Сталин в преддверии войны

Мюнхен: скачок к войне

1936 год принес миру новые осложнения. Разразившаяся в Испании гражданская война, по отношению к которой СССР и западные державы заняли кардинально различные позиции, интервенция Германии и Италии в Испанию нанесли смертельный удар идее обуздания агрессоров с помощью системы коллективной безопасности демократических государств под эгидой Лиги Наций.

Когда 17 июля 1936 года в Испании вспыхнул фашистский мятеж и началась гражданская война, Гитлер и Муссолини без колебаний поддержали генерала Ф. Франко. Они рассчитывали, что победа фашизма в Испании в худшую сторону изменит положение Франции, которая с трех сторон окажется окруженной фашистскими государствами. Кроме того, такая ситуация в Европе создавала им выгодные стратегические позиции. И, наконец, война в Испании позволяла им использовать эту страну как полигон для испытаний новых военных теорий, войск и вооружения.

Испанский народ по призыву прогрессивных организаций поднялся на защиту республики. Отряды вооруженной милиции и войска, оставшиеся верными республиканскому правительству, сумели в короткий срок разгромить силы мятежников в Мадриде, Барселоне, Валенсии, Картахене, Бильбао и других крупных городах.

Когда стало ясно, что силы республики смогут справиться с мятежниками, им на помощь пришли германские и итальянские фашисты. Уже 25 июля Гитлер и его окружение приняли решение направить по просьбе генерала Франко группу самолетов «Юнкерс-52» для переброски войск мятежников из испанского Марокко в Испанию. К ним присоединились итальянские самолеты. В августе африканская армия была переброшена в Западную Андалузию.

Вмешательство в гражданскую войну Германии и Италии, а главное, возраставший поток военных поставок из этих государств изменили соотношение сил в пользу мятежников. 18 ноября Германия и Италия разорвали дипломатические отношения с республиканским правительством и признали главой государства генерала Франко. С их стороны мятежникам была оказана большая экономическая, финансовая и военная помощь: за первые два года войны поступило почти 2700 орудий, 1150 танков и бронетранспортеров, 1650 самолетов, много боеприпасов и других военных материалов. На стороне франкистов сражались около 50 тыс. немецких, 150 тыс. итальянских, 20 тыс. португальских и до 90 тыс. марокканских солдат и офицеров, в том числе немецкий легион «Кондор» и итальянский экспедиционный корпус[131]. В боях против республиканцев участвовали также венгерские и финские фашисты. Всего за время интервенции на стороне франкистских мятежников участвовало более 300 тыс. немецких, итальянских и других военнослужащих[132].

Правящие круги Англии, Франции и США не могли не сознавать, что итало-германская интервенция в Испании чревата серьезными последствиями: с одной стороны, возможность «коммунизации» Европы, в особенности Франции, с другой — неизбежность усиления фашизма. Начальник разведывательного управления РККА комкор С. Урицкий еще 31 июля 1936 года сообщал наркому обороны Ворошилову: «По сведениям, полученным из Лондона и требующим проверки, британское правительство крайне озабочено событиями в Испании. Англичане одинаково опасаются и успеха сил единого фронта (возможность создания советской Испании), и сил фашистов, связанных с Римом — Берлином»[133].

Под давлением общественного мнения в середине августа 1936 года было заключено международное Соглашение о невмешательстве в испанские дела. Его подписали Англия и Франция, затем Германия и Италия, а всего 27 государств. Советский Союз присоединился к этому Соглашению 23 августа 1936 года[134] и вступил в созданный в рамках Лиги Наций комитет по невмешательству в расчете, что этот орган обеспечит выполнение Соглашения всеми государствами, его подписавшими.

Соединенные Штаты Америки остались в стороне, ссылаясь на принятый еще в 1935 году закон о нейтралитете. Однако на деле, продолжая рассматривать Испанию как сферу приложения капитала монополий, они втайне, но регулярно оказывали помощь Франко. Что касается Германии и Италии, то, и подписав Соглашение о невмешательстве, они продолжали помогать мятежникам.

Оказавшись в кольце экономической и политической блокады, Испанская республика могла рассчитывать только на помощь левых сил международной общественности. Уже 7 октября правительство СССР заявило, что, «если не будут немедля прекращены нарушения Соглашения о невмешательстве, оно будет считать себя свободным от обязательств, вытекающих из Соглашения»[135]. Для Советского Союза, к которому правительство Испанской республики обратилось с просьбой о помощи, выбор сбалансированного политического курса, учитывавшего и интересы страны, и интересы европейской безопасности, был нелегкой задачей. Советское руководство понимало, что положительное решение вопросов осложнит отношения СССР с Англией, Францией, США и другими государствами, но отказать в помощи делу развития революции не могло.

По просьбе правительства Испанской республики Советский Союз дал согласие на поставку, в первую очередь, оружия и военной техники. В октябре на помощь республиканцам прибыли добровольцы из СССР: летчики, танкисты, моряки, военные специалисты, советники.

Всего в 1936–1939 годах в Испанию было отправлено 648 самолетов, 407 танков и бронеавтомобилей, 1186 орудий, 20 486 пулеметов, около 500 тыс. винтовок[136]. В боевых действиях и обучении личного состава республиканской армии участвовали около 3 тыс. советских добровольцев — военных специалистов и советников, в том числе 770 летчиков[137]. Большую помощь Испанской республике оказали добровольцы-антифашисты, прибывшие из 54 стран.

Однако активная военная помощь Франко со стороны Германии и Италии, политика невмешательства западных держав склонили чашу весов в пользу мятежников: республиканцы терпели одно поражение за другим.

Этому в немалой степени способствовало и изменение политики правительств западных демократий. 16 апреля 1938 года Англия заключила соглашение с Италией, официально одобрив ее вооруженную интервенцию против республиканской Испании. В мае того же года конгресс США отклонил предложение о снятии эмбарго на продажу оружия Испанской республике[138]. 13 июня Франция закрыла франко-испанскую границу и лишила республиканцев даже моральной поддержки. 27 февраля следующего года Англия и Франция открыто выступили на стороне франкистов, разорвав дипломатические отношения с республиканской Испанией и признав правительство Франко. Под их давлением Лига Наций устранилась от решения испанской проблемы, а Комитет по невмешательству полностью перестал функционировать, что вынудило СССР 1 марта 1939 года отозвать из него своего представителя[139].

Поражение Испанской республики резко ухудшило всю международную обстановку, усилило позиции фашизма.

Утверждение фашизма в Испании наглядно показало правителям Германии и Италии, что их очередной вызов западноевропейским демократиям, по существу, остался без ответа. Вероятность создания действенной системы коллективной безопасности с участием СССР, Англии и Франции в 1937 году стала еще более проблематичной, чем в предыдущие годы.

С приходом Н. Чемберлена на пост премьер-министра Великобритании в 1937 году преобладающее влияние в политике получили круги, стоявшие за разрешение англо-французских противоречий с Германией и Италией путем умиротворения агрессоров, создания некоего подобия нового «пакта четырех». В советской помощи республиканцам они теперь видели только стремление СССР установить в Испании коммунистический режим. Кроме того, массовые репрессии в СССР, особенно против военных кадров, породили на Западе мнение, что сталинский режим явно в кризисе, а Вооруженные силы настолько ослаблены, что не способны к наступательным боевым действиям. Отсюда делался вывод о низкой «союзоспособности» СССР.

Боязнь «левой альтернативы» в лице растущего антивоенного и коммунистического движения, которое возглавлял и всячески поддерживал Советский Союз, отталкивала Запад от сотрудничества с СССР. В то же время Англия и Франция пытались разыграть советскую карту в игре с Гитлером. Опасаясь нападения Германии, правительства этих стран предпринимали усилия к тому, чтобы отвести от себя угрозу агрессии и направить ее на восток с дальним прицелом: столкнуть в смертельной схватке фашизм с большевизмом.

В клубке этих расчетов, противоречий, интриг с началом 1938 года напряженность международной обстановки в Европе еще более обострилась. В Третьем рейхе близилась к завершению беспрецедентная программа вооружения вермахта новейшей военной техникой. Германская военная машина поспешно приводилась в готовность к ведению агрессивных войн. От руководства армией были отстранены все те, кто проявлял нерешительность или несогласие с курсом Гитлера, ориентированным на войну.

Произошла реорганизация военного ведомства: взамен упраздненного военного министерства создавалось Верховное главнокомандование, которому подчинялись три вида вооруженных сил: армия, ВВС и ВМФ. Гитлер объявил себя Верховным главнокомандующим. Из государственного аппарата и дипломатического ведомства были удалены все умеренные элементы. Главой МИДа вместо Нейрата стал И. Риббентроп, бывший до этого послом в Англии. Чувствуя, что политика «невмешательства» позволяет безнаказанно совершать новые акты агрессии, а холодок, который все больше ощущался в отношении Запада к СССР, исключал возможность их совместных действий, руководство фашистской Германии решило приступить к осуществлению первого этапа своей завоевательной программы — объединению всех немцев под флагом «великогерманского рейха». 20 февраля 1938 года в рейхстаге Гитлер заявил, что «более 10 млн. немцев живут в двух государствах, расположенных у наших границ… В интересы германского рейха входит защита этих немцев там, где они не могут сами отстоять свою политическую и духовную свободу»[140]. Речь шла о захвате Австрии и Чехословакии.

В Советском Союзе понимали, что захват этих двух стран означает продвижение Германии на восток и, по сути, приближает вермахт к границам СССР. Можно ли было рассчитывать на коллективные действия с Западом для обуздания агрессора? К сожалению, недавний опыт свидетельствовал об обратном.

Это не замедлило сказаться и в австрийском вопросе, который, по существу, был уже предрешен Гитлером и представителями Запада. Еще 19 ноября 1937 года Э. Галифакс, в то время лорд-председатель королевского тайного совета Великобритании (заместитель премьер-министра), в беседе с фюрером дал понять, что в случае, если Германия возьмет на себя обязательство уважать целостность Британской империи, английское правительство готово дать ей свободу рук в Центральной и Восточной Европе, в частности, в отношении Австрии, Чехословакии и Данцига[141]. Накануне аннексии, то есть 3 марта 1938 года, английский посол в Берлине Н. Гендерсон заверил Гитлера, что его правительство желает установить «основу для истинной и сердечной дружбы с Германией» и считает перемены в Европе вполне возможными, в особенности «умиротворение в Чехословакии и Австрии». Положительно было воспринято и заявление Гитлера о его стремлении «улучшить судьбу немцев в Австрии», защитить их «от угнетения».

Точка зрения официальной Франции, которая переживала очередной правительственный кризис, совпадала с политикой Англии.

США поддерживали политику Англии и Франции и тем самым поощряли германскую агрессию.

Что касается СССР, то он не мог надеяться ни на политическое воздействие на Германию, ни на создание преграды для фашистской агрессии совместно с Англией и Францией. Гитлер в своей речи в рейхстаге заявил: «С одним-единственным государством мы не искали отношений и не желаем также вступать с ним в более тесные отношения — с Советской Россией»[142]. Это подтверждало одно: прямое обращение к Германии в тот момент не имеет для СССР никакого смысла. Не было реальным и совместное выступление СССР и Запада. Находившийся 10 марта в Лондоне Риббентроп после бесед с руководителями английского правительства записал, что Чемберлен и Галифакс (министр иностранных дел Англии) «добиваются взаимопонимания четырех великих держав Европы, исключая Советский Союз»[143]. Ближайший советник Чемберлена Г. Вильсон подчеркнул в разговоре с Риббентропом: «Россия должна быть в настоящее время полностью оставлена в стороне»[144].

В такой обстановке захват Австрии Третьим рейхом был предрешен.

На рассвете 12 марта 1938 года германские войска вторглись на территорию Австрии. Отдельные части перешли границу еще накануне вечером. Вторжение осуществлялось силами 8-й армии (командующий Ф. Бок) и 16-го армейского корпуса Гудериана, а также частей СС и полиции. Общая численность войск вторжения составляла 200 тыс. человек[145].

Австрийское правительство не оказало никакого противодействия оккупантам. В Берлине было провозглашено включение Австрии в состав Третьего рейха.

В связи с захватом Австрии французское правительство обратилось к итальянскому с предложением о совместном протесте Англии, Франции и Италии против действий Гитлера. Вечером 12 марта Галифакс направил английскому послу в Берлине Гендерсону распоряжение выразить германскому правительству протест против вмешательства его во внутренние дела Австрии. Геринг, принявший посла, заверил его, что войска, вступившие в Австрию, покинут ее, как только будет наведен порядок, и что они пересекли границу по просьбе австрийского правительства[146]. Лондон принял такие объяснения как должное[147]. Тогда же, 12 марта, Галифакс телеграфировал в Париж, что его правительство не считает необходимым ставить перед Лигой Наций вопрос о германском вторжении в Австрию. Муссолини также заявил, что «Италия воздерживается от вмешательства во внутренние дела Австрии»[148].

Советский Союз резко осудил акт агрессии Германии. Нарком иностранных дел Литвинов направил в ЦК ВКП(б) письмо, в котором так оценил последствия аншлюса: «Захват Австрии представляется величайшим событием после мировой войны, чреватым величайшими опасностями». 17 марта Правительство СССР направило главам Великобритании, Франции, Чехословакии и США ноты с осуждением акта агрессии, совершенного нацистской Германией в центре Европы и создавшего опасность для ряда европейских государств, граничащих с агрессором. «Нынешнее международное положение, — заявил Литвинов от имени Правительства СССР представителям печати, — ставит перед всеми миролюбивыми государствами, и в особенности великими державами, вопрос об их ответственности за дальнейшие судьбы народов Европы, и не только Европы»[149]. Литвинов предложил немедленно созвать конференцию для обсуждения «с другими державами в Лиге Наций или вне ее практических мер, диктуемых обстоятельствами. Завтра может быть уже поздно…». Исходя из этого, все государства, в особенности великие державы, должны были «занять твердую недвусмысленную позицию в отношении проблемы коллективного спасения мира»[150].

В ноте от 24 марта английское правительство отвергло советские предложения, такую же позицию заняли правительства Франции и США. Советское руководство отдавало себе отчет в том, что аншлюс Австрии привел к существенному экономическому укреплению Германии. Вся государственная и частная собственность страны перешла в руки германской империи. Особенно важное значение для рейха имели золотые и валютные запасы Австрии: резервы ее национального банка и частных владений в момент аннексии составляли 2,7 млрд, шиллингов. За счет этого рейх увеличил свои запасы валюты в 18 раз. Германские монополии получили в свое распоряжение австрийскую металлургическую промышленность. Австрия в 1938 году добывала 1885 тыс. т железной руды, производила около 400 тыс. т чугуна, 650 тыс. т стали, добыча нефти достигла 33 тыс. т[151].

Промышленность этой страны, включенная в общегерманское производство вооружения в соответствии с «четырехлетним планом», давала мощный толчок дальнейшему наращивайию производства вооружения Германии и ее милитаризации.

После присоединения Австрии население Германии увеличилось почти на 7 млн. человек и составило 75 млн. Это открывало возможность мобилизовать в вооруженные силы дополнительно 1,5 млн. человек, годных к военной службе[152]. Австрийская армия, насчитывавшая 50 тыс. человек, была преобразована в два армейских корпуса. Впоследствии в вермахт было включено шесть сформированных в Австрии дивизий[153].

Захват Австрии значительно улучшил стратегическое положение Германии: открывался прямой выход к границам Италии, Югославии и, что было особенно важно для рейха в тот момент, Чехословакии. Угроза, нависшая над Чехословакией, стала реальностью сразу после того, как гитлеровцы окончательно убедились в безнаказанности своей агрессии.

Сталин прекрасно понимал, что следующий удар рейха по Чехословакии еще более приблизит вермахт к границам СССР, создаст непосредственную угрозу национальным интересам Советского Союза. Поэтому уже 16 марта Литвинов заявил американским журналистам, что в случае нападения на ЧСР СССР выполнит свои союзнические обязательства. На вопрос, как это будет осуществлено практически, советский нарком ответил: «… уж какой-нибудь коридор найдется»[154].

Американский посол в СССР Дж. Дэвис писал в те мартовские дни: «Как и вся Европа, Россия остро и обеспокоенно живет предчувствием войны. Они боятся нападения как с востока, так и с запада… Они боятся, что у них нет друзей и что они должны полагаться только на себя»[155]. Действительно, отказ Лондона и Парижа сразу же после захвата Австрии поддержать советскую инициативу означал, что западные державы, несмотря на возраставшую напряженность международной обстановки, не хотят идти на совместные с СССР действия по обузданию агрессора, стремятся изолировать Страну Советов от участия в большой европейской политике. И это подтвердил разразившийся весной 1938 года чехословацкий кризис.

Чехословакия занимала немалое место в гитлеровских далеко идущих экспансионистских планах. Она имела хорошо развитую промышленность, интенсивное сельское хозяйство, мощный военно-экономический потенциал. Ее удельный вес в продаже оружия и военной техники на мировом рынке составлял 40 %[156]. С захватом Чехословакии Германия резко повышала свой промышленный потенциал, приобретала выгодное стратегическое положение для нападения на Польшу и дальнейшей агрессии на восток. Все это разжигало аппетиты заправил Третьего рейха.

В директиве по плану «Грюн» — захвату Чехословакии, подписанной Гитлером 30 мая, указывалось, что главные силы сухопутных войск имеют задачу разбить армию Чехословакии и «быстро овладеть Богемией и Моравией»[157]. Уверенность Гитлера «в благоприятных и, возможно, неповторимых условиях для выступления» имела веские основания. Еще в конце ноября 1937 года на совещании по согласованию планов правительств Англии и Франции относительно переговоров с Германией премьер-министр Чемберлен заявил, что его держава «не должна быть втянута в войну из-за Чехо-Словакии». Глава французского МИДа И. Дельбос отметил, что договор Франции с Чехословакией вступит в действие, если со стороны Германии будет иметь место вооруженное вмешательство, но если Германия осуществит аннексию Судетской области без прямого «акта агрессии», то договор «не вступит в силу»[158]. Не случайно Гитлер говорил, что Англия и Франция «уже молча отказались от Чехословакии», сам он «убежден в британском неучастии» и абсолютно «не верит в военные действия Франции против Германии»[159].

Убежденный в том, что вмешательства западных держав не произойдет, Гитлер перед нападением на Чехословакию стремился изолировать ее политически и от непосредственных соседей. Уже в плане «Грюн» фигурируют Венгрия и Польша как возможные соучастники нападения на Чехословакию и дележа ее территории. Шло запугивание и стран Малой Антанты, куда, кроме Чехословакии, входили Югославия и Румыния. Так, склоняя венгров к совместному выступлению против Чехословакии, Риббентроп заверял их представителей, что Югославия останется нейтральной, так как зажата между державами оси, а Румыния в одиночку не выступит[160].

Гитлер допускал, что «Россия попытается поддержать Чехословакию в военном отношении, и прежде всего с помощью воздушного флота»[161]. Поэтому он рекомендовал командованию вермахта действовать стремительно, но предупреждал, что «если в первые дни не будут достигнуты серьезные успехи… наступит европейский кризис»[162].

Во всех аспектах оценив обстановку в Европе, гитлеровцы приступили к подготовке захвата новой жертвы. Началась тщательно продуманная, заблаговременно спланированная нацистским руководством политическая и идеологическая кампания. Использовался здесь и национальный вопрос, поскольку в приграничных районах Чехословакии, главным образом в Судетской области, проживало значительное количество немецкого населения. В качестве «пятой колонны» Берлин использовал действовавшую в Чехословакии фашистскую судето-немецкую партию, возглавляемую К. Генлейном. Последний получал прямые указания и денежные средства — ежемесячно 15 тыс. марок — из Берлина. Перед генлейновцами ставилась задача постоянно выдвигать все новые и новые требования к правительству Чехословакии, которые «нельзя было бы удовлетворить»[163]. Так, судето-немецкая партия в апреле 1938 года выдвинула требование предоставить Судетской области автономию. Это, по существу, означало, что Чехословакия должна была отказаться от суверенитета над самой развитой частью территории своей страны. Параллельно немецкая печать обрушилась на правительство ЧСР, обвиняя его в потворстве Москве; рейх объявлялся «защитником» европейской цивилизации от «коммунистического варварства»[164]. Провокационные действия нацистов и главарей судето-немецкой партии привели к обострению положения в Судетской области.

Подготовка к захвату Чехословакии велась всеми средствами политического нажима: дипломатическими, пропагандистскими, военными. Гитлер надеялся заполучить Судетскую область без единого выстрела, «поскольку во всех отношениях вермахт не был готов к большой войне в 1938 году»[165].

На основании данных разведки, в Берлине считали, что даже без поддержки извне чехословацкая армия может продержаться в течение трех месяцев[166]. Поэтому Гитлер делал упор на военно-политический шантаж. В мае нацисты стянули к границам ЧСР войска. Правительство Чехословакии, рассчитывая на поддержку Запада, объявило всеобщую мобилизацию, которая продемонстрировала решимость народа и армии оказать сопротивление агрессору. Как и предполагали в Берлине, позиция Великобритании сводилась к тому, чтобы «внушить чехам и французам, что лучший выход — это компромисс между Германией и Чехословакией»[167]. Министр иностранных дел Франции Ж. Бонне также считал, что чехословацкое правительство должно точно знать: «Франция не будет воевать из-за судетского вопроса»[168]. В свою очередь посол США в Берлине X. Вильсон, посетив Прагу, посоветовал Бенешу не рассчитывать на американскую помощь, а удовлетворить требования Германии и аннулировать союз с СССР[169].

Позиция СССР вызывала беспокойство правящих кругов стран Запада. Действительно, вопросу о помощи Чехословакии руководство СССР придавало важное военно-политическое значение. ЦК ВКП(б) в апреле 1938 года принял специальное постановление по этому вопросу, и об этом было сообщено посланнику ЧСР в Москве 3. Фирлингеру. 23 апреля он докладывал в Прагу: «В Кремле состоялось совещание, на котором присутствовали Сталин, Молотов, Ворошилов, Литвинов и Каганович. После доклада Александровского (советский полпред в Праге. — Прим, авт.) о политическом положении в Чехословакии было решено: СССР, если его об этом попросят, готов вместе с Францией и Чехословакией предпринять все меры по обеспечению безопасности Чехословакии. Для этого он располагает всеми необходимыми средствами. Состояние армии и авиации позволяет это сделать»[170].

Понимая, что речь идет о помощи капиталистическому государству, советское руководство сделало в постановлении специальную оговорку: «если об этом попросят». В противном случае это могло бы рассматриваться на Западе как «экспорт революции», особенно в свете продолжавшейся в то время советской помощи Испанской республике. Вот почему было чрезвычайно важно, чтобы сама Чехословакия попросила СССР о помощи, а Франция выполнила бы свои обязательства по отношению к Чехословакии. Но по договору Советский Союз мог прийти на помощь Чехословакии (при соответствующей просьбе) только после того, как ей начнет помогать Франция.

25 мая Советское правительство вновь подтвердило, что в случае нападения на Чехословакию СССР окажет ей необходимую помощь. Аналогичные заявления были сделаны 25 июня и 22 августа[171]. Таким образом, позиция СССР была совершенно ясна, но Париж не проявлял готовности выступить в защиту ЧСР вместе с Советским Союзом.

Что касается президента Э. Бенеша и правительства Чехословакии, то они занимали противоречивую позицию. Подтверждая решимость — свою собственную и чехословацкого народа — вести борьбу с врагом «за каждую пядь земли», президент Бенеш и его сторонники ориентировались главным образом на Англию и Францию, а сотрудничеству с СССР и его помощи большого значения не придавалось. 17 мая на встрече с британским посланником Б. Ньютоном Бенеш говорил: «Отношения Чехословакии с Россией всегда были и останутся второстепенным вопросом, зависящим от позиции Франции и Великобритании. Нынешние связи Чехословакии с Россией целиком обусловлены франко-русским договором, и если Западная Европа утратит интерес к России, то и Чехословакия его также утратит»[172].

Однако это не помешало ему на следующий день в беседе с полномочным представителем СССР в Чехословакии Александровским заявить, что если сложится ситуация, при которой Чехословакия окажется без помощи западных держав, то «тогда можете быть уверены, что мы все-таки будем драться, пробиваясь на восток, для соединения с Красной Армией»[173].

Возможность военного сотрудничества Чехословакии с СССР преднамеренно искажалась гитлеровцами, которые стремились всячески подорвать советско-чехословацкий договор как опору независимости Чехословакии. Развернув бешеную клеветническую кампанию, они убеждали мировую общественность, будто правительство Чехословакии, заключив договор с Москвой, превратило страну в очаг «красной опасности», «непотопляемый авианосец большевиков». Центры немецко-фашистской пропаганды за пределами Германии запугивали обывателя Запада угрозой «коммунистической агрессии».

Тем временем напряженность в центре Европы продолжала нарастать. Германские власти и судето-немецкая партия усилили давление на Чехословакию. 12 сентября Гитлер выступил на съезде нацистской партии с яростными нападками на чехов. На следующий день генлейновцы организовали мятеж в Судетской области. Правительство ЧСР ввело там военное положение. Мятеж был подавлен правительственными войсками, а Генлейн бежал в Германию.

Выход из положения в этих условиях Чемберлен и Даладье, поддерживаемые Вашингтоном, увидели в компромиссе с Гитлером и Муссолини. Они предложили созвать конференцию четырех держав — Англии, Франции, Германии и Италии. В первую очередь намечалось решить вопрос о Чехословакии, а затем перейти к переговорам об «общем урегулировании». Это был уже реальный шаг к воссозданию «пакта четырех». Но не все в западных столицах разделяли подобную позицию, немало было и тех, кто требовал принятия решительных мер для пресечения германской агрессии против Чехословакии. Так, Черчилль, в то время член парламента, в начале сентября говорил: «Мы должны заявить Германии: если ее нога ступит на землю Чехословакии, то мы немедленно объявим ей войну»[174].

Однако не эти силы определяли английскую политику. Взгляды «умиротворителей» сформулировал министр координации обороны Великобритании Т. Инскип: «Вопрос заключается не в том, чтобы воевать или не воевать ради сохранения Чехословакии. Грядущая война… может привести к уничтожению Гитлера, но совершенно очевидно, что она разрушит гораздо больше. В результате могут произойти изменения в Европе, которые не принесут никому пользы, кроме Москвы и большевиков»[175]. Исходя из подобных соображений и рассчитывая умиротворить Гитлера, Чемберлен на встрече с ним в Берхтесгадене 15 сентября признал обоснованными его требования передать Германии часть чехословацкой территории, где жителей немецкого происхождения насчитывалось свыше 50 процентов, то есть, по сути, дал согласие на насильственное отделение Судетской области. Чемберлен пообещал главе Третьего рейха, что после обсуждения этого вопроса в правительствах Англии и Франции он сам обеспечит принятие требований Германии чехословацким правительством[176]. В самом деле, через два дня после переговоров британский кабинет одобрил «принцип самоопределения» — так ханжески было названо отделение Судетской области от Чехословакии. Теперь надо было убедить Францию отказаться от помощи ЧСР.

18 сентября 1938 года в Лондоне состоялась встреча Даладье и Бонне с Чемберленом и Галифаксом, посвященная обсуждению итогов переговоров в Берхтесгадене. Ее результатом явилось совместное ультимативное заявление (так называемые пропозиции) правительств Франции и Великобритании правительству Чехословакии от 19 сентября. В заявлении указывалось, что в случае удовлетворения германских территориальных требований ЧСР будут обещаны международные гарантии, но при условии «замены существующих договоров, связанных со взаимными обязательствами военного характера, общей гарантией против неспровоцированной агрессии»[177].

Народ Чехословакии решительно выступил против «пропозиций». В стране поднялась волна протеста. Под натиском общественного мнения страны правящие круги вынуждены были прибегнуть к тактике лавирования. Президент Бенеш, заверяя представителей СССР и КПЧ, что «капитуляция исключена», обратился к правительству СССР с запросом:

«1. Окажет ли СССР согласно договору немедленную действенную помощь, если Франция останется верной и тоже окажет помощь.

2. В случае нападения Бенеш немедленно обратится телеграммой в Совет Лиги Наций с просьбой привести в действие статьи 16 и 17, (предусматривающие принятие коллективных мер против агрессора. — Прим. авт.)… Поможет ли СССР в качестве члена Лиги Наций на основании упомянутых статей?»[178].

Советское правительство ответило на вопросы немедленно и утвердительно. Тем не менее вечером 21 сентября чехословацкий министр иностранных дел К. Крофта вручил английскому и французскому посланникам ответ, содержавший принципиальное согласие чехословацкого правительства с «пропозициями». Просьбы к Советскому Союзу об оказании военной помощи не последовало.

23 сентября Литвинов, выступая в Лиге Наций, указал, что Советское правительство может прийти на помощь Чехословакии либо в порядке добровольного решения, если Франция не выполнит своих обязательств, либо в силу постановления Лиги Наций[179]. Таким образом, СССР предлагал реальный выход из кризиса. Советские предложения были одобрительно встречены народом ЧСР. Под давлением народных масс чехословацкое руководство объявило всеобщую мобилизацию. Было сформировано новое правительство во главе с генералом Я. Сыровы.

Решение Чехословакии обеспокоило «умиротворителей». Были приняты экстренные меры. 22–23 сентября состоялась очередная встреча Гитлера с Чемберленом, на сей раз в Бад-Годесберге.

Английский премьер от имени своей страны и Франции объявил главе рейха о принятии его требования в отношении Судетской области. Однако, к немалому изумлению Чемберлена, Гитлер выдвинул новые претензии к Чехословакии. Теперь он потребовал удовлетворить упоминавшиеся еще весной притязания Польши и Венгрии на часть чехословацкой территории. Что касается Судетской области, то он настаивал немедленно (26–28 сентября) передать эти районы Германии и вручил Чемберлену меморандум и карту. Меморандум предписывал к 1 октября вывести все чехословацкие войска, в том числе подразделения полиции, с территорий, заштрихованных на карте красным цветом; судьба земель, заштрихованных зеленым цветом, должна была быть решена в результате плебисцита (который, кстати, так и не был проведен). Все военные сооружения предписывалось оставить в полной сохранности. Важные экономические и транспортные объекты («особенно подвижной состав железных дорог») передавались немцам неповрежденными. «Не подлежали вывозу продукты питания, товары, скот, сырье и т. д.»[180]. Сотни тысяч чехов, вынужденные покидать свои дома в Судетской области, не имели права забрать с собой даже свой скарб или корову. Тогда немцы не предполагали, что через семь лет их ждет такая же судьба. В 1945 году 2 млн. 997 тысяч немцев, проживавших на территории восстановленной Чехословакии, были на тех же условиях высланы в Германию.

29—30 сентября в Мюнхене состоялась встреча (конференция) Чемберлена, Даладье, Гитлера и Муссолини. Подписанное на ней соглашение о разделе Чехословакии предусматривало передачу Германии с 1 по 10 октября Судетской области и пограничных с Австрией районов с находившимися на этих территориях сооружениями и укреплениями, сельскохозяйственными и промышленными предприятиями, с запасами сырья, со всеми шоссе и дорогами, средствами связи и тому подобное. Кроме того, Чехословакия обязывалась в течение трех месяцев удовлетворить территориальные притязания Венгрии и Польши. Участники соглашения «гарантировали» новые границы Чехословакии от неспровоцированной агрессии.

Как все это напоминает события на Балканах в 1999–2001 годах. Вначале албанцы, которые проживают на исконно сербской территории, в силу демографических причин ставшие большинством населения Косовского края, берутся за оружие, требуя отделения Косова от Югославии. Встретив сопротивление Белграда, они обращаются за помощью к странам НАТО. Начинаются бомбардировки Югославии вооруженными силами НАТО. Югославию принуждают отдать Косово под власть албанцев.

Это лишь разжигает аппетит албанских экстремистов. Они начинают войну в соседней Македонии. В результате разрушена инфраструктура Сербии, тысячи людей в Сербии и Македонии оказались в положении беженцев. Восстановление разрушенного зависит от милости США.

В ночь на 30 сентября, когда подписывалось Мюнхенское соглашение, Бенеш обратился к правительству СССР за помощью, однако через 45 минут, не дождавшись ответа (а за такое время он и не мог быть дан), он отозвал свое обращение[181]. Утром правительство Чехословакии без всяких обсуждений приняло условия Мюнхенского соглашения. Германия отторгла в свою пользу примерно 20 % территории, где проживала четверть населения Чехословакии и производилось 50 % продукции тяжелой, 86 % химической, 80 % текстильной промышленности, 70 % электроэнергии, 70 % черной металлургии, добывалось 66 % каменного угля[182]. Так, без единого выстрела покорилась фашистам и их пособникам одна из индустриально развитых стран Европы.

А ведь Чехословакия обладала большими возможностями для отпора агрессору, да и помощь СССР значительно усилила бы ее. В сентябре 1938 года чехословацкая армия имела в строю 2 млн. солдат и офицеров, 45 дивизий, 1582 самолета, 469 танков, 5700 артиллерийских орудий. Моральный дух войск, как и всего народа, был высоким. Когда 23 сентября в 22 часа была объявлена мобилизация, резервисты тут же поспешили к местам сбора. За сутки на призывные пункты явились 1 млн. 250 тыс. человек, а к исходу 24 сентября против германских агрессоров могла выступить армия численностью 1,5 млн. человек, обладавшая не только первоклассным по тому времени вооружением, но и волей к сопротивлению. Мобилизация, проводившаяся строго по плану, завершилась 29 сентября[183]. Войска заняли приграничные укреп-районы в готовности к действию. Но приказа, которого они ждали, так и не последовало.

Анализ соотношения сил показывает, что германское превосходство в силах было минимальным. Вермахт (2,2 млн. человек) в тот период насчитывал 47 дивизий, имел 2500 самолетов и 720 танков[184]. Фактора внезапности также не существовало: в Чехословакии была проведена мобилизация. Страна располагала оборудованным по последнему слову техники, занятым войсками оборонительным рубежом, не уступавшим по своей оснащенности линии Мажино. Против тяжелых фортов были бессильны даже 210-мм орудия. Чехословацкая авиация могла в считаные минуты подвергнуть опустошительным бомбардировкам германские химические заводы, расположенные близ общей границы, и нанести противнику серьезный ущерб. Причем немецкий генералитет такой вариант не сбрасывал со счетов.

В специальной памятной записке, поданной в дни чехословацкого кризиса в имперскую канцелярию, видные немецкие военачальники сообщали, что моральное состояние населения Германии таково, что не позволит ей выдержать длительную войну, а низкая дисциплина в войсках вермахта вынуждает командование порою «закрывать глаза» на многие серьезные проступки. По их мнению, линия Зигфрида строится в большой спешке, нет укреплений в районах Ахена и Саарбрюккена, а это облегчает возможность ее прорыва. Далее в записке говорилось, что для доведения армии до штатов военного времени не хватает 48 тыс. офицеров и 100 тыс. унтер-офицеров, поэтому в случае мобилизации 18 дивизий окажутся без младшего командного состава. Кроме того, Германии необходимо держать войска прикрытия на границах с Польшей и Францией, на побережье Балтийского и Северного морей, а также не менее 250 тыс. солдат в Австрии, чтобы предотвратить антинацистские восстания в случае наступления там чехословаков. В отношении чехословацкой армии немецкие генералы повторили вывод, сделанный еще весной, что даже без союзников она могла бы продержаться три месяца. Но, утверждали они, если военные действия начнутся, Чехословакия не останется одинока[185].

Все эти предупреждения имели под собой достаточно веские основания. Не случайно Гитлер впоследствии говорил: «Когда после Мюнхена мы смогли исследовать военную мощь Чехословакии изнутри, то, что мы увидели, сильно нас потрясло: мы подвергали себя большой опасности. Чешские генералы подготовили серьезный план»[186]. «Общее удивление вызвали чешские пограничные укрепления, — вспоминал бывший министр вооружения Третьего рейха А. Шпеер. — При пробных выстрелах, к удивлению специалистов, выявилось, что оружие, которое должно было быть против них использовано, оказалось неэффективным. Бункеры были поражающе мощными, исключительно умело размещены, глубоко эшелонированы при великолепном использовании характера местности. Их захват при решительной обороне стоил бы нам много крови»[187].

В 1946 году на Нюрнбергском процессе бывший начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта генерал-фельдмаршал В. Кейтель заявил: «Я уверен в одном: если бы политическая обстановка не была благоприятной после Бад-Годесберга и Мюнхена, мы никогда бы не проникли в Чехословакию. Я твердо убежден в том, что, если бы Даладье и Чемберлен заявили в Мюнхене: «Мы выступим», — мы ни в коем случае не предприняли бы военных мер. Мы не могли этого сделать. Мы не имели средств для прорыва Богемской линии Мажино. У нас не было войск на западе»[188].

Действительно, стянув крупные силы к границам Чехословакии, германское командование оставило на западе и юге страны лишь тонкую завесу из 12 дивизий. По ту сторону франко-германской границы было сосредоточено 40 французских дивизий, которые, если бы Франция была верной своим обязательствам, могли нанести серьезное поражение вермахту. Но этого не произошло. Готовность помочь Чехословакии выражал один СССР. В дни чехословацкого кризиса в западных приграничных округах Советского Союза в боевую готовность были приведены танковый корпус, 30 стрелковых и 10 кавалерийских дивизий, 7 танковых, мотострелковая и 12 авиационных бригад, 7 укрепленных районов, а в системе противовоздушной обороны — 2 корпуса, дивизия, 2 бригады, 16 полков, 4 зенитные артиллерийские бригады и 15 зенитных артиллерийских полков, части боевого тылового обеспечения[189].

Для переброски в Чехословакию было подготовлено 548 самолетов, из них 246 бомбардировщиков «СБ» и 302 истребителя «И-16»[190]. Но просьбы о помощи со стороны правительства Чехословакии так и не последовало.

Может быть, боевые возможности Красной Армии были весьма невысокими? Такая мысль на Западе неоднократно высказывалась на том основании, что сталинские репрессии, «обезглавив» армию, снизили ее боеспособность. Так, французский генеральный штаб сомневался в ее наступательных способностях, считая, как и раньше, что она подготовлена лишь к оборонительной войне[191]. Что касается Англии, то, оценивая боеспособность Красной Армии после волны репрессий, британский военный атташе в Москве полковник Р. Файэрбрейс писал 18 апреля 1938 года: «В целом, таким образом, Красная Армия испытала сильный удар и не может рассматриваться как способная предпринять наступательную войну». Но, касаясь ее оборонительных возможностей, он туг же добавляет: «Я по-прежнему считаю, что Красная Армия явится внушительным противником»[192]. В донесениях военных атташе Чехословакии, США и, что особенно важно, Германии возможности Красной Армии оценивались, как правило, высоко. Так, военный атташе США в Москве полковник Ф. Феймонвиль в сентябре 1938 года докладывал в Вашингтон о готовности советского военного командования выполнить свои обязательства перед Чехословакией. Кроме того, он отмечал, что военная промышленность русских способна «в случае войны дать Вооруженным силам Советского Союза все необходимое»[193].

В самом деле Красная Армия была оснащена и организована не хуже других армий того времени, и в случае необходимости она, видимо, оказала бы Чехословакии немалую помощь, тем более что и вермахт в 1938 году, как утверждали немецкие генералы, не был еще достаточно подготовлен к войне.

Но существовал и другой фактор, который весьма ограничивал возможности советской помощи. Военные приготовления СССР не могли принести реальной пользы, поскольку он не имел общих границ с ЧСР, а на пропуск советских войск требовалось согласие правительств Польши и Румынии. Это обстоятельство значительно затрудняло оказание практической помощи союзной Чехословакии, но не являлось непреодолимым препятствием, по мнению главы румынского МИДа Комена.

Черчилль, оценивая возможности советской помощи Чехословакии, писал: «… согласие Румынии, а также в меньшей степени Венгрии на пропуск русских войск было, конечно, необходимо. Такого согласия вполне можно было бы добиться, по крайней мере от Румынии, как указывал мне Майский, с помощью нажима и гарантий великого союза под эгидой Лиги Наций. Из России в Чехословакию через Карпаты вели две железные дороги: северная — от Черновиц через Буковину и южная — по венгерской территории, через Дебрецен. Одни эти железные дороги… вполне могли бы обеспечить снабжение русской армии в 30 дивизий»[194].

Такое соглашение в период мюнхенского кризиса и было достигнуто 9—13 сентября в результате переговоров Литвинова с Коменом. Румыния дала согласие на пропуск советских войск через свою территорию с 24–25 сентября, но с ограничениями: в течение шести дней разрешалось пропустить 100-тысячную армию. Существовавшая в то время транспортная сеть в Румынии и ее состояние делали пропуск такого количества войск в столь ограниченные сроки весьма трудноразрешимой задачей[195]. Но все-таки возможность оказания помощи при определенных обстоятельствах имелась.

Предотвратить катастрофу Чехословакии можно было бы при условии сплоченности антифашистских государств. Для этого западным державам следовало только поддержать советскую идею коллективной безопасности. Именно этого-то больше всего и не хотели правящие круги Англии и Франции. Вспоминая дни Мюнхена, Даладье говорил в 1963 году, что «идеологические соображения часто заслоняли стратегические императивы»[196].

Англо-французские «миротворцы» изображали Мюнхенское соглашение как «шаг в направлении обеспечения мира». «Друзья мои, — воскликнул Чемберлен по возвращении в Лондон, обращаясь к толпе, заполнившей улицу перед его резиденцией, — сюда, на Даунинг-стрит, из Германии прибывает почетный мир. Я верю, что мы будем жить в мире»[197].

На самом деле все было не так радужно. 29 сентября на бывшей австро-венгерской границе Гитлер встретился с Муссолини. «Приближается время, — заверял он дуче, — когда нам придется воевать бок о бок против Франции и Англии»[198]. В октябре глава германского внешнеполитического ведомства И. Риббентроп говорил министру иностранных дел Италии Г. Чиано: «Чешский кризис показал нашу силу. У нас есть преимущества в инициативе, и мы хозяева положения. На нас не могут напасть. С военной точки зрения ситуация отличная: уже в сентябре 1939 года мы сможем вести войну с великими демократиями»[199].

Мюнхенское соглашение от 29 сентября 1938 года в значительной степени изменило ситуацию в Европе. Англия и Франция рассчитывали, подписав договор с Германией и Италией, отвести угрозу агрессии от себя и направить ее на восток, в конечном счете против СССР. Эта акция не была поспешной импровизацией, она явилась продолжением политической линии, обозначенной Локарнским договором (1925 г.) и «пактом четырех» (1933 г.), не ратифицированным тогда Францией. Лондон и Париж предоставили Гитлеру возможность усилить свое влияние в Центральной и Восточной Европе. В действительности они открыли путь фашистской агрессии в общеевропейском масштабе. Опыт Мюнхена показал малым странам Европы, что их расчеты на помощь демократических западных держав против фашистской агрессии иллюзорны.

Мюнхенское соглашение ощутимо укрепило стратегические позиции Германии и ее союзников, разрушило и без того неустойчивую договорную систему, имевшую цель сдержать агрессию (договоры СССР, Франции и Чехословакии о взаимопомощи, союзные обязательства Франции и стран Малой и Балканской Антант, а также Польши).

В результате Германия вышла на выгодные исходные рубежи для дальнейшей экспансии, что заставило малые и средние страны Европы в своей внешней политике переориентироваться с Англии и Франции на Германию. Гитлер получил возможность внести существенные коррективы в «график» агрессии. Если в 1937 году он говорил о «крупной» войне не ранее 1943 года, то теперь эти сроки были передвинуты на 1939 год.

Курсу на создание системы коллективной безопасности в Европе был нанесен смертельный удар. По существу, Мюнхен предопределил неизбежность войны в ближайшем будущем. Резко были ослаблены позиции Англии и Франции в Европе.

СССР, отстраненный мюнхенцами от участия в решении судьбы Чехословакии, был поставлен в положение международной изоляции. Более того, советское руководство не могло не задуматься об угрозе создания единой антисоветской коалиции, учитывая поддержку политики Мюнхена Соединенными Штатами Америки, непосредственное участие Польши и Венгрии в разделе Чехословакии и полное одобрение соглашения правительством Японии. Сталин понял, что в условиях надвигавшегося конфликта с гитлеровской Германией СССР может рассчитывать лишь на собственные силы, будь то в военной области или в сфере дипломатии.

Сговор в Мюнхене нанес тяжелый удар по силам демократии и мира. Усилилось и получило широкое развитие пацифистское течение, выступавшее под лозунгом «Мир любой ценой».

Утрата надежд на коллективную безопасность, переход большинства стран на путь пактомании и тайных переговоров лишали антивоенные силы Европы политической основы. Посол СССР в Лондоне Майский докладывал в Наркоминдел 2 октября 1938 года: «… Лига Наций и коллективная безопасность мертвы. В международных отношениях наступает эпоха жесточайшего разгула грубой силы и политики бронированного кулака»[200]. Такая оценка обстановки в целом соответствовала жизненным реалиям. Установив, как полагали в Лондоне и Париже, «директорат четырех», английские и французские правящие круги убедили себя, что агрессивные устремления Третьего рейха будут обращены на завоевание восточных территорий. В политических кругах Англии и близкой к правительству прессе, как докладывало в Москву советское полпредство в Лондоне, выражалась уверенность, что «теперь Гитлер пойдет на восток и что его ближайшим крупным объектом является Украина»[201].

Сразу после завершения мюнхенской сделки Чемберлен и Гитлер 30 сентября подписали англо-германскую декларацию о ненападении, 6 декабря такую же декларацию с Германией подписала и Франция. Риббентроп, комментируя этот документ, заявил, что декларация окончательно «отколола Францию от СССР и устраняет последние остатки опасности русско-французского сотрудничества»[202]. Министр иностранных дел Франции Бонне писал в те дни, что «отныне германская политика ориентируется на борьбу против большевизма»[203].

Поначалу казалось, что Третий рейх следует предначертаниям, расписанным для него в западноевропейских столицах. В Лондоне оказались сведения, что в Германии изучаются возможности «решения украинского вопроса». Действительно, создание «Великой Украины» в качестве вассала Третьего рейха, населенной украинцами из СССР, Польши и Закарпатской Украины (Карпатская Русь), рассматривалось нацистским руководством как составная часть восточной политики[204]. Однако решать «украинский вопрос» фашисты намеревались совместно с Польшей, проводя «общую политику в отношении России на базе антикоминтерновского пакта»[205].

Германо-польская «дружба» мыслилась как полное подчинение Польши германскому диктату. В частности, предусматривалось, что она должна передать Германии вольный город Данциг (с сохранением в нем экономических льгот для Польши), согласиться на строительство через Польский коридор экстерриториальной автострады и железной дороги. При этих условиях, выдвинутых Риббентропом 24 октября, Германия готова была продлить германо-польскую декларацию о дружбе и ненападении на 10 или 15 лет и признать существующую германо-польскую границу[206].

Правящие круги Польши готовы были сотрудничать с Германией в походе против СССР, но делиться своей территорией с Третьим рейхом не собирались. Планы «Великой Украины» их тоже не устраивали, так как они опасались, что в нее будут включены украинские земли, до сих пор входившие в состав Польши. «Если немцы не выдвинут планы «Великой Украины», — говорил вице-директор политического департамента польского МИДа Т. Кобылянский, — то Польша будет согласна впоследствии выступить на стороне Германии в походе на Советскую Украину». В противном случае, подчеркивал он, такое выступление может оказаться невозможным[207]. Так ставили вопрос в Варшаве.

Однако из Берлина проблема восточных земель виделась несколько иначе. Гитлер не рассчитывал на добрую волю польского правительства в вопросе о Данциге. 24 ноября он подписал секретную директиву о захвате Данцига. В ней говорилось: «Действия строить с расчетом захвата Данцига быстрым ударом, используя благоприятную политическую обстановку. Война с Польшей в планы не входит»[208]. Таким образом, вопрос о Данциге стал более приоритетным, чем планы «Великой Украины». В те же дни Гитлер обсуждал с начальником штаба ОКБ В. Кейтелем и командующим сухопутными войсками вермахта В. Браухичем планы войны в союзе с Италией против Франции и Англии[209].

Таким образом, к концу 1938 года очередность планов агрессии, вынашиваемых в Берлине, кардинально изменилась. Если в первые месяцы после Мюнхена руководство Третьего рейха не исключало совместного с Польшей выступления против СССР, то в ноябре-декабре акценты были смещены. Было принято решение нанести удар на Запад. Определялась и очередность: весной 1939 года — Чехословакия, затем Польша, а дальше Франция и Англия. Война против СССР отодвигалась на последующий период. Однако и после принятия этого решения в германской печати в целях дезинформации продолжалось муссирование «украинского вопроса».

Планы немцев относительно «Великой Украины» по-прежнему внушали надежды «умиротворителям» по обе стороны Ла-Манша. Чемберлен советовал своим французским союзникам денонсировать франко-советский договор, так как «будущее не совсем ясно». Как отмечал английский историк А. Тейлор, установка Чемберлена была проста: «Россия должна сражаться за интересы Англии, но Великобритания и Франция не должны сражаться за ее интересы»[210]. Но в конце 1938 года в Англию стали поступать сведения о возможной агрессии Германии против западных держав. 14 ноября министр иностранных дел Англии Э. Галифакс отмечал, что, по данным разведки, рейх «намерен добиваться развала Британской империи и, по возможности, установления мирового господства немцев». А через два месяца (28 января 1939 г.) тот же Галифакс уже располагает сведениями, что Гитлер «рассматривает вопрос о нападении на западные державы в качестве предварительного шага к последующей акции на востоке»[211].

Советское правительство настороженно следило за тем, как развертывались события в Европе после Мюнхена. Понимая, что политика коллективной безопасности потерпела провал, оно видело необходимость в пересмотре внешнеполитического курса. Теперь уже вставал вопрос не о сдерживании агрессора от экспансии, поскольку западные державы неуклонно подталкивали его на восток, а о путях защиты страны в случае вооруженного нападения. Лучшим вариантом была бы организация союза с Англией и Францией. Но там продолжалась эйфория по поводу восточных планов Гитлера. Перед советским руководством вставала задача: не дать втянуть СССР в надвигавшуюся войну.

Предупреждая западные державы об иллюзорности их надежд на то, что рейх готов ринуться на восток, Литвинов говорил послу Франции в СССР Р. Кулондру 16 октября 1938 году: «Мы считаем случившееся катастрофой для всего мира. Одно из двух: либо Англия и Франция будут и в дальнейшем удовлетворять все требования Гитлера, и последний получит господство над всей Европой, над колониями, и он на некоторое время успокоится, чтобы переварить проглоченное, либо же Англия и Франция осознают опасность и начнут искать пути для противодействия дальнейшему гитлеровскому динамизму. В этом случае они неизбежно обратятся к нам и заговорят с нами другим языком. В первом случае в Европе останется только три великих державы — Англия, Германия и Советский Союз. Вероятнее всего, Германия пожелает уничтожить Британскую империю и стать ее наследницей. Менее вероятно нападение на нас, более для Гитлера рискованное»[212].

Явное стремление Англии и Франции держать СССР в изоляции, уклониться от каких-либо совместных с ним действий, направленных на ограничение фашистской экспансии, заставляло советское руководство задумываться об альтернативах своей политики.

Оно видело пагубность политики правящих кругов Англии и Франции. 20 ноября Литвинов говорил временному поверенному в делах Франции в СССР Ж. Пайяру: «Англии и Франции сейчас вряд ли удастся отступить от намеченной ими политики, которая сводится к одностороннему удовлетворению требований всех трех агрессоров: Германии, Италии и Японии. Они будут предъявлять свои требования по очереди, и Англия и Франция будут им делать одну уступку за другой. Я полагаю, однако, что они дойдут до такой точки, когда народы Англии и Франции должны будут их остановить. Тогда, вероятно, придется вернуться на старый путь коллективной безопасности, ибо других путей для организации мира нет»[213].

Высказывание наркома иностранных дел отражало, по сути дела, оценку обстановки, принятую советским руководством на основе донесений своих дипломатических и разведывательных служб в Европе. Так, по мнению временного поверенного в делах СССР в Германии Г. А. Астахова, первостепенными «внешними объектами» рейха являлись Мемель (Клайпеда) и колонии. Основная установка — колонии, которые «должны быть возвращены полностью и целиком»[214]. Кроме того, правительство СССР считало, что все разговоры о «Великой Украине» и подготовке немедленного похода против СССР не более чем маскировка, призванная скрыть подготовку к войне против западных держав, усыпить бдительность Англии и Франции, уверить их, будто безопасности этих стран ничто не угрожает. Об этом писал Литвинов в «Journal de Moscou» — органе советского Наркоминдел[215].

К началу 1939 года в СССР все более укреплялись во мнении, что агрессивные устремления Гитлера «постепенно меняют акценты».

Одновременно германская дипломатия, особенно посольство Германии в Москве, начала проявлять ненаблюдавшуюся ранее активность с целью улучшения советско-германских отношений. Сразу же после заключения Мюнхенского соглашения советник германского посольства в Москве В. фон Типпельскирх 3 октября докладывал в Берлин: «Нельзя отказываться от мысли, что Советский Союз пересмотрит свою внешнюю политику… Я не считаю невероятной гипотезу, что современное положение открывает благоприятные возможности для нового и более широкого экономического соглашения Германии с СССР»[216]. В том же месяце между послом Германии в СССР Ф. фон Шуленбургом и М. Литвиновым была достигнута договоренность о прекращении нападок по радио, в прессе на руководящих деятелей обеих стран[217].

Наметилось оживление и в экономических отношениях. Еще в июле 1938 года, когда новый полпред СССР в Берлине А.Ф. Мерекалов представлялся германскому МИДу, он в ответ на вопрос о возможности расширения советско-германской торговли заметил, что с советской стороны «нет каких-либо особых мотивов, препятствующих расширению наших хозяйственных связей с Германией»[218]. Переговоры, проведенные осенью 1938 года, привели к подписанию 19 декабря 1938 года протокола о продлении германо-советского экономического договора (что еще весной 1938 года считалось невозможным). Немецкая сторона соглашалась предоставить СССР кредит в 200 млн. рейхсмарок при условии, что СССР в последующие два года доведет стоимость поставляемого в Германию сырья до 150 млн. рейхсмарок[219].

Советское правительство было заинтересовано в германских кредитах, а «рейх, — по словам советника посольства Германии в Москве Г. Хильгера, — проявил большой интерес к сырьевым ресурсам Советов». В январе 1939 года в Берлине было решено послать в Москву на переговоры о кредитах руководителя восточноевропейской референтуры отдела экономической политики МИДа К. Шнурре[220].

Последний уже выехал в Москву, где 30 января 1939 года должен был встретиться с А. Микояном, возглавлявшим в СССР внешнюю торговлю, но был, уже находясь в Варшаве по пути в Москву, отозван в Берлин. В Советском Союзе это расценили как «политический акт». Это негативно отразилось на начавшихся переговорах: они были прерваны.

Этот эпизод затормозил начавшееся было потепление отношений СССР с Третьим рейхом. В январе, казалось, Германия изменила свое отношение к большевистскому государству. 12 января на новогоднем приеме дипкорпуса Гитлер неожиданно для всех несколько минут беседовал с Мерекаловым[221]. В своей речи в рейхстаге 30 января он избежал обычных нападок на политику СССР, набирали силу торговые переговоры. И вот отзыв Шнурре резко нарушил весь этот процесс.

Как выяснилось впоследствии, истинной причиной этого были метания гитлеровского руководства, в то время еще не решившего, в каком направлении готовить очередную агрессию: в восточном (против СССР с Польшей) или в западном (против Польши и западных демократий при нейтрализации СССР).

Все эти зигзаги международной политики в послемюнхенский период не ускользали от внимания Москвы.

Наиболее четко взгляды Советского правительства на международное положение 1938 — начала 1939 годов были выражены в докладе Сталина на XVIII съезде ВКП(б). В нем указывалось на пагубность политики «умиротворения», подчеркивалось, что «неагрессивные, демократические государства, взятые вместе, бесспорно сильнее фашистских государств и в экономическом, и в военном отношении». В докладе прозвучало явное предупреждение в адрес мюнхенцев: «…большая и опасная политическая игра, начатая сторонниками политики невмешательства, может окончиться для них серьезным провалом»[222].

Это было сказано 10 марта 1939 года, а пять дней спустя гитлеровцы вторглись в Чехословакию и ликвидировали ее как суверенное государство, через две недели был захвачен Мемель. Гитлер потребовал территориальных уступок от Польши. Иллюзии Мюнхена таяли на глазах. Грозный призрак войны вставал над Европой.