Сталин. Детство и отрочество

Майским ливнем освеженная,

Просияла вновь лазурь.

Песня птиц неугомонная

Зазвенела после бурь.

Очарован мальчик песнями:

Это — явь или мечта?

И звенит душа чудесными

Бубенцами неспроста!

Соловья мечтой бессонною

Ищет мальчик без конца,

Но скрывает ветвь склоненная

Среброгорлого певца.

Словно в дивный край влекомые,

Улетают трели ввысь.

— Где ты, птица незнакомая?

Умоляю, отзовись!

Внемлет песне он неведомой,

Птицу ищет он опять.

Ветерок шепнул: — Не ведаю!

А вода: — Могу ли знать?

Мать искала сына малого,

Не сомкнув усталых глаз,

И нашла в кустах, усталого,

Там, где песнь оборвалась.

Любит он деревья,

Неба синеву,

На лугу — в алмаза^

Изумруд-траву.

Шум пахучих веток,

Спелые плоды,

Утреннюю радость

Суши и воды.

Солнце засияло,

С солнцем — веселей,

Рукоплещут листья

Запахом полей.

Радугу бы тронуть,

Подлетев орлом,

Что высоко кружит,

Поводя крылом!

Там просторы шире,

Туч тяжелых нет.

Не затмить и солнцу

Сердца яркий свет!

Как соловей бессонный,

Сады, он пел для вас!

И голос был хрустален,

Как росы в ранний час.

И в радостном напеве —

Задор и юный пыл.

Заслышав эту песню,

Несчастный счастлив был.

Пусть утро рассыпало

И яхонты, и лал,—

Свет, трепетавший в сердце,

Жемчужиной мерцал!

В той песне затаилась

Вся свежесть новых сил;

И, мнилось, только весны

Малыш в груди носил.

Черней, чем буйвол, сумрак

И нечем дню помочь;

Гудит на крыше бубен,

«Урмули» льется в ночь.

Над облаками встали

Герои прошлых дней;

И звезды светляками

Роятся все тесней.

А у костра и песни,

И под «цангалу» пляс.

Как ловко пляшет мальчик,

На пальцы становясь!

Горячатся мальчуганы,

А старшему нет семи;

Для игры ремни посняли

Состязаться пред людьми.

— Вот мои бойцы! — И в сборе

Всё испытанный народ;

И ремень из грубой кожи

По ногам неловких бьет.

Кто сумеет сбить Сосело?

С молодцом не совладать!

Крепко стал мальчонок в круге —

Лучшим игрокам подстать.

Подзадоривает робких,

Чей любимец давний он,

Друг друзьям незаменимый,

Быть заступником рожден.

— Ты держись! — кричит он Грише.

От тебя удачи жду!

И искусные приемы

Применяет на ходу.

— Эй, Котэ! Сико! Гиорги!

Отступленье?… Ни на шаг!

Так! Смелей! Вперед без страха!

Напирайте, — сдастся враг!

Ободрив того, другого

И ремнем ломая строй,

Пальцем щелкает о палец,

Раззадоренный игрой.

— Ну, еще, еще, ребята,

Коль отступим — это стыд!

Пусть противник вступает, —

Храбрецов не победит!

— Тетенька, чего ты плачешь? —

Смотрят школьники на мать.

Почему она горюет,

Малыши хотят узнать.

— Как не плакать? На крылечке

Самовар разогревала;

Вижу, с балки закоптелой

На пол ласточка упала.

От своих отстала, видно,

Обессилела от стужи…

Горе мне! Отстал, как птенчик,

Мой сынок… Но почему же?

Нелегко устроить в школе

Малыша с другими рядом.

Он — как колос одинокий,

А ему учиться надо…

Ну, теперь скажите, дети,

Разве мать тоскует зря?

Помогите разобраться

Другу в строчках букваря.

Приумолкли мальчуганы:

Другу подсобить не жаль.

— Подсобим! — Котэ воскликнул, —

И забудешь ты печаль!

Наклонясь, выводит буквы,

Карандаш в руке зажал.

Это дятел ли настукал?

Гусь ли по снегу бежал?

В вязи строк, однако, сила.

Мальчик мал, но он упрям:

В должный срок перо сумеет

Ловко бегать по листам.

Мать, горда успехом сына,

Слезы радостные льет:

Буквы ровные ложатся,

Словно мерно каплет мед.

— Чист и сердцем, и душою,

Соберешь с науки дань,

Благородным человеком

И полезным людям стань!

Будь заступником народа,

Уважай своих родных,

И, как в зеркале, покажет

Мир величье дел твоих.

Будь всегда отважным мужем,

Верен другу будь вдвойне;

Будь во всем благоразумен,

И подымешься в цене!

Счастлив край с народом смелым,

Славный доблестью сынов.

Гордый ствол приносит листья,

Скромный — золото плодов!

— Солнце, солнце, выйди, выйди,

Не скрывайся за горой!

Видишь, путника в дороге

Губит ветер ледяной…

— Голубочек, спой мне песни

Звонким голосом своим!

И не молкнет дискант сына,

Утешительный родным.

— Хлеб насущный, ежедневный

— Люди в поте достают!

Тут поднялся бык Никора:

— Я берусь за этот труд!

Ангелы исцеловали

Оба глаза у быка,

На рогах зажгли две свечки —

Два зеленых светляка.

Шел сентябрь, и к школьным партам

Колокольчик школьный звал.

Для учебы снаряженный,

Мальчик маму целовал.

В красной сумке «Дэда-эна»,

Звал звонок издалека.

Колос к колосу склонялся —

Обнимала мать сынка.

Заиграл в саду мествире,

Держит дудку расписную;

А косматая папаха

Прикрывает бровь седую.

И напев протяжный льется,

К небесам с земли взлетая;

Раскрывая тайны сердца,

Плачет дудка золотая.

Пусть летят слова напева,

Словно нежный звук свирели, —

Мнится, что в волынке тесной

В струях плещутся форели.

Стихли девушки и парни,

А напевы нарастают;

Мнится, что стрелок искусный

Всполошил фазанью стаю.

Чародей ли нижет росы,

Жемчугов считает зерна?

Черной ночью в Черном море

Он достанет волос черный.

— Вина старые — хмельнее,

Песни новые — чудесней…

Раны от господских розог

Сколько раз лечил я песней!

Я пою вам про Арсена,

Не страшась ничьей угрозы.

Если месяц сыплет сахар,

Я на смелых сыплю розы!

И малыш, гонявший мячик,

Обо всем забывший в мире,

С изумленными глазами

Внемлет старому мествире.

Деревянную лошадку

Бросив, слушает сказанья

Про отважного героя,

Испытавшего страданья,

Кто один смелее сотни,

Кто ломал хребты изменам.

Если мать родит ребенка,

Пусть он вырастет Арсеном!

Соловей в кустах не молкнет,

Все забыв в подлунном мире.

Вот Арсен, подобный тигру,

Словно выпрыгнул из ствири!

В шапке войлочной — тушинке,

Обращается к Сосело:

— Мальчик, матери надежда,

На врага обрушься смело!

Видит мальчик восхищенный

Меч, сверкавший неустанно

У Лиахвы, в диких чащах,

В клубах горного тумана.

Рад, что видит он Арсена,

Чьи слова к возмездью звали,

Не в обители небесной,

Не в бескрайной звездной дали, —

Что земной земным остался,

Недругам народа мстящий.

Если трудно станет людям,

Он спасет клинком разящим.

Крепкорукий, крепкогрудый,

Он — как дуб, взнесенный к тучам.

И Сосело предан сердцем

Только витязям могучим.

Озаренный доброй славой,

Встал пред мальчиком герой;

Он взирает на Сосело,

Детской вызванный мечтой.

— Дань беру я с богатеев,

Чтобы люди лучше жили.

Я — надежда угнетенных,

Я — Арсев Одзелашвили!

С брюх торговцев в два обхвата

Жира сбавил я немало,

Видел я, что злое время

В прах героев повергало.

Сколько мук, убийств, раззора

Претерпел народ бесправный!

Чтоб не видеть унижений,

В землю уходили травы.

Я мечтал о светлом веке

В золотой от солнца дали;

И не меч один, а сотни

В грудь мою враги вонзали!

Не умру, пока не вспыхнет

Свет над маревом тумана…

Мать одна у нас, одна же

У обоих иав-нана!

Сосело играет в пирала,

Врага забирает он в плен,

Бедою грозит богатеям,

Как любящий правду Арсен.

Бородка — волокна маиса;

Усы он наводит углем;

И «князя» в пути остановит,

Чей титул ему нипочем:

— А ну-ка, слезай с вороного,

Ищу боевого коня.

Я бедным дарю, отнимая,

И бог не осудит меня!

Он в чащу стремится бесстрашно,

Отважный, как горец в бою,

И вскачь по поляне несется,

Лошадку пришпорив свою.

С Како в заговоре он давнем,

И клятвой упрочена связь;

А встретив врага, не упустит,

Пред схваткой землей причастясь.

Земля ему служит постелью,

А небо — покровом в ночи;

Удача ему предвещает

Невиданной славы лучи.

Мгновенно по горной тропинке

Взлетает, не глядя назад;

А следом едва поспевает

Ватага отважных ребят.

— Веди же нас, Миндиа смелый,

И будь крепконогим, как волк!

Тебе изменить мы не можем

И свято исполним свой долг!

— Убит Арсен? — и мальчик плачет,

Поникнув в скорби головой.

— Не верю! Мне дороже жизни

И каждый вздох, и волос твой!

Не потемнеет солнце в небе,

Хоть в саван туч его одень!

Ты перепрыгнешь даже бездну,

Как разбежавшийся олень!

У дуба на лесной дороге,

Свинцом предателя пронзенный,

Арсен, с потухшими глазами,

Застыл, коленопреклоненный.

И смерть встречая без боязни,

Глядит печально на Сосело:

— Не могут люди жить без солнца

Под гнетом тьмы оледенелой.

Родятся тысячи и гибнут,

Могилы множа на кладбище,

Чтоб прозябать под вечным небом

И добывать трудами пищу.

А я внимал призыву воли,

Как звону закаленной стали,

Как на костре, сгорал от муки,

Когда сородичи страдали.

Противен — кто, подобно мулу,

Забыв про кнут, один пасется,

Кто деревом с листвою тощей

Клонится над гнилым болотцем.

Стегнув коня, взлететь бы к солнцу!

Не быть в плену у тьмы постылой!

И я иной судьбы достоин,

Ведь солнце мне в глаза светило!

Все ближе смерть. К груди костлявой

Хотела б молодца прижать,

Но, окроплен водой бессмертья,

В народе он живет опять!

И кудри черные истлели,

И тьма легла в орбиты глаз,

Но добрым именем героя

Народ клянется и сейчас.

И в ясный день, и в непогоду

Стоит он солнцем в вышине;

Его бессмертная отвага

Живет и будет жить в стране!

Его клинок висит на солнце

И взор людей влечет к себе,

Чтоб в должный час украсить пояс

Не отступавшего в борьбе.

Над победителем сияют

И солнце в небе, и луна.

О, разве смерть того осилит,

В чьем сердце жизнь заключена?!

И жив герой в орлином царстве,

На мир взирая с высоты;

Орлы крылами прикрывают

Его, как воина — щиты!

Расплавилось в ущелье солнце,

Но не смолкает песнь мествире!

Хвостом павлиньим виноградник

Раскинулся в прибрежной шири.

Сады души кропит слезами

Певец — скиталец поседелый.

И слушают сказанья ивы,

И внемлют песням земледелы.

Его слова — как вспышки молний,

Героям нипочем преграды!

— Пока земля в позорном рабстве,

Бессмертья мне, клянусь, не надо!

И мнится, что орлом бесстрашным

Проносится боец могучий.

— Мужи! Врагов своих разите! —

Призывный клич гремит из тучи…

Уже у старца в сумке ствири,

Что вторила его напевам;

Но в мальчике не унимался

Арсена клич, рожденный гневом.

На масляной неделе

У рынка шум и гам;

Амкары окружили

Горийский древний храм.

Над щелью узких улиц —

Балконы, скаты крыш;

Детей на вязах видишь

И па толпу глядишь.

И, братски состязаясь,

Борясь за честь свою,

Испытывают парни

Здесь кулаки в бою.

Нежданный вымах локтя,

И в челюсть бьет кулак;

Но разве тот мужчина,

Кого осилит враг?!

Кто крепко сшит и скроен,

Тот будет знаменит,

Кто, как хурджин, потрясши,

Соперника сразит.

Кулак тяжел, как молот.

Бойцов неистов пыл.

Сегодня будет видно,

Кто силу накопил.

Кто будет палаваном

И чей сильней удар,—

Сегодня тут, у храма,

Поймет и млад, и стар.

— Прославленный Птиани,

Победой бой увенчивай!

Противника повергни,

Мой добрый друг застенчивый!

— Любимец мой, Ходели,

Не дрогнешь и над бездною!

Ты кулаком пудовым

Плиту прогнешь железную!

— Боец Эгнаташвили,

Ты, как баржа, придавишь…

Твой ус — залогом верным,

Что свой кулак прославишь!

— А Гоча, схожий с тигром,

Сильнее Амирана.

Соперника повергнув,

Он и не двинет стана!

Не бой, а схватка дэвов!

Удар и вновь удары,

Опасные порою

И тем, кто бьется яро!

Строптивцев поединок;

Упрямо зубы сжаты;

Взлетевши вверх ногами,

Упал боец завзятый!

Загремело Верхорядье —

Нижнерядцев гонит прочь,

Отступающей ватаге

Нелегко уже помочь!

Победителя зурною

Провожает весь квартал;

Но на шумном перекрестке

Нижний Ряд плотиной стал.

Зурначи из Верхорядья

Смолкли, туш начав едва.

Вызов принял тут Хорвели,

Засучивши рукава.

Вот опять Ходели бьется,

С черной бровью сдвинув бровь;

Крепко дрогалю досталось —

Он не будет биться вновь!

А Ходели в мягких чустах

Наступает, дик и яр;

Мнится, львы колеблют землю;

За ударом — вновь удар!

Кулаки обвиты кожей

Или сложенным платком.

— Мы противников осилим,

А не то — в бою падем!

С высокой черепичной крыши

Вперил в бойцов Сосело взгляд;

Незыблемы, как башни, эти,

А те уже в пыли лежат.

Тела сраженных победитель,

Повергнув, громоздит кругом;

И мальчуган, живой, как серна,

Мечтает тоже стать бойцом.

— Скорее стать бы палаваном

Да взять противника в тиски,

Мне силу бы, как у Птиани,

Как у Ходели — кулаки!

О, лишь бы стать скорей героем,

Собратьев исцелить печаль!

Любимцем быть всего народа

И крепким волей, словно сталь!

Сосело день и ночь мечтает

Прожить во имя славных дел,

Как побратим — отважный Коба —

Желает мщенье взять в удел.

Когда горийские проселки

Объемлет сумрачная тишь,

Со стрелами и гибким луком

Крадется по тропе малыш.

Стрелу метнувши из засады,

Он крикнет: — Вот награда вам!

Я — Коба! За печаль Иаго[4]

Я жить обидчику не дам!

За двух любимых побратимов

Бороться будет, грозно мстя;

Мечтая постоять за правду,

Отныне счастливо дитя.

Школу покинули дети,

Белок проворных быстрей.

Школу ли?

Тесные классы —

Камер тюремных мрачней!

Сердце здесь в ссадинах вечных

От ежедневных обид.

Это — тюрьма, где наставник,

Как кизилбаш, им грозит.

Слышится голос урода,

Властный, тупой и нахальный:

— Ты из грузин?

Как печально!

Где ты, растяпа, родился?

— В Грузии.

— Брешешь. В России!

В нашей империи царской!

В нашей империи царской!

В нашей империи царской!

Грузии нет уж давно.

В карцер тебя бы, бревно!

Или каменья дробить!

И мальчонок смотрит хмуро

На учителя

Мучителя.

Нас в глухих и безъязыких

Превратить хотят уроды,

Заглушить в душе надежды

И отторгнуть от народа,

Чтобы в этой трудной жизни

Знали мы одни невзгоды.

Наш язык давно в загоне,

И любимый, и родной.

Горе, если даже шепот

Педагог услышит твой!

Чтоб беды не приключилось,

Объясняйся, как немой!..

В церквах обедни служат.

Клони постом колени

И Сирина Ефрема

Не забывай молений!

— Я есмь сиянье миру,

Возрадуйтесь со мною!

Блажен, кто мне внимает,

Не устрашенный тьмою!

Но как темно во храме,

И сердце — как кладбище.

— Блаженны те, что кротки…

Но кротких где отыщешь?!

И кроток только Гиа,

Трудом изнеможенный;

Покорен дед Ниника,

Нуждою разоренный.

Но эти ли блаженны?

Ужели жизнь им в радость?

Не ропщут в мире только

Вкушающие сладость!

По утрам, едва лишь грянут

Трубы солнца на просторе

И проснувшихся горийцев

Позовут к работе зори, —

Домик вырядив невестой,

Мать в печи раздует пламя

И, отправив сына в школу,

Занимается делами.

Донимает труд поденный,

Тяжко, а работать надо!..

Но маячит ей надежда,

Словно луч над темным садом.

Сына вечером уложит,

День закончив невеселый,

И опять, укутав шарфом,

Поутру отправит в школу.

Сапожный стол с пестом и шилом.

Отец неутомим в труде.

Он счастлив тем, что равных сыну

Среди картлийцев нет нигде!

Удачи мальчику желают

И школьники, и весь квартал.

В учебе первый,

Первый в хоре,

Он всем примером дружбы стал!

— Мне карту вычертил наславу!

— Задачу для меня решил.

— Меня к учебе приохотил!

— А мне прилежным быть внушил.

— Занятную прочел мне книгу!

— А мне он образцом служил.

— Мне толком разъяснил уроки!

— Меня, как друга, полюбил.

Отец гордится: — Бойкий мальчик!

Он в дедушку пошел, видать!

— Каков пострел! — шепнет учитель,

Восторга не сумев сдержать.

Так рос парнишка, и родные

Гордились сыном неспроста…

И что ни год, росла на доску

У стенки низкая тахта.

Моя залетная касатка,

Скажи, где Индия твоя?

Ты поздравляешь нас с весною,

Покинув южные края,

И в дни поры благоуханной

Вновь прилетаешь в наши страны.

Твою коричневую грудку

Не Инд ли выкупал в волне?

Тебя сынок мастерового

Ласкал глазами в вышине.

Теплом дохнуло слишком ранним,

Пригрело солнце февраля,

Весна замешкалась в воротах,

А в Картли ждет ее земля.

Вдали на улице раздался

Нежданный рокот барабана,

Затем — тяжелый шаг конвойных,

Оков однообразный звон;

И мальчик смотрит с тайной дрожью,

Суровым зрелищем смущен.

С распятием в руках священник,

За ним — процессии ряды,

Палач, готовый по уставу

Сегодня понести труды.

Конвоя круг. В кругу — пиралы

С поникшей тяжко головой.

Они не раз врагов сражали,

Избегнув пули роковой.

В нагорьях выросшие, оба —

Сыны носивших траур жен;

Один идет с улыбкой слабой,

Другой же, мнится, оглушен.

Какая им владеет дума

Пред наступающим концом?

Он жив еще, но словно распят,

С застывшим, восковым лицом.

А дробный грохот барабана

Сердца пронзает, как кинжал.

И немоты такой и гула

Сосело в жизни не слыхал.

Он пенью птиц внимал недавно,

Гонял задорного телка…

А день февральский, как весенний,

Глядит светло сквозь облака.

Откуда гул, растущий грозно,

Могущий сдвинуть глыбы скал?

Откуда сборище такое?

Толпу такую кто собрал?

На площади — помост высокий,

Три наспех врытые столба…

Народ раздвинулся пред теми,

Чья решена уже судьба.

В толпе — любители такие,

Что сами вздернут, муку для;

И ждут они нетерпеливо:

Когда ж затянется петля?

Народ теснится любопытный

От самых от ворот тюрьмы…

Кто знает, как сжигает пламя

Перед приходом вечной тьмы?!

И мальчик, ужасом объятый,

Глядит, как бы оледенев.

О, как топтал бы этих праздных

Его неутолимый гнев!

А те у места казни стали.

Уже мешки трясет палач.

— О, подарите юным юность! —

То повеленье или плач?

А грудь — как печь, где дышит известь,

Огнем сжигающим горит.

И гул кругом, и дых стесненный,

И разве есть отныне стыд?!

И вот пиралы — под петлею.

Скрипит под ними табурет.

Ужели отняты навеки

Земля, и жизиь, и этот свет?!

А мальчик сдерживает слезы,

Готовые упасть из глаз,

И он невольно вспоминает

От старших слышанный рассказ:

— Жил некогда добряк безвестный —

Друг злакам и земным плодам.

Он ниву попирать не стал бы,

Хотя б ковры постлали там.

Добряк жалел и каждый колос,

Склонивший стебель перед ним,

Но, кем-то злобно оклеветан,

Добряк был схвачен и судим.

И привели его к помосту,

И вздернули веревкой ввысь,

Но меж столбами чудодейно

Колосья густо поднялись.

И был колосьями поддержан

Простой и добрый человек,—

Так незаслуженных страданий

Чудак неведомый избег.

Под ним колосья не сгибались,

Снопом поднявшись золотым,

Невидимы зевакам праздным,

Жестокосердым и глухим.

И жертву вынули из петли.

На мир беззлобно он глядел

И зажил заново, невинный,

И светлым стал его удел.

Где же вы теперь, колосья,

Золотевшие в полях?

Трудно стало бедным парням

Одолеть предсмертный страх.

Ведь они пахали землю.

Может, зерен жемчуга,

Ставши стеблями на поле,

Их не выдадут врагам?

Где же, где же вы, колосья?

Надо парням жизнь сберечь!

Не видать златоголовых,

А петля у самых плеч!

— Боже, боже! Мать родная!

Искры слез. Возросший гул.

— Так его! — и кто-то шубу

Деловито застегнул.

— Ну и время! Капитала

Не сберечь для черных дней!

Для таких и петли мало!

Я бы их штыком, ей-ей!

— Не простим!

Запомним это,

Затаивши в сердце гнев!—

Молвил парень в черной блузе,

Боль и ужас одолев.

Не мальца ль желанье сбылось,

Чтоб герой не погибал?

Смертник, в саван облаченный,

Оборвался и упал.

— Он, видать, невинен, люди! —

Загудел кругом народ.

— Пощадить! Неправы судьи,

Раз могила не берет!

Но палач опять за дело,

И народ теснится зло.

Зреет ярость.

Грудь Сосело

Снова дышит тяжело…

— Этак даже псов не душат

Или брошенных котят!

Если то царя веленье,

Он не меньше виноват!

И подавлен мальчик думой.

Сверстников объемлет страх.

И домой бегут ребята

С первым ужасом в глазах.

Едва вздремнув, проснулся мальчик

И в гневе он клянет царя.

Учителей тревожит в школе,

Негодованием горя.

— Нас наставляет катехизис,

Что вечен справедливый бог,

Что вездесущ и неизменен,

Непостигаем и высок.

Твердим, что с дней первоначальных,

Неизмерим, неповторим,

Он, всеблагой и всемогущий,

Дарит добро сынам своим.

— Ты прав, дитя!

— Тогда чего же

Людей лишает он щедрот?

Ужель не знает, что пирала

Обида и нужда гнетет?!

— Он знает все!

— Тогда зачем же,

Когда любимцев одарял,

Забыл создатель всемогущий,

Что счастья жаждет и пирал?!

— Дитя! Господь великодушен,

Но он испытывает нас,

Нам предназначив эту землю,

Следя за нами каждый час.

И по заслугам в этом мире

За гробом одаряет он…

— Но ведь создатель мудр от века

И не как смертные рожден.

Зачем всезнающему богу

Людей напрасно искушать?

Раз он дает дыханье грешным,

Ведь им греха не избежать!

А потому…

— Ты, Джугашвили,

Побойся бога! Меру знай!

Чего ты затеваешь споры?

Вопросов праздных избегай!

Учи прилежней катехизис!

Не по годам ты, братец, смел!

Все, сказанное в этой книге,

Вписать создатель повелел…

И мальчик сел, смущен, за парту;

Сомнений не унять ему.

И в возмущенном юном сердце

Звучат слова: — А потому…

Слушал малыш поученья.

Что это? Голос могил?

Слушал, но детской мечтою

Где-то высоко парил.

Слушает, но не сдается.

Думает тайно: «Не то!»

Чудятся дальние страны,

Где не страдает никто.

Понял, что в школе готовят

Преданных трону навек,

Чтобы льстецы выживали

И погибал человек.

Знает, что, множа напасти,

Мир расколола вражда.

Боль обжигает крапивой

И не пройдет никогда!

Ярость в младенческом сердце,

Гневом пылают глаза;

Ждет он, чтоб толпы восстали

И грохотала гроза.

Парус упругий натянут,

Тучами небо грозит.

Сердце уже пламенеет

И не прощает обид.

И, недовольная жизнью,

Неукротима душа.

Что же Сосело подскажут

Книги — друзья малыша?

— Чего не спишь еще, мой голубь?

— Другой, как эта, книги нет!

Хотел бы до последней строчки

Прочесть, пока блеснет рассвет.

Стихов певуче-звонких сладость

Впивает мальчик, опьянев.

Он любит древние сказанья

И руставелевский напев.

— О, хевисбер, могучий Гоча,

Моя мечта всегда с тобой!

— Рожденный раз лишь раз погибнет! —

Звучит его ответ простой.

— Но умирать героем должно,

Во имя ближних, мой сынок,

Чтоб весь народ, скорбя о жертве,

Итти за гробом гордо мог.

— Отец! Поверь, что так и будет!

Мне умирать не тяжело! —

И в урагане знамя Гоча

Горит, взметнувшись, как крыло.

— О, хевисбер, народом чтимый,

Скажу, сходя навек во тьму:

— Земли, где кости предков тлеют,

Не отдавайте никому!

Здесь кровь издавна обагрила

Народа страдные пути…

Служа мечом родному краю,

Отчизну жизни предпочти!

В горах не дрогнет знамя рода,

Потоком движется народ.

То Гоча, обнажив седины,

В поход воителей ведет.

— Пускай погибнет тот мохевец,

Что, словно раб, в пыли падет.

Смерть не страшна! Лишь древо жизни

Цвело б опять из года в год!

— Веди нас за собою, Гоча!

Ворвись, как вихрь, во вражий стан! —

К груди прижал Сосело книгу,

Восторгом пылким обуян.

О, Сопром, любимый всеми,

Друг селян и сельских нив!

У тебя медовый голос,

Ты всегда красноречив.

— Ваш черед, о молодые,

Обнажить для боя меч!

Воронье над нолем кружит,

Где отцам пришлось полечь.

Жизнь — взволнованное море,

Волны буйно мчатся вдаль.

Будьте крепки, словно скалы

Или кованая сталь!

Только благо торжествует!

С давней нам растят поры

Горгасланов и Давидов

Берега родной Куры.

Поседел Ираклий в битвах;

Кровь не сохла на клинке.

Голос скольких, жизнь сложивших,

Раздается вдалеке!

Горы Картли сохранили

Славу предков навсегда.

Храмы, замки и твердыни —

Плод великого труда.

Львы служили нашим предкам,

Не рожденным для цепей,

И земля отчизны нашей

Это — пепел из костей.

Не забудьте же, картлийцы,

Доблесть деда и отца!

Их мечи не устрашили,

Ни смертельный град свинца!

Ваш черед, о молодые,

Вам пути уступим мы!

Пусть нужда вас не пугает

И жестокий лед зимы.

Не одним мечом, а знаньем

Станет край непобедим.

Мы всегда с народом будем

И в напастях отстоим!

Быть с народом, нас вскормившим,

В дни несчастий и труда, —

И тогда душой и телом

С ним сольешься навсегда.

Они «Како» сегодня учат.

Как увлекателен урок!

О, сколько слез Илья исторгнет

Неотразимой властью строк!

«Владетель крикнул: — Люди, розог! —

И вот седого старика

Приволокли свои же братья.

Жестоко был старик избит,

Кого в селенье каждый чтит.

А я внимал мольбам и стонам

С душой и сердцем возмущенным…

Ни бледность старца восковая,

Ни борода его седая,

Ни воля мудрого творца

От князя не спасли отца!

Я рядом был, но что я мог?!..»[5]

Такая тишь стояла в классе, —

Казалось, что ударит гром.

А голос мальчика звенящий

О дне вещает боевом.

Уже вздувает вены ярость

И зреют новые слова;

В глазах — зловещее сверканье,

Вступает гнев в свои права.

И слезы детские на парты

Стекают из печальных глаз;

Они блестят, как полевые

Цветы в вечерний росный час.

«Когда же над отцом простертым

Я вновь увидел розог взмах,

Безумным гневом ослепленный,

Ружье невольно сжал в руках.

Я с плеч на землю скинул бурку,

Заслышав крик: „Расправьтесь с ним!“

Всадил заряд злодею в сердце;

Свершил я суд, неудержим,

Над ним — губителем моим!»

— Жизнь за него отдать готовы! —

То вторит мальчику весь класс,

И радует ребят притихших,

Что взор мучителя погас.

Зовя людей к священной мести,

Ты учишь праведной борьбе.

Како! Твой путь — дорога наша,

Мы будем подражать тебе!

Служить народу будем, братья!

Беды не отвратить слезой!

В борьбе наставниками станем

И для противников — грозой.

Деревня на пригорке. Хаты.

На каждой — низкая труба.

Оборванные земледелы.

В грязи завязшая арба.

Среди села — усадьба князя,

Чей окрик горных гроз страшней.

Тенистый двор Амилахвари.

В тени чинары — пир гостей.

Большой котел из-под арака

Над разгоревшимся костром.

В котле — дымящаяся туша

С тяжелым, жирным курдюком.

Под сенью старого ореха

Железных вертелов ряды;

Стекая, жир шипит на углях,

Пахучий дым ползет в сады.

А кровь кизиловым потоком

Сухую землю залила;

И, пьяны запахом поживы,

В сокольне бьются сокола.

И коршуном глядит владетель,

Сведя изломом с бровью бровь…

А на горе мелькнуло что-то,

То кроясь, то чернея вновь.

— Без промаха я попадаю!

Бьюсь об заклад! Заряд свинца

Я пропущу, не целясь вовсе,

В круг обручального кольца.

Следите же за этой целью!

Устрою зрелище для вас! —

Привстал владетель, грянул выстрел,

И тень с дорогою слилась.

У хаты — вопль неудержимый:

— О, буйвол мой черноволосый,

Кормилец мой! Стряслась беда!..

Казалось, в предвечернем небе

Скатилась в черный мрак звезда.

В слезах и женщина, и дети:

— За что караешь, господин?

Но князь ответствует сурово:

— Всему хозяин — я один!

И плач не умолкает вдовий,

От слез влажна седая прядь.

А дети смотрят, и бессильны

В печальном сердце боль унять.

— О, пропади, Амилахвари,

Да будет проклят весь твой род!..

А за селом — хлеба повсюду,

И всюду нивы жнет народ.

И песни льются по долинам,

Сверкают и звенят серпы.

На землю, в трещинах от зноя,

Ложатся грузные снопы.

Лоснится спелая пшеница,

Колосья низко наклонив,

И падают на землю зерна —

Нив золотящихся налив.

Закат. Прохладой веет ветер,

И от холма — длиннее тень.

В кругу жнецов — горшок с бобами

Под дикой грушей. Кончен день.

Сюда сбежавшиеся дети

Со старших не спускают глаз:

Ясны для них слова Сопрома —

О трудной жизни давний сказ.

И, пот стерев, кусочек хлеба

Крошит в бобы усталый жнец.

За день труда лишь скудный ужин

Ему награда наконец!

Ты быстро ешь, я вижу, дядя, —

Ужели от еды отвык?

А ты чего дивишься, малый?

Я ем свое. Я не должник!

И этот хлеб заслужен нами,

Ведь мы и бороним и жнем.

И ты бы ел с такой охотой,

Весь день промаявшись с серпом.

Кто пашет, боронит и сеет,

Тот заслужил хотя б еды.

Но разве так всегда бывает?

И что тебе дают труды?

Немало в мире дармоедов —

Иной, не сея, сжать успел!

Видать, у нас судьба такая,

Да будет проклят наш удел!

Не уступайте богатеям

Трудом заслуженный кусок!

Сказать легко, но трудно сделать, —

Вот в чем загвоздка, мой дружок!

О нас господь и не подумал,

Когда заканчивал свой труд.

Оброки и земли и неба

Гнетут и гнут издавна нас!

Эйда! Как видно, нам судили

Служить сановным мертвецам.

Но кто сравняет холм с долиной

И кто добудет волю нам?

Пойдут на нас войною вместе

И господин, и царь, и бог.

А справиться борьбой с троими,

Скажи, мальчонок, кто бы мог?

Как хлеба, нас лишают песни,

Жизнь нашу бедную губя!

Звени ж вдали от княжьих замков,

Чтоб не украли и тебя!

В провалы гор уходит солнце,

Как тигр с охоты — на покой.

Туман густеет бело-синий,

Плывя чадрою над рекой.

Как горлинка в гнезде укромном,

Сомкнувшая усталый взор,

Над Картли дремлет тихий вечер,

Алея на вершинах гор.

Встают жнецы, в тушинки вдевши

Колосья с золотым зерном.

— Теперь, друзья, веселой песней

Закончив жатву, отдохнем.

Тебя, малыш, за голос хвалят;

Так спой же песню нам опять?

Мы, слушая тебя, готовы

Той песней раны врачевать.

И вот пошли с веселой песней

К своим домам на склоне дня.

Сосо поет. Идут крестьяне,

Серпами светлыми звеня.

«Точу, точу тебя до блеска,

Мой серп, испытанная сталь!»

И песнь Сосело льется звонко:

«Расчисти нам дорогу вдаль!

Посевы жни, чтоб шире стали

И легче — трудные пути!

Ты — наше первое оружье,

Ты дашь нам волю обрести!»

Какая остановит сила

Потоком хлынувший народ?!

«Нагрянем, — начал запевала, —

Нагрянем, и развеем гнет!

Нагрянем на Амилахвари,

Обрушим крыши на господ!»

И вдаль, и вширь летела песня

И грозный славила поход.

Идут, и с ними — запевала,

Чей взор, как солнце, засверкал.

То песня или клич призывный?

Порыв ли ветра или шквал?

То взрыв ли пламенного сердца,

То рана ли, что с детства жгла?.

А над горийской цитаделью

Скользнула с неба тень орла.

За горный щит уходит солнце

От звезд, родящихся в ночи.

Ну что ж!

Оно взойдет заутра

И широко прольет лучи!