. P. 30.
54 Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи. - Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993. С. 43.
55 Мельчук И.А. Согласование, управление, конгруэнтность. - Вопросы языкознания, 1993, №5. С. 17-18.
56 Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. - Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М., 1977. С. 101.
57 Там же. С. 166.
58 Степанов Ю. С. Методы и принципы современной лингвистики. М., 1975. С. 303.
59 Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. С. 99.
60 Степанов Ю. С. Методы и принципы современной лингвистики. С. 304.
61 Davidson D. Truth and Meaning. - Synthese, 17 (1967). Pp. 304-323.
62 Amsterdamski St., Atlan H. et al. La querelle du d(terminisme. Philosophie de la science aujourd'hui. Textе reuni par Pomian Krz. P., 1990.
63 Jakobson R. Selected Writings. V.II: Word and Language. The Hague Paris, 1971. Pp. 274 - 275, 345, 565.
64 Якобсон Р. В поисках сущности языка. - В кн.: Семиотика. М., 1983. С. 104.
65 Степанов Ю. С. Семиотика. М., 1971. С. 82.
66 Кубрякова Е. С. Возвращаясь к определению знака. - Вопросы языкознания, 1993, №4. С. 22.
67 Якобсон Р. В поисках сущности языка. С. 103.
68 Лебедев М. В. О метаязыковом статусе концепции "значение как употребление". - Материалы XI Международной конференции по логике, методологии и философии науки. М. - Обнинск, 1995. Т. 5. С. 64-65.
69 Ogden C., Richards I. The Meaning of Meaning. L., 1923. P. 11.
70 Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. М., 1958. Т. 1. С. 41-42.
1 Потебня А. А. Психология поэтического и прозаического мышления. - В кн.: Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. М., 1958. Т. 1. С. 110.
2 Quine W. V. Two Dogmas of Empiricism. - In: Quine W. V. From a Logical Point of View. Cambridge Mass., 1953. 2nd ed. Cambridge Mass., 1961; Quine W. V. Word and Object. Cambridge Mass. - N.Y., 1960.
3 Ajdukiewicz K. O zwiazkach skladniowych miedzy czlonami zdan oznajmujacych. - In: Ajdukiewicz K. Jezyk i poznanie. Vol. II. Warszawa, 1965. S. 344.
4 Ajdukiewicz K. Jezyk i znaczenie. - In: Ajdukiewicz K. Jezyk i poznanie. T. I. Warszawa. 1960. S. 175.
5 Ibid. S. 215.
6 Уорф Б. Л.. Наука и языкознание. - В кн.: Новое в лингвистике. Вып. 1. М., 1960. С. 175.
7 Второй прецедент создан языковым сообществом, локализованным в границах государства Израиль. Поскольку общественный договор был заключен о том же самом языке - иврите, то формально эта конвенция может быть рассмотрена как возобновление прежней.
8 Последнее, впрочем, также может быть оспорено. Можно дать обет молчания, но нельзя запретить себе понимать речь других людей.
9 Дэвидсон Д. Общение и конвенциональность. - В кн.: Горский Д. П., Петров В. В. (ред.) Философия. Логика. Язык. М., 1987. C. 214. (Davidson D. Communication and Convention. - Synthese, 59, 1984.)
10 Там же. С. 221.
11 Там же. С. 232-233.
12 Dummett M. Frege: Philosophy of Language. L., 1973. P. 298.
13 Quine W. V. Carnap and Logical Truth. - In: Schlipp P. A. (ed.) The Philosophy of Rudolf Carnap. LaSalle, 1963. Р. 406.
14 Дэвидсон Д. Об идее концептуальной схемы. - В кн.: Грязнов А. Ф. (cост.) Аналитическая философия: избранные тексты. М., 1993. С. 155-156. (Davidson D. On the Very Idea of Conceptual Scheme. - Proceedings and Аddresses of the American Philosophical Association. V. 47, 1974.)
15 Kripke S. Is There a Problem about Substitutional Quantification? In: Evans G., McDowell J. (eds.) Truth and Meaning. Ox., 1976. P. 325.
16 Tarski A. The Concept of Truth in Formalized Languages. - In: Tarski A. Logic, Semantics, Metamatematics. Ox., 1956.
17 Блинов А.Л. Семантика и теория игр. Новосибирск, 1983. С. 26.
18 Davidson D. In Defence of Convention T. - In: Leblanc H. (ed.) Truth, Syntax and Meaning. Amsterdam, 1975. Р. 84.
19 Lebedev M., Tchernyak A. Functional Bounds of Convention. Proceedings of the 2nd European Congress of Analytic Philosophy. Leeds, 1996.
20 Хилл Т. И. Современные теории познания. М., 1965. С. 435. (Hill T. E. Contemporary Theories of Knowledge. N.Y., 1961.)
21 Quine W. V. Two Dogmas of Empiricism. Рр. 22-24.
22 Ibid. Р. 30.
23 Ibid. Р. 32.
24 Lewis D. Convention. Cambridge Mass., 1969.
25 Ibid. P. 203-204.
26 Quine W. V. Two Dogmas of Empiricism. Рр. 35-36.
27 Lewis D. Convention. P. 208.
28 LePore E., Loewer B. Dual Aspect Semantics. - In: LePore Е. (ed.) New Directions in Semantics. L., 1987. Рр. 83-112.
29 Ibid. P. 104.
30 Ibid. P. 106.
31 Davidson D. Truth and Meaning. - Synthese, 17 (1967). Pp.304-323.
32 Davidson D. Radical Interpretation. - Dialectica, 27 (1973). Pp. 313-327.
33 Дэвидсон Д. Общение и конвенциональность. С. 229.
34 Дэвидсон Д. Об идее концептуальной схемы. С. 148-149.
35 Сепир Э. Грамматист и его язык. - Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993. С. 248-258.
36 Sapir E. Conceptual Categories in Primitive Languages. - Science, 1931. Vol. 74. P. 578.
37 Уорф Б. Л. Наука и языкознание. - В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I. М., 1960. С. 174 - 175.
38 Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. - В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I. С. 168.
39 Уорф Б. Л. Наука и языкознание. С. 170.
40 Уорф Б. Л. Наука и языкознание. С. 177.
41 Уорф Б. Л. Лингвистика и логика. - В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I. С. 187.
42 Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. - В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I.
43 Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. С. 142.
44 Там же. С. 154.
45 Васильев С. А. Философский анализ гипотезы лингвистической относительности. Киев, 1974. С. 25.
46 Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи. - Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. С. 116.
47 Апресян Ю. Д. Идеи и методы современной структурной лингвистики. М., 1966. С. 105-106.
48 Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи. С. 97.
49 Сепир Э. Аномальные речевые приемы в нутка. - Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. С. 437-454.
50 Hoijer H. Cultural Implication of Some Navaho Linguistic Categories. Language, v.27, #2, 1951.
51 Уорф Б. Л. Наука и языкознание. С. 177.
52 Nida E. Language Structure and Translation. Stanford, 1975. Pp. 185-188.
53 Блэк М. Лингвистическая относительность (теоретические воззрения Бенджамена Л. Уорфа). - В кн.: Новое в лингвистике. Вып. 1. С. 212.
54 Davson-Galle P. Realistic Truth Relativism, Frameworks Of Belief And Conceptual Schemes. - Electronic Journal of Analytic Philosophy, 4:1, 1996. [1]
55 Bradley F. H. Appearance and Reality. 2nd ed. Ox., 1930. P. 477.
56 Meiland J. Concepts of Relative Truth. - The Monist, 60 (1977). P. 571.
57 Swoyer C. "True for". - In: Meiland J., Krausz M. (eds.) Relativism: Cognitive and Moral. Notre Dame, 1982. P. 84.
58 Meiland J. Concepts of Relative Truth. P. 572-573.
59 Ibid. P. 574
60 Ibid.
61 Siegel H. Relativism Refuted: A Critique of Contemporary Epistemological Relativism. Dordrecht, 1987. Рр. 13 - 14
62 Meiland J. Concepts of Relative Truth. P. 574.
63 Linsky B. Natural Kinds and Natural Kinds Terms. Stanford, 1975. P.7-35.
64 Davson-Galle P. Neo-Meilandian Truth-Relativism of a Weak Sort. Electronic Journal of Analytic Philosophy, 2:1, 1994. [26]; [38]
65 Siegel H. Relativism Refuted: A Critique of Contemporary Epistemological Relativism. Р. 12.
66 Дэвидсон Д. Об идее концептуальной схемы. С. 150.
67 Edwards S. Relativism, Conceptual Schemes and Categorial Frameworks. Aldershot, 1990.
68 Davson-Galle P. Neo-Meilandian Truth-Relativism of a Weak Sort. [5]; Swoyer C. "True for". Р. 99.
69 Swoyer C. "True for". P. 92.
70 Льюиз Д. Общая семантика. - В кн.: Семиотика М., 1983. C. 259. (Lewis D. General Semantics. - In: Davidson D., Harman G. (eds.) Semantics of Natural Language. Dordrecht, 1972.)
71 Лебедев М. В., Черняк А. З. Конвенция: опыт генетического анализа. Философские исследования, 1996, № 3.
72 Putnam H. Reason, Truth and History. Cambridge Mass., 1981. Р. 115.
73 Meiland J. On the Paradox of Cognitive Relativism. - Metaphilosophy, 11, (1980). Рp. 115-126.
74 Davson-Galle P. Neo-Meilandian Truth-Relativism of a Weak Sort. [38]
75 Davidson D. A Nice Derangement of Epitaphs. - In: Lepore E. (ed.) Truth and Interpretation: Perspectives on the Philosophy of Donald Davidson. Ox., 1986. P. 434.
76 Edwards S. Relativism, Conceptual Schemes and Categorial Frameworks; Davson-Galle P. Realistic Truth Relativism, Frameworks Of Belief And Conceptual Schemes.
77 Дэвидсон Д. Об идее концептуальной схемы. С. 150-151.
78 Вартофский М. Модели. Репрезентация и научное понимание. М., 1988. С. 31. (Wartofsky M. Models. Representation and the Scientific Understanding. Dordrecht, 1979.)
79 Davson-Galle P. Neo-Meilandian Truth-Relativism of a Weak Sort. [47], [48]
80 Large A. The Artificial Language Movement. L., 1985. P 33.
81 Борхес Х. Аналитический язык Джона Уилкинса. - Проза разных лет. М., 1984. С. 218.
82 Wierzbicka A. Semantic Primitives. Frankfurt a. M., 1972; Wierzbicka A. Lingua Mentalis: the Semantics of Natural Language. Sydney, 1980.
1 Strawson P. F. Individuals. L., 1971. P.20.
2 Donnellan K. Proper Names and Identifying Descriptions. - In: Davidson D., Harman G. (eds.) Semantics of Natural Language. Dordrecht, 1972. Pp. 356-79.
3 Goodman N. The Structure of Appearance. Cambridge Mass., 1951. Р. 57.
4 Boyd R. Metaphor and Theory Change: What is "Metaphor" a Metaphor for? - In: Ornony A. (ed.) Metaphor & Thought. Cambridge Mass., 1979; Devitt M. Designation. N. Y., 1981; Evans G. The Causal Theory of Names. - In: Shwartz S. P. (ed.) Naming, Necessity and Natural Kinds. Ithaca - N.Y., 1977. Pp 192-215; Kripke S. Naming and Necessity. Cambridge Mass., 1972; Putnam H. The Meaning of Meaning. - In: Putnam H. Mind, Language and Reality. Vol. 2. Cambridge Mass., 1975. Pp. 215-271; Putnam H. Representation and Reality. Cambridge Mass., 1988.
5 Kripke S. Naming and Necessity. Pp. 118-119.
6 Ibid. Pp. 135-136.
7 Ibid. Р. 104.
8 Ibid.
9 Петров В.В. Структуры значения (логический анализ). Новосибирск, 1979. C. 72.
10 Goodman N. The Structure of Appearance. Р. 57.
11 Devitt M., Sterelny K. Language & Reality: An Introduction to the Philosophy of Language. Cambridge, 1987; Dupre J. Natural Kinds and Biological Taxa. - Philosophical Review, 90 (1981). Рр. 66-90; Papineau D. Theory and Meaning. Ox., 1979.
12 Парти Б. Х. Грамматика Монтегю, мысленные представления и реальность. - Семиотика. М., 1983. С. 291. (Partee B. H. Montague Grammar, Mental Representations and Reality. - In: French P. A. et al. (eds). Contemporary Perspectives in the Philosophy of Language. Minneapolis, 1979.)
13 Putnam H. The Meaning of Meaning. - In: Putnam H. Mind, Language and Reality. Vol.2. Cambridge, 1975. Pp. 215-271.
14 Putnam H. Meaning and Reference. - Journal of Philosophy, 1973, v.70. P. 707.
15 Ibid. P. 704.
16 Putnam H. Representation and Reality. Рр. 33.
17 Филин Ф.П. Происхождение русского, украинского и белорусского языков. Л., 1972. С. 626; Аванесов Р.И. Вопросы фонетической системы русских говоров и литературного языка - В кн.: Реформатский А.А. Из истории отечественной фонологии. М., 1970. С. 322 - 333.
18 Степанов Ю.С. Методы и принципы современной лингвистики. М., 1975. С. 126 - 127.
19 Трубецкой Н. С. Мысли об индоевропейской проблеме (1936). - Вопросы языкознания, 1958, №1. С. 65 - 77.
20 Парти Б. Х. Грамматика Монтегю, мысленные представления и реальность. С. 294.
21 Putnam H. The Meaning of Meaning. P. 245.
22 Goodman N. Fact, Fiction, Forecast. Indianapolis, 1954. Р. 16.
23 Ibid.
24 Lewis D. Counterfactuals. Cambridge Mass., 1973.
25 Goodman N. Ways of Worldmaking. Indianapolis, 1978. Р.131.
26 Goodman N. Ways of Worldmaking. Р.126.
27 Winograd T. Language as a cognitive process. V.I. Syntax. Reading, 1983. Р.151.
28 Isenberg H. Textheorie und Gegenstand der Grammatik. - Lingustishe Studien, 11. B., 1974; Lang E. Uber einige Schwierigkeitten beim Postulieren einer Textgrammatik. - In: Kiefer I., Ruwet N. (eds). Generative Grammar in Europe. Dordrecht, 1973.
29 Lang E. Uber einige Schwierigkeitten beim Postulieren einer Textgrammatik. S. 312.
30 Это никоим образом не означает, что обе задачи совпадают. Более того, задача 2 затрагивает отнюдь не полностью то, что называется коммуникативной интенцией в широком смысле слова. Одна из причин этого заключается, в частности, в том, что получатель обычно способен восстановить композиционный план описания, но он лишь частично может обнаружить полное коммуникативное намерение, "подлинные" мотивы отправителя сообщения. Языковые выражения сообщают гораздо больше того, что можно объяснить через экспликацию правильной построенности. В них, например, может содержаться косвенная информация, которую отправитель сознательно не вкладывал в композиционный план.
31 Quine W. V. Two Dogmas of Empiricism. Рр. 35-36.
32 Goodman N. The Revision of Philosophy. - In: Goodman N. Problems and Projects. Indianapolis, 1972. Pp. 5 - 23.
33 Goodman N. The Structure of Appearance. Cambridge Mass., 1951. P. 57.
34 Лебедев М. В. Неокантианские истоки конструктивистской онтологии Н. Гудмена. - Логическое кантоведение IV. Калининград, 1997.
35 Goodman N. Languages of Art. Indianapolis, 1968.
36 Wilks Y. Some thoughts on procedural semantics. - In: Lehnert W. G., Ringle M. (eds). Strategies for natural language processing. Hillsdale, 1982.
37 Ryle G. The Concept of Mind. Harmondsworth, 1966. Pp. 26 - 59.
38 Гадамер Г.Г. Истина и метод. М., 1988.
39 Баранов А.Н., Паршин П.Б. Процедурный метаязык в лингвистической семантике. - Изв. АН СССР. Серия лит. и языка. 1990, т. 49, № 1. С. 17.
40 Виноград Т. К процессуальному пониманию семантики. - Новое в зарубежной лингвистике. Вып. ХII. М., 1983. С.124.
41 Шрейдер Ю. А. Об одной модели семантической информации. - Проблемы кибернетики. Вып. 13. М., 1965; Назаретян А. П. К информационному анализу понимания текста. - Научно-техн. информация. Сер. 2. 1977. № 2.
42 Назаретян А. П. К информационному анализу понимания текста. С. 2.
43 Виноград Т. Программа, понимающая естественный язык. М., 1976.
44 Winograd T. Language as a cognitive process. V.I. Syntax.
45 Wilks Y. Some thoughts on procedural semantics. Р. 502
* Ср., например, N.Goodman. The Structure of Appearance. Cambridge Mass., 1951, pp.5-6.
Заметим, что для достижения целей грамматики при наличии лингвистической теории достаточно частичного анализа предложений (т.е. знания только наблюденных предложений) языка, поскольку лингвистическая теория устанавливает соотношение между множеством наблюденных предложений и множеством грамматически правильных предложений; другими словами, она определяет "грамматически правильное предложение" через понятие "наблюденное предложение", а также через некоторые свойства наблюденных предложений и некоторые свойства грамматик. Согласно формулировке Куайна, лингвистическая теория дает общее объяснение тому, что "должно" быть в языке на базе "того, что есть плюс простота законов, посредством которых мы описываем и экстраполируем то, что есть" (Quine W.V. On What There Is. - In: From a Logical Point of View. Cambridge Mass., 1953. Р. 54). - Прим. Хомского.
46 Хомский Н. Синтаксические структуры. - В кн.: Новое в лингвистике. Вып. II. М., 1962. C. 417-418.
47 Хомский Н. Язык и мышление. М., 1972.
48 Кубрякова Е. С. Динамическое представление синхронной системы языка. В кн.: Степанов Ю.С. (ред.) Гипотеза в современной лингвистике. М., 1980. С. 253.
49 Ревзин И. И. Метод моделирования и типология славянских языков. М., 1967. С. 27.
50 Shank R. C., Wilensky R. A Response to Dresher and Hornstein. Cognition, 1977. V. 5, № 2.
51 Ревзин И. И. О роли коммуникативного аспекта языка в современной лингвистике. - Вопросы философии. 1972. №11. С. 100.
52 Якобсон Р. О лингвистических аспектах перевода. - В кн.: Якобсон Р. Избранные работы. М., 1985.
53 Winograd T. Language as a cognitive process. V.I. Syntax. Р. 151.
54 Донаху Дж. Взаимодополняющие определения семантики языков программирования. - В кн.: Семантика языков программирования. М., 1980.
55 Баранов А. Н., Паршин П. Б. Процедурный метаязык в лингвистической семантике. С. 21 - 22.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги